Человек, который вошёл к Лике в комнату и приказал быстро следовать за ним, совсем не походил на того, кто вёз её от скотобойни до башни. Узнать его можно было только по прежней одежде и часам на руке.
– Что это? – спросила она, послушно идя за ним по коридору, имея в виду странные звуки, раздающиеся откуда-то снаружи.
– Прощальный привет и предупреждение всем аргам, что Убежище небезопасно. Просто фейерверк. Надеюсь, непрошеным гостям понравится.
– Сюда нагрянули гризы? – ужаснулась Лика.
– К сожалению, нет, – ответил арг. – Тогда бы я приготовил им другой сюрприз.
Арфал открыл проход в стене, и они вышли в холл, где ещё не так давно Лика разговаривала с Йоном. Там стояла группа людей в мантиях, все удивительно спокойные и чем-то неуловимо похожие: примерно одного роста, с бледными лицами и пепельного цвета волосами. Как только Арфал и Лика приблизились к ним, двери лифта открылись, и все зашли внутрь.
Спускались молча. Лика думала, что же теперь делать. Она ведь рассчитывала на помощь аргов. Они же должны помочь ей освободить Матвея? Но если они теперь оказались в бегах, то смогут ли это сделать и, главное, захотят ли?
Возле платформы их уже ждал поезд, радушно открыв двери. Все быстро зашли в первый вагон. Арги один за другим снимали мантии, оставаясь в форменной одежде сотрудников метро. Мантии они спрятали под сиденье, откинув сидушку, под которой оказалось полое место. Прямо на глазах они менялись, принимая другие облики. Сейчас в вагоне ехали восемь машинистов разных возрастов и комплекции.
– Тебе лучше последовать нашему примеру, – посоветовал Арфал Лике. – Лучше если это будет не кто-то из твоих знакомых. Что-нибудь уникальное.
– А так можно?
– Урок пятый. Не обязательно копировать чьё-то лицо. Придумай что-то своё.
Лика кивнула и сосредоточилась. Вот будет номер, если она сейчас себе сотворит нос как у Бабы Яги или ещё что похуже. Видимо, у неё, действительно, получилось не очень, потому что Арфал чуть усмехнулся.
Поезд остановился. Двери открылись. Арги вышли в темноту туннеля и направились гуськом вдоль вагона к кабине машиниста. Лика ничего не понимала, но послушно шла следом. Прямо перед их поездом на путях торчал хвост другого состава. Скорей всего, он ждал именно их. Они залезли в пустой вагон и поезд тут же тронулся. Арфал велел Лике сесть в уголок, а сам присел к Йону Сильверу (Лика была уверена, что мужчина с широким лицом и седыми висками это именно он).
Поезд въехал на станцию «Беговая». Двое аргов вышли. Лика смотрела на Арфала и Йона и надеялась услышать хоть слово. Она была уверена, что говорят о ней. Лика вытащила телефон: раннее утро.
Пока они ехали обратно от посёлка Серебрянский до Лахты, Лика всё пыталась получить гарантии освобождения Матвея.
– Сначала надо вернуться в Убежище, – уклончиво отвечал Арфал и на все вопросы «А что потом?» отмалчивался или отделывался общими фразами.
В башне Арфал велел подождать в комнате. Вернее, просто запер её там, и вот тогда она решила, что непременно сбежит. Фотография Матвея с непонятными цифрами не давала покоя. К счастью, выход в интернет на мамином телефоне имелся, и Лика наудачу ввела в поисковик эти цифры и даже не поверила, когда сеть выдала адрес. Цифры оказались широтой и долготой и обозначали яхт-клуб на Крестовском острове. Матвея держат где-то там?
Арфал и Йон продолжали о чём-то шептаться. «Станция “Новокрестовская”», – объявил динамик. В вагон вошли пассажиры и Лика, чуть пригнувшись, проскользнула мимо них к выходу. Она выскочила в почти закрывающиеся двери и понеслась к эскалатору.
На улице ей пришлось притормозить. Навигатор показывал путь, но она опасалась погони. Арфал не отстанет так просто. Мимо прошла девушка в летнем плаще с крупными цветами, помахивая сумочкой и стуча каблучками. Недолго думая, Лика поравнялась с ней.
– Привет, – весело сказала она, – время подскажешь?
Девушка остановилась и полезла в сумочку, видимо, за телефоном.
– Ты хочешь отдать мне свой плащ, – Лика смотрела прямо в глаза. – Очень хочешь. Он тебе не нравится. А мне он будет в самый раз.
Девушка нахмурилась, что-то не срабатывало в её голове. Лика почувствовала раздражение.
– Отдай плащ! – Приказ хлестнул девушку, и та мгновенно подчинилась. – Иди домой. Ты сделала все свои дела и теперь хочешь хорошо выспаться.
Девушка повернулась и медленно пошла к метро. Лика быстро натянула плащ. Злость! Вот как оно работает. Чтобы внушать свою волю, ей надо разозлиться. Лика втянула носом воздух. Ну и пусть. Главное, она получила что хотела. Ей нужна маскировка. Она быстро пошла по дорожке в сторону парка. Прямо перед ней высились опоры автомагистрали (платной объездной дороги), по которой с рёвом проносились автомобили. На той стороне виднелась громада нового спортивного комплекса, похожая на гигантскую летающую тарелку. Они с родителями были тут прошлым летом. Катались на аттракционах. Лика отмахнулась от этих воспоминаний. Проходя под магистралью, она, пользуясь опорой, как укрытием, сменила лицо. Теперь в цветастом распахнутом плащике шла стройная брюнетка с причёской каре.
