3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 30-й день хмурого месяца
Хороший дом был у колдуна. Ну, то есть у амберного мага, раз ему так больше нравится. Снаружи вроде бы и приземистый, прочный, устойчивый — а внутри просторный, двужильный. Хорк жил в своем доме только ребенком, с матерью, лет до семи, после чего отец отдал его сначала в школу для ученья детей, а потом на шнаву морского дядьки Воита. Не то чтобы Хорк мечтал жить в своем доме — вовсе не мечтал. Да и не привык. Но почему-то хорошие дома (и не очень хорошие) манили его, он мог часами разглядывать освещенные окна, представляя, как, должно быть, хорошо сейчас там, за прочными стенами, у очага, при свете огня… Тепло и тихо — непременно тихо, потому что тихо может быть только в собственном доме.
Амберная лампа под потолком кухни колдуна сразила Хорка наповал. Конечно, ему очень хотелось посмотреть на настоящую ведьму-лаплянку, испытать себя, свою смелость, способность устоять против чар, но амберный маг жену не показал — сам поднялся к ней сказаться, что уезжает. А Хорк очень хотел увидеть, вправду ли у нее рыжие волосы — ведь всем известно, что рыжие лаплянки зовутся огневласками и умеют превращаться в саблезубых кошек.
Сколько Хорк ни разглядывал детишек амберного мага, так и не нашел ведьминских знаков, лишь родство с лаплянами угадывалось, но в глаза не бросалось. Старший мальчик разве что имел красноватый отлив в русых волосах и темно-зеленые глаза, а девочка и вовсе была светловолосой и голубоглазой, как ее отец.
Конечно, лапляне живут в полночных землях, потому и поклоняются их Рогатому хозяину. Но, может быть, не все лапляне перебираются оттуда, чтобы выполнять его волю в другой земле? Может, кто-то из них просто бежит из-под его власти? Амберный маг мог бы так и сказать: увез, мол, жену подальше от Рогатого. Ведь пока никто из жителей Росицы не жаловался Конгрегации ни на колдуна, ни на ведьму-лаплянку… Слова амберного мага о рейтарах больно задели Хорка: он пришел в Конгрегацию, чтобы помогать Триликой защищать людей от нави. Кто, как не он, молодой, сильный и далеко не бедный, лучше всего для этого подходит? Но амберный маг, как и многие, верил нелепым слухам, которые о Конгрегации распространяли слуги Рогатого: якобы там служат злодеи, которые спят и видят, как бы осудить побольше невинных и казнить побольше беззащитных.
И как амберный маг не боится за своих детей? Если рядом с домом бродит навья? Впрочем, если его жена — ведьма, то должна дружить с нежитью, а не бояться ее. Хорк, конечно, сам ничего не боялся — воину Триликой не пристало бояться нави, раз он призван вести с нею войну, да и любой морской купец посмеется над эдакой опасностью, — но все равно оглядывался по пути. Одно дело бояться, и другое — не дать навье напасть со спины. Дождь лил, и расслышать приближение врага под его шум было невозможно.
К дому колдуна Хорк ехал напрямик, не самой хорошей дорогой — болотами в основном, — и, не зная других ориентиров, искал плотину пильной мельницы, от которой потом возвращался назад, расспросив пильщиков о том, как найти дом Ледового Лахта. Теперь же они двигались через сухой сосновый лес, и единственными препятствиями им были овраги с глубокой водой.
Спешившись перед таким глубоким оврагом, амберный маг вдруг присвистнул, усмехнулся и качнул головой. А когда Хорк взглянул на него удивленно, показал на следы копыт и глубокую вмятину от сапога.
— Сдается мне, в этот овраг ты уже проваливался… — пояснил колдун, и Хорк узнал собственный след — на этом месте он зачерпнул сапогом не воды даже, а торфяной жижи…
— А… как это?.. — не понял Хорк.
— Лесной хозяин по кругу нас провел, — ответил амберный маг. — Слыхал про чертов след?
— Ну да… Только мне ни разу в него попасть не доводилось.
— Вот и довелось… — усмехнулся колдун, а потом откинул куколь плаща и крикнул: — Шутки ли шутишь? Или все-таки лес стережешь?
Может, Хорку показалось, но за шорохом дождя и шумом ветра по верхушкам сосен в ответ колдуну раздался низкий зловещий хохот.
— Смешно ему… — проворчал колдун, придерживая коня на спуске в овраг.
Без страха, но и без злобы — будто над ним подшутил дружок-приятель… И, перебравшись на другую сторону (на этот раз осторожней), Хорк спросил:
— А если бы он нас неделю водил по кругу?
— С него станется, — пожал плечами амберный маг.
— Попустительствуешь нави, значит?
— Я? Попустительствую?
— Давно надо было вызвать Конгрегацию, и никаких лесных хозяев, никаких навий и вообще никакой нежити здесь не осталось бы! И люди жили бы спокойно…
— Конгрегацию, говоришь? — колдун невесело так усмехнулся. — Как у вас, воинов Триликой, все просто… А если голова болит — руби голову, и нечему болеть будет?
— Ну… Сравнил…
— Да тоже самое, честное слово… — пробормотал амберный маг, сплюнул и дальше поехал молча.
Вскоре они добрались до опушки леса, и мимо потянулись поля с озимой рожью — и хоть дождь на время перестал, копыта коней все равно увязали в раскисшей земле. А потом вдруг вспаханные поля кончились — под ногами появилась какая-то странная земля, лысая, будто вытоптанная. Но не ровная и гладкая, как на постоялых дворах, а больше похожая на дно обмелевшей реки — с камушками кое-где. Хорку почему-то стало жутко — да еще и ветер в поле завывал уныло и однообразно, носил над землей клочковатый непроглядный туман…
И на вопрос Хорка амберный маг ответил:
— Это Красная пустошь. Убитая земля.
— Как это — «убитая»? — не понял Хорк.
— Тут сработали высокие маги, и теперь на этой земле нет никакой нежити. Впрочем, и жизни в ней тоже теперь не много. Видишь, даже сорная трава не растет.
От упоминания высоких магов Хорка передернуло: будто холодом преисподней повеяло от слов колдуна. И вроде бы высокие маги давно поклялись служить Триликой, но ведь пользовались при этом ледяной силой Рогатого… К тому же все они были ротсолане, а ротсоланам Хорк не доверял.
— А почему? — спросил Хорк.
— Так действует на землю их высокая магия. Убивает землю.
— И что? На ней вообще ничего нет?
— Отчего же? Вон лес впереди. Тоже убитый. Зато ехать по нему — одно удовольствие… Ни тебе лесных хозяев, ни тебе навок, упырей, болотников, водяниц… Даже звери — и те туда редко заглядывают.
Тут амберный маг не соврал — ехать по убитому лесу было легко и удобно. Вековые ели и корабельные сосны стояли редко, а подлеска не было вообще — ни кустика, ни травинки, ни мха, ни папоротника. Сплошной ковер из сухих еловых и сосновых игл, скользкий немного, но сухой даже в дождь и прочно державший копыта коней — по дороге не так хорошо ехать. Но почему-то Хорк глядел по сторонам и никакой радости не ощущал. Нет, не страшно было в этом лесу — но тоскливо и тревожно, будто на кладбище.
— Высокая магия делает землю бесплодной, — пояснял колдун. — На ней, может, что-то и рождается, но вроде пустоцвета. Куры тоже несутся без петуха, только из таких яиц цыплята не вылупляются. Так и здесь: шишки есть, а семени в них нет.
— И это навсегда? Здесь никогда ничего не вырастет?
— Вырастет. Во-первых, с годами это отчасти излечивается. Но должно пройти много лет. И… волшебная сила земли никогда не вернется. Убитых духов земли, камней, деревьев — их не воскресить. А во-вторых, под воздействием часовен или соборов Триликой земля через несколько лет начинает что-то рождать, но то, что она рождает…
— Что? — переспросил Хорк, который обрадовался было: Триликая может вернуть жизнь убитым землям! Недаром ее зовут Богиней Жизни!
— Про людей в таком случае говорят «пальцем деланный», — хмыкнул амберный маг. — А как про хлеб сказать — даже не знаю. Но возле Красной пустоши ни одной часовни нет.
— А в Хотчино? Там же собор? — не унимался Хорк.
— Хотчинский собор — двенадцативерстовой, его магия до Красной пустоши не дотягивается. И я думаю, Кленовый Тул тебя послал ко мне, а не к коренному магу, как раз потому, что для своей земли такой участи не хочет…
— Йерр Тул меня никуда не посылал! — возмутился Хорк. Он ведь уже говорил!
— Ладно, ладно… — усмехнулся колдун. — Не посылал. А вот скажи мне, есть кто-нибудь на Волосницыной мызе, кто сильно не хочет твоей свадьбы с фрели Ойей?
— Да нет, нету. Кто этого может не хотеть?
— У нее никого другого на примете быть не может? Если твой отец вдруг заберет назад свое слово, за кого фрели Ойя пойдет?
— Понятия не имею, — пробормотал Хорк. Ему и в голову не приходило об этом думать.
— А ты? На ком ты тогда женишься?
— Не знаю. Может, у отца есть еще кто-то на примете, но мне он ничего такого не говорил.
— А братья у тебя есть? — спросил колдун.
— Нет, только сестры.
— И сколько кораблей твой отец подарит вам на свадьбу?
— Не знаю. Но, думаю, должно хватить на покупку двух-трех деревень с мызой.
Колдун присвистнул.
— И чего тебя понесло в рейтары?
— Неужели не понимаешь? — удивился Хорк.
— Признаться, нет, — глумливо усмехнулся амберный маг.
— А разве ты сам не любишь Триликую богиню?
Колдун кашлянул.
— А что это вдруг я должен ее любить?
— Должен? — задохнулся Хорк. — Разве человека можно приневолить любить мать или дочь?
— Насчет матери и дочери не знаю, а приневолить человека любить Триликую очень даже легко. Насколько мне известно, Конгрегация как раз этим и занимается — мирные проповеди не их стезя. Но пока что на землях Великого города можно поклоняться другим богам.
— Ну… в общем-то можно… — кивнул Хорк. — Но зачем? Триликая — самая добрая, самая сильная богиня из всех, а большинство других богов давно поклонились и служат Рогатому хозяину полночных земель…
— Конгрегация как раз ведет борьбу с Рогатым, не так ли?
— Рогатый — суть смерть, а Конгрегация воюет с навью, защищает простых людей от нежити. Значит, и с Рогатым тоже борется.
— И с теми, кто поклоняется Рогатому, Конгрегация тоже воюет? — глаза колдуна почему-то смеялись.
— Конечно, — согласился Хорк.
— Получается, те, кто поклоняется другим богам, суть поклоняется Рогатому?
— Получается.
— И Конгрегация с ними борется?
— Ну да, борется… — окончательно запутался Хорк. — Но ведь люди сами просят Конгрегацию о защите!
— В общем, пока еще на землях Великого города можно поклоняться другим богам, но по Ореховому миру в Исзорье со мной за это будет бороться Конгрегация.
— А… при чем тут Ореховый мир? Он ведь подписан не с Триликой, а с ротсоланами…
Хорку перестал нравится этот разговор. Понятно, куда клонит хитрый колдун — к тому, что веру в Триликую на Исзорские земли несут ротсолане, с которыми Хорк дрался с самого детства, еще не научившись толком держать оружие в руках, как дрался его отец и его дед. И великогородские морские купцы для разгрома ротсолан и Орехового мира сделали не так уж мало, отец еще застал те времена. А то, что ротсоланам оставили право проповеди Триликой в Угорской четвертине, так Триликая не различает государств и народов, люди равны перед ней и всех она любит одинаково. Даже ротсолан, пусть Хорку и неприятно об этом думать. Может, если бы не ротсолане, он бы не заблуждался столько лет, а давно пришел бы к Триликой.
Колдун, будто прочитав его мысли, не стал продолжать. Лишь обвел глазами мертвый лес вокруг и проворчал:
— Добро пожаловать в царство Триликой…
— А… при чем же тут Триликая?… Ты же сам сказал, что это сделали высокие маги.
— Разве высокие маги не поклялись служить Триликой? И разве не к ним обращается Конгрегация, когда сама не может справится с навью?
* * *
Честный и правильный (даже чересчур правильный) мальчик этот Хорк, не глупый, нет, — доверчивый, как дитя. Не может быть, чтобы он никогда не бывал в вироланских землях. Впрочем, если бывал, то мог и не видеть, что делает Конгрегация, когда добирается до власти… Ливское ландмайтерство — образец порабощения побежденных, достойный страницы в учебнике: мало завоевать, надо еще удержать завоеванные земли в повиновении. Для этого и создана Конгрегация, а вовсе не для того, чтобы бороться с навью. Слава стихиям, Великий город отстоял Исзорье и вернул себе волосовы земли и земли вадьян, но скоро Конгрегация запишет в учебники новую страницу: как, проиграв войну, стать хозяевами на чужой земле. Для начала надо задурить головы таким славным парням, как Хорк. В одном он прав: ротсолане тут ни при чем, вироланские земли завоеваны саксами, но хозяйничает там Ливский ландмайстер.
Триликая, как все мнимые боги, зависит от людей — и в итоге становится такой, какой люди хотят ее видеть, превращаясь в остро отточенный инструмент управления народами: от самого общего принципа до самого тонкого штриха, работающего на власть имущих.
Волосницына мыза тонула в мокром тумане вместе с речкой Су́идой. Над ручьем, бежавшим в речку, выгнул спину каменный мостик. Мокрый туман притушил огненные краски леса, пестроту цветников, со всех сторон обступивших деревянный дом в три потолка с высокой мансардой под затейливой шатровой крышей, по которой стелились дымы из шести печных труб. Освещенные окна будто звали погреться, а красно-оранжевый плющ, увивший стены, соперничал яркостью с закатом, горевшим в небе над мызой. Лахт нашел это место устроенным и красивым без излишней роскоши. Кленовый Тул был явно не так богат, как Солнечный Яр, володарь Росицы и семи близлежащих деревень, на земле которого жил Лахт. Однако мыза йерра Тула освещалась нескончаемыми свечами — дорогое удовольствие. Гораздо дороже амберных ламп.
Когда-то по молодости, еще в Великом городе, Лахт купил одну нескончаемую свечу и очень радовался выгодному приобретению. Свеча была из дорогих, прозрачных, как слеза, в голубоватой стеклянной форме, с запаянным внутрь украшением из цветного бисера, изображавшем морское дно. Каково же было разочарование Лахта, когда через полмесяца нескончаемая свеча внезапно закончилась! Нет, это произошло не совсем внезапно, но Лахт, по мере сгорания свечи, надеялся, что рано или поздно она сгорать перестанет. Считать он умел хорошо (все-таки учился в высшей школе Великого города на ученого механика) и, прикинув, понял, что нескончаемая свеча все равно получается раза в полтора дешевле, чем множество восковых, но при этом не так коптит и не требует подсвечника. Больше нескончаемых свечей он не покупал, а в стеклянную форму заливал обычный воск. И все-таки каждый раз, увидев нескончаемые свечи, не мог оторвать от них глаз — удивительно они были красивы!
Навстречу Лахту и Хорку из приземистой пристройки (наверняка людской) выскочил дворовый, принял лошадей. И если перед домом стояла тишина, то сразу от входной двери стал слышен шум на кухне — с десяток женщин, включая, видимо, хозяйку дома, суетились вокруг печи и длинного стола, пяток мужиков рядком сидели на лавке, ожидая приказаний, а один подбрасывал в топку дрова. Гремели крышки котлов, шипела вода, попавшая на плиту, стучали ножи, скрипел вертел над открытым очагом — пахло жареным мясом, луком, дымом, пригорелой кашей и квашеной капустой.
В просторной передней, где пол был щедро усыпан соломой, Лахта и Хорка встретил предупредительный старый ключник, кликнул мальчика забрать плащи.
— Как же ты вымок, йерр Хорк! — старик покачал головой и по-отечески посоветовал: — Непременно переоденься, а то простудишься…
Хорк поглядел на ключника с недоумением: где это видано, чтобы морской купец простудился, промочив ноги?
Между лопаток появился жгучий холодок, и Лахт оглянулся — точно! Дверь в капеллу Триликой была распахнута настежь, и богиня смотрела прямо ему в спину.
— А ты — йерр Лахт, ученый механик Солнечного Яра? — спросил старик, повернувшись к Лахту.
— Ну, не совсем йерр и совсем не Солнечного Яра… — пробормотал тот.
— Пойдем, я покажу тебе комнату. Тебе тоже не помешает переодеться.
Лестница под второй потолок была скромной (по меркам володарских мыз), а под третий — еще скромней. И тем не менее дубовая, с вычурной резьбой балясин, с дорогим и красивым поворотом — Лахт знал толк в расчете поворота ступеней.
Они не успели подняться и на один пролет, как наверху мелькнули темные стриженные вихры невесты йерра Хорка, и через секунду она преградила им выход с лестницы.
Дитя! Вполне прехорошенькое, однако до девы не доросшее. И не столько телом, сколько повадкой — в невесте йерра Хорка не было подростковой угловатости, но и жеманными женскими уловками она пока владела слабовато (хоть и применяла их без стеснения).
Она скоро умрет. Мысль была яркой, как вспышка, и напугала Лахта своей непреложностью. Откуда? Откуда он это узнал?
Дитя изобразило притворно-сахарную улыбочку и издевательски протянуло:
— Ах, милый Хорк! Я так скучала! Сидела у окна и проливала слезы!
Лицо Хорка вытянулось от удивления и покрылось красными пятнами от смущения. Теленок! Очевидно, никаких следов пролитых слез на лице юной фрели не было и в помине. Старый ключник незаметно погрозил шалунье пальцем.
— И я подумала, что колдун, пожалуй, уже не нужен… — печально вздохнула она. — Я расколдовалась сама по себе, без колдуна…
Не нужно быть колдуном, чтобы догадаться: два теплых слова от йерра Хорка — и девчонка расхохочется, она и так еле сдерживает смех.
Каждая ночь приближает ее смерть. Еще примерно месяц — и она сляжет. А потом умрет. Лахт отчетливо видел жребий на челе девочки — смерть: неумолимая, затаившийся до времени, как черная гробовая змея.
