Столица. Пало.
Диверсионная группа времени даром не теряла. Проскользнув в оставленный Максом домик, душевно поздоровавшись с приветливым хозяином и покидав шмотки в комнате на втором этаже, группа разбилась на пары и отправилась на… ну, рыжий Пилле Рубин именовал это занятие «прогулкой». Но, пожалуй, большинство вельхо с этим определением бы не согласилось. Впрочем, кто их спрашивал?
Первая пара будущих диверсантов засела в трактире близ печально известных Подвалов. Штурмовать это массивное здание в лоб дураков не было – даже Вида, наиболее информированный маг, мог набросать только план «верхней», наземной части здания. И судя по этому чертежу, данную крепость (творение уже новых, последраконьих, времен) строил какой-то чокнутый параноик. Боялся возвращения Крылатых или нападения дорогих коллег? Вряд ли это когда-нибудь станет известно, но результат был налицо! В хитросплетениях коридоров можно было заблудиться даже без охранной магии, а уж магии-то вельхо не жалели! Что творилось в подземной части, собственно Подвалах, даже представить было страшно.
Но если тебе нужна кладовка суслика, не обязательно перекапывать поле – можно найти суслика и попросить его поделиться зернышками. Первая пара располагала именами и приметами нескольких «сусликов» (Вида поделился), работающих в Подвалах, и собиралась взять в разработку наиболее перспективных.
Вторая группа отправилась на встречу с Максом. За парнем следовало присмотреть. Маги и сами собирались это сделать, но… Ирина попросила поберечь внука, Старший Урху – драгоценного Снежного дракона, опору Равновесия, девушки-мастерицы – своего вдохновителя. Убедительней всех просила Янка – внучка Ирины Архиповны решилась на небывалый поступок… Так что Макс был обречен на присмотр.
Третья пара и четвертая, руководствуясь собранным компроматом, устремились на проверку и отработку трех адресов, подходящих для одной симпатичной провокации.
Пятая, самая представительная (и включающая в себя личного помощника Миусса Райккена Ирро), отправилась наводить контакты с пока оставшимися в столице собратьями по вере. По связным шкатулкам собратья (и «гнусные сектанты», по мнению вельхо), выразили горячую готовность поучаствовать в усложнении жизни магов, и надо было только отобрать подходящих. Молодежь после Жар-ночи уверовала в свои силы (и уже слегка подустала от сидения в катакомбах) и теперь рвалась на подвиги. Что ж, занятие им готовы были предоставить.
Спокойствию столицы (ломкому, непрочному, основанному на магии и помощи желтокожих «друзей») осталась одна ночь. Или меньше?
Первыми «погулять» выпало как раз тем, кто нарушать Порядок совсем не собирался (по крайней мере, сегодняшней ночью). Их миссия предполагала тишину и скрытность – в конце концов, группа явилась для спасения одного молодого дракона, а не для того, чтобы «провалить» еще и второго. Для более результативного общения Пало (характер юноши покладистостью не отличался) прихватил с собой не Виду, а молодого вельхо Терхо Этку, с которым Макс и Слава в свое время и у драконов побывали, и в Тахко явились, и у драконоверов в подвале посидели. Если Макс не будет откровенен с ним, то с кем тогда?
Даже интересно, как бы сложилась ситуация, если бы пара, собирающаяся всего лишь поговорить с Максом и передать ему подарок от любящей «сестрички» (и разобраться на месте, как именно лучше организовать «присмотр», чтобы объект попросту не сбежал), не решила бы пойти к парню коротким путем – через Чародейную площадь.
Правда, Пало это место недолюбливал, несмотря на всю его несказанную красоту. Почему-то всякий раз после посещения площади у него что-то случалось. Иногда хорошее, например, именно после прогулки по площади спокойного северянина приметил один из самых уважаемых наставников. Но чаще площадь будто привлекала на его голову неприятности. Взять хотя бы опасный рейд, где вельхо едва не расстреляли из засады. Или знакомство с Бира Майки, пусть Пятеро богов в своих владениях спросят со старого мерзавца построже! Да и незабываемый плен у обнаглевшей до предела шайки преступивших тоже случился после посещения площади – именно отсюда их группу и спровадили расследовать пропажу пяти купцов и двух Поднятых. Расследование тогда определенно удалось… Вот только с докладом пришлось повременить три с лишним пятихи, пока остатки группы придумывали, как избавиться от «сбруи» и посчитаться с захватчиками.
Может, обойти ее на всякий случай, эту Чародейную?
Но они не успели.
До Чародейной осталось пройти половину квартала, когда впереди затопали и заорали. Диверсанты отреагировали штатно: метнулись под прикрытие ближайшего дома (нависающий второй этаж гостеприимно прикрыл их густой тенью) и вслушались.
— Туда!
— Скорей!
— Не уйдете, мерзавцы!
— Стоять! Вельхо требуют порядка! Стоять, кому сказано!
Порядка? Сторожевой патруль? А за кем?
Ситуация прояснилась довольно быстро: один из убегавших резко развернулся, зачем-то сдвинул шапку на глаза и… в прорези рукава блеснуло знакомое золото. Вельхо!
— Драконий зад!
— Ложись!
— Да какого… — нападавшие реагировали бурно. Повалились на мостовую, не переставая клясть «драконьих подхвостышей» и «обнаглевшую» молодежь, обещая «поганцам» оторвать их поганые лапы.
Не менее бурно среагировала и пара будущих диверсантов. Вельхо, удирающие от патруля? Вельхо, не подчиняющиеся Зарокам? Ведь сторожа отдала прямой приказ, а убегавшие мальчишки не только не подчинились, а еще и чем-то приложили своих преследователей. Похоже, обездвиживанием. Действительно мальчишки.
Что же это творится в благословенной столице?
Пало посмотрел в широко раскрытые восторженные глаза Терхо Этку и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Тот поспешно закивал и показал на сторожу. И вовремя. Обездвиживающее сработало не полностью. Целиться вслепую не слишком удачный метод, если хочешь вывести врагов из строя, и три мага уже накинули щит, и под его прикрытием плели что-то нехорошее.
Терхо Этку тихонько свистнул, привлекая внимание беглеца.
- Эй, давай к нам! Прикроем!
Но тот как не слышал. А может, и впрямь не слышал? Потому и патрулю не подчинился? Занятно. Знак использовал или просто уши воском залепил? Простые методики тоже действенные. Особенно хорошо отработанные.
А вот сопротивление юнцы явно не отрабатывали – двое убежали вперед, третий, прикрывавший отход, остался без прикрытия. Он успел встать и побежал дальше, старательно не глядя в сторону сторожи, но скрыться явно не успевал.
И сейчас ему в спину летело что-то боевое.
Что творится? Юнцы, удирающие от сторожи, это еще каким-то вывертом сознания можно понять (кто из личинок не пробовал изобрести способ обойти Зароки?), но сторожа, использующая боевые Знаки по молодому пополнению?
Пало определился с тем, кому он сочувствует. Щитовое сорвалось в полет легко, как перышко, в полете развернулось в полноценный барьер-«звездочку» и с готовностью приняло на себя летящий Знак. Громыхнуло-полыхнуло, зазвенело битое стекло. Сторожа поспешно залегла снова, а преследуемый мальчишка на миг сбился с шага, явно преодолев желание оглянуться… Пало, порадовавшись удаче, аккуратно прицепил юнцу на спину «пиявочку» (слабенький поисковичок). Он успел вовремя – паренек, судорожно вздохнув, прибавил ходу и скрылся за углом. Вот и славно. Насколько маг помнил, в той стороне улицы сплетались в такой славный лабиринт, что отловить можно было только неприятности. Особенно, если гнаться быстро и старательно. За судьбу юной поросли можно быть спокойным.
Оставалось понять, кому они с Терхо Этку так удачно помогли и с какой стати сторожа решила, что имеет право использовать боевые Знаки в центре столицы, причем по своим. Вроде Рык всегда держал своих парней в строгости и таких финтов они прежде не позволяли. Или беглецы вытворили что-то такое, что хоть сам их лови?
Беспокоящий Пало вопрос прояснился, когда преследователи собрали себя с мостовой и выпутали из обездвижки двоих пострадавших. Понадобилось им на это на удивление много времени – чуть ли не десять минут. Впрочем, «помощники» быстро поняли почему – один из «выпутанных» явно принадлежал к «старшим». И первое, что он сделал, поднявшись с неприветливых камней, обрушился на подчиненных с бранью и угрозами.
— Как вы могли их упустить? Как?! Вы! ****! ***! Я вас ****! ****, *** и ***! И шкуры на просушку вывешу! На заборе!
Подчиненные мирно внимали. Так матерые мяуки равнодушно взирают на злобствующего человека, щуря недобрые зеленые глаза. Мяукам вовсе не хотелось за кем-то гоняться (особенно за магами – те ведь и приложить в ответ могут, это вам не простяки бессильные!), получая на свою шкуру неприятности. И тем более не хотелось это делать по приказу подобного… командира.
— На рудники отправлю! До смерти будете ползать по болотам, разыскивая беглых преступивших, тупари скудоумные! Сгною! Вот как, как, как, скажите, вы могли так сглупить – позволили этой мелочи – обычному недоростку, вчерашней личинке! Как могли позволить швырнуть по вас Знаком?!
— По вашему приказанию, командир!
— ?!
— Когда мы застигли «мерзавцев» за их «гнусным делом» — рисованием на мостовой – вы приказали никому вперед вас не соваться, смотреть и учиться, как «настоящие вельхо берут преступивших». Мы учились. Даже упали точь-в-точь как вы! – подчиненный не позволил себе даже намека на издевательскую интонацию. Подбор слов уже был весьма характерным.
Впрочем, до командира падение его авторитета в глазах подчиненных еще не дошло:
— Я под Знак попал, придурки!
— Точно так, командир! Но вы же приказание-то того… не отменили. Откуда нам знать, может, у вас такой план хитрый? Мы исполнительные! Приказали – слушаемся!
— Уроды! – судя по всему, «командир» мечтал без всяких хитростей приложить «исполнительных подчиненных» так, чтоб они провалились прямо сквозь мостовую куда-нибудь в вечные камни. Но полным дураком он все-таки не был. И понимал, что он один, а подчиненных четверо. И в случае чего кто кого раскатает, сомнений не возникало. Они – его. Вон какие руки, сплошное золото. – Короче, делаем так: сегодня на площади мы столкнулись с превосходящим противником.
— В каком количестве? – кротко вопросил один из подчиненных.
— Шесть человек… нет, восемь! Ясно?
— Точно так, — понимающе покивали парни. – И все лет под тридцать?
— Чего?
— Ну не пристало вам… то есть нам… от юнцов огребать?
Командир сплюнул и наградил чересчур сообразительных подчиненных взглядом, весьма далеким от благодарности и восхищения.
— Будьте вы прокляты! Хорошо, марш придумывать, как они выглядели, чтоб все, если что, говорили одно и то же.
— И вас приглашаем, господин командир, — обнаглели сторожевики. — Тут трактирчик есть неподалеку. Там вино целебное. Знаете, так здорово память помогает прояснить! Чего было, чего не было… А?
…А на площади обнаружились буквы. Синий «шелковый» камень под окнами Нойта-вельхо пятнали крупные желто-оранжевые буквы: «т», «р», «у», «п», «о», «е». Дальше надпись обрывалась. Видимо, троица хотела написать «трупоеды», но не успела.
Пало переглянулся с молодым напарником. Тот смотрел умоляющими глазами. Пало пожал плечами и кивнул. Они же собирались ссорить между собой группировки? Почему бы не начать на денек раньше? Юноша вдохновлено ваял буковки, а его наставник, поразмыслив, подправил одну букву характерным образом. «Болотники» в числе прочих причуд отличались тем, что букву «о» всегда делали нарочито вытянутой и с утолщенными бочками. А еще обожали делать надписи синими и переливчатыми…
Когда они покинули площадь, надпись гордо сияла во всей своей полноте и синеве. А рядом пребывал объемный рисунок оного трупоеда – а то вдруг у адресатов надписи проблемы с памятью?
Макс встретил гостей… нерадостно. В дом позвал, взвара налил, даже поесть предложил, но вил у него был усталый и какой-то неприбранный. Непричесанные волосы торчали перьями, под глазами тени. И он кутался в какую-то широкую, великоватую ему куртку, отчего был похож не то на бродягу, не то на большую нахохленную птицу. А в комнате было холодно, даже пожалуй, холоднее, чем снаружи. Огонь в печке горел, но почему-то тепла от него не было.
— Макс, все правильно? – не сдержался Терхо Этку.
