Он точно знал только одно: все пластично и не имеет границ. Нет границ дозволенного и возможного – существует лишь внутренний стопор и цена его преодоления. А еще Шарэль точно знал то место, которое планировал занять.
Тысячи лет назад был только один мир. Историки зовут его «Таланиар», но начальник параполиции точно знал самоназвание – мир назывался Тайрэ, непереводимое слово, которое обозначало исток, страсть, жестокость, борьбу за свое существование и самое существование в целом. В купе эти понятия и были «Тайрэ», еще облаченные в красоту сладких песен и прекрасных грез о счастье. Жестокий и идеальный мир, где правил Бог. У бога не было имен, и все имена были богом. Он был способен взглядом развоплощать неугодных ему, а больше всего ценил то, что приносило интерес. Когда ты бессмертен – желания преходящи, а скука постоянна.
Говорят, что Бог создал и первых людей. Они были меньше ростом, не так прекрасны, их жизнь имела краткий век, как грязный черновик творца, но Бог заигрался – ему нравилась острота эмоций на грани конечной жизни. Но люди гибли слишком быстро. Воздух Тайрэ уродовал их грудь и лишал жизни. Тогда, увлеченный своей игрой, создатель создал Кротонду. В переводе мир назывался Нора – дословно, укромное безопасное место.
Кроме божества эту игру наблюдала его самка. Высокая и прекрасная, разделяющая его мысли и желания, она стала ревновать создателя к его творению, и случился скандал. Бог не изгонял «лучшего из ангелов», как рассказывали позже легенды Ръярда. Нет, все было куда проще: женщина ушла, пообещав, что бог будет ее искать вечно, и не найдет. Именно она создала Нижний мир, «Ръярд» – как крик злости и боли, нору уже буквальную, а не нарицательную. Тогда Аймэ погрозил ей, что не только ее найдет, но и заставит вернуться. Он объединил все три мира и покинул свой пост, оставив Тайрэ, верхний мир, который назвал Храносом, или попросту, заначкой, в хаосе и распрях.
Ангелы – самые мало верующие создания, потому, как их предки видели Бога и жили с богом, считая его лучшим, среди равных. Но никто не мог распечатать хода и овладеть теми же силами. Поэтому древние ангелы создали легенду о том, что Бог переродился среди смертных своей смертью, а затем, когда он наиграется, он облаченный властью над всеми тремя мирами, вернется и снова возглавит их. Легенды запомнили бога, которого величали Аймэ хитрым, коварным, сильным и идущим к своей цели, по любым головам. Такого бога и ждал Хранос.
В детстве Бетран часто рассказывал юному мальчику об этом, и тогда каша была съедена, а зубы стиснуты во время очередного эксперимента. Жерон Шарэль был вынужден верить в это, и только это знание спасало его жизнь. Мальчик не умер в баракамере леглеров, получив невозможное: хороший стандартный резерв и статус магически одаренного ребенка. Когда боль была нестерпимой, он чувствовал, как мир вокруг раздвигает свои границы и становится почти иллюзией. Шарэль чувствовал, как вселенная дает ему ключи и дверки на выбор. Все было возможно. Мир был пластичен, не было границ – только цена выбора и его последствия. С детских лет Шарэль поверил, что он и есть бог, и теперь ему нужно только занять свое место в трех мирах. Только будучи перекроенным целиком и полностью подростком, Жэрон понял, что на место бога Бетран всегда метил себя. Его неудачный эксперимент с дочерью совершенно свел «папашу» с ума неудачей. Обиженный пасынок запер сумасшедшего подальше, но эксперименты не прекратил. Заняв актуальный пост главы СОМ – Специальный Отдел Магии, Шарэль не стремился к официальному повышению, накапливая силы и делая шаги к истинной цели – власть и залатанная самооценка израненного нелюбимого мальчишки. Он создавал свой Особый отдел кирпичик к кирпичику, самолично отбирая детей из детских домов, и, моделируя из них устрашающих монстров. Шарэлю нравился Ръярд – своей темной загадочностью и зловещим внешним видом, и он, в основном, брал за основу демонов.
