Краткий отчет об эпической битве с кирпичом Грег выслушал на удивление спокойно. Даже не назвал Лоуренса придурком. Да и в целом был странно мечтателен и чуть ли не томен. Грег-то!
– Ладно. Не показывайся в гостинице. Был ли кто-то в твоем номере, я сам проверю. Вообще не мелькай пару дней, свою задачу ты уже выполнил.
– Уверен?
– Ты вообще представляешь, что со мной сделает леди Говард, если лишится любимой кофеварки? Нет уж. Завтра Фил привезет свой балаган, вот пусть балаган и отвлекает внимание на себя. А ты… Знаешь что, сиди у этих девиц и втирайся в доверие. Что-то мне подсказывает, что через этих девиц мы выйдем если не на документы, то на конкурентов – точно.
— Думаешь?
— Я – определенно думаю, а у тебя так же определенно сотрясение мозга. Тебя ударили кирпичом и возможно хотели добить, а потом спокойно оставили на двух мисс Найтингейл, очень кстати взявшихся неизвестно откуда в поместье, куда местные дамы не ходят даже днем. И эти милосердные мисс не отправили тебя в ближайшую больницу, а выхаживают сами. По твоим собственным словам – имея для этого и навыки и препараты. Слишком много удачных совпадений для обычных совпадений, не так ли?
— Лорд Персиваль обещал Говардам неделю отсрочки, — напомнил Лоуренс и был вознагражден громким насмешливым фырканьем.
— Как говорит миледи, обещать – не значит, жениться, друг мой.
Лоуренс поморщился. Допускать, что светлый ангел – агент противника, было как-то… не так, короче. Несмотря на весь свой опыт, на этот раз Лоуренсу очень хотелось верить в невероятное, прекрасное и романтическое, вроде любви к ближнему своему и мира во всем мире.
Как там сказала старая партизанка? Дурак? Как есть дурак.
– Сам что-нибудь интересное нашел? – перевел он тему.
– О да… – Грег хмыкнул и процитировал на вполне приличном русском: – «Есть женщины в русских селеньях…»
– Не может быть! – Лоуренс хмыкнул, удивившись, как удачно совпали их с Грегом мысли. И не преминул поддеть приятеля: – Ты наконец-то снизошел до архивной крыски, и она тебя впечатлила?
– Крыска?.. А, нет. В этом их архиве всем заправляет старик архивариус. Похож на Дамблдора в маразме. Тьфу, приснится еще.
– Кто-то из хищниц «Бляхина клуба»?
Представив Грега рядом с вульгарной девицей в боевой раскраске команчей, Лоуренс едва не рассмеялся.
– Настоящий джентльмен никогда не покушается на дам своего друга, – чопорно возразил Грег, но тут же сменил тон. – Нет, она вообще не из Энска. Она… мечта! Валькирия! Боже, какая женщина, ты себе не представляешь!..
– О боже, Грег, ты заболел.
– Ничего ты не понимаешь, Аравийский. – Грег вздохнул. – Встретить такую женщину в этой убогой деревне… Она…
– Так кто она такая?
– Понятия не имею, – вздохнул Грег еще печальнее. – Представляешь, она сбежала!
– А я тебе говорил, не всем девушкам нравится, когда их сразу хватают за задницу…
Почему на этой фразе Грег заржал, Аравийский не понял. И выяснять не стал. В конце концов, почему бы коллеге не развлечься. Делу это не помешает.
– Хорош ржать.
– Ржать? Тебе послышалось, приятель. Короче, завтра доберись до почты. Оставлю тебе «до востребования» новый телефон, карту и немного наличности. И проверь подпол твоей «старой партизанки», вдруг у нее там пулемет времен второй мировой и скелет офицера СС.
– Да иди ты!
– Куда, друг мой, дальше-то? Мы и так у медведя под хвостом!
– Вот дальше под хвост и иди, клоун.
На этой позитивной ноте Лоуренс закончил разговор, откинулся на подушки и мечтательно улыбнулся. Даже если Яна – агент конкурентов, это не смертельно. Даже, может быть, и хорошо. Ее можно будет переманить к Говарду, они станут коллегами… напарниками… ангел в напарницах… Интересно, какое оружие она предпочитает?..
А дальше он уснул, и ему снился ангел с глазами цвета неба, в камуфляже расцветки сафари и с «Глоком», из которого она сбивала одну за другой летящие клином фуражки СС.
В себя он пришёл на краю выщербленного тротуара в каком-то неведомом ему ночном переулке — и лишь тогда сообразил, что стряслось. Видимо, они всё-таки разбудили Африкана, и тот спросонья послал их куда-то очень-очень далеко…
Да, но куда именно? Анчутка со страхом огляделся. Как всегда после изгнания словом, чувствовал он себя мерзко — будто брюшко изнутри с мылом вымыли. Фонари не горели, но кое-где желтели низкие окошки частного сектора. Недавних супостатов поблизости не наблюдалось. Надо думать, рассеяло по дороге. Обоих…
Где же это он однако? Кажется, даже и не в Чумахле. Вот и дождик уже не накрапывает… Ущербная однобокая луна, тусклая, как лампочка в подъезде, смутно прорисовывала перед домовичком тесный кривой переулок. Тихо ботала по древесной фене чёрная потрёпанная листва да невидимая мелкая собачонка тявкала тоненько и отрывисто — как в бутылку.
Внезапно в отдалении возник и разросся знакомый до дрожи звук: ритмично заклацало, застучало… Трамвай. Причём как бы выскочивший из-под земли, поскольку минуту назад всё было тихо. Анчутка обмер, сердчишко остановилось. Подземная линия трамвая имелась только в Лыцке (на метро у Партиархии не хватило средств). Станции, правда, были самые настоящие, облицованные мрамором, с электронными табло, со скульптурами в нишах и даже с коротенькими эскалаторами в одиннадцать ступенек. Лыцк, как известно, стоял на семи холмах, и поэтому идущий по кольцевому маршруту трамвай то выскакивал на поверхность, то снова нырял под землю…
Неужто Африкан снова зашвырнул его в Лыцк? Анчутка был уже готов опуститься на четвереньки и завыть на тусклую ущербную луну. Чудом пересечь границу, добраться до Чумахлы, обрести такого покровителя — и всё зря? Постанывая, Анчутка двинулся вдоль штакетника… Не узнавая местности, он долго плутал по переулкам, как вдруг впереди из чёрной листвы вылупился желток светофора — и домовой остолбенел вторично.
В Лыцке светофоров не было. Да, но если это не Лыцк, то значит… Анчутка смотрел — и всё никак не мог поверить своему счастью. Только теперь он вспомнил, что в Баклужино тоже недавно пустили подземный трамвай, поскольку обе столицы ни в чём не собирались уступать друг другу.
Невидимкой Анчутка выскользнул на пустынный проспект, залитый прохладным светом белых ламп, и, пройдя вдоль стены розового трёхэтажного здания, приостановился, недоумевая. Троуары, кажется, были вымыты с мылом. Анчутка принюхался. Нет, всё-таки, наверное, со стиральным порошком… Живут же в Баклужино люди! Да и домовые, наверно, не хуже…
Впереди показался одинокий прохожий. Сзади — тоже. Вряд ли ясновидцы из Лиги Колдунов имели привычку прогуливаться по ночам пешком, и всё же домовой, опасаясь быть замеченным, отступил за бетонную урну. Прохожие встретились как раз напротив Анчутки. Один из них (сухощавый старичок) вежливо приподнял светлую шляпу, явив розовый блестящий череп, окутанный прозрачным серебристым пушком.
— Добрый вечер, Николай Саныч… Прогуливаетесь?..
— Добрый, добрый… — сердечно отвечал ему шествующий навстречу статный моложавый красавец. — Вот вышел, знаете, воздухом подышать…
Прохожие разминулись. Анчутка был просто потрясён. Люди-то, люди здесь какие! Душевные, вежливые… И домовичок едва не заплакал от умиления.
9. В шаге от ядерной катастрофы
Карлссон стремительно бросился к телефону:
— Алло! Алло! Это ФСБ? Говорят из компании «Карлссон & Малыши». Есть крайне срочное и исключительно важное сообщение!
Наивный и доверчивый Карлссон! Неужели вот прям сейчас дежурный офицер, сидящий на телефонах в одном из важнейших ведомств страны, поднимет трубку и начнет трепаться с первым попавшимся абонентом, который, вполне вероятно, только час назад сбежал из дурдома?
— Это автоответчик! — прогнусавила трубка. — Продиктуйте ваше сообщение после гудка. Если оно представляет важность, вам перезвонят. Пи-ип!
— Твою ж дивизию в каждое дуло!!! — завопил Карлссон. — Дежурный, ну возьми ж трубу!!!
Но трубка молчала. Тогда Карлссон принялся орать в трубку обстоятельства дела, обильно сдабривая речь непарламентскими выражениями. Стоявшая посреди комнаты старушенция зажала уши.
Бросив трубку на рычаг, Карлссон некоторое время стоял неподвижно, закрыв глаза и стиснув зубы. Потом резко повернулся к молчаливым сотрудникам.
— А вы что стоите? Немедленно пишите антивирус против антивируса!
Четверо программистов бросились к своим компьютерам. Дундук, проснувшийся от крика, вышел из боковой комнаты, пожал плечами, вздохнул и тоже сел на свое рабочее место. Но вместо того, чтобы заняться работой, набрал интернетовский адрес: http://www.cnn.com. Интернет работал из рук вон плохо, страшно тормозил, но все-таки прорвался на центральный сайт мировых новостей. Странное дело, после звонка в ФАПСИ прошло всего несколько минут, а на CNN уже появились breaking news: «По срочным сообщениям из Москвы, антивирус Карлссона грозит миру ядерной катастрофой». Дундук снова вздохнул и возобновил прерванную ночную работу: занялся разработкой теории, позволившей бы подобрать такую тройку чисел, что сумма целых степеней от двух из них равнялась бы той же степени от третьего.
А четверо программистов стремительно разработали антивирус для своих же разосланных несколько часов назад дневных баз, упаковали их и выложили на FTP. Теперь «новейшая» версия антивируса будет искать и убивать «новую».
