Стоило только немножко отдохнуть от забот, как тут же резко привалило проблем, причем так капитально, что даже вздохнуть стало некогда. Не знаю точно, что произошло, но судя по объему катастрофы, погибло сразу множество миров. Вообще, драконы пытались объяснить что-то про крушение одной из ветвей мирового древа, чьи грозди в итоге разорвались и рассыпались по остальным гроздьям, а миры уничтожились. Обитатели этих миров всей толпой оказались в черной и серой пустотах, и настал настоящий апокалипсис. Но мне это мало помогло.
Нам просто повезло, что многие умерли мгновенно и даже не поняли, что с ними произошло. Потому что тех, кто умер несколько медленнее, пришлось распихивать по всем имеющимся клиникам. Я плохо понимаю все эти вселенские процессы, там хоть бы сверхи и либрисы разбирались, но оценить масштаб катастрофы смогла на своей шкуре. Погибло не несколько сотен тысяч существ, а целые миллиарды. И почти все они оказались в пустоте, поскольку все хотели жить, а многие даже толком не поняли, что умерли. И всех их нужно было вытащить до того, как они растворятся.
И закипела работа. После такого уже никто не вякал о том, что наши клиники слишком большие или о том, что я слишком много трачу ресурсов на паладинов и целителей. Впряглись все во всех мирах, впряглись драконы, впряглись демиурги и даже после пенделя Гитвана сверхи. Кто мог ходить в пустоты, тот ходил и забирал погибших, кто не мог, тот лечил, помогал переносить и обустраивать. Стройки пришлось гнать адовыми темпами, чтобы всем этим несчастным выделить жилье. Раненых все же было настолько много, что пришлось их размещать даже в тех отделениях, которые для них не предназначены, в том числе и в родильных, детских, инфекциях и где угодно, где были койки и медперсонал. Срочно дополнительно стали ставить больничные модули, поскольку на стройку полноценных больниц уже не было времени. Счет шел на часы, так как мы тащили всех, кто попадался под руку в пустоте, и был большой шанс, что до самых слабых или покалеченных мы просто не доберемся вовремя.
Вселенский пиздец прошелся по всем мирам, в первую очередь затронув Приют и Шаалу, как самые развитые миры, где было больше всего больниц и целителей с врачами. А когда мы там заполнили все до отказа, то пошли переносить страждущих дальше по мирам, задействовав Синтэлу, Кэрлен и Тьяру, после них заполнили Апельсинку и Закат, а дальше уже стали пихать абы куда по дружественным мирам, к пепельным драконам, к демиургам, к сверхам, припахав народ из Советов носить и исцелять, а лучше носить и сразу исцелять на ходу, чтобы тратить меньше времени.
Попутно на всеобщий армагеддон откликнулась станция ТЕХ-БИО, разрешив часть страждущих поместить в их медблоках. Конечно, это капля в море, да и сами медблоки были больше рассчитаны на биоников, чем на всевозможных драконов, эльфов, людей и людей-карликов, гномов, демонов и прочих, погибших не самой лучшей смертью. Но за неимением лучшего сгодилась и она. Орбитальные станции тоже приняли часть народа, еще часть мы смогли разместить на «Звезде души» в медотсеке.
Проблема была в том, что никто оказался не готов к подобному трэшу. То, что звоночек случился за день до катастрофы — смертушка Шеврина резко упала в обморок — мы не поняли. Мы решили, что древо ее торопит для чего-то, но для чего узнали только на следующий день. А дальше трое суток превратились в один большой сплошной день, занятый спасением и переноской болезных, исцелением, короткими перерывами на еду на ходу и продолжением занятия.
Больше никто не вякал, зачем нам целые медгорода, оказавшиеся забитыми под завязку. Больше никто не спрашивал, на кой черт я дрессирую паладинов и жрецов, обучаю оказанию помощи и исцелению. Никто даже не заикнулся спросить, на черта нам огромный космический флот — его мы тоже приспособили если и не лечить, так принимать уже подлеченных и подержать их у себя, пока вся ситуация не стабилизируется. Почему-то резко перестали орать о своем невмешательстве сверхи, пнутые Гитваном так, что даже белое семейство пришло помогать вытаскивать и исцелять народ. Заткнулись вылезшие было из задницы сапфировые любители рабства, внезапно понявшие, что их жизнь зависит от них самих. Кто хотел, тот сплотился, кто не хотел, того заставили работать. Внезапно оказалось, что кровавые драконы вполне неплохо работают вместе с драконами смерти и пепельными, позабыв о взаимной неприязни. Золотые тоже постарались проявить себя, мол, мы же хорошие, посмотрите, как мы помогаем. Даже некоторые из серебряного клана повылезали из своих нор и решились помочь выгребать трэшак. Не потому, что это было им выгодно, а потому, что они поняли, что однажды им тоже может понадобиться помощь. И если они ничего не сделают сейчас, то потом для них тоже никто ничего не сделает.
Занятия в Академии отменили и бросили силы всех преподавателей и студентов всех курсов на спасение и лечение с одобрения Шеврина и Ворона. Потом им, конечно же, поставят зачеты по мере их способностей и работы, но сейчас пока это не имело никакого значения.
Отсидеться не получилось ни у кого. Те, кто не обладал даром целительства или воскрешения помогали чем могли — вещами, продуктами, игрушками для детей, брали к себе в дома на время пострадавших, чтобы разгрузить клиники. Здоровых и слабо пострадавших можно было забирать хоть сразу же по домам. Даже гномьи кланы разрешили брать к себе на первые уровни всех нуждающихся, потом уже когда-то разберемся с жильем. Все-таки почти три миллиарда разумных — это не шутки, это просто ужас.
В добавок ко всему оказалось, что многие сканеры и регенераторы не приспособлены под некоторые расы, их пришлось переделывать или создавать новые прямо на ходу. В который раз мы уже пожалели, что Шеврин уничтожил за ненадобностью регенераторы, которые создавал для лечения части сбежавших из Федерации пострадальцев. В итоге на будущее решили больше регенераторы не уничтожать, а просто складировать где-нибудь в карманных измерениях больниц или храмов, а потом доставать при необходимости. Именно в эти дни я поняла, что храмы — это такая же сила, как и клиники. Жрецы принимали всех, заполнили общежития и свои запасные комнаты, лечили, кому это было необходимо, добывали все необходимое, а многие просто колдовали, вытягивая из меня просто тонны силы.
Если бы ману можно было измерить весом, то это были реально тонны. Я сбилась со счета, сколько раз скакал мой резерв, наполняя потеряшек и материализуя их в наших мирах, щедро выливаясь для страждущих демиургов в Академию и для драконов в браслеты и кольца. А уж сколько выкачали паладины и жрецы, считать и вовсе бесполезно. Я ела на ходу, уже практически не ощущая ни вкуса, ни запаха, ни даже текстуры того, что я запихивала в плазму. И все остальные действовали точно так же, всей и разницы, что им приходилось жевать.
Трое суток армагеддона показали нам, что мы на верном пути. Паники не было, все действовали быстро, пусть и не очень четко и упорядочено, но все же… в меру своих возможностей и способностей. Хорошо, что связь между нашими мирами можно было поддерживать разными способами, поскольку абсолютно все каналы были перегружены различными сообщениями. Я искренне благодарна тем, кто поддерживал связь, вовремя чинил рации и коммы, кто напитывал маной алтари и связные амулеты, кто старался сделать то, что было в его силах в момент этого полного пиздеца. Связь помогала нам точно знать, куда можно, а куда нельзя нести тех или иных существ, кто готов принять к себе кого-то в дом, а кто мог помочь как-нибудь материально. На Приюте, Апельсинке и Закате бурлили соцсети, заполненные морем сообщений о готовности сделать те или иные вещи для пострадавших. Волонтеры потянулись в клиники. Почти такая же картина только в информаториях царила в магических мирах, тоже принимающих всех способных в них выжить. Подтянулись даже эсперы, выделившие целые районы своих городов для обычных существ с тем расчетом, что для них потом найдут дома и жилье, поскольку оставаться жить на Эсперии простым людям и немагическим существам было банально опасно для жизни. Особую роль сыграли хаоситы, быстро перестроившиеся под новые реалии и помогающие с размещением болезных. Пусть у них и был довольно закрытый мир, но они все равно согласились помочь, поскольку на своих шкурах отлично знали, что такое катастрофа и с чем ее едят. Часть пострадавших приняли даже в островном мире, хотя там пока не настолько была развита медицина, но все же кое-какую помощь и место жительства они предоставить смогли.
А еще я чертовски благодарна всем тем целителям, лекарям, врачам, ученикам и подмастерьям, жрецам, паладинам всех имеющихся богов, спасателям, патрульным и всем, кто поддерживал порядок в этом хаосе. Кто лечил болезных, кто таскал тяжелые каталки, кто активировал регенераторы, бегая от одного к другому часами, кто таскал тяжелые стойки с десятками капельниц. Всем тем, кто даже будучи не самыми сильными магами, старались сделать все возможное и невозможное для того, чтобы разгрести полный и абсолютный завал из болезных и пострадавших. И моя благодарность будет не только в виде денег, она искренняя и от души. Мне действительно нечего сказать больше, поскольку это подвиг от начала и до конца. Подвиг простых смертных, которые на трое суток стали почти богами.
В общем, это было что-то наподобие тотального армагеддона, который мы выдержали. Мы выстояли в этом испытании и вытащили почти всех, кого смогли. Я уверена, наверняка кто-то долго не продержался и растворился в пустоте, но большинство мы смогли достать довольно быстро. Да и пустота тоже помогала нам, почти перестав растворять разумных и давая нам время, которого катастрофически не хватало…
Урок мы вынесли очень ценный — больше никто не будет уничтожать регенераторы, даже если целый год ничего не происходит и они кажутся ненужными. Больше никто не будет бухтеть на храмы, мол, бесполезный перевод денег и продуктов, пусть боги питаются своими пранами и не лезут к простым смертным, а то ведь были уже прецеденты среди местных, особенно на Приюте, где больше всего людей. Больше никто не скажет, что наши миры не дружные и каждый сам по себе. Я уверена, что тех, кто был сам по себе, все еще достаточно в каждом мире, но подобные случаи учат и людей, и нелюдей жить сплоченно и дружно. Поскольку сегодня они помогли этим несчастным, а завтра уже им кто-то поможет. Да, перевоспитать людей несколько легче, чем перевоспитать закостенелых демиургов, драконов и сверхов, но даже те потихоньку начинали осознавать, что все у нас взаимосвязано.
Мы решили не вспоминать былых обид и послали к Макароннику Хэля с Гиром, чтобы те предупредили его на счет ослабевших древ. Насколько мы поняли из забористого мата нашего Студента, наше древо кто-то значительно ослабил прямо аж до катастрофы, и этот кто-то действовал точно зная, что наши либрисы и древа ослаблены после игры. А поскольку Макаронник тоже весьма так ослаб, то к нему могут пойти следующему. И для него это будет намного больший удар, чем для нас, поскольку мы уже привыкли к тому, что у нас постоянно что-то случается, мы готовимся к армагеддону даже сидя в кресле и попивая чаек или винишко. А вот у него вселенная спокойная, сытая, слишком упорядоченная и слишком уютная. Ее жители не готовы к подобному, пусть даже они и сильнее нас. Для них подобная катастрофа может стать началом большого и неконтролируемого хаоса, поскольку нет ничего кошмарнее тех, кто слишком привык к уюту и теплу и не может взять себя в руки после чего-то, что разобьет их родную каморку с идеальным окружением.
Да, Макаронник как бы наш враг и таковым и останется, вот только вряд ли бы он сделал что-то подобное после игры. У него мало сил, да и к тому же, смысл ему начинать первым поднимать бучу, если и так понятно, что мы дружнее, просто еще не достаточно сильные.
И вот теперь вставал вопрос — кому выгодно трогать наше несчастное древо, нашего Студента и наши миры? Быть может, где-то там, далеко-далеко, есть еще какая-то высшая сущность, которая влияет на это все. Но для моего узкого понимания уже древо миров нечто запредельное, что я не могу ни представить, ни осознать, куда уж мне представлять что-то более мощное и далекое. Студента вон можно хоть пощупать, потискать, поболтать с ним, понять, чего он добивается и чего хочет от нас. А как ты поймешь какую-то энергетическую структуру, которая живет по своим законам и делает то, что считает нужным? Мы для нее даже не муравьи, мы атомы в ее теле. Никто ведь не считается с желаниями атомов в собственных кишках или где-нибудь на волосах. Так и здесь.
Я не знаю, что будет дальше, но знаю одно — после случившегося мы уже не сможем жить как прежде. Не сможем отсиживаться в уютных теплых комнатках, зная, что где-то там может случиться что-то такое, что затронет нас всех. И я говорю даже не о своей семье, сбившейся с ног во время этого кошмара, я говорю о тех, кто еще не понимает слова «мы»: о сверхах, о драконах и о всех тех, кто всегда считал, что со всем сможет справиться в одиночку. А вот не выйдет. Не попрешь ты один против целой кучи вселенных. Не сможешь противостоять кошмару, не схватишь несколько миллиардов душ в свои руки, не вылечишь. Банально пупок надорвется. И для этого есть сплоченность, есть друзья, есть хорошие знакомые, есть все те, кто раньше к тебе относился пусть и предвзято и даже, может быть, снисходительно, но потом вдруг решил поднять свой зад, чтобы и по нему не попало волнующимся мирозданием. Вот это и есть общность. Это совместная работа, кооперация, коллектив. Все то, что называется громкими словами, но на самом деле имеет несколько иной смысл, чем мы привыкли понимать.
На одном спасении кошмар не закончился. И даже на лечении тоже не закончился. Нужно было срочно строить дома для новичков, делать им документы, регистрировать в наших мирах и распределять по должностям, домам, по учебным заведениям. Нужно было найти и соединить семьи, чтобы не разлучать родственников и родителей с детьми. Нужно было найти разлученных влюбленных. Нужно было дать возможность им связываться друг с другом, если их раскидало по разным мирам. И это все требовало времени и ресурсов. И если ресурсы мы могли создавать, те же элементарные амулеты связи, то время все никак не желало растягиваться, продолжая бежать в своем темпе и не давая нам возможности отдышаться. Что уж тут можно сказать, работы предстояло не просто много, а адски много.
