Переход Альбины через катарсис семейной драмы, Переплет
становится переплетчиком, а мама Евгения Невского строит новый мир
В чем измеряется девичий век? Да в чем угодно! В разбитых сердцах на стороне и в собственных сердечных ранах, в капризно отвергнутых нарядах, пусть и под давлением ветреной моды. В конце концов – в ощущении своей красоты и молодости, в той ненасытной легкости, с которой, как само собой разумеющееся, воспринимаются яркие краски крымских поездок и восхищенные взгляды мужчин всех возрастов, глупые и нелепые интриги сверстниц! Но только не в этом, не в зубрежке латинских названий частей человеческого скелета! Может быть, действительно, права Ленка Геворская – бросить все к черту и перейти в «тряпку», на моделирование одежды?
В комнату, шаркая «черевичками», как она их называла, вошла Эльжбета Стефановна. Альбина с досадой и с жалостью посмотрела на бабушку: поредевшие кудельки, согнутая спина, трясущаяся голова с вечно слезящимися глазами и тяжелый лекарственный дух вперемешку с запахом немолодого тела.
– Вандочка… – голос был негромкий, дребезжащий.
– Бабуля, я – Альбина. Ванды дома нет, она на работе.
– Как это, Альбиночка, на работе? Разве можно детям работать?
– Бабуля, – Альбина вышла из-за стола и обняла старушку за плечи, – милая, давай я посажу тебя в гостиной, включу музыку, хорошо?
– Детям нельзя работать! К тому же, кто мне поможет вынимать косточки из вишен? Остаться на зиму без вишневого варенья нельзя… Впрочем, ты, Ванда, никогда не умела вести дом.
– Бабушка! – внучка начала терять терпение. – Варенья у нас на сто лет хватит, пойдем, я поставлю тебе Дворжака.
Единственное средство, выручавшее в таких ситуациях, – хорошая симфоническая музыка. Эльжбету Стефановну устраивали в огромном финском кресле-раковине, укрывали пледом и оставляли наедине с Дворжаком, Скрябиным, Дебюсси. Выбор авторов – ее пристрастия из прошлого, «досумеречного» состояния. Надежность эффекта отвлечения проверена временем и гарантирована вертушкой «Loewe» с автоматической сменой пластинок.
Устроив старушку, Альбина под звуки «Славянского танца» вернулась в комнату. За окном накрапывал дождик, по подоконнику прыгал взъерошенный воробей. «И до пуки плыне, Польска нэ загине!» – вспомнилась ей одна из любимых песен бабушки. Альбина упала на стул, скинула на пол анатомический атлас и разрыдалась.
* * *
Дом режиссера Акентьева был что называется «открытым». Вечные гости, толпами и поодиночке, посиделки за полночь и до утра, игра на рояле и широчайшее хлебосольство, если у отца семейства были деньги. Так же жили во многих квартирах этого большого старинного здания, занимающего целый квартал и двумя фасадами выходящего на Фонтанку и улицу Рубинштейна. Переплет под настроение выбирал дорогу к отчему дому, вернее – к дедовскому, поскольку восьмикомнатные хоромы с дворцовыми потолками были пожалованы властями деду, заслуженному боевому адмиралу, успешно топившему фрицев еще в сорок первом.
Сегодня настроение у Акентьева-внука было лирическим, требовавшим сосредоточенно романтического восприятия мира. Он не торопясь брел по набережной Фонтанки и… пытался сочинять стихи. Дискотечные будни да забавы порядком поднадоели ему. Пытливый ум искал иных форм для самовыражения, самоутверждения и, безусловно, добычи денег. Тупой фарцой, несмотря на приличный капитал, аккумулированный за дискотечные годы, заниматься абсолютно не хотелось. Стремный бизнес, стремные люди. Да и знаменитый Дахья, с которым Переплет был знаком лично, прямо сказал ему: «Не твоя там капуста, паря». Заманчивое предложение поступило от соседа по площадке, знаменитого в масштабах страны певца со смешной фамилией – писать тексты для эстрады. Так Саша впервые услышал английское слово «royalty», а также узнал, что и для него в условиях развитого социализма существует легальный способ сколотить состояние без надрыва, ментов и уголовной швали.
К тому же, сосед-вокалист дал несколько технических советов. Разъяснил правила работы с «рыбой», вручил несколько кассет с музыкой, «томившейся» в ожидании своего «либреттального сопровождения». То, что певец, давая советы, был изрядно под градусом, Акентьева не смутило. Он был твердо уверен в своем успешном начинании на новом поприще. Единственное, что омрачало его уверенность, – необходимый для успеха текст никак не появлялся.
