Приобщился к классике. Травка зеленеет. Солнышко блестит. Посмотрел блог новостей о погоде. Красота. И температура воды в реке. Значит, и река есть. У меня интуиция.
— А что, наилюбезнейшая? — не зафигачить ли нам пикничок на травке да под солнышком?
Пикничок, так пикничок. Что надо — сварил. Остальное порезал и зажарил. Бутылочку с бульончиком прихватил, крем для загара и обожаемую с книжкой.
Прибыли. Расположились. Солнышко блестит. Загорает над книжкой. Охраняю от мух.
— Ах, если б вы знали, какие гадости мне вам хочется говорить!
Заинтересовалась.
— Я — не поэт. Но за точность цитирования не ручаюсь. В общем, что-то типа…
Как мне не стыдно? А не пойти ли мне?..
А я без проблем. Одна ложноножка здесь — другая там. Сходил. Принёс две мороженки.
Всё понял.
— Кто этот тип в кепочке?
— Это ваш друг? А я ваше животное? А вы просто друзья? А я параноик?
Упал два раза. Один раз отжался. Хотел передислоцироваться с речки на балкон, но не смог разглядеть дорогу из-за примочки. Нежнейшая забота обо мне привела к полному растеканию организма в кисель. Пикник стал завершающей деталью картины неземного блаженства.
— Ах, Инфузория Андревна, что вы со мной делаете…
Взял себя в руки:
— А теперь я должен вам что-то сказать серьёзное, кроме шуток. Я вас очень люблю. Очень-преочень.
Имеет смысл бывать в общественных местах.
18 апреля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Раны Волчку перевязывал Зорич – приходил по утрам, когда у него в кабаке не было народу. Утром жар немного спадал, Волчок кое-что соображал и что-то даже помнил, но уже к обеду горячка мутила разум. Несмотря на заботу мамоньки и Зорича, травяные настои и отвары, тепло и хорошую еду, Волчку становилось только хуже.
Раны, правда, заживали быстро и не гноились – спасибо Змаю. В то утро жар снова ненадолго упал, и, едва Зорич ушел, Волчок задремал, ощущая лишь лёгкий озноб и кутаясь в одеяло. Его разбудили шаги на лестнице – не мягкие мамонькины, от которых тяжко скрипели половицы, а грохочущие, звонкие – так звенят сапоги со шпорами.
И от каждого шага голова болела все сильней, словно не по ступенькам они стучали, а по темени.
– Сюда, сюда, господин гвардеец! – услышал Волчок голос мамоньки. – Вторая дверь.
Случись это часом позже, и он не почувствовал бы опасности. А тут, повинуясь наитию, подумал и повернулся на левый бок. Подзажившие раны потянуло муторной болью, узелки швов впились в кожу – Волчок зажмурился, стараясь лечь поудобней, но сделал только хуже. Дверь распахнулась, и в комнату шагнул Огненный Сокол.
Волчок решил было, что это снова бред – в бреду капитан Знатуш являлся в его комнату не раз и не два. За ним семенила испуганная мамонька.
– Где его плащ? – спросил капитан.
– Так вот же, господин гвардеец! – зашептала она. – Вот: и плащ, и сапоги, и пояс, и оружие – всё здесь.
Огненный Сокол повернул плащ к себе и несколько секунд пристально смотрел на золотую булавку, пристегнутую к вороту. Потом вынул из ножен саблю, висевшую рядом на гвозде, и, глянув на лезвие, спрятал её обратно. Сабля звякнула о ножны, и Волчок зажмурился от боли в голове.
Капитан ничего не говорил, протопал к кровати и вдруг сдернул с Волчка одеяло. Стало холодно – словно водой окатили из ведра. И страшно.
– А ну-ка посмотрим, что это за тиф… – сказал Огненный Сокол, обеими руками взялся за ворот рубахи Волчка и резко дернул ими в стороны – ткань лопнула с треском, до самого низа.
