Каждое утро с марта месяца, лишь только появились чёрные проталины в лесной глуши, старый управляющий поместья Грейстоков совершал прогулки в лес. Об этом его просил граф, и старик, помня его наставления, шёл в глушь, несмотря на погоду. Иногда его сопровождал камердинер Том, помнивший Станислава ещё маленьким мальчиком.
Они шли по широкой извилистой тропе, и деревья, казалось, расступались перед идущими. Наконец, после нависших пологом, над тропой, густых ветвей, окрашивающих свет вокруг в странные салатово-синие цвета, друзья вступали на поляну, и над ними ярким пятном обозначалось неожиданно синее небо.
На полукруглой прогалине смешанного леса под ногами росла невысокая шелковистая трава. В таких местах грибники охотятся за боровиками. Словно по линейке подстриженные деревья окаймляли её живой изгородью. В самом центре полянки зеленел лесок из восьми маленьких сосновых кустиков. Здесь старики делали привал, вздыхали и после небольшого перекуса бодро шагали обратно в имение.
И в тёплый осенний воскресный день, сразу после службы, ответственные камердинер и управляющий, выпив по рюмке церковного вина, неторопливо, дошли до конца своего прогулочного маршрута, намереваясь вернуться и приступить к долгожданному обеду.
На поляне было светло и спокойно, только вместо зеленеющих сосенок в центре темнели ямы вывороченной земли…
***
Спешно вызванные из Линдона джентельмены потратили немало сил и времени на выяснение обстоятельств, связанных с пропажей саженцев редкой породы сосны. Управляющий был безутешен.
Спустя неделю бесплодных поисков, лично его Высочество герцог Ампл приехал осмотреть место исчезновения чуда селекции. Он долго стоял на поляне, сжав тонкие губы и затем, резко развернувшись корпусом и бросив:
— Опоздали.., — уехал.
Расследование, между тем набирало обороты, и после долгих поисков было установлено следующее…
***
Эндрю Пирсон, занимающийся в графстве продажей разнообразных садовых приспособлений, а также удобрениями и прочим полезным на огородах и палисадниках скарбом, где-то в августе обрезал в палисаднике лишние цветы шиповника, ожидая урожай крупных ягод. Старый кот нежился на солнце, а оно только только поднялось над черепичными крышами городка.
Тихое времяпрепровождение было нарушено хрустом крупного речного песка на дорожке между цветов. Кот неторопливо потянулся и решив, что загар загару рознь, пошёл в дом проведать свою кормилицу. Рядом с хозяйственным Пирсоном остановился незнакомый священник. В руках патер держал кожаный саквояж и чётки.
— Доброе утро! Не Вы ли известный торговец удобрениями мистер Пирсон? — с небольшим южным акцентом спросил святой отец.
— Да. — приосанясь отвечал старик, удовлетворённый столь учтивым обращением чужестранца. — Чем я могу вам быть полезен?
— Мне бы хотелось переговорить с Вами по весьма щепетильному делу…
Пирсон, всю жизнь проживший в графстве и впитывающий новости, как губка, постарался не показать свою заинтересованность. Отложив ножницы и сняв жилет, он подвинулся и пропустил святого отца.
— Я слушаю Вас…
— Меня зовут отец Арно. Я, помимо своих непосредственных обязанностей, являюсь страстным ботаником. На моей тёплой родине растут чудесные карликовые сосны и пихты, но здесь весь мой труд идёт насмарку. С наступлением зимы нежные ростки гибнут, и ни стеклянные колбы, ни дёрн, не могут возродить их к жизни. Я слышал, что вы кудесник. Слава о ваших великолепных подкормках скоро пересечёт океан…
— Ну что вы, я просто люблю всё живое.., — расплылся в улыбке старик. — Могу попробовать помочь вам. Совсем недавно даже Его Высочество, сам граф, заказывал у меня специальные удобрения для редкой породы сосны. Он приобрёл ростки где-то за морем и высадил их в лесу.
— Ну, если вы позволите, то я приобрету подобную смесь…
Перед уходом благодарный священнослужитель между прочим поинтересовался, где растут редкие сосны графа…
— В лесу, — последовал ответ, — управляющий ежедневно навещает их…
***
С наступлением холодов в старом замке затопили все камины. Местные жители долго обсуждали расточительность старика, который, поверив сумасбродному графу, топил огромное здание каждый день, ожидая его приезда. Впрочем, осуждение было с лёгкой улыбкой, а прибыль угольщиков материальной, поэтому и обсуждался данный приказ Грейстока разве только в кровати с женой, перед сном.
В усадьбе же из всех труб шёл дым, а по вечерам горел свет в центральном зале.
Там, за задернутыми гардинами, на узорном паркетном полу стояли огромные кадки с землёй, вокруг которых, хихикая, бегали мелкие зелёные деревянные человечки и дразнили пытающегося утихомирить шалунов Тома…
***
Рано утром следующего дня Бурый проснулся здоровым. Ощутив зверский голод, оборотень, несмотря на протесты Боба, плотно наелся и с самого рассвета, молча и пристально, смотрел по обе стороны реки. Молчун не проявлял радости от спасения, и разобрать хоть какую-то эмоцию на морде не мог даже Рамзес.
К изучающему берега оборотню присоединился и Деннис, который с удивлением отметил некоторое сужение реки, отсутствие насекомых и бурные заросли тростника, сменившие мангровые кущи. Вода в этой части реки была прозрачной и чистой, а у берега прослеживалось песчаное, не илистое дно.
Кораблик продолжал продвигаться вперёд, и к полудню судоходная река резко сузилась, а густые кроны прибрежных деревьев образовали густой зелёный свод над протокой. Сквозь арку листвы пробивались яркие солнечные лучи, отражаясь в воде и пуская причудливые блики, на окрашенные борта яхты. Машину остановили, так как стало понятно, что этот путь по волшебной реке ведёт в никуда. Вероятно, ночью рулевой случайно уклонился от основного русла и вошёл в протоку.
Густонаселённые до этого, берега были совершенно пустынны. Только один раз команда заметила тёмную тушу крокодила, беззвучным бревном скользнувшего в воду. Следов жизнедеятельности человека не было совсем.
За обедом леди Катарена, отложив ложку и аккуратно промокнув рот, заметила:
— Капитан, мы собираемся здесь ночевать?
— Да, — согласился с ней Станислав, — А завтра, с первой зарёй, мы пойдём назад искать выход из притока.
— Я бы начала искать его сейчас, — между прочим отметила красавица.
— Почему, — сразу насторожился моряк.
— Видите ли, в таких местах любят жить Раисы, и встреча с ними не всегда заканчивается благополучно.
— Раисы? А можно поподробнее?
— Это полуразумная древоподобная форма жизни, они плотоядны и не терпимы к людям, потому что единственным способом их уничтожить является огонь — только люди владеют им. Впрочем, насколько я поняла, у нас на борту Мелорн — и, скорее всего, нам не угрожает нападение дикарей…
Заинтересованный Маас отправился на палубу изучать волшебный лес вокруг. А настороженный Станислав отдал команду на разворот и обратное движение с максимально возможной скоростью.
Загудел котёл, и яхта, выбросив большой чёрный куб дыма, заторопилась прочь. В этот момент Маас закричал:
– Смотрите, вот это да! Как интересно!
По берегам реки зелёная завеса тростника исчезла, и на отчаянно дымящую яхту смотрели десятки кривоватых чёрно-коричневых то ли пней, то ли ссыхающихся от жажды гнилых деревьев, местами заросших болотным губчатым мхом. Густая чаща поредела, зато сам берег был усыпан этими шевелящимися древовидными существами, едва ли появившимися на берегу с целью поприветствовать путешественников.
— Прибавить ход, держаться центрального фарватера, — скомандовал капитан.
— Да они хотят нас сожрать! — добавил Боб.
Команду не требовалось убеждать. Кривые скрипящие существа со странными бугристыми выростами, похожими на нарывы, и с кривыми шевелящимися, как стая майских гадюк корнями, не вызывали желания близкого знакомства. А Маас, воодушевлённо размахивая кроной, взволнованно тревожил нервы всего коллектива.
— Да посмотрите же! У людей есть предки — обезьяны; а у нас — вот они, Раисы! Какое счастье! Это целое научное открытие. Я бы отобрал экземпляр чтоб Мери показать!
— Ради света, Маас! Ты уверен, что отличишь в этом хаосе мужскую особь от женской? А если произойдёт оплошность, и ты привезёшь вместо настоящего Раиса, его женскую особь?! Ты представь тогда, что тебе скажет твоя Мери.
Маас затравленно оглянулся и, к облегчению всей команды, решил не рисковать…
С последними закатными лучами они достигли места своей ошибки и легли на нужный курс.
Вечером Бурый вновь выполз на палубу и остолбенел. Перед ним, в последнем сине-багровом луче света, будто сотканная из мельчайших льдинок и снега, стояла и смотрела на проплывающие берега Богиня… Она плавно повернула голову и, посмотрев ему в глаза, произнесла:
— Суженый…
Арабелла ожидала вновь увидеть офицеров «Санто-Доминго», однако кают-компания была пуста. Молодая женщина остановилась и удивленно взглянула на дона Мигеля.
– Я не хотел вас смущать. Мне показалось, что в прошлый раз вы чувствовали себя неуютно в окружении моих офицеров.
На столе уже был серебряный поднос с двумя большими чашками шоколада, над которыми завивался пар, и несколькими коробочками — в них, по-видимому, находились те самые сладости, доставленные с берега. Арабелла вдохнула аромат и ей почудилось, что какая-то смутная тень мелькнула по краю ее сознания… Так было… да.
– Вы уже угощали меня шоколадом, дон Мигель?
– Откуда иначе мне знать, что он вам по вкусу, – улыбка, появившаяся на тонких губах испанца, была отчего-то грустной. – Прошу вас, донья Арабелла.
Дон Мигель наблюдал за Арабеллой, которая наслаждалась чудным напитком, и в его темных глазах было загадочное выражение. Сам он почти не притронулся к свой чашке.
– Я внушаю вам ненависть? – вдруг спросил он.
Арабелла вздрогнула и поставила почти пустую чашку на стол.
– Что же, это естественно, можете не отвечать. Достаточно того, что я насильно удерживаю вас на «Санто-Доминго». Кроме того, я враг Англии, и соответственно, ваш. И ваша память что-то да хранит о зверствах испанцев, ведь так? Но в нашем несовершенном мире все творят одинаково жестокие гнусности, вам ли не знать!
– Зачем… зачем вы говорите мне это?
Де Эспиноса глубоко вздохнул, подавляя гнев.
– Прошу простить меня, донья Арабелла. Я нарушил свое обещание, – он криво усмехнулся. – Сегодня я вспоминал брата — таким, каким он был в детстве. Возможно, вам будет неприятна и эта тема?
– Продолжайте, – медленно проговорила Арбелла, – я выслушаю вас.
