Мэри СТЮАРТ. ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОТ
О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте
среди алмазного сиянья дня.
Найдется ли еще певец, чье пение сравняет
Адамова перста деяния?
Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая,
ворвется во врата истории, злосчастный плод
на место возвращая?
Увидим ли еще, как волшебство твое
откроет взору нашему невесту в будуаре,
иль день, увенчанный снегами,
иль время узникам своим.
Эдвин Мур «Мерлин»
Мэри СТЮАРТ. ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОТ
ПРОЛОГ. ПРИНЦ МРАКА
Посвящается памяти Молли Крэг
Сейчас я старик. Молодость была уже давно позади, когда Артур стал королем. Прошедшие с тех пор годы тускнеют и гаснут в памяти по сравнению с воспоминаниями юности. Моя жизнь напоминает мне дерево, которое отцвело и отшумело и теперь стоит желтое в ожидании смерти.
В воспоминаниях всех людей преклонного возраста недавнее прошлое словно покрыто дымкой, а впечатления детства и юности отличаются четкостью и красочностью. Передо мной проходят сцены из моего далекого детства, яркие и живые, как яблоня у белой стены или колышущиеся в солнечном свете знамена на фоне грозового неба.
Цвета представляются ярче, чем на самом деле было, я в этом уверен. Посещающие меня здесь в темноте воспоминания проходят перед глазами ребенка. Они далеки и лишены боли, будто я наблюдаю со стороны, что происходит, но не со мной, не с этим мешком костей, в котором теплится память, а с другим Мерлином, молодым, свободным как весенний ветер, как птица, в чью честь она меня назвала.
Что касается недавнего прошлого, то здесь дело обстоит иначе. Оно предстает передо мной в игре пламени и теней. Наверное, потому, что я вспоминаю его, глядя на огонь. Это то немногое, чего не назвать волшебством и на что я остался способен, превратившись в старика и простого смертного. Я по-прежнему могу видеть. Не так ясно, как прежде, и без трубных раскатов, но как ребенок, мечтающий, глядя на пламя. Я могу заставить огонь разгореться и угаснуть — нет проще волшебства. Ему просто научиться, и забывается оно в последнюю очередь. То, что не вспоминается мне в мечтаниях, я вижу в огне, в красной сердцевине костра или в бесчисленных зеркальных отражениях хрустального грота.
Самое первое воспоминание мгновенно и покрыто мраком. Оно не принадлежит мне, но позже вы поймете, откуда мне известно о нем. Это не столько воспоминания, сколько сон из прошлого, нечто, передавшееся с кровью. Воспоминание, принадлежавшее Ему, пока я был с Ним. Я верю в возможность подобного. Поэтому будет правильнее, если я начну с Него, с того, кто предшествовал мне и последует за мной, когда я уйду.
Вот что произошло той ночью. Я видел все, и мой рассказ правдив.
Было холодно и темно. Он разжег небольшой костер, но от него шло больше дыма, чем тепла. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над входом в пещеру, продолжала капать вода. Колодец переполнился, и тонкий ручеек стекал через край, впитываясь в землю. Несколько раз он в беспокойстве выходил из пещеры, и сейчас он снова подошел к роще, где стоял на привязи его конь.
С наступлением сумерек дождь прекратился и начал медленно подниматься туман, скрывая все на высоте полметра от земли. Как привидение стояли деревья, беззвучно пасущийся серый конь походил на плывущего лебедя, на самый настоящий призрак. Его уздечку, чтобы не звенела, он обернул разорванной перевязью. На уздечке блестела позолота, а перевязь оказалась из шелка. Он был королевским сыном. Поймай они его, его ждала бы смерть. Ему только исполнилось восемнадцать лет.
В долине глухо застучали копыта. Он повернул голову, дыхание участилось. На свету блеснул его меч. Конь прекратил есть и поднял голову из тумана, принюхиваясь, но не издал ни звука. Юноша улыбнулся. Топот приблизился, и из темноты показался гнедой пони, скрытый по грудь в тумане. Седок был небольшого роста, хрупкий, закутавшийся от ночного холода в темную накидку. Пони остановился, забросив голову, и раздалось пронзительное ржанье. Наездница недовольно прикрикнула на него, соскользнула на землю и притянула его морду за уздечку к накидке, заставляя пони замолчать. Она была совсем юной и тревожно огляделась кругом, ища взглядом юношу, стоявшего за деревьями с мечом в руке.
— От тебя шума как от конного отряда, — сказал он.
— Я совсем не узнала место. В тумане все меняется.
— Тебя никто не видел? Добралась без приключений?
— Почти. Последние два дня без них не обойтись. Их можно встретить на любой дороге, днем или ночью.
— Можно догадаться, — он улыбнулся. — Ну, ладно, главное, ты на месте, давай поводья. — Он отвел пони к деревьям и привязал его. Затем поцеловал ее.
Немного спустя она оттолкнула его.
— Мне не следует оставаться. Я все привезла, и если не смогу приехать завтра… — Ее взгляд остановился на оседланной лошади, обмотанных перевязью удилах, упакованной седельной сумке. Она замолчала, прижав руки к груди. Сверху легли его руки. — Я так и знала. Мне даже сегодня сон приснился. Ты уезжаешь.
— Я должен уехать сегодня ночью.
Страница 2 из 141
Минуту она не говорила ни слова.
— Сколько? — всего лишь спросила она затем.
Он не стал разыгрывать непонимающего.
— В нашем распоряжении час-два, не больше.
— Ты еще вернешься, — твердо сказала она и перебила, когда он начал говорить. — Нет, не сейчас, потом. Все сказано. У нас мало времени. Я лишь имела в виду, что с тобой все будет в порядке и ты благополучно вернешься сюда. Можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. Я обладаю Провидением. Ты вернешься.
— Я это знаю, не обладая им. Я должен вернуться. Послушай меня.
— Нет, — она снова, почти сердито, оборвала его. — Это не имеет значения. Какое это имеет значение? У нас остался час, и мы тратим его зря. Давай войдем.
Обняв ее одной рукой и на ходу расстегивая ей застежку с самоцветом, державшую накидку, он повел ее к пещере.
— Да, пойдем.
Аэромобиль потерял управление внезапно. Только что лихо закладывал вираж над широкой улицей – и вдруг перекувырнулся, устремился в безоблачное ярко-лиловое небо, а затем, будто сочтя себя недостойным вознесения, по спирали рухнул вниз, на мостовую, в последние секунды чуть замедлив падение.
Засмотревшийся на местное воздушное движение Стив едва успел отскочить, вжался в стену здания, ожидая взрыва – кто знает, на чём они здесь летают! Прошло несколько мгновений, грохота не последовало, да и аппарат, похоже, не горел. Металл корпуса сильно искорёжился, но прозрачный пластик окон уцелел, и сквозь него, сквозь отражение собственного смуглого остроносого лица Стиву была видна откинувшаяся назад голова водителя.
Было непонятно, как добраться до человека, но тут подбежала невысокая рыжеволосая девушка, одетая во что-то вроде комбинезона синего цвета. Обзорная панель отодвинулась, когда тонкие пальцы прошлись по одному из участков корпуса, затем они легли на запястье водителя, и почти сразу же рыжая выпрямилась.
– Опасности для жизни нет.
– Откуда вы знаете?
– Медицинский браслет, – пояснила она.
Это не особенно удивило Стива, хотя на его родине подобное было доступно не каждому. Впрочем, аэромобиль – тоже.
– Надо вызвать аварийные службы, – опомнился мужчина, нервно откинув со лба чёрную прядь длинных волос. – И врачей.
Он начал озираться по сторонам, затем устремил взгляд на нечаянную собеседницу, но та лишь покачала головой.
– Они уже знают. Сфера такого не пропустит, – уловив замешательство, рыжая улыбнулась. – Вы ведь не с Юнге, правда? Джилл Брайни.
Она протянула руку. Пожатие оказалось быстрым и решительным.
– Стив Роверс, – назвался он в ответ. – Да, я издалека.
– Идёмте, – предложила она.
К месту происшествия уже с предупреждающими звуками приближались аэромобили c ромбовидными символами на белых корпусах.
До сих пор основное общение протекало между вычислительным центром космопорта и компьютером корабля, которые не сразу, но нашли с помощью контактных программ общий язык, обменявшись служебными и лингвистическими блоками информации.
Но и после окончания карантина, к своему изумлению, Роверс не обнаружил встречающих – механический голос сообщил, что гость свободен в перемещениях. Путешественник даже почувствовал себя уязвлённым. У них тут что, каждый день толпы пришельцев-туристов? Впрочем, возможность побродить в одиночку по совершенно незнакомой планете казалась весьма привлекательной, чем Стив и пользовался, пока через несколько часов не произошла авария.
В отличие от властей, Джилл проявила к гостю интерес и оказалась весьма общительна. Она посоветовала, где остановиться, рассказала о своем мире – Юнге, с готовностью показывала город и во время прогулок и совместных обедов сама расспрашивала о его родине.
Роверс кое-что рассказал о Содружестве, которое уже включало немало планет и продолжало расширяться, о том, как там живут, что помнят о прошлом и к чему стремятся. О некоторых вещах предпочёл умолчать – как и о том, что стояло за его путешествием.
Было жаль и этот приятный мирок, и девушку. Хотя, возможно, ей повезёт…
Кафе находилось под крышей одного из самых высоких зданий. Отсюда открывалась панорама постепенно снижавшегося к окраине и горизонту города, в которой преобладал белый цвет. Крыши домов, даже очень высоких, поддерживали колонны. Для украшения или для прочности – кто знает, Роверс ничего не смыслил в архитектуре. Господствовали мягкие очертания, углы скруглялись, плавно переводя одну стену в другую.
– А что за Сфера, про которую ты говорила? – он поймал внимательный взгляд серых глаз Джилл и улыбнулся, маскируя серьёзность вопроса. – Ваши власти?
Девушка от души рассмеялась. Казалось, прозрачный пластик полуоткрытых окон ловит переливы смеха и возвращает обратно, заполняя им всё помещение, в котором звучала музыка – спокойная, несмотря на то, что, казалось, её создают ударные инструменты. Мелодичный тихий звон…
Наконец Джилл перестала веселиться.
– Прости, пожалуйста. Так непривычно и забавно, что кто-то не знает, что такое Сфера, – смущение отразилось на щеках лёгким румянцем. – Это… в некотором смысле, мы.
Джилл прижала руку к груди, затем широко обвела видневшийся город и, казалось, потянулась за горизонт, пытаясь охватить мир.
– То есть? – Стив подумал, что выданная ему в космопорте пластинка-переводчик впервые дала сбой.
– Я лучше покажу.
Она достала из сумочки металлический эллипсоид, удобно лёгший в ладонь, и сжала его. На уровне голов возникло объемное изображение, замелькали, сменяясь, кадры.
Начало Роверс знал и сам. Заселённую людьми Галактику потрясла череда войн и эпидемий, возникших из-за применения бактериологического оружия, связи распались, и каждый мир остался с глазу на глаз с болезнями, разрухой, утратой знаний. Тут он, пожалуй, мог бы дополнить – в Содружестве было известно больше. Некоторые колонии вымерли, другие скатились кто до мечей, а кто до каменных топоров. Но нашлись и такие, которые смогли выкарабкаться и теперь, заново открыв способы межзвёздного субсветового перемещения в обход бессчётных парсеков пустоты, искали друг друга.
Продолжение оказалось любопытнее. На Юнге до распада был центр по исследованию возможностей человеческого мозга. Мелькнул величественный комплекс зданий. Потом – его дымящиеся развалины, тела учёных, которых не спасли знания, руины цивилизации… Но вот началось новое восхождение. Не хватало всего, и особенно – людей для постройки и обслуживания инфраструктуры планеты. Группа исследователей подняла сохранившиеся от центра данные, добавляя результаты своих изысканий. Итогом стал грандиозный проект. С помощью имплантов люди объединились в Сферу. Каждый мозг связан со всеми, подключен к аппаратуре наблюдения и управляет движением транспорта, устранением повреждений, связью на планете точно так же, как управляет, даже во сне, заживлением царапин, дыханием, биением сердца…
Мелодия, служившая фоном рассказу, вновь вышла на первый план, когда изображение угасло. Стив почувствовал себя неуютно.
– Коллективный разум, что ли? – брякнул он. – Вроде как у муравьев?
Джилл фыркнула – не очень весело, впрочем.
– Я похожа на муравья? Ну что за шаблоны…
– Извини, – мужчина слегка коснулся её руки. – Но что тогда?
– Каждый из нас независимая личность! Объединение в Сферу происходит на уровне подсознаний и той части мозга, которая контролирует жизнедеятельность.
– И как же ваши мозги не путаются, где свой организм, а где планета?
– Наноимпланты помогают, и целенаправленная стимуляция некоторых центров.
– Ты говорила, у вас есть и обычная компьютерная сеть…
– Она как бы… поверхность Сферы, там уже мы общаемся, оставляем и ищем информацию индивидуально, на уровне отдельных сознаний. А под ней – общая глубина. О таком в совершенно примитивном виде ещё какой-то древний-древний учёный говорил.
Стив замолчал. Картина мира раскрылась тёмной бездной, пугающей и притягательной, и в то же время она поражала величием. Роверс, проведший годы в далёких странствиях, обнаруживал уже не первый вновь разгоревшийся очаг цивилизации, порой поражался их своеобразию, но ничего подобного не встречал.
Мелодичный звон, который теперь, казалось, издавало множество колокольчиков, помогал принять увиденное и услышанное, ощущался проявлением скрытой гармонии Юнге.
Контрапунктом – нет, диссонансом, фальшью – толкнуло изнутри: его миссия гибельна для Сферы. Такому не позволят сохраниться. Слишком непонятно, слишком опасно.
Заглушая укол совести, Стив спросил, проверяя давнюю догадку:
– Мы ведь не случайно встретились, правда?
Запнувшись, Джилл вновь смутилась – она вообще легко меняла настроение.
– Нет… Ты не первый, кто к нам прилетает, хотя таких и мало. И мы решили, что при официальном общении много времени и сил тратится на ненужные, но неизбежные церемонии, и обе стороны чувствуют себя скованно. Личный неформальный контакт гораздо лучше.
– Значит, ты – представитель… Сферы?
– Не совсем. У нас есть правительство. Когда идёшь, то переставляешь ноги, не особо задумываясь о каждом шаге. Но сперва надо принять решение – куда же идти. Зато почти нет исполнительного аппарата. Наши учёные читали историю – сначала он поддерживает порядок, а потом начинает в основном работать сам на себя. Со Сферой это не нужно.
Голос Роверса прозвучал резко:
– А для лучшего знакомства и неформального общения вы устроили аварию?
Он впился взглядом в Джилл.
Стив согласился бы голову прозакладывать, что её реакция была искренней.
Не невольное признание, не понимающая улыбка, не усталая ирония, как недавно. Ужас, глубинный, чистой воды ужас поглотил и искривил черты красивого лица, застыл в глазах.
– Ты что?!.. Такое… Ведь он мог действительно погибнуть!
– Не все правительства останавливают такие вещи.
Стив продолжал буравить её взглядом. Если бы поверить, что она лжёт, если бы – тогда можно решить, что все мазаны одним миром, превратить это в отпущение собственных грехов!
– Разве так можно? Когда твой разум слит воедино с кем-то в Сфере… Я не понимаю, это как пытаться убить частичку себя! Нет-нет, никто из нас такого и не подумает!
Больше они в этот вечер не разговаривали.
Покой, звенящий в аккордах музыки, не мог вернуться в сердца.
Покинув Юнге, Стив погрузился в глубокую задумчивость. Хорошо, что он умолчал о методах, которыми Содружество расширяло свои границы. Роверс не хотел проверять, выпустили бы его или нет. Краткий отчёт был готов, только он никак не мог решиться отправить пакет данных по субсвязи. Высокие технологии, ресурсы и отсутствие армии делали Юнге слишком лакомым куском, несмотря на изрядное расстояние до неё.
Играла записанная там мелодия, он вспоминал город, пейзажи и искренний взгляд Джилл. Думал о грандиозном, необычном проекте размером с планету.
Но скрыть информацию означало предпочесть интересы чужого мира собственной родине, а ещё – серьёзные неприятности для него и родных со службой безопасности, если пробел в отчётах будет обнаружен.
И всё же исследователь Стив Роверс медлил.
***
Марро чувствовал зуд. Он знал, что это же ощущение сейчас впивается в тех, кто находится с ним в этом неуютном помещении, перемигивающемся десятками развёрнутых в воздухе изображений. В тех, кто спешит по делам или, напротив, к желанному отдыху, кто сидит сейчас дома. Во всех людей города, континента. Планеты.
И он знал, в чём дело.
Остальные тоже знали.
– Внешняя силовая оболочка пала, – нарушил молчание Гвинно – старший из них, сухощавый, малорослый, с коротко стрижеными седыми волосами. – И сейчас их корабли уничтожают дальнюю периферию Сферы.
Они так надеялись, что поле остановит флот Содружества, тот устанет биться об него и уйдёт. Но захватчики оказались упорны, и случилось неизбежное – генераторы стали сдавать от скачков напряжения, возникающих при атаках, а стена настолько прочна, насколько прочен её самый слабый участок.
Интересно, подумал Марро как-то отстранённо. Обычных мелких неурядиц на планете мы не ощущаем. Но здесь масштаб иной. Сколько устройств в космосе между первой и второй оболочкой? Немало, и всё же их число не идёт ни в какое сравнение с тем, что встретят враги, когда пробьются дальше. Если пробьются – поправил он себя, но циничный реалист в душе повторял: когда, когда, когда!
Это звучало внутри жёстким, металлическим аккордом злой музыки, записанной нотной грамотой подступавшего отчаяния.
Что мы все ощутим, когда огонь излучателей начнёт кромсать города? Удар под дых? Боль от ожогов? Покажется, что переломаны кости? Впадём в ступор или будем кататься по полу, пытаясь сбить несуществующее пламя?!
Да, каждый оставался самостоятельной личностью, и вместе с тем Сфера давно стала единым организмом.
Может быть, зря общенародное голосование в информсети отвергло требование о сдаче?
Довольно – одёрнул себя Марро. Надо действовать. Для этого они и собрались, служба чрезвычайных ситуаций. Нужно разрешить самую чрезвычайную в новой истории Юнге ситуацию.
– Истребители готовы? – спросил он у Гвинно.
В отличие от собеседника, Марро был высок, широк в кости и даже чуточку полноват, волосы иссиня-чёрного цвета, и черты лица у обоих разительно отличались. Антиблизнецы, пошутил кто-то с месяц назад. Очень давно, когда шутки ещё не становились поперёк горла. Когда не было проблем серьёзнее внезапного пожара, а самой жестокой силовой операцией на планете являлось выкручивание рук зарвавшемуся подростку-хулигану.
Конечно, на Юнге жили не святые, но угроза жизни по отношению к человеку, собрату по Сфере…
Он задохнулся этой мыслью, как мелодия задыхается последним аккордом.
– Да. Можно вылетать.
Надо что-то сказать… Ведь такого никогда не было.
И слов – не было тоже. Марро обвёл взглядом товарищей. Что ни скажи – будет или слишком мало, или чересчур много.
– Пошли.
Жаль, подумал он на взлёте, что автоматика тут не годится. Бесполезна по той же причине, по которой он и его коллеги вылетают на пожары и прочие кризисные ситуации. Общее подсознание прекрасно справляется со стандартными случаями. Как организм сам заращивает царапину, так и Сфера без людей легко может починить оборвавшиеся коммуникации. Но когда случается что-то необычное, требующее быстрого ответа, она бессильна. Нужен человек, решающий сразу, на месте, чтобы успеть вытащить погибающих от пожара и не остаться в огне самим. Сфера способна быстро построить корабли – но не решит за пилота, когда метнуться вправо или влево, и когда выстрелить. Тут общее бессознательное медлительно и неуклюже, как слон, который пытается поймать муху.