Думаю, мы тут все с лихвой искупили многие свои грехи, но грешить заново как-то не хотелось бы. Эти страшные три дня, названные жителями Приюта пафосной фразой «три дня армагеддона», растянутся на долгие недели и месяцы, в течении которых всем нам придется поднапрячься, чтобы вернуться к прошлому темпу жизни. Нужно будет заново воссоздать то количество запасных лекарств, которое было до начала трэша. Нужно вычистить все клиники после того, как мы вылечим страждущих. Нужно будет восстановить резко уменьшившийся запас продуктов, поскольку три миллиарда голодных ртов быстро выели все то, что мы запасали на всякий пожарный. И хорошо, что запасали, иначе в мирах бы начался повальный голод и разруха. Мы не думали, что все будет так глобально, но теперь нужно не просто восстановить запасы, а сделать их еще больше, чтобы у нас было зерно, замороженное мясо, много круп, много одежды, много бинтов, шин, мазей, запасных лубков для переломов, много элементарных расчесок, зубных щеток, тапочек и всего того, что пришлось буквально впопыхах на коленке создавать лишь бы не случилось катастрофы. Запасы всегда можно погрузить в стазис и вынимать по мере необходимости или же постепенно заменять их на более свежие, чтобы в случае чего у нас всегда был доступ к самому необходимому сию минуту. Чтобы мы не бегали с угорелыми задницами в поисках бинтов и ватных тампонов, когда кто-то истекает кровью на операционном столе. Чтобы у нас всегда все было под рукой на случай, если снова произойдет что-то такое же.
А потому я снова и снова собиралась с силами, заталкивала в себя какую-то еду, взятую на кухне, теперь работающей еще интенсивнее, и шла доделывать то, что должна была. Чтобы не случилось новой катастрофы. Чтобы не наступил голод. Чтобы жителям наших миров было где поселиться, чтобы у них была одежда и обувь на первое время, чтобы они могли не беспокоиться хотя бы о самом элементарном. Это потом, когда они разживутся и слегка зажиреют, будут хвастаться дорогими часами, коммами, амулетами, шикарными карами и дорогими шубами у жен. А теперь они были рады и тому, что им дали. Так что я не могла просто все бросить и лечь отсыпаться, как некоторые. Я чувствовала себя в ответе за тех, кого мы спасли и тех, кто уже жил в наших мирах. Я должна была знать, что всем всего хватает, никто не бедствует и не страдает. Мне важно было сделать так, чтобы этот ужас закончился как можно быстрее, чтобы все вернулось в свою колею и стало так, как раньше. И я рада за своих разумных. Большинство из них действительно разумные, раз пустили в свои дома чужих жильцов и помогли, чем смогли. Они действительно заслуживают этого звания — разумные существа. Мне же оставалось только не подвести их, искупая свои прегрешения и понимая, что до полного прощения еще очень далеко…
Ваня настороженно замер посреди квартиры в подвальном этаже, макушкой упираясь в пыльную люстру. Потолки здесь стандартные, просто Ваня высокий. Перед ним в проёме двери в молельную комнату с коченеющими трупами в углах кривлялся пациент, вызвавший себе неотложку. Волосатыми ручищами выхватил Соню, тряс её, как тряпичную куклу, и бросил на трупы лицом вниз. Соняшка ревёт, на левом плече острым углом выперло что-то, грозя порвать защитку, и Ванька догадывается, что Соня забыла снять игровой браслет, а пациент ей браслет поломал. Ванька покосился на Сашку. Раньше Сашку Полякова принимали за девчонку — Сашка мелкий. Нет, теперь заметно и больному: это Соняшка — девушка, а Сашка — невысокий, но плечистый и длиннорукий пацан. И он влюблён в Соню. Ванька видел, как они целовались, пожевав перед этим жвачку «поцелуйку», а потом притворялись, что не было ничего, а на губах у обоих остатки защитной плёнки от жвачки. Ванька тоже был бы не прочь целоваться взасос с Соней, но не смел предложить себя. Но жвачку на всякий случай носил в кармане, и не одну…
Если пациент ещё раз дёрнет Соняшку, защитка подведёт, а это, Ваня помнит статистику, смерть почти что в восьмидесяти случаях из ста, потому что кожа трупов в пятнах ржавого цвета, значит, зараза в активной форме. Службы проглядели очаг заражения, или сектант попался хитрый и долго таился. И сдался, только когда всех своих угробил. Он что-то вещает о крестосвидетельстве в небе, значит, не тумбергианец. С теми полегче, договориться можно.
Стрелять снотворным нельзя, подействует не сразу. Этот перевозбуждённый всех разбросает. Сашка подбирается ближе, ближе — по сантиметру придвигается к пациенту. Ещё немного — и достанет ногой. А нога у Сашки-каратиста убойная. Только убивать как раз патрульным запрещено, Сашка себе жизнь поломает. И ведь поломает — за Соняшку.
Пациент кричит Ваньке в пластик забрала:
— Изыди! Я тебя не вижу!
Ваня знает, почему его лицо не видно. Руками потянулся к маске-респиратору.
«Не надо, Ваня!» — закричала Соня, пытаясь отползти от трупа женщины. Мужик, горилла-гориллой, пнул Соняшку, не спуская настороженный взор с патрульных. Ваня молниеносно сдёрнул фильтр и капюшон с головы. Мужик отшатнулся от неожиданности, содрогнулся, глаза испуганные. Ваня на это и рассчитывал, потому что догадался, зачем девчонки, Марго и Катя, задурили ему голову перед выходом, чмокнули и гладили по щекам. Соня им приказала, точно, — у неё наплечье. Доигрывали, значит, в «желания». Что ему на щёки налепили, неясно, может, рот до ушей, — переснимка такая, светоотражающая. А он, командир называется, растаял тогда, как дурак… А Сашка молодец, воспользовался моментом: заехал горилле под селезёнку и второй удар пришёлся по уху. Мужик отлетел вглубь комнаты. Ваня первым метнулся вперёд, заграбастал Соню и легко переставил себе за спину, а там остальные уже дезинфицируют и проверяют защитный костюм на зарёванной Соняшке.
Мужик вскочил на ноги. Крепкий ещё. Его стало рвать ржавой пеной и он нарочно вертел башкой, пену разбрызгивал. Но патрульные умело блокировали его, скрутили, и услышали сирену полицейской машины на улице. Мужик не сводил глаз с Ваньки и рычал:
— Какого х..на?! Ты же белый патруль, па-анимаешь? Бе-елый патруль, а рожа у тебя чёрная! Ковидов антихрист! Но через меня ты за неделю сдохнешь, гребаный нигер!
— Тогда и поговорим! — сурово пообещал Ванька, зная, что в этом рассаднике заразы лучше бы молчать. Но он командир взвода, и отдавать команды всё равно ему, не кому-то.
Мужик перестал скалиться, мышцы лица расслабились. Снотворный укол Марго подействовал. Пора укладывать пациента на каталку.
Ваню обработали дезинфицирующим составом, но надо срочно снять защитку, под которую попала зараза. В тёмном дворе, под вой разгулявшейся метели, он принялся переодеваться, а это не скоро. Нарукавники, верхний балахон — наружной стороной свернуть внутрь, после каждой вещи руки в дезраствор. Брызгает и поливает ему Марго, а Сашка и Соняшка держатся за руки, сблизив фильтры масок. Затем снимаются очки, которые нужно оттягивать вперед и вверх, ни в коем случае не касаясь внешней поверхности пальцами. Распускаются завязки комбинезона и снимается «исподняя защита». Комбез тоже сворачивается наружной поверхностью внутрь, опускается в пакет. Потом возня с бахилами. После этого санитару положен душ, но душа нет, только белый снег падает на чёрные Ванькины щёки. Дом уже оцепляют, машин понаехало. В свете фар стоят Пал Палыч и Елизавета Юрьевна. Молчат. Что они могут сказать? Всему научили, им спасибо.
Ванька бодрится. Девочки хотят обниматься, но нельзя, все они грязные, слишком высокий уровень заражения в той злополучной квартире. Их даже к наставникам в спэшку не пустят, подгонят фургон с цельнолитыми, как в колбе, пластиковыми стенками, отвезут и продезинфицируют в костюмах прямо в фургоне, а потом помоют камеру — её мыть удобно.
Через семь дней группа собралась вместе с наставниками; из госпиталя передали, что у Ваньки миновал кризис. Значит, выживет. Спели гимн санитаров, лица у всех были строгие, и на последнем куплете девочки расчувствовались.
Пал Палыч вспомнил Ванькиного старшего брата, Артёма. Артём когда-то рассказывал, как с родителями выбирал себе родню. Увидел в приюте большеглазого малыша, сидевшего в стороне от хоровода нарядных детей. Нога упрятана в гипс, а мелкий улыбается, ладошками повторяет движения за воспитательницей. Артём показал на него пальцем и сказал: «Мне этого братика! Только этого, другого не хочу!»
Пал Палыч посмотрел на вчерашних учеников и неожиданно твёрдо спросил:
— Какой первый признак цивилизации?
Что-то было в глазах наставника, потому что выпускники подтянулись и ответили чуть ли не хором:
— Первый признак цивилизации — сросшаяся бедренная кость взрослого охотника, жившего пятнадцать тысяч лет назад! Цивилизация начинается тогда, когда о больном человеке начинают заботиться!
Палыч сравнил этих белопатрульных со своими одноклассниками, какими были давным-давно на школьном выпускном, и поразился разнице. Зажмурился, чтобы скрыть слезу.
«Спасибо!» — прошептал беззвучно и почувствовал себя обломком, случайно всплывшим из глубин легкомысленного эгоистичного старого мира.
5 января 477 года. Ночь и утро. Рим.
Темнота осторожно уходила из Рима, оставляя на продрогших за холодную ночь камнях странный серый налёт. Было очень холодно. Совсем перед рассветом небеса пролились водопадом. Промочив всё вокруг, он всё же сумел смыть кровь, обильно полившую плиты кладбища.
В самом сухом углу склепа лежал Иосиф. Его большое сильное тело, тяжело дыша, боролось с раной в груди… с острой болью, пронзавшей со стороны сердца. Опыт старого солдата не позволил прикоснуться металлу снаружи, но возраст ударил изнутри. Серое, в предутреннем бледном свете, лицо было покрыто испариной. Оно уже стало маской, это лицо… только глаза были еще живы.
Черноволосый посмотрел на умирающего и, наклонившись к нему, тихо сказал:
– Я хотел иначе. Но ты, старый иудей, сделал по-своему. Умнее. Я не нарушу слова. Ты уйдёшь – и останешься навсегда. Если захочешь. И тогда ещё не один раз скажешь своё мудрое слово.
– Он умирает, Петроний. Не городи чепухи, – одёрнул его свергнутый император. Сейчас он даже не выглядел мальчишкой – уставший, худой, бледный, как и старик.
Иосиф открыл глаза, жадно глотнул стылый воздух и прошептал:
– Дай слово! Мальчик не должен пострадать!
Петроний резко сел на корточки перед умирающим, небрежно оттолкнув Ромула, (тот уже открыл рот для возмущённого вопля), и потребовал:
– Согласись! И я выполню всё, о чём ты сейчас попросишь! – Лицо Иосифа вдруг стало светлее, и даже чугунная синева губ на мгновение стала розовой.
— Спрашивай, — твёрдо смог сказать старик.
— Ты станешь частью этого места. И имя твое будет Пётр – камень, основа основ. Тебе воздвигнут Храм, вокруг разольют чистоту и грязь новой веры, – на одном выдохе чётко произнёс Петроний.
– Ты не трибун, – вдруг улыбнулся старик. – Но очень пылкая речь, хоть совсем непонятный путь. Но стать Хранителем заманчиво. А мальчик?
– А мальчик выстроит монастырь в твою честь. Проживет долгую жизнь, и его никогда не обидит Судьба.
– Обещаешь?
– Клянусь… – прозвучало среди старых плит.
– Согласен… – стены впитали в себя и эти звуки.
Небо прорезали розовые нити нового дня.
В темном углу лежало тело человека, только что оставившего мир.
Рядом с ним стояли закутанный в меховые шкуры невысокий юноша, черноволосый атлетически сложённый мужчина… и старик, больше похожий на ночной призрак, который, несмотря на свою прозрачность, спокойно положил руку на голову большого мохнатого пса.
Они встречали солнце.
***
После бегства из Рима последний император проживал в Кампании во дворце Лукулла – вилле, служившей летней резиденцией при императоре Тиберии. Одоакр назначил ему огромную пенсию в 6 тысяч солидов. И, хотя прямых подтверждений этому факту нет, но известно, что Ромул до конца своих дней вёл безбедное существование. Рядом со своим дворцом он основал монастырь в честь Петра и, не будучи христианином, считался его покровителем. Сохранилось письмо, его датируют 507-м годом нашей эры. Посланное от имени Магна Аврелия Кассиодора, секретаря короля остготов Теодориха, письмо сообщает Ромулу о событиях, происходящих в Риме. К этому времени последнему римскому императору было 46 или 47 лет. В своих хрониках византийский историк Прокопий Кесарийский указывает, что Ромул Август умер где-то не позднее середины VI века, уже будучи глубоким стариком.
Монастырь, основанный Ромулом, приобрёл широкую известность во времена понтификата Григория I Великого. В Х веке он ещё существовал…
***
Уютный отель, недалеко от замка Ангела, осветило восходящее солнце. Оно пробежалось по соседним крышам и, ловко перескочив на тёмную от времени черепицу, полезло свежими после ночи лучами в окна постояльцев, чтобы поспособствовать их пробуждению.
К удивлению светила, в трёх рядом расположенных номерах не спали. Лучи-разведчики затормозили, заметались по помещениям под пристальными взглядами людей.
– И это всё, на что вы способны? – ехидно вопрошал жильцов отеля высокий черноволосый мужчина, ловко спихнувший солнечный свет со своего лица.
Сидящие на диване слушатели тихо внимали.
Ксения и Борис, например, оснований для возмущения не находили. Они, прибывшие из Австрии, согласно официальным документам, являлись парой искусствоведов, пусть не совсем «приглашённых» в Рим, но вполне себе имеющих право представлять Музей изобразительных искусств им А.С. Пушкина, сегодня шли в Ватикан смотреть шедевры Микеланджело.