В томительном ожидании проходили минуты. Количество красных точек (вирус) медленно уменьшалось, количество зеленых (новый антивирус) медленно росло, а синие (новейший вариант антивируса) практически не были заметны. Вдруг все вздрогнули от пронзительного телефонного звонка. Карлссон поднял трубку, прижал ее к уху, внезапно встал по стойке смирно и, заикаясь, ответил:
— С-слушаю, г-господин Президент!
— Ваша информация достоверна? — пробурчала мембрана.
— А-абсолютно.
— Хорошо, хотя, конечно, ничего хорошего нет. На атомные станции страны уже звонят, чтобы предупредить их о недопустимости запуска антивируса, но каналы забиты вирусом. В Сыктывкар вылетел батальон спецназа, усиленный бронетехникой и авиацией, чтобы арестовать хакеров.
Карлссон положил трубку и схватился одной рукой за волосы, а другой за сердце.
Прошло еще четверть часа. Синие звездочки медленно распространялись по стране. Вот вспыхнула голубая звездочка в Серпухове — все облегченно вздохнули. Потом тоже самое произошло в Обнинске. Потом еще на нескольких атомных станциях.
Но не было никакой информации из двух волжских атомных станций — из Димитровградской и Балаковской. На карте в этих позициях не светилось никаких меток, туда еще не дошел даже вирус. Все с напряжением следили, какая звездочка загорится первой.
Если загорится сразу зеленая — то это будет означать катастрофу.
Если загорится красная, то очень много шансов, что админы вскоре после этого запустят антивирус, и тогда…
И только если на карте в этих местах замигают синие огоньки, можно вздохнуть с облегчением.
Сотрудники лаборатории затаили дыхание. Но шла минута за минутой, и ничего не происходило.
— Может, они просто отключили свои компьютеры? — неуверенно предположил кто-то, но Марфа Федотовна покрутила пальцем у виска:
— Это привело бы к ядерному взрыву безо всяких вирусов-антивирусов.
Прошло еще четверть часа. И вдруг…
И вдруг в Димитровграде вспыхнул зловещий красный огонек. Вирус «Тайд» поразил тамошние компьютеры.
— ** твою ****! — воскликнула мадам Елкина-Палкина. Теперь покраснел и зажал уши Карлссон.
В то же мгновение красный огонек вспыхнул и в Балаково.
Все в ужасе закрыли глаза…
Это было непривычное перемещение в пространстве. Он переходил из одного таинственного измерения в другое, не покидая дедовской квартиры. Акентьев будто плыл, увлекаемый странным созданием, через огромные залы, потолки которых пропадали в темной высоте, или через узкие коридоры, в которых тело само собой принимало горизонтальное положение, а плотный, но несильный встречный ветерок вынуждал закрывать глаза.
– Вотта! Вотта! – Они оказались в зале, где в мерцающих гнилушных огоньках, постоянно хаотично перемещавшихся, периферийная, фоновая темень скрадывала истинные его размеры. Но ощущение, что зал огромен – присутствовало.
Сноп бледно-голубого пламени вспыхнул прямо перед Переплетом и, поднимаясь все выше и выше, вытянулся в огромный световой столб.
В переливах пламенных струй показалась фигура в одеянии, похожем на рясы средневековых монахов, с полностью закрывавшим лицо капюшоном.
– Смотри и запомни! – бесстрастный голос заполнил все пространство, вытянувшаяся навстречу Переплету рука раскрыла ладонь. – Так выглядит перстень, который ты должен найти. Внимательно смотри и запоминай: не сопротивляйся событиям, что станут происходить в твоей жизни. Это и составит твой поиск…
Акентьев вскочил. Весь в липком поту, он ошалело озирался по сторонам. Комната, в которой они вчера загуляли с Дрюней. Григорьев отсутствует. Кругом окурки, недопитое вино в стаканах, разбросанные повсюду машинописные листы. А он, он сидит на рояле и с бешено бьющимся сердцем вспоминает подробности увиденного сна.
– Все, пора завязывать! Пьянка в жару – гиблое дело, – тяжело спустившись на паркетный пол, он принял решение: – В ванну…
Контрастный душ взбодрил и несколько успокоил. На кухне Акентьев выпил пару сырых яиц и за чашкой кофе, сваренного в старинной арабской джезве, составил план действий на день…
В переплетную мастерскую на улице Некрасова Александр вошел ровно в полдень. Конторка приемщицы пустовала, и от скуки он стал внимательно изучать «Правила обслуживания посетителей». В глубине помещения происходили загадочные движения, родное ленинградское радио транслировало Шостаковича, но, несмотря на внушительно количество пунктов в сервисной инструкции, обслуживать его никто не спешил. Возмутившись, Переплет решительно поднял откидную створку прилавка и прошел внутрь.
С помощью старой немецкой гильотины резал толстые картонные листы седой старичок в синем рабочем халате, черных нарукавниках и проволочных золотых очках.
– Что, молодой человек? Зоенька наша опять оставила боевое дежурство? Эх, молодежь, молодежь! – Мастер общался с клиентом, не прекращая выравнивать листы и опускать нож гильотины. – Подождите немного, я сейчас закончу, и мы разберемся.
В помещении остро пахло скипидаром, кожей, специфическим ароматом старинных книг.
На верстаке слева от входа лежало несколько огромных фолиантов в деревянных и кожаных окладах. Александр, положив свой сверток на табурет, заинтересовано принялся их рассматривать.
– Нравится? – освободившись, подошел мастер.
– Да, очень, – юноша медленно листал книгу, и с каждой иллюстрации на него смотрели жуткие, ирреально–сказочные монстры.
– Это – «Большой Флорентийский Бестиарий», правда, утративший оригинальные титулы и шмуцтитулы. Заказчик должен принять решение – восполнять том реконструированными страницами или нет.
– А вы можете и такую работу делать?
– Мы, молодой человек, пятьдесят лет в профессии, так что многое можем. Давайте, с чем вы там пришли?
С того дня Акентьев, уже получив переплетенные григорьевские листы, частенько захаживал в мастерскую к Федору Матвеевичу. Они беседовали о старинных книгах, вернее, Федор Матвеевич рассказывал, благодарный слушателю за его искренний интерес, а Александр слушал.
В первые сентябрьские дни, когда после рабочего дня Саша провожал мастера домой, на Чайковского, тот, несколько смущаясь, предложил молодому человеку поступить к нему в ученики. «Переплет становится переплетчиком!» – почему-то от этой мысли стало грустно, но, неожиданно быстро и легко, Акентьев принял это предложение.
* * *
Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков – прованского, гэльского, латыни – на которых говорили люди его свиты и этой чудовищной мешанины из старо-французского и германо-саксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.
Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Аквитанский Гийом, особа, приближенная к монарху.
Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.
Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди – высшая знать Англии. Все, что было приметного и «парадного» в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взяты где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.
К тому же Кирилл – или Эггидий Альдини? – прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.
Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь Папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.
Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.
Коль поминать любовь добром,
Припомни, друг, когда и в ком
Ее сумел сыскать ты?
Считай лишь ночи, а не дни
Когда стонали от любви
Лишь ложа и кровати!
Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился.
Это было знаменитое состязание бродячих певцов – самое, наверное, впечатляющее событие на праздниках той эпохи. Тему ристалища и награду победителю, по традиции, назначала невеста. Альбина Мэргерит недолго размышляла и выбрала «Добрую память о любви».
За первым вокалистом последовал соперник. Поклонившись молодым и гостям, он тронул струны арфы:
Коль поминать любовь добром,
Не мучься, друг, когда и в ком
Ее сумел сыскать ты!
Любовь не терпит строгий счет,
Любовь не мучит и не ждет
И похоти не признает ни в ложе, ни в кровати!
Роль верховного арбитра принадлежала невесте, но, слыша одобрительный гул гостей, по достоинству оценивших мастерство трубадура, Кирилл, с некоторым для себя удивлением, вынужден был признать, что благородная сентиментальность не чужда этим грубым английским баронам.
Соперник-трувер выступил в центр песенного круга и собрался, было, новым катреном достичь желанной победы, как вдруг стражники, охранявшие ворота, доложили о приближающихся огнях какой-то кавалькады.
– Ну, наконец-то! Король едет! Король! Слуги, девки! Тащите лучшую еду на стол! Приберите объедки и раздайте гостям полотно! – Хмельной барон Тиитерс лично распоряжался встречей монарха.
Гости срочно приводили себя в порядок, вылезали из-за столов и, склочно переругиваясь, выстраивались в центре двора.
– Пойдешь со мной, поприветствуешь короля достойной песней, – позвал трувера Тиитерс.
Ворота заскрипели …
Первым упал стоявший впереди всех старый барон. Вторая стрела пробила горло труверу. Гости, онемевшие от неожиданности, стояли в полной растерянности…
Стражники попытались закрыть ворота. Тела товарищей, сбитых стрелами нападавших со смотровой площадки, лишили мужества и их. А когда мгновение спустя во двор ворвались всадники в серых балахонах с капюшонами, испуганные люди обрели, наконец, способность двигаться, и началась повальная паника.
Кирилл видел, как кинулись на его защиту рыцари свиты – провансалец Бийо и перигорец Бертран де Го. Славный Бийо получил предательский удар дротиком в спину и медленно опустился на колени. Кардинальский посох, увесистая двухметровая дубина с резным грифом, – это все, чем мог защищаться монсеньор Альдини. Марков, скинув широкополую пурпурную шляпу, перехватил посох, как боевой шест, и приготовился дорого продать свою жизнь.
– Говорила мне матушка… – рыцарь Бертран непочтительно толкнул кардинала, и две стрелы просвистели над ними, не достигнув цели, – …служба святому престолу – дело спокойное!
– Благочестивая родительница! – Посланник достал увесистым грифом одного из нападавших. Конь, потеряв седока, передними копытами ударил в столешницу и заржал.
– Дай мне его меч, Бертран!
– Нам нужно собрать своих людей, монсеньор… Держите, но не могу сказать, что он хорош!
– В свалке сойдет! Давай к невесте!
– Каждый за себя, святой отец!
– Делай, что говорят!