– Так сыпняк, вшивая лихорадка… – испуганно прошептала мамонька за его спиной. – Вы не бойтесь, господин гвардеец, у нас вшей тут нет, это он где-то на службе заразился. А я и постельное белье часто меняю, и исподнее у него всегда чистое, и…
Огненный Сокол оглянулся на неё, и мамонька замолчала. Он снова озадаченно осмотрел живот и бок Волчка, покрытые сыпью, и отдернул руки, словно чего-то испугался. А потом вернул одеяло на место, только теплей не стало.
Волчок поёжился и почувствовал, как трясется подбородок. Прижатые к постели раны пульсировали, невыносимо хотелось повернуться на спину.
– Выйдите отсюда, – сказал Огненный Сокол мамоньке, и та попятилась к двери.
– Ты говорить можешь?
Он сел в изножье постели.
– М-могу, – ответил Волчок.
– А соображаешь что-нибудь?
– Н-не знаю.
– На вот, глотни немного. – Капитан Знатуш достал из-за пазухи бутылёк храбрости.
Волчок сморщился – от одного воспоминания о допросе в подвале казарм пересохло во рту.
– Да не буду я тебя травить, – усмехнулся Огненный Сокол. – Глоток выпей – в голове прояснится.
Волчок неловко приподнялся, стараясь, чтобы боль в плече со стороны была незаметна, и хлебнул тошнотворного напитка – его едва не вырвало. Капитан Знатуш ждал недолго: прошёлся по комнате и спросил:
– Ты что-нибудь знаешь о болотниках?
Волчок помолчал, собираясь с силами.
– У нас болотниками называли высокие сапоги. Ну, чтобы по болоту ходить. – Говорить было тяжело, и он боялся, что скоро лихорадка возьмёт свое и сознание начнет путаться.
– Ты не ответил.
– Нет, я не знаю о болотниках. Если это не сапоги, конечно.
– А что ты морщишься? У тебя что-то болит? – Огненный Сокол посмотрел на Волчка пристальней.
– Голова. Говорить больно. И спину тянет всё время. А что я должен знать о болотниках?
– Ничего. Зачем ты выходил из города в ночь на одиннадцатое апреля?
– Я не выходил из города. Давно. С месяц уже. – Волчок постарался, чтобы голос не дрожал.
Всё сильней хотелось повернуться на спину. Ничего не было у Огненного Сокола, кроме подозрений. И все его подозрения строились только на том, что золотая булавка у Волчка точно такая же, как найденная Особым легионом на болоте.
– Тебя видели у Южных ворот.
Лжёт. Огненный Сокол всегда проверяет свои подозрения именно так. Запугивает, делает вид, будто что-то знает. Лжёт.
– Я не знаю, кто мог видеть меня у Южных ворот, но он, скорей всего, обознался. В последний раз я выходил из города через Прогонные ворота. Днём. А у Южных ворот я был в феврале, встречал нарочного из Лиццы.
– А тебя не удивляет, что я пришёл сюда, роюсь в твоих вещах, задаю тебе вопросы?
– Нет. Через меня проходит много тайных сведений. Я всегда на подозрении. Пятый легат предупреждал меня с самого начала.
– Значит, за ворота ты не выходил. А что ты делал?
– Когда? Я… в самом деле плохо соображаю.
– В ночь на одиннадцатое апреля. На следующее утро ты заболел.
– Я вернулся домой и лёг в постель. Я уже вечером чувствовал себя неважно. Спросите хозяйку.
Огненный Сокол поднялся и подошел к окну.
– Ладно. Я подожду. Через час-другой ты начнешь бредить, а я послушаю.
– Можете пока поесть. Мамонька… хозяйка очень вкусно готовит.
Капитан резко развернулся (как раз в тот миг, когда Волчок хотел лечь чуть поудобней) и подошел к постели.
– Иногда мне кажется, что ты смеёшься надо мной.
– Не без этого, – ответил Волчок, чуть усмехнувшись.
– То есть ты игрок? А? Во что ты играешь?
– Я просто пробую на вас свои силы. Вы очень достойный соперник. Когда-нибудь мне пригодится умение вести разговор со столь проницательными людьми.