Отец Василий и Елена Дмитриевна тоже были вполне довольны, никакой мистики или, спаси Господи, политики. Пара совершенно официально была направлена Синодом, в качестве «частных» посетителей христианского государства Ватикан. Это была первая с 1924 года поездка представителя православного мира в самое сердце мира католического.
После того, как участники Всеправославного совещания осудили Ватикан за его подрывную деятельность, направленную против православия, и Синод, во главе с Патриархом, отказались участвовать в создании экуменического Всемирного совета церквей, отношения испортились совсем. Поэтому тёплым осенним днём представитель православия шёл на экскурсию в Центр католицизма как частное лицо.
Илья? Богатырь состоял при Яне, а последний просто жил в этот момент на Апеннинском полуострове… кого, (или что), представлял он, не оговаривалось.
Поэтому Ксения, уютно расположившаяся на пуфике софы, с удовольствием ловила себя на мысли: как же ей повезло так интересно жить! Она смотрела на немного паясничающего начальника и радовалась. В этот момент ей было абсолютно всё равно, сможет ли отряд украсть находящийся в Ватикане артефакт. Её семья была в сборе. Все рядом. В красивом новом мире.
Хотя, если бы её сейчас спросили, каким образом группа собирается заняться воровским промыслом, то она начала бы с плана помещений, точек расположения охраны, смены караула – со всей той атрибутики, при помощи которой создаётся оборона от взломщиков. Затем приступили бы к тренировкам, под игом предельно сжатых сроков и, наконец, наступил бы час «Х».
Предаваясь праздным утренним размышлениям, она утратила нить рассказа начальства и погрузилась в дремоту.
Из этой «медитации» её вывел лёгкий толчок Бориса. Молодая женщина вздрогнула и подняла взгляд.
– Ну, мог бы не спрашивать, некоторые, вообще, спят!
Ксения взглянула на любимое начальство и, рассмотрев в его глазах задорные огоньки, буркнула:
– А я не выспалась!
Ян скосил взгляд, прищурился… Помолчал. И выдал:
– Наша Ксюша сегодня одно сплошное обаяние! Пошли завтракать, умельцы! А потом вам задание! – огоньки в глазах затанцевали что-то совсем хулиганское. – Погуляйте! Сходите на виллу Боргезе… Рим – город-сказка! Когда ещё выберемся. В полдень идём в Ватикан. Я Вас там со старинным другом познакомлю. Он нам ключик передаст.
Пока обалдевшая группа взвешивала задание «погулять», Борис слегка напряг мышцы:
– Так просто? Друг передаст ключ? И всё? А тогда зачем мы здесь все?
Ян вздохнул.
– König macht Gefolge (1), мой дорогой историк. И потом, мне бы хотелось оставить в Ватикане скромное воспоминание о нас…
***
Если положить рядом две старые фотографии Папы Пия XII и его предшественника Папы Пия XI, то с удивлением можно отметить – внешне они очень похожи, эти хозяева католического мира.
Папа Пий, (который по счету одиннадцатый), много лет работая в библиотеках Ватикана, Рима и Милана, стал обладателем энциклопедических знаний. Он возродил традиционное благословение «с балкона» и провозгласил «Мир Христа в царствование Христа». В 1929 году утвердил Ватикан, как отдельное государство.
Папа категорически осуждал Гитлера и Муссолини. Выступал против войны и гонений на иудеев. В знак протеста добровольно стал буквально узником своего дворца.
В возрасте 81 года он умер, после серии сердечных приступов. Его лечащим врачом являлся отец любовницы Муссолини – Франческо Петаччи. Вероятно, поэтому, несмотря на преклонные лета, многие считали, что Папа был убит.
Не противореча завещанию, Конклав утвердил местом его упокоения предполагаемую могилу Петра.
После похорон, состоявшихся 14 февраля 1939 года в крипте центральной части Собора, новый Папа Пий XII распорядился начать крупномасштабные археологические работы.
Это была достаточно сложная задача, так как они проводились в полу огромного действующего храма.
Почти сразу рабочие наткнулись на кирпичную кладку далеких, ещё до константиновских времён. Перед удивленным взором землекопов открылись целые улицы римского кладбища.
Откопали мавзолей Valeri времён Марка Аврелия, мавзолеи Tulli и Caetenni, с красивейшими мозаичными полами, на которых изображены Меркурий и Плутон, а на стенах невероятные цветочные орнаменты и павлины…
Удивились, каким образом кладбище оказалось засыпанным. Подняли все старые римские карты. И нашли ответ на личном столе покойного Пия XI, разобрав его бумаги.
Оказалось, что тот самый император Константин, благодаря которому образовалась Восточная Римская империя, предположил, что рядом с ареной Нерона, на которой по преданию был растерзан дикими зверями Пётр, должна быть могила Святого. Поэтому по его приказу на холме выстроили в 326 году базилику в честь Святого Петра.
А дальше начались чудеса и странности…
Прямо в указанном в завещании Папы месте обнаружили длинную каменную кладку – стену из красного обожжённого кирпича. В ней ниши. Одна из них, накрытая известняковой плитой и держащаяся на двух красивых мраморных столбиках, оказалась довольно странной, не характерной ни для ранних христиан, ни для римлян могилой. В ней обнаружили кости крепкого пожилого мужчины.
В метре от ниши археолог Маргарита Гвардаччи первой увидела надпись, которая по-гречески гласила «Пётр здесь…». А далее чётко просматривалась весьма современная кокетливая стрелка, указывающая на склеп. Совсем рядом, с другой стороны, той же рукой, но на классической латыни было начертано прямо противоположное: «Петр исчез, Петра здесь больше нет!». Ещё более странной была третья надпись в конце стены – на иврите! «Здравься, Петр!» – провозглашала она.
Даже если оценивать положение только с учётом этих трёх надписей, ситуация уже становилась достаточно необычной.
Но это были ещё не все странности.
На улице мавзолеев, в ста метрах от обнаруженного захоронения, на фоне многочисленных древних граффити, бросились в глаза два аляповатых рисунка. Каждый изображал голову старого человека с большими глазами, лысым черепом и бородой. Под ним красовалось нечто вызывающее, похожее на подпись: «PETRONIUS…erat hik» (2)
Учёные посмотрели и разумно решили – если бы кто-то хотел написать именно «Петроний», (Satyricôn – по латыни, или Арбитр), то так бы и написал! А в данном случае и изображение свидетельствуют только о Святом Петре, и это точно его могила!
А странности… о, подумаешь! История человечества – настолько запутанный и противоречивый лабиринт, что в них не разобрался бы и Тесей, вооружённый десятком волшебных клубков! Странностью больше…
—————————
1. Короля делает свита (нем.).
2. Петроний здесь был (лат.).
После завтрака Глэйс, раз уж решила стать нужной и полезной, сразу же приступила к приготовлению обеда. Вернее, хотела приступить. Но из овощного ящика на нее грустно поглядела давно никем не востребованная морковка, а из морозилки большого холодильника чуть не вывалилась внушительная стопа коробок с замороженной пиццей. В кухонных шкафах обнаружились мука, соль, остатки сахара и большая картонная коробка, полная маленьких пакетиков. От пакетиков одуряюще пахло специями. Глэйс перебрала их кончиками пальцев: корица, имбирь, гранулированный чеснок, паприка… В специях, таким образом, недостатка не обнаружилось, а об остальном предстояло позаботиться.
Глэйс направилась к хозяину. Идти и разговаривать с человеком было страшно до мелкой предательской дрожи в коленках, но деться было некуда, поэтому пришлось покинуть уютную кухню и пойти в каюту, обозначенную как офис.
Рассел сидел, углубившись в кипу помятых листов, на которых разнообразным, чаще всего, корявым почерком, были написаны заявления жителей Пайнвилля и прочая важная ерунда, которую он уже который день переводил в электронную форму и заносил в память искина. Но, как бы он ни старался, накопленный бумажный хлам рассасывался далеко не так быстро, как ему хотелось. По этой причине Расселл был хмур и недоволен и на сунувшуюся к нему Глэйс поглядел как на досадную помеху. Та дернулась было обратно, но была остановлена строгим:
— Стой! Чего ты хотела, говори?
Процессор отдал команду мышцам, и тело само развернулось к хозяину, а речевой аппарат выдал:
— Требуется пополнить запасы продовольственных товаров.
Расселл отложил лист, который держал в руке и поднялся. Сказал уже мягче:
— Ну же, маленькая глупышка, не бойся, я не кусаюсь, скажи сама, ты ведь можешь, ты умеешь сама думать, сама делать. Попробуй сама говорить, у тебя все получится.
Глэйс торопливо закивала и напряглась. Заговорила, тщательно произнося слова:
— Хозяин, из еды только замороженная пицца, надо варить горячий обед, он полезен, а не из чего. Как осуществить закупку продовольствия? — снова сбилась она на канцелярит.
Расселл оглянулся на заваленный бумагами стол:
— Сейчас нет времени, да и завтракали мы недавно, а вот после полудня вместе сходим в магазин, ты посмотришь, где что, потом сама ходить будешь. А пока отдыхай. Согласна?
Глэйс снова закивала, показывая, что да, согласна со всем, что хозяин скажет.
Высказанная команда погнала ее в каюту выполнять приказ. Но девушке не лежалось, хотелось быть полезной, и, прокрутившись на постели с четверть часа, ей удалось убедить систему, что она уже достаточно отдохнула, и теперь пора бы и поработать.
Что может показать, что ты полезен, лучше, чем уборка? Только свежеприготовленный сочный стейк, но чтобы его приготовить, нужно сначала его раздобыть. Купить. Глэйс никогда ничего не покупала, и теперь была взволнована предстоящим событием.
Что-то покупать. Совсем как человек. А может, хозяин доверит ей выбор чего-нибудь? Это было бы здорово!
Под эти радостные мысли Глэйс разыскала притаившуюся в углу кладовки клининговую систему, с пару минут постояла над ней, сверяясь с инфранетом, а потом потащила ажурную тележку с торчащими щетками по коридорам.
Увлекшись наведением чистоты, Глэйс мельком отметила, как открылись створки шлюза, и спохватилась только тогда, когда система показала, что хозяин удаляется от места постоянной дислокации со скоростью семь километров в час. Секундой позже Глэйс в боевом режиме оказалась в ангаре и, срывая ногти, стала вскрывать заблокированный замок.
И снова, но уже по внутренней связи, прилетел окрик: «Стой!» и следом чуть спокойнее: «Ты же не хочешь сбежать?».
«Хозяин-один-защита» — ушло ответное сообщение.
Сэнди появился во внутренних дверях:
— Если бы он хотел твоего присутствия, он бы позвал. Наш хозяин
— крутой перец, не надо за него сильно волноваться. Так что выдыхай, девочка, выдыхай. Смотри, пальцы поранила, пойдем, обработаю.
На лице кибер-девушки медленно проступили эмоции — растерянность, обида, недоумение… Так же медленно она пошла за медиком в медотсек и подставила под процедуры израненные пальцы. Сэнди обрабатывал раны и по многолетней привычке, которая шла уже непонятно от чего — то ли от программы, то ли уже от самого парня, — ворковал что-то успокаивающее. Глэйс слушала его и внезапно хлюпнула носом. По щеке скатилась слезинка. Девушка стерла ее пальцем и недоуменно посмотрела на мокрую кожу подушечки. А потом вдруг зарыдала, горько и безутешно, первый раз в жизни, выплакивая страх и холод, побои и равнодушие, голод и боль почти всей своей короткой жизни.
Сэнди растерянно потоптался рядом и неуклюже обнял, поглаживая по плечам, лопаткам, прижимая к себе и утешая.
Постепенно рыдания затихли, но слезы продолжали катиться, да и размыкать такие уютные объятия никому не хотелось. В таком положении и застал их вернувшийся Рассел. К общему удивлению, он прилетел не один. А привел с собой высокого черноволосого парня, сразу обозначенного системой как Irien.
Глэйс отпрянула от медика и, глядя на него совершенно круглыми глазами, в ужасе прошептала:
— Я не буду с ним спать!
Хозяин и пришлый Irien были не одни. С ними было двое чужих DEX’ов, которые вели человека в наручниках. Учитывая работу хозяина, в этом не было ничего необычного. Человека заперли в одной из клетушек в трюме, а киборгов — в пустой каюте, в которой накануне отлеживалась сама Глэйс. Рассел с Irien’ом прошли было в офис, но хозяин на минутку притормозил, заглянул в медпункт:
— Шушукаетесь? Это правильно, это полезно. Зайдите ко мне через десять минут, — и скрылся в дверях.
Сэнди повернулся к Глэйс:
— С чего ты взяла, что тебе с кем-то надо будет спать?
— Ну смотри, — то ли от расстройства, то ли после эмоционального
всплеска, слова кибер-девушке удавались на порядок легче, — он Irien, и у меня стоят Irien’овские программы. Зачем хозяину два? Может, он меня протестировать хочет? С тем Irien’ом…
— Погоди, тебя еще никто не заставлял, и, мне кажется, и не будут заставлять. Подумаешь, Irien, может, он тут свидетельские показания
давать будет, — пожал плечами Paramedic. — Видишь, Рассел его в офис отвел. Так что успокойся.
В участке Рассел засадил Альгерда в одну из клетушек, поставив Арни на страже, его киборгов запер в пустой каюте, связался с окружным шерифом и сообщил ему об аресте человека, подозреваемого в рабовладении и жестоком обращении с разумным существом. Паркер обещал прилететь и помочь разобраться в ситуации.
Слышавший этот разговор Мэрк запаниковал — контактировать с полицией, кроме шерифа Харта, ему очень не хотелось. Рассел, заметивший его страх, взял стул, поставил напротив Irien’а, притулившегося на диванчике, и сказал:
— Ну что ж, Мэрк, давай ближе к делу. Как меня зовут, ты в курсе, а теперь знаешь и то, что я киборг. Бояться не нужно, я не дам тебя в обиду. У меня здесь, в участке уже живут двое разумных киборгов — девушка DEX-6 Глэйс и Paramedic Сэнди. Я тебя с ними познакомлю. У них обоих есть свои проблемы, но одна из них у вас троих общая — отсутствие документов. Поэтому я сегодня же свяжусь со знакомым представителем Организации Защиты Киборгов, узнаю у него, как можно вас протестировать, зарегистрировать в ОЗК и выдать вам паспортные карточки. И как можно быстрее. — В ответ на изумленный взгляд Мэрка, Рассел мягко улыбнулся и похлопал его по плечу. — Да-да, представь себе. У тебя, у Сэнди и у Глэйс будут документы, как у людей, а это значит, что уже никто не сможет купить вас, продать, издеваться и пытать безнаказанно. У вас всех будут такие же права, как и у других разумных существ.
