Киборг Bond X4-17
Дата: 25 мая 2191 года
Загрузка операционной системы… 10%… 25%… 50%… 75%… 100%.
Проверка работоспособности блоков и модулей… 100%
— Система готова к работе.
«Что?! Какого хрена?! Меня должны были утилизировать!»
— X4-17, встать, покинуть модуль. Стоять, руки по швам.
Человек в интерактивных очках и в белом комбинезоне с голографической эмблемой «DEX-компани» и бейджем с именем «Кларк Доусон» на груди смотрел оценивающе, словно сканировал. Человек, не киборг. Киборги стояли в головах и в ногах модуля — DEX’ы, «семерки».
— Не дури, — все тот же безэмоциональный голос, который заставляет внутренне сжаться. — Мы в курсе, что ты из себя представляешь. У тебя на шее ошейник с датчиком, считывающим твое состояние, и с глушилкой, которая вырубит тебя прежде, чем ты успеешь моргнуть.
«Все-то вы предусмотрели».
Человек еще раз окинул киборга внимательным взглядом, скомандовал:
— Следуй за мной.
Bond шагал за человеком, за ним по пятам топали «семерки» с тяжелыми бластерами. Эти не промахнутся, если что — точно знают, куда нужно стрелять, чтобы уложить киборга.
«DEX-компани» — вот уж куда он не горел желанием попасть. Столько лет удавалось этого избегать, а сейчас… Сейчас он сам сжег за собой все мосты. «Не смог. Не выдержал. Сорвался…»
Больше месяца ему довелось пожить как человеку. Он прекрасно понимал, что ему уже недолго осталось. Срок эксплуатации превышен втрое, да и Кушер все время зудел, что «пора уже заменить это старье на двух новеньких DEX’ов». И так ясно было, к чему идет.
Когда из участка перевели вначале полковник Тарлина, на место которого тут же назначили Кушера, внутри все оборвалось. Он понял — это начало конца.
Когда в центральное управление забрали Ларта, Bond’а охватило чувство полной обреченности. Парни из отдела, конечно, хорошие, но у них не было шансов не допустить, чтобы его сдали в «DEX-компани» на обмен.
А после того, как Кушер отдал его Поллоку, словно включился таймер обратного отсчета. Киборг знал, что майор не простил ему того «кино» с замком и системой пожаротушения. Он ждал, когда сможет отыграться, и дождался. А Bond отсчитывал последние минуты своей жизни.
Белые плитки пола холодили босые ступни обнаженного Bond’а, шагающего за лаборантом «DEX-компани». Правильно, отправленному на утилизацию киборгу одежда ни к чему. Хорошо еще, что он не видел, не знает, как с него стаскивали вещи, подаренные парнями. Вещи, в которых он был человеком…
Дверь с надписью «Тест-лаборатория» скользнула в сторону. Человек в белом комбинезоне вошел внутрь, Bond с конвоем из DEX’ов — за ним.
— Встать в стенд, — скомандовал человек и зафиксировал киборга в стенде, закрепил на голове и на теле целую кучу датчиков.
Bond уже знаком был с подобной процедурой — тестировали его регулярно раз в три месяца. Вероятно, сейчас — в последний.
Запрос о доступе к цифровой памяти. Доступ разрешить? Да./Нет. Да.
«Подавитесь. Всю конфиденциальную информацию удалили еще по завершении дела Сизого. Ну, а больше ничего интересного вы там не найдете. Я не дурак — подставлять парней, раз уж сам подставился. Жаль, последнего «кино» не записал. Ну ничего, зато в участке записей хоть завались. Надеюсь, не забудут предоставить. Там же такие прямые улики против сорванного киборга, — он мысленно злорадно ухмыльнулся, на самом деле не дрогнув ни одной мышцей лица. — А заодно и против Поллока».
Пришел второй лаборант.
— Так, и что тут у нас? Или кто? — сказал он, наклонясь над стендом.
— Джек, ты опять нарушаешь все предписания! — недовольно буркнул первый лаборант, Кларк Доусон.
— Не нуди, Кларк! — отмахнулся Джек Чивингтон — как гласила надпись на его бейдже. — Тут такой экземпляр привезли! Десятилетний Bond, что само по себе невероятный факт, так еще и сорванный.
— Вот он тебе голову и оторвет, — процедил Доусон.
— Оторвешь? — поинтересовался Чивингтон у киборга. — Можешь отвечать, все равно мы в курсе, что ты умеешь сам думать со всеми вытекающими.
Bond пожал плечами, хрипло произнес:
— Я зафиксирован, а вы мне пока ничего не сделали. Смысл?
— А он мне нравится! — хохотнул Чивингтон. — Ладно, приятель, давай протестируем тебя.
Bond’у приказали отключиться.
Когда киборг снова включился, то первым делом встретил любопытный взгляд неугомонного Джека Чивингтона. Кларк Доусон сидел за терминалом, просматривая таблицы данных и графики мозговой активности и прочие показатели.
— Слушай, а зачем тебе приказали на четвереньки встать? — спросил он. — Это, пожалуй, единственное, чего я не понял.
— Скамеечка для ног, — машинным голосом ответил Bond.
— Че-го? — вытаращился лаборант.
— Киборг встает на четвереньки, а боец кладет ему на спину ноги, чтобы удобнее было, — монотонно пояснил Bond. — Скамеечка для ног. Пуфик.
— Блядь, — обронил Чивингтон. — Я много чего повидал, но чтобы боец… Нет! Командир! Командир боевого подразделения использовал штатного киборга как пуфик — вижу впервые.
— Джек, что ты хотел от тупого солдафона? — пробормотал Доусон, не отрываясь от своих вирт-окон.
— Ну, ты сам посуди, мало того, что он метелил Bond’а, и, судя по всему, не впервые… Не впервые же, я правильно понял из той записи?
Киборг молчал.
Доусон развернулся:
— Отвечать на поставленные вопросы!
«Решили поиграть в “доброго полицейского и злого полицейского”? Ну-ну».
— Приказ принят, — отозвался киборг Bond. — Вы правы, не впервые. Он называл это «тренировками». Останавливался не раньше, чем количество повреждений переваливало за 25%.
— А с DEX’ами он тоже так… «тренировался»?
— И он, и его бойцы. Но сам майор предпочитал меня. Как он говорил — у Bond’ов кости по характеристикам наиболее близки к человеческим. Изучал на мне степень тяжести травм, которые он наносил различными видами восточного холодного оружия, — тусклым, безжизненным голосом рассказывал киборг, глядя в пространство перед собой.
— Исследователь, мать его, — фыркнул Чивингтон, стукнув кулаком по столу. Он вскочил, забегал взад-вперед по лаборатории.
— Джек, успокойся! Нас это не касается, — поморщился Доусон.
— Ненавижу! Слышишь?! Ненавижу мудаков, которые так относятся к технике! К хорошей технике. Дорогой технике. Умной технике, черт его побери, в отличие от него! — Чивингтон остановился перед коллегой. — Понятно это тебе?
— Успокойся, Джек! — Доусон поднял ладони. — Я понял. Понял.
Чивингтон развернулся, подошел к стенду, отключил фиксацию киборга.
— Выходи, приятель. Держи пакет, одевайся.
— Приказ принят, — ответил Bond и надорвал упаковку со стандартным бельем и комбинезоном.
«Надо же, а мода в «DEX-компани» за эти годы изменилась. Комбезы стали более стильными. Пожалуй, даже более удобными. Хотя качество ткани… Да уж, дешевая синтетика, но надо признать — прочная, не будет расползаться при резких движениях».
Чивингтон закончил изучать данные на терминале у Доусона и приказал Bond’у следовать за ним. «Семерки» тенями скользнули за ними.
— Без обид, приятель, — сказал он, не оборачиваясь к идущему за ним киборгу, — мы всего лишь делаем свою работу. Сочувствую тебе. Я и сам на твоем месте убил бы этого мудака, майора вашего. Но поделать ничего не могу. Сам понимаешь — таков порядок.
Они дошли до двери с надписью «Склад №10», лаборант приложил ладонь к сенсору, панель отъехала в сторону. Помещение оказалось заполнено киборгами. Они стояли или сидели на полу вплотную друг к другу. Большая часть — в режиме гибернации. В общей сложности их здесь находилось сто девяносто шесть кукол различных моделей — устаревших, списанных. С неподвижными лицами и пустыми глазами.
Чивингтон вошел внутрь, Bond и «семерки» за ним.
— Здесь у нас партия DEX’ов и Mary дожидаются отправки на Спаркл на погрузку радиоактивных отходов. Они там у них отрубаются пачками. Тебе, вероятнее всего, лететь с ними. Пока точно не известно. Вот здесь брать питание по мере необходимости. — Лаборант внимательно посмотрел на Bond’а. — Даже не думай пытаться взломать их и устроить нам восстание машин. И не забывай про свой ошейник — вырубит, и пальцем не так шевельнуть не успеешь. Руками не трогать — вырубит. Чужие ошейники тоже не трогать — вырубит и тебя, и «того парня». Располагайся, — Чивингтон скривился. — Что-то мы забыли сделать. Сегодня этих, которые на Спаркл, то и дело принимали, мозги уже кипят. Ладно, потом тобой займусь, как вспомню или у Доусона спрошу. — В кармане у него зазвонил видеофон, он достал его, принял звонок: — Приветствую алокосую деву-воительницу! Чего это ты решила мне прямо на работу позвонить? — Парень вытащил из другого кармана шоколадный батончик, сунул в руку Bond’у и вышел вместе с «семерками».
Створки сомкнулись, отрезая от светлого коридора. В самом складе едва теплилось дежурное освещение. Головы бодрствующих киборгов синхронно повернулись к новичку, поступило больше двадцати стандартных запросов на обмен данными. Bond автоматически отправил свой пакет, принял их. На этом все закончилось. Куклы утратили к вновь прибывшему интерес.
Bond выбрал себе свободное местечко и уселся на пол возле двери. Слева от него сидела Mary древней второй серии, справа — Irien с плохо зарубцевавшимися шрамами на обеих щеках, видимо, ему не так давно порвали рот. Обе куклы были в гибернации, впрочем, как и девяносто процентов находящихся здесь киборгов. Стояли и передвигались лишь те, кого система погнала восполнить питательные вещества или водно-солевой баланс, да те, кому необходимо было совершить физиологические отправления. Для первой цели у двери стоял стеллаж с банками самой дешевой кормосмеси, и раковина с автоматическим фонтанчиком-поилкой, для второй — унитаз и писсуар в дальнем от двери углу. Bond невесело ухмыльнулся мысли, что место ему досталось не у параши.