Локтях в тридцати от них жених, крутя двумя клинками, в одиночку отбивался от троих нападавших. Кровь покрывала его лицо страшной маской. За его спиной белоснежными крыльями развевался венчальный покров невесты.
– Священника! Режьте римского священника! – Высокая фигура на вороном жеребце распоряжалась ходом побоища.
– Иерихонский голосок! – Де Го ловко сшиб двух пеших, что налетели на Кирилла. – Неужели все дело в нас?
– И в нас тоже! – Альдини, не дожидаясь, когда занесенная секира обрушится на его голову, воткнул меч в очередной серый балахон.
И тут…
У ворот он увидел Невского. С непокрытой головой, Женька бился на мечах с всадником на вороном коне.
Гнедой под ним был весь в хлопьях пены. Удачным ударом Невский принудил противника откинуться в седле и потерять стремя. Капюшон соскользнул с головы, и медные кудри рассыпались по серому полотну.
– Бертран, надо… – Но широкое лезвие протазана наискось полоснуло пурпурную кардинальскую тогу.
После четвертого бурбона (запитого Джонни Уокером) Тони вспомнил, что собирался поговорить о животных, но плавно перевести на них разговор никак не получалось, а потому он спросил в лоб:
– Интересно, делают ли животным механистические конечности? Или это только для людей?
Бернал и Смит воззрились на него с вежливым удивлением, а Блэр уткнулся глазами в стол. Значит, Тони был на верном пути, – и поспешил пояснить:
– Это я подумал вдруг о механоконях – не слишком ли много денег налогоплательщиков на них уходит, не проще ли ремонтировать вымирающих лошадей?
– Чего это ты вдруг подумал о механоконях? – спросил Бернал.
– Вспомнил Кейбл-стрит. – Тони пожал плечами.
– Да, кстати, о Кейбл-стрит… – встрепенулся Бернал – разговор опять пошел совершенно не туда. – Полностью снять обвинение с отца твоей подружки не удалось, но мы взялись за дело всерьез, привлекли влиятельных антифашистов, – скорей всего, ему и другим заметным организаторам протеста грозит от трех до шести месяцев каторжных работ, не более. Сейчас мы стараемся затянуть процесс, пребывание в тюрьме вычтут из назначенного срока. Уандсворт не курорт, конечно, но все же лучше каторги.
– Спасибо, – кивнул Тони. Он надеялся на бо́льшую лояльность судей, но не сомневался: Бернал сделал все возможное.
– Нет-нет, это общее дело, произвол властей сдерживать необходимо, иначе они совсем забудут о нашем существовании. Мы еще добьемся инспекции в Уандсворт – там, говорят, жестоко обращаются с заключенными.
– Ты плохо представляешь себе заключенных, – сквозь зубы проворчал Блэр, – если думаешь, что с ними возможно другое обращение.
– Это в тебе говорит бывший полицейский. – Смит похлопал его по плечу, но Блэр на дружеский жест лишь отодвинулся в сторону.
– Я не стану отрицать, что некоторые люди заслуживают наказания более серьезного, нежели сытая и теплая жизнь в тюрьме, – ответил Бернал. – Но система исполнения наказаний должна быть направлена и на исправление преступников, а не только на их изоляцию. Это более конструктивно, ты не находишь?
– Уголовник останется уголовником, и надеяться на исправление преступников – все равно что разбрасывать жемчуг перед свиньями.
– Кстати о свиньях… – попытался вставить Тони, но его не услышали.
Тогда, не желая ссориться с Блэром из-за его полицейского прошлого, он решил дойти до бара еще разок, однако, вернувшись, застал все тот же спор о системе исполнения наказаний. Надо сказать, Тони изрядно качнулся перед тем, как сесть на место, и едва не облил Смита Джонни Уокером.
– Это, конечно, не мое дело, Аллен, но мне кажется, что ты нажрался, – рассмеялся добродушный Смит.
– А почему бы и нет? – весело ответил Тони и, забыв о высоких вкусовых качествах виски, выпил его двумя глотками.
– Ты глушишь виски, как мусорщик, – поморщился Блэр.
– Мусорщики не пьют виски, – парировал Тони. – Они почему-то предпочитают джин.
– Аллен глушит виски так, как мусорщики пьют джин, – подвел итог Смит. – И я не вижу в этом ничего дурного. Чем сильней он пьянеет, тем больше у нас с Берналом шансов на выигрыш. Блэр, признайся, твое недовольство исходит из меркантильных соображений. Бьюсь об заклад, тебе до смерти надоела работа на скотном дворе.
Блэр помрачнел и глянул на Смита с ненавистью.
– А ты работаешь на скотном дворе? – ухватился Тони за нужную ему ниточку разговора.
– Он стыдится своего места работы, – пояснил Смит, – хотя я и в его работе не вижу ничего дурного.
Похоже, Смит вообще не видел дурного – и какой бы инфантильной его способность ни была, Тони она нравилась больше, чем зрелая желчь Блэра.
– Оставьте в покое мою работу. – Блэр скрипнул зубами. – Я хотел бы услышать от Бернала ответ на вопрос, в чем он видит принципиальную разницу между фашизмом и коммунизмом.
Нужная тема опять ускользнула…
– Между коммунизмом и фашизмом есть существенная разница, – кашлянул Бернал, – фашизм – крайне правое течение, он опирается на крупный капитал, и, соответственно, ничего, кроме интересов крупного капитала, его в итоге не волнует. Его лозунги лживы.
– Лозунги Советской России так же лживы! – вскинулся Блэр. – Ее правящая верхушка присвоила плоды революции и установила диктатуру не менее страшную, чем диктатура кайзера.
– Много ты знаешь о Советской России… – Бернал лишь повел бровями.
– По моему мнению, социалист – это тот, кто стремится к свержению тирании, а не ее становлению. В России люди не имеют свободы личности, – прошипел Блэр.
– Ты индивидуалист и социализм понимаешь как индивидуалист. Ты не социализм проповедуешь, а либеральные идеи. Да, таких, как ты, в России подавляют, и иногда подавляют жестоко. Потому что Советская Россия держится не на правах, а на обязанностях, но именно выполнение каждым своих обязанностей позволяет обеспечить всем без исключения гражданам набор прав, который нам и не снился. Права там – как воздух, которого никто не замечает.
– Там нет главного права: права на собственное мнение.
Если бы Блэр помалкивал, Тони мог бы сохранить в душе хрупкое желание с ним подружиться. Но чем больше Блэр говорил, тем сильней хотелось дать ему в зубы.
– Утешь этим правом кого-нибудь в очереди на бирже труда, – хмыкнул Тони. – Уверяю, большинство с радостью отдаст его в пользу права на труд.
– Большинство – это ты верно заметил, – оскалился Блэр. – Тупое большинство.
– Социализм исходит именно из благополучия большинства, жертвуя правами меньшинств, – сонно ответил Тони, всеми силами сдерживая желание врезать ему по морде. И только потом подумал, что слово «тупое» было веским поводом для заводки.
– Ты непоследователен даже в своем либерализме, Эрик, – тепло улыбнулся Бернал. – Ты требуешь свободы лишь лично для себя и таких же, как ты. Права такого меньшинства, как преступники, ты в расчет не берешь.
– Сидя в Кембриджской лаборатории, очень легко говорить о правах преступников. Я же имел с ними дело непосредственно. В их, так сказать, естественной среде. И могу с уверенностью утверждать, что большинство из них проще убить, чем поставить на путь исправления.
Наверное, он стучит по идейным соображениям… Тони мучительно захотелось выпить еще – чтобы трудней было искать повод.
– А я недавно прочел книгу русского педагога, Антона Макаренко. Он разработал метод перевоспитания малолетних преступников, основанный на коллективизме, и я тебе скажу, что коллектив – это великая сила. Кстати, Тони тоже ее читал, а он вовсе не коммунист. Тони, что ты об этом скажешь?
Тони был слишком пьян, чтобы сказать что-нибудь вразумительное и при этом не ошибиться.
– Да, я читал, – пробормотал он. – Я читаю книги по психологии.
– Я тоже читал о так называемой «коммуне» Макаренко. – Блэр едва не потер руки, как ему хотелось об этом поговорить. – Он воспитывает конформистов, его колония – фабрика по производству людей! Она выпускает винтики для машины под названием «Советская Россия»! Покорных рабов коммунистического строя, не способных думать самостоятельно. Весь ее уклад основан на конформизме, на страхе мыслить и действовать иначе, чем большинство!
Судя по тому, как эмоционально Блэр начал брызгать слюной, поднятая тема задевала его весьма болезненно, – во всяком случае, по мнению психоаналитиков. Ненависть к коллективизму как способ оправдать стукачество.
– Ты считаешь, что английская школа в этом отношении лучше? – уточнил Бернал. – А по мне, уклад английских школ мало отличается от казарменного или тюремного. Не в смысле школьной дисциплины, а в том смысле, что ее воспитанники живут по законам волчьей стаи с ее животной иерархией.
– Я ничего не говорил об английской школе. Но волчья стая лучше стада баранов. А Макаренко оперирует стадным чувством и формирует именно стадо! И это понятно: стадом гораздо легче управлять! Чтобы справиться с волчьей стаей, нужно быть волком, а во главе стада баранов вполне может стоять и баран.
Вот будут дятлы рассуждать о волках и баранах! Вместо того чтобы потихоньку посмеяться над апломбом Блэра, Тони неожиданно для себя взял его за воротник и прошипел:
– Немедленно забери свои слова назад. Ты только что назвал Макаренко бараном. Немедленно забери свои слова назад.
– Какого черта, Аллен? Я сказал то, что думаю, и вовсе не намерен менять свою точку зрения!
– Эрик, Тони пьян. Не связывайся с ним, – мягко вставил Бернал.
– Аллен, я же говорю, что ты надрался. – Смит попытался взять его за локоть. – Оставь Блэра в покое.
– Ты, дятел! – продолжал Тони, не глядя по сторонам. – Тебе волчья стая дороже стада баранов? Ты, наверное, мнишь себя честным и справедливым волком? Я сказал, немедленно забери свои слова назад!
– А я ответил, что не заберу! И если ты не уберешь лапы, мне придется поучить тебя хорошим манерам!
