И даже просто идя выпить чаю —
по жизни ничего не исключаю.
(В.Вишневский)
Лоуренс
Ангел. Он видел настоящего ангела.
С этой мыслью он проснулся. В незнакомом месте, с больной головой – и совершенно идиотской улыбкой. Казалось бы, как можно ощущать себя счастливым, когда у тебя ломит все кости и любое движение причиняет боль?
Можно. Даже нужно! Потому что он жив – и к нему приходил ангел. Приходила. Лоуренс точно знал, что ангел – девушка, что у нее глаза цвета весеннего неба и нежные руки.
Правда, он понятия не имел, кто она такая, но это такие мелочи!
Несущественными мелочами казалось все, начиная от тугой повязки на ребрах и заканчивая запахом свежей капусты и кудахтаньем где-то неподалеку.
Он жив – и он ее найдет, а потом…
От этого «потом» губы сами собой растягивались в улыбке, а в сердце пели соловьи.
Даже понимание того, что он самонадеянный идиот, не портило настроения. Почему идиот? А потому что попался в примитивную засаду, категорически недооценив противника.
Правильно говорил дед, полковник Джейкобс: самая глупая и самая опасная ошибка – недооценивать противника. На этом Лоуренс и погорел. Привык, что если уж попался серьезный объект, то и охрана у него будет серьезная, и близко к нему никакого «уфолога» не подпустят. Да и устраивать схрон или перевалочный пункт в заброшенной усадьбе с привидениями и забором типа «дуршлаг» – полный идиотизм. Ведь в руины обязательно будут лазить мальчишки, совершенно неважно, в какой стране происходит дело, дети везде одинаковые. И русские алкоголики с наркоманами мало чем отличаются от английских или, допустим, тайских.
А уж новенькая железная дверь посреди руин – это и вовсе нечто из комиксов. Той двери разве что не хватало надписи «бандитские сокровища, сделано в Китае».
Короче говоря, надо было сразу, как только из кустов показалась пара подозрительно трезвых аборигенов, бить на поражение, а не отыгрывать растяпу-уфолога. Вот пока он заговаривал зубы тем двум, их подельники и огрели его по голове кирпичом, метко пущенным откуда-то сзади. А против кирпича по голове, как известно, бессилен даже Джеймс Бонд.
О твердости собственного черепа и везучести, достойной Бонда, была его первая более-менее связная мысль – когда образ золотоволосого ангела слегка поблек под гнетом суровой реальности. Голова и треснутые ребра болели нещадно, но главное, его не убили. Не очень понятно, почему. Явно же собирались, такие вещи Лоуренс чуял самым чувствительным местом любого шпиона, то есть задницей. Впрочем, сквозь болезненную муть вспоминалось нечто странное. Вой, мечущийся красный свет и приказ одного из боевиков: «Дети, …(аутентичный мат), уходим». А потом Лоуренса куда-то потащили.
Вот там, куда его притащили, он видел ангела. Дважды. И во второй раз ангел совершенно точно хотел(а) его поцеловать.
Правда, сейчас он был один. Судя по звукам и запахам, в сельском доме.
Открыв глаза и невольно поморщившись от боли в отекшей скуле, Лоуренс огляделся. Щелястый беленый потолок, древняя мебель и цветастые занавески на маленьком окне. За окном – закат. На тумбочке флакон с чем-то лекарственным, упаковка стерильного бинта, фаянсовая тарелка с использованными шприцами и тремя пустыми ампулами. На стуле – сложенная стопкой одежда. Новая, мужская, с магазинными ярлыками.
Что ж. Ему попался не только красивый и нежный, но и заботливый ангел. И он обязательно познакомится с ней поближе. Очень-очень близко.
Пока же надо одеться, найти туалет и раздобыть телефон. Его-то телефон наверняка забрали боевики вместе с бумажником, часами и кольцами. Толку им от его телефона не будет, чтобы взломать защиту нужен минимум хороший хакер. А вот Грег Смитсон, не получив положенного сообщения утром и услышав при звонке «абонент недоступен», наверняка уже ищет коллегу с собаками.
– Добрый вечер, мадам, – со всей возможной вежливостью поздоровался Лоуренс с хозяйкой дома.