– Внутреннее поле пропустило нас, противник впереди, – предупредил по связи Гвинн.
Резкие обводы чужих кораблей смотрелись неприятно, пугающе, острые выступы на корпусах казались когтями хищников, готовыми вцепиться в любого вставшего на пути.
В аудиоимплантах тихо, но зло звучала приглушённая музыка – самое резкое, что он нашёл в информсети, самое похожее на то, что рождалось в голове.
Она да реплики по радиосвязи, ложившиеся неритмичным текстом на эту мелодию, создавали оперу войны – единственный фон сражения, ведь в космосе не слышно звуков.
Он легко увёл корабль из-под прицела, обманным манёвром обошёл сразу двоих противников, удовлетворённо усмехнулся – техника, созданная инженерами и Сферой, гораздо лучше, чем у чужаков. Все в эскадрилье – отличные пилоты. Без боевого опыта, но техническое превосходство восполняло его. Марро поймал в визор очков вражеский корабль, лёгким движением пальца активировал излучатель. Ну, получайте, пришлые!
Хотел активировать.
И не смог завершить движение.
Там были люди. Собратья по Сфере, об убийстве которых и думать больно до невозможности.
Постой, какие собратья? Они же не одни из нас, они чужие, они враги!
Снова манёвр, противники только зря вспороли чёрную ткань космоса, а он оказался под брюхом металлической твари, направил прицел вверх…
Там были люди.
– Люди, понимаешь! – кричал он то ли сам себе, то ли в микрофон. – Нельзя!
Он не мог воспринимать людей не как собратьев, вне Сферы, как ни силился разум, сколько ни твердил своё. Собратья. Нельзя. Раз допущенное насилие по отношению к себе подобным запустит страшную цепочку, так уже было, было много раз, было давным-давно, и лишь Сфера смогла разорвать порочный круг…
Но ведь нужно! Иначе они уничтожат нас, или покорят и всё равно сделают такими же, как они, и всё пропало.
За оставшихся дома близких, за наши прекрасные, почти совершенные города…
Ну же, давай!
Он раз за разом уходил от атак, и раз за разом не мог атаковать сам.
Музыка угасла в душе и имплантах.
Когда эскадрилья вернулась, не понеся и не нанеся потерь, в глазах Марро стояли слёзы. Ему не требовалось глядеть в лица товарищей. Хватило зеркала, запечатлевшего бессилие и безнадёжность.
***
Огонь будто вспыхивал в крови, то и дело обжигая болью. Огонь озарял экраны-иллюминаторы. О Сфера, как они горели!
Мини-светила, состоящие из множества слоёв металла, пластика и небольшого количества человеческой плоти – корабли чужих – полыхали в космосе, и Кайллу не было их жаль.
Ко времени, когда нашлись те, кто смог не только направлять боевые корабли, но и наносить смертельные удары, пала и внутренняя силовая оболочка. Оказалась задета поверхность и ближняя периферия, и раны Сферы горели в нём, наполняя силой и ненавистью. Как можно быть такими покорными, почему другие не в состоянии поднять руку на пришельцев? Он не понимал собратьев.
Тех, в свою очередь, потрясло, что Кайлл и подобные ему – жители Юнге, включённые в Сферу – оказались способны убивать.
Загадка, которую никто не пытался разгадать: они отыскались столь своевременно, почти запоздало, что было не до разрешения странностей и поиска ответов. Лишь бы успеть отбиться!
Впрочем, пусть их думают, что хотят. Никки верит и ждёт, и он обязательно к ней вернётся.
Бой вытеснял прочие мысли, требовал сосредоточения и пьянил. Уничтожая впившихся в Юнге металлических хищников, Кайлл чувствовал, как переполняется злорадным удовлетворением и ощущением хорошо сделанной работы.
В имплантах звучал торжественный и мрачноватый реквием, пилоту казалось, что его аккорды превращаются в выстрелы излучателя, торжественно отправляя эскадру Содружества на вечный покой.
Прямо по курсу возникли острые очертания вражеского корабля. В его обводах и выступах было что-то прекрасное, злое – чуждое плавным, гармоничным и слегка скучноватым творениям родины.
Кайлл выстрелил и сразу заложил крутой вираж, кинул взгляд на экраны – защитное поле противника поглотило луч. Тот был заметно крупнее, но менее поворотлив. Истребитель с Юнге кружил вокруг, затем к нему присоединилось несколько товарищей, удар за ударом истощая оборону врага. Наконец тот запылал и неожиданно резко ускорился, бросаясь на охотников, как раненый зверь, своим телом.
Изображение росло на экране, как волшебный лес в сказках. Кайлл выжимал из своего корабля всё, что мог, но чужак – тоже.
Столкновение задело его и соседа. Втроём они рушились на планету.
Музыка обещала, что это будет красиво, но он не верил. Тем более, что внизу – город.
На лице с резкими, будто вырубленными чертами выступил пот. Основная система управления отключилась после удара, но резервная работала. Товарищ по несчастью не отвечал, его истребитель кувыркался, приходилось рассчитывать только на себя. Кайл вновь включил поле, которое тоже отрубилось, и его кораблик отчаянно толкнулся в бок чужака. Если бы защита не выдержала… но она выдержала, тот слегка изменил траекторию, и пилот повторил трюк ещё несколько раз, и лишь затем рванул ввысь – в атмосфере на такой скорости сгорел бы.
Возвращаясь в бой, увидел – вместо центра взрыв вспух где-то на окраине, и всё же отдался внутри болью.
Дело не кончено. Снова заработал излучатель.
Как они горели!..
По кругу играл реквием.
Последний крейсер чужаков добивать не стали. Пусть вернётся и расскажет, какой приём готов на Юнге для непрошеных гостей.
Истребители сильно уменьшились в числе. Садились не на поле, а в гигантский новый ангар для ремонта. Огромный посадочный бокс принимал корабль за кораблём, уходил вниз и возвращался за новым. Уже скоро – встреча героев, а потом Кайлл обнимет Никки… Захотелось посмотреть на неё прямо сейчас, не дожидаясь встречи, и он вошёл в информационно-сетевой слой Сферы.
Царил полный беспорядок. Радость победы, тревога за близких, лихорадочные поиски списков погибших при разрушениях и множественные сбои. Похоже, во время битвы повредилось что-то важное – путаница, потери информации, следы кодов…
Поэтому он не очень удивился, увидев при соединении с личным узлом девушки сообщение «адрес не существует». Не удивился, но слегка встревожился, попробовал ещё раз. Сбой, потом новое сообщение: «узел удалён Сферой».
Теперь руки затряслись. Великий космос, что с ней?
Очередь на посадку двигалась, но, не обращая на это внимания, Кайлл пытался снова и снова. Результат был тот же. Тогда он попробовал перейти по ссылке со своего узла – но и на нём висело то же сообщение. Странно! Раз, другой, третий… и вдруг новый текст: «Сбой. Проект завершён. Данная информация абсолютно закрыта для доступа, включая управляющий комитет планеты. Сбой системы. Сбой системы…»
Стремительно побежали строки. Это длилось всего десяток ударов сердца. Медленных ударов почти раздумавшего биться сердца, с трудом гонящего вдруг ставшую вязкой кровь.
Он умел очень быстро читать и запоминать информацию, как почти все жители Юнге.
«Доступ закрыт. Временные повреждения. Подождите» – появилось наконец, но ждать стало нечего. Он знал, что доступа больше не будет. Знал, что это правда. Ловил крохотные обрывки неизвестно откуда выплывающих воспоминаний. Делал выводы.
Очередь уцелевших на посадку почти завершилась.
Комьями земли обрушивался так и не выключенный реквием, хороня под собой жизнь, которой никогда не было.
Цивилизация, долго росшая практически в стерильных условиях, оказалась беззащитна перед инфекцией-войной. Нормальные, здоровые клетки не предназначены для убийства других клеток. Что делает в таких случаях организм? Правильно, вырабатывает антитела. Молекулы-убийцы. Верно подобранные, они быстро и эффективно уничтожают заразу.
В Сфере были места, о которых не знал никто из людей. Не знал тем, что мы зовём разумом, в то время как в непредсказуемой глубине мозг каждого приложил свою толику усилий к их созданию.
На картах не значилась подземная лаборатория с резервом – непробужденными клонами в боксах. Им так легко придать нужные свойства… Ускоренная стимуляция – и бойцы появились в срок. Никто особенно не расспрашивал – времени ведь не было. Бессознательные защитные механизмы сработали прекрасно, им вкратце создали память, биографию и близких – есть за что сражаться, нет лишних вопросов. Проверять некогда – сразу в битву.
И он бы ничего не понял, не вспомнил, если бы не сбои, вызванные ранами Сферы…
Кайлл закусил губу, чтобы не застонать, проваливаясь дальше в осознание прочитанного.
Люди сложнее молекул и клеток. В организме могут существовать антитела, не разрушая его. В обществе, чуждом насилия по отношению к человеку, трудно найти место способным убивать. И жители планеты, сами не ведая того, решили – Юнге нужны герои. И хороший герой – мёртвый герой.
Тот, кто станет символом, памятью, объектом преклонения – но никогда не будет проблемой.
Приёмный бокс ждал теперь его, его одного. Остальные никогда не покинут ангара, их похоронят с почётом, как павших в бою и умерших от ран. О ком-то подчистят информацию, о ком-то оставят, а тщательно проверять… Что вы! Коллективное подсознание, выработанное эволюцией – надёжная штука.
Забыть и не знать – легко и удобно.
Ужас накрыл его, а потом желчной, но спокойной горечью тот Кайлл, который, несмотря ни на что, сам был частью Сферы и считал Юнге родиной, подумал, что это не худший вариант. Сфера выживет и залечит раны, уже зная, как защищаться. Среди людей не будут бродить познавшие лёгкость чужой смерти, а издержки… они есть всегда. Может, лучше всего последовать за теми, с кем сражался борт о борт, разделив их участь.
Но Кайлл другой, который с яростью и восторгом превращал в факелы полные людьми корабли, возразил, яростно вогнал мысль во внутреннего оппонента, словно заряд излучателя. Они отняли всё, даже иллюзию. Ты ничего не должен, тем более умирать. Обойди док, сядь в другом месте. Люди увидят тебя, а ведь они остаются людьми с нормальными, человеческими мыслями и чувствами. Разумом ни один не желает ему зла, высадку увидят, запомнят. Герой останется среди них… Да, волк среди овец, и никто не знает, что из этого выйдет, как это обернётся для Юнге и Сферы. Ну и что?
Вдруг подал голос третий Кайлл, только что родившийся из горечи познания и нот реквиема. В бортовом компьютере истребителя не заложено координат для субпрыжков, но энергии на один хватит. Пусть его участь решит судьба. Если она приведёт в межзвёздную пустоту – что же, когда кислорода станет не хватать, всегда можно открыть шлюз – но это шанс, может быть, и повезёт, а здесь тебе нет места, дружище…
Пилот напрягся, готовясь отдать команду.
Музыка замерла на паузе.
Затем небо перечеркнул инверсионный след, вытянувшимся пальцем указывая вдаль, прочь от планеты.
Ветер лёгкой свежестью дышит в лицо. Я зажмуриваюсь – свет после долгого пути по тоннелю слишком ярок, чересчур искрист. Хочется сделать ещё несколько сладких глотков предвкушения – до пряного вкуса победы. Крики чаек прошивают невидимые небеса, а запах соли легонько щекочет ноздри. Касаясь ладонью скалы, осторожно вслепую выбираю место, куда поставить ногу, болезненный трепет слева в груди не даёт покоя.
Чтобы дойти, нужно не иметь сердца или заковать его, заковать в несколько слоёв холодной стали. Чтобы стремиться сюда, нужно, чтобы там, под броней, оно яростно билось в стены тюрьмы. Как безумный узник – головой о камень.
Холодно, руке неожиданно холодно. Мороз набором маленьких игл начинает покалывать пальцы. Подошвы то и дело скользят, наконец решаюсь поднять веки.
Я знаю, что увижу, представлял сотни раз так же ясно, как помню оставшееся позади, как помню лица друзей, быстро буреющую кровь, ироничный оскал смерти. Я знаком с этим местом ближе, чем с сочувствием глупцов, не способных придумать то, во что стоит поверить. Ближе, чем с огнём костра или выстрелом из засады.
Я давно люблю высоко взметнувшиеся стены – бежевые, чуть шероховатые на ощупь. Я бережно выпестовал в себе тёплый приглушенный свет за множеством окон, остроконечную крышу и лестницу, непременно витую лестницу, по которой так легко ступать, которая издали радует взор. Мне не нужно догадываться, что прячется за каменной скорлупой – я сам обставил комнаты, ни разу не побывав здесь. Со спинок мягких кресел уютно свисают смятые пледы, книги в кожаных переплётах развалились на полках шкафов. Медленно тают витые свечи…
Я вижу это. Вижу…
Нет! Надрывное, жгучее – изнутри.
Нет, не должно быть ледяного корсета, стискивающего до потери дыхания грудную клетку стен. Нет обломанных костей лестницы. Нет разрыва кладки, бесполезно обрывающегося в пустоту.
Нет!.. Не существует. Сейчас я поднимусь, и всё будет, как нужно. Это обман, последнее испытание, самый трудный шаг на пути.
Несколько раз чуть не падаю, ставя ноги туда, где должен быть край ступени, а вместо этого упорно чудится, стремясь оказаться реальностью, замёрзший скол.
Вхожу в прихожую, где окажутся старое зеркало и оленьи рога, где прозвучит тихая музыка – сама собой, приветствием от дома – мне. Я знаю её с детства, из негромких песен матери. Я знаю, как должна отворяться дверь: как сердце навстречу сердцу. Здесь ждёт не рукотворный огонь, а пламя жизни существа, которое отвечает вдохом на вдох.
Каждый может пройти путь к личной сказке, к домашнему очагу, порождённому пламенем мечты, к обладающему душой жилищу, если поверит…
А может не пройти – дорога трудна. Я продрался, прорвался, проскользнул.
Все пять чувств кричат, не могу больше не слышать их. Одной стены нет, холод пронизывает до костей, небо зияет дырой в обвалившемся потолке. Полуистлевший, полузанесённый снегом ковёр. Оленьи рога, на которых неровно обломаны почти все отростки. Тишина.
Если б метла зимнего ветра не вымела запахи, наверняка бы почувствовал кисловатый дух плесени. Смотрю в пустую раму зеркала, осколки которого беспомощно рассыпаны по полу, и читаю в ней нацарапанную углём надпись.
Дата.
Имя.
Помню. Ненужная была война, не моя, но я не мог отказаться, тяжек груз старой клятвы. Между мной и тем, кто заставил меня, туманом висела древняя вражда со времён отцов. Он очень хотел, чтобы я остался на полях битв, а я должен был вернуться, чтоб идти к своей цели. Должен был вернуться! Его казнили – иначе бы казнили меня. Был ли он предателем? Не знаю. Я – не был. Не был!
Зачем имя – здесь? Чья рука оставила штрихи?
Лёд. Везде – лёд. Обрывками холодной правды проступает сквозь мои миражи, ложится погребальным саваном.
Вот гостиная, куда дверь должна открываться легким толчком, но в том нет нужды – она валяется на полу. Из проёма ползёт чернота, кажется скопищем теней, некогда слабых и подрагивающих, но переживших свет, что их породил. Свора окрепших, разжиревших теней-крыс шелестит за порогом.
Я ступаю им навстречу и жду, пока привыкнут глаза, надеясь уловить отблеск света хотя бы вдалеке, хоть в одной комнате! Или проснуться, достигнув апофеоза кошмара.
Трупы свечей с обгоревшими фитилями усеивают полки и пол. Раскрытая книга, потревоженная шагами, облачком бумажной пыли опускается на камни. Прогоревшие, обледеневшие доски. Горсти пепла.
На полу мелом – дата. Название города.
В нём пепла было много, гораздо больше. Он горел, подожжённый с разных концов, тяжело хрипел устами умирающих. Нам нужно было победить. Мне – идти дальше, любой ценой. На войне нет подлости и коварства – есть хитрость.
Я нюхаю покрывшуюся гарью ладонь, прижимаю к горсти наметённого снега. Вонь. Копоть. Мороз. Настоящие.
Шаги звучат, как удары, будто я вбиваю в пол тупые гвозди.
Спальня. От большой уютной кровати – одни обломки. Красным по стенам имена. Без дат, да и не нужно дат. Я знал, предвидел, что гибель ждёт большинство боевых товарищей. Знал – и не мог отвратить судьбу. Ничего не мог сделать! И не стал пытаться – просто промолчал, сжал сердце в кулак. Им предстояло встретить неизбежное, мне поддерживать костёр заветного желания. Я должен был дойти.
Кухня. Коридор. Имена спутников на время, которых пожрала дорога вместо меня, имена врагов, которых мог пощадить. Даты.
Я узнаю руку, оставившую знаки. Мой почерк.
Здесь дышал мой вымечтанный, взлелеянный дом – в тепле и покое. Здесь билось его сердце – сперва легко и ровно, когда я нежил грёзы, потом рвано и тяжело – когда, не оглядываясь, переступал через врагов и друзей. Здесь оно останавливалось и замирало, пока вовсе не перестало рвать биением тишину. Здесь холодная сталь, что защищала мечту и прокладывала ей путь, превращалась в холодные объятия зимы.
Темнота. Грязные пятна на полу. Лёд, лёд, лёд на ребрах стен, ключицах стропил, ставших клеткой лестницах. Лёд до самого сердца – не бьющегося.
Это сделал я.
Свет. Комнаты позади. Впереди отвалившая стена – ещё одна. Остывшие внутренности дома выпирают высоко над морем, в тяжёлые тучи, пришпиленные к небу булавками чаек. Осталось два шага скользкого выжидающего камня, два шага до полёта Икара – туда, где тело прорастёт корнями вместо крыльев.
Страшные, как пепел надежд, короткие, как знанье невежд.
Два. Шага.
Тридцатого первого октября, в последнюю пятницу октября, женщины в общинах праздновали день богини Макоши. В этот же день животноводы, рыбаки и охотники отмечали день Велеса, который по земному календарю принято было отмечать в ночь с тридцать первого октября на первое ноября. Но так как год на Антари длиннее принятого за стандарт земного и в местном месяце тридцать три дня (только в декабре тридцать один день), то Велесову ночь отмечали с тридцать первого по тридцать второе октября. Совершенно случайно в этом году оба праздника попали на один день, но если Макошь славили утром и в полдень, то Велесу жертву давали вечером или ночью.
Эти оба праздника отмечались и на островах. Поскольку женщинам в день Макоши запрещалось прясть, ткать, шить и плести, то все кибер-девушки, обычно этим занимавшиеся, получили выходной и по совету волхва использовали его для посещения капища и благодарения богине. На рассвете требы молоком, творогом, мукой и хлебом принёс сам Велимысл, после чего освященное на алтаре подношение разделил на четыре части и сам отнёс в три столовые и медпункт, чтобы благословение Макоши получили все живущие на островах люди и киборги.
Нина с живущими в доме девушками пришла на капище полчаса до полудня. Перед входом она заметила среди пришедших киборгов Фриду и кивнула ей. В руках Mary держала корзинку с клубками спряденной овечьей шерсти и трёхлитровую стеклянную банку с толчёной брусникой. Майя принесла кружевную скатерть в подношение, у Инги и Джуны были связанные ими шарфы и носки. У других девушек Нина заметила ленты, вышитые салфетки, вязаные носки и полотенца.
