Где-то недалеко от спрятавшейся в горных лесах Южной Грузии гордо стоит, в своей снежной бурке и папахе, Казбек. Огибая его подножие, шумят, стучат о гладкую гальку ледяные, бурлящие минеральной водой чистые горные реки.
Три реки…
Вечно спешащая в узких и невероятно глубоких, с широкими высокими потолками-ущельями – Асса.
Рождённая тонкими струйками воды на горном массиве Ушкорт, медленная, величественная, грозная река Сунжа. Это по её замерзшему руслу генерал Ермолов перевёз тяжёлую артиллерию для победы над Шамилем.
И совсем небольшая, в сравнении с другими – Армхи. Её название на вайнахском языке переводится, как река-запрет. Если верить старикам, то давным-давно на её берегах произошла страшная битва между ингушами и чеченцами. Кровь погибших навсегда окрасила её воды, и тот, кто наклонится над рекой, обязан вспомнить, как брат убивал брата. Если не знать преданий, то никогда и не подумаешь, что с Армхи связаны такие мрачные легенды. Это самая красивая река северо-восточного Кавказа. Звеня хрусталём родников, играя солнечными бликами, она бежит-торопится в Терек по Джейрахскому ущелью и лесам Эрзи.
Здесь же пролегает знаменитый транскавказский путь – военно-грузинская дорога. Спрятанная в изумрудной чаше высоких кавказских хребтов, она, объединившись с бурными потоками рек, пробивает свой путь через горы. Рождённый из древнего Персидского шёлкового тракта, этот путь, по-прежнему, хранит свои дорожные тайны.
***
Старый Умар проснулся так же внезапно, как до того уснул – словно провалился в колодец. Из темноты доносился шум воды, бежавшей с тающих под апрельским солнцем снежных шапок на верхушках гор. Подгоняемые порывами ветра, талые ручьи собирались в мощный поток, при взгляде на который перехватывало дух. Но сейчас Умару было не до красоты…
Охотник попытался открыть глаза, но неведомая сила, склеившая веки намертво, заставила вспомнить странный сон до мельчайших подробностей. Краем сознания Умар понимал – тело застыло в неудобном положении, но двинуться он не мог. И сосредоточиться не мог. Оставалось стоять и впитывать доступное ушам и носу. Шум воды… холод металла… это от старого ружья, на которое опирался во сне. И запах…
Горький запах полыни внезапно ударил в нос. «Откуда сейчас полынь?», – мелькнула и погасла мысль. Мужчина попытался пошевелить ногами – они не слушались. А вокруг были тени, которые двигались, смотрели провалами пустых глазниц…. он не видел их. Не слышал. Но чуял: они смотрели.
Внезапно рука освободилась, и тело, с непроизвольным охом, осело на траву.
«Мягкая», – отметил следопыт.
Глаза открылись, но вместо ярко горящего костра, он увидел перед собой зияющую огненными всполохами углей неестественно круглую дыру в бездну. За её искорёженными кровавыми каплями краями, с трудом, угадывались окутанные густым туманом горы, и, где-то внизу, гремела по камням полноводная чёрная вода Армхи. Затем взгляд упал на сидящего рядом человека. Человека ли? Существо согