Жизнь как река, начиная свой путь с маленького неспешного истока, беспрестанно течет, то ускоряя, то замедляя свой бег в бесконечном потоке времени. Куда несет она свои воды, и какие препятствия встретятся на пути? Неведомо никому. В этом, наверное, и есть вся прелесть жизни, в неизвестности. Все планы, чаяния и надежды могут рухнуть в один момент, канув на дно бурной своевольной реки. Извечный поток, что так и будет стремительно мчать вперед, изредка поднимая из недр своих нежданные сокровища. Что-то приходит, а что-то уходит, все находится в постоянном движении. Это и есть жизнь!
За последние годы Кибела познала все прелести изменчивой судьбы, ее нежданные сюрпризы и прихоти. Прошло уже много времени со дня пропажи ее любящего мужа, ее защиты и опоры, ее сын, радость ее жизни, стремительно взрослел, дни летели со неимоверной скоростью. Иногда молодая женщина будто видела себя со стороны в окружении мелькающих картинок, отражающих наиболее яркие и значимые, печальные и счастливые, события прошлого.
Одним из таких красочных случаев было появление странного необычного человека, так непохожего на людей их общины, до сих пор считающих себя единственными жителями этого скорбного бездушного мира. Это вызвало огромный ажиотаж, множество толков и споров. Кое-кто из старейшин считал его предвестником злого рока, желая избавится от проклятого чужака, утопив в озере. Чтобы выторговать у особо зловредных, утопающих в собственной желчи, властолюбцев жизнь гостя, ставшего другом, Кастор согласился отдать свой дом в дар семье внука одного из этих патриархов. Сам же с матерью переехал к сестре, чей дом, радушно принявший новых жильцов, был крепким, просторным и светлым.
Кун Лао как-то незримо стал частью их крепкой семьи. Работящий, неприхотливый и добродушный, он трудился не покладая рук, помогая Кибеле и ее суровому молчаливому брату по хозяйству. Благодарный за свое спасение, мужчина решил посвятить свою жизнь этим бескорыстными «небесным» людям, что приняли незнакомца в свой дом. Кун Лао работал на благо семьи без устали, заражая своим энтузиазмом и энергией. С его появлением в их семью будто пришла богиня удачи, одаривая своими дарами. Их хозяйство росло и крепло, каждый год радовал богатым урожаем, счастье и благодать лились как из рога изобилия.
Не разумеющий здешнего языка, Лао поначалу общался жестами, но, благодаря Атрейю, сильно привязавшемуся к необычному мужчине, стал понемногу понимать чуждую речь. Будучи примерным учеником, меньше чем за пару месяцев он свободно научился общаться простыми фразами, пусть и с забавным акцентом.
Совсем не понимая как же относится к этому пришедшему из ниоткуда субъекту, Кибела будто наблюдала со стороны, не вмешиваясь, за тем как медленно, но верно растет дружба между ее сыном и загадочным мужчиной. Атрей, не особо ладивший с немногочисленными сверстниками, так увлеченно общался с пришлым жильцом, понимая с полужеста. Каждое утро, поднимаясь засветло, когда первые лучи солнца еще только коснулись их благословенного края, Кибела заставала своего сына, выполняющего вместе со своим новоявленным другом плавные пластичные движения, что завораживали своей изящностью и силой. Позже Атрей утверждал что эта гимнастика укрепляет тело и дух.
Кибела и сама не заметила, как привязалась к этому необычному добросердечному человеку с мягкой улыбкой И твердым закаленным характером. Так в жизни молодой женщины зародилась новая любовь, озарив ярким красками уже устоявшееся ничем не примечательное бытие. Так она снова стала замужней, и, чуть позже, ощутила, что под ее сердцем в унисон забилось еще одно крохотное сердечко.
Вновь череда картин, наполненных неимоверным счастьем и теплом, понеслась потоком сквозь время и пространство.
Их семья, большая, дружная и крепкая, у одних вызывала легкую улыбку умиления, у других зависть, а у некоторых даже и злобу. Но им было все равно. Атрей, растущий, казалось не по дням, а по часам, радовался каждому дню, теперь у него появился любящий и заботливый отец, а вскоре и маленькая смешная сестренка, чьи волосы были черны как смоль, а смех до того заразителен, что даже суровый Кастор невольно расплывался в широкой улыбке. Даже бабушка Аглая, сама принимавшая роды у дочери, казалось, будто помолодела с появлением очаровательного младенца с большими чуть раскосыми глазами.
Малышка Ки Мей явилась на свет в самом начале осени, когда кроны деревьев еще и не думали покрываться золотистыми искрами и багряными пятнами. Тот год выдался особенно удачливым, урожайным и богатым, будто сама мать-природа благословила их с рождением дитя. Девчушка росла улыбчивой, спокойной, молчаливой, но словно понимающей каждое слово, сказанное ей. Послушная, неприхотливая, с белоснежной, как у матери кожей, но с темными, как у отца, отливающими на солнце красной медью, волосами, малышка притягивала взгляды, удивляя своей прелестной экзотичностью.
— Вырастет, будет первой красавицей! — пророчила бабка Аглая, колдуя за ткацким станком. — Вот увидите! Нашью ей нарядов! Завидная невеста будет!
Кибела лишь счастливо улыбалась, глядя, как Атрей, притворяясь лошадкой, ползает по мягкой шелковистой траве и катает на спине свою маленькую сестру, заливающуюся заразительным хохотом. Сердце молодой женщины преисполнялось любовью, а душа в упоении словно пела. Благодатная мелодия, казалось слышалась во всем, ей вторили горы и деревья, вода и травы, шелестом листвы подхватывал ветер, унося вдаль переливчатой трелью певчих птиц.
Дни сменяли друг друга, жизнь неспешно несла свои воды год за годом. Но русло этой бесконечной реки не может быть все время гладким, а поток спокойным. Все в мире находится в постоянном движении, все меняется, порой даже очень неожиданно. Порой кажется вселенная смеется над слабыми людьми, воплощая ей одной известный высший замысел. Безмятежное течение может смениться бурлящим потоком, а гладкое русло — острыми валунами.
В одну из жарких душных июльских ночей, ворочавшемуся в полудрёме Лао привиделось будто в тумане, что его старый мудрый учитель с доброй легкой улыбкой, плавно приблизившись к своему ученику, прошептал что-то. Губы наставника двигались медленно, словно он растягивал каждую фразу, но вокруг стояла абсолютная тишь. Кун Лао не услышал ни единого слова, но осознание грядущего, пугающего и невероятного, пришло в его разум, заставив подняться и действовать. Он бесшумно, словно дикий зверь, рыскал по дому собирая нехитрый скарб – самое необходимое в дорогу для каждого из семьи, да провиант на несколько дней.
После, выйдя на крыльцо в душную ночь мужчина увидел зарево поднимающееся над горами. До рассвета оставалось еще несколько часов, и Лао, не задумываясь побежал будить родных, призывая спасаться, покинуть свой дом, свою благодатную долину, что вскормила не одно поколение людей. Впотьмах сонные, не выспавшиеся, ничего не понимающие люди горсткой собрались в прихожей среди собранных котомок.
— Что происходит? – лениво прошептал Атрей.
Ответа мальчик не расслышал, невообразимый жуткий гул, сопровождающийся пугающими взрывами заглушил сказанное. Быстро похватав так вовремя приготовленные пожитки, их семья неслась по тропе к озеру под леденящие душу крики. С неба падал огненный дождь.
На следующий день Нине пришлось вставать в половине пятого утра, быстро завтракать, нарядно одеваться и лететь в город — Мира с Алёной и двумя DEX’ами переезжала в её дом. Не заранее — а именно в тот день, когда надо первый раз идти в педагогический институт города Воронов.
Платон через волхва, как заслуженного учителя, и Карину, как руководителя ОЗК, смог добиться того, что Миру приняли в вуз по направлению от колхоза «Заря», где ей по окончанию обучения предстояло отработать не менее пяти лет, и оплатил обучение за первые два года. Нина была против этого, считая, что Мире нужно дать право самой выбирать место учебы и она имеет право после получения паспортной карточки перевестись в другой ВУЗ.
Но — на её удивление — с этим согласилась практически вся семья Миры. Голуба так и сказала по видеосвязи:
— Где родилась, там и пригодилась… пусть уж на одном месте учится. Да и работа практически уже есть. Со второго курса переведётся на заочный… будет и образование, и возможность его применить. А полетать по другим планетам успеет и после свадьбы, с мужем. Тогда он её безопасность будет обеспечивать.
А так как именно по этой причине Мире предстояло только собеседование, то назначено оно было в последнюю неделю.
Двадцать седьмого августа в половине девятого утра Нина прилетела к своему городскому дому в сопровождении Платона и Хельги. Рядом с домом уже стояли два знакомых флайера и два скутера, в доме уже бродили люди и киборги. Предупреждённый Платоном Радж гостей в дом впустил, Фред показал им две подготовленные в мансарде комнаты — и теперь происходило перемещение сумок и мешков из багажников в мансарду, на веранду и в холодильники первого этажа. После остановки двигателя флайера Хельги стал разгружать багажник, а Нина с Платоном пошли к дому.
Сначала она поздоровалась на крыльце с Сэмом и Алёной, зайдя в дом — с представителями семьи Орловых (Доброхот как старший брат и его жена Голуба, Некрас, Невзор, Стожар, Мира, Лютый, Вард и Зима), с потом заметила Змея, переносящего блоки глины в мастерскую Раджа.
DEX остановился, поздоровался с Ниной и Платоном, и сообщил, что он тоже решил сходить в пединститут, чтобы поддержать Миру:
— Я не сомневаюсь, что она поступит… но ей будет спокойнее, если я… то есть, все мы будем рядом. На рассвете принёс требы Макоши и Ладе… и дал огненную жертву Велесу… правда, только мёдом и рыбой. Но он поймёт, что у меня больше нет ничего… пока нет. Он как бог мудрости и знаний поможет ей.
— А мы прилетели её поддержать… — весело сообщила Алёна, — и все вместе проводим её до приёмной комиссии, чтобы ей не страшно было. И бабушка с нами пойдёт,и даже Дробот… он уже понемногу ходит… с ходунками, но сам.
— Ты всё правильно сделал. Когда её зачислят, принесёшь в жертву барана на нашем капище, — Нина, ответив Змею, зашла в мастерскую. На полу на поддонах лежали завёрнутые в холсты блоки глины, а на столе стояли коробки с упакованными для продажи свистульками.
В последней принесённой Змеем коробке были две сотни маленьких свистулек, сделанных Беляной для Раджа — чтобы хоть немного приблизить его миллионную свистульку. DEX раскрыл коробку и с улыбкой осмотрел сделанные руками девочки игрушки: разной формы, разного размера, разных цветов и разной степени корявости, но сделанные, обожжённые и раскрашенные очень старательно.
— Кто же купит детские работы в музейной лавке? — еле слышно спросил Радж у вошедшей Нины, — их нельзя туда.
Она так же тихо ответил:
— Их не в музейную лавку сдавать надо, а в лавку при ОЗК. Чтобы все видели, что и дети готовы спасать киборгов. Она ведь ради тебя старалась… я когда-то назначила тебе миллион свистулек… прости, но слово сказано и отменить его я не могу. Они решили тебе так помочь.
— Да, я это понял… это будет считаться? И… можно ли себе оставить несколько штук?
— Считаться будет. А оставить не только можно, но и нужно, — твёрдо ответила Нина, — выбери несколько и поставь перед идолами в требу, девочки оценят это, когда прилетят в гости. Я разрешаю впускать их в дом, если они решат погостить.
— А если им понравится и они начнут лепить всей деревней?
— Пусть лепят. Ты им понравился… они тебе не по приказу помогают, а от всей души. Беляне три года до совершеннолетия, и я совсем не против вашей дружбы… а когда миллион свистулек будет сделан, готова посватать её за тебя. Пусть лепят… а ты считай и сдавай на продажу. Я открою отдельный счёт и попрошу выручку от продажи этих свистулек переводить на него. Так ты сможешь накопить на свою свадьбу.
Радж кивнул, выбрал десяток свистулек и вышел из мастерской, чтобы поставить перед идолами на божницу, а остальные Фред аккуратно упаковал обратно — и прилетевший поздороваться Василий повёз коробку в «Надежду».
Нина, выйдя из мастерской, обратилась к Голубе:
— Вы действительно все собрались туда идти? но… вас тут… пять человек и шесть киборгов… вас не слишком много?
— Нас тут больше, — рассмеялась Зарина Баженовна, — ещё я пойду со своими девочками. Не каждый день девушка внука в институт поступает. А я всё-таки почти профессор.
— Как-то очень уж большая делегация получается… ни с одним поступающим нет столько сопровождающих. Что люди скажут? Что приглашена одна девочка, а явилась вся деревня?
— Какие конкретно люди? — возразила Голуба, — может, список дашь? Чьё конкретно мнение для тебя так важно? И… у нас не вся деревня. Хотели родители прилететь, они здесь ещё не были, да дома дел полно.
— Ну… все люди, — растерянно начала Нина, — приёмная комиссия, например… или другие поступающие…
— Приёмная комиссия сидит на одном месте и по коридорам не шастает. Другие поступающие или уже поступили и уехали домой до начала учебного года… или не поступили и тоже уехали. Ты не знаешь ни тех, ни других. И есть мы, семья… одеты не так, как ходят в городе, и говорим по-своему… и у тебя семья и ты сама уже не живёшь в городе… так чьё мнение тебя волнует больше?
— Логично… семья всегда важнее, чем остальные… — согласилась Нина, — но с этими остальными Мире придётся учиться вместе. Или у них учиться. Сможет ли она остаться собой или будет оглядываться на окружающих и бояться, что они скажут?
— Сможет. Ведь рядом с ней её близкие… её братья, и друзья братьев. Есть, кого позвать на помощь. И есть, кому помогать… когда попросят. Помогать — это делать что-то вместе с кем-то, а не вместо него, и потому помощь нельзя навязывать ни человеку, ни киборгу. Иначе ты сделаешь всё не то и не так, как сделал бы он… или как он задумал. Это спасать надо без просьбы… так как спасаемый сам попросить не может в большинстве случаев. Ладно, пора идти… собеседование в десять… а надо ещё добраться.
— Успеем. Сначала завтракать.
После завтрака делегация в составе восьми людей и девяти киборгов двинулась в сторону пединститута на трёх флайерах и двух скутерах. Взволнованная Мира, увидев, что на площади перед институтом только они явились такой толпой, а все остальные ходят по одному или по двое, тихо сказала:
— Может, дальше я всё-таки пойду одна? Тут на самом деле никто не ходит так… всей семьёй…
— Может, это потому, что у них нет таких семей, как наши? — возразил Змей, — я бы гордился, если бы меня столько родных сопровождали. Всё нормально, ты поступишь. Я это знаю. Ведь и твоя нынешняя семья, и твоя будущая семья готовы помочь тебе в любое время.
— Тогда… пойдём уже. До начала осталось десять минут, а я не знаю, куда идти…
— Змей, ты знаешь, куда идти? — спросила Нина у сына, — веди.
Змей ответил, что успел скачать себе карту — и уверенно повёл на второй этаж к нужной аудитории.
Как оказалось, не только ради Миры собралась приёмная комиссия — в этот же день собеседование было назначено ещё четверым поступающим, которые имели направления от хозяйств и за обучение которых было оплачено. И они уже ждали в коридоре — хотя каждому было назначено определённое время.
Мира с сопровождающими подошла к нужной аудитории ровно в десять, как и было ей назначено, постучалась в дверь и после разрешения вошла. С ней вместе вошли Лютый, Алёна и Сэм.
— Доброе утро, — тихо поздоровалась Мира с комиссией из пяти профессоров пенсионного возраста. На миг стало страшно — но присутствие своих киборгов тут же успокоило, и она продолжила:
— Я Славомира Орлова…
— Девочка, утро-то, оно, конечно, доброе… — отозвался председатель комиссии, — но не могла бы ты сказать своим киборгам, чтобы они вышли? Мы не с ними хотим говорить, а с тобой.
— Каким киборгам? Это мой брат и подруга с братом… можно, они просто пробудут здесь… недолго.
— То есть, ты не в курсе, что твой так называемый брат боевой киборг? А так называемый брат подруги — «семёрка»! — удивился председатель.
— Так и подруга киборг… а что такого? Я буду воспитывать разумных киборгов после окончания учёбы… я по направлению от колхоза «Заря»… а там работают разумные киборги. И поэтому колхозу нужен свой психолог… а я привыкла ходить с киборгами.
— Да, направление от колхоза есть… документы в порядке, аттестат за среднюю школу почти отличный, всего две четвёрки среди пятёрок, характеристика из школы… и произведена оплата за первые два года, и направление от ОЗК есть тоже… ну, хорошо, если они не будут мешать, пусть остаются. Кстати, это все киборги, которые с тобой пришли?
— В коридоре ещё Змей, Вард, Зима, Анна, Яра… а тётя Нина сказала, что придут Василий и Грант… а с ней пришли Платон и Хельги…
— Достаточно и этих. Пусть ждут там, — и председатель комиссии показал на ряд стульев у дальней стены, подождал, когда Алёна, Лютый и Сэм сядут, и продолжил: — Давай всё-таки поговорим. Почему ты выбрала именно эту профессию и именно наш вуз?
— Чтобы помогать киборгам жить среди людей. Чтобы понимать их…
Мира вышла из аудитории через двадцать две минуты, взволнованная и довольная тем, что Алёну и парней не выгнали из аудитории:
— Меня приняли! И даже дали место в общежитии… но сказали, чтобы без киборгов. А я сказала, что есть дом…
— Молодец! Умница! — Голуба и братья по очереди обняли её, а Нина предложила пойти в кафе праздновать:
— Василий уже заказал для нас кафе-мороженое в парке… оно уже работает, это недалеко… а по пути можем сголографироваться все вместе на память… жаль, не взяли с собой Арнольда! Придётся голографироваться на киборгов… и кто-то из них не попадёт в кадр.
— Зато я взял камеру на дроне и сейчас запущу её, — ответил Платон, — и у нас будут такие голо, какие захотим. Но только мы могли бы посидеть и дома, и в ОЗК… но ты права, лучше в кафе-мороженое в детском парке. Многие из гостей в кафе ни разу не были. Почему бы не посетить его сегодня?
— Отличная идея! — поддержала его Нина, — туда мы пойдём пешком, а по пути сголографируемся на память.
Минут через сорок толпа гостей радостно заполнила полупустое кафе и удивлённые нашествием посетителей официантки засуетились.
Сначала Мира немного застеснялась, но в присутствии родных и друзей успокоилась и выбрала столик у окна. Рядом тут же сели Алёна и Лютый — и Платон предложил сдвинуть все столики в один большой стол. Управляющий возражать не стал, лишь предложил поставить в форме буквы П, чтобы официанткам было удобнее разносить мороженое и напитки.
Если деревенские жители-люди в каком-нибудь городском кафе хоть раз, да бывали, то для деревенских киборгов всё было ново. Нина вдруг вспомнила, как вёл себя Лютый, когда впервые попал в музейное кафе — он хотел попробовать всё, и поэтому тогда ему было принесено всего по пол-порции, от котлет до пирожных. И потому для собравшихся киборгов сразу заказала по набору пирожных (по одному каждого вида), по литру компота и по четыре шарика разного мороженого.
Змей смотрел на смеющуюся Миру и думал о предстоящем сватовстве — ведь вторую часть выкупа надо будет вручить девушке, если сватовство будет принято. Платон, конечно, заказал и оплатил и бархат, и сафьян, и парчу, и шёлк… но это деньги Платона, а не его. Жемчуга он накопил достаточно, и есть готовые изделия, и есть необработанный янтарь… матушка Макошь, сплети наши судьбы в одну нить…
После кафе всей радостно шумящей толпой посетили «Надежду», осмотрели мастерские «Лады» и игровые комнаты ОЗК — и уже в пятом часу, проводив Миру с тремя киборгами к дому Нины, Орловы полетели домой.
18 мая 427 года от н.э.с. День
Расследование комиссии топталось на месте. От обилия бессмысленной и бесполезной информации у Йеры Йелена голова шла кругом. Слухи и легенды мрачунов противоречили друг другу – как всякие легенды и слухи – и говорили то о волшебном зачатии росомахи, которая родила человека, то об «освящении» росомахой зачатья Вечного Бродяги, то о сложнейшей и кровавой операции, проведенной прямо в лесу на пне перед ритуальным костром, то о явлении призрака, который стал отцом Врага.
В понедельник после обеда Йера разглядывал присланные телеграфом заключения по двум мальчикам из Брезенской колонии. Ничего интересного в их характеристиках не было: оба считались агрессивными, но неинициированными мрачунами. Впрочем, инициация их могла состояться в любую минуту – в колонии хватало старших ребят, готовых ее провести, и администрация не смогла бы этому воспрепятствовать. К тому времени Йера уже знал, что мрачун такой силы, каким виделся всем Вечный Бродяга, не нуждался в инициации, у сильных мрачунов она происходит спонтанно. Значит, эти двое отпадают…
Когда к нему заглянул один из многочисленных клерков – принес новую партию карточек на умерших четырнадцать лет назад женщин, – Йера продиктовал ему две телеграммы, нисколько не надеясь на удачу. Одну из них он направил в дом Инды Хладана: приглашал чудотвора на ужин. Вторую – официальную – послал в Тайничную башню, где просил Инду Хладана срочно связаться с председателем Думской комиссии.
Клерк отправился выполнять поручение, а Йера машинально взял в руки пачку карточек – он уже не надеялся с их помощью прийти к какому бы то ни было заключению. Карточки относились к умершим в третьей декаде октября четыреста двенадцатого года. Их рассортировали по возрастам, и сперва с немногочисленных фотографий на Йеру смотрели тринадцати-четырнадцатилетние девочки. Это покоробило его и вызвало жалость – клерки в своем рвении допускали материнство столь юных созданий? Его романтическое представление о девочках рассеяли заключения врачей: трое из списка были больны сифилисом. Клерки оказались правы, рассматривать надо всех. И цинизм мрачунов, способных принести в жертву невинное дитя, после этого не выглядел непостижимым.
Йера перекладывал карточки, вертел их в руках, уже не всматриваясь в лица, отложил наиболее вероятную возрастную группу – от двадцати до двадцати пяти – в сторону, когда в глаза ему уперся взгляд с фотографии. Вначале он не понял, что его так поразило в этом взгляде, в этом лице. Но Йера на секунду отшатнулся и замер, ощутив, как пот выступает на лбу… Мирна Гнесенка, тридцати двух лет… Взгляд ее жег и резал, словно луч фотонного усилителя. Несомненно, она была красива, пожалуй очень красива: темные волосы, сложенные в высокую прическу, ровный лоб, прямой правильный нос и губы, словно вырезанные по камню тонким и острым инструментом. Но главное – огромные глаза… Фотограф оказался мастером своего дела: на маленькой фотографии были видны яркие точки зрачков и черный ободок вокруг радужки. И разлет бровей… Йера вытер пот со лба и с трудом оторвал взгляд от фотографии. «Причина смерти: ножевое ранение в брюшную полость». Не то?
Йера достал носовой платок и промокнул лицо. «Родители казнены в 406 году по обвинению в мрачении». Не то?
Что же тогда? Почему мерзенько трясутся руки и нездорово, глухо и быстро стучит сердце?
Потому что… Потому что Йера видел это лицо. Видел не раз и не два. Он знал это лицо так хорошо, что ему не требовалось его разглядывать столь долго, чтобы узнать… Стоит только убрать высокую прическу…
Йера снова вытер платком лицо. Мирна Гнесенка… Мрачунья, убитая ножом. Не ножом ли хирурга? Это было невозможно, невероятно! Лучшие ученые Славлены доказали, что это невозможно! Но Мирна Гнесенка умерла двадцать второго октября четыреста двенадцатого года, за шесть месяцев до рождения… до рождения Йоки Йелена, который был похож на нее как две капли воды…
Йера сложил картонную карточку вчетверо и убрал во внутренний карман. Он сделал это машинально, не задумываясь. А потом позвонил в звонок, вызывая секретаря, – тот явился без промедления.
– Да, господин Йелен?
– Будьте добры, принесите мне сердечных капель и немного успокоительного. И проверьте, не пришло ли ответа на мои телеграммы.
– Может быть, позвать доктора? – участливо спросил секретарь.
– В этом нет необходимости.
– Вы очень много работаете, судья Йелен. Это не может не отразиться на здоровье. – Секретарь кивнул с отеческим достоинством и вышел.
К недоумению Йеры, от Хладана пришел ответ: он с благодарностью принял приглашение на ужин. И хотя до ужина оставалось не меньше четырех часов, Йера велел секретарю вызвать Дару.
18 мая 427 года от н.э.с. Утро. Продолжение
До этого Йока никогда не видел ударов чудотвора, только слышал или читал о них. Змай упал вместе с тяжелым дубовым стулом, прокатился по полу и замер возле окна, обхватив руками грудь и зажмурив глаза.
Сначала Йока растерялся. Он знал, как редко чудотворы применяют свое оружие, и был уверен: они это делают только в случае крайней необходимости – например, помогая задержать или обезвредить преступника. Змай мог быть кем угодно, но преступником он не был! Да, сомнения в основах теоретического мистицизма расценивались как преступление, но совсем не такое, как убийство или грабеж… И… это было нечестно. Так же нечестно, как отправить на рудник Стриженого Песочника! Йока перевел взгляд со Змая на чудотвора и поднялся.
– Зачем вы это сделали? Почему? – выкрикнул он. – И вообще, зачем вы сюда пришли? Кто вас звал?
– Не ори, Йока Йелен. – Змай с трудом вдохнул, кашлянул и вытер струйку крови, появившуюся в углу рта. – Господин Страстан сделал это непроизвольно. Правда, Инда?
Инда сидел за столом бледный и – Йока не сомневался – испуганный.
– Веда… – тихо сказал он, – мы играем с огнем. Или ты этого еще не понял?
Змай начал подниматься с пола, и Йока увидел капельки пота у него на лбу. Ничего себе! Они только что говорили о кузнечном молоте…
– Тебе помочь? – спросил Йока, но Змай покачал головой и поднялся сам, придерживаясь одной рукой за подоконник, а другую все еще прижимая к груди.
– Йока Йелен, теперь ты убедился в том, что я не мрачун? Страстан, думаю, убедился.
– Подобные рассуждения об основах теоретического мистицизма не только преступны, но и оскорбительны… – возмущенно начал Страстан, но Инда оборвал его коротким выразительным взглядом.
– Оскорбительны? – Змай нагнулся, чтобы поднять стул. – Это интересно. Вот уж не думал, что Исподний мир желает оскорбить кого-то из чудотворов. Как раз наоборот. Исподний мир умирает, но продолжает любить чудотворов.
– А вы, я полагаю, хорошо знакомы с Исподним миром?
– Я бог Исподнего мира. – Змай сел и разложил на коленях салфетку. – Я его защитник.
– Он сумасшедший? – спросил Страстан, повернувшись к Инде.
– Думаю, нет. Он сказочник, – задумчиво ответил Инда.
Йока недоумевал: почему Змай не потребовал от чудотвора удовлетворения? Почему не вызвал его на поединок? Ведь видно, по всему видно, что Змай только одет простолюдином, на самом же деле… А кто он на самом деле? И, значит, не все чудотворы боятся Змая?
– Сказочник, который верит в собственные сказки, и есть сумасшедший, – проворчал Веда.
– Обрати внимание, Йока Йелен, – Змай словно не заметил оскорбительных слов чудотвора, – мрачуна за один такой удар, даже нанесенный в порядке самозащиты, или повесят, или отправят на рудник до конца его дней.
– Один удар мрачуна может отправить человека в клинику доктора Грачена. На всю жизнь, – словно извиняясь, заметил Инда: он все еще был бледен и напряжен.
– Может быть, позовем доктора Сватана? – вспыхнул Йока. – Пусть он определит, какой ущерб Змаю нанес удар господина Страстана!
– Молодой правовед? – улыбнулся ему Веда. И улыбка эта напугала Йоку: так, должно быть, улыбается хищник, когда его жертве некуда деваться.
– Да, я хорошо знаю основы права, – кивнул ему Йока, не опуская глаз, – и не только законы, но и правовые принципы. Мой отец говорит, что перед законом все равны. И наказание одинаково должно соответствовать тяжести преступления для всех без исключения.
– Веда, у мальчика чистые помыслы. Юности свойственно иметь идеалы и бороться за них, – тихо сказал Инда, – юношеский максимализм не порок. К тому же со временем это проходит.
Словно Йока нуждался в его защите перед этим чудотвором – вовсе не похожим на тех чудотворов, которые встречались Йоке до этого дня.
– Я пока ни в чем не обвиняю мальчика, – удивленно ответил Страстан. – Впрочем, мы пришли сюда поговорить именно с ним, а не с сумасшедшим сказочником.
– Боюсь, от сказочника нам избавиться будет нелегко, – ответил Инда, посмотрев на Змая.
– Я бы сказал, вам вообще не удастся от него избавиться, – проворчал Змай. – Тем более теперь, когда отец мальчика в Славлене, а мать, насколько я понял, будет рада от…
Он осекся вдруг и коротко покосился на Йоку.
– А ты имеешь к мальчику какое-то отношение? – спросил Инда. – Ты приходишься ему родственником? Это как-то подтверждено документально?
– Я гость в этом доме и не уйду до тех пор, пока Йока Йелен не скажет мне уходить.
– Йока еще мал, чтобы решать, кого приглашать в дом, – заискивающе то ли перед Йокой, то ли перед своим начальником вставил Мечен, не переставая лакомиться миногами.
– Это будет решать мой отец, а не вы, – презрительно бросил ему Йока.
– Тогда перейдем к делу. – Страстан обвел присутствующих глазами. – Мне все равно, кто будет при этом присутствовать. Хоть сказочники, хоть сумасшедшие. Итак, господин Йелен, у чудотворов имеются сведения о том, что в драке на сытинских лугах десятого мая этого года именно вы, а не Стриженый Песочник, нанесли энергетический удар одному из своих противников. Вашего подтверждения этот факт не требует, он доказан. Но я все же спрошу: вы это признаете?
– Йока Йелен, молчи. – Змай глянул на него так, как не смотрел ни разу до этого. Слишком серьезно. Так серьезно, что стало понятно: ему не до шуток. – Они не имеют права тебя допрашивать.
– Имеем. У нас есть разрешение Приора Тайничной башни и прокуратуры поселка Светлая Роща. Я могу его предъявить.
– Я несовершеннолетний. Меня можно допрашивать только с разрешения моего отца и в его присутствии.
– Или матери, Йока, – мягко сказал Инда.
– Его мать бьется в исте… простите, его мать пребывает в нервическом расстройстве, – оборвал Инду Змай.
– Это не подтверждено документально. И одного свидетеля будет недостаточно. К тому же я сомневаюсь в вашей правоспособности, господин сказочник, – ответил за Инду Страстан.
– Трех свидетелей, господин чудотвор, – раздался голос от двери в кухню. Йока оглянулся и увидел Суру, стоявшего рядом со своей женой и кухаркой. – Трех свидетелей будет достаточно?
Сура говорил очень тихо, но уверенно:
– Госпожа Йеленка приняла сильное успокоительное и только после этого подписала вашу бумагу, господин Хладан. Пока в доме нет хозяина, я отвечаю за мальчика. И я не могу позволить его допрашивать. Я немедленно дам телеграмму господину Йелену. И попрошу вас до его возвращения ничего не предпринимать.
– Йока Йелен – мрачун, – невозмутимо парировал Страстан, но ни один мускул не дрогнул на лице Суры, – он опасен для окружающих. Я могу заключить его под стражу без согласия родителей, адвокатов и тем более слуг. Покиньте столовую, любезный. Мальчика пока никто под стражу не заключает. Мы приехали поговорить с ним и решить вопрос миром.
– Как вам будет угодно, – Сура сжал губы и шагнул назад.
– Сура! – Йока вскочил с места – он сейчас был готов кинуться на шею старому зануде. – Сура, не смей его слушаться! Он здесь никто! Иди сюда! И вы тоже все идите сюда! Садитесь! Садитесь за стол, я сам принесу вам приборы, слышите? Он здесь никто!
– Хорошо, господин Йелен, – Сура кивнул, – приборы принесет моя жена, а я пока все же отправлю телеграмму.
Он прошествовал через столовую к дверям гостиной, высоко поднимая голову и расправив плечи. В другой раз Йока бы посмеялся над его чопорностью, а тут ему было вовсе не до смеха – он не ожидал поддержки от слуг и понял вдруг, что любит старика всем сердцем. И всегда любил.
– Йока Йелен, – Змай придвинул стул ближе и нагнулся к его уху, – ничего не говори, слышишь? Сиди молча. На вопросы не отвечай. Пусть ждут приезда твоего отца.
– В этом случае нам и в самом деле придется вести допрос в Тайничной башне, а не за столом, – мрачно сказал Змаю Страстан. – Я повторяю еще раз, мы пришли сюда в интересах мальчика.
– Мальчик не выйдет отсюда до приезда судьи Йелена, – ответил Змай.
– Интересно, кто сможет помешать чудотворам арестовать опасного преступника? – усмехнулся Веда, но Инда кашлянул, и его вилка стукнула по фарфоровой тарелке.
– Веда, мы не будем обострять конфликт.
– Да? Жаль, – вдруг сквозь зубы прошипел Змай. – А мне очень хотелось показать господину чудотвору, кто́ ему помешает. Он пока не верит в сказки, поэтому плохо понимает происходящее.
– Господин сказочник, мы на самом деле на стороне мальчика, – Инда словно извинялся, – мы не причиним ему вреда. Но, согласись, действовать в твоих интересах мы не обязаны. Предположим, к нам на самом деле явился бог Исподнего мира. Почему чудотворы Обитаемого мира должны пренебречь его благополучием и стабильностью и встать на сторону абсолютного зла?
– Абсолютного зла не существует, – усмехнулся Змай, – все абсолютное абсолютно только в некоторой системе отсчета. Я не сказал тебе утром и скажу сейчас: ваш свод рухнет гораздо раньше, чем кажется чудотворам. Ты знаешь, Йока Йелен, почему Обитаемому миру нужен свод? Потому что ваш мир разрывает энергия чудотворов. Потому что они качают ее, как кровососы, а отдать назад не могут. Ваш мир скоро лопнет, как обожравшаяся пиявка. И чтобы он не лопнул, надо погасить солнечные камни и остановить магнитные. Но и этого будет мало, потому что убрать свод чудотворы не смогут: Обитаемый мир снесут смерчи и извержения вулканов. Ты видел, что происходит за пределами свода? Здесь будет то же самое. Славлену зальет магмой и засыплет пеплом, потому что…
– Хватит! – Инда стукнул ладонью по столу. – Хватит, господин сказочник! Апокалиптические прогнозы оставь для сказок на ночь. Даже Откровение Танграуса не рисует столь фантастичных картинок. Йока, этот человек плохо понимает предмет, о котором говорит. И мы с тобой поговорим и об этом. Немного позже.
– Не работает телеграф… – В столовую вошел Сура, пожимая плечами. – И солнечный камень над ним не горит тоже.
– Это господа чудотворы позаботились. – Змай вытер пот со лба и перевел дыхание, а потом полез за пазуху: – А вот подарок чудотворам от бога Исподнего мира.
Он швырнул на стол пачку сложенных вчетверо бумаг.
– Что это? – брезгливо поморщился Страстан.
– Вряд ли куратор детской колонии в этом что-нибудь поймет, – Змай глянул на Веду с презрением, – а вот доктор прикладного мистицизма, коим является Инда Хладан… Ему этот расчет покажется интересным.
Инда нехотя потянулся к бумагам и не торопясь развернул сложенные вчетверо листы.
– И все же? – заинтересовался вдруг профессор Мечен. – Что это?
– Это гарантия безопасности Йоки Йелена, – улыбнулся Змай, – весьма и весьма надежная гарантия.
* * *
– Йока Йелен благополучно прибыл домой. – Цапа швырнул дурацкую зеленую шляпу на подставку для сапог у входа. – Змай привел, и, судя по всему, его провокация удалась. Парень отказался разговаривать с Хладаном.
Ничта Важан заметил своего эконома из окна спальни и спустился, чтобы его встретить: Цапы двое суток не было в особняке.
– Что-нибудь еще?
– Я побоялся, что меня заметят. К дому Йеленов прибыл профессор Мечен, а у него чутье на мрачунов. Но, думаю, Охранитель пока справится без меня. Ты знаешь, что он собирается натолкнуть Хладана на мысль о том, что свод рухнет не через сто лет, а через десять-двенадцать.
Ничта кивнул и направился в столовую – Цапа наверняка проголодался. Завтрак им подали через несколько минут.
– У чудотворов будет еще больше оснований иметь Вечного Бродягу в союзниках. Зачем Змай это делает, Ничта? – спросил Цапа, наворачивая жареную баранину суповой ложкой и закусывая куском хлеба, отломанным от буханки.
– Чтобы они побоялись уничтожить мальчика или запереть там, где мы его никогда не найдем. Змай обеспечил его безопасность.
– Но если мальчишка осознает свою силу и власть над чудотворами, он может вместо блестящей смерти выбрать блестящую жизнь. Да он будет властелином мира! А чудотворы станут ползать перед ним на брюхе!
– Да. Это так. Пока не рухнет свод. Я как-то говорил тебе: боги могут позволить себе быть легкомысленными, – Ничта улыбнулся углом рта, – и мне видится за этим желание поиграть. Поставить мальчика перед выбором.
– А ты не допускаешь, что легкомысленный бог просто снимает с себя ответственность за чужую жизнь? Предлагая мальчишке выбор? – Цапа говорил не прожевав. – Это ты с легкостью распоряжаешься чужими жизнями.
– Я взвешиваю ценность отдельной человеческой жизни на весах истории.
– И жизнь Мирны ты взвесил тоже? – Цапа сунул ложку в рот.
– Да. И теперь могу сказать: она сделала для Обитаемого мира много больше, чем могла бы сделать самая сильная мрачунья, дожившая до старости. И жертвы ее предшественниц тоже не были напрасными.
– Теперь говорить легко. Существование Вечного Бродяги оправдывает любые жертвы. Но тогда, пятнадцать лет назад? Что ты клал на чашу весов тогда? Вероятность? Ничтожную вероятность! – Цапа не смотрел в глаза, он, казалось, был занят исключительно бараниной.
– Я клал на чашу весов свою убежденность. – Ничто не дрогнуло внутри. Важан давно привык к тому, что ошибся. Его совесть столько лет придушенно молчала, не смея высунуть носа из своего глубокого и темного убежища. А теперь… Теперь она может успокоиться и вдохнуть полной грудью.
– В справедливости? Или в том, что вода точит камень? Или веру в Откровение Танграуса?
– Убежденность в своих расчетах и прогнозах, Цапа. Это пустой разговор. Тебе не кажется, что мальчику пора узнать, кто он такой?
– Сам ему расскажешь? Или поручишь мне?
– Он не поверит. В это нельзя поверить человеку в здравом рассудке. Тем более подростку, чья психика гибка, а ум изворотлив.
– И что ты предлагаешь? – Цапа облизал ложку и осмотрел стол взглядом голодного хищника.
– Для начала он должен увидеть документ об усыновлении. И лучше бы он увидел его случайно, нашел сам, понимаешь? Если ты дашь ему такой документ, он плюнет тебе в лицо и скажет, что ты его подделал. Заметь: он, похоже, еще ни разу толком не задумался о том, откуда у него взялись наследуемые способности мрачуна.
– Ничта, я сомневаюсь, что судья Йелен хранит этот документ в доме. Скорей, в банковском сейфе. Я не умею взламывать банковские сейфы. – Взгляд Цапы упал на жареных голубей.
– У этого документа есть копия. Она хранится в городской учетной палате.
– Еще лучше! Информация об усыновлении не подлежит разглашению. Я думаю, даже полиция не имеет доступа к этим бумагам. Разве что Думская комиссия может рассчитывать…
– Так почему бы тебе не стать представителем Думской комиссии, Цапа? – Ничта придвинул к нему блюдо с голубями.
– Да я-то могу. А вот как сделать представителем комиссии Йоку Йелена…
— Ссеубех, ты никогда не задумывался, почему в бытовой магии применяют именно шисов дысс, а не чей другой?
— Э-э-э… Боюсь тебя огорчить, Ястреб, но твои речи слишком похожи на горных коз.
— Такие же остророгие и стремительные?
— Я бы сказал — такие же… хм… бестолковые.
— Или кто-то тут настолько старый замшелый зануда, что не успевает шевелить даже страницами, не то что извилинами. Неужели тебе и в самом деле непонятна моя мысль неглубокая, но верная?
— На ходу каблуки срываешь со старого бедного некроманта, да, Ястреб? Там кусок обложки, тут любимую присказку…
— За обложку я уже извинялся. Да и было-то там самую малость… Может, еще в Ургаше ледышками посчитаешься?
— Может, и посчитаюсь, посмотрим еще, чего загадывать… Так что там с бытовой магией и шисовым дыссом?
— Ладно, раз я для тебя слишком быстр, разжую по пунктам. Ты ведь не будешь спорить с тем, что частоупотребимые ругательства являются определенного рода условной магией, примитивной, но действующей? В просторечии таковую магию именуют бытовой…
— Ты мне еще лекцию по ней прочти!
— Действительно прочесть?
— Ястреб…
— Ладно, ладно, уж и пошутить нельзя! Так вот о чем я, собственно: шисы ведь по своей природе нечисть совершенно бесполая, и значит, упоминаемый в ругательствах шисов дысс носит такой же условный характер, как и сама завязанная на нем магия. Просто все как бы договорились считать, что он есть, а магия работает. И поэтому магия работает, а он как бы есть, хотя на самом деле его и нет. И тут возникает вопрос: почему именно шисов и именно дысс? Почему никто никого никогда не посылает в шисову утырку, например?
— По созвучию. И краткости. Звучит красиво и мужественно, чего еще для примитивной магии надо?
— Вот! И я подумал о созвучности и мужественности… определенного рода. Никто никогда не видел шисов дысс! Более того — все знают, что его попросту не существует. Шисы всегда являлись символом троехвостия, но никак не мужественности. Но при этом наличие дысса у Хисса не оспаривается никем, как и то, что именно Хисс таки является символом мужественности. Ха! Да хотел бы я посмотреть на того идиота, кто бы посмел что-то из этих постулатов оспорить! Но, как ты сам понимаешь, поминать детородный орган одного из Близнецов, причем поминать всуе и с отнюдь не положительными коннотациями, я бы даже сказал — в пейоративном смысле… такое себе развлечение. Подобных идиотов даже среди бездарных не так уж и много, да и вряд ли они успевают дожить до возможности пустить в ход уже собственные детородные органы и оставить свою дурость следующим поколениям…
— Яс-с-треб!..
— …Вот и получается, что куда логичнее и безопаснее поминать вовсе не Хиссов дысс, а шисов, поначалу еще помня различия между поминаемым и подразумеваемым, но потом уже постепенно о них забывая… Что ты там шуршишь, страницами хлопаешь, словно губами? Опять сквозняки в моей башне, просто кошмар!
— Это на чердаке у тебя сквозняки, а не в башне!
— Удивил, тоже мне! Один сквозняк никак не мешает другому. И в связи с этим перед нами как раз и встает в полный рост еще один животрепещущий вопрос… — Роне помолчал чуть и продолжил уже немного другим тоном, хотя все так же задумчиво: — В каких именно случаях бездарность следует считать адекватным синонимом идиотизму? Как ты думаешь, Ссеубех?
Надо отдать дважды дохлому некроманту должное — он понял с полунамека.
— Ты сейчас о… Ристане?
— О ней.
— Тогда — в десяти случаях из десяти. Или даже в двенадцати.
— В двенадцати… из десяти же?
— Возьми с полки буш.
— Что? — Роне моргнул.
— Или блинчик. Я имел в виду, что ты молодец. Правильно понял. Но болтаешь ты что-то очень много, и это меня тревожит, потому что обычно ты начинаешь так много болтать, только когда сильно напряжен или напуган.
Роне передернул плечами, словно его знобило.
— Конечно же я напуган! Меня всегда до усрачки пугают идиоты, особенно идиоты рядом. Поступки умного человека можно предугадать, просчитать, предвосхитить, с ними всегда можно успеть что-то сделать. Хотя бы потому, что умный человек трижды и сам подумает, прежде чем что-то сделать, тем более что-то необратимое. Но никто и никогда не способен предугадать, куда в следующий миг мотанет идиота!
— Ну и что она натворила на этот раз? Эх, все же как иногда я жалею, что в этом мире так и не научились жарить кукурузу…
— Ты не поверишь…
— А ты рискни.
— Это попросту невозможно!
— Ох, Ястреб… Знал бы ты, во сколько абсолютно невозможных вещей мне приходится поверить каждый день еще до завтрака… Давай! Не тяни шиса за то, чего у него, как мы помним, вовсе и нет.
Поперек Голубой реки. — Венерозавры. — Волчьи повадки ящеров. — Вздохи в зарослях. — Четверорукие обитатели развалин. — Покинутый город. — Каменное изваяние.
Мост был на гребне возвышенности. За ним ущелье расширилось, склоны его сделались пологими, зубчатые скалы сменились округлыми базальтовыми столбами.
В отдалении виднелись холмы с плоскими, словно усеченными макушками, рощицы из древовидных растений с многократно разветвленными стволами, заросли каких-то кустарниковых пород.
За одним из поворотов впереди блеснула речная излучина. Вблизи берега путь вездеходу преградила груда развалин.
Дальше виднелись руины моста. Остатки огромных арок торчали из воды, словно куски обода исполинского маховика с длинными спицами.
Мост был большой, многопролетный. Соединяя некогда возвышенный берег с низменным, он наискось пересекал каменистый, заросший лесом остров.
Пеня винтом голубую воду, вездеход направился к острову.
Южная, илистая часть его кишела ящерами. Тупорылые головы и чешуйчатые спины их были усеяны острыми наростами, толстые хвосты волочились по земле, когтистые лапы оставляли в почве глубокие следы.
Встревоженные шумом мотора, ящеры поворачивали к вездеходу головы, рычали, разевали зубастые пасти.
Несколько чудовищ, войдя в воду, поплыли за вездеходом.
— На панцирных динозавров, — сказал Борис Федорович, фотографируя ящеров, — они не похожи. У тех хвост усажен длинными шипами. И потом сирмозавры или ползающие ящеры — обитатели сухих мест. Они не умеют плавать. Это какой-то другой вид. Я его. буду пока называть венерозавром.
И Озеров что-то отметил в блокноте.
Из кустов выползали и бросались в воду все новые чудовища. Вскоре они окружили машину плотным кольцом.
Среди волн мелькали уродливые, усеянные шипами туши. От ударов мощных хвостов вода пенилась, взлетала фонтанами.
Первым на вездеход бросился огромный венерозавр, плывший во главе стаи. Пасть его широко открылась, длинные клыки с такой силой вонзились в ступеньку кабины, что машина покачнулась и черпнула крылом воду.
В то время как вожак тщетно пытался прокусить металлическую обшивку, его сородичи яростно хлестали по ней булавовидными хвостами, заканчивающимися двумя шипами в форме секиры.
Одно чудовище, охваченное неистовством, ухватилось зубами за корму, точно пытаясь удержать вездеход. Лопастью стального винта его полоснуло по брюху. Из рваной раны хлынула кровь, вода приобрела бурый оттенок.
Венерозавры бесновались. Удары их могучих хвостов и когтистых лап не причиняли видимых повреждений противнику. Астронавты с любопытством смотрели на разъяренных чудовищ.
На середине реки кольцо атакующих ящеров распалось на части. Первым убедился в бесплодности своих усилий и отстал вожак. За ним повернули к острову и другие венерозавры.
— Атака отбита! — констатировал Борис Федорович.
— Противник отступает в панике, — усмехнулся Олег. — Смотрите, смотрите, что они делают!
— Срывают злость на своих, — сказал Борис Федорович. — У них волчьи повадки. Впрочем, это, кажется, общая черта всех хищников. Когда от них ускользает добыча, они уничтожают своих ослабевших сородичей.
И в самом деле, между венерозаврами началась драка. Запах крови разжег у них голод, и они, оставив в покое неуязвимую стальную амфибию, рвали на части раненых ящеров и тут же, в реке, пожирали их.
* * *
Левобережные пролеты моста были менее повреждены. Два уцелели полностью. На настиле крайнего стояла машина, напоминающая поворотный кран. Ее надломленная стрела целилась в небо.
С пролетов свисали тросы, металлические лесенки, искривленные стержни. Все это, раскачиваясь, поскрипывало и стонало.
Разрушенное сооружение производило гнетущее впечатление. От него веяло запустением. Металлические части были покрыты бурыми чешуйками ржавчины. Из трещин каменной кладки выглядывали белые и желтые побеги, вздрагивающие от порывов ветра. Устои обросли розовыми водорослями.
На левом берегу, у самой воды, начинались заросли. Из глубины их доносились шуршание, шелест, чавканье. Казалось, там ворочается огромное, грузное существо. Вот-вот, раздвинув стебли, вытянет оно длинную змеиную шею, глянет на людей маленькими злыми глазами.
Ломая кусты и подминая гусеницами траву, вездеход пересек заросли и выбрался на шоссе.
И снова замелькали рощицы каких-то белоствольных древовидных растений, напоминающих огромные фикусы, и высоких зонтичных пальм.
От дерева к дереву длинными живыми гирляндами тянулись пунцовые лозы. Побеги других ползучих растений с фиолетовыми и алыми цветами оплетали скалы и взбирались по крутым белым обрывам.
Теперь шоссе шло по косогору. За гребнем возвышенности начали попадаться постройки — станы разрушенных зданий, башни, полуобвалившиеся колонны. За деревьями мелькали акведуки, беседки, лесенки…
Очевидно, жилые здания были давно покинуты обитателями. Никто не боролся с тропическими зарослями, не прорубал в них просек, и растения, буйно разрастаясь, оплели побегами колоннады, фронтоны, ниши, приподнял; могучими корнями каменные плиты.
Там, где некогда слышалась речь разумных существ, воздвигших диковинные здания с плоскими и шарообразными крышами, теперь беспрепятственно хозяйничали стаи крикливых серых существ, похожих на обезьян. Они прыгали с ветки на ветку, раскачивались на хвостах, взвизгивали, хохотали, дрались.
Сделав несколько поворотов, шоссе взбежало на гребень другой, более крутой возвышенности. И тогда астронавты увидели перед собой большой город, расположенный на дне котловины и на склонах холмов, окружающих впадину.
— Глядите! — крикнул Олег своему спутнику. — Видите, здешние люди похожи на земных.
Огромная круглая площадь виднелась в центре города. На ней, на постаменте из синего камня, возвышалась статуя широкоскулой женщины с прямым тонким носом. Прищуренные глаза и изгиб губ придавали ее лицу лукавое выражение.
Волнистые черные волосы изваяния были охвачены зеленоватым обручем с тремя камнями — алым, желтым и голубым. Левая рука, согнутая в локте, касалась талии, правая была протянута на север. Ноги закрывала складчатая одежда.
Перед статуей белел обелиск в форме усеченной пирамиды. На верхнем, чуть вогнутом основании ее, точно апельсин на фарфоровом блюде, лежал оранжевый шар.
Мартин Чандос проснулся от глухого грохота далекого балобана. Какое-то мгновение он лежал ошеломленный, разглядывая женщину, умостившуюся рядом с ним на маленькой койке. Ее темные глаза были открыты и смотрели на него трезво и пристально. Солнечный свет лился в кормовые окна, освещая стол и серебряный сервиз, желтыми пальцами касался ковра на полу и позолоченных переборок.
Балобан снова взревел, и теперь Мартин Чандос поднялся с койки, чтобы пройти через кормовую каюту к ряду окон.
Над синим разливом бурлящей воды он увидел два высоких красных галеона под туго надутыми парусами, стремительно нагоняющих «Потаскушку» со всей мощью попутного ветра. Палуба под ногами задрожала, снаружи доносились слабые крики и топот ног: буканьеры начали открывать палубные пушки.
— Испанцы,— пробормотала Лиззи Холлистер. Она коснулась его руки, и Мартин Чандос почувствовал, что она дрожит.
— Они пришли в ответ на мои молитвы, — тихо выдохнул он. — Ты только посмотри, Лиззи, дорогая, как они хороши. Сорок пушек каждый, с балобанами в клюве и чистым парусом над головой. Мы получим прекрасные корабли, а они — столь же прекрасный урок, который вряд ли смогут оценить по достоинству.
Ее черные волосы тяжело качнулись, когда она отрицательно повела головой, и теперь он мог видеть беспокойство в ее фиолетовых глазах. Ее губы, такие мягкие и теплые прошлой ночью, теперь были плотно сжаты и напряжены от беспокойства.
Она пробормотала:
— Мы слишком долго в море, у нас корпус оброс ракушками. Грязные пираты, ты прав. Впрочем, чему удивляться, ведь это корабль Рауля Сан-Эспуара, который не может быть чистым ни в чем… Мне следовало дождаться своего корабля, а не арендовать его.
— Фаш, обросшее ракушками днище — не самая крупная неприятность из тех, что я ожидал. Если бы только эти ленивые ублюдки на палубе шевелили своими обрубками, чтобы поддерживать корабль в форме, мы не оказались бы в невыгодном положении. Но это неважно! Поднимись наверх, Лиззи, и прими командование.
— У нас всего двадцать пушек. У этих кораблей в сумме восемьдесят.
Он повернулся и уставился на нее.
— Да, так оно и есть. У «Фортрайта» их было всего четыре. Четыре против шестидесяти, и так же верно, как то, что Крафтин играл на арфе в Таре, я почти взял того испанца! Я бы так и сделал, но волна сыграла со мной злую шутку.
— Мы подпустим их поближе, а потом возьмем на абордаж!
—Ты так уверена? Если эти доны имеют хоть какой-то опыт подобных сражений, они отойдут в сторону и разнесут вас в щепки. Нет, нет, Лиззи. Впереди нас ждет морской бой.
От беспомощности Лиззи Холлистер вышла из себя. Она резко обернулась, ее глаза превратились в фиолетовые озера ярости.
— Мы не можем бежать и не можем сражаться, ты, невыносимый купец! А теперь убирайся с дороги, пока я поднимусь наверх и обдумаю наше положение.
— Не тяни слишком долго, Лиззи, дорогая, а то доны спустят нас на пять саженей вниз. Если у тебя кишка тонка сражаться, то у меня нет! Отойди в сторону, пока я буду спасать свою шкуру.
Она напряглась, словно собираясь броситься на него, ее пальцы изогнулись, как когти. А потом она пожала плечами и прошла через каюту к ширме, за которой стоял открытый большой морской сундук.
Они одевались в молчании, обуреваемые тайными мыслями, каждый своими. Мартин Чандос втиснул длинные ноги в темно-коричневые бриджи и морские сапоги из кордовской кожи. Он нашел свежевыстиранную белую рубашку и надел ее. Поднимаясь по трапу следом за Лиззи, он подумал, что выглядит таким же пиратом, как и любой из команды «Потаскушки».
Галеоны были гораздо ближе. Наверняка она заметили их корабль еще ночью, ориентируясь на свет фонарей на корме, и постарались максимально приблизиться под покровом ночной темноты, не зажигая огней, которые могли бы выдать их. На рассвете они почти настигли свою добычу. Гейзеры, поднятые их выстрелами, вздымались всего в сотне ярдов за кормой. Если они сохранять свою скорость, то через несколько мгновений ядра уже будут врезаться в корму, раскалывая дерево и металл.
Команда «Потаскушки» сгруппировалась в середине корабля, перед ней стоял гигант Редскар. Матросы были одеты в рубахи и бриджи, с яркими разноцветными платками вокруг головы и талии. Их лица были цвета грецкого ореха от солнца и морских брызг, а мочки ушей оттягивали варварские серьги из золота и серебра.
Редскар неуклюже двинулся вперед. Два пистолета были заткнуты за широкий кожаный пояс, а на цепях, обмотанных вокруг талии, висела абордажная сабля. Его волосатая грудь была обнажена, как и ноги под обтрепанными краями штанов. Он поднял твердую мозолистую ладонь.
— Даже сам Монбарс не смог бы выйти победителем в сражении с этими двумя кораблями. Но разве мы можем сдаться, Лиззи? Неужели мы станем умолять испанских псов оставить нас в живых ради привилегии потеть в каком-нибудь перуанском серебряном руднике?
Лиззи Холлистер не успела ответить. Мартин Чандос подошел к поручням кормы и положил большие руки на перила, глядя вниз на команду. Его губы сложились в кривую презрительную усмешку.
— Вы называете себя пиратами? Вы позволите двум испанцам заковать тебя в цепи и загнать в шахты? Фейт, теперь я удивлен. Я всегда считал вас, подонки, бойцами!
Редскар сердито приподнял густую красную бороду.
— Громкие слова, торговец! Слова, которые я бы вбил тебе обратно в глотку, если бы не эти двое. Я приберегаю силы для того момента, когда они поднимутся на борт.
Мартин Чандос, стоя на корме с двумя испанскими галеонами за спиной и шестьюдесятью немытыми головорезами под ногами, вдруг понял, что иногда человеку везет по прихоти судьбы. Он был честным морским капитаном, но сражался на одном корабле под командованием Пенна, а позже еще на одном — под командованием непризнанного гения Кристофера Мингса. Он сражался с превосходящими силами и вышел победителем. Эти люди внизу были лучшими моряками в мире. Зная это, он легко сделал то, что должен был сделать.
Он ткнул в них пальцем.
— Где ваш морской якорь, подонки? Дайте мне человека у руля, который понимает английский язык и будет делать, что ему скажут! Что я ему скажу! Вы, другие, ставите свои сети против падающих рангоутов и такелажа. Мне нужны орудийные расчеты на ваших гребаных девятифунтовых пушках.
Они уставились на него, разинув пасти. Редскар махнул рукой людям позади него.
— Валяйте, ребята! Что мы теряем?
Рядом с ним стояла Лиззи Холлистер.
— Ты думаешь, что сможешь сражаться с этими кораблями? Двадцать пушек против восьмидесяти? С грязным задом?
Он насмешливо посмотрел на нее.
— Это твоя вина, Лиззи, дорогая. Но приходится играть теми картами, что розданы. Как насчет твоих пушек? Будут ли они стрелять, или они такие же грязные, как ваши килевые доски?
Она открыла рот, чтобы достойно ответить ему, но он оттолкнул ее и подошел к трапу на корму. Под командный рев Редскара команда вытаскивала сгнившую полосу брезента и расстилала ее. По углам ее висели большие веревки, завязанные узлами.
— Вы называете это морским якорем, любберы? — прохрипел он. — В Дублине я видел лучшие полотна на игрушечных корабликах! Разбейте парус и установите его. И имейте в виду, я хочу, чтобы все было сделано по-корабельному! От этого будет зависеть ваша жизнь.
В его голосе звучала такая непоколебимая властность, что волосатые дикари незамедлительно бросились выполнять его приказы. Сеть была натянута против дождя расколотых снарядами мачт и такелажа. Крышки орудийных портов открылись, зажглись линстоки. Мускулы бугрились и перекатывались под загорелой кожей, как большие черные пушечные ядра, подвешенные на брезентовых лентах. Сам Редскар, встав у руля, оттолкнул плечом рулевого и рехко качнул тяжелой рукоятью колдерштока, зажатой в мощной руке дубовым.
«Потаскушка» медленно раскачивалась под натянутыми парусами. Теперь она шла прямо перед ближайшим галеоном, приближавшимся к ней с такой скоростью, что из горла людей, склонившихся над палубными орудиями, вырвался хриплый крик.
— Ты полный дурак! — закричала Лиззи. — Вы сыграли им на руку!
Пока Редскар лихорадочно следил за происходящим из-за руля, она бросилась на него. Одна рука дернула за длинноствольный пистолет, который поймал восходящее солнце. Мартин Чандос пошел ей навстречу с жесткой усмешкой на губах.
— Я знаю, каково это — чувствовать себя беспомощной в руках этих испанцев, Лиззи, — сказал он и поймал ее тонкое смуглое запястье своей большой рукой. — Я больше не попадусь им в лапы, даже ради тебя!
Он сильно вывернул запястье, Лиззи вскрикнула и упала на колени. Пистолет упал и с грохотом покатился по доскам палубы. Она не была слабой. Свободной рукой она вцепилась в грудь Мартина, разорвав хлопчатобумажную рубашку, оставив четыре кровоточащие раны от груди до пупка. Она наклонилась вперед, и ее белые зубы сомкнулись на его плоти, заставив заорать от боли.
Мартин Чандос поднял ее повыше, уворачиваясь от ног, которыми она пиналась, словно бешеный заяц.
— Клянусь килем лодки Брендана, ты просто дикий кот! Но ты будешь прислушиваться к здравому смыслу, даже если мне придется растянуть тебя на палубе, чтобы заставить слушать. Ни один человек в вашей команде не может сражаться с кораблем. Все, что они умеют, — это подкрасться к нему сзади, размахнуться захватами и подняться на борт. Ты не можешь использовать эту тактику здесь, милый хойден!
Она взвизгнула от ярости, ее черные волосы взметнулись. Щеки раскраснелись до оттенка старой меди, а глаза под черными ресницами пылали фиолетовыми углями.
— Редскар! Помоги мне с этим вором! Он собирается украсть мой корабль, Редскар!
Мартин Чандос повернул ее и положил лицом вниз на свою левую ногу, упершись ею в нактоуз. Он мгновение смотрел на нее, потом ухмыльнулся, и его большая ладонь опустилась.
Он отшлепал ее там, на палубе маленькой барки, и сердитый рев Редскара заставил команду выполнять свои обязанности на главной палубе и наверху.
А потом Мартин Чандос поднял ее и опустил на палубу, глядя на слезы, струившиеся по ее смуглым щекам. Она беззвучно плакала, как дикий зверь, отползая к перилам, чтобы постоять там, вытереть лицо и посмотреть на Мартина Чандоса особенно яркими глазами.
Он проигнорировал ее, положил руки на поручни кормы и закричал:
— Ну, ты, немытая мразь Тортуги! Испытай на этих засранцах свою пушку!
Капитан первого из приближающихся галеонов, величественного «Кларо де Луна», обнаружив, что опрометчивый поступок убегающего буканьера подставляет «Потаскушку» точнехонько под удар его пушек, не сделал попытки свернуть парус. Если он и думал о мотивах капитана преследуемого корабля, то наверняка вообразил, что тот потерял рассудок от страха. Его собственный красный галеон был более чем ровней этому маленькому буканьерскому судну, а по правому борту его сестринский корабль, «Консепсьон», напрягал мачты в попытке вступить в бой не позже побратима.
И так «Кларо де Луна» плыла по ветру, пока ее большая золотая клювастая голова не оказалась лицом к левому борту «Потаскушки». И ее пушкам .
«Потаскушка» содрогнулась всем корпусом от бортового залпа. Десять медных глоток взревели, и дым белым туманом повалил на палубу. Он ослепил всех, кроме Мартина Чандоса, стоявшего на приподнятой корме.
— Левый борт, крепче! — прорычал он великану Редскару и повернулся к людям, которые протирали пушки и перезаряжали их.
Теперь пираты могли видеть обломки позолоченного клюва «Кларо де Луна», то резное и позолоченное деревянное сияние, из которого торчал длинный бушприт, обломки фок-мачты и рыцарские головы. Изломанная мачта лежала поперек бака и мешала людям, пытающимся очистить палубу. Галеон замедлил ход, слегка изменив направление, и из глоток орудийного расчета левого борта «Потаскушки» вырвались радостные возгласы.
«Потаскушка» медленно повернулась. Галеон теперь находился между нею и своим спутником, «Консепсьоном», защищая «Потаскушку» от пушек последнего. И когда «Потаскушка» медленно заскользила вдоль левого борта «Кларо де Луна» с разинутыми орудийными ртами, ее мрачный коричневый корпус снова вспыхнул. На этот раз залп был направлен высоко, на манер пиратских кораблей, чтобы разбить мачты и такелаж.
«Кларо де Луна» был слишком занят разбитыми снастями, чтобы ответить на этот сокрушительный залп. Рухнувшие мачты и паруса распластали орудийные расчеты на палубе. Люди боролись под тяжестью веревок и брезента или кричали от боли в сломанных костях. И когда галеон двинулся вперед, еще один залп, нацеленный ниже, поймал людей у орудийных рельсов и отбросил их, превратив в кровавое месиво.
«Потаскушка» выскользнула из окутавшего ее тумана ружейного дыма, двигаясь с наветренной стороны от пораженного «Кларо де Луна».
Мартин Чандос прорычал, обращаясь к Редскару:
— Снова руль на левый борт, парень, и прикажи своему лучшему артиллеристу разбить руль галеона!
Редскар оскалил зубы. Его голос пронесся над адом кричащих, ликующих людей и вернул им подобие порядка. Они подбежали к Длинному Тому, чтобы почистить его, перезарядить и зажечь спички. Им потребовалось три выстрела, но они разбили руль, превратив его во взрывную ярость разлетающегося дерева и металла.
В то время как «Кларо де Луна» бесцельно качался на волнах, «Консепсьон» лавировал на штурвале, поворачивая на правый борт и уходя на северо-запад от искалеченного галеона. Уцелевший галенон разворачивался вплотную и тянул за собой «Потаскушку». Через мгновение оно кажется прямо по курсу, с собственным бортом, готовый сделать с этой шлюхой то же, что та сделала с «Кларо де Луна».
Люди на палубе буканьерского корабля стонали и ругались, но Редскар только ухмылялся, сжимая в пальцах хлыст-посох, и ждал приказов волшебника на корме.
— Морской якорь готов?
— Все готово, сэр!
— Тогда за борт его!
Огромный кусок белого холста вздулся и затрясся под порывами ветра. Вздымающаяся голубая волна подняла и заполнила его, и он затонул с гудением веревок, которые держали его туго натянутым. Парусиновый коготь зацепился за волны, и казалось, будто какая-то гигантская рука схватила «Потаскушку» за усеянный ракушками киль. Она замедлила свой бег, и теперь «Консепсьон» несся вперед мимо нее, его собственная скорость увеличивалась пропорционально внезапной медлительности «Потаскушки».
«Консепсьон» выпустил залп с правого борта, но расстояние между кораблями теперь было слишком велико, потому что морской якорь удерживал «Потаскушку», а «Консепсьон» пронесся мимо, прямо по курсу. Одно ядро раскололо и снесло секцию переднего поручня, прежде чем рухнуть за борт, но другие пролетели в нескольких ярдах от своей цели.
Абордажная сабля сверкнула на солнце, и морской якорь упал.
«Потаскушка» прыгнула вперед, словно ее толкнули. Она оказалась в опасной близости за кормой «Консепсьона», хотя огромный галеон отчаянно пытался увернуться. Она поймала большой красный корабль с бортовым залпом в корму из орудий правого борта. Руль и кормовой столб словно взорвались фонтаном осколков стекла из разбитых кормовых кают, украшенных позолоченной резьбой нимф и херувимов. Как и корабль-побратим, «Консепсьон» остался беспомощно дрейфовать по ветру и волнам, сделавшись совершенно беззащитным
Потаскушка» поймала ветер, и ее левые орудия сорвали паруса с мачт испанского галеона. Она вернулась против ветра, и ее правые пушки обстреляли палубы испанца.
Через час все было кончено. Два красных галеона дрейфовали вместе с волнами в ожидании абордажных команд шлюшки. Редскар отошел от руля и встал на корме рядом с Мартином Чандосом. В его горячих черных глазах светились дьяволы.
— Ты просто чудотворец, сэр! Никто другой на Карибах не смог бы этого сделать. Теперь ты, конечно, присоединишься к нам?
Мартин Чандос усмехнулся.
— Фаш, я паршивая овца в нашей семье, я действительно родился с блуждающей ногой и блуждающим взглядом. Но у меня нет склонности к пиратской жизни.
Редскар настороженно посмотрел на него. Одаренность ирландца в понимании корабля граничила с чем-то сверхъестественным, а Редскар был слишком прагматичен, чтобы верить в такое. Он вдруг спросил:
— Как ты это сделал? Я видел, как это происходит у меня на глазах, но будь я проклят, если понял!
— Разве ты не слышал о маленьком народце, который помогает ирландцам? Маленькие человечки садились мне на плечи и шептали что-то на ухо, — рассмеялся ирландец.
Редскар Хадсон был флегматичным голландцем, лишенным чувствительного воображения, которым мать наградила Мартина Чандоса. Он недоуменно пожал плечами. Мартин Чандос продолжал:
— Меня застукали в стоге сена с горничной моей матери, когда я был еще подростком, и отправили в море с адмиралом Уильямом Пенном. Я обнаружил, что мне нравится море, его чистые ветры и соленый вкус. Прежде чем вернуться в Голуэй, я служил на фрегате под командованием Кристофера Мингса.
— Я никогда раньше не встречал ирландца, который был бы моряком.
— Ты хочешь сказать, что никогда не слышал о благословенном Брендане?
Редскар ухмыльнулся.
— Ирландец ты или нет, но ты умеешь обращаться с кораблем под парусами и с пушками, которые он несет.
— Я неплохо разбираюсь в морских сражениях, но, как я уже сказал, у меня нет таланта к вашему бизнесу.
Редскар тряс головой до тех пор, пока кольца в его ушах не стали желтыми от солнечного света. Зубы у него были белые, как жемчуг.
— Ты думаешь, что не создан для этого, сэр, но это не так. Ты лучше, чем Сан-Эспуар и Рок, прозванный Бразильцем, и даже сам Гарри, и вообще всех знатоков морских сражений, которых знает Редскар. Я сражался со всеми, так или иначе.
Их прервал громкий рев, донесшийся из-за воды. Шеренга полуголых головорезов прижалась к правому борту «Консепсьона». Разобрав лихорадочные крики, Редскар хлопнул волосатой лапой по плечу Чандоса.
— Что я говорил, сэр? Что ты урожденный пират! Клянусь пальцами на ногах моего дяди! Ты не только сведущ в морском сражении, как никто другой, — у тебя удача Моргана, ты не просто преподнес нам корабль буквально на тарелочке! Этот корабль полон сокровищ!
Испания потеряла свою главенствующую роль в Старом Свете, когда Дрейк и Фробишер разгромили ее армаду у берегов Англии. Но это не отразилось на ее положении здесь, в Индии. Она владела серебряными рудниками в Перу, и ее позолоченные галеоны перевозили золото из портов в Картахене и Панаме в Кадис и Севилью.
— Это одна из тех тарелок, которые нам посчастливилось разбить! — взвыл Редскар, и его жадность ожила в нем, он вцепился в поручни и радостно выкрикивал непристойности через волны своим товарищам на «Консепсьоне».
Лиззи Холлистер подалась вперед, перегнувшись через поручень, у которого стояла, наблюдая за морским сражением. Она стояла, чувствуя, как ветер продувает ее тонкую рубашку, глубоко вдыхая острый воздух.
— Редскар прав, — прошептала она. — Теперь ты один из нас. Эти люди последуют за тобой хоть в ад, если ты будешь стоять на корме и отдавать им приказы.
Он улыбнулся ей.
— Фаш, если это мой пункт назначения, мне не нужно, чтобы они меня туда доставили. Как там задница, которую мне пришлось отшлепать?
Черные волосы крутанулись, когда Лиззи вскинула голову.
— Я еще отплачу тебе, Мартин Чандос. Но это касается только нас двоих. Это не касается того, что ты пират.
— Я не буду проклятым пиратом, чтобы угодить им или тебе. Высадите меня в Сент-Китсе. Это все, о чем я прошу.
Ее глаза загорелись, а полные губы искривила странная улыбка. Она пожала плечами.
— Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела. Они мне не позволили бы. Они поверили в тебя и твою удачу, Мартин Чандос, и не намерены терять вас обоих. Ты станешь пиратом, хочешь ты этого или нет.
Рядом с ним Редскар повернул голову, и его большие серьги блеснули, когда он кивнул в знак согласия.
— Ребята от тебя в полном восторге. Ты сделал нас всех богатыми, Мартин Чандос, ты вытащил нашу «Потаскушку» из восьмидесятипушечного капкана! Двадцать пушек против восьмидесяти! Ногти моего дяди!
Что-то в Мартине Чандосе ожило, когда он стоял у поручней кормы и наблюдал, как тендер «Потаскушки» снует между двумя кораблями по голубым волнам, от «Консепсьона» до «Потаскушки» и обратно, его борта терялись под массивными морскими сундуками. Они вытащили эти сундуки на главную палубу и высыпали их золотое содержимое на мокрые доски.
Там были маленькие золотые шкатулки, усыпанные розовым жемчугом и рубинами, похожими на ярко-красный огонь. Слитки перуанского серебра и слитки необработанного желтого золота стояли рядами рядом с тяжелыми статуями царей инков, отлитыми из чистого золота. Цепи из толстого золота, свернувшиеся в кучи за маленькими горками алмазов, привезенных откуда-то из Гвианы.
Здесь золотая табличка была украшена драгоценными камнями, а там круглый золотой щит сверкал зеленым сиянием изумрудов. Нити жемчуга, похожие на белые гроздья винограда, и полосы сапфиров, оправленные в тонкую золотую филигрань, передавались из рук в руки, которые усыпанные бриллиантами кресты и кинжалы были осмотрены и оценены с неменьшим вниманием. Кое-кто из моряков стоял на коленях в море золотых дукатов и дублонов или высоко подбрасывал желтые гинеи.
Мартин Чандос стоял рядом с Лиззи Холлистер и Редскаром Хадсоном и смотрел на такое богатство, какого он не видел с тех пор, как Кристофер Мингс разграбил Коро.
— Золото сводит людей с ума, — прошептал он себе под нос, но большой голландец услышал его.
— Капитанская доля для тебя, Мартин Чандос. Это ты дал нам такое богатство. Думаю, около ста тысяч штук! А что вы скажете о том, чтобы стать капитаном пиратов?
Это было искушение. Морской ветер играл в его длинных каштановых волосах и гладил мускулы широкой спины, и Мартин Чандос признался себе в том, что ему это нравится. Его похищенный испанцем груз в лучшем случае стоил бы не дороже тысячи штук. Его доля в этом сокровище сделает его богатым на всю жизнь. Но он покачал головой и взял себя в руки, борясь с тем, что насмехалось над его угрызениями совести.
— Искушение, — мрачно ответил он, — ты берешь человека и искажаешь его честность таким взглядом и такими честными словами. Благодарю вас всех, но вынужден ответить «нет».
Широкогрудый стрелок протолкался плечом между своими товарищами. Почтительно постучав костяшками пальцев по лбу, он проворчал:
— Прошу прощения у капитана, но уже слишком поздно говорить что-либо, кроме «да». Эти идальго знают, что ты командовал «Потаскушкой». Ты не из тех, кого можно забыть. Ты будешь в безопасности только на Тортуге или в Порт-Ройяле.
Команда подняла рев. Они толпились, грязные и окровавленные, перепачканные порохом и брызгами крови. Их смех был горячим и возбуждающим, и запах соленого воздуха ударил ему в ноздри, и золото, и серебро, и драгоценные камни лежали у его ног, обутых в сапоги. Не было никаких аргументов, которые эти люди стали бы слушать в таком настроении или в такой момент. Их похвалы были горячими, и что-то глубоко внутри Мартина Чандоса вырвалось из скрытого уголка его существа и забормотало ему невнятно, но искренне.
Он поклонился в их сторону и развел руками.
— Да будут прокляты ваши глаза, которые видят во мне то, о существовании чего я и не подозревал!
Он смотрел на них поверх сокровищ и говорил себе: «я мог бы использовать свою долю, чтобы сражаться с Испанией в этих водах! Дон Карлос говорил о железном занавесе из пуль и снарядов, который возводит Испания. Я мог бы снести его, используя корабли вроде тех двух красных галеонов, что остались дрейфовать по вздымающимся волнам».
— Я буду вашим капитаном, если вы так хотите. Но на море мое слово — закон. Повинуйтесь мне, и я сделаю каждого из вас богаче, чем он мечтал!
Они послали раскатистый крик через воды к тендерам «Консепсьона» и «Кларо де Луна», заполненным теперь испанскими солдатами и моряками, тянущимися к Сантьяго-де-Кубе.
Потом Мартин Чандос сидел на орудийной вышке и смотрел, как Редскар Хадсон делит добычу по статьям, которые подписывал каждый, называя себя членом этого мрачного братства. Он наблюдал, как призовые команды спускали за борт, чтобы починить огромные красные галеоны и снабдить их запасными мачтами и новым такелажем.
Пираты беспрекословно повиновались голландцу. Мартин Чандос, привыкший к суровой службе на военном корабле, где жизнь или смерть каждого зависит от каприза или настроения капитана, понимал, что эти люди работают в условиях совершенной демократии, демократии повиновения руководству, когда они сами видят, что такое руководство хорошо.
В тот вечер он ужинал в кормовой каюте вместе с Лиззи Холлистер.
Он осторожно отнесся к малагскому вину, но оно было крепким и пьянящим, и он поймал себя на том, что смотрит на Лиззи более ясным взглядом. Его взгляд снова и снова возвращался к шелку ее рубашки. Однажды, когда она наклонилась, чтобы оторвать кусок говядины от тушеного мяса на серебряном блюде, она поймала его взгляд и рассмеялась.
— Ты покорил людей, Мартин Чандос, но есть еще Сан-Эспуар, с которым надо считаться. Это его корабль, я его только арендовала, и его люди, с которыми ты сражался сегодня. Да, и его женщина была у тебя в каюте прошлой ночью! Он будет на Тортуге и потребует отчета. И он может посчитать, что доля, которую парни отдали тебе, принадлежит ему.
Она вытерла пальцы салфеткой. Ее глаза под длинными черными ресницами были смелыми и горячими. Он прочел в них вызов. Его большая ладонь сомкнулась на ее запястье. Стащив со стула, он усадил ее себе на колени и ухмыльнулся, глядя в ее раскрасневшееся лицо.