Огненный Сокол помолчал, вглядываясь в лицо Волчка, а потом снова вернулся к окну, уперев руки в подоконник. И продолжил после долгой паузы:
– Это умение пригодится тебе очень скоро. Государю стало известно, что пятеро указанных тобой колдунов были отправлены в Предобролюбовскую лавру…
– Ах вот оно что… – Волчок постарался повернуться так, чтобы капитан не заметил, как ему больно. Плечу стало немного легче, зато в голове застучала кровь и потемнело в глазах.
– Да. Более того, люди Государя заметили даже твой двойной росчерк на соответствующих бумагах. Впрочем, я не исключаю их проницательности, это бросает на тебя подозрения лишь косвенно.
Капитан оторвался от подоконника и прошелся по комнате.
– Какой тёплый дождь… – пробормотал он, делая вид, что не смотрит на Волчка. – Сегодня по-настоящему весенний день. А теперь слушай меня внимательно и запоминай. Ты хорошо знаком с процедурой дознания, и мне нужно, чтобы ты не выдал меня даже под пыткой. Если, конечно, до этого дойдёт. Все понимают, что ты человек подневольный и выполняешь чей-то приказ. Поэтому если тебя спросят, по чьему приказу ты ставил двойной росчерк на бумагах настоящих колдунов, ты ответишь, что это был господин Явлен. Помнишь его?
– Помню.
– Хорошо помнишь? Сможешь точно описать?
– Да.
– Для начала поломайся немного, но не переиграй. Ничего из себя изображать не нужно, сделай вид, что готов выполнять приказ, но ради господина Явлена на пытки не пойдёшь. Это будет выглядеть достоверно. Если же дело дойдёт до пыток, то ты и без меня знаешь, что нельзя менять показаний. Ты здоровый парень, проходишь три круга – и ты свободен. И тебе все верят. А сбиваешься – и всё начинается сначала, только веры тебе уже нет.
Волчок поморщился и снова немного подвинулся.
– А какой мне в этом смысл? – Голос немного дрогнул, но разговор к этому вполне располагал. – Я точно так же могу пройти три круга, назвав ваше имя, а не господина Явлена. И это будет значительно проще, потому что правду говорить гораздо легче, чем лгать. Особенно на дыбе.
– Особый легион заплатит. И я добавлю от себя. Всего пятьсот золотых лотов. Сможешь купить этот трактирчик и до конца дней не будешь знать нужды. А если этого мало – то и капитанская кокарда.
– Что ж… Я так понимаю, что думать мне не о чем: или я говорю правду и не получаю ничего, или я лгу и получаю деньги и капитанскую кокарду. Стать капитаном в двадцать два года – хорошее начало.
– Да, я до капитана дослужился к тридцати шести. – Огненный Сокол остановился возле кровати и снова пристально посмотрел Волчку в глаза. – Тебе в самом деле совсем не страшно? Или ты так искусно владеешь лицом?
– Мой отец учил меня не показывать страх. Он говорил, что бесстрашием можно напугать кого угодно.
– Он был прав. Меня ты уже напугал. Я тоже люблю достойных соперников, но мне бы не хотелось, чтоб ты оказался в их числе. И… запомни на будущее, твой отец не учёл одного: иногда хочется любой ценой увидеть страх на лице бесстрашного человека.
– Это я понял без него. Не беспокойтесь, я не переиграю.
– Тогда запоминай…
Огненного Сокола прервал робкий стук в дверь – пришла мамонька с охапкой торфяных катышей в подоле передника.
– Господин гвардеец, там ваша птичка… Она всё время кричит. Я боюсь, не улетела бы.
Капитан глянул на мамоньку снисходительно и вовсе не зло, даже улыбнулся:
– Никуда она не улетит, она в клобучке и на цепочке.
– Вы позволите, я подброшу торфа в очаг? И нужно подоткнуть одеяло – мальчика… то есть я хотела сказать господина гвардейца… сегодня знобит.
10–11 апреля 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Волчок рванул в сторону золотую булавку и сбросил плащ, хватаясь за рукоять сабли. И когда выходил навстречу десятку гвардейцев, ему казалось, что он совершенно спокоен – спокоен, трезв и вовсе не переоценивает свои силы. Он был уверен, что не подпустит к Спаске никого.