— Я очень рад, фрели Ойя… — промямлил Хорк. — Но, право, не стоило плакать из-за такого пустяка… Я ведь обещал вернуться к вечеру…
Надо немедленно разобраться, почему Лахт вдруг решил, что ей грозит смерть. Из-за спутанной косы? Ерунда. Косу могла спутать шимора, в этом нет ничего страшного. А тут… Ну прямо так и хочется опустить глаза. Как при виде смертельно больного, обреченного: душит чувство вины и сожаление.
— Целый день без тебя — это слишком долго, — хулиганка опустила смеющиеся глаза.
У нее был почти идеальный нос — тонкий и прямой, не короткий и не длинный, разве что островатый на конце. А нижняя губа, чуть выступавшая вперед, не портила лицо — лишь придавала ему выражение обиженного ребенка. Волосы, не отросшие даже до плеч и едва прикрывшие простое домашнее очелье со знаком тресветлого солнца, наверняка лежали бы волнами, но на их кончики была наложена выпрямляющая магия — или как там у женщин называется это зелье, которое с успехом продают коренные маги? Йочи всегда страдала оттого, что ее рыжие волосы так сильно вьются, и вздыхала иногда с сожалением о выпрямляющей магии. Не всерьез, конечно.
Тени вокруг глаз — вот что могло натолкнуть на мысль о смерти. Впрочем, они могли свидетельствовать просто о бессонной ночи.
— Разве?.. — неуверенно обронил Хорк. Теленок! Наверняка он так же безоговорочно верил словам продажных девок. Не говоря о словах священниц — те лгут даже совершенней, чем продажные девки.
Значит, йерр Тул никуда его не посылал — предложение расколдовать заколдованную невесту поступило от нее самой. Крик о помощи? Почему она не пожаловалась отцу? Матери? Впрочем, поступки девочек в этом возрасте редко подчиняются обычной логике.
Девчонка все-таки не удержалась: прыснула, закрыла лицо руками и ускакала за дверь, должно быть, столовой комнаты — оттуда долго доносился звонкий девичий хохот. Скорей горячечный, чем радостный — похоже, малышка не умела иначе преодолеть смущения от присутствия в доме жениха, потому и выдумывала глупости вроде репьев под селом коня, розыгрышей, шитых белыми нитками, и прочей ребяческой ерунды. И — нет сомнений! — Хорк ей нравился.
Но почему сразу смерть? Фрели Ойя могла провести бессонную ночь в мечтах о женихе, например. Или после ссоры с матерью. Или… Да от чего угодно девочка-подросток может потерять сон! Какая-нибудь внутренняя женская перемена, связанная с лунным кругом, или веха взросления… Или какая-нибудь глупая мысль. Йочи как-то раз проплакала всю ночь, потому что Лахт подарил ей новый костяной гребешок, а ей было жалко расставаться со старым. Вот и пойми эту логику…
Ойя испугалась, увидев колдуна. Собралась идти на попятный. Или не испугалась, а просто еще не приняла решения?
Может, мысли о смерти появились из-за бледности ее лица? У темноволосых людей светлая кожа всегда кажется белей.
Она не пожаловалась отцу с матерью, потому что не знает, на что пожаловаться. Не на смертную же тоску, в самом деле? Она чует свою смерть, но, возможно, и самой себе не отдает в этом отчета. И жалкая ребяческая попытка позвать колдуна, выдаваемая за шутку, — все же крик о помощи, но безотчетный, девочкой не осознанный…
Растрепанная коса никак не свидетельство скорой смерти, но скорая смерть после того, как кто-то спутал косу, вряд ли имеет естественные причины и наводит на мысли о злом умысле.
Наитие иногда ошибается, а потому не стоит всецело на него опираться… И нет никакого повода для уверенности в том, что девочка скоро умрет.
Комната, выделенная старым слугой для Лахта, была небольшой, с одним крохотным мансардным окошком, выходившим в сторону заднего двора, но вполне пригодной для временного жилья. Не какой-то топчан — в углу под скатом крыши стояла кровать с толстым тюфяком, подушкой и одеялом из волчьих шкур. Над умывальником висело зеркальце. Нехорошо висело, его было видно от изголовья кровати. Конечно, люди обыкновенно преувеличивают опасность, исходящую от зеркал — уж очень загадочным кажется зазеркалье со стороны, — но бесплотная навь в самом деле иногда пользуется зазеркальем. Очага не было, однако частью одной из стен был дымоход, согревавший комнату. На выступах стен, на небольшом столе из грубых досок, на сундуке, на подоконнике — везде стояли нескончаемые свечи: простые, немного мутноватые, из тех, что подешевле.
Что ж, к гостям Каменного Хорка тут относились весьма предупредительно.
Лахт надел сапоги полегче, а снятые поставил сушиться на выступ дымохода.
Ужинали скромно, по-домашнему, вместе с домочадцами из числа прислуги, хотя столовая комната была совсем небольшой. А днем, должно быть, довольно светлой, несмотря на бревенчатые стены, пропитанные дегтем. Впрочем, свечей вполне хватало, чтобы и теперь она темной не казалась. Все-таки нескончаемые свечи — удивительная штука, свет пронизывает их насквозь, наполняет стеклянную колбу сиянием, и, в отличие от амберных ламп, на нескончаемые свечи можно нескончаемо долго смотреть…
Глава семейства, Кленовый Тул, занимал место в торце длинного стола, по правую руку от него сидела жена, фрова Коира, рядом с нею дочь притворно опускала хитрые глаза — и сидевший напротив Хорк вздыхал, принимая ее скромность за чистую монету. По левую руку от хозяина мызы расположился, без сомнений, брат его жены — сходство с фровой Коирой издали бросалось в глаза: те же темные кудри, тот же тонкий нос с трепещущими ноздрями, те же светлые водянистые глаза и фамильная нижняя губа, чуть выступавшая вперед. В отличие от йерра Тула, человека неторопливого, крупного, широкого в кости, но мягкого и безвольного, его шурин, поджарый и быстрый, как клинок, глядел по сторонам властно и гордо. А напротив Лахта притулилась бедная родственница хозяев, далеко не юная фрели Илма — серенькая крыска: востроносая, со скошенным подбородком. И вроде бы совершенно неинтересная, непривлекательная — если не приглядываться. Но Лахт почему-то сразу увидел, как с помощью женских хитростей фрели без особенного труда превратится в редкую красавицу, яркую и томную, очевидно затмевающую гордую фрову Коиру не столько красотой, сколько способностью очаровать, соблазнить. Однако она предпочла до конца дней оставаться фрели?
И старый ключник — дедушка Юр, — и нянька фрели Ойи, и егерь с женой входили в число домочадцев наравне с родственниками.
Перед началом трапезы семейство истово поблагодарило Триликую за ниспосланный ужин. Было за что: еду здесь хранили и готовили не без помощи коренной магии. На первый взгляд Триликая была милой и доброй богиней… Впрочем, большинство ее приверженцев именно таковой ее и считали.
О расплетенной косе за столом помалкивали. Будто боялись об этом не то что говорить — вспоминать.
Йерр Тул не проявлял никакой особенной гордости, что было характерно для семейства его жены, и сразу завел разговор с Лахтом.
— Я слышал про тебя от Солнечного Яра, он хорошо о тебе отзывался.
— Не может быть… — пробормотал Лахт. Обычно их встречи с Солнечным Яром заканчивались громкими ссорами.
— Да, твоя амберная магия обогащает его земли. Благодаря ей он не пользуется услугами коренных магов и весьма этим гордится.
Шурин йерра Тула кашлянул.
— Не вижу повода для гордости…
— Я, конечно, не разделяю его мнения о Триликой, — немедленно оговорился йерр Тул, — но Солнечный Яр достаточно богат для того, чтобы выбирать, кому из богов поклоняться.
— Даже в Великом городе мало-мальски образованные люди давно обратились в сторону Триликой богини, — низким, вкрадчивым голосом заметила серенькая фрели Илма и сверкнула темно-синими глазами, — поклоняться лесным чудовищам — удел темных смердов.
Какой голос! Какой взгляд! Если бы Лахт не был женат на самой лучшей женщине от полуденных до северных морей, он бы непременно приударил за этой невзрачной «девой».
— Вы правы только в одном, — ответил он ей. — В Великом городе Триликой поклоняются разве что мало-мальски образованные люди. А люди, образованные чуть-чуть получше, предпочитают с ней не связываться.
Фрели Илма лишь покрепче сжала в руках ротсоланское новшество — двузубую вилку — и потупила взгляд, йерр Тул одобрительно хмыкнул, а его шурин, которого Лахт не мог как следует разглядеть из-за сидевшего между ними Хорка, снова кашлянул.
— Триликая недаром порицает тех, кто желает сделаться господином стихий.
— Порицает? — удивился Лахт. — Мне казалось, она их преследует.
Кому бы коренные маги продавали нескончаемые свечи, если бы на каждой мызе горели амберные лампы?
— И преследует тоже, — согласился шурин йерра Тула, имени которого Лахт пока не услышал. — К сожалению, в Исзорских землях у нее на пути много препятствий. Ее заповедь: люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя. Триликая мудра, ей лучше знать, как уберечь нас, неразумных детей, от беды.
Если бы он сказал «вас», а не «нас», его слова прозвучали бы не так фальшиво. Потому что на лбу брата фровы Коиры был нарисован самый страшный в глазах Триликой грех — отсутствие смирения. Даже бывший морской купец рядом с ним выглядел кротким ягненком. Впрочем, с последним высказыванием Лахт не мог не согласиться: приверженцы Триликой всегда казались ему неразумными детьми. Или теми, кто очень хочет ими быть. Однако говорить этого вслух Лахт не стал — и так сказал слишком много лишнего для дома, где поклоняются великой богине…
Жребий на челе… Очелье! На мызе, где используют нескончаемые свечи и магию, выпрямляющую волосы, где дверь в капеллу всегда открыта настежь, где перед едой благодарят Триликую, никто не станет носить очелье с изображением тресветлого солнца — ревнивая богиня не любит соперников, она ярче и теплее солнца. А тресветлое солнце — оберег от безвременной смерти, это помнят не только те, кто поклоняется сущим богам. Никакой коренной маг не имеет силы тресветлого солнца, дающего жизнь, пугающего смерть… Впрочем, Лахт считал, что ученый лекарь в таком случае помогает лучше любого оберега. Однако тот, кто надевал очелье на фрели, почему-то лекаря решил не звать…
Бессонная ночь, бледная кожа, тресветлое солнце — вполне можно было сделать предположение о скорой смерти. Наверняка были и другие признаки, ускользнувшие от сознания. Никакого ведовства — только наитие.
https://vk.com/bardellstih?w=wall-125277356_14708%2Fall
Предновогодний город заполнился суетой. Надрывно звучали клаксоны автомобилей, застрявших в пробках. Шумел людской поток, втекающий и вытекающий из прозрачной пасти торгового центра. Трещал мороз.
Данил возвращался домой с работы. С бывшей, теперь уже, работы. Эдакий подарочек, свободный полёт, без спасибо и премии. Он старался не думать, что сейчас в их маленьком, но уютном офисе накрывают на стол. Света режет салаты, а Никита шаманит над коктейлями. Теперь этот привычный мир стал Данилу чужим.
Он, конечно, мог бы остаться, но зачем? Чтобы друзья отводили глаза, или Иннокентий Петрович похлопал его по плечу, приговаривая, мол все к лучшему Данька, все к лучшему.
Кто-то торопливый толкнул Данила в плечо, и обида, смешенная со злостью, всколыхнулась, готовая выплеснуться на случайного человека.
— Ой простите, я такая растяпа, вам не больно? – девушка смахнула пушистой синей варежкой со лба прядь золотистых волос, выбившихся из-под неуклюжей шапки с бомбоном, и улыбнулась, демонстрируя щель между передними зубами, чуть выдающимися вперед.
Данил зло взглянул на неё. Шапка как у маленькой девочки, варежки эти волосатые. Куртка в абстрактных пятнах, показалась заляпанной и грязной, а сама девушка, улыбающаяся просто так, странной.
«Дура какая-то», — ругнулся про себя Данил и молча обошел девушку стороной.
Она не увязалась за ним, и Данил отчего-то разозлился еще больше. Он огляделся, ища на ком бы сорвать злость, наорать, чтобы полегчало, испортить праздник. Но люди мелькали, охваченные предпраздничной суетой. С елками, с продуктами, с блестящими коробками, скрывающими в своих недрах подарки, шли мимо Данила, и никто не обращал на него внимания, словно тот стал пустым местом.
Данилу захотелось взвыть. Он зло сплюнул в серый, перемолотый в кашу, снег и задумался. Куда ему, в таком-то настроении, да в Новый год?
— Кому праздника, веселья и радости?! – послышался зычный голос уличного торговца, — Бери себе и про друга не забудь! Качество гарантировано, настроение – огонь! А ну подходите! Только сегодня и только у нас!
Данил недоуменно огляделся. Он приготовился увидеть палатку с надписью «Салюты и Фейерверки», но вместо этого обнаружил только множество людей, толкущихся возле одинокого прилавка.
— Женщина! Вы куда лезете? – возмущался мужичок в вязаной шапке, уже купивший картонку с тортом и вялую пихточку. — Я сюда первый подошел, займите очередь!
— Ага, разбежалась, — огрызнулась дамочка в ярком пуховике, — У меня дети! – она дернула за руку пухлощекого малыша лет пяти, и тот словно по команде заревел. – Видите, видите?! Вот что вы наделали?! — завелась она, сверля взглядом обладателя пихты.
— Да дайте ей уже упаковку, и пусть идет! — выкрикнул старичок, уже ухвативший коробочку того самого, заветного нечто.
— Простой какой! — старушка смело ткнула в дедка клюкой. — Сам то уж доволен, а другим пусть и не достанется?!
— Тьфу на вас… – мягко отреагировал дедок и юркнул прочь, унося покупку.
Данил удивленно озирался, такой вот толчеи он не видел уже давно. Полки в магазинах заполняли различные товары, фрукты и овощи круглый год, хоть наши, хоть заморские, бери — не хочу. Так что же так старались приобрести горожане?
— Простите, — он обратился к уставшей женщине в запотевших очках, — а что тут продают?
— Новогоднее настроение, — вздохнула женщина, даже не взглянув на Данила. — Такая очередина, мне опять не достанется. Всегда так, — пожаловалась она непонятно кому.
Тем временем счастливые обладатели сияющих коробок с Новогодним настроением старались выбраться из толпы и поскорее вернуться домой, пока заряд этого самого настроения не иссяк.
Лица людей становились хитрыми, в глазах искрилось ликование, словно каждый, кто выстоял очередь и приобрел у торгаша порцию радости, украл миллион, или даже еще лучше — выиграл.
Поправив шапку, сползающую на лоб, Данил обошел кругом толпу покупателей, пытаясь найти конец очереди. Тщетно. Все еще ревел малыш, словно сороки переругивались тетки в центре очереди, кто-то сетовал, что дают по одной коробке в руки, а у него семья большая, вдруг всем не хватит.
Данил и не заметил, как его охватил ажиотаж. Руки так и чесались вклиниться в очередь и, прорвавшись к невидимому продавцу, выхватить из его рук свою долю счастья. Или чего там расфасовано?
Он отошел подальше, примериваясь, с какой стороны лучше зайти.
— Осторожней, сынок, скользко тут. – Старческий голос прямо за спиной заставил Данила вздрогнуть. Он обернулся и с удивлением уставился на бабульку.
Замотанная шалью, в теплом тулупе и валенках, она притулилась в темном закоулке между магазином и жилым домом. Прямо перед ней на обыкновенной табуретке стояли невзрачные банки, укрытые разноцветными лоскутками и перевязанные тонкими резинками.
— Вы что, тут торгуете? – удивился Данил, огляделся, но покупателей не заметил.
— Ну как торгую? Раздаю помаленьку. Зато все свое, домашнее, свежее, — старушка беззубо улыбнулась.
— А что раздаете? – Данил оглянулся, надеясь, что торговец еще на месте. Толпа, вроде бы, схлынула, и нужно было не упустить шанс.
— Так, Новогоднее настроение раздаю, — ответ бабульки дошел до Данила не сразу. А когда понял, то недоверчиво прищурился.
— Что, прям как там? – он ткнул пальцем в сторону толпы.
— Да какой там, — бабка отмахнулась, и Данил усмехнулся — ясное дело, что у старушки самопал, — Там-то все фабричное, китайское. Сверкает знатно, горит, трепещет, да только не греет.
— А у вас греет? – уточнил Данил.
— Греет, сынок, я же говорю, у меня домашнее, свое. Понимаешь?
— Ага, — кивнул Данил и возликовал, увидев свободное место в очереди, — Спасибо! – крикнул он и ринулся вперед.
Через четверть часа склок, ругани и злости, он спешил домой, но теперь уже не просто так, а получив свое Новогоднее настроение. В яркой, блестящей коробке, шуршащее и жаркое, такое, от которого прям ух!
Куранты пробили полночь, и Данил, залпом осушив бокал игристого, открыл коробку и, следуя инструкции, отошел на два метра.
Кругом засияло, запело, заискрилось. Данил задохнулся от восхищения, вот оно – чудо! Потом еще грохнуло, посыпались конфетти, и пищащие звуки, как из игрушки на батарейках, пропиликали нечто одухотворенное.
Данил впитывал чудо кожей, пожирал глазами, ловил каждый пищащий звук. Но вот пищалка скрипнула и смолкла, конфетти упали на пол, а сияние исчезло.
Данил еще пару минут посидел в ожидании, надеясь, что сейчас все снова начнется, но ничего не произошло. Он осторожно приблизился к коробочке и заглянул внутрь. Несколько цветных бумажек, лопнувший шарик, истекающий зеленой жижей с запахом хвои, и пластиковая пищалка — вот и все, что пряталось в коробочке.
— Сволочи, — зло выдохнул Данил и, не сдержавшись, пнул коробку, потом поднял ее и снова швырнул на пол.
Зеленая жидкость брызнула, заляпывая линолеум и оседая мелкими каплями на стене.