— Тогда мы могли бы дать ему полный отчет!
Она пыталась сопротивляться, но он был слишком силен. Его губы прошлись поцелуями по ее шее и вверх к губам. Она вздрогнула от прикосновения его пальцев.
— Ты сам дьявол из преисподней, Мартин Чандос!
Ее волосы откинулись назад и коснулись подлокотника его кресла, он захватил ладонью обе ее руки и убрал их за спину. Мягко рассмеялся, наблюдая, как меняется выражение ее глаз.
— Конечно, черт меня побери, вместе с кораблем и с моей женщиной! Разве не так, дорогая Лиззи?
Она боролась с ним, но большая рука крепко удерживала ее запястья, и он ухмыльнулся в ее раскрасневшееся лицо.
— Ты настоящая женщина, клянусь мудростью самой Бриджит! Я уже и забыл, что такое женщина, ослепленный битвой с испанцами и видом груды золота, рассыпанного по доскам палубы.
Она извивалась и проклинала его, но его смех был теплым и необидным, он странным образом согревал, и проклятия постепенно замерли на ее губах.
Накатывающиеся с тихим шелестом волны впитывались в песок у самых сапог Блада. Он вновь шел по берегу. Но на этот раз над головой ярко светило солнце, да и берег вовсе не был пустынным. Блад еще из шлюпки увидел фигурку жены: Арабелла сидела в тени, в окружении людей дона Мигеля. Горячая волна безудержной радости поднялась в нем: она жива!
Но Блад оставил эту радость за спиной, как оставил собственное ощущение безнадежности и отчаяния, которому он не позволял вырваться наружу, но которое отражалось в прощальном взгляде Джереми. Три человека ожидали Блада у самой кромки прибоя, и он должен был призвать всю свою выдержку — только в этом он видел шанс на удачный исход.
Блад не удивился, узнав Тень: чутье и прежде подсказывало, что им придется сойтись в поединке. Дон Мигель де Эспиноса своей надменностью и неподвижностью напоминал статую, а вот третий, молодой человек лет двадцати, не скрывал злобной радости. Дон Эстебан. Питер помнил об юноше, когда-то поклявшимся отомстить за смерть отца, но надеялся, что обойдется без его присутствия. Не обошлось – и это сильно осложняло ситуацию. Ну да так тому и быть.
…Арабелла смотрела на идущего к ним неторопливой легкой походкой темноволосого человека в белой рубашке и узких черных штанах. И по мере того как он приближался, яркие камешки воспоминаний начинали складываться в разноцветную мозаику. Прошлое открывалось ей, и это было настолько ошеломляюще… и чудесно, что она больше ни о чем не думала.
Негромко вскрикнув, она вскочила на ноги. Де Эспиноса вышел из своей мраморной неподвижности и оглянулся на нее. Он нахмурился и, указывая на пленницу рукой, что-то тихо сказал стоящему рядом Тени. Тот кивнул и сделал шаг в сторону Арабеллы. Однако приказ запоздал, люди дона Мигеля, не ожидавшие ничего подобного, также не успели задержать Арабеллу – не чувствуя под собой ног, она уже бежала к самому дорогому для нее человеку.
…Де Эспиноса был настолько поглощен видом Питера Блада, побежденного, сдающегося ему, что совсем позабыл о пленнице. Крик Арабеллы вернул его в реальность.
– Придержи ее, – приказал он Тени.
Не успел генуэзец сделать и пары шагов, как Арабелла бросилась к Бладу, нарушая тем самым все планы дона Мигеля, и тот выругался сквозь зубы. Тогда Тень быстрым движением выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок, целясь в нее. Дон Мигель похолодел. Не задумываясь, даже не вполне осознавая своего действия, он метнулся к наемнику и с силой ударил его по руке.
– Я не сказал – убей ее! – в ярости прошипел он.
…Питер заметил, что Тень навел пистолет на Арабеллу, и прыгнул вперед, протягивая руку, в попытке оттолкнуть ее, и с ужасом понимая, что не успеет. К его изумлению, вмешался де Эспиноса, выбив пистолет у генуэзца. А в следующий миг нежные руки жены обвились вокруг его шеи, и он наконец-то смог прижать ее к себе. Его сердце готово было разорваться от тоски и нежности.
– Ты… это ты… Питер… ты пришел, – как в бреду шептала она.
Блад жадно вглядывался в лицо Арабеллы, с беспокойством отмечая ее восковую бледность и странный, блуждающий взгляд.
– Арабелла, разве ты сомневалось в этом? Дорогая, ты больна? Что с тобой?
– Я была больна… но все прошло… Все уже закончилось, да?
Ах, как Питеру хотелось, чтобы это и в самом деле было так!
– Капитан Блад! – раздался глухой голос де Эспиносы. – Можете мне не верить, но я рад видеть вас.
Блад глянул поверх головы прижавшейся к нему Арабеллы на испанца. Нельзя, чтобы чувства взяли сейчас вверх, и поэтому он с ноткой иронии в голосе ответил:
– Не могу разделить вашу радость, дон Мигель. И прежде всего из-за вас. Вы так и не вняли совету не искать больше встречи со мной. Я приношу вам неудачу, господин адмирал.
Де Эспиноса даже задохнулся от невероятной дерзости человека, которого считал проигравшим.
– Вам ли судить о неудаче! – проскрежетал он. – Но у нас еще будет время… побеседовать об этом. Сейчас мой человек проводит миссис Блад до шлюпки, а вам я предлагаю проследовать за мной.
– Что вы такое говорите, дон Мигель? – Арабелла, с тревогой слушавшая этот обмен любезностями, переводила взгляд с одного мужчины на другого: – Почему я должна идти без тебя, Питер? Разве речь не идет выкупе?
– Вопрос в том, что понимать под выкупом, миссис Блад! – де Эспиноса хрипло рассмеялся, действительно ощущая себя одержимым: жажда мести и невозможная, недопустимая страсть раздирали его душу на части.
– У нас остались неразрешенными некоторые разногласия, дорогая, – сказал Блад, осторожно отстраняя Арабеллу от себя.
– Я никуда не пойду! – Сбывались худшие ее подозрения, и Арабелла снова почувствовала себя тонущей в трясине: – Разногласия могут быть улажены, ведь так?
– И в самом деле, почему бы нам не решить все в честном поединке? – небрежно осведомился Блад.
– Дядя! – предостерегающе воскликнул подошедший Эстебан.
– Честный поединок для презренного пирата? Никогда! – де Эспиноса больше не сдерживался. – Тебе незнакомо само понятие чести!
В синих глазах Блада появилась насмешка:
– А что известно о чести вам? И много ли чести в том, чтобы угрожать инквизицией ни в чем не повинной женщине?
– Питер, о ком ты? – недоуменно спросила Арабелла.
– О вас, миссис Блад, о ком же еще, – ядовито вставил Эстебан.
– Арабелла, дон Мигель любезно уведомил меня, что передаст тебя в руки инквизиции как ведьму и еретичку, если я не сдамся ему. Ты не знала этого?
Арабелла растерянно посмотрела на испанца, в глазах которого зажёгся мрачный огонь.
– Я выполню свой долг и совершу благое дело для Испании, казнив тебя!
– О, оставьте высокие материи, дон Мигель! – скучающим тоном ответил Блад. – Мы-то с вами прекрасно знаем, что дело в вашем уязвленном самолюбии и мести. А сейчас гордыня и спесь не позволяют вам принять мой вызов.
Лицо де Эспиносы исказилось от бешенства. Он махнул рукой своим солдатам, указывая на Блада.
– Отойди, дорогая, – сказал Питер и выхватил шпагу.
Испанцы медленно начали окружать его, беря в кольцо.
– Живым! – бросил дон Мигель.
Тогда Тень подобрал лежащий на песке пистолет и, холодно улыбаясь Бладу, прицелился:
– Пуля в колене – весьма неприятная штука, синьор говернаторе. Но что-то мне подсказывает, что это еще не самая большая неприятность, которая вас ожидает…
– Постойте! – прервала наемника Арабелла. В ее глазах светилась решимость и вдохновение: – Если против меня выдвинуты столь тяжкие обвинения, то возможно, дон Мигель соблаговолит принять мой вызов?
Де Эспиноса потрясенно уставился на нее:
– Женщина не может… участвовать в дуэли, – пробормотал он.
– Но женщина может воззвать к Высшей справедливости и потребовать Божьего суда, если ее невиновность не может быть доказана иными способами, – немедленно среагировал Блад. – И назначить защитника. Дон Мигель, вы обвинили мою жену в колдовстве. Это обвинение заслуживает разрешения в судебном поединке, не так ли? К тому же ордалии до сих пор признаются католической церковью. Готовы вы держать ответ за свои слова?
– Не позволяй ему! – вскричал встревоженный Эстебан.
– Замолчи! – оборвал племянника де Эспиноса. Его месть обернулась против него, гадюкой ужалив в самое сердце. Он проговорил, едва разжимая побелевшие губы: – Я принимаю ваш вызов, донья Арабелла. И я выставляю против вашего защитника своего, – он кивнул на Тень.
Генуэзец приподнял бровь, но ничего не сказал. Он отдал пистолет ближайшему солдату, затем вытянул из ножен кинжал. Согнув колени, он приглашающе кивнул Бладу, одновременно другой рукой выхватывая длинную шпагу. Блад внимательно следил за ним, не двигаясь с места.
– Разве участники поединка не должны быть в равных условиях? – Арабелла бесстрашно смотрела на дона Мигеля.
– Убери кинжал, Тень, – сухо бросил он, не глядя на нее.
Тень неохотно повиновался. Он наклонился, кладя кинжал у своих ног, и вдруг схватил горсть песка и неуловимым движением кисти швырнул ее в лицо противника. Тот гибко отклонился назад и в сторону, прикрывая глаза рукой. Его клинок описал полукруг, не дав наемнику приблизится. Поединок начался.
Арабелла, стиснув руки, смотрела на сражающихся, ее губы беззвучно шевелились, шепча слова молитвы. Каждый из них неторопливо прощупывал другого, и поначалу шпаги с мелодичным звоном лишь скользили одна по другой. По силе и ловкости противники не уступали друг другу. Тень первый перешел в атаку, но клинок так и мелькал в руках Блада, и генуэзцу не удавалось пробить брешь в его защите. Тогда он резко усилил натиск и после серии выпадов попытался нанести мощный удар в грудь своего противника. Шпаги с лязгом скрестились, Блад принял удар на основание клинка и отбил его. Однако генуэзец смог дотянуться и рассечь его правое предплечье. По рукаву рубахирасплылось алое пятно, и Арабелла прижала пальцы к губам, подавляя вскрик.
– Первая кровь моя, синьор говернаторе! – усмехнулся Тень.
Блад не стал тратить силы на разговоры с наемником, он отпрыгнул назад и тут же стремительно контратаковал. Ему удалось приблизиться к генуэзцу вплотную и, он, перехватив правую руку Тени, нанес ему удар в лицо эфесом шпаги.
Наемник, ослепленный болью, раскрылся, этого было достаточно для Блада. Его клинок пронзил правый бок Тени снизу вверх. Из спины наемника показалось окровавленное острие шпаги.Темная кровь хлынула у генуэзца изо рта, и он упал замертво.
– Вы проиграли Божий суд, дон Мигель, – тяжело дыша, сказал Блад.
Тогда, издав нечленораздельный вопль, де Эспиноса кинулся на него.
Рана, нанесенная Тенью, была глубже, чем Питеру показалось вначале, и ему пришлось переложить шпагу в левую руку. Де Эспиноса бился с самозабвенной яростью и смог потеснить его, и тогда Блад ответил яростью на ярость, сжигая все силы и больше не думая о защите. В какой-то момент дон Мигель потерял равновесие. Он услышал отчаянный крик Эстебана. А потом время замедлилось. Де Эспиноса увидел, как сверкающий клинок летит к его груди и это было… правильно.
Он почти не почувствовал боли, только небо качнулось перед глазами…
– Питер! Остановись, не убивай его! – сквозь шум в ушах де Эспиносы пробился голос Арабеллы. – Ради нашей любви! Прошу тебя!
Зрение уже застилал туман, но дон Мигель увидел, как она подбежала к Бладу, и тот медленно опустил занесенную для последнего удара шпагу. Дон Мигель перевел меркнущий взгляд на лицо Арабеллы. Как она прекрасна!
– Напрасно… – прохрипел он. Из-под его пальцев, судорожно зажимающих рану, обильно струилась кровь, окрашивая песок в цвет кармина: – Так было бы лучше, mi chiquitina… для всех.
Его люди, глухо ворча, надвигались на Блада.
– Не трогайте их… Высший Судия высказал свой вердикт… – де Эспиноса устало смежил веки, его рука бессильно соскользнула с груди.
– Но есть еще и я! И кровь моего отца взывает о мщении! – крикнул Эстебан. – Я не дам тебе уйти!
Своевременное вмешательство
– Дик, ты уверен, что наш индейский друг понял все, как надо? – Волверстон с большим сомнением разглядывал невысокого гибкого юношу. – Этих малюток он должен бросить сразу после того, как услышит, что мы начали атаку. И чтобы не перепутал корабль! И не дай ему Боже подмочить запалы!
Хейтон мученически закатил глаза:
– Нед, он понял.
Они стояли на небольшом уступе. От вражеских глаз их надежно укрывала скала. Отсюда было хорошо видно высаживающихся на берег испанцев и убирающий паруса «Феникс». На земле, у подножия скалы, лежали две гранаты, тщательно упакованные в вощенную ткань.
Индеец что-то насмешливо проговорил на своем певучем языке.
– Быстрый Олень призывает Человека-Гору сразиться с… э-э-э демонами тревоги и нетерпения, – перевел Хейтон и добавил уже от себя. – Уймись, Нед.
– Вот сопляк! Молод еще — учить меня… – огрызнулся ничуть не успокоившийся Волверстон и тяжко вздохнул.
Еще две недели назад он и представить не мог, что кинется на помощь человеку, с кем, как ему казалось, их дороги разошлись навсегда…
…Нед Волверстон задумчиво созерцал ром на дне своей кружки, в голову лезла всякая чушь. Питер сказал бы ему, что он размышляет о превратностях судьбы… К черту! Волверстон сплюнул на грязный пол. Он сидел за столом, изрезанным ножами и кинжалами. Заведение было не самого высокого пошиба, куда ему до знаменитой на всю Кайону таверны «У французского короля»! Но Нед избегал там появляться. С тех самых пор, как… Ну вот опять! Его мысли упорно возвращаются к тому, о чем он думать не желает. Пойти, что ли, восвояси. Или найдется здесь отзывчивая красотка, которая за звонкую монету согласится выслушивать излияния подвыпившего пирата?
– Ну как, Нед, отыскал истину на дне?
Волверстон изумленно воззрился на Дика Хейтона, выросшего, как из под земли, и сделал слабый жест рукой, будто собирался перекреститься.
– Э, Нед, можешь даже заехать кулаком себе в ухо, я не исчезну, – усмехнулся тот.
– Дик, так ты что, снова с нами? И… – Волверстон запнулся, – капитан тоже здесь?
Хейтон посерьезнел:
– Нет.
– А-а-а, – разочарованно протянул Нед. – Ясно.
– Как там твоя «Атропос», днище не сильно обросло? – не обращая внимания на перемену в настроении старого волка, спросил Хейтон.
– Обижаешь. Когда это я пренебрегал моей красавицей. А ты не хочешь ли пойти ко мне первым лейтенантом?
– Возможно. Пойдем взглянем на нее.
– Тут такое дело… – осторожно начал Хейтон, как только они поднялись на борт «Атропос». – Капитан попал в серьезную переделку…
– О как, – скучно отозвался Нед, – И что же, вся ямайская эскадра не может ему помочь?