– Диего был младше меня на два года. Между братьями – и особенно часто с небольшой разницей в возрасте – бывает соперничество, вплоть до ненависти… А для него я был кумиром. Рыцарем без страха и упрека. Как-то раз, во время игры, камень, выпущенный из моей пращи, разбил драгоценный витраж в церкви нашего замка. В страхе перед неминуемой расправой мы спрятались. Но потом мне наскучило сидеть в укрытии, и я ушел. Оставил Диего одного. Я не знал, что он попался отцу. Тот решил, что проделка — его рук дело, а брат не выдал меня и под розгами. Ему было всего семь лет.
Дон Мигель замолчал. Он сидел вполоборота к Арабелле, и свет заходящего солнца падал на него, высвечивая резкие черты лица, орлиный нос, глубокие складки, сбегающие к губам.
– Я хотел бы, чтобы вы видели во мне не только врага… чудовище. Но я также знаю, что это невозможно, принимая во внимание обстоятельства, – тихо произнес он, затем, встрепенувшись, вернулся к своему обычному суховатому тону: – Если Небу будет угодно, ваше заточение долго не продлится. Обстоятельства задерживают моего человека, но тем не менее, я уверен, что через пару дней он вернется с ответом Питера Блада.
— Привяжи меня к мачте!
— Что?!
Крик боцмана, повисшего на промокших веревочных перилах в каких-то полутора метрах, тут же унесло налетевшим шквалом, его вопрос Дайм не услышал, а скорее увидел. Не прочел по губам, прочесть бы он и не смог, ибо смотрел в другую сторону, а именно что увидел — почувствовал по яростно-недоуменному движению ментала.
А смотрел Дайм вперед по курсу. Сейчас, когда шхуна обманчиво медленно вползала на гребень гигантской волны, перспектива просматривалась предельно ясно и далеко. И там, впереди, над черной взбесившейся водой, то взмывающей чуть ли не выше туч, то обрушивающейся в Ургаш, вырастали полупрозрачные и такие спокойные на вид колонны, словно подпирающие низкое небо. Такие искристо прекрасные, такие светлые, почти светящиеся в наступившей среди дня ночи, такие невинно-стабильные, пенно-дымные, неизменно изменчивые, обманчиво надежные…
И такие смертоносные.
Скалы, сейчас так надежно (ненадежно!) скрываемые от стороннего взгляда водяными смерчами, на карте именовались «Левым крылом Дракона». Моряки называли их короче и точнее: «Ургашевой Глоткой». И сплевывали через плечо, осеняя себя окружьем.
Шхуна тем временем перевалила гребень очередного вала и рухнула в пропасть, заодно и клюнув носом вниз под таким же углом, под каким ранее его задирала. Дайма шатнуло в сторону, отрывая от мачты, локоть соскользнул, держаться одними бёдрами оказалось не так уж надежно, и он автоматически схватился за мокрое скользкое бревно правой рукой, перекинув удержание купола на одну левую.
Что, конечно же, было ошибкой.
Считается, что это психосоматика. Что пальцы вообще не участвуют, только стихии и одни лишь стихии, что руки для управления истинной магией не нужны, это атавизм ученических времен, шпаргалка-подсказка, нужная опытному шеру-дуо не более, чем ходунки взрослому и здоровому человеку… только вот попробуй объясни это рукам. Да и стихиям тоже попробуй объясни! Стоило чуть сместить равновесность натяжки — и пальцы левой скрутило судорогой от перенапряжения, защитный воздушный купол повело, корежа, и над головой что-то затрещало, оглушительно и пугающе, перекрывая даже рев бури…
Оплетя мачту ногами с такой страстью, с какой не оплетал ни одного любовника, и помогая себе плечами, Дайм судорожно потянулся руками за ней крест накрест — левой вправо, а правой влево, для дополнительной фиксации, при этом растягивая трепещущий воздушный купол напряженно растопыренными пальцами, армируя силовыми стяжками, выплетая… шисов дысс… да что-то там явно нужное выплетая, вспомнить бы только что… и натягивая, натягивая, натягивая… вниз, до палубы… замыкая в защитный кокон… истончившийся до прозрачности, но все же кокон… отсекая беснующуюся бурю хотя бы на несколько секунд.
На миг показалось, что он оглох — такой оглушительной была обрушившаяся на палубу тишина. Не на палубу — вдоль. На палубе она бы не удержалась, у палубы сейчас крен градусов сорок…
Дифферент. Боцман называл такое дифферентом. Раньше был на корму, теперь на нос. Вспомнилось вдруг. Зачем? Хисс его знает.
Дайм сплюнул соленые брызги.
— Привяжи меня к мачте. За пояс, за ноги, сколько веревки хватит, как можно крепче. А потом уводи всех в трюм и держитесь там за что получится.
Он не стал дожидаться, пока боцман кинется выполнять приказ или даже хотя бы кивнет в знак, что услышал. Отпустил перерастянутые края силового воздушного купола сразу, позволяя вернутся грохоту и — частично — ветру. Там, наверху защита была нужнее. Если уж ты, светлый шер, не позволил морячкам срубить мачты, как они собирались, то будь добр и не позволить этим мачтам сломаться.
Веревка грубо перехватила под мышками, поперек спины, несколько раз по ногам. Кулак уперся между лопаток, веревка натянулась рывком, зафиксировалась, прижимая к мачте крепко, надежно, в шесть витков. Отлично. Дайм не стал оборачиваться, кивнул только. Грохота захлопнувшегося люка в трюм он не слышал, только почувствовал ногами легкую дрожь палубы — неправильную такую, не в тон ветру и волнам.
Шторм.
Еще одна аномалия…
Чтобы корабль со светлым воздушником второго уровня на борту попал в шторм? Так не бывает! Бред собачий. Стихии так не работают, даже если светлый шер отвлекся на что постороннее, даже если дрыхнет, потому что устал после вчерашнего… ну или просто пьян в колбаску. Все равно! Так не бывает, потому что просто не бывает так, стихии не позволят. Стихиям плевать. Если только…
Если только светлый шер не заиграется с этими самыми стихиями.
На пару с темным шером. Тоже воздушником. Тоже второго уровня. В перетягивание друг дружки через зеркало. За стихии. Кто кого. Словно мальчишки за веревочку.
Ну и вот вам результат, доигрались, че…
До захода солнца оставалось часа три-четыре. Астронавты решили использовать это время для небольшой пешей разведки.
Результаты экспресс-анализа пробы воздуха Венеры не удивили их. Как и предсказывали авторитетные астрофизики, входившие в состав Планетной комиссии Астрономического Совета Академии наук СССР, в нижних слоях атмосферы Венеры оказалось значительно больше углекислого газа, чем в аналогичных слоях воздушной оболочки Земли.
Эта ядовитость атмосферы Венеры для человека затрудняла исследование поверхности планеты, но не являлась непреодолимой преградой на пути астронавтов.
Предвидя «углекислую опасность», врачи оснастили их легкими скафандрами, снабженными портативными холодильниками и приборами для извлечения кислорода из углекислоты, масками с биофильтрами, напоминающими акваланги, и специальными таблетками, предохраняющими легкие от отравления углекислотой.
Таким образом, астронавты могли выходить из «Сириуса» либо в герметичных костюмах, либо налегке.
Покидая корабль, Борис Федорович и Сергей одели комбинезоны из прочной материи, защищающей тело от укусов насекомых и пресмыкающихся, и газовые маски, соединенные шлангами с заплечными баллонами со сжатым воздухом. Кроме того, они, по настоянию Олега, проглотили каждый по одной космической таблетке, захватили оружие и фотоаппараты. Чувствительные радиометры позволяли им избежать проникновения в радиоактивные зоны, а портативные полупроводниковые рации обеспечивали надежную связь с «Сириусом».
— Мы словно рыцари, готовящиеся к дальнему походу, — усмехнулся Сергей, обводя взглядом комическую фигуру похожего на водолаза Озерова и думая, что и он, Сергей, выглядит не лучше. — Дон-Кихот и его верный оруженосец Санчо Пансо готовятся к бою. Нет только Дульцинеи, могущей вдохновить нас на ратные подвиги.
— Наши Дульцинеи далеко, — вздохнул Олег. — Они, верно, надоедают сейчас астрономам с просьбами показать им на диске Венеры то место, где «приземлился» «Сириус»… Все ночи, верно, возле телескопов проводят.
— Бог их ведает, что они теперь делают, — усмехнулся Сергей. — Самое загадочное в природе — это женское сердце… Однако, хватит шутить… Пошли!
— Давайте присядем на минутку по старому русскому обычаю, — предложил Озеров. — Ведь не в подмосковную березовую рощу идем.
Все сели, задумчиво, со сдержанным волнением поглядывая друг на друга.
Незабываемым был этот миг. Сколько дней они ждали его? И вот — наступил…
Первым по лесенке, опущенной из выходного люка, на почву Венеры спустился Сергей, за ним Озеров.
Они пошли мимо пышных, напоминавших папоротники, растений, потом углубились в пальмовую рощу.
В ней было сумеречно.
Влажную кочковатую почву, усеянную палой листвой, устилали розовые и голубые мхи. Ноги по щиколотку тонули в упругом, ворсистом ковре.
Вокруг стволов пальм обвивались эпифитные растения с блестящими, причудливо изрезанными листьями. Одни из этих сожителей кремовыми метелками свисали почти до самой почвы. Другие, извиваясь спиралями, взбирались до верхушек деревьев. Листва их красиво выделялась на сизой коре.
Местами среди узловатых, выпирающих наружу корней лесных великанов валялись какие-то продолговатые и круглые тела, похожие на дыни и оплетенные желтыми ленточками.
Когда Сергей коснулся носком сапога одной из таких «дынь», она с громким треском разлетелась на мелкие кусочки.
— Что-то вроде бешеного огурца, — сказал Сергей, невольно попятившись. Меньше всего он ожидал того, что наткнется на живую гранату.
— Борьба за существование, — сказал Борис. Федорович, нагибаясь над одним из отлетевших кусков. — Все живое стремится оставить после себя потомство и создать для него сносные условия существования. Чем дальше семя отлетит от дерева, породившего его, тем больше у него шансов найти свободное место для произрастания… Семена одуванчика разносятся ветром, шарики лопуха цепляются за шерсть четвероногих, эти деревья стреляют своими спорами… Растения очень плодовиты. Лебеда, если не ошибаюсь, дает в год до ста тысяч семян, береза — свыше трехсот тысяч… Пошли. Еще успеем налюбоваться этими бешеными фруктами.
— Смотрите, Борис Федорович, смотрите, — сказал Сергей, все еще рассматривавший странный плод. — Он уже наклюнулся.
И действительно, одна из набухших спор выпустила из себя беловатый корешок, который, извиваясь, словно искал что-то съедобное, к чему можно было бы присосаться.
— Лишнее доказательство того, что на Венере многие явления протекают более бурно, чем на Земле, — невозмутимо заметил Озеров. — Тут такие темпы, которые нам и не снились. Все спешит жить. Углекислота в избытке, тепла много, вода — в изобилии. Тут, батенька, все должно развиваться со сказочной быстротой и достигать в короткий срок чудовищных размеров… И любовь здесь, должно быть, пылкая, страстная, не чета земной… Прячьте скорее приглянувшийся вам «огурец» и шагайте дальше… Времени у нас в обрез. Нельзя задерживаться возле каждой венерянской диковинки.
И они, пробираясь между кустарниками, усеянными изогнутыми колючими шипами и покрытыми сизым налетом, пошли дальше, все больше углубляясь в дремучий, тропический лес, подавлявший их своим величием.
В лесу преобладали лиственные породы, но местами попадались древовидные растения с бледно-зеленой, сизой, красноватой и даже фиолетовой хвоей.
Казалось, по Венере некогда шагал великан и щедрой рукой бросал горсти семян, добытых им из шишек.
Семена упали на плодородную почву. И вот возле похожих на бананы деревьев, раскинувших огромные красноватые листья, укоренилась молоденькая елочка, выбросила свечки соцветий, и к ней, как к некоему центру притяжения, потянулись хвойные ее сородичи.
Чуть дальше, в долинке, нашли себе пристанище кусты, похожие на можжевельник, и, бесцеремонно растолкав, оттеснив сизые папоротники, образовали жизнестойкую колонию.
За елками и можжевельником проникли а лиственный лес сосны, поднялись на вершину седловины, зашагали по краю плато.
И всюду мох. Мох на скользкой прошлогодней хвое, устилающей известняк, песок, шифер. Мох на валунах, напоминающих окаменелые яйца какой-то гигантской птицы. Мох на ребристых, рассеченных трещинами, изборожденных глубокими извилинами бурых стволах. Лохматыми бородками свисает он со смолистых ветвей, усеянных янтарными капельками застывшего сока.
Близкие к земным формам кедры и мимозы, бананы и лиственницы, пальмы и пинии, сосны и какие-то диковинные деревья с гладкими, словно отполированными стволами и блестящими, зеркальными листьями.
Если бы Сергей или Борис Федорович поднялись на вершину самого высокого дерева, распростершего свои упругие ветви над кронами младших сородичей, то они увидели бы местность сложного рельефа, расчлененную на множество холмов, долин, котловин, урочищ, горных хребтов, рассеченную глубокими ущельями, изуродованную сбросами, осыпями, обвалами.
И все это пространство на десятки километров на север и юг, запад и восток было за топлено растительностью — оранжевой, розовой, кремовой, пунцовой, желтой.
Сотни древесных, кустарниковых, стелящихся пород. Формы, напоминающие камыши, тростники, бамбуки, лианы. Диковинные цветы нежнейших оттенков, колонии причудливых грибов и лишайников.
И среди этак густых зарослей, примерно, на полпути от цепи лиловых гор до обрывистого вулканического плато, нагоняющего жуть видом своих темных базальтовых скал, прочно уперся в венерянскую почву опорами из титановой стали космический ракетный корабль «Сириус» — детище многотысячного коллектива одного из крупнейших астронавтических заводов Советского Союза, ученые и инженерно-технические работники которого первыми проложили для человечества дорогу в Космос.
Завалившись в барак к Кире в три часа ночи, Тони не собирался будить всех его обитателей, но дверь к О’Нейлам была заперта изнутри: пришлось стучать – и довольно громко. Сначала открылась соседняя дверь, откуда Тони посоветовали пойти проспаться, потом из-за двери напротив донеслось обещание встать, и только после этого миссис О’Нейл тихо спросила, кого к ним принесла нелегкая. Если бы Тони знал, где живет жирная Бетти, то обошелся бы без помощи Киры.
Дверь в комнату жирной Бетти была не заперта, в ней остро воняло мочой, блевотиной и джином. Жирная Бетти, пьяная как сапожник, спала беспробудным сном возле собственной кровати, обнимая задние колеса дешевой детской коляски, по-мещански украшенной многочисленными оборочками и кружевами. Не такая уж она была жирная – пухленькая и упругая.
Разложенные на прибранной кровати ползунки и распашонки – будто в музее – тронули бы сердце самого закоренелого циника.
– Убивается-то как… – пробормотала Кира. – Бедная…
Конечно, убивалась по ребенку Бетти своеобразно, но какая разница, как проявляется человеческое горе, – оно от этого горем быть не перестает.
Первое, что сделал Тони, – одернул задравшуюся чуть не на спину юбку бедняжки. Попытки ее разбудить не дали результата, пришлось повернуть ее лицом к себе – оно было опухшим от джина и слез – и как следует встряхнуть.
– Катитесь ко всем чертям… – пробормотала Бетти, не открывая глаз.
Пожалуй, увидев убитую горем мать в таком виде, волчица ребенка ей не отдаст… До рассвета оставалось часа четыре.
– Ах ты ж дура… – процедил Тони сквозь зубы.
Попытки макнуть ее головой в раковину с холодной водой не сильно помогли, Тони закинул бесчувственное тело на плечо и потащил несчастную мать на первый этаж, в душевые. Поскольку, нажравшись, бедняжка намочила трусики (юбку и чулки), душ был непременной процедурой приведения ее в человеческий вид.
Ни одной ванны в бараках не было, ничего больше не оставалось, как принять холодный душ вместе с жирной Бетти.
– Не, а ты чё, в одежде будешь ее мыть? – спросила по дороге Кира, едва поспевавшая за Тони: может, такой уж жирной Бетти и не была, но вес имела не маленький, отчего он спешил.
– Пожалуй, нет, – хмыкнул Тони.
– А… А как жа?.. Она жа ж женчина…
– Думаю, ей все равно.
– А… А в мужском душе или в женском?
– В том, который ближе.
– А вдруг она проснется? – не унималась Кира.
– Я надеюсь.
– Не, ну а она ж тада тебя увидит.
– Ей не впервой.
– А тебе?
Тони уже хотел небрежно ответить, что ему тоже, но сообразил, к чему ведут расспросы Киры.
– Ревнуешь, что ли?
– Ты чё? К жирной Бетти? Не, я просто. Я думала, можа те помочь надо. Не, ну я тада в колидоре подожду.
– Поможешь ее раздеть.
Бедняжку Бетти вырвало, когда Тони опустил ее с плеча на скамейку в раздевалке, – хорошо, что не раньше. Действие джина на женщину много отвратительней, чем на мужчину, – или так кажется? Как назло, женщины быстрей поддаются пагубному пристрастию к бутылке.
Складывалось впечатление, что водопровод в барак проводили римляне, – такими ржавыми там были краны и трубы, такой битой плитка на полу и стенках. Вода имела подозрительный рыжеватый цвет и слегка попахивала канализацией. Из горячего крана лилась тонкая тепленькая струйка…
От крепких ругательств жирной Бетти покраснел бы не только кэбмен, но и его лошадь… Сопротивляться Бетти не могла, а потому выражала протест лишь словесно – впрочем, довольно вяло, машинально, что производило особенное впечатление. Доктор Фрейд сделал бы из этого выводы о сексуальной подоплеке женского бессознательного, Тони же решил, что грязные словечки давно потеряли для Бетти свой сакральный смысл, стали обыденными, как грязная вода в душе.
Он вытащил ее в раздевалку, когда она окончательно проснулась и разревелась, – сначала потому, что ей было холодно и плохо. У нее посинели губы и зуб на зуб не попадал (так же как и у Тони), но, немного протрезвев, Бетти вспомнила, зачем так надралась, и заплакала совсем иначе – горько и страшно. Тони не хотел ее обнадеживать – жестоко дать человеку надежду, которая может не оправдаться, но без этой надежды привести ее в чувства вряд ли бы удалось.
Прежде чем вытереться самому, он как следует растер Бетти полотенцем: красивая упругая кожа загорелась румянцем, нежным, как бархатные лепестки роз… Надо же, а она продает столь чудное тело за бесценок…
– Прекрати реветь и одевайся, – велел ей Тони, растираясь полотенцем и стуча зубами. – Мы сейчас поедем в волчий квартал, волки вчера спасли украденного ребенка. Я не знаю, твой ли это малыш, но ведь проверить надо, правда?
От Бетти все равно разило перегаром, а на лице четко обозначалось количество выпитого накануне джина. Наверное, жизнь научила ее не питать напрасных надежд, потому что она всеми силами старалась не отдаться надежде. И повторяла время от времени:
– Черт меня дери, чудес не бывает…
Но эта надежда светилась в заплывших от слез глазах, и Тони чувствовал себя негодяем, уготовившим несчастной женщине нечеловеческое испытание. За чашкой горячего крепкого чая, приготовленного Кирой, он попытался объяснить, что волчица может и не отдать ребенка, если Бетти произведет на нее плохое впечатление, и выслушал тираду о вонючих моро, которые должны кланяться каждому гомогосподину, – пришлось провести воспитательную беседу о равенстве и братстве, а также о высоких нравственных качествах волчиц и их трепетном отношении к детям. Вряд ли Бетти прочувствовала сердцем идеи равенства и братства, и Тони имел все основания опасаться скандала в волчьем квартале. Согласилась она лишь выглядеть «как порядочная», для чего ей на помощь поспешили сразу три подруги, несмотря на ранний час. После накрутки волос на бигуди Бетти примеряла предложенные кофточки, юбки, чулки и туфли, нисколько не смущаясь присутствия Тони. Целый час ушел на пудру, румяна и подводку глаз – дело было нелегким, учитывая сизый отлив отечного лица, а также разные представления подруг о том, как подводкой выразить порядочность.
Надо сказать, девушки сотворили настоящее волшебство – с точки зрения Тони, с любопытством наблюдавшего за таинством придания Бетти человеческого облика. Вместо несчастной матери, способной разжалобить волчицу, посреди комнаты стояла уверенная в себе гражданка – ни дать ни взять член профсоюза…
Но когда дело дошло до сбора детских вещей, Бетти едва не испортила подводку глаз, долго моргала и словно боялась притронуться к разложенным на кровати распашонкам.
– Так. Если это мой Абрахам, я, хрен меня дери, брошу пить, – сказала она решительно. – Дьявол, клянусь всеми святыми, капли в рот не возьму до конца дней, и пусть меня разорвет, если нет.
Она собрала с собой целый тюк вещей, включая два одеяла, несчетное количество ленточек, пеленок, распашонок и чепчиков, – Тони показалось, что оборочки и кружева были даже на подгузниках. Учитывая нелегкий плохо оплачиваемый труд потаскухи из доков, было ясно, что все заработанное Бетти тратила на ребенка. Чопорные леди нашли бы обилие кружев мещанской пошлостью – Бетти же наверняка считала приданое своего малыша богатым, красивым и нарядным. Самым лучшим. И пусть чопорные леди отправляются ко всем чертям…
Голос слабо прорывался через вязкий серый эфир, но Кирилл четко различал эти тихие звуки в общем фонетическом хаосе. Внезапная яркая вспышка – и мир вокруг обрел формы и краски.
По королевской дороге, что причудливо змеилась среди изумрудно зеленых холмов юго-западной Англии, ехали верхом два молодых человека. По богатому платью и кольчугам тонкой работы, по кожаной конской сбруе и украшениям на мечах любой мог признать в них юношей благородной, а может быть и королевской, крови.
Но вот языка, на котором говорили путники, не смог бы понять ни один коренной житель королевства.
– Слушай, Женька, а тебя-то что потянуло свататься?
– Возраст, – молодые люди дружно рассмеялись. – А тебе портрет показывали?
– Нет. В наше захолустье герольдов не присылали. Что возьмешь с островитян, кроме приливов и отливов?
– Это точно. Видок у тебя, Кира, бледноватый. Видно, морская болезнь у судомеханика прогрессирует.
– Ладно обо мне. Ведь когда в зал вошли, мне уже не до невесты было. Смотрю – ты или не ты? Даже не сообразил, что эта карга…
– Да не такая уж и карга, ей всего двадцать четыре года!
– Предположим, что это так.
– Ты не галантен, Марков. Альбина Мэргерит Тиитерс, пожалуй, самая выдающаяся и неординарная девушка королевства, – было неясно: глумится Женька над щербатой северянкой с жидкими волосиками или говорит серьезно.
– Невский, не занудствуй! С чего ты взял, что она самая-самая?
– Как и положено мне, наиболее вероятному кандидату, я много разговаривал с ней. И она, скажу тебе, слишком умна для этого времени.
– Это и решило исход дела?
– Не столько это, сколько… Цитирую по памяти: «Предки этих переселенцев были самыми настоящими викингами. Они грабили по всем пределам Ойкумены и тащили награбленное добро в свои ледяные замки. Но у них нет земли, а у короля нет возможности дать им земель столько, сколько следует иметь людям их ранга. Единственная возможность для потомков викингов укрепиться в Британии – породниться со здешней знатью. И тут денег они жалеть не станут…».
– Ого, а я и не подозревал, Проспект, что ты можешь быть таким меркантильным!
– Кира, просто здесь мои интересы и интересы моего опекуна, графа Ддэйла, совпадают. Старик вытащил меня из ледяного моря, дал кров, укрыл под защитой родового герба. Если я могу ему отплатить хоть частично, я не должен сопротивляться. К тому же мой поиск…
– Снова «Таинственная миссия Евгения Невского», о содержании которой простым смертным еще не пришла пора узнать?..
Внезапно солнце стало тусклым, зелень обочин почернела, облака с бешеной скоростью заскользили по небу, налившись зловещим багрянцем. Все стало серо. Шквальный ветер принес запах гари и пепельную пыль.
Кирилл огляделся – Женьки нигде не было.
Он поднял голову и увидел друга вместе с конем летящими по воздуху в сорном облаке обгоревших ветвей и обломков какого-то скарба.
– Невский! – Кирилл пытался перекричать вой ветра. – Я опять забыл спросить…
Тут на него обрушилась тьма.
Затормозив буквально за десять метров до выхода, я резко повернула – и нырнула в ближайший магазин. Какой-то джинсово-сетевой, мне было совершенно все равно, какой именно.
– Девушка, вам помочь? – тут же направился ко мне парень-консультант.
– Ага, – радостно кивнула я. – Мне нужны джинсы. Мужские. Тридцать четвертый размер… ой, уронила!
Не заботясь о правдоподобии легенды, я присела за стойкой с толстовками – чтобы мистер Элронд, успевший натянуть штаны, но не застегнуть рубашку, меня не заметил.
Не заметил. Пробежал мимо. Я через три стекла видела, как он остановился перед входом, оглядывая площадь с десятком припаркованных машин. И, разумеется, не находя там меня.
На миг мне стало жаль, что я так хорошо спряталась. Может, не стоило? Может, мы могли бы еще разок встретиться? Такой секс… Боже мой, какой секс!
– Девушка, вам нехорошо? – участливо спросил парень-продавец.
– Нет-нет, все отлично, – взяв себя в руки, сказала я. – Так есть у вас?..
Джинсы, толстовка и все прочее, включая нижнее белье, в этом магазине нашлись. И я все это купила. Без примерки! А то мало ли.
Заодно и успокоилась. Обдумала свое поведение. И решила не париться. Подумаешь, изнасиловала английского эльфа! Ему же понравилось. Вряд ли он гнался за мной, чтобы подать в суд. И мне понравилось. Я женщина взрослая и свободная. Имею право. И вообще. Как врач, ответственно заявляю: для здоровья полезно. Совсем другое ощущение в организме! Легкость необыкновенная!
Вот с этой легкостью необыкновенной и двумя увесистыми пакетами я вышла из торгового цента, вовсе даже не думая оглядываться в поисках мистера Элронда. Закинула пакеты в багажник, села за руль, подала назад…
Грохот, скрежет, твою ж гармошку! Вот что значит нарушенное внимание! Убьет меня Янка за поцарапанного котика, ох, убьет!
Если не убьют раньше вот эти, немирного вида мужики, которые с матюками посыпались из «Хаммера». «Хаммера», твою гармошку! «Слона-то я и не заметил».
Зажмурилась я ровно на три секунды. Но их хватило, чтобы аховая ситуация изменилась. Как по волшебству.
Незнакомый, явно привыкший отдавать приказы голос скомандовал:
– Молчать! Назад!
Я открыла глаза – и увидела его. Тренера. Того самого, с плаката «Спорт, а не водка!» Ну… надо признать, что он в реальности выглядел не хуже, чем на фотографии. Правда, одет был странно, вроде бы в пиджачную пару – а смотрелось это как военная форма типа «камуфляж».
Томограф даю, бывший военный! Вон как его пацаны слажено отступили, прикрывая шефу спину. И повадки уж очень характерные, не то спецназ, не то мафия. Мне, как хирургу-травматологу, время от времени попадались подобные кадры, у которых вся жизнь – поле боя.
Так. Что-то я торможу. Это все эльф виноват! Отвлек, нарушил концентрацию. Сволочь… но какая!..
Видимо, господин Тренер принял мою мечтательную улыбку на свой счет. По крайней мере, тоже попытался улыбнуться. И у него получилось. Почти. Вы когда-нибудь видели, как трескается гранит? Вот. Самое то. Когда каменная физиономия улыбается, образуется трещина странной формы.
Ладно. Гранит и гранит. И не таких шили. Тем более улыбается, значит, убивать на месте не собирается. Хотя улыбкам с золотыми зубами (в данном случае двумя) я все равно не доверяю. И это тоже профессиональное.
Открыв дверцу, я собралась выйти из джипа – и с удивлением обнаружила, что мне подали руку. Чудеса! Галантный булыжник!
– Здравствуйте, – сказали мне тоном, который пытался быть мягким, но в нем отчетливо слышались отзвуки горной лавины и рокот боевых вертолетов.
Проще говоря, этот голос я бы услышала даже под вертолетами. Ну точно, воевал господин Тренер. И командовал.
– И вам не хворать, э…
– Дмитрий, – подсказал он вроде и негромко – но все равно показалось, что рявкнул. И рука дернулась – прямо как будто честь отдать хотел. Но удержался, улыбнулся, показав то ли отличные передние зубы, то ли фарфоровые виниры, и золотую правую четверку сверху. Хм, пожалуй все таки отличные передние зубы. – Дима тоже можно. Я не заношусь! Не мэр пока, только баллотируюсь.
Мэр? Странно. Совершенно не похож на плакаты избирательной компании. Вот вообще. Мэр толстоват, лысоват и мерзковат, как бывают мерзковаты только представители отечественной бюрократии среднего звена. Этот же – совершенно другой типаж. Резкий, фактуристый. Разве что Тренер – второй кандидат в мэры, которому административного ресурса не досталось.
– Рада знакомству, Дмитрий, – повторила я. – Анна Преображенская, хирург-травматолог.
Тренер (ему подходило куда больше, чем Дмитрий или господин будущий мэр) просиял, словно ангела увидел. Впрочем, если он воевал и был ранен, то хирург для него и есть ангел.
–Это которые Преображенские? Неужто те самые?
– Если вы имеете в виду усадьбу, то да. Надеюсь, Дмитрий, я не слишком сильно поцарапала ваш танк?
– Да что ему, танку, сделается. А вот ребята мои резковаты бывают. Не слишком они вас напугали, а?
Ребята на заднем плане выглядели не то что резковатыми, а как бы это сказать не матерно… типаж «белый полярный лис пришел за вами». С такими если встретишься на узкой дороже, только орать «пожар» и бежать как можно быстрее.
– Я выгляжу нежной фиалкой посреди пустыни? – подняла я бровь.
– Чего? – искренне удивился он.
Я подавила разочарованный вздох. Нет, чтобы сказать «я старый солдат и не знаю слов любви»! Похоже Тренер если что и смотрел из советской классики, то это были «Брат» и прочие «Особенности национальной охоты».
Отвесив еще парочку неуклюжих комплиментов в духе настоящего солдафона, а не романтизированно-киношной версии, Тренер предложил отогнать мой джип в сервис, чтобы «хорошие ребята» быстро закрасили царапину на бампере. И пообедать вместе тоже предложил.
Несколько прифигев от такого напора, я чуть было не отказалась. Однако представив, что мне скажет сестра, увидев поцарапанный бампер своего «котика» – сказала свое решительное «да». Обеду.
– Но услуги сервиса я оплачу сама. Я была недостаточно внимательна.
Тренер на миг завис. Явно не ожидал этакой подставы. Но с честью вышел из сложного положения. Улыбнулся, поцеловал мне руку (немножко неуклюже, зато с чувством) и заявил, что обижать хороших ребят оплатой такой мелочи нельзя. Они ж от чистого сердца. И он – тоже от чистого сердца! Ибо ослеплен моей красотой. И вообще жаждет показать мне славный город Энск, ведь я наверняка давно не была на родине предков.
– С чего вы взяли, что давно?
– Разве такую красавицу забудешь? Если б вы сюда приезжали, я бы знал. Я всех приезжих знаю. А если бы знал, то вас бы ни за что не упустил!
Упс. Вот это я понимаю, солдатская прямота. Мне что, уже предложение делают? Лишь бы не из тех, от которых невозможно отказаться. Хотя, спорить не стану, приятно. Вдвойне приятно. Особенно после Лешиных-то заявлений, что на этакую кобылу ни один мужик второй раз не посмотрит.
А вот тебе, Шариков! Получи гранату!
– Вот так сразу? Вы совсем меня не знаете, Дмитрий. А я не знаю вас.
О… кажется… кажется, я кокетничаю! С ума сойти.
– Так самое то – узнать! – обрадовался он. – Для начала за обедом, а там чем черт не шутит, вдруг поймете, что это судьба? Соглашайтесь! Я вас в лучший наш ресторан отвезу, «Бляхин клуб»! Там ягнятину делают – мечта, а не ягнятина! Поэма! И повар у них настоящий француз, этот, Мишель со звездами.