Нет, он не подумал даже о смерти – кому нужна его смерть, если после неё Спаска останется без защиты?
Его заметили сразу – зашуршали сабли, вынимаемые из ножен, раздалась короткая команда:
– Обходите с двух сторон, берите сначала гвардейца.
Волчок не хуже многих владел саблей – в первые два года в гвардии, ещё подумывая о подвигах и славе, он посвятил этому немало времени и сил. Впрочем, его противники не отличались особенным мастерством – привыкли иметь дело с безоружными. Но что стоило его умение против их числа?
Он быстро выдохся, отражая их натиск, – сказалась усталость и недостаток сна, – но не заметил этого, не почувствовал, что движения становятся медленней и тяжелей. И кровь уже не вызывала тошноты и страха: он не столько защищался, сколько разил, и двоих ему удалось вывести из игры довольно быстро.
Короткий ожог выше локтя – и левая рука, сжимавшая нож, почему-то стала плохо сгибаться. Волчок не чувствовал боли, только кровь в рукаве. Он ничего не видел вокруг и не слышал – и даже не удивился, когда перед ним остался только один противник.
Тугие вихри проносились мимо, не задевая Волчка, но и достать его соперника не могли. И крик Спаски не доходил до сознания:
– Отойдите! Волче-сын-Славич, отойдите!
Сабли звенели сухо, коротко и часто, и противник ему достался серьёзный – наверное, единственный из всех. Волчок чувствовал, что не успевает, движется медленней, чем нужно. Ни сил не хватает, ни мастерства. И в ответ на удар, нацеленный в шею, он сумел лишь приподнять левое плечо – сабля свалила его с ног, и в тот же миг над головой пронесся вихрь, ударил по ногам и отбросил его противника на несколько шагов.
– Добейте их, Волче-сын-Славич! Слышите? Если хоть один уйдёт – вы пропадёте! И я тоже!
Волчок поднялся – перед глазами плавали белые круги, дрожали и подгибались ноги. Он всё ещё не чувствовал боли, хотя понимал, что ранен: ему было плохо и он боялся потерять сознание. Один гвардеец был убит саблей – ударом в темя, второй серьёзно ранен – истекал кровью и не шевелился. Волчок нагнулся над третьим – тот, обхватив руками голову, с воем ползал по земле.
– Ну же… – раздался голос Спаски в двух шагах.
Волчок усмехнулся и, коротко замахнувшись, раскроил бедняге затылок.
– Как гадко… – Волчок усмехнулся снова и хотел опереться левой рукой на плечо Спаски, но рука не послушалась.
– Гвардейцы убили мою маму. И деда, – тихо сказала она.
– Это не наш легион… Я никого из них не знаю. Но…
Ещё четверо были мертвы, остальных Волчок добил без особого сожаления.
– Ты убила их ветром? – спросил он, пряча саблю в ножны.
– Да. Меня научил Милуш. Им просто нужно было подождать, пока я не отдам всё, что получила. И тогда я бы не смогла вам помочь.
Она вдруг закрыла лицо руками.
– Я… сейчас. Погодите немного, я знаю, что вы ранены. Мне просто… надо прийти в себя. Давайте уйдём отсюда, пожалуйста, хотя бы чуть-чуть отойдём!
– Конечно, – кивнул Волчок, отчего голова закружилась еще сильней.
– Здесь со всех сторон вкус смерти. – Спаска оторвала руки от лица. – Вам больно?
– Нет.
– Это от волнения. Так бывает. Пойдёмте скорей, а то вы совсем идти не сможете.
– Я смогу.
Шум в ушах становился всё надсадней, слабость не проходила, и боль, сначала лишь саднящая, вскоре стала нестерпимой. Спаска быстро нашла сухой островок – она говорила, что чувствует болото, видит его насквозь, – и изорвала одну из юбок на широкие ленты, чтобы сделать повязку.
Волчок сидел, опираясь плечом на тоненькое, но крепкое деревце, и всё равно боялся упасть – стволик уплывал из-под плеча, голова клонилась к земле.