Тот поморщился, как от зубной боли.
— Что мне сделается? Я же обещал Ирине Архиповне, что вешаться не буду. И сдаваться не пойду. И присматривать за мной не надо. Правда.
— Макс…
— Что? Хотите сказать, что пришли не по просьбе бабушки? Она ведь приглядеть просила?
Пало правда был спокойным и уравновешенным человеком. И все же оказался не готов к такой манере общения. По крайней мере, не от Макса. Тот был колючим, ехидным и острым на язык… или живым, веселым и невозможно обаятельным – при желании. Или настойчивым и неотразимо убедительным – если речь шла о каких-то торговых перспективах. Но вот таким усталым и странно откровенным вельхо внука Ирины еще не видел…
— Не только она.
Зубная боль у юноши явно усилилась.
— А, Старший Урху просил присмотреть за уникальным образцом Снежного дракона? А про Огненного он не спрашивал?
Ирина была права. С Максом надо было поговорить. Чувство вины разрушительная эмоция. Как и совесть, она грызет не тех, кто действительно в чем-то виноват, а тех, у кого она просто есть. И мучает своего обладателя, невзирая на факты, уговоры, логику – просто потому, что смириться с чем-то страшным он не может, а как это исправить — не знает.
— Не спрашивал, — спокойно проговорил Пало. – Мы все только о нем и говорили. И драконы, и маги, и драконоверы. Твой план принят за основу, только доработан, конечно. У нас тоже за это время появилось кое-что новое и полезное. А еще тебе просили передать привет.
— Кто?
— Твои девочки-мастерицы. Из-за твоих выдумок у каждой уже такое приданое, что еще до лета все выйдут замуж – и, между прочим, каждая требует тебя в свадебного хранителя. Твоя семья из драконов, особенно Ритха и названый брат. Твои приятели из стаи, они обещали, когда ты вернешься, показать тебе и новые пещеры, и новые украшения. Драконята. Благодаря тебе и твоей торговле у них впервые за все годы ни одного голодного вечера и столько сыра, что никто из молоди не болеет. Горожане, освоившие твою магию – тысяч шесть наберется, всех перечислить?
Юноша шевельнулся. Прищурил глаза, глядя на мага как-то недоверчиво.
Пало вложил в свои слова максимально возможную твердость и уверенность:
— Все будет правильно, Макс. Мы его освободим. Скоро. Все будет… хорошо.
Слова были самые простые. И наверняка не слишком отличались от того, что Макс сам себе твердил себе эти сумасшедшие двое суток… Что поделать, Пало не мастер на уговоры, особенно молодежи. Следовало все-таки отправиться сюда вместе с Миуссом, матерый драконовер был отменным мастером и на договоры, и на уговоры. А вот Пало… не лучшие были слова.
Но подействовали.
Макс откинулся назад, прикрыл глаза, … и как-то встряхнулся. Словно держал до этого что-то неподъемно-тяжелое, а сейчас сбросил. Он длинно выдохнул и даже почти улыбнулся. Хотя нет, это не улыбка. Просто у мальчишки дрожали губы.
В комнате резко потеплело.
Пало сделал вид, что ничего не замечает. Нарочито закопался в своем полушубке, выждав несколько мгновений, и выпустил…
— Чивирк!
Макс дернулся, недоверчиво всмотрелся в невероятный здесь звук… Пушистый комочек выбрался из полушубка, отряхнул и расправил крылышки, горделиво изогнул шейку, позволяя собой полюбоваться… и заметил знакомого.
— Чиррррк! – пушистик метнулся молнией. Порхнул на плечо, обнял крыльями, ткнулся теплой макушкой человеку в подбородок и заворковал, мягко и ласково, точно кошечка, умурлыкивающая хозяина…
— Штуша, — дрогнувшим голосом выговорил Макс. – Штуша, малыш… ты что, от Янки сбежал?
— Чивиррик!!!
Кажется, зверек оскорбился таким предположением. Возмущенно запищал-зачирикал и даже за ухо бестолкового человека дернул. Он, видите ли, спешил, он так старался, а его обижают такими подозрениями!
— Ой, все, понял, осознал, перестань!
— Так его, Штуша! – хихикнул Терхо Этку. – Они с Яной такие гордые были, что отправляют тебе помощь, а ты так неблагодарно… ой, не могу…
Гости ушли с первыми утренними прохожими. Обсудили планы, выпили взвара, что-то съели. Именно «что-то» — неведомое кулинарное изделие не было ни пирогом, лепешкой, ни булочкой. Чем именно оно было, наверное, не ведали даже Пятеро богов, но поздняя компания это изделие неведомого кулинара съела под разговоры. Поделились новостями – не все же можно рассказать через шкатулки! Макс даже посмеялся над хроникой попыток построения туннелей. Особенно позабавили его две «достопримечательности» — та, что вовремя обвалилась, и та, которую сейчас оккупировали дети.
— Детский развлекательный парк… — выдохнул он. – Надо же, а я и не догадался. Ничего, если переживем все это, то отгрохаем любо-дорого. Если… Ничего, переживем! Верно, Штуша?
— Чиррик, — бодро отозвался пушистик.
Словом, Макс действительно ожил и даже улыбался. Правда, когда Терхо Этку попробовал напроситься переночевать, а то и пожить вместе, одна кровать-то, мол, свободная… юноша отказал. Вежливо, извинился даже, но решительно – сегодня никак не получится. Сначала надо кое-что уладить.
— Макс…
— Пало, я понимаю, правда, — улыбка Макса растаяла, и снова в глазах проглянула какая-то горькая усталость. – Вы обещали бабушке присмотр, так, да? Я приму гостя, обещаю. Только не сегодня.
— Не в присмотре дело. Не только в присмотре. Тебе поддержка нужна. Ты ведь говоришь, что мысль об алтаре ты не оставил. Алтарь, торговые дела, Рит…Тебя просто не хватит на все.
— Я понимаю. Не обижайся, Терхо. Прости. Завтра… то есть сегодня вечером уже. Хорошо?
- Все правиль… Хорошо.
Макс провожал гостей взглядом, пока они не скрылись за углом. Прикрыл дверь. Прошел пустым и темным по утреннему времени залу, поднялся на свой этаж – но в свою комнату не пошел. Постоял немного и прошел в комнату подкидышей. Как он и предполагал, они не спали. Собрались группкой, оживленно шептались. И разом умолкли, увидев Макса.