Данил схватил гадкое, поддельное настроение и, выскочив в подъезд, ринулся к мусорке.
Открыв зловонный зев мусоропровода, он швырнул коробку и зло хлопнул крышкой, мол, вот тебе! Спустившись по ступеням, он обнаружил, что дверь в квартиру захлопнулась.
— С Новым годом! – воскликнул звонкий голос за его спиной.
Данил обернулся и хмуро уставился на девушку. Ту самую дурочку в нелепой шапке. Она стянула пушистые синие варежки, сунула руку в карман и протянула Данилу мандарин:
– С Новым счастьем, — добавила она.
— Спасибо, — буркнул Данил, принимая мандарин.
— А я гуляла, — зачем-то сказала ему девушка, — а теперь иду домой. У меня там Новогоднее настроение.
— Удачи, — криво усмехнулся Данил, вспоминая прилипшие к закуске конфетти и пятна на полу. – Она вам понадобится.
— Да? Хорошо-то как! – обрадовалась девушка. — А пойдёмте его вместе откроем?
— Спасибо, я свое уже открыл. – Данил попытался пройти мимо собеседницы, — Такая гадость, если честно!
— Да что вы? — удивилась девушка. — А старушка говорила, оно домашнее, самое лучшее. Вы у нее брали?
Данил помотал головой.
— Так это же другое дело! – обрадовалась девушка, — Пойдёмте скорее! — Она схватила Данила за рукав и потянула за собой, на этаж выше.
Данил шел, потому что других планов у него не было, и думал, что девушка все же дура.
Но вот стоило ему переступить порог, как он почувствовал — чудеса существуют.
В воздухе плавал аромат чего-то сладкого и, до ужаса, родного – бабушкиных пирожков. Данил улыбнулся, вспомнив старушку возле печи, стряпающую для внучка сладкие пирожки. А еще звенело, тихо, но славно, так бренчали бубенцы на санях, тогда, в детстве. И радость, и сказка, и девушка в свете люстры оказалась очень милой. Даже забавная шапка удивительно шла ей, придавая немного хулиганский вид. Пятнистая куртка оказалась с романтичными пушистыми облаками, а щелка между зубами напоминала Данилу о какой-то знаменитости.
— Чувствуете? – прошептала девушка, — Ведь я еще не смотрела, что там внутри, только под елку поставила, а счастье уже тут. Кстати, вы пирожки любите? А то я напекла с вареньем, а мне одной столько не съесть.
— Очень, — кивнул Данил, вглядываясь в сияющие глаза девушки, любуясь ее доброй улыбкой и ощущая, что этот новый год будет во сто крат лучше всей его прежней жизни.
А банку они с Катей так и не открыли.
ссылка на автора
https://vk.com/bardellstih?w=wall-125277356_14708%2Fall
В психиатрической клинике меня встретили как-то странно.
— Ну наконец-то! — выбежал мне навстречу молодой интеллигентный человек в белом халате. — Как бога вас ждём!
— Зачем вызывали? — прямо спросил я.
Он отобрал у меня чемоданчик и распахнул дверь.
— Я вообще противник подобных методов лечения, — возбуждённо говорил он. — Но разве нашему главврачу что-нибудь докажешь! Пошёл на принцип… И вот вам результат: третьи сутки без света.
Из его слов я не понял ничего.
— Что у вас, своего электрика нет? — спросил я. — Зачем аварийку-то вызывать?
— Электрик со вчерашнего дня на больничном, — объяснил доктор, отворяя передо мной очередную дверь. — А вообще он подал заявление по собственному желанию…
Та-ак… В моем воображении возникла сизая похмельная физиономия.
— Запойный, что ли?
— Кто?
— Электрик.
— Что вы!..
Из глубины коридора на нас стремительно надвигалась группа людей в белых халатах. Впереди шёл главврач. Гипнотизёр, наверное. Глаза выпуклые, пронизывающие. Скажет тебе такой: «Спать!» — и заснёшь ведь, никуда не денешься.
— Здравствуйте, здравствуйте, — зарокотал он ещё издали, приветственно протягивая руки, — последняя надежда вы наша…
Его сопровождали два огромных медбрата и женщина с ласковым лицом.
— Что у вас случилось?
— Невозможно, голубчик, работать, — развёл руками главврач. — Света нет.
— По всему зданию?
— Да-да, по всему зданию.
— Понятно, — сказал я. — Где у вас тут распределительный щит?
При этих моих словах люди в белых халатах как-то разочарованно переглянулись. Словно упал я сразу в их глазах. (Потом уже мне рассказали, что местный электрик тоже первым делом бросился к распределительному щиту.)
— Святослав Игоревич, — робко начал встретивший меня доктор. — А может быть, всё-таки…
— Нет, только не это! — оборвал главврач. — Молодой человек — специалист. Он разберётся.
В этот миг стоящий у стены холодильник замурлыкал и затрясся. Удивившись, я подошёл к нему и открыл дверцу. В морозильной камере вспыхнула белая лампочка.
— В чём дело? — спросил я. — Работает же.
— А вы свет включите, — посоветовали мне.
Я захлопнул дверцу и щёлкнул выключателем. Никакого эффекта. Тогда я достал из чемоданчика отвёртку, влез на стул и, свинтив плафон, заменил перегоревшую лампу.
— Всего-то делов, — сказал я. — Ну-ка включите.
К моему удивлению, лампа не зажглась.
В коридор тем временем осторожно стали проникать тихие люди в пижамах.
— Святослав Игоревич, — печально спросил один из них, — а сегодня опять света не будет, да?
— Будет, будет, — нервно сказал главврач. — Вот специалист уже занимается.
Я разобрал выключатель и убедился, что он исправен. Это уже становилось интересным.
Справа бесшумно подобрался человек в пижаме и, склонив голову набок, стал внимательно смотреть, что я делаю.
— Всё равно у вас ничего не получится, — грустно заметил он.
— Это почему же?
Он опасливо покосился на белые халаты и, подсунувшись поближе, прошептал:
— А у нас главврач со Снуровым поссорился…
— Михаил Юрьевич, — сказала ему ласковая врачиха, — не мешали бы вы, а? Видите, человек делом занят. Шли бы лучше поэму обдумывали…
И вдруг я понял, почему они вызвали аварийную и почему увольняется электрик. Главврач ведь ясно сказал, что света нет во всём здании. Ни слова не говоря, я направился к следующему выключателю.
Я обошёл весь этаж, и везде меня ждала одна и та же картина: проводка — исправна, лампочки — исправны, выключатели — исправны, напряжение — есть, света — нет.
Вид у меня, наверное, был тот ещё, потому что ко мне побежали со стаканом и с какими-то пилюлями. Машинально отпихивая стакан, я подумал, что всё в общем-то логично. Раз это сумасшедший дом, то и авария должна быть сумасшедшей. «А коли так, — сама собой продолжилась мысль, — то тут нужен сумасшедший электрик. И он сейчас, кажется, будет. В моем лице».
— Святослав Игоревич! — взмолилась ласковая врачиха. — Да разрешите вы ему! Скоро темнеть начнёт…
Главврач выкатил на неё и без того выпуклые глаза.
— Как вы не понимаете! Это же будет не уступка, а самая настоящая капитуляция! Если мы поддадимся сегодня, то завтра Снурову уже ничего не поможет…
— Посмотрите на молодого человека! — потребовал вдруг интеллигентный доктор. — Посмотрите на него, Святослав Игоревич!
Главврач посмотрел на меня и, по-моему, испугался.
— Так вы предлагаете…
— Позвать Снурова, — решительно сказал интеллигентный доктор. — Другого выхода я не вижу.
Тягостное молчание длилось минуты две.
— Боюсь, что вы правы, — сокрушённо проговорил главврач. Лицо его было очень усталым, и он совсем не походил на гипнотизера. — Елизавета Петровна, голубушка, пригласите сюда Снурова.
Ласковая врачиха скоро вернулась с маленьким человеком в пижаме. Он вежливо поздоровался с персоналом и направился ко мне. Я слабо пожал протянутую руку.
— Петров, — сказал я. — Электрик.
— Снуров, — сказал он. — Выключатель.
Несомненно, передо мной стоял виновник аварии.
— Ты что сделал с проводкой, выключатель?! — Меня трясло.
Снуров хотел ответить, но им уже завладел Святослав Игоревич.
— Ну вот что, голубчик, — мирно зарокотал он, поправляя пациенту пижамные лацканы. — В чём-то мы были не правы. Вы можете снова включать и выключать свет…
— Не по инструкции? — изумился Снуров.
— Как вам удобнее, так и включайте, — суховато ответил главврач и, массируя виски, удалился по коридору.
— Он на меня не обиделся? — забеспокоился Снуров.
— Что вы! — успокоили его. — Он вас любит.
— Так, значит, можно?
— Ну конечно!..
Я глядел на него во все глаза. Снуров одёрнул пижаму, посмущался немного, потом старательно установил ступни в положение «пятки — вместе, носки — врозь» и, держа руки по швам, запрокинул голову. Плафон находился как раз над ним.
Лицо Снурова стало вдохновенным, и он отчётливо, с чувством сказал:
— Щёлк!
Плафон вспыхнул. Человек в пижаме счастливо улыбнулся и неспешно направился к следующему светильнику.
Оказавшись в полной темноте, Светка какое-то время просто моргала в пространство, не особо соображая, что делать. Вытянув перед собой руки, она шагнула вперед. Раз, другой, пока не уперлась руками в земляную стену. Двигаясь по часовой стрелке, она аккуратно ощупывала комнату и никак не могла сообразить, какого она размера. И вообще, это какая стена? Но тут ее пальцы почувствовали холод железа. Дверь. Значит, она обернулась кругом.
Нафиг. Надо отсюда валить, а то складывается впечатление, что она решила сходить к бабушке напрямую. Потянув на себя дверь, Светка с неимоверным облегчением ощутила на своем лице движение воздуха. Все-таки, что бы ни случалось в жизни, небо над головой дорогого стоит.
Обшарив руками каждый клочок земли под деревянной лестницей, и каждую ступеньку, Светка почти впала в отчаяние. Телефона нигде не было. Но ему просто некуда деться –никаких потаенных мест здесь нет.
Вот фигня. Не то, чтобы он был дорогой, но без него как без рук. Да и мать сожрет – ей только дай повод. Светка выбиралась из погреба в таком поганом настроении, какого у нее давно не случалось. А уж она знала в этом толк.
Пока она там ползала, люди разошлись. Эвакуатор уехал, и мать ушла — психанула, наверное, и уехала на кладбище одна. Ну и черт с ней. И все же Светка почувствовала тоскливое посасывание под ложечкой — она знала, что расплата неминуема. Мать съест ее живьем. Будет обсасывать каждую косточку, смаковать и причитать, какой же Светка урод, и как ей не повезло с дочерью. Причем, если она просто ушла домой, это одно, а вот если она сама съездит на кладбище и уберет могилу, тогда пощады не жди. И все это надо будет терпеть. Изо дня в день, из года в год.
Двор гудел ровным гулом, состоящим из тысячи звуков. Лай собак, крики детворы, звуки магнитофона из чьего-то окна, хохот выпивающей компании на лавочке у четвертого подъезда. А еще монотонное гудение проспекта имени Тельмана и жужжание проводов.
Летний вечер всегда будто разговаривает с кем-то, бесконечно перебивая. Его много, он везде, он занимает собой эфир, совсем не думая об окружающих. Нагретый за день асфальт отдает тепло. Поднимаются к небу струйки горячего воздуха, дрожат перед глазами и, как увеличительное стекло, искажают очертания предметов.
А если не ходить домой? В груди аж захолодело от совершенно дикой мысли: вот так взять и… не пойти. Всю жизнь Светка шла, как коза на веревке, а сегодня не пойдет. Пойдет… а вот куда захочет, туда и пойдет!
Ей стало страшно. Даже не от того, что надо как-то жить самостоятельно, а от мысли, что мать догонит и притащит ее назад. Она всегда догоняла — если бы Светка вдруг действительно стала самостоятельной и завела свою семью и квартиру, мать бы разбил паралич.
И все же – другие люди ведь делают, что хотят, почему бы и ей не попробовать? Светка постаралась успокоить бьющееся сердце. Проверила, есть ли в кармане деньги, и, одновременно боясь и упиваясь своей смелостью, двинулась на остановку.
Когда из-за здания таможни показался автобус, ей пришлось ускориться. Заскочив внутрь, она плюхнулась на сидение и спросила пожилую кондукторшу:
— Куда едем?
Та смерила ее презрительно-жалеющим взором из-под нависших век, и словно сплюнула в пространство:
— На ЖД вокзал.
В легкой дымке июльского заката к небу летели металлические голоса диспетчеров. «Пассажирский поезд сто-одиннадцать Северо-Байкальск-Новосибирск прибывает на четвертый путь пятой платформы». «Отправление скорого поезда ноль-девяносто-девять Владивосток-Москва состоится в двадцать один сорок со второго пути первой платформы».
На гранитном постаменте паслись голуби. Раньше вся площадь была забита бабками-семечницами, а теперь их уже и не встретишь. Но голуби не унывали, они все равно стрясали с пассажиров дань. Если никто не спешил, чтобы накормить их, они сами шли на раздобытки. Парочка таких ухарей подошла к Светке и нахально заглянула в глаза:
— Семки есть? А если найдем?
Жаль, но предложить им было нечего.
— Девушка… Девушка…
Светка обернулась: это был бичик, загоревший до коричневой корки, с ярко-голубыми глазами. Она подумала, что у всех бичей глаза почему-то голубые. Типа, стоит стать бичом и глаза твои сразу голубеют, как апрельское небо.
Хотя это был не бич в классическом понимании, а скорее бичеватый мужичок, выпивоха, который летом живет где-нибудь на дачке-развалюшке, безмятежно бухая с приятелями. Приятель, кстати, был в наличии – мелкий суетливый человечек в белом платке маляра, повязанном узелками, и с большим черным зонтиком.
— Не лезь к девушке, дурак… — он пробежался мимо и остановился в паре метров от них. Потом побежал обратно. Второй и ухом не повел, он рассматривал Светку, словно решился сделать ей предложение.
— А вы замужем?
О, господи… Светка молча отвернулась.
— Да вы не обижайтесь, я просто так спрашиваю. Чтобы поговорить, тасссзать. Вот лично я третий год уже холостой, — он выпятил хилую грудь и подбоченился.
— Поздравляю, — сухо ответила Светка.
— Не с чем. Женатому, знаете, лучше.
Светка ничего не ответила. Пусть порассуждает о жизни, раз ему пришел такой стих.
— Да отстань ты! – черный зонтик снова промелькнул мимо, — дурак, как есть дурак!
— Я не пристаю. А откуда вы приехали?
— Ниоткуда. Я живу тут.
— То есть вы домой едете?
— Нет, из дома.
Гоповатые голуби начали потихоньку собираться вокруг них, постепенно сужая кольцо. Бичик прихлопнул себя по ляжкам и покачал головой:
— А зря. Лучше бы домой.
Светка снова отвернулась. Такие разговоры хуже комаров – назойливые и бесполезные. Черный зонтик подскочил и заверещал в самое лицо словоохотливому холостяку:
— Что ты привязался? Какое твое дело? Куда хочет, туда и едет. Дур-р-ррак ты!
— Сам дурак, — голубоглазый даже не подумал обидеться, — я говорю, что лучше бы ей домой ехать.
— Да тебе-то что? Разберется без тебя. Тоже мне, ангел-хранитель нашелся!
— Ну, какой есть.
Светка с грустью прислушалась к пустому желудку и подумала, что, может, и правда лучше домой. Начинала сказываться усталость, и настроение понемногу портилось. Если вернуться сейчас, можно отделаться малой кровью – мать поорет и отстанет. Потом, конечно, все будет хуже.
— Поезжайте домой. Вечер уже, скоро темно станет. А дома ужин и постель теплая.
Все так. Только что она за человек, если не решится вырваться? Неприятное чувство, но в обретении свободы, наверное, должны быть и какие-то лишения. Светка сглотнула трудный комок в горле и отрицательно покачала головой, будто действительно отвечала бичику.
И тут кто-то кинул на мостовую огрызок пирожка. Банда голубей бросилась в драку: замелькали перья, захлопали крылья, сизые пятна, как в калейдоскопе, закружились, почти сливаясь в наступивших сумерках. Потом прогрохотал носильщик с тележкой, разогнав голубей, и тут Светка поняла, что бичи куда-то ушли. Ну и слава богу.
Сумерки – самое классное время суток. Особенно когда зажигаются огни, еще недостаточно яркие на темнеющем небе. Все пастельное и размытое, как дождевые узоры на стекле. У сумерек много общего с вокзалом и аэропортом – они обещают счастье, пользуясь плохой видимостью.
Светка медленно брела прочь от вокзала. Перед ней шелестел листвой парк на Красной площади. Сквозь листву призывно горели витрины супермаркета – зайти, что ли? Но супермаркет был красивее именно отсюда – из тенистого парка, когда он светился и бросал золотистые отблески между стволами деревьев. Светка шла и думала, что летние вечера удивительно хороши. Вот остановить бы мгновение и гулять, гулять, гулять – и чтобы никогда не наступало утро с его отвратительной реальностью. Только ночь, только тени и ночная музыка.
В сквере Сурикова было еще красивее. В густой листве горели огоньки, в глубине светились окна домов, и все было бесконечно уютное. Светка прошла и села на одну из скамеек вокруг памятника. Ноги гудели, и сама она почему-то жутко устала. Полежать бы сейчас, но неудобно – пятачок вокруг памятника хорошо освещен. Здесь можно только сидеть, сложив руки на колени.
Пришлось подняться и заглянуть в соседние аллеи. После недолгих поисков нашлось идеальное место – лавочка со спинкой за живой изгородью из кустарника. У соседней лавки горел фонарь, и его свет создавал мягкий полумрак, похожий на свет от вечернего торшера возле старого любимого дивана.
Светка положила под голову руку, вытянулась и стала смотреть в небо. Отсюда оно казалось светло-синим, а ветви деревьев на его фоне – черными. Они колыхались, легко обдувая ветерком Светкино лицо, и это было чертовски приятно. И вообще это здорово – вот так бомжевать летом. Действительно, раз ты свободный человек, можешь и на лавочке поспать. Имеешь право.
Теперь она будет жить, как хочет. Будет ходить, куда хочет и оставаться, где захочет. Больше никакой матери и никаких скандалов – у нее впереди лето, в которое может уместиться целая жизнь, как пелось в известной песне.
Город вокруг и не думал затихать, он продолжал жить своей жизнью, просто немного убавил громкость: все так же где-то играла музыка и ревели автомобильные моторы. По проспекту Ленина временами проносились троллейбусы, оставляя металлический, чиркающий звук.
Над головой горел фонарь, и в его свете кружились ночные бабочки. Сюда бы настоящих светлячков и картина была бы завершена. Не хватает волшебства. Вот самую малость волшебства бы добавить, и было бы ок. Потому что жизнь идет, и она неумолимо грозится пройти, а чудеса не случаются.
Но она терпеливая, она подождет. Она ждала достаточно долго, и подождет еще. Ведь все хорошее приходит только к тем, кто умеет ждать и верить. Хотя странно конечно, что оно идет так долго. Если честно, это возмутительно, кто построил мир – криворукий баран. Светка выдохнула раздражение, проморгалась и стала смотреть в небо, которое становилось все ближе, ближе и ближе…
Солнце приблизилось к поверхности воды, осветив ее всю, а потом отпрянуло, рассыпавшись горстью бликов, как бриллиантов в старых шпионских фильмах. Они сверкали ярко и горячо, смотреть было больно. Но вскоре они начали гаснуть один за другим, солнце удалилось, тьма поднялась из глубин, заползла на поверхность воды чернильными струйками, расширяя свое присутствие. Вокруг стремительно темнело, а жаркий шар солнца остыл и превратился в точку посреди набежавшей тьмы. Светка судорожно вздохнула и открыла глаза.
— Гражданочка… Эй, гражданочка!
Кто-то тряс ее за плечо. Во рту был отвратительный кислый привкус и сухость, словно она спала с открытым ртом. Она попыталась подняться и поняла, что все тело болит, будто ее долго били палками. Пахло сигаретами и сыростью.
Вокруг было темно и холодно, ветер с Енисея принес запах реки и ночную прохладу. В траве стрекотали сверчки, и плыл по воздуху ровный электрический гул фонаря у соседней скамейки.
Светка сглотнула слюну:
— Сколько время?
И вздрогнула, когда тьма сгустилась, сформировав силуэт, чтобы ответить ей надтреснутым голосом:
— Полвторого ночи.
— Бомжуем? – раздался рядом другой голос. Силуэты во тьме качнулись, стали плотнее, сформировались и шагнули к скамейке. Вокруг сразу стало светлее, будто они вобрали в себя окружающую тьму. Один шаг и свет фонаря облил их с ног до головы, окрасив в бледно-серые цвета. Серые утомленные лица, серо-голубая форма, серые фуражки с красным кантом, который в лунном свете тоже казался серым.
— Здравствуйте, гражданочка. Документики предъявите, пожалуйста.
С души свалился огромный камень. Хоть не бандиты, хотя милиция тоже доверия не внушает, особенно ночью и в парке. Но все-таки не так страшно. Разбудивший ее наряд состоял из двух человек: один пониже и совсем худенький, а второй – приличного роста, так, что его лицо надо было еще рассматривать в темноте.
— Какие документы? Зачем?
Низенький сделал еще один шаг и полностью отделился от окружающей ночи. У него было желчное лицо с резкими морщинами и щеками, изрытыми лунками от прыщей. Маленькие глазки непонятного цвета, весело и злобно сверкавшие из затемненных впадин, и скошенный рот делали его похожим на мультяшную жабу.
— Затем, что порядочные граждане на скамейках не ночуют. А непорядочных мы забираем в отделение, такая у нас работа.
— А как вы определяете порядочный или непорядочный перед вами гражданин? – Светка утвердилась на пятой точке и окончательно пришла в себя.
— По паспорту, гражданочка. По паспорту. Предъявите паспорт и мы посмотрим на вашу порядочность.
— Интересно… — она задумалась, надо ли подчиниться или стоит побыковать? – А где в паспорте это написано?
Низенький милиционер, которого Светка мысленно назвала Жабом, усмехнулся и покачнулся на носках туфель:
— Мы знаем, где искать, главное – паспорт покажите.
Тем временем второй мент засопел и зашевелился, тоже показавшись в круге света. Он больше смахивал на огромное, плохо отесанное бревно, в котором вдруг зашевелилось дупло и басовито произнесло:
— Паспорт.
Светка подумала и решила, что наверное, они имеют право спрашивать документы. Все-таки милиция или полиция, хрен их разберет. Но проблема была в том, что паспорт остался дома.
— Вы что, опять заснули? – скрипучий голос Жаба вывел ее из состояния прострации. Черт…
— Слушайте, паспорта у меня нет. Он дома остался.
— Надо же, и почему я не удивлен? – Жаб хихикнул, а Дуб подвинулся еще ближе. – А дом у нас где?
— Дома, — тупо пробормотала Светка.
— Невероятно! Кто бы мог подумать!
Он подсел к Светке на скамейку, достал из кармана сигареты и закурил, откинувшись на деревянную спинку. Сигаретный дым поплыл вверх, окутывая Дуба сизым кольцом, скрывая его, подобно дымовой завесе.
— Значит, паспорта у нас нет, а если бы он и был, то в нем нет регистрации. А это административное правонарушение.
— Есть у меня регистрация, — возмутилась Светка, — это же прописка?
— Прописка. А раз у вас есть паспорт, есть регистрация, и, как вы говорите, есть дом, какого лешего вы ночуете в общественном месте?
— Не ваше дело.
— Ошибаетесь. Все, что происходит в городе, наше дело. И мы можем легко выписать вам штраф или даже арестовать на пятнадцать суток.
— За что?! Что я сделала?
Страх и злоба закачались в груди, подступая к пищеводу. Да кто они такие, совсем охренели от безнаказанности! Людей убивают и грабят, а они не шевелятся, зато стоит уснуть на лавочке, как они тут как тут – бдительные, суки.
— Вот заодно и выясним, что вы сделали. Пальчики прокатаем, в базе посмотрим, а то мало ли. На первый взгляд вы порядочная дамочка, а может, на вас кража какая висит или убийство.
— Ничего на мне не висит. За всю жизнь только один административный штраф был, за переход в неположенном месте.
Сизое облако внезапно разошлось и выдохнуло:
— Так повесим. Долго, что ли. – Дуб, очевидно, потерял терпение. – Хватит с ней миндальничать, забираем.
В грязном милицейском бобике Светка была одна – видимо, она стала первой жертвой за сегодняшнюю ночь. Угораздило же ее заснуть не вовремя! И что теперь делать, паспорт действительно дома – и пусть в нем есть регистрация, но это ей мало чем поможет.
В голову лезли все страшилки, которые она когда-либо слышала про ментов. Сейчас, когда она заперта в автомобиле, они реально могут сделать с ней все, что угодно. Могут завезти в лес и изнасиловать, а потом убить – и ничего им не будет. Хотя, зачем так далеко ехать – могут и в отделение привезти, а там пустить по кругу. Могут наркотики подкинуть – при этой мысли Светка подскочила, как ужаленная, и стала лихорадочно шарить по карманам, пытаясь вспомнить, не подходил ли кто к ней достаточно близко
Липкий страх держал ее за горло, она с трудом дышала, успевая хватануть воздуха, когда бобик подбрасывало на ухабе, и судорога немного проходила. Пальцы обледенели, ногти посинели – разве что зубы еще не стучали, но и до этого было недалеко.
Вжжжж… Бобик остановился, металлическая дверь лязгнула.
— Выходи!
Тусклая лампочка под металлической решеткой над входом в отделение постоянно моргала и издавала сухой треск. Очень неприятно, у эпилептика наверняка случился бы припадок. Света с нее было мало, и тот какой-то грязный – здесь все было грязное и захватанное. Ее отвели в тесную комнату и велели садиться возле письменного стола, заваленного бумагами.
Кабинет был крохотный, чуть больше, чем кухня в их с матерью хрущевке. Но потолки высокие – примерно три с половиной метра. Беленые известью стены с панелью в человеческий рост, крашеной темно-коричневой эмалью. Жуткое зрелище. Большое окно, забранное решеткой, с грязным облупившимся подоконником и шторками на веревочке, как в кабинете у зубного.
На стенах бухгалтерские календари на три месяца, графики, написанные от руки на тетрадных листочках. И еще два стола, помимо того, рядом с которым посадили Светку. Как это все умудрились втиснуть на крохотную площадь – загадка. Деревянный стул, на котором она сидела, словно взяли из пионерской комнаты ее далекого детства. Впрочем, остальные стулья в кабинете были не лучше.
Светка откинулась назад и закрыла глаза, но яркий свет люминесцентной лампы пробивался даже сквозь закрытые веки. Голова болела, хотелось спать или хотя бы просто отдохнуть в тишине, покое и безопасности. Лечь бы сейчас, вытянуть ноги и расслабить тело. Но вместо этого она вынуждена слушать назойливый треск галогенки. Как они сами тут работают целыми днями и слушают этот треск? С ума же можно сойти? Почему не поменяют лампу?
Окно в ярко освещенной комнате казалось черным провалом, колодцем в бездну. Но за ним был воздух и простор, и Светке страстно захотелось выйти отсюда, пойти хоть куда, хоть даже домой к матери, лишь бы иметь возможность идти по своему усмотрению.
А если сбежать? Она повернулась и стала прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора. Ее данных у них нет – ушла и ищи-свищи. Зато можно будет дышать свежим ночным воздухом, и идти по своим делам, ни на кого не оглядываясь.
Светка привстала и сделала вид, что решила немного размяться. Она пару раз согнулась взад-вперед, якобы разминая поясницу, и подошла к двери. Тишина. Если сейчас ее приоткрыть, и быстренько проскользнуть, сказав дежурному, что ее отпустили, а потом бежать, сверкая пятками, в ближайшие дворы, куда не проедет милицейская машина?
Но стоило ей коснуться пальцами дверной ручки, как дверь пришла в движение и медленно открылась. За ней стоял еще один милиционер, на сей раз без фуражки. Он был среднего роста и уже в возрасте – на вид лет пятьдесят. Сутулый, худой, с лысеющей головой и прической «внутренний заем», он сухо поздоровался и протиснулся мимо Светки к столу.
— Садитесь.
Светка присела на краешек стула.
— Зачем вы здесь?
Нормально. Мало того, что задержали ее ни за что, так еще и заставляют саму объясняться.
— Не знаю. Меня задержали за то, что я задремала на лавочке в сквере имени Сурикова.
— И все?
— И все. Я ничего не сделала, никому не помешала, просто сидела на лавочке и не заметила, как уснула. Ваши сотрудники меня разбудили, стали издеваться и угрожать, а потом принесли сюда.
Мент выслушал ее, не перебивая. У него было такое же серое и усталое лицо, как и у этих двоих, которые ее задержали. Впрочем, в середине ночи у всех такие лица.
— Вы говорите, угрожали? Чем угрожали?
— Тем, что пришьют мне какое-то дело, кражу или убийство. У меня нет с собой паспорта, но разве это преступление?
— А вот это уже ближе к истине. Видите ли, барышня, каждый гражданин Российской Федерации обязан носить с собой документ, удостоверяющий личность, а также предоставлять его для проверки по требованию сотрудников органов внутренних дел.
— В смысле «обязан носить»? Я не должна таскать с собой паспорт каждый день.
— Ошибаетесь, должны. Если интересуетесь, почитайте закон. А раз паспорта у вас нет, наши сотрудники имеют право задержать вас до выяснения вашей личности.
— Хорошо, давайте выясним. Что для этого нужно?
Мент развел руками:
— Ваш паспорт.
— Но он дома. Если это так важно, давайте я съезжу домой и привезу его.
— К сожалению, без паспорта я не могу вас отпустить.
— Интересно, и как тогда быть?
Мент откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди:
— Ну, сейчас мы заполним протокол, потом разместим вас в КПЗ – до тех пор, пока вы не предоставите нам паспорт.
— Как я вам его предоставлю, если буду сидеть в КПЗ?
— Может, привезет кто-нибудь. Без паспорта отпустить вас мы не имеем права.
Светка представила, как звонит матери и говорит, чтобы та привезла ей в КПЗ паспорт, и внутри все опустилось. Уж лучше тут сидеть с алкашами и хулиганами. Она замолчала и поглубже вжалась в стул.
Коридор ожил, загремел шагами и голосами. Потом загремел взрыв хохота, раскатился на мелкие смешки и затих возле самой их двери.
— …а я тебе говорю, утром она прибежит забирать заявление. Как миленькая. И еще скажет, что фонарь ей не муженек поставил, а ты свои полномочия превысил…
Дверь распахнулась, и на пороге показались уже знакомые Светке Дуб и Жаб. Дуб прошел сразу в кабинет и полез в тумбочку за кружкой, а Жаб застыл на пороге, пристально оглядев Светку глазками-жуками, сказал:
— Пфффф… — и криво усмехнулся.
У окна заворчал электрический чайник. Дуб достал большую жестяную банку «Нескафе» и стал скрести по донышку. Хорошо бы сейчас кофейку, даже такого дрянного, но никто не собирался предлагать его Светке.
А запах был аппетитный! Дуб налил себе, от души насыпал сахара и уселся за свободный стол, вытянув длинные ноги на полкомнаты. Жаб прошелся туда-сюда и присел на край стола возле Светки, скрестив руки на груди.
— Так что будем делать? В КПЗ оформлять?
Светка угрюмо зыркнула на него исподлобья и промолчала. Пошел на хрен, разговаривать еще с ним, козлом.
— Молчит. Гордая какая! А на лавках в парке бомжевать так не гордая, даже совсем смирная. А все почему? Регистрации нет. И это в лучшем случае.
Поспать бы сейчас, а не вот это все. Голова была тяжелая, даже звуки до нее долетали, как сквозь ватную завесу, а эмоции и вовсе притупились.
— А я предполагаю, что документов у нас нет, потому что мы точно замешаны в какой-то скверности. По магазинам воруем или вещества запрещенные продаем. А может, и похуже что…
Светка никак не могла разобрать, какого цвета у него глаза. Даже здесь, в ярко освещенной комнате, они прятались в глазницах, ускользали, отсвечивая вспышками отраженного света.
— Мы вот что сделаем: сейчас возьмем пальчики, потом отправим их проверить – нет ли за вами, гражданочка, чего неприятного. А вы пока в КПЗ посидите, это потом в общий срок зачтется.
— Вам так скучно?
Жаб живо повернулся к ней всем корпусом – наконец-то ему удалось развести ее на поговорить.
— Вы хотите поизмываться надо мной? Попугать? Чего вы хотите? Денег у меня мало, для вас это ни о чем. Ценных вещей тоже нет, взять с меня нечего.
Жаб аж подпрыгнул, на лице его отразилась чистая, незамутненная радость.
— Вы слышали? Все слышали? Предложение взятки должностному лицу при исполнении! А это карается законом.
Светке стало совсем тошно. Наверное, этот урод хочет довести ее до слез, чтобы она плакала, просила их, умоляла… Но сейчас она не чувствовала ни гнева, ни страха, одну поглощающую усталость. Треск лампы и легкий стрекот крыльев мотыльков вызывали тревогу и раздражение, придавливая плечи камнем.
В ответ на его слова Дуб усмехнулся, а старый мент поморщился.
— Знаете, мне все равно сейчас, я устала. Я очень хочу прилечь и поспать. Можете угрожать, как вам угодно, я ничего не сделала.
Жаб тоненько рассмеялся, и смешок его прозвучал зловеще. Он подался вперед, приблизив лицо к Светке, и злобно зашипел, сверля ее глазами:
— Глупое ты создание: «я ничего не сделала». В этой стране каждый что-нибудь сделал уже по факту своего рождения. Ты наши законы вообще читала когда-нибудь? Знаешь, как они хитро составлены: вот идешь ты по тротуару – один закон нарушаешь, лежишь на тротуаре – другой. Никуда не идешь и дома сидишь – третий. Ты хоть что делай, а что-нибудь нарушаешь.
Светка тупо уставилась на лицо Жаба.
— Но так ведь жить нельзя, правда? Поэтому всем плевать, что ты там нарушаешь – живи себе тихонечко. Но если ты нам понадобишься, то мы всегда найдем, за что тебя притянуть. Видишь, как разумно все устроено.
Он откинулся и был явно доволен произнесенной тирадой.
— И когда ты по скудоумию своему говоришь, что ты честный человек и ничего не сделала, ты просто не понимаешь ситуацию. Нет честных и невиновных, есть неинтересные. Вот если ты станешь мне интересна, я быстро найду, в чем ты виновата. Да ты и сама мне расскажешь – все вспомнишь, а если забудешь – придумаешь. Да с огоньком и фантазией!
Тук! Тук! Тук! Пожилой мент постучал ручкой по столу, призывая Жаба к порядку.
— Идите-ка вы отсюда, я сам разберусь. Может, и не наша она вовсе.
Жаб быстро обернулся:
— Наша, наша… Я всегда такое чую.
Дуб со своего места равномерно закивал, подтверждая:
— Наша. Сто пудов. Мы бы зря не потащили.
— Это я сам буду решать. Проваливайте.
Когда Дуб и Жаб вымелись из кабинета, мент вздохнул и провел рукой по остаткам волос. У них со Светкой был одинаково утомленный вид. Он ждал, пока она заговорит. Минуту или две он время от времени вскидывал на нее глаза, и не говорил ни слова. Но Светка молчала, она твердо решила, что трепать лишнее точно не стоит. Будь что будет – рано или поздно им надоест, и ее оставят в покое.
— А почему вы на лавочке-то ночевали? – голос пожилого мента как будто потеплел. – Я же вижу, что вы не бомжиха. Случилось что?
В черном провале окна угадывалось движение – листья тихонько трогали стекло, мягко стучали бессильными пальцами, пытаясь что-то сказать. Время от времени мелькали золотистые тени-мотыльки, с легким шорохом: ввввввуррррр – задевали крыльями окно. Их настойчивость тревожила и нагоняла смутную тоску. Хотя, что может нагнать тоску больше, чем опорный пункт милиции?
Светке казалось, что прошло уже часа три, но заляпанный циферблат на стене показывал пятнадцать минут третьего.
— Вот телефон, — мент протянул ей грязно-зеленый аппарат, — позвоните домой, и попросите привезти вам паспорт. Мы его проверим, и, если регистрация у вас в порядке, отпустим. Поедете досыпать домой, в теплую постель.
Светка отрицательно покачала головой.
— Кофе будете?
Светка кивнула. Он выбрал из ряда обкусанных кружек что-то более-менее приличное и насыпал туда «Нескафе». Принес сахарницу и тщательно вытер салфеткой почерневшую от времени ложку.
— Дома проблемы? Это бывает, и ничего страшного в этом нет. Помиритесь.
— Не помиримся.
— Даже если и не помиритесь, это не повод вам сидеть в КПЗ. Позвоните домой и попросите паспорт, чтобы мы могли вас отпустить. А дальше сами разберетесь, мириться или нет.
Вокзальные пирожки уже давно переварились, и желудок начинал жалобно урчать, напоминая, что пора бы и покушать. Крепкий кофе натощак мгновенно вывел Светку из состояния прострации, она словно очнулась и трезвым взглядом увидела, где находится. Мент был прав – сидеть в КПЗ из-за паспорта не годилось, но и матери сейчас звонить было не дело.
— Знаете, что, давайте вот как: завтра утром я позвоню подруге и попрошу сходить ко мне домой, взять паспорт и привезти сюда. Я действительно прописана в Красноярске и живу по месту прописки. Вернее, до вчерашнего вечера жила. Я понимаю, что ребята ваши скучают, но тащить меня сюда было лишним – даже по их понятиям я самый неинтересный персонаж, какого только можно придумать.
Мент прищурился и очень внимательно ее слушал.
— А вот это вы зря, персонаж вы как раз интересный. Сначала мне показалось, что нет, а теперь вижу — перспективная вы.
— В смысле?
— Ну, вы молодая симпатичная женщина. Нет, я не в этом смысле. Просто такие люди редко ночуют на лавочках – у вас на лице написано высшее образование и работа в офисе. Кем вы работаете?
— Бухгалтером.
— Так я и думал. Обычная жизнь у вас, работа с девяти до пяти, квартира в ипотеку куплена или в наследство от родителей досталась. Скучно и постоянно чего-то жаль.
Он покрутил ручку в пальцах и бросил на стол.
— А налью-ка я себе тоже кофейку.
— Вот смотрите: отпущу я вас, и куда вы пойдете? На дворе ночь, уже, кстати, прохладно, а вы одеты легкомысленно. Здесь хотя бы безопасно, а на улице с вами все что угодно сделать могут.
Светка промолчала о том, что на улице намного безопаснее, чем среди таких вот сотрудников, как Жаб.
— Вы живете обычной жизнью и не знаете, что каждую ночь мы находим трупы по подворотням, вылавливаем из Енисея, вытаскиваем из квартир. Все зависит от угла зрения – так как я постоянно это вижу, я понимаю, что в городе опасно. И особенно опасно ночью. И вдвойне опасно женщине.
Светка понимала, что он прав, но желание вырваться из этого вонючего участка было сильнее даже инстинкта самосохранения.
— Я привезу вам паспорт утром, сами убедитесь, что я не вру. Есть у меня регистрация. Я обещаю.
Мент улыбнулся:
— Никогда и никому не верьте на слово, и вам не придется о многом сожалеть.
— Если я о чем и сожалею, то не о том, что верила людям.
— А о чем же?
Светка пожала плечами:
— О чем люди сожалеют? Об упущенных возможностях, о прошедших годах, о том, что в жизни что-то не сбылось. Я и тут совершенно неоригинальна. Но это все лирика, давайте все-таки придем к какому-то решению насчет паспорта?
— Конечно. Просто, извините, разговор интересный, не каждый день такое бывает. Работа у нас очень грязная и скучная. Кстати, на ребят не обижайтесь, они нормальные парни, просто устают иногда.
— Угу, — кивнула Светка.
— Знаете, вот я тоже хотел бы многое вернуть в жизни.
Еще бы! Когда ты в пятьдесят лет участковый мент с лысиной на полголовы, тебе надо возвращать все, начиная с момента зачатия.
— А вот вам было бы неплохо просто вернуть вчерашний день, чтобы не уходить из дома и не попадать сюда.
Светка состроила неопределенную гримасу.
— Скажите, вам хоть есть, где ночевать?
— Нет. Пока нет, но я разберусь.
— Сейчас вы не разберетесь, на дворе ночь. А спать на лавке – действительно не дело. Вы точно не хотите вернуться домой.
Ни за что! Если ее все-таки отпустят, то она ни за что туда не пойдет. Если ей от матери ничего не нужно, даже паспорт, то она и видеть ее не желает.
Мент посидел, помолчал, словно обдумывая что-то. Лампа продолжала трещать, вызывая тупую головную боль, усиленную ударной дозой кофе.
— В общем, не знаю, как вам такой вариант: возле Торгового, на правом, есть общежитие. Там иногда бывают свободные комнаты. Я могу позвонить коменданту, спросить – если что-то есть, у вас хотя бы будет жилье. Они недорого берут.
Светка удивилась. Только что ей угрожали тюремными сроками, и тут вдруг решили по-отечески позаботиться. Про игры в доброго и злого полицейского она слышала, только не понимала, к чему это в ее ситуации. Кому и зачем она может понадобиться?
— Не знаю, я еще не думала об этом, — но тревожная мысль сразу забегала: в общаге реально должно быть недорого, а у нее сейчас с деньгами не густо. Можно временно пожить, хотя бы до зарплаты, а потом найти себе что-то поприличнее. – Впрочем, можно попробовать. Но сейчас же ночь, как вы будете звонить?
— Подождите…
Мент встал и вышел из кабинета. Отсутствовал он пару минут, за которые Светка успела передумать кучу всякой дряни про тайные ментовские бордели и наркопритоны. Но, с другой стороны, надо отсюда как-то вырваться, и желательно, не ставя мать в известность.
Мент вернулся с вымытыми кружками, составил их обратно в тумбочку и вернулся за стол. Достал из ящика стола замусоленный блокнотик, отыскал какой-то номер и придвинул к себе телефон. Долго ждал ответа. Светке стало жутко неловко, что сейчас из-за нее кого-то поднимут с постели, и она жестами стала показывать, что не надо, можно и без этого обойтись. Но мент прижал палец к губам и затем опустил руку на стол ладонью вниз. Тем более, что на том конце провода кто-то ответил.
— Здравствуйте. Доброй ночи, Варвара Львовна, извините за поздний звонок. Да, я в курсе, иначе бы и беспокоить не стал. У меня к вам вопрос – у вас сейчас случайно нет свободной комнаты? Ага, в аренду. Нет, женщина, молодая. Одна. Так получилось, что человеку срочно нужно жилье, практически прямо сейчас. Вы же знаете, бывает.
Светка с интересом слушала, она даже разволновалась за оценку своей подходящести какой-то незнакомой ей Варварой Львовной. А вдруг откажет? И придется все-таки звонить матери.
— …нет, приличная, не употребляет. Да это видно сразу, я вам говорю, а у меня взгляд наметанный. Просто такая ситуация, семейная. Я вам отвечаю, Варвара Львовна, человек подходящий.
Он подмигнул Светке и закончил разговор неожиданно:
— Хорошо, договорились. Сейчас мои ребята ее к вам доставят, а вы уж там все оформите, как положено. Благодарю. Всего хорошего.
Трубка легка на рычаг, а мент поднял на Светку глаза и сказал:
— Вот вы и свободны. Я сейчас позову ребят, они вас отвезут. Будет у вас крыша над головой. И вам хорошо, и нам работы меньше, а то заполнять на вас бумаги – до утра не управишься.
Он снова поднял трубку и нажал три кнопки:
— Паш, зайди.
Через минуту в дверях появился Дуб, что-то жевавший и наспех вытирающий руки носовым платком.
— Отвезете девушку в общагу на Якорном. С Варварой Львовной я договорился.
Дуб изумленно поднял брови, но ничего не сказал. Он скомкал платок, засунул его в карман брюк и взял со стола форменную фуражку:
— Пройдемте.
Я всегда был недоучкой – не привык с детства заканчивать дела. Мне всегда казалось, что в мире есть еще столько интересного и неизвестного, что я никак не мог больше нескольких лет уделять внимание чему-то определенному. Так я недозакончил музыкальную школу во время обучения на третьей ступени, две разных высших школы на шестой (образование на Земле в ту пору было семиступенным – от ясельного возраста к классической студентоте), а кружков и секций было не перечесть.
И повсюду находил убеленных сединами мудрецов, познавших жизнь и отчаянно старавшихся приучить мою буйную головушку к систематичной усидчивости и уважению к академическим авторитетам. Но я физически не мог заставить себя уважать степенного ученого мужа, который сегодня нам рассказывал основы цитологии, а завтра – про то, как в подземном бункере выращивают генномодифицированные помидоры, чтобы потом с их помощью понизить общий уровень интеллекта на планете и ввести режим интеллектуальной плутократии. Мне казалось, что в этот момент понижается градус интеллекта непосредственно в аудитории.
И тем более я не мог без конвульсивного хихиканья в воротник воспринимать преподносимую с исключительной невозмутимостью информацию о том, что человек может стать агрессивным дураком, потому что в младенчестве ему не дали дососать левую грудь, а подсовывали исключительно правую.
В итоге к совершеннолетию я оказался гордым обладателем кучки разных грамот и поощрений, двух справок с перечнем предметов, которые я таки смог досидеть спокойно и относительно глубоко изучить, и совершенно раздолбайского характера.
Друзей у меня почти не было, зато была куча знакомых, через которых я устроился сначала на подработку по проверке научных статей на предмет поиска обычных языковых описок и ошибок, а потом мне начали доверять поиск и фактических ошибок – и я даже относительно неплохо с этим справлялся, как мог, конечно. А потом кто-то заказал мне полное переписывание статьи, и вот я стал писать работы за нерадивых студиозусов. Такой своеобразный формат обучения мне понравился, и я бы так дальше наверно и продолжил жить, узнавать новое и зарабатывать, если бы не один случай.
Однажды мне досталась творческая работа для аспиранта по ксенозоологии – описать животное, которое могло бы существовать на другой планете, причем включить его в биогеоценоз, а это означало, придумав его, не забыть описать, где и как оно живет, чем питается, кого боится, как размножается.
Я подключил фантазию, полазил по инфосети, вспомнил свои познания в мифологии – ну и содрал почти подчистую мантикору у древних греков. Только сделал ее инсектоидного типа и на кремнийорганической основе. Описал джунгли, где она может жить – а где еще жить полунасекомой тварюшке? – ее повадки, брачные игры, исключительную ползучесть, бронированность и ядовитость, а потом разошелся и придумал ей вполне себе теплокровную пару – ложную скорпикору, мимикрирующую под скорпикору настоящую, чтоб не обижали те, для кого она по зубам.
А через месяц я узнал, что открыт новый мир, планета-джунгли, с кремнийорганической жизнью, и первым животным, которое приехало оттуда, оказалась скорпикора Салливана, того хмыря, которому я эссе написал.
И такая меня обида взяла, что я почти все угадал, кроме некоторых повадок – и вообще написал работы для чертовой прорвы лентяев, лоботрясов и спиногрызов, которые сейчас вполне себе уважаемые молодые ученые, и ладно, когда мои дипломы или даже книги выходили под чужими именами, но тут… я, может, всю жизнь мечтал, чтобы новый вид животных моим именем назвали.
Но лезть в бутылку я не стал – совесть заела. Я, конечно, старался, писал, но мне заказ дали? Дали. Денег заплатили в полном объеме? Заплатили. То есть результат своего интеллектуального труда я продал. И что с того, что я был прав, кому будет лучше, если Салливана попрут из аспирантов за подлог? Он с этого эссе неплохой старт получит, а я… что же, пригожусь еще где-нибудь.
Обиду я проглотил, но в кругу друзей, особенно когда после переизбытка возлияний доходило до душевных излияний, нет-нет да и поминал эту историю. И вот сидим мы с Димычем, давнишним моим знакомым, как водится, на самом что ни на есть лобном месте любой посиделки – на кухне, и я жалуюсь ему на злосчастную скорпикору.
– А когда это было? – Димыч с интересом уставился на меня и задымил очередным модным экологичным устройством для курильщиков.
– Да вот месяца два или три назад я этому красавцу эссе наваял, а месяц назад новую потенциальную колонию презентовали. – Я подпер голову рукой, как заправская Аленушка на бережку реки, где она Иванушку своего потеряла, и грустно посмотрел на бокал с вином. Из комнаты рядом раздавались взрывы хохота – народ с азартом играл то ли в «Крокодила», то ли еще во что-то.
– Да-а-а, ситуевина. – Димыч затянулся, пыхнул, и продолжил: – А если ты заявишь об авторстве?
– Да ну как и, главное, зачем? Я Салливана не заменю на его месте, я ж недоучка, ты знаешь, а то, что я один раз что-то там угадал, никакого значения не имеет.
На кухню кто-то зашел, но мы были чересчур увлечены беседой, чтобы обратить на него внимание, сюда и так регулярно забегали – то покурить, то поговорить, то в холодильнике порыться, то чистую чашку взять для новоприбывшего.
Я даже чуть-чуть пожалел, что предоставил свою нерезиновую норку под квартирник на три десятка человек, еле уместившихся в довольно просторной гостиной, особенно, когда представил, какая мне предстоит завтра уборка. Но зато сегодня было весело, мне помогали с организацией, каждый приходящий что-то приносил, и в целом обстановка складывалась спокойная и позитивная.
– Но ведь право автора не отчуждаемо? – Димыч все никак не мог взять в толк, почему я страдаю тихо в уголочке, а не громко якаю про скорпикору на каждом углу. – В СМИ можно обратиться, на кафедру…
– Димыч, вот представь. Ты в своей засекреченной конторе написал новую программу. Красивую, полезную, не знаю, о чем, например, о влиянии геомагнитных излучений на паучков. Допустим, они чувствуют колебания геомагнитного поля в своей местности, и плетут чуть-чуть другую паутину, чтобы она была прочнее или более мелкоячеистая. И вот твоя программа анализирует, как сегодня паучок паутину сплел, и выдает прогноз на ближайшие сутки о геомагнитной обстановке в конкретной местности, причем на порядок точнее, чем в утренней сводке погоды. Или возле геомагнитной локальной аномалии паучки паутину плетут по-другому, и твоя программа может сразу сказать – о, тут вот руда с железом залегает, – я отхлебнул еще глоток вина из тонкостенного бокала, и продолжил. – Работал ты над ней, старался, отдал руководству, зарплату получил. А через месяц оп – и она у всех на смарте стоит. И ты такой ходишь и думаешь – ну как так-то? А претензии предъявить и некому. Тебе техзадание давали? Давали. Ты творчески подошел к работе, да, дело твое, но это просто работа. Так и со скорпикорой, точнее, с ложной скорпикорой. Мне дали параметры задания, я его сделал, гонорар получил. И если я пойду качать права, то ничего хорошего не выйдет ни для Салливана, ни для меня. Для него, думаю, ты и так понимаешь – это потеря репутации, гранта, а может, и места в аспирантуре. А для меня – потеря моей рабочей репутации, возврат денег за хорошо сделанную работу, которой я горжусь, хоть и втихую, а в перспективе – чистка морды свежеотломанным кирпичом.
– Эк ты хватил. Не, тут другое… И, кстати, почему ложная?
– А я изначально про ложную писал, только там Салливан часть выкинул, часть изменил, да и настоящая, конечно, чуть другая оказалась, все-таки чудес в нашей жизни не дождешься, – и я весело подмигнул Димычу своим кошачьим глазом.
– Извините, меня, пожалуйста, что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что… – внезапно в разговор вклинился мужчина в летах с тронутыми сединой волосами.
Я в полном щенячьем восторге уставился на него, готовый новоявленному Воланду продать все что угодно, даже эту злосчастную скорпикору, хоть ложную, хоть настоящую. А вот Димыч, на мое удивление, построжел и вытянулся, словно ему в спину струну вставили и колок провернули. Я немедленно подумал о том, что ко мне на огонек заглянул то ли его научный руководитель, то ли начальник, в общем, – кто-то важный, но в атмосфере квартирного равенства значения лично для меня это не имело.
– Простите, про Фаммуза и Мардука рассказать не смогу, – сияя, как свеженачищенная монетка, отрапортовал я.
– А про скорпикору поподробнее можете? – подсевший к нам джентльмен чуть склонил голову набок, выказывая искренний интерес к теме.
– Извините, но, наверно, нет. Или если вы мне пообещаете, что рассказ за пределы моей квартиры не выйдет, – сказал я со всей возможной серьезностью, которую смог в себе найти.
– Понимаю, – кивнул незнакомец. – Тогда ознакомьте меня с тем, как вы создали ложную скорпикору.
Я насторожился, чувства подсказывали, что здесь есть подвох, но я в упор не видел, в чем он мог бы заключаться. Да и похвастаться хотелось, не буду привирать. И собирался я очертить именно процесс создания своей зверушки, а не нашего поневоле совместного с Салливаном творения.
– Вышло так, что я заинтересовался темой иномирных животных еще в детстве, помните, лет десять назад уже были терраформированы первые колонии? Сколько у нас миров с тех пор открыто? Порядка пяти, если я не ошибаюсь? – Дождавшись утвердительного кивка, я продолжил: – Так вот, на всех этих планетах так или иначе жизнь формировалась по земному типу, и, хотя встречаются интересные вариации, в целом они довольно точно совпадают с эволюционной линией земной флоры и фауны. Значит, шестой мир по земному типу тоже вряд ли даст что-то непохожее. Это все интересно, конечно, но объяснений пока нет, и останавливаться на них не будем. Поэтому, подумав о том, что мир может быть кардинально другим, я полез в мифы и легенды. Для начала – Древней Греции.
– Почему именно мифология? – приподнял брови этот искуситель.