Обряд принесения треб и благодарения Макоши проводила Клара при помощи и в присутствии волхва, так как праздник считается женским, а Клара ещё не была готова проводить служения богине самостоятельно.
Продукты — хлеб, молоко, творог, ягоды и каши — после благословения в качестве дара богини людям и киборгам были отправлены в столовые и на медпункт, а клубки шерстяных и льняных нитей, ленты, отрезы тканей и полотенца Клара после обряда унесла в модуль волхва, чтобы чуть позже обновить его рубашки и связать ему пару свитеров и носки. Он пожилой человек и нуждается в тёплой одежде на зиму.
Перед закатом волхв собрал на капище тех людей и киборгов, кто работает с животными. Но так как все прийти не смогли из-за того, что животных нельзя оставить без присмотра, то пришли только бригадиры: Рик, Ян, Полкан, Гопал, Бизон, Соня и Лайма. От рыбаков и охотников были Змей, Самсон и Хельги, которые и забили жертвенных баранов после сказанного волхвом славления. Души баранов отправились к Маре, а мясо — в столовые.
Теоретически всю эту ночь разрешалось рядиться в шкуры и маски, чтобы носиться по улицам и не позволять навьим сущностям войти в явленный мир живых: они захотят прийти напакостить, увидят, что какие-то чудища уже есть, и не станут приходить, а вернутся обратно. Но волхв сказал, что будет достаточно, если перед алтарём на капище всю ночь до рассвета будет гореть костёр и отпугивать нечистую силу. Змей тут же подобрал из охранных DEX’ов четыре пары и распределил на дежурство по сменам и сам остался на первую смену с Самсоном.
Костёр на Козьем острове горел не только всю ночь, но и всё утро — и был погашен после полудня, когда волхв закончил подношение молока и масла перед идолами и сказал славление Велесу.
***
Ноябрь начался с метелей и резких заморозков по ночам. Днём температура ещё держалась на уровне плюс двух, а по ночам опускалась до минус пятнадцати. Выпадавший по ночам снег на Славном острове DEX’ы охраны убирали затемно, утром ненадолго выглядывало солнце — и после полудня снова летели крупные хлопья снега.
Первого ноября волхв собрал на капище парней, работавших в мастерских и на ремонте техники, на обряд принесения жертв Сварогу.
— Сегодня отмечается день Бога Сварога, — говорил он пришедшим киборгами людям, — который является Праотцем всего рода Богов. Именно он выковал для русичей первый плуг и золотое обручальное кольцо, потому является небесным кузнецом, покровителем земледелия и брака, а также Богом Небесного Зодиака — Круга Сварожьего*…
После его речи и славления в жертву Сварогу принесли полсотни принесённых с собой кур, души которых волхв проводил к Маре, а мясо, освящённое на капище, — поровну в три столовые и на медпункт.
Сварожьи дни было принято праздновать семь дней — с первого по седьмое ноября — но не было никакой возможности освободить от работы на неделю более сотни киборгов (строители дамб на зиму были переведены в мастерские), так как надо было трактора и навесные орудия привести в порядок и поставить на хранение до весны и, пока нет сильных морозов и не замёрзла глина в карьере, заготовить достаточно материала для гончаров и игрушечников.
И потому уже второго ноября две бригады по четыре киборга (один DEX и три Irien’а) отправились на грузовом флайере за глиной, а ещё две такие же бригады — в другой карьер за камнями для укрепления дамб весной.
Седьмого ноября так же чествовали Сварога — и приносили в жертву кур. Платон за прошедшую неделю очень удачно смог продать в деревни для проведения обряда почти шесть сотен старых кур (для ремонта стада было достаточно молодняка, к тому же Рик уговорил Платона купить молодняк другой породы ближе к весне) — и потому Платон после обряда на капище седьмого ноября решил купить ещё два десятка гусей. Составив заявку на сайте, он вспомнил, что говорил курьер: «Этот фермер воспринимает цифру «1» в заявке как один десяток», и отменил заявку, решив слетать на эту птицеферму.
Нина идею одобрила и даже посоветовала ему взять десяток старых гусаков, чтобы в день Мары просватанные парни тоже смогли поучаствовать в ловле птицы для своих девушек:
— Чисто теоретически… в научной литературе нет сведений, что просватанным парням нельзя участвовать в ловле кур. Но нет сведений и о разрешении… к тому же нет особой разницы, кур ловить или уток… или гусей. Где разводят кур, ловят кур, а где есть другая птица — возможно и гусей или уток. У нас Змей киборг и поймать гусака сможет. Пусть все парни ловят кур, а просватанным выпустим гусаков… как думаешь, согласятся ловить?
— Конечно! — ответил удивлённый идеей Платон, — так даже интереснее будет и зрелищнее.
В результате вечером девятого ноября Платон, вернувшись из командировки в соседнюю область, привёз полсотни трёхмесячных гусят, полтора десятка гусынь и полтора десятка гусаков. Летавшие с ним Самсон и Хельги помогли Рику перенести клетки с птицами в курятник (там разместили гусят, гусынь и пятерых племенных гусаков) и на конюшню (десять гусаков для ловли). Коневоды такому соседству не обрадовались совершенно, но деваться было некуда, так как пустые денники были, а гусаков через полторы недели должны были забить на мясо.
***
Десятого ноября, в среду, в десять утра на счёт колхоза от дирекции банка пришла сумма в тридцать тысяч галактов за помощь в поднятии со дна озера обломков затонувшего флайера и аренду помещения для офиса филиала банка — и Платон перевёл всю сумму на счёт Доброхота, а после полудня прилетел донельзя удивлённый молодой банкир с несколькими коробками с оборудованием и парой чемоданов и заявил, что именно он останется заведовать филиалом банка на острове и что ему нужна квартира или комната для проживания.
Фрида, как председатель сельсовета, быстро нашла для него жильё на втором этаже первого общежития — и банкир, представившийся Майклом, стал устраиваться на новом месте.
***
Тринадцатого ноября, в субботу, в восемь утра на Славный остров прилетели Грант и Гульназ с DEX-охранницей, а почти следом за ними на Жемчужный остров явились Светлана и Златко.
После приветствия и чаепития в столовой Нина попросила Динару запрячь Дивана и прокатить Златко по островам, чтобы он мог потом нарисовать заснеженное озеро, посёлок и дамбы, и даже отпустила Хельги для сопровождения и Алю для прогулки — всё-таки конь считался рыцарским и мог ходить в упряжи только с согласия своего рыцаря. Авиэль с её разрешения убежал помогать Вальтеру пересаживать растения в горшки побольше размером и расставлять их по подоконникам в доме.
Когда Хельги, Аля и Златко ушли на конюшню, Нина пригласила гостей в гостиную своей квартиры поговорить и уже там попросила Пушка найти Платона и Змея и подключить их в разговор, если окажется, что они прямо сейчас прийти не могут. Но они оба пришли уже через пять минут и Нина, разливая чай по чашкам, попросила Гранта рассказать о проводимом расследовании.
— На капитана лайнера подействовать удалось только через звонок Кире Александровне на Кассандру, — начал рассказывать Грант, — она ему высказала всё, что имела об эксплуатации разумных существ и фактической работорговле… плюс Гульназ как юрист высказала этому капитану, что ему светит за нарушение федерального законодательства… в результате он согласился передать ОЗК всех киборгов бесплатно. Но с компенсацией содержания и прокорма… всё-таки он это условие вытребовал. Так что надо заплатить не миллион, а всего тысяч сорок.
— Но и это мы можем не платить, — улыбнулась Гульназ, — если на лайнере провести комплексную проверку всех служащих и найти недочёты…
— То он просто перестанет скупать и привозить нам киборгов, — прервал её Грант. — И то… из этих ста пятидесяти тридцать шесть DEX’ов… и их забирают на Кассандру. Возможно, заберут и два десятка Mary. К нам привезут около сотни Irien’ов… есть ли среди них разумные, пока не знаю. И как они содержатся на лайнере, тоже узнать пока не удалось… я ещё не пытался взломать искин лайнера… но, вероятно, придётся.
— То есть, оплата за доставку около пятисот галактов за киборга? — уточнила Нина. — Капитану это не выгодно… он на скупку больше потратил.
— Зато у него будет репутация спасителя киборгов, — усмехнулся Платон, — и он останется не только на работе, но и на свободе. Если он не дурак, то ещё и благодарен нам будет, что мы избавим его от этой проблемы. Когда он прилетит? Надо подготовить места в общежитии… и сообщить в Звёздный, там на рыбозавод наверняка требуются работники.
— Пятнадцатого… — медленно ответил Грант, — послезавтра… ради избавления от этого груза капитан немного изменил маршрут и остановится на Антари буквально на два часа для выгрузки и заправки. Я ему сказал, что если киборги будут накормлены и в порядке, то он получит по тысяче за киборга и полиция о его грузе не узнает.
— Короче, надо сто тысяч, — мрачно подытожил Змей, — а у нас есть столько?
— Будут, — усмехнулся Грант, — когда за дело берутся два Bond’а, деньги всегда возможно добыть… или сэкономить. И да, Алёна в курсе. Она ищет компромат не только на капитана, но и на его команду, и на владельца лайнера, и на пассажиров. Очень вероятно, что платить не придётся вообще… так как окажется, что на самом лайнере не всё так исправно и благополучно. Плюс конезавод… они, кажется, готовы выкупить нескольких DEX’ов.
— Алёна опять взламывает счета? — насторожилась Нина, — а если засекут?
— Не засекут. И без взломов. Она младше меня и более совершенная модель, и она в состоянии одновременно проверить не только капитана и команду, но и пассажиров с багажом. Сейчас она пытается по сети подключиться к разумным киборгам из обслуги лайнера. Проблема только в том, что лайнер движется и не всегда в зоне действия инфранета.
Нина сделала вид, что поверила Гранту — при Светлане не хотелось говорить, что «доброжелатель», переводящий деньги со взломанных счетов в ОЗК, живёт в её доме. Стало одновременно и радостно (что не придётся искать деньги на выкуп киборгов), и тревожно (а если в полиции найдётся более совершенный киборг? Тогда Алёну действительно смогут вычислить и пострадает не только она, но и репутация всего ОЗК). Она снова согрела чайник и принесла в гостиную тарелки с плюшками от Фриды и тарелку с пряниками от Миро.
Пока гости снова пили чай, говорили о делах «Лады», о клубнике, которую Юлий умудряется выращивать в теплице круглогодично, о продажах изделий киборгов в лавке и о новых картинах Златко… и тут Светлане позвонил Златко с приглашением покататься в санях, она извинилась и вышла, и Нина, наконец, спросила Гранта:
— А как идёт расследование по утонувшему флайеру?
Грант с гордостью достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение и показал Нине:
— Я теперь внештатный сотрудник и добровольный помощник полиции! С зарплатой… чисто символической, конечно, но совсем не лишней. Это расследование почти закончено… на инфокристалле оказалось столько интересного, что смело можете требовать с банка ещё столько же компенсации, сколько они выплатили. Кроме того, в полиции, а значит, и у меня, есть записи с процессора погибшей Irien’ки… далеко не все, но того, что сохранилось, достаточно, чтобы понять, что произошло.
Платон молча кивнул, запоминая информацию, а Нина тем временем отправила сообщение Хельги с разрешением погулять ещё полчаса. Грант допил чай и продолжил:
— На флайере, принадлежащем банку, перевозили на хранение в банк с одного из рудников в Серебрянке в центральное отделение банка в Янтарном слитки серебра и технические алмазы в контейнерах по сорок штук в каждом. Конечно, в Серебрянке есть филиал банка, но в Янтарном сейфы показались более надёжными владельцу рудника. Сопровождали груз пилот, клерк и два охранника, один из которых — DEX. Это мне… то есть, полиции сообщил сотрудник банка. Судя по записям с инфокристалла, эти трое между собой сговорились, не без помощи киборга вскрыли сейфы, пересели на берегу острова в другой флайер, а этот флайер с прикованным за руку DEX’ом на автопилоте отправили в озеро.
— Но их же должны были искать? — спросила Нина, — пропажа серебра и алмазов должна серьёзно расследоваться… неужели банк так спокойно это воспринял?
Случилось это еще до нашего с нею знакомства, но о ее легендарном романе я позже наслушалась достаточно, чтобы составить свое представление. То, что герой ее романа оказался женат, было далеко не самым скверным. Нашлись обстоятельства и похуже. Например то, что этот тип был еще и агентом иностранной разведки. Он служил атташе по культуре в одном из западных посольств, там с ним и познакомилась Алиция, отлично знавшая немецкий язык и часто подрабатывавшая переводами.
Алиция влюбилась по уши и ни о чем не догадывалась — ни о дополнительной деятельности своего возлюбленного, ни о его жене. Кстати, тут еще вопрос: какую из тайн любимый скрывал тщательнее. Но выплыли на свет божий они одновременно, с драмой и скандалом. Атташе быстренько отозвали, Алицию ждали разбитое сердце и крупные неприятности. К тому же Алиция осознала, что любовь ее невзаимна: возлюбленному нужна была не столько она сама, сколько ее сотрудничество. В сотрудничестве она гордо отказала и потом говорила, что любовь на этом тоже закончилась. Но у меня создалось впечатление, что тут она несколько лукавила или обманывала сама себя и кое-какие теплые чувства у нее к этому мерзавцу все же остались. Во всяком случае, окончательно порвать с ним она так и не решилась — он всеми правдами и неправдами через разных людей передавал ей записочки, в которых пылко клялся в вечной любви, пытался объясниться и даже поговаривал о разводе. А она никак не решалась отказаться эти записочки принимать, хотя каждый раз и вздрагивала, их получая: меньше всего ей хотелось снова оказаться под подозрением в измене Родине. Через несколько лет все вроде бы успокоилось, подозрения с нее сняли и загранпаспорт вернули, но от своих страхов она так до конца и не избавилась. как говорится: пуганая ворона…
Я всегда именно этим и объясняла ее осторожность, порою казавшуюся мне чрезмерной. А теперь вот задумалась: а не было ли у этой осторожности по-настоящему веских причин?
Ее любимого к нам больше не пускали, но общие знакомые из посольства никуда не делись, Алиция продолжала с ними общаться. Все время кто-то ехал туда, кто-то возвращался, и среди них были и те, кто лично и близко знал того субъекта. А может, и те, кто заменил его во внештатной деятельности, чем черт не шутит? Вдруг Алиция узнала о чем-то нелегальном? Случайно, просто потому что знакомые общие. Судя по нашему с ней последнему разговору, именно такое что-то и произошло.
Алиция вообще-то была из той категории людей, которую в Древней Греции называли «идиотами» — то есть человеком вне политики. Она не придерживалась никаких убеждений, жила вне времени и пространства и не делила людей по партиям и национальностям. Для нее имело значение только порядочный человек или нет. Все остальное ей было по барабану — статус, имущественное положение, идейные взгляды. Но вот порядочность должна была присутствовать, без этого для Алиции человек переставал быть человеком. И тут она была строга, иной раз избыточно, с моей точки зрения. Например, шпионаж в любом его проявлении с порядочностью она совместить не могла. Алиция одинаково презирала и ябеду в детском саду. и аса международной разведки. Шагнуть со штыком на танк в открытой безнадежной атаке — это да, это она понимала. А разнюхивать что-то тайно, пусть и из чувства патриотизма — фу. Некомильфо.
Точно так же для нее было немыслимо и предать чье-то доверие. рассказать случайно услышанную сплетню или поделиться собственными наблюдениями и умозаключениями — да ради бога! Раскрыть кому-то секрет, доверенный ей лично, — никогда. Лучшей подруге не открыла бы глаза на мужа, если бы тот признался в супружеской измене лично ей, Алиции. Горячо любимому и единственному не сказала бы, что он под колпаком у контрразведки, если бы эта контрразведка сама поделилась с ней информацией и попросила никому не говорить.
Такую особенность характера Алиции знали все более или менее близко с нею знакомые. Стоит ли удивляться, что поделиться чем-то с ней по секрету спешили гораздо чаще, чем с кем-либо другим? И уж тем более не стоит удивляться, что рано или поздно в ее руках скопилось слишком много чужих секретов. Одни были пустяковыми и никому особо не интересными, другие со временем переставали быть секретами. Но третьи… Наверняка она понимала, насколько опасными могут быть некоторые секреты. Наверняка пыталась принять какие-то меры. Но не преуспела, иначе осталась бы жива. И вот теперь мне предстоит распутывать гордиев этот узел. Я не александр Македонский! И значит, мне предстоит его именно распутывать, а не разрубать!
В своем предсмертном настенном завещании она оставила подсказку, где искать концы некоторых нитей. И наказала ни в коем случае не подпускать к ее частным делам посторонних, разбираться во всем самой. Даже после собственной смерти Алиция свято хранила чужие секреты и не хотела, чтобы они оказались раскрыты. так что придется мне одной ломать голову над этой задачей, хотя это вовсе и не мое амплуа.
И это еще далеко не самое страшное…
Алиция сказала, что не говорит мне всей правды, потому что не хочет бояться и за меня. Ну вот, теперь она ее не сказала — написала. Она больше не может за меня бояться, потому что ее убили. Бояться за себя мне тоже предстоит самой.
Поначалу я те ее слова пропустила мимо ушей, что можно было объяснить разве что временным помешательством. Теперь это помешательство прошло. И я боялась за себя. Да что там! Я была просто в панике!
Предположим, преемник ее любимого решил продолжить его дело по вербовке показавшейся ему столь привлекательной переводчицы. Это я понимала, что тут ему ничего не светит, потому что хорошо знала Алицию и ее отношение к шпионажу. Но он-то не знал. И вполне мог рассчитывать, что дело выгорит. А когда не выгорело — убил, чтобы она его не выдала.
И что это нам дает?
Да ничего не дает!
Я опять топчусь на одном месте, рассуждаю вхолостую . С точно такой же вероятностью можно заподозрить и наши доблестные органы. Госбезоа\пасность тоже могла решить, что Алиция слишком опасна. Слишком много знает, слишком непредсказуема, в любой момент может случайно спутать все карты и разрушить долго и тщательно выстраиваемую операцию. Или даже вполне сознательно кого-то предупредить, вступив с ней в сговор. Госбезопасность тоже не знала Алицию так, как знала ее я, и могла подумать много чего нехорошего. Да наверняка и считали! Полагали причастной к шпионажу, глаз не спускали, но не арестовывали, надеясь через нее выйти на других. К этим другим, кстати, вполне могли причислить и меня, контразведка не всеведуща.
А теперь получается так, что и я знаю слишком много. и иностранный шпион или всесильная контрразведка (а может, оба-двое сразу) просто обязаны мною заинтересоваться. Да я бы и сама заинтересовалась такой подозрительной личностью на их месте! Кто бы ни убил Алици., к настоящему времени он наверняка догадался и о моей причастности к ее тайнам. Может быть, даже и преувеличивает мою осведомленность. Даже скорее наверняка преувеличивает! Он ведь и понятия не имеет, насколько мало я на самом деле знаю, просто крохи разрозненные… И зачем мне , вот спрашивается, их пристальный интерес? Да совсем он мне ни зачем не сдался! Всю жизнь без него жила и дальше прожила бы прекрасно! Всякие разведки бьются за свои интересы, понимаешь, а гибнут первыми невинные жертвы, сначала Алиция, теперь вот на очереди я… Ничего себе перспективочка!