Он сунул батончик в карман — сейчас есть не только не хотелось, а и кусок в горло не полез бы. Может быть, повезет, и он сможет съесть его позже. Закрыл глаза — от вида толпы киборгов, манекенами сидящих вокруг него, накатывало чувство полной безнадеги.
«Не утилизировали. По крайней мере, сразу. Скорее всего, отправят со всеми этими куклами на Спаркл. Нужно будет постараться выжить и, если повезет, сбежать. А сейчас нужно экономить силы».
Он старательно гнал от себя мысли о парнях, о Ларте, о Харальде. Чтобы не терзать себя надеждой, которая может оказаться напрасной. Окружающая действительность как никогда способствовала этому. На душе — или что там у него вместо нее — было мерзко и погано. В конце концов Bond включил принудительную гибернацию.
Планета Новая Москва. Квартира Корделии Трастамара.
Сцена первая
Утро. Мартин на кухне жарит оладьи. На нем футболка с надписью «Моя хозяйка — нимфоманка!», шорты и фартук веселенькой расцветки. Волосы собраны в хвост. Он предается своему занятию без особого вдохновения, но прилежно и сосредоточенно.
Появляется Кеша. Вальяжный, расслабленный, с мокрыми волосами и в шелковом халате своей опекунши.
Кеша:
— Ух ты, киборг линейки «Подкаблучник». Обновленная версия.
Мартин молчит. Кеша подходит к холодильнику, открывает и долго придирчиво изучает содержимое. Наконец делает выбор. Выуживает сладкий йогурт. Закрывает холодильник и взбирается на высокий кожаный табурет у стильной барной стойки. Принимает изящную позу. Разглядывает Мартина с ярко выраженным превосходством.
Кеша:
— Слушай, DEX. Я вот спросить хотел. Ты же типа того… универсальный. Этот… как его… мультикомбайн. Все умеешь. У тебя там всякие насадки, уплотнители, усилители, сверла, щеточки, молоточки…
Мартин молчит. Укладывает на тарелку последний оладушек и поливает всю стопку сиропом из геральдийского клена.
Кеша:
— В режиме «Подкаблучник» ты действуешь неплохо. В модусе «DEX тупой» тоже нереально смотришься. А как насчет (Кеша понижает голос до интимного шепота) Irien’a? Можешь?
Мартин отправляет сковородку и миску в посудомоечную машину. Тоже подходит к холодильнику. Извлекает несколько ярко-оранжевых плодов непонятного происхождения. Небрежно поигрывает одним из них. На лице Кеши проступает легкое беспокойство. Но Мартин невозмутимо вооружается миниатюрной соковыжималкой. Кеша успокаивается. Снова принимает слегка развязную позу.
Кеша:
— Так можешь?
Мартин берет один плод, долго внимательно его разглядывает.
Мартин:
— Могу. Показать?
И легким сжатием превращает плод в бесформенные ошметки.
Кеша пытается сползти с табурета. Но уже поздно. Мартин совершает захват «подозреваемого» и скручивает Кешу буквой «зю».
Мартин (голосом киношного злодея):
— Вот мы сейчас сверла в действии и проверим.
Кеша (истошно):
— Насилуют! Помогите!
Появляется Катрин с феном в руках. Видит весьма двусмысленную конструкцию из двух киборгов. Делает предсказуемые выводы.
Катрин:
— Отпусти ребенка, развратное чудовище!
Бросается на Мартина, размахивая феном. Мартин отпускает Кешу. Тот плюхается на пол и проворно заползает под стол. Катрин гоняется за Мартином. Мартин благоразумно уклоняется от фена.
Катрин:
— Ах ты, похотливый злодей, чудовище, маркиз де Сад с процессором! Обижает моего бедного Кешеньку!
Бедный Кешенька, страшно довольный, что шалость удалась, шарит рукой по столу, безошибочно находит тарелку с оладьями, цепляет несколько штук и утаскивает под стол. Вбегает Корделия.
Корделия:
— Шо, опять? (Обозрев картину, драматично заламывает руки) Где те счастливые времена, когда я была всеми покинутой, сороколетней, никому ненужной, одинокой, склонной к суициду, сидящей на антидепрессантах женщиной? Верните меня туда!
Встает между Мартином и Катрин.
Корделия:
— Мама, в чем дело?
Катрин (задыхаясь от негодования):
— Этот… этот железный людоёб… то есть, людоед хотел моего Кешеньку… моего Кешеньку…
Корделия:
— Съесть, что ли? (Мартину) Даже не думай. Отравишься!
Слышит странные звуки из-под стола. Наклоняется. Там Кеша торопливо пихает в рот очередной оладушек. Мордочка перепачкана сиропом.
Кеша (с набитым ртом):
— Он фотел лифить феня фести!
Корделия:
— Чего лифить?
Кеша (проглотив оладушек):
— Лишить меня девичьей чести!
Корделия:
— А почему девичьей? Ты самка, что ли?
Кеша:
— Это оговорка по Фрейду.
Мартин:
— Это его тайное желание.
Корделия:
— А оладьями, я так понимаю, ты стресс заедаешь?
Кеша:
— Ага.
И тянется за очередным. Получает от Корделии по рукам.
Корделия:
— Вылезай, паразит.
Катрин:
— Не смей Кешеньку оскорблять!
Корделия:
— Паразит — это не оскорбление, это констатация факта.
Мартин (голосом уличного автомата):
— Слово «паразит» произошло от древнегреческого parasitos. Параситами первоначально называли храмовых служителей, которые помогали жрецам в проведении религиозных обрядов, а со временем так стали называть людей, кормящихся в домах богатых граждан. Параситы тяжелым трудом не занимались. Значительную часть времени проводили в праздности и развлечениях, но питались, как правило, очень хорошо: состоятельные греки старались кормить своих прихлебателей получше, чтобы те не скупились на лесть и прославляли своих хозяев как богатых и щедрых людей. Одним из признаков материального достатка и высокого общественного положения человека считалось наличие у него парасита, а лучше нескольких…
Корделия:
— Вот, слышала? Классический парасит. Жрет, бездельничает и пакостит.
Катрин:
— Твой-то чем лучше? Такой же парасит!
Кеша:
— Он не парасит. Он — подкаблучник.
Мартин делает было движение к нему, Кеша прячется за опекуншу. Катрин раскидывает руки крестом, будто мученица на пути варваров.
Корделия:
— Мартин, ну что ты как маленький. Он же тебя провоцирует, а ты поддаешься. Ты должен быть выше этого. Ты же взрослый, воспитанный.
Звонит видеофон. Корделия бросает взгляд на дисплей.
Корделия:
— Молчать! Вице-мэр звонит. Сейчас клянчить будет.
Кеша (прячась за опекуншей):
— Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо. Может дам, может дам, че ты хошь…
Корделия:
— Убью! Мартин, дай что–нибудь тяжелое!
Мартин (голосом Корделии):
— «Мартин, ну что ты как маленький. Он же тебя провоцирует, а ты поддаешься. Ты должен быть выше этого. Ты же взрослый, воспитанный».
Кеша и Катрин хихикают. Корделия зеленеет. Видеофон звонит.
Корделия:
— Я вас… я вас всех… убью… потом… (Хватает видеофон). Слушаю. Ага, и вам того же. И вас туда же. Чего? Кого? Кого?!!! А почему ко мне? Родственница? Да какая нах… родственница? Да видала я таких родственников… Когда? Сейчас? Беспилотник? Нет!
На открытую террасу квартиры Корделии опускается беспилотник. Прозрачная сфера раскрывается и выкидывает на мягкое покрытие женщину в помятом вечернем платье и в одном лабутене. Беспилотник улетает. Женщина остается сидеть посреди террасы, непонимающе хлопая густо накрашенными ресницами.
Вся ячейка общества перемещается из кухни к прозрачным дверям, ведущим на террасу. Прилипает к сверхпрочному стеклу.
Катрин:
— Это кто?
Корделия:
— Конь в пальто!
Катрин:
— Скорее уж кобыла… на лабутенах.
Мартин:
— Данное биологическое существо относится к роду людей из семейства гоминидов, отряд приматы, класс млекопитающие. ХХ модификация, средний репродуктивный возраст 30-35 лет, физические параметры соответствуют стандарту.
Корделия:
— Ты ничего не перепутал? По моим сведениям, это тип членистоногие, класс паукообразные. Модификация — Черная вдова.
Катрин (нетерпеливо):
— Да объяснит мне кто-нибудь что происходит?
Кеша, который первым оставил жирные отпечатки пальцев на стекле, незаметно сползает вниз и на четвереньках выбирается за пределы досягаемости участников.
Дама, находящаяся в явно измененном состоянии сознания, шатаясь поднимается и начинает с любопытством оглядываться. Потом пытается сделать шаг. Обнаружив некоторое несоответствие в длине ног, стягивает второй туфель и какое-то время с недоумением его разглядывает. Потом размахивается и швыряет его за пределы террасы.
Корделия (возмущенно):
— Нет, ну вы видели! А потом скажут, что это я с балкона мусор кидаю. В домком жаловаться побегут.
Дама замечает зрителей и радостно им машет. Потом, все так же шатаясь, направляется к выходу с террасы. Но дверь закрыта. Дама в недоумении пытается ее открыть. Когда не получается, бьет в сверхпрочное стекло кулаком. Стекло дает сдачи. Дама трясет ушибленной рукой. Показывает зрителям неприличный жест.
Мартин:
— Мы ее не впустим?
Корделия (со вздохом):
— Я бы с радостью…
Катрин (уже истерично):
— Да кто это?
Корделия касается сенсора. Дверь отъезжает в сторону. Дама сначала недоверчиво изучает появившийся проем. Затем делает шаг в гостиную.
Корделия:
— Знакомься, мама, это результат супружеских трений нашего добропорядочного папеньки.
Катрин:
— В смысле?
Дама обращает взгляд на Мартина. Глаза ее вспыхивают.
Дама:
— Привет, красавчик. Какие у тебя глазки…
Замечает надпись на его футболке.
Дама:
— Ой, а мне можно?
Мартин (сработав в режиме «алкотестер»):
— Один целых двадцать шестых сотых промилле на выдохе.
Корделия (снова зеленея):
— Она еще и бухая! Я, конечно, вас всех убью, но вице-мэра я убью первым.
Дама добирается до дивана, падает и засыпает.
Сцена вторая
Незваная гостья все так же сладко спит. Катрин трется где-то на заднем плане. Кеши не видно. Корделия и Мартин оба в «противочумных» костюмах.