Удача случилась лет через пятьдесят, после того, как он занял пост главы параполиции. Череда экспериментов привела к масштабнейшему взрыву в лаборатории у плавучих доков. Во время взрыва пострадали двое: профессор Овербаум, преданный служака и экспериментатор отдела и мешавший, сующий свой нос во все дела, Редвел.
За километр от взрыва произошло событие, куда более важное: открылась воронка, и ход в Хранос! Вышедшие ангелы, со слезами на глазах, приветствовали Шарэля, создавшего портал. И только местный, самоутвердившийся за время отсутствия бога, вождь по имени Андал не хотел признавать новой возможной власти.
Позже выяснилось, что воздух Кротонды обжигает ангелов слишком сильно. Они разбушевались и разрушили целый город. Поведение белоголовых всегда было отчаянно жестоким, потому что они сходили с ума, отравленные земной средой. Из местных была прислана Амиралла, она несколько лет сотрудничала с Шарэлем, разрабатывая лекарство от воздуха. Потом обманула. Только такая тварь, как она, могла придумать концентрат из крови ръярдских младенцев! Не поставив в известность Шарэля, девица развила бурную деятельность и умудрилась стать императрицей Кротонды. Предательница подыгрывала Андалу, убеждая, что он останется правителем, в свое время сотрудничала с Шарэлем, ввела войска в Ръярд. Двойная игра? Нет, просто она убедила своих, что Бог не обязан быть мужчиной. И у нее были шансы!
Именно императрица завладела артефактом душ – древнейшим осколком божественного дома. Она, держа этот осколок в руках, могла попадать в святая святых и вытаскивать умерших «праведной» смертью людей из самого рая. Этот артефакт очень нужен был Шарэлю! Поэтому, начальник СОМ был весьма рад получить ее ноготок и шантажом отобрать у девицы сию драгоценность и вход в божий дом.
Верд стоял, опустив черные крылья, и, ссутулившись. Ближайший помощник был наделен даром скана, и ему не нужно было что-либо рассказывать и доказывать свою личность. Темный стоял, опустив голову, и покорно ждал. «Будто к смерти готов» – пробежала мысль, и была тут же изгнана.
– Принес? – Шарэль-Грэмпл протянул руку, в нее был положен кусок хрусталя с впаянным туда ногтем. – Оч-ч-ч хорошо! Начнем.
Бывший начальник параполиции вставил хрусталь между двух черных четырехгранных пирамид, висевших прямо в воздухе, острие к острию. Сначала луч, пробежавший между двух частей артефакта, мигнул зеленым, показывая принадлежность ногтя императрице. Затем замигал, и прозвучал небольшой взрыв.
– Какого черта, Верд?! Императрицу развоплотили! Зараза! Это могла сделать только одна женщина, и, значит, она уже в курсе! – начальник сграбастал только недавно кинутый пиджак со спинки стула. – Пойдем, сейчас не время для выяснений. Важна каждая секунда, мне нужно твое присутствие для подтверждения моей личности. – Шарэль щелчком зажег новую сигару, откромсав второпях кончик, и, поджигая ее щелчком. Кашель заставил чертыхнуться – новый организм был непривычен к дыму. – Иногда я думаю о том, сколько всего ты знаешь, и тебя убить хочется! – в шутку произнес начальник СОМ. – Лучший менталист и скальпель менталистов.
– Вы правы. – Сообщил в пространство перед собой Верд и остался стоять.
– В чем я прав? – приподняв одну бровь, и, предпринимая очередную короткую затяжку, поинтересовался Шарэль.
– Вы правы: я слишком вам необходим, чтобы оставаться в живых. – Глаза, направленные, впервые за долгие столетия службы, Шарэлю прямо в лицо, мгновенно окрасились в багровый: сотни тысяч сосудиков лопнули, убивая мозг, и, проливаясь кровавыми слезами улыбки. Менталист покончил с собой.
– Твоюж мать! Как некстати, Верд! Ну, сдох бы после визита, предатель чертов! – бросил в лежащее тело откромсанный кусок сигары Шарэль. – Придется в этом, – пригладил запятнанную кровью рубашку и смахнул черные волосы со лба начальник параполиции, в теле демона Лава Грэмпла. – Интересно, где там мое тело бродит? Глядеть теперь на ангельские ухмылочки, в честь моего вида! Твари.
