Арабелла бездумно смотрела в сине-зеленые волны, стоя на шкафуте величественного «Санто-Доминго», который принадлежал ее странному спасителю. Дон Мигель де Эспиноса — так он изволил представиться ей…
– Вам уже лучше, миссис Блад?
Услышав голос дона Мигеля, молодая женщина обернулась: испанец стоял в нескольких шагах от нее.
– Гораздо лучше. У вас прекрасный врач, дон Мигель, – учтиво ответила она.
– К вам вернулись еще какие-либо воспоминания?
– О том, что было до моего путешествия – нет. Я хорошо помню детство, менее четко – как жила с дядей на Барбадосе. Но Ямайка? И как я оказалась на том корабле? Вы утверждаете, что мы знакомы, более того, что мой супруг – губернатор Ямайки. Увы, здесь мне нечего вам сказать.
Де Эспиноса, сдвинув черные брови, пытливо вглядывался в ее лицо. Арабелла отвечала ему спокойным, ясным взглядом.
– Так значит, ничего из того, что произошло за последний год? И это еще по меньшей мере…
Арабелла покачала головой. Когда она очнулась во второй раз, уже на «Санто-Доминго», над ней склонялся немолодой мужчина с живыми темными глазами. Это был врач, сеньор Рамиро. Кроме него в каюте присутствовал дон Мигель де Эспиноса. Он не поверил, что Арабелла не узнаёт его. Однако сеньор Рамиро сказал на вполне сносном английском, что слышал о подобных случаях, и иногда память внезапно возвращается к человеку, Господь милостив. Дон Мигель едко заметил, что милость Господня не распространяется на еретиков, и покинул каюту.
Прошло больше недели. В первые дни, выплывая из полузабытья, Арабелла еще несколько раз видела стоящего рядом с ее изголовьем дона Мигеля в его неизменном черном с серебром камзоле и вздрагивала неизвестно почему. Немного оправившись, она не оставляла попыток мысленно восстановить утраченную часть своей жизни. Но все было напрасно. Призрачные образы из снов таяли за миг до ее пробуждения.
Хоть де Эспиноса и заявил, что она его пленница, обращались с ней хорошо. Сам он, убедившись, что Арабелла вне опасности, казалось, потерял к ней интерес. Вплоть до сегодняшнего дня, когда она впервые вышла из отведенной ей каюты. Именно сегодня врач сказал, что ей предоставлена полная свобода передвижений – насколько это было возможно на военном корабле. То, что корабль военный, она поняла, едва ступив на палубу. Откуда-то она знала это…
– Могу ли я узнать, как вы намерены поступить со мной?
Дон Мигель молчал, о чем-то размышляя.
…Увидев налетевший на рифы бриг, он принял решение отправить на корабль две шлюпки и под воздействием внезапного порыва присоединился к матросам. Теперь он был уверен, что это наитие было ниспослало ему свыше.
Изумлению де Эспиносы не было предела, когда он обнаружил на бриге мисс Бишоп, – ту самую самоуверенную еретичку-англичанку, которую в сентябре прошлого года он имел сомнительное удовольствие подобрать с потопленного им же английского фрегата. Вернее – миссис Блад. Да, у него были сведения о головокружительном взлете в жизни Питера Блада, включая женитьбу на племяннице прежнего губернатора Ямайки.
И вот Арабелла Блад здесь, в его власти. Неужели небо услышало его страстные молитвы и дает ему шанс поквитаться? Возможно, это и к лучшему, что из памяти женщины стерлись события последних лет. Теперь месть Бладу будет особенно изощренной.
– Вы напишете мужу, – наконец отрывисто проговорил он. – Полагаю, ему знаком ваш почерк. Так он убедится, что вы живы и находитесь в моих руках. Все остальное вас пока не касается.
– Как я могу быть уверена, что вы сказали мне правду и я действительно замужем за этим человеком?
– Миссис Блад, вам придется поверить мне. Да и подумайте сами, к чему мне вводить вас в заблуждение?
– А если я откажусь? – строптиво вскинула голову Арабелла.
Дон Мигель негромко рассмеялся, и у нее озноб пробежал по спине.
– Потеряв память, вы сохранили всю свою дерзость. И что же дальше? Дорогая миссис Блад, скажите, что или кто в этом случае помешает мне бросить вас обратно в море или отдать моим матросам?
Сердце Арабеллы сжалось: слова испанца отнюдь не были пустой угрозой. Но вместе с тем в ней будто пробудилась некая внутренняя сила, не позволяющая смиренно склониться перед ним.
– Кто знает, может быть, смерть в морских волнах – это благо по сравнению с тем, во что вы меня впутываете!
Дон Мигель быстро шагнул к Арабелле и схватил ее за руку.
– Смерть смерти рознь, миссис Блад! И в вашем случае она может оказаться весьма… неприглядной, – резко произнес он, сверля ее мрачным взглядом.
– Пусть так. Но в этом случае и вы не достигнете желаемого. Дон Мигель, вы причиняете мне боль, пожалуйста, отпустите мою руку.
Удивленный ее спокойным тоном, де Эспиноса разжал пальцы и усмехнулся:
– Да, все те же упрямство и гордыня, все как и прежде… мисс Бишоп. Позвольте называть вас так, раз уж вы отказываетесь вспоминать своего супруга.
«Мисс Бишоп? Я этого не говорила… Так значит, он на самом деле знает меня!» – растерянно подумала Арабелла.
Де Эспиноса отступил от нее и скрестил руки на груди. В первое время он заходил справиться об Арабелле у Рамиро. Его беспокоило, выживет ли пленница и не лишилась ли она вместе с памятью и рассудка. Он подолгу смотрел на белое лицо молодой женщины, такое же белое, как и полотно, которым была перевязана ее голова. На «Милагросе» Арабелла поразила его своим самообладанием, а теперь была такой беспомощной, уязвимой – и это будоражило его. Он не ожидал, что едва поднявшись на ноги, она отважится противостоять ему. Да, силы духа ей не занимать, и де Эспиноса изменил тактику.
– Вы достойный противник, мисс Бишоп, – продолжал усмехаться он. – Не сверкайте так грозно глазами. Я не понимаю, почему вы упрямитесь? Надеюсь, вы знаете, что за вас может быть внесен выкуп? Разве вы предпочитаете мое общество возвращению домой? Помните вы или нет, но есть же у вас дом и родные вам люди?
– Хорошо… Я напишу моему дяде.
Это совсем не отвечало планам дона Мигеля, но он произнес с напускным безразличием:
– Конечно, вы можете сделать это. Но, насколько мне известно, ваш муж сменил губернатора Бишопа на его посту. Куда же направить это письмо? Остался ли ваш дядя на Ямайке или вернулся на Барбадос? Кроме того, разве не муж должен заботиться о своей жене?
– Но откуда вам столько известно про меня, при каких обстоятельствах мы встречались?! – Арабелла почувствовала, как на нее накатывает слабость, и оперлась на планшир.
– Вы утомлены, а я должен вернуться к своим делам, – помолчав, сказал дон Мигель. – Позже вы напишите им обоим, или, если вы категорически не хотите писать мужу, одному лишь дяде. Но только то, что я вам скажу. Условия внесения выкупа оговорю я сам. Об остальном мы побеседуем в следующий раз. Видите остров у нас прямо по курсу? Это Эспаньола. К вечеру «Санто-Доминго» бросит якорь на рейде Ла-Романы. Дрянной городишко, но там я найду человека, с которым смогу переслать письма по назначению.
Испанец ушел, а Арабелла еще стояла некоторое время, глядя на туманное вытянутое облако, лежащее на горизонте. Дон Мигель прав, не было смысла упорствовать.
«Мне придется подчинится его требованию и написать эти проклятые письма. Но дело не только в выкупе… Откуда такое пристальное внимание ко мне и к тому, кого он называет моим мужем?»
На глаза навернулись слезы отчаяния, она сердито сморгнула их и оглянулась на ют, где дон Мигель, стоя к ней спиной, о чем-то разговаривал с одним из своих офицеров. Внутри нее что-то дрогнуло, высокая худощавая фигура в черном камзоле вызывала неясную тоску. Сейчас он обернется, и…
Позади раздалось покашливание, и наваждение рассеялось.
– Донья Арабелла, вам следует вернуться в каюту.
К ней подошел доктор Рамиро. Арабелла тепло улыбнулась ему:
– Я прекрасно себя чувствую, сеньор Рамиро, и мне бы хотелось еще побыть на палубе.
– Донья Арабелла вольна делать, что ей заблагорассудится, даже упасть за борт от слабости и найти смерть в морских волнах, сочтя это благом – о чем она недавно поведала во всеуслышание.
Сеньор Рамиро по-дружески относился к своей пациентке. С непринужденностью, свойственной людям его профессии посмеиваясь над смущением Арабеллы, он оказывал ей, кроме врачебной, и иную, необходимую ввиду отсутствия сиделки помощь, в том числе самого деликатного свойства. Но может ли она доверять врачу настолько, чтобы начать расспрашивать о доне Мигеле?
– Вы были свидетелем нашего разговора?
– О, я бы не назвал это разговором, скорее это был поединок, – пожилой врач покачал головой. – Вам следует быть осторожнее, донья Арабелла. Сеньор де Эспиноса вспыльчивый человек. Даже будь вы в добром здравии…
– Так вы давно знаете дона Мигеля?
Рамиро кинул на молодую женщину пристальный взгляд:
– Я знаю его достаточно, чтобы предостеречь вас. Вы очень рисковали. Я удивлен, что его гнев угас так быстро.
– Я нужна ему… – пробормотала Арабелла.
– Нужны, – согласился врач, – но не стоит выводить его из себя. Однако мы увлеклись беседой. На вас лица нет. Ступайте к себе.
Бангкок — город, вместивший в себя Великую Судоходную Реку Патонг , порт Великого Океана Тетис и Великие Горы Катченджанга, подпирающие основы мироздания, не обратил внимания на корабль мягко раскачиваемый прибрежным прибоем. Мало ли странностей в этом мире! Да и сам галеон покачавшись на волнах, развернул паруса и отплыл, в направлении западного течения, несущего свои воды из внутреннего моря, в Великий Океан.
«Морской Мозгоед» шёл на встречу Полине…
***
Несколько минут я стоял и тупо смотрел на снующую мимо меня толпу маленьких людей в штанах, шлепках на » босу ногу» и болтающихся на них, как на верёвке рубахах.
Моя попа, без разрешения хозяина, села на пятую точку, предоставив голове возможность поразмыслить о будущем и подвести итоги прожитых лет. Я оказался брошен на произвол судьбы в результате собственного любопытства, и на распутье. Всем известно, что распутье — это такая штука, когда назад дороги уже нет, а, что там ждёт впереди, ещё не понятно. Можно предположить что моя миска с едой, либо наполовину пуста, или, при лучшем раскладе — наполовину наполнена вкусной едой. Без вариантов!
Учитывая, что несмотря на попытки Куролюба меня изловить и посадить на цепь, я вырос оптимистом, голова настоятельно рекомендовала мне начать с веры в хорошее, и учитывая обстоятельства, отправиться туда, куда меня звал мой нос.
Не решив до конца, кем в данном случае лучше оставаться — собакой, или человеком, я решил, что в первую очередь необходимо решить сложную проблему вот вот собирающуюся меня побеспокоить.
Здраво размышляя природа, несомненно, щедро одарила меня разнообразными талантами, но мелкая паразитка, отказала мне в способности бесплатно питаться.
Конечно, окончательной целью моего ещё не до конца сформированного плана, являлось возвращение на » Мозгоед». Дружба, преданность и верность стае у нас в крови, но и тёплый дом, мягкая постель и, наконец, сытный ужин, имеют далеко не последнее значение в жизни цивилизованного оборотня.
Через несколько минут, я уже бодро бежал среди толпы, влекомый божественным ароматом. Мой нос буквально втягивал в себя струю парного мяса. Итак я приближался к яствам, разложенным на деревянном помосте среди кучи опилок. Свиные и бараньи ножки манили…
Пока я гипнотизировал себя мыслью, что выбрать свиную ножку, или кусок телятины, потому что стоит только дать слабину своему вниманию, как вместо аппетитного стейка можно проглотить ушной хрящ, как за моей спиной раздался нелепый визг и на меня обрушилась метла! Пришлось с места прыгнуть через прилавок, и в полёте совершив кульбит, и схватив кусок печёнки, бежать, с места предполагаемой травли милого меня!
***
Через сутки Теодор открыл отёкшие веки и Маргарет, наклонившись над ним, вскрикнула, и резко отшатнулась. Темно карие глаза не видели, они безучастно смотрели на качающиеся блики потолка. Ден и Боб по очереди дежурили около неподвижно лежащего Теодора, но он никого не слышал и не узнавал. В таком состоянии он пролежал два дня. На третий, в полдень Маас решился поговорить со Станиславом…
Галеон до сих пор не встретил работорговцев, Теодор находился без сознания лёжа, …Деннис стоя, Мери продолжала злиться и икать, а команда валилась с ног, от пережитых событий, и нуждалась в отдыхе.
Ближе к обеду к капитану подошла взволнованная Маргарет.
Вместе они поспешили в каюту раненого и остолбенели. Там из деревянной панели перегородки выросли сотни зелёных волосков , которые мерзко извиваясь, червяками ввинчивались в руки и грудь Теодора, а самый мощный отросток сокращаясь, казалось высасывал мозг, из головы! Все это происходило в жуткой скорбной тишине и на столько походило на казнь Роммского Триувирата, что вошедший было Деннис, бесстрашно бросавшийся на перерез смерти, упал в глубокий обморок. Следом выскочил из каюты зажав рот Станислав. Маргарет проследила, как последний жгутик убрался из тела, перевела взгляд на травянисто — зеленого штурмана, и бросив презрительный взгляд на приоткрытую дверь, сказала:
***
Весь видимый и невидимый мир заливало слезами, и шторм, обрушившийся на галеот заставлял души невольниц плавать в отчаянье. Полина лежала в помещении оббитом мягким войлоком, среди гор подушек и ковров… И Полина бездомная сирота, мысленно, на коленях стояла теперь с обнаженной болью душой, среди моря и неба, моля только о быстрой и лёгкой гибели…
Она никого не винила. Она сама, без разрешения придумала эту глупую одежду, сама стояла с открытым ртом на базаре, сама не кинулась в воду, попав на трижды проклятый галеот, все сама…. Но ведь Деннис был обязан взять ее с собой! А Теодор мог не рассказывать про то, что мужские штаны удобнее юбки и тоже все скрывают… А Боб мог не удивлять ее рассказами о торговле на восточных рынках! Она виновата, но и они, они тоже виноваты перед ней! Неужели капитан забудет свою воспитанницу и не погонится за мерзким торговцем. Как поверить, что теперь она не личность, а мясо, которое везут продавать на базар?!
Деннис непременно ответит за то, что не спас несчастную, потерянную и умершую здесь в рабстве! Это его собственный грех — неужели она должна погибнуть? Какая нелепость! Вытянувшись на подушках она думала, что такая щедро одарённая натура с невероятной волей к жизни не потерпит лишения свободы. Она не рабыня! И она отомстит всем своим обидчикам! С этой мыслью под истерические вскрики соседок, шум ветра, плеск перекатывающихся валов и скрип натруженного дерева, она спокойно уснула….
***
Удачно пережив шторм быстроходное и надёжное торговое судно смело резало волны под килем. Капитан не мог не радоваться двойной удаче. Всевышний очередной раз подарил своему рабу жизнь, спасая от шторма и непогоды, также он вручил волшебный приз, в виде строптивой северной красавицы.
Оставались сутки до входа в порт Бангкок, а там главное не продешевить. И старый торговец проснувшись и сотворя молитву с удовольствием прикидывал вероятности торга. Эти тёплые размышления были прерваны криком вперед смотрящего:
Удар был настолько метким, что на более крупном, но менее маневренном «Мозгоеде» в миг срубило ударом ядра бизань — рею и разбило в щепы настил палубы вокруг!
К удивлению капитана галеота пираты не только не свернули с курса, а разумно встали под углом. При бортовой качке все ещё не спокойного моря пушкам было несподручно бить метко прицеливаясь и капитан решился!
Однако галеон продвинулся вперёд и, тоже, дал ответный удар! Затрещали ломаемые, как тростник реи! Торговец понял, что обездвижен!
Явно опытные пираты действовали молниеносно. Из за левого борта, с тыла, серыми тенями выскочили лодки. Корабли сближались и, вскоре, грозили снести друг другу правые борты. На пиратском галеоне стройный человек в чёрном камзоле отдавал приказы, которые выполнялись с нечеловеческой скоростью. Ещё миг, и пираты, повинуясь капитану, взмахнули абордажными крючьями и торговца надёжно пришвартовали к захватчикам.
Абордажники, перепрыгивая через борт торгового судна, в мах били сдающихся и рассеивались по кораблю. Наконец, все было закончено и на палубу поставил свой бархатный сапог сам пиратский капитан. Выбрав намётанным взглядом из толпы связанных капитана, он только и произнёс: «Где?»
И тут, под радостные вопли корсаров из верхнего помещения показалась кудрявая голова…
Капитан развернулся и приподняв кончик шляпы, с кривой улыбкой на бледном лице, покинул галеот. Следом за ним серыми тенями исчезла его команда. Через двадцать минут огромный корабль отплыл и оставляя мощный пенный след растворился, в туманном утре.
Подсчитав убытки торговец понял, что проиграл только на одну красотку и сотворив молитву Вседержителю всего сущего , вздохнув и выпив вина прошептал:
Внезапно домовой почувствовал опасность — и проснулся. Противоположный берег был ещё позолочен закатом, а по этой стороне уже воровато крались от дерева к дереву сумерки лиловых денатуратных оттенков. Прямо перед Анчуткой глыбой мрака квадратилась приземистая фигура в чёрной рясе. Но что самое жуткое — вокруг фигуры, как солнечная корона в момент полного затмения, сияла косматая, нечеловечески мощная аура алого цвета.
— Кто таков? — прозвучало сверху.
— Анчутка… — прошептал домовой, понимая, что пропал. Уж лучше бы он на лешего нарвался…
Незнакомец помолчал, недоумевая. Действительно, встреча озадачивала: домовой — и вдруг на лоне природы.
— Дом, что ли, сгорел?
— Нет… — безрадостно отвечал Анчутка. — Сам ушёл…
Слова гулко отдавались над вечерней водой.
— А-а… — Незнакомец понимающе покивал. — Беженец… А чего сидишь? Собрался бежать — беги.
Анчутка всхлипнул.
— Плавать не умею…
Кажется, незнакомец усмехнулся.
— Вот и я тоже… — неожиданно признался он и, кряхтя, присел рядом. Изумлённо скрипнул от внезапной тяжести старый корень. Алая аура накрыла Анчутку, обдав не то жаром, не то холодом. Домовичок обомлел, потом осторожно скосил робкий выпуклый глазик. В тёплом прощальном полусвете, наплывающем с баклужинского берега, он теперь мог разглядеть своего соседа в подробностях.
Был этот человек сутул и грузен. Пегая борода — веником, волосы на затылке собраны в хвостик. Обширная выпуклая плешь, лицо — мрачное и в то же время брюзгливо-насмешливое. От рясы будоражаще веет ладаном и прочей наркотой. На правой стороне груди приколот деревянный орден, почему-то внушающий невольный трепет.
— А ты кто? — отважился Анчутка.
Незнакомец хмыкнул, покосился весело и грозно.
— Про Африкана — слышал?
Анчутка только ойкнул и вжался спиной в трухлявую кору пня. Слышал ли он про Африкана? Да кто ж про него в Лыцке не слышал? Его именем бесов изгоняли, не говоря уже о прочей мелкой нечисти.
— Ну, не дрожи, не дрожи… — Огромная ладонь грубовато огладила вздыбленный загривочек Анчутки, и домовой наконец рискнул открыть глазёнки. — Или это ты от холода так?
— Ага!.. — соврал Анчутка.
— А вот мы сейчас костерок разведём, — утешил страшный собеседник и поднялся, хрустнув суставами. — А то и меня тоже что-то пробирать начинает… Ну-ка, посторонись.
Анчутка поспешно отскочил от пня шага на четыре. Африкан же насупился, воздел широкие ладони и невнятно пробормотал нечто такое, от чего домовой в страхе попятился ещё дальше. Разобрать ему удалось всего несколько слов: «Из искры — пламя», — ну и, понятно: «Во имя отца и сына…»
Сухой пень громко треснул и полыхнул — да так яростно, будто солярой на него плеснули.
— Увидят!.. — ахнул Анчутка, испуганно тыча лапкой в сторону моста, наполовину утонувшего в сумерках.
— Да и пёс с ними, — равнодушно отозвался Африкан, присаживаясь перед пламенем прямо на траву. — Они ж ещё ничего не знают… Может, я сюда на рыбалку приехал… Так значит, говоришь, Анчутка, выжили тебя из Лыцка?
Анчутка вконец оробел — и потупился. Спрашивал-то не кто-нибудь — спрашивал первый враг всей лыцкой нечисти. Не жаловаться же, в самом деле, Африкану на Африкана… Ой! А вдруг никакой он не Африкан? Мог ведь и нарочно соврать! У людей это запросто… Нет, всё-таки Африкан! Вон аура какая… с протуберанцами… Аж обжигает…
— Выжили… — с судорожным вздохом признался домовой.
— Вот и меня выжили… — задумчиво молвил тот. Помолчал и подбросил в костёр обломок гнилой хворостины. — Так что оба мы теперь, выходит, беженцы…
Бедная Анчуткина головёнка пошла кругом. Да что же это творится на белом свете? Ну ладно, домовой, допустим, сошка мелкая… Но чтобы самого Африкана! Этак, пожалуй, скоро и сатану из пекла выживут…
Анчутка хотел со страхом взглянуть на внезапного товарища по несчастью, но со страхом — не получилось. Вместо этого домовой ощутил вдруг такой прилив доверия, что даже слегка задохнулся.
— А под мостом нарочно верёвку натянули… — тут же наябедничал он от избытка чувств. — И елеем пропитали…
— Ну, а как ты хотел? — покряхтывая от неловкости, ответил ему Африкан. — Борьба идёт с вашей братией… Борьба…
— Да-а… — обиженно распустив губёшки, протянул Анчутка. — Борьба! Ну вот и открыли бы границу, раз борьба. Мы все тогда разом и ушли бы… Или уж уничтожьте нас, что ли, совсем, чтоб не мучаться… — Последнюю фразу домовой скорее прорыдал, нежели произнёс. Пригорюнился — и умолк.
Сумерки к тому времени успели перебраться и на территорию суверенной Республики Баклужино. Темнело быстро. Потрескивал, приплясывал костёр. На мосту включили пару прожекторов и принялись шарить ими вверх и вниз по течению: не пытается ли кто пересечь государственную границу вплавь. Пламя на левом берегу, надо полагать, вызывало сильнейшие подозрения и у лыцких, и у баклужинских прожектористов. Обоих беженцев то и дело окатывало ушатами света.
— Наивный ты, Анчутка, — промолвил наконец Африкан после продолжительного молчания. — Бороться и уничтожать — далеко не то же самое. Я тебе больше скажу: у нас в политике — это вообще понятия прямо противоположные… — Подбросил в огонь ещё одну гнилушку и, мудро прищурившись на пляшущее пламя, продолжал с ядовитой усмешкой: — Надо тебе, скажем, споить народ… Ну и объяви борьбу с алкоголизмом… Надо расшатать дисциплину — объяви борьбу за её укрепление… А уничтожают, Анчутка, по-другому… Уничтожают так: бац — и нету! Никакого шума, никакой борьбы… Была нечистая сила — нет нечистой силы. Не веришь — поди посмотри, вон на стенке Указ висит: нетути… Отменена с сегодняшнего дня. Число и подпись…
Он опять закряхтел, нахохлился и, низко надвинув пегие брови, уставился в костёр.
— Или, скажем, так… — сдавленно примолвил он как бы про себя. — Был чудотворец Африкан — нет чудотворца Африкана… М-да…
Анчутка слушал — и помаргивал. Из сказанного он мало что уразумел, поскольку в высокой политике не разбирался. Одно было ясно: плохо сейчас Африкану. Может быть, даже хуже, чем самому Анчутке.
Внезапно по костру — будто палкой ударили. Прогоревший почти уже насквозь пень ахнул и развалился, осыпав беженцев искрами и раскалёнными добела угольками. Анчутка подскочил, отряхивая шёрстку. Африкан медленно повернул голову и тяжко воззрился в исполосованный прожекторами сумрак.
— Ох, вы у меня там сейчас достреляетесь… — проворчал он, и до Анчутки дошло наконец, что кто-то из пограничников пальнул по их костру из снайперской винтовки.
— У них пули освящённые! — торопливо предупредил он.
— Да знаю… — вздохнул Африкан. — Сам и освящал…
Согнулся, став ещё сутулее, и зачем-то принялся медленно расшнуровывать высокие ботинки солдатского образца. Разулся, скрепил шнурки единым узлом и со вздохом поднялся на ноги. Повесил обувь на плечо, а потом вдруг склонился к Анчутке и, раскрыв как бы через силу глубокие усталые глаза, заглянул домовому в самую что ни на есть душу.
— Так что, дружок, дорога нам теперь с тобой — одна…
Эти произнесённые хрипловатым шёпотом слова почему-то бросили Анчутку в дрожь. Веяло от них жутью… Африкан взял домового в большие ладони и, оступаясь, направился вниз, к воде. Да, но он же сам сказал, что тоже не умеет плавать! Значит где-то лодку припрятал в камышах… Обрадоваться этой своей мысли Анчутка так и не успел, поскольку в следующий миг луч прожектора обмахнул берег, не обозначив нигде ни лодки, ни даже камышей…
«Топиться идёт!» — грянула догадка, и Анчуткино сердечко неистово заколотилось.
Ну, конечно! Назад пути — нет, вперёд — тоже… Сейчас ведь утопит! Анчутка зажмурился и, вцепившись всеми четырьмя лапками в пахнущую ладаном рясу, уткнулся в неё мордочкой, словно надеясь оглушить себя хотя бы этим слабым дурманом.
Внизу зачавкало, потом захлюпало, потянуло холодом. Вода, надо полагать, подступала всё выше и выше. Берег — крутой, стало быть, ещё шаг — и скользкое дно уйдёт навсегда из-под косолапых ступней Африкана… Но тут в отдалении грянули, отразились от речной поверхности истошные человеческие крики — и любопытство превозмогло. Анчутка не выдержал, осторожно приоткрыл один глаз — и, к изумлению своему, обнаружил, что они с Африканом почти уже достигли середины Чумахлинки.
Упрямо склонив плешь и уперев бороду в грудь, опальный чудотворец пересекал государственную границу по воде, аки посуху. Оба прожектора давно уже держали его сутулую грузную фигуру в перекрестье лучей. Из-под босых косолапых ступней Африкана при каждом шаге разбегались по наклонной речной глади сверкающие концентрические круги. Если верить слуху, на мосту творилось нечто невообразимое: беготня, суматоха… Потом, как бы спохватившись, с левого берега забил пулемёт. Первая очередь вспорола воздух совсем рядом, и Анчутка, ойкнув, снова зарылся личиком в рясу.
Африкан недовольно мотнул головой — и пулемёт заклинило. Оплетённый древесными корнями баклужинский берег был уже в десятке шагов от нарушителя.
Груз честности оказался для Егора слишком тяжел. Охваченный отчаянием, он сделал то, чего не делал со времен первой самоизоляции: отправился бесцельно бродить по улицам, куда глаза глядят. Ноги сами привели его к утренней аптеке, и Егор увидел в этом знак. Всё еще можно исправить — ему просто нужна другая таблетка.
— Дорогой вы мой, родненький, — взмолился Егор, глядя на провизора, — дайте мне какое-нибудь средство от вашей волшебной пилюли! Уж лучше насморк подхватить, чем так маяться. Да что там насморк — хоть грипп, да хоть пневмония! Я крепкий, переживу. А с этой тотальной честностью совсем невмоготу: полдня прошло, а я все потерял — работу, жену, лучшего друга. Зачем мне такая жизнь? Верните все, пожалуйста, как было, сил моих нет так дальше мучиться.
— Вернуть все обратно я не могу, я не волшебник, — заметил провизор, сурово сверкнув на Егора линзами очков. — А вот если вам нужна таблетка от честности, это можно устроить. Но есть побочный эффект.
Егор застонал.
Десять минут спустя он вышел из аптеки, добрел до сквера и сел на лавочку. Это был уже второй раз за сегодня, когда Егор сделал что-то, о чем забыл со времен первого карантина. Взять вторую таблетку он так и не решился — ёкнуло что-то в груди. «Бог отвёл», — подумал теперь Егор, сидя под раскидистой липой, разглядывая ее резную листву. И, хотя особой религиозности он за собой не замечал, сейчас он смотрел в высокое синее небо над головой и благодарил всевышнего за то, что нашел в себе силы отказаться от очередной таблетки. Конечно, честность обходилась ему дорого. Но лучше пострадать за правду, чем полностью лишиться совести — даже если на первый взгляд эта идея казалась заманчивой и соблазнительной.
Когда Егор вернулся домой, чтобы забрать вещи, жена встретила его на пороге.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
Егор молча кивнул.
— Я сегодня почувствовала легкое недомогание с утра. Испугалась, побежала в аптеку. Мне предложили там витамин, очень хороший, укрепляет иммунитет с гарантией на год.
Егор напрягся.
— Но есть побочный эффект: тотальная честность. Начинаешь говорить правду, когда надо и не надо. Солгать или обмануть кого-то — вообще не вариант. — Надя говорила, а у Егора все плыло перед глазами. — В общем… я тебе однажды тоже изменила, Егор. Разозлилась на тебя из-за ерунды. Нелепо вышло. И глупо очень.
— Знаю.
— Знаешь? — изумилась Надя. — Но как? Откуда?
— Да неважно, — отмахнулся Егор. — Лучше скажи — взяла ты вторую таблетку?
На миг глаза жены округлились. Потом Егор увидел в них понимание. Надежда оправила юбку, медленно качнула головой:
— Я хотела сначала. Думала, так легче будет. Но в последний момент вдруг представила себя со стороны — и так стыдно стало за эти мысли. До сих пор сама себе простить не могу, что всерьез собиралась это сделать. Не по-людски оно как-то. И какая таблетка была бы следующей? От сожалений? От любви? Или сразу — от человечности?
Егор кивнул.
— А ты? — спохватилась Надя, с тревогой взглянула на него.
— И я не взял.
Они сели рядышком, прямо на тумбу для обуви в прихожей. Помолчали.
— Прости меня, Егор.
— И ты меня прости, Надя.
Надежда тихо вздохнула и положила голову мужу на плечо.
— И что мы теперь будем делать?.. — прошептала она.
Егор пожал плечами.
— Жить будем. Честно, правдиво и в добром здравии.
У него зазвонил телефон.
— Егор Андреев? Здравствуйте! Мы из фирмы «Феникс». Мы впечатлены вашей сегодняшней презентацией. Сейчас редко можно встретить человека, который не боится сказать правду. В нашей команде это очень ценится. Мы хотели бы узнать, не интересует ли вас возможность встретиться у нас в офисе и обсудить варианты дальнейшего сотрудничества?
— Интересует, — не раздумывая, ответил Егор. — Приду с удовольствием, назначайте время.
Когда он положил трубку, Надежда робко улыбалась ему. Егор взял ее за руку.
Стёкла очков сверкнули в полумраке, как кошачьи глаза. Провизор в пустом зале аптеки поставил два новых плюсика в своем журнале.
— Ну вот, еще двое, — сообщил он упитанному черному коту, вальяжно вылизывавшему лапу на прилавке перед ним. — А ты говорил, что этот город совсем потерян.
Кот пренебрежительно фыркнул, дернул хвостом и как ни в чем не бывало продолжил свое занятие. Он никак не ожидал, что в Москве найдется столько порядочных людей, и теперь умывал лапы. Весьма полезное занятие, когда вокруг сплошные микробы. Даже самому чёрту не повредит.
Башка сегодня отключилась,
Не вся, конечно, есть могу.
(В.Поляков)
Анна
Отпуск мне дали неожиданно легко. Даже как-то подозрительно легко. Когда любимое начальство назвало меня Нюсенькой и вспомнило, что я уже два года толком не отдыхала, мне захотелось вызвать санитаров. Из дурки. Ну чисто на всякий случай. А уж когда начальство засюсюкало с пожеланиями хорошенько расслабиться и не торопиться на работу, я и вовсе заподозрила, что нашего главврача подменили инопланетяне.
– Что значит, надо метнуться и проверить, все ли с ним в порядке? Ну ты, Нюська, даешь! – Янка покрутила пальцем у виска и распорядилась: – Значит так. Отпуск тебе дали с завтрашнего дня, сегодня у тебя вообще выходной, так что тебя уже нет дома. И в Москве нет. Выключай телефон, пока начальство не опомнилось! И вообще, нам надо выехать через полчаса. Быстро собирай чемодан!
– Как через полчаса? – растерялась я. – А как же…
Что «как же», я сама не знала, да это уже было неважно. Потому что Янка со скоростью урагана стянула с антресолей чемодан, распахнула мой шкаф и принялась за сборы.
– Годится, тоже годится, это берем… а это не берем…
Почему-то она начала с белья, совершенно неподходящего для путешествия. Вообще-то голубой кружевной комплект я покупала на годовщину, а не ради раскопок. О чем Янке и сказала.
Зря, ой зря!
На меня посмотрели так ласково и снисходительно, что я ощутила себя выпускницей средней группы детсадика.
– Преображенская, – тоном «дура ты набитая» сказала моя сестра. – Иди лучше чайник вскипяти. Нам три часа ехать, нужен термос. А чемодан не тронь! Знаю я тебя, опять вырядишься, как на работу.
– А надо как на парад?
– Нет. Как в отпуск!
– В глуши. Почти в Саратове.
– Сгинь, сказала! За тобой термос и кроссовки.
Я только пожала плечами. Не то чтобы я такая безответная клуша и позволяю сестрице таскать себя за шкирку, но сегодня – пусть. Может мне в самом деле стоит забыть о практичности, экономии и прочих нерадостях жизни хотя бы на пару недель. Может даже еще кружевного белья прикупить. Для себя, а не для Шарикова.
Упс. Я что, назвала Лешу – Шариковым? У Янки заразилась, не иначе. И плакать почему-то больше не хочется. Вроде надо, все же любимый мужчина ушел, а не получается. Не выходит из меня хрупкая барышня тонкой душевной организации.
– Колбасы нарежь повкуснее, – догнал меня на пороге кухни голос Янки. – И я видела, там у тебя еще коньячок остался. Бери с собой!
– За рулем пить нельзя! – для порядку огрызнулась я.
– Зато после – льзя! – припечатала Янка, и я с ней согласилась.
Отпуск у меня, в конце концов, или где!
В общем, вкусно нарезанная колбаса очень пригодилась в дороге. Вели мы с Янкой по очереди, хоть я это дело и не особо люблю. Но на полупустой прямой трассе – можно.
Кстати, трасса до города Энска, что по адресу «300 км на норд-норд-ост, за болотом налево, увидите руины после бомбежки – приехали» приятно удивила. Для начала тем, что она таки была. Свеженькая, ровненькая, ничего общего с колдобинами, бывшими тут лет пятнадцать назад. Нас, тогда еще школьниц, бабуля возила «на родину предков». В познавательных целях. Но не суть.
Сейчас же трасса, которая за болотом налево, была еще и украшена яркими рекламными щитами. Те, что слева, призывали голосовать за мутного типа уголовной наружности, но в пинжаке с карманами, и обещали городу Энску развитие туризма и процветание под рукой лучшего в мире мэра, члена партии либерал-демократов. А те, что справа – приглашали посетить эпическое событие, представление бродвейского мюзикла, и напоминали электорату, что цирк приедет не просто так, а исключительно потому что лучший в мире мэр (нынешний и будущий) заботится о вас.
– И фамилия у него Тефаль, – с доброй улыбочкой прокомментировала Янка.
– А звать его Мизерабль, – фыркнула я в сторону мизерабельной рожи с плаката.
Остальные рекламные щиты так или иначе звали все в то же светлое будущее под руководством мэра Тефаля и в цирк, простите, мюзикл. И на день города, когда бродвейский цирк и приедет.
Под одним из мюзикловых плакатов мы и остановились перед самым Энском. Заправиться бензином и последним кофейком из термоса.
– Что-то мне не верится. Энск – и американцы? Они в столицу-то приезжают раз в десять лет, а в здешнюю-то глухомань! – Я вздохнула, еще раз заглянув в пустой контейнер из-под бутербродов. – Почему колбасы всегда мало?!
– Да какие они американцы, – фыркнула Янка, изучая афишу. – Сама посмотри: М. Гольцман, Э. Петрофф и Б. Джеральд представляют… Мюзикл «Дракула»… Кто ж не знает Мойшу Гольцмана и Эдика Петрова! Бродвей, как же! Чистой воды Гнусь.
– Гнусь? – переспросила я. Вроде Янке эти товарищи ничего плохого не сделали, не с чего ей хамить.
– Гнесинская Академия Музыки, деревня. Ты вообще когда в последний раз в театре-то была, мадемуазель Преображенская?
Я независимо пожала плечами. Какой театр, когда у меня работа и Леша… был…
Вот именно, что был.
– А давай тут и сходим, – предложила я, чтобы отвлечься от вновь подступившей тоски то ли по Леше, то ли по бездарно потраченным семи годам личной жизни. – Это вообще приличный мюзикл-то?
– Говорят, ничего так. Не видела… о, гляди-ка! Сценарий – Тай Роу! – Янка расплылась в радостной улыбке, словно родню увидела.
Впрочем, я бы не удивилась. Чувство юмора и отсутствие тормозов у них с «настоящей леди» похожее.
– Значит, сходим. Раз уж ты мне в чемодан сунула платье. Хороша я буду в платье и с лопатой наперевес.
Шуточка получилась так себе, но Янка рассмеялась, показала мне большой палец и заявила:
– Лучше всех! Поехали, нас ждут великие дела!
Ага. Великие, дальше некуда.
Городок Энск – глушь похлеще Саратова – мы проехали минут за пятнадцать. Так долго только потому, что высматривали гостиницу. Так ничего и не высмотрели. То есть гостиницы-то нам попались, аж целых три, но все они не внушали доверия моей придирчивой сестрице. Та – какая-то пластиковая, эта – старая и наверняка с клопами, третья вообще называется «Бляхин Клуб».
– Разве приличные девушки могут остановиться в гостинице с таким названием? – тоном светской львицы осведомилась Янка.
– Так то приличные, а не с лопатой. Слушай, а мы лопаты-то взяли?!
– А то! Две отличные саперные лопатки. И этот прости господи отель тоже не годится, – поморщилась Янка на четвертую гостиницу близ главной площади.
– И чем не угодила? – из чистого любопытства спросила я.
– Далеко от усадьбы. Вот представь, взяли мы с тобой лопаты… И чемодан… – мечтательно добавила Янка.
– Чемодан-то зачем? – попалась в расставленную ловушку я.
– Чтоб за грибами ходить! – голосом кота Матроскина продекламировала Янка.
Я не выдержала, улыбнулась. Вот как тут побудешь правильной барышней с тонкой душевной организацией, когда у тебя такая сестра?! И в цирк ходить не надо – этот праздник постоянно со мной.
А Янка продолжала рисовать картину маслом. Мол, надели мы с ней платья, взяли лопаты и чемодан для клада, и все такие томные идем через площадь. Центральную. Перед мэрией.
Именно эту площадь мы как раз проезжали, и имели честь любоваться на статую Ленина Перстом Указующего. А рядом с Лениным – все та же реклама мэрских выборов. Отлично смотрелось, надо сказать. Какой-то добрый человек пририсовал мэру на плакате ленинские усы с бородкой. Зеленой краской. Сходство получилось просто потрясающее. Особенно в выражении добрых-добрых, честных-честных глаз.
Алюминиевый вождь мирового пролетариата указывал аккурат на похоронное бюро. Весьма пафосное, с мраморными ступеньками и золочеными колоннами. Золотые же буквы над входом гласили: «В добрый путь». А растяжка над вывеской обещала: «Только для Вас! Второй гроб в подарок!»
– Особенно актуально рядом с рестораном, – хмыкнула сестрица, и я, следуя за ее взглядом, прочитала еще одну вывеску.
«Жричодали». Ресторан кавказской кухни, если верить картонной носатой роже в витрине.
Если я правильно помню, на этом месте пятнадцать лет назад располагалось предприятие общепита «Столовая №2».
– Повара те же, качество еды то же. Традиции рулят, – прокомментировала я.
– Смотри-ка, тут и частная клиника, а на задворках наверняка морг. Предприятие полного цикла, однако.
– Ты права, поищем другую гостиницу, – согласилась я, пытаясь не смеяться.
– Снимем квартиру на окраине, – резюмировала Янка. – Там никто не удивится лопатам. И до поместья ближе, и столовкой не пахнет. Я надеюсь.
Насчет квартиры Янка погорячилась. В славном городе Энске квартиры были только в центре и около стекольного завода. Все остальное – частный сектор.
Надо сказать, что частный сектор поблизости от усадьбы Преображенских – вообще отдельная история. Изначально там была деревня. В советские годы Энск разросся, городская улица добралась до самой деревни, и в точном соответствии с программой партии граница между городом и деревней перестала существовать.
Так и было годов этак до двухтысячных, когда весь Энск больше всего походил на запущенную деревню: двух-трех-этажный старый центр, несколько десятков четырехэтажных заводских домов барачного типа и домики-домики-домики. Если вы были в маленьких провинциальных городках, то точно знаете, как все это выглядит.
Выглядело до недавнего времени.
То ли мэр оказался фанатом своего дела, то ли у него кореша в Минфине. Уж не знаю каким образом, но он сумел привести в порядок центральные улицы, реставрировать старинный монастырь и разрекламировать Энск как центр регионального туризма. За что ему честь и хвала.
Так вот, о границе между городом и деревней. Она была. Причем настолько явная, что мы вместе с Янкиным джипом в нее чуть не провалились. Потому что асфальтированная улица была-была – и прекратилась. Ровнехонько под дорожным знаком «конец города Энска» (ну знаете, когда название города перечеркнуто), этаким новеньким и блестящим знаком. А в двадцати метрах за ним скрипел на ветру ржавый, покосившийся антиквариат.
«Колхоз имени 10 годовщины Великой Октябрьской Революции» – гордо сообщал антиквариат.
По «улице» сразу и было видно, что дальше – колхоз, причем зомби-колхоз. Грунтовка в колдобинах, в колдобинах лужи, в лужах свиньи. По левой стороне «улицы» сельпо с закрашенным окошком и покосившейся вывеской «Продукты», пустые ящики у входа, компания алкашей на ящиках.
И мы – чуть не доезжая до сельпо, посреди лужи, и недоуменно хрюкающая на нас свинья, которая в эту лужу собиралась залечь.
– Миргород, твою ж гармошку, – высказалась Янка по поводу местных пейзажей.
– Уверена, что нам сюда?
– Уверена! Не переться же через весь город с лопатами и чемоданом.
– Ладно. Тогда пошли на разведку.
Джип Янка припарковала около сельпо, под мутными взглядами трех алкашей, по типажам – вылитые Трус, Бывалый и Балбес.
– Тю-у, красопеты! – обозвал нас красотками на местном наречии Балбес.
– Валька ушла на обед, – лениво сообщил Бывалый. – Чо вы тута забыли?
– Небось из энтих, столичных артистов, – прокомментировал Трус, ковыряясь палочкой в зубах.
– Янка, молчать, – прошипела я, видя, что сестрица собралась открыть рот. Лучше не надо, дипломатия – не ее конек. – Добрый вечер, уважаемые. Скажите, где бы нам снять комнату?
– Так отель жа, – махнул рукой Бывалый. – Проехали вы, девки.
– Нам не отель, нам комнату. Здесь, – я для убедительности показала на улицу с разномастными заборчиками.
– Ну баб Клава сдает, вона, зеленый забор с дырой, – наморщив лоб, выдал Трус.
– Спасибо, – кивнула я, локтем отпихивая Янку обратно к машине.
– Спасибо не булькает, – со знанием дела заявил Бывалый.
– Мы б за вашим джипом-то присмотрели. Тут эта, глаз да глаз нужон, – добавил Балбес. – Пацаны балуют.
– Да чо ты девок в заблуждению вводишь! – влез Бывалый. – У Тренера не забалуешь. Строем ходют пацаны!
Балбес обругал приятеля и сплюнул под ноги, а Бывалый с гордостью продолжил:
– Правильный мужик Тренер. – Он указал на одинокий баннер, присобаченный к стволу древней липы. – Клуб организовал, за пацанвой присматривает. Кореш мой!
Кореш на баннере призывал заниматься спортом, а не водку пьянствовать. Был он выразительно носат, брит наголо, высок, мускулист, местами татуирован и походил на Мистера Колыма, рекламирующего фирму Адидас. По крайней мере, спортивные штаны и кроссовки у него были адидасовские, фасона годов девяностых.
– А ничего так торс, – оценила его Янка. – И прикид близкий народу.
– Плечелопаточный периартрит и недавний бурсит, – уточнила я, внимательнее присмотревшись к чуть ассиметричной фигуре с грамотно прокачанными косыми и поперечными. – Вашему корешу, уважаемые, не помешало бы посетить хорошего невролога и пройти курс мануальной терапии.
– Фу-ты, ну-ты! – восхищенно присвистнул Трус. – У тебя полечиться, что ли, красопета? Я б не отказался!
– Мечтай, – хохотнул Бывалый, пихнув приятеля плечом. – Ты чо, в натуре доктор?
– Хирург, – кивнула я, копаясь в кошельке в поисках сторублевки.
– Так эта, мож и Тренер комнату сдает, а, мужики? – оживился Трус. – Столичным-то докторам! Вон под синей крышей дом… – Он махнул на шикарный двухэтажный дом в городской черте, то есть там где еще была ровненькая асфальтовая дорога. – Да эта, я ему щас наберу! Договоримся!
– Нет-нет, не стоит, – сунув Бывалому сторублевку, я поспешно отступила. – Мы лучше к баб Клаве.
Янка явно хотела что-то еще сказать, но я подхватила ее под локоть и запихала обратно в машину. Она обижено фыркнула:
– Ты б меня еще подмышку взяла! И вообще зря отказываешься, – резко сменила тон Янка. На змееискусительный. – Смотри, домик ничего так, двухэтажный, и торс опять же. Этот тебя на руках носить сможет. А бурсит ты ему вылечишь.
Вот это уже был нечестный прием. Да, во мне метр восемьдесят! Без каблуков! Но это не значит, что семью мне можно заводить исключительно с медведями. Не в росте и мускулах счастье.
А Лешу я вспоминать не стану. Не стану, и все тут.
– Кроме бурсита у него наколки, золотые зубы и конкретные пацаны в натуре, – нахмурилась я. – Нет. К бабе Клаве.
– У каждого свои недостатки. Ты подумай, систер, подумай, – вкрадчиво так сказала Янка, косясь на оживленно о чем-то перетирающего по древней мобиле Бывалого. – Правильные мужики на дороге не валяются.
Уж не знаю, что тут не валяется на дороге, а связываться с криминалом мне совсем не хотелось. Хотя чуяла я одним чувствительным местом, что с этим Тренером мы еще столкнемся на узенькой дорожке.
Мы с Янкой остановились у старенького бревенчатого дома с зеленым забором и яблоневым садом. Баба Клава уже нас встречала, что немудрено: по Колхозной авеню мы крались медленнее, чем пешком, а впереди нас мчалось местное «радио». То есть чернявый пацаненок, который вынырнул из-за сельпо и теперь радостно орал во всю глотку:
– Баб Клава! Баб Клава! К вам столичные артисты приехали!
– Чо орешь, оглашенный! Нишкни! – прикрикнула на него высокая, худая и на удивление прямая старуха. – Ставьте туточки, не тронут, – указала она Янке на ровное место у самого забора. – Дров пока не привезли, так и вы ж не до зимы. Артисты… не похожи на артистов-то. Откель будете?
– Из Москвы. Здрасьте, Клавдия… как вас по отчеству? – применила все свои дипломатические таланты Янка.
– Никитишна я. Клавдия Никитишна Зорькина. Ну, заходите, коль не шутите. – Старуха смерила нас пронзительным взглядом некогда голубых, а теперь выцветших глаз, развернулась и пошла в дом.
Ну и мы за ней, волоча один чемодан, одну спортивную сумку и две упакованные в брезент (в целях конспирации) саперные лопатки.
В понедельник, в электричке, по дороге в институт, Кирилл в который раз вспомнил Женю Невского. Сначала появилось чувство стыда, которое было, как привычный вывих. У этого приступа были какие-то новые оттенки, но Марков на этот раз справился с ним довольно быстро. Больше того, он вышел из приступа в состоянии непоколебимой уверенности.
Когда в кабинете на первом этаже Кирилл забирал аттестат и получал небольшую справку о сданных экзаменах, он ясно почувствовал, как рядом хрустнула шестеренка огромной бездушной машины, сработал кулачковый механизм, закрутились валы, заходили поршни. Детали машин и механизмов пришли в движение по его душу. Гигантский монстр, на мгновение потеряв гражданина Маркова в списке студентов, шарил уже стальными ковшами, щупальцами, зажимами, чтобы схватить и завернуть винтиком в один из своих блоков. Теперь над ним висел не деканат, а военкомат.
На Витебском вокзале Кирилл увидел военный патруль и непроизвольно свернул в сторону. Немного посмеявшись в душе над собой, Марков все же согласился с инстинктом, что пора переходить на нелегальное положение. Начинается игра в прятки, в которой водить предстояло государственной машине. Но пока она стоит лицом к стене и считает до десяти. Еще идет отсчет, и у Кирилла есть время, чтобы спрятаться. А свобода…
Киса была дома. На всю катушку у нее гремело какое-то диско. Соседи тщетно стучали по батарее. На кухонном столе стояла большая бутылка кубинского рома в окружении пепси-кольных бутылочек. Киса сидела на табуретке в поношенных джинсах и клетчатой ковбойской рубахе и самозабвенно прикладывалась к стакану.
– Подбираю идеальную пропорцию, – проговорила Киса сильно заплетающимся языком.
Она плеснула в бокал рома и пепси и протянула его Кириллу.
– Нет, спасибо, – Марков отодвинул ее руку. – Пей сама. Я только «Три товарища» прочитал.
– Ну? – не поняла Киса. – Ты хочешь сказать, что не хватает третьего товарища?
– По ходу действия главный герой выпивает такое количество рома, что читатель, в конце концов, слышать о роме уже не может. А ты мне его пить предлагаешь.
– Не читала, – сказала Киса и опрокинула в себя содержимое бокала. – Ага, понятненько. Много пепси. Дамский вариант.
Киса опять потянулась к бутылке рома, но Кирилл отодвинул ее на край стола.
– Kiss, тебе уже хватит.
– Дай сюда! Ты кто такой, чтобы мне указывать? У меня, может быть, душевный кризис. Может быть… Каждый советский человек имеет по конституции право на запой. Ты что, не проходил? Я – несчастная женщина, а ты кто такой?
– Ты в самую точку, – Кирилл потер лоб, чувствуя смущение даже перед нетрезвой Кисой. – Суженый, ряженый… Я пришел сделать тебе предложение.
– Какое предложение? – у Кисы на глазах тяжелела голова, и она подперла ее обеими ладонями.
– Какое-какое… сложноподчиненное.
– Не поняла. Еще разок…
Девушка опять потянулась к бутылке, но на этот раз не дотянулась.
– Дай сюда! Ты стоишь на пути прогресса.
– Слушай, алкоголичка, я прошу твоей нетвердой руки.
Киса посмотрела на него с интересом, но долго сохранять осмысленный взгляд она не могла. Голова ее стала падать и была поймана хозяйкой за волосы над самым столом.
– Кому приходится предлагать руку и сердце! – рассмеялся Кирилл. – Вот жизнь! Невеста неадекватна. Согласны ли вы стать женой Кирилла Алексеевича Маркова?.. Нет ответа. Повторяю вопрос. Согласны ли вы стать женой Кирилла Маркова?
Говоря это, Кирилл оторвал Кису от стола, поднял на руки и понес в комнату.
– Только не тряси меня, – попросила девушка, – и не дави мне на живот.
– Размечталась, – ответил Кирилл, укладывая ее на диван и укрывая пледом.
Потом он вернулся на кухню, попробовал пить ром, ругая при этом Эриха Марию Ремарка. Но надо было приучаться к напитку «потерянного поколения». Тогда Кирилл изготовил коктейль по кисиному рецепту, выпил его залпом и пошел спать.
Снилось ему, что он прячется под чей-то громкий и неумолимый счет. «Один, два, три…» Кирилл лежал между скатами крыши на даче в Солнечном.
– Он спрятался на крыше, – услышал он торжественный голос отца.
«Четыре, пять, шесть…» Теперь он бежал наперегонки с соснами, помогая себе руками, хватаясь за траву и корни, но все равно отставал от всех. На берегу залива он увидел избушку. «Семь, восемь, девять…» Он бегал вокруг нее, пытаясь отыскать вход, а диполи уже были близко. Приближаясь, они вырастали на глазах, закрывая собою весь мир. Кирилл бил их каким-то чертежным инструментом, но делал это слишком медленно. Инструмент вяз и застревал в их мутных телах, а новые диполи все нарастали и нарастали.
– А где же твоя пара? – услышал он голос Акентьева. – Пара – это смерть. Пропадать без пары нельзя. Где твоя пара, Марков?
Теперь приходилось отмахиваться от его слов. Когда уже спасения никакого не было, стиснутый со всех сторон Кирилл увидел поднимающееся из воды солнце. «Десять…» Восторг жизни и уверенность в спасении охватили его. Он видел, как червяками расползаются по сторонам диполи, но под солнечными лучами они превращаются в камни.
– Цверги! – воскликнул он странное слово, сам не понимая его значения.
За спиной он услышал, как кто-то тихо плачет. Аленушка…
Киса лежала лицом к стене и вздрагивала от плача. Отходит от вчерашнего, а вот Кирилл так еще и не отошел. Он некоторое время лежал, слушая равномерное, как тиканье часов, всхлипывание Кисы, и пытался точнее охарактеризовать свои ощущения от новой жизни. Скорее всего, он был похож на циркового медведя, который неожиданно вырвался из клетки, обрел свободу, но тут же стал объектом охоты. Раньше кому-то нужен был его смешной вид, теперь требовалось его мясо. Пушечное мясо…
– Kiss, что-то очень захотелось жареного мяса. У тебя случайно нет?
– Пошел ты…
– Странное у тебя похмелье.
– Пошел ты…
Наверное, она ждала, что Марков обнимет ее сзади за плечи, начнет дуть в затылок и говорить ласковые слова. Но Кирилл смотрел на торчащие в разные стороны перья ее волос, загнувшийся воротник рубашки и не ощущал к ней не только нежности, но и жалости.
– Может, ты скажешь, наконец, что случилось? – с трудом выдавил из себя Кирилл. – Кто тебя обидел?
Киса повернула к нему свое помятое лицо, но, перехватив его взгляд, словно посмотрелась в зеркало и быстро отвернулась. Теперь она уже всхлипывала пореже, лежала тихо, прислушивалась, ждала чего-то.
Маркова это стало раздражать. Сейчас, когда ему самому требуется помощь, участие, он должен утирать похмельные слезы, угадывать их причину. Он отбросил одеяло и сел.
– Нет, так невозможно…. Хорошо, я виноват. Я тебя обидел. Прости меня, – проговорил Кирилл, точно прочитал телеграмму.
– Наконец-то ты догадался! – Киса отозвалась с готовностью. – Ты – очень жестокий и равнодушный человек.
– Нет, скорее я – добрый и равнодушный. Но если тебе так хочется… Так ты меня простила или нет?
Девушка быстро, чтобы он не успел рассмотреть ее некрасивого лица, кинулась к нему и уткнулась в груди.
– Значит, простила, – прокомментировал ее действие Кирилл. – А раз простила, скажи: чем я тебя так обидел?
Он почувствовал, как ее руки цепляются за него, чтобы превратить объятия в толчок, стиснул ее покрепче и повторил вопрос. Киса ответила не сразу, сначала ему пришлось перетерпеть ее царапанье и щипки, но скоро она сдалась.
– Вчера ты так цинично издевался надо мной, – сказала она. – Разве ты не помнишь? Предлагал мне руку и сердце, спрашивал, готова ли я стать твоей женой? Ты думал, что я пьяная вдрабадан, а я все помню.
– И я все помню, потому что не шутил. Я действительно предлагал тебе стать моей женой и могу повторить тебе это при свете дня. Солнце будет свидетелем, если тебе недостаточно луны!
– Дурачишься, Кира, а ведь это серьезно.
– Куда уж серьезнее! Завтра подаем заявления…
– Я еще не сказала тебе «да».
– Я это заметил. Послушай, ты меня, вообще, любишь или нет?
– Люблю, – тихо отозвалась Киса.
– Приятно слушать такой твой голосок, нежный и покорный. Можешь еще раз?
– Люблю. Но…
– Никаких «но». Что требовалось услышать, то услышано. Все уже сказано, остаются формальности. Слушай сюда, Кисочка! Я начинаю совершенно новую жизнь. Вчера впервые в жизни я совершил человеческие поступки. Я ушел из дома, ушел из института. Оставил из старой жизни только работу и тебя. Итак, завтра мы идем в ЗАГС, подаем заявления вместе с взяткой, чтобы побыстрее расписали. Свадьба в «Аленушке». Не самая шикарная, но очень веселая. И срочно делаем двоих детей…
Вдруг Кирилл все понял. Будто Иволгин подошел сзади, дотронулся до плеча и повторил несколько слов из последнего разговора про Кису. Он обнимал ее, чувствовал ее тело, но оно было немо, пассивно, словно у куклы.
– Неужели этот глупый домовой был прав?!
Кирилл встряхнул девушку, отодвинул от себя, чтобы заглянуть ей в глаза, приподнял ее за плечи. Она смотрела вниз на висевшую на одной нитке пуговицу ее ковбойской рубашки.
– Дай мне твою ладонь! Не надо, ну ее к черту! Что я говорю? Скажи мне правду! Ничего кроме правды. Тьфу ты! У тебя не будет детей? Или как это? Ты не сможешь рожать? Так? Не может этого быть!
– Почему не может?! – закричала Киса так, что соседи опять застучали по трубе отопления. – Что же тут удивительного?! Ты слышал когда-нибудь про неудачные аборты? Ты знаешь, вообще, что такое аборт? Это когда вырезают живое, когда оно становится мясом… А когда вырезают живое, то живого уже нет! Ты понял?!
– Но ведь всем женщинам делают аборты. Вон, тете Нине, я слышал…
– Пошел ты со своей тетей Ниной к дяде Феде! Передавай ей привет от нерожденных детей. Значит, ей повезло, а мне нет. Только и всего… Послушай, Кира, – Киса неожиданно перешла на спокойный тон, – я, кажется, догадываюсь. Ты же мне столько раз говорил про армию, про то, что ты поступал в институт, только чтобы не идти в армию. Так? Теперь ты ушел из института и от своего папочки – большого начальника. Теперь твоей военной кафедрой, бронью должна стать я? Я должна срочно родить тебе двоих детей, как свиноматка, а пока ты будешь прятаться от военкомата. Я тебя правильно поняла?
