Обеденная перемена! Наконец-то! Такая понятная и приятная студенту во всех отношениях столовая!
Отдельные, изгибающиеся буквами «п» столы хоть и были сервированы красивой посудой, но никак не ломились от горы яств. Тарелки и бокалы не носились сами по себе по воздуху. Даже обед из трех блюд и напитка тоже не возникал неведомо откуда, да и грязная посуда не исчезала вместе с объедками. Словно и не столовая Академии Астрального Домена вовсе. Парни добрались до «раздатки», выбрали в меню приглянувшиеся пункты, получили от улыбчивого повара обеденные порции и принесли их на свободное место за столом. А специи, вазоны с фруктами, свежий хлеб в виде небольших, в треть ладони, булочек — это и так уже было в общем доступе.
— Уф! Никакой показушности и трюков, — выдохнул Никимир, обводя взглядом помещение со сводчатыми потолками и принимаясь за еду. — Ничего никуда не подлетает и не испаряется.
— Если очень надо, могут булочки полетать, — Стан направил ладонь с чуть согнутыми пальцами к вазону с хлебом, несколько изделий действительно вздрогнули и поднялись в воздух, — На самом деле, это проще, чем кажется.
— Не забывай, Станмир, ты здесь два месяца, а я — один день.
— Скоро ауросенсом начнёшь различать окружающих, не глядя на них и даже повернувшись спиной. Чувство своих ведь уже в действии. А резонансом будешь вычленять только нужные тебе для воздействия связи, а не все подряд, перечерчивающие пространство. Концентрироваться на них. — Товарищ умудрялся и поразглагольствовать, и не поперхнуться едой при этом, — Ты не переживай, всем с непривычки сложно.
Ближе к концу трапезы Никимир действительно начал замечать, насколько разные те самые «ауры» у соседей по столу, но описать конкретные критерии этой «разности» не получалось, терминологии не хватало. А когда у входа возникли две новых, причем разительно отличных друг от друга, парень оглянулся, не сразу узнавая, но догадываясь.
— Хэй, Ники, так и знала, что ты здесь! — раздался под сводами голос Фаи.
— Да уж, неписаная истина: хочешь кого-то найти — ищи место его прокорма! — буркнул Киречка, а девушка уже подлавировала ближе к Никимиру. Её наряд составляла короткорукавная розоватая футболка, синие свободные брюки, заправленные сейчас в высокие сапоги тёмно-синего цвета.
Длинный, без рукавов, кардиган из мягкой струящейся фиолетовой ткани был затянут на талии широким желтым поясом, а мягкие наручи оказались сшиты из пяти рядов желтых и фиолетовых треугольников.
— Ну как, устроился? Жаль, что я уже на второй ступени обучения, так что учиться придётся в разных группах… — проворковала Фаимис.
Да, Станмир оценил, как легко и непринуждённо студентка облокотилась на высокую спинку стула Никимира, провела пальчиками по скатерти стола. Оценил он так же и «задний план» — скрипнувшего зубами Кира, сжатые кулаки… и воздух, задрожавший над его плечами и макушкой.
«Ой-ё, пора линять отседь!» — понял староста, дожёвывая последний кусок, — «А отличной отмазкой будут…»
— Так, новичок, пошли уже, тебе на дополнительные занятия надо успеть записаться, а то все хорошие площадки разберут! — Выдал парень, вставая.
— Дополнительные занятия? Ой жалко… — протянула Фаи, и потрепала Ники по волосам, — Но ничего, в жилом корпусе твоя комната через три от моей. Забегай, когда освободишься, ладно?
Киря мысленно сплюнул. «И когда она всё успевает разведать? Даже я не знал, где поселили моего Обнаруженного!» — подумал он.
Никимир, выходя, обратил внимание на то, что волосы здешнего Кирилла острижены чуть короче, но оттенок остался всё таким же рыжим. Одежду парня составлял коричневый комплект из сапогов, штанов и свитера с кожаным клёпаным поясом и плотным плащом до пола с неровно лежащим по плечам капюшоном.
* * *
Уже в коридоре, шагая рядом со Станмиром, Ники задался вопросом:
— Только причём здесь дополнительные занятия? Разве они сегодня есть?
— Будут! — с милейшей улыбочкой и в пафосной позе «руки-в-боки, ноги на ширине плеч» остановился товарищ, — Во-первых, как старосте группы, мне положено помогать новеньким. А во-вторых, после заигрываний со стороны этой второступенницы, последовала бы разборка с тем рыженьким огневиком у двери… А тебе оно надо? Не думаю, что твой Обнаруживший будет рад узнать, что ты в первый же день нарвался на драку.
— Кхм… на драку с ним же самим? – уточнил Ники.
— А?
— Так Кирмир и есть мой Обнаруживший.
— Сочувствую. Искренне сочувствую. То-то я ещё подумал, откуда ты вообще эту проблемную парочку знаешь, — Стан мигом посерьёзнел, переводя тему, — Кстати, сегодня уже не успеешь, но завтра сходи за вступительной стипендией. Закупишься хотя бы самым необходимым.
20–29 мая 427 года от н.э.с.. (Продолжение)
Однако наутро слабость не исчезла: Йока чувствовал себя словно после долгой болезни, когда спадает жар, а на смену ему приходит немощь. Но Важан отправил его на пробежку – Йока с трудом одолел только один круг по парку и не смог ни отжаться, ни подтянуться ни разу: просто валился с ног.
От холодной воды в фонтане к нему лишь вернулся ночной озноб: ни силы, ни бодрости купание не прибавило. Дворецкий растирал дрожавшего Йоку полотенцем и качал головой. На завтрак неожиданно подали ростбиф, свекольный салат и гранатовый сок, хотя обычно по утрам Йока пил молоко и ел кашу.
– Вам не кажется, профессор, что Йелен немного перезанимался? – спросил Цапа, раскладывая на коленях салфетку.
– Нет, – ответил Важан. – Я обучал многих мрачунов. Йелену приходится тяжелей – у него слишком много силы и слишком мало времени на то, чтобы научиться ею управлять. Он справится, Цапа.
– А по-моему, мальчика надо отправить в постель, – проворчал дворецкий, поставивший перед профессором горячее яйцо всмятку.
– Йелен, как ты думаешь? – Важан посмотрел на Йоку испытующе. И если до этого Йока не сомневался, что сейчас ему самое место в постели, а не в классной комнате, взгляд Важана поколебал его уверенность.
– Я думаю, это скоро пройдёт… – сказал он, опустив глаза. – Я справлюсь.
Через час, на уроке, Важан не только мучил его головоломными задачами о множестве измерений, но и заставил делать упражнения, помогающие быстро расфокусировать взгляд: впервые Йока увидел четвёртое измерение при свете дня.
Однако к вечеру слабость прошла, и практическое занятие Важан ограничил новыми упражнениями для расфокусировки взгляда – зато при этом был столь зануден и требователен, что под конец Йока собирался ему нагрубить и убежать. Но не сделал этого – потому что в конце урока понял, что добился результата.
Несмотря на обещание профессора, в выходные они не покидали усадьбу. Важан лишь позволил Йоке искупаться под мощными струями самого большого своего фонтана, а ночью снова руководил его встречей с танцующей девочкой, заставляя контролировать выбрасываемые импульсы энергии.
То, что в эти два дня не было уроков, Йоку вовсе не обрадовало. Он боялся оставаться один, он запретил себе думать о доме и о родителях, но как только начинал размышлять о своей сущности, мысли сами собой приходили к его появлению на свет. А если он думал о будущем, то неизменно упирался в неразрешимые вопросы о своём предназначении.
В будние дни ему некогда было думать: вечером он падал в постель и не мог прочитать ни одной страницы – сразу засыпал. А похоже, Важан был не прочь заставить его думать об этом и прилагал все усилия к тому, чтобы Йока побыл наедине с собой.
Но в субботу его выручили Змай и Коста (племянник садовника, с которым Йока успел подружиться): кроме обучения кулачному бою, Змай сводил их на рыбалку, показав, как пользоваться острогой.
А в воскресенье, после ночного урока Важана, Йока весь день провёл в постели, нарочно выбрав в библиотеке книгу поинтересней – о пиратах в морях Элании. И он жалел, что с тех времен огнестрельное оружие почти вышло из употребления, что в Обитаемом мире не с кем воевать, что не парусники, а скучные магнитоходы бороздят моря и нет штормов и шквалов, которым надо противостоять.
И мечтал когда-нибудь услышать крик капитана: «На абордаж!» – чтобы кинуться в настоящий бой.
Вся следующая неделя до самого вечера пятницы была занята уроками – но Йока чувствовал усталость только от практических занятий с Важаном. Остальные же науки служили ему надежным прикрытием от размышлений о самом себе – и он грыз их с остервенением, как никогда прежде. Да и учителя к этому располагали.
Даже математик перестал вызывать раздражение, стоило только попытаться доказать свою состоятельность в его предмете. Важан оказался прав – за полторы недели Йока узнал больше, чем за прошедший год.
Вечером в пятницу, как всегда, Йока с Костой и Змаем «занимались» на спортивной площадке. Ничего общего с уроками обучение кулачному бою не имело: они просто резвились – возились, дрались, бегали друг за другом. Разве что изредка Змай показывал что-нибудь интересное. Тогда-то Коста и спросил:
– А завтра ночью ты поедешь с нами в лес?
Несмотря на то, что он был старше Йоки на год, он всё равно смотрел на него снизу вверх, с неприкрытым восхищением.
– Я не знаю. Важан, по-моему, опять собирается со мной заниматься, он что-то говорил про ночь с субботы на воскресенье.
– Да он, наверное, про лес и говорил. Последнее воскресенье мая – змеиный праздник. Важан не может туда не пойти.
– Змеиный праздник? – переспросил Змай.
– Да, у нас в это время просыпаются змеи, земля становится тёплой. Можно начинать купаться – вода не такая ледяная. Хотя я уже почти месяц купаюсь, и ничего.
– Тогда и я пойду, – сказал Змай. – Посмотрю, как мрачуны купаются. Там хорошенькие мрачуньи будут?
– Конечно приходи! Ни тебя, ни Йоку ведь ещё никто не видел!
В саду, который начинался сразу за площадкой, цвели яблони – бело-розовые лепестки уже начали опадать, устилая выложенные камнем дорожки и зеленую траву. Коста ушёл перед закатом – его позвал дядька, – а Змай и Йока еще продолжали возиться на мягкой, усыпанной лепестками траве. Конечно, Йока видел, что Змай ему поддаётся, но от этого было только веселей.
– А ты можешь превратиться в любую змею, какую захочешь? – спрашивал Йока, стараясь уклониться от удара, – Змай учил уклоняться от ударов, а не парировать их.
– В любую, – коротко отвечал Змай.
– А в удава можешь?
– Могу.
– Давай ты превратишься в удава, а я с тобой сражусь!
– Нет, Йока Йелен. Маленького удава ты, чего доброго, задушишь. А большой, чего доброго, задушит тебя.
– Ну Змай! Это же здорово! – Йока снова пригнулся, выходя из-под удара.
– Ничего здорового в этом нет. Я серьёзно. Змея – существо безмозглое. Я не хочу напугать тебя до икоты. – Несильный, казалось бы, толчок в грудь опрокинул Йоку на траву, и Змай тут же взгромоздился сверху, одной рукой прижимая Йоку к земле – за шею.
Йока молотил его руку кулаками (потому что не дотягивался даже до плеча), пытался пнуть ногой, извивался и хохотал, но высвободиться не мог. Он не сразу увидел Важана, стоявшего на краю спортивной площадки и наблюдавшего за их возней, – Змай заметил его первым.
– Профессор, ты так на нас смотришь, как будто чем-то удивлён, – сказал Змай с усмешкой, но Йоку не выпустил. У Йоки же от хохота слезы выступили на глазах – настолько положение казалось ему забавным и неправильным.
– Я в первый раз увидел, как Йелен смеется, – изрек Важан.
– Это странно, профессор, потому как дети должны смеяться. – Змай наконец сделал вид, что Йока сам освободился из захвата, но обмануть Йоку было трудно.
– Ты поддался мне нарочно! – возмущенно закричал тот, всё ещё смеясь.
– Ничего подобного, – ответил Змай, поднимаясь. – Ты превзойдёшь меня в искусстве единоборства очень быстро. Не правда ли, профессор, приятно иметь дело с учеником, который превзойдёт учителя?
– Ещё интересней иметь дело с учеником, который уже превосходит учителя… – проворчал Важан себе под нос и добавил:
– Йелен, завтра ты можешь спать хоть до полудня. Потому что следующую ночь тебе придется провести на ногах.
– А не выпить ли нам вина, профессор, и не посидеть ли этим чудным майским вечером под звездным небом?
– Я распоряжусь, – коротко ответил Важан и направился в особняк.
– Ох уж эти аристократы, – покачал головой Змай. – Нет чтобы принести из подвала бутылочку вина и попросту развести костёр в яблоневом саду, у ручейка.
Он говорил тихо, но профессор услышал его и оглянулся:
– Ничто не мешает тебе тем временем развести костёр.
– Истинным аристократам и боги служат мальчиками на побегушках. Пошли, Йока Йелен, разведём костёр. Когда-нибудь я сочиню сказку о профессоре и в первых строках напишу: этому человеку служили Вечный Бродяга и его Охранитель.
Как ни странно, Важан вернулся один, с бутылкой вина, без бокалов и с узелком, в котором принес куски жареного фазана. Костёр к тому времени только-только разгорался, и профессор первым тяжело опустился на траву, разворачивая узелок.
– Садись, Йелен. Подозреваю, вина ты не захочешь, но из вежливости предложу.
– Пей, Йока Йелен, не ломайся, – тут же отозвался Змай. – Вино не стоит пить, когда тебя хотят обвести вокруг пальца.
– А если я не уверен в том, что меня не хотят обвести вокруг пальца? – спросил Йока и посмотрел на Важана.
– Молодец, Йелен. Мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я стараюсь обманом привлечь тебя на свою сторону. Я умею быть убедительным, но не буду тебя ни в чем убеждать. Мы все ведем себя так, будто всё уже решено, будто ты на нашей стороне и действуешь заодно с нами. На самом деле это неверно. Мы ничего не знаем ни о тебе, ни о твоем решении, ни о том, что ты думаешь о нас. Всё, чему я тебя учу, пригодится тебе в любом случае, можешь не беспокоиться. Но у тебя было почти десять дней на то, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок, и я хочу вернуться к начатому разговору.
На этот раз Йока почему-то не волновался – может быть, Важан был прав и чувства пришли в порядок за эти несколько дней? Он спокойно сел возле костра так, чтобы смотреть профессору в лицо, и невозмутимо потянулся к бутылке с вином.
– Итак, Йелен, – продолжил профессор, когда Йока отхлебнул из бутылки несколько глотков, – мы остановились на том, что ты – Вечный Бродяга. Ты человек, появления которого мрачуны ждали несколько столетий. Которого несколько столетий ждал Исподний мир. Что ты скажешь мне как мрачуну и Змаю как богу Исподнего мира? Я не требую готового решения. Мне интересно, что ты думаешь об этом.
Если бы об этом спросил Змай, Йока не задумываясь ответил бы «не знаю». Но Важану так ответить было нельзя: неловко как-то, несерьёзно… И прежде чем что-то сказать, Йока ещё раз хлебнул из бутылки – чтобы попросту оттянуть время.