Но это трудности, как говорится, временные, и его задача, в отличие от народного хозяйства страны, – не сделать их величиной постоянной. Да и альтернативное решение проблемы имелось. Они не зря посидели сегодня с Григорьевым в «Канатнике». Хотя расплачиваться за коньячок и бастурму пришлось Акентьеву, досады этот факт не вызвал. Дрюня четко обозначил альтернативу мукам творчества.
– Толмачить на язык родных осин что-нибудь из западной эстрады – и порядок! Вариант: берешь перевод за основу и адаптируешь к нашей сиволапой культурке. Конечно, это не патриотично, зато в духе интернационализма! – Дрюня засмеялся чересчур громко для заведения при интуристовской гостинице.
Народу в зале практически не было. Только через столик от них, оживленно переговариваясь, сидели два хорошо одетых типа: тот, что помоложе, абсолютно лысый, пожилой же внешне напоминал актера Олялина. На молодежь они не обратили никакого внимания.
Во время этой встречи у Александра вдруг родилась не менее здравая мысль. Раз Григорьев отвечает в горкоме комсомола за молодежные ВИА, ни у кого другого в городе нет такого широкого доступа к самодеятельному творчеству масс. И если в этом самом творчестве хорошенько поискать, можно найти свое жемчужное зернышко.
Но сначала, и это вопрос престижа, уважения к самому себе, нужно попытаться действовать самостоятельно. Он остановился у барочной ограды Шереметевского дворца, закурил длинную черную «Santos-Dumont» и стал внимательно рассматривать чугунное кружево. Вязь графской ограды отвлекла его от конструктивных размышлений. Акентьев, закурив вторую сигарету, с видом тонкого ценителя принялся изучать решетку. «Вот ходишь, суетишься, а рядом…»
– Извините, молодой человек, задумалась на ходу, – натолкнувшаяся на него женщина была невысокого роста, пострижена «под гавроша», в приталенном пыльнике и тупоносых туфлях с гулливеровскими пряжками.
– Еще раз – извините, – и, не дожидаясь его реакции, она медленной походкой отрешенного от суеты жизни человека направилась дальше, в сторону моста Белинского.
«Откуда я ее знаю?» – в третий раз за последние четверть часа мысли Акентьева сменили направление. Он бросил окурок под ноги и зашагал к дому. Мысль никак не отпускала, раз за разом вызывая в памяти лицо пожилой женщины. И лишь когда остановился у светофора на Невском проспекте, его осенило: «Флора Алексеевна – мать Женьки Невского!» Он еле дождался зеленого сигнала. Внезапно Акентьев почувствовал слабость, липкая испарина вызвала брезгливое ощущение. Срочно захотелось домой и – «в ванну, в ванну, в ванну!»
Через переход он почти бежал.
«Чертовщина какая-то! То Марков, то Невский… Нет, это все глюки, коньяк в жару…»
Снова вспомнились случайно услышанные слова того лысого из «Канатника»:
– Ну-с, месье Сикорский, поскольку определенной цели я не имел, а зол на этого Маркова был чрезвычайно, то и дал ему самую идиотскую установку, какую смог придумать. Не пытайтесь угадывать, задача была проста: просить руки и сердца у Маргарет Тэтчер.
– Ого!
– То-то и «Ого!», что этот гаденыш вдруг открывает глаза и на полном серьезе, будто «железная леди» принимает в соседней комнате, заявляет…
– Ну-ну?
– «Там есть более достойные претенденты».
Они заговорили дальше, но Акентьев уже расплатился с официантом, и задерживаться дольше было неудобно. Да и мало ли Марковых в России? То, что его разыскивает этот шлепогубый сокурсник, еще ничего не значит.
У библиотеки Маяковского он был вынужден сбросить темп, а потом и вовсе остановиться. Такое с ним случилось впервые – ноги «не шли». Переплет прислонился к стене и инстинктивно согнулся от резкой боли в желудке.
Впервые в жизни ему было страшно. Действительно страшно и стыдно. Стыдно, что прохожие видят его, Александра Акентьева, жалким и беспомощным, загибающимся на улице. Он повернул голову к библиотечной стене, и глаза уткнулись в запыленное стекло цокольного окошка. В нем, как в зеркале, отражались растущие на набережной липы, проезжающие мимо машины… но вместо собственного отражения Акентьев вдруг увидел другое лицо: переливаясь мороком, на него смотрел Женька Невский. Ужас охватил Переплета, он истошно закричал и наконец-то обрел способность к передвижению.