— Это правда? — недоверчиво пробормотал Мэрк.
— Конечно, парень. Сделаем все, что будет в силах. Альгердом займется окружной шериф. Не знаю, как он относится к разумным киборгам, не выяснял пока, но вообще он мужик справедливый. А сейчас идем знакомиться с остальными.
Когда они поднялись в кубрик, Рассел даже присвистнул — Глэйс развила бурную деятельность и успела буквально вылизать помещение.
— Ух, ты! Как чисто! Глэйс, ты волшебница! — похвалил он девушку, ожидающую реакции хозяина.
Сэнди, получивший вызов, вошел вслед за ними.
— Глэйс, Сэнди, у нас появился новый друг — Мэрк. Он тоже киборг, как и вы, и тоже сорванный, хоть это и крайне нетипично для Irien’ов.
— Привет! Я Сэнди. Очень рад! — протянул руку Paramedic.
— Очень приятно! — Мэрк ответил рукопожатием и в свою очередь протянул раскрытую ладонь Глэйс. — Привет!
— Привет! — несколько настороженно ответила девушка и пожала его руку.
— Ну, а с Хешем ты уже знаком, — Рассел кивнул головой в сторону пса, вальяжно развалившегося на ковре у дивана.
— Привет, Хеш! — помахал рукой Irien.
Пес застучал хвостом по полу, негромко гавкнул и «улыбнулся».
— Сэнди, не возражаешь, если Мэрк поживет в каюте с тобой до тех
пор, пока мы не уладим вопрос с документами для вас всех и пока не вернутся его люди?
— Нет, конечно, — общительный Paramedic был даже рад соседу. — Верхняя койка все равно свободна.
— Значит, поступим следующим образом. Мэрк, ты остаешься в транспортнике до тех пор, пока окружной шериф не заберет Альгерда Кралля в Рэд Пикс. До этих пор тебе лучше не высовываться. Позже заберем твои вещи от Элен. Если все уладится, сможешь выступать и у нее, и в «Кривой сосне», как было обговорено. Ну, а я сейчас свяжусь с представителем ОЗК. Если у кого-то есть какие-то вопросы, слушаю. — Глэйс вздохнула с явным облегчением. Вопросов ни у кого не нашлось. — Я подумал, и решил, что в магазин вы прекрасно сходите сами. Вон он, в пятистах метрах, его даже видно. Зайдете, купите все, что нужно, прикатите на гравитележке, потом отошлете ее обратно. Деньги вот, — Рассел протянул Сэнди банковскую карточку, не именную, на предъявителя, — Справитесь?
Сэнди, пряча карточку, утвердительно кивнул.
По пути в магазин Глэйс молчала, беззвучно шевеля губами, видимо, проговаривая про себя список покупок, а, оказавшись в, в общем-то, не слишком большом торговом зале, только восторженно ахнула.
Такого изобилия она не видела никогда. Ряды экзотических овощей и ароматных фруктов, связки колбас и штабеля консервных банок — все сияло в грамотно оборудованной подсветке и притягивало взгляд, а от стеллажа со сладостями шел такой густой манящий аромат, что даже у не
голодного Сэнди заурчало в желудке. Он оглянулся на Глэйс и не увидел ее рядом. Список был моментально забыт, а сама DEX’очка кидалась от одной витрины к другой, то обнюхивая румяный бочок персика, то рассматривая яркие надписи на пачке с чипсами…
— Ты палишься изо всех сил! — оттащил он ее от ощупывания ярко-фиолетового баклажана. Рослая пепельноволосая девушка в розовом комбинезоне привлекала уж слишком много ненужного внимания. — Берем по списку и пошли.
— Список, ах да, список. — Взгляд Глэйс сфокусировался, она подобралась. — Начнем с самого дорогого, с мяса.
У витрины с мясной продукцией Глэйс уверенным движением закинула в тележку четыре замороженные курицы, подумала и положила еще одну, охлажденную. Долго осматривала куски говядины, осталась недовольной и взяла баранину. Перешла к овощам. Там дело пошло побыстрее. Но перед сладостями DEX’очка зависла опять и подняла на своего спутника почти умоляющий взгляд:
— Я не знаю, чего выбрать. Я никогда такого не видела.
— Не бойся. Давай возьмем несколько видов понемногу, потом ты поймешь, кто что предпочитает и будет проще.
Так и сделали. Сэнди расплатился на автоматической кассе и два киборга притолкали доверху набитую гравитележку к транспортнику.
Стешкин сидел в своём рабочем кабинете, пересматривая документы на подпись. В этот момент снаружи со всей силы дёрнули дверную ручку, однако та не поддалась. Сделав пару попыток, посетитель принялся настойчиво стучать в дверь кабинета, продолжая дёргать ручку на себя. Дверь была не заперта, просто открывалась вовнутрь, и тот, кто в неё тарабанил, был явно не в себе. Стешкин выдохнул, закрыл папку с документами, и встав со своего кресла, направился ко входу, чтобы впустить настойчивого визитёра.
Спокойным и уверенным движением руки начальник управления земельных ресурсов открыл дверь – и буквально с порога на него обрушился поток обвинений из уст его бывшего научного руководителя, а ныне заведующего кафедрой дистанционной электроники, профессора Альберта Графченко.
– Подлости исподтишка – это единственное, на что ты способен? – третий этаж мэрии пронзил громкий голос профессора.
– Вот уж кого точно не ожидал увидеть, так это тебя. Вы же мне бойкот объявили. Разве не так? – усмехнулся Стешкин. – Ну что ж проходи, Альберт, не кричи на пороге. Ты в мэрии, как-никак, а не у себя в университете.
Чиновник отошёл от двери, приглашая визитёра проследовать внутрь. Графченко переступил порог и стал напротив Стешкина. Он тяжело дышал и смотрел, оскалившись, на своего бывшего студента, как бык на красную тряпку.
– Опуститься до того, чтобы подослать свою шалаву рыться в моих вещах, – с ненавистью выдавил он, глядя на своего оппоненента. – Не можешь сам свои делишки проворачивать, так уже левых людей подключать начал? Чужими руками жар загребаешь?
– Слушай, я вообще не пойму, о чём ты, – пожал плечами Стешкин. – Давай ты отдышишься, и мы спокойно всё обсудим. У меня есть чай. Могу предложить, если хочешь, покрепче – наливки. Садись и рассказывай, что произошло. По порядку, с чувством, с толком, с расстановкой.
– Ты под дурачка-то не коси, – буркнул его оппонент. – Твоя шавка дождалась, пока Клара понесёт бумаги Караваеву, залезла на кафедру, шарилась в моём портфеле. А когда её застукали на горячем, стала нести чушь про то, что ты очень переживаешь из-за бойкота и не знаешь, как наладить отношения.
– Боже, что за бред? – у Стешкина глаза полезли на лоб.
Он сначала качал головой и разводил руками. Но в какой-то момент до него начало доходить, что речь идёт о Калинковой, и что о бойкоте с Графченко могла говорить только она. Но зачем? И проникать на кафедру, рыться в чужих вещах… на Нику это не было похоже.
– Альберт, это какая-то ошибка. Если ты про Веронику Калинкову, то сделать этого она не могла.
– Хватит идиота строить! – трясясь от злости, прошипел Графченко. – Ты же знаешь, какими системами наблюдения оборудован вуз. У нас же всё фиксируется. Или ты думал, что она уйдёт незамеченной и никто ничего проверять не станет?
Графченко достал из нагрудного кармана планшет и включил видео, тыкая экраном перед носом Стешкина.
На записи чётко было видно помещение кафедры дистанционной электроники и девушку с малиновыми волосами, сидящую на корточках. На её коленях лежал чёрный портфель, на нём – кипа листов бумаги. После этого он включил вторую запись – и на ней в замедленном темпе прокручивался момент, как Калинкова (а здесь уже можно было разглядеть лицо) засовывает руку в карман пиджака профессора и вытаскивает оттуда какой-то прибор.
Стешкин нервно покачал головой, досмотрев видео. Потом достал из кармана мобильный и набрал номер журналистки.
– Ника, зайди ко мне, пожалуйста. Сейчас. Срочно. Надо поговорить, – строго произнёс он.
Ника быстро пересекла парк Победы и остановилась, выйдя к понтонному мосту. Именно отсюда они с Артуром ещё недавно смотрели на умирающий завод. Именно здесь, облокотясь на перила и глядя на реку, она приняла решение проникнуть на предприятие, чтобы снять всё то, что творила с ним «Сити-Индастриал».
Дойдя до этого места, журналистка остановилась и задумалась, как же ей поступить. Рассказывать ли Громову и Стешкину про встречу с иностранцем или всё-таки сохранить в тайне, как он просил… Хотя он даже не просил. Просто сказал, что это в его интересах. Но почему? Девушка смотрела в тёмные воды, пытаясь понять, как быть дальше. В сознании Калинковой теперь боролись два желания: с одной стороны, она пообещала этому человеку, что никому не будет рассказывать об их встрече. Но с другой — она ведь даже не знала, кто он. Она не знала, зачем он её выгородил от Графченко. И она не понимала, к чему эта конспирация – устраивать встречу в какой-то тёмной генераторной, просить, чтоб никому не говорила, – и в какие игры и интриги её хотят вплести.
Это была ситуация, в которой ей трудно было принять самостоятельное решение. И даже в случае его принятия, она не могла быть уверена в его правильности. Ей обязательно нужно было с кем-то посоветоваться.
Звонок Стешкина словно вывел её со ступора. Чиновник срочно просил зайти к нему. Конечно! Уж с кем с кем, а с ним, как с уполномоченным представителем органов власти и своим старшим товарищем, она могла поделиться всем, что с ней произошло. И Ника твёрдо решила, что всё-таки поведает ему о разговорах с иностранцами. Быть может, он, как человек с опытом, ещё и как дежурный по городу, подскажет ей, кто это такие и что им от неё может быть нужно.
Поэтому Калинкова ускорила шаг, направляясь в мэрию. Она уже представляла, как расскажет Стешкину об упавшем портфеле, заявке на патент, подтверждающей факт плагиата, о том, как она перепутала свой телефон с непонятным прибором, работающим по тому ж принципу, что и аппаратура у него в кабинете. И про таинственного иностранца, перенёсшего облучение ещё в утробе матери, который столь странным образом ей помог – избавил от повторных диалогов с людьми, которым ей пришлось противостоять на кафедре, и от неприятных разговоров с охранниками, которые помчались наверх, когда она просила Дорогина ехать в редакцию, а сама направилась обратно за своим телефоном.
Она пересекла мост, поднялась по высокой каменной лестнице, соединяющей нижнюю и верхнюю набережные, и оказалась перед мэрией. Показав на входе журналистское удостоверение, девушка промчалась на третий этаж. Толкнув дверь, она практически влетела в кабинет Стешкина.
– Иван Митрованович, как хорошо, что вы мне позвонили. Я вам кое-что должна расска… – воодушевлённо начала Ника. Но прервалась на полуслове и застыла посреди кабинета.
Рядом со Стешкиным стоял заведующий кафедрой дистанционной электроники Альберт Эдуардович Графченко. Калинкова вошла в ещё больший ступор. Её секундного замешательства хватило, чтобы профессор приблизился к ней и больно схватил за запястья.
– Где он? Где синхронизатор? – больно сжимая ей кисти рук, неистовал он. – Куда ты его дела?
– Альберт, прекрати! – одёрнул его Стешкин. – Сейчас мы всё по-другому решим.
Он поднял трубку служебного проводного телефона и набрал чей-то номер.
Тем временем Графченко, обладая недюжей силой, крепко держал Нику одной рукой, а другой шарил по карманам её куртки.
– Думала уйти незамеченной, да? На камере видно, как ты залазишь ко мне в карман и вытаскиваешь из него одну очень важную и дорогую штучку! – практически рычал он.
– Я полезла за своим телефоном, который вы у меня перед этим отобрали, профессор, – не растерялась Ника. – Больше мне в вашем кармане ничего нужно не было.
Говорила она решительно, но сил сопротивляться у неё совершенно не было.
Графченко начал щупать ей лицо и нервно рассмеялся, бросая взгляды то на Калинкову, то на Стешкина.
– Ишь, какая она у тебя послушная. Только ты её набрал – сразу к тебе примчалась. И ты мне будешь говорить, что она у тебя не на побегушках? – И, вновь сосредоточив взгляд на Калинковой и не отпуская её руку, продолжил: – Где сейчас твой телефон?
– У меня, в кармане, – выдавила Ника, пытаясь выдернуть руку.
Стешкин пребывал в замешательстве и пытался подобрать слова.
Ощупав карманы куртки, профессор, продолжая держать Нику, пытался залезть под куртку, в карманы её джинсов. Всё это происходило на глазах у стоящего перед ними двоими Стешкина.
– Ай-ай-ай, как негигиенично, профессор. Голыми руками, без резиновых перчаток. Что же вы Клару с собой не взяли? Она-то знает, как это делать, – язвила Ника. Её голос при этом дрожал, но не от страха – от обиды.
– А теперь здесь, при мне, достала свою снималку и удалила свой говняный пост! Быстро! – скомандовал Графченко так, что у Ники аж заболели уши.
– Ты же говорил, что она у тебя что-то забрала. Какой пост? – недоумевал Стешкин, который ошарашенно смотрел на всё происходящее и не мог ничего понять.
– О том, как Альберт Эдуардович Графченко оформляет на себя чужие изобре… – дерзко начала Ника, всё ещё надеясь, что Стешкин всё поймёт и хотя бы вступится за неё. Но закончить фразу ей не удалось, так как профессор резким движением уцепился ей в челюсть и сдавил её так, что девушка аж застонала.
– Замолчи, сука! – яростно закричал профессор. – Сейчас ты поедешь со мной! Я тебя, шалава, быстро перевоспитаю!
– Альберт, прекрати! Это переходит уже все границы! – попытался вмешаться Стешкин. Но всё его вмешательство ограничилось только тем, что он подошёл к Альберту и взялся за его плечо, пытаясь как бы отвести от Калинковой.