– Что произойдет, если Откровение Танграуса сбудется? – спросил он наконец. – Кроме того, что погаснут солнечные камни?
– Я бы поставил вопрос по-другому: что произойдет, если Вечный Бродяга прорвёт границу миров?
– Хорошо, что произойдёт, если прорвется граница миров?
– Рухнет свод, – спокойно ответил профессор. – Впрочем, он и без этого рано или поздно рухнет. Но его энергия хлынет не только в Обитаемый мир, но и в Исподний. И чем шире будет прорыв, тем быстрей энергии миров придут в равновесие, тем меньше будет жертв и разрушений.
– А почему погаснут солнечные камни и рухнет свод?
– Потому что вначале в Исподний мир пойдет энергия чудотворов. И те поля, которые сегодня создаются аккумуляторными подстанциями, станут в одночасье в несколько раз слабей. Исподний мир просто высосет их. Граница миров держит эти поля, как пальцы – тетиву натянутого лука. Я достаточно понятно объяснил?
– После пятимерных пространств и их измерений – вполне, профессор, – ответил Йока вызывающе.
Змай, до этого молчавший, расхохотался.
– Ты всегда был не в меру дерзок, Йелен, – фыркнул Важан, но беззлобно, скорей довольно.
– Профессор, давай поставим еще одну точку над «i», – предложил Змай.
– Поставь, – проворчал Важан, посмотрев на него снизу вверх, но так снисходительно, будто и Змай был его учеником.
– Йока Йелен, чудотворы предлагают другой выход из ситуации. Они считают, что Вечный Бродяга может сбрасывать в Исподний мир большие энергии, это ослабит давление на свод и оттянет его падение.
– На сколько? – тут же спросил Йока.
– Максимум – на время твоей жизни.
– А минимум?
– А минимума никто не знает, Йелен, – вмешался профессор. – И завтра ночью я попробую его определить.
Йока хлебнул из бутылки снова и сказал, стараясь выглядеть как можно старше:
– Я пока ничего не могу сказать. Я не готов принять на себя такую ответственность.
– Тебе надо решить лишь одно: на чьей ты стороне, – пожал плечами Важан.
– Нет. Мне надо решить совсем другое.
– Он прав, профессор. – Змай пошевелил хворост в костре. – Это мы давно решили за него. А ведь никто на самом деле не знает, какой путь лучше. Во всяком случае, с точки зрения Йоки Йелена. Я выбрал путь, лучший для Исподнего мира, ты – для мрачунов, Инда Хладан – для чудотворов. А Йока Йелен что должен выбрать?
– Но ты же не сомневаешься в своей правоте? – спросил у Змая Важан.
– Я не сомневаюсь в том, что для Исподнего мира лучшим выходом будет прорыв границы миров. И… Йока Йелен, кончай хлебать вино. Ты выпил больше полбутылки, а нас тут трое, между прочим.
20–29 мая 427 года от н.э.с.
В шесть часов утра Йоку разбудил профессор Важан.
– Поднимайся, Йелен. Хватит нежиться в постели. Твой Охранитель разогнал чудотворов в парке, чтобы ты мог совершить пробежку. Не думай, что у меня в гостях ты будешь целыми днями прохлаждаться.
Йока не успел толком вспомнить о том, что случилось накануне, как оказался на пороге особняка – босиком и в трусах. Он не посмел сказать Важану даже о том, что у него болит нога, – в школе бы его точно освободили от пробежки.
– Вперёд, Йелен. Два круга по дорожке вдоль ограды. И учти, никто тебя проверять не будет. Между яблоневым садом и парком есть спортивная площадка и фонтан, в котором можно умыться.
И ровный, скорый бег вернул равновесие гораздо быстрей, чем успокоительные капли. В начале пути Йока ещё боялся думать о том, что рассказал ему Важан, а после первого круга мысли потекли спокойно и плавно, без сердца. Всё встало на свои места.
Всё, что ещё неделю назад мешало ему рассуждать, пришлось признать, как данность – и это принесло облегчение. С тех пор как Стриженый Песочник сказал Йоке, что тот мрачун, Йока еще ни разу не отваживался посмотреть правде в глаза. Единственное, о чём он так и не смог всерьёз задуматься, – это о родителях.
Мысль о том, что он был чужим в родном – как он считал – доме, вызывала такую острую боль, что Йока ощущал её почти физически, сгибался и закрывал лицо руками. От этого помогли упражнения на спортивной площадке, а ледяная вода из фонтана окончательно охладила сердце. Дворецкий встретил его у задней двери с полотенцем в руках.
– А я говорил профессору, что это слишком опасно – бегать по усадьбе, когда тебя ловят чудотворы… – проворчал он. – А тем более – с больной ногой.
– Ничего, чудотворы и так знают, что Йелен здесь, – ответил Важан от дверей в столовую. – Пусть попробуют его взять! Йелен, не стой столбом. Отправляйся одеваться. Завтрак через пятнадцать минут.
Завтрак подали в столовой, но профессор явился на него в халате и чулках, поэтому Йока не сильно переживал из-за своего спортивного костюма – надеть ему было больше нечего. Он думал, что они с Важаном будут завтракать вдвоём, но к ним присоединились Цапа и Змай.
– Йелен, давай расставим точки над «i» в наших отношениях. Как хозяин дома я несу за тебя ответственность, поскольку ты несовершеннолетний. Принимаю на себя в некотором роде опекунство. Ты волен покинуть мой дом, когда захочешь, но я бы не советовал тебе этого делать сейчас. Самое лучшее, что тебя может ждать, – Брезенская колония.
– А худшее?
– А худшее – закрытый Брезенский лицей.
– Неужели колония лучше лицея?
– Ты видел профессора Мечена? Это образец его выпускника. Методы преподавания там направлены на превращение человека в мразь. В колонии ты хотя бы будешь среди своих, а в лицее – среди таких же, как он, мразей.
– Чудотворы предлагали мне индивидуальное обучение… – начал Йока, но Важан его перебил.
– Вот об индивидуальном обучении я и хочу поговорить. С сегодняшнего дня к тебе будут приезжать учителя. Это люди, которым я доверяю и как преподавателям, и как… мрачунам. Ты будешь учиться по своим учебникам, изучать те же предметы, что и в школе. Но с небольшими отличиями. Во-первых, уроки будут сдвоенными, как это принято в высших учебных заведениях. Во-вторых, по некоторым предметам мы добавим дополнительные занятия, как то: стереометрия и основы матанализа по математике, также раздел «электричество» по естествознанию и другие. Я, как и в школе, буду преподавать тебе историю. По всем предметам ты сдашь экзамены и получишь аттестат об окончании средней ступени, для этого я соберу компетентную комиссию. Но и это не всё. Ты начнёшь изучать оккультизм – ежедневно по два часа теоретических занятий и по два часа практики. Этим тоже займусь я сам. Так что скучать тебе не придётся. Два выходных в неделю мы тоже будем посвящать оккультизму, но только практическим занятиям, за пределами особняка.
– Вы не хотите спросить меня, согласен ли я с этим предложением? – Йока задал этот вопрос только из упрямства.
– Нет, не хочу. Было бы верхом глупости отказаться от моего предложения, а ты не дурак. Кроме того, индивидуальное обучение, как правило, гораздо эффективней школьного, и за две недели до сдачи экзаменов ты можешь получить больше знаний, чем за прошедший год. Что касается развлечений – а мальчику твоего возраста нужны развлечения, – то у меня в усадьбе работает твой ровесник, племянник моего садовника. Твой Охранитель любезно согласился учить вас основам кулачного боя. – Важан глянул на Змая. – Ну и вообще – развлекать.
– Да. Не беспокойся, Йока Йелен, я развлеку тебя как надо! – тут же сказал тот.