Голос слабо прорывался через вязкий серый эфир, но Кирилл четко различал эти тихие звуки в общем фонетическом хаосе. Внезапная яркая вспышка – и мир вокруг обрел формы и краски.
По королевской дороге, что причудливо змеилась среди изумрудно зеленых холмов юго-западной Англии, ехали верхом два молодых человека. По богатому платью и кольчугам тонкой работы, по кожаной конской сбруе и украшениям на мечах любой мог признать в них юношей благородной, а может быть и королевской, крови.
Но вот языка, на котором говорили путники, не смог бы понять ни один коренной житель королевства.
– Слушай, Женька, а тебя-то что потянуло свататься?
– Возраст, – молодые люди дружно рассмеялись. – А тебе портрет показывали?
– Нет. В наше захолустье герольдов не присылали. Что возьмешь с островитян, кроме приливов и отливов?
– Это точно. Видок у тебя, Кира, бледноватый. Видно, морская болезнь у судомеханика прогрессирует.
– Ладно обо мне. Ведь когда в зал вошли, мне уже не до невесты было. Смотрю – ты или не ты? Даже не сообразил, что эта карга…
– Да не такая уж и карга, ей всего двадцать четыре года!
– Предположим, что это так.
– Ты не галантен, Марков. Альбина Мэргерит Тиитерс, пожалуй, самая выдающаяся и неординарная девушка королевства, – было неясно: глумится Женька над щербатой северянкой с жидкими волосиками или говорит серьезно.
– Невский, не занудствуй! С чего ты взял, что она самая-самая?
– Как и положено мне, наиболее вероятному кандидату, я много разговаривал с ней. И она, скажу тебе, слишком умна для этого времени.
– Это и решило исход дела?
– Не столько это, сколько… Цитирую по памяти: «Предки этих переселенцев были самыми настоящими викингами. Они грабили по всем пределам Ойкумены и тащили награбленное добро в свои ледяные замки. Но у них нет земли, а у короля нет возможности дать им земель столько, сколько следует иметь людям их ранга. Единственная возможность для потомков викингов укрепиться в Британии – породниться со здешней знатью. И тут денег они жалеть не станут…».
– Ого, а я и не подозревал, Проспект, что ты можешь быть таким меркантильным!
– Кира, просто здесь мои интересы и интересы моего опекуна, графа Ддэйла, совпадают. Старик вытащил меня из ледяного моря, дал кров, укрыл под защитой родового герба. Если я могу ему отплатить хоть частично, я не должен сопротивляться. К тому же мой поиск…
– Снова «Таинственная миссия Евгения Невского», о содержании которой простым смертным еще не пришла пора узнать?..
Внезапно солнце стало тусклым, зелень обочин почернела, облака с бешеной скоростью заскользили по небу, налившись зловещим багрянцем. Все стало серо. Шквальный ветер принес запах гари и пепельную пыль.
Кирилл огляделся – Женьки нигде не было.
Он поднял голову и увидел друга вместе с конем летящими по воздуху в сорном облаке обгоревших ветвей и обломков какого-то скарба.
– Невский! – Кирилл пытался перекричать вой ветра. – Я опять забыл спросить…
Тут на него обрушилась тьма.
Анна
Еще немного, и я начну верить в чертовщину. Мы с Янкой второй раз пошли в заброшенную усадьбу – и второй раз нам нагадила в самую душу розовая птица обломинго. На сей раз в лице действующего мэра славного города Энска.
А ведь ничто, как водится, не предвещало!
То есть мы пошли туда ясным днем, часа за четыре до заката, и добрались почти до места без приключений, если не считать увязавшейся за нами дворняжки. Зато около ворот усадьбы нас ожидал сюрприз. Телевизионный фургон, распахнутые ворота и свежесобранная трибуна, с которой господин мэр давал пресс-конференцию. Он торжественно, в сугубо канцелярских выражениях обещал восстановить усадьбу и парк, устроить тут музей ремесел, парк аттракционов и ярмарку, что со страшной силой поднимет экономику Энска и благосостояние ее жителей.