Спаска присела рядом на колени:
– Я туго перевяжу, чтобы кровь не текла, вы потерпите… Тут одна рана небольшая, а вторая – очень глубокая.
– Ты видишь в темноте? – спросил Волчок.
– Я не знаю. Нет, наверное. Я чувствую, где горячо. У меня змеиная кровь. Так говорит Свитко, он мой учитель. Он говорит, что у меня способности к врачеванию, потому что я чувствую болезни… Я вам больно сделаю, вы потерпите.
– Это ничего.
Нет, её руки не могли причинить боль. Волчок не сомневался в этом, пока жёсткая ткань не прижалась к ране. Он не посмел испугать Спаску стоном – отвернулся только, чтобы она не видела его лица.
– Это плохо, что вас ранили. Гвардейцев будут искать и найдут. Будут искать, кто их убил. Вы говорите что-нибудь, Волче-сын-Славич. Отец всегда что-нибудь говорит, когда ему больно. Или ругается.
Волчок промолчал – побоялся разжать зубы. Спаска была права: никто не должен узнать, что он ранен. Любая ложь покажется подозрительной, потому что в городе ни один разбойник не посмеет напасть на гвардейца. А за городом…
Нечего гвардейцу ночью делать за городом. Встречи с девушкой – оправдание для привратной стражи, но не для Особого легиона. Спаска, закончив с повязкой, вдруг провела рукой по его волосам – Волчок вздрогнул от неожиданности и замер, боясь спугнуть нахлынувшее на него счастье.
– Я никуда не уеду, пока вы не поправитесь. Слышите?
– Уедешь. Завтра же. Тебе нельзя после этого оставаться в Хстове.
– У вас голос дрожит. И сами вы дрожите. Вам холодно?
– Нет. Это… от усталости. И крови много вытекло.
Змай закончил прижигать и зашивать раны в начале шестого, и времени хоть немного отдохнуть не осталось. Волчок попытался встать – получилось плохо. И дело было не в усталости, не в пережитой боли и не в потере крови – его бил озноб, начиналась лихорадка, несмотря на все старания Змая.
– И я-то дурак… – ругался Змай. – Зачем сам не пошел?
– А что бы изменилось?
– Ты даже представить себе не можешь, насколько бы все изменилось… – хмыкнул Змай. – Я тебя до площади Совы доведу.
– Не надо. Дойду.
– А если не дойдёшь? Ты подумал, что будет, если не дойдёшь? Тогда лучше вообще отсюда не выходить.
Волчок прошел два шага, опираясь на спинку кровати, и спросил:
– Очень заметно, что я ранен?
Змай усмехнулся и постучал кулаком себе по лбу.
– Ага. Заметно. Заметно! Не вздумай прикидываться здоровым, твоя задача выглядеть не как раненый, а как тяжелобольной. Надеюсь, твой капитан над тобой сжалится и отправит домой. И лучше бы он это сделал до того, как ты упадешь и на тебя посмотрит лекарь.
– Всё равно догадаются. – Волчок отпустил спинку кровати и прошёл ещё два шага. – Огненный Сокол не верит в совпадения. Мне надо один день хотя бы продержаться. Если я завтра заболею, это уже подозрений не вызовет.
– Чушь не городи. Продержаться… На глаза надо показаться, конечно. Меньше будет подозрений.
– А если не отпустит капитан?
– Тогда уходи оттуда потихоньку, пока не упал. Был и ушёл. Всё лучше, чем совсем не явился.
Волчок спускался в трактир, крепко держась за поручни лестницы. Раны, обожжённые и стянутые крепкими нитками, жгло чуть не до слёз, дрожь накатывала волнами, и ступеньки уплывали из-под ног. Змай шёл впереди, Волчок иногда натыкался на его спину и не падал.
Спаска не ушла спать – сидела внизу, в уголке трактира, тихая и испуганная.
– Гляди, кроха, твой спаситель остался в живых. Можешь сказать ему пару нежных слов в награду за мужество, проявленное во время перевязки.
– Татка, не надо смеяться. – Она поднялась. – Когда человек кричит от боли, это не смешно.