По центральной аллее Лика дошла до круглого многоструйного фонтана и за ним взяла левее. Там дорогу пересекал Гребной канал, она обогнула его справа и вышла к Яхт-клубу. Сверилась с навигатором – цель была достигнута. Но где именно искать Матвея? Лика тряхнула волосами, двумя блестящими крыльями, обнимавшими круглое лицо, и пошла по территории. Справа в реку уходил небольшой пирс, к которому приткнулись катерки и лодочки. Лика пошла в ту сторону, но вдруг передумала. Впереди тоже была пристань с катерами и яхтами. В самом конце высился белый корпус судна примерно метров двадцати с лишним в длину с плавными обводами и обтекаемыми палубными надстройками. Лика шла прямо к нему по пирсу и чувствовала, что идёт абсолютно в правильном направлении. И только подойдя совсем близко, и прочитав название, поняла, что не ошиблась. Яхта называлась «Argentum». Лика тряхнула головой, пытаясь справиться с гневом. Они посмели ТАК назвать свою яхту? Хотя здание скотобойни возле посёлка Серебрянский они тоже, наверное, выбрали неслучайно. У гризов извращённое чувство юмора.
От пирса на широкую кормовую площадку вели сходни, она смело шагнула по ним и очутилась на палубе. Казалось, тут никого нет. Небольшая лестница справа вела в капитанскую рубку. Лика осторожно поднялась на две ступеньки и прислушалась: оттуда не доносилось ни звука. Она вернулась на корму, из которой через широкий проход можно было попасть в помещение вроде гостиной. Барная стойка, диванчики и… лежащий на одном из них человек. От неожиданности ей даже показалось, что это Матвей. Но нет, для него он был слишком грузен и высок. Она пригляделась. Мужчина лежал на боку, уткнувшись лицом в подушку. Лика посмотрела на бар, открыла холодильник, выбрала и налила себе сок. Мужчина пошевелился и повернулся на спину, прикрыв глаза рукой.
– Грива? Эй, это вы?
Теперь он совсем проснулся и повернул голову, а Лика окончательно убедилась, что это действительно Гривцов.
– Вы кто? – Он резко сел.
– Где Матвей? – спросила Лика. – Как вы здесь оказались? Вы заодно с серыми?
– Ничего не понимаю, – тряхнул головой Гривцов. – Что ты делаешь на моей яхте?
– Так это ваша яхта? Вы назвали её «Argentum»?
– Почему бы и нет? Так ты скажешь, кто ты и что тут делаешь или мне позвать охрану?
– Мне нужен Матвей. Где он?
– Ничего не понимаю. Какой Матвей?
– Мой друг. Мы были позавчера у вас дома. Прошли подземным ходом от дома профессора. Потом появились двое мужчин с серыми лицами, они стреляли в вашу собаку. Как Грей?
Гривцов сидел и на каждое слово недоверчиво мотал головой. Кажется, ему тоже промыли мозги и стёрли память.
– Вспоминайте! – Лика подошла ближе и приняла свой обычный вид. – Вы владелец фармацевтической компании. У вас дочь учится в Англии. Ну?
Гривцов обхватил голову руками и сильно сжал. Лика посмотрела ему в глаза. Она не знала, как, да и не умела возвращать стёртые воспоминания и только молча попросила: «Вспомни, пожалуйста». То ли это и правда помогло, то ли действие внушения гризов было не слишком долговечным, но Гривцов вдруг вскинулся и изумлённо уставился на Лику.
– Я тебя помню!
– А его? Его помните? – она сунула ему под нос фото со связанным Матвеем. – Где он? Он здесь, на яхте?
– Вот чёрт! – Гривцов закивал. – Парня привезли вчера. А меня оставили охранять. И я, как дурак, покорно просидел на яхте весь день.
– Где он? Да быстрее же!
Гривцов показал рукой, и Лика увидела в той стороне ступеньки, ведущие вниз. Она быстро сбежала по ним и оказалась на нижней палубе. Несколько дверей. Она толкнула первую – пусто. А вот во второй…
Матвей сидел, свесив голову на грудь. Лика опустилась на колени и отвела с его лица прядь волос.
– Матвей… – тихо позвала она. – Матвей, очнись, пожалуйста.
Она осмелилась тронуть его за обнажённое плечо. Матвей вздрогнул и моргнул.
– Матвей, это я, Лика. Я пришла. Матвей, пожалуйста…
Горло её перехватило спазмом. На руках и груди Матвея синели кровоподтёки. На губе запеклась кровь.
– Лика, – услышала она и чуть не разревелась. – Ты здесь? Зачем ты пришла? Они же специально…
– Конечно, я пришла. Как ты думал? Неужели я бы тебя бросила? – Лика уже сместилась в сторону и пыталась отодрать скотч, которым Матвей был примотан к стулу.