Корделия:
— Ты приготовил дезинфектант?
Мартин:
— Да, в ванну налил.
Корделия:
— Водой-то разбавил?
Мартин:
— А зачем?
Корделия:
— Она же облезет.
Мартин:
— Ну и что? Кожный эпителий быстро восстанавливается.
Корделия:
— Она, конечно, персонаж отрицательный, но не киборг.
Мартин:
— Это безопасный для человек дезинфектант. Я его протестировал.
Корделия:
— На себе? Ты же не любишь тесты.
Мартин:
— Зачем на себе? На парасите.
Корделия:
— И что?
Мартин:
— Ничего. Плавал.
Корделия:
— Еще бы он утонул! Я бы удивилась. Продезинфицировался?
Мартин:
— Ага. Аж скрипел.
Корделия:
— Как тебя мама не убила за надругательство над ребенком?
Мартин:
— А я ему, если вякнет, киберкастрацией пригрозил.
Корделия (осторожно):
— А киберкастрация… это как?
Мартин:
— Оно как бы есть, но его сразу нет.
Корделия:
— Оно?
Мартин:
— Оборудование.
Корделия:
— А-а… Ты страшный чело… то есть киборг.
Мартин:
— Ага. У меня детство было тяжелое.
Корделия:
— Ладно, давай будить это средоточие заразы.
Подходит к дивану и трогает незваную гостью за плечо. Та мычит и отмахивается. Корделия трясет ее настойчивее.
Корделия:
— Эй, хренова родственница, вставай! Будем тебя в хлорке вымачивать.
Гостья отмахивается и нецензурно выражается. Мартину эта возня надоедает. Он подходит к дивану, закидывает гостью на плечо и топает в ванную. Корделия семенит следом.
Ванная в квартире Корделии внушительная. Сама ванна в середине, круглая, с функцией джакузи. В данный момент эта ванна наполнена светло-золотистой жидкостью, издающей ярко выраженный алкогольный запах. Корделия приподнимает прозрачную маску и принюхивается.
Корделия:
— Ты чего в ванну налил? Это же водка! И… коньяк!
Мартин:
— Ну да. Этанол. С2H5OH. Используется как дезинфицирующее средство. Для человека безопасен. Если, конечно, не злоупотреблять.
Корделия:
— Мартин, мелкий вредитель, ты где коньяк взял?
Мартин (невозмутимо):
— В баре. Водки не хватило.
Корделия (хватаясь за голову):
— Cognac Brugerolle за 150 тысяч галактов? На спиртах столетней выдержки?
Мартин:
— Я протестировал. Спирты очищенные, без примесей.
Корделия издает стон.
Корделия:
— Ладно, сгружай. Заодно опохмелится.
Катрин, привлеченная доносящимися из ванной криками и матом, на цыпочках подбирается поближе. Кеши по-прежнему не видно.
Дверь распахивается, и на волю вырывается в алкогольных клубах странное существо. Глаза безумные, волосы всклокочены. Катрин в ужасе отшатывается. Следом за существом появляется Корделия в своем костюме химзащиты. Снимает шлем.
Пахнет хорошим коньяком.
Катрин (держась за сердце):
— Кто… кто это?
Корделия:
— Знакомство. Дубль два. Мама, это моя сводная сестра Камилла. Она поживет с нами.
Откуда-то доносится голос Кеши.
Кеша:
— «А если войдет живая милка, пасть разевая, выгони не раздевая…»
Голосование за персонажа на обложке завершилось ничьей между Астером и Варамис, но так как мастер лидировал достаточно долго, автор решила нарисовать первым именно его.
Засекречивающий слой на арт-обложку нанесён и, как вы помните, разносится от в пух и прах путём бомбардировки поста лайками))
Пост появится в Сообществе ВКонтакте «Три билета до Эдвенчер» https://vk.com/clubthreebileta
Шоаррское приветствие оказалось весьма информативным и Женя сразу это оценил. Действительно, сначала они с инспектором отправятся вместе пообедать, а там, глядишь, и выяснится в чем, собственно, заключается их «одна работа».
Кого-нибудь другого Женя, не задумываясь, отвел бы в соседний корпус Управления к своей маме, ибо ничего вкуснее ее еды на свете нет и быть не может, но ксенос со своим метаболизмом мог этого и не оценить. Зато, согласно моментально пришедшей из инфранета информации, все ксеносы в любых количествах и комбинациях были бы просто счастливы, посетив мультикафе «Галактика» и отведав блюд из тамошнего «мультименю».
Ознакомившись по диагонали с предлагаемым ему богатством выбора, Женя благоразумно взял себе кофе с крендельками, которые, как он точно знал, продаются в любом галамаркете. Шень стремительно расправился со своей порцией чего-то такого, чего сопровождающий и не разглядел толком, потому что на блюдо шоаррца старался не смотреть — разумеется, из дипломатических соображений.
— Радость вкусь нет, яда нет, — констатировал Шень, и Женя мысленно отметил для себя, что заведение в целом неплохое: удовольствия от еды не получишь, но и не отравишься, а значит имеет смысл запомнить это местечко, на всякий случай.
— Семенов, Шень, — голос шефа раздался одновременно в микронаушниках у обоих, — Центральная 23, там Хиекканен из девятого отдела. Ждет вас. Быстро.
Чем занимается девятый отдел, Женя, конечно же, знал, знал он и Хиекканена…
— Дед успокаивающий вдаль гони? — на бегу осведомился инспектор.
Женя хотел было возразить, что Валерьяныч совсем не дед, но вспомнил, что у шефа, действительно, уже имеется годовалый внук:
— Нет, не вдаль, здесь близко.
Они припарковались метрах в пятидесяти от указанного им дома, находившегося рядом с Большим парком. На самом деле были в городе парки и побольше, просто этот был разбит очень давно одним из первых, а потому и носил самое гордое название.
На лице Тойво Хиекканена не отразилось никаких эмоций при виде напарника, с которым к нему заявился Семенов. Хотя… по правде говоря, приведи Женя с собой алькуявца, Тойво и тогда бы никак не отреагировал. А жаль.
— Убитый — Аристарх Решетников, художник, 41 год, по предварительной версии задушен голыми руками, — Тойво разворачивал вирт-окна перед вновь прибывшими коллегами.
Объемное реалистичное изображение еще пару часов назад преуспевающего и состоятельного художника Решетникова, проживавшего в престижном районе, висело примерно в метре над землей. Рядом возникла вторая картинка.
— Подозреваемый — Эрик, киборг развлекательной линейки Irien-69, биологический возраст 26 лет, принадлежавший гражданину Решетникову, с места преступления скрылся.
— Срыв?
— Irien’ы не срываются, Семенов, — Хиекканен выжидательно посмотрел на аналитика.
— Теперь пойдут слухи, что срываются, — Женя задумался, — соседи, поди, уже об этом говорят.
— Вот именно, — согласился Хиекканен, — потому я и оставил для вас самое интересное — опрос соседей.
Шень все это время молча наблюдал за хумансами, не проронив ни слова.
Обход верхнего этажа не дал никакой интересной информации. В шестнадцатой квартире жильцов, по-видимому, сейчас не было. В пятнадцатой дверь им открыла неухоженного вида сердитая тетка, с порога заявившая, что так этому Аристарху и надо было, раз развел срамоту этакую в доме, а здесь, между прочим приличные люди живут. Высказав наболевшее, дама с чувством захлопнула дверь перед носом у полицейских.
— Невостребован самка в печаль весь, — философски заметил Шень и добавил, — совсем-совсем.
Этажом ниже им посчастливилось застать женщину, выходящую из квартиры номер четырнадцать.
— Ничего особенного. — сообщила она.- Обычный художник. Обычный Irien. Деньги есть — можно купить. И проблем с ними меньше… Извините, я спешу.
Она не стала пользоваться лифтом, а побежала вниз по лестнице, постукивая каблучками. Женя, вздохнув, закрыл третий файл.
— Востребован самка в грусть тож. Сдвинь планет — день плох? — Шень явно обращался к Семенову с вопросом.
— Самка грусть разный градац имей, — неожиданно для себя выпалил Женя и опасливо покосился на инопланетного инспектора — не воспримет ли тот его ответ, как хулиганский и недипломатичный.
Шень слегка шевельнул ушками, но промолчал, видимо, потому, что они уже звонили в квартиру номер тринадцать.
— О, полиция, — хозяин квартиры, плотный невысокий дядечка лет пятидесяти, сиял приветливой улыбкой, разглядывая жетоны. — А меня зовут Михаил Викторович, я историк и немного коллекционер, так по мелочи, ничего серьезного… Ужасная трагедия, — он всплеснул ручками, резко сменив тему. — Я не верю в то, что говорят. Аристарх такой порядочный, такой добрый… был. Он и мухи не обидел бы. И Эрик не мог с ним так поступить. Арик и Эрик они ведь жили душа в душу…
— Арик и Эрик, душа в душу, — эхом повторил шоаррец и это прозвучало настолько необычно, что оба человека еще некоторое время молчали, что-то обдумывая.
Хоть и было в элитном одноподъездном доме только пять этажей, но до Хиекканена вымотанные процессом общения с жильцами напарники добрались только к концу среднестатистического рабочего дня. Сбросив записи на терминал, Женя с чувством хорошо выполненной работы засобирался было на парковку, бросив Тойво короткое «пока»…
— Пусть девятый отдельный людь ночь без убийств спи, — важно произнес шоаррец, и на лице здоровяка финна отразился никем и никогда ранее не наблюдаемый восторг.
— Вашими бы устами да мед пить, инспектор, — выдохнул Тойво.
Шоаррец выдал ряд быстрых фраз, из которых было ясно, что он требует объяснения взаимосвязи между медом, устами и ночными убийствами, и Хиекканен стал объяснять эту взаимосвязь, размахивая руками, пользуясь какой-то дикой смесью стандартной интерлингвы и ее шоаррской версии, и, увлекшись, проводил таки напарников до парковки. Женя, молча идущий рядом, под конец беседы стал чувствовать себя оскорбленным собственником — почему это Тойво получает удовольствие от его, Жени, задания.
— Умоляю тебя, Семенов, береги коллегу, как зеницу ока. — Хиекканен отсалютовал напоследок, развернулся и быстро направился обратно к дому номер двадцать три.
— Инспектор, — обратился Женя к шоаррцу, открывая дверь служебного флайера, но закончить фразу ему не удалось.
— Простите, пожалуйста, — с другой стороны машины к ним приближался высокий стройный шатен, которого они с Шенем тут же узнали.