Она обнаружилась на кухне, а кухня – по запаху капусты и мерному стуку ножа о дерево. И выглядела совсем не так, как Лоуренс ожидал. Никаких уродливых цветастых юбок и растянутых кофт с люрексом, которыми щеголяли местные кумушки. Никаких крашеных кудряшек и неохватно-сферических фигур. Мадам домохозяйка была одета в спортивный костюм, волосы повязывала косынкой на пиратский манер, имела почти военную выправку, сухощавую фигуру и ловко рубила капусту здоровенным тесаком. Почему-то Лоуренсу показалось, что именно так выглядели члены русского сопротивления времен второй мировой. Партизаны. Да, точно. Мадам так и хотелось назвать этим вкусным и ярким словом «партизанка».
– А, проснулся, – ворчливо отозвалась мадам. – Крали твои ушли на променаду.
Лоуренс с трудом сообразил, что крали – это девушки. Его девушки. А променада, видимо, прогулка.
– Спасибо. Не найдется ли воды?
– Найдется, садись, – буркнула партизанка и после секундного размышления отложила тесак, налила ему кипятку из стоявшего на древней газовой плите чайника, а следом придвинула коробочку дешевого чая в пакетиках и сахарницу. – Что ж ты, милок, Яну-то обижаешь? И умница, и красавица! Смотри, будешь квасить дальше, уведут!
Лоуренс только тяжело вздохнул вместо ответа (не знаешь, что говорить – слушай) и утопил пакетик в горячей воде. Назвать получившуюся бурду чаем у него бы язык не повернулся. Зато тонкие крупные панкейки, в России называемые «блины», положенные домохозяйкой на тарелку и пододвинутые к нему, пахли божественно!
Ими Лоуренс и занялся, слушая укоризненную речь мадам и вставляя в паузах виноватые междометия. Хоть в голове и шумело, а русский язык казался особенно сложным, извлечь из реплик кое-какую полезную информацию он смог. Во-первых, его подобрали две сестры, приехавшие из Москвы. Одну из них звали Яной, и она-то и была «его девушкой». Может быть даже его прекрасным ангелом.
Во-вторых, сестры – потомки графа Преображенского, некогда владевшего усадьбой. В-третьих, старая партизанка что-то странное сказала про арабского шейха. Лоуренс не сразу понял, что это – о нем. А когда понял, едва не подавился.
Придумают же люди бред! Еще бредовее, чем его легенда авторства миледи Говард. С другой стороны, шейх инкогнито привлек внимания еще больше, чем журналист-уфолог, что без сомнения полезно для дела. Правда, его череп от кирпича бред про шейха не спас. А нечего зевать. Мало ли, что здешняя глухомань не упоминается ни в одной международной сводке и никому даром не нужна.
О местном криминале, облюбовавшем усадьбу Преображенских, хозяйка дома явно что-то знала. Не рассказывала, но это следовало из интонаций. Так что следует ее хорошенько расспросить. Чуть позже. Когда вата в голове снова станет мозгом, а русские слова обретут чуть больше смысла.
И сестре Преображенских он тоже расспросит. В том числе – почему им пришло в голову не только подобрать и вылечить его, но и назвать своим бойфрендом. Хотелось бы думать, что исключительно потому что он со всех сторон прекрасен, но вот беда – он уже успел глянуть в зеркало. И та отекшая, местами разбитая и раскрашенная гематомами физиономия на Джеймса Бонда ну никак не походила. А значит…
А значит – сестры Преображенские имеют в Энске какой-то личный интерес. Возможно, как-то связанный с документами Аненербе. И уж точно они появились именно тут и именно сейчас не случайно.
Пообещав себе выяснить все досконально, Лоуренс поблагодарил партизанку за обед и попросил телефон. Мол, надо связаться с родными, его наверняка потеряли.
– И хорошо, что не шейх, – насмешливо покачала головой она. – Иди уж, болезный, ложись в постель. А квасить завязывай. Янка-то твоя и умница, и красавица, будешь дальше дурить – уведут. А ты хоть мужик и видный, но дурак дураком.
Лоуренс не очень понял, что именно ему предложили завязать, и причем тут русский национальный напиток «квас», но это не помешало ему мечтательно улыбнуться при воспоминании об ангеле по имени Яна и твердо пообещать:
– Не уведут.