Несмотря на малые размеры, клоп все равно издает сильный запах…
– Ну да, колониальная полиция умеет выкручивать руки. Наверное, это и называется «учить хорошим манерам», – ощерился Тони.
Блэр, похоже, не любил, когда ему припоминают полицейское прошлое, – наверное, устал доказывать, что ничем себя не запятнал. Однако служить полицейским в Бирме на пике национально-освободительного движения и ничем себя не запятнать? Лучше бы он твердил об ошибках молодости.
Надо отдать Тони должное – Блэр ударил первым. Эдаким правильным, поставленным полицейским ударом по зубам. Наверное, запуганные бирманцы от таких зуботычин валились навзничь, но Тони еще в детстве научился держать удар.
– А теперь посмотри, с какими баранами имел дело Макаренко… – пробормотал он себе под нос и ответил.
Конечно, служба в колониальной полиции кое-чему Блэра научила. Но уличные драки с ножами и кастетами учили лучше – Тони легко взял верх, хотя и плохо держался на ногах. Их пытались разнять, но не успели, так быстро он оказался сидящим на Блэре, – уложил, что называется, на обе лопатки.
Джентльмены за соседними столами сделали вид, что их это не касается, разве что некоторые коротко покосились на происходящее.
– Запомни, честный и справедливый полицай… Волка нельзя превратить в барана. Но волка можно сделать человеком. Макаренко превращал волчат в людей. В настоящих людей, ты понял? И для этого надо быть человеком, а не волком и не бараном.
Тони выпустил Блэра из захвата и хотел подняться, но пошатнулся, ухватился за скатерть и свернул со стола лампу, три стакана с виски и последний расклад. Ну и придавил Блэра снова – уже не нарочно. И надо же – тот побоялся возразить!
– Очень здорово… – проворчал Смит, помогая Тони встать.
Бернал тем временем протянул руку помощи Блэру.
– Тони, спасибо, конечно, за столь веский аргумент в мою пользу, но, если честно, я не понял, почему ты принял слова Эрика так близко к сердцу. Неужели труд русского педагога произвел на тебя столь сильное впечатление?
Тони плюхнулся на стул – голова слишком кружилась, не надо было так напиваться и делать глупости. И никаких оправданий в нее (голову) не приходило. Не заявлять же прямо, что Блэр стукач, чем и вызывает столь острое желание дать ему в зубы.
– Да. Произвел. Впечатление. – Он перевел дыхание.
Блэр посмотрел на него исподлобья и тихо, со злостью, сказал:
– Ты дерешься как матерый уголовник… Интересно, когда и где ты этому научился? Неужели в Калькутте, в колледже Дэвтона?
– Моя жизнь в Калькутте, хотя тебя это и не касается, не была столь безоблачной, как твоя. А ты, любитель свободы, на месте Макаренко предпочел бы использовать кандалы, дубинки и карцеры. Потому что ты трус и слабак.
– Аллен, хватит, – кашлянул Смит.
– Что, теперь ты еще сильней любишь жестокое обращение с заключенными? – продолжал ворчать Тони, уже вполне удовлетворенно. Доктор Фрейд прав: бороться с подсознанием бесполезно, и если хочется дать кому-то в морду, не надо вместо этого пробовать подружиться. Проще проследить, куда Блэр ходит по утрам.
С самого утра у котёнка Максима было прекрасное настроение: сегодня начинались школьные каникулы. И это значило, что можно не ждать целый день, пока Аня вернётся из школы. Можно было играть с Аней целый день: или катать с ней клубочек, или гоняться за ленточкой, или даже ловить задорно шуршащую бумажку на шнурке!
Аня покормила котёнка Максима, после чего сказала:
— Максим, я пойду в магазин, куплю тебе молочка. Остаёшься за старшего. Через час я вернусь.
Котёнок Максим сначала расстроился, потому что Аня уходит. Но девочка почесала его за ушком, и он понял, что всё не так уж плохо: ведь он остаётся за старшего!
Когда Аня надевала шубу и шапку, он смотрел на неё снизу вверх и всем видом показывал: не волнуйся, Аня, справлюсь как нельзя лучше!
— Пока, Максим! Не скучай. Через час вернусь.
Оставшись один, котёнок Максим стал важно расхаживать по квартире. Он с опаской подошёл к стоявшему в углу пылесосу и сказал ему:
— Привет! Смотри, сегодня я тут за старшего!
Пылесос ничего не ответил, и котёнок Максим пошёл дальше. Подойдя к чёрному молчаливому телевизору, он сказал:
— Сегодня я тут за старшего!
Телевизор тоже не стал возражать. Котёнок Максим запрыгнул на кровать, потоптался на ней и промурчал:
— Сегодня я тут за старшего! — и свернулся рыжим пушистым клубочком.
Но прошёл час, другой, третий, а Аня всё не возвращалась. Котёнок Максим забеспокоился.
Он запрыгнул на окно и посмотрел на заснеженную улицу. На улице маленькие дети играли в снежки. Ребята постарше бегали за собаками и кидали им палки. Но Ани там не было.
— Надо найти Аню! — твёрдо решил котёнок Максим.
Но как это сделать? Дверь закрыта, у котёнка Максима нет ключей, да он и не смог бы ими воспользоваться — у него же лапки!
Тут он заметил, что форточка неплотно прикрыта. Он прыгнул пару раз, пытаясь открыть её лапкой. С третьей попытки у него получилось. Теперь Котёнок Максим мог выйти на улицу через форточку.
Что он тотчас и сделал.
Котёнок Максим поёжился, потому что на улице было холодно, а он раньше никогда не бывал на улице зимой. Но что поделать — хозяйку Аню надо спасать!
Навстречу котёнку Максиму вальяжно вышел дворовой кот Валера. Котёнок Максим часто видел его в окно.
— Привет, Валера! Мур-р-р! Скажи, не видел ли ты мою хозяйку, Аню?
— Мя-а-ау. Как не видеть? Видел. Она пошла в сторону магазина. Вон туда.
И показал лапкой.
Котёнок Максим направился туда. Навстречу ему выбежал щенок Барбос вместе со своим хозяином Серёжей. Серёжа был соседом Ани и котёнка Максима по лестничной площадке.
— Привет, Барбос! Мур-р-р! Не видел ли ты мою Аню?
— Гав-гав! Видел! Вон туда она пошла. Во дворы. Наверное, в магазин шла, да решила срезать дорогу.
Котёнок Максим свернул во дворы. Там было пустынно и неуютно: не играли дети, не гуляли кошки и собаки. Наконец котёнок Максим увидел большого чёрного пса, дремавшего в конуре.
— Здравствуйте! Мур-р-р! Скажите, не видели ли вы девочку Аню? В шубе, с косичками…
Но большой пёс ничего не ответил котёнку Максиму. Вместо этого, он зарычал и бросился на котёнка Максима. Тот пискнул и побежал по заледеневшему двору. Юркнув между домами, он выскочил на горку и скатился вниз.
Там он и обнаружил Аню. Девочка лежала в сугробе и тихо стонала.
— Максим, как ты тут оказался?
— Я тебя искал, хозяйка!
Увы, Аня не понимала кошачий язык.
— Малыш, что ты хочешь? Почему мяукаешь? Тебя кто-то обидел? А я вот шла в магазин, решила пойти коротким путём. Совсем забыла, что во дворах живёт злая собака. Она напугала меня, и я убежала. Выбежала на горку, поскользнулась и подвернула ногу. Как же мне теперь попасть домой?
— Не волнуйся, Аня, я тебе помогу! — сказал котёнок Максим и побежал обратно.
— Куда же ты, Максим? — закричала Аня и заплакала.
Котёнок Максим быстро забрался по горке, цепляясь когтями за лёд, и вошёл в страшный двор. Злой чёрный пёс почуял его и зарычал.
Котёнку Максиму было очень страшно. Но желание выручить Аню было сильнее. Он побежал навстречу большому чёрному псу и зашипел:
— А ну с дороги! Не до тебя сейчас!
Тот замешкался, и котёнок Максим смог прошмыгнуть через двор.
Что же делать дальше? Надо звать на помощь, а люди ничего не понимают! Но тут он снова увидел щенка Барбоса и Серёжу.
— Барбос, Барбос! Побежали скорее. Там Ане плохо, ей нужна помощь!
— Гав-гав! Если помощь нужна, то это поправимо. Сейчас поможем!
Щенок Барбос дёрнулся и вырвал поводок из рук Серёжи.
— Барбос! Куда ты бежишь? Оставь котёнка в покое! Фу, фу!
Но щенок Барбос уже бежал во двор вслед за котёнком Максимом. Пришлось и Серёже последовать за ними.
Пробегая мимо злого чёрного пса, котёнок Максим зашипел, щенок Барбос залаял, а мальчик Серёжа показал палку. Злой пёс заворчал и забрался обратно в конуру.
Скатившись по горке, Максим запрыгнул заплаканной Ане на руки.
— Максим, ты вернулся!
— Аня, я не один! Я привёл подмогу.
Аня не успела ответить — сверху залаял щенок Барбос, а потом показался и Серёжа.
— Аня! Что ты тут делаешь? — закричал мальчик.
— Я подвернула ногу и не могу идти…
— Не бойся! Я сейчас тебе помогу!
Серёжа осторожно спустился с горки и помог Ане подняться. Вместе они вылезли и вернулись в страшный двор. Злой чёрный пёс поджидал их. Серёжа поддерживал Аню, и поэтому они шли медленно. Им было не убежать от чёрного пса.
Но котёнок Максим и щенок Барбос встали между детьми и злым псом и стали кричать на него:
— А ну уходи!
— Как тебе не стыдно? Ты же видишь, девочке плохо!
И только когда Серёжа с Аней прошли мимо, котёнок Максим и щенок Барбос убежали следом.
Серёжа довёл Аню до квартиры, и они вошли. Там он занялся хозяйством: приложил лёд к ушибленной ноге и заварил свежий чай для Ани. Котёнка Максима тоже не обидел: дал ему двойную порцию вкусной кошачьей еды.