– Кроме того, в твоём распоряжении моя библиотека, – прибавил Важан.
И дни потекли за днями… Рядом со столовой оборудовали классную комнату с грифельной доской, единственной партой и учительским столом. Окна её выходили на север, в ней всегда было немного сумрачно, но Йоке это понравилось.
К субботе он успел познакомиться со всеми новыми учителями. Они были очень разными, но все – безусловно – интересными. Естествознание вел профессор Камен, молодой ещё человек, и на первом же занятии по химии показал удивительный опыт с «вулканчиком». За полторы недели Йока встретился с ним раз пять или шесть – было много дополнительных уроков. Одни посвящались электричеству, а другие – герметичной зоологии.
Герметичная зоология изучала животных, которые могут пересекать границу миров, когда им вздумается. На один из уроков явился Змай и продемонстрировал, как они это делают. В результате дополнительное занятие растянулось на два лишних часа: учитель расспрашивал Змая сначала о змеях и ящерицах, а потом – об Исподнем мире.
Математику преподавал седенький университетский профессор, который постоянно раздражался и говорил, что Йока не хочет думать, и Йока тоже раздражался в ответ и грубил. После первой их встречи, когда математик уехал, Важан зашел в классную комнату и смерил Йоку взглядом:
– Если бы ты был моим родным сыном, Йелен, я бы велел высечь тебя розгами.
– Я не ваш сын, – проворчал Йока, закусив губу.
– Твой отец вбил тебе в голову понятия о каких-то правах. Так вот, у подростка нет и не может быть прав. До тех пор, пока он не научится вести себя, как взрослый.
– А что, по-вашему, значит: «вести себя, как взрослый»? – огрызнулся Йока, вспоминая, каким гадким оказался учитель математики.
– Ты знаешь, чем наказание отличается от казни?
– Чем?
– Наказывают непослушных детей, когда хотят, чтобы они вели себя сообразно определенному стереотипу. Казнят взрослых, которые знают, почему и ради чего выходят за рамки; которые знают, что их за это ждёт казнь, но всё равно нарушают закон. Потому, что внутри каждого человека есть свой закон, и нельзя поступать вопреки этому внутреннему закону. Казнь – а я имею в виду не только смертную казнь – не ставит своей целью изменить поведение того, кого казнят, потому что это невозможно. Умный, сильный и зрелый человек не позволит себя наказывать. Его можно только казнить. Поэтому наказание унизительно, а казнь, как правило, почётна. Веди себя так, чтобы тебя не надо было наказывать – только казнить.
– А когда вы ударили меня указкой, это была казнь или наказание?
– Ты почему-то думал, что это будет казнь. А я считал, что это наказание, потому что ты вряд ли поступал в соответствии с нерушимым внутренним законом, скорей из озорства, упрямства и бравады. Впрочем, это открытый вопрос.
Уроки права Важан доверил вести Цапе Дымлену. И, надо сказать, насчёт прав подростка профессор соврал: Цапа на первом же занятии выложил Йоке, на соблюдении каких своих прав может настаивать подросток-мрачун, а какие его права благополучно проигнорируют.
И философию, и литературу вела пожилая дама, госпожа Вратанка: полная, отёчная, с мешками под выпуклыми совиными глазами и с распухшей шеей. До этого у Йоки не было женщин-учителей, он сначала даже не знал, как к ней правильно обратиться. Госпожа Вратанка неожиданно оказалась весьма резкой в суждениях, и споры с ней – а она строила уроки в форме дискуссий – были похожи на фехтование.
Йоке она понравилась больше всех, хотя он не выиграл у неё ни одного «поединка».
Но, конечно, самым важным и интересным для Йоки стало изучение оккультизма. С восьми до десяти утра Важан вдалбливал в него теорию, а практика всегда начиналась неожиданно. Ничего общего с оккультизмом Мечена это не имело, и в первые дни у Йоки пухла голова.
Он понял, что его школьные знания и отличные оценки ничего не стоят: знать математику, физику, биологию надо было значительно лучше. Важан не требовал от него серьёзных расчётов, но некоторые абстракции с трудом помещались в голове.
– Представь себе пятимерную систему координат…
– Я не могу представить пятимерную систему координат! Это невозможно! – огрызался Йока.
– Хорошо. Представь пока трёхмерную. Представь, что мы живём на плоскости, но знаем о существовании оси аппликат.
– Я не знаю, что такое ось аппликат… – сквозь зубы ворчал Йока.
– Мог бы и догадаться, много ума для этого не требуется. Так вот, то, что для нас является невидимой, но существующей осью аппликат, для Исподнего мира – ось абсцисс. В то время как наша ось абсцисс для них – ось аппликат. Представил?
– Нет.
– Тогда нарисуй.
И Йока рисовал – даже в трёхмерном случае это казалось не очень-то простым и понятным.
– На самом деле в шестимерном пространстве-времени мы имеем с Исподним миром две общих оси, – продолжал Важан. – Одна из них – временна́я, другая – пространственная. Мрачуны способны видеть третью ось и перемещаться вдоль неё, так же как призраки из Исподнего мира могут двигаться по одной из осей, принадлежащих нашему миру. Аналогия с трёхмерной системой координат не совсем точна в данном случае. Для мрачуна Исподний мир – это не трёхмерная картинка, а плоская, мы не видим его целиком, мы, собственно, даже не видим его проекции. И наш мир для призраков – плоский.
– А чудотворы?
– Чудотворы могут передвигаться по другой необщей оси. Но до этого мы ещё дойдём. Так вот, Йелен… Плоскость, которую образуют ось времени и общая пространственная ось, – это и есть граница миров. На твоём рисунке это ось ординат.
Йока мотал головой, но не мог себе этого представить. После второго дня теоретических занятий Важан разбудил его среди ночи. Словно до этого профессор наблюдал, а тут наконец решил действовать.
– Йелен, сейчас самое время увидеть то, о чём я так долго тебе говорил. Садись. И садись удобно. – Он погасил ночник. – Сейчас глаза привыкнут к темноте.
Йока проснулся на удивление легко и долго всматривался в темноту, пока не устали глаза.
– Тебе надо учиться расфокусировать взгляд быстрее. Завтра я покажу тебе несколько упражнений. Для этого всегда требуется усилие, даже опытному мрачуну, но ты должен овладеть этим в совершенстве. Лучше других мрачунов.
– Зачем?
– Ты можешь перекачивать через своё тело огромные энергии. И далеко не всегда энергия будет входить в тебя постепенно. Ты должен научиться отдавать её молниеносно, чтобы она не убила тебя.
– А она может меня убить?
– Любая стихия способна убить человека. Убить мрачуна трудней, но и мрачуны не всемогущи. Даже Вечный Бродяга. Смотри вперёд, Йелен, и расфокусируй взгляд. То, что открывается тебе, – это четвёртое измерение. Когда тебе навстречу выходит призрак, вы оба оказываетесь в мире, который не является ни Верхним, ни Исподним. Это ещё один трёхмерный мир, иногда его называют межмирьем. Нам тяжело в нём удерживаться. Мы, скорей, проникаем в него сознанием, а не оказываемся там физически. Для кого-то он пустой, а кто-то видит в нём некие образы. Но я не поручусь, что это объективная картина. Ты понимаешь разницу между объективным и субъективным?
– Да. Мы проходили это по философии.
– Очень хорошо. Позови своего призрака. Насколько я понимаю, раньше призрак звал тебя, теперь позови ты.
– А как?
– Пошли импульс, выброси немного энергии в межмирье.
Йока вспомнил, как ударил Мечена, и попытался сделать то же самое, но Важан фыркнул и покачал головой:
– Я сказал – немного, Йелен. Ты не контролируешь своей силы, а значит, тебе надо упражняться в этом ежедневно и по нескольку часов. Через неделю я испытаю максимум твоих возможностей, а пока покажи минимум. Попробуй ещё раз.