Мишель со звездами. Да уж. Есть такие мужчины, которые производят впечатление, когда молчат. А вот когда открывают рот – тоже производят впечатление, но какое-то не то.
Мне очень хотелось сказать товарищу Тренеру, что я уже все поняла – не моя он судьба, даже близко не моя. Но… меня так давно не пригашали в ресторан! То есть мужчина на свидание вообще ни разу. Надо ж хоть попробовать, что это такое. Опять же, есть шанс что поэтическая ягнятина отвлечет его от комплиментов. Ну и у меня будет шанс произвести «не то» впечатление. Для этого всего-то и надо, что расслабиться и не следить за языком. Как показывает практика, два-три случая из жизни хирурга-травматолога, и любой нормальный мужчина сливается.
– Я только сестре позвоню, чтобы она не волновалась.
– Конечно, – кивнул Тренер и жестом велел своим сопровождающим грузиться в «Хаммер».
— Ну что, друг Анчутка? — задумчиво молвил Африкан. — Где ночевать-то будем? По-партизански или в Чумахле ночлега попросим?
Домовой беспомощно завертел пушистой головёнкой. Слева чернел лесок, справа дробно сияла в ночи окраина Чумахлы.
— Да ты не бойся, — успокоил Африкан своего пугливого спутника. — Никто тебя братве не заложит… Если какая нечисть в хате — я её в два счёта выставлю. Скажу: «Сгинь!» — и сгинет…
Услышав страшное слово, Анчутка вздрогнул и сжался по привычке в комочек. Однако тут же сообразил, что произнесено оно было не в сердцах, добродушно и, стало быть, силы не возымеет.
Глазёнки домового вспыхнули.
— Сгинь! — повторил он в восторге. И, подумав, добавил злорадно: — Контр-ра!..
Африкан хмыкнул и покачал большой выпуклой плешью.
— Ты гляди… — подивился он. — Ловко у тебя выходит! С ГПУ, небось, сотрудничал?
Анчутка потупился.
— С НКВД…
— Ну то-то я смотрю…
Кажется, протопарторг хотел добавить ещё пару ободряющих слов, но тут окраина Чумахлы — исчезла. Только что сияла рассыпчато, лучилась — и вдруг беззвучно канула во тьму.
— Свет, что ли, вырубили? — озадаченно пробормотал Африкан. — Прям как в Лыцке…
Однако, чем ближе подходили они к Чумахле, тем яснее становилось обоим, что окраину погрузили во мрак с умыслом. Два квартала частного сектора патрулировались: ночь была буквально издырявлена карманными фонариками. В тесной улочке Африкану с Анчуткой встретились двое в милицейской форме. Не остановили, понятно, не окликнули, прошли мимо.
— У, ш-шакалы… — приглушённо возмущался один из них. — Нет, ну я понимаю: выселили, оцепили… Но обесточивать-то зачем? Специально для мародёров, что ли?
— Так мародёры и обесточили, — ворчливо отвечал ему второй. — Перекусили провод — и готово дело…
— Починить, что ли, долго?
— Да они монтёру в чемоданчик смык-траву подложили… — пояснил сквозь зубы более информированный. — Монтёр на столб залез — и ни пассатижи не разожмёт, ни кусачки… А пока за другим инструментом бегали, эти падлы ещё с трёх пролетов провода поснимали… Вздорожал алюминий… — с сокрушённым вздохом добавил он.
Африкан приостановился, нахмурился и долго смотрел вслед патрульным. Частный сектор был оставлен не только людьми, но и домовыми. Несомненно, затевалось нечто грандиозное, наверняка лично одобренное Президентом — и, стало быть, мерзопакостное. Впрочем, нет худа без добра: выбирай любой дом — и ночуй.
Пока добрались до первого перекрёстка, столкнулись ещё с тремя патрулями. Ободрённый дружеским отношением Африкана, Анчутка расхулиганился и принялся гасить ментам фонарики — сажал батарейки, с наслаждением выпивая из них весь заряд.
— Ну ты это… — недовольно сказал ему наконец Африкан. — Не зарывайся, слышь?..
Анчутка тут же прижух, а вскоре им подвернулся домишко с относительно целыми стёклами, приглянувшийся обоим. То ли прежние хозяева были слишком зажиточны, то ли просто беспечны, но, съезжая, они оставили даже кое-что из мебели. Лампочку — и ту поленились вывинтить. Съестного, правда, не обнаружилось, но ни Африкана, ни Анчутку это особо не расстроило. Домовому — и крошки довольно, а протопарторг после нелегального перехода границы — постился.
— Зажги! — азартно предложил Анчутка, тыча пальцем в лампочку, но Африкан лишь покачал головой.
— Зажечь-то недолго, — молвил он. — Только ни к чему нам сейчас, Анчутка, лишние чудеса. Провода-то обрезаны… Слышал, что менты говорили? Тут же на свет и сбегутся…
Анчутка покрутился ещё немного в трёх имеющихся комнатах, проверил все углы, побегал по стенам, по потолку и наконец отправился спать на чердак. А Африкан влез на скрипучий топчан и, подложив руку под голову, долго лежал, глядя в тяжком раздумье на смутно белеющий потолок…
Было над чем призадуматься.
От автора
Идея принадлежит Алексу Гостеву. Автор только врал и преувеличивал. Все события вымышлены (ну или почти все). Все персонажи собирательны (хотя имеют конкретных прототипов). Все математические и технические подробности некорректны (впрочем, всякое бывает).
1. Микросхема
Итак, где-то в Западной Европе жила-была девушка. При крещении родители дали ей имя Мария-Луиза, а может быть Анни-Кристин, но ей нравилось, чтобы ее называли Микросхемой. У нее были соломенно-желтые короткие волосы, вздернутый носик, плоский живот с колечком в пупке, твердые мускулы на руках, крашеные в ярко-красный цвет ногти на ногах и две круглых родинки под коричневым соском меленькой и острой левой груди. Микросхема презирала пресный обывательский мир, еще до рождения уготовивший ей судьбу «киндер-кирха-кухня». С детства ей нравилось поступать вразрез с общепринятыми правилами поведения и существования. Она выучилась курить траву и нюхать кокаин в двенадцать лет. В тринадцать стала женщиной, отдавшись школьному учителю за хорошую отметку в триместре, но быстро сравняла счет, запустив ему на компьютер вирус, который по ее просьбе написал сосед по парте. В течение полугода этот же одноклассник учил ее ломать софт и программировать вирусы, а она давала ему щупать сиськи и даже один разок… впрочем, не будем развивать эту тему. В итоге любознательная Микросхема получила минимальный набор знаний и умений, позволявший ей смотреть свысока на остальных одноклассников, для которых компьютер служил лишь обиталищем игрушек и источником порнухи.
Так Микросхема превратилась в единственную в своем роде девушку-вирусописательницу.
2. Дундук
А на три тысячи километров восточней, в столице одного из государств, образовавшихся на месте двинувшей кони Советской Империи, жил молодой человек по прозвищу Дундук. Он был толстенький, неуклюжий и очкастый. А еще он слегка картавил и заикался и потому не любил много разговаривать, предпочитая общению с друзьями общество книг и компьютеров. В школе он учился хорошо, но не был ни зубрилой-отличником, ни «начальниковым сынком», и, когда на выпускном вечере школьная директриса, вручая золотые медали, назвала его фамилию, многие с недоумением оглянулись: этому? медаль? а он че, с нами учился?
Легко поступив в институт, Дундук и там остался серым, тихим и незаметным. Мало кто подозревал, что невероятно сложный и трудноуловимый вирус, в мгновение ока распространившийся по компьютерам города, был делом его рук. Но одновременно в Интернете появился компактный антивирус анонимного автора, основанный на нетривиальных математических методах сканирования и распознавания, который позволял обнаруживать и убивать не только этот изощренный вирус, но и десятки ему подобных. Нет смысла скрывать, что автором этого антивируса также был Дундук.
Учеба в институте Дундуку давалась легко. Подрабатывая на кафедре, он администрировал факультетскую сеть, делал за однокурсников контрольные и курсовые работы, правил ошибки в формулах преподавательских диссертаций и опубликовал в межвузовских сборниках несколько своих небольших статей, посвященных оптимизации передачи данных в Интернете. Именно для этих статей и пригодилась уникальная информация, которую Дундук получил в результате своего вирусологического эксперимента.
Когда Дундук закончил институт с красным дипломом, ему вручили рекомендацию в аспирантуру. Одновременно в кабинете декана факультета, на котором учился Дундук, раздался междугородный телефонный звонок. Звонил Петя Карлссон, институтский однокашник декана, живший в Москве и возглавлявший известную во всем мире антивирусную компанию «Карлссон & Малыши».
Конечно же, речь шла о Дундуке. Карлссон приглашал его в Москву, на работу в своей фирме.
3. Микросхема против Жиртреста
Возвращаясь домой, Микросхема спустилась по трапу самолета, прилетевшего из Лиссабона, пересекла залы стеклянного аэропортовского дворца и вышла на привокзальную площадь, где на стоянке ожидал ее оставленный тремя днями ранее мотороллер. Несколько дней назад виртуальные друзья-хакеры пригласили ее на тусовку, происходившую на одном из курортов Португалии. И наивная Микросхема нарушила одну из главных заповедей Интернета — встретилась с виртуальными знакомыми в реальной жизни. И, конечно же, горько разочаровалась.
Могучие и хитроумные воины, легко пробиравшиеся по компьютерным джунглям в поисках электронных сокровищ, на деле оказались прыщавыми закомплексованными подростками с кариозными зубами и немытыми волосами. Они с радостью насасывались пивом до отрыжки и на плохом английском с густой примесью fuck’ов и shit’ов обсуждали темы: кто у кого спер алгоритм и где нарыть халявных паролей к порносайтам.
Микросхемой как девушкой заинтересовался только Жиртрест — почти взрослый одышливый пузан в круглых очках и с сальной косичкой на затылке, автор полудюжины малораспространенных сетевых вирусов и лидер небольшой хакерской группировки «Devil SuckerZ».
Вечером, собравшись на загородной вилле (принадлежащей родителям одного из подростков), тусовщики врубили на полную мощь какой-то электронный ритм, подзарядились дурью, столпились в середине комнаты и принялись подпрыгивать и трястись. А Жиртрест зажал Микросхему в углу и вонюче задышал в ухо:
— Есть клевое дело… Надо вместе с вирусами разослать рекламу порошка «Дося»… чтобы демонстрировалась на каждом зараженном компе… Обещают десять тонн баксов… Я пишу вирус, а рассылаем по твоим каналам… У тебя ведь есть знакомые пацаны, которые держат сервера в Румынии… Пацанам по куску, остальное нам… идет?
Одновременно с этими словами Жиртрест сунул потную руку Микросхеме за пазуху, принялся больно тискать сиськи. А еще Микросхема ощутила бедром, как у Жиртреста быстро набухает между ног нечто длинное, толстое и тупое.