Серёжа почесал котёнка Максима за ушком и сказал Ане:
— Молодец твой Максим! Если бы он не позвал нас с Барбосом, тебя бы ещё долго не нашли. Не ходи больше дворами. Короткий путь не всегда самый правильный.
Аня с уважением посмотрела на Серёжу. Он был на год старше её — в пятом классе.
Авторитет Серёжи взлетел до небес.
До самого вечера они болтали, пили чай и играли с котёнком Максимом и щенком Барбосом. А потом пришли родители Ани. Они выслушали Серёжу, поблагодарили его и подарили шоколадку. Серёжа показал на котёнка Максима и улыбнулся:
— Да что я… Вот — настоящий герой!
Котёнок Максим был очень доволен собой. Он не подвёл хозяйку и справился с ролью старшего! А ещё нашёл хорошего друга хозяйке Ане.
Александр Богданов: https://litmarket.ru/aleksandr-bogdanov-1-p1210/books
Ранним октябрьским утром два корабля под всеми парусами бороздили гладь непривычно спокойного для этого времени года Карибского моря. «Феникс» шел впереди, за ним следовала шхуна Дайка. Солнце едва только показало свой край из-за горизонта, а на шлюпе все уже было в движении.
Блад, сосредоточенный, даже отрешенный, стоял на квартердеке. Сегодня истекал месяц, данный ему доном Мигелем де Эспиносой. И сегодня решится судьба Арабеллы — и его. Джереми Питт поднялся по ступеньками и подошел к нему. Бладу уже не в первый раз за последние дни показалось, что Джереми порывается что-то сказать и все не соберется с духом. Он сдвинул брови и вопросительно взглянул на мрачного штурмана, но в эту минуту впередсмотрящий крикнул:
– Земля прямо по курсу!
– Исла-де-Мона, – уверено сказал Питт.
Блад кивнул и скомандовал:
– Просигналить «Морской Звезде», пусть Дайк уходит на юг.
Бухта, выбранная доном Мигелем для встречи, была на западе острова, таким образом «Феникс», продолжая двигаться тем же курсом, вскоре достигнет ее. А «Морская звезда» ляжет в дрейф в видимости Ислы-де-Мона с южной стороны острова.
Блад увидел, как шхуна меняет курс и отклоняется к югу, расстояние между кораблями быстро увеличивалось. Он отвернулся от «Морской звезды» и, раскрыв подзорную трубу, принялся рассматривать Ислу-де-Мона. Островок был гористый и поросший густым лесом. Возможно, это и к лучшему: если испанцам не взбредет в голову устроить наблюдательный пункт на верхушке дерева, они не заметят странные маневры второго корабля вблизи острова. Его раздумья прервал вопрос Питта:
– Питер, что ты решил?
Джереми смотрел чуть ли не умоляюще.
– Я высажусь на берег и встречусь с доном Мигелем, раз уж он так жаждет меня видеть. А там по обстоятельствам. Шлюпка с матросами будет ждать меня и Арабеллу. Или только ее. «Фениксу» оставаться в полной готовности. Возможно, из бухты придется прорываться с боем.
– Но ты?! Как ты выберешься? – с отчаянием вскричал Джереми.
– Я собираюсь проверить, все ли еще моя Удача благосклонна ко мне. Дама она, конечно, капризная, но до сих пор я пользовался ее особым расположением, – усмехнулся Блад.
– Береги себя, Питер. И будь готов ко всему.
– Джереми, у тебя такой вид… Есть ли что-то, что я должен знать?
– Ничего, – отрезал Питт. – Просто… Возвращайся.
– Надеюсь, мне это удастся. Ежели все же нет… – Блад достал из кармана два конверта. – Одно письмо для лорда Уиллогби, а другое отдай ей.
– Ты уж постарайся, – упрямо наклонил голову Питт, беря конверты.
– Постараюсь, – ответил Блад.
***
Как скупец сокровища, Арабелла перебирала те немногие воспоминания, что вернулись к ней. Действительно,после Барбадоса она жила на Ямайке, ее дядя управлял островом. И сеньор Рамиро оказался прав: никто не принуждал ее к браку, ведь при одной только мысли о муже в груди у нее замирало.
Вот только история, рассказанная доном Мигелем, терзала ее подобно глубоко вонзившемуся отравленному шипу. Знала ли она про это раньше? Что-то подсказывало ей, что нет. Арабелла твердила себе, что не должна делать выводы лишь на основе слов де Эспиносы, что он мог намеренно ввести ее в заблуждение. И в то же время — их разговор за чашкой шоколада… Тогда она необыкновенно остро ощутила, как сильна его боль. И не пробудившееся ли сопереживание горю дон Мигеля было виной тому, что произошло в его каюте в тот вечер? Арабелла не могла без смущения думать о минуте своей слабости. Еще немного — и… Она сжала губы и покачала головой, сердясь на себя. Их задушевные беседы очень далеко зашли! Даже не помня о своих чувствах, она оставалась замужней женщиной, в объятиях другого мужчины и отвечающей на его поцелуи.
На другой день Арабелла долго колебалась перед тем как выйти на палубу. Но все-таки гордость пересилила, и она, как обычно делала по вечерам, поднялась на ют. И… ничего не случилось. Дон Мигель церемонно поклонился ей издали и только.
Еще через день рядом с галеоном де Эспиносы бросил якорь другой корабль, под названием «Санто-Ниньо», и на палубе «Санто-Доминго» появился юноша, похожий на дона Мигеля лицом и статью. Арабелла догадалась, что это и есть сын погибшего дона Диего, Эстебан. Когда Арабелла встретилась с нимвзглядом, ей стало страшно от того, какая ненависть сверкала в его глазах. До сих пор она была уверена, что речь идет о большой, быть может — огромной сумме выкупа. Но в этот миг она впервые задумалась о том, что потребовал дон Мигель за ее свободу, и ее сердце сжалось от тревоги и дурного предчувствия…
Следующим утром Арабелла проснулась от качки и поняла, что «Санто-Доминго» снова в море. Она поспешила одеться ивышла из каюты.
«Санто-Доминго» шел на восток вдоль побережья Эспаньолы, Ла-Романа уже скрылась из виду. Слева и чуть сзади Арабелла увидела еще один корабль. Это был «Санто Ниньо». Оказывается, дон Эстебан сопровождал их. Это могло быть обычной предосторожностью, но тревога Арабеллы возросла.
Под вечер на горизонте показался небольшой остров. Уже стемнело, когда оба галеона бросили якорь в окруженной скалами укромной бухте. Очевидно, здесь и была назначена встреча с Питером. Желание вырваться из плена становилось нестерпимым. Увидев дона Мигеля на шканцах, Арабелла сама подошла к нему.
– Донья Арабелла? – удивился он. – В этот раз вы не намерены испепелить меня на месте?
– Я… – голос прервался, но Арабелла глубоко вздохнула и продолжила: – Такого намерения у меня нет, дон Мигель. Но…
Де Эспиноса принужденно засмеялся:
– И чем я заслужил такую милость?
Арабелла нервно стиснула руки. Однако справившись с собой, она проговорила как можно спокойнее:
– Я давно собиралась спросить у вас… Как я понимаю, именно здесь состоится встреча с моим мужем?
– Вы правильно понимаете, сударыня. Мы будем ждать его прибытия еще три или четыре дня – такой срок был оговорен в моем письме.
– Вы ничего не сказали мне о… сумме выкупа. Насколько она велика?
Губы испанца сжались в тонкую линию, а взгляд стал холодным.
– Достаточно велика. Иначе и быть не могло, не правда ли, донья Арабелла?
– И все-таки?
– Уверяю вас, Питер Блад в состоянии заплатить выкуп. Возможно, вас тревожит, сдержу ли я свое слово? Да, если ваш муж сдержит свое.
Арабелла не собиралась отступать, но в эту минуту к ним подошел гостивший на «Санто-Доминго» дон Эстебан. Отвесив подчеркнуто учтивый поклон, он смерил пленницу неприязненным надменным взглядом и обратился к дону Мигелю:
– Дядя, нам нужно обсудить кое-что.
– Конечно, Эстебан, – кивнул дон Мигель, затем спросил у Арабеллы: – Вы еще хотели что-то узнать, донья Арабелла?
– Нет, – с досадой ответила Арабелла, и одарив так некстати прервавшего их разговор дона Эстебана взглядом, по надменности не уступающем его собственному, отошла от них.
Де Эспиноса смотрел, как она уходит. Он не стал бы лгать, но от того, что Арабелла не успела выяснить подробности его сделки с Бладом, чувствовал одновременно облегчение и гнев. Он не должен поддаваться пагубной слабости! Это Враг рода человеческого искушает его, расставляя свои ловушки. Его душу, без сомнения, ждут адские муки. Отец Амброзио много раз предупреждал его об опасности подобных искушений и тем более, когда орудием для них выбирается Красота. Ничего. Скоро все закончится.
– Чего хотела она от тебя? – презрительно спросил Эстебан.
– Неважно, – резко ответил дон Мигель, но увидев изумление в глазах племянника, добавил: – Это в самом деле уже не имеет значения. Ты хотел что-то обсудить? Пойдем.
***
Ночью над островом пронесся сильный шквал. Море сердито швыряло пенные волны, «Санто-Доминго» содрогался и раскачивался под их ударами, пронзительным скрипом переборок выражая свое недовольство. Но утро было великолепным, как это нередко бывает после ночной непогоды.
– Парус на горизонте!
Де Эспиноса стоял на шкафуте своего корабля вместе с Эстебаном, когда прозвучавший крик марсового возвестил о начале развязки затянувшейся драмы.
– Один корабль? – громко спросил де Эспиноса.
– Один, сеньор адмирал!
– Уверен, это он, – сказал дон Мигель своему племяннику, беря подзорную трубу и наводя ее на корабль. – Однако посмотрим, куда держит курс корабль.
В напряженном молчании они следили за приближающимся шлюпом, пока не стало ясно, что тот движется прямиком в бухту.
– Благоразумно с его стороны, – дон Мигель криво усмехнулся.
– Дядя, ты уверен, что он не задумал какой-то каверзы?
– Да. Думаю, он дорожит жизнью свой жены. И достаточно знает меня. Пора, Эстебан. Приготовимся к радушной встрече.
