12–13 марта 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Волчок рассмотрел трёх горбунов, двух стариков, столь дряхлых и немощных, что руки их, опиравшиеся на посошки, дрожали; кто-то держал в руках костыль, кто-то кашлял, кто-то постанывал. Убогие? Нет, среди них были и здоровые с виду мужчины.
Раньше Волчок убогих не боялся, но сейчас именно от них исходила угроза, явственная, осязаемая… Может, оттого, что не было видно их лиц?
– Не надо нас запугивать! Нам нечего бояться! – шамкал трясущийся от слабости старик.
– Вы не знаете, с какой силой имеете дело! – визгливо кричал тощий низкорослый паренёк.
– Погодите! Нас никто не запугивает! – пытался вставить широкоплечий горбун.
– Мы не поступимся ничем! Никаких уступок не будет! – хрипло каркал чахоточный старик между приступами кашля.
– Нам и не придётся ничем поступаться! – гремел ему в ответ здоровенный малый. – Это немыслимо: предлагать нам пособничать Храму!
Оба гвардейца молча и равнодушно слушали поднятый гвалт. Целый час Волчок держал за руку Спаску, стоя неподвижно и из-за деревьев наблюдая за странной встречей, и почти ничего не понимал. Он был уверен, что кроме колдунов у Храма нет открытых врагов.
Когда шум стих, начался спокойный разговор между широкоплечим горбуном (по всей видимости, главарём этой зловещей шайки) и капитаном гвардии.
– Мы знаем, что вами управляют злые духи чужого мира, – сказал горбун. – А они в последнее время слишком часто выступают на стороне колдунов.
– Злые духи не управляют Храмом, – спокойно парировал гвардеец. – И Стоящий Свыше сам недоволен их вмешательством в дела Храма. Именно поэтому я здесь.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что Стоящий Свыше может ослушаться тех, кому учит поклоняться всех остальных? – захихикал чахоточный старик.
– Я не буду обсуждать здесь Стоящего Свыше. Но могу заверить вас, что Храм не предложит вам ничего, что противоречит вашему вероучению.
– Вероучение у храмовников, – поморщился горбун. – Наше служение основано на знании и подразумевает поддержку реальной, а не выдуманной силы.
И его слова, и манера держаться выдавали человека образованного, и Волчок удивился: что он делает среди отребья? Впрочем, кто сказал, что это отребье? Нельзя же судить по их одежде, у всех одинаковой: совсем не видно, что скрывают их широченные серо-зелёные плащи…
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся гвардеец, – ничего, что не согласуется с вашим служением. Не подумайте, что я угрожаю, но согласитесь: Храм мог бы начать преследования болотников, однако не начал. Потому что у нас общий враг – колдуны.
Болотники – вот как их называют. Почему? И что это за реальная сила, которой они служат?
– Это мы уже поняли. И поняли, что в случае нашего несогласия Храму ничто не помешает начать преследования, – желчно произнес горбун и окинул взглядом поляну, словно проверяя: действительно ли все это поняли? – Так мы слушаем, что же от нас нужно Храму?
Гвардеец тоже поглядел по сторонам и заговорил тише, так что Волчок еле-еле расслышал его слова:
– Вы приносите в жертву болоту людей. И особенно оно любит детей, если я ничего не путаю.
– Оно любит колдунов и особенно детей колдунов, – не понижая голоса, ответил горбун. – Потому что колдуны – это угроза…
– Детей колдунов очень мало в округе, а болотников в Хстове и окрестностях достаточно, – оборвал его гвардеец. – Если в ближайшие два-три месяца вы принесёте в жертву болоту больше детей, чем обычно, могу пообещать, что никто из болотников не будет в этом изобличён.
– Насколько больше?
– Ровно настолько, чтобы среди горожан поползли слухи о том, что колдуны воруют у них детей.
– Эти слухи ходят и без нас, – хмыкнул горбун.
– Чтобы эти слухи дошли до Государя, и Государь был вынужден ответить преследованием, а не спасением колдунов.
– И это всё?
– Не совсем. Это главное. Ещё нам бы хотелось лояльности болотников к Храму и его гвардии, но здесь речь идет скорей о мелких поручениях… Гвардии иногда нужны надёжные проводники или шпионы.
– Шпионить на гвардейцев я не стану! – выкрикнул тощий паренёк.
– Услуги в пользу гвардии всегда щедро оплачиваются. А вы, юноша, если не ошибаюсь, страдаете бледной немочью, лучшее лекарство от которой – хорошая еда. Впрочем, шпионить вас никто не заставляет.
– Мне не нужна хорошая еда! – пискнул паренёк, но его уже никто не слушал, потому что заговорил горбун:
– Если это всё, что вы желали нам сообщить, то мы приняли это к сведению и передадим в другие общины.
– И когда я получу ответ?
– Никогда. Каждый сам для себя решит, помогать вам или не помогать. Каждый услышит свое веление и сделает так, как ему велит Блато. Мы служим не гвардии Храма и давать вам отчет не станем.
– Что ж… – усмехнулся гвардеец. – Храм останется верен своим обещаниям. До тех пор, пока не убедится в бесполезности болотников.
– Мы не боимся Храма. А теперь покиньте нас. До утра не так много времени.
Оба гвардейца поднялись с довольными усмешками, а Волчок потянул Спаску назад, подальше от костра. Но гвардейцы направились не на тракт, а совсем в другую сторону – наверное, к деревне у края леса. Волчок думал, что без них болотники продолжат обсуждать предложение Храма, но ошибся: они лишь пели (верней, завывали) нестройным хором, хлопая себя ладонями по коленям всё чаще и чаще, и это почему-то напомнило Волчку Лысую горку и песню «Татка, принеси мне солнца».
– Пойдём, – шепнула Спаска в самое ухо. Никто не услышал, как они уходили, но заговорить она решилась только на опушке леса, на краю болота.
– Волче-сын-Славич, вы обязательно должны написать об этом отцу. Вы напишете?
– Напишу.
– Понимаете, отец никогда мне не верил. Я ему говорила много раз, он всегда расспрашивал меня, но, я думаю, это чтобы меня не обидеть. А сам ничего не делал. Но если вы напишете, он тогда поверит. Я нарочно хотела сюда пойти, я знала, что тут что-то будет. Но я не знала, что их так много…
– Почему мы ушли? – спросил Волчок. – Могли бы узнать что-нибудь ещё.
– Нет. Они… слушают болото. Это похоже на то, как колдуны выходят в межмирье. А я и так его слышу, оно… ненасытное. Оно радуется, потирает руки.
– Кто?
– Болото. Оно говорит с ними. Оно любит, когда люди умирают. Я всегда слышу болото, оно зовет всех, но не все ему отвечают.
Волчок держал в руках волшебный сундучок, в котором колокольчики вызванивали тихую и медленную мелодию, и завороженно глядел на Спаску – она танцевала добрым духам. В простой колдовской рубахе, как когда-то на Лысой горке. Но тогда танец её был злым и дерзким, а теперь – мягким и прекрасным.
И… тогда ей было всего восемь лет, а теперь не дитя – девушка танцевала в десяти шагах от Волчка, и короткая узкая рубаха без рукавов не прятала её удивительной красоты. Он мог бы смотреть на это целую вечность.
Они ушли довольно далеко от полоски леса между полями и болотами – наверное, на целую лигу, – но открытое пространство вокруг настораживало, и даже три густые ёлочки на краю бочажка, которые Волчок выбрал как прикрытие, нисколько не успокаивали и ни от кого не прикрывали.
Спаска, напротив, совсем не боялась открытого пространства, и ёлочки ей не понравились. Музыка из волшебного сундучка и танец Спаски заставили Волчка забыть обо всем… Колокольчики продолжали наигрывать чудесную мелодию, когда Спаска опустилась на колени и на несколько секунд замерла, прощаясь с межмирьем.
А потом встала на ноги, вздохнула, оглянулась на Волчка и сделала ему знак отойти. Он отошёл с неохотой (боялся, что не сможет быстро оказаться рядом с ней в случае чего), закрыл крышку сундучка, и колокольчики смолкли.
И ему в который уже раз примерещились чьи-то шаги по мокрой тропе, но Спаска повернулась вокруг себя, и в тот же миг её окутал ветер: вихрь сорвался с её тела и юзом полетел по болоту. На Лысой горке она посылала ветер в небо, а тут рассыпа́ла по сторонам маленькие вихри, и они уносились за горизонт, срывая высокие кочки, пригибая кусты и выворачивая из земли чахлые деревца.
Волчка касались лишь легкие порывы ветра, а ёлочки по левую руку только гнулись и недовольно шуршали ветвями. Если бы не этот шорох, Волчок бы сразу заметил движение возле них!
Спаска была права – открытое пространство лучше, чем ненадежное прикрытие. Ведь ещё неизвестно, кого оно прикроет… Он оглянулся и увидел лишь мелькнувшую тень, которая тут же слилась с тёмными силуэтами шевелившихся ёлочек. И это насторожило его, но не более.
Он взялся за нож, а не за саблю, и шагнул к бочажку, только чтобы убедиться: там никого нет. Он не ждал удара из темноты, но за миг до него ветер пригнул темные макушки ёлок и на фоне неба проявился островерхий куколь, на этот раз не скрывавший бледное, словно у покойника, лицо. И огромные глубокие глаза.