Из прессы присутствовали: местный телеканал, одна штука; региональный телеканал, одна штука; местные газеты две штуки; какой-то неопознанный радиоканал, одна штука. Все они вели себя прилично и задавали скучные наводящие вопросы. Народ зевал, лузгал семечки и порывался свалить, но полиция бдела и разворачивала электорат обратно. В общем, мы с Янкой поглядели на это безобразие минут пять, и нам хватило.
– Упыри, – хмыкнула Янка, имея в виду мэра, его свиту и журналистов.
– И вурдалаки, – согласилась я и уже собралась развернуться и покинуть пустое место, которое, как известно, свято не бывает.
Но речи лысого упыря надоели не только нам. Из толпы выступила спецкор Сарафанного Радио баба Нюра.
Откуда мы узнали, как зовут сию достойную даму? А очень просто. Мелкий чернявый пацаненок, который вчера оповещал деревню о приезде московских звезд, то есть нас, гордо сообщил:
– Ну ща баб Нюра этим вупырям задаст!
И баб Нюра задала. Распихала вялых газетчиков, вылезла перед телекамеры и вопросила:
– Доколе, товарищи?!
Истинно русский надрыв баб Нюры вывел электорат и журналистов из транса, из толпы послышался одобрительный гул.
– Доколе?! – поддержал баб Нюру кто-то из теток.
– Дорогу сделай, Ирод, дорогу! – продолжила баб Нюра. – В позапрошлом годе обещался, в прошлом годе обещался, а дороги как не было, так и нет! Вон я ногу поломала, нетрудоспособная стала, а все из-за тебя, Ирода!
Местное население в лице Труса, Бывалого и Балбеса дружно ее поддержало:
– Дело баб Нюра говорит! Дорогу сделай, балабол! Даешь дешевую водку электорату!
Балбеса, который завел про дешевую водку, тут же отпихнула тетка в люрексовом платке, судя по исходящему от нее запаху и натруженным рукам, знатная самогонщица. Возможно, даже герой труда. Она тоже потребовала дорогу и автобус до магазина. Жидкая толпа старушек, алкоголиков и просто тунеядцев оживилась, принялась наперебой требовать чего-то своего. Журналисты тоже оживились и попробовали под шумок отойти от заранее утвержденной программы: кто-то брякнул о покупке стекольного заводика мэрской тещей, кто-то припомнил обещанную перед прошлыми выборами новую больницу.
Бедняга мэр утирал лысину клетчатым платком и пытался переорать электорат, но микрофон не справлялся. Выручил мэра необъятных достоинств мент. Достал из машины ДПС матюгальник и в доступных выражениях потребовал прекратить безобразие и соблюдать протокол (с ударением на первую «о»), иначе…
Что иначе, он не сказал, видимо, для пущего эффекта.
Само собой, местное население тут же принялось жаловаться на полицию и требовать посадить мерзавцев и взяточников. А чернявый пацан, так и отирающийся рядом с нами, воровато оглянулся, достал из кармана нечто, подозрительно похожее на дохлую мышь, и запустил ею в мэра с громким и радостным воплем:
– Получи, вупырь, гранату!
И что характерно, попал же, поганец! А сам прыснул в кусты.
Слава богу, мы с Янкой стояли у самых ворот и, пока мэр обалдело оглядывался, а мент грозно вращал глазами и матюкался в матюгальник, успели удрать. В другие кусты, благо около ворот их было предостаточно.
Уже в кустах мы с сестрой переглянулись – и заржали. Правда, тихонько, зажимая рты ладонями. Зато аж до слез! Вот уж точно, проклятые руины. Еще б чуть-чуть, и нас бы уволокли в ментовку, как пособниц террора. Двух московских дурынд-то поймать куда легче, чем юркого шкета, знающего тут каждый пень.
– Завтра придем. Утром! – твердо заявила Янка. – Вот позавтракаем и сразу! Пока не набежали всякие…
– С дохлыми крысами, – с серьезной мордой добавила я…
И мы снова заржали, правда, ржали не долго.
– А тебе не кажется, что мэр как-то слишком вовремя устроил это вот все? – Янка махнула назад, в сторону усадьбы.
– Почему слишком? Выборы же на носу, вот и врет направо и налево, – пожала плечами я.
– В том и дело, что ни один нормальный человек не поверит в треп об усадьбе. Это ж какие бабки нужны, чтобы ее реставрировать! И ради выборов нелогично, местный народ хочет дорогу и автобус, а не музей на отшибе. Нет, что-то мне это все не нравится.