Высвободив левую руку, девушка схватила ей профессора за бороду. В этот момент ей удалось освободить ещё и правую – и она со всей силы дала Графченко затрещину в ухо. Тот опешил от удара и ослабил хватку. Это позволило Калинковой вывернуться и выбежать из кабинета.
– Ника! – Стешкин бросился за ней в холл.
– Так вот вы как со мной! Тоже мне «дежурный по городу»! – бросила она чиновнику уже практически на лестнице.
Журналистка устремилась к выходу из мэрии, однако там её задержала охрана. Мужчины крепкого телосложения взяли девушку под руки и отвели в специальную комнату рядом с гардеробной для досмотра. Спустя несколько минут вошли две женщины в форме охранной фирмы. У одной из них в руках был прибор, похожий на металлоискатель, другая начала проводить наружный досмотр. Осмотрев карманы куртки и брюк, Нику вежливо попросили снять одежду. Достав все имеющиеся в карманах вещи, их разложили на столе и сказали, что она может одеваться. После чего в помещение комнаты наружного досмотра вошёл Иван Стешкин. Растрёпанная Ника подняла на него взгляд, полный боли и укора.
– Вот всё, что у неё нашли, – отрапортовали работницы охранной фирмы, указывая на изъятое.
Глядя то на поникшую девушку, то на её личные вещи, лежащие на столе, у Стешкина защемило сердце.
– Ника, прости… – пробормотал он, стыдливо опуская взгляд.
– А я вам верила, – горько выдавила Калинкова, уже не в силах сдерживать слёзы. Она быстро собрала свои пожитки и направилась к выходу.
Предательство человека, от которого она меньше всего его ожидала, разрывало девушку изнутри. Она глотала слёзы и неслась прочь, не разбирая дороги. Ника находилась в состоянии шока и думала: почему, почему это всё происходит именно с ней? Почему все те, кому она больше всего доверяет и старается помочь, в итоге обходятся с ней, как с вещью?
Впереди показался еловый сквер и расположенный возле него мемориал героев Великой Отечественной войны. Калинкова замедлила шаг. Иногда она приходила сюда – в моменты, когда ей было особенно плохо, и могла долго стоять, вглядываясь то в каменные лица героев, то в живые языки пламени Вечного огня.
Сейчас Нике было противно от воспоминаний о том, как она помогала Стешкину. В памяти всплывало, как они с Дорогиным оказались на утреннем митинге разозлённых судостроителей, пришедших захватывать мэрию, и они старались снимать так, чтобы отбить желание у особенно буйных причинить какой-либо вред Стешкину; как защищала Ивана перед Агатой, что та аж вжала её в заводскую стенку. И ради чего? Ради того, чтобы этот университетский бородатый чёрт её лапал, хватал за лицо и запястья, оскорблял, унижал, а Стешкин стоял и безучастно наблюдал за происходящим, словно это в порядке вещей?
Телефон в кармане подавал уведомления, на которые Ника поначалу даже не реагировала. Но подумав, что ей могут писать из редакции, достала смартфон и провела по экрану пальцем. Как выяснилось, под фотографией заявки на патент, которую она сфотографировала в кабинете у Графченко и, дабы сохранить, выложила себе на страницу, появились десятки комментариев. Первые были оставлены её коллегами: «Ничего себе», «Вот это поворот», – и не содержали ни критики, ни субъективных оценок. Но спустя полчаса после этой публикации словно прорвало канализацию. Под постом писали совершенно незнакомые Калинковой люди, которые не даже не состояли у неё в друзьях.
Дура! Ты хоть понимаешь, что написала? Удали эту ахинею и не позорься.
Какая ещё «квантовая ловушка»? Ты хоть знаешь, что такое квант?
Да она кванты от кварков отличить не сможет!
Никогда не думал, что местные журналисты настолько тупые.
Остальные были примерно такого же характера. Первый раз Калинкова настолько стойко и спокойно восприняла критику в свой адрес. Автором поста была не она. Более того, журналистка была уверена, что тот, кто это писал, имел полное представление о предмете дискуссии.
Ника открыла профили некоторых отписавшихся – писали в основном работники университета. Что же их всех так зацепило? Неужели дело только в имидже АКУ? Ведь всё, что опубликовала Калинкова – это всего лишь фотография с заявкой на патент, подписанная именем Графченко, на изобретение, о котором в Адмиральске знали не многие. Откуда же такая бурная реакция? Может что-то содержится в тексте, который написал иностранец? Ника дошла до ближайшей скамейки и открыла пост, чтобы спокойно вчитаться и понять.
Начинался пост со информации о том, что в 1988 году югославский конструктор Милош Лучич, работая в КБ «Маяк», находящемся в городе Адмиральске, предсказал возможность существования неких условно замкнутых областей пространства, в которых потоки квантовой энергии замыкаются в кольцо. Согласно гипотезе Лучича, в «квантовую ловушку» возможно запросто проникнуть снаружи, а вот вырваться обратно очень сложно. Дальше прриводилась цитата изобретателя:
«Внутри замкнутого квантового контура будут непрерывно создаваться вихревые энтропийные поля, мгновенно обнуляющие любые энергоёмкости, и, согласно теоретическим исследованиям, должны оказаться способными повлиять на течение времени внутри контура».
Поток звуковых уведомлений не давал Нике возможность сосредоточиться. Журналистка с сожалением закрыла пост, решив, что более внимательно прочтёт его с компьютера в редакции. Хотелось её ещё и с кем-то посоветоваться, чтобы понять смысл того, что написано у неё на странице. Но с кем? Ответы на все вопросы ей мог дать Иван Стешкин, тем более что раньше, более примитивно и на пальцах, он ей объяснял этот принцип действия. Но идти к нему сейчас она явно не собиралась.
Буквально через минуту она увидела входящее сообщение. Отправителем был Денис Графченко.
Denis: Читала комментарии?
Denis: Их будет значительно больше.
Denis: Удаляй. Не зли народ.
Denis: И верни то, что забрала у профессора.
Denis: За последнее плачу отдельно.
«Надо же, как они засуетились, – подумала Ника. – Платить он мне готов».
Под публикациями на собственной странице Нику ещё никогда так не обгаживали. Но она понимала, что массовое комментирование с оскорблениями и колкостями в её адрес вызвано не тем, что она что-то не так написала или не так себя повела. Видимо, она сделала нечто такое, чего кто-то очень сильно боялся. И массированной атакой в комментариях её, вероятно, пытаются вынудить удалить и фотографию, и текст.
«А потом ещё потребуют принести извинения», – невольно подумалось ей.
Калинкова снова перевела взгляд на экран, думая, что написать Денису в ответ, но диалоговое окно было пусто. Словно ей никто ничего не присылал. Видимо, расчёт был на то, чтобы она это прочитала, а дальше уже ждать действий с её стороны. Журналистка даже поругала себя за то, что не догадалась сразу сделать скриншот.
Телефон в её руках завибрировал. На экране высветилась фотография седовласого чиновника в рабочем кабинете и подпись: «Иван Стешкин». Ника вглядывалась в фотографию, слушала музыку звонка, но на вызов не ответила.
Всё происходило как-то слишком одновременно. Одни её обгаживают в комментариях, другой ей ставит ультиматум – и удаляет сообщения сразу же после прочтения, чтобы не осталось никаких доказательств. И в эти же минуты ей звонит «дежурный по городу». Тот самый, который позвал её срочно к себе (а по сути, на встречу с Графченко) и не приложил никаких усилий, чтобы защитить её от него. Ещё и звонил кому-то в своём кабинете, чтобы «решить всё по-другому».
«Что же это получается? Выходит, Стешкин и Графченко заодно? – сгорая от обиды и разочарования, раздумывала девушка. – А я ведь так ему доверяла! И когда он пригласил встретиться, я же хотела всё рассказать, думала, он выслушает. А он мало того что устроил мне повторную встречу с человеком, который практически бил меня на кафедре, так ещё и приказал меня обыскать, чтобы добыть какой-то злополучный синхронизатор…».
И тут журналистка вспомнила, что спрятала неизвестный прибор в рюкзаке, который передала Дорогину. Она несколько раз глубоко выдохнула, выводя себя из стрессового состояния, и набрала на смартфоне номер Дорогина. Тот ответил практически сразу, и от его голоса, доносившегося из динамика, ей стало даже как-то легче. Артур сказал, что специально не звонил, чтобы «не палить контору» – мол, вдруг она где-то прячется, а телефон от его звонка запиликает. Нику этот ответ даже немного развеселил. Что касается её рюкзака, он в целости и сохранности и дожидается хозяйки на её рабочем месте.
Но один момент заставил её напрячься. С ней срочно хочет пообщаться Громов. И просит, чтобы она пришла как можно скорее.
Холодно. Мокро. Хочется еды, но другой еды. Белой еды, не красной. Когда было много белой еды, хотелось красной, – теперь наоборот. Почему стало мокро и холодно? Было тепло. Злая женщина была злая, но было тепло и была белая еда. Надо тихо. Нельзя громко. Потому что страшно. Раньше было нестрашно и тепло. Теперь страшно и надо тихо. Как снаружи, где красная еда. Спать нельзя. Надо тепло. Надо белой еды. Надо нюхать – белая еда пахнет. Злая женщина пахла. Другие женщины пахнут красной едой. Маленькие и большие. Маленькие мужчины пахнут красной едой, но меньше. Большие мужчины – страшно и надо тихо.
***
До дома Киры они не добрались – едва выехав на Ретклиффскую дорогу, заметили костер в Сведенборг Гарденс, где обычно собирались байкеры из доков. Кира любила появляться в их компании вместе с Тони – она вообще ужасно им гордилась. Не потому, что он был джентльменом – у докеров-коммунистов это заслугой не считалось, – а потому что ездил на байке лучше многих ее товарищей. И Тони (чтобы порадовать ее, конечно, а вовсе не из собственного тщеславия) подъехал к костру на сумасшедшей скорости, заложил красивый вираж и остановил моноциклет между двумя другими, колесо к колесу. Ребята оценили маневр по заслугам.
– Гребаный ёж, это нежидко, Аллен! – расхохотался Боб Кеннеди, фабричный староста и признанный лидер «клуба».
Тони пожал плечами, слезая с байка.
Пятеро молодых коммунистов обсуждали не бесправное положение пролетариата, не подготовку к мировой революции и даже не формирование интербригад из числа прогрессивной лондонской молодежи – нет, они обменивались мнениями о произошедшем на Уайтчепел-роуд. И вовсе не с позиций Коминтерна, а в духе обскурантизма и религиозных предрассудков.
Слово взял Сэм Макклафлин по прозвищу Студент (потому что в самом деле был студентом) – лет ему было не больше, чем Кире.
– Здесь места такие, – чуть не полушепотом заговорил он. – Здесь еще до Потрошителя людей убивали. Про убийцу с Ретклиффской дороги слышали? Он, как Паяльная Лампа, людей убивал целыми семьями. Молотком. Вон в том доме, видите? Его повесили и похоронили на перекрестке, тут недалеко. И тело колом проткнули, чтобы не возвращался. Больше ста лет прошло, кол истлел, и он вернулся.
– Инъекцию, что ли, сделал? – на полном серьезе переспросил Боб, обратившись почему-то к Гарри по прозвищу Харлей.
Лицо Гарри-Харлея просветлело от неожиданной догадки.
– Почем я знаю? Мож, и инъекцию.
Тони не стал говорить, что ревитализацию проводят только по завещанию, за деньги и с согласия родственников. А инъекцию делают еще при жизни, во всяком случае не позже чем через десять минут после биологической смерти, пока массаж сердца может обеспечить движение крови по сосудам. Но никак не через сто с лишним лет.
– Да нет же! – горячо возразил умник Сэм. – Я не об этом! Я об ауре этого места, о том, что здесь теряется ценность человеческой жизни! И призраки из прошлого встают из могил…
– А мож, и Потрошитель… того… инъекцию? – задумался Харлей.
– Да не, это ж не Потрошитель, – сплюнул Пол по прозвищу Кочан. – Гварил же папаша Ли, что эт розовый кролик, а никакой не человек. Он его своими глазами видал!
– Папаша Ли еще не то может увидеть… – рассмеялся Тим Фалер. – Кочан, тебе самому-то не смешно? Ну какой розовый кролик? Клыкастый, что ли?
– Не знаю насчет кролика… – Боб медленно обвел взглядом сидевших у костра. – Мож, и кролик. Но сеструха моя, та наплела, что оно мелкое и розовое. Помните, у старухи Пэм сдохла шавка? Ну которая облезла с ног до головы? Ну мы ржали с нее, как она ходит по-дурацки, а у ней просто суставы стали как шарниры и гнулись во все стороны? Вот сеструха мне и гварит, что оно было такое ж – как шавка Пэм, совсем без шерсти, и будто лапы у этого гнулись не туда.
Кочан зажмурился, а потом встряхнул головой.
– Мерзость…
– А что с той шавкой было? – переспросил Сэм (он, как и Тим, появился в этой компании недавно и шавки не видел).
– Да хрен поймет, – пожал плечами Боб. – Болезнь какая-то. Но ржачно – мы кишки надорвали, как она по улицам рассекала: поц-поц, поц-поц. Будто на карачках. И шустро так!
– Вы гондоны рваные, – сквозь зубы процедила Кира. – Она ж живое вещество! Ей же ж плохо было, а вы ржали, как суслики!
– Ага! – обрадовался Харлей и повернулся к Сэму. – Точно, эта сопля ревела, как ей собачку жалко! Я вспомнил.
– Дык, я и думаю… – Боб замолк на секунду, но потом продолжил: – Етить-колотить, мож, эт та шавка и есь? Ну, вернулась. Что мы ржали с нее.
– Ваще? – Харлей постучал кулаком себе по лбу. – Тож инъекцию сделала?
Ревитализация… Конечно, версию сделанной истлевшему трупу инъекции Боб предлагал лишь на основании суеверий и инстинктивного человеческого страха перед мертвым. Но ревитализация животного – наиболее правдоподобная версия появления Потрошителя. Потрошитель оставляет растерзанные трупы на месте преступления, а младенцев уносит с собой. Возможно, потому, что может унести лишь маленькое тело. Но… мертвые не нуждаются в пище, они едят лишь для удовольствия, их метаболизм устроен иначе. Впрочем, животное после ревитализации может сохранить охотничьи инстинкты.