Выкрутиться мне будет нелегко, тут ведь еще путается под ногами тот урод с перебитым носом, неслучайно я его запомнила… Остается только строить из себя идиотку, которая ничего не знает. Что не так уж и сложно,, потому что я и действительно знаю очень мало, главное, чтобы они тоже в это поверили.
Значит, так, запомнить и повторять все время, когда захочется сказать или даже подумать что-то умное: я идиотка. Безнадежная дура, тупица, наивная склеротичка с памятью золотой рыбки, забывающая все быстрее, чем мне успевают сказать. ничего не знаю, не слышала, не видела, не скажу, все три обезьянки в одном лице. И вообще не понимаю, чего от меня хотя, кто эти люди и где мои вещи! Стоять на этом намертво, моргать глазками и лепетать чушь. Все.
А теперь подведем итоги.
18–25 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Домой Волчок пришел около десяти вечера и застал в трактире Огненного Сокола. Мамонька суетилась вокруг его стола, и он поглядывал на неё со значением. Волчок сел напротив Огненного Сокола, а мамонька отправилась на кухню, посетовав, что «мальчик» слишком долго задерживается на службе и ужинает так поздно.
– Рад видеть вас в добром здравии, – кивнул Волчок, не скрывая кислой мины.
– Я хотел позвать тебя в «Сыч и Сом», но потом подумал, что здесь кормят не хуже. Ладно, ладно, я знаю, что тебе это не нравится. Но я же не ужинаю здесь каждый вечер… А жаль. – Он оглянулся через плечо, прищелкнул языком и шепнул: – Хороша…
– У вас какое-то дело?
– Да. У меня дело. Я прочел твои отчёты за последние дни. Скажи мне честно, тебе их диктует Красен?
– Отчасти… – усмехнулся Волчок.
– Я этому не удивляюсь. А теперь расскажи мне, чего Красен не велел вставлять в отчёт…
– Вчера он встречался с Государем и не хотел, чтобы об этом кто-то знал. Я не присутствовал на этой встрече, но знаю, что Красен хотел с ним помириться.
– А раньше? Удалось ли тебе узнать что-то, что Красен хотел от тебя скрыть?
– Если вы о покушении – нет, я ничего об этом не знал. Красен знал, теперь я уверен, но он ни с кем этого не обсуждал.
– Почему ты уверен, что он знал об этом заранее?
– Потому, что он не удивился, когда это произошло.
– Вот как. И не удивился тому, что покушение провалилось?
– Над этим он посмеялся, но не обрадовался и не расстроился. Мне показалось, что он не знал о провале заранее, но ничего против него не имел.
– Посмеялся, значит… – Лицо Огненного Сокола перекосилось. – Скажи, а ты знаешь почерк секретаря третьего легата?
– Да, конечно. В канцелярии я часто работаю с его документами.
– А подделать его ты мог бы?
– Конечно. По памяти вряд ли, нужно иметь перед глазами образец. И не три слова, а страницу хотя бы.
Глупо было отказываться – все знают, что Волчок может подделать любой почерк. Значит, Огненный Сокол знает о записке Государю. И знает даже, чьим почерком она написана. После секретаря третьего легата Волчок будет следующим подозреваемым.
– Я воспользуюсь этим, если понадобится… – Огненный Сокол кивнул.
Значит, подозревает. Он всегда и всех подозревает, а теперь у него гораздо больше причин подозревать именно Волчка. И, конечно, можно было воспользоваться любезным предложением Красена выдать его при случае, но Волчок посчитал, что случай пока не наступил.
А то, что он соврал Огненному Соколу, нестрашно. За это не обвинят в измене: Красен не только обладает властью, не только имеет бумагу, по которой его приказ может оспорить лишь Стоящий Свыше, – он чудотвор, почему бы простому гвардейцу не исполнить волю чудотвора из любви к Предвечному?
Мамонька поставила перед Волчком миску наваристого рассольника – он взялся за кусок хлеба, пристально глядя, чем она отвечает на взгляды Огненного Сокола. Лучше бы ей вообще на них не отвечать – чтобы не приваживать капитана Особого легиона в «Пескарь и Ёрш».
Волчок похолодел, представив, как Огненный Сокол заходит в трактир и видит Спаску на пороге кухни… А он ведь знает её в лицо…
– Что смотришь недовольно? – улыбнулся Огненный Сокол, когда мамонька скрылась в кухне. – Жалко тебе? Или, может, ты ревнуешь?
– Она на мать мою похожа. Мне это… неприятно. Вы гвардеец, у вас власть – как она вам откажет?
– А с чего ты взял, что она мне откажет? Я что, мерзкий старикашка, по-твоему? И она не девица, чтоб ломаться.
Нет, мерзким старикашкой Огненный Сокол не был. Наоборот. Наверное, женщины за счастье почитали его внимание. Но Волчку почему-то казалось, что мамоньке он совсем не нравится.
– Уходите… – проворчал Волчок, потупившись.
– Что? – усмехнулся Огненный Сокол.
– Уходите. Мамонька не посмеет вас выгнать, потому что вы мне повредить можете.
– Ну-ну… А если я не уйду? Вот не захочу уйти и не уйду. – Огненный Сокол широко улыбнулся. – Что тогда ты будешь делать? За саблю схватишься? Давай! Я давно хотел посмотреть, что ты ещё умеешь, кроме как красиво писать.
– Мне не победить вас саблей, и вы это знаете. Я могу лишь попросить – вы вольны выполнить мою просьбу, а вольны поступить по-своему. Но это мой дом, я здесь живу и ещё раз говорю: уходите. Оставьте мамоньку в покое.
– Да ты никак сердишься? – Огненный Сокол рассмеялся. – Надо же, ты умеешь сердиться. А не боишься меня? Или думаешь, что дружба с чудотвором тебе поможет?
– Меня ценят и отличают, потому что я на брюхе не ползаю, и угождать любой ценой я вам не стану.
– Хорошо сказано. Но отвечу тебе по-дружески: это до тех пор, пока кто-нибудь не захочет посмотреть, как ты ползаешь на брюхе. А завтра тебе ой как понадобится дружба со мной. Только будет поздно. – Огненный Сокол поднялся, отодвинув тарелку.
– Ой, господин гвардеец, куда же вы! – ахнула мамонька ему вслед. – Ещё ведь яблочки печеные… с мёдом…
Огненный Сокол вышел не оглянувшись. Мамонька подошла к двери, выглянула в щелку и только потом вернулась к столу. Ласково погладила Волчка по голове и сказала:
– Глупый, глупый мальчик…
– Мне показалось, он вам не нравится, – проворчал Волчок. – Я ошибся?
– Да не в этом дело. Если бы я хотела его привадить, я бы ему отказала.
– Не понял…
– Да что ж тут понимать… Твой Огненный Сокол получил бы, чего хотел, и забыл бы про меня. А не забыл бы – я бы его со службы каждый день встречать начала, он бы от меня по всему Хстову бегал… И уж к Мельничному ручью на выстрел бы не подошёл. А теперь он снова явится. Пока своего не получит – не успокоится.
– Об этом я не подумал… – пробормотал Волчок.
Резюме отчета от 23 июня 427 года. Агентство В. Пущена
Предположение о том, что Слада Белен докладывал чудотворам о каждом шаге своего пациента Югры Горена (и не только его), полностью подтвердилось. Поскольку Белен очень опасается огласки этого факта, а также боится стать первым подозреваемым в убийстве, он легко дал согласие на сотрудничество с агентством. Узнав о денежном вознаграждении за сотрудничество, нуждающийся Белен дал показания с ещё большей готовностью и откровенностью. Однако своих слов ни в суде, ни в каких-либо официальных инстанциях не подтвердит.
Значимые факты из показаний Белена:
1. Поскольку Югра Горен был неуравновешенным, а также пьющим человеком, задачей Белена было пресекать излишнюю его болтовню, отслеживать его повседневное психическое состояние и докладывать в службу эргономики обо всем, что ему становится известным о Горене.
2. Поддерживать миф о ничтожности предсказаний Горена и сейчас входит в задачи Белена, несмотря на то, что Тайничная башня не оплачивает ему этих услуг.
3. Медицинское заключение по делу Горена он писал под давлением чудотворов, на этот раз это была служба здоровья Славленской Тайничной башни.
4. Горен делал вид, что под воздействием алкоголя и наркотиков видит «откровения», и называл это «экстатическими практиками». Лишь последнее его «предсказание», возможно, действительно является галлюцинацией или псевдогаллюцинацией (дословно: «Горен допился до чертиков»).
5. Горен в самом деле страдал меланхолией, обусловленной не только алкогольной и наркоманической зависимостью, но и неизвестными Белену экзогенными факторами. Возможно, Горен действительно пытался медитировать, а экстатические практики энергоемки.
В отличие от чудотворов, Горен практически не обладал способностью к получению энергии. Медитации истощали его организм, заставляли расходовать нервную энергию; алкоголь и опий служили стимуляторами, суррогатом энергии, получаемой чудотворами, – и все равно не могли ее полностью заменить. Меланхолия и суицидная склонность Горена подтверждается независимыми экспертами-психиатрами на основании стихов, написанных Гореном незадолго до смерти:
Я держал у виска ледяной пистолет,
Ветер волосы мне беспощадно трепал.
У границы земли, у малиновых скал
Я стоял и смотрел, как сгорает рассвет.
Как запал. Как письмо на углях, навсегда.
Сердце билось – прощай, край свинцовой воды.
Север, может быть, это такая судьба,
Попрощаться с тобой и с собой – и уйти.
Не увижу, не вспомню, так просто, на раз…
Догорел – как и не был – вдали горизонт.
Я стоял на краю у малиновых скал
И смотрел, как сгорает последний восход.
6. Белен не знал (и в этом нет сомнений), в чём состояла научная работа Горена в Ковчене, но догадывался, что пристальное внимание чудотворов к Горену связано именно с ней.
7. За неделю до смерти Горен заговорил о её предчувствии, но Белен отнес это на счёт приступа меланхолии. Предчувствие его было столь сильным, что он переписал завещание.
8. Белен не может утверждать, явилась ли смерть Горена следствием параноидного (алкогольного) психоза или обусловлена чьей-то злой волей. И, несмотря ни на что, склоняется к версии психоза.
19–26 июня 427 года от н.э.с.
Инда стоял на краю обитаемого мира и смотрел на извержение вулкана. Белый дым ветры бросали на свод, рвали в клочья, но не могли разогнать: густыми клубами дым поднимался в небо и превращался в тучи, которые щетинились множеством молний.
Трещина плевалась кипящим камнем, и фейерверками разлетались по сторонам огненные брызги. Вулкан грохотал подземными взрывами – торил дорогу под свод. И в его оглушительном рокоте Инда услышал отчетливое: «Я иду».
Земля дрожала под ногами – это перед сокрушительной силой подземного огня трепетал Обитаемый мир. «Я иду», – выл ветер, бьющийся в свод. «Я иду», – ворчал небесный гром. Неживое нечто говорило с Индой на языке, понятном без слов.
Внерубежье не желало ложиться на графики гладких функций, оно наскакивало на свод разъярённым зверем. Оно собирало силы перед каждым броском, не распыляло и не растрачивало энергию понапрасну – било точно в одно место, как молоток по пробойнику. Словно было разумным существом.
И жалко смотрелась рядом с ним мощь всех аккумуляторных подстанций Обитаемого мира, и свод казался яичной скорлупой. И смешно было говорить об экономии на уличном освещении, даже об остановке заводов смешно было говорить. Не плюй против ветра – рано или поздно плевок вернётся тебе в лицо.
Сила Внерубежья – это энергия чудотворов, накопленная веками, а не неведомые стихии, вдруг ополчившиеся на людей. Да, сегодня пробитую брешь можно будет залатать. Ненадолго.
Расчёт усиления поля показал Инде вполне приемлемые (для совета при Гроссмейстере) цифры, но Инда не зря приехал на метеостанцию – этот расчёт ничего не стоил перед подземными взрывами и исторгаемой из чрева земли магмой. Перед тем, что шевелилось и рокотало у Инды под ногами.
Как заложить в прогноз броски разъярённого зверя? Чем объяснить высокую вероятность направленных ударов по своду? Как доказать, что следующий удар придётся именно в самое слабое место?
Нет в теоретическом мистицизме стройной теории о разумности сил природы. Да и нет у неё разума – есть какой-то высший закон, сродни «где тонко, там и рвётся». Есть стремление к равновесию, и наступающий на свод мир лишь ищет короткие к равновесию пути. И он их найдёт.
Кто знает, может, Важан создал своего Вечного Бродягу, повинуясь этому высшему закону? Может, этот высший закон породил восьмиглавое чудовище, пришедшее из Исподнего мира?
И тут Инда впервые подумал о том, что по высшему закону создана ещё одна вещь: фотонный усилитель. Как последняя капля, как грановая гирька, брошенная на весы, – и чаша стремительно несётся вниз, в пропасть.
Вещь, которая за час работы потребляет энергии больше, чем все славленские заводы за сутки. Потребляет энергию чудотворов – и выбрасывает отработанную энергию во Внерубежье, питает разъярённого зверя, дает ему силы на новые и новые броски. Система с положительной обратной связью… И чем больше энергии потребляет свод, тем сильней удары молотком по пробойнику.
Инда вернулся на метеостанцию далеко за полночь, но не смог уснуть – до утра просидел, выдумывая убедительные пояснения подогнанному к своим ощущениям расчёту, подбирая коэффициенты и обоснования под них.
К сожалению, нельзя было приложить к расчету содрогания земли под метеостанцией и ужас перед рекой кипящего камня.
Когда дикий охотник строил ловушку для пещерного медведя, он не рассчитывал толщину её стен – и без расчётов видел, какую стену медведь снесёт, а какая перед ним устоит.
Так и Инда знал, на сколько надо усилить поле свода, чтобы разъярённый зверь Внерубежья его не пробил. Но кто бы в это поверил?
18–25 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Волчок, конечно, написал продиктованное, но, закончив, пристально поглядел на Красена и спросил:
– Вы хотите, чтобы Огненный Сокол меня убил?
– Не думаю, что на тебя падет подозрение. Ты не входишь в число людей, которым это известно.
– А секретарь третьего легата входит? – усмехнулся Волчок.
Обвинение колдунов было шито белыми нитками; разумеется, операцию готовил Огненный Сокол.
– Может входить.
– Для того чтобы в предательстве обвинили третьего легата, нужно, чтобы это письмо попало в руки Особого легиона. Не думаю, что Государь им поделится. А если вы знаете о предстоящем покушении, о нём могу узнать и я. Даже если вы заверите Огненного Сокола в том, что я ничего не знал. Я для того при вас и состою, чтобы узнавать то, что мне знать не положено. К тому же всем известно, что я мастер подделывать почерк.
– Не слишком ли ты умный? – усмехнулся Красен.
– Меня будут спрашивать не так, как вас. Мне приходится быть умным.
– Боишься?
– Я не хочу стать калекой в двадцать два года, накануне женитьбы. И это в лучшем случае.
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
– Нужно подумать. О покушении известно тем, кто будет сидеть в засаде и взрывать бочку с порохом. Не сомневаюсь, это будут люди Огненного Сокола, который дураков не держит. И каждый из них прекрасно знает, чью карету следует ожидать на Северном тракте двадцать первого июня.
– Это интересно. Я думаю, можно подставить любого из них.
– Я знаю этих людей. Они преданы Огненному Соколу. Мне было бы… неприятно подставить кого-то из них. Это… бесчестно. И секретаря третьего легата я знаю тоже – он не предатель.
– Вот как? А то, что эти люди убьют Государя, тебя не тревожит? – усмехнулся Красен.
– Они выполняют приказ. Нельзя думать над приказами. Тот, кто отдаёт приказ, принимает на себя всю ответственность. А это – третий легат, а не его секретарь.
– Ничто не мешало третьему легату продиктовать письмо секретарю. В общем, кончай ломаться. Если Огненный Сокол тебя заподозрит, можешь признаться ему в том, что это я велел тебе написать письмо.
– Вы можете отдать приказ не убивать Государя. Зачем вам эта игра? – Волчок посмотрел Красену в глаза.
– А это не твоё дело.
– Государя всё равно убьют… – проворчал Волчок себе под нос.
– С чего ты взял?
– Он мешает храмовникам.
– И ты считаешь, что это правильно? – Красен прищурился.
– Я никак не считаю. Пока я могу только смотреть и учиться.
– У кого?
– У того, кто победит.
– Ну-ну… – вздохнул Красен. – Припиши внизу: «Опасаясь мести колдунов, я воспользовался чужим, но известным вам почерком. Не ищите меня ради моей безопасности».
– «Опасаясь мести колдунов» уже было… – заметил Волчок.
– Да? – Красен заглянул в листок из-за спины Волчка. – Тогда перепиши ещё раз и вставь это вместо «я не подписываюсь».
18–25 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Двадцать второго утром по всему Хстову разнеслась весть: колдуны покушались на жизнь Государя, но их замыслы с треском провалились.
Государь арестовал больше двадцати наёмников, которые не погнушались деньгами Сизого Нетопыря, – все они оказались гвардейцами Особого легиона.
По дороге на Столбовую улицу Волчок от души посмеялся над шуткой Государя. От Красена он узнал, что Огненный Сокол ещё ночью был взят под стражу людьми Государя и обвиняется в государственной измене, – об этом на улицах никто не кричал. Но обвинение, скорей всего, быстро снимут.
– Как тебе удаётся всегда выглядеть столь блестяще? – спросил Красен ещё у двери.
– Я не знаю. Наверное, стоит благодарить хозяйку комнаты, которую я снимаю.
– На Змеючьем гребне ты выглядел не хуже… Я хотел отправить тебя домой, привести себя в порядок, но это совершенно не требуется.
– Зачем?
– Мы едем во дворец Стоящего Свыше. На встречу с Государем. Стоящий Свыше перепуган, поэтому и позвал меня. Он почему-то думает, что моё присутствие добавит веса его словам.
– А разве не добавит? – усмехнулся Волчок.
– Государь не любит чудотворов.
Волчок остолбенел.
– Зачем вы мне это сказали? Хотите, чтобы я снова распустил слух по Хстову?
– За такой слух тебе отрежут язык, – посмеялся Красен. – Так что лучше помалкивай. Просто смотри и учись у тех, кто победит…
– Вы не сомневаетесь в победе чудотворов?
– Добро всегда побеждает, – с усмешкой ответил Красен. – И я ещё не видел победителя, который объявил бы себя злом.
До встречи с Красеном Волчок считал чудотворов единым целым, а теперь задумался: возможно, они тоже соперничают между собой, как Огненный Сокол с третьим легатом, ищут продвижения по службе, имеют свои корыстные цели и интересы. Ведь Красен ведёт игру в обход Явлена, например. Но в чем состоят его корыстные интересы, Волчок понять так и не смог.
Дворец Стоящего Свыше потряс его не столько немыслимой роскошью, сколько солнечными камнями, которые его освещали. Волчок был не единственным секретарём на этой встрече: со своим секретарём пришел третий легат, и трое писарей Стоящего Свыше уже ждали в огромной светлой зале.
День выдался не просто пасмурным, а полутёмным, сумеречным, и люстра под потолком сияла двумя десятками солнечных камней.
Волчок сел за стол для писарей, в дальнем углу залы, – над столом тоже горели солнечные камни, отчего бумага казалась ослепительной и чуть желтоватой. Красен, третий легат и Стоящий Свыше переговаривались вполголоса за круглым столом в центре залы и изредка поглядывали на дверь – Государя всё не было.
Впрочем, о его прибытии все догадались сразу: под окнами раздался цокот множества копыт – он прибыл верхом, в сопровождении тридцати всадников. Словно давал понять, что не видит в этой встрече ничего торжественного.