– Я исходил из простых предпосылок. Возможно, что в древности люди были гораздо ближе к природе, чем сейчас. И гораздо ближе к хтоническому началу Вселенной, чем мы в наши дни, рациональные до мозга костей. Я предположил, что человек, который более тонко чувствует природные явления и начала, обладает анимистическими представлениями о ней, то есть одушевляет каждый значимый для себя предмет или явление, теоретически мог бы, как бы это сказать, чтобы прозвучало не по-идиотски… – я пощелкал пальцами, пытаясь сформулировать точнее. – Заглянуть в основы основ. И увидеть там что-то странное.
– Вы имеете в виду, что люди Древнего мира обладали способностью заглядывать в другие миры? – седовласый чуть наморщил лоб, демонстрируя явное удивление пополам с легким пренебрежением, дескать, я тут про серьезное, а мне про эзотерику и мифологию.
Для храбрости я отхлебнул чуть ли не половину своего бокала, и продолжил.
– Примерно так. Не все, конечно, только некоторые, иначе от экстрасенсов было бы не протолкнуться. Понятно, я взял это предположение просто за основу и дальше подумал, что все эти хтонические существа с нижних ярусов подсознания, которых можно извлечь из мифологии разных народов, – они же не просто так придуманы. И если большая их часть в общем-то похожа просто на попытку дурного биоинженера слепить теплое с мягким – например, приставить к телу человека голову быка, как у минотавров, то такие интересные химеры в биологическом смысле, как мантикора, или василиск и другие, должны иметь более фундаментальное основание, чем просто сшивка страшного хищника с не менее страшным ядовитым членистоногим или гадом ползучим. Вот я и подумал, а могла бы потенциально где-то существовать такая мантикора, если ее рассматривать с позиции реального животного? А дальше… – я разлился соловьем, фактически пересказав все эссе в таком виде, как его написал я, и остановился только на том, что начал объяснять, какая из скорпикор какая, почему важнее все-таки ложная и в чем суть мимикрии как таковой.
– А про других животных вы тоже могли бы предположить подобное? – Не, ну я как раз недавно об этом думал…
– Вот вы зря меня слушаете, – запнулся я посередине рассказа о том, как могли бы функционировать огнеиспускательные железы дракона, если бы он существовал. – Я так и до пантеона всяких майя и ацтеков доберусь, а там такие дикости водятся, что мне лично было бы страшно даже шаг сделать на планете, населенной подобными животными.
– Что вы говорите… А на планете, населенной скорпикорами, не страшно? – поддел незнакомец.
– Нет. Да, вы знаете, – расхрабрился я, чуть подумав. – И по населенной кетцалькоатлями земле я бы прошелся. Интересно же! Но тогда нужна весьма… уверенная компания.
– Это какая?
– Как же, – принялся на ходу придумывать я. – Штук двадцать ребят обученного спецназа, чтобы прикрывать мою любопытную тушку, конечно. Десяток, нет, лучше пяток, чтоб под ногами не мешались, ученых разной степени гениальности.
– Прям-таки гениальности? – весело осведомился наш вечерний Воланд.
– Естественно! – меня понесло. – А как же? Для того, чтобы одну зверушку исследовать, наверно, не один институт работает, а тут целая планета, зверье летающее, ползающее, бегающее, микроскопическое, растения, минералы всякие неизвестные. Тут в первую очередь нужны… трапперы. Этакие первопроходцы, охотники за всем новым, универсальные, осторожные и очень увлеченные своей работой. Но им без гения не обойтись, хотя бы один обязательно должен быть, на голом энтузиазме на себе новый мир не вывезешь, научная база должна быть. Отсюда нужна еще пара-тройка людей, которые умеют думать, а то ученые думать могут только в своей плоскости, а военные не будут успевать, и без того забот хватит.
– То есть, группа аналитиков.
– Да! Вы меня прекрасно понимаете, – умилился я. – Кто еще… в самой десант-группе кто-то должен знать основы ориентирования на местности, налаживать связь, ведать снаряжением, но это могут и бойцы, я слышал, когда на разноцветные береты учат, там еще и не такое преподают. Наверно, на вылазке больше никто не нужен, но где-то в штабе нужен какой-нибудь снабженец, который по оружию и всяким техническим штукам. И штат медиков.
– Разноцветные береты? Медики? – он явно не поспевал за полетом моей пьяной мысли.
– Я имел в виду, что неважно, из каких войск таких бойцов наберут, важно, чтоб тренированные были, ко всему готовые и, главное, любопытствующие, у которых кроссами и драками природную человеческую тягу к прекрасному не отбили. Медики – а как без них? Вы представьте, сколько по первому времени будет травм. Рельеф незнакомый, неизвестно из чего камни под ногами, норы гигантских инопланетных муравьиных львов и речки кислотные. А вирусы всякие инородные? Зверушки кусачие и ядовитые, растения тоже… недружелюбные. – Я попытался себе представить цветочек с зубками и не преуспел. – А, ладно, фигня это все.
– А вы что будете делать? – съязвил седовласый.
– Я? – и тут я задумался. А в самом деле… я не исследователь, не ученый, не боец, так, недоучка. – О, придумал, идейным вдохновителем работать! Или руководить.
– Руководи-и-ить? – нараспев и еще более язвительно протянул мужчина.
– Да. Вы знали, что лучшие руководители получаются из наглых троечников со связями? – пошутил я. – А если серьезно, то я б туристом поехал. Так и тельце мое бренное будет сохранно, и на другой мир посмотрю. Денег где бы только нарисовать на такую экскурсию.
И я мечтательно задумался. И только тут заметил, что за все это время Димыч так и не отмер со своего поста и по едва заметным кивкам седовласого подливал ему сок, а мне – вино. То-то я думаю, почему мир вокруг немного того, шатается?
– Кажется, мы с вами обсудили то, что вас интересует? – вопросительно глянул я на Воланда. – А вы вот так и не представились и даже со мной не выпили… – кажется, я немного обнаглел, но мне было интересно.
– Уважили старика, – одобрительно засмеялся незнакомец, салютуя мне стаканом с соком и явно не собираясь представляться.
– Какой же вы старик, – назидательно поднял я палец вверх. – Старики ходят с палочкой и рассказывают о суровой молодости, а у вас хоть голова и в благородной седине, но ум быстр, а движения – как у молодых, – резюмировал я свои наблюдения. – Прошу прощения за столь грубую лесть, мсье Воланд, но меня ждут обязанности предводителя здешней шайки, а то все разнесут, что я завтра делать буду, – и, пошатнувшись, я отправился исполнять хозяйские обязанности: разгонять буйных и укладывать спать тех, кто уже никуда по состоянию нестояния доползти бы не смог.
Собирая по всей гостиной посуду, я краем уха слышал журчание голосов на кухне, потом упругим быстрым шагом оттуда вышел давешний Воланд, коротко мне кивнул и ушел. Димыч выполз из кухни бледный и слегка заторможенный.
– Та-а-ак, признавайся, и кто это был? Твой научник? А он точно не будет распространяться про мою ложную скорпикору, а то мне еще работать… – я уже с трудом фокусировался, хотелось лечь и заснуть, но пока любопытство пересиливало.
– Начальство это мое, самое высокое. – К Димычу постепенно начал возвращаться нормальный цвет лица. – Ох и повезло же тебе. Или не повезло, это как посмотреть.
– Что ты имеешь в виду? – немедленно заинтересовался я.
– Знаешь, как раз пару месяцев назад, когда статья Салливана вышла, мы ее у себя в отделе обсуждали, и я сказал, что сам он такую дичь придумать бы не смог, кишка тонка, я ж его с шестой ступени знаю неплохо, на факультатив по бионике вместе ходили. А тут как раз он мимо проходил, – Димыч сделал многозначительное подчеркивание интонацией фигуры своего работодателя, – и спрашивает, а кто бы смог? Ну, я и сказал, что только одну такую бешеную сову знаю, тебя то есть. Он попросил познакомить при случае, я обещал, что как только – так сразу. И забыл. А тут у тебя квартирник, я и вспомнил, и ему сказал.
– А он и пришел. – Я задумчиво сгрузил посуду в мойку – половину стерилизатор отмоет за ночь, остальное с утра сам разберу.
– Угу, – подтвердил Димыч. – Я, честно, не помню, чтоб он кого-то столько времени расспрашивал о такой ерунде. Вот и не знаю, повезло тебе или нет, что он тобой заинтересовался.
– Почему ерунде? – почти обиделся я. – Хотя… скорее да, чем нет.
– Страшно мне будет с тобой работать, Чез, – честно сказал Димыч. – Ты же все в бардак и балаган превратишь.
– А, брось, кто меня возьмет, кому я там у тебя нужен, – я душераздирающе зевнул и ушел спать. А жизнь моя тем временем уже кардинально изменилась, хотя я об этом еще не знал.
Путч Домовой воспринял без излишнего трагизма – столько всего произошло в его личной жизни, столько было тревог и радостей за последнее время. Так что в эти дни проявил он себя как человек абсолютно несознательный. Однако не ощутить атмосферу подавленности, господствовавшую тогда в обществе, конечно, не мог. В курилке «Ленинца» шли жаркие споры на тему: что сейчас будет. По выражению лица гэбиста Колесникова нельзя было сказать ничего определенного. Судя по всему, никакой особой информацией он не располагал.
Гертруда Яковлевна радовалась, что внучка оказалась за границей и видела в этом перст судьбы. То рвалась на несуществующие пока баррикады, то советовала сыну бежать за границу. Вадим же решил следовать старому правило – делай, что должен, и будь, что будет. Все равно, других вариантов, по здравому размышлению, у него не было. В одном он был согласен с матерью – чем дальше сейчас отсюда Верочка, тем лучше. В этой стране чудес никогда вперед не угадаешь, чем дело кончится.
А кончилось все неожиданно быстро и почти бескровно, ибо несколько погибших человек для такого события, для такой страны – это действительно чудо. Независимые эксперты, не зависевшие ни от чего, кроме собственных политических пристрастий, глухо каркали о провокации, побежденные награждали друг друга орденами страны, окончательно исчезнувшей с карты мира, победители поминали героев, павших за свободу. Волна самоубийств, прокатившаяся вскоре среди госчиновников, не обошла стороной и «Ленинец».
Об этом Вадим узнал во время очередного перекура от Корнеева, который всегда все узнавал одним из первых.
– Хитянин?! – Вадим хорошо его помнил – человек спокойный, уравновешенный, как и полагалось начальнику административно-хозяйственной части. – Да он тут при чем?
– Кто его знает?! – пожал плечами Корнеев. – Может, он втайне мечтал о реанимации старого строя. Может быть, у него дома портреты вождей заместо иконостаса висели?! Теперь уже не скажешь! А может, и путч здесь не при чем. Просто приперло. Чужая душа потемки!
Вадиму такое совпадение показалось невероятным, но не хотелось начинать спор. Споров и так хватало вокруг. Хитянин… Он тоже пожал плечами. Кто знает!
После сибирского городка с его горсткой никчемных обитателей, их простыми эмоциями, было непросто снова приспособиться к шумному городу. Для него шумному вдвойне, ибо Александр Акентьев научился многому за время жизни вдали от него. В своих поисках Переплет руководствовался чутьем, в шуме города он ловил тонкие, никому не различимые эманации страха, ненависти, любви…
По пути сделали небольшой крюк – черная машина с затененными стеклами проползла мимо здания на канале, где когда-то странный человечек с прозрачными тонкими пальцами принимал от него книги. Там было пусто, Переплет чувствовал это. Проехал мимо переплетной мастерской, в которой теперь было кафе. Машину вела Ангелина, которая время от времени бросала на него вопросительные взгляды. Эта прогулка по местам боевой славы вызывала у нее недоумение.
Акентьев подумал, что она права – к чему эти сантименты! Он прикрыл глаза рукой и сосредоточился. Он знал, что сможет найти мальчика в шуме города, в его водовороте – обещание, данное им Альбине, не было пустыми словами.
Автомобильные гудки, рекламы, запах бензина, губная помада с блестками. Уличный торговец расплачивается со своей «крышей», смятые купюры, татуировка на руке… Окна, окна, окна. Акентьев скользил по ним взглядом, но интуиция подсказывала, что искать нужно не там. Мальчик был на территории города, но одновременно вне мира живых… Что бы это значило?!
В мыслях Переплета не было никакой суеты, никакого волнения. Он продолжал искать. Обложки журналов, голубиные крылья… Дальше, дальше… Рок-музыка, воздушные поцелуи, сигаретный дым. Голодная проститутка на перекрестке перебирает в кармане мелочь, подмигивает прохожему в пальто. Прохожий – бывший номенклатурщик, с язвой желудка… Мокрые крыши… Вода в подвалах, что-то там еще, глубже, глубже… В землю, к мертвецам… Глина и прах. Он вдруг почувствовал, что каким-то образом все это связано – ребенок и мертвые. Машина стояла в пробке, бойкий подросток подскочил к ней со своим баллончиком и тряпкой – протереть стекло, увидел лицо Ангелины и, испугавшись почему-то, отбежал.
– Он на кладбище, – сказал Переплет.
Ангелина, не оборачиваясь, кивнула.
***
Олег сидел в углу на старом ватнике, держал на коленях ребенка. Мальчик уже давно перестал плакать и с интересом рассматривал новых знакомых.
– Ну вот, сынок, видишь, как папка-то теперь живет? Это твоей мамке спасибо надо сказать, она меня сюда выгнала из дома, с тобой увидеться не давала, стерва!
Мальчик сосредоточенно слушал.
Олег разглядывал его лицо, спрашивал остальных:
– Как, похож на меня?!
– Похож! – успокаивали бомжи, умиленно улыбаясь ребенку – глаза добрели.
– Папа, а почему так пахнет? – спросил мальчик.
– Ишь, запах ему не нравится, – усмехнулся Карлыч и подбросил дров в костер. – Так что ж теперь, с нами будет жить? Летом еще ничего, а потом холода настанут.
– Настанут холода, мы на Турухтанные острова откочуем, как птицы перелетные, – сказал Олег. – Сам говорил, там «энергетика», вот там и будем зиму зимовать. У чертей твоих огоньку позаимствуем!
Старик встрепенулся. Остальные угодливо засмеялись.
– Хочешь на острова? – спросил Олег у сына. – Кораблики! Настоящие, большие!
Мальчик, подумав, закивал.
– Ну вот, – улыбнулся Швецов. – Главное – найти к ребенку подход! Хочешь попробовать?
Мальчик заинтересовался содержимым его стаканчика, но когда Олег поднес его к лицу сына, тот сморщился и готов был расплакаться – запах сивухи ударил в нос. Олег зашипел сквозь зубы. Теперь все должно было быть так, как хочет он. Любое сопротивление, даже когда речь шла о ребенке, вызывало в нем злобу. Но он взял себя в руки и погладил мальчика по головке.
– Да не надо ему, счас же стошнит! – сказал кто-то.
Олег достал из кармана кусочек странно душистого сахара, полученный по дороге из зоны от какого-то сектанта. Сектант угощал водкой, поэтому Олег не стал затевать с ним спора насчет религии. А сахарок был полезный – пропитан чем-то наркотическим. Легкое совсем снадобье. Хорошо, что приберег – словно шепнул кто – пригодится еще. На него самого это снадобье производило невеликий эффект – но ребенку большего и не нужно.
– Так чего теперь? – спросил его один из бомжей. – Мать-то заплатит за ребенка?
– А ты в мои дела не лезь! – отрезал Швецов.
Его недалеким компаньонам ничего, кроме банального шантажа, в голову не приходило, Швецов, впрочем, и сам ничего более остроумного и доходного измыслить не мог, как не пытался. А ведь теперь у него на руках козырь, о котором только можно было мечтать. Но как распорядиться этим козырем? Качая сына на руках, он лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Пока что нужно позаботиться, чтобы ребенок не доставлял хлопот. А сахарку оставалось мало. И игрушек тоже не было.
Мальчик быстро заснул. Швецов отцепил маленькие ручонки от своей шеи и уложил ребенка на ватник, возле огня.
– Ишь, разомлел! – сказал старик. – Ты не бойся, я пригляжу, чтобы не обожгло!
Олег кивнул. Снаружи, вроде, послышались шаги. Швецов выглянул наружу – нет, показалось, наверное. Кто его сможет найти здесь? Разве что бомжи выдадут! Не посмеют. В любом случае, бояться нечего. Олег заранее все просчитал – даже если Альбинка и побежит в милицию, никто у нее с первого раза заявление-то не примет, а примут – так ничего делать не станут. Да и по любому – он отец, так что никто его в похищении обвинять не станет. Акентьева здесь нет – совсем славно.
Он, шатаясь, направился к выходу – по нужде. По нужде обитатели склепа особо далеко не ходили, но уже у дверей Олег остановился, заметив среди могил какое-то движение.
Ангелина, словно тень, скользила среди старых памятников. Александр шел за ней. Он не ощущал никакого волнения, пульс бился ровно. Здесь, на кладбище, все казалось знакомым. Это он был здесь дома, а Олег Швецов и его собутыльники – незваными гостями.
– Мертвые, как малые дети – беззащитны перед хамом, – подумал он вслух.
Ангелина опередила его у дверей склепа и, войдя, насмешливо оглядела притихших бомжей. Хрустнула пальцами, разминаясь перед схваткой.
Переплет встал за ней, скрестив руки на груди. Все молчали. Немая сцена из «Ревизора». Олег меньше всего ожидал увидеть здесь Александра Акентьева. Выходит, Альбина соврала ему. Мог бы и сам сообразить, что верить ей нельзя ни на грош. Ну что ж, оно и к лучшему – лицом к лицу. Было бы хуже, если бы Акентьев натравил на него ментов или бандитов. А тут сам пришел – герой!
Сколько было передумано за то время, что они не виделись. Сколько проклятий он посылал на голову Переплета. Мечтал отомстить. По-настоящему отомстить, не морду набить, а так, чтобы жизнь возненавидел, как ненавидел ее теперь Олег Швецов.
– Что, сволочь, Альбинку сменил на эту черную суку?! – спросил он, поигрывая мускулами.
Он вполне уверенно стоял на ногах, особенно если учитывать количество и качество выпитого спиртного.