Кочан передернул плечами и тряхнул головой.
– Ох и мерзость…
– А что? – задумчиво произнес Сэм. – Тоже призрак из прошлого. Я же говорю: это аура. Темное место, оно притягивает убийц и чудовищ…
– От чудо-юдо – лысая шавка старухи Пэм! – фыркнул Харлей.
– Однако людей на клочки она рвет тока так, – заметил Кочан, и его снова передернуло.
– Межу прочим, старуха Пэм здесь жила еще при Потрошителе… – пробормотал Боб. – И, болтают, ноги раздвигать за пару монет не брезгала.
– И потому в собаку ейную Потрошитель вселился? – Харлей явно был настроен скептически.
Они долго еще препирались о Потрошителе, лысых шавках и розовых кроликах, потом покатались все вместе по пустынной в этот час Ретклиффской дороге, а когда вернулись, гулять было поздновато, и Тони просто отвез Киру домой.
Прощаясь, она долго крутила пуговицу на его куртке и поправляла узел платка.
– Вот и как ты на своей такси поедешь? Де ты ее возьмешь?
– Найду, не переживай.
– Я просто… вот думаю… А вдруг это не шавка Пэм, а настоящий Потрошитель? А ты один будешь тут ходить-бродить. Пешком.
– Потрошитель не нападает на взрослых мужчин. Или ты, может, сомневаешься, что я справлюсь с Потрошителем? – Тони спрятал улыбку.
– А с Паяльной Лампой? Твой друган не справился…
Тони поцеловал ее в макушку.
На следующий день, в школе, он ужасно мучился оттого, что не может к ней подойти. И что вокруг нее постоянно так много народа. Ее компания. Раньше его это не волновало. Она говорила, что они довольно часто собираются у кого-то из них. И уверяла его, что он бы там просто умер с тоски. Любопытно, но нечто подобное говорил ему в прошлом году и Марков.
Ему не было до их сборищ никакого дела. Но сегодня все изменилось.
Сегодня ему казалось, что вся его прошлая жизнь уплыла на льдине, отколовшейся от берега. А он успел перепрыгнуть на твердую почву и чувствует себя как никогда уверенно.
Альбину вызвали на физике. Он сидел и не отрываясь смотрел на ее стройную спину в трогательном коричневом платьице с затянутым на талии черным фартуком. Он ловил ее взгляд. Но она была тверда, как кремень. В школе – это была другая Альбина. Высокомерная и презрительная. Она прекрасно играла свою роль и никогда не забывалась. Ни одного взгляда в его сторону. Ни одного слова.
Но когда она возвращалась по проходу мимо его парты, на секунду ему показалось, что она смотрит на него как-то иначе. Не как на пустое место. Или он выдавал желаемое за действительное?
Он едва дождался окончания этого длинного школьного дня.
А когда с нетерпением рванул за угол, то увидел, что она его ждет сама. Это было так радостно, что он опять побоялся в это поверить. Они тут же по привычке зашагали по улице вперед.
– Ну ты даешь! – сказала она ему с уважением. – Папа мне все рассказал.
– Что все? – спросил он как можно спокойнее. – Рассказывать пока нечего.
– Да ладно тебе, нечего. Ты что – каждый день теперь на работу ходить будешь? – и он услышал в ее голосе восхитительное сожаление.
– Нет. Не каждый.
– А у меня тренировки закончились. Лед растаял. И ездить на трамвае больше некуда.
– Ну, можно же просто так ездить. От кольца до кольца… А пойдем в костел? – вдруг предложил он. – Ты когда-нибудь там была?
– Нет. – Она остановилась. – У меня бабушка туда часто ходит. Она полька. Католичка. А меня не берет. Комсомольцам, говорит, нельзя.
– Можно. Я там был.
Перед входом в собор она немного затормозила. Но он взял ее за руку и потянул за собой. И ничего страшного не произошло. Ну, взял. Ну, за руку. И стоило столько времени думать о том, как же это сделать… Даже в детском саду детей строят парами и велят взяться за руки. Почему же к семнадцати годам начинаешь бояться этого прикосновения, как огня? А на самом деле совсем не страшно.
И потомственная Альбинина Божья матерь Женьке в этом деле явно поспособствовала. Потому что помнила его с детства.
А потом он сказал ей, что живет в доме по соседству.
– А это удобно? – спрашивала она его в третий раз, когда он открывал ключом дверь в квартиру.
– Я ж тебе говорю, у меня нет никого. Мама до десяти в библиотеке. Раз уж мы рядом оказались… А мне сегодня в больницу не надо.
В комнате было чисто. Мама перед уходом всегда убирала. Все шкафы в комнате были заполнены книгами. Альбина с интересом огляделась. И с удивлением поняла, что зеркала нигде не видно. А она так любила на себя смотреть в чужие зеркала. В каждом она выглядела как-то иначе. По-новому. Но всегда была хороша.
Женька выдал ей мамины тапки, и в душе у него на мгновение возникло смятение. Не кощунство ли это? Он, вообще, почему-то занервничал. И стал озираться по сторонам, пытаясь представить, как выглядит его дом в ее глазах. И ему понравилось. Он остался стоять, прислонившись спиной к стене, и наблюдал за ее продвижениями по комнате.
Она пошла медленно, как в музее, разглядывая корешки книг и рассматривая вереницу Флориных любимых слоников. И остановилась возле маленькой палехской шкатулки. Повертела в руках. Поднесла почти к самым глазам, разглядывая мелкий рисунок. Поставила на место.
– Чего у тебя интересненького есть? Показывай.
– А ты открой. Может, тебе интересно будет. Там всякие старинные штучки. Мамины.
– А можно? – спросила она. И видно было, что ей это гораздо интересней, чем полки с книгами.
– Говорю же, – кивнул он головой.
– Ух ты! – сказала она с придыханием, вынимая из шкатулки серебряный перстень с камнем. – Красота-то какая! А откуда это у твоей мамы. Фамильное?
– Нет, не совсем. Мама рассказывала: вроде бы бабкина подруга какая-то шкатулку эту здесь хранила. Меня еще не было. У нее соседи воровали. Она из комнаты выйдет куда-нибудь, а соседи сразу к ней лезли. А может быть, ей казалось. Она старенькая уже была. Так свои ценности бабке моей на хранение принесла. Они, кажется, в эвакуации познакомились. А она одинокая была. Умерла, а шкатулка ее здесь и осталась. Мои и узнали, что в ней лежит, только после того, как она умерла, та женщина.
– Камень какой красивый! Никогда такого не видела. А почему твоя мама не носит?
– Она раньше все время носила. Я ее с детства с этим кольцом помню. А потом оно тесновато стало. От возраста.
Альбина повертела кольцо, посмотрела камень на просвет, надела себе на палец и вытянула руку, чтобы посмотреть со стороны. Белоснежной руке ее гранатовый перстень очень шел.
– Красиво? – Она обернулась к Женьке. – Мне идет?
– Камень на твой глаз похож. Темный. – Он хотел сказать «твои глаза», но это показалось ему слишком высокопарным. Она повертела-повертела рукой с кольцом, сняла его и аккуратно положила на место.
– А что еще в этой шкатулке было?
– Такого – ничего. Брошка какая-то. Я не помню – куда-то делась. Еще какая-то ерунда.
– Чаю давай попьем? – сказала она, перемещая зону исследования в район его письменного стола.
– Я сейчас. Тогда воду поставлю. – Невский толкнул спиной дверь и вышел.
Альбина оглядела широкий стол. На Женькиных тетрадках лежала раскрытая книга. «Особенности тактильной чувствительности». Медицинская литература. Она удивленно качнула головой. Сама она, готовясь в медицинский, таких книг не читала. А рядом, в подшитой перепечатке, лежали «Пророчества» Нострадамуса.
Он зашел в комнату бесшумно. И сказал ей:
– Смотри.
– Вот это да! – она восторженно смотрела на него в белом халате и санитарском колпаке.
– Врача вызывали?
– Вызывали, вызывали… – подыграла она. – Садитесь.
– На что жалуетесь, больная? – он сел к столу.
– Сам ты больной… – засмеялась она. – А что тут у тебя за книжка такая медицинская?
– Ааа, очень познавательная книжка. Хочешь, фокус покажу? – И он улыбнулся своей кривоватой улыбочкой и почему-то в этот момент остро напомнил ей Акентьева, собирающегося съесть стакан.
– Какой еще фокус? – недоверчиво спросила она.
– Закатай рукав до локтя и положи руку на стол. – И наткнувшись на ее упрямый взгляд, улыбнулся по-человечески. – Ты чего? Боишься? Больно не будет. Обещаю.
– Кровь из вены, надеюсь, тебя брать не научили на мою голову? – мрачно пошутила она, однако белый кружевной манжет расстегнула и рукав своего коричневого платья закатала. – Точно не больно?
– Абсолютно. Только надо будет глаза закрыть. И не подглядывать. – И она, секунду поколебавшись, решила ему поверить. Людям в белых халатах она привыкла доверять с детства.
– Когда я дойду вот сюда, – он коснулся пальцем ямочки локтевого сгиба, – ты скажешь стоп.
– Ну, а смысл? – спросила она, не понимая.
– Узнаешь. Закрывай.
Ей было ужасно щекотно. А он продвигался по ее руке медленно, как муравей.
– Стоп, – сказала она и открыла глаза. Его рука не дошла до локтя сантиметров пять. – Как это? – спросила она капризно. – Еще раз давай.
– Давай. – Глаза у него смеялись.
– Стоп. – И опять она поторопилась.
– Можешь не пытаться, – сказал он. – Это у всех так. Аномалия локтевого нерва.
– Как вы мне нравитесь, доктор, – сказала она с искренним восхищением, опуская рукав и застегивая манжет. Он, и вправду, ей в этот момент нравился.
– Чайник вскипел, наверное. Пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу.
На кухне он с каким-то непонятным ему самому трепетом подвел ее к своему любимому окну и сказал:
– А из нашего окна площадь Красная видна.
Она долго вглядывалась в таинственную глубину собора. А потом ответила ему шепотом:
– А из нашего окошка только улица немножко.
А когда она ушла, он взял, да и докурил разом все оставшиеся сигареты «Друг». А пустую пачку смял в руке. Зачем ему друг с собачьей мордой? У него теперь все было по-настоящему.
Они шли по аллее Каменного острова.
– Красиво тут, – Матвей кивнул на особняк за ажурным забором. – И тихо. Будто и не в мегаполисе, а заповеднике каком. Как твои дела? Куда поступать решила?
– Хотела в финансово-экономический, но теперь уже не знаю, – Лика вздохнула. – Так много всего произошло, что теперь сомневаюсь. А ты куда?
– МГИМО, – Матвей стукнул себя в грудь. – Зря, что ли, три языка учил.
– Везёт. Ты знаешь, чего хочешь. Мне бы так.
– У тебя что-то случилось?
– Скажи, почему ты на аватарке… не такой, как в жизни. В смысле, у тебя на страничке фото старое. Ну, ты понимаешь, о чём…
– Об этом? – Матвей выпятил нижнюю губу и засмеялся. – Да, знаешь, как-то всё руки не доходили поменять. И потом, я столько лет жил с этим прикусом, что как-то привык. Знаешь, все эти скобки, брекеты, походы к дантисту каждые полгода, а то и чаще.
– Догадываюсь. Я вон тоже с линзами всю жизнь. Утром надеть, вечером снять, в специальный раствор положить.
– Человек ко всему привыкает. Даже к тому, что дразнят.
– Ты поэтому борьбой стал заниматься, чтобы обидчикам бац-бац?
– Нет, – Матвей остановился и повернулся к Лике. – То есть, сначала да, именно поэтому. В новой школе, куда я перевёлся в Москве, был один придурок, проходу мне не давал. Я же такой избалованный рос, непуганый, можно сказать. Меня раньше-то не дразнили из-за зубов, ни в садике, ни в школе. А тут просто ужас, что началось. Он меня передразнивал, всякие прозвища обидные придумывал. Я терпел, терпел, потом, когда уже весь класс стал смеяться, начал драться. Но оказалось, что мой противник владеет приёмами, а я нет. Я же тихий всегда был, такой безобидный малёк.
Матвей и сам не понял, зачем стал рассказывать ей не самые приятные воспоминания детства. Так долго ждал этой встречи и тут же стал жаловаться. Он досадливо скривился. Ещё решит, что он нытик. А ему хотелось быть в её глазах… Кем? Девочка, которой он рассказывал прочитанные книги, которая шла рядом, разбрасывая ногами цветастые осенние листья, стала совсем взрослой. Воспоминание об этих прогулках часто согревало его сердце, когда на душе было совсем пакостно. Он и не надеялся увидеть её. Хотя от Москвы до Петербурга не сотни километров, но он же понимал, что у неё наверняка теперь своя интересная новая жизнь.
– Ты был весёлый, – Лика взяла его за руку, чем прервала воспоминания. – Я до сих пор помню, как ты меня смешил, когда мы гуляли по парку. Истории всякие рассказывал. Жалко, что ты уехал.
Её неожиданно прохладная в этот солнечный день рука лежала в его ладони так, словно именно там ей и место. Внезапно стало душно, пот тоненькой струйкой потёк по спине между лопаток.
– Крутые у тебя часы, Лика, – обратил внимание Матвей, просто чтобы отвлечься от глупых мыслей. – На компас похожи. Военные?
Пока она соображала, что ответить, Матвей остановился и повернулся к ней лицом. Она увидела тёмно-русую прядь, упавшую ему на глаза, в которых отразилось солнце. Почему она никогда не замечала, какие красивые у Моти глаза? Цвета гречишного мёда.
Матвей вздохнул, будто собираясь с духом.
– Я спросить хотел… Можно? А у тебя есть кто-нибудь? Встречаешься с кем-то, имею в виду?
Вопрос бросил её в краску, даже уши порозовели.
– Ты имеешь в виду парня? Не-а. Как-то не случилось. Ходила, правда, тут с одним в кино. Но он такой зануда оказался. Всё про компьютерные игры говорил. Ну, я как бы люблю иногда поиграть, но не так, чтобы сутками напролёт. Да и вообще глупость такая – все эти свидания. Мне вон Настиных страданий хватает. Хватало, вернее.
– А что случилось? Вы поссорились? Вы же такие подружки не разлей вода.