Не прошло и пяти минут, как два лакея распахнули широкие двойные двери в залу, и Государь появился на пороге – как всегда, в белом, ослепительный, изящный, горделивый. За ним следовал первый легат армии.
И Волчку показалось, что трепет перед Государем испытывает не он один: все секретари не просто поднялись, а вытянулись в струнку и уставились на Государя во все глаза. Из-за круглого стола поднялся только третий легат.
Ни Красен, ни Стоящий Свыше не были подданными Государя и выказать почтения не сочли нужным. На пороге он задержался не дольше секунды и, позвякивая шпорами, быстрым и лёгким шагом проследовал к круглому столу. И, прежде чем сесть, свысока оглядел троих «противников». На губах его мелькнула удовлетворённая улыбка.
– Рад видеть присутствующих в добром здравии, – сказал он, усаживаясь. – И если вы ответите мне тем же, я вам не поверю.
– Государь… – кашлянул Стоящий Свыше, но тот его оборвал:
– Оставьте сладкие речи для проповедей простолюдинам. Я прекрасно знаю, кто отдаёт приказы гвардейцам. И если бы мне нужно было законное подтверждение очевидного, я бы получил признание Огненного Сокола за сутки. Засвидетельствованное моими дознавателями, судьями, писарями и даже вашими наблюдателями. Так ка́к, господа, хочет ли Храм покаяния Огненного Сокола на Дворцовой площади перед моими подданными? Нужно ли моим подданным – вашим прихожанам – знать о том, кто покушался на мою жизнь?
– Государь, – кашлянул третий легат и поднялся. – Произошло недоразумение. Ни я, ни Стоящий Свыше не подозревали о замыслах Огненного Сокола. И, разумеется, он будет отрицать свою вину…
Волчок усмехнулся: конечно, теперь во всём будет виноват Огненный Сокол. Государь же рассмеялся.
– Я знал, – сказал он. – Я знал, что ты подставишь своего лучшего человека при первой же возможности. Потому что лучшие люди всегда наступают на пятки тем, кто стоит на ступеньку выше. И лучше бы тебе забрать свои слова назад, иначе я арестую и тебя. А потом мои дознаватели спросят вас обоих, как было дело, и спросят, как следует. Я уверен, Огненный Сокол окажется сильней.
– Я под защитой Храма, – пробормотал третий легат.
– Ты под защитой Храма до тех пор, пока выполняешь волю Храма. Но если покушение на меня было волей Храма, тогда и разговор будет совсем иным. Ты не Надзирающий и не мних, ты лишь состоишь на службе. Так же как Огненный Сокол. Итак, чей приказ выполнял Огненный Сокол? Твой или Стоящего Свыше? А?
– Он выполнял мой приказ… – неожиданно вступил в разговор Красен.
Глаза Государя полыхнули гневом. Он резко повернул голову в сторону чудотвора и впился в него взглядом. Волчок не видел лица Стоящего Свыше, тот сидел к нему спиной, но плечи его вдруг опустились, словно до этого он пребывал в напряжении, а теперь неожиданно расслабился.
– Вот как? Чудотворы приходят к нам из мира Добра, чтобы убивать? – процедил Государь сквозь зубы.
– Ты можешь объявить на Дворцовой площади о том, что чудотворы пытались тебя убить. А Надзирающие в храмах разъяснят твоим подданным, почему чудотворы хотели это сделать. Если же этого будет мало, Айда Очен с солнечным камнем в руках спустится в город на крылатой колеснице, чтобы подтвердить слова Надзирающих. – Красен говорил тихо, медленно, и только тут Волчок осознал, какой огромной властью обладает этот человек: он не только обращается на «ты» к Государю – он может угрожать ему смертью.
Но зачем тогда было предупреждать его о покушении? Государь не опустил глаза, только гнев в них сменился ненавистью, но вовсе не досадой.
– Если чудотворы смеют угрожать мне, их не будет на моей земле, – кинул он в лицо Красену, поднялся и быстрым шагом направился к двери.
– Мальчишка… – усмехнулся Красен.
Государь развернулся так поспешно, что шедший вслед за ним первый легат армии едва на него не налетел.
– Да, я ещё молод. Мне хватит времени избавить мои земли от злых духов, отнимающих у людей сердца.
Волчку стоило усилий ничем не выдать ни удивления, ни… радости. Вот как. Государь знает, кто такие чудотворы! Он снова пошёл к двери, и Красену пришлось говорить ему в спину:
– Не с помощью же гражданской войны!
Государь не оглянулся. Волчок, глядя Государю вслед, поднялся вместе со всеми, когда распахнулась дверь.
Нет, у Волчка и раньше не было сомнений в своей правоте, но ощущать за спиной силу государства совсем не то, что силу замка Чернокнижника. А слова Государя вселяли веру в победу. Веру, которой у Волчка никогда не было.
– Нет, это уму непостижимо… – выговорил Стоящий Свыше, когда захлопнулась дверь. – За такие слова я должен отлучить его от Храма…
– Не говорите ерунды, – проворчал Красен, поднимаясь. – Подумайте лучше, как дать ему понять, что Храм намного сильней его армии. Иначе он, чего доброго, в самом деле начнёт войну.
– Если его не убедили слухи о новом оружии, что ещё мы можем сделать? – развел руками третий легат.
– Значит, это были недостаточно убедительные слухи. Или он уверен, что этим оружием Храм не сможет воспользоваться. Или уже везёт сталь из Дерта, а из Кины – хлопок. – Красен взглянул на Волчка: – Пойдём. Сегодня мне тут больше нечего делать.
Огненный Сокол покинул службу дознания Государя через два дня – не особенно помятым, но очень злым. Людей из его бригады по настоянию Храма перевели в башню Правосудия, поскольку речь шла о связи с колдунами, а этими делами ведал Особый легион.
Красен пояснил Волчку, что это стало требованием Стоящего Свыше в ответ на доброхульство Государя. И Волчок, конечно, спросил, зачем Красен принял на себя ответственность за покушение, и тот неожиданно ответил, странно и по-доброму глядя Волчку в глаза:
– Чудотворам не нужна гражданская война в Млчане. А для этого надо удержать паритет между Государем и Храмом. Я дал козырь в руки Государю, я же его и отобрал.
– Но если бы Государя сменил его наследник, гражданской войны не случилось бы.
– Ну, знаешь… Нет человека – нет проблемы? Ты, наверное, не изучал историю. А это тебе было бы полезней, чем естествознание. Если ты в самом деле собрался учиться у победителей… Человек, даже Государь, ничего не решает. Есть объективная ситуация, которая требует разрешения. Люди появляются на политической арене не по воле случая, мир рождает их в тот самый момент, когда они более всего ему нужны. Это только кажется, что достаточно убить Государя. Но тогда Храм, ничем не сдерживаемый, приведет Млчану на край пропасти.
– Но разве чудотворы не всецело на стороне Храма? Верней, разве Храм не выполняет волю чудотворов? – переспросил Волчок.
– Думаешь, Огненному Соколу есть дело до воли чудотворов? Он спит и видит себя третьим легатом. Думаешь, Стоящему Свыше есть до этого дело? Нет, его заботит только долгая, спокойная и роскошная старость. Может, воля чудотворов волнует тебя? Может, тебя волнует, что происходит с твоим миром? С твоим, а не моим, заметь. Нет, ты учишься у победителей. И собственный домик в Хстове тебе дороже, чем… – Красен осёкся и недоговорил.
А когда Огненный Сокол оказался на свободе, Красен сам предложил Волчку ночевать в его доме, но тот отказался. Оттягивать разговор с Огненным Соколом было бессмысленно – это только вызвало бы его подозрения. А в том, что этот разговор состоится, Волчок не сомневался.
Он задержался у Красена – тот, как и обещал, достал учебник естествознания и теперь диктовал Волчку перевод в пергаменную книгу. Учебник Славуша был лучше – понятней.
Осенние дни проходили один за другим. Серое небо сменялось иссиня-черным, солнце почти не появлялось над лесом. Проливные дожди насквозь промочили старый деревянный дом, с трудом сохраняющий какое-то тепло внутри себя. Ветер бился в криво слепленную из осколков щепок входную дверь, заставляя дом вздрагивать.
Ворон бродил по дому как призрак. Он старался не летать – чтобы не будоражить хозяина хлопаньем крыльев, и лишь иногда заглядывал в кабинет, пробираясь сквозь стену стеклянных бутылок, пахнущих спиртом и горечью, чтобы посмотреть пару минут на сидящую в кресле фигуру, и снова уйти.
Его хозяин никогда не был лучащимся счастьем человеком, пожалуй, с самой первой их встречи, но сейчас его словно окутала липкая тьма, выжрала изнутри, и Корвус с трудом выдерживал его взгляд, если они встречались глазами.
Каждый день снова и снова птица, неловко перебирая ногами и волоча хвост, пробиралась в кабинет, смущенно напоминая о своем существовании, и столкнувшись с мертвым взором мага быстро ретировалась обратно.
Из своего кабинета Румпель почти не выходил. Когда Эрса исчезла, в ярости разрушив часть дома, он очнулся только через пару часов, на автомате, как во сне, восстановил сожженную часть свитка, соединив с другой его частью, и вернул королю, еще раз извинившись, что не смог найти воровку, и завесив зеркало, забрался в кабинет, как в берлогу, и с тех пор оттуда не выходил.
Ворон таскал ему какую-никакую еду, попросту воруя ее в деревне, а бутылки появлялись в кабинете мага сами собой, полные мутной жидкости, и быстро опустошались. Большую часть времени мужчина дремал в кресле, свернувшись в очередной невообразимой позе, или сидел, пустым взглядом глядя в свои записи. Кажется, с тех пор, как Эрса разгромила кабинет, в нем ничего не изменилось, и Румпель не вынул даже кинжал из стены, оставив торчать его так.
Протиснувшись в кабинет, ворон стоял по несколько минут, опустив голову и глядя на фигуру, которая раньше была его хозяином.
Корвус всегда думал, что его не трогают людские заботы, и впервые его птичье сердце было задето и тронуто. Никогда не имевший рядом никого из сородичей, он раньше не понимал ценности простых фраз, часто ворчливых, которые хозяин бросал в его сторону в течение дня. Ему казалось, что он просто купается в своей вороньей роскоши, доедая за хозяином остатки мяса и хлеба, и сейчас, когда он мог есть сколько угодно, сидя наглыми лапами на столе, он вдруг почувствовал, что был всегда нужен, и сейчас утратил это. Его хозяину не было нужно уже ничего, не то что глупая птица, которая совершенно не знала, что делать и чем помочь.
Днем ворон шатался по дому, иногда вылетая из окна на улицу и садясь на крышу. Несколько раз он думал, что нужно позвать помощь – но если сам придворный маг не может помочь себе, кто поможет придворному магу?
Побродив по пустому дому, Корвус забирался, все так же, не используя крылья, на диван, и устраивался в ворохе тряпья. Там он тревожно засыпал, вздрагивая и каркая во сне.
Так бы и прошла вся зима, если бы однажды зеркало не взорвалось требовательным звоном, и не затыкалось, пока Румпель не выволок свое тело в гостиную, пройдя мимо замершего от удивления ворона.
— Мой король, — Румпель изобразил поклон, но было больше похоже, будто его шея на миг преломилась, роняя голову к груди.
Он выпрямился у зеркала, опираясь одной рукой на раму, высохший и тощий, как паук.
Из зеркала на него взглянуло довольное лицо короля.
— Давненько не слышно тебя, старина. Смотрю, ты решил взять отпуск?
— Отдыхаю, — коротко ответил мужчина и тут же добавил вежливости в голос. – Чем могу быть полезен?
— Ты нужен мне.
— Я слушаю.
— Нет, нужен ЗДЕСЬ. – король расплылся в улыбке, которая никогда не сулила ничего хорошего – лично собеседникам, а иногда целым странам, в зависимости от настроения короля. – Я приготовил тебе сюрприз, который поможет встряхнуть твои дряхлые кости и начать быть уже полезным для страны. – он закончил фразу поледеневшим голосом, и слащавая улыбка исчезла с его лица. – Жду тебя в течении часа.
Он кивнул и зеркало помутнело обратно, начав отражать предметы, как и положено зеркалу. Румпель встретился взглядом со своим отражением и скривился от отвращения.
— Вас вызывает Король, хозяин? – Корвус, конечно же подслушавший разговор, вытянул шею с надеждой глядя на мага.
— Я не пойду. – он потер лоб и прокашлявшись, направился к себе.
— Как, как! – птица вдруг, как ополоумевшая, кинулась ему под ноги, распростирая крылья. За такие закидоны ворон рисковал получить ботинком по бошке, но допустить, чтобы хозяин снова заперся в комнате и спился на смерть, он не мог – Кааак, кааар! Коррроль рассердится, разозлится, он всегда злится! Неужели хоззяяин вы не хотите выйти, развеяться, слетать туда обратно? Вдррруг там что-то интеррресное? Вдрруууг? Хозяин?
Румпель постоял, отсутствующим взглядом глядя себе под ноги, где взволнованно металась птица. Потом пожав плечами, развернулся и пройдя к выходу, снял с крючка свой плащ.
— Ладно.
Ворон шумно выдохнул, растекаясь на полу как перьевая лужа.
Румпель взял с полки телепортационные семена, покрутил одно в руках, потом взглянул в зеркало, и чуть задержался, поправляя волосы, которые нитями висели у его лица. Потом бросил семечко в стену, и бросив такой же отсутствующий взгляд на ворона, шагнул в портал.
Корвус окончательно размяк, и перевернувшись на спину, остался лежать в коридоре, распластав крылья как пристреленный.
Если птицы способны перенервничать, то это был именно такой момент, и ворон прямо чувствовал нутром, как седеют несколько перьев из его левого крыла.
За время своего добровольного заточения Румпель по крайней мере не забыл, как телепортироваться и не вылететь из портала кубарем куда-нибудь в стену, что бывало с ним по молодости.
Он шагнул из зеленого пространства на каменные полы королевского зала, заложив руки за спину, и оказавшись в знакомом помещении, отвесил эффектный поклон в сторону трона, на котором уже восседал король.
— Рад видеть тебя, — на лице владыки снова отобразилась мерзотненькая улыбочка, и он поднялся с трона, спускаясь к Румпелю, приветствуя его как старого друга. – Хоть ты и не выглядишь подобающе для подобной встречи, надо сказать.
— Я работал над новым эликсиром и не спал несколько ночей, — стандартно соврал Румпель.
— Ночей? Или лет? Давно лицо свое видел? Оно похоже на высохший изюм, — сморщился король, и царственно махнул рукой в перстнях. – Ничего. Скоро будешь новее чем прежде.
— Позвольте узнать, зачем позвали меня, — Румпель проследил взглядом прохаживающегося по залу короля.
— Да вот… понимаешь какое дело. Ты ведь придворный маг. Можно сказать, светило ума моего королевства. Моя правая ядовитая рука. – король многозначительно посмотрел на Румпеля. – Но вот иногда ты просто бесконечно меня разочаровываешь. Словно ты не маг, а тупой крестьянин.
Маг чуть нахмурился, напрягаясь, но постарался не подавать виду, источая внимание к говорящему.
Король изобразил посещающее его временами разочарование на лице, потом усмехнулся и продолжил.
— Да, иногда ты просто непростительно долго соображаешь. Но ничего – скоро ты обретешь ум и сноровку вместе с силами, которые изначально должны были быть твоими. И я надеюсь, что мой скромный подарок поможет тебе в этом. Эй, стража!
Он окликнул закованных в железо парней, стоящих у входа, кивнул, сделав жест рукой, и те скрылись. Король жестом пригласил Румпеля ожидать, а сам поднялся обратно на трон и уселся там, развалившись.
Маг остался стоять там, где стоял, напряженно вытянувшись как солдат караула, и не отводя взгляд от двери. Когда они распахнулись, ни один мускул не дрогнул на лице мужчины, только зрачки расширились и в них отразился свет настенных факелов.
Стражники втащили едва сопротивляющееся, обмякшее девичье тело, от того тяжелое, и встряхнув, поставили ее перед королем. Изорванная одежда с проглядывающей в дырах расцарапанной кожей, ссадины покрыли гладкую кожу лица, добавив новых шрамов, в одном ухе болталась серьга, тускло поблескивая, второе – было разорвано.
От былой Эрсы не осталось следа. Ее победная осанка превратилась в уставший горб, ноги едва ее держали, а с губ пропала усмешка. Румпель поднял глаза и столкнулся с ней взглядом. По спине у него пробежали мурашки, заставив его сжать челюсти чтобы сохранить спокойное выражение лица.
Голубые глаза Эрсы смотрели на него, но это были уже не ее глаза. Былой огонь угас безвозвратно, и заметив старого знакомого, она даже не дернулась, тихо болтаясь в руках стражи.
— Узнаешь девчулю? – Король довольно махнул в сторону пленницы рукой. – В свое время она доставила мне немало хлопот. А вот ты что-то не смог с ней разобраться. Но не переживай. В этот раз я тебя прощаю. Я знаю, как бывает. Повелся на молодое тело, блестящие глазки, стал мягчеть… Со всеми мужчинами такое бывает, но только не с теми, кто занимает такую должность, как ты. Но это была не любовь, я прав? Тебя влекло в ней что-то чего ты сам не мог понять. А вот я – понял сразу!
Король самодовольно улыбнулся, его аж распирало от гордости. Румпель переводил взгляд то на него, то на Эрсу, пытаясь понять, чем закончится этот спектакль. Но когда король достал из-за пазухи светящийся холодным светом пузырек, лицо мага вытянулось от удивления, и он стал похож на испуганного подростка.
— Девчонка не представляет собой ничего удивительного. – Король пожал плечами. – А вот ее силы… Много лет назад произошла досадная оплошность, и какой-то дурень позволил этой ведьме дотронуться до реликвии, откуда она украла то, что должно было быть твоим. От того ты – такой рамазня, и от того я – еще не самый великий владыка в мире.
Выражение лица короля похолодело, и он с презрением взглянул на Румпеля.
— Если бы я мог быть носителем этой силы я бы давно сам со всем справился, но такова судьба – мне суждено править, а тебе молча служить мне. Я прощаю твою нерасторопность сегодня. Но впредь – учти, при дворе все еще есть палачи. Твой папка побросал много книг и вещиц в моем замке, и я смог вытащить из девчонки все нужное. Это – он потряс флаконом – сделает из тебя полезного человека.
Он вдруг размахнулся и кинул флакон в руки Румпеля, и тот едва успел поймать зелье, и все еще растерянный, замер с ним в руках.
— Выпьешь это, немножечко отлежишься, и будешь как новенький. Эй! Уведите.
Король махнул рукой снова, и Эрсу уволокли.
Румпель проследил ее взглядом и прижал флакон к груди.
— Что молчишь, рыбу сожрал? – Король оскалился. – Свободен!
Он отвернулся, показывая, что разговор окончен. Маг встрепенулся, и изобразил поспешный поклон.
— Да, ваше Величество.
И бросив портальную семечку, крепко сжимая флакон, Румпель перенесся домой.
– Нанни, — сказал руководитель Совета, — сейчас придут директор Института и еще… из комитета по внутригалактическим проблемам. Вызови двух специалистов по середине двадцатого века.
Нанни, начальник отдела в Институте Времени, не стал спрашивать, что случилось. Очевидно, случилось что-то страшное, если они все — сюда. Он перебрал в уме своих сотрудников. Что ж, пожалуй, Сантис. Ну, Александр Тихонович Самойлов. И его друг Эрд.