– Ты не Kiss, а тетя Броня, – попробовал отшутиться Кирилл, но опоздал.
– Тебе не повезло, – тем же бесстрастным, уверенным голосом сказала Киса. – Инкубатор из меня не получается. Придется тебе поискать другую бронь. Можешь, например, под дурика закосить. Скажи, Дима все это прочитал у меня на ладони?
– В том-то и дело. Бред какой-то! Или дикое совпадение…
– Это, вообще-то, не так важно. Все равно все на этом заканчивается.
– Что заканчивается? Не говори глупости. Я от своих слов не отказываюсь, предложение свое назад не забираю. Завтра идем расписываться.
– Никуда мы не пойдем. Мне не нужны благородные порывы, которые со временем превратятся в ненависть, запои и побои. Все правильно. Так оно и должно было произойти. Я, правда, надеялась, что немного попозже. Сказка оказалась очень короткой, закончилась на самом интересном месте.
Они еще говорили какие-то слова, вскакивали, ходили по комнате, смотрели в окно, но оба уже понимали, что их общая сказка действительно закончилась, и в закрывающемся занавесе уже осталась небольшая щелочка, в которую кому-то из них пора уходить…
«Свобода приходит нагая…» Чьи же это стихи? Ну конечно! Велимир Хлебников!
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты…
Как хорошо вспомнить то, что мучает тебя который день. «О, рассмейтесь, смехачи!» А хочет ли он этой «нагой свободы»? Ведь ее получить очень просто. Надо только доехать до «Пушкинской» или «Владимирской», пройти по Загородному проспекту и самому явиться во Фрунзенский военкомат. Добровольцем. Берите, я готов! А там учебка где-нибудь в Чите, а потом Афганистан…
Детская фантазия о собственной смерти показалась ему еще слаще. Теперь ему, помимо поникшей головы отца, представились еще и хмурое лицо Сагирова, растерянное Иволгина, плачущая навзрыд Киса, может, грустная Наташа… Вряд ли, конечно, но мечтать, так мечтать… Любовь с первого взгляда и тому подобное…
Кирилл уже шел по Загородному. Он был полон решимости попрощаться со всем нажитым за эти годы, начать совершенно другую, ни на что не похожую жизнь. Оставалось пройти метров двести.
Вот и переулок, который сворачивал с проспекта к военкомату. Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Высокие слепые стены стискивали проход с двух сторон. Он показался Кириллу очень тесным, а кусочек голубого весеннего неба слишком далеким. Чем тебе не гроб с открытой для прощания крышкой? Сейчас будут прощаться, целовать в лоб. Сагиров, Иволгин, Киса, Наташа… Неожиданно в фантазии Кирилла приоткрылась какая-то боковая дверь и появился Саша Акентьев, Переплет. Взгляд его был, как всегда, холодным и отстраненным. Тонкие губы сложились в улыбку…
— Не дождешься! – бросил Кирилл тающему образу Переплета, развернулся и пошагал в противоположном направлении.
в которой Тони Аллен забирает Кейтлин Кинг из госпиталя и встречается с Мудрым Берналом в клубе левой книги
Тони третьи сутки ничего не ел. Не мог. Стоило глянуть на любой, самый невинный продукт питания, как дагерротипическая память подсовывала ему точнейший цветной дагерротип, на котором было запечатлено обкусанное лицо разложившегося трупа, а вдобавок почему-то слышался запах мертвечины. Ком вставал в горле, и на вопрос, хочет ли он есть, Тони мог смело ответить: нет, наоборот. Сначала было смешно и немного неловко перед самим собой – потом смеяться расхотелось.
В среду утром у него болели голова и желудок, кололо в правом боку, а кроме того, отмечалось легкое дрожание в членах, потому, когда его вызвал к себе мистер Си, Тони даже обрадовался – вдруг опять отправят домой?
– Тони, ты плохо выглядишь. Ты не болен? – по-отечески поинтересовался мистер Си.
– Нет, сэр.
– Присядь. Мне почему-то кажется, что ты сейчас упадешь.
– Нет, сэр. Я хотел сказать, не упаду.
– Все равно присядь. Мне тут удалось перехватить развернутое сообщение в адрес МИ5 из одного исследовательского центра. Его шифровали в Комнате 40, и делали это профессионалы, а не пацаны директора Бейнса.
– Я понял, сэр.
Очень интересно: Исследовательский центр посылает сообщение в Секьюрити Сервис, зачем-то его шифрует, будто нет иного способа передачи документов, кроме телеграфа, да еще и обращается при этом к услугам ребят из Комнаты 40! И сообщение совершенно случайно перехватывает мистер Си! Они сами-то поняли, чего наворотили?
– Вот, посмотри. – Мистер Си подвинул к нему несколько листов с машинописным текстом. – Сколько времени тебе нужно, чтобы это прочесть?
Тони пожал плечами:
– От двадцати минут до двух недель. Если это вообще возможно прочесть, конечно.
– Аяяяй, Тони. – Мистер Си улыбнулся. – Через полмесяца ты придешь ко мне и скажешь, что этого прочесть нельзя?
Ну, вообще-то он был недалек от истины: Тони собирался спросить ключ у Чудо-малыша и, хорошо отдохнув за две недели, принести мистеру Си расшифровку.
– Давай поступим иначе. Если тебе так нужен двухнедельный отдых, я тебе его предоставлю. Сделаешь за три дня – отдыхаешь две недели. За неделю – отдыхаешь десять дней. За две недели – не больше трех рабочих дней. Ну как?
– Я полагаю, под отдыхом вы не подразумеваете использование в октябре моего летнего отпуска?
– Конечно нет. Но, разумеется, ты должен оставаться в Лондоне и в случае проблем с аналитической машиной являться на Рита-роуд по первому зову.
– Хорошо, сэр.
– И все же меня беспокоит твой нездоровый цвет лица… Уж не отравился ли ты чем-нибудь в этом новом бразильском ресторане?
– Нет, сэр, я туда не хожу, мне это не по карману. Я обедаю в фиш-н-чипс.
Мистер Си кашлянул и покачал головой.
– Я понимаю, что ты молод и здоров, но поверь мне, старику: плохое начало ведет к плохому концу.
Валя и Митя, сидя на диване, негромко болтали. Перед зеркалом в прихожей мама быстрыми взмахами тренированной руки накладывала макияж, легкий, почти незаметный. Закончив, она заглянула к ребятам:
— Я пошла, вернусь около часа. Не шалите.
— Мам, а на завтрак что?
— Ой, да, чуть не забыла! – мама щелкнула пальцами, подхватила послушно взлетевшую сумку и вышла, как обычно, не затрудняясь открыть дверь.
Валюшка строго сказала:
— Дмитрий, пошли кушать!
Тот знал, что спорить бесполезно и с обреченным видом потащился на кухню. Их мама, колдунья восьмого разряда, была привержена здоровому образу жизни. И на столе стояла овсяная каша, творог, хлеб с отрубями и чай на тибетских травах. Митька скривился, но сестренка хитро улыбнулась и щелкнула пальцами. Как мама, только левой рукой.
На столе возник пакет с чипсами, несколько йогуртов и бутылка пепси. А овсяная каша превратилась в небольшой тортик. Именно к нему с верхней полки спланировал Тотошка. Валя строго шикнула и отправила его на пол, оделив куском лакомства. Этого малыша они тайком принесли из волшебного леса, и тщательно прятали от мамы, которая была категорически против любых домашних питомцев.
Задумчиво глядя на дракончика, жадно поедающего торт, девочка тихонько сказала:
— Я вчера была у Светы. Знаешь, ей подарили щенка. Настоящего, лохматого, толстого такого. Мы с ним долго играли, а потом он описался. Так Светка сама принесла тряпку и все убрала, представляешь? Она теперь с ним каждое утро гуляет на площадке… — в ее голосе звучала тоскливая зависть.
Позавтракав, дети снова уселись на диван. Тотошка, длинным узким языком слизывая с усов остатки крема, забрался к девочке на колени. Она погладила его и тихонько вздохнула, представив, как выводит дракончика на прогулку…
Митька глянул на часы: до маминого возвращения еще два с половиной часа:
— А если подкрутить стрелки, может мама вернется раньше?
Из часов высунулась жаба (она была у них вместо кукушки) и строго погрозила тонким пальчиком. Мальчик вздохнул и отвернулся.
— А у тебя уроки на завтра все сделаны?
— Ой, — Митя подскочил, — совсем забыл. Мне по окружающему миру… — он притащил портфель, прямо на полу разложил альбом, какие-то вырезки и пузырек клея. Сестра с подозрением спросила:
— Ты что, забыл клеящее заклинание?
— Нет, просто хочу, чтоб по-настоящему! – высунув от усердия язык, он выдавливал клей на альбомный лист: – Знаешь, когда что-то делаешь сам, получается совсем по-другому! Вот, позавчера дядя Витя брал меня на рыбалку, помнишь? Я там, как настоящий рыбак, ловил удочкой, без всякого волшебства. И поймал во-о-от такого окуня! Ну, вот такого… — под насмешливым взглядом сестры мальчик свел ладони, – А еще там была крапива. Жгучая…
— Ты что, обжегся?
— Да, — с гордостью произнес Митька, задирая штанину. На ноге красовалась россыпь небольших прыщиков: – Чешется, страсть!
— Надо применить заклинание… — засуетилась Валя.
— Не надо, — оборвал ее Дима. Сказал, как отрезал, и поскорее опустил штанину: – Само пройдет!
Сестренка покачала головой, но промолчала. Мальчишка… Потом спросила:
— Может, посмотрим мультики?
— Ага, я уже все сделал!
Портфель вприпрыжку отправился на место, а дети уселись рядышком. Валя раскрыла над ними огромный черный зонт, на внутренней стороне которого появились Маша и медведь.