– Эх, дубинушка ты стоеросовая, – вздохнула ему вслед старая партизанка.
Что это значит, Лоуренс тоже не понял, но в целом согласился: Яна – прекрасная девушка и достойна самого лучшего. То есть его, майора в отставке Лоуренса Джейкобса.
8. Бешеная бабка
В полдень Карлссон принял решение:
— Алгоритм работы вируса примерно ясен, обнаруживать «Тайд» мы умеем и удалить тоже сможем. А в зашифрованных фрагментах разберемся позже, на досуге. Пора опубликовывать обновление к базам.
Буквально через пять минут тысячи модемов по всему миру заморгали красными глазками и зашипели, подключаясь к FTP компании «Карлссон & Малыши». Обновление антивирусных баз пошло «в народ».
Результатов следовало ожидать через час-другой. Дундук отказался ехать домой и прилег вздремнуть в боковой комнате на раскладушке. Антивирусные аналитики сбегали за пивом и воблой, уселись за центральный стол и, посасывая соленые косточки, принялись делиться впечатлениями:
— А ты заметил, какой там метод криптования заюзан в подпрограмме номер шесть-ноль-два?
— Угу, похоже на Ривеста-Шамира-Адлемана.
— Ни фига, это чистейший Эль-Гамаль.
— Но в восемнадцатом цикле у него нет характерной перестановки байтов хеш-функции.
— Вот если бы удалось найти два числа в семьсот тринадцатой степени таких, чтобы из их суммы извлекался бы такой же корень…
В два часа дня красные столбики наконец-то перестали расти. Красная сыпь на карте мира еще не исчезла, но уже было заметно, как то тут, то там сверкают зеленые звездочки — пункты, где вирус был успешно удален. По этому поводу снова собрались бежать за пивом. В этот момент снизу, с проходной здания позвонил охранник:
— Тут к вам какая-то бешеная бабка. Говорит, что по крайне важному и абсолютно срочному делу.
— Я вам не бабка! — ворвался в трубку энергичный старушачий голос. — Я Марфа Федотовна Елкина-Палкина, доктор физико-математических наук и начальник отдела автоматизации ОИЯИ — Дубненского объединенного института ядерных исследований.
— Пропустите ее сюда, — распорядился Карлссон и бросил взгляд на монитор. Подмосковный город Дубна помаргивал зеленой звездочкой. Завыл лифт, и через пару минут в проеме двери стремительно появилась худощавая седовласая старушка в спортивном костюме.
— Кто здесь будет Винни-Пух? — поинтересовалась старушенция.
— Я, — выступил вперед руководитель лаборатории. — Только меня зовут не Винни-Пух, а Карлссон.
— Один хрен, — отмахнулась старушенция. — Заперлись тут у себя на верхотуре, дармоеды. Телефоны не работают, на дорогах пробки. А этот ваш антивирус со свежими базами нам сорвал утренний эксперимент по разгону реактора на мягких нейтронах!
— Как это — сорвал? — удивился Карлссон.
— Очень просто, удалил нам все программные модули, используемые для управления экспериментом. Еле-еле успели отключить установку вручную.
— Ну, видимо, все эти ваши модули были неизлечимо поражены каким-нибудь вирусом, — предположил Карлссон.
— Не болтайте ерунды, — отмахнулась старушенция. — Эта машина даже к Интернету не подключена, и софт там в основном отечественной разработки. Не могло там быть вируса, если только…
— Что? — насторожился Карлссон.
— Если только ваш антивирус с сегодняшнего дня не начал реагировать на код, разработанный нашими программистами и внедренный на всех атомных станциях страны, как на вирусный.
— Не может быть… — побелел Карлссон. — На всех атомных станциях?
— На всех! — сурово подтвердила старушенция.
Ни Елкина-Палкина, ни Карлссон, конечно, не знали, что всему виной был Боря Шпиндельшухер, который когда-то работал в ОИЯИ и придумал несколько редких алгоритмов, и потом эти алгоритмы вошли составной частью в управляющие программы на всех атомных станциях страны. А сам Боря, сдриснув несколько лет назад на ПМЖ в город Хайфу, от своей широкой души поделился алгоритмами с Микросхемой, которая использовала их в своем новом вирусе. Именно эти алгоритмы новая версия антивируса считала характерным признаком вируса и безжалостно уничтожала, не обращая внимания — вирусу они принадлежат или управляющей реактором программе.