– Или, может, вы втроем трахаетесь? – продолжил он и обернулся к соратникам, предлагая посмеяться.
Бомжи за его спиной стояли в растерянности. В глазах ненависть, ненависть к этому пришлому человеку, явно благополучному и преуспевающему. И страх. Обычно с пришельцами здесь не церемонились, однако, судя по костюму, это был человек из высшей касты, с такими связываться себе дороже. А его спутница и вовсе казалась им исчадием ада.
Акентьев нахмурился. Он не сомневался в способностях Ангелины, хотя не ожидал, что в этом склепе окажется столько швали. Главное, чтобы мальчик не пострадал. Ангелина, впрочем, сама прекрасно знала расклад.
Она заслонила путь Швецову, когда он, сжимая кулаки, направился к Переплету. Олег осклабился.
– Баба тебя защищает! Вот так мужик…
Он попытался оттолкнуть ее в сторону – один раз, другой. Ангелина не отступила, ловко увернулась от его выпадов – рядом с ней и Муххамед Али выглядел бы всего лишь неповоротливым увальнем. Церемониться с противником она не собиралась. Удар в коленную чашечку – раздался противный хруст. Олег завопил от боли и упал на пол. Бомжи попятились. Из склепа не было другого выхода, иначе, можно не сомневаться, все они оставили бы своего вожака наедине с пришельцами. Правда, один – тот самый молодой, что поддевал старика насчет островов, – разбив пустую бутылку, выставил горлышко перед Ангелиной.
Он явно недооценил свою противницу. Но понял это слишком поздно. Ей потребовалась всего доля секунды, и бомж упал лицом в костер, вскочил, пытаясь стряхнуть пламя, охватившее его косматую шевелюру. С диким криком откатился в сторону, пытаясь сбить огонь. Ангелина зашипела по-кошачьи, вскочила ему на спину. Изящно взмахнула осколком, который только что был нацелен ей в горло, и одним движением сняла с противника скальп. Кровь дождем брызнула во все стороны с обнаженного черепа. Бомж раскрыл глаза – болевой шок был настолько силен, что он еще не понял, что произошло. Спустя мгновение Ангелина вонзила стекло ему в шею, перерубив позвонки. Бомж захрипел, из его рта заструилась кровь. Остальные в страхе отступили в глубину склепа – деваться было некуда.
Олег, жалобно скуля, держался за разбитое колено, Ангелина придавила его к мраморному полу. Он не видел ее лица, иначе бы прочел в нем только одно желание – убить. Но она медлила – решать должен был Акентьев.
– Оторви ублюдку голову… – сказал он.
Без всякого сомнения Ангелина выполнила бы этот приказ, но в это время проснулся мальчик.
– Папа! – сказал он, в ужасе глядя на искалеченного Олега и темнокожую женщину, сидевшую на нем, подобно стервятнику.
– Надо же, – усмехнулся Переплет, – как это трогательно. Ладно, оставь его…
– Повезло отребью! – Ангелина ударила напоследок Швецова в солнечное сплетение. Тот согнулся. Ребенок заплакал.
– Я ведь сказал – оставь!.. – раздраженно рявкнул Александр и поднял ребенка на руки.
Стал покачивать, ласково нашептывая что-то на ушко. Малыш притих, прислушиваясь, заморгал часто, потом вовсе закрыл глаза. Переплет поднял его на руки и прижал к себе. Мальчик уже спал.
Швецов посмотрел искоса на Переплета. Подняться не пытался, сплюнул на пол кровью.
– Лучше тебе помолчать! – дал совет Акентьев, стоя над ним. – И послушать, что я сейчас скажу…
Олег молчал.
– Ты больше никогда пальцем не прикоснешься ни к кому из своих детей. Их у тебя больше нет, ясно? Попытаешься еще раз выкинуть что-нибудь подобное, и я тебя убью. Убью, не задумываясь.
Он пошел к выходу.
В глазах Ангелины ясно читалось сожаление. Она предпочла бы покончить со Швецовым и остальными бомжами прямо сейчас. Погрозила пальцем – темный тонкий палец с алым ногтем. Олег стонал сквозь стиснутые зубы.
Спустя двадцать минут Александр со все еще спящим малышом на руках звонил в двери родительской квартиры. Один, без своей вечной спутницы – Ангелина поехала заниматься его делами. У Александра Акентьева теперь было много дел. Альбина открыла – не успел он еще отпустить пуговку звонка.
– Я почувствовала, – объяснила она торопливо, – что ты идешь!
Смотрела не на ребенка, не на спасенного сына, а на него, на Переплета. Он прошел в дом, пронес мальчика в ее комнату. За ним свитой шли Альбина и Акентьева – режиссер все-таки поехал в ГУВД просить поддержки у старого знакомого. Альбина осмотрела сына, переодела и уложила в постель. Он так и не проснулся.
– С ним все будет хорошо, – сказал Акентьев. – Я обещаю.
Альбина повернулась к нему. Акентьева смотрела на них растерянно, чувствуя, что происходит нечто странное. Александр сжал ее руки, протянутые к нему…
– Мне холодно… – сказала она и вдруг потеряла сознание.
Переплет успел подхватить ее, положил на диван, рядом с ребенком.
– Боже мой, – закудахтала его мать, бросилась в кухню за полотенцем и лекарствами. – Нужно врача позвать…
– Все хорошо, – повторил спокойно Переплет и, присев рядом на кровать, погладил волосы Альбины. – Все будет хорошо! Ты просто устала!
Спустя несколько дней они переселились на новую квартиру, которую Александр Акентьев получил в придачу к посту в городском управлении. За время, что Переплет отсутствовал, многое переменилось. Новые люди, новые законы. Однако для него, казалось, все осталось по-прежнему. Везде он был своим человеком, и все ему удавалось так быстро и успешно, словно стояла за ним чья-то могущественная рука. А прогремевший вскоре августовский путч не только не помешал его карьере, но, напротив, расчистил ему окончательно дорогу наверх
Кладбище. Вокруг могил за высокими оградами густо росла дикая малина. Малина и крапива. Все вокруг сумрачно. Тень и темные листья, качающиеся будто бы сами по себе. На душе тоскливо, пусто. Впору выть на луну, которая проглядывает сквозь кроны деревьев. Между могил – ажурные тени от решеток и старых крестов.
Покрытый мхом мрамор, в трещинах, позеленевшие памятники. Вот ангел с оторванным крылом, на шее свежий шрам. Часть изваяний варварски изуродована – обитатели кладбища пытались отпилить от них что-нибудь для пункта приема цветных металлов. В прошлом году одного из бомжей убило током при попытке стянуть кабель со столба электропередач. Сами же и похоронили.
Он подошел к склепу, тянуло жареным мясом. Голь на выдумки хитра – сноровистые обитатели кладбища ловили в силки чаек и ворон, голубей стреляли из рогаток. На охоту приходилось выбираться подальше – здесь, на старых могилах, птицам нечем было поживиться.
В склепе шел разговор. Олег прислушался, прежде чем войти – хотел знать, что у них там на уме.
– Перебраться бы на Турухтановы острова! – говорил старик. – Там зимой-то получше, потеплее… Туда надо подаваться!
«Турухтановы острова», – повторял он любовно, так иная красотка вздыхает по Багамам. А Турухтановы, а точнее Турухтанные острова на деле были недалеко.
– Что же там такого хорошего, на твоих островах? – спрашивал молодой. – Может, там девки голышом бегают? Пиво бесплатно дают?
Подмигивал остальным – бомжи посмеивались
– На островах тех, – рассудительно говорил Карлыч, – энергетика особенная!
– Какая-какая энергетика? – смеялся молодой. – Атомная?!
– Дурак! Энергетика есть понятие не только материальное, но и духовное! – кипятился старый.
– Ну да, там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!
– Чудеса!.. – повторял старик обиженно, но за неимением более продвинутых слушателей, продолжал объяснять: – Есть там и чудеса! Вот, к примеру, зверьки там водятся такие, каких нигде не найдешь больше. Не знаю, как по науке называются, а может и никак. Там их много, только увидеть их трудно. Если захочешь, они тебе и помогут – надо только подход знать. К совсем пропащим они не вяжутся, а вот если осталась в человеке еще сила, то можно и договориться…
– Это что ж, вроде чертей, что ли?! – молодой едва не подавился от смеха. – Кровью подписывать надо договор, да?
– При чем здесь черти! – сердился рассказчик. – Я же говорю – зверьки. Некоторые их звЕрками зовут. А кто они такие на самом деле – леший их разберет.
Олег и сам думал об этих островах. Нужно будет туда перекочевать после того, как все сделает. Там его хрен найдут. А может, и искать не будут. Времечко такое. В зверьков-звЕрков он не верил, а обуздать тамошних обитателей из реального мира для него труда не составит.
Он вошел и сел на свою скамейку.
– Ходил к ней? – глаза обратились к нему.
Ждали новостей. И курева. Олег приносил несколько раз сигареты – подкупал. Но сигарет в этот раз не было.
Швецов оглядел всю честную компанию – с такими в разведку не пойдешь. Разве что, как говорится – по чужим огородам. Дал понять, что обсуждать ничего с ними не намерен. Бомжи помолчали, потом снова стали спорить об островах, а Олег вытянулся на скамейке, размышляя о своем.
***
Альбина отошла от этой встречи только к вечеру. Акентьев-старший, вернувшись домой, узнал обо всем, что случилось, от жены. Альбина слышала, как они спорят за дверью. Ничего не поделаешь, она живет с этими людьми, она многим им обязана. Требовать сейчас, чтобы они не вмешивались в ее дела, было бы странно и несправедливо. Да и как она справится сама с этой проблемой – Альбина не представляла.
Владимир Акентьев зашел к ней.
– Вот что, Альбина, – сказал он. – Если ваш супруг снова посмеет вам угрожать, я обращусь к своим знакомым в силовых структурах… И не спорьте, я понимаю, что для вас это тяжело…
Альбина и не собиралась спорить. Ее дети должны быть в безопасности, чего бы это ни стоило. Она кивнула.
Тем же вечером, собравшись с духом, обзвонила знакомых Олега – тех, кого могла вспомнить. Хотела узнать, где он сейчас обретается. Никто ничего сказать не мог. Представляла его бродящим где-то в городе, озлобленного, ненавидящего.
Утром, собираясь в театр, предупредила детей, что прогулок в ближайшие дни не будет. Сослалась на плохую погоду. Малыши непонимающе смотрели в окно, за которыми вовсю светило осеннее, но еще вполне ласковое солнце. Ничего, для их же пользы.
Режиссер считал, что, скорее всего, Олег придет снова, но уже за тем, чтобы просить прощения. И денег. Судя по тому, что он узнал от Альбины и жены, других вариантов у Швецова просто не было. Времена суровые, даже люди с профессией и стажем не могут найти себя в новой жизни. Что уж говорит о таких, как Швецов.
– Вот увидите, Альбина, он еще на коленях будет просить у вас прощения! – сказал Акентьев.
Альбина вздыхала – она хорошо знала Олега: как бы ни переломала, ни изменила его зона, вряд ли он встанет перед ней на колени. Да и не нужно это было ей. И она оказалась права, Олег не появлялся. Осадное положение не могло продолжаться вечно – дети капризничали, просились гулять. Альбина не хотела, чтобы Олег Швецов превратил их и ее жизнь в кошмар. Спустя несколько дней, она разрешила прогулки. Мадам Акентьева с возрастом стала домоседкой, ее мучили ревматические боли, она мазала больные суставы календулой и уксусом. Близнецы гуляли с няней, которую Альбина подобрала по рекомендации знакомых. После визита Швецова Свете были даны четкие указания, как вести себя с незнакомцами. Альбина не хотела пугать девушку, поэтому страстей не нагнетала. Наверное, зря.
Несколько раз на дню она звонила домой с работы – проверить, все ли в порядке. Мобильная связь была все еще очень дорога, Альбина обходилась городским телефоном. Неделя прошла спокойно. Хотелось верить, что Олег больше не придет. Но напрасно она на это надеялась.
***
Света разыскала ее на работе. На девушке не было лица. Альбина все поняла, еще прежде чем она начала говорить. Одного из малышей, Женю, у нее забрали в сквере, где они обычно гуляли. Как нарочно, рядом никого не оказалось. Наверняка следили давно и выжидали подходящего момента. Как она могла быть такой беспечной?! У Альбины оборвалось сердце, нужно было не выпускать близнецов дальше собственного двора.
Самым страшным было то, что мальчика увел не Олег – Света хорошо запомнила его и узнала бы по фотографиям. Нет, человек был моложе, явно из тех, кого теперь называют – без определенного места жительства. Значит, Олег не один. Это совсем плохо – если он сумел убедить кого-то, что нашел в ее лице подходящую жертву для шантажа, если у него есть помощники, значит, бороться придется и с ними.
Прежде чем отправиться в милицию, она забежала домой. Хотела посоветоваться с Акентьевой, проверить, все ли в порядке с Сашей. Мальчик, по словам няни, поднял страшный плач, когда уводили его брата. Сейчас он немного успокоился, Альбина прижала его к себе.
– Мама здесь, скоро и Женя будет здесь! – сказала она. – Он просто пошел погулять с дядей, но он скоро вернется!
Она не сомневалась, что ребенок у Швецова – сердцем чувствовала. Это, с одной стороны, успокаивало – по крайней мере, она знала, кого искать, но что он хочет, что он задумал?! А главное – неизвестно, где он сейчас. Она надеялась, что Олег остановился у одного из своих старых знакомых, но те из них, чьи телефоны остались в записной книжки Альбины, о Швецове не слышали с момента его ареста. Не похоже, чтобы лгали.
– Если он что-нибудь сделает, я своими руками его убью, клянусь! – сказала она тихо.
Акентьева в ужасе качала головой – глаза у Альбины стали совсем безумными.
– Успокойся, – просила она, – ну что он может сделать, он же не сумасшедший! Заплатим, если надо. Не бойся, все будет хорошо!
Хотела бы Альбина в это верить.
Из милиции она вернулась растерянной – у нее отказались принять заявление.
– Они говорят, – объясняла она Акентьевой, переживавшей не меньше ее самой, – что нет причин! Что это наши семейные дела… Говорят, что я должна ждать сколько-то там дней, и если за это время муж не согласится встретиться… Я ничего не понимаю!
Акентьева кивала – так и должно быть по логике вещей.
– Нужно позвонить Андрею Всеволодовичу! – сказала она. – Володя вернется сегодня и с ним поговорит – боюсь, меня он слушать не будет.
Андрей Всеволодович был крупной шишкой в городском ГУВД и старым знакомым Акентьева-старшего. Большой поклонник его спектаклей. К несчастью, Акентьев отбыл на дачу в Комарово – последние приготовления перед долгой зимой, когда на дачу выезжали только изредка.
Вернуться должен был наутро. Почти всю ночь Альбина не могла сомкнуть глаз. Лежала и смотрела в темноту. Ждала. Ждала, когда вернется Владимир Акентьев, ждала звонка от Олега. Хоть что-нибудь… Мучительнее всего была неизвестность. Вставала, подходила к окну и смотрела на освещенную улицу. Где-то там ее мальчик, он думает о ней, сердце сжималось. Она готова была выбежать на улицу и обыскивать двор за двором.
Наутро раздался звонок в дверь. Акентьева не успела выбраться в коридор со своим ревматизмом – она тоже плохо спала, Альбина слышала, как она вздыхает, шаркая по коридору.
Альбина была уже у дверей. Звонок повторился, ее руки судорожно срывали все эти цепочки, засовы… Она не заглянула в глазок, прежде чем открыть.
Переплет поймал распахнувшуюся дверь. Альбина застыла, глядя на него, улыбающегося. В неярком свете на лестничной площадке лицо его было странно бледным. Он сделал шаг навстречу, взял ее за плечи и мягко отстранил, чтобы войти.
– Здравствуй! – сказал он просто.
Голос у него стал другим, отметила она про себя. Стал он сладок, как малиновый звон. А лицо, лицо было прекрасно как ангельский лик. Никогда еще Альбина не видела таких лиц… Она почувствовала, как сердце наполняет истома.
– Сашенька! – Акентьева заковыляла к нему навстречу, забыв о своих ревматизмах – радикулитах. – Как же так, почему ты не написал…
– Письма долго идут, слишком долго. Я все равно бы их обогнал, – сказал он, прижимая к себе мать, как показалось Альбине, без особого чувства. Акентьева прослезилась.
Альбина оставила их – освежиться после ночи. Взглянула на себя в зеркало – лицо измученное и удивленное. «Что с тобой?! – спрашивала себя, споласкивая лицо холодной водой. – Приди в себя, ради всего святого – ради детей!»
Не получалось.
Альбина чувствовала, что она околдована, даже пропажа ребенка не так ее тревожила. «Что с тобой?!» – спрашивала она себя. Где все те слова, что она хотела бросить ему в лицо еще тогда, когда мыкалась, пытаясь найти работу и везде получая отказы. Она, правда, не была уже уверена, что по его вине… И вообще, какая разница – даже если и так! Она вдруг поняла, что ей, в самом деле, это безразлично. Словно это был другой человек. Прекрасный человек. Она засуетилась, нужно было подкраситься… Нет, наваждение отпускало понемногу – пока она не видела его. Но стоило вернуться к Саше – он уже устроился в гостиной, осматриваясь со спокойствием буддийского монаха, – и снова Альбина почувствовала, как накатывает какая-то странная истома, только от одного его голоса. «Что там с ним сделала Сибирь?» – подумала она, не веря своим чувствам. В памяти какие-то легенды…
Пили чай. Альбина смотрела на него – первое впечатление не было обманчивым, ей не показалось, он и в самом деле сильно изменился. Никаких человеческих страстей не отражалось на его челе. Небожитель! И сообщение о похищении ребенка он выслушал с поистине олимпийским спокойствием.
– Я думаю, мы его найдем сами… – сказал он спокойно. – Ни к чему привлекать милицию.
– Да как же так, Сашенька?! – всплеснула руками мать. – Мы даже не знаем, где он сейчас находится! Где ты искать его будешь? И потом, эти люди… Они ведь могут быть опасны!
– Я найду, – пообещал Акентьев и встал.