Страница 88 из 138
– Желательно, чтобы ты, Нанни, понимал их без слов и чтобы они так же понимали друг друга. Здесь важен общий образ мышления.
Нанни кивнул. В комнату вошли еще трое. Кроме своего директора, Нанни никого не знал.
Он хотел было встать из-за стола, но руководитель Совета остановил его: — Решим, тогда будем знакомиться. Дело в следующем. Время — 1970 год. Вот город. Название организации. Нужно выполнить их план. Точнее — план одного отдела.
– Вы знаете, что это такое — вторжение в чужое время? Что это может за собой повлечь? Ведь у нас все в стадии эксперимента.
– Знаем. Туда нужно послать человека, разбирающегося в радиоэлектронике двадцатого века. А здесь оставить человека, знакомого с нашей аппаратурой.
В дверях появились Сантис и Эрд.
– Начнем сейчас же, — сказал руководитель Совета. — Поэтому я и пришел сюда сам.
В дальней звездной системе потерпел аварию корабль “Вызов”, вылетевший с Земли сто лет назад…
Засунув руки в карманы осеннего пальто, Самойлов шел на работу. Каким образом его оформили на должность старшего инжейера, ему самому так и осталось неизвестным. Поднялся на третий этаж инженерного корпуса.
– Ха! Новенький явился! — Таков был первый возглас в ответ на его негромкое приветствие.
– Где работал? Что кончал? Что новенького? — Вопросы градом сыпались на слегка растерявшегося Самойлова.
– Здравствуй, Александр Тихонович! — галантно раскланялся начальник отдела. — Верещагин… Верещагин Юрий Юрьевич.
Самойлов промычал в ответ что-то нечленораздельное.
Начальник лаборатории, в которой предстояло работать Алек.еандру, запросто похлопал его по сутуловатой спине, причем для этого ему пришлось слегка приподняться на цыпочки.
Остальные, гурьбой обступив новичка, вразнобой называли свои имена и фамилии. Александр смущенно кивал головой.
Постепенно все отошли от Самойлова, но шум не умолкал.
Тежник Свидерскнй ни с того, ни с сего начал рассказывать грустную историю из собственной удивительно невезучей двадцатилетней жизни. Его излияния перебили довольно бесцеремонно. Ведущий инженер Вырубакин заявил, что “Пахтакор” все-таки войдет в десятку сильнейших. Ему возразили — горячо и со знанием дела. Нашлись и союзники. Через минуту спорил весь отдел.
Самойлов не знал, что он должен делать, и не имел ни малейшего представления о турнирном положении “Пахтакора”. Он отошел к окну и посмотрел вниз.
У проходной несколько человек с воплями и улюлюканьем гонялись за опоздавшим. Тот никак не давался им в руки и все время закрывал лицо шляпой.
Оторвавшись от увлекательного зрелища, Александр увидел, что весь отдел коллективно решает легендарный этюд Куббеля. Соблазн был слишком велик, и новичок тоже погрузился в многоходовые лабиринты шахматной мысли.
Потом, когда подтянутый и опрятный Стрижев блестяще решил этот этюд, разговор перекинулся на местные темы: погоду, природу, охоту, рыбалку.
Коллективная беседа шла легко и непринужденно, часто прерываясь бурными вспышками смеха.
Паяльники бурно чадили расплавленной канифолью. Синие, красные, зеленые глазки вольтметров, осциллографов и генераторов весело подмигивали друг другу. Клубы табачного дыма застилали потолок. Начальник отдела Верещагин уныло ходил в дальнем углу помещения. Ему очень хотелось принять участие в задушевном разговоре своих подчиненных. Да и интересных историй он знал немало. Но… не позволяло служебное положение.
Наконец Верещагин не выдержал… и пошел поговорить в конструкторский отдел.
Время до обеда прошло быстро и незаметно.
После обеда успевшие остыть паяльники и приборы были включены вновь. Самойлов навел порядок на выделенном ему столе и осмотрелся. Часть инженеров листала технические журналы, часть возилась с настройкой макетов, но без заметного энтузиазма.
Самойлов не мог понять, почему в отделе такое затишье.
– Опытных образцов нет, — пояснил Верещагин. И по выражению его лица стало ясно, что очередной срыв работ начался уже давно и закончится неизвестно когда. — Сидим. Баклуши бьем! А потом ночевать здесь бу дем. Планировали, планировали — и все зря.
Самойлов сел за свой стол и стал просматривать бумаги. “В чем заключается моя функция? — с тоской подумал он. — Ничего толком не объяснили. “Нужно только твое присутствие”. А если я сейчас кулаком трахну? Что тогда будет?”
– Парни, — раздался голос, — у меня что-то с головой. Ничего не соображаю. Усилитель возбуждается. Посмотрите кто-нибудь, — вскакивая со стула и взлохмачивая густую черную шевелюру, просительно проговорил инженер Гутарин.
Это заурядное событие сразу всколыхнуло отдел. Посыпались вопросы и советы. Самойлов тоже подошел поближе и через чье-то плечо попытался посмотреть на экран осциллографа.
На столе лежала плата с коекак припаянными конденсаторами, сопротивлениями и транзисторами.
Рядом валялась схема. Самойлов мельком взглянул на нее. Схема была довольно проста. Прикинув в уме, он подумал, что такой усилитель, Пожалуй, не должен возбуждаться.
– Сорвалось! Возбуждение сорвалось! — радостно закричал Гутарин. — И ничего не делал. Само сорвалось.
Страница 89 из 138
– Ну, а чего же ты панику наводишь, — все стали нехотя расходиться.
“А-а, — подумал Самойлов. — Возможно, дело в том, что обратная связь была слишком глубокая”.
– Опять возбуждается, — поникшим голосом сообщил Гутарин. — Кто здесь колдует? Сознавайтесь!
– Это я, — прошептал Самойлов. — Сейчас я скажу: “Усилитель возбуждается”. Ну что? Возбуждается? А теперь колебания сорвутся. Правильно? — Лицо Самойлова слегка осунулось.
Он был напуган своими сверхъестественными способностями.
Техники, инженеры и начальники, нервно переговариваясь, окружили стол Самойлова. Верещагин осторожно задал вопрос:
– А еще что-нибудь умеешь делать?
– Не знаю. Не пробовал никогда.
– А что ты чувствуешь при этом?
– Ничего особенного. Небольшое волевое усилие. Я мысленно представляю себе, что усилитель работает нормально.
– А ты можешь сейф поднять? — робко спросила Любочка.
– Нет, не могу, — немного помедлив, ответил Александр. — Я не могу себе этого представить.
– Подумаешь, — заиграл мускулами старший инженер Палицин. Подойдя к сейфу, он шутя приподнял его, покрутил в воздухе и снова поставил на место.
– Что ты делаешь! — заорал Сергушин. — Там же спирт!
– А говорил, что спирт кончился, — сердито засопел Гутарин.
Разинув рты, все ошеломленно смотрели то на Самойлова, то на Виктора Палицина.
– А второй раз не поднимешь, — спокойно сказал Александр.
– Я таких два подниму, — с достоинством ответил Виктор, но сейф приподнять не смог. Лицо его покраснело от натуги и покрылось каплями пота.
– Брось. Все равно не поднимешь. Это я сделал волевое усилие.
– Но ты же не можешь мысленно приподнять сейф, — удивилась Любочка. — Как же так?
– Не могу, — согласился Самойлов. — Но зато я очень образно представляю, как я не могу поднять его.
– Это что-то сверхъестественное. Мистика. Должно же быть какое-то объяснение? — сказал Сергушин, Самойлов недоуменно пожал плечами.
– Сделай еще что-нибудь! — просили его.
– У меня триггер не запускается, — радостно заявил инженер Кулебякин. — Может быть, попробуем? А?
Самойлов осмотрел монтаж, некоторое время молча изучал принципиальную схему. Отметил про себя, что не мешало бы изменить параметры дифференцирующей цепочки и номиналы запоминающих емкостей, и произнес вслух:
– Готово.
Кулебякин щелкнул тумблером.
Триггер работал нормально.
– Вот это здорово!
– И теперь он всегда, этот триггер, будет работать нормально? — осторожно спросил Кулебякин.
– Ничего я не знаю! Честное слово, ничего не знаю!
До конца рабочего дня весь отдел гурьбой ходил от стола к столу за Самойловым и с восторгом отмечал, как начинают генерировать генераторы, запускаются триггеры, устойчиво работают усилители. У всех было возбужденное состояние. Перед самым уходом с работы началь. ник отвел Александра в сторону и три раза повторил, чтобы тот берег себя и не переходил улицу в неположенном месте.
Самойлов обещал вести себя осторожно.
Перед самым общежитием его остановила толпа ребятишек и потребовала, чтобы он показал фокусы. “Откуда они могли узнать?” — удивился Александр, но отказать не смог. Он слабо разбирался в этом древнем искусстве и сначала показал фокусы, вызывавшие у несовершеннолетних зрителей лишь слабую презрительную улыбку. Но потом фантазия его разыгралась, и ребятишки хохотали от души. Наиболее экспансивные сорванцы бегали вокруг него и кричали:
– Цирк приехал! Цирк приехал!
Из окон стоявшего напротив общежития дома выглядывали удивленные жильцы. Запустив напоследок разноцветного воздушного змея и тем самым усыпив бдительность ребятишек, Самойлов поспешно ретировался.
В комнате общежития он встретил Кулебякина и Гутарина, собиравшихся в столовую, и решил составить им компанию. Но тут в дверь настойчиво постучали.
Александр открыл. На лестничной клетке стояла делегация жильцов соседнего дома.
– Кхы, кхы, — откашлялся председатель домового комитета. — Мы, собственно, по делу. Вы, Александр Тихонович, не могли бы нам столбики поставить?
– Какие столбики? — удивился Александр.
– Да белье во дворе негде вешать.
– И столики со скамейками,вставил председатель спортивной комиссии домового комитета. — Блиц в домино проводим, а играть негде.
– Гм… Пошли… — ответил Самойлов и про себя чертыхнулся: “Уже все узнали. Здорово здесь поставлена служба информации”.
Вкапывание столбов проходило при огромном стечении народа.
Самойлов взмок. То ямы получались мелкими, то столбы слишком толстыми. Наибольшее количество советов давали возбужденные происходящим женщины. Мужчины вначале, подходили, опасливо оглядываясь: как бы и их не заставили копать ямы. Потом, осмелев, начали помогать женщинам.
Самойлов узке окрашивал усилием воли последний столб, когда сквозь заслон уставших зрителей прорвался Гутарин, схватил Александра за рукав и потащил в столовую.
– У тебя для чего такие способности? Столбы им вкапывать?
– А веревки кто будет натягивать? — неслось им вслед.
– От работы увиливает! Ишь ты, феномен!
Страница 90 из 138
– На черта ты связался с ними? Для этого, что ли, у тебя волевое усилие? Сейчас интереснее придумаем.
– Подожди, — остановил его Самойлов. — Как ты сказал?
Гутарин удивленно остановился.
– Для чего у меня волевое усилие? — закричал Самойлов.
И только сейчас он понял все.
– Наконец-то, — устало выдохнул Нанни. — Я уже начинал отчаиваться. — Его седые волосы слиплись и серыми сосульками упали на лоб. Глаза глубоко запали. На лице явственно проступали сотни морщинок. Ему нужно было поспать, только никак не удавалось. Мысли его текли ровно и спокойно, но будто стороной.
“Те двое с “Вызова” послали одно-единственное сообщение. Его принял автомат — прокалыватель пространства. За один рабочий цикл автомат обходит около полутора тысяч звезд, неся аварийную патрульную службу и записывая электромагнитные сигналы, если в них есть информация. На планете около одной из этих полутора тысяч звезд сейчас дожидаются спасения или смерти два пилота. Автомат не записал шифра ни звезды, ни планеты. Значит, на них не были еще установлены радиобуи. Автомат принес только сообщение… Но откуда? Если бы вместо него был человек! Автоматы не программируются на исчезающе малые по вероятности процессы и события. Кто мог знать?”
– Нанни, почему Сантису ничего не сказали? Ни цели, ни методов? — спросил Эрд, почувствовав, что старик не спит.
– Все должно быть очень естественным. Ненаигранным. А он плохой артист. Ему нужно было вoйти туда без всякого всплеска. А потом он создаст целый водоворот… бурю. Но это уже ни для кого не покажется странным. Странное явление удивило — и все. Его последствия кажутся логичными.
“Сейчас десяток перехватчиков шарит по окрестностям тысяч планет. Но это поиск вслепую.
На всякий случай. А вдруг повезет. Никто не верит в благоприятный исход этих поисков, потому что второго сообщения с “Вызова” не будет. Нет энергии, чтобы запустить громадину аварийного передатчика. А портативный передатчик на “Вызове” не установили, потому что какое-то маленькое СКВ не успело их сделать. Не выполнило план. И все же поиск ведется. Может быть, для очистки совести? Чьей? Тех, кто жил сто лет назад? Их уже нет. Своей?
Но мы ни в чем не виноваты.
Просто это один шанс из тысячи.
И Сантис должен повысить эту вероятность ровно в тысячу раз”.
Напряженная тишина взорвалась шквалом вопросов, когда утром Самойлов переступил порог отдела. — Он не слышал отдельных фраз, не понимал, что ему говорят. Начальника отдела вытеснили на периферию, и он никак не мог пробиться к Александру.
Толпа напирала и требовала.
Неуверенно улыбаясь, Самойлов подошел к стене и волевым усилием вбил в нее гвоздь по самую шляпку. Шум на мгновенье стих, а потом еще более усилился.
Пришлось вбить второй гвоздь.
А через десять минут на стене красовался контур цветка, какие обычно рисуют в детских садах, выбитый гвоздями. Потрясенные зрители несколько успокоились.
Теперь Верещагин довольно легко смог пробиться в центр толпы.
– Самойлов, ты не устал? — озабоченно спросил он.
– Чуть-чуть, совсем немного, — ответил Александр.
– Дело есть. Поговорить надо. — Очевидно, начальник отдела тоже немало передумал за ночь. — План работ сорван ко всем чертям.
– А что нужно сделать?
– Двадцать пять образцов нужно настроить в этом месяце. Вот ты и помоги их выдать из макетной мастерской.
– А по плану? — сдавленным голосом спросил Самойлов.
– По плану пятьдесят, — всхлипнул Верещагин и, вытирая уголки глаз платочком, добавил: — Хоть бы двадцать пять. А?
– Нет, — твердо сказал Самойлов.
– То есть как нет?
– Пятьдесят.
– Двадцать пять.
– Пятьдесят — и точка. Это мое последнее слово, — заключил Самойлов.
– Ну хорошо, — устало согласился Верещагин. — Так уж. Из дружеских чувств. Согласен на все пятьдесят.
Руководство отдела электроники искало начальника макетной мастерской Пендрина Иммануила Гаврииловича. Искало на токарном, слесарном, фрезерном и прочих участках, в отделах, секторах, группах и в приемной; Пендрин был неуловим. Самойлов уже слышал о странном начальнике макетной мастерской и теперь окончательно убедился: рассказы о том,что Иммануил Гавриилович может становиться невидимым, имеют под собой реальную почву.
Запыхавшись от бесплодных поисков, руководство отдела электроники и Самойлов вернулись на слесарный участок. Веселые слесари делали скребки для копки картофеля и тем самым выполняли план по валу. Немногочисленные детали будущих портативных радиопередатчиков сиротливо лежали в ячейках металлического стеллажа.
– Придется самим, — с досадой сказал начальник отдела, обращаясь к Самойлову. — Ну, начинай, Саня. Сейчас на помощь ведущий конструктор придет.
– С богом! — поддакнули начальники двух лабораторий. — Начинай!
– Я сейчас, — ответил Самойлов и полез разбираться в чертежи.
Через несколько минут пришел конструктор Сомов. Он схватил чертежи и забормотал: “Ерунда все это. Здесь не так, а здесь вот так”. Механический карандаш летал над чертежами. Самойлов старательно следил за действиями ведущего конструктора, стараясь вникнуть в их смысл. Через два часа на верстаке уже стояли два опытных образца, изготовленных усилием воли. Они, конечно, были не люкс, горбатые, с ободранной краской и к тому же имели мало общего с чертежами. Самойлов с удивлением смотрел на печальные результаты своего труда. Начальники тоже приуныли. Слесари делали ехидные замечания. И только ведущий конструктор, ласково поглаживая бока приборов, умиленно охал:
Страница 91 из 138
– Ах! Это чудо природы! Как это тебе удалось все втиснуть в такие габариты? И нигде не заедает. По какому классу точности делал? Сделаем новые чертежи по этим образцам.
– Вы находите, что образцы на уровне? — спросил Верещагин, удивленно вытаращив глаза.
– Чудо! Чудо! Только поверхности отрихтовать надо. И вот здесь немного переделать.
Из душного пыльного воздуха неожиданно материализовался начальник макетной мастерской Пендрин Иммануил Гавриилович.
Кивнув присутствующим головой и громогласно заявив: “Я же говорил! Макетная никогда не подведет!” — он снова растворился в воздухе, не оставив никакого материального следа.
Самойлов и Сомов корректировали чертежи. Остальные присутствующие, окружив работников отдела плотным кольцом, загораживали свет, без передышки курили и давали чрезвычайно стоящие советы. К обеду два образца в металле были отработаны до предела.
– На уровне мировых стандартов! — заявил ведущий конструктор Сомов и пошел к проходной.
– Здорово это у тебя получилось! Ничего не скажешь. Только уж очень медленно, — грустно сказал Верещагин.
– Понятно, это же в первый раз.
– Завтра надо сделать половину образцов. Отдадим в монтаж и начнем настраивать. Впрочем, монтаж тоже сделаешь ты.
Сразу же после обеда в макетную мастерскую началось паломничество сотрудников других отделов. Все хотели увидеть Самойлова. А увидев, все, как один, просили забить гвоздь в стену с помощью волевого усилия. Самойлову никого не хотелось обижать, и он исколотил гвоздями целую стену.
Через двадцать минут паломничество прекратилось. Кончилось время, отведенное для нелегального послеобеденного перерыва.
Отдел электроники получил экстренный приказ — подготовиться к настройке опытных образцов.
Производительность труда после обеда была гораздо выше. Изредка появлялся начальник макетной мастерской, чтобы тут же растаять в воздухе. Работники макетной побросали свою работу и, выбрав удобные позиции, с некоторым удивлением и умеренным негодованием взирали на работу Самойлова. Причина негодования заключалась в том, что их якобы никто не учил таким совершенным и производительным приемам труда.
А Самойлов творил. Взглянув на чертеж детали, он мысленно представлял себе, как она должна выглядеть, учитывал соосность отверстий, параллельность плоскостей, чистоту обработки и класс точности. Там, где знаний явно не хватало, он действовал по интуиции.
Отчетливо представив себе деталь, Самойлов делал волевое усилие, небольшое или значительное в зависимости от сложности детали, и деталь появлялась на столе. Александр не сидел на месте и не делал глубокомысленный вид. Он бегал около верстака, заглядывал в чертежи, что-то лепил и строгал из воздуха, на секунду задумывался, бормотал, разочарованно качал головой и весело смеялся. Словом, вел себя крайне удивительно и непонятно.
К вечеру еще пять собранных образцов красовались на верстаке.
Руководство отдела электроники осторожно перетаскивало опытные образцы в помещение отдела. Самойлов пытался им помочь, но его вежливо оттерли. Эту наиболее ответственную часть работы начальники не могли доверить никому.
К концу второй смены Самойлов закончил монтаж. Семь образцов были готовы к настройке.
На улице заметно похолодало.
Александр поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.