Волчок не увидел ножа, он почувствовал его и успел отпрыгнуть в сторону, но оступился: мох под ногой разъехался, обнажая скользкую грязь, и Волчок повалился набок, в мягкую кочку, из которой было не так-то просто выбраться.
И пока он вставал на ноги, видел, как человек в куколе отскочил от него на два шага (теперь его стало видно на фоне неба) и взял нож за кончик лезвия. Некогда было раздумывать: Волчок оказался возле болотника за миг до того, как тот метнул нож в Спаску.
И молча ударил его ножом, хотел в сердце, но попал в живот, промахнувшись из-за широченного плаща. Лезвие легко (слишком легко) прошло сквозь плоть, тёплая кровь хлынула на руку, болотник охнул и начал оседать, соскальзывая с ножа. Волчок дернул нож к себе и медленно отступил назад.
С лезвия на мох капала кровь, блестящая даже в темноте безлунной ночи, а болотник с воем корчился у ног, притянув к животу колени. Куколь сполз ему на затылок, и Волчок увидел худенького мальчика лет семнадцати – наверное, того, что страдал бледной немочью.
Тошнота едким комом встала в горле, болото под ногами качнулось, зашаталось, задвигалось… Волчок сделал ещё один шаг назад и выронил нож. За спиной все так же свистел ветер, разбегались по болоту вихри, посланные Спаской, – она не видела, что произошло. И шли минуты, а болотник не умирал, только к вою его добавились крики и слезы.
Он хотел убить Спаску. Он собирался воровать детей и приносить их в жертву болоту. Он заслужил смерть и мучения перед смертью. Волчок, борясь с тошнотой, потянулся за упавшим ножом, тронул липкое от крови лезвие окровавленной рукой: болото качнулось снова, словно стараясь ударить по лицу. Он и сам не понял, как оказался сидящим на коленях.
– Он ранил вас, Волче-сын-Славич? – раздался голос оттуда-то сверху.
– Нет, – ответил Волчок. И стыдно было «на самом деле храброму человеку» распускать сопли и едва не падать в обморок при виде крови, но Волчок никогда ещё никого не убивал. Только видел, с какой легкостью это делают другие. Он взялся за нож – покрепче, чтобы рука не соскользнула – и поднялся.
– Хотите, это сделаю я? – вдруг спросила Спаска.
– Нет. – Волчок поморщился, ужаснувшись, с какой простотой она это сказала, и подошёл к извивавшемуся на земле мальчишке, опустился на колени, откидывая полу его широкого плаща. И Спаска тоже остановилась над болотником, пристально рассматривая его лицо.
– Нет! – визгливо вскрикнул тот сквозь слезы. – Нет, я не хочу умирать! Я не могу умереть! Блато отомстит за меня, ты и не представляешь, как страшно оно отомстит!
– Он лжёт, – сказала Спаска. – Болото не станет мстить. Ему всё равно, чьё тело ляжет в трясину.
Меньше всего Волчок опасался мести болота. Мальчишка вскинул прижатые к ране руки, защищаясь от ножа, – скрюченные пальцы дрожали, лицо перекосило от ужаса и слез, рыдания встряхивали тело.
– Нет, нет, нет! – визжал он, словно кутёнок, когда Волчок, перехватив его руки, вскинул нож. Он боялся, что в последний миг дрогнет рука. Рука не дрогнула, нож ударил точно в сердце, выплеснув совсем немного крови.
Крик смолк, лицо болотника вдруг разгладилось, огромные глаза удивлённо распахнулись и тут же замерли неподвижно. Волчок выдернул нож, за которым потянулась струйка крови, и хотел вытереть его о плащ убитого, но тошнота сжала желудок, подкатила к горлу: Волчок отвернулся и прикрыл рот рукой.
– Вам плохо, Волче-сын-Славич? – спросила Спаска, опустив руку ему на плечо.
То ли её прикосновение, то ли голос, то ли страх показаться слюнтяем помогли побороть тошноту.
– Отец говорит, что вкус смерти – самый отвратительный и страшный вкус на свете…
– Вкус? – Волчок вытер нож о мокрый мох и спрятал лезвие в ножны.
– Он так говорит. Это правильно, что вы его убили. Вы не переживайте так, не надо.
– Я не переживаю, – ответил он, поднимаясь. – Он хотел убить тебя. Я чуть не опоздал.
Они вернулись в город под утро, спать Волчку оставалось не больше двух часов, но он не смог даже задремать: как только закрывал глаза, сразу видел бледное лицо с мутными открытыми глазами, исчезающее в тёмной воде бочажка. И есть не мог тоже – даже думать о еде не мог.