– Ну да, ну да. Мы с чемоданом приперлись прабабкин клад искать, а мэр – с телебригадой. Где санитары, я вас спрашиваю?
– А если не прабабкин клад, Нюсь? Мало ли, какой у мэра тут интерес. Если помнишь, Хоттабыч тоже ошивался вокруг усадьбы, и его тут чуть не убили. Не нравится мне это.
– Мне тоже. Но наш клад я этому лысому мерзавцу не отдам. А все остальное нас с тобой не касается.
– Ну… – протянула Янка, – нас-то может и не касается… Но любой разумный человек бы на нашем месте собрал манатки и свалил обратно в Первопрестольную.
– Вот пусть и валит, – нахмурилась я. – А мы остаемся и добываем наше семейное достояние.
– Ой, все, Нюська уперлась рогом. Ховайся, кто может! – и Янка, отскочив на пару шагов, показала мне язык.
А я – ей, и дернула ее за белобрысый хвост. Ибо нефиг!
Вечер мы с Янкой провели как хорошие девочки – дома, с ноутбуком и пациентом. Уже вполне ходячим пациентом, разведка в лице Клавдии Никитишны доложила. Мол, вставал, блинов откушал, чаю напился и кому-то звонил, говорил по-ненашенски. Вроде по-английски.
– Подозрительный тип! – заключила Клавдия Никитишна. – Точно ваш?
– Точно-точно, – закивала Янка и быстренько перевела тему.
На мэра.
Правда, не слишком удачно. Клавдия Никитишна при его упоминании скривилась, словно лимон откусила. И всецело согласилась, что мэр – упырь, как есть упырь. А нам обеим следует держаться от него подальше! Вот то ли дело Митенька, и мужчина из себя видный, и хозяйственный, и серьезный, и детишек разумеет…
– Э… какой еще Митенька? – не догнала я.
– Так Дмитрий же, сосед наш через дорогу, – разулыбалась Клавдия Никитишна. – Ты ж сегодня с ним в ресторанах-то обедала.
Мне очень захотелось сделать «рука-лицо». Несколько часов прошло, а уже весь Энск в курсе, что кандидат в мэры водил в ресторан приезжую блондинку.
– Вы за него голосовать будете? – быстренько перевела я тему.
– За него, а то ж! Только не станет Митенька мэром. Нынешний мэр с начальником полиции не дадут.
Мы с Янкой переглянулись – и согласились. Этот, упырь бюрократический, точно никого к родной кормушке не подпустит. А вурдалак ментовский, в «Уазик» не влезающий, тем более. Такое пузо прокормить не просто.
На этой не слишком оптимистической ноте мы с Клавдией Никитишной и распрощались до завтра. Ей-то вставать с рассветом, у нее и куры, и огород, и яблони. Зато у нас – клад и пациент.
Который, кстати говоря, с невиннейшим видом дрых. Словно решил отоспаться на год вперед.
– Вот и нам надо. А с утра пораньше – на дело, – постановила Янка, и мы тоже залегли на скрипучую древнюю полуторку. По-сестрински, в обнимку.
До самого утра.
– Кофе… о боже, настоящий кофе-е!.. – разбудил меня Янкин стон.
Стонать, словно перед оргазмом, она начала раньше, чем проснулась, и уж точно раньше, чем открыла глаза.
– Маньячка, – буркнула я, пытаясь как-то так повернуться, чтобы не свалиться с узкой кровати. – Отдай одеяло, я сплю.
– Спи, – покладисто согласилась сестренка, накрыла меня одеялом и бессовестно бодро перелезла через меня и соскочила с кровати. – Спи, Нюсенька, тебе кофе вредно, – проворковала она, судя по звукам, нашаривая тапки.
– Мне полезно! – понимая, что уже безнадежно проснулась, отозвалась я и сбросила одеяло.
А потом принюхалась, не открывая глаз.
И в самом деле, божественный аромат свежесваренного кофе мне не приснился! Но откуда он взялся?..
– Нюська, он удрал!
– Кто удрал? Кофе удрал? – подскочила на постели я.
– Лось наш арабский удрал, – тоном «я так и знала, что все мужики козлы», пояснила Янка.
Только тогда я перевела взгляд на вторую кровать – и пожала плечами. Ну, встал пациент.
– Не кипеши. Встал – не значит удрал.
– Одежду забрал. Всю.
Я снова пожала плечами.
