19–20 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир
Прата Сребрян сумел выбраться из замка только на третью ночь – и два вечера подряд Крапа провел в Славлене, в лучшей её ресторации…
В первый вечер он встретился там с Йерой Йеленом по его настоятельной просьбе. Встреча произвела на Крапу тягостное впечатление, о ней знал Хладан, а потому пришлось изворачиваться с милой улыбкой, напоминая старшему Йелену об основном постулате теоретического мистицизма и герметичности этой науки.
Крапе показалось, что идея Йелена – потребовать от общественности признания вины перед Исподним миром – не только утопичная, но и несколько… нездоровая. Однако искренность судьи подкупила Крапу, и следующим вечером он отправил Йелену все тринадцать томов энциклопедии Исподнего мира, не указав обратного адреса.
Делать этого не стоило – если бы Йелен стал показывать энциклопедию каждому встречному, подозрение бы непременно пало на Крапу. Но… ему просто стало жалко Йеру Йелена.
Во второй вечер он пошёл в ресторацию один, но, чтобы проводить девушку до дома, нужно было дождаться полуночи, а этого Крапа позволить себе не мог – возвращался к порталу до наступления темноты.
Неожиданной для него в тот вечер оказалась встреча с Дланой Вотаном. Крапа хорошо его знал, ещё до того, как тот получил степень доктора и вошел в центумвират. Вотан был близким другом старшего Сребряна и когда-то подумывал о карьере куратора Исподнего мира. В любом случае на месте Явлена Крапа предпочел бы видеть именно Длану.
Но судьба распорядилась иначе: Вотан получил докторскую степень и его диссертацию высоко оценили в Афране.
Вотан ждал Крапу возле портала, и, по-видимому, ждал давно.
– До меня дошли слухи, что Хладан опять хочет подставить Прату, – начал он после приветствия.
– Нет, на этот раз он только намекал на участие Праты в операции, но прямого приказа не было, – честно ответил Крапа.
– Крапа, ты умный. Уйми Хладана. Пусть парня оставят в покое. Честное слово, я не могу понять, почему Хладан считает его шпионом и диверсантом… Если Прата иногда сообщает что-то в Тайничную башню, это вовсе не значит, что это его обязанность.
– Хладан мне не подчиняется. И если Приор не смог его в чём-то убедить, то я точно не сумею. Но ты пока не беспокойся: я уверен, что мы обойдемся без Сребряна, а сам он вряд ли захочет в это соваться.
– Я слышал, Хладан хочет изловить какую-то девочку из замка? – Глаза Вотана смеялись.
Дочь Живущего в двух мирах слишком хороша собой, чтобы молодой Сребрян не положил на неё глаз…
– Ну да, – ответил Крапа ему в тон. – Это очень красивая девочка.
– Послушай… Не пойми меня неправильно… Я прекрасно знаю, что речь идет о приемнике Врага, и… – Вотан совсем замялся. – Если девочку убьют… Если девочка погибнет, мне бы хотелось получить её тело для вскрытия.
Крапа на секунду испугался – именно гибели девочки, а не циничной просьбы Вотана. И, наверное, в его глазах промелькнул этот испуг, потому что Вотан начал оправдываться:
– Ну да, я циник. Но ты же понимаешь – у неё уникальные способности. И кроме моего любопытства в этом есть и практический интерес…
– Пока, насколько я знаю, девочка представляет для нас серьёзную ценность. Она перекачивает в Исподний мир большие энергии, а потому мы бережем её жизнь.
– Я же сказал «если», Крапа, – пожал плечами Вотан. – Мало ли что Хладану взбредет в голову завтра.
– Сомневаюсь, что в этом наша политика как-то изменится.
По ночам над замком взвивались невиданные здесь ветра, днём июльское солнце сушило болото, и к обеду всё вокруг накрывал такой густой туман, что в десяти шагах ничего нельзя было разглядеть – погода открывала перед Огненным Соколом редкую возможность незаметно подобраться к замку.
Жёлтый Линь в первый же день обгорел на солнце, неосторожно раздевшись до пояса. И изумлённо пытался разглядеть обожжённые плечи, смеялся, недоумевал и не верил, что солнце на такое способно.
Нет, он слышал о злом солнце Кины, но, видно, думал, что там светит какое-то другое солнце. Вечером его знобило, а ночью он не мог уснуть, не помогло даже сливочное масло, которым Крапа смазал ожоги.
Несмотря ни на что, Жёлтый Линь не перестал восторгаться произошедшим – радовался, как ребёнок, что с ним случилась эта неприятность, и Крапа, наверное, понял почему: парень узнавал, что такое солнце, изучал его, и сама возможность этого изучения была для него новой и удивительной. С него слетела невозмутимость, отстранённость, он напомнил Крапе семнадцатилетнего мальчишку, коловшего дрова на заднем дворе заставы…
Понимал ли Жёлтый Линь, что солнце на болота принесла девочка-колдунья? Конечно понимал, не дурак же! Но понимать умом и чувствовать сердцем – разные вещи.
