А ещё было. Стояла Великая Степь — ни травинка не шелохнётся. Тихо в Степи. Только ворон Хирээ летает, да волк Шоно рыщет. И не могли они друг к другу ни в гости прийти, ни день скоротать. Хирээ в небе летает, высоко. Там небесная юрта его. Шоно по земле ходит, то туда, то сюда. А на небо попасть не может: крыльев нет. Стала бы ночь — спустился бы Хирээ с неба, в гости к Шоно. А ночи не было тогда. Печалится Хирээ, кричит: «Харлук! Харлук! Харраааа!» А Шоно ему с земли вторит: «Аллууу! Аллууу!» Долго кричали. Громко. Так, что бык Урда Зуг проснулся. Проснулся, да как заревёт: «Ну-уууммм! Ну-ууумммм! Кто кричит? Зачем? Пожар, разве? Хойта Зуг за старое взялся, разве, пока я спал? Злая Галзуу Сухал нору прогрызла разве, на свет вылезла? Кто вас обижает? Зачем кричать, зачем выть?» Тогда ответил ему из травы Шоно: «Лах, Урда Зуг, ахалагша! Ты всё спишь да спишь, а стадо твоё не сговорчиво — не с кем посидеть, словом перемолвиться! Единственный нухэр мой, Хирээ — так и тот в небе летает, свою часть Круга ведёт, не может ко мне на землю спуститься: нельзя ему!» «Отчего же нельзя?» — спросил Урда Зуг. «Оттого нельзя, — ответил ему Шоно, — что Уклад таков, что мне положено по степи бегать, свою часть Круга вести, а Хирээ — по небу — свою! И не нам Уклад менять. Только одиноко всё равно, и поговорить не с кем! Аллууу! Аллууу!» — завыл опять. У Хойта Зуга даже в голове загудело от этого воя. «Лах, — говорит, — Шоно! Полно тебе стонать! Я от твоего воя больным делаюсь, а Хирээ разве становится ближе к тебе? А выть не станешь — сейчас что-нибудь, да придумаем!» Замолчал тогда Шоно, и стали они думать. Говорит Шоно: «А вот, если бы дерево было, и ветки низко над землёй — спустился бы Хирээ, сел на ветку, а я снизу к ветке пришёл. Эх, хорошо бы было!» Да только пустые слова ветер унёс: не растут деревья в степи, хоть пять солнц скачи без передышки — ни одного не встретишь. А Урда Зуг молчит, ничего не говорит. Думает. «А вот, если б воздух был, словно вода, — говорит опять Шоно. — Тогда бы ветер пригнал по воздуху, как по воде, толстые сучья, какие большая река приносит весной! Сел бы Хирээ на такой сук, а я бы снизу бежал, по земле. Хорошо бы было!» И опять пустые слова унёс ветер: где такое видано, чтоб толстые сучья по воздуху плавали, как по реке! Но и на этот раз ничего не сказал Урда Зуг. А Шоно не унимается: «А вот были бы облака твёрдыми, словно курганы! Я б запрыгнул на курган, а с него — на облако, потом на соседнее перепрыгнул — так бы, глядишь, и до Хирээ, нухэра моего, добрался! Вот бы хорошо было!» Но снова слова по ветру улетели: не бывает твёрдых облаков, пустые слова. Тут поднял голову Урда Зуг. «Вот, — говорит, — Шоно. Придумал я!» Встал Урда Зуг, ноги размял, и пошёл по степи, по травам, да по ковыльным волнам. Большой бык Урда Зуг, высокий; да только и ковыль степной не ниже: привольно разросся он по всей Великой степи, высоко! Идёт Урда Зуг, а за ковылём и не видно его. Только рога над степью покачиваются. Шёл-шёл, да и заснул. Проснулся тогда в нём Хойта Зуг, стал на мир вокруг сквозь прикрытые веки Урда Зуга смотреть. Сразу ночь настала. Спустился Хирээ, уселся на рог Урда Зугу, говорит: «Лурк! Лурк!» — спокойно так говорит. А Шоно бежит по земле рядом с Урда Зугом, и отвечает: «У-Ллу-уууу!» Хорошо разговаривают теперь. А Урда Зуг всё идёт, не ложится: жалко ему друзей разлучать. Поэтому ночью, когда светятся низко над степью Хара — белые рога Урда Зуга — доносит ветер долгий, призывный волчий вой: это Шоно бежит по степи, со своим другом разговаривает, никак наговориться не может. А присмотреться позорче — так и Хирээ, сидящего на роге, увидеть можно. Только не слышно, что он Шоно отвечает. Далеко идёт по ковылям могучий Урда Зуг. Большая степь.
0
0