И Йока пробовал, но Важан снова и снова оставался недовольным. Танцующая девочка на этот раз не танцевала, она выбежала навстречу Йоке, раскинув руки в стороны, словно собиралась его обнять. Но остановилась на полпути и стояла перед ним, запрокинув голову и не опуская рук. А Важан ворчал и требовал импульса всё меньше и меньше.
С каждой секундой внутри нарастало желание выбросить из себя всё, сразу; отдать девочке то, чего она ждёт. Сила клокотала в горле, мешала дышать…
– Йелен! – крикнул Важан. – Держи себя в руках! Ты должен уметь держать энергию в себе. Ты должен контролировать себя!
– Я больше не могу! Я не хочу… её мучить!
– Она подождёт. Ты – человек, а не опасное животное. Ты должен научиться этому сам! В Брезенской колонии за один такой выброс тебя бы избили до полусмерти. А после десятого раза у тебя бы выработался устойчивый условный рефлекс. Вырабатывай этот рефлекс сам. Контролируй это умом, слышишь?
– Я… я слышу… – пролепетал Йока. От напряжения у него задрожал подбородок: не было сил удерживать это в себе.
– Не смей сдаваться! Не смей потакать своим желаниям! Ещё раз – как можно слабей.
На лбу мелкими каплями выступил пот. Йока попытался выбросить слабый импульс, но, похоже, получилось только сильней, чем раньше.
– Плохо! Ещё раз!
– Я не могу больше!
– Ты хочешь, чтобы я начал вырабатывать у тебя условный рефлекс? Или предпочтёшь отправиться в Брезенскую колонию? Не ной. Ещё раз.
На глаза навернулись слёзы. К двадцатому разу Важан пробурчал себе под нос что-то вроде: «Ну, это ещё более-менее сносно» и разрешил выбросить всю энергию призраку. Йока ждал этого слишком долго и даже не испытал облегчения.
Танцующая девочка исчезла, бесконечность закрылась, а он, сотрясаясь от рыданий, упал на подушку. Его колотило, словно в лихорадке, пижама на спине насквозь промокла от пота, и казалось, он не сможет шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Ничего, ничего. – Важан похлопал его по плечу. – Это только поначалу трудно. Потом ты научишься. Спи, нам обоим завтра рано вставать.
Йока хотел натянуть одеяло – было холодно, – но не сумел подвинуться и вытащить его из-под себя. Профессор сам укрыл его, подоткнул одеяло со всех сторон и снова похлопал по плечу:
– Ничего, от этого хорошо спится.
Примечания:
(Та самая Аленушка, кто не видел
https://sun9-57.userapi.com/impg/d4AwPCcGZ36llBSKi5k1ytOb-SMOgvkyycFbJQ/5owa8TMAKBQ.jpg?size=707×722&quality=96&proxy=1&sign=8460f1cf67867ed4192dfd07918c4108&type=album
Радовала горожан недолго и была демонтирована, но вроде как продана при этом на аукционе за очень большие деньги и продолжает кого-то радовать уже в частном порядке. Счастливый обладатель предпочел остаться анонимным)
— Ну да, Аленка я, и че?
— Э-э-э… Да ниче.
— Не похожа на шоколадку, что ли?
— Э-э-э… Да как-то не так чтобы очень.
— А че так? Цвет, что ли, не тот?
— Да цвет тот… ну, в смысле… только…
— Ты еще принюхайся тут!
— Да я вообще мимо шел!
— Вот и иди!
— Вот и иду!
— Ну и иди!
— Ну и иду!
— Ну и че не идешь-то?
— А вот хочу и не иду! А ты че стоишь-то?
— Да так… козла своего жду.
— К-какого к-к-козла?
— Своего, говорю же. Эх, не надо было нам из той лужи пить!
ссылка на автора
Светлана Тулина https://author.today/u/fannni
Первым очнулся Олег.
Его окружала темнота. Где-то поблизости стонал Ин Сен. Олег пополз на эти звуки. Он вскоре нащупал тело ученого. Тот был, по всей вероятности, серьезно ранен.
Пальцы Олега натыкались на кнопки, колесики, рычажки, но, не зная назначения этих предметов, он не решался что-либо повернуть.
Сердце Ин Сена билось неровно. Прошло минут десять, пока Олегу удалось привести ученого в чувство.
— Где мы? — спросил Ин Сен, слегка приподнимая голову.
— Не знаю, — ответил Олег. — Я сам только что пришел в себя. Кругом темнота.
— Темнота? Значит, я не ослеп?
— Нет, нет, — успокоил Олег. — Испортилось осветительное устройство. У вас нет запасного?
— Есть… Сейчас включу.
Ин Сен пошарил по полу рукой. Что-то щелкнуло. Над головами пассажиров полусферы тускло загорелась зеленая лампочка.
Безотрадная картина открылась взорам при ее мигающем свете. В кабине господствовал хаос. С потолка свисали оборванные провода, на полу валялись исковерканные приборы, в стенках виднелись вмятины. Окна залеплены извне чем-то белым — очевидно, полусфера зарылась при падении в глубокий снег. Откуда-то просачивался холодный воздух.
— Запасного выхода в потолке нет? — спросил Олег, с тревогой посматривая на люк в полу кабины.
— Нет. — Ин Сен покачал головой.
— Тогда мы с вами в ловушке.
— Постараемся выбраться из нее.
— Как?
Ин Сен пожал плечами.
Некоторое время ученые были заняты тем, что смазывали дезинфицирующим составом ссадины и перевязывали друг другу раны. Потом Олег попытался открыть люк. Крышка его не поддалась. Ее что-то удерживало извне.
— Да, дела, — пробормотал Олег. — Полусфера нагрелась при падении и растопила вокруг себя снег. Потом он смерзся. Его нельзя чем-нибудь разогреть?
— Сейчас проверю механизмы, — сказал Ин Сен. — Если обогревательные батареи не повреждены, мы быстро нагреем стенки, в противном случае…
Ученые стали соединять и устанавливать на прежние места приборы. Ин Сен поворачивал рычажки, нажимал кнопки, завинчивал гайки, вставлял в гнезда белые штыри.
Вскоре в кабине потеплело, боковые окна начали оттаивать. Но вдруг под потолком проскочила яркая голубая искра. Послышался громкий треск. Свет погас. Все снова погрузилось в темноту.
— Короткое замыкание, — констатировал Олег. — Придется мерзнуть в абсолютном мраке. Ваши знают маршрут полета?
— Только в общих чертах. Вряд ли кому придет в голову искать нас под снегом.
— Тогда сами будем спасать себя.
И началась упорная борьба за жизнь
* * *
После ряда неудачных попыток они привели в действие реактивные двигатели. И хотя часть дюз была повреждена при падении, а остальные забиты снегом и льдом, при помощи газовых струй удалось прочистить пять сопл, расположенных на периферии полусферы.
Снег, прилегающий к днищу аппарата, начал таять, около полусферы образовалось свободное пространство.
И, наконец, настал долгожданный момент — люк открылся. Протиснувшись в узкое отверстие, Олег и Ин Сен очутились на дне ущелья. По обе стороны полусферы поднимались отвесные обледенелые стены.
Проваливаясь по колено в рыхлый снег, ученые с тревогой смотрели на ледяные глыбы, нависавшие над головой, и соединяющие их хрупкие снежные мосты. Достаточно небольшого толчка — и все это с грохотом рухнет на них.
Небо опять затянули тучи. Давно сошлись края голубого канала, прорезанного полусферой в облачных толщах, погасли лучи солнца, игравшие утром на гранях утесов. Угловатые черные скалы, выглядывавшие местами из-под снега, точно неподвижные часовые, сторожили это царство белого безмолвия.