– Да брось! И вовсе он не кричал – так, повыл немного в подушку. Помоги ему лучше плащ надеть. Мы скоро вернёмся.
Спаска подошла к двери и сняла с гвоздя плащ Волчка. Он и хотел бы сказать ей что-нибудь – чтобы она из-за него не переживала, – но слишком сосредоточился на том, чтобы пройти между столов к двери и не пошатнуться. Она накинула плащ ему на плечи так осторожно, что после этого не нужно было никаких нежных слов.
А потом сказала, побледнев и вскинув глаза:
– Волче-сын-Славич… Булавки нет. Вашей золотой булавки…
– Что? – тут же переспросил Змай.
– Нету, она потерялась, – прошептала Спаска.
– Когда ты её видела в последний раз? На болоте, когда обратно возвращались, она была? – Змай подошёл ближе и посмотрел на пол у входа.
– Я не помню… Нет, наверное, не было. Я тесёмки завязала. Я забыла, что Волче-сын-Славич на булавку плащ застегивает.
Змай выругался, скрипнул зубами и спросил:
– На заказ делал?
– Да. Но по рисунку, – ответил Волчок. У этого мастера все гвардейцы заказывали булавки, а рисунков было не больше двух десятков.
– Давно?
– Года два как.
– Лук и колчан со стрелами?
– Да.
Уже совсем рассвело, только день был особенно хмурым – как и прошедшая ночь. Волчок, глотнув свежего воздуха, почувствовал себя немного лучше, но до площади Совы дошел едва-едва – к тому времени ему стало всё равно, в чём его заподозрят, в чем обвинят, найдут ли булавку.
Он хотел только одного: лечь на мостовую. Змай шел поодаль, опереться было не на кого, и Волчка кидало из стороны в сторону. Особенно это стало заметно, когда он переходил через площадь, а потом, миновав ворота, через двор казармы, где уже строилась бригада штрафников.
– Стоять на месте! – окрик капитана раздался неожиданно, очень громко, и Волчок не сомневался, что это приказ именно ему. На секунду стало страшно – неужели кто-то опознал его? Неужели кто-то из гвардейцев остался в живых? Мысли в голове ворочались медленно и неохотно.
– Что вы прётесь на службу со своим тифом? Что вам дома не сидится? – Капитан выругался. – Кругом через левое плечо и марш отсюда! Вон, я сказал!
Сознание зацепилось за слова про левое плечо, пропустив всё остальное. Откуда капитан узнал про левое плечо? Неужели так заметно?
– Что встал столбом! Уже не соображаешь ничего? Убирайся прочь, чтоб я тебя здесь не видел!
Волчок долго размышлял об услышанном, пятясь назад. Понял, что его гонят, но не мог взять в толк – за что? Он плохо помнил, как оказался на площади Совы, и, кажется, действительно упал на мостовую, потому что на ноги его поднимал Змай.
В очаге невыносимо жарко тлели торфяные катыши, всё тело горело огнём, который расползался в стороны от левого плеча. Раскалывалась голова. Наверное, Волчок только что плакал, потому что Спаска вытирала ему не только лоб, но и щёки, и глаза.
– Волче, слышишь меня? – В ногах сидел Змай.
– Слышу. – Собственный голос ударил по голове, как молоток.
– Немного спал жар, но это ненадолго. Я-то боялся, что раны гниют, а это тиф. Благодари Предвечного за затопленный подвал и за вшивое тряпьё из башни Правосудия. И только попробуй умереть. Девять человек из штрафников сегодня с тифом свалились. Ты понимаешь, о чём я тебе говорю?
– Понимаю.
– Мы уедем сейчас, поэтому запоминай. В городе ищут девушку-колдунью и раненого гвардейца.
– Я… кого-то оставил в живых?
– Да. Но он ничего больше не скажет и никогда тебя не опознает. Он неожиданно скончался. Твой плащ висит здесь, золотая булавка на месте. Привратник с Южных ворот тебя не запомнил. И тиф – самое надёжное оправдание всем совпадениям. Ты только… поправляйся обязательно.