Он пришел в себя сразу, рывком, и так же – рывком! не медля! – попытался собраться воедино. Это оказалось непросто – спустя несколько мгновений чудовищного, экзистенциального ощущения собственного несовершенства и внутренней разобщенности он понял, что и на самом деле сейчас не является единым целым. Мрак, ритмично рассекаемый под ровный перестук клинками мертвенно-белого света ртутных ламп, пах сосновой стружкой. Щекой он чувствовал уколы мелких щепок. В носу свербело от смолистого запаха древесной пыли.
Ящик, понял он. Я в ящике. Спеленали, чтобы не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, плотно упакован и на совесть заколочен. Тела не чувствую, поскольку затек… Впрочем нет, чувствую – но будто через вату, словно конечности отделены от головы и туловища немыслимыми расстояниями и находятся в неимоверно далекой дали. Он попробовал пошевелить рукой и услышал, как что-то скребется в дощатую стенку ящика совсем рядом.
Но это был совсем другой ящик. Ящик, в котором нечто шевелилось в такт его мысленным приказам собственной руке, отделялся от того, в котором он обнаружил себя, как минимум еще одним ящиком, который венчал свою стопку в длинном и высоком штабеле. Штабель выстроился вдоль стены, по которой в такт проносящимся мимо фонарям бежали снова и снова квадраты света от узеньких окон на противоположной стороне длинного узкого помещения, пол и стены которого ходили ходуном под чертовски знакомый перестук железных колес.
Поезд мчал его в ночь, навстречу переменам.
Дьявол, как так, думал он. Мысли мчались в такт перестуку колес на стыках – словно спотыкаясь о невидимую преграду и теряя часть смысла в момент этого соударения. Ни разу за все воскрешения ему не удавалось почувствовать себя полноценным, настоящим – он каждый раз знал, что из места, в котором он очнулся, надо убраться как можно скорее, пока сюда не добрались ищейки того, главного; он знал, что в жилах его течет синтетическая кровь, и что плоть его тела не вполне настоящая – собаки, например, такое мясо не едят… И это он тоже откуда-то знал.
Имени своего он не помнил. Пользовался произвольно придуманными именами, крал чужие документы при малейшей возможности. Воровством он вообще не гнушался – слишком коротким каждый раз оказывался отведенный ему срок. Кем отведенный? К сожалению, ответ на этот вопрос был ему очень хорошо известен. Им самим. А вот почему, зачем – этого он сказать не мог. Амнезия. Ментальный блок.
И он знал, что каждый раз, когда он обнаруживает себя одетым или голым, полубезумным или стопроцентно вменяемым, перманентно голодным или до тошноты сытым, воскресая на чердаках и в подвалах, в общественных уборных или среди вывороченных корней лесного великана, – в тот же миг на расстоянии пары километров от него точно так же воскрешает любовь всей его жизни, единственная женщина, ради которой он всегда и безоговорочно был готов на все.
И у нее рак.
Молниеносно текущий, разрушающий тело в считанные часы – если не принять должных мер.
Для этого нужны:
— холод (чтобы замедлить метаболизм, который опухоль разгоняет до невероятной, самоубийственной интенсивности)
— пища (чтобы накормить опухоль быстрее, чем она примется за ткани ее тела)
— покой ( тихое темное место, в котором она сможет отдохнуть и набраться сил, пока он прикладывает все силы для того, чтобы найти способ спасти ее).
Со способом пока были одни сплошные проблемы.
А потому они умирали снова и снова – от голода и холода, от несчастных случаев, от рук грабителей и убийц. Стоило уйти одному, и второй терял цель и интерес к жизни, стремительно деградируя и угасая в считанные часы после смерти партнера.
Время было дорого. Он не мог позволить себе терять ни минуты. Обшарив руками внутренности скрывавших их ящиков, он интуитивно прочувствовал слабые места в каждом из них. Пять минут возни с изменением интенсивности и направления нажима на углы, силовые бруски и доски обшивки – и в образовавшиеся щели спокойно проходит кисть. Ориентируясь по слуху, он погнал обе руки к себе, и через минуту они старательно, стараясь не нахватать заноз, расшатывали дощатую крышку ящика, в котором лежала среди стружек его голова. В треске ломающегося дерева голова была схвачена за волосы; руки, переплетясь предплечьями, водрузили ее на неровно опиленные культи и повлекли, передвигаясь на пальцах, словно огромный уродливый паук, вдаль по вагону.
Внутренности вагона были заставлены такими же одинаковыми ящиками с неизвестным содержимым безо всякой маркировки. Протиснувшись между ними, он наконец увидел ее.
Двое немытых бродяг держали ее за раскинутые косым крестом руки и ноги, уложив на живот, а третий, здоровенный бугай в засаленном картузе, драном лапсердаке и спущенных до колен штанах увлеченно шуровал заскорузлыми пальцами в ее анусе, смачивая вожделенное отверстие смачно отхаркнутой слюной. Короткая толстая палка, окруженная густой порослью волос, задорно топорщилась между его мясистых ляжек, готовая пройти тем путем, который открыли для нее руки хозяина.
Она заметила его; глаза ее расширились; «пожалуйста», прочел он по губам, и ринулся в бой с беззвучным криком.
Зубы с сочным хрустом сомкнулись на основании перевозбужденной дубинки бродяги. С диким криком, заливая пол и стены вагона струями алой крови и путаясь в спущенных штанах, тот заметался среди рядов ящиков, пытаясь растоптать странное существо о десяти коротких тонких ногах, уносящее в зубах добрую половину его мужского достоинства. Его компаньоны, бросив полураздетую девицу, пытались организовать боссу загонную охоту. В какой-то момент предводитель бродяг, уже довольно бледный и покрытый испариной, вдруг замер на полушаге и рухнул срубленным деревом в проходе.
Пользуясь моментом, десятиногий зверь, в зубах которого все еще было зажато нечто, похожее на истекающую мясным соком сардельку, замахал рукой, зовя за собой. Жертва недавнего насилия бросилась за ним следом к полуоткрытой двери товарного вагона. Выплюнув добычу, он улыбнулся ей окровавленным ртом и, приподнявшись на кончиках пальцев одной руки, протянул ей другую. Крепко сжав руки, они выпрыгнули из вагона наружу, вперед по ходу движения поезда, так, как показывают в кино.
Снаружи их ждал добротный бетонный столб.
Где-то в недрах вагона, шурша опилками, обеспокоенно зашевелилось в своем ящике обезглавленное тело.
0
0