Вся эта беготня больше напоминает «прятки». Кто-то спрятался, а мы ищем. Этот кто-то мелом стрелки нарисовал, чтобы легче было найти. И всё же Максимилиан крепко держит меня за руку, пока мы идём к дому.
Тот верзила, что мной упомянут, застывает в изумлении, а я воображаю свой персонаж со стороны, вижу его глазами. Растрёпанная молодая женщина, бредущая по пыльной дороге за руку с вихрастым мальчишкой.
От волнения и бега лица и шея этой молодой женщины покрыты красными пятнами. Это свойственно всем рыжим, от жары и малейших усилий их кожа вот так неравномерно, некрасиво краснеет. Подол платья, кажется, в затяжках. Тоже неудивительно.
Верзила так и стоит с воздетым к небу сундуком. Неужто испуган? Жаль, что мой любопытствующий дух бесплотен. Я бы тронула его за плечо. В доме движение. Вот сейчас…
Сейчас выйдет незнакомая мне женщина. Это будет дальняя родственница отца Марво, троюродная племянница или семиюродная тётка. Тоже воззрится на гостью с изумлением.
Дверь распахивается. И на крыльца в самом деле выходит женщина. Но это не тётка и не племянница. Это Дельфина, некрасивая злая служанка.
Оказывается, мой персонаж — вовсе не раскрашенная картинка. У неё есть память, моя память. Я узнала это узкое лицо и вспомнила имя. Потянула шлейф из образов, как рыбацкую сеть, набитую окунями, которые уже потускнели и покрылись зловонной слизью. Дельфина, фрейлина её высочества герцогини Ангулемской, увеличенный до человеческих размеров мелкий грызун, шныряющий по городским погребам и сточным канавам.
Тёмная галерея замка Конфлан, и она крадущаяся, скользящая по стене плоской, длиннорукой тенью. Крыса, метнувшаяся из-под ног. А как в подобных случаях поступают с крысами? Им наступают на хвост.
— Пошла прочь! – приказываю я негромко. – Где твоя госпожа?
Трясущимся подбородком Дельфина указывает на дверь. Я делаю шаг, не раздумывая. Нет колебаний и страха. Ещё не осознала случившегося. Вернее, моя окрашенная копия ещё не обзавелась прошлым. И потому свободна от фантазий и страхов.
У меня, подлинной, из основного сюжета, были видения, едва лишь в Лувре или Фонтенбло, уголком глаза я замечала Клотильду. Я, первоначальная, была до неправедности ревнива. Захвати видения моя копию, ещё блаженно новорождённую, поселились бы в ней, она рухнула бы на колени. Сердце колотилось бы в ребра так, что на перламутровой мышце проступили бы их очертания, и от крови сердце бы раздулось, истончилось до прозрачности, и кровь, вероятно, хлынула бы горлом.
Но в параллельном сюжете видения автором не прописаны. Я от них свободна, и дверь распахиваю спокойно, с лёгкой, полной достоинства, небрежностью.
Читатель сгорает от нетерпения. Что же дальше? Что ожидает героиню за дверью? Благополучная развязка или несчастье? Вот она, дверь, хлипкая, щелястая. Эта дверь не пугает. Эта дверь – декорация.
В такую дверь на помощь тоскующей госпоже вбегает сметливая субретка, в такую дверь незадачливый муж пропускает переодетого в учителя танцев юного любовника. В трагедиях таких дверей не бывает. И таких домов, где на крыше толкутся голуби, а под окном – куст бузины с гроздьями чёрных блестящих ягод, не бывает.
Эта декорация для сельской размолвки и кратковременных заблуждений. Я даже не задаюсь вопросом, не пытаюсь заранее подобраться и распалиться, раздуть фитиль ревности.
Даже если Геро и там, за этой тщедушной дверью, то ничем предосудительным он не занят. Уже касаюсь бронзовой, зеленоватой, с потертостью, скобы, торчащей из той растрескавшейся створки, которая только что убеждала меня в своей невинности.