– Лика! – вскрикнул Матвей. В голосе его звучал ужас.
Она подняла голову и увидела ухмыляющегося Вернона. Тот стоял в дверях.
– Молодец, – сказал он как бы даже с уважением, – уложилась по времени.
Лика встала на ноги и уставилась ему в глаза.
– Нет-нет, – Вернон провёл перед лицом ладонью, словно отмахиваясь от мухи. – С нами не работает. Не трать зря энергию.
– Я пришла, как вы хотели. Отпустите Матвея и делайте со мной, что хотите.
– Как трогательно. К сожалению, не в моей власти сделать с тобой то, что я, действительно, хочу. Увы. Но зато Бореус, наверное, позабавится на славу.
Лика сморщилась. Вернону кто-то запретил трогать её? Это, конечно, хорошо, но в то же время ужасно.
– Отпустите Матвея! – ещё раз попробовала приказать она. – Я тут. Я никуда не денусь. Зачем он вам?
– Всё-таки верно Бореус говорит: арги вырождаются, – пробормотал Вернон. – Таких глупостей давно слышать не приходилось. Я же не обещал, что отпущу парня. Я просто обещал его убить, если ты не явишься. Ну, молодец. Продлила своему дружку жизнь.
Он вытащил из кармана какой-то прибор и провёл им вдоль тела Лики.
– Ага, – он ткнул пальцем, – доставай, что там в карманах.
Лика вытащила телефон. Вернон забрал его и снова провёл прибором.
– Вроде чисто, – пробормотал он. – Надеюсь, путешествие будет приятным. Так что наслаждайтесь. Пока можете. – Дверь захлопнулась, раздался издевательский смех серого убийцы.
– Зря ты пришла, – вздохнул Матвей и скривился.
– Это мы ещё посмотрим, – Лика наклонилась и зубами надкусила край скотча. – Вот же намотали, гады!
Со скотчем пришлось повозиться. Но всё же Лика отодрала липкую ленту, и Матвей с облегчением вытащил руки.
– Затекли как, – он даже зашипел от боли.
– Где болит, Мотенька?
Матвей фыркнул.
– Ты не называла меня так с детского сада.
Лика слабо улыбнулась. Матвей тяжело поднялся и чуть не упал обратно.
– Что? Тебе больно?
– Угу, – кивнул Матвей.
Лика огляделась. Каюта была достаточно просторна для небольшой яхты. Две койки, заправленные шелковистыми покрывалами, тумбочка, мини-холодильник…
– Ложись, – Лика потянула его в сторону кровати.
– Вот уж нет, – Матвей повернулся и направился к узкой дверце в стене. – Мне срочно нужно туда… Прости за подробности…
Дверь в санузел хлопнула, послышался шум воды. Лика вздохнула. Люди несовершенные создания. Им нужно есть, пить и… много чего ещё делать, чтобы выжить. А жизнь человека так хрупка, что непонятно, как мы до сих пор не вымерли. Смерть играет в лотерею. Караулит буквально везде: на улице, дома…
Снаружи раздалось: «Отдать швартовы!» Яхту качнуло. Мощно заработал мотор. Лика подбежала к двери, хотя и понимала, что заперто. Она подёргала ручку, толкнула её плечом.
– Нет, тут двери хорошие, – Матвей подошёл сзади. – Я пытался выломать. Не получилось. Потом они меня связали. А потом, вообще, вырубили какой-то штукой. Зря ты сдалась.
Лика резко повернулась и упёрлась лопатками в деревянную поверхность. Матвей стоял совсем рядом. На его мокрой груди ещё виднелись следы надписи «24 часа», которую он пытался стереть в душевой. Рёбра его поднимались и опускались, и так же опускалось и поднималось её сердце. Она осторожно положила руку ему на грудь, прямо на выемку, где сходились рёбра. Его ладонь накрыла её сверху и тихонько сжала.
– Лика, – шепнули его губы.
– Матвей, – она запрокинула голову.
Наверное, она ждала, что он её поцелует, но он просто притянул её голову к себе. Его сердце гулко билось рядом с её ухом. Она считала удары: «Тук, тук, тук-тук, тук». На глаза навернулись слёзы.
– Не надо, – сказал он и приподнял её за подбородок. – Я не дам тебя в обиду. Обещаю. Они ничего не смогут тебе сделать.
– Почему? – хлюпнула она.
– Потому.
Её показалось или в его голосе послышалась ирония? Но вот поцелуй был самым, что ни на есть, серьёзным. Никто не целовал Лику так. Да и никак ещё не целовал. Никогда. Он длился не больше пары секунд, но для неё они показались часами, годами, вечностью. Она прожила с ним всю свою жизнь, умерла в его объятиях и снова воскресла.
– Нет, – сказала она и вытерла мокрую щёку о его грудь. – Это я не дам тебя в обиду. Обещаю.
17 мая 427 года от н.э.с.