– Не может.
– Это он послал тебя?
– Дознайся он, что Джереми проболтался, тому бы не поздоровилось. Я знаю, ты обижен на него, но сейчас он действительно в беде.
Волверстон отчужденно молчал. Хейтон подождал немного, потом вздохнул.
– Ну, на самом деле ты и не обязан. Будь здоров, Нед. Пойду – мне надо перемолвиться парой слов кое с кем.
– Погоди, – буркнул Нед. – Что стряслось-то?
…На Ислу-де-Мона отправились двадцать человек из тех, кто давно был в команде «Атропос» и по своей воле вызвался рискнуть жизнью. Идея устроить пожар на борту корабля дона Мигеля, а если повезет, то и взорвать его, принадлежала Хейтону. Он и притащил с собой этого индейца, уверяя Волверстона в его незаменимости и способностях непревзойденного пловца, который сможет незаметно подобраться к цели.
Не зная места встречи Блада с испанцами, Волверстон и его люди вели постоянное наблюдение за морем. Но вместо одного корабля к острову приблизились два. Перед тем, как бросить якорь, галеоны обошли вокруг Ислы-де-Мона. Удовольствовавшись проверкой, в лес испанцы не полезли.
Пиратам пришлось остановить свой выбор на «Санто-Доминго», который по числу пушек и размерам превосходил «Санто Ниньо». План Волверстона ночью застать врага врасплох был отвергнут Хейтоном из-за опасения подвергнуть опасности жизнь Арабеллы Блад, и им оставалось только выжидать.
Два часа назад Хейтон заметил в подзорную трубу корабль, а когда тот приблизилсяк острову, узнал шлюп Блада. Они напряженно следили за происходящим в бухте. Когда от «Феникса» отошла шлюпка, Волверстон, перекрестившись, сказал:
– Ну, парень, да помогут тебе твои языческие боги – хотя их, конечно, не существует. Ступай.
Быстрый Олень с достоинством кивнул и бесшумно растворился в зеленом полумраке леса.
– И нам тоже пора, Дик.
***
Корсары залегли в прибрежном кустарнике, примерно на полпути между испанцами и тем местом, куда по их прикидкам направлялась шлюпа с «Феникса». Хейтон с Джереми Питтом решили, что еще несколько шлюпок будут готовы подойти к берегу за отступающими. Шлюпка пристала к берегу, Блад выпрыгнул на песок, после чего гребцы оттащили шлюпу еще на ярд от полосы прибоя, в ожидании, чем разрешится дело.
Блад подошел к испанцам, до затаившихся корсаров долетели неясные голоса, Хейтон прислушивался в надежде уловить хоть слово и время от времени косился на Волверстона.
– Все-то у тебя рано, Дик, – едва слышно бормотал Нед: – Больно осмотрительным ты стал. Смотри, как бы поздно не было.
Но бывший боцман не забывал о пленнице, случись что с ней – и Питер точно не обрадовался бы своему спасению и никогда бы не простил непрошеного вмешательства – при условии, что им удастся выпутаться из этой передряги, конечно.
– Все беды в этом мире из-за женщин, – продолжал ворчать Волверстон. – И Питеру я об этом говорил.
– Только не вздумай вновь делиться с ним этим наблюдением.
– Что я, вовсе без понятия что ли? И так вон сказал ребятам: как начнется, сразу к ней…
– Да заткнешься ты или нет? – прошипел Дик.
Волверстон наконец-то замолк, и оба услышали звонкий голос Арабеллы, вызывающей де Эспиносу на поединок.
– Ну, дела! – только и протянул изумленный Волверстон
Его нетерпение достигло своего пика во время второго поединка, и Хейтону пришлось сдерживать старого волка, безоглядно рвавшегося в драку. Когдаже молодой испанец, в котором Нед признал сына дона Диего, что-то выкрикнул и махнул рукой в сторону Блада, Хейтон тоже понял, что медлить дальше нельзя.
Прозвучавшие выстрелы были полной неожиданностью для всех участников разыгравшейся драмы. Из кустов с воем вырвались бродяги самого пиратского вида. Испанцы и без того пребывали в некоторой растерянности из-за взаимоисключающих приказов дона Мигеля и Эстебана. И это состояние усугубилось, когда со стороны стоящих на якоре галеонов прогремел взрыв, за которым последовал второй, более мощный, и над бортом «Санто-Доминго» взметнулось пламя.
Конечно, замешательство людей дона Мигеля не могло продлится долго. Даже будучи застигнуты врасплох, они оставались солдатами и быстро приходили в себя. Но внезапная атака дала Бладу несколько драгоценных мгновений. Одним прыжком он оказался перед Арабеллой, заслоняя ее собой, и повелительно крикнул:
– Беги! К шлюпке! Быстро!
Она не стала возражать, чего Питер внутренне опасался. Сам же он развернулся к испанцам, готовясь преградить путь любому, кто за ней последует. Два человека бросились к Арабелле. Блад шагнул им навстречу и с изумлением узнал корсаров Волверстона.
– Питер! – услышал он зычный голос Неда, – Становится жарковато, не находишь?
Волверстон орудовал тяжелой абордажной саблей. Блад решил оставить выяснение всех интересующих его вопросов для более спокойного момента. Обе стороны несли потери; несколько человек неподвижно лежали на берегу, и кровь пятнала белый песок. Эстебан пытался взять ситуацию под контроль, но боевого опыта ему явно недоставало. Блад оглянулся: шлюпка с Арабеллой была уже на полпути к «Фениксу», а к берегу спешили две другие шлюпки.
– Отходим! – скомандовал Блад, нанося своей шпагой удар наотмашь какому-то ретивому испанцу, сунувшемуся к нему. – Они сейчас опомнятся!
Корсары пятились к морю, стычки с испанцами одна за другой прекращались. Шлюпки с «Феникса» были уже совсем рядом. Однако одному из офицеров дона Мигеля удалось сплотить нестройные ряды своих подчиненных. Раздались выстрелы, и вокруг засвистели пули. Кое-где на поверхности воды показались бурые пятна.
– Акул нам тут только не хватало, – пробормотал Хейтон.
– И ты, значит, здесь, Дик? – уже без удивления осведомился Питер.
– И я, капитан…
– У Джереми Питта длинный язык.
– Буду считать, это было выражением благодарности за помощь, – обижено заметил Хейтон.
Забираясь в подошедшую шлюпку, Блад оглянулся: кажется, дон Мигель все еще был жив, над ним склонился человек в темной одежде, непохожий на моряка. Врач? Но задумываться или сожалеть по этому поводу у Блада не было времени. На все воля Божья. А им еще предстояло как-то выбираться отсюда.
Грот-мачту одного из галеонов лизали языки пламени, в клубах дыма на его палубе метались смутные тени: команда отчаянно пыталась потушить пожар. Носовые пушки второго галеона выстрелили, ядра подняли фонтаны воды, значительно недолетев до шлюпок. Дон Эстебан не собирался отпускать своих смертельных врагов, на его корабле ставили паруса, намереваясь выйти на перехват «Феникса».
— Кабы не этот кот, я бы, может, вообще на тебе не женился! – кричал Петя, прижимая к себе черного перса с белой манишкой на груди.
Петя не осознавал, что почти дословно повторяет фразу из известного советского мультфильма.
— Вот ты как заговорил! – Зинаида прищурилась, уткнула руки в боки и шагнула вперед.
Петя на всякий случай попятился. Не то чтобы он боялся, но лучше перебдеть.
Супруга не перешла в нападение; вместо этого, набрав побольше воздуха в лёгкие, заголосила:
— Лучшие годы!.. Да если бы не ты!.. Вся жизнь коту под хвост!
Этого кот вынести уже не смог: утробно взвыв в унисон с Зинкой, он спрыгнул с рук Пети, изрядно оцарапав их при этом, и ретировался.
Хотя ничего нового Зина не сказала, а лишь повторяла древнюю мантру, выдуманную женщинами на заре времен, слова, вылетавшие как из пулемета, ранили не хуже пуль.
И Петя побежал. Пригнувшись, он пересек открытое пространство кухни. Затем ужом проскользнул пересеченную местность – коридор. Нырнув через порог спальни, он почувствовал себя в глубоком тылу, так как отступать всё равно было уже некуда. Оставалось убедить себя в некоторой, пусть даже временной защищенности и обреченно плюхнуться на брачное ложе, чтобы с наслаждением мазохиста зализывать моральные и физические раны.
Мазохистом Петя не был, но судьба штука коварная. Женившись на милой девушке Зине, он и подумать не мог, в какие цепкие руки попал. Супруга взялась за него основательно. В расход пошли виниловые диски и собственноручно собранная светомузыка, когда-то модные брюки-клёш и плакаты со звездами. Зинаида соскребла даже переводные картинки с дамочками, которые в юные годы Петя с любовью клеил на двери комнаты, кафель туалета и даже на верхнюю деку гитары. Из Пети за прожитые годы вытрясли всю душу. А самое жуткое – Зина не уважала его хобби. Хотя, казалось бы, как можно? Вертись перед мужем да показывай потом фото подружкам.
Взгляд его скользнул по стенам. Будучи в душе художником, он старался запечатлеть лучшие моменты. Вот фото Зинки сразу после свадьбы – еще молодая, веселая. Огонек в глазах задорный, не то что теперь. И волосы в косу сплетены, а сейчас что? Химка!
А здесь они на море. Фото кривое, фотоаппарат, поставленный на таймер, упал в самый ответственный момент. Но до чего же весело было, счастья сколько! Поэтому и красуется на стене этот шедевр с заваленным горизонтом. А рядом – новогоднее с Мартиком, кот лучше всех вышел.
Петя пытался участвовать в конкурсах, отправляя свои работы на суд профессионального жюри, но тщетно. Фортуну он лицезрел только со спины. А всякая творческая личность знает, что топить горе необходимо в вине. Петя не стал исключением.
Топил, чего уж, и делал это регулярно, а с недавних пор и вовсе ушел в запой.
Зинаида, в отличие от жен моряков, не стала ждать, когда муж просохнет, и объявила ему развод.
И Петя, который давно уже устал быть мазохистом поневоле, был даже рад такому исходу, но кот, любимый кот, который прожил с ними девятнадцать лет своей кошачьей жизни, неожиданно стал камнем преткновения.
Петя провел рукой по лицу, смахивая невидимую пелену лет:
— Фигу, пусть хоть что забирает, а кота не отдам. Надо бежать, — решил он для себя и, встав на четвереньки, заглянул под кровать:
— Мартик, кис-кис, Мартик, вылезай, мы уходим, — позвал фотограф, скребя по полу пальцами, имитируя кошачье царапанье.
— И куда это ты с моим котом намылился? – Зина подошла тихо; Петя, не успев встать, затравленно взирал на нее снизу-вверх. Наверняка такой взгляд бывает у приговоренного ровно за мгновение до того, как голова окажется на плахе.
Жена, теперь уже практически бывшая, разглядывала его, словно червя. На ее лице отразилось все презрение, которое она испытывала к несчастному фотохудожнику, не нажившему ни денег, ни славы. Зато на руках, мегера, держала Мартика. Кот вытянул лапки в белых чулочках и утробно мурлыкал, резонируя с мирозданием.
Петя, кряхтя, поднялся. В пояснице предательски щелкнуло, и он, охнув, плюхнулся на постель:
— Это мой кот! А всякую шелупонь себе бери! – Он исполненным щедрости жестом обвел интерьер спальни, имея в виду всю квартиру целиком.
— Без тебя разберусь! – фыркнула Зинка и, обойдя кровать, села с другой стороны. – Не бойся, мой хороший, не бойся, мой пушистый, мамочка тебя не отдаст этому безработному неудачнику.
Запрещенный удар попал по живому. Еще месяц назад Пётр числился штатным фотографом в местной газете. Годами числился – и вдруг перестал. Турнули. Даже без двухнедельной отработки.
Может, именно это стало последней каплей в и без того тонущих отношениях, а может, нет, но Зинка указала ему на дверь. Дескать, ничего ее не связывает с безработным алкашом. Ни детей не нажили, ни счастья.
Боль, досада и обида на жену, за удар в спину в тяжелую минуту – всё это захлестнуло Петю жгучей волной. Глаза заволокло алым, и с криком: «Ах ты, предательница!» он, доселе не возражавший ни в чем, кинулся на нее с кулаками.
Кот, испуганно заорав, взвился ввысь. Зинка, взвизгнув, повалилась на мохнатое бежевое покрывало. Петя завис над ней, готовясь переступить черту человечности.
Мерзкий звук, похожий на блеянье будильника, заполнил комнату. Что-то хлопнуло, запахло серой и гарью.
Успев подумать о возможном пожаре, фотограф, алкоголик, неудачник и без одной секунды рукоприкладчик завис в воздухе.
Петя видел прямо под собой раззявленный в крике Зинкин рот, очерченный алой помадой, ее сморщенное, как у младенца, лицо. Видел свой кулак с прожилками вен, занесенный для удара. Даже самого себя мог разглядеть в большом настенном зеркале. Вот он, Петя, тридцати девяти лет отроду. Оскалился, глаза навыкате, застыл, будто на фотоснимке.
— Да, картина не из приятных, могу вас понять, — прозвучал сбоку незнакомый голос с хрипотцой. – Но, поверьте, самые значимые моменты нашей жизни обычно так и выглядят.
Петя почуял, как по хребту промчался эскадрон мурашек. Он попытался оглянуться, но реальность держала прочно.
Заметив его потуги к движению, невидимка уточнил:
— Вы как, успокоились? Готовы к переговорам? Если да, моргните один раз.
Петя что есть силы моргнул и тут же почуял, как незримая сила поднимает его и осторожно усаживает аккурат посередине кровати.
— Так-то лучше. – Невысокий человечек довольно улыбнулся и пригладил пушистые темные волосы на макушке.
— Вы кто? Вы как?.. – забормотал Петя, ощупывая кровать в надежде найти оружие против супостата.
Словно прочтя его мысли, человечек поклонился:
— Разрешите представиться – Решайчик Проблемников, дух второго ранга, отделение конфликтов. – Он протянул Пете золотистый прямоугольник, на котором то появлялись, то пропадали буквы.
— Понимаю вашу реакцию, посторонний в доме. Происходят чудеса. Но только вы поверьте – я свой! Ну приглядитесь! – Незнакомец поднял руки и повернулся на сто восемьдесят градусов.
Петя недоверчиво разглядывал визитера. Нос кнопочкой, глаза зеленые, под фраком белая жилетка обтягивает выдающийся живот. Брюки до колен, туфли с пряжками, а на ногах белые чулки. Кого-то этот дух определенно напоминал, но вот кого? Главное, что на вора не похож. Хотя кто их знает, как они выглядят?
– Не узнаёте – и ладно. Как же это, Петя, вы докатились до рукоприкладства?
Петя смутился:
— Я не стукнул.
— Но мог!
— Но не стукнул! – уперся Петя.
— Потому что я остановил время.
— А вот где же, Решайчик, как тебя там по батюшке, ты раньше был, а?! Вот когда у меня жизнь разваливалась? Когда Зинка мои пластинки выкинула или когда я себе первый пузырь купил? Вот где?! Задним умом-то мы все умные! – Петя насупился, а вновь прибывший засуетился возле Зинки.
— Так-с, теперь пробуждаем супругу.
— Зачем это? – буркнул Петя.
— Любая проблема для решения требует согласия двух сторон, посему без жены никак. – Дух развел руками и подмигнул Пете: – На вашем месте я закрыл бы уши. – И он сам последовал своему совету.
Пока Петя пытался понять, зачем, Зинка ожила, и ее вопль, прерванный чудесным образом, разлетелся на все девять этажей, зазвенел хрустальными рюмками в шкафу. Задребезжало, рискуя треснуть, оконное стекло, но, к счастью, жена выдохлась. Пока она вновь не начала кричать, Решайчик сунул ей в руки еще одну визитку и начал раскланиваться.