Обычно домовые ночуют за печкой или на худой конец за радиатором батареи парового отопления. Но тут случай выдался особый. Устроиться на ночлег в покинутом и разорённом доме, где недавний уют был безжалостно растоптан самими людьми, представлялось Анчутке невозможным, почему он и пошёл спать на чердак, где всё оставалось — как до эвакуации. И, если не прислушиваться к выморочной тишине комнат, то рано или поздно пригрезится, что хозяева никуда не уезжали, и что сам ты прижился здесь уже давно, а наверху заночевал просто так — скажем, прихоть нашла…
На заплетённом паутиной чердаке была в изобилии свалена мохнатая от пыли рухлядь: стул без ножки, грядушка пружинной кровати, велосипедная рама, ночной горшок… Чувствовалось, что домовой, обитавший здесь неделю назад и, скорее всего, бежавший вместе с жильцами, наверх заглядывал редко. Анчутка выгнал из-под обломков кровати крупную хыку и разобрался с отбившимися от рук пауками, наловчившимися было плести сети против часовой стрелки, что, естественно, порождало слабые вихри отрицательной энергии. В утеплителе водились лярвы, но лезть под доски и всю ночь перебирать керамзитовые комочки Анчутка поленился. Напутлякал на всякий случай силовых линий перед слуховым окном, затем взбежал на стропило и повис на нём в своей излюбленной позе летучей мыши.
Внизу вздыхал и ворочался Африкан. Временами над пыльным дощатым полом вставало зыбкое алое сияние — аура чудотворца была настолько обширна, что не помещалась в комнате. Вот и славно. Значит лярвы из утеплителя сами поразбегутся — ишь, зашуршали, засуетились!
Если вдуматься, всё складывалось не так уж и плохо. Границу Анчутка пересёк удачно, ночует не где-нибудь в канаве, и даже не в шалашике, а под самой что ни на есть настоящей крышей. Что ещё нужно беженцу для счастья!
Вокруг дома пугливыми ватажками шастали мародёры, лениво шарили карманные фонарики ментов. Когда три местных жителя принялись откреплять наличники, Анчутка хотел их сперва пугнуть, а потом подумал: зачем? Всё равно ведь он ночует на этом чердаке первый и последний раз. Пусть тащат…
— Да, правду говорят… — вполголоса сетовал под окном кто-то из жуликов, увязывая снятые резные досочки воедино. — Малые детки — малые бедки, большие дети — большие беды. Вот вырастут — только тогда, пожалуй, и отдохнём…
— Ага… Жди… — уныло отвечали ему. — А вырастут — тоже: то отмазывай, то передачу носи… Слушай, может, ещё перила прихватим?..
Дождавшись, когда калитка за ними закроется, Анчутка распушил плавающий поблизости сгусток положительной энергии и, с удовольствием в него закутавшись, принялся вспоминать, как ловко он сегодня гасил ментам их карманные фонарики. Снаружи накрапывало. Время от времени особо крупная капля срывалась с навеса и звонко падала в погнутую миску.
Внезапно Анчутка ощутил слабенький рывок силовой линии — и насторожился. Вскоре задёргалась другая, третья… Кто-то явно пытался проникнуть на чердак через слуховое окно. Анчутка приоткрыл глаз и слегка повернулся всем тельцем, по-прежнему вися на коготках задних лапок. Опять мародёры, но только на этот раз не люди, а домовые… Гостей было двое: трёхцветный короткошёрстый и тёмно-серый с подпалинками.
— Ну, какая зараза понапутала? — обиженно вопрошал короткошёрстый, выбираясь из незримых нитей. Был он невелик ростиком и лопоух. — Нарочно, что ли?
Серый с подпалинками (тоже плюгавенький, но не до такой степени) разочарованно озирал мохнатое от пыли чердачное чрево.
— Гля-а… — протянул он. — Забрал! Куркуль! Я думал: забудет… Такой у него здесь визгун жил. На три голоса выл в трубе! В терцию, прикинь!..
Короткошёрстый вдруг замер и склонил к пыльному дощатому настилу правый лопушок.