Ощущаю в ладони тянущий, металлический холодок, его массивную округлость, уже пальцы смыкаются, чтобы тянуть и давить. Но медлю. Спотыкаюсь, как смазанная шестерёнка, если под блестящий зубчик попадает камешек. Этот камешек летит вслед, как ядовитый дротик.
Мысль догонят и пронзает: «А что, если?..»
Ответ не сложился в предложение с глаголом, он возникает, как образ, распадается на дюжину, на галерею образов, с единым сюжетом. Там, за дверью, возлюбленный, мой возлюбленный… Моё будущее и судьба.
Но он там не один. Там с ним женщина. Нет, вовсе не та мимолетная соблазнительница, которую и призывала во спасение, а другая, с инициалами из плоти. Мой возлюбленный и эта женщина стоят очень близко друг к другу, как могут стоять только любовники, еще не остывшие от недавней близости. Страсть еще накатывает и гонит кровь.
Рука той женщины, белая, узкая, касается его щеки, соскальзывает на плечо; лицо женщины, тоже белое, точёное, запрокинуто… Она ловит его дыхание, подается к нему, наплывает, как туман, как морок. Собственную наготу она презирает, осознавая право и власть, и потому оставляет грудь неприкрытой, под эфемерным кружевом, чтобы владычество стало полным.
И его она в праве наказать наготой, вынудив похваляться позором. И рука её лежала бы на обнажённом плече, тёплом и смуглом, которое я так часто целовала, гладила, на котором засыпала. А что, если?..
Миг чёрной дурноты. Сердце проваливается, а затем прыгает в гортань. Первая ступенька вниз, к спасительному обмороку, на которой я уже сегодня стояла, глядя вниз, в омут вязкой черноты. Всё же тяну дверь на себя.
Я не ошиблась – он там. Стоит посреди комнаты, напротив пресловутой двери. Я вижу его, узнаю, и мгновенный, рухнувший с неба столб света, водопад обескураживающей радости. Вот же он, жив! Жив! Не ранен, не пленен. Он не изменился… или?
Ноги слабеют, но я делаю шаг. Протягиваю руку. Геро остаётся неподвижным. Что-то не так. Что не так с его лицом. И глаза… У него глаза другие. Нет, нет, цвет их не изменился. Они по-прежнему завораживающе прекрасны.
Но взгляд другой, и странная лицевая неподвижность. И бледность. Этот взгляд, затравленный, виноватый, ранит из прошлого. И этот растекающийся под кожей воск. Эта маска тревожной безысходности. И стены…
Стены начинаются меняться, кто-то вращает сцену у нас под ногами, чтобы день быстро сменился ночью. Тогда была ночь, долгая, беззвёздная ночь в ноябре. А на стенах, в желтоватой извести, уже прорастает шитая золотая обивка, справа от меня красного дерева рабочий стол с грудой рисунков, слева пылающий камин.
Я ступила из тени в свет, из неосвещённой спальни в кабинет. На мне платье изумрудного шелка, на шее, в тон платью, ожерелье из грубо обработанных зелёных камней и серьги той же масти. Подарок покойной свекрови. Гарнитур старый, времен Клеменции Венгерской, я ношу его с простодушным бахвальством. И тогда приукрасилась с той же целью.
Там собралось общество, сословное очищенное, привередливое, а я, новоприбывшая провинциалка, к тому же обманутая невеста, из кожи вон лезла, чтобы в этом обществе прижиться.
Первая принцесса крови оказала честь незадачливой родственнице, протянула руку участия, и вот я гостья в её святилище, в запретной резиденции, окутанной слухами и домыслами.
Замок назывался Конфлан, а первая принцесса крови – герцогиня Ангулемская. И слухи, ходившие о ней и замке, полностью подтвердились.
В один из вечеров, спасаясь от назойливых ухаживаний, я заблудилась и наощупь, ведомая роком, добралась до потайных покоев её высочества. Нет, это вовсе не полотно, это батист, и суровая нить колета отражает свет. Это серебряная вязь.
Темноволосый юноша, очень стройный, элегантный, стоит напротив двери, рукой опираясь о столешницу. Как и тот Геро, из прошлого, этот пребывает в ожидании.