— Ну, рассказывайте, что все это значит.
С самого раннего утра Сима Иванцова ощущала беспокойство. Оно появилось сразу, стоило только солнечному лучу прервать сладкий утренний сон. Поначалу смутное и непонятное, это состояние все четче проявляло свой тревожный характер, и Симочка мучительно искала объяснений.
Прибирая локоны под резинку купальной шапочки, она набралась мужества и спросила себя: «Вовка?» Задумалась и, не обращая внимания на брызги холодного душа, обжигавшие плечи и острые лопатки, медленно присела на краешек ванны. «Нет, прошло еще очень мало времени. Он же такой восторженный и открытый для новых впечатлений, да и Нинка совсем не дура, не будет она с самого начала давить чугунным прессом на молодого мужа. Все, это не мое дело, пусть будут счастливы! Америка – страна для счастливых людей!» Симочка резко поднялась и смело вступила под холодный утренний душ.
Но и под обжигающими струями воды, и потом, когда растиралась мохнатым полотенцем, она все равно думала о Вертлибе. Не в развитие неких своих рассуждений, а просто так. Даже не столько думала, сколько вспоминала: Вовкину улыбку, походку, те словечки, из которых состоял тайный язык их общения. Повесив махровое чудо сушиться и закутавшись в халат, Симочка решила, что беспокойство ушло, но стоило ей только покинуть ванную, как тысячи невидимых игл кольнули внутри, под левой грудью, и она бессильно прислонилась к стене. «Нет, нет, нет! С ним ничего не может произойти! Ни-че-го!» Симочка глубоко вздохнула, собралась и вышла на кухню.
– Тебе нездоровится или что-то не так с учебой? – спросила мама обеспокоенно, подавая завтрак. Сама будучи натурой впечатлительной, она обладала удивительной способностью улавливать чужие тревоги и беспокойства и активно сопереживать им.
– Нет, нет, мам… Все нормально. Просто… – и серьезная девушка Серафима Иванцова, будущая звезда отечественной культурологии, совсем было решила ввести любимую маму в заблуждение, но не смогла найти необходимых слов.
– Серафима! Я тебя прошу, не скрывай ничего! Мы живем в такое время! – и мама решила ограничиться подобным кратким внушением. – Все, Симка, мне пора бежать, целую! – Иванцова-старшая мягко чмокнула любимое чадо в щечку и, передвинув на ходу красный бегунок настенного календаря, растворилась в полусумраке коридора и шуме наступившего дня.
Завтрак у Иванцовых был традиционно плотный – народ в семье работящий и большую часть суток проводит вне дома. Оттого перед Симой стояла традиционная утренняя задача: креветочно-творожный мусс, пара «утомленных» в духовке бутербродов с чеддером и две длинные венские сосиски. Против обыкновения Симочка не стала задумываться над вечным вопросом: «С чего начнем трапезу?» и машинально, в силу привычки и недавнего холодного душа, энергично принялась за первое попавшееся блюдо. Мысли ее витали где-то далеко от семейной гастрономии – между обидой на себя за неуклюжую попытку соврать и семейством молодых Вертлибов в далекой Америке.
Серафима очень уважала себя за спокойствие, с которым приняла окончательное и бесповоротное решение Володьки жениться на другой. Сейчас она чаще всего вспоминала, как согласилась прийти на свадьбу только из упрямой и наивной уверенности, что именно сегодня ее любовь поможет ей найти те самые слова, услышав которые, Вовка изменит свой выбор. Но, увидев удивительно счастливого, даже необыкновенно просветленного в своем счастье жениха, Серафима отложила последнюю попытку и постаралась вместе со всеми гостями разделить радость праздника. Что самое удивительное – все получилось без мучительной и все уничижающей ревности, без досадной и бессильной злости, даже без глупых двусмысленностей, на которые ее так и подбивали одноклассницы, заранее подготовив для Симы специальный тост – «со смыслом».
Но сегодня все было одновременно так и не так. И возникло это «не так» буквально в последние минуты, после душа, а сейчас окончательно оформилось в понимание: ей плохо, ей очень плохо, грустно и одиноко без Вовки. Как бы она ни храбрилась и в какие бы спартанские режимы себя ни загоняла.
Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла – прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.
«Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какой-нибудь коварный лунный денек…» Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. «Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо…» Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две «венские» сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. «Барабанные палочки! Одиннадцать – барабанные палочки!» – ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: «Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?»
Взгляд случайно упал на наручные часы: «Боже! Прозавтракалась!» Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.
Заботливый Кулчемг часто навещал меня в палате. Я выведал у него немало данных о местных обычаях и, главное, много сведений из истории планеты в широком смысле — все, что он слыхал от стариков. На такие допросы целитель отвечал с особой охотой, считая, что с его помощью я хочу восстановить в своей памяти все, что когда-то знал, но запамятовал в результате психической травмы.
Меня огорчало только то, что из-за однообразной пищи и главным образом из-за гусиного меда желудок мой пришел в некоторое расстройство и я начал худеть. Когда утром четвертого дня я пожаловался на это Кулчемгу, тот привел медицинскую поговорку, которую можно перевести на русский примерно так: «Вес убавляется — ум прибавляется». К этому он добавил, что, несмотря на явные сдвиги к лучшему, лечение продвигается медленнее, нежели он ожидал. Поэтому завтра утром он даст мне последнюю порцию гусьмеда, а затем, не медля ни часу, мне предстоит перейти к иному методу лечения.
— Ночною радостью будешь лечиться! — подытожил он и покинул палату, оставив меня в полном недоумении. Что это за «ночная радость», которой можно лечиться утром? Где тут логика?!
Связавшись с Павлом, я пересказал ему свой разговор с целителем и попросил своего друга разузнать у Барсика, в чем заключается суть загадочного словосочетания. В ответ Павел хмыкнул и заявил, что тут и без Барсика можно «усечь, в чем дело».
Днем приводит он блондинок
На интимный поединок,
А чуть ночь — к нему брюнетки
Мчатся, будто вагонетки.
— Извини, Паша, но твое стихотворное иносказание весьма туманно. На что ты намекаешь?
— На то, что подружку тебе подбросят. В порядке межпланетной взаимопомощи. Для полного твоего психического просветления… Завидую!