Лика отпустила его руку и пошла вперёд, шаркая ногами по асфальту. Как это объяснить человеку, да ещё и парню, что тебя предали? Нет, не предали, а просто использовали. А потом, как польза исчезла, взяли и отказались, словно от устаревшего айфона? Матвей догнал её и молча пошёл рядом.
– Смотри, а тут похоже на парк, где мы гуляли. Я всё пытался тебя развеселить, смешной такой.
– И вовсе ты не был смешным, – Лика остановилась, внимательно осматривая дом за оградой. Номера на фасаде не было видно. – Давай подойдём ближе, хочу дом получше рассмотреть, – она перебежала дорогу.
Матвей последовал за ней и несколько недоумённо смотрел, как она пристально изучает здание.
– Такое впечатление, что ты что-то ищешь, – предположил он. – Ты каждый дом рассматриваешь, словно жила тут раньше и забыла где.
Лика вздохнула.
– Да брось. Просто дома красивые. Тут раньше дачи были всяких учёных и вельмож.
– Ну так и сейчас тоже дачи вельмож. Только уже других. Что происходит, Лика? Ты кого-то боишься?
– С чего ты взял?
– Ты оглядываешься всё время и шарахаешься от людей. – Лика недоумённо выкатила глаза. – Да-да, я заметил. Там машина проезжала, так ты за меня спряталась. Может, всё же расскажешь?
Она нервно хохотнула, стараясь перевести всё в шутку. Но Матвей смотрел так серьёзно, что ей захотелось довериться ему. И она почти решилась, но внезапно подумала, а вдруг его испугает эта её, скажем так, особая особенность? Ей нужна отсрочка. Не готова она пока к откровениям.
– Хорошо, я тебе расскажу. Только чуть позже, ладно? А сейчас мне надо найти один дом. Он где-то тут находится. Я была тут шесть лет назад и точно не помню. Адрес есть, но он какой-то неправильный. Вот, смотри.
Матвей взял бумажку в руки и включил смартфон. Забил в поиске адрес.
– Действительно, такого дома нет. А как он выглядел, помнишь?
Лика покачала головой
– Смутно. Мне было десять лет. Помню, что был он такой весь с выступами и деревянный. Крыльцо высокое, с балясинами.
– За шесть лет его могли снести и построить дворец или даже жилой комплекс. Смотри, какие тут дома сейчас.
Лика вздохнула. Она и сама это понимала. Но так хотелось верить, что ей удастся хоть что-то выяснить. Матвей посмотрел на её расстроенное лицо и крепко взял за руку.
– Так. Сейчас прочешем этот твой остров. Все улицы. Он же не очень большой. Может, ты хоть место вспомнишь. А потом в кино. Как тебе такой план?
Лика облегчённо улыбнулась. Всё-таки хорошо, когда есть кто-то, кто возьмёт и примет решение. Они пошли по аллее, сверяя дома с теми, что значились на карте.
– Видишь, тут нет дома номер восемь дробь два. Я уже и гуглила и карты разные смотрела. Как сквозь землю провалился.
– Мы все дома на Боковой просмотрели. Ты уверена, что не узнала дом? – Лика уверенно кивнула. – Ну тогда пойдём куда глаза глядят. Знаешь, иногда у человека включается подсознание, и ноги сами ведут его в нужном направлении. Давай, ты закроешь глаза, а поведу тебя за руку и, может, тебя озарит, – Матвей сделал патетический жест рукой.
Лика громко засмеялась. Человек в синей бейсболке на той стороне улицы неодобрительно посмотрел в их сторону. Но Лика даже внимания не обратила. Ей давно не было так легко разговаривать с парнем. В основном с ними приходилось держать ухо востро, чтобы не нарваться на неприятности или, ещё хуже – насмешки. Она повернулась вокруг своей оси несколько раз и закрыла глаза.
– Веди. Посмотрим, что получится.
Матвей шёл рядом, поддерживая её за локоть, и негромко командовал:
– Тут поребрик. Тут лужа. Прыгай. Тумба. Обходи.
Лика послушно прыгала и обходила, но услышав еле сдерживаемое хихиканье Матвея, раскрыла глаза и обернулась. Ни луж, ни тумб на аллее не наблюдалось.
– Ах ты, обманщик! – притворно возмутилась она и шлёпнула его по плечу.
– Ай, меня бить нельзя. Ты нанесёшь непоправимый урон отечественному спорту.
Лика громко фыркнула и крутанулась вокруг себя. Дядька в синей бейсболке, только что нацелившийся на них фотокамерой, сделал вид, что снимает чей-то старинный особняк. Лика замерла. Схватила Матвея под руку и потащила дальше.
– Ты чего? – Матвей почувствовал её напряжение.
– Тот, в бейсболке, нас фоткал, – сказал Лика, таща за собой парня.
Матвей оглянулся.
– Нет никакого дядьки, Лик.
Она обернулась. Да, улица была пуста. Где-то в начале её шли мужчина и женщина. Но не показалось же ей? Или у неё уже паранойя развивается.
– Ну, и пусть бы сделал фото. Может, он фотограф. Увидел красивую девушку, решил сделать снимок. Будешь потом на выставке висеть.
– Красивую? – Лика выгнула брови и уже хотела высказаться насчёт неуместных комплиментов. Но Матвей смотрел так серьёзно, что у неё язык прилип к нёбу. Она неожиданно смутилась. Ну, пусть считает её красивой. Ей не жалко. И тут она увидела дом. Он прятался среди деревьев на той стороне длинного канала. – Смотри! Кажется, я видела этот дом раньше. Надо подойти ближе.
Они свернули налево, на Берёзовую аллею, дошли до мостка, перешли его и двинулись по направлению к дому.
– Этот он? – Матвей скептически рассматривал, обнесённое забором и застроенное лесами здание. – Похоже, его реставрируют.
Лика рассматривала дом, на самом деле пытаясь восстановить в памяти детские воспоминания. Этот дом, напоминающий сказочный терем она точно видела в день посещения профессора.
– Мама заблудилась тогда, позвонила, ей сказали ориентир – дом, похожий на избушку.
Матвей изучал карту.
– Точно! Смотри, адрес этого дома Полевая аллея, восемь. Мама твоя просто могла ошибиться. Боковая-Полевая…
– Значит, дом восемь дробь три где-то рядом? Но я ничего не вижу.
Матвей уверенно пошёл обходить дом вдоль канала. Там густо росли кусты, но они пробирались и, наконец, заметили крышу, сквозь листву.
– Смотри, – шёпотом сказал Лика. – Кажется, это он.
– Не похоже, что тут кто-то живёт, – Матвей скептически скривился.
Да, дом совсем не походил на жилой. Хлипкий деревянный заборчик совсем покосился, на крыше видна была осыпавшаяся черепица.
– Всё равно, давай подойдём ближе. Надо же убедиться.
Матвей наклонил заборчик, они перелезли через него, обогнули дом и вышли к фасаду, который смотрел на небольшой пруд. Высокое крыльцо с балясинами, тёмные окна без занавесок. Похоже, тут и правда никто не живёт. Лика потрогала перила крыльца. Под ногами что-то звякнуло. Металлическая прямоугольная табличка с погнутыми краями, словно кто-то отдирал её от стены. «Проф. Стропалецкий А.Ф.»
– Нашла, – прошептала Лика одними губами. Она почти не надеялась. Толку с этой находки, правда, было немного. Профессора тут нет. И где искать, непонятно.
Она взбежала на крыльцо и дёрнула ручку двери.
– Может, не стоит, – пожал голос Матвей. – Всё же частная собственность.
– Мы же не воруем, просто посмотрим. Мне просто очень надо. Очень-очень!
Матвей смиренно вздохнул и поднялся к ней.
– Отойди, – скомандовал он и приподнял дверь. Чуть пошевелил её туда-сюда и резко дёрнул. Замок вышел из пазов, и дверь открылась.
– Ты прирождённый взломщик, – Лика еле сдержалась, чтобы не чмокнуть его в щёку, но вовремя одёрнула себя.
-… и если мы присмотримся, мы увидим за этими трагическими событиями грязную инопланетную лапу…»
Риан фыркнул и медленно сполз с кровати.
Грязная. Инопланетная. Лапа.
Лучше и не скажешь.
Конечно, Альенде ему заказали. Теперь ясно, как день. Да и тогда было, в общем, понятно. Кто — отдельный вопрос. Риан сходу смог бы назвать пяток имен, которым выгодна была война за наследство и раскол на Луне. А война стопудово случилась бы — останься в живых какие-то признанные авторитеты. Скорее всего, в ходе грызни единая организация развалилась бы на части. Так всегда бывает. И те, кто хотел, получили бы доступ к Луне и ее рынкам.
Но не срослось. Ровно потому что все авторитеты, способные взять власть, полегли в один момент. Ну ладно, не совсем в один, некоторые полегли на пару деньков позднее и при других обстоятельствах. По правде говоря, в особняке Альенде все только началось. Ну а с сошками помельче… Тут Риан всегда был как рыба в воде. Отлично видел, на кого надавить посильнее, кому дать больше власти или денег. А кого и прихлопнуть, не дожидаясь. Когда не осталось никого, кровно связанного с кланом, занять их место стало легко. Особенно учитывая, что именно случилось с Альенде. Конечно, в историю тут вошел Виктор, чего и хотел, но кому надо — те в курсе. И не отсвечивают.
Хотя паразит-убийца самоуничтожился вместе с домашней системой особняка. Но как раз этого никто и не знает.
Слегка пошатываясь, Риан побрел в ванную.
Журналюги в историю Виктора впились, как клещи в собаку. Вытащили на свет такое, о чем тот и сам, поди, не знал. Целый месяц всеобщего интереса, даже на федеральных инопланетных каналах. Потом еще какая-то хуйня случилась, конечно, и интерес пошел на спад. Но поначалу было громко. Расследование прекратили через четыре месяца, и дело закрыли. Типа, виновные установлены, привлечь к ответственности не представляется возможным. Хотя, по правде сказать, нестыкухи в картине были. Ну да к тому моменту уже всем было все понятно. Непонятливых как-то не нашлось.
И вот теперь, здрасьте, нафиг, Ларраньяга.
В существование наемных убийц-одиночек Риан не верил. Все нормальные ребятишки такого плана постоянно работают на кого-то – по ту сторону закона или по эту. Разница только в названиях и в том, откуда приходят бабки. Типа независимые наемничьи агентства на практике всегда связаны или с синдикатами, или с правительством, и без приказа или разрешения и задницу не почешут.
В совпадения Риан не верил тоже. Как и в чудеса, добрых фей, сказки про любовь и прочий гуманизм. Он знал, как все работает, и знал, что он прав.
Сразу возникало столько вопросов.
От которых сейчас хотелось блевать.
В ванной ему стало еще хуже. Белое и жемчужное стекло царапало глазные яблоки одним своим блеском. Свет хитро запрятанных точечных светильников заколачивал в зрачки гвозди. Цепляясь за перила, он взобрался по лестнице и сунул голову в прозрачную, наполненную прохладной водой ванну.
— Топиться собрался? — спросил Винни.
Риан поболтал головой в воде. Вынырнул. Тяжело сполз по стеклянным ступеням и уселся, прислонившись головой к перилам. Вода с волос и морды лилась ручьями, впитываясь в ковер у подножия. Белый.
— Я, блядь, что, забыл сказать этому долбоебу, что хочу черную ванну?
Винс понимающе усмехнулся.
— Пиздец, — уныло пожаловался ему Риан. – И воды теперь полные штаны.
По хребту за пояс продолжал течь прохладный ручеек.
— Я тебе давно говорил – с кожаными штанами пора завязывать.
— Ты мне много чего говорил…
Мокрый шелк отвратительно лип к телу. Риан подергал шнуровку на манжете. Намокший узел сидел плотно. Тогда он вынул нож и поддел неподатливый шнур. Тот лопнул, но остался плотно сидеть в дырках. Риан принялся выковыривать его кончиком лезвия. На ковер сыпалась черная перхоть.
— У тебя был кто-нибудь? – спросил он Винни. – Ну так, чтоб по серьезу?
— Сам знаешь, что нет. А почему интересуешься?
Риан осклабился.
— Да вот, блядь, задумался об отношениях. Прикидываю, может к Лионсе подкатить? Почти семья…
— Ты этого не сделаешь. — От голоса Винни по шкуре побежал холодок. Риан поежился, но продолжил с ухмылкой срезать с себя рукав.
— Типа, слишком хороша для такого ушлепка? Или как?
Винс улыбнулся грустно.
— Это ведь я помогал закапывать Лусиану. Ты забыл.
Лусиана…
Риан прикрыл глаза.
Ничего он не забыл. После нее было много безымянных, но ее он помнил отлично.
Она была шлюха, как и остальные. Кто-то говорил — старая шлюха. Ей и вправду было уже под сраку лет, хотя держалась она неплохо. Работала на себя, значит, сама выбирала клиентов. Изрядно башляла за такое право. Кроме торговли пиздой она, кажется, еще и стригла или что-то в этом роде.
Риан с ума по ней сходил.
К ней и поперся с деньгами. Хотя мог бесплатно любую из папашиного подвала. Ему самому тогда было… сколько? Сам он думал, что шестнадцать. А теперь выходит — десять? Ну, может, это что-то и объясняет.
На занавесках вокруг кровати скалились разноцветные черепа Санта Муэрте. По меркам Параисо Лусиана жила хорошо. Он помнил трехмерные картинки на стенах, обереги из бус и костей и вентилятор на белом, почти не засиженном мухами потолке. Налитые длинные груди под черной сеткой и мягкий живот, лежавший на тяжелых бедрах. Лица не помнил — только вишнево-красные татуированные губы и желтые оскаленные зубы за ними.
Он хотел ее до бешеных барабанов в башке. Но хуй так и остался мягким у нее во рту, как она ни старалась.
— Кажется, наша птичка сдохла, чико, — сказала язвительная старая шлюха Лусиана.
Она нихрена не знала о нем. Иначе б поостереглась.
Он сходу сломал ей нос и выбил два зуба. Она отбивалась, и пришлось схватиться за нож. Лезвие рассекло щеку до самых зубов.
Тут-то птичка ожила…
Когда он кончил, потолок был красным.
Подъехавший по звонку Винни помог вынести три небольшие сумки.
Лусиану никто никогда не искал.