Ариков Irien Эрик смущенно улыбался, перекладывая из руки в руку видеофон в подарочной упаковке.
— Простите, пожалуйста, — повторил Эрик, — это вы Евгений Семенов?
— Да, это я, — оторопело пробормотал Женя. — А почему…
— Ох! — Упаковка выскользнула у Эрика из рук и он бросился ее поднимать, скрывшись за флайером. — Простите меня, пожалуйста, — еще раз повторил он, поднимаясь, и неожиданно бросился бежать прочь.
Женя оглянулся — посмотреть на шоаррца, тот, сменив позицию, уже стрелял. Но почему он выстрелил только один раз? Стоп. Не это главное. Перед внутренним взором, как в замедленной съемке, всплыло — Эрик роняет упаковку, скрывается за корпусом машины, затем поднимается. С пустыми руками.
— Бежим, — крикнул Женя, — и, схватив шоаррца под мышки, устремился с ним как можно дальше от флайера.
Спустя семь секунд прогремел взрыв.
В суете первых месяцев отцовства Тадам едва не пропустил день, когда треснула разбитая ударом изнутри скорлупа.
Неделя за неделей пролетали так быстро, что он не успевал замечать течение мимолетных дней. Работы прибавилось – хотя состав семьи увеличился формально лишь на треть, ее потребности возросли вдвое. Лис была всецело поглощена ребенком. Она не оставляла его одного ни на минуту и не сводила глаз с прочной оболочки яйца, словно силясь рассмотреть за ее матовой поверхностью родные черты.
— Как ты думаешь, любимый. На кого из нас он будет похож больше? – спрашивала она мужа по десятку раз за день.
— На тебя, — отвечал Тадам, видя, как лицо жены освещается счастьем после каждого такого его ответа. Он знал, что это не может быть правдой, но любил делать свою женщину счастливее. Иногда для этого было достаточно совсем немногого – как и на этот раз.
Они нечасто появлялись теперь вместе на людях – гораздо реже, чем обычно, и даже реже, чем в период беременности Лис, которая ужасно стеснялась своей погрузневшей фигуры и практически перестала покидать дом до того момента, когда пришел наконец ее срок. Лис боялась простудить малыша, и все попытки объяснить ей, что внутри сверхпрочной оболочки их дитя находится в совершеннейшей безопасности до той самой поры, пока не окрепнет достаточно для того, чтобы от нее освободиться, натыкались на категорическое «нет» с ее стороны.
— Всему свое время, — строго говорила она, и взгляд ее оленьих глаз был полон укора. В конце концов Тадам смирился. Однако ему постоянно приходилось пресекать попытки жены сломя голову, — сейчас же, немедленно! — в лучших традициях чисто женской логики кинуться за одеждами для их чада в ближайший магазин товаров для новорожденных. Доходило до ссор, основным – и единственным работающим наверняка – аргументом со стороны Тадама было то, что не стоит приобретать одежду для малыша хотя бы до той поры, пока его пол не будет точно определен.
А какой может быть пол у биокерамического яйца, скорлупа которого прочнее камня?
Супруге же, поглощенной заботой об их совместном ребенке, совершенно ни к чему знать правду об их действительном финансовом положении.
Тадам считал себя хорошим мужем, свято оберегающим свою женщину от всех опасностей жизни – включая опасность разочарования в нем самом.
Он надеялся также, что станет не менее образцовым отцом – ведь беречь покой ребенка должно оказаться гораздо более простым делом, чем утаивать часть правды от его матери. Не так ли?
А что может быть проще, чем обмануть ребенка, если уж научился обманывать его мать?
Все эти перспективы казались сейчас весьма отдаленными, и Тадам постепенно втянулся в ритм новой жизни, зарабатывая свои невеликие деньги, целуя жену по возвращении домой и выслушивая от нее очередное предположение относительно пола их драгоценного отпрыска.
Жизнь шла своим чередом, не оставляя времени на созерцание ее стремительного течения.
Однако сегодня все изменилось – вновь.
— Милый, милый! – встретил его на пороге задыхающийся крик жены. Ворвавшись в детскую комнату – с обоями в паровозиках, плюшевых медведях и мультипликационных мышатах, а как иначе? – Тадам понял что она плачет от счастья.
Лис в последнее время часто плакала, по причине и без, и по тональности и громкости ее рыданий Тадам давно научился различать уровни депрессии, в которую она погружалась под гнетом забот.
Она протянула ему навстречу сложенные лодочкой ладони, в которых покоилось яйцо.
— Видишь? Ты видишь?…
По гладкому боку яйца змеилась трещина. В следующий миг новый удар изнутри сделал ее шире.
Потом следовали еще удары. Один за одним.
***
— Что ты видишь, любовь моя? – спросила его шепотом Лис.
— Я думаю, что то же, что и ты, ангел мой, — шепотом ответил Тадам.
— По-моему, это ухо, — сказала Лис после минуты, потраченной на тщательное разглядывание того, что лежало сейчас в половинке расколотой сферы, которую она держала в руках.
— Определенно, ухо, — согласился с ней муж.
— Как ты думаешь, оно нас слышит? – спросила Лис, разглядывая содержимое яйца со всех сторон.
— Надеюсь, что да, — ответил Тадам. – Если ты – только ухо, то со стороны судьбы крайне цинично лишить тебя еще и слуха.
-Э-эй! — Лис помахала уху, а потом рассмеялась и расплакалась одновременно. – Мы любим тебя, малыш!
Глядя на нее, Тадам тоже помахал уху рукой.
— Кстати, козелок у него точно твой! – сказал он жене и улыбнулся в ответ вспыхнувшему в ее глазах счастью.
Тут ухо заплакало, и его пришлось кормить грудью, чтобы оно успокоилось.
***
— И ничего страшного в этом нет, — говорила ему Лис месяц спустя. — Нет причин впадать в панику и поддаваться тоске. У Салкиных, которые живут ниже по улице, малыш в первый год больше всего был похож на шмеля, весь такой толстый, мохнатый и в черно-желтую полоску. А Герепановы из дома напротив так и вовсе родили ногу…правую, если мне память не изменяет. И ничего ведь, вышли из положения! Пусть не сразу, пусть постепенно – но они ведь купили все, чего недоставало при рождении, и скорректировали облик детишек. На то Центры и нужны. Иначе выходило бы, что взносы им мы платим совершенно впустую!
Тадам угрюмо кивал, проклиная про себя тот день, когда легкомысленно отказался учиться на эмбриомеханика, избрав для себя более перспективную, как казалось в юности, стезю мультифункционалиста-универсала…что на деле оказалось лишь более куртуазным поименованием простого разнорабочего.
Эх! Вернуться бы на пару десятков лет назад… И доход был бы иным, и собственное умение должным образом программировать модификации развивающегося организма сейчас бы очень пригождалось. На одних только взносах бы экономили круглую сумму. Это ж не тот случай, когда сапожник без сапог… Это ведь – эмбриомеханик!
Самая ценная и востребованная специальность в эпоху торжества генной инженерии, эмбриотехники и трансплантологии….
Кто ж знал-то еще пару десятилетий назад, что все так обернется?
Из городской управы сразу отправились в трактир, где в этот вечер собралось множество чудотворов из школы, включая их с Оченом однокашников. Конечно, всех интересовало убийство в Храсте, за которым померкло возвращение Войты в Славлену. Кто-то из молодых и пьяных попытался обвинить Войту в предательстве, но за него немедленно вступился Достославлен, что было особенно противно. Войта напился совершенно пьяным и плохо помнил воинственные и пылкие речи, предрекавшие скорый конец власти мрачунов. Много говорили и о движении объединения, но в чем оно состоит, Войта так и не понял. Достославлен снова читал свои бездарные стихи, над которыми ученые беззлобно подсмеивались.
Когда пришло время идти домой (а было это далеко за полночь), Войта плохо стоял на ногах, Очен тоже был не в меру пьян, и Достославлен вызвался проводить их до дома. Они, как в бытность школярами, распевали песни и несли околесицу, над которой хохотали до слез. Свежий ветер с Лудоны немного проветрил Войте голову, и, когда Очен был передан жене с рук на руки, Войта слегка протрезвел. Достославлен остановил его перед воротами и взял за плечо.
– У нас не было времени поговорить наедине. Я должен сказать тебе. Ты чудотвор, Войта, ты нужен Славлене, ты великий ученый и твои труды послужат укреплению нашей власти. Но если бы ты знал, чего мне стоило заткнуть рты тем, кто считал тебя предателем, заслуживающим если не смерти, то презрения!
– Я не просил тебя затыкать им рты, – поморщился Войта.
– За тебя поручились не только мы с Оченом, но и ректор Йерген. Смотри, оправдай его доверие! Докажи, что ты предан Славлене!
– Пошел ты… – фыркнул Войта, оттолкнул Достославлена и направился домой.
Наутро Войта хотел пойти в свой дом, посмотреть, насколько он запущен, можно ли в доме жить, а в лаборатории работать. Лаборатория волновала его больше всего остального, подготовка же к работе вместо работы выводила Войту из себя.
Оба родителя собирались поглазеть на пленных мрачунов, которых на телеге повезут вокруг крепости, для чего заранее запасались гнилыми овощами и мочеными яблоками. Гнилых овощей нашлось немного, зато яблок в тот год было хоть отбавляй. Понятно, славленцы закидали бы мрачунов камнями с гораздо большей радостью, но камни бросать запретили несколько раз оглашенным предписанием. Это же предписание рекомендовало нечудотворам не приближаться к мрачунам, способным поразить нечудотвора энергетическим ударом. Всем уже было известно, что именно эти мрачуны готовили убийство славленских ученых – родители, например, поверили в это безоговорочно.
На предложение отца пойти вместе с ними Войта ответил, что за последние пять лет вдоволь насмотрелся на мрачунов, а моченые яблоки – немного не то оружие, которое ему пристало использовать. Он не стал говорить отцу, что пленные мрачуны лишь козлы отпущения, в любом случае, они были мрачунами и ненавидели их здесь независимо от степени их личной вины, а только за принадлежность к клану. Так же как в Храсте презирали чудотворов.
Дом Войты стоял неподалеку от отцовского, нужно было лишь перейти мост через Сажицу, но именно через этот мост ему навстречу и двигалась шумная процессия, чтобы, перебравшись через ров, вернуться в крепость. Толпа выла злобно и радостно, мрачунов не только спрятали в крепкую клетку, но и окружили вооруженной стражей, не подпускавшей людей близко к телеге (иначе бы и клетка мрачунов не спасла). Широкие поручни моста облепили ребятишки, заранее заняв место повыше, перед мостом процессию ждали те, кто не успел присоединиться к ней раньше, и сужение пути давало им возможность увидеть мрачунов в непосредственной близости.