Арабелла услышала поднявшуюся на «Санто-Доминго» суету и прижала руку к груди, чтобы унять забившееся сердце. Дверь каюты открылась, и она увидела де Эспиносу, мрачного и бледного.
– Донья Арабелла, к острову идет корабль, и я более чем уверен, что ваш муж – на его борту. Пойдемте. Шлюпка уже ожидает нас.
Арабелла кивнула. Она решила надеть свое потрепанное и порванное платье, которое было на ней в момент кораблекрушения. И сегодня чувствовала себя более уверенно в привычной одежде. В сопровождении де Эспиносы она поднялась на палубу и зябко обхватила себя за плечи: несмотря на теплую погоду, ей стало холодно.
Шлюп был уже у самого входа в бухту.
– Вы узнаете этот корабль?
Арабелла отрицательно мотнула головой, и де Эспиноса не удержался от язвительности:
— Нет? А я полагал, что вы должны были вспомнить не только мужа, но и его корабль. — он смотрел на Арабеллу испытующе, однако видя, что его колкость не возымела действия, сказал подчеркнуто сухо: — Ну, это уже не столь важно. Взглянете, корабль ложится в дрейф. Прошу вас, – де Эспиноса протянул ей руку, помогая спуститься в шлюпку, готовую доставить их на близкий берег.
От корабля Блада также отошла шлюпка, и Арабелла напрягала зрение, чтобы понять, кто из находившихся там людей ее муж.
Шлюпка де Эспиносы ткнулась носом в песок. Выбираясь из нее, Арабелла была вынуждена вновь опереться на руку испанца: она чувствовала, что весьма нетвердо стоит на ногах.
– Вы отвыкли от суши, – пробормотал дон Мигель, словно желая подбодрить ее. – Присядьте вон там, в тени.
На берегу уже были люди из команд обоих галеонов. Арабелла заметила среди них Эстебана, а также того опасного человека, посланца дона Мигеля. Заросли кустарников близко подходили к полосе прибоя, и в отбрасываемой ими тени стояли несколько бочонков, по-видимому, призванных служить стульями.
Дон Мигель застыл у самой воды, он вперил ненавидящий взгляд в темноволосого человека в плывущей шлюпке и почти не заметил, как рядом остановились Эстебан и Тень. На этого же человека расширенными неподвижными глазами смотрела и Арабелла.
Утро следующего дня было затрачено на выгрузку из трюмов «Сириуса» частей гусеничного вездехода-амфибии.
Быстроходная, верткая и выносливая машина с герметической кабиной приводилась в движение мощным электромотором, снабженным влагонепроницаемым кожухом. Мотор питали электрические аккумуляторы, заряжаемые от электростанции корабля.
Вездеход был в состоянии преодолевать топкие места, взбираться на крутые склоны, переплывать озера и реки.
Однако идти напрямик через дремучий тропический лес машина, естественно, не могла. Даже многотонный танк не пробился бы через подобную чащу.
В соответствии с возможностями вездехода и емкостями аккумулятора для первой поездки был намечен облегченный маршрут: Олег решил обогнуть с Борисом Федоровичем лесной массив с запада, добраться до отрогов лиловых гор и, описав у их подножия большую дугу, повернуть назад. Поездка должна была продлиться пять-шесть часов.
В кабине вездехода был установлен лучемет, но на всякий случай астронавты взяли с собой и лучевые ружья.
— Буду истреблять стегозавров, — сказал Борис Федорович, кладя ружье возле сидения.
— А я для ужина черепаху подстрелю, — пообещал Сергей. — Не опаздывайте. Жаркое может подгореть.
— До скорого! — крикнул Олег, занимая место водителя. — Остерегайся стрекоз. Как бы они не полакомились тобой.
— Подавятся, я костлявый.
Вездеход, ломая поросль, шел быстро. Некоторое время через заднее окно кабины были видны алый флаг и корпус «Сириуса», потом стволы и пышные кроны деревьев с блестящими, почти зеркальными листьями заслонили корабль.
В зарослях, примыкающих к вековому лесу, кишели членистоногие.
По гладкой чешуйчатой коре ползли малиновые и рыжие козявки, пушистые гусеницы, мохнатые пятнистые пауки.
Из травы выпрыгивали какие-то розовые и темно-коричневые существа — уродливые, как богомолы, и быстрые, словно кузнечики.
В воздухе реяли насекомые всех цветов радуги. Над болотистыми низинами тучами висела мошка.
— Гнуса множество, а птиц нет, — удивлялся Борис Федорович. — Неужели здесь не водятся пернатые?
— Фазана или рябчика хочется подстрелить? — усмехнулся Олег. — Умерьте свои аппетит. Очевидно, нам еще долго придется довольствоваться пищевыми концентратами.
— Надо воздать должное нашим химикам, — сказал Борис Федорович, — они потрудились на славу, но я с удовольствием подкрепился бы сейчас дичью. Валежника кругом вдосталь. В любом месте можно разжечь костер и поджарить на вертеле парочку крякв или окорочек дикого, только что освежеванного кабана… Славный бы получился обед… Забирайте правее, там заросли реже.
У южной опушки леса желтели низкорослые, усеянные колючками кустарники. Потом пошла открытая каменистая местность.
Равнина, расчлененная оврагами, примыкала к невысоким кофейного цвета холмам, За холмами изогнулись волнистые отроги лиловых гор.
Олег повел вездеход по косогору, нацелив его на горловину ближайшей расщелины.
Вскоре холмы остались далеко позади. Обогнув огромные глыбы базальта, машина проникла в извилистый горный проход, похожий на каменное русло иссякшей реки.
— Едем на юг, — радировал Сергею Олег. — Обнаружили ущелье, рассекающее хребет. С ужином придется повременить.
Траки гусениц скрежетали, ударяясь о камни и скользя по ним, за вездеходом плыли клубы серой пыли, а гранитные склоны по обе стороны становились угрюмее, причудливее, круче.
Величественный лиловый хребет, подпирающий своим теменем синие тучи, задвигался, рос. Он как будто втягивал в себя юркую сизую машину.
Дно ущелья устилали песок и галька. Местами из-под них выглядывали серые плиты.
Олег с недоумением смотрел на них. Он не верил своим глазам. Эти гладкие, точно отполированные плиты под наносами не могли быть «продуктом» сил мертвой природы. Дно ущелья напоминало заброшенную дорогу, размытую в одних местах дождевыми потоками, в других — занесенную илом и песком.
— Странно, очень странно, — пробормотал Олег. — Впечатление такое, будто едем по шоссе. Вы обратили внимание на эти серые плеши?
— Давно присматриваюсь к ним, — ответил Борис Федорович.
— Вода не могла так отшлифовать русло. На следы ледника плеши эти тоже не похожи.
— Но если это шоссе… — начал Олег.
— То его кто-то когда-то для чего-то построил, — перебил Борис Федорович.
— Значит, Венера обитаема.
— Или была когда-то, — сказал Борис Федорович.
Вскоре последние сомнения рассеялись.
Астронавты увидели каменную арку, переброшенную через ущелье. Арка поддерживала настил с перилами. Перед настилом на краях ущелья возвышались конические башни с узкими овальными окнами.
Стены ущелья вблизи моста были облицованы каменными плитами с прослойками светлого вещества между ними.
Под башнями темнели ниши.
Вид моста привел Бориса Федоровича в возбуждение.
Его обычную флегматичность словно ветром сдуло. Он вскочил с сидения, а когда Олег затормозил машину, немедленно распахнул дверцу кабины и очутился на дне ущелья.
Олег с удивлением смотрел на него. Ему еще не приходилось видеть Озерова в таком взволнованном состоянии. Он напоминал человека, окончательно потерявшего власть над собой,
— Борис Федорович! — крикнул Олег, — возьмите лучевое ружье. Среди камней могут быть змеи.
Где там! Озеров даже не оглянулся. До его сознания не дошел смысл этого предупреждения. Впечатления этого дня нарушили его душевное равновесие. Теперь ему все казалось возможным.
Вездеход остановился перед искусственным сооружением.
Ни ветер, ни вода не в состоянии придать горным породам форму арочного моста. Каменные глыбы обтесали разумные существа. И они же, эти неведомые обитатели Венеры, продолжали по дну горного ущелья ту дорогу, по которой двигался вездеход.
При помощи циклопических машин они расширили и спрямили расщелину в горах, образовавшуюся в результате какого-то катаклизма, и приспособили ее плоское дно для сообщения между населенными пунктами. А для того, чтобы перебираться с одного края ущелья на другое, венеряне построили арочный мост и эти сторожевые башни.
Утверждения Джордано Бруно подтверждались.
Человек — не единственное мыслящее существо на планетах солнечной системы. Венеряне тоже пользуются орудиями труда и преобразуют природу.
Ему, Борису Федоровичу, годами мечтавшему о необычайных открытиях, и Олегу выпало на долю счастье первыми из людей убедиться в этом.
Возможно, что скоро, быть может, уже сегодня, они увидят живых венерян.
Каковы они из себя?
Похожи ли на людей внешним своим обликом или резко от них отличаются?
Гравитационные условия на Венере и Земле почти одинаковы. Это дает право предполагать, что по своему росту и мускульной силе венеряне мало отличаются от людей. Что же касается цвета их кожи и окраски волос…
Мысли эти как бы подстегивали Бориса Федоровича. Он почти бежал, словно опасался, что не сможет присутствовать при смене караула в одной из этих конических башен с узкими бойницами и прямоугольными нишами.
Озерову казалось, что считанные секунды остались до того мгновения, когда к перилам моста подойдут рослые венеряне, облаченные в металлические доспехи, и что-то крикнут на непонятном языке.
Сумеет ли он, Озеров, при помощи знаков объяснить: откуда и для чего прилетели советские астронавты на Венеру?
До моста оставалось не больше двадцати шагов, когда из-за серой каменной глыбы, лежавшей у края дороги, выползло какое-то бурое существо с острой мордой и короткой шеей, усеянной длинными колючками. На боку животного чернели крупные пятна, спина была покрыта щитками, похожими на чешую.
Борис Федорович не сразу понял, что ему угрожает опасность. Он даже сделал шаг вперед, будто хотел коснуться рукой рогатой головы этого чудовища.