Огненный Сокол, наверное, тоже любит солнце, но это не помешает ему выполнить приказ чудотворов – запереть девочку в башне Правосудия. И, наверное, он найдёт себе оправдания, вроде тех, что Красену выложил Хладан: в Хстове солнце нужней, чем на болотах Выморочных земель.
Прата Сребрян наотрез отказался вывести девочку из замка. Он, конечно, придумал тысячу объяснений – сразу видно, учился он мало: на курсе психологии Крапе рассказывали, что, если отказ мотивирован несколькими причинами, всё это лишь отговорки.
В политических играх этот принцип много раз помогал Красену и выявить ложь, и самому не выдать обмана. Прата же возмущённо расхаживал по землянке и выкладывал причины одну за другой: девочку сторожат днём и ночью, лучники на башнях смотрят на все подступы к замку, дверь, ведущая на болота, заперта и ключ Чернокнижник держит у себя, а на потайной лестнице стоит дозор, девочка понимает, что на болота ей выходить нельзя, и, конечно, никуда с Пратой не пойдёт, к тому же из Хстова три дня назад пришло донесение о приказе чудотворов вытащить девочку из замка, и Чернокнижник усилил бдительность.
– Я и сегодня выбрался оттуда с большим трудом, – закончил он.
Крапа усмехался потихоньку, но не возражал. Конечно, можно было приказать Сребряну вывести девочку из замка любой ценой, но он не стал этого делать. И прикрыться можно было просьбой Вотана или аргументами Сребряна.
– Когда пришло донесение из Хстова? – спросил он.
– Утром семнадцатого.
Видимо, голубя отправили с рассветом. Не успели Огненный Сокол и третий легат получить приказ, как о нём тут же стало известно шпионам. Неплохо работают люди Чернокнижника, на самом верху. Впрочем, в этом Крапа не сомневался.
– Вот что. Забудь все свои оправдания. Я доложу в Тайничную башню, что ты не настолько близок к девочке, чтобы она, зная об опасности, пошла с тобой на болота. Этого достаточно. Пусть этим занимается Огненный Сокол и его люди. Пусть он рискует своим человеком в замке. Девочка ночует в той же комнате, что и раньше?
Сребрян помедлил.
– Нет. Она ночует в Укромной. Чтобы проникнуть к ней в комнату, надо пересечь двор. И дверь, и окно охраняют.
Он солгал, и Крапа удовлетворенно кивнул.
– Но, если ты увидишь, что кто-то ведет девочку из замка на болота, постарайся отвлечь стражу, в этом не много риска.
– Да, это мне под силу, – согласился Сребрян.
– Заодно узнаешь для меня, кто в замке служит Огненному Соколу, я давно хочу это понять.
– Скорей всего, это болотник. Больше никто в замке не станет служить Храму.
– А какие причины у болотника служить Храму? Я понимаю – убийства детей, это не противоречит их культу. Но всё остальное?
– Если в замке узнают о болотнике, его убьют.
– Ничто не мешает болотнику уйти из замка.
– Да, об этом я не подумал… Значит, его что-то держит в замке. Значит, он не может уйти. – Сребрян на самом деле задумался, хотя Крапа не видел для него ни одной причины исполнять и эту просьбу.
Давно пора было поговорить с Пратой напрямую, выяснить, не надоело ли ему жить в замке, не хочет ли он целым и невредимым вернуться в Славлену, пойти в университет, жениться и забыть об этой тяжкой службе.
– Подумай, кто не может так просто уйти из замка и почему, – посоветовал Крапа. – А сейчас нарисуй мне план Укромной и комнату девочки в ней. Желательно знать и расположение мебели в этой комнате.
– Я не бываю в девичьих спальнях… – проворчал Сребрян в ответ.
* * *
«Милая моя маленькая девочка, самая прекрасная девочка на свете! Мне сказали, что это камень разлучённых, и пока он сохраняет сине-зелёный цвет, со мной всё хорошо. Смотри на него и не бойся за меня».
Спаска спрятала предыдущее письмо в ларчик с украшениями, а новое, пусть и совсем короткое, положила в ладанку позади лунного камня.
И долго сжимала в руках подвеску со странным зеленоватым камнем, прежде чем надеть на шею. В камне таилась сила, нехорошая, тёмная сила, но Спаска не боялась тёмных сил. И не сомневалась: если Волче будет что-то угрожать, камень предупредит её заранее.
За обедом Милуш посмотрел ей на грудь и покачал головой.
– А чего это ты надела на себя вдовий камень?
– Вдовий? Почему вдовий? – Спаска испугалась и сжала подвеску в руке.
– Он предвещает смерть того, кто этот камень подарил. Если подаривший его умирает, камень навсегда остаётся тёмно-красным, тогда жёлтое золото оправы наиболее ему подходит. А к синему или зелёному больше подошло бы холодное серебро. Когда этот камень оправляют в золото, его называют вдовьим. А оправленным в серебро – камнем разлучённых. В любом случае это очень трудный камень, его тяжело носить.
– Что значит… трудный?
– Он не ломает только сильных людей. Я бы не стал дарить такой камень девушке.
– А вы вообще хоть что-нибудь стали бы дарить девушке? – обиженно пробормотала Спаска.
– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я начал рассказывать о своих женщинах и подарках им.
– Может, этот камень и трудный, но он ещё и сильный. – Спаска сжала губы. – А всякая сила требует, чтобы ею управляли, иначе она обернётся злом.
– Вот я и говорю: хватит ли тебе силы противостоять силе камня, управлять ею? Или камень начнет управлять тобой?
Милуш уже три дня запрещал Спаске выходить даже на стену, а ночью, когда её звал Вечный Бродяга, сам поднимался с ней, да ещё и в сопровождении двух десятков лучников.
Вечный Бродяга набирал силу, с каждым днём бросая Спаске всё больше и больше энергии, – теперь и на стене отдавать её было опасно, Спаска едва не снесла зубец с ограждения.
Чтобы ей не было скучно, Славуш снова заставил её переписывать на пергамен свой учебник по естествознанию. Спаска шипела, что ненавидит естествознание и геометрию и, если её что-то и интересует в науках, так это яды, а всё остальное – бессмысленные умствования, которые ей никогда не пригодятся.
И что безвылазно сидеть в комнате, словно в темнице, она не может.
На второй день Милуш смягчился, стал отпускать её к Свитко, заниматься любимыми ядами, хотя Славуш и возражал – наверное, переживал за свой учебник. Свитко так и не уехал в Кину (все говорили, что напрасно), и только Спаска понимала: на этот раз ему могло не хватить силы туда добраться.
Да, сухой воздух песков был для него благотворен, но ведь предстояло пересечь душную, гнилую Лиццу, а это пострашней, чем двухнедельный переход через пустыню. Смерть стояла у Свитко за плечами и дышала ему в затылок, и каждый раз, выходя в межмирье, Спаска думала, что Вечный Бродяга даёт ей силу и на то, чтобы продлить жизнь Свитко – ему не хватало солнца.
Несправедливо это получалось: он был лучшим травником в округе, вылечивал иногда безнадежных больных, а себе ничем помочь не мог. И Спаска искала рецепт от чахотки, перебирая страшные и целительные свойства известных ей ядов, но не находила: от чахотки не было лекарства.
Сам Свитко относился к этому снисходительно, не верил, хотя и говорил, что Спаска давно превзошла его в искусстве лечения ядами, что способность отмерить нужное количество яда – величайший дар, который Славуш пытается зарыть в землю, заставляя её заниматься естествознанием.
Ещё до «смерти» отца Спаска открыла Свитко свою тайну. Нет, она не назвала ему имени Волче, не потому что не доверяла – боялась, что их подслушают.
Это из-за улыбки Свитко… Он зашёл к ней в комнату, когда она развернула рубаху к свету – хотела посмотреть, ровным ли вышел боковой шов. И Свитко улыбнулся.
Когда он улыбался, в комнате делалось светлее, и Спаска думала, что без его улыбки эта земля будет уже не такой, неправильной…
– По-моему, Славушу эта рубашка будет великовата… – сказал он с улыбкой.
Нет, он шутил совсем не так, как отец. Не было в нём ничего едкого – скорей печальное, светлое. Он всё и так понял, без Спаскиных слов.
– Это не для Славуша, – ответила Спаска, скомкав рубаху и спрятав глаза.
– И кто же тот царевич, что будет её носить?
– Он не царевич, он богатырь. – Спаска попыталась зажать глупый смешок, который почему-то так и хотел сорваться с губ. И щекам стало горячо.
– Брось, такую рубаху не стыдно подарить и Государю. Рухский батист?
Спаска кивнула:
– Вообще-то тут ещё вышивка будет. Белым шёлком. На груди и на рукавах. Чтобы не бросалась в глаза, а только блестела.
– Богато. И красиво. Покажешь, когда будет готово?
– Конечно. Как ты думаешь, гвардейцу можно такое надеть? Не будут его подозревать?
Спаска прикусила язык, оглянулась на дверь и приложила палец к губам. Свитко кивнул понимающе, подмигнул ей и шепнул:
– Гвардейцы – люди не бедные. Думаю, рубаха подозрений не вызовет, даже из рухского батиста.
И теперь, расстроенная словами Милуша о камне, сразу после обеда Спаска направилась к Свитко. Он тоже кое-что понимал в камнях.