Кто-то должен войти в эту дверь, кто-то очень значимый, неотвратимый. Ожидание длится уже давно. Ожидание изнуряющее, болезненное. Это ожидание приговорённого на эшафоте. В ожидании он каменеет.
Их держали в подвале, под стеной, в каморке с земляным полом. Обижаться было глупо – Глаголен в Славлене тоже спал на соломе. Он был мрачун для чудотворов, так же как Ладна и дети оставались чудотворами для мрачунов. Но… больно стало и кольнуло почему-то чувство вины – не смог, не сумел сделать их жизнь спокойной, безоблачной. И когда в зале совета разворачивался и уходил прочь, когда ехал в Славлену, не подумал ведь о них, что с ними будет… Впрочем, тогда он не сомневался в том, что Глаголен не причинит им вреда.
В каморке было так холодно, что изо рта шел пар. Они сидели в углу, закутавшись в одну рогожку на всех, Румяну Ладна держала на коленях, порывалась то ли встать, то ли отодвинуться глубже в угол: наверное, в полутьме она не увидела, кто вошел в двери.
Только когда Войта нагнулся, чтобы забрать у нее дочь, Ладна ахнула и тут же разрыдалась, причитая и благодаря Предвечного. Румяна захныкала, когда Войта поднял ее на руки, закашлялась, но прижалась к нему потеснее, дрожа от холода.
Руки были заняты, и он не смог помочь Ладне встать, смотрел сверху вниз, с каким трудом она распрямляет затекшие руки, как неловко поднимается на ноги. Сыновья не двигались, смотрели на Войту, задрав головы, и сонно хлопали глазами.
– А вы чего расселись? Матери встать помогите! – проворчал он, ему показалось – беззлобно.
Юкша, поднимаясь, сверкнул снизу вверх поразительно светлыми, как у деда, глазами – вряд ли с ненавистью, скорей с гордостью.
– А с тобой, пащенок, я еще разберусь… – добавил Войта.
Оба сына звонко стучали зубами и от холода втягивали головы в плечи, напоминая нахохлившихся под дождем воробьев, и Войта понял, что вряд ли когда-нибудь наберется смелости хорошенько выдрать гаденыша, вздумавшего за ним шпионить. И будет неправ, потому что безнаказанно сверкать глазами может любой дурак…
Во время знаменитого Славленского противостояния 104 г. до н.э.с. В.В. воевал, был захвачен в плен и продан в замок богатого и влиятельного мрачуна; освобожден лишь в 94 г. до н.э.с. в результате успешной военной кампании чудотворов (см. статью «Северское движение объединения»).
В дальнейшем В. В. вел замкнутый образ жизни, полностью посвятив себя науке.
[Большой Северский энциклопедический словарь для старших школьников: Издательство Славленского университета, Славлена, 420 год от н.э.с., стр. 286]
В 94 году до н.э.с. доктор Глаголен был убит во время осады своего замка. Убийство совершил шестнадцатилетний Юкша Воен, старший сын Войты Воена по прозвищу Белоглазый.
Северский университет был разрушен в 50 году до н.э.с., труды доктора Глаголена и Войты Воена, касающиеся электрических сил и природного магнетизма были на века похоронены в архивах чудотворов. И даже на грани катастрофы, предреченной Глаголеном более чем за пятьсот лет до ее наступления, которую обусловило пренебрежение законом сохранения энергии («всеобщим естественного законом») чудотворы не обратились к изучению природного электричества, дабы не обесценить свою способность к возбуждению магнитного поля.
Аккумуляторные подстанции, осветившие весь Обитаемый мир светом солнечных камней, создавались по тому же принципу, что и накапливающие энергию банки «магнитофорной махины» Войты Воена.
Имя Драго Достославлена не осталось в веках, его литературное наследие так же осело в архивах чудотворов из-за узнаваемого стиля и манеры изложения – вклад Достославлена в наступление эры света был слишком заметным и раскрывал неблаговидные способы, при помощи которых чудотворы получили власть.
В центре Славлены сохранилась каменная часть забора и фундамент дома Оченов, ибо именно в этом доме в 79–78 годах до н.э.с. Танграусу являлись его знаменитые откровения. О том, что этот дом на самом деле принадлежал семье Оченов, документальных свидетельств не осталось.
Конец