К счастью, Олег, шедший позади Озерова и почти нагнавший его, не потерял присутствия духа.
— Ложитесь! — крикнул он, поднимая лучевое ружье.
Озеров с необычайной для его комплекции быстротой упал на дорогу и проворно, по-пластунски, отполз в сторону.
Олег нажал гашетку.
Узкий синий луч, вырвавшись из короткого дула, пронизал голову ящера и почти мгновенно умертвил его.
Путь к мосту был свободен.
— Он напоминает протоцератопса, но в нем есть и черты анкилозавра, — задумчиво проговорил Борис Федорович, стряхивая с костюма пыль и потирая коленку, ушибленную при падении. — Зоологам придется немало потрудиться, пока они окрестят всех ящеров Венеры.
— Как-нибудь разберутся, — проговорил Олег, удивляясь тому, что Озеров, только что подвергшийся смертельной опасности, может думать сейчас о проблемах систематики. — Нам с вами ломать голову над этим не придется. Идемте на мост, а потом поедем дальше.
Обойдя ящера, длинное тело которого еще конвульсивно вздрагивало, астронавты направились к глубокой нише, темнеющей в том месте сооружения, где арка сопрягалась с каменными плитами облицовки. Они решили осмотреть башни и мост.
В глубине ниши со сводом из обтесанных глыб базальта, точнее, напоминавшей его горной породы, оказалась лестница с узкими истертыми ступенями. Она вела наверх.
— Олег Николаевич, а ведь я забыл поблагодарить вас, — спохватился Озеров. — Большое вам спасибо.
— Пустяки, Борис Федорович, пустяки, — смущенно проговорил Олег. — Уверен, что вы в долгу не останетесь. На Венере надо быть настороже. Оказывается, Сергей, стращавший меня летающими рептилиями, был близок к истине. Надо сообщить ему про этого прото… как его вы окрестили?
— Протоцератопсом, рогатым динозавром, — подсказал Борис Федорович и, перешагнув через ступеньку, хотел было обогнать Олега.
— Нет, Борис Федорович, простите, — остановил его Олег. — Впереди буду идти я. Вы без оружия. Ваше место во втором эшелоне. Я больше не допущу, чтобы вы подвергали себя опасности. Нечего лезть на рожон.
— Вы думаете, что на мосту…
— Предосторожности никогда не помешают, — уклончиво проговорил Олег, держа наперевес лучевое ружье.
Оберегая Озерова от неприятных сюрпризов, он первым ступил на выпуклый настил арочного моста.
Борису Федоровичу пришлось сдержать свое нетерпение. Вскоре они убедились в том, что мост — одно из искусственных сооружений широкого шоссе. Каменная одежда дороги, пересекающей плоскогорье с востока на запад, не пострадала от атмосферных осадков и выветривания. Сохранились в целости не только проезжая часть, мощенная ромбическими и прямоугольными плитами серого цвета, но и водоотводящие канавы.
Судя по волнистым песчаным наносам, дорогой, уходящей в неведомые венерянские дали, давно не пользовались.
Километрах в двух от моста, на пустынном каменистом плато возвышались три ступенчатые пирамиды, образующие правильный треугольник. Верхние террасы пирамид соединялись дугообразными фермами. В центре треугольника был белый, конически сужающийся столб.
— Непонятное сооружение, — заметил Озеров, осматривая в бинокль странные пирамиды.
— Напоминает примитивную обсерваторию, — сказал Олег и, помолчав, добавил: — Все это заброшено много лет назад. Арки оплетены пунцовыми лозами, на верхних террасах какие-то метельчатые растения.
— Да, — согласился Борис Федорович, — тут всюду царит запустение. Постройки уцелели, а тех, кто их воздвиг, нигде не видно.
— Пошли, — сказал Олег. — К «Сириусу» надо вернуться засветло.
И он первым стал спускаться по лестнице.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул Борис Федорович. — Птицы!
Из- за пирамид на коричневую каменистую равнину выбежали большие, короткокрылые двуногие существа с обрубленными хвостами и длинной изогнутой шеей. Оперение у них было ярко-красное, такого же цвета хохолок торчал над головой, заканчивавшейся тупым плоским клювом, и потому они отчетливо выделялись среди бурых растений, похожих издали на огромные канделябры.
Бежали они гуськом и, очевидно, направлялись к лимомно-желтой рощице, видневшейся на склоне холма, километрах в двух от пирамид. Однако до нее оставалось еще порядочное расстояние, когда из-за кустарника появились пятнистые, под цвет почвы, ящеры, передвигавшиеся большими прыжками.
— Гонятся, — сказал Озеров. — Хищники.
— И, вероятно, догонят, — заметил Олег, наблюдая в бинокль за беглецами и преследователями. — Птицы зазевались.
— Вожак стаи проворонил, — согласился Борис Федорович. — Сомнительно, чтобы смогли ускользнуть. Аллюр у ящеров изумительный.
Птицы и прыгающие рептилии удалялись.
Людям не пришлось узнать, чем закончилась погоня. Сперва за волнистой складкой скрылись алые птицы, потом исчезли из вида скачущие ящеры.
Последний хищник, подпрыгнув метра на три, словно провалился в какую-то яму в полукилометре от рощи.
— Жалко птиц, — сказал Борис Федорович. — У них такое красивое оперение.
— Красивое да нецелесообразное, — заметил Олег, пряча бинокль в футляр. — На этой равнине они сразу бросаются в глаза, а у ящеров окраска защитная, их легко принять за каменные глыбы.
— Но зато в пунцовых зарослях, — возразил Озеров, — птицы сливаются с окружающим фоном, а ящеры будут выделяться. По-видимому, птицы не относятся к коренным обитателям этого плато. Они бежали откуда-то издали. Я убежден, что поблизости есть влажная низина. Здесь птицы погибли бы от голода. Среди камней прячутся только мелкие ящеры да пауки.
— Вы правы, Борис Федорович, — согласился Олег. — Птицы переселялись. Они не приспособлены для жизни на этом безводном плато… Эти красивые создания такие же чужаки здесь, как и мы.
— Осматривать пирамиды будем? — осведомился Озеров.
— Хотелось бы, но… — Олег развел руками, — сейчас это нецелесообразно. Рискованно отдаляться от вездехода. Отложим осмотр пирамид до следующего раза.
Борис Федорович с удовольствием побродил бы по каменистому плато, однако спорить с Гордеевым не стал. Прыгающие ящеры могли вернуться и преградить им путь к вездеходу.
Они с полковником Магбезопасности Дамиеном, мать его светлую, Дюбрайном были почти одного роста, только вот на этом сходство и заканчивалось. Себя Роне (не без должной гордости) считал похожим на хлыст из дубленой кожи — узкий, гибкий, жилистый, невероятно крепкий и смертельно опасный в умелых руках. Дюбрайна же ни с чем сравнить не получалось, разве что только с самим Роне — полковник был шире в плечах, коренастее и… не мощнее, нет, просто как-то рельефнее, что ли. И руки…
Да. Руки.
Идеальной формы предплечья с развитой мышцей фехтовальщика (ладно, ладно, хоть фехтование и не самое важное для шера искусство, но красоту прокачанных им мышц Роне никогда не отрицал!), слегка грубоватые ладони, крупные и широкие, и длинные сильные пальцы великолепной лепки. Роне залип на них восхищенно-завистливым взглядом девять дней назад, во время первого сеанса связи, когда Дюбрайн в задумчивости сцепил их перед самым зеркалом. Красивые руки. Сильные. Умелые. И наверняка в таких руках хлыст действительно может стать куда более смертоносным оружием, чем сам по себе, и точно так же почти наверняка сам полковник МБ тоже не может этого не понимать…
Роне и сам хрупкостью не отличался, он был тощим, но мускулистым и никак не мелким или утонченным, скорее жилистым и поджарым. И руки у него были вполне достойными руками взрослого состоявшегося шера, не гнушающегося мужской работы: узкие и сильные кисти тренированного аристократа, знакомого с оружием не понаслышке, крупные и вполне себе мужские.
Только вот с Дюбрайновскими их было лучше не сравнивать.
Роне понял это во время первого же сеанса связи, когда не удержался и накрыл своею ладонью ладонь Дайма, которой тот опирался о зеркало. Вернее — попытался накрыть, потому что при совмещении оснований ладоней его пальцы не достали до кончиков пальцев шисова полковника на целую фалангу!
Жалкое зрелище.
Наверное, самым естественным (и уж точно самым спасительным для самолюбия) было побыстрее отдернуть руку и больше никогда не повторять ничего подобного. Наверное, это было еще и самым логичным, да. Как и надежда, что Дайм не заметил. С его стороны ведь все действительно выглядело не так чтобы очень заметно, его рука как более крупная с избытком перекрывала обзор, даже если бы он смотрел туда, а он не смотрел, он никогда туда не смотрел, даже взгляда не скашивал ни на секунду, словно не замечал, а может быть, и действительно не замечал, кто его знает, что для него является важным, а что не так чтобы очень, для этого шисова светлого полковника…
Его ладонь была теплой.
И Роне предпочел просто чуть сдвинуть свою вверх, чтобы кончики их пальцев почти сошлись и стало не так заметно. И потом каждый раз ставил свою именно так, не основанием к основанию, а чуть ближе к середине ладони, чтобы кончики пальцев сошлись, а внизу… Внизу не особо заметно, да и кто будет приглядываться, что там внизу, тем более что Дайм и не смотрит вовсе!
Впрочем, про руки Роне мог бы понять и раньше. Еще тогда, в Шавосе, когда Дайм так легко перехватил одною своею левой оба запястья Роне. И прижал к кровати. И удерживал — легко, одною рукой, как бы Роне ни пытался вырваться.
Не то чтобы Роне так уж активно пытался тогда вырваться, конечно… ну во всяком случае, не то чтобы всерьез… не те обстоятельства и желания не те. Но во время кульминации, стоит признаться, себя он не очень-то контролировал. Совершенно не контролировал, если совсем уж честно. И мотануло его тогда изрядно.