— Тут мы не выберемся из ущелья, — сказал Олег, указывая на вертикальные стены. — Надо искать место с пологими скалами.
Они и четверти километра не прошли, как начался снегопад. Сперва падали мелкие снежинки, потом повалили большие хлопья. Идти стало еще труднее. Ноги скользили на обледенелых валунах, засыпанных снегом, застревали в трещинах Ветер, сметая снег с краев ущелья, пригоршнями швырял его в лицо.
Через полчаса ученые были вынуждены остановиться — путь им преградил обрыв.
Некогда здесь шумел водопад, но морозы сковали воду, горный поток оцепенел, со скал свисали метровые сосульки. А стены ущелья по-прежнему оставались крутыми, неприступными.
Олег хотел уже предложить Ин Сену вернуться обратно к полусфере, когда у ног его упал камень, Олег глянул вверх и попятился.
На краю ущелья, метрах в двадцати от них стояло уродливое косматое существо: полукозел-полуобезьяна. Туловище и конечности его покрывала длинная белая шерсть, на голове были короткие рога, из оскаленного рта выглядывали клыки.
— Смотрите! — крикнул Олег Ин Сену. — Кто это?
Ин Сен быстро обернулся.
— Это унра, — прошептал он. — Не стойте-ка открытом месте. Прижмитесь к стенке.
Ин Сен увлек Олега в небольшую выемку в стене ущелья. Каменный выступ над ней мог послужить надежной защитой от обвала.
Предосторожность оказалась нелишней. Рассвирепевшая унра принялась сбрасывать в ущелье камни и куски льда. Они падали и разлетались на куски у самых ног ученых, плотно прижавшихся к стене. Потом на дно ущелья рухнула снежная лавина. Унра обладала огромной силой, и, впав в неистовство, швыряла вниз все, что было возле нее, действуя при этом не только передними конечностями, напоминавшими слабо развитые руки, но и головой.
Обстрел продолжался минут пять. Потом камни и снежные комья стали падать реже. Последней на дно ущелья скатилась ледяная глыба с полтонны весом.
После этого унра угомонилась, и все стихло.
Однако путники не сразу покинули свое убежище. Они опасались, что косматое чудовище хитрит.
Машинально ковыряя стену, Олег с удивлением заметил, что слоистая порода отламывается легко, большими кусками. Гора как бы шелушилась. Отдирая кусок за куском и осторожно, без шума, кладя их у ног, Олег доковырялся до чего-то темного, блестящего, похожего на мягкий уголь, и постучал по обнажению. Звук был глухой. Где-то поблизости начиналась полость.
Олег обратил на это обстоятельство внимание Ин Сена. Посоветовавшись, ученые выглянули из-под козырька. Унры не было видно. Очевидно, она оставила людей в покое.
Убедившись, что опасность нового обстрела им пока не грозит, Олег и Ин Сен стали долбить темную породу каменным обломком, похожим на короткий заостренный столб.
Они раскачивали его на руках и что есть силы ударяли, как тараном, в стену ущелья.
Наконец камень пробил стену и провалился в какую-то полость. Олег и Ин Сен начали действовать еще энергичнее. Отверстие быстро расширялось. От него разбегались радиальные трещины. Отодрав несколько плоских кусков, ученые проникли в обширную пещеру.
В ней царил лютый холод. Скользкий, обледенелый пол слегка повышался вглубь пещеры. Высота ее превышала рост человека. Потолок был усеян известковыми натеками.
Из дальнего угла пещеры, где стена, искривляясь, уходила куда-то влево, просачивался слабый рассеянный свет.
— Пошли! — воскликнул Олег. — Пещера — сквозная.
И они стали медленно подниматься по узкому извилистому руслу подземного потока, проложившего себе путь сквозь слои мягких, легко выщелачивающихся пород.
Вечером Олег и Ин Сен наткнулись на склоие Ютанга на одну из спасательных партий, обследовавших район хребта, и в тот же день были доставлены в Аоон.
* * *
По морскому простору резво бежал небольшой корабль аэров.
Палубу его сотрясали ритмичные толчки реактивных двигателей, в крутые борта били волны. Разрезая своим корпусом воду, корабль то взбирался на пенистые гребни, то скользил в кипящие ложбины.
На носу, возле мачты с голубым вымпелом, стояли Сергей и Ноэлла, отправившиеся искать Озерова. Олег после аварии полусферы чувствовал себя неважно и поехать с ними не смог. Судно вышло из Аоона накануне и теперь приближалось к группе вулканических островов южного полушария, на одном из которых находился Борис Федорович.
Для осмотра их с воздуха на корабль был погружен авиэль. Сейчас он был прочно принайтован около кормовой надстройки, и пластмассовые части его, обрызганные морской водой влажно поблескивали.
Со вчерашнего дня судно останавливалось лишь один раз, когда из-за повреждения руля океанским валом было вынуждено бросить якорь в гавани небольшого острова-заповедника.
Воспользовавшись непредвиденной задержкой, Ноэлла показала Сергею здания, воздвигнутые на острове аэрами перед нападением на них ямуров, и в том числе храм Синего ящера, которому некогда поклонялись язычники-южане.
От небольшой гавани вглубь острова вел широкий канал, облицованный плитами белого и черного камня, уложенными в шахматном порядке.
В нескольких местах через канал были переброшены арочные мосты.
Канал соединял море с водоемом, заключенным в большой вулканической котловине. Два искусственных островка возвышались над бирюзовой водой. На одном была статуя шестирукого существа с тремя змеиными головами, на другом — изваяние темно-синего ящера, подобное тому, которое Озеров и Олег видели в пещере.
На берегах озера раскинулся каменно-металлический сад.
В нем все было отковано, вырезано, отлито.
Под деревьями, изготовленными из молочно-белых, бледно-розовых и золотистых сплавов раскачивались на металлических нитях металлические насекомые. На желтых слитках сидели фиолетовые каменные ящерицы с глазами из разноцветных минералов. Аквамариновые бабочки шевелили усиками из пружинок. На пунцовом мху свернулись змеи, отливающие сепией и ляпис-лазурью. Угольно-черные жуки с длинными рогами вцепились металлическими лапками в металлические лозы. Выточенные из базальта обезьяны грызли каменные орехи и плоды.
И вздрагивали от порывов ветра, издавая еле уловимые звуки, кремовые и голубые цветы, вырезанные из тончайших металлических пластинок.
У противоположного берега озера стояли на приколе древние корабли южан.
…Остров- заповедник давно скрылся из виду. Держась руками за перила, Сергей задумчиво смотрел на юг, силясь увидеть тот атолл, в зарослях которого скрывается Озеров.
Жив ли он? Не подвергся ли ночью нападению каких-нибудь хищников?
Ветер крепчал. Качка усиливалась. Нос корабля стал зарываться в пенные гребни. Волны перехлестывали через борт, и вода с журчанием растекалась по палубе, покрывая ее тонким прозрачным слоем.
Когда корабль очутился на гребне исполинского вала, поднявшего его, как пушинку, Сергей обратил внимание на темный продолговатый предмет, мелькнувший вдали.
Даже в бинокль трудно было разобрать, что это такое — ствол дерева с надломленными ветвями или небольшое парусное судно, пострадавшее во время шторма.
Странный предмет приближался. На мгновение он скрылся за водяными холмами, потом снова оказался на виду. Вскоре стало ясно, что это лодка.
Единственный пассажир ее заметил корабль. Он размахивал руками, стремясь привлечь к себе внимание команды.
«А что если это…» — подумал Сергей и осекся. Он не хотел тешить себя ложными надеждами.
Но вот уже можно рассмотреть пассажира — среднего роста, полного, в светлом комбинезоне.