А Риан тогда понял, что с сексом в его жизни будут некоторые проблемы.
— Сам понимаешь, ты не тот парень, какого можно пожелать любимой сестре.
Риан вяло отмахнулся от Винса и принялся за второй рукав.
— Да. Долгие отношения — это не про меня.
Остатки рубашки он стащил через голову. Побрел к зеркальной стене. Сейчас собственное отражение вызывало только глухую тоску. Мелкий слизняк с синюшной рожей и перекореженной шрамами шкурой на предплечьях. Он разнес бы к чертям зеркало, да оно, как и все стекло в квартире, было пуленепробиваемым.
— Ты ведь не про Лионсу хотел поговорить, — проницательно заметил Винни.
Опершись ладонями на зеркало, Риан оскалил зубы собственному отражению. Мелкие обезьяньи зубы.
— Нет. Не про Лионсу.
Поговорить про отношения. Такой надобности еще ни разу не было. Собственно, как и отношений. Он и слов-то не знал, которыми это делают.
Да и было бы о чем еще говорить.
Что ж так херово-то?
Паленый вискарь. Вот по-любому. Никому нельзя верить.
Волоча ноги, он потащился в спальню. К бутылкам.
— Да тебя, друг мой, просто в дрисню распидарасило, — тонко подметил Винс.
Риан закатился хриплым хохотом.
Вечером обходя левады с лошадьми, Нине пришла в голову мысль, что зря она оставила Алёну в доме без присмотра. Совершенно неизвестно, что с ней делали раньше и что у неё на уме. А вдруг она сама захочет похитить Миру? Втереться в доверие и похитить? Ведь это так просто!
Платон пытался её успокоить, говоря, что Алёна не опасна, раз уж сразу дала ему доступ и согласилась сотрудничать, да и от лежащего в мансарде Сэма никуда не денется. «Они друзья», — говорил он, — «и не станет Алёна его бросать одного, а ему прямым приказом запрещено уходить из мансарды…»
Но всё-таки Нина волновалась и не смогла заснуть до утра – и собралась лететь в город уже в восемь часов. Платон не отпустил её, говоря, что надо хоть немного доверять Родиону и что он присмотрит за девочкой и что надо подождать хотя бы до трёх часов пополудни, если уж не дотерпеть до завтрашнего дня. Нина честно подождала до часа дня, пытаясь не думать о том, как там Алёна и что у неё на уме на самом деле, но потом не выдержала и приказала Хельги приготовить флайер для полёта в город. Платон пытался её отговорить, но она занервничала ещё больше и чуть не сорвалась на крик, и потому он молча помог собраться ей и переоделся в городской костюм сам.
— Ты же не хотел лететь… — Нина пыталась оставить его дома, но на её удивление Платон твёрдо заявил, что полетит вместе с ней.
***
В город Нина с Платоном и Хельги прилетела в четверть третьего.
Когда она вошла в дом, то от потрясения не смогла даже поздороваться, так как вышедшая её навстречу Алёна была в светлом джинсовом подростковом комбинезоне с розовыми наклейками и в розовой футболке, в ярко-розовых кроссовках с зелёными шнурками, с розовыми прядями на заколках в чуть подвитых волосах, с ярко-розовыми ногтями, с такой же помадой на губах и почти сиреневыми тенями вокруг глаз. На полу у стены лежал подростковый ярко-розовый рюкзачок с наклейками. Нина чуть не упала от скачка давления, но Хельги её удержал, а девочка рассмеялась:
— Здравствуйте! Я вас позже ждала… мне правда это идёт? Это мне Эстер подобрала в секонд-хенде, она сказала, что если я из Новой Москвы, то и должна быть одета как ново-москвичка… доставка дроном… мы правильно сделали?
— Она знает? — спросила потрясенная Нина, — Алёна, в деревнях так не одеваются… надо поскромнее… и в юбке. Ты же в деревне жить будешь! И надо одеться так, чтобы тебя приняли… а не отпугивать.
— Кто я такая? — внезапно посерьёзнела Алиса. — Знает. Я дочь Вашей подруги, только что закончившая школу. Тётя Нина, Вы мои файлы хоть просмотрели? Как я училась в школе, как одевалась, какие друзья-подружки были? Я прилетела из мегаполиса, там все так одеваются… так ведь по легенде. У меня с собой и на мне должны быть именно такие вещи, а уж в деревне я через пару дней сменю костюм и уберу косметику. Я горожанка и коров никогда не видела… и на самом деле это так… но готова узнать о них всё. Я мажорка и мамина дочка, одетая по последнему писку моды, мне никто и никогда не отказывал, мне всё позволено, и я брала от жизни всё… пока мамочка не отправила меня сюда со своим братом после побега папочки. Почти без денег и без киборга даже… вот я такая. Моя линия поведения соответствует моей легенде. Извините, что напугала… я просто не подумала, что Вы не в курсе.
Платон усмехнулся:
— Предупреждать же надо… знала ведь, что мы прилетели, могла бы Кузю на крыльцо отправить… или мне бы скинула своё голо. Не было бы такого шока… учитывать состояние здоровья людей надо в первую очередь.
— Алёна, может быть, хотя бы не столько яркости? И… сотри помаду, тебе если и нужна косметика, то минимально… или купи помаду посветлее, если без неё никак… — отошедшая от шока Нина запила поданную Платоном таблетку, поздоровалась с Раджем и объяснила: — Сейчас тебе не следует так привлекать к себе внимание… здесь девушкам краситься допустимо, но… чуть-чуть. И смени футболку на рубашку поспокойнее цветом, пожалуйста. Так пятилетние девочки одеваются… а тебе почти семнадцать!
— Хорошо, сейчас сделаю, — согласилась Алёна и прошла в ванную.
А Нина устало опустилась на стул на кухне, отправила Фреда кормить Сэма, попросив Хельги подняться и его поохранять, так как Сэм всё-таки «семёрка», а затем набрала номер Голубы и попросила принять на лето гостью. Голуба выслушала Нину спокойно и попросила показать ей девочку.
Алёна подошла уже через пару минут, но так, что у Нины чуть не случился второй приступ – вместо ярко-розовой косметики появилась розовая же жевательная резинка. Нине показалось, что Алёна явно переигрывала, не думая о том, что такой гостье могут отказать, но Платон чуть слышно её заверил, что образ Алёны вписывается в её легенду, ведь по ней мать Алёны — специалист по современному искусству и моде и дочь в выборе одежды не ограничивает.
— Я ещё и танцевать умею, — заявила девушка и начала дёргаться под включенную Кузей ритмичную музыку.
— Была бы ты моей дочерью, я бы тоже постаралась тебя отправить куда-нибудь подальше, — пробормотала ей Нина и снова обратилась к Голубе:
— Примете на пару недель?.. а лучше на всё лето. Я опасаюсь, что с современным подростком сама не справлюсь… а у Миры как раз каникулы. Может быть, деревня её перевоспитает… ведь она и травы настоящей не видела, и коров с овцами никогда не встречала… — глядя на изумление Голубы, поспешно добавила, пока Голуба не ответила отказом: — А пока приглашаю всю вашу семью на Купальские праздники на наши острова. Будет веселье, костёр, венки, лодки… и палатки на островках для желающих. Алёна сможет стать подружкой Мире, а Мира её научит… чему-нибудь… хоть на две недели…
— Хорошо, — решилась Голуба, — я приму девочку на две недели, а там посмотрим на её поведение. У Миры в комнате поставим ещё одну кровать, разместим.
— Спасибо! Через пару часов мы прилетим, — Нина отключилась, пока подруга не передумала, и повернулась к Алисе:
— Что это было? Я понимаю, что молодежную музыку ты вроде как должна знать… и современные субкультуры тоже… но разве необходимо так дёргаться? Ведь тебя могут выставить из деревни через день!
Из мастерской вышла Эстер и остановилась в дверях:
— Добрый день… Родион мне сказал, что Алёна киборг… я никому не скажу. Но ведь ей надо внедриться правдоподобно, а для этого надо уметь одеваться, говорить и двигаться, как это делают городские школьницы. Ту одежду, что купил Платон, Алёна возьмёт с собой в чемодане и будет носить там, а эту как будто Алёна привезла с собой, что-то она наденет на себя, а что-то понесёт в рюкзачке.
— Логично… хорошо, Алёна, собирайся и полетим. По магазинам пройдёмся в следующий раз… или выпишешь что-нибудь с доставкой дроном. На твоей карточке двести тридцать два галакта, на первое время хватит. Сэм как?
— Почти поправился. Но без приказа сойти вниз не может.
Нина поднялась в мансарду и лежащий до этого киборг плавно поднялся при её появлении:
— Система к работе готова.
— Система-система… а сам-то как? Ладно, спускайся, накормлю и полетим.
Пока она поднималась наверх и спускалась с Сэмом вниз, Платон заказал с доставкой плюшевого кота для Сэма, потом просмотрел объявления и кому-то начал звонить. Уже через четверть часа к калитке подошёл мужчина лет сорока в кожаной куртке и спросил Платона.
Платон вышел в сопровождении Хельги, быстро о чём-то переговорил с пришедшим, проводил его и уже через пару минут он рассматривал небольшой трёхместный спортивный кобайк, который мужчина поставил от калитки к песочнице.
— Сэм полетит прямо к зимовке, — пояснил Платон изумлённой Нине, — в деревне ему светиться пока не стоит, машинка хорошая, прочная, в случае чего… девчонок вывезет. Деньги есть… не переживай, всё нормально. Причём полетит завтра после полудня. Сегодня пусть полежит. Я ему уже дал координаты… и сообщил Змею.
— Хорошо, я думаю, ты лучше знаешь, в каком он состоянии, — согласилась Нина, — сейчас пообедаем и отправимся.
***
В деревню прилетели почти в половине шестого. На берегу озера их уже ждали женщины во главе с Дарёной Карповной. Но поскольку Мира жила в доме самого старшего брата, то первой подошла к Нине его жена Голуба. Нина вышла из флайера первой, следом почти одновременно вышли Хельги и Платон. Последней с заднего сиденья выбралась Алёна и подошла к Нине.
— Добрый вечер! Знакомьтесь… — Нина обернулась к девушке и подвела к Голубе, — это Алёна. Выглядит, конечно, вызывающе… но здесь она сможет… перевоспитаться, так скажем. Алёна, это Голуба…
— Вечер добрый! Вот не ждали гостей… но отказывать не будем, если Алёна будет себя вести прилично. Девочка, можешь звать меня тётя Голуба, а это Дарёна Карповна, мама наших мужей и Миры. Проходи в дом, Искра тебя проводит. Зима, возьми её чемодан и рюкзак, пожалуйста, и отнеси в комнату Миры. И сообщи Лютому для Миры о гостье, пусть уже возвращаются.
Алёна коротко поздоровалась и пошла за Искрой, а Голуба устало пояснила:
— Прилетела сестра Драгана Данка с Любице и Деяном. А с ними бабушка Змея с двумя киборгами, Mary Анной и DEX Ярой… Мира с Лютым улетели в гости ещё утром, вот-вот должны вернуться. Там все свои, беспокоиться не о чем…
При этих словах Нину передёрнуло, словно от холода, но она постаралась не выдать волнения. «Все свои…» — какие бы ни были эти «свои», а бдительность должна быть прежде всего. И… почему Зарина Баженовна не сообщила ей о прилёте? То ли она не захотела её беспокоить, то ли… сама Нина была настолько невнимательна, что пропустила сообщение? Всё-таки секретарь нужен… почты много, а разбирать письма часто нет времени. Она почти не слушала Голубу и остальных женщин, не сомневаясь, что Хельги и Платон ведут запись и будет возможность посмотреть всё снова.
— Странно, что Зарина Баженовна ничего мне не сообщила о прилёте, — чуть слышно пробормотала Нина, — я думала, она прилетит позже и сразу в мой дом…
— Им есть, о чем поговорить с Драганом, — рассмеялась Голуба, — ведь Любице осенью будет восемнадцать… и надо думать о будущем. К тебе мы все прилетим на Купалу, как и звала. Проходи в дом на чай. Вместе со своими… не переживай так, всё будет хорошо. Девочка слишком городская, и ей надо привыкнуть к нашим обычаям. Пока ждём Миру с Лютым, Искра покажет Алёне деревню.
После чаепития в доме Голубы Нина с Платоном и Хельги полетела домой, чувствуя себя совершенно разбитой. «Алёна совершенно не готова к такой жизни» — думала она, — «надо было всё-таки подождать пару дней… как-то там Сэм… без неё… не сорвался бы…». От таких мыслей разболелась голова и Платон предложил зайти к Змею в зимовку и спросить его совета.
Змей выслушал её – и предложил слетать за Сэмом прямо сейчас, не откладывая на завтра. Нина позвонила домой, спросила Раджа о состоянии Сэма, выслушала его ответ («Всё в норме, долететь до зимовки сможет, но лучше утром»), попросила показать парня – и приказала Сэму прописать Змея с третьим уровнем, а в восемь утра встать, одеться, сесть на кобайк и лететь к зимовке. Змей пообещал встретить Сэма и заверил Нину, что всё будет нормально – и она спокойно полетела домой.
***
Уже дома Нина вспомнила, что не остановилась на Домашнем острове и не поговорила с Авиэлем насчёт должности секретаря, и сказала об этом Платону.
— Тебе нужен секретарь? – и Нине послышалась насмешка в голосе мужа, но он серьёзно и спокойно ответил на свой же вопрос: — Конечно, нужен. Родная моя, завтра же он у тебя будет. Но сначала надо приготовить для него комнату. Утром я попрошу Моржа сделать это, а завтра вечером в неё поселится Авиэль.
— Спасибо, родной… ты просто сокровище! И что бы я без тебя делала?
— Ничего, — рассмеялся Платон, — пойдём ужинать и спать, ты устала.
После ужина Платон пригласил в гостиную квартиры Нины Моржа и объяснил ему, что нужна комната для Авиэля, который будет личным секретарём Нины и попросил освободить от проживающих киборгов кабинет, находящийся рядом с дверью в квартиру Нины и Платона. Управдом спокойно его выслушал и пообещал к вечеру следующего дня всё сделать. После ухода Моржа Платон позвонил Авиэлю – и «озерной эльф» чуть не запрыгал на месте от радости, ведь на Славном острове будет, с кем поговорить о кошках.