Голова понемногу светлела. “Интересно узнать, — думал он, — кто виноват в том, что план трещит по швам? Верещагин ведь говорил, что спланировано все было хорошо. Потом заело в одном месте — конструкторам не выдали вовремя схемы из лаборатории; во втором — в лаборатории не смогли вовремя составить схемы, потому что макетная задержала макеты. Макетная опоздала потому, что конструкторы долго корректировали чертежи.
Конструкторы… и все сначала.
А тут еще снабжение. Транзисторы, кнопки, скрепки. Все наворачивается друг на друга. Ком растет… А для чего система сетевого планирования? Для чего научная организация труда?” Почти все окна в общежитии и в доме напротив были темными.
Никто не кричал: “Цирк приехал! Цирк приехал!” Никто не просил показать фокус и вкопать столбы. Тишина.
В комнате все спали, кроме Гутарина. На столике горела ночная лампа. Гутарин спросил:
– Есть хочешь?
– Немного, — ответил Александр, и тут в его животе что-то неожиданно заурчало.
– Ну если немного, то пошли, — Куда это еще?
– К Аграфене Ивановне, хозяйке общежития. У меня и бутылочка есть. Жалко ей тебя почему-то… Приглашала… Пошли, что ли?
Комната Аграфены Ивановны находилась здесь же, в конце коридора.
– Заходите, голубчики, заходите. Вот сюда, на кухню. В комнате-то у меня старик. Намахается метлой за день. Придет и спит, — захлопотала старушка. — У меня все горячее. Садитесь.
“Странно, — подумал Александр. — С чего это она? Может быть, ей что-нибудь надо сделать?”
– А жалко мне тебя просто, — сказала Аграфена Ивановна, словно отгадав его мысли. — Жалко. Надсадишься ты. Хоть ты и жилистый, а все не семижильный. СлыШала все. Видела, как ты вчера столбы вкапывал. И на работе. С первого дня и уже работаешь до утра. Много есть любителей сесть на шею и ножки свесить. Всех повезешь?
Страница 92 из 138
– Так надо, Аграфена Ивановна, — сказал Самойлов. — Надо.
– Тогда делай. Делай, — сказала она со старушечьей иронией. — Дети есть?
– Нет.
Хозяйка общежития оказалась расторопной старухой. Она живо расставила тарелки, нарезала хлеб, поставила подогреть чайник, мимоходом толкнула в угол таз с известью, закрыла форточку, поправила платок и еще сделала десяток необходимых приготовлений, успевая при этом говорить.
“Эх! — подумал Самойлов. — Что. бы ей сделать приятное. Монет быть, стены побелить? Это же очень… просто”.
Уплетая жареную утку, помидоры и запивая все это сухим вином, Самойлов мысленно белил стены и даже умудрялся разговаривать с Аграфеной Ивановной и Гутариным. Гутарин в основном выражал свои мысли кивками головы.
Аграфена Ивановна вышла из кухни и ахнула. Стены комнаты были разрисованы отличными натюрмортами из дичи, овощей и вина. Ни один натюрморт не повторял другой. Каждый был шедевром в стиле Рембрандта. Увидев, что он наделал, Самойлов хотел все убрать, но Аграфена Ивановна остановила его. Красиво. А закрасить никогда не поздно.
Когда тарелки были пусты, старушка без лишних слов вытолкала обоих за дверь, приговаривая:
– Ноги вымойте или под душ сходите. Спать легче будет.
Александр уснул мгновенно.
Утром прибавилось хлопот с настройкой. Руководство отдела электроники спешило. Не сегоднязавтра необычным спуртом на финише отчетного квартала заинтересуется начальник СКВ. Не сегодня-завтра необычайный феномен заинтересует ученых.
Впрочем, Верещагин в первую очередь не щадил себя. Отвечать за что-то всегда труднее, чем делать.
В отделе все бросили курить.
Временно. Никого не интересовало турнирное положение “Пахтакора”. Временно. Все, все, все было забыто. Все, кроме настройки.
Штурм! Битва! ЭпОпея!!!
“Это вам не щи лаптем хлебать!” — думал подтянутый и опрятный Стршкев. А ведущий инженер Вырубакин вообще ничего не думал. Он работал. Техник Свидерский поминутно трогал кончиком языка, не перегрелся лн паяльник. Инженер Гутарин самостоятельно устранял возбуждение усилителей. Пылали щеки и паяльники. Мигали внезапные озарения н сигнальные фонари приборов. Глухо гудели силовые трансформаторы и надсадно сопели носоглотки.
Спали по очереди на двух свободных столах. Ели урывками.
Штурм! Штурм! Штурм!!! Сквозь густую завесу усталости и нервотрепки работники отдела замечали ДРУГ У друга в глазах искры радости.
Штурм — это действие! Штурм — это движение! Штурм — это рукопашная с планом по валу и номенклатуре. Штурм — всегда победа! Иначе не стоит и штурмовать. Все календарные графики и тематические планы сдаются перед всесокрушающей силой штурма… в конце года. Но не в конце третьего квартала. Это уж неестественно.
Представьте, что часть армии начала штурм укреплений противника, когда основные силы еще не готовы к бою. Не подошли обозы с осадной артиллерией, не хватает пороха и снарядов, не сделаны остроумные подкопы под министерство, не отосланы все необходимые письма в главк с рассказами о нерадивых субподрядчиках, контрагентах и прочих объективных причинах…
Противник разобьет горстку смельчаков и перейдет в наступление по всему фронту.
Штурмовать надо вовремя. Никому ведь не приходит в голову начинать штурм плана в самом начале года.
Нанни и Эрд, по очереди сменяя друг друга, выполняли мысленные распоряжения Сантиса, транспортируя в прошлое все, что он требовал. Это была адски трудная работа. И их никто не мог заменить, потому что найти еще хотя бы одного человека, мыслящего в унисон с Нанни и Эрдом, было очень трудно. Во всяком, случае, на это ушло бы очень много времени.
Когда Сантис там, в специальном конструкторском бюро, свалился с ног и заснул на полчаса, Эрд спросил:
– Нанни, почему у них так получалось?
Нанни искренне рассмеялся.
– Ты думаешь, на этот вопрос можно дать короткий и исчерпывающий ответ? Наверняка у них проводились различные собрания, заседания, совещания. Они тоже пытались выяснить: почему? Я не верю, чтобы кто-то сознательно мог срывать им план. Это получалось само собой.
Нельзя ведь составить план действий так, чтобы предусмотреть все на все сто процентов. Это был бы уже не план. Поэтому и резервируются всякие обходные пути, время, люди, деньги, мате риалы. Но резерв должен быть минимальным. Если он будет чрезмерно раздут, то это будет тоже не план. И сейчас планировать трудно. А они в то время почти не пользовались математическими машинами. Во всяком случае, в таких мелких организациях. Очень трудно учесть, например, болезни ведущих специалистов, умственные способности, взаимоотношения каждого) со всeми и всех с каждым, погоду, наконец. И вдруг оказывается, что руководитель не пользуется никаким авторитетом, не может помочь в нужный момент подчиненным, у начальника лаборатории нет организаторского таланта, ведущий инженер — специалист в совершенно другой области, хотя и очень умный человек. Вступают в силу симпатии и антипатии. Кто-то оказывается не на своем месте. Главный инженер по вечерам пишет музыку и приходнт на работу невыспавшимся и усталым. Да и вообще она его не очень-то интересует. А без музыки ему не жизнь. Происходили тысячи и миллионы маленьких трагедий, потому что человек занимался не тем, чем хотел. Хотя об этом в большинстве случаев не подозревали даже близкие, а то и он сам…
Страница 93 из 138
Взамен есть, конечно, схемы, приближения, находки, озарения, удачи. В общей массе, как в объеме газа, все идет близко к среднему нормальному уровню. Но бывают и всегда будут отклонения.
Вверх и вниз. Нам сейчас попало то, что отклонилось вниз. Будь это системой, было бы ужасно.
Нас с вами не было бы, дорогие товарищи.
По отделам, лабораториям и конторе ползли упорные слухи: отдел электроники намерен выполнить план трех кварталов в срок. Это было предательство.
Нож в спину.
Начальник СКВ срочно вызвал к себе в кабинет Верещагина.
Руки начальника с быстротой пианиста мелькали над многочисленными бумагами, папками и приказами. Бледное, с резкими чертами и высоким лбом лицо уцрямо склонилось над столом, будто бросая вызов стихийным силам. Лохматые широкие брови сурово сошлись на переносице.
– Ну!… Что скажешь? — произнес начальник СКВ.
Верещагин смущенно пожал плечами.
– , Спать зверски хочется.
– Спать! Хм… Рассказывай, что у тебя в отделе творится?
– Работаем… Спать хочется… Всем спать хочется.
– Ну вот что, — в голосе Волкова проскользнули высокие, металлические нотки, как бы склепывающие речь. — Шутки шутить будем позже. Десять дней назад ты говорил, что дай бог выполнить полугодовой план. Так?
– Говорил, — еле ворочая языком, ответил Верещагин и, прикрывшись ладонью, зевнул.
– Ходят слухи, что отдел пытается выполнить план трех кварталов. Правильные слухи?
– Правильные.
– Ишь куда замахнулся. Что же получается?
– Спать хочу. — Верещагин снова широко зевнул и стал медленно клониться грудью на стол.
Начальник СКВ медленно закипал. Верещагин очнулся и чуть слышно проговорил:
– Выполним… Только все спать хотят. Особенно утром… Потом проходит… Кофе черный пьем.
– А кто дал приказ выполнять план? — взорвался бас начальника СКВ. — Кто? Кто, я вас спрашиваю?!
Сон мгновенно слетел с Верещагина.
– Согласно оперативно-календарному графику и тематическому плану, Петр Владимирович.
– Согласно плану, — язвительно передразнил Волков. — Умные вы ребята, но ни черта не понимаете! С меринами легче работать.
Начальник СКВ схватился руками за голову и тупо уставился затравленным орлиным взглядом в стол.
– Письмо в министерство готово, а они решили ни с того ни с сего план выполнить, — разговаривал он сам с собой и вдруг, встрепенувшись, вперился взглядом в Верещагина.
– Ты же знаешь, что у нас нет площадей, станков не хватает, кадров мало, комплектующие задерживаются. Нам сейчас легче объяснить перед министерством невыполнение плана, чем выполнение. Что я буду говорить в главке? Условия одинаковые, а один отдел из четырех, несмотря на это, выполняет план. Ты хоть понимаешь, что натворил?! Без ножа зарезал. — Начальник СКВ снова замолчал, уставившись в стол. Верещагин мужественно боролся со сном, с трудом переваривая речь своего шефа. — Да, кстати… что, этот Самойлов действительно?…
“Вот оно, — подумал Верещагин. — Началось. Теперь прощай, Самойлов. Отберут. Все равно отберут”. — И, понурив голову, сказал: — Действительно, Петр Владимирович.
– С него все началось? — строго спросил Волков.
– С него, — Верещагин чуть не плакал.
– Срочно… ко мне в кабинет… Самойлова… из отдела электроники, — отдал приказание начальник СКВ миниатюрной секретарше.
Минут через десять привели Самойлова. Он был чрезвычайно бледен и худ. Давно не чесанные волосы торчали в разные стороны. Костюм был помят и залит каплями канифоли.
В кабинет постепенно набивались большие и маленькие начальники. Главный инженер — человек среднего роста с непроницаемо твердым лицом, с резкими, всегда точными движениями.
Начальник патентного бюро, начальник технического отдела, инспектор по кадрам, начальник отдела снабжения, начальники отделов, лабораторий и ответственные руководители тем.
Самойлов снова забивал гвозди.
Просьбы сыпались со всех сторон.
Забей в стену, в потолок, в пол, в подоконник, в дверь, в косяк.
Самойлов забивал. Забивал параллельные, перпендикулярные и зигзагообразные. Забивал по одному и целыми пачками. Забивал виртуозно, красиво, талантливо.
Чувствовалось, что это не ремесленник. Это был артист. Великолепный артист! В кабинете начальника СКВ стоял сдержанный гул восторга и удивления, Все стояли. Лишь один Верещагин, уткнувшись щекой в стол, сладко спал. Спал мирно, уютно, не вздрагивая.в не всхлипывая. Ему снилось что-то приятное.
– Молодец, Самойлов, — ласково приговаривал начальник отдела снабжения. — Молодец! Хоть и дурак, а молодец! В цирк иди. Греметь будешь! Или ко мне на комплектацию… или по черным металлам. На сто тридцать… А?… Молодец!
– А как насчет патентоспособности? — спрашивал главный инженер. — Патентная чистота явления проверена? Запатентовать надо обязательно.
– Ох и хитрец ты… Знал, а молчал, — неслось в адрес Самойлова.
– Ну! Поговорили — и хватит! — раздался зычный голос начальника СКВ. — Рассаживайтесь.
Это было самое короткое заседание расширенного техсовета за всю историю СКВ. Оно длилось всего четыре часа. Повестка дня была сформулирована в несколько общих и туманных выражениях: “О возможности предоставления старшему инженеру отдела электроники тов. Самойлову А. Т. права выполнить план работ СКВ за три квартала текущего года в сжатые сроки”.
Страница 94 из 138
Начальник СКВ, взявший слово первым, очень сожалел, что сложилась вот такая неприятная ситуация. Уже написано письмо в министерство об уменьшении объема работ, Все шло хорошо, спокойно. И вдруг… на тебе! Один отдел выполнил план. Почти выполнил. Все полетело к черту!
Хочешь не хочешь, надо выполнять план или всему СКВ, или… сами понимаете…
– Но, — закончил свою речь Волков, — меня все-таки радует одно обстоятельство. Я, как начальник, ошибаться не могу. Иначе наше СКВ второй категории с кадрами из лучших инженеров города никогда не выберется из бездны отстающих организаций. Я всегда интуитивно придерживался волевых методов руководства. Я пр-р-реклоняюсь перед величием и могуществом человека! И вот то, к чему я всегда стремился в своей деятельности, нашло блестящее подтверждение в отделе электроники. Выполнение плана с помощью волевого усилия! Я всегда “за”.
Председатель месткома весьма кстати напомнил об уплате членских взносов. Редактор потребовал фотовспышку для стенной газеты… Самойлов и Верещагин спали. Момент был подходящий, и не воспользоваться им было бы просто глупо.
К концу третьего часа, когда положительное решение по повестке дня было принято подавляющим большинством голосов при одном воздержавшемся (им оказался похрапывающий Верещагин), на Самойлова вылили стакан воды и предложили приступить к работе. Лица у всех присутствующих были добрые, ласковые и чуть-чуть настороженные. Мокрый Самойлов не отказывался, но чистосердечно признался, что не знает, как и с чего начать. Как и с чего начать, не знал и никто из присутствующих.
Гениальное мероприятие готово было умереть в зародыше. Расширенный техсовет заволновался.
И тут чья-то светлая голова предложила вызвать изобретателя Кобылина, известного всем автора ста десяти заявок на изобретения и одного авторского свидетельства.
Кобылий сразу взял быка за рога.
– Сколько дней тебе потребуется, Самойлов, чтобы выполнить план СКВ за три квартала?
Самойлов тяжело вздохнул и ответил, что не менее месяца.
Надо ведь вникнуть во все чертежи. Представить себе все детали, узлы, схемы, химические реакции. А это для него дело новое.
Особенно химические реакции.
Изобретатель Кобылий минут пять пристально смотрел на Самойлова и изрек:
– Так дело не пойдет!
Все согласно закивали головами: “Не-ет. Так дело не пойдет».
Кобылин погрузился в сложнейшие размышления. В кабинете начальника СКВ стало заметно теплее. Это умственная энергия изобретателя превращалась в тепловую энергию, грозя, если так пойдет и дальше, тепловой смертью всей вселенной. Энтропия есть энтропия! И когда сидеть от жары стало уже почти невозможно, Кобылин обвел присутствующих ясным взглядом, и все поняли, что проблема решена.
Идея, как и все гениальные идеи, была гениально проста.
– Надо мыслить широко, — начал изобретатель Кобылин. — А Самойлов мыслит узко, кустарно, однобоко. Чтобы сделать какой-нибудь завалящий прибор, он сначала вникает. Вни-ка-ет! На это уходит время. На сборку прибора волевым усилием тоже нужно время! А на монтаж! А на настройку! Это же уйма времени! Не технологично, не производительно. Пусть представит себе не то, как сделать прибор самому, а То, что нужно было бы сделать, чтобы прибор был изготовлен вовремя, по плану. Не было комплектующих? Значит, товарищ Волков своевременно не объявил выговор Балуеву, начальнику отдела комплектации. Волевым усилием, мысленно объяви ему выговор. Не хватало людей? Отдел кадров… Схема не настраивается? Разработчик…
– Правильно он сказал, — кивая в сторону изобретателя, проговорил Самойлов. — Можно попробовать.
– Хи-хи-хи! Балуев выговор получит, — заливался начальник патентного бюро. — хи-хи!
– Я-то что. Вот Иммануил Гавриилович наверняка получит, — парировал начальник отдела снабжения, показывая на внезапно материализовавшегося из пустоты начальника макетной мастерской.
– Макетная не подведет! — заверил Пендр:н, не слышав;ший предыдущего разговора, и снова ушел в подпространство.
– А что, действительно выговор может быть? — испуганно спросил начальник конструкторского бюро.
– Вину чувствуешь, хи-хихя, — заливался начальник патентного бюро. — Вину!
– Может быть, кто против? Воздержался? — спросил Волков. — Или боится кто-нибудь? Виноват?
Присутствующие молчали. Верещагин посвистывал носом и протяжно храпел.
– Тогда с богом! — угрюмо закончил начальник СКВ заседание техсовета.
АлекСАНдр Тихонович Самойлов — Сантис — закрыл на ключ массивную деревянную дверь испытательной лаборатории. Открыл люк звуконепроницаемой герметичной камеры, сбросил туда толстую кипу тематических планов, оперативно-календарных графиков, квартальных отчетов, докладных, заявок, приказов, спрыгнул сам и завинтил люк изнутри на все гайки. Для концентрирования волевого усилия была необходима идеальная тишина.
В камере было тепло и сухо.
Сантис разложил на столе принесенные с собой документы, закурил, с минуту посидел, ни о чем не думая, затушил папиросу и начал сосредоточивать свою мысль на первой по списку теме. До конца третьего квартала оставалось восемь часов…
Страница 95 из 138
Кабинет начальника СКВ был полон. Незначительные разговоры, нервные смешки, шарканье ног, попытки рассказать смешной анекдот. Томительное ожидание. Работы в СКВ были приостановлены. В их продолжении уже не было смысла.
Лишь отдел электроники продолжал действовать. Собственно, остались только два ненастроенных образца. Около Гутарина и Палицина собрались все, кто не спал. Настройка должна была вот-вот закончиться. Ведущий инженер Вырубакин с достоинством заявил, что “Пахтакор” войдет в десятку сильнейших. Ему никто не возразил, и Вырубакин немедленно обиделся. Техник Свидерский рассказывал печальную историю из своей жизни, и все вокруг хохотали до слез. Любочка отпечатала последний протокол и запорхала между столов. Оживление усиливалось.
– Готово! — заорал Палицин. — Можно пломбу ставить.
– У меня тоже! Все, парни! — радостно заявил Гутарин и с хрустом потянулся. — Ну, вы когда меня жените-то?
– Скоро, Гена, скоро, — успокоил его всегда подтянутый и опрятный Стрижев.
– А не выпить ли нам по поводу окончания работ по стаканчику? — протирая заспанные глаза, сказал Сергушин.
– По стаканчику? — внезапно проснулся второй начальник лаборатории. — А не мало ли? А?