Инда прибыл на метеостанцию в воскресенье к двум часам дня, когда из леса вернулись вездеходы, отправившиеся на поиски Йоки, а полиция Магнитного прислала телеграмму о том, что мальчика видели в городе живым и невредимым – он собирался купить билет на поезд, но не купил. Инда позволил себе принять душ и переодеться, но обедать не стал – направился в Магнитный. Если мальчик не купил билет на поезд, это не значит, что он на этом поезде не уедет. Но все в этот день было против него: Инда приехал на сортировку, а поезд отправился с вокзала! Когда Инда добрался до вокзала, поезд показал ему свой длинный извивающийся хвост. Он дал телеграмму в Торфяной с просьбой найти в поезде мальчика, но через полтора часа ему ответили, что мальчика в поезде не было. Инда не сомневался: они просто плохо искали! От злости он дал еще одну телеграмму (уже по каналу чудотворов) – в Тайничную башню, без адресата: «Какому идиоту пришло голову отправить Стриженого Песочника Магнитогородскую тюрьму?» Инде было все равно, что на это ответят: сделанного не вернешь. Однако ответ пришел: распоряжение отдал Длана Вотан. Как представитель Афранской Тайничной башни в Славлене. В эту минуту Инда почти не сомневался: Вотан хочет выставить его кураторство над Йокой в неприглядном свете, чтобы перехватить инициативу.
Мелькнула мысль снарядить специальный магнитовоз в Славлену, немедленно, но Инда посчитал это излишним. Сутки ничего не изменят.
Профессор Мечен только хлопал глазами, когда Инда потребовал от него ответа. Специалист по психологии подростков-мрачунов! Какая там психология? Профессор замечательно оперировал такими вещами, как крепкие замки и колючая проволока, но в психологии оказался полным профаном. Легко быть психологом с позиции силы, с позиции принуждения! Инда уповал только на то, что Мечен достаточно напугал парня Брезенской колонией.
Что двигало мальчишкой? Что заставило его бежать? Желание восстановить справедливость, пожертвовав собой? Хорошо бы. Лучше, чем разочарование в чудотворах.
Теперь судья Йелен узнает о том, что его приемный сын – мрачун. Интересно, это заставит его сделать верный вывод, или он предпочтет и дальше закрывать глаза на факты? Хорошо, что Важан предложил в председатели именно его: это надежно заткнет комиссии рот, как только она приблизится к правде. Если приблизится. Чудотворам все равно, к какому заключению придет комиссия, лишь бы в нем не было правды. Будут ли депутаты тянуть время, пока паника не стихнет сама собой, или предложат толпе жертву – все равно. Главное, чтобы общественность не вмешивалась в то, в чем ничего не понимает. Да что там общественность – ни прикладной мистицизм, ни оккультизм Брезена не в состоянии разобраться, как действовать оптимально, с наименьшим риском. Да, наверное, и сами мрачуны не очень хорошо понимают, с чем имеют дело, но им это и не требуется, у них другие цели – своротить чудотворов. И никто из них не станет проводить расчетов: что начнется тогда, когда «погаснут солнечные камни», – рухнет свод? Сколько времени потребуется, чтобы энергии двух миров уравновесились? Не уничтожит ли это Обитаемый мир?
Парня надо изолировать, пока он не понимает своей силы. Тогда его можно использовать. Интересно, за те дни, что он перебрасывал энергию в Исподний мир, изменилось ли что-нибудь настолько, чтобы это зафиксировали приборы? Это было бы интересным результатом, пусть и очень грубым. Это позволило бы оценить потенциал. Или, наоборот, Внерубежье почувствовало лазейку и устремилось к ней?
Инда вернулся на станцию, надеясь проверить свои гипотезы, но ему не пришлось самому заняться этим: случайно, между делом, он узнал, что́ заставило чудотворов отправиться на этот злосчастный рудник. Солнечные камни вывела из строя не одна, а много молний. Эдакие маленькие, слабенькие (по сравнению с настоящей грозой), локальные удары. Словно небо прицеливалось и рассчитывало силу.
Инда скрипнул зубами: это ему в голову не приходило. И в то, каким образом «небо» может рассчитывать силу и прицеливаться, не поверили бы даже в Тайничной башне. Он с трудом сдержался, чтобы не бежать до комнаты Мечена, и, распахивая дверь, постарался успокоить дыхание.
– Профессор, мне очень важен ответ на один вопрос. И мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об этом вопросе. О способностях вашего нового ученика мы поговорим в другой раз и в другом месте. А сейчас припомните, пожалуйста, каких животных вы встречали в последние дни?
– Я не встречал никаких животных в последние дни, – уверенно ответил профессор.
– Попробуйте еще раз. Скорей всего, речь идет о животных, которыми интересуется герметичная зоология, но, возможно, это и не так.
– Я не встречал никаких животных, – повторил Мечен, – независимо от того, чем интересуется герметичная зоология.
– Хорошо. Переформулирую вопрос: Йока Йелен встречался с каким-нибудь животным? Будь это лягушка или ящерица.
– Лягушки и ящерицы еще спят. Это я вам заявляю как специалист в герметичной зоологии. – Профессор гордо задрал подбородок, но тут лицо его вдруг изменилось, словно он что-то вспомнил. – Позвольте… Право, думаю, это то, о чем вы спрашиваете. Два дня назад я эти же слова говорил Йоке. Он увидел в траве змею… А я ему сказал, что змеи еще спят, что ему это только показалось…
– Прекрасно, профессор, – сказал Инда и быстро вышел вон.