– Ну не голым же ему ходить по чужому дому.
Янка посмотрела на меня недоуменно. Словно я глупость несусветную брякнула.
– Но не в куртке же! И постель заправил!
Ладно. Заправленная постель и меня напрягла. Слегка. Уж скольких пациентов я видела – а из всех добровольно заправлял постель только один. Очень приличный дядечка, интеллигентный и вежливый до невозможности. И оказавшийся маньяком.
– Это еще не диагноз, – упрямо возразила я, надевая лифчик. – Аккуратность очень украшает мужчину.
– То-то Шариков ни разу даже мусор не вынес, – фыркнула Янка.
Парфянскую стрелу я проигнорировала, сделав вид, что всецело увлечена расправлением складочек на платье, вынутом из чемодана. Милое летнее платье в стиле ретро, я его купила на распродаже, мечтая об отпуске с Лешей…
Вот и пригодилось. В отпуске. А что без Леши, оно и к лучшему. Был бы тут Леша, он не пустил бы нас ночью в усадьбу, мы не принесли домой раненого героя арабской наружности, я не поехала за джинсами… И в моей жизни не случилось бы сумасшедшего секса в примерочной… Интересно все же, кто он и что забыл в Энске? Может быть, мы еще пересечемся…
– Ян, как думаешь?.. – начала я, натянув платье и оборачиваясь к сестре.
Ага. Щаз. Янку уже унесло на запах кофе, только шлепки босых ног в сторону кухни и слышались через открытую дверь. И еще уютный звон посуды и басовитое мурлыканье чего-то незнакомого и довольно мелодичного. Кажется, по-английски.
10. Спасение мира
Прошла минута. Карлссон первым приоткрыл левый глаз. На месте красных звездочек в Димитровграде и Балаково сверкали… синие! Админы в этих городах догадались запустить антивирусы с самым свежим, а не с предпоследним обновлением. И это спасло их от ядерного взрыва.
— Ура, — сказал Карлссон.
— Ура! — крикнула бешеная бабка.
— Ура!!! — подхватила и заорала вся лаборатория, включая секретаршу и Мишу Востроглазкина.
Вполне вероятно, что кричал «ура» и плакал в своем кремлевском кабинете президент Российской Федерации, но об этом никто не знал.
Все были счастливы.
Счастлив был и Дундук, но совсем по другому поводу.
— А я остатки вируса расшифровал, — прошептал он. — Ничего там страшного нет, просто текст на английском языке: «Zhirtrest you are son of bitch».
Первым на Дундука обратила внимание мадам Елкина Палкина. Она внимательно посмотрела на каракули, которыми были покрыты бумажные листы на столе, и тоже прошептала:
— Вот это да… Молодой человек, как доктор физико-математических наук я утверждаю: вы только что опровергли якобы доказанную Великую теорему Ферма.
И упала в счастливый обморок.
11. Награда для Дундука
Математическая теория, над которой сотни математиков мира безуспешно мучались в течение двух веков и которую Дундук разработал за эти страшные часы, позволила написать корректную лечилку для вируса «Тайд». Ни одна антивирусная компания мира даже ни на йоту не приблизилась к этому результату. Несколько раз перепроверив выводы теории, мадам Елкина-Палкина просто светилась от восторга. В течение вечера желтые огоньки, которые соответствовали новому антивирусному обновлению, вытеснили с земных полушарий красные, зеленые и синие. Вирус «Тайд» был побежден.
Дундук шел по пустынному ночному проспекту, налитый счастьем и пивом, и пинал пустую жестяную банку. Сзади зашуршали шины. Дундука обгоняла милицейская машина с мигалкой. Вдруг она остановилась, из нее вышли двое.
— Эй ты, нуко-ся бигом сюды, — скомандовал тот, что был выше ростом.
Не теряя достоинства, Дундук подошел.
— Кто такой, нах, дакументы есть? — сильно «акая», спросил долговязый.
— Да нет, я домой иду. Я тут недалеко, в «Карлссоне и Малышах» работаю, — объяснил Дундук.
Что-то в его словах не понравилось долговязому.
— Хватит песдеть, — сказал он. — Дакументов нету, гаварит не па-нашему. Панаехали тута всякие. Ну-ка все из карманов на асфальт, живо, нах.
Дундук вздохнул, пожал плечами, и…
— Да он жа бухой, сматри, сиржант, — просипел тот, кто был ниже ростом. — И аказывает сапративление работникам праваахранитильных органав!
В тот же момент жесточайший удар дубинкой по затылку выключил Дундука. Как его пинали по ребрам и волокли за ноги в машину, чтобы отвезти в вытрезвитель, он уже не чувствовал…
Заключение
Вот и все.
После того как на CNN появилась информация о том, что антивирус Карлссона не только исправил собственную ошибку, избавив тем самым мир от ядерной катастрофы, но и победил вирус «Тайд», акции компании стремительно подпрыгнули. Правда, Евросоюз и США ввели против России новый пакет санкций.
Дундук вышел из больницы, уволился из фирмы «Карлссон & Малыши» и уехал домой. Говорят, что он устроился учителем информатики в школе.
Елкина-Палкина вышла на пенсию, нянчит внуков и пишет монографию «Новые подходы к доказательству опровержения Великой теоремы Ферма».
После тщательных поисков Интерпол вышел на Микросхему, но всю вину взял на себя ее бывший одноклассник, который научил ее писать вирусы. Суд над ним продолжается до сих пор, ему грозит сто двадцать восемь лет тюрьмы.
Боря Шпиндельшухер живет в Израиле и, кажется, даже не в курсе, что и по какому поводу случилось.
Батальон спецназа арестовал компанию из трех сыктывкарских студентов и школьников — членов группы «Хлоп В Лоб». Несколько недель их продержали в сырой и вонючей КПЗ, заразили педикулезом и выбили зубы, выпытывая связи с террористами и наркоторговцами. На их компьютерах действительно были обнаружены исходные тексты нескольких неопасных и малораспространенных вирусов, но не более того. Поэтому, учитывая «глубокое раскаяние и сотрудничество с органами следствия», суд дал им в соответствии с 273-й статьей УК РФ по году условно.
Жиртрест не получил ни цента. А хитроумный пресс-секретарь Миша Востроглазкин получил 10 тысяч, но не долларов, а деревянных рублей от отечественного представительства фирмы — производителя порошка «Тайд».
И все остались довольны.
Уже забрезжил серый рассвет, когда Анчутка добрался до окраинного района, именуемого Лысой горой. Покатый холм был застроен пятиэтажками и, по слухам, контролировался лыцкими домовыми. К сожалению, из Лыцка Анчутка бежал внезапно, по настроению, даже не предупредив соседей, и это создавало теперь определённые сложности. К примеру, не к кому было обратиться и не на кого сослаться. Не на Африкана же, в конце-то концов… Домовичок потоптался у заговорённой от лихих людей двери подъезда, однако внутрь войти не рискнул. Собственно, проникнуть сквозь дверное полотно труда бы ему не составило, но в подъезде пришельца наверняка заприметят коты (нашатырный запах кошачьей мочи ощущался даже на крылечке) и тут же донесут домовым.
Поэтому Анчутка предварительно решил провести небольшую разведку. Несмотря на деревенское происхождение, основную часть жизни он провёл в городе и был неплохим стеноходцем… От людей прятаться в стенах, понятно, не имеет смысла (проще уж пройти невидимкой), а вот от своего брата домовичка по-другому, пожалуй, и не скроешься.
В бледном рассветном небе натруженно басили турбины. Ты смотри! Рано просыпаются американцы — как в Лыцке… Анчутка ещё раз оглядел серый фасад пятиэтажки.
Для начала стоило прогуляться по первому этажу. С трудом продавив тельце сквозь бетон капитальной стены, Анчутка свернул в тесный кирпичный простенок, где двигаться было не в пример легче. Жильцы ещё спали. В кромешной темноте, нарушаемой только вспышками зазоров и полостей, оставленных нерадивыми строителями, он миновал ещё два поворота, после чего ему показалось, что где-то далеко-далеко, на пределе слышимости скользнул торопливый шепоток домовых… Но тут справа осторожно провернулся ключ в дверном замке — какая-то ранняя пташка пыталась проникнуть в квартиру, не потревожив родных и близких. Однако родные и близкие были, как выяснилось, начеку. Немузыкально задребезжал занудный даже во гневе тенорок, взвилось в ответ склочное сопрано. Кирпичная стена искажала звуки, но, к сожалению, кое-что разобрать всё-таки было можно.
— Вот откушу тебе, (неразборчиво), нос, — словно бы гвоздём по стеклу, скрежетал тенорок, — отсижу три года, но ты ж, (неразборчиво), всю жизнь потом с протезом промаешься! В сырую погоду отваливаться будет!..