Половой акт в антисанитарной обстановке с антипатичным Жиртрестом не входил в планы Микросхемы. Она из всех сил двинула толстяку коленкой в пах, а когда Жиртрест согнулся от боли, выскользнула из угла, схватила свою сумку, вбила ноги в кроссовки и была такова.
Ее переполняло острое чувство разочарования.
15–16 мая 427 года от н.э.с.
Инда не появился ни вечером во вторник, ни в среду, ни в четверг. Йока ходил завтракать, обедать и ужинать вместе с профессором, неизменно улыбавшимся в присутствии чудотворов, и некоторые метеорологи в коричневых форменных куртках подсаживались за их столик, а иногда и забирали Йоку с собой – рассказать о станции, показать приборы для измерения силы ветра, подземных толчков, давления и температуры. Это Йоке нравилось гораздо больше уроков Мечена: они тяготили его, вызывали странное, давящее чувство, от которого хотелось поскорей отделаться.
Каждую ночь к нему приходила танцующая девочка. И теперь он уже не обманывал себя, зная, что все это происходит наяву. Но то, что она призрак, почему-то его не задевало. Наоборот, сделало ее образ еще более таинственным и притягательным. Он не видел в ней ничего страшного и никогда бы не поверил, что она может желать кому-то зла и тем более – причинять кому-то зло. Она была беззащитна и трогательна. И однажды Йоке вдруг подумалось, что она умрет, если он не даст ей той силы, за которой она к нему пришла. Ее танец был мольбой. Она не выпрашивала и не требовала платы, она умоляла. Йоке казалось, что он видит на ее глазах слезы, хотя ничего подобного разглядеть, конечно, не мог. Он чувствовал себя ее защитником и покровителем и, засыпая, грезил о ней-настоящей.
Мечен относился к этому странно: словно в этом было что-то постыдное, грязное. Он редко говорил об этом и всегда прятал глаза. Как будто хотел, чтобы Йоке тоже стало стыдно. Расспрашивать об этом Йока не стал: ему не нравилось расспрашивать Мечена, тот всегда сползал на какие-то скользкие гнусности, вроде «опасных животных» и «осознания своего места».
В эти дни Йока словно раздваивался: будто и не с ним все это происходило, будто он попал в какую-то игру, из которой может выйти в любую минуту, стоит только сказать: «Я больше не играю». Может быть, потому, что был далеко от дома, от привычной обстановки, окруженный незнакомыми людьми. Может быть, потому, что все его существо восставало против слов Мечена. Уроки профессора оставались для него чем-то несерьезным, ненужным, а то, что происходило за пределами свода, манило и продолжало вызывать восторг. Йока редко путался в мыслях, но тут ему не составляло труда отодвигать неудобные мысли в сторону, забывать о них, словно их вовсе не существовало. Он не желал делать никаких выводов, не выстраивал столь любимых им логических цепочек и – что самое удивительное – не проявлял любопытства, не старался узнать больше, чем знал. И если бы кто-нибудь сказал ему тогда, что он попросту боится думать, Йока бы в это не поверил.
Его жизнь рушилась, как нависший над водой берег, каждый шаг был новым обвалом, и он чувствовал это, но упорно цеплялся за старую жизнь, за прежние мечты и иллюзии, хотя почвы под ними уже не осталось. Если бы вычеркнуть из происходящего Мечена и его слова, то все было бы не так парадоксально и безнадежно. И Йока вычеркивал. Он отказывался принимать существование профессора, заранее объявив и его науку, и его самого абсолютной ложью. И вместе с тем понимал, что это не ложь. Но делать выводы не спешил.
Он очень хотел поговорить с Индой и не сомневался, что Инда все расставит по своим местам и объяснит так, что в это можно и нужно будет поверить.
А еще Йока хотел бы поговорить с Важаном. Вот кто не стал бы ни перед кем пресмыкаться! Йока всерьез начал подозревать, что Важан мрачун. И, возможно, тоже мрачун на службе чудотворов: ведь его не отправляют на виселицу или в тюрьму, а, напротив, разрешают преподавать в школе и в университете, как и Мечену. И чем чаще Йока сравнивал Мечена с Важаном, тем больше ему нравился Важан и тем меньше – Мечен. Да, Важан тоже иногда раздражал. Но сражаться с Важаном было опасно и интересно, а с Меченом – противно.
И, конечно, Йока хотел бы встретиться со Змаем. Змай редко что-то объяснял и даже наоборот – любил напустить тумана, но его туман не пугал и не рушил почвы под ногами.
За три дня станция Йоке наскучила, он обошел ее вдоль и поперек, но то, что лежало за пределами свода, наскучить не могло. Только поэтому он не стремился домой, благоразумно откладывая встречи со Змаем и Важаном на потом. И не верил словам Мечена о том, что домой его никто теперь не отпустит.
В школе Йока привык к физической нагрузке: и к пробежкам по парку, и к урокам борьбы и фехтования, и к военным играм. Здесь же он либо проводил время с Меченом, либо валялся на кровати с книгой. И на четвертый день почувствовал, что ему не хватает привычного режима, который он всегда так ненавидел.
– А в вашей колонии мальчики занимаются физкультурой? – как-то раз спросил он у Мечена между делом.
– У нас в колонии есть не только мальчики, но и девочки. И физкультура для них – излишнее развлечение. Мрачуну не требуется хорошая физическая подготовка, напротив, она ему только вредит.
– Вот как? Почему же?
– Я уже говорил, что мрачуны – это опасные животные. Незачем делать их еще более опасными.
Йока проглотил сарказм профессора, но на следующее утро поднялся пораньше – задолго до завтрака – и, пока его не видели, вышел со станции. Никто его не держал и не препятствовал его уходу – это ему понравилось и вселило надежду: если чудотворы ненавидят Мечена, ничего удивительного в этом нет. А Йока тут вовсе не пленник, и разговоры профессора о мрачунах не стоят выеденного яйца.
По небу бежали темные тучи, но рассеивались прямо над головой: свод не пропускал их в Обитаемый мир. Порывистый ветер подвывал и грозил сшибить с ног, да и подземные толчки, к которым Йока успел привыкнуть, сбивали ритм бега. Он отбежал по дороге примерно на половину лиги и вернулся назад – это было скучновато: никто не звал соревноваться и не подгонял окриками в спину. Спортивной площадки возле станции не было, но Йока использовал в качестве перекладины лестницу на вышку с многочисленными флюгерами. А потом облился водой из колонки, поставленной возле входа в столовую.
Чудотворы, пришедшие на завтрак, одобрительно ему улыбались и даже заговорили о том, что на станции нужен спортивный зал. Только профессор Мечен, встретивший его в спальне, был мрачным и недовольным. Йока ничего ему не сказал, растерся полотенцем и оделся к завтраку.
День прошел так же, как остальные: до обеда Мечен рассказывал Йоке об энергии, которую трансформируют мрачуны: чем она опасна, как ее можно измерить. Он даже привез из Брезена несколько потрепанных учебников и задавал Йоке что-то вроде домашних заданий, которые тот делал в одиночестве после обеда. Учебники Мечена показались Йоке куцыми: каждая глава в них словно умалчивала о чем-то. Йока подозревал, что составитель учебника так старательно обходил «узкие места» и так хотел непротиворечия с теоретическим мистицизмом, что напрочь позабыл о логике. Книга о мрачунах, которую дал Важан, тоже не раскрывала всех противоречий, но ставила вопросы таким образом, что на них хотелось искать ответы. А главное – эти ответы можно было найти, стоило только немного подумать.
Мечен начинал урок в комнате Йоки, потом же они вдвоем уходили со станции – ни ветер, ни дождь, ни шатавшаяся под ногами земля не мешали мрачунам, тут Мечен не врал: Йока вдыхал воздух Внерубежья с особенным удовольствием, чувствуя его силу и наслаждаясь ею. И видел, что Мечен тоже «пьет ветер»: ловит его лицом и впитывает в себя подрагивания земли.
Иногда они выходили на обрыв, глядя, как в долине у них под ногами носятся смерчи и блещут молнии; иногда бродили по дороге, ведущей в Магнитный, – она пересекала широкую полосу бурелома и уходила в лес. В этот день по пути к лесу, рассеянно глядя по сторонам, Йока увидел в сухой траве здоровенную гадюку.
– Погодите, профессор, – остановил он поток слов Мечена. После того, как они обменялись энергетическими ударами, Йока позволял себе говорить с Меченом вызывающе и немного свысока.
Гадюка словно услышала его голос и шустро двинулась прочь от дороги, туда, где путь Йоке преграждали вывороченные корни и поваленные деревья. Йока поискал глазами палку, желательно с рогаткой на конце, но ничего не увидел.
– Что тебя там так заинтересовало? – удивился профессор.
– Помолчите минутку… – Йока на цыпочках двинулся вслед за змеей, надеясь подобрать какой-нибудь сломанный сук по дороге. Гадюка была крупной – не меньше полутора локтей в длину, из такой можно было бы сделать и ремень для брюк. Йока даже подумывал, не наступить ли ей на хвост, – на ногах у него были высокие прочные сапоги, как раз подходящие для прогулок по слякоти возле станции. Но ему приходилось ловить змей и раньше, и он знал, что разъяренная гадюка может куснуть за ногу и выше сапога. Тем более такая большая. Никакого сука под руку не подворачивалось.
– Йока, ты что-то нашел? – нетерпеливо спросил Мечен.
В эту секунду гадюка добралась до поваленного дерева и тут же нырнула в его тень, где рос мягкий и высокий белый мох. Йока осторожно раздвинул траву и увидел мелькнувший хвост.
– Змею, – сосредоточенно ответил он профессору.
– Я думаю, тебе это показалось. В наших широтах змеи еще спят. Обычно они просыпаются в последние дни мая.
– Ерунда. – Йока нагнулся и заглянул под ствол – гадюка словно растворилась! Не стоило подставлять лицо, но какая же охота обходится без риска!
– Уверяю тебя, для змей земля еще слишком холодная.
– Откуда вы знаете? Это тоже раздел прикладного оккультизма? – Йока начал отламывать сухой сук, чтобы пошебаршить им под деревом.
– Совершенно верно. Герметичная зоология. Змеи, как и росомахи, являются проводниками призраков. И я заявляю тебе со всей компетентностью: они еще спят.
– Да я видел гадюку еще в начале мая! – Сук треснул, и Йока едва не опрокинулся назад.
– Думаю, тебе показалось.
– Ничего мне не показалось. – Йока нагнулся и засунул сук под поваленный ствол – никакого движения не ощущалось.
Он еще минут десять караулил гадюку, препираясь с профессором, но то ли она так хорошо притаилась, то ли незаметно ушла.
– Я же говорил, что тебе показалось, – сказал Мечен, когда Йока вышел обратно на дорогу.
– Да не показалось мне! Неужели все гадюки просыпаются одновременно?