Я возразил Павлу, что его гипотеза построена на базе незнания им тонкостей инопланетного языка. Однако, когда Кулчемг явился ко мне с вечерним визитом, я выяснил, что друг мой оказался прав! Лекарь сообщил, что завтра утром он приведет ко мне некую Колланчу. Она внучка жрицы Глубин и охотно дарит островитянам ночную радость в любое время суток.
Это экстраординарное известие немедленно привело меня в состояние этической самообороны. Тринадцатый параграф «Наставления звездопроходцам» категорически воспрещает землянам вступать в интимные отношения с иномирянками, ибо это может повлечь катастрофические генетические последствия. Я дал себе слово твердо следовать духу и букве «Наставления». Более того, не вполне полагаясь на свою моральную устойчивость в таком заманчивом и щекотливом деле, я вынул из нарукавного карманчика микробаллон и принял сразу две дозы «антисекса».
И вот наступило утро. В палату вошел лекарь в сопровождении миловидной Колланчи, державшей в руке довольно большую корзину. Одеяние из ткани, напоминающей волейбольную сетку, не скрывало достоинств гостьи. Впрочем, я старался вглядываться не очень пристально, я вел себя в пределах общекосмической вежливости, но не более. Островитянка это заметила, и на ее лице мелькнуло выражение обиды.
Когда целитель дал мне очередную (но последнюю!) дозу гусьмеда, я сразу же принял ее внутрь и через несколько секунд решительно заявил, что лекарство наконец подействовало: я, мол, теперь осознал, что родился на этой планете, а вовсе не спустился на нее с небес. Уважаемый Читатель, не судите меня строго за эту хитрость! Пункт 122 Устава воистов гласит: «Ложь — зло. Но она допустима в том крайнем случае, если может послужить предотвращению зла большего, нежели она сама».
Кулчемг, обрадованный моим признанием, воскликнул:
— Клянусь глубиной глубин, неплохой я врач! Я вернул тебе разум, южанец!.. Дальнейшие процедуры излишни, ночная радость отменяется. — Затем, повернувшись к гостье, он сказал ей, что она может идти в свою пещеру.
Колланча ушла, окинув меня презрительным взглядом и помахивая пустой корзиной.
— А ты, если желаешь, можешь отправиться на прогулку, — предложил мне Кулчемг. — Пусть все встречные радуются, видя исцеленного.
Однако лечение гусьмедом и переживания, связанные с отказом от последующей фазы лечения, так подействовали на меня, что мне было не до прогулок. Дождавшись обеда, я съел две порции яичницы, после чего направился в палату, которую занимал теперь уже не в качестве пациента, а на правах гостя, и сразу же уснул.
Спал я так крепко, что даже ужин проспал, и пробудился после заката. За круглым окном мерцали чужие созвездия. Пламя маяка, не колеблясь, струилось ввысь, море было спокойно. Но откуда-то доносился странный, неритмичный шум. Я оделся, натянул на ноги вечсапданы и направился к выходу. Миновав темную столовую, открыл дверь на кухню. Мои хозяева бодрствовали. На кухонном столе горел светильник, и все семейство лекаря, за исключением детей, было занято внеочередным приемом пищи. А на полу лежали инструменты, похожие на кирку и лом.
— Садись, исцеленный, покушай с нами, — произнес Кулчемг. — Клянусь глубиной, мы неплохо потрудились!.. Хотели и тебя привлечь к работе, но ты так крепко спал, что мне стало жалко будить тебя.
— Чем же вы были заняты?
— Мы прорубали ступени! У нас теперь нет пандуса — у нас есть лестница!
— Да, мы прорубили ступени! — подхватила жена целителя. — У нас теперь лестница! Теперь даже в мокрый сезон мы сможем, не скользя и не падая, подниматься по ступенькам в свою родную пещеру! А если каким-нибудь злым чудом на наш остров прорвутся проклятые воттактаки — ни один из них не одолеет лестницы! Теперь мы можем спать, не закрывая дверей! Слава святому Павлюгру — Дарователю ступеней!
— Мудрый Павлюгр застраховал нас от внезапного нападения метаморфантов! — продолжал Кулчемг. — А как облегчил он нам повседневную жизнь своими ступенями!.. В прошлом солнцевороте один яйцесборщик, исцеленный мною от вывиха руки, поскользнулся на пандусе и проломил череп. Даже я не смог ему помочь, он сразу нырнул туда, откуда не выныривают. Но теперь черепа исцеленных будут в целости! Сам бог Глубин подсказал святому Павлюгру даровать нам ступени!
И лекарь, и члены его семьи все время с удовольствием произносили слова «ступени» и «лестница», однако произносили их не очень уверенно, с запинками. Ведь еще вчера эти понятия отсутствовали в их языке. Они вошли в их сознание только сегодня, когда Павел Белобрысов, недовольный крутым пандусом, ведущим к его временному жилью, попросил у хозяев инструменты и начал прорубать ступени. Барсик не сразу понял суть идеи, но когда понял — изо всех сил принялся помогать мудрому гостю. Местный пористый камень легко поддается обработке, и еще до вечера лестница была готова. Вскоре все население поселка сбежалось к пещере смотрителя маяка, и каждый хоть раз да прошелся по одиннадцати ступенькам. Затем, очарованные новшеством, все разошлись — для того, чтобы начать пробивать ступени к своим пещерам. Этому ажиотажу немало способствовало и то, что «Поющий во сне» успел прослыть на острове святым, и потому приобщение к ступеням стало для островитян не только делом благоустройства, но еще как бы и богоугодным делом.
Главная же причина их усердия объяснялась тем, что они мгновенно поняли оборонное значение лестниц. Ведь ступени «работали» против метаморфантов! Хоть Гусиный остров и отделен от материка каналом, но в сознании островитян все время тлело подспудное опасение, что, с помощью каких-то злых сил, воттактаки могут проникнуть на остров; а проникнув, они рано или поздно ворвутся и в жилища. Даровав иномирянам лестницы, Белобрысов хоть и не снял опасность целиком, но отдалил ее, поставив метаморфантам новую преграду. Напомню Уважаемому Читателю, что, несмотря на свою мобильность и агрессивность, воттактаки могут передвигаться только по плоскости. Нижние конечности их имеют такое строение, при котором они не могут переступать через камни, кочки, стволы упавших деревьев — они вынуждены их обходить, а точнее —обегать. И естественно, ступени для монстров — препятствие непреодолимое. Таким образом, каждый гусиноостровец мог теперь уверенно повторить английское изречение: «Мой дом — моя крепость». Немудрено, что некоторые из иномирян еще до наступления темноты успели преобразовать свои пандусы в лестницы, другие же продолжали трудиться в ночи при свете факелов, чтобы к утру у них все обстояло не хуже, чем у соседей.