Магнитовоз в Славлену. Срочно, немедленно, прямо сейчас! Инда дал телеграмму в Магнитный, дал телеграмму в Тайничную башню, отлично понимая, что опоздал. На два дня, не меньше. «Сказочник» его переиграл. Будь проклята эта трещина! Будь прокляты опыты Исида!
17 февраля 78 года до н.э.с. Исподний мир
Друг отца из Дворца Правосудия махал на Зимича руками, шипел, прижимал палец к губам и оглядывался на дверь, услышав историю о том, что ученые оговорили себя и друг друга: никто не строил планов покушения на Государя. И очень не хотел докладывать об этом Государственному обвинителю, но Зимич его убедил. А обвинитель неожиданно заинтересовался – ему давно не давало покоя вмешательство Надзирающих в дела светского правосудия. Конечно, он плевал на ученых и на университет, но в политических интригах был мастером: по закону свидетельство Зимича ничего не значило, но Государь презирал крючкотворство судейских и любил доверительные беседы, а не заседания и протоколы.
Зимичу было велено во всех подробностях описать произошедшее: как подготовку к празднику, так и пребывание в службе дознания Храма. И он постарался вложить в это описание всю силу своего таланта: пусть Государь не скучает, читая его свидетельства. Обвинителя же очень заинтересовала информация о мальчишке из рода Белой Совы, и он послал за ним немедленно. И пока ожидал приезда Вереско, все же поинтересовался, почему Зимич так хорошо осведомлен и как ему удалось вырваться из Службы дознания. Зимич не сильно соврал, когда ответил, что отец его невесты ездит в карете Сверхнадзирающего; ответ отсек все дальнейшие расспросы.
Вереско привезли в роскошной карете, запряженной шестеркой белых коней, – Зимич видел в окно, как кучер открывал дверь и помогал тому спуститься на мостовую. Наверное, не стоило поднимать мальчишку с постели: у него не работали руки – висели веревками под накинутой на плечи дорогущей шубой, и было видно, что каждое движение причиняет ему страдание. Совет Государя посечь его розгами явно запоздал… И лицо Вереско изменилось: вряд ли из него теперь вышел бы хитрый и веселый портняжка.
Войдя в кабинет Государственного Обвинителя, он поздоровался кивком, полным достоинства, которое приличествует его роду, но в глазах его из стороны в сторону метался страх. И держать спину прямой ему стоило серьезных усилий. Увидев же Зимича, мальчишка сначала растерялся, а потом едва не разрыдался и долго не мог говорить, сдерживая слезы. Обвинитель послал за лекарем, испугавшись, что с отпрыском рода Белой Совы случился припадок.
Вряд ли отеческую беседу Государственного обвинителя с Вереско следовало называть допросом, но парень, взяв себя в руки, держался дерзко, полностью подтвердив рассказ Зимича. И сдабривал он свои показания площадной бранью в адрес Надзирающих, нисколько не скрывая своей ненависти и презрения.
Зимич еще не закончил писать, когда обвинитель отпустил мальчишку, велев проводить того до кареты. И Зимич недоумевал и даже волновался: до кареты студент не дошел, она так и стояла чуть в стороне от входа – лошади нетерпеливо топтались на месте, а из трубы шел дымок – кучер грелся у печки.
Обвинитель велел Зимичу зайти на следующий день, после полудня, и радостно потирал руки, весьма довольный тем, что может наступить на хвост Службе дознания Консистории. Зимич же удивился, увидев у окна на лестнице Вереско.
– Я ждал тебя, – сказал тот. – Я… рад, что ты на свободе.
Голос его дрогнул, но он взял себя в руки.
– Я тоже рад тебя видеть, – ответил Зимич. – Если не здоровым, то хотя бы живым.
– Меня никто не слушает, все думают, что я еще ребенок. Что я просто ничего не знал о покушении. А они… они все предатели, Зимич. Они трусы и предатели.
– Не надо так…
– Надо! Я имею право так говорить и так думать. Я тоже не знал, что меня освободят. Мне тоже было страшно. Да, я кричал, я плакал, но я никого не оболгал и не предал. Мои друзья, глядя мне в глаза, рассказывали Надзирающим, какими словами я поносил Государя и как я призывал браться за оружие против него. Это ли не предательство? Это же… бесчестно!
– Не всем хватает силы…
– Нет, не силы. Чести не хватает. И совести, – отрезал мальчишка, отворачиваясь к окну. – Я бы хотел поговорить с тобой совсем о другом. Но не здесь, конечно… Поедем ко мне, а?
Зимич пожал плечами: разумеется, не в родовой замок Белой Совы его звали, но и городской особняк семьи Вереско наверняка мало отличался от «домика» Драго Достославлена.
– Вряд ли это понравится твоим родственникам.
– Я живу во флигеле, там только дядька и кормилица. И вообще, мне наплевать, что им нравится, а что нет. Поехали.
Возвращаться к чудотворам очень не хотелось.
Мальчишка хотел войны не на жизнь, а на смерть. Он говорил, что вскоре унаследует огромное состояние: его отец стар и болен, а он старший сын в семье. И это состояние он готов вложить в строительство крепостей, в оружие, артиллерию и содержание армии. Не только Белая Сова недовольна властью Надзирающих – среди знатных родов найдутся те, кто не побоится выступить против них открыто, силой оружия.