– Именно так. Они зимуют большими колониями, и считается опасным наткнуться в лесу на такую колонию только что проснувшихся змей: они в это время очень агрессивны. Это потом, после брачного периода, каждая занимает свою территорию.
Йока решил уесть профессора и почитать о гадюках после обеда, но в книге по биологии, которая нашлась в его книжном шкафу, отыскал только подтверждение слов Мечена: гадюки спят в глубоких норах по нескольку десятков особей вместе.
Следующее утро он снова начал с пробежки и гимнастики: ему понравилось, что Мечена это раздражает. А за завтраком профессор сказал:
– Сегодня с метеостанции вездеход идет на рудник, это безопасный способ побывать за пределами свода. Я знаю, Инда обещал тебе такую поездку. Я переговорил с чудотворами, они не возражают против того, чтобы мы поехали с ними.
– А где же сам Инда? – не удержался Йока: этот вопрос тревожил его давно. Он бы предпочел отправиться за пределы свода с Индой, а не с профессором.
– Он скоро вернется, – уклончиво ответил Мечен.
– С ним что-то случилось?
– Чудотворы передо мной не отчитываются. Но, судя по тому, как все вокруг спокойны, ему ничто не угрожает.
Метеорологи каждый день выезжали за пределы свода – снимали показания с расставленных по долине датчиков, – но ни разу не предложили взять Йоку с собой, объясняя, что это опасно и смотреть там не на что. Однако рудник составлял исключение. Кроме мрачунов там работали горные инженеры, мастера, учетчики, водители вездеходов и охрана – Йоке это рассказывали по дороге. На территории открытой выработки стояли молниеотводы, заграждения от ветра, прочные здания, площадки, нечувствительные к слабым подземным толчкам, и навесы, где можно было прятаться от дождя, – а дожди за пределами свода часто бывали опасными: с неба текла не вода, а кислота, иногда настолько крепкая, что раздражала кожу и разъедала одежду. Такие дожди случались после сильных извержений вулканов, поэтому навесы и крыши зданий покрывали черепицей.
За рудником следили внимательно – в основном за сейсмической активностью, которая могла угрожать людям и технике. Йока уже видел простые сейсмометры и сложные сейсмографы, которые могли сами отмечать на бумажной ленте силу подземных толчков, почти как телеграфный аппарат. В этот раз на рудник ехали из-за того, что сильный удар молнии нарушил работу магнитных камней – такое случалось не часто. Чудотвор, сидевший рядом с Йокой в вездеходе, рассказывал просто и интересно: прикладной мистицизм давно ищет связь между энергией молнии и энергией, которая движет магнитными камнями. И едут туда чудотворы, чтобы не только устранить поломку, но и изучить ее.
За узким окошком Йока почти ничего не мог разглядеть, кроме вспышек молний и струй дождя. Здесь землю трясло гораздо сильней, чем на станции, хотя мягкие шины вездехода гасили вибрацию. До рудника ехали больше часа, и Йоке не терпелось скорей добраться до места. Профессор Мечен улыбался (как всегда в присутствии чудотворов), неуклюже шутил и всячески изображал доброго товарища Йоки. Йока кисло отвечал на его шутки, но не стремился выставить профессора дураком или предателем: ему казалось, чудотворы и так видят Мечена насквозь.
Вездеход остановился перед въездом на территорию рудника и несколько раз просигналил – Йока услышал, как открываются ворота: загрохотали листы железа, которыми играл ветер.
– Надень плащ, – сказал Йоке чудотвор, сидевший рядом, – там хоть и жарко, но все время идет дождь.
Йока кивнул: советы чудотворов, в отличие от советов профессора Мечена, не казались ему дурацкими.
Вездеход остановился нескоро, обогнув рудник по периметру. И первое, что увидел Йока, когда выбрался из люка, была воющая воронка из черного пепла, бежавшая по земле всего в сотне локтей от ограждения. В нее вплетались дождевые струи, и пепел был тяжелым и мокрым.
Ветер сбивал с ног, дождь хлестал упругими жгутами – Йока задохнулся. Подземным толчкам вторили далекие раскаты грома: большая гроза надвигалась с юга. Фонтан в усадьбе Важана показался детской забавой по сравнению с этой мощью, и первое, что Йока сделал, это откинул душный капюшон плаща.
Он не сразу разглядел, какая высокая и крепкая ограда стоит вокруг рудника, не сразу обратил внимание на вышки вдоль нее и поднимавшиеся в небо молниеотводы с тонкими хвостами металлической проволоки, уходившей в землю. И на сам рудник – большой, но неглубокий карьер, с юго-западной стороны которого огромный отвал защищал территорию от ветра. Только потом, словно насытившись силой ничем не сдерживаемых стихий, Йока начал осматриваться по сторонам. Несколько приземистых зданий, похожих на те, в которых размещалась метеостанция, стояли с северо-востока, ближе к своду. А в карьере и возле него работали сотни людей. Все они были раздеты до пояса, и дождь поливал их блестящие спины. Мрачуны…
Йока не мог отделаться от неприятного, противоречивого чувства: он вдруг понял, что все они, как и он только что, пьют силу, окружающую их со всех сторон, – силу дождя, ветра, блестевших поминутно молний, жаркого воздуха, нагретого не только солнцем. И вместе с тем они невольники, почти рабы, а может быть, и хуже рабов. Они преступники, опасные для Обитаемого мира, и заслужили это положение, но… Йока вспомнил слова Мечена: «Обществу нет дела до твоих убеждений, но его заботят твои действия». Йока такой же, как они. И не попал сюда благодаря счастливой случайности. Может быть, среди них тоже есть преданные чудотворам люди? Может быть, кто-то из них раскаивается в своих преступлениях? А может, кто-то совершал их невольно?
Эти мысли не нравились Йоке. Ему не хотелось сравнивать себя с заключенными, это приводило его в отчаянье. Мир, где все делилось на черное и белое, нравился ему гораздо больше, – мир, где добро олицетворяли чудотворы, а мрачуны и призраки были абсолютным злом. И не надо было долго думать, прежде чем выбрать сторону добра. Пока мир не начал шататься у него под ногами, Йоке нравилось искать в нем полутона и опровергать основы, но стоило проявиться настоящим, а не выдуманным полутонам, и он испугался.
Чудотворы отвлекли его от невеселых мыслей, показывая систему датчиков, окружавшую рудник со всех сторон, но вскоре включились в работу и забыли о Йоке, и он без дела шатался вдоль ограды, рассматривая появлявшиеся время от времени воронки: они обходили рудник стороной, им мешал отвал пустой породы – ветры чаще дули в сторону свода. Приближавшаяся с юга гроза тоже привлекала его внимание – он уловил разницу между дождевыми и грозовыми тучами. И дело было не только в том, что наступавшая на рудник гроза метала молнии: грозовая туча клубилась иначе и имела другой цвет. Профессор Мечен, закутанный в капюшон, молча брел сзади и ничего не говорил – на таком ветру под шум дождя пришлось бы кричать.
Некоторое время Йока разглядывал ограду – она почему-то показалась ему не кованой, а отлитой из железа (а может быть, и из другого металла?), и отлитой грубо, с подтеками и сизыми пятнами. Решетка была столь редкой (но очень толстой), что через нее запросто мог протиснуться человек. Зачем тогда она нужна, если не может удержать заключенных?
Йока прикинул, сколько человек работает на руднике, – получилось около четырехсот. Он ожидал, что руду добывают с помощью магнитных камней, но оказалось, что это не так: ее отбивали от ступенчатых стен рудника острыми молотками (Йока не знал, как называется этот инструмент), перегружали на тележки – специальные, накрытые плотными крышками, с сетками вместо доньев: пока тележка шла до грузовых вездеходов, с руды стекала вода. Пустую породу на обычных тачках с одним колесом везли к отвалу.
Йока плохо представлял себе, что такое физический труд, но иногда задумывался о людях, которые добывают средства к существованию физическим трудом. И не завидовал им: это казалось необыкновенно скучным. Рудник поколебал его представления. Не скучной, а слишком тяжелой была работа на руднике – в грязи, под струями дождя, на скользких наклонных ступенях (чтобы вода скатывалась вниз). Он стоял на краю карьера, сверху наблюдая за работой мрачунов, когда кто-то из чудотворов позвал его посмотреть на грузовые вездеходы, которые выстроились вдоль ограды с противоположной стороны карьера, возле ворот.
– На них стоит взглянуть вблизи, – сказал чудотвор, нагибаясь к самому уху Йоки.
И он оказался прав: вблизи грузовые вездеходы были похожи на сказочных чудовищ. Вряд ли они вмещали в себя больше руды, чем один товарный вагон, но их огромные колеса – по шесть с каждой стороны – были выше человеческого роста. И, конечно, никто не делал товарных вагонов из бронированного металла. Такой монстр не боялся ни смерчей, ни ударов молний, ни землетрясений. Интересно, какого же размера должны быть магнитные камни, что приводят его в действие?
Йока пробовал ковырять ногтем толстую шину громадного колеса, когда сквозь вой ветра и шум дождя услышал крик:
– Йелен!
Чудотвор, стоявший рядом, оглянулся раньше Йоки. Йока же совсем не ждал ничего подобного, окрик почему-то напугал его, а не удивил. Ему захотелось спрятаться еще до того, как он повернул голову. Словно чутье заранее подсказало, что он увидит. И не напрасно.
Стриженый Песочник, как и все голый до пояса, мокрый, мускулистый, со смытыми дождем веснушками, смотрел прямо ему в глаза и отчего-то улыбался. Он стоял примерно в двадцати шагах от Йоки, у соседнего вездехода, и держал за ручки тележку с рудой. Гроза приближалась, и раскат грома прозвучал близко и зловеще.
Потом Йока много думал об этом, и его первый вывод уже не казался ему единственно правильным, но в ту секунду только одна мысль билась у него в голове: Инда. Инда узнал, что это был Стриженый Песочник. Он только поэтому не настаивал на том, чтобы Йока выдал Песочника, – потому что мог это узнать и без признаний. И теперь Песочник думает, что Йока – предатель.
Пальцы со всей силы впились в жесткую шину. Зачем? Зачем Инда это сделал? Это было нечестно… Это… Йока не мог дышать, глядя на Стриженого Песочника, на его улыбку, на его глупое от природы лицо, в его глаза – честные и бесхитростные.
Что же он, Йока, наделал? Как же не догадался, что Инда найдет мрачуна, потому что задача чудотворов – бороться с мрачунами. Ведь теперь Стриженого Песочника никогда отсюда не отпустят! И он всю жизнь будет возить на тележке руду из карьера в грузовые вездеходы?
Между тем к Песочнику бежали двое охранников, разбрызгивая грязь сапогами. И чудотвор, стоявший рядом с Йокой, тоже рванулся в его сторону.
– Йелен, ничего не бойся! – кричал Стриженый Песочник и улыбался, и Йока не понимал, почему он улыбается. – Не бойся, слышишь? Я знаю, кто ты, Йелен!