И Альбина, которая слушала его завороженно, закивала. Она поверила. Она готова была подождать. Режиссер все равно задерживался. Пусть Саша поищет, он найдет. Она вернулась в свою комнату, села у окна и смотрела на собственное отражение в стекле. Улыбалась своим мыслям. «Что с тобой?!» – кричал внутренний голос. «Я просто схожу с ума, вот и все, – отвечала она. – Но до чего же это чудесно, оказывается…» Почему она так ненавидела его?! Впрочем, неважно, теперь все в прошлом. Все!
– Что с тобой, Альбиночка? – спросила Акентьева, заходя к ней, и ласково прикоснулась к ее плечу. – Вот не надо было такой крепкий чай сейчас-то пить, лучше приляг и отдохни хотя бы немного. Хочешь, я тебе принесу снотворного?
Альбина взглянула на нее с улыбкой, которая заставила Акентьеву горестно покачать головой.
– Девочка моя… – пробормотала она.
От снотворного Альбина отказалась, попросила только присмотреть за Сашей. Света сегодня не приходила – после всего, что случилось, и речи не могло быть ни о каких прогулках. Альбина осталась наедине со своими мыслями. Впрочем, мыслей было немного. Было какое-то странное ощущение пустоты и радости. Светлое странное чувство, которое пробудил в ней Александр. Только теперь она стала понимать, что последние годы испытывала чудовищное, нечеловеческое напряжение. А теперь все куда-то отступило, стоило появиться ему. И она была так благодарна за это. Скорее бы он вернулся. Мысли о сыне мешались с образом Александра. Что за колдовство? Неужели, и правда, все это время она подсознательно желала этой встречи? Она пыталась мыслить рационально, но уже понимала, что проигрывает – разум отступил, остались одни чувства. Чувства, над которыми она была не властна. И как же сладко было это поражение!
Олегу в последнее время снились могилы – ряды крестов за высокими оградами. Могилы он видел и наяву, уже проснувшись – приют Швецову дал старый склеп на кладбище. Ничего страшного, ничуть не хуже какого-нибудь холодного подвала, по которым ютятся сотни таких, как он – отверженных. Компания тут подобралась подходящая – человек шесть, спали вповалку возле стен. Швецов узурпировал садовую скамейку, принесенную в склеп. Запахи и звуки, хорошо знакомые – за время, проведенное в зоне, он привык к обществу отбросов. Только на зоне ему в жизни не видать того положения, которого он добился здесь в считанные мгновения. В этой новой жизни побеждает тот, кто сильнее – закон естественного отбора. А сильнее был он – Олег.
Бомжи звали друг друга по кличкам – Муха, Серый… Был еще старик Карлыч, исполнявший в здешнем обществе роль древнего сказителя и присматривавший днем за склепом.
Разжигали костер. Дым уносился вверх, в разбитый круглый фонарь. Пол был покрыт копотью от предыдущих костров. В качестве топлива служил валежник, трещали сухие лозы малины. Сторож сюда не заглядывал, себе дороже.
Промышляли сбором бутылок, мелкими кражами, нищенствовали. Карманничали, обирали таких же, как они сами, нищих. Воровали по мелочи – брали все, что плохо лежит. Иногда попадались и бывали биты милиционерами, но дел из-за их копеечных грабежей те обычно не возбуждали. В прошлом году одного из бомжей убили не то сатанисты, не то скинхеды. К смерти эти люди относились спокойно. На кладбище жить – смерти не бояться.
Почти весь небогатый «заработок» уходил на дешевый спиртовой суррогат. Даже привычного уже ко всему Олега поначалу мутило от запаха и вкуса этого пойла. Потом привык.
– Я тут вот чего подумал: может, там золото есть, в гробах… Ну зубы там, кольца! – говорил один из них, молодой и косматый, подбрасывая в костер хворост.
– Дурак! Все уже украдено до нас! – сказал его товарищ и сам же посмеялся своей шутке.
Олег прислушивался к разговорам новым знакомых. Слушал не из праздного интереса – он уже твердо решил, что останется здесь, а для того, чтобы держать этих человечков в подчинении следовало получше их изучить. Олег мог быть наивным, но он не был глуп. Понимал, что на одной силе долго не продержится.
Он презирал этих людей, хотя ничем уже не отличался от них, разве что силой своей. Каждое утро – пробежка, потом отжимался, предлагал бомжам побороться. Бороться с Олегом никому не хотелось, хотя бомжей он щадил – к чему калечить, пригодятся еще.
Один из бомжей рассказывал, что недавно кто-то предлагал ему покопаться в старых могилах. Заказчика интересовали черепа. Бомжи отказались – не из-за уважения к мертвецам, просто знали хорошо, что за такую работу могут заплатить пулей.
Олег же сейчас готов был на все, что угодно – после своего неожиданного освобождения, после спасения из ада, он оказался на самом дне. Но и он не собирался разрывать могилы. Был вариант получше! И они ему помогут, оттого и держался с ними. А то, что грязью от них пахнет – тем лучше. На таких внимания не обратят.
Как там, у Честертона, в одном из рассказов… Олег не был большим любителем чтения, но детективы уважал, особенно классические. Холмса, старушку Марпл, пастора Брауна… Только вот в жизни все гораздо проще, чем в фантазиях уважаемых мэтров детектива. Нет в жизни никаких загадок.
В том рассказе убийца замаскировался под почтальона. Почему?! Да потому что на почтальонов никто в то время не обращал внимания. А в нынешней России никто не обращает внимания на бомжей, и он по своему опыту это знал. Помнил, как в свое время проходил мимо, не вглядываясь в лица просивших подаяние.
Он уже поведал новым знакомым историю своей несчастной жизни. Самые неприглядные детали – то, что было с ним в лагере, – пропускал, ни к чему это было им знать. Бомжам он казался человеком необыкновенным. Качали головами. Сочувствовали.
– Я бы этой суке кишки выпустил! – сказал старик. – А потом пусть судят. Пусть все узнают, какая она была сука. А может, и не осудят. Состояние эффекта!
– Аффекта! – поправил его Олег, который и сам долгое время размышлял над тем, какое наказание придумать для своей неверной женушки. Хотелось, чтобы она мучилась так же, как и он. В мечтах он заманивал ее сюда и отдавал на потеху новым знакомым.
– Нет, Карлыч, никакой аффект тут не прокатит! – Олег давно научился изъясняться проще, еще в тюрьме. Сложные речевые обороты его новые кореша воспринимали с трудом. – Времени прошло много. Тут надо по-другому, по-умному надо.
– Так чего не придумаешь ничего?! – осторожно поинтересовался старик. – Ты же умный!
Признание его интеллектуальных способностей Олегу польстило. Только, вопреки мнению старика, в гигантах мысли Швецов никогда не числился.
– Может, и придумал уже, – сказал он нехотя. – Только тебе знать не надо!
Бомж скривился, но промолчал. Связываться со Швецом не хотелось – тот уже успел продемонстрировать свою выучку сразу по вселении. Сломал шею Бобру – тихому в общем-то доходяге, который вместе с товарищами пытался отказать ему от места. А почему Бобру? Да потому что толку от него было мало – пустячный человек, барахло. А от остальных толк был, требовалось только их припугнуть. И верно, с этого момента никто уже не пытался протестовать.
Олег не был вполне уверен в лояльности новых товарищей, спал чутко. Впрочем, никто не пытался ни отомстить за Бобра, ни уйти, хотя Швецов никого не удерживал при себе. Во-первых, некуда было им идти, да и зачем – Олег был сильнее любого из них, значит, защитит, если что. Кроме того, обещал хорошо вознаградить за помощь с его женушкой.
* * *
Письма от Переплета приходили все реже. Акентьева жадно читала их от корки до корки, иногда зачитывала кое-что вслух Альбине. Та вежливо слушала и делала вид, что разделяет ее тоску по сыну. На самом же деле мечтала только об одном – чтобы тот как можно дольше задержался в своем «Тунецке». Она была уверена, что стоит Александру вернуться, и всей ее спокойной и, в общем-то, вполне счастливой жизни придет конец. Акентьевы так и не узнали ничего об ее сложных и странных отношениях с их сыном. Ни к чему было их просвещать…
Письма эти по-прежнему были лаконичны и бесцветны – совсем не такие должен был бы писать любящий сын, оказавшись в долгой разлуке с родителями. Альбина, впрочем, не сомневалась, что Переплета эта разлука нисколько не тяготит. По словам матери, Саша давно стал самостоятельным. Ее это умиляло. «Вот уж верно, материнская любовь слепа», – думала Альбина.
Как-то вечером фарфоровые колокольчики, украшавшие стену в ее комнате прямо над кроватками малышей, жалобно звякнули – сами по себе. Странно! Альбина задумалась, глядя на них. К чему бы это? Словно предупреждение. Но о чем? О себе не беспокоилась, только о детях. И как оказалось, причины для беспокойства были.
Звонок в дверь раздался около десяти утра. Альбина вытерла перепачканные в муке руки – она собиралась испечь кекс для детей. Отперла, не глядя замок – была уверена, что вернулся хозяин дома, который утром выбежал за сигаретами и, как часто бывало, задержался в каком-нибудь кафе, болтая с коллегами.
Это было похоже на кошмарный сон – перед ней стоял Олег Швецов. Чужими были его глаза, и ничего в них не было, кроме ненависти и презрения. «Ну да, конечно, – подумала Альбина, – чего же еще ждать!» Он ведь был уверен, что они с Александром в сговоре и вот, вернувшись из заключения, находит Альбину в его квартире. Она не собиралась оправдываться, объяснять что-либо.
– Ты! – сказала она только.
– Я! – коротко хохотнул Олег. – Не бойся, не сбежал…
Его освободили по амнистии. То, за что еще недавно коммерсанты вроде Швецова получали немалый срок, теперь стало нормой жизни. Если бы похлопотал еще немного – сумел бы снять с себя судимость, вот только хлопотать он не собирался. Не было у него ни денег, ни жилья, ничего не было.
Ей нетрудно было представить, сколько он передумал за это время. Нетрудно, потому что сама она столько раз снова и снова возвращалась к той встрече, когда он резал свои руки…
– Денег мне твоих не нужно! – сказал Олег, не сводя с нее глаз. – Как-нибудь выкручусь!
Альбина готова была откупиться, отдать что угодно, лишь бы он исчез. Ничего в душе не осталось, если и были какие-то сомнения, сейчас они исчезли совершенно.
– Впустишь или на лестнице будем разговаривать?
– Проходи, – Альбина, наконец, взяла себя в руки.
– А твой где? – спросил Олег, осматриваясь в прихожей.
Альбина видела, как он мысленно оценивает обстановку акентьевской квартиры.
– Мой – это кто? – уточнила Альбина.
– Сама знаешь, не придуривайся! Саша твой замечательный!
Из комнат вышла Акентьева и уставилась подозрительно на Олега. Тот поклонился насмешливо.
– Александр в Сибири вот уже почти три года, – сказала Альбина.
– Сослали?! – Олег поднял брови.
– Нет, просто уехал.
– А может, ты его от меня прячешь? – спросил он. – Чтобы чего не вышло! Не бойся, морду бить не буду, хотя надо бы. Я же не самоубийца. Хватит того, что вы оба мне всю жизнь поломали!
– Я тебе уже сказала, его нет, и никто тебе жизнь не ломал, о чем ты говоришь!
– Хватит! – лицо его исказилось.
Акентьева подошла к Альбине и взяла ее за руку.
– Молодой человек, если вы не прекратите себя так вести, я вызову милицию!
Олег насупился.
– О, здорово, – сказал он. – Сначала в зону отправили… Думаешь, это снова получится?
– Прекрати! – потребовала Альбина. – Никто тебя в зону не отправлял! Ты сам влип, я пыталась тебе помочь – и тогда, и потом хлопотала, да все без толку!
– Только не говори мне, что твой милый Саша не мог устроить мое освобождение. Помнишь ведь, как он Моисея спас от суда? Он ведь у тебя прямо волшебник какой-то! Так почему же со мной не получилось, а?!
Он рассмеялся сквозь зубы, не дожидаясь ответа.
– Господи, как я вас всех ненавижу!
Альбина молчала, сжимая кулаки. Она ненавидела Олега не меньше, чем он ее, ненавидела за его слабость, за глупость, за то, что он пришел сюда теперь. Она допускала, что неправа. Но почему она должна быть всегда правой?!
– Где мои дети? – спросил он.
– Помнится, раньше они тебя не интересовали! – сказала Альбина.
– Где дети?!
– Дети еще спят. И я не хочу, чтобы ты их будил – ты же пьян, Олег!
– «Пьян!» – передразнил ее Олег. – Разве это называется – «пьян», Альбина?! После всего, что мне пришлось пережить, можно было спиться! Но я не спился. Наверное, ты разочарована? По глазам вижу!
– Я не знаю, что ты там видишь, – сказала она, – только детей я тебе будить не позволю. Если нужны деньги, я дам, приходи потом, когда протрезвеешь!..
– Да какое ты право имеешь, сучка, мне указывать?! – спросил он тихо. – Это же мои дети! Или все-таки его?! Может, ты с ним тайком трахалась, а папаша твой все знал или как?! Вы оба меня ненавидели, пока я деньги в дом приносил – терпели, а как только появился этот, сразу поняли, что к чему. Я-то понять не мог, с чего это он полез голову свою подставлять с этим твоим евреем! Отсосала ему за это уже тогда… Ах, да, я забыл, ты таким не занимаешься, чистенькие вы все очень! Ты хоть представляешь себе, что мне пришлось вынести?!
Он сплюнул ей под ноги.
– Здесь тебе не сортир! – Альбина всеми силами пыталась превозмочь свой страх перед этим человеком. Чувствовала, что сейчас все зависит от нее – даст слабину, и считай пропала.
А в руках одно полотенце.
– Уходи! – сказала она твердо. – Нам говорить не о чем. Протрезвеешь, можешь позвонить. Телефон помнишь?
– Помню, помню… – сказал Швецов. – Я все помню. Еще увидимся. Очень скоро увидимся. Я тебе клянусь, Альбина ты у меня землю грызть будешь! Ты… – он не договорил, махнул рукой, повернулся и пошел к двери. Еще раз огляделся, словно оценивая обстановку, и вышел на лестницу. Акентьева принесла из кухни половую тряпку и вытерла его грязные следы и плевок на полу.
– Ужасный человек, – бормотала она. – Если он еще раз придет в таком состоянии, лучше сразу позвонить в милицию…
Альбина хорошо понимала, что деликатная Акентьева держит при себе вопрос, который не могла себе не задавать – как могла Альбина жить с ним. Трудно было себе представить, что когда-то он был другим. Впрочем, не это самый страшный человек. Александр Акентьев куда страшнее, а с Олегом можно справиться. Немного успокоившись, Альбина решила, что говорить с Швецовым больше не станет. Просто не откроет дверь, и все. И милицию незачем впутывать.
Олег посмотрел на окна акентьевской квартиры – теперь главное, чтобы не перепугалась слишком и не слиняла куда-нибудь вместе с детишками. А куда она может слинять? Всех ее старых друзей он знает – тоже не хотели говорить с ним, впрочем, подбросили на сигареты. Пария! Олег сжимал и разжимал кулаки. Во дворе его поджидал человек в ватнике, с испитым лицом. Отошли под арку и поговорили.
– Последишь, – разъяснил Олег, – там есть куда заныкаться на ночь, я посмотрел. Подвал, чердак, найдешь дыру какую-нибудь…
Бомж не спорил.
– Все сделаю! – сказал он и прижал руку к сердцу.
– Смотри, упустишь, я ведь не прощу!
– Я знаю, – сказал бомж мрачно. – Не упущу!
Олег кивнул и пошел прочь. Нужно было навестить еще двух-трех старых знакомых. Правда, толку от этих визитов не будет, он чувствовал – все старые знакомые от Олега Швецова отвернулись. Одних отпугнула его судимость, вторым было достаточно посмотреть на то, что он представлял собой сейчас. Кое-кого уже не было в живых. Швецов не испытывал никакого сожаления, узнавая о смерти того или другого коммерсанта. Так вам и надо, уроды!
Путь его через ставший чужим город был безрадостен. Хмель выветрился, Олег смотрел злыми глазами на приметы новой жизни – сколько времени было упущено, пока он сидел за колючей проволокой в богом забытой глуши. Из-за них сидел, из-за Альбинки-стервы и хахаля ее.
Денег вот в обрез, надо было взять, что она предлагала. Злился на себя за некстати накатившую гордость. Ничего, она еще за все ему заплатит. За все… Он уже клялся себе не раз. Нарочно пришел, чтобы напугать. Сам-то он достиг того самого дна, где уже все безразлично – все угрозы и даже смерть. Но хотелось сначала увидеть ее унижение.
Хорошо, что Акентьева нет в городе. Альбина сказала ему правду – слишком напугана была, чтобы лгать. Тем лучше – этот его визит был очень рискованным именно из-за него, Александра. Сбежал, сволочь. Интересно – почему?! Испугался чего-то, наверное. Смутные настали времена. Смутные – мутные. Тем лучше для него, для Олега.
Красивые девушки больше не обращают на него внимания, словно его и нет. А раньше он ловил на себе восхищенные взгляды, и на тех вечеринках, что они закатывали с товарищами по бизнесу, мог взять себе любую. И брал. Обычное дело – хватало его и на супругу, и на любовниц. Во всех смыслах. Оттащить бы за волосы одну из этих разряженных шлюх в ближайший подъезд и втоптать в грязь. Ему хотелось и плакать, и смеяться. А пуще всего хотелось выпить.
Нужны были деньги. Зря не взял. Возвращаться нет смысла – не откроет. А то и ментов вызовет, а Олег уже наобщался досыта с людьми в погонах. Ничего, он свое возьмет. И очень скоро, как обещал. Денег нет даже на курево, впору встать у церкви, да там конкуренция большая… Кто ему подаст – здоровому бугаю! И в церковь заходить не было никакого желания.
– Что, бабка?! – ощерился он, обращаясь к морщинистой крошечной старухе, которая испуганно прижала к груди кошелку. – Веруешь?! Нет твоего бога, нет, слышишь?!..
Нет ничего, одна только тьма.