– Хватит! Закругляйтесь!
– А Верещагина с Самойловым все нет и нет, — жалобно сказала Любочка и капризно надула губы.
– Стружку, наверное, снимают с них, — ответил тяжеловес Палицин.
– Ну да! Стружку! Премию делят! Точно вам говорю, — немедленно возразил техник Свидерский.
– А может быть, опять гденибудь?
– Сейчас — в магазин, а потом в общежитие, — скомандовал Сергушин. — Самойлов с Верещагиным наверняка туда придут.
Через минуту свет в отделе погаc.
В кабинете начальника СКВ царила зловещая тишина. Прошло уже часа три, как Самойлов заперся в лаборатории испытаний.
Что происходило в камере, никто не знал. И это было плохо. С одной стороны хорошо, если план будет выполнен. Премия! А с другой — вдруг выговор или еще что. Так что, пожалуй, было больше плохо, чем хорошо.
Внезапно в кабинет влетела испуганная чертежница Пронюшкина.
– Сдобников пропал! — завопила она.
– Как пропал? — испуганно спросило сразу несколько человек.
– Пропал… Они с Захаровым вышли на минутку, а когда возвращались, Сдобников пропал… Исчез — и все!
– Не может быть такого!
– Может, может! Пропал Сдобников!
– Что он, сквозь землю про… — начал было ответственный исполнитель по теме номер один и вдруг исчез. Исчез без шума, без треска, без теплого прощального слова.
В кабинете начальника СКВ забеспокоились. Испуганные голоса спрашивали друг друга: “Где он? Где он?” Атмосфера накалялась и становилась угрожающей. Случай был из ряда вон выходящий.
До сих пор мгновенно мог исчезать только Иммануил Гавриилович Пендрин.
Главный инженер вдруг вскочил с места, бегом спустился по лестнице, вылетел через проходную, выхватил у ошалевшего от неожиданности дворника метлу, сразу же успокоился и с упоением начал подметать тротуар. Размеренно, с толком, не поднимая лишней пыли. Чувствовался солидный опыт. Дворник сказал: “Э-хе-хе. Всегда бы так. Позаседали бы да помели”, — и пошел в проходную посмотреть, не сварилась ли картошка. Он очень любил картошку. Особенно если она была с маслом, помидорами и перцовкой.
Начальник СКВ до боли в суставах сжимал столешницу своего рабочего стола. Только что, прямо на его глазах, исчез еще один ответственный исполнитель.
Это было ужасно. Начальник отдела снабжения плакал навзрыд.
Ему не было страшно. Он плакал из любви к искусству. Как выяснилось позднее, в это время он уже был руководителем драматического кружка и учил кружковцев искусству сценического перевоплощения.
– Это он! — раздался истошный вопль. — Это Самойлов! Надо остановить его!
Все вскочили. Длинный стол для заседаний перевернулся. Верещагин чуть не упал со стула и проснулся. Удивленно посмотрел вокруг. На правой его щеке рдел огромный красный с разводами пролежень.
– Остановить! — кричали вокруг. — Он нас всех к чертовой бабушке пошлет.
Человек тридцать-сорок толпой кинулись к дверям, выдавливая друг друга в коридор, и галопом спустились вниз, к дверям лаборатории испытаний.
– Ломай! На приступ! — раздался боевой клич.
Неумолимый рок ежесекундно вырывал из рядов атакующих опытных, закаленных в сражениях бойцов. Они, как и предыдущие, исчезали бесследно. Кто-то принес лом, и дверь пала. Взять с ходу камеру было труднее. Атакующие загрустили. Их осталось совсем мало: инспектор по кадрам, бухгалтер, начальник патентного бюро, Верещагин и еще несколько человек. Некоторое время все не дыша смотрели друг на друга.
Никто не исчезал.
– Неужели все? — робко спросил кто-то.
– Кончилось. Не успели.
– Он давно там сидит? — спросил Верещагин, сообразив, в чем дело.
– Часа четыре.
– Он же задохнулся. Курил, наверное, все время, — метался Верещагин, корчась от боли и хватаясь рукой за правую щеку. — Спасать надо. Резать автогеном!
Несколько человек бросились искать автогенщика. Кто-то звонил в “Скорую помощь”.
Страница 96 из 138
– В тюрьму его надо за такие штучки, — сказал начальник патентного бюро.
– Сами же ведь просили.
– Кто мог знать? А вдруг и план остался невыполненным? Тогда что? Кто будет отвечать?
– А… Кому теперь отвечать…
Из пустоты, как всегда внезапно, материализовалась голова начальника макетной мастерской Пендрина и лихо подмигнула:
– Ну, как тут у вас? Кончилась заварушка?
– Пендрин! Голубчик! Живой! А ты не знаешь, где наши? — лопотал начальник патентного бюро.
– Не знаю, но Догадываюсь.
– Где же?
– Да живы они, живы. Видел, как через подпространство неслись. Волков — в главк, а остальные кто куда.
– Сам-то ты как?
– Знал я, что что-нибудь здесь будет, вот и отсиживался в подпространстве. Ну, привет! Я еще немного посижу, на всякий случай, — и Иммануил Гавриилович исчез…
Не успели еще остыть рваные края оплавленной дыры на том месте, где раньше был люк, как Верещагин спрыгнул в камеру.
Самойлов лежал возле канцелярского стола, нелепо раскинув руки, в расстегнутой мокрой рубашке и уже не дышал. Во всяком случае, Верещагин не услышал его дыхания, как ни старался.
Стол был завален подписанными и утвержденными квартальными отчетами, папками готовых технических отчетов, протоколами испытаний. На полу стояли макетные и опытные образцы по всем темам.
План третьего квартала был выполнен. Поверх всех бумаг лежал приказ министерства о выплате работникам ЦКБ квартальной премии…
Врачи определили у Самойлова невероятное истрщение нервной системы. Очнулся он лишь через неделю. В палате было светло и тихо. Откуда-то издалека доносилась медленная незнакомая музыка. Самойлов вздохнул и глубоко заснул.
Здоровье его быстро шло на поправку. Посетителей к нему еще не пускали, а в записках запрещалось писать о производственных делах.
Наконец настал день, когда к Самойлову впустили посетителей. Первой вошла Аграфена Ивановна, хозяйка общежития.
За ней Верещагин, два начальника лабораторий, ведущий инженер Вырубакин, техник Свидерский, Стрижев, Палицин, Гутарин и Любочка. Палата сразу наполнилась гулом и оживлением.
– Сашенька ты наш. Заморили тебя окаянные, — запричитала старуха.
– А я тоже лежал неделю в больнице, — с восторгом сообщил Верещагин. — Понимаешь, пролежень на щеке никак не заживал. Даже уколы делали.
– А у нас Гутарин-то ведь женится!
– А я… хм… первое место по штанге… хм… занял по городу.
Сантису было хорошо. Он с восторгом переводил взгляд с одного лица на другое и молчал.
– А ты гвоздь можешь вбить в стенку? Тут к тебе делегация ученых целую неделю прорывается, — сказала Любочка.
– Нет, не могу. Пробовал, ничего не получается, — ответил Сантис и весело добавил: — Секрет утерян! Ребята, а почему меня всегда просили забить гвоздь? Ведь я мог сделать чтонибудь и поинтереснее.
– Уж очень наглядно получалось, — ответил техник Свидерский, и все с ним согласились.
– И хорошо, что утерян, — подхватила Аграфена Ивановна. — Научишься молоточком, — Ей все время хотелось всплакнуть, но она не решалась.
– Ну, а как в СКВ дела? — спросил Сантис.
– Все нормально, — ответил Верещагин. — Волкова перевели в министерство сельского хозяйства. Он же по образованию-то был, оказывается, ветеринар. А главный инженер дворником работает. Не простым, конечно, а бригадиром. У нас на территории сейчас такая чистота!… Ну и еще некоторых кое-куда порастаскали. Всего, кажется, человек около сорока. Всем место нашлось по душе. У нас много новых.
А Пендрин отсиделся. Так и числится начальником макетной мастерской. Боится только все время чего-то.
Начальники двух лабораторий после каждой фразы Верещагина согласно кивали головами и в один голос говорили: “Правильно… Тоже верно… Правильно…”
– А тебя, понимаешь, в ведущие инженеры не переводят. Просил я, да, говорят, испытательный срок у тебя еще не кончился.
Время свидания подошло к концу. Прощание было не менее шумным, чем встреча.
Самойлов всем кивал головой, поднять руку он был еще не в силах.
Через несколько часов после возвращения Сантиса с “Вызова” послали второе сообщение.
Потом третье. Автомат-прокалыватель пространства принял их.
Спасательная экспедиция тронулась в путь.
В городском парке пахло вчерашним дождем и прелой землей. Травы еще не было — из рыхлой, черной почвы едва показались крокусы, зато на центральной аллее буйно цвела сакура. В конце аллеи из розовых кипящих облаков вздымались готические башни университета.
С обзорной площадки открывался вид не только на традиционный инстаграмный пейзаж на другой стороне пролива — умытые дождем небоскребы и яркая «космическая игла» на фоне заснеженной шапки вулкана, — но и на детский городок внизу, у подножья холма. Большая детская площадка с пирамидой и лабиринтом в центре была умеренно забита малышней. Дети носились друг за другом, цеплялись за лазалки и раскачивались на пронзительно скрипящих качелях. Здесь, наверху, и в половину не было так шумно, как внизу.
Знакомое присутствие Исли ощутил почти сразу. Этот тяжелый взгляд, упершийся ему в затылок, ни с чем нельзя было перепутать.
Он вздохнул и без слов подвинулся, освобождая правую половину скамейки.
— Ты топчешь газон, — упрекнул он, не оборачиваясь.
— Меня так довел навигатор.
— Ты отыскал меня по GPS?..
— Прохожие, наверное, решили, что я ловлю покемонов, — Ригальдо перегнулся через спинку скамьи, положил рядом с Исли планшет. Он почему-то не спешил сесть рядом. Плечом и правой щекой Исли чувствовал его взгляд.
Ригальдо кашлянул.
— Я хочу взять назад слова о твоем воспитании. Ты хорошо позаботился о Лаки. Из него получился нормальный мужик. Хоть иногда он и ведет себя, как дебил, — добавил Ригальдо, и Исли хмыкнул, а потом самокритично сказал:
— Мне тоже не стоило проезжаться насчет твоего детства. И… — он помолчал. — Прости. Я, кажется, недооценил силу твоего неприятия этой идеи.
— То есть, ты уже никого не удочеряешь?
Исли не стал отвечать, только поглубже задвинул руки в карманы и вытянул ноги вперед.
— Два-один, — буркнул Ригальдо у него за спиной. Он явно ждал продолжения, но Исли молчал, и Ригальдо прошелся туда-сюда. Было слышно, как скрипит гравий у него под ногами.
— А что ты здесь делаешь? Любуешься видом?
Исли пожал плечами, не отрывая взгляд от бликов на качелях:
— Вроде того. Постигаю дзен.
— Зачем? — Ригальдо остановился.
Исли вздохнул, откинулся на спинку скамейки, потер лицо. На солнце его неслабо так разморило — все потому, что ночью он почти не спал. Ждал этого говнюка, не отвечавшего на звонки и сообщения, расхаживал по пустому дому, поглядывая то на часы, то на телефон, старательно отгоняя мысли о всяких ужасах. И успел уговорить себя, что лучше вообще без детей, чем все так бездарно похерить, когда в три утра пришло сообщение от Даэ. На снимке Ригальдо, мокрый, как мышь, радостно ловил раскрытым ртом дождевые капли на каком-то причале. На этом нервные клетки Исли перегорели, и он, отложив телефон, вырубился, как умер.
Но он не собирался объяснять все это Ригальдо.
— Я никак не могу выбросить из головы твои слова о куколке в кукольном доме, — признался он, глядя в сторону. — Наверное, потому что на самом деле ты прав. Мне хочется чувствовать себя нужным. Кризис среднего возраста, все это говно. И еще я недавно понял, что немного боюсь смерти.
Ригальдо мгновенно развернулся — гравий брызнул во все стороны. Исли поднял ладонь:
— Нет, дай договорить. Повторюсь, я все это в себе знаю. Поэтому я прихожу сюда, чтобы смотреть на живого неидеального ребенка. И иногда смотреть и не вмешиваться — это так сложно!
— Что? — Ригальдо закрутил головой. — Здесь?.. Сейчас?..
Исли, у которого от долгого сидения заныла спина, потянулся. А потом указал вниз, на играющих на площадке детей:
— Я все выяснил. Фостеры, которым пока отдали Бекки, живут в кондоминиуме на той стороне парка. Сейчас у них не то пять, не то шесть детей. Они проводят здесь время перед обедом, каждый день, если нет дождя.
— О боже. Исли, ты только что намекал, что отказался от этой идеи! Придумай-ка заранее объяснение, если полиция парка вдруг заинтересуется мужиком, наблюдающим за детьми! Ты в курсе, что без специального разрешения ты не должен искать встречи с девочкой?
— В курсе, — ровно сказал Исли. — Не курлыкай. Я ничего не ищу — просто сижу и смотрю.
Он наконец обернулся к Ригальдо — и моргнул.
Увиденное впечатляло.
Его муж скривился и отвел глаза. Исли, забыв обо всем, с интересом пялился на него.
Ригальдо напоминал сильно похмельную цаплю. Он был тщательно выбрит, но на щеках виднелись порезы — должно быть, с утра у него тряслись руки. Безукоризненно белая рубашка подпирала воротником землистого цвета лицо. Над верхней губой у него выступила испарина, под глазами залегли тени.
— Дорогой, — после недолгого молчания сказал Исли. — Сел бы ты на скамью, а то вот-вот упадешь.
Ригальдо, перестав выделываться, послушно обогнул скамейку и обрушился на сидение. И вдруг застонал, непритворно и болезненно.
— Что? — Исли испугался. — Что с тобой?
— У меня… травма, — мрачно сообщил Ригальдо. — Потом покажу. Дома.
— Да что такое-то?
— Стрела в колене. Не надо, Исли, не спрашивай. Я никогда больше не собираюсь встречать утро так, как сегодня.
— О, — Исли поднял брови. — Ясно.
Они еще немного посидели на залитой солнцем скамье. И в тишине Ригальдо сказал:
— Давай попробуем.
— Что?..
— Давай попробуем, — повторил он громче. — То, что ты предлагал. Черт, не беси меня!
— Детка, — Исли положил руку на его твердое бедро. — Не заставляй меня думать, что ночью что-то случилось, и вот теперь, из чувства вины…
Ригальдо злобно зашипел:
— Не обольщайся. Хрен бы я согласился, если бы ты предложил суррогатное оплодотворение, усыновление твоих кровных детей и вот это вот все. Просто эта девочка… она уже существует. Если фамилия «Фёрст» ей чем-то поможет в жизни, почему бы и нет.
Он нахохлился, попытался раздраженно отодвинуться, но не преуспел. Он правда выглядел больным; Исли встревожился не на шутку, но прервать сейчас такой важный разговор он просто не мог.
— Слушай, я не знаю, как ты это себе представляешь, — он погладил Ригальдо по колену, будто успокаивая напуганное, злое животное. — Но в нашей жизни ничего не изменится…
— Все изменится, — оборвал его тот. — Ты что, думаешь, ты берешь ребенка на час, только на то время, когда тебе хочется поиграть с ним?
Он прикрыл глаза, пристроил затылок на спинку скамейки. Помолчал и добавил:
— Запиши нас к юристу. Хочу послушать, что он скажет про твои права.
— Мои?
— Ну, ты ведь будешь ее опекуном и родителем? — Ригальдо повернул к нему серо-зеленую морду. — Или как?
Исли вздохнул. Он знал, что будет трудно, и не роптал. Но все равно у него было ощущение, будто он идет по заминированной территории, и миноискатель поминутно тревожно орет в его руках.
— Детка, ты немного неверно это все представляешь.
Ригальдо поерзал с закрытыми глазами:
— Давай, добивай меня скорее, а то я расплачусь.
— Мы можем усыновить чужого ребенка только совместно. У нас будут равные права и обязанности. Я… Пожалуйста, не бросай меня в этом болоте. Что-то получится, только если мы будем растить ее вместе, — он помолчал и добавил: — И я прошу, чтобы она носила твою фамилию.
— Повтори, — Ригальдо распахнул глаза.
— Ригальдо, ты все-таки моложе, сильнее и здоровее, — кротко сказал Исли. — У тебя набирает обороты не зависящий от «Нордвуда» бизнес. Мало ли, что со мной может случиться.
Тот посмотрел на него с возмущением:
— Ты что, помирать собрался?
— Из нас двоих ты более ответственный, — Исли почти не льстил. — Мне кажется, это правильно.
— Да я сегодня сделал татуировку на жопе, — его муж закрыл лицо ладонями. — А-а!
Исли сглотнул и решил оставить это на потом.
— Подумай, как звучит: Бекки Сегундо.
— Господи, но ведь я совсем ее не знаю, — Ригальдо оторвал руки от лица. Он раскраснелся и сейчас выглядел очень молодым и очень растерянным. — Эту твою Бекки. Как и она меня!
— Ну так смотри, пока есть шанс, — Исли обвел невидимыми контурами площадку под холмом. — Вон там играют настоящие, неидеальные дети. И… кажется, кто-то кого-то лупит, — сказал он, прищурившись.
Внизу двое мальчишек побольше и потолще зажали «сэндвичем» кого-то мелкого и с упоением топтали ногами его шапку.
Женщина, которую Исли определил как их сопровождающую, сидела, уткнувшись в телефон.
Ригальдо смотрел на все это с недоумением.
— Я уже и забыл, какими говнистыми бывают дети. Надеюсь, там у них не та девочка?
— Нет, это мальчик, — вздохнул Исли. — Бекки — это…
С грозным протяжным воплем через площадку пролетела живая ракета и врезалась в «сэндвич». Она часто перебирала ногами, а в руке у нее был зажат совок.
— А вот и Бекки, — успел добавить Исли, прежде чем совок опустился на голову одного из толстяков.
С дуэтом вышибал было покончено через минуту. Перескочив через упавшего малыша, Бекки погнала врагов по косогору. Исли отметил, что каждый из них двоих был на голову выше нее.
Ригальдо рядом издал какой-то странный звук.
— Как она их, — наконец выговорил он. — Валькирия.
Ноги у девочки заплелись, и она кувырком покатилась по склону. Исли успел отметить движение Ригальдо и схватил его за руку.
— Тише ты, не пали. Мы тут нелегально. Я говорил — иногда сдерживаться… трудно.
Женщина с телефоном уже стояла над девочкой и, выговаривая что-то, отряхивала ее.
Исли хотелось подойти, посмотреть — не разбит ли нос, заглянуть ей в глаза, убедиться, что она его помнит. Вместо этого он нащупал холодные пальцы Ригальдо.
— Знаешь, когда ты спал после взрыва, я пообещал себе, что все сделаю для тебя, — голос Ригальдо звучал очень странно. — Но это… Мне никогда не было так страшно. Даже перед свадьбой.
«Мне тоже», — подумал Исли. Он молча сжал колено Ригальдо, не в силах выговорить даже простое «спасибо». Тот дернул кистью, будто собирался сбросить его ладонь — и не стал.
Маленькая фигурка внизу подняла голову, утерла нос, всмотрелась в их сторону, а потом замерла — и вдруг кинулась вверх по склону, растопырив руки, как птица.
И Исли не нашел в себе сил отступить.
— Я не могу, — сказал он вполголоса. — Не могу сделать вид, что меня здесь нет. Пусть знает, что мы рядом.
Он поднял руку в приветственном жесте и неспешно двинулся вниз.