Молния осветила веснушчатое лицо, и грохот расколол небо на множество обломков.
Йока хотел крикнуть, что он не предатель, что он ничего не говорил чудотворам, но это показалось ему не только глупым, но и неубедительным: если бы он не ревел на плече у Инды, если бы он подождал хотя бы несколько дней, никто бы никогда не догадался, кто был тем мрачуном, который говорил с ним. Он выдал Песочника, выдал! И у него нет никаких оправданий, потому что глупость не оправдание.
Охрана толкала Песочника назад, за вездеход, а он все так же улыбался и смотрел Йоке в глаза. И Йока не мог отвести от него взгляд, не имел никакого права! Как не мог провалиться сквозь землю или умереть на этом самом месте.
– Они боятся, что он тебя ударит, – пояснил неизвестно откуда взявшийся Мечен, нагибаясь к уху Йоки.
– Лучше бы он меня ударил… – пробормотал Йока себе под нос, а потом, оглянувшись на Мечена, вдруг выкрикнул в полный голос: – Лучше бы он меня ударил!
Что может быть глупее, чем бежать от самого себя? Накатившая на рудник гроза обрушила на землю сотни молний. С оглушительным треском они врезались в верхушки молниеотводов, трясли металлическую ограду, и она светилась неживым, сине-зеленым светом. Грохот над головой закладывал уши, а Йока бежал вдоль кромки карьера и боялся остановиться. Он думал о бесчестии и о том, что смыть с себя пятно предательства можно только кровью. Так поступали его благородные предки. И если сейчас его ударит молния, это будет лучшим и самым быстрым решением проблемы.
Впереди маячили каменные стены рудничных построек, и Йока свернул ближе к ограде – теперь было понятно, откуда на ней разводы и подтеки металла: ее оплавляли молнии. И вовсе не для охраны заключенных она служила, а была молниеотводом, принимала на себя грозовые удары. И если встать к ней вплотную, молния убьет гораздо верней!
Он не сразу расслышал, что его догоняют, – несколько чудотворов кричали ему вслед, и это помешало остановиться возле решетки. Йока взялся за нее руками (она была еще теплой, дождь не успел охладить металл, раскаленный молниями) и оглянулся: погоня отставала на какую-то сотню шагов, не больше. Он постоял несколько секунд, надеясь на то, что небо сжалится над ним и молния ударит в ограду. Но небо его не пожалело (или наоборот?), и ему пришлось протиснуться сквозь прутья решетки и бежать дальше – уже по открытому пространству за пределами рудника.
Йока не мог не бежать, а желание умереть придавало этому хоть каплю смысла. Земля под ним оказалась не глиной, а камнем; тем страшней были широкие трещины в нем. Дождевая вода уходила вниз, смывая с поверхности черный пепел – жидкую грязь. Йока не видел мчавшегося за ним вездехода и даже погнался за взметнувшимся с земли вихрем, но тот двигался слишком быстро. Другая воронка, подступившая сзади, нагнала Йоку, подхватила его за полы мокрого плаща и закрутила, словно волна океанского прибоя, а потом, перевернув перед глазами верх и низ, швырнула обратно на камень, словно надоевшую, не стоившую внимания игрушку.
Боль немного отрезвила и прояснила мысли в голове. Йока лежал в потоках черной грязи и судорожно искал решения: смерть внезапно перестала казаться ему выходом, однако отчаянье не ушло.
Его подняли на ноги сильные руки чудотворов, и он им не сопротивлялся и даже сам карабкался в люк вездехода. В душной полутьме кто-то совал ему под нос ватку с нашатырем, кто-то срывал с него плащ и ощупывал тело, как будто искал повреждения.
– Он напугал тебя? Он ударил тебя? – Один из чудотворов тряс Йоку за плечи и заглядывал ему в глаза.
И когда Йока догадался, о чем они думают, то забился в их руках и закричал:
– Нет, нет! Да нет же! Он ничего мне не сделал, не смейте так думать, слышите? Не смейте! Он ничего мне не сделал! Не смейте! Это я, я сам во всем виноват! А он не виноват, слышите?
Его крики ни в чем чудотворов не убедили, а только заставили снова совать ему под нос ватку с нашатырем. И Йока понял: пока он не успокоится и не объяснит всего толком, они так и будут думать, что Стриженый Песочник причинил ему какой-то вред.
– Послушайте, – он отодвинул в сторону руку с вонючей ваткой, – со мной все в порядке. Не надо этого. Меня никто не ударял.
– Что же с тобой приключилось? – На него смотрели со всех сторон внимательно и участливо. И не верили, что он может сказать что-нибудь вразумительное.
– Я внезапно осознал одну свою ошибку, – вдохнув побольше воздуха, сказал Йока как можно спокойней.
– И это осознание толкнуло тебя за ограду рудника? – спросил один из чудотворов – тот, что держал Йоку за плечи. В его голосе была ирония, если не сказать издевка.
– Эта ошибка была слишком серьезной. Из-за нее человек, который считал меня своим другом, оказался на руднике…
– Ну, люди не оказываются на руднике в результате чьих-то ошибок, можешь мне поверить. На руднике оказываются мрачуны, которые опасны и могут причинить вред окружающим. И если человек, считавший тебя другом, – мрачун, то не стоит так расстраиваться.
Вся одежда под плащом промокла, пока Йока валялся в грязи; его раздели донага и растерли полотенцами, отчего те покрылись темными пятнами.
– Видишь ли, – продолжал увещевания чудотвор, – друзья и враги – это понятия из детства. Есть добро и зло, и это гораздо важней.
– А если мрачун просто живет и никому не причиняет вреда, он тоже должен оказаться на руднике? Просто потому, что он мрачун? – выкрикнул Йока.
– Мрачунов, которые никому не причиняют вреда, никто не отправляет на рудники. Если хочешь, я спрошу, за что на рудник попал тот парень, которого ты встретил. Как его фамилия?
– Я не знаю, – ответил Йока, – у нас его звали Стриженым Песочником.
– Я спрошу. Чтобы ты окончательно поверил в то, что мрачуны не попадают сюда просто так.
Йока не выходил из вездехода до самого отъезда чудотворов. Надо отдать должное Мечену: тот подтвердил, что Стриженый Песочник не причинил Йоке вреда, – мрачуны видят удары друг друга, а профессору доверяли.
Мечен пытался его разговорить, но Йока забился в угол и отвернулся: только не хватало ему рассуждений этой продажной твари. Даже если Стриженый Песочник стоит на стороне зла – пусть и абсолютного зла, – он все равно выглядит лучше, чем профессор Мечен. Если ненавидишь чудотворов, зачем прикидываться, что стоишь на их стороне? Йока подумал, что если бы он сам ненавидел чудотворов, то предпочел бы оказаться на руднике, а не в Брезенском университете.
Слова чудотвора о том, что на рудник не попадают просто так, немного успокоили его совесть: может быть, Инда здесь вовсе ни при чем? Может быть, это просто совпадение и Стриженый Песочник действительно совершил что-то преступное?
Но когда метеорологи начали собираться в обратный путь, чудотвор, обещавший разузнать о Стриженом Песочнике, сел рядом с Йокой и хлопнул того по плечу.
– Я же говорил – можешь не расстраиваться. Этот парень попал сюда за дело. В большой драке, что называется «стенка на стенку», он ударил одного из противников. Я имею в виду энергетический удар, удар мрачуна. Парень, который пострадал, сейчас в клинике доктора Грачена, и, похоже, надолго. Так что – никаких ошибок, – чудотвор улыбнулся.
Йока промолчал только потому, что не сразу понял, о чем ему только что сказали… А когда понял, о какой драке речь, у него и вовсе отнялся язык. А ведь Стриженый Песочник говорил… Почему же Йока ему не поверил? Почему предпочел забыть об этом, как о незначительном, ничего не значащем эпизоде? Ведь очевидно – после обмена ударами с Меченом, – что ударил парня не Песочник, а он, Йока…
Ему стало так страшно, что заболел живот. Страшно и стыдно. Все гораздо хуже, чем он мог предположить. Мрачуны не выдают друг друга чудотворам, и Стриженый Песочник не выдал Йоку, предпочел сам отправиться на рудник. На всю жизнь. А он, Йока? Что сделал он? И почему подозрение пало на Песочника? Почему чудотворы решили, что он мрачун? Потому что Йока ревел на плече у Инды! Потому что они сразу вычислили, с кем он виделся вечером в воскресенье!
«Я знаю, кто ты, Йелен!» – кричал Песочник. Кричал и улыбался. Ему легко улыбаться, он никого не предавал и не подставлял…
Первой мыслью было немедленно рассказать чудотворам, как все произошло на самом деле. И если бы не присутствие Мечена, он бы так и сделал.
Но ведь Инда знал, что Йока мрачун. Почему же он не сказал этого, почему чудотворы обвинили именно Стриженого Песочника? Почему? Потому что Йока предан чудотворам, а Песочник – нет? Но ведь это же нечестно. Это… хуже, чем нечестно!
Надо немедленно все исправить. Стриженый Песочник ни в чем не виноват, его должны освободить. На руднике вместо него должен работать Йока.
А потом… А потом он подумал, что ему самому еще нет восемнадцати лет. И на рудник его никто не отправит, его отправят в Брезен, в колонию Мечена! И вот тут Йоке стало еще страшней… От красивых мечтаний о самопожертвовании ничего не осталось: он осознал, чем придется заплатить за восстановление справедливости. Одного красивого жеста будет мало. Гипотетическое представление «на всю жизнь» столкнулось с осязаемым «на четыре года». Четыре года в колонии Мечена! Четыре года зависеть от этого продажного, двуличного профессора? Быть в полной его власти?
И жить, осознавая, что Стриженый Песочник на руднике из-за него, – невозможно тоже.
Когда вездеход добрался до метеостанции, Йока уже знал, что будет делать. Ему надо ехать домой, потому что поможет ему только один человек – отец. Судья Йелен знает законы, он должен вытащить Стриженого Песочника с рудника. И если ценой этого станет отправка Йоки в Брезен – значит, так и будет. Это, конечно, очень страшно, но… по-другому нельзя. И отец поймет, он сам всегда учил Йоку честности. Он всегда выступал за справедливость. А вдруг… Вдруг отец найдет способ избежать колонии? Ведь Йока знает о законах так мало! Эта лазейка показалась ему такой сладкой, что он хотел отправиться домой немедленно, но что-то ему подсказало: его не отпустят одного. И Инда приехал сюда по делу на две недели, а за две недели… Нет, ждать еще восемь или девять дней Йока не мог!
Он сделал вид, что успокоился. Он пришел на ужин вместе с профессором и вел себя как обычно. Он не задал ни одного вопроса, который мог бы выдать его даже косвенно, хотя множество вопросов крутилось у него на языке.
А вечером, когда все улеглись спать, тихо оделся и вышел со станции – никто не запирал дверей.