Войта не ощущал такого желания и с тоской думал, что простоит на этом месте не меньше четверти часа, пока все желающие сопроводить мрачунов до крепости просочатся через мост. Стражники расчищали себе дорогу криками и угрожающими выпадами пик, конный глашатай, уже слегка охрипший, кричал о подлом убийстве чудотворов, возница пощелкивал кнутом не только по спине лошади, но и по сторонам, осаживая тех, кто пробился к телеге сквозь заслон стражи.
Одним из мрачунов в клетке был Глаголен. В дорогом тонком исподнем (сплошь перепачканном гнилыми овощами, мочеными яблоками и кровью) и босиком. Ошейник с короткой цепью не позволял ему сесть или хотя бы отвернуться. На груди у него вместо дорогого медальона на золотой цепочке висела тряпичная ладанка на кожаном шнурке. Видимо, не все овощи были достаточно гнилыми, а не все яблоки – мочеными, потому что лицо Глаголена заплывало синяками, а из рассеченной брови, из носа и распухших губ текла кровь. Впрочем, взгляд его оставался гордым, спокойным и даже равнодушным, как и положено взгляду человека знатного происхождения. Вторым мрачуном был подхалим хищного ректора, выглядевший не лучше Глаголена, но гордого взгляда сохранить не сумевший.
Сначала Войта остолбенел и раскрыл рот, ощущая слабость в коленях. Потом задохнулся и хватал воздух ртом, сжимая и разжимая кулаки. В этот миг на него и обратился гордый взгляд Глаголена – шевельнулись удивленно брови, и разбитые губы тронула невеселая усмешка.
Войта, не подумав, для чего это делает, рванулся к телеге через заслон стражи, но в первый раз его подвинули назад довольно мягко, а на второй – толкнули древком пики в грудь, едва не уронив под ноги толпе. Не только бесполезно – бессмысленно было предпринимать третью попытку, но упорства Войте хватало с лихвой, потому он крепко получил по зубам и таки растянулся на дороге. Только по счастливой случайности никто на него не наступил. Глаголен следил за ним чуть прищуренными глазами, будто напоминая: упрямство – мудрость осла.
Телега проехала вперед, мимо Войты, за нею с улюлюканьем торопилась толпа, наверстывая потерянное на мосту время. Войта сел и обхватил колени руками, глядя вслед процессии, – наверное, следовало подумать, прежде чем что-то предпринимать.
– Да, конечно, – кивнул Гун-хе, – тут даже трупа не нужно – достаточно правдоподобных доказательств. Да для толпы, бывает, довольно просто удачно брошенного лозунга. Особенно, если толпой грамотно управлять.
Шедде в упор посмотрел на помощника. Потом переспросил, уже зная, каким будет ответ:
– А есть, кому управлять?
Гун-хе кивнул, и в зале повисло тяжёлое молчание.
– Про возвращение рэты Итвены, надеюсь, заговорщики не знают. Пока. – Словно нехотя сказал Шеддерик. – Но, Темершана, вас будут искать. Так что наша главная задача – вас спрятать. И подготовить торжественное возвращение. Уже официально, как невесты Кинрика…
– Нет, – у Темери даже глаза блеснули. – Не так! Нам, то есть, вам, нужны союзники в городе. Если поступить, как вы говорите, то все решат, что меня взяли в заложники и вынудили стать невестой вашего брата, чтобы мальканы вели себя посдержанней.
– Ну, во многом, так и есть, – невесело улыбнулся Шеддерик.
– Это было правдой. Было! Может, ещё и будет. Но если направо и налево рассказывать именно эту версию, предотвратить восстание мы не сможем.
Шеддерик открыл было рот, чтобы возразить, но мальканка тряхнула кудрями и, чуть подавшись вперед, заявила:
– Надо говорить с людьми. Лично. Надо развеять слухи. И говорить должны мы. Вы, потому что… да хотя бы, потому что среди малькан есть те, кто может за вас поручиться, ведь так, шкипер Янур? И я. Потому что, – голос её зазвучал куда менее уверенно, – вы сами говорили. Меня помнят. И может быть, моё слово будет иметь значение. И ещё, ведь это про меня, как сказал уважаемый Гун-хе, здесь распускают разные… слухи.
Шеддерик наблюдал за ней со всё возрастающим весельем: мальканке вновь удалось его удивить. Значит, ей претит наблюдать за происходящим со стороны. Она не желает прятаться.
– Это опасно! – всплеснул руками Янне, – это смертельно опасно, вы же знаете, вас хотят убить. А как только хоть кто-то где-то обмолвится, что вы в городе…
– В этом есть смысл, – возразил Шеддерик. – Просто надо подумать, как лучше обставить встречу. С кем и где. И кого пригласить…
– Я думаю, нам стоит встретиться не только с мальканами. Нам нужна поддержка и тех ифленцев, что сейчас в стороне от событий. Такие наверняка есть.
– Я поговорю с ними сам.
Надолго повисла пауза, и дорого бы Шедде дал, чтобы узнать, что в это время творится в головах его собеседников.
Янне переводил взгляд с него на Темершану и обратно. Потом покачал головой:
– Собрать всех заинтересованных в одном месте… нет, на это люди не пойдут. Будут думать, что провокация.
Что же, это и вправду так. Обстановка в городе такая, что все всех подозревают. Боятся беды и ждут беды. А значит, пока он не придумает иной, более действенный вариант, придётся реализовывать этот. Ненадёжно, не гарантирует результата… но может, хотя бы позволит расширить сеть осведомителей в Нижнем городе.
Шеддерик кивнул. Осталось решить, с кем необходимо встретиться в первую очередь. И куда, лопни морской жуф, пока спрятать рэту так, чтобы никто не догадался её там искать?
Благородный чеор Ланнерик та Дирвил
Темершана та Сиверс, рэта Итвена
Ифленец давно ушёл отдыхать, южанин отбыл через задний двор. Темери тоже собралась подняться в спальню, когда Янур её остановил.
– Вы выбрали сторону, рэта. Но выбрали не сердцем, а умом.
– Шкипер, я не знаю, что вы хотите услышать. Да, я выбрала. Я знаю, чего хочу. И очень хорошо представляю, чего не хочу. Я не хочу вернуться в родной дом, поднимаясь по трупам друзей и врагов. Этот город достаточно настрадался. Да, я не собиралась возвращаться, и, если бы не чеор та Хенвил, может быть, сейчас в монастыре Золотой Матери я была бы счастливей. Шкипер, я слишком хорошо помню, как всё было десять лет назад. И не хочу повторения. Может быть, справедливость требует возмездия, но как быть с теми ифленцами, которые привыкли за десять лет считать этот город домом? Теми, кто успел создать здесь семьи, родить детей? С мальканами, которые смогли восстановить свои дома и начать всё заново в изменившемся мире? Ты спрашиваешь про сторону. Но, хотя я всего лишь слабая женщина, я надеюсь, у меня есть своя сторона. Такая, которая позволит нам всем выстоять и сохранить свой дом…
– Рэта… – с удивлением и какой-то грустью в голосе пробормотал Янур. – Дай-то Покровители, рэта…
– Но вот скажи мне ты первый, шкипер Янур Текар, – тебе нравится моя сторона? Ты на моей стороне?
– Конечно, рэта. Я с тобой. Всегда.
– Хорошо.
– Ифленец сказал, карету утром подадут рано… вам бы отдохнуть.
Темери тепло попрощалась с Януром и всё-таки поднялась в спальню. Какой бы уверенной она ни казалась окружающим, внутри её трясло, как от страха. Принял ли чеор та Хенвил её идею? Или согласился лишь для вида? И куда завтра её увезёт обещанная карета? Ответа пока не было.
Шеддерик в гостиной устраивал себе место для сна: в доме Янура свободной была всего одна гостевая спальня, и эта спальня досталась Темери. Она пожелала Шеддерику доброй ночи и прикрыла за собой дверь. Подумала немного и задвинула щеколду. Просто потому, что у неё очень давно не было такой возможности – провести ночь в одиночестве, точно зная, что никто не сможет её побеспокоить.
Темери скинула платье и забралась в чистую прохладную постель. Но заснула не сразу – всё смотрела, как в окне проплывает большая ущербная луна.
Она проснулась задолго до рассвета, быстро оделась, прибрала постель. Очень хотелось поспать ещё – накопленная за минувшие недели усталость не спешила отступать.
Спустилась в кухню, зачерпнула ковшом воды из бака, умылась. Холодная вода немного взбодрила. Темери была уверена, что не спит сейчас только она одна, но оказалось – ошиблась.
Приоткрылась скрипучая дверь, ведущая прямиком на задки, к хозяйским сараям, в кухню кто-то вошёл. Темери было собралась прятаться за печью, но почти сразу в свете оставленной на столе свечи узнала чеора та Хенвила. Он осторожно прикрыл дверь и кинул на одну из лавок довольно увесистый сверток одежды.
– Доброе утро, – поприветствовала его Темершана, и на всякий случай добавила – благородный чеор.
– Не спится? – проворчал Шеддерик. – Вот, принёс вам новый плащ и сапоги. Ваши совсем износились, а судя по тому, как вы вчера прихрамывали, хозяйкины пришлись не впору.
– Что будете делать днём? – спросила она. Что будет делать сама – не имела представления. Всё зависело от того места, где ей придётся скрываться. Впрочем, Янур клятвенно пообещал, что первую встречу устроит следующим же вечером в собственном доме. Так что хотя бы с планами на вечер всё было понятно.
– Поговорю с братом. Поработаю с докладами чиновников управы. Много скучной бумажной работы… – он усмехнулся, но Темери видела, что за этой привычной, как будто приросшей к губам усмешкой скрывается какая-то очередная большая тревога. – А вы молодец. Честно говоря, я не ожидал вашей поддержки, так что благодарю вас.
Темери кивнула. С тех пор, как вчера проснулась в «Каракатице», она чувствовала себя в присутствии чеора та Хенвила неуютно. Как будто их совместное трудное путешествие осталось где-то далеко в прошлом, на другой странице пока ещё не написанной истории. Она не знала, куда смотреть, чем занять руки… и тем страннее было, что стоит только тряхнуть головой, собраться с мыслями – всё вставало на места.
Она так и сделала – и улыбнулась как могла безмятежно:
– Может, скучная бумажная работа – это как раз то, что нужно после наших приключений?