— Он… Нет, не он, — точно в бреду, напряженно всматриваясь, шептал Сергей. — Как он мог попасть сюда? Но этот костюм… рост… жесты… Голову даю на отсечение, что это…
Сергей взглянул на Ноэллу. Она весело улыбалась.
Наконец последние сомнения исчезли. Толстяк радостно всплеснул руками, а потом так широко развел их, точно весь мир намеревался заключить в свои объятия. В лодке стоял… Борис Федорович.
Он где- то раздобыл ее и, потеряв надежду на то, что его радиопризыв будет услышан, решил добираться самостоятельно до острова Тета.
Сутки спустя трое астронавтов сидели в гостиной загородного дома Ин Сена и наперебой рассказывали друг другу о приключениях, выпавших на их долю.
— Ну, а когда мы покидаем Венеру? — спросил Борис Федорович, когда все новости были исчерпаны. — Я, откровенно говоря, чертовски, соскучился по Земле.
— Очевидно, не ранее конца этого месяца, — ответил Олег.
— Через три недели, — Озеров нахмурился. — Выходит, мы раньше Нового года в Москве не будем.
— В лучшем случае вернемся к Новому году, — подтвердил Олег. — Все зависит от состояния вашего здоровья. Если вы за две-три недели не окрепнете, с отлетом придется повременить.
— Могу лететь в любой день! — воскликнул Борис Федорович.
— Хоть завтра. Чувствую себя великолепно.
— Не переоценивайте своих сил, — возразил Олег. — Всем надо отдохнуть, а вам — основательнее всех. Межпланетный перелет не загородная прогулка. Мы не покинем Венеры, пока не будем в астронавтической форме… Вам следует поправиться, Сергею обрести сердечный покой.
— Ну вот, теперь я превращаюсь в мишень для стрел, — криво усмехнулся Сергей, покрасневший при последних словах Олега. — К чему из мухи делать слона?
— Не надо быть особенно наблюдательным, — отпарировал Олег, — чтобы заметить, что вы оба неравнодушны друг к другу.
— Сергей не причем, — проговорил, улыбаясь, Борис Федорович. — Во всем виноваты наши биохимики — они не предусмотрели сердечной опасности и забыли снабдить нас замораживающими лепешками, этаким универсальным противоядием от женских чар… Не падай духом, космический Ромео, мы потеснимся и возьмем с собой на Землю твою Джульетту…
Долго беседовали в тот день трое сыновей Земли. Настроение у них было радостное, приподнятое. Они и не подозревали, что над ними сгущаются новые тучи.
начало июня 1696
Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но не доходя до Азорских островов, караван попал в зону штиля, и уже неделю, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли они одолели за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с наполнявшей ее сердце печалью. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало ее.
Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли — в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, хотя Беатрис и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго.
«На палубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».
Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку стула, глядя перед собой расширившимися глазами.
«Еще слишком рано! Я просто поторопилась…»
Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее…
***
Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу – все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.
– Что, дорогая? – отозвался Блад, не поднимая головы. – Я тоже слышу ее крики.
– Тогда это непохоже на тебя, Питер.
– Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? – он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: – Прежде всего, на корабле есть врач.
– Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?
– Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, – Блад поднялся и отошел к окнам каюты.
– Вряд ли там ему приходилось принимать роды, – возразила Арабелла.
– Возможно, у него была практика и на берегу.
Арабелла покачала головой. Суета началась еще вчера, однако сеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные.
Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась к ней глубокой симпатией. К ее удивлению, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства сеньора де Эспиноса упоминала, что ребенок появится на свет лишь в конце июля.
– Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо…
– Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!
До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул:
– Бедняжка. Я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.
– Я поговорю с ним.
– Ты?! – Блад развернулся к ней и нахмурился.
– Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка…
– Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать их жизнями, чем принять от меня помощь.
– И все же я попытаюсь убедить его.
***
Завидев Арабеллу, дон Мигель де Эспиноса шагнул ей навстречу. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах – он будто вправду собрался в бой.
– Зачем вы пришли, донья Арабелла? – спросил он совершенно безжизненным голосом, преграждая ей путь.
Арабелле показалось, что за прошедшие сутки дон Мигель постарел на несколько лет: еще резче обозначились скулы, а у губ залегли горькие складки.
– Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, – как можно мягче сказала она. – Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.
Его рот саркастически скривился :
– Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу?
– Мой муж хороший врач…
– Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! – прервал ее де Эспиноса. – Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным врачом, – а к счастью, это не так, – я и тогда не обратился бы к нему.
– Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!
– Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?
Арабелла требовательно смотрела на него:
– Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает!
– На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию…
Сквозь переборку послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть.
– Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, – тихо сказала Арабелла.
– Что вы сказали?! – испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не отвела взгляд.
– Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов.
По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:
– Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла.
***
Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».
– Разумеется, он отказался.
– Да.
– Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал, – проговорил Питер, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.
– Арабелла, это его выбор, – устало добавил он.
– Но не его жены! – с гневом в голосе воскликнула она.
Блад вздохнул, ничего не ответив.
Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Доминго вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти.
Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:
– Де Эспиноса вручил их милости Господней, – с горечью сказала она мужу.
– Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство.
– Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению.
– Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, – Блад грустно усмехнулся.
– Все так, но я должна попытаться еще раз, – вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. – Иначе… иначе я перестану уважать себя.
Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.
– Дон Педро Сангре, – глухо произнес он, – Я… прошу вас, – он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.
Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.
– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.
— А я откуда знал, что мы трельяж купили? Я смотрю — у нас в спальне мужик. У меня рефлекс сработал. Ах, антикварный… то-то он мне подозрительным показался.
Отнёс драгоценнейшую в зал, обложил подушечками на диване, включил про природу, сам пошёл пылесосить. Все осколки собрал, пыль смахнул. Смотрю — а в углу опять тот мужик. А у меня опять рефлекс. Что-то я себе не нравлюсь. Украсил пластырем.
— Завтра куплю другое зеркало, ещё больше сегодняшнего. И повесим его с вашей стороны. Для красоты.
Туман над великой рекой Итиль истаял. Не знающий поражений полководец, несколько скособочась (последствия давнего ранения в позвоночник), сидел в высоком седле и одним глазом следил за ходом переправы. Другого у него не было — вытек лет двадцать назад от сабельного удара. Правая рука полководца с перерубленным ещё в юности сухожилием была скрючена и не разгибалась.
Прибежал толмач и доложил, что захватили какую-то странную ладью с какими-то странными гребцами. Привести? Не знающий поражений полководец утвердительно наклонил неоднократно пробитую в боях голову.
Пленников заставили проползти до полководца на коленях. Руки у членов экипажа были связаны за спиной сыромятными ремнями, а рты заткнуты их же собственными головными уборами.
Полководец шевельнул обрубком мизинца, и толмач, поколебавшись, с кого начать, выдернул кляп изо рта Намазова.
— Мин татарчá! Мин татарчá! — отчаянно закричал врио завРИО, резко подаваясь головой к копытам отпрянувшего иноходца.
Татары удивлённо уставились на пленника, потом — вопросительно — на предводителя.
— Помощником толмача, — определил тот, презрительно скривив рваную сызмальства пасть.
Дрожащего Намазова развязали, подняли на ноги и в знак милости набросили ему на плечи совсем худой халатишко.
Затем решили выслушать Чертослепова.
— Граждане каскадёры! — в бешенстве завопил замдиректора, безуспешно пытаясь подняться с колен. — Имейте в виду, даром вам это не пройдёт! Вы все на этом погорите!
Озадаченный толмач снова заправил кляп в рот Чертослепова и почесал в бритом затылке. Услышанное сильно напоминало непереводимую игру слов. Он всё-таки попробовал перевести и, видимо, сделал это не лучшим образом, ибо единственный глаз полководца свирепо вытаращился, а сабельный шрам поперёк лица налился кровью.