— Так вот чем объясняется этот странный шум, — воскликнул я, выслушав от лекаря и его семьи сообщения о ступенизации поселка.
— Да, теперь у всех будут ступени и лестницы! — подтвердил Кулчемг.
— «Ступени, лестницы…» — передразнила его жена. — Но ведь исцеленный не знает, что это такое! Он проспал события великого дня! Он никогда в своей долгой жизни не видывал ступеней и лестниц! Мы должны показать ему нашу лестницу! Мы должны научить его ходить по ступеням!
Меня вывели из пещеры. С разных сторон поселка слышались удары металла о камень, там и сям полыхали факелы. Работа кипела.
— Не бойся, пройдись по нашей лестнице, — предложил мне целитель. — Я тебе подсвечу.
— Это только вначале страшновато, а потом ничего, — подала голос невестка Кулчемга.
— Я тебе покажу, как надо шагать, — наставительно произнес лекарь и начал спускаться, держа над собой факел; спускался он очень медленно и как-то странно занося ноги. Вслед за ним вниз, от двери — на плоскость, где пролегало некое подобие улицы, — гуськом сошли остальные члены семейства.
— Теперь твоя очередь, исцеленный! Главное — не бойся! Если ты даже упадешь и поломаешься («торцноуртог») — я вылечу твое тело, как уже вылечил твой разум!
Я спустился вниз по двенадцати ступеням и начал подниматься обратно.
— Южанец, ты делаешь успехи! Не напрасно я тебя исцелил! — одобрительно крикнул лекарь. — Смелей, смелей! Для первого раза совсем неплохо!
Похороны Харитона Полякова состоялись через несколько дней. Кладбище было полно народа. Его начальник из газеты сказал проникновенную речь: теряем лучших, талантливых, молодых.
Многие бросали на Клару любопытствующие взгляды, некоторые подходили со словами утешения. Наверное, принимали за девушку покойного или даже невесту. Она не разубеждала. В её руке намертво был зажат букет сирени, нарванный в саду. Кто-то тронул её за локоть, она испуганно обернулась. Немов!
– Вы всё ещё считаете меня чудовищем? – тихо спросил он.
Она лишь вздохнула. До конца церемонии они простояли рядом. Народ начал расходиться. Кто-то увёл рыдающую мать журналиста. Клара и Немов медленно пошли по кладбищенской аллее, не сговариваясь заранее, в сторону могилы Коха.
– Надеюсь, вы расскажете, что произошло?
– Если хотите, – вздохнула Клара. – Харитон узнал про ваши опыты, про духи и решил, что ему они пригодятся больше. Он сбил дядю Альберта машиной, он гнался за мной, когда я шла к Голикову, и он же убил его, чтобы тот не успел рассказать мне про дядины исследования и аромат фортуны. Я только не понимаю, почему вы или он не выкрали их, пока дом стоял пустой?
– Взломать дом непростая задача. Поверьте. Если бы мог, я бы первый это сделал. Альберт потратил немалую сумму на замки и стальные двери. С виду дом выглядит старой развалюхой, но, поверьте, это обманка. К тому же, скорей всего, Харитон не знал, какие именно духи и есть «Аромат фортуны». Поверьте, если бы я смог забрать флакон, всего этого бы не произошло.
Немов присел на скамейку у могилы Коха. Клара положила ветку сирени на земляной холмик.
– Вы бы продолжали испытывать действие духов на неудачниках?
– Нет, я бы пошёл путём Альберта: испробовал их на себе. Поверьте, я готов умереть, лишь бы открыть тайну odor fortuna.
Она вытащила из сумки «Молескин». Погладила чёрную кожу и решительно открыла блокнот на последней странице.
– Это имеет отношение к формуле духов?
Немов вглядывался несколько секунд, потом сделал попытку схватить блокнот, но Клара ловко отскочила.
– Конечно, имеет! – прокричал профессор, сверкая глазами. – Он всё же успел записать своё открытие. Дайте, дайте это сюда немедленно!
– Вот уж дудки, – Клара с хрустом вырвала страницу и скомкала. Вспыхнул огонёк зажигалки.
– Нет… – Немов проглотил вопль, глядя, как пламя пожирает бумагу.
Клара уронила остатки на землю и растёрла подошвой.
– Ну, вот всё, кончилась ваша фортуна. Надеюсь, дяде сейчас стало легче.
– Клара, Клара, какая вы же всё-таки упрямая, совсем как Альберт. Мы бы могли… – Он махнул рукой и побрёл по аллее, шаркая ногами.
– Константин Анатольевич! – окликнула она. Профессор оглянулся. – А как звали кота? Ну, кота дяди Альберта?
Он смотрел, не понимая, чего от него хотят, потом взгляд его прояснился.
– Неужели нашёлся, бродяга? – Клара кивнула. – Хорошо. Брокар, кота звали Брокар. В честь одного известного парфюмера. Вы же позаботитесь о нём?
Она улыбнулась и махнула на прощание. На работе её уже не ждут, вчера звонила начальница и сказала, что столь длительное отсутствие ни в какие ворота не лезет. Клара не сдержалась и наговорила много лишнего. Так что теперь у неё в активе лишь старый дом и чёрный кот. То, что нужно для карьеры ведьмы.КОНЕЦ
С горьким чувством иду я по затхлым и пыльным галереям глубинного Города Долга. Только в ближних к шлюзам пещерах можно встретить бесшумные тени… Да, только «тени мариан»! Как мало напоминают они моих современников!
Великий Жрец всюду сопровождает меня. Походя на большеголового ребенка с тоненькими ручками и ножками, он не достает мне до плеча и говорит дребезжащим, плаксивым голосом:
– В древней келье, которую отыщет божественный Инко, будет создан храм, где поклоняющиеся воздадут сердечную хвалу сыну Моны-Запретительницы.
Мне уже привелось быть богом Кетсалькоатлем на Земле, и я поклялся никогда больше не играть подобной роли; и вот, спустя тринадцать тысяч лет, помимо моего желания, меня снова провозглашают божеством, но теперь на родном Маре, не знавшем в мое время никаких суеверий, к Жрец привык к моим протестам и терпеливо разъясняет божественное учение страха.