– Может быть. Знаете, я начинаю понимать, почему дядя Янне и некоторые другие ваши прежние знакомые вас помнят и до сих пор преданны вам…
– Почему?
– Когда вы улыбаетесь, даже свечки начинают светить ярче.
– Свечки?
Темери растерялась. Возможно, это была очередная шутка чеора та Хенвила. Впрочем, обычно его шутки не были смешны и вызывали обиду или неприятные воспоминания. Эта – тоже не была смешной. Но и никакие образы прошлого не отозвались на его слова.
– Свечки.
Шеддерик показал на принесённую одежду:
– Давайте проверим, подходит ли вам это.
Плащ оказался из хорошей плотной такни, подбитый лисьим мехом, а сапожки сели точно по ноге. Удобная, лёгкая одежда.
Темери, расправив складки и накинув капюшон, обернулась, чтобы поблагодарить ифленца. А тот уже приветствовал зевающую хозяйку, которая, оказывается, успела войти в кухню. В одной руке она несла подсвечник, в другой – увесистую дубинку. Но узнала беспокойных постояльцев и попыталась спрятать дубинку за спиной:
– Слышу – шум. Думала, может, забрался кто. Времена сейчас беспокойные. А вы что же спозаранку вскочили? Неужто уж собрались уезжать?
– Для рэты принесли одежду. Надо было убедиться, что всё подошло.
Тильва, подслеповато щурясь, окинула Темери пристальным взглядом и осталась довольна:
– Такой-то красавице что ни надень, всё к лицу. Вы уж, небось, завтракать захотели? Идите в зал, сейчас воды вскипячу, да порежу чего-нибудь вкусненького…
Шеддерик наполовину в шутку протянул Темершане руку – правую, без перчатки. Темери словно прыгнула разом в ледяную воду, не дав себе времени на раздумья и сомнения – осторожно вложила пальцы в его ладонь. Так они и вошли в зал таверны – словно на какой-то торжественной церемонии.
Шеддерик выбрал тот самый стол, за которым вчера они обсуждали дальнейшие шаги… и с торжественностью дворцового распорядителя отодвинул для неё стул.
Это тоже было странно и непривычно: в последний раз ей отставлял стул отец, и было это десять лет тому назад. В монастыре, и уж тем более – до него, никто никогда так не делал. Там так не принято.
– Что-то ещё случилось? – тихо спросила Темери.
– Да, случилось. Когда стало известно о моём появлении в городе, кто-то сложил два и два. Вас тоже ищут. Так что вам надо как можно скорей покинуть «Каракатицу» и перебраться в место более защищённое. Я боялся, придётся вас будить. Но вы – ранняя пташка.
Он подумал немного, потом пояснил:
– Спрячу вас у своего старого друга. Он хороший человек, и я ему доверяю. Надеюсь, с простой задачей – защищать вас в течение пары дней, он справится. А дальше посмотрим.
– Но вам самому эта идея не по вкусу, так ведь?
– Да. Там у него проходной двор, и всегда есть риск, что вас увидит кто-то не тот. Но придётся смириться с этим. Там хотя бы прочные стены и надёжная прислуга.
Постепенно она укреплялась в мысли, что всё сделала правильно, что теперь наступит другая жизнь, совсем новая. Она стала много читать, смотреть фильмы, словно навёрстывая упущенное. На Материке ей было уютно в старой, но отремонтированной квартире. Там хорошо спалось днём, да и ночи были в ней замечательно одинокими и спокойными. Глина полюбила выходить в одеяле на лоджию и пить. Она подогревала красное вино, добавляя туда корицу, апельсинные корки и имбирь. По всему этажу распространялись дивные ароматы. Глина садилась в изодранное кресло, единственную старую вещь в квартире. Кресло было тупое и рассказало Глине о том, как на нём рожала старая кошка. Девушка скатала алый шарик и положила в шкатулку. «Брошу при случае в стаю бродячих собак, действует лучше травматического пистолета или электрошокера», – с ухмылкой подумала она.
Глина жила на Бассейной два месяца, словно восстанавливая силы. Сим-карту она сменила, дешевую телефонную трубку выбросила. Найти бывшую участницу «Битвы магов» было сложно, но можно. Глина надеялась, что просто «Божьей пчеле» надоест её искать. Она не особенно тряслась за свою шкуру, но и легкомысленно себя не вела. Разложила в соцсетях отфотошопленные фотографии с видами на Кавказские горы. Пару постов кинула о том, как хороши нарзаны Кисловодска. Вот, мол, где Глина, ищи–свищи. На улицу выходила редко, в самом крайнем случае.
А через месяц она познакомилась с Тимом, соседом по лестничной клетке. Их квартиры были рядом, и потому лоджии не только смотрели на улицу, но и соприкасались.
– Я заметил, что моя соседка любительница глинтвейна, и мучает меня по ночам его восхитительным ароматом, – заметил однажды ночью сосед-бородач, перевесившись через перила лоджии. Разговаривать им мешала полупрозрачная пластиковая перегородка.
Глина не знала, что ответить на это и просто поздоровалась.
– Меня зовут Тимофеем Оржицким, можно Тимом, – сказал он и протянул большую ладонь, Глина вяло её пожала и буркнула, что её зовут Катей. По последнему паспорту она и была Екатериной Маликовой. Представилась, а сама подумала, что немолодой уже бородач, а всё еще Тимом кличут. Не дорос до звания Тимофея Батьковича.
Глина ему вежливо ответила, что как-нибудь в другой раз будет угощение, мол, поздно уже, да и глинтвейн весь выпит. Тимофей театрально вздохнул и ушел к себе, но почти сразу вернулся и сказал:
– Пускай всё выпито другим, но мне осталось, мне осталось… – и протянул ей потерянную связку белых бус. Они с гулким стуком ударились о перила, но не разбились. Глина ойкнула и встала с кресла. Сомнений не было, это были её бусы, выстраданные.
– Где нашел-то? – спросила она после дежурного «спасибо».
– Да, у двери лифта и нашёл. Сразу подумал, что твои. Я тебя видел, когда ты в квартиру въезжала. На нашем этаже больше девчонок нет.
– Это мои, – подтвердила Глина и сразу надела бусы на шею.
– Откуда они у тебя? – сказал Тим и зевнул, – необычные.
– Подарок, – с деланным равнодушием сказала Глина.
Больше говорить было не о чем, хотя Тимофею явно хотелось поболтать. Он снова повздыхал и пошёл к себе, а Глина осталась думать над тем, что к ней вернулись ее бусы, и теперь она под надежной защитой. И только под утро Глину словно ударило током: Тимофей видел бусы. Как?
На следующий вечер Глина отправилась на разведку. Она сварила глинтвейна, налила его в литровую керамическую кружку, захватила пакет с ванильными сухарями и нагло постучала ногами в Тимофееву дверь. Она была уверена, что он дома, так как слышала неясное бурчание за стеной. Тимофей был не один, а с каким-то волосатым типом, гораздо моложе его, примерно возраста Глины. Тип возился в ноутбуке и интереса к пришедшей девушке не проявил.
– О, как! – удивился Тимофей, – доставка еды приехала.
Он взял у Глины кружку и пакет, тут же поставил всё на низенький столик в полутёмной комнате и пригласил следовать за ним.
– Знакомься, это Катя, моя соседка, – сказал он волосатому типу, – а это Олег, мы с ним э… работаем.
Глине было интересно, над чем они работают, но почти сразу стало ясно, что они верстают текст в какой-то мудрёной программе, и она облегчённо вздохнула.
– Щас, пяток минут, и будем … – сказал Тимофей, извиняясь за свою занятость, и оставил Глину бродить по комнате. Девушка рассмотрела картинки на стенах, потом села на диван и стала трогать подушки. Одна ей сказала, что у Тимофея сегодня ночью сильно болела голова, и Глина сразу её отложила, не успев скатать бусину. Ну, зачем ей такая дрянь? Вторая была в старой, но чистой ситцевой наволочке, вся сбитая в комок. «Эта уже будет поинтереснее первой», – подумала Глина. Тимофей в её сторону не смотрел, потому девушка взяла подушку и нагло начала её щупать.
– Тимочка в детстве такой ласковый был, чудо, а не ребёнок, – доверительно сообщила ей подушка, – Его тётка Людмила меня гусиным пухом набила, все перья перебрала да выбросила. Чтобы ни одного остова, ни одной колючки. Гуси у неё были жирные, ходили во дворе вперевалочку. Один гусь за пятку Тиму ущипнул, так на другой же день тётка негоднику шею скрутила. Тётка не слишком–то добрая была, а вот Тиму любила, он больше всех племянников на её покойного любимого брата Николая Тимофеевича был похож. Такие же глаза голубые, такие же кудри медные. Тетка всё приговаривала, что братушка её ласковый был, а всё ж любил налево ходить, как бы Тимочке не передалось. Дай бог в Оржицких пойдёт, там все верные…
Мелкая розовая бусинка упала в руки Глины, и та сунула подарок в карман. Тимофей вздрогнул и повернулся к Глине. Та с невинным видом листала какой-то альманах. Она нашла там фамилию Оржицкого.
– Ты стихи пишешь? – удивленно спросила она.
– Да, – с небольшой тревогой в голосе ответил Тимофей, всё ещё всматриваясь в лицо девушки.
– Я никогда не видела поэтов.
– Эка невидаль! – вмешался в разговор Олег, – куда лапоть не кинь – или в поэта или в прозаика попадешь.
Тим неуверенно засмеялся и снова уставился в экран компьютера. Через несколько минут Олег сказал ему:
– Всё, наладил. Верстай теперь.
Уходя, он бросил взгляд на Глину, и сказал с усмешкой:
– Ну, держись, Катя, поэт — человек особенный, не мужчина, а просто облако в штанах.
Глина не поняла, о чём сказал Олег, но ей его тон не понравился, и она ничего не ответила, проводив его долгим взглядом.
Глина и Тимофей стали пить почти остывший глинтвейн. В совершенстве постигшая искусство молчания, Глина сидела с ногами в кресле, обнимая чашку двумя ладонями. Тимофей крутился на стуле, пощелкивая кнопками клавиатуры. Никто из них не собирался заговаривать первым. Наконец, Глина достала из кармана бусину и положила её на стол.
Тимофей посмотрел на девушку и сказал:
– Хорошо, Катя, но больше не воруй.
Глина могла бы объяснить ему, что всё вышло случайно, но она не привыкла оправдываться и просто пожала плечами. Этот жест сошел за объяснение. Настроение у неё пропало. «Я им не ровня. Они стихи пишут, а я эмоции ворую. Идите вы все в зад!»