— Кто? Я погорю? — прохрипел полководец, оскалив обломки зубов, оставшиеся после прямого попадания из пращи. — Это вы у меня в два счёта погорите, морды славянские!
Воины спешились и побежали за хворостом. Лодку бросили в хворост, пленников — в лодку. Галопом прискакал татарин с факелом, и костёр задымил. Однако дрова были сырые, разгорались плохо.
— Выньте у них кляпы, и пусть раздувают огонь сами! — приказал полководец.
Но садистское это распоряжение так и не было выполнено, потому что со дна гребного устройства поднялся вдруг представительный хмурый мужчина в бежевом плаще. Татары, издав вопль изумления и ужаса, попятились. Перед тем, как бросить лодку в хворост, они обшарили её тщательнейшим образом. Спрятаться там было негде.
— Я, собственно… — ни на кого не глядя, недовольно проговорил мужчина, — оказался здесь по чистой случайности… Прилёг, знаете, вздремнуть под скамьёй, ну и не заметил, как лодка отчалила…
Он перенёс ногу через борт, и татары, суеверно перешёптываясь, расступились. Отойдя подальше, капитан Седьмых (ибо это был он) оглянулся и, отыскав в толпе Намазова, уже успевшего нахлобучить рваную татарскую шапчонку, неодобрительно покачал головой.
Впоследствии электрик Альбастров будет клясться и целовать крест на том, что видел капитана Седьмых в толпе машущих платочками, но никто ему, конечно, не поверит.
Истово, хотя и вразброд шлёпали весла. В осенней волжской воде шуршали и брякали льдышки, именуемые шугой.
— Раз-два, взяли!.. — вполголоса, интимно приговаривал Шерхебель. — Выгребем за косу, а там нас возьмут на буксир из рыбнадзора, я уже с ними договорился…
Командор Чертослепов уронил мотнувшиеся в уключинах вёсла и схватился за сердце.
— Вы с ума сошли! — зашипел на него Намазов. — Гребите, на нас смотрят!..
С превеликим трудом они перегребли стрежень и, заслонённые от города песчаной косой, в изнеможении бросили весла.
— Чёрт с тобой… — слабым голосом проговорил одумавшийся к тому времени Чертослепов. — Где он, этот твой буксир?
— Йех! — изумлённо пробасил Афанасий, единственный не задохнувшийся член экипажа. — Впереди-то что делается!
Все оглянулись. Навстречу лодке и навстречу течению по левому рукаву великой реки вздымался, громоздился и наплывал знаменитый волжский туман. Берега подёрнуло мутью, впереди клубилось сплошное молоко.
— Кранты вашему буксиру! — бестактный, как и все электрики, подытожил Альбастров. — В такую погоду не то что рыбнадзор — браконьера на стрежень не выгонишь!
— Так а я могу грести! — обрадованно предложил Афанасий.
Он в самом деле взялся за вёсла и десятком богатырских гребков окончательно загнал лодку в туман.
— Афоня, прекрати! — закричал Чертослепов. — Не дай бог перевернёмся!
Вдоль бортов шуршала шуга, вокруг беззвучно вздувались и опадали белые полупрозрачные холмы. Слева туман напоминал кисею, справа — простыню.
— Как бы нам Баклужино не просмотреть… — озабоченно пробормотал Шерхебель. — Унесёт в Каспий…
Командор Чертослепов издал странный звук — словно его ударили под дых. В многослойной марле тумана ему померещилось нежное бежевое пятно, и воображение командора мгновенно дорисовало страшную картину: по воде, аки посуху, пристально поглядывая на гребное устройство, шествует с блокнотом наготове капитан Седьмых… Но такого, конечно, быть никак не могло, и дальнейшие события покажут это со всей очевидностью.
— Хватит рассиживаться, товарищи! — нервно приказал Чертослепов. — Выгребаем к берегу!
— К какому берегу? Где вы видите берег?
— А вот выгребем — тогда и увидим!
Кисея слева становилась всё прозрачнее, и вскоре там проглянула полоска земли.
— Странно, — всматриваясь, сказал Намазов. — Конная милиция. Откуда? Вроде бы не сезон…
— Кого-то ловят, наверное, — предположил Шерхебель.
— Да прекратите вы ваши шуточки! — взвизгнул Чертослепов — и осёкся. Кисея взметнулась, явив с исключительной резкостью берег и остановившихся при виде лодки всадников. Кривые сабли, кожаные панцири, хворостяные щиты… Тёмные, косо подпёртые крепкими скулами глаза с интересом смотрели на приближающееся гребное устройство.
Электрик Альбастров (первая гитара НИИ) с большим интересом следил за развитием скандала.
— Почему грести? — брызжа слюной, кричал Шерхебель. — Что значит — грести? Я не могу грести — у меня повышенная кислотность!
Врио завРИО Намазов — чернобровый полнеющий красавец — пребывал в остолбенении. Время от времени его правая рука вздёргивалась на уровень бывшей талии и совершала там судорожное хватательное движение.
— Я достану лодку! — кричал Шерхебель. — Я пароход с колёсами достану! И что? И я же и должен грести?
— Кто составлял список? — горлом проклокотал Намазов. Под ответственным за кульмассовую работу Филимошиным предательски хрустнули клеёные сочленения стула, и все медленно повернулись к Афанасию.
— Товарищи! — поспешно проговорил замдиректора и встал, опёршись костяшками пальцев на край стола. — Я прошу вас отнестись к делу достаточно серьёзно. Сверху поступила указка: усилить пропаганду гребного спорта. И это не прихоть ни чья, не каприз — это начало долгосрочной кампании под общим девизом «Выгребаем к здоровью». И там… — Чертослепов вознёс глаза к потолку, — настаивают, чтобы экипаж на три пятых состоял из головки НИИ. С этой целью нам было предложено представить список трёх наиболее перспективных руководителей. Каковой список мы и представили.
Он замолчал и строго оглядел присутствующих. Электрик Альбастров цинично улыбался. Шерхебель с Намазовым были приятно ошеломлены. Что касается Афанасия Филимошина, то он заворожённо кивал, с восторгом глядя на Чертослепова. Вот теперь он понимал всё.
— А раньше ты об этом сказать не мог? — укоризненно молвил Намазов.
— Не мог, — стремительно садясь, ответил Чертослепов и опять не солгал. Как, интересно, он мог бы сказать об этом раньше, если минуту назад он и сам этого не знал!
— А что? — повеселев, проговорил Шерхебель. — Отчалим утречком, выгребем за косу, запустим мотор…
Замдиректора пришёл в ужас.
— Мотор? Какой мотор?
Шерхебель удивился.
— Могу достать японский, — сообщил он. — Такой, знаете, водомёт: с одной стороны дыра, с другой — отверстие. Никто даже и не подумает…
— Никаких моторов, — процедил замдиректора, глядя снабженцу в глаза. Если уж гребное устройство вызвало у капитана Седьмых определённые сомнения, то что говорить об устройстве с мотором!
— Но отрапортовать в письменном виде! — вскричал Намазов. — И немедля, сейчас!..
Тут же и отрапортовали. В том смысле, что, мол, и впредь готовы служить пропаганде гребного спорта. Чертослепов не возражал. Бумага представлялась ему совершенно безвредной. В крайнем случае, в верхах недоумённо пожмут плечами.
Поэтому, когда машинистка принесла ему перепечатанный рапорт, он дал ему ход, не читая. А зря. То ли загляделась на кого-то машинистка, то ли заговорилась, но только, печатая время прибытия гребного устройства к пристани Баклужино, она отбила совершенно нелепую цифру — 1237. Тот самый год, когда победоносные тумены Батыя форсировали великую реку Итиль.
И в этом-то страшном виде, снабжённая подписью директора, печатью и порядковым номером, бумага пошла в верха.