– Как могли вы дойти до этого? – перебиваю я.
И Старый Жрец не устает напоминать, что еще Великий Старец (их главный бог!) первым наложил запрет на опасные знания. Затем его великий пророк Мать Мона запретила полеты в космос к Земле, населенной чудовищами, которые вырывают друг у друга сердца и стремятся в своей свирепой жестокости к захвату чужих стран, к порабощению или уничтожению народов. И эти демоны непременно прилетят на Map, чтобы разделаться с марианами. У мариан одно средство спасения: уйти навек в глубинные убежища и никогда не появляться на поверхности. Вот почему уже тысячи циклов в пустынях Мара не осталось никаких следов мариан, все оазисы засыпаны песком, великое орошение заброшено, мариане питаются только тем, что можно получить в недрах.
Итак, Великий Старец – первый бог, а чудесные стихи Тони Фаэ, нашего древнейшего поэта, стали теперь бездумными молитвами. Мариане бормочут их во время религиозных обрядов. Невежество порождено страхом, разложившим культуру, убившим Знание. Не мудрено, что ни Великий Жрец, изучавший больше других, ни кто-либо другой из мариан ничего не слышали о холодном сне. Для них я просто бессмертен, как и подобает богу. Бедная моя Эра! Кто пробудит тебя? И когда?
С немалым трудом нахожу я в сети новых пробитых туннелей старую «пещеру подземного дерева». Конечно, от растения не осталось и следа, но древние кельи на месте. И мое сердце болезненно сжалось. Грустно смотрю я на знакомую с детства стену. Сейчас здесь нет энергопотока, и на ней не вспыхивает красками взрыв метеорита, сразивший моего отца. На месте былой картины среди каменных натеков с трудом можно угадать древний барельеф с чудо-башней фаэтов, с помощью которой они летали среди звезд. При виде очертаний сказочного корабля горькие воспоминания охватывают меня. Рассматриваю сохранившиеся фигурки в диковинных скафандрах, и они оживают в моей памяти. Вот так с краю могла бы стоять Кара Яр, холодная и яркая, мужественная и спокойная. Рядом с нею Нот Кри, всегда споривший, ничего не принимающий сразу, бесстрастный в суждениях, но безутешный в любви и горе. Одна нашла себе могилу в земле инков, разверзшейся под нею, другой не пожелал выплыть из водоворотов острова Фату-Хива. А вот справа – моя несравненная, нежная, кроткая и самоотверженная сестренка Ива! Она осталась на Земле ради людей с другом своей жизни, мудрым добряком Гиго Гантом. А вот эта, едва различимая фигурка в центре, словно прикрытая каменным занавесом, могла бы быть моей Эрой, которая не умерла, как все другие, и которая все же не жива.
С потолка кельи свисает сталактит, которого не было прежде. С полу к нему тянется оплывший сталагмит. Здесь на этом месте услышал я впервые стихи Тони Фаэ о долге:
«Без долга не было бы
Ни жизни, ни любви, ни счастья!»
Я произнес эти слова, когда нас с людьми засыпало песком и уже не осталось надежды на спасение.
А жрецы страха, оказывается, в ужасе наблюдали за действиями страшных пришельцев, свирепых демонов Земли, ищущих вход в Город Долга, чтобы вырвать сердца у мариан, захватить их родные пещеры.
И жрецы исступленно молили всемогущего бога, Великого Старца, спасти мариан, послать на земные чудовища все силы Мара.
И когда, словно в ответ мольбам, взмыли в воздух тучи песка и Черный Смерч засыпал жестоких демонов, на глаза у бледных перепуганных мариан навернулись слезы благодарности.
И вдруг электромагнитная связь, перехватывавшая до сих пор лишь устрашающую речь землян, донесла до мариан слова главной из молитв, которую читал кто-то из пришельцев на древнейшем языке мариан, сохранившемся в богослужениях.
Мариане были потрясены. Ведь им напомнили о долге, всколыхнули доброе начало, заложенное в сердце каждого. И мариане, преодолев свой страх, пришли на помощь засыпанным песком пришельцам. Они не могли не прийти. Такова была их сущность.
И в шлюзе города, освобожденные от скафандров, мы, пришельцы (я и мои новые друзья с Земли), жадно вдохнули искусственный воздух Города Долга.
Мариане топтались вокруг нас, протягивая тоненькие ручки, большеголовые, похожие на робких и любопытных детей, наивных, пугливых и добрых.
Надо было видеть, в каком неподдельном ужасе шарахнулись они в сторону, узнав, что пришельцы действительно люди с Земли (то есть демоны), а я – древний марианин, легендарный Инко, сын Моны-Запретительницы, покинувший Map более шести тысяч циклов назад, а значит, живое подтверждение божественного учения страха. Ведь именно Инко встречался на Земле с чудовищами, вырывавшими сердца, именно из-за него Мона запретила полеты на Землю.
Я постарался разуверить их в своей божественности, рассказал о холодном сне, даже признался, что рассчитываю на их помощь в пробуждении Эры, но маленькие большеголовые дети лишь недоуменно моргали огромными, как у ночных птиц Земли, глазами. Они ничего не знали о холодном сне и той, что до сих пор спит в «Хранилище Жизни».
Даль, мой новый друг, стал с жадностью расспрашивать мариан, которые с трудом понимали его. Галактион и Эльга показали себя подлинными изучающими. Несмотря на все пережитое, они были увлечены теперь историей «ископаемой народности», как назвал Галактион глубинных мариан.
Мне же было горько узнавать историю увядания великой марианской культуры, наследовавшей цивилизацию фаэтов, ныне задавленной, поглощенной религией страха.
Видимо, не сразу восторжествовало это мрачное учение. Культура мариан долго сопротивлялась. И не один раз был нарушен запрет Моны лететь к Земле. Но, очевидно, привезенные оттуда впечатления говорили не в пользу людей. И недальновидные Советы Матерей вместе с новыми жрецами повернули цивилизацию мариан в тупик. Уничтожались всякие следы пребывания мариан на поверхности. Ее можно было видеть лишь жрецам-стражам через оптические устройства, которые люди называли «перископами».
От такого перископа не отходила младшая из женщин Земли, Таня. Она больше других страдала от заключения, первая ощутила себя пленницей.
Мариане, конечно, не прибегали к силе, к принуждению. Мы пользовались в Городе Долга полной «свободой». Но скафандров и шлемов с переговорными устройствами у нас не было.