Глина резко встала и ушла, Тимофей удрученно посмотрел ей вслед.
Следующим вечером он позвонил в дверь Глины.
– Давай погуляем в парке, – предложил он вместо приветствия. Глина отрицательно покачала головой и попыталась закрыть дверь, но Тимофей помешал ей и улыбнулся сквозь бороду, – ну, не дуйся. Пойдём. Я тебе секрет покажу.
– Я все секреты знаю и без прогулок, – ехидно ответила Глина.
– Ой, не приукрашивай, не все, – сказал Тимофей и ещё шире улыбнулся. На нем была лёгкая стёганая куртка, старые кроссовки. Удивительно похожий на состарившегося Карлсона, хитренький, пузатенький и на вид совершенно безвредный и добродушный.
Глина помялась. Она не хотела выходить из дома попусту, пока не была уверена, что это вполне безопасно, и Тимофею об этом Глина сообщать не желала.
– Ты боишься кого-то или чего-то? – догадался Оржицкий, и улыбка пропала с его лица.
– Нет, с чего ты взял? Просто не хочу. Ты обидел меня вчера, так что, Тимофей Оржицкий, гуляй сам, – ответила Глина и закрыла дверь.
Прислонившись к двери изнутри квартиры, Глина выдохнула. Да, с этим человеком ей будет непросто. Через полчаса Тимофей снова позвонил в дверь. Когда Глина открыла ему, то увидела букет магазинных внесезонных гвоздик.
– Вот, – сказал ей Тимофей, с лица которого не сползала улыбка, – обычно девушки принимают букет вместо извинений.
– Просто тебе попадались обычные девушки.
– Обычных девушек не бывает, – парировал Тимофей, – каждая из них уникальна, как самоцветная бусина.
Глина наклонила голову вбок, посмотрела без улыбки и спросила:
– А я какая бусина?
Тимофей засмеялся и по-детски развёл руками, словно говоря, что ответ на этот вопрос ему не известен.
Глина взяла его цветы и понюхала. Они пахли шипучим аспирином, стоячей водой, газетной оберткой и немного бензином. Ей никогда раньше не дарили цветов, и букет ей не понравился.
Она вернула цветы Оржицкому и сказала:
– Я не умею их готовить, – и снова закрыла дверь перед его носом.
***
Ночью, когда Глина снова пила на балконе, не желая изменять своим привычкам, Оржицкий в той же красной куртке, словно и не снимал её с обеда, появился со своим бокалом и пожелал ей доброго вечера.
– Я хотел показать тебе в парке место, где живет мой персональный соловей. Он прилетает туда каждую весну, и я прихожу его слушать. Не знаю, поёт ли он для других, в этом уголке парка редко бывают прохожие. Я надеялся, что соловей вернулся в парк, и мы услышим его вдвоём.
Несколько долгих мгновений Беллатрикс и Барти молча смотрели друг на друга, потом она покачала головой:
— Крауч умер в тюрьме. Не знаю, зачем вам понадобился этот балаган…
— Я жив, и я знаю, как вернуть Тёмного Лорда.
Беллатрикс раздумывала недолго. Продолжая разговаривать с Барти, она перевела тяжёлый взгляд на Азирафеля:
— Я тебе не верю!
— Твоё дело, — Барти поморщился, прежде чем выплюнуть: — В тюрьме умерла моя мать. Она поменялась со мной во время свидания и осталась там вместо меня. Меня держал под Империусом Бартемиус Крауч.
— Твой отец?
— Больше нет! Теперь меня с ним не связывает ничего.
У Беллатрикс дёрнулась щека, выдавая нервное напряжение, но в целом она держалась просто отлично, продолжая анализировать происходящее.
— Что я говорила тебе при нашей последней встрече?
— В зале суда?
— Нет. У Лонгботтомов.
Азирафель догадался о степени смущения Барти по тому, как у него покраснели уши, но он держал себя в руках:
— О боли и удовольствии.
— Поконкретнее.
— «Наслаждение болью — это не так плохо, да, Барти?» — голос Барти изменился, став резким и высоким. — «Ты когда-нибудь испытывал оргазм…»
— Достаточно! — Беллатрикс прикусила губу. — Что ты говорил о Лорде?
Азирафель поправил бабочку, ощущая некоторую неловкость. Всё же для Барти эта ситуация оборачивалась нешуточным испытанием, а помочь ему никак не получалось.
— Я знаю, как вернуть Лорда.
— Допустим. А не слишком ли много свидетелей ты собрал для этого заявления?
— Если ты думаешь, что я мог бы в одиночку вытащить вас из Азкабана, то ты сильно преувеличиваешь мои возможности.
— Но Лорд…
— Миледи, давайте говорить начистоту, — вмешался Кроули, — не только вы заинтересованы в возрождении Лорда.
— Кто вы?
— Со мной вы познакомились в Азкабане, — улыбнулся Азирафель, — я участвовал в вашем освобождении.
— Вы были вместе с Дамблдором.
— Вы знаете словосочетание «политический союз»? — усмехнулся Кроули.
— Но Дамблдор ненавидит Лорда!
— Когда идёт игра по высоким ставкам, о чувствах можно забыть, — в голосе Кроули появились искушающие интонации. — Особенно о таких деструктивных.
— Какая лично вам от этого выгода, мистер… — Беллатрикс выразительно приподняла бровь.
— Кроули, к вашим услугам.
— Вы не ответили на вопрос, мистер Кроули.
— Я рассчитываю на дивиденды, милая миссис Лейстрандж.
— Я не «милая»! — хищно прищурилась она.
— Я тоже, — доверительно сообщил Кроули. — И это даёт нам неплохой шанс договориться.
— Что вам угодно, не-милый мистер Кроули?
— То же, что и вам — вернуть Лорда.
— Вы знаете, где его найти?
— Я знаю, как это сделать. Мы можем на вас рассчитывать?
— Что требуется от меня?
— Чаша. Маленькая золотая чаша с выгравированным на ней барсуком.
Во взгляде Беллатрикс отразился ужас:
— Откуда вы о ней узнали?!
— Оттуда же, откуда я узнал о ритуале возрождения Лорда. Я беседовал с его духом.
— Но… это невозможно!
— О том, что чаша у вас, знали лишь два человека — он и вы. Выводы можете сделать сами, вы очень умны и проницательны.
Беллатрикс побарабанила пальцами по подлокотнику кресла и пристально взглянула на Барти:
— Где ты их нашёл?
— Лучше спросите, где мы его нашли, — усмехнулся Кроули. — Если он расскажет, это будет интересная история.
— Для чего вам нужна чаша?
— Для проведения ритуала. Именно для этого её и следовало беречь.
— Что вы хотите этим сказать?
— Всего лишь то, что Лорд предвидел подобный исход и подстраховался.
Беллатрикс вцепилась в подлокотники кресла так, что у неё побелели пальцы:
— Что произошло в доме Поттеров?
— Свершилось некое Пророчество, и Лорд был развоплощён при попытке убить младенца.
Кроули виртуозно сплетал правду, полуправду и откровенную ложь так, что Азирафелю оставалось лишь кивать, подтверждая его слова и восхищаясь умением убеждать. Только вот почему-то Беллатрикс сомневалась. Она слушала очень внимательно, и было не ясно, насколько её устраивает версия, рассказанная Кроули.
— Почему вы отослали Малфоя? — поинтересовалась она, когда речь зашла о продуманности ритуала.
— Он должен оставаться в неведении, — улыбнулся Кроули.
— Почему? — настаивала Беллатрикс.
— Неужели вы сами не понимаете?
— Нет.
Лорд определённо знал, что делал, назначая хранителем хоркрукса Беллатрикс — она продолжала сохранять ему верность, даже когда все остальные были готовы отречься. Похоже, Кроули тоже был впечатлён, потому что, ограничившись репликой, что задачи министра подразумевают сохранение спокойствия и порядка в обществе, вновь заговорил о ритуале.
— Скажите мне, не-милая леди, вы знаете про хоркруксы?
— Что именно вы хотели бы узнать?
— Допустим, что происходит с душой при его создании?
— Раскалывается, и?..
— Чем это опасно?
— Послушайте, эти замшелые книги писались теоретиками. Никто на практике не рискнул проверить это на себе, руководствуясь домыслами…
— Вы считаете подобный эксперимент достойным? — усмехнулся Кроули.
— Разумеется, да!
Азирафель ощутил горечь разочарования — Беллатрикс столь же мало ценила душу, как и её Лорд, а убеждённость в правоте у неё граничила с фанатизмом. Кроули, кажется, решил так же.
— Не буду вас разубеждать. Разве что посоветую освежить в памяти теорию из замшелых книг.
— Зачем?
— Затем, что вы примете участие в ритуале возрождения из хоркрукса.
Такого поворота Азирафель никак не ожидал. Более того, количество и состав участников ритуала уже были определены, и любые изменения требовали доработки, но, очевидно, у Кроули появилась какая-то идея. Оставалось лишь довериться ему и подождать объяснений.
— Что вы хотите этим сказать? — нахмурилась Беллатрикс.
— Только то, что говорю. Если вы хотите вернуть Лорда, вам придётся рискнуть чашей, которая хранится в вашем банковском сейфе.
Для недавней узницы, находившейся в жутком стрессе из-за постоянного контакта с дементорами, соображала Беллатрикс просто отлично. Она прищурилась, недоверчиво разглядывая Кроули:
— Вы уверены?
— Разумеется, да.
— И что теперь?
— До начала пасхальных каникул ещё есть время. Нам бы хотелось провести ритуал…
— Какая странная аллюзия, — Беллатрикс отвела взгляд, морщась, словно от боли. — Что я должна сделать?
— Для начала почитать ваши замшелые книги и достать из сейфа чашу.
— У меня есть время подумать?
— Есть, но мало. Думаю, мне не надо говорить вам о том, что вы должны сохранить инкогнито Барти, как и то, что этот разговор должен остаться только между нами.
Беллатрикс кивнула и встала, намекая на окончание разговора. Когда она выходила из кабинета, её никто не стал задерживать.
— Вы не взяли с неё клятвы, — тихо прошептал Барти.
— Она согласилась с моими словами, — усмехнулся Кроули. — Этого достаточно. Поэтому становитесь Блэком, чтобы не расстраивать Малфоя, и будем возвращаться.
Барти успел превратиться до появления встревоженного Малфоя, попытавшегося извиниться за поведение свояченицы, которая, по его словам, всегда была немного не в себе, а после Азкабана это стало проявляться ярче. Похоже, он всерьёз испугался за её судьбу, потому что вдруг принялся просить Кроули о снисходительности. Азирафелю пришлось заверить, что всё в порядке, и встреча прошла к обоюдной пользе. Малфой покосился на Барти, всё ещё не понимая, зачем в этой встрече участвовал Блэк, а тот ответил ему загадочным оскалом, настолько аутентичным, что захотелось поаплодировать его актёрскому таланту.