— Да?.. — заливалось в ответ сопрано. — Да?.. Это я-то (неразборчиво)?.. Я?.. Да как у тебя язык повернулся?.. Да может, я потому и (неразборчиво), что ты мне за это морду набил!..
Судя по относительной сдержанности высказываний, отношения выясняла молодая интеллигентная чета… Нет, всё-таки народ в Баклужино — не в пример культурнее. У лыцких бы уже мат шёл сплошняком, без вкраплений. Хотя всё равно неприятно… Вдобавок, голосистые супруги окончательно заглушили далекий шепоток Анчуткиных сородичей — и беженец брезгливо передёрнул плечиками, что, кстати, учитывая сопротивление кирпичной стены, было не так-то легко сделать. Как и всякий порядочный домовой, он не выносил житейских склок.
Поплутав по простенкам и едва не заблудившись впотьмах, Анчутка почти уже вышел на искомый шепоток, но тут кирпичи пронизала лёгкая дрожь — видимо, окончательно обнаглевший пилот прошёл совсем уже низко. А тут ещё слева из общего мрака, как на зло, подкрался всё тот же скандал:
— Сама уже не знает, что кому врать!..
— Это я-то не знаю, что кому врать?..
Кажется, шепоток шёл справа. Анчутка осторожно выставил наружу насторожённое ушко… Всё верно! Домовые находились в соседней квартире — точнее, в ванной комнате. Их было двое. Странно… Тут скандал за стеной, а им хоть бы хны.
— Что-то копоть вроде какая-то… неконкретная… — с сомнением бормотал один.
— Правильная копоть… — сипловато возражал другой, чем-то шурша. — Прямиком из Лыцка…
— Через Чумахлу… — со смешком добавил первый.
Второй обиделся, не ответил. Потом оба, кажется, встали. Анчутка ударился в панику: померещилось, будто речь идёт о нём («Из Лыцка…», «Через Чумахлу…»), и только-только перевёл дух, как почувствовал вдруг, что его не больно, но крепко берут за торчащее наружу ушко.
— И кто ж это у нас такой любознательный? — ласково осведомился сипловатый, извлекая Анчутку из стены за чуткий лопушок. — Н-не понял… — озадаченно сказал он, узрев незнакомое смущённое личико. — Ты кто, братан? Назовись…
Пришлось назваться и заодно объяснить, что он делал в простенке. Выручила дымчатая масть. Это ведь только местные разношёрстки своих же баклужинских сплошь и рядом топят, а лыцкие друг за друга держатся крепко, тем более — на чужбине.
— А-а, беженец… — смягчившись, протянул тот, что сомневался в качестве копоти (иными словами — ладана). — Мохнатый зверь на богатый двор?.. Ну как там, в Лыцке-то?.. Да садись, чего стоишь!
Все трое присели на резиновый коврик. Сипловатый забил косяк и чиркнул позаимствованной на кухне спичкой. Почмокал, затягиваясь, и передал косячок товарищу. Анчутка хотел было приступить к жалостному рассказу, но тут как раз подкатила его очередь. Обижать хозяев не хотелось, так что пришлось тоже затянуться.
Внезапно сквозь дверь в ванную просунулась совершенно зверская дымчатая мордочка ещё одного домового. Носопырка — раздута, глазёнки от изумления и бешенства — тоже. Не иначе — старшой по масти.
— Вы что делаете? — испуганным шёпотом рявкнул он. — Вконец оборзели? Ванная вся уже ладаном пропахла!.. — Присмотрелся — и чуть не плюнул. — И курить-то, сявки, не умеют… — вконец расстроившись, молвил он. — Без затяжки надо облачко выдохнуть — и носиком, носиком его собирать…
Тут он заметил Анчутку — и осёкся.
— А это ещё что за зверь?
Анчутка отдал косячок и неловко поднялся с коврика.
— Да беженец он… — лениво пояснил кто-то из сидящих.
Старшой прошёл сквозь дверь целиком и остановился перед Анчуткой.
— Ну вы что? — с упрёком обратился он к курильщикам. — Совсем уже, что ли? Не разобравшись, не проверив…
— Да дымчатый он, дымчатый… Чего проверять-то?
— Дымчатый! — недовольно фыркнул тот. — Дымчатые, они тоже, знаешь, всякие бывают… — Сердито оглядел Анчутку и кивнул на дверь. — Пошли к Кормильчику…