Димка грустно сказал:
— Давай, все же, попытаемся уговорить маму купить телевизор…
ссылка на автора
Ирина Погонина https://vk.com/ipogonina59
Улица была полна жизни и подтверждением тому была радостная перекличка двух явно неразумных индивидуумов, которые ни в грош не ставили усилия СБУ по борьбе со зрадниками и перекрикивались через улицу:
— Изя, шо там нового в Головной Раде?
— Та те ж саме: блакитні і раніше в жовтому будинку!
И это значило, что все продолжится и конца света не предвидится. Обычное дело – война.
Будет все: разрушенные дома, убитые дети и изнасилованные женщины, обреченные солдаты, идущие из котлов неведомо куда, убитые и сожженные яростными реактивными установками «Град» в Иловайском и Дебальцевском котлах, бесчинствующие добровольческие батальоны, пленные, двигающиеся с опущенными головами по донецкой улице. Будут солнце и свет, гарь и копоть, сбитый «Боинг» и двести девяносто восемь покойников упавших с небес, и будут тайные захоронения на донецкой земле.
Не будет мира.
Он недостижим, братья ощутили ненависть друг к другу, и стереть это сильное чувство смогут лишь годы, быть может, даже столетия, в которых обе стороны будут просить прощения и не получать его.
Мертвые будут стоять среди них грозным напоминанием о случившейся беде.
Конечно, есть разница между беззащитными жертвами и теми, кто пришел на их землю с оружием. Конечно, кто-то виноват больше, а кто-то и совсем не виноват.
Но по размышлению жалко всех. Всех, кто сгинул в этой глупой ненужной войне, случайно попал в ее жернова, дополз обрубком до порога родимого дома. Всех, кто остался жить с искалеченной душой, так и не осознав, что главное для человека – его близкие, его родные, его тихий дом, его Родина, в которой людские жизни уносит лишь Время или болезни.
Война — это поступок общества, который заставляет сомневаться в разумности этого общества. Войны прекратятся тогда, когда вопрос о ее ведении будет решаться теми, кто умирает на полях сражений, а не теми, кто эти сражения задумывает.
Доживем ли мы до этого дня?
Харьковский машиностроительный завод уже запустил линию по производству киборгов, для защиты Донецкого аэропорта. Клепались из броневой стали несокрушимые корпуса, проверялись механизмы движения рук и ног, просвечивались фотоэлементы, благодаря которым киборги видели мир. Позитронных мозгов из Штатов, правда, не хватало, приходилось использовать мозги павших. Инженеры предупреждали, что использовать их нельзя, слишком сложно обеспечивать их полноценным питанием, а без этого киборгов опасно направлять на фронт. Директор завода отмахивался от скептиков и тыкал пальцем куда-то вверх – дескать, там все решено и подписано, наше дело исполнять решения правительства. «Шо вы мени достаете? Вгори сказали, шоб как у американцiв – со стальными яйцами! И присягаюся мамою, це я забезпечу!»!»
Научная мысль не принимала хитроумных решений свыше, программа изготовления безнадежно отставала от требований дня, поэтому, когда инженер Олекса Кулиш предложил использовать основой для роботов искалеченные тела героев АТО, руководство завода ухватилось за идею с лихорадочной поспешностью обреченного. Отныне из госпиталей потерявшие руки и ноги калеки отправлялись в сборочные цеха завода. Вскоре первая партия киборгов прошла приемную комиссию и встала на складе, в ожидании запросов с фронта.
На «Южмаше» приступили к проектированию первой «грязной» бомбы. В Киеве уже открыто сожалели о том, что Украина добровольно отказалась от ядерного оружия, которое оставалось на территории Украины после обретения независимости. Грязная бомба была нужна для того, чтобы поставить Донбасс на колени и пригрозить России за вмешательство в украинские внутренние дела.
Атомные электростанции Украины заработали на полную мощность, вырабатывая элементы, необходимые для создания «грязной» бомбы.
Украинские инженеры испытали первую тактическую ракету, специально созданную для защиты Украины. Поскольку специалисты в массе своей переехали в Россию, соблазненные материальными и духовными условиями, а остальные отправились в Израиль, Канаду и Соединенные Штаты, работа подвигалась туго. Занявшие их места профессионалы из институтов Западной Украины чесали затылки и проговаривали: «Це дуже складно. Простіше треба, простіше!»
Научная мысль в Украине кипит, если судить по петициям на сайт президента.
Предлагалось ввести налог на воздух и перекрыть потоки свежего воздуха в Россию; заключить союз с Галактической империей; отменить закон всемирного тяготения; запретить «москальским» спутникам летать над Украиной; создать левитирующие галушки, дабы облегчить процесс еды щирым украинцам. Предлагалось ввести новое летоисчисление с 30 февраля 2014 года, увеличить количество месяцев в году до тринадцати, назвав новый месяц майданом; добавить в украинский флаг черный и красный цвета; легализовать марихуану и засеять коноплей торфяники вокруг Киева. Требовали заставить правительство, депутатов и президента ходить в желто-голубых костюмах – не дауны они говорите, а — нехай; переименовать Украину в Киевскую Русь, а Россию в Московию.
Судя по событиям и выдвинутым гражданами идеям, Украину, прошу прощения, Киевскую Русь ждут тяжелые времена.
Никаких следов. Никаких улик.
И Рональд темный шер Бастерхази каждый раз искренне ужасался потере «…нет, не то чтобы друга, вы же понимаете, среди темных шеров дружба не в почете, но столько лет учиться вместе, жить в одной казарме… это сближает. М-да… Порою намного сильнее, чем даже хотелось бы. И конечно же, я бывал у шера Файербаха дома. Не особенно часто, но… Кое-какие совместные проекты. Иногда мы вместе выходили в свет — для темных в одиночку, без поддержки собратьев, это, знаете ли, довольно сомнительное удовольствие. Не то чтобы я был от Файербаха в полном восторге, он тот еще засранец… был. А кто из нас идеал? Вот и я о том же… Что? Назвать тех, кто хотел бы ему смерти? Ну, сотни две наберется точно, может, и больше. Вам всех перечислить? Я в том числе, да. Вы не поверите, сколько бывает поводов пожелать коллеге сдохнуть в корчах… Что, без корчей? Какая жалость. Эм… это не обязательно вносить в протокол, капитан. Говорить так о покойном вроде как неприлично, но мне бы не хотелось врать. Как вы сами видите, у нас с коллегами весьма непростые отношения. А, да. Конечно. Секс в них входит. Два десятка половозрелых темных шеров — и без секса? Вы хотите второй Черный Бунт? Что? Ну… Как вам сказать… да, по большей части добровольно. Насколько это вообще возможно для темных. Мне бы не хотелось вдаваться в столь интимные подробности, но уверен, Магбезопасность и так в курсе. Был ли я в доме Файербаха в день его смерти? Увы, нет. Но вы и так знаете, что я был в морге с вашими же сотрудниками. Между прочим, поднимать меня в семь утра, чтобы срочно разговорить труп свидетеля… Да я сам в такую рань похож на упыря! К тому же без завтрака! А поднимать умертвие на голодный желудок… Что делал после? Ровно в три пополудни, когда ваши коллеги выпотрошили бедный труп до донышка, я наконец-то поел и завалился спать. Как вы вообще выживаете на этой работе… нет, это не надо в протокол. Вряд ли ваше начальство интересуется мнением посторонних темных шеров об организации труда сотрудников. Ну конечно, я не мог отказаться! Я что, похож на идиота, желающего прослыть неблагонадежным? К тому же это довольно познавательно… Да, проспал до позднего вечера. Самое, можно сказать, интересное и проспал… Зря меня не позвали, пока он не остыл. В первые полчаса можно было бы узнать много любопытного…»
Самая прелесть, пожалуй, была в том, что Рональд шер Бастерхази говорил чистейшую правду — Дайм видел это в приложенном к протоколу ментальном слепке кристально ясно. Да и проводивший допрос менталист тоже подтвердил своей печатью правдивость показаний и их верность. Менталист был добротного третьего уровня, с претензией на второй, но… Дайм видел то, чего не заметил он: чуть смещенные акценты, чуть иначе расставленные слова, чуть по иному повернутые ответы. И вот уже слова допрашиваемого воспринимаются ведущим допрос совершенно иначе.
Роне не врал.
И — врал. Самым наглым и восхитительным способом.
Наверное, ведущий допрос тоже что-то такое почувствовал, хотя и не смог подтвердить доказательно. Потому что в самом низу страницы, уже под печатью и датой, он приписал собственную пометку: «чрезвычайно наглая и абсолютно бесчувственная тварь». И насчет наглости Дайм, пожалуй, был с этим дознавателем вполне согласен. А вот насчет второго…
Он не смог бы, наверное, объяснить тогда, если бы кто спросил (и хорошо, что не спросил никто, что никому даже в голову не пришло поинтересоваться чем-то подобным), но кроме восхищения чужой наглостью и виртуозностью, он тогда ощутил и отчаянье. Не свое.
Этим запредельным веселым отчаяньем фонило от ментального слепка так сильно, что было даже странно, как проводивший допрос дознаватель его не заметил вживую и рядом, если даже на оттиске оно такое… Такое знакомое. Доведенное до самого края и даже немножко за край, когда не остается иного выхода, только улыбаться и делать то, что должен, даже если это считается невозможным, даже если опасно смертельно и наказание кажется неминуемым… Например, убивать во сне. Опять. Когда ты и так уже под подозрением.
Или писать размашисто под протоколом допроса: “Дело закрыто за недостаточностью доказательств”…
И неважно, что Рональд темный шер Бастерхази никогда этого не поймет и никогда не поверит… Да ни один темный никогда не поверит ни одному светлому, тем более из Магбезопасности, это же ясно! Неважно. Главное, что сам Дайм понял: между ним и Бастерхази нет разницы. Вообще нет.
Просто есть вещи, которые делать нельзя. И другие, делать которые надо. И неважно, темный ты или светлый. Просто надо. И все. И в этом новом странном понимании Дайм все сделал абсолютно правильно. Точно так же, как и Роне.
Только Роне сделал это еще и красиво.
Наверное, именно тогда Дамиен светлый шер Дюбрайн и влип. По самые свои длинные уши.