– Я уже придумал главный символ войны с храмовниками: четыре четверки. Здорово?
Зимич пожал плечами, а Вереско вдохновенно продолжил:
– Четверка в цифрологии считается самым примитивным числом, основой основ, залогом существования сущего. И первая четверка будет означать ее цифрологический смысл, символ солидарности и справедливости. Вторая четверка – это четыре стихии, третья – четыре стороны света, четвертая – четыре времени года, коловращение, которое так не любят Надзирающие. Ну как?
Идеи его были по-детски иллюзорны, но решительны и благородны. Однако позвал он Зимича не для того, чтобы выслушать его мнение.
– Твой «друг» Борча на допросах рассказал Надзирающим, что скоро ты превратишься в змея. Они ему не поверили, а я… поверил. И знаешь, ты, конечно, не обижайся, но если бы у нашей будущей армии был ручной змей…
Всем нужен ручной змей, никому не нужны крылатые колесницы и добрые сказки…
И можно было бы сказать: ты сначала собери армию, а потом и поговорим.
– Я не превращусь в змея, – вздохнул Зимич. – Извини. И я бы создавал не армию, а цитадель: чтобы сохранить университет, книги, знания. А еще – чтобы любой мог там укрыться, колдуны например.
– Колдуны? Зачем?
– Надзирающие же убивают колдунов. Представь, какой сильной будет эта цитадель, если собрать в ней сотню колдунов: никакой змей с ними не сравнится, – сказал Зимич и осекся.
Вот почему храмовники боятся колдунов! Стоит тем объединиться, и это будет сила пострашней любой армии! И… как она сказала? (Она – это Дивна Оченка, а не Бисерка, и не надо, не надо начинать думать о ней снова, одной ночи раздумий вполне достаточно.) «Чудотворы обладают сходными с колдунами способностями»… И в чем же сходство? А ведь что-то такое однажды говорилось, Зимич почему-то пропустил это мимо ушей…
И вдруг это показалось очень важным. Гораздо важней, чем цитадель, которую смогут защитить колдуны.
– О чем ты думаешь? – спросил Вереско.
– О чудотворах.
– Ты в самом деле считаешь, что они существуют?
– Я это знаю. Они строят…
А что, собственно, они строят? Чего-то важного не хватало в той мозаике, которую Зимич однажды видел во сне – или почти во сне. Какая миру разница, кто им владеет? Государь, Надзирающие, чудотворы? Приходят плохие правители, их сменяют хорошие, то сильные и амбициозные, то слабохарактерные, но гуманные: мир, пошатываясь из стороны в сторону, бредет себе вперед по узкой спирали времени. Так почему же тогда, во сне, Зимичу пригрезилась гибель мира?
Он что-то такое однажды слышал, только что и от кого? И гипотезу власти чудотворов над умами выдвигали не только ученые, но и колдун (который на самом деле вовсе не колдун, а чудотвор). Наверное, ему нужно было, чтобы Зимич продолжал так думать.
Надо найти настоящего колдуна и поговорить с ним. Хотя бы того, из гвардии, у которого падучая. Только где его искать?
– А у тебя нет знакомых колдунов? – спросил он у Вереско на всякий случай, но тот покачал головой, собираясь вернуться к разговору о змее.
Зимич не стал его больше слушать, тем более что близилось время обеда и к ним несколько раз заглянул «дядька»: парень не мог есть сам, не зажили вывернутые суставы.
Колдуна, который служил в гвардии, Зимич разыскал легко – через хозяина кабака, где когда-то частенько гуляли студенты, а теперь ошивались гвардейцы. Колдун жил неподалеку, на улице Гремячьей, возле Мельничного ручья.
И покосившийся домишко, и убогая каморка, где на засаленном сером белье лежал в постели колдун, никак не соответствовали службе в гвардии Храма. Зимича направила в каморку до времени состарившаяся, неухоженная женщина – то ли мать колдуна, то ли хозяйка домишка.
Зимич постучал в дверь, боясь неосторожным движением снять ее с петель. Ему не ответили, но он все же вошел.
А он был очень молод, этот колдун… Не старше самого Зимича. При первой встрече ему так не показалось.
– Ты? – Колдун приподнялся на локтях, словно хотел отодвинуться и не мог. – Зачем? Зачем ты здесь?
– Ты что, боишься меня? – Зимич усмехнулся, но вышло это как-то жалостно.
– Ты змей, – то ли с ненавистью, то ли с ужасом прошипел тот. – Зачем ты пришел? Я и сам скоро подохну, зачем?
– Я пока еще не змей. – Зимич подвинул к себе стул и уселся посреди каморки. Она была столь мала, что со стула можно было дотянуться рукой и до двери, и до окна, и до постели. – Все колдуны, которых я знал, жили долго.
– Я… отравился. Меня отравили. Желтые лучи.
– Ты что, разве не знал, что для колдунов они ядовиты?
– Я не знал, что я колдун. Моя мать – потаскушка, прижила меня неизвестно где и с кем. Сучка… – Лицо его перекосилось, но не презрением, а холодной яростью безумца. – Убил бы… Из-за нее… все из-за нее. Я никогда не попаду в солнечный мир Добра…
Ярость сменилась слезливой гримасой, колдун вытащил руку из-под грязного одеяла и прикрыл глаза ладонью – от виска до виска.
– Ты еще заплачь, – поморщился Зимич. – Ты же колдун, ты что, никогда не бывал в мире духов?
– Нет, – ответил тот, убирая руку. – Этому, говорят, надо учиться.
– Но ты ведь видишь, что я змей? Как ты это видишь?
– Вижу, и все.
– Что ты еще видишь?
– Я вижу, как люди источают любовь… – Он снова сморщился, собираясь заплакать – то ли от восторга, то ли от отчаянья. – Я сам хотел источать любовь, но я не могу, не могу…
Зимич решил, что имеет дело с сумасшедшим. Говорят, от падучей люди рано или поздно впадают в детство.
– Тебя обманули. Нет никакого солнечного мира Добра.
– Если нет мира Добра, то куда течет любовь? – выкрикнул колдун с перекошенным лицом. – Я же вижу ее! Как маленькие, робкие струйки сливаются в ручьи, а ручьи – в широкую реку, реку любви, и это прекрасно, прекрасно!
– Да ты поэт, братец… – Зимич покачал головой. А действительно, если нет мира Добра, то куда течет любовь?
– Только я один не могу… не умею… я могу немного постоять на берегу, и только. Меня породило Зло. – Он упал на подушку.
– Я попробую найти опытного колдуна и расспросить его, что надо делать после отравления желтыми лучами. – Зимич поднялся. – Но, боюсь, чудотворы отравили тебя не только светом солнечного камня. И кто из вас большее зло – это еще вопрос.
Темнело. Февральские сумерки ползли из подвалов и глухих дворов, плыли по дну узких немощеных улиц и выплескивались на площади: так ручейки сливаются в реки, а реки – в озера. Так куда же течет любовь, которую видит этот сумасшедший колдун? Не в солнечный же мир Добра…
В Лесу, даже в феврале, сумерки были не такими, как в городе. Да, тоскливыми, но тоска эта щемила сердце не страхом, а надеждой – на свет и тепло очагов. Если бы не назначенная Государственным обвинителем встреча, Зимич немедленно отправился бы в Лес: искать колдуна поумней, поопытней и поздоровей. А куда идти теперь? В кабак, напиться до беспамятства? Или вернуться на площадь Совы, в пивную? Нет, невозможно… Слишком много воспоминаний о ней… О ней – это о Дивне Оченке, а не о Бисерке…
На махонькой площади Большой Рыбы из распахнувшихся дверей в лицо неожиданно дохнуло теплом и запахом еды, и Зимич вспомнил, что не только не обедал, но и не завтракал – ушел из «домика» Драго потихоньку, пока его никто не видел. Два чистеньких окошка трактира светились, а над входом горел приветливый фонарь, освещая вывеску «Пескарь и Ерш». Дверь захлопнулась с мелодичным звоном колокольчика, и Зимич подумал, что пообедать (или поужинать) не помешает.
В трактире было всего три стола, один из которых занял только что вошедший посетитель – человек в добротной бобровой шубе, похожий на приезжего, но не из дальних мест, а, скорей, из какого-нибудь захолустного поместья.
Зимич ожидал увидеть опрятную и домовитую хозяйку, но встретил его хозяин – низкорослый и пухлый, веселый и суетливый. Приезжего хозяин знал и только кивнул ему, подмигнув, когда тот усаживался за стол, а перед Зимичем расстелился и расплылся в широкой улыбке:
– Чего кушать будете? У нас только вкуснятина. Хотите – тройная уха со стерлядочкой, хотите – кулебяки свежие и разные, хотите – рябчики жареные, сочные, с хрустящей корочкой, или уточка – пальчики оближете, с квашеной капусткой, жирненькая. А если мало – блинов напеку тут же, хотите – с повидлом, хотите – с мясом, хотите – с курочкой, а можно просто со сметаной. Сметана у меня – пальчики оближете, свежая, не застыла еще, как мед тянется.
Перечисляя блюда, хозяин закатывал глаза и облизывал губы. И Зимич почувствовал зверский голод.
– Давайте уху и утку. И вина…
– К уточке лучше не вино, лучше медок сладкий и горячий. У меня медок отменный – таких приправ у нас на базаре не найти, ни у одной кухарки в Хстове таких нет, потому как мой зять везет их мне из самой Кины. Вот сюда садитесь, к огоньку поближе. – Хозяин широким жестом накинул на стол яркую скатерть (словно из рукава ее вынул), а вслед за ней поставил лампу, отчего за столом сразу стало уютно и удобно.
– Давайте мед… – Зимич улыбнулся и сел. И только тогда увидел, как пристально на него смотрит приезжий из-за соседнего стола.
– Несу-несу, – пропел хозяин своему второму посетителю и исчез в кухне, откуда донеслось: – Все давно готово, вас дожидается.
Приезжий откинулся на спинку тяжелого стула и заметно побледнел, несмотря на то что пришел с мороза. И все так же не отрывал глаз от Зимича. Лицо его – правильное, умное – оставалось каменным, и взгляд ничего не выражал: ни удивления, ни страха, ни интереса. Разве что некоторую настороженность.
– Несу-несу, – пел хозяин, возвращаясь из кухни с подносом в руках. – Вот ушица славная, горячая, пахучая, рыбка беленькая, бульончик – как слеза чистенький, навар прозрачный желтенький, кружочками расходится. Ну красота, а не ушица!
Приезжий что-то шепнул ему на ухо, хозяин замотал головой и несколько раз пожал плечами. Не иначе хотел сказать, что Зимича видит первый раз в жизни. Это было неприятно, даже хотелось подойти и представиться, чтобы рассеять подозрения. Но… Кто знает, что это за человек? И почему вдруг Зимич его насторожил? Во всяком случае, Зимич не стал скрывать, что поведение приезжего его задело, и тот неожиданно поднялся.
– Вы позволите, я тоже сяду ближе к огню, – попросил он (и, похоже, вовсе не сожалел о своем невежливом поведении).
– Если я занял ваше место, то готов извиниться.
– Нет-нет. Я ведь вошел первым. Я не сразу подумал о том, что продрог и захочу сесть ближе к очагу. Но если вы хотите поужинать в одиночестве…
– Да садитесь на здоровье, – оборвал его Зимич. – Вы ведь тут не в первый раз обедаете?
– Да, я снял жилье неподалеку, но стол здесь лучше, чем у моей хозяйки. Я даже подумываю, не переехать ли сюда, хозяин сдает комнаты.
А почему бы не снять комнату в этом уютном местечке?
– Вот снова ушица – бежит, торопится, как бы не остыть, не расплескаться. Ах, хороша рыбка стерлядочка, сладкая, мягкая, жирная. Хрящички во рту тают, мяско беленькое на зубах не вязнет. – Хозяин водрузил уху в горшочке перед Зимичем. – Кушайте на здоровьичко и не спешите – уточка в печке томится-мается, капусткой напитывается, корочкой хрустящей покрывается. А вот хлебушек беленький-тепленький-мягонький-пышненький.
Зимич взялся за ложку. Если тут снять комнату, через месяц-другой можно стать таким же жирненьким и сочненьким, как хозяин.
Но уха была бесподобна, и хлеб удивительно вкусен, и очаг не дымил, и лампа не чадила, и цветная скатерть радовала глаз. Зажмуриться бы, забыть обо всем на свете…
– Почему вы на меня так смотрели? Я вам кого-то напомнил? – спросил Зимич без обиняков.
Незнакомец не смутился и так же без обиняков ответил вопросом на вопрос:
– Это вы убили колдуна из Бровиц?
Он не был похож на охотника. И роль чудотвора ему бы подошла больше, чем роль колдуна. Зимич опустил ложку в уху и помедлил, меряя собеседника взглядом.
– Колдуна из Бровиц убили желтые лучи солнечных камней. Я пока не умею убивать людей взглядом, равно как и творить чудеса.
– Пока? – переспросил незнакомец лукаво.
– Знаете, если я спрошу, чудотвор вы или колдун, то в любом случае получу ответ «колдун»…
И тут лицо приезжего впервые вытянулось от удивления. Вытягивалось оно медленно, по мере того, как до незнакомца доходил смысл сказанного. Он тоже уронил ложку в уху и замер, глядя на Зимича.
– Медок сладенький, медок горяченький! Парит, но не кипит, пенкой не покрывается. От одного только запаха все хвори проходят: от кашля, от насморка, от першения в горле! – Хозяин поставил на стол хитрое сооружение: в плошке с водой плавала свечка в маленькой лодочке, а прямо над ней на решетке стоял большой кувшин с медом, и в самом деле распространяя по трактиру пряный аромат. – Не остынет, не закипит, парить не перестанет. Пейте на здоровье, гости дорогие, но время зря не тратьте, а то с паром и весь хмель уйдет.
Незнакомец взялся за ложку и, когда хозяин ушел в кухню, продолжил, еще не оправившись от услышанного:
– Вы видели чудотвора? В самом деле?
– Я видел трех… – Зимич осекся, сглотнул и поправился: – Четырех чудотворов. Один из них выдавал себя за колдуна.
– Вы уверены, что это были именно чудотворы?
– Один из них у меня на глазах заставил светиться камень. Желтыми лучами. А почему вы решили, что это я убил колдуна из Бровиц?
– Колдуна из Бровиц убил человек, который должен превратиться в змея, об этом говорит весь Лес. А таких людей не много ходит по земле, я думаю, сейчас вы такой один. И… почти три месяца прошло, я не чаял вас встретить… в человеческом облике.
– Вам очень повезло. Но не в том, что я еще в человеческом облике, а в том, что вам это удалось сделать в огромном городе и выдать за случайность. – Зимич едко усмехнулся.
– Это вовсе не случайность. Я прихожу в этот трактир уже неделю. Я, конечно, не знал, что встречу вас, но я чувствовал здесь нечто, а я доверяю своему чутью. Да, я колдун. Я не просто колдун – я колдун-ученый. Меня зовут Ловче-сын-Воич.
На этот раз лицо вытянулось у Зимича, и он не удержался:
– Что, еще один?
– Признаться, я не понял вашего вопроса.