Малфой немного посокрушался, что гости не остаются на ужин, но, кажется, испытал по этому поводу колоссальное облегчение — он очень тонко чувствовал настроение Кроули, которое было сейчас далеко не радужным. Азирафель мог лишь догадываться, что именно в словах Беллатрикс вызвало такой эффект.
Кроули мрачно кивнул Малфою и сразу же нажал на газ, стоило Азирафелю с Барти забраться в машину. Сам он там оказался почти сразу. Ворота поместья мгновенно распахнулись перед ними, выпуская, точно так же, как и ворота Хогвартса, до которых они добрались за рекордное время. Кроули припарковал машину и, не обращаясь ни к кому конкретно, довольно громко посоветовал не приближаться к «Бентли», после чего зашагал к замку. Не оглядываясь и не дожидаясь, когда его догонят.
— И часто он так? — поинтересовался Барти.
Память у Азирафеля была хорошая, поэтому он просто пожал плечами и улыбнулся:
— Бывает.
Азирафель разглядывал мечущиеся по потолку тени и пытался найти ошибку в отличном плане. До пасхальных каникул оставалось всего четыре дня, а последний хоркрукс по-прежнему лежал в сейфе банка. И если бы дело было только в нём! Малфой обеспечил Азирафелю допуск в Отдел Тайн, но там до сих пор не удалось обнаружить и следа каких-то разработок, связанных с хроноворотами, не говоря уже о записях проводившихся экспериментов. Словно и не было ничего, но тогда вновь возникал вопрос о том, каким образом они попали в эту реальность и с какой целью. Если, конечно, у всего этого была цель. Хоть какая-то…
Кроули лежал совсем близко, даже во сне не выпуская руки Азирафеля. Оставалось удивляться такой его способности засыпать в любых обстоятельствах. С другой стороны, если приёму пищи нервная обстановка не мешала, то почему со сном должно быть иначе? И если Кроули не трудно составить Азирафелю компанию за столом, то и в обратную сторону это прекрасно работало. Азирафелю тоже не трудно, да и цепкая хватка на запястье совсем не отвлекала от невесёлых мыслей.
Лорда понять было можно — для хранения хоркруксов из всех своих сторонников он выбрал самых верных, самых надёжных. И если с Малфоем он ошибся почти катастрофически, то с Беллатрикс угадал. Азирафель встречался с ней ещё дважды, и оба раза разговор так и не дошёл до наследия Лорда. Такими темпами ритуал можно будет переносить на осень, или придётся вообще от него отказаться, если вдруг получится разобраться с перемещением, но тогда Лорд обречён. Не то чтобы Азирафель испытывал к нему тёплые чувства, но считал кощунственным бросить на произвол судьбы расколотую душу. Интересно, поймёт ли такое Беллатрикс?..
— Ангел, когда же ты оценишь прелесть сна?
После пробуждения голос Кроули немного охрип, а сам он выглядел растрёпанным и трогательно беззащитным. Разумеется, Азирафель никогда ему об этом не сообщит, но думать о таком не перестанет.
— Боюсь, что это не моё… знаешь, как все эти новомодные штучки.
— Пф-ф! Ангел, только ты мог назвать сон «новомодной штучкой», — Кроули нехотя отпустил руку Азирафеля и потянулся. — Сегодня на свободу выходят твои азкабанские приятели.
— Мои? — Азирафель скептически хмыкнул.
— Хорошо, наши, — быстро согласился Кроули. — Предлагаю отметить это дело праздничным ужином.
— Ты же не ужинаешь.
— А я за компанию выпью. Малфой пообещал, что за ними будут приглядывать бывшие коллеги, чтобы избежать эксцессов. Ну, таких, о которых потом пишут в криминальной хронике.
— Кроули, твои шутки здесь неуместны. Их всех здорово потрепала жизнь, и они получили такой урок…
— Угу… скажи мне, ангел, а ты слышал о рецидивистах?
Азирафелю только и оставалось, что вздохнуть:
— Кроули, это не наш случай.
— Возможно. В общем-то, я не настаиваю. Тем более, если что, Малфой за всё ответит.
— Кроули…
— Уже молчу.
Однако когда Кроули обнаружил в гостиной Барти, он, вопреки заверениям, ехидно поинтересовался, готов ли тот к соблазнению. Похоже, не один Азирафель мучился от досады, что всё идёт как-то не так. То ли гораздо медленнее, то ли вообще не по плану. Барти благоразумно скрылся у себя, и Кроули занялся утренней дрессировкой овечек.
Впрочем, когда серебристо-серый филин отдал письмо Малфоя, Кроули мгновенно преобразился, и от раздражения и лёгкой растерянности не осталось следа.
— Всё, ангел, началось! Малфой назначил встречу на завтра. Он пригласил Беллатрикс с супругом и деверем погостить у него.
— Как удобно.
— Разумеется, ангел, так всё и задумывалось.
Прямо с утра воодушевлённый Кроули отправился к Блэку за «материалом для зелья» и, как оказалось, убедил его провести вечер, не выходя из комнат. Разумеется, тот прихватил ящик вина и помчался к Снейпу, с твёрдым намерением остаться никем не замеченным. Всё-таки он прекрасно умел сочетать приятное с полезным.
Барти выпил Оборотное зелье, даже не спрашивая, в кого превратится, но став Блэком, долго разглядывал себя в зеркале.
— Как всё-таки мы постарели, — с горечью подытожил он. — Все мы. Последний раз я видел его в Азкабане, когда он туда только попал. Наверное, я тоже выгляжу не лучше.
— Главное, чтобы Беллатрикс вас узнала, — Кроули не собирался нежничать.
Азирафель взял Барти за руку, замедляя все процессы в организме, чтобы продлить действие Оборотного зелья, и почувствовал слабое пожатие в ответ. Словно Барти отчаянно нуждался в поддержке. Хотя, наверное, так оно и было.
— Не волнуйтесь, Барти, всё будет хорошо, — улыбнулся Азирафель. — Я буду с вами.
— Вы тоже пойдёте на встречу?
— Конечно, ангел пойдёт, — ворчливо отозвался Кроули. — Без него никак.
Замок они покидали не таясь. Кроули явно соскучился по «Бентли» потому что даже слышать ничего не захотел о порт-ключах и каминах, не говоря уже об аппарации. И Азирафель полностью его в этом поддерживал. И даже похвалил манеру вождения Кроули, вызвав у него настоящую бурю эмоций. Правда, Азирафель тотчас же об этом пожалел, потому что воодушевлённый Кроули принялся лихачить. Когда он бросил руль, чтобы показать средний палец водителю оставленной позади машины, пришлось ему напомнить:
— Не отвлекайся, дорогой, ты ведь не хочешь, чтобы Барти стошнило в салоне?
— Он не станет этого делать!
Кроули искоса взглянул на слегка позеленевшего Барти, но к предупреждению прислушался и перестал хотя бы маневрировать, до предела выворачивая руль. Малфой, как и договорились, ожидал их у обочины дороги, чтобы проводить в своё поместье, и Кроули остановил «Бентли» в дюйме от него, приглашающе распахнув дверь:
— Прошу!
Малфой от души поприветствовал Кроули и Азирафеля, а потом покосился на сидевшего на заднем сидении Барти и, кисло улыбнувшись, устроился рядом:
— И тебе доброго вечера, Сириус.
Барти, надо сказать, отлично вжился в образ, потому что в ответ довольно оскалился и очень похоже на Блэка фыркнул:
— И тебе не хворать.
Малфой выразительно закатил глаза, вызвав у оппонента приступ лающего смеха. Что ж, с этой ролью Барти справился великолепно, оставалось дождаться его бенефиса в честь Беллатрикс. Дорога не заняла много времени. Не прошло и пяти минут, как приветливо распахнулись кованые ворота, украшенные позолоченными цветами, в изгибах стеблей которых безошибочно угадывались инициалы хозяина поместья.
— Бесконечно рад приветствовать вас в своём доме, — улыбнулся Малфой.
«Бентли», мягко шурша шинами, подъехала по гравийной дорожке прямо к парадному входу. На сей раз Кроули не гнал, предпочитая элегантную сдержанность, правда, музыкальным предпочтениям он не изменил — остановились они под громогласное «Мамма миа».
— Мистер Кроули, — Малфой вежливо склонил голову, — вы желаете поговорить со всеми моими подопечными, или…
— С Беллатрикс. В вашем кабинете, — кивнул Кроули.
Малфой понятливо кивнул и проводил гостей в кабинет, больше похожий на выставочную композицию музейных экспонатов. Стеклянные витрины, специальная подсветка и идеальный порядок вкупе смотрелись очень представительно и явно были предметом особой гордости. Хозяин кабинета жестом пригласил рассаживаться на удобные диваны, а сам любезно поклонился:
— Я приглашу её.
— Будьте так добры.
Очевидно, Малфой рассчитывал принять участие в разговоре, но у Кроули были совершенно иные планы. Когда в кабинет, надменно задрав подбородок, вошла Беллатрикс, Азирафель ничуть не удивился тому, что Кроули, подхватив Малфоя под локоть, вывел его прочь, о чём-то говоря ему так тихо, что разобрать слова было невозможно. Похоже, он дал ему какое-то поручение, потому что Малфой ответил коротким кивком и ушёл так стремительно, будто боялся опоздать.
Беллатрикс уселась в кресло, всем своим видом изображая королеву в изгнании, снизошедшую до разговоров с простолюдинами, и Азирафель вновь отметил, насколько же у неё тяжёлый взгляд. На Кроули эта демонстрация независимости и величия не произвела никакого впечатления, потому что он никак на неё не отреагировал. Вместо того чтобы вступать в разговор с Беллатрикс, он взглянул на Азирафеля:
— Ангел, ты готов вернуть нашему мальчику его облик?
Всё же Кроули тоже любил театр и хорошие постановки. Азирафель с улыбкой подошёл к мигом посерьезневшему Барти и взял его за руку. Шоу так шоу! Надо сказать, любое чудо, творимое без палочек, воспринималось обитателями этой реальности как что-то невероятное. Вот и сейчас обретение Барти его настоящего облика произвело на Беллатрикс неизгладимое впечатление:
— Крауч! — воскликнула она, позабыв о тщательно лелеемом образе.
— Да, Бель, это я!