— Дух второго ранга, прибыл для решения конфликта, — бормотал он, шаркая старомодными туфлями по ковровому покрытию. – Вы усаживайтесь поудобнее, и давайте поторопимся. Время знаете ли… – Достав из жилетного кармашка часы на цепочке и щелкнув крышкой, поцокал языком и посетовал: – Отклоняемся от графика!
— А мы вас не звали! Да же, Зин?
— М-ммм… – невнятно отозвалась Зинка.
Решайчик удивленно приподнял бровь и кивнул:
— Тем не менее, сигнальчик поступил от члена вашей семьи. А мы такое, простите, игнорировать не в силах. Так что сразу к делу. Чей кот?
— Мой! – в один голос выпалили Петя и Зинка.
— Я так и думал, — кивнул Дух. – На мебель, дачу, машину претензий нет?
— Да пусть подавится! – рыкнул Петя, на всякий случай отодвигаясь от жены.
— Кота все равно не отдам, – предупредила Зинаида и показала внушительный кулак, побольше Петиного. Незадачливый драчун робко втянул голову в плечи и замер.
— Кот, кот… А чего вам этот кот, Зиночка, что в нем?
Зинаида закусила губу.
— Кот – наше первое общее приобретение, – устало произнесла она.
— Ах, вот оно что, — Решайчик нахмурился. – Ну что же, есть выход. Представим, что кота не было!
— Как это? – Пётр ошарашенно моргнул.
— А вот так, — хихикнул Дух и звонко хлопнул в ладоши.
Петя снова моргнул, а когда открыл глаза, комната изменилась.
Бежевое покрывало стало зеленым в клетку. Кое-где виднелись дыры, сквозь которые украдкой проглядывали серые простыни.
На стенах прибавилось фотографий. С них на Петю взирала худощавая блондинка. Она на море, у елки, возле пирамид. Самого Пети, как и Мартика, нигде не наблюдалось.
— Это как же? – опешил фотограф. На всякий случай ощупав себя руками и удостоверившись, что вот он, настоящий, Петя слез с кровати. Мягкий ковролин исчез, и левую пятку укололо холодом. Петя задрал ногу и уныло глянул на солидную дырку в носке.
— Да уж… – вздохнул он.
В этот момент по грязному линолеуму, застилавшему пол, послышался странный стук, и в комнату влетела псина. Крупная, рыжая. Одно ухо стояло торчком, а другое заваливалось, прикрывая глаз.
— Фу, фу! – замахал руками Петя, не любивший собак. — Пшел отсюда!
Пес же дружески порыкивал и прыгал рядом, норовя ухватить за ногу.
— Эй, кто-нибудь! – робко пискнул Петя.
В комнату заглянула блондинка с настенных фотографий. Правым плечом она прижимала к уху трубку мобильного, а в пальцах мелькала пилочка для ногтей.
— Ленусик, пять сек, — обратилась она к трубке и, скривившись, взглянула на Петю. — Ну чего орешь? Буся играет.
— Лапочка, — не растерялся Петя, — отзови ты Бусю.
Блондинка закатила глаза, но просьбу выполнила. Когда они скрылись в коридоре, Петя еще раз встал с кровати и пошел исследовать квартиру. Нынче здесь все изменилось. Исчезли комнатные растения, столь любимые Зинкой. Из угла пропали телескопические рыболовные удочки, гордость Пети. Зато появился велотренажер, а также множество коробок с невнятными надписями: ТК-2, О-1 и тэ дэ.
Петя робко заглянул в одну из них, чувствуя себя вором в своем же доме. Картон скрывал баночки и пузырьки с косметикой, отчего в квартире висел странный запах, словно в отделе бытовой химии.
— Ничего не тронь! – прикрикнула на него блондинка, выглядывая с кухни.
— Я так, одним глазком.
Женщина исчезла, и Петя проследовал на кухню. Какой бы ни стала его жизнь, можно и к ней приспособиться, почему нет?
— Ласточка моя, — он осторожно тронул блондинку за плечо и сам испугался своей дерзости. С тех пор как они с Зиной поженились, он ни на одну женщину не взглянул, не то что не коснулся. Облизнув пересохшие губы, Петя попробовал еще раз: – Ласточка, а что у нас на ужин?
— Я к тебе в домработницы не нанималась! – Дамочка дернула плечиком. – У меня диета, а тебе надо – сам сготовь. И еще: я завтра улетаю в Париж, и чтоб к моему возвращению тут все сверкало. Ферштейн? И Бусю не забывай выгуливать.
Пилочка вжикнула у самого носа Петю.
— Угу, — буркнул он. — Но у меня же работа…
— Ой, не смеши! Твои шабашки работой не считаются. Семью содержу я, и если ты, — она уперла алый ноготок в грудь Пете, — не будешь приносить пользу, вышвырну вон. Понял?
— Понял, — буркнул содержанец и, шумно сопя, вышел из кухни. Вернулся в спальню, забрался на кровать и заорал:
— Решайчик, а ну вороти все, как было! Немедленно!
Засквозило. Петя икнул и очутился дома. Он с нежностью погладил пушистое покрывало и робко взглянул на материализовавшуюся Зину.
— Зачем я опять тут? – удивилась жена.
— Вашему мужу не понравились условия новой жизни, — принялся объяснять Решайчик.
— Ах, мужу! Эгоист! – вскипела Зина. – Я, может, только душевного человека встретила! Цветовода, кошатника, почти в разводе!
— Зина, это было ужасно! – прошептал Петя и так взглянул на супругу, что та на секунду смолкла, а затем все же ответила:
— Ладно, гад, отольются тебе мои слезки…
— Между тем, вариант, где вы не встретили кота, вам не подошел, — грустно вздохнул Дух. – Ну, давайте попробуем что-то другое. Кот был, но кончился.
— Как это? – охнула Зина.
— Умер, — веско уронил Решайчик.
Хлоп!
В воздухе витал аромат орхидей. Знакомое покрывало пропало. Черные шелковые простыни, в беспорядке разбросанные по кровати, как бы намекали на лихую ночь. Петя коснулся пустой подушки – еще тёплая. Он сладко потянулся, оглядываясь. Все снимки, кроме одного, исчезли. Зато оставшийся занимал большую часть стены напротив кровати: Мартик лениво раскинулся на залитом солнцем полу. Каждая шерстинка сияла. В узких зрачках дремала вечность.
По щеке Пети скатилась скупая слеза, он вспомнил, что фото сделано незадолго до кончины кота.
Под фото красовались дипломы и статуэтки. Петя встал с постели и подошёл ближе. «Кадр года», «За лучший снимок тысячелетия», «Первое место. Фотограф мира». Золотые строки лились с бумаги как бальзам на израненное сердце безработного Пети.
— Вот оно что… Признали… Признали!!! Спасибо, Мартик! — шепнул он, поглаживая раму.
В дверь позвонили. Петя растерялся, но, быстро взяв себя в руки, отправился открывать, по пути заметив, что в душевой льется вода, а бывшая гостиная оборудована под фотостудию. Да и сам Петя изменился. Из дизайнерского зеркала в коридоре на него смотрел молодой, ухоженный мужчина. Стильная стрижка, сережка в ухе, шелковый халат – такого у него отродясь не водилось.
Довольный Петя поправил пояс, украшенный кисточками, распахнул дверь и обмер. На пороге крутились две рыжеволосые мулатки-близняшки.
— Петручо! — взвизгнула одна из них и расцеловала ошалевшего хозяина. — Ты дома! Это чудо! Нам срочно нужно обновить портфолио. Ты нас снимешь?
— Сниму, – выдохнул счастливый Петручо, обнимая красоток за тонкие талии.
— Вот она, жизнь! — билась мысль. — Наконец-то!
— Осторожно, дорогой, — жарко шепнула в ухо одна из близняшек, — Милош огорчится, если увидит нас втроем.
Не успел Петя спросить, кто этот Милош, как дверь ванной раскрылась, выпуская клубы пара и замотанного в полотенце грузного мужчину. Увидев троицу, он капризно выпятил нижнюю губу:
— Петручо, ты опять за старое? Я же просил! Я так не могу, ты же знаешь!
— Я… я… — Петя почуял, как волосы в модной прическе шевелятся, и вдруг очутился на своей кровати, заправленной пушистым пледом.
Он откинулся на подушку, пахнущую Зинкиным кремом, и вытер капельки пота со лба.
— Что, в кошмар попал? – Зинаида сидела рядом, нахохлившись, словно курица.
— Чой-то? — Петя постарался, чтобы голос звучал твердо, не выдавая пережитый шок. — Не я сюда вернулся!
— Ах ты ж!.. – возмутилась жена. – Думаешь, легко за бездомными животными ухаживать? Смотреть, как они там… тащить их в квартиру и сознавать, что всех не спасешь!
— Уважаемые! – прервал Зину Решайчик. — Понимаю ваши эмоции, но время на исходе, а проблема не решена! Чей кот?
— Мой! – как заговоренные, повторили супруги.
— Как сложно! – всплеснул руками Дух. — Ну что ж, последний вариант. Допустим, вы кота развели.
— На бабки? – не понял Петя.
— Ах, нет же, вы его распотомили!
— Что? — Теперь уже и Зина недоуменно таращилась на Духа.
— Ну, детки у него пошли, котятки!
— Так он же у нас… того… — состроил гримасу Петя и сконфуженно махнул рукой чуть ниже пояса.
— Это как раз не проблема, – мурлыкнул Решайчик. – Правда, придется значительно отмотать время.
Хлоп!
Петя зажмурился и на всякий случай пощупал покрывало. Родное, пушистое. Но что-то изменилось… спина не болела! Он приоткрыл глаз: Зина, помолодевшая, как на фото, сидела рядом, замерев.
— А ты тут зачем? – зашептал он, любуясь женой.
— А я знаю? — так же тихо ответила она, поправив выбившуюся из косы прядь волос. Затем слезла с кровати и шмыгнула гостиную. — Петя, Петя, иди сюда! Боже ж ты мой! Вода кончилась, корма нет!
Петя кинулся к жене и улыбнулся от увиденного. На диване лежал Мартик. Рядом с ним устроилась короткошерстная трехцветка. Кошка задумчиво вылизывала котенка, в то время как еще трое носились по полу, гоняя звонкую погремушку.
— Зин, а погремушка чья? – удивленно спросил Петя, забирая у котят игрушку и крутя ее в пальцах.
Ответом стал детский плач из соседней комнаты.
Супруги переглянулись и, не сговариваясь, рванули на крик.
В детской кроватке рыдал малыш. В пестрых ползунках, курносый, как Зинка, и лопоухий, как Петя. Мальчуган, видимо, выронил игрушку и теперь страдал. Увидев желтый шар в руках у Пети, он потянул ручонки и залепетал.
— Зин, это чей? – заикаясь, спросил Петя.
— Не видишь – наш! Да не стой ты, дай сюда погремушку! – И уже совсем другим голосом обращаясь к малышу: — Иди к мамочке, вот твоя игрушка, вот она, лапонька. А папка стоит, смотрит… У-у, какой глупый.
— Я не глупый, — возмутился Петя, разглядывая висящие на стенах фотографии с выписки из роддома. Зинка – такая улыбчивая, счастливая с ребенком. А вот они втроем, и Мартик с кошкой, Новый год.
— «Ванечке месяц», – прочел вслух Петя подпись под фото.
— Ванечка! — умилилась Зина. — Я так и мечтала сынка назвать! Ах ты, мое счастье!
— Зин, но мы его не помним! Зин, может, попросим Решайчика…
Жена бросила на Петю такой уничтожающий взгляд, что тот попятился.
— Я пойду, котятам водички налью.
— И в магазин сбегай, питание прикупи, — бросила ему вслед жена.
Задумчиво двигаясь к двери, Петя глянул в сторону гостиной и замер. Мартик лежал на полу, купаясь в солнечных лучах. Каждая шерстинка так и сияла! Рука сама потянулась к фотоаппарату.
— Только не двигайся, — взмолился Петя. – Мы еще станем с тобой знаменитыми! — пообещал он и, наведя объектив, нажал на спуск.
Группа автора: https://vk.com/bardellstih
О драке в клубе «Дама треф» полковнику Рейсу сообщили еще вечером, утром же телеграфом на Аллена пришел подробный донос от внештатного сотрудника МИ5 Эрика Блэра. Полковник не любил стукачей и, читая сей опус, прикусывал губы, чтобы не расхохотаться.
По мнению Блэра, Аллен был не тем, за кого себя выдает: имел богатое уголовное прошлое, выражал сочувствие преступникам, глумился над демократическими ценностями, критиковал английскую систему исполнения наказаний, ратовал за право на труд и поддерживал другие идеи коммуниста Бернала. Кроме того, Аллен встречается с дочерью коммуниста, видного организатора беспорядков на Кейбл-стрит, о защите прав которого он просил коммуниста Бернала.
Но главное, пользуясь доступом к секретной информации и зная о том, что Блэр внештатный сотрудник МИ5, Аллен угрожал ему разоблачением (при всех назвал дятлом).
Полковника заинтересовало только уголовное прошлое Аллена – новый штрих к его характеру, и штрих, никак не вязавшийся с представлением Рейса о немецком резиденте вообще и Аллене в частности. В Германии не жаловали уголовников, имей Аллен хоть один привод в полицию, и он бы сейчас сидел в концлагере, а не катался на моноциклете по Лондону. А два привода – и тебя признают рецидивистом с последующей принудительной стерилизацией, дабы не мутил арийскую кровь великой Германии.
Именно этот пункт Блэр тщательно обосновал, и не доверять бывшему полицейскому у полковника не было повода. Большинство уголовников – самоучки, непрофессионалы, в отличие от военных, спортсменов или полицейских, но самообучение их проходит в условиях жесточайшего естественного отбора и в первую очередь ориентировано на оборону, чаще всего – на защиту нападением. Аллен – спец именно в уличной драке, скоротечной и жестокой, исключающей благородство, где верх берет не столько техника, сколько психологическое превосходство. Такие драки можно наблюдать и в тюрьмах, где преступники с их помощью выстраивают иерархию волчьей стаи. Чтобы скрутить такого заключенного, как Аллен, требуется не менее четырех охранников в соответствующей экипировке. И дело вовсе не в том, что он силен, быстр или владеет хитрыми приемами, – а лишь только в его психологической готовности устоять, несмотря на потери. И полицейские, и охрана считаются с собственными потерями и не готовы платить за победу такую же цену, как и правонарушитель.
Любимым героем полковника с детства был Джон Сильвер…
Если детство Аллена прошло в Германии, а не в Калькутте, у него была возможность научиться уличным дракам – после Великой войны множество немецких детей-сирот оказались на улицах, быстро превращаясь в малолетних преступников; многие из них потом вступали в НСДАП. Но стипендию в колледже Дэвтона малолетний преступник никогда бы не получил.
Личность Артура Смита, вившегося вокруг Блэра и «Анимал Фарм», заинтересовала полковника не меньше уголовного прошлого Аллена. Может быть, снова сработала его подозрительность, но он нарочно выяснил, что по-русски слово «Кузнечик» обозначает не только насекомое, его можно перевести и как «маленький кузнец». Да, Смит – самая распространенная в Англии фамилия, но все же… Артур Смит единственный не принимал участия в обсуждении русского педагога и Советской России, что наталкивало на определенные подозрения… Аллен, например, без зазрения совести якшался с докерами-коммунистами и знать не хотел ребят из БСФ. И книгу русского педагога, в отличие от Смита, прочел, а также вызывающе демонстративно читал еврея Зигмунда Фрейда.
Директор Бейнс сказал, что тут полковник перемудрил, потому что Аллен читал не только еврея Фрейда, но и немца Ницше на языке оригинала.