А Дайм удержал. Легко. Одной рукой. И щиты удержал, причем за обоих, на что вообще-то нельзя было рассчитывать, но кто же знал? Роне тогда так паниковал, что сейчас и вспомнить стыдно, и ничего удержать бы точно не смог. Если бы не Дайм, который как раз помог и удержать, и удержаться, и в себя прийти, и на люди выйти достойным шером. А до этого еще и вылечил все, до чего только смог дотянуться. Вообще все, не только старые переломы, не только последствия неустранимых проклятий, но и свежие микротравмы, которые они насажали друг другу в изрядном количестве, пока кувыркались на занозистом деревянном полу той таверны…
Кроме двух синяков, оставленных слишком сильно сжатыми пальцами на левом запястье…
Зачем?
Светлый лекарский дар — не эльфийские груши, которые можно включить и выключить по щелчку пальцев. Он просто есть, пока у светлого шера, обладателя дара, есть силы. А пока он есть, он лечит — настолько, насколько этих сил хватает. И лечит он все подряд, а не избирательно что-то определенное, к чему его приложили или на что намазали, словно примочки из целотельника. Он просто стремится вылечить и исправить все и сразу, не разбираясь и не делая исключений. Просто исцеляя. Теперь, когда в его крови весело пузырилась пусть и малая, но все ж таки толика этого самого светлого дара, Роне прочувствовал это изнутри, буквально под собственной шкурой.
И понимал, сколько надо потратить усилий, чтобы машинально не исцелить такую вот микротравму, по сути не травму даже, так, недоразумение.
Дайм не мог сделать это не специально. Оставалось понять лишь, почему или зачем он это сделал. Какие причины шисов светлый ублюдок имел или какие цели преследовал.
Почему или зачем. Разница вроде бы существенная, но так ли уж она важна, если одно проистекает из другого?
“Почему” касается как раз причин. Хотел ли Дайм оставить Роне что-то на память? Или заклеймить напоследок? И с какой целью (тут вступает в действие то самое “зачем”)? Чтобы Роне вспоминал каждый раз, цепляясь взглядом за оставленные его пальцами синяки? Пальцами, которые умели быть настолько нежными, что до сих пор продирает дрожью при одном воспоминании… Или чтобы потратил остатки подаренного самим же Даймом светлого дара на устранение этих самых синяков, чтобы и следа от них не осталось? Чего же он хотел на самом деле, шисов светлый ублюдок? И как бы это понять, чтобы нечаянно не подыграть?
Роне сдвинул брови и решительно встал, позволив рукавам черного шелкового халата соскользнуть до кистей. Лаборатория в подвале заждалась, Ристана сама себя на чистый ветер не выведет. А что же касается Дайма и оставленных им на Роне синяков… Что ж, полковнику Магбезопасности придется самому реализовывать планы, которые он по их поводу строил. Ну или хотя бы их объяснять.
Потому что Роне ему помогать точно не станет!
Лика пришла в себя, только когда яхта отошла от берега. Её плавно качало на койке, словно на качелях в детстве: вверх, вниз, вверх, вниз. Она застонала.
– Очнулась? – над ней склонился Вернон.
– Где Матвей? – она с трудом, но поднялась.
– Твой дружок совсем спятил. Кинулся на меня, – Вернон засмеялся. Лика только сейчас обратила внимание, какие у него неестественно белые зубы, аж с голубым отливом. Так и представляешь, как они светятся в темноте. – Решил, что ты умираешь. Пришлось его немного успокоить. Так что придётся тебе поскучать. В моём обществе. В нашем.
– Что со мной? – Лика помотала головой. В кают-компании, где она лежала на диване, кроме Вернона, находился ещё и Пит. Куда же без него. – Кто вы?
Вернон картинно поднял брови, якобы не понимая вопроса.
– Кто вы? Вы же не люди? Люди не могут творить такое.
– Ты про часы? А, понял. Про того красавчика? Ха! – Он протянул руку и взял стакан со светло-коричневой жидкостью. – Неужели тебе его жалко? Ты забыла, что он и его дружки хотели сделать с тобой? И непременно сделали бы.
– Откуда вы знаете?
– Сам рассказал. Сдал всех дружков, заодно признался, скольких девушек он успел… э, скажем так, обидеть за свою недолгую, но весьма поганую жизнь. Так что, несмотря на смазливую внешность, нутро у этого парня было весьма гнилым. Не стоит жалеть о нём.
– А сами вы святые, что ли, судить его?
– И не собирались. Судить… ха! Просто он удачно попался под руку. Мы ведь могли взять твою красивую подружку-предательницу. Она тоже бы неплохо смотрелась на крюке. Согласись?
Лика сжала зубы. Нет, она не станет слушать.
– Куда вы меня везёте? Что вам нужно? – вопрос вырвался у неё прежде, чем она подумала, что не хочет, пожалуй, знать ответа. Слишком хорошо она помнила, привязанную к операционному столу, Марго. Неужели они везут её, чтобы тоже выкачать из неё кровь и вырезать сердце?
Вернон пожал плечами.
– Ты зачем-то понадобилась Бореусу, – подал голос Пит и потянулся. – Но я даже рад. Благодаря тебе я вышел в море, в кои-то веки.
– Замолчи! – приказал Вернон, с неудовольствием нахмурившись.
– Да ладно. Пойду, проверю, как дела у капитана.
Пит вышел.
– Неужели то, ради чего вы это делаете, имеет смысл?
– Ещё какой, – кивнул Вернон. – Ты бы и сама не отказалась от такого. Хотя тебе это дано от рождения. Но ты и такие, как ты, конечно, не цените этого. Можно сказать, вы динозавры. Последние выжившие.
– Поэтому вы хотите нас всех уничтожить?
– Зачем же? Нет. Не уничтожить. Взять под контроль. Вы – наша кормовая база.
Лика сглотнула горькую слюну. Именно. Они пища (в переносном, а, может, и не совсем, смысле) для этих существ. Она нахохлилась, не желая больше поддерживать этот разговор. В кают-компанию из рубки спустился Гривцов.
– Пусть порулит, – сказал он и взял со стола с напитками стакан. – Говорит, что ходил в море много лет. Ну, верю, что так. Уверенно себя чувствует за штурвалом.
Он сел на диван, опрокинул в себя стакан и крякнул. Вернон с улыбкой налил ему ещё порцию. Потом встал, погрозил Лике пальцем и спустился по лестнице к каютам.
– Скажите, что с Греем? – Она пересела ближе к Гривцову. Тот скорбно скривился и выпил. Лика сочувственно вздохнула. – А сами вы как? Вас же ранили?
– Ерунда, – Гривцов налил себе ещё порцию. – Подумаешь, ножиком поцарапали. В девяностые меня хирурги по кусочкам собирали и ничего. Живой, как видишь.
– А разве можно пить за штурвалом? – укорила Лика, видя, с каким вожделением Гривцов смотрит на свой стакан.
– Мне всё можно. Я капитан. Хотя, конечно, много не стоит. Но горло промочить моряку – святое дело. Пятнадцать человек на сундук мертвеца и бутылка рому… – дурашливо пропел он и сделал глоток.
– Ваша дочь тоже считала, что выпить за рулём не смертельно?
Гривцов замер со стаканом в руке. Лицо его стало серьёзным и даже печальным.
– Откуда знаешь? Юля, да, в больнице. Говорил ей: «Не гоняй, не гоняй», – нет, всё как об стенку горох. Теперь вот травма позвоночника. Не знаю, сможет ли теперь ходить. Дети! Все беды от вас! Вам всё даёшь, а вы, как свиньи неблагодарные, всё портите. Кому я бизнес оставлю?
– Леонид, простите, я не помню отчества, зачем вы им помогаете? Это же страшные люди. Совсем страшные. Убийцы.
Гривцов отмахнулся от неё, как от привидения.
– Можно без отчества. И, вообще, можешь звать меня Гривой. Привык я к этой кличке. Зачем, спрашиваешь? А вот затем. Они сказали, что вылечат Юлю. Обещали, что поправится и сможет ходить.
– А если они врут?
– А у меня есть выбор? Я за любой шанс готов схватиться. Вообще, всё как-то завертелось в одно и то же время, словно специально. Эти… как их, Пит и Вернон, помяли меня слегка. Сильны, черти. И выглядят так же. Словно из преисподней вылезли. Потом мне позвонили из Лондона, сообщили про Юлю. Я поговорил с врачами, узнал диагноз… Собирался уже лететь к ней. Но тут снова эти два брата-акробата нарисовались. Ну, и предложили сделку. Что мне оставалось? Стропалецкий сбежал. Обещанного им препарата так и нет. А тут такой шанс. Уверяли, что у них есть средство.
– Есть, – Лика кивнула. Гривцов даже просиял. – Только у их средства один побочный эффект: ваша дочь станет как они. Серой.
– Чего? – Гривцов чуть не поперхнулся. – Вот гады. А предупреждать клиентов не надо, по их мнению?
– Возможно, они считают, что это не столь важно. Главное обязательство они выполнят: она будет ходить, – Лика с сочувствием посмотрела на него и после короткой паузы добавила: – Хотя есть и другой способ. Я видела профессора. Разговаривала с ним.
– Что? Он создал препарат?
Лика кивнула и приложила палец к губам. Гривцов с пониманием придвинулся ближе.
– А он, действительно, от всех болезней? Паралитики встают, мёртвые воскресают?
– Насчёт мёртвых не знаю, а вот человек с восьмьюдесятью процентами ожога поправился так, что и следа не осталось.
– Где он? – Гривцов смотрел на неё с такой надеждой, что Лика почувствовала себя чуть-чуть обманщицей.
– Неважно. Главное, эликсир у меня, и я смогу вам его дать. Но для этого мне нужно сбежать от этих серых личностей и вернуться домой. Помогите нам с Матвеем, и я помогу вам.
– Я подумаю, – Гривцов посмотрел поверх её головы и вздохнул. – Как я могу быть уверен, что ты не врёшь? Тут хоть какой-то, но шанс. А ты… ещё неизвестно кто.
– Я арг, – Лика встала. – Это вы знаете точно, не так ли? – Гривцов согласно кивнул. – Проводите меня к Матвею. Я хочу убедиться, что с ним всё в порядке.