Когда Таня увидела в перископ космонавтов с «Поиска», бродивших на месте наших недавних раскопок, она поняла, что не в состоянии дать им о себе знать без скафандров и шлемов. Она попросила Даля объяснить марианам, что необходимо сигнализировать людям. Но мариане боялись. И слова Даля напугали их еще больше. Таня не понимала этого, не могла понять.
Мне тоже нелегко было понять, как мариане отказались от познания Вселенной, вычеркнули из своих знаний звездоведение. Выводы учения страха, хоть на чем-то прежде основанные, постепенно выродились, превратились в пугающие образы демонов с Земли. Как же могли мариане выдать свое присутствие этим демонам, сила которых таилась, конечно, в их угрожающей башне.
И мариане затаились в своих норах. А вместе с ними «свободными пленниками» сидели и мы.
Космонавты приходили к месту раскопок каждый день и, выбиваясь из сил, пытались откопать наши трупы. Но им удалось найти лишь механический копатель, которым управлял Даль, и больше ничего…
По-видимому, они получили с Земли какое-то указание, потому что принесли с собой странное сооружение из легких труб. Они оставляли указательный знак на том месте, где «погибла первая марианская археологическая экспедиция», чтобы новые корабли землян могли найти это место и откопать погибших археологов.
Оставив знак, пилоты двинулись к видневшемуся вдали «Поиску». За ними потянулись цепочки следов на песке.
– Они уходят! – в отчаянии крикнула Таня. – Они сейчас улетят!
Рыдания не надо переводить на другие языки, они понятны всем и на Земле, и на других планетах.
– Надо догнать, остановить их, – сказал Даль и обратился к Великому Жрецу, умоляя его отдать хотя бы один скафандр или даже шлем от него, в котором было переговорное устройство.
Великий Жрец закивал своей тяжеловесной для его хрупкого тела головой, что означало у мариан отрицание, отказ.
Мне пришлось объяснить это Далю.
Мы с ним вместе прильнули к перископу.
Шлюзы находились над нами, выбитые в утесе. Я хорошо знал их устройство. Их никто не охранял, да мариане и не способны были применять силу.
Решение озарило меня. В памяти вспыхнули незабвенные дни юности и увлечение бегом без дыхания.
Кара Яр, Нот Кри!
Многим тогда это казалось нелепым дурачеством. Но вот настал миг, когда я должен был доказать, на что способен марианин.
– Что он делает? – закричала Таня. – Остановите его!
Мариане испуганно отшатнулись от меня, когда я ринулся к шлюзам.
Без всякого скафандра, в одном облегающем костюме, в каком я пролежал тысячелетия в «Хранилище Жизни», я выскочил из шлюза в пустыню.
Здесь, на Маре, я уподобился земным ловцам жемчуга, ныряющим порой на несколько минут в океан.
В свое время, увлекаясь бегом без дыхания, мы с Ивой и Карой Яр мечтали, что мариане когда-нибудь смогут приспособиться к «острому дыханию», наподобие остродышащих ящериц, чтобы наши потомки смогли наконец выйти из глубинных убежищ на поверхность, под фиолетовое небо. К сожалению, это так и осталось несбывшейся мечтой. На деле наши «потомки» совсем отказались от поверхности планеты с ее непригодной для дыхания атмосферой. И их раса совсем увяла… в глубине.
Но я принадлежал еще к прежним марианам, которые шутя, ради спорта, пробегали без дыхания в пустыне по тысяче и больше шагов.
Помню, как волновал меня всегда переход от сумрачной пещеры к сиявшей в лучах солнца пустыне. Правда, это не шло ни в какое сравнение с земным освещением. Но глаз наш непостижимо приспосабливается к самым резким изменениям силы света.
Я бежал, вначале зажмурившись, потом открыл глаза и увидел перед собой две удалявшиеся фигуры в скафандрах.
Сколько сот шагов до них?
Ноги мои размеренно двигались, неся меня.
Последний вдох я сделал в шлюзе перед тем, как выскочить в пустыню. Конечно, ни один марианин не мог представить себе, что это возможно. Но я должен был спасти людей, должен был спасти мариан, победив их лжестрах, должен был пробудить свою Эру.
Я пробежал шагов триста. В глазах у меня помутилось. Ведь я так давно не тренировался в этой игре!.. И все-таки навыки, обретенные моим телом ценой неустанных тренировок, не исчезли бесследно. Даже спустя долгие годы (я исключаю тысячелетия сна, к счастью, ничего не изменившего во мне), словно ощущая вернувшуюся юность, я превратился в бег. Да, именно не бежал, а превратился в бег. В другое время я не поверил бы, что это возможно… И еще мне в спину дул ветер, больно раня песчинками голый затылок, шею и уши, но помогая бежать.
Вскоре я почувствовал, что бежать больше не могу, рот открылся, чтобы глотнуть отравленный воздух, как это бывает на Земле с тонущими. Мне показалось, что ноги мои подкашиваются, в глазах помутнело.
Но, сильно нагнувшись вперед и вынеся перед собой ноги, я не упал. И еще через мгновение снова с прежней яркостью увидел башню корабля «Поиск», две фигуры в скафандрах, приближавшиеся к нему.
Я думал только о том, что от того, добегу ли я до корабля или нет, зависит все будущее Мара, мариан, людей, Эры…
И силы вернулись ко мне раньше, чем я пробежал половину пути до «Поиска». Снова ноги сами собой понесли меня к цели.
Тут один из космонавтов обернулся, может быть, для того, чтобы в последний раз взглянуть на оставленный знак, насколько он приметен. И он увидел меня, ошеломленный несуразным видением. Мог ли человек (а я ему представился, конечно, человеком) бежать без скафандра по пустыне чужой планеты?
Он неуклюже бросился мне навстречу. Но я бежал быстрее. Сказались мои натренированные в земных условиях мышцы. Ведь на Маре для меня была лишь половина привычной тяжести. И я не бежал, а летел к «Поиску».
И добежал. Я промчался мимо космонавта, спешившего ко мне (это был Крутогоров), мимо другого, только теперь обернувшегося на возглас командира.
Я ухватился за внешние скобы, как когда-то в древности мой друг Чичкалан (Пьяная Блоха), и взлетел по ним к корабельному шлюзу, который открывался сам собой.
Больше я ничего не помню.