— Слышь, а кто это там внизу? — боязливо спросил он.
Оба прислушались. Внизу заскрипел топчан и послышался особенно тяжёлый вздох Африкана.
— Бомж, наверно… — предположил тот, что покрупнее, с подпалинками. — Как бы его утром крышей не прибило! Может, пугнём?..
Анчутка не выдержал и хмыкнул.
— Ага! Пугни-пугни… Он тебя, пожалуй, так пугнёт, что не зарадуешься…
Домовые подскочили, вздыбили шёрстку и уставились на висящего вниз головой Анчутку? Затем опомнились и, быстро переглянувшись, двинулись к нему цепким крадущимся шажком, заходя с обеих сторон.
— Слышь, ты, дымчатый… — осторожно, почти жалобно начал лопоухий. — А ты чего это тут?
— Живу, — нагло ответил Анчутка.
Домовые ещё раз переглянулись.
— Слышь, дымчатый… — вкрадчиво продолжал лопоухий. — А ты вроде не из наших… И базар не тот, и висишь не так… Столичный, что ли? На понтах?
— Из Лыцка я, — не без гордости сообщил Анчутка.
Домовые приостановились.
— Прямо из самого Лыцка? — усомнился тот, что с подпалинками. — Да гонишь! Из Лыцка сейчас не выберешься — границу закрыли!.. — Тут он осёкся и заморгал, потому что чердак озарился внезапно розовым сиянием. Видимо, Африкан там, внизу, перевалился на другой бок — и краешек алой ауры вновь пронизал настил.
— Слышь… А кто это у тебя там? — притушив голосок, поражённо осведомился мародёр.
— А я знаю? — высокомерно обронил Анчутка. — Порфирия спроси…
Небрежно упомянутое всуе имя Лыцкого Партиарха произвело должное впечатление. По слухам Анчутке было известно, что беженцев из Лыцка баклужинские домовые не жалуют, но зато и побаиваются. Лыцкая группировка домовых контролировала почти два района столицы и часть Чумахлы, не гнушаясь вступать в сговор с домовладельцами и помогая им вытрясать квартплату из жильцов. Привыкши к экзорцизмам Порфирия, беженцы в гробу видели Глеба Портнягина с его демократически мягкими законами и творили, что хотели. Полный, короче, беспредел.
— А почему ты говоришь, что он меня пугнёт? — мрачнея, спросил серый с подпалинками домовой, косясь на неструганые мохнатые доски настила. — Он кто вообще?
— А ты глянь сходи, — посоветовал Анчутка. — Мне вот, например, одного взгляда хватило…
Серый хмыкнул и, скользнув в широкую щель между досками, исчез. Потом появился снова — очень испуганный.
— Ой… — только и смог вымолвить он. — С орденом… В рясе… Так вы что же… вместе, что ли?..
Ах, как хотелось Анчутке выложить всё, как есть, однако пора было прикусить язычок. Через государственную границу — по воде, аки посуху? На руках у Африкана? Нет, такого даже лыцкая диаспора не поймёт.
— Да приблудился… — уклончиво молвил он. — Мне-то что за дело? Спит — и пускай себе спит… Какой-никакой, а жилец…
Оба домовых поймали себя на том, что смотрят на беженца, уважительно раззявив хлебальнички, и тут же возненавидели его за это окончательно.
— Ну и как там, в Лыцке? — недовольно посопев, спросил лопоухий.
Анчутка вздохнул.
— Плохо, — признался он. — Гоняют почём зря. Бывало, выберешь семью, поселишься… И только-только уют наладишь — глядь, а соседи уже в инквизицию стукнули — из зависти. Ну и приезжают эти… комсобогомольцы…
— Кто-кто? — попятившись, ужаснулся лопоухий.
— Коммунистический союз богобоязненной молодёжи… — угрюмо расшифровал Анчутка. — Нагрянут бригадой, цитатники у них, пульверизаторы со святой водой… И давай изгонять! «Именем Пресвятой Революции, сгинь, — говорят, — вредное суеверие!» В общем, хорошего мало…
— Ну, здесь, знаешь, тоже… — ревниво сказал серый. — В Лиге Колдунов вон законопроект выдвинули… О правах гражданства и призыве на действительную службу…
От изумления Анчутка едва не грянулся со стропила.
— Кого на службу? — ошалело переспросил он. — Домовых?!
— Да и домовых тоже… «Все на защиту демократии!» Нам-то ещё так-сяк — в гражданскую оборону, а вот лешим хуже… Им ведь в погранвойска идти — межевыми. Водяных аж в начале мая забрили — Чумахлинку патрулируют…
— Ну, не все… — со знающим видом заметил лопоухий. — Донные пока уклоняются… Русло-то ещё не тралили…
И Анчутке живо припомнился водяной Хлюпало, в бритом виде сильно похожий на бежавшего в Аргентину Бормана…
— Причём лучше под первый призыв угодить, — озабоченно добавил серый с подпалинками. — А то потом дедовщина всякая начнётся…
Анчутка висел вниз головой и моргал.
— Н-не… — опасливо протянул он наконец. — Я тогда, пожалуй, тоже… уклонюсь…
— Ага! — Серый победно осклабился. — Уклонился один такой! А куда ж ты денешься? Загребут — и на комиссию!
— А у меня правая ножка хромая! — нашёлся Анчутка. — Пьяный поп кадилом огрел… при царском режиме…
Насчёт хромоты он, понятно, приврал, но хромоту, в конце концов, можно было изобразить, тем более что и шрамик вот на коленочке остался…
Домовые злорадно всхохотнули.
— Ты ещё на плоскостопие сошлись!.. Ты кто? Гражданин? Гражданин! Ну так вперёд и с песней! «Не плачь, кикимора!..»
— Да я ж ещё не гражданин…
— Ну, станешь!
Обмякший Анчутка свисал со стропила наподобие тряпочки. Замшевый лобик собран в гармошку. Домовые переглядывались с ухмылкой.
— А что вообще нужно… для гражданства?..
— У-у, бра-ат… — Тот, что покрупнее, с деланным сочувствием оглядел Анчутку и принялся сокрушённо качать головёнкой и цокать язычком. — Ну, нам-то, местным, проще: подал заявление — и всё… и гражданин… А вот для таких, как ты, для беженцев… Кикимору-мать триста раз проклянёшь, пока гражданство выбьешь…
— А если не выбью? — в страхе спросил Анчутка.
— Ну и никаких тебе прав…
— Например!
— Н-ну… голосовать не будешь…
Анчутка опешил и надолго замолчал, соображая, в чём тут подвох.
— А оно мне надо? — искренне спросил он наконец. — Ну не буду я голосовать… Зато в армию не пойду!
Домовые разом оборвали смех. На личиках — растерянность и обида. Нет, такого цинизма они даже от лыцкого беженца не ожидали.
— Ах ты, морда дезертирская… — изумлённо и угрожающе начал серый с подпалинками, но не договорил — задохнулся от возмущения. — Это что же? Мы, значит, межу охранять, демократию отстаивать, а ты, змей, закосить решил? В нетях решил сказаться? Да я тебя сейчас…
— Тише ты… — испуганно прошипел лопоухий, вцепившись товарищу обеими лапками во вздыбленную на загривке шёрстку. — Не шуми! Этого разбудишь… внизу…
— Не замай!.. — огрызнулся тот, сжимая кулачки и делая шажок к Анчутке. — Набежало вас тут, обезьян дымчатых, из-за Чумахлы! Шагу уже ступить некуда! Тебя кто сюда звал?
Анчутка разжал коготки и, кувыркнувшись через головёнку, мягко пал на задние лапки. Конечно, с двумя противниками (пусть даже и плюгавенькими) в одиночку он бы не справился, но внизу, всхрапывая, ворочался Африкан, и это вселяло в беженца уверенность. Кроме того, у него было кое-что для них припасено.
— Сгинь! Контр-ра!.. — ликующе провозгласил Анчутка, сильно жалея, что не может увидеть себя со стороны.
Серый с подпалинками подавился, злобно выпучив и без того выпуклые глазёнки. Лопоухий присел.
— Существуешь, вражина? — вдохновенно продолжал Анчутка. — Учению перечишь, жмара запечная?..
И тут что-то произошло. Мохнатое от пыли нутро чердака крутнулось, дощатый настил вывернулся из-под пяточек — и ополоумевший от ужаса домовичок стремглав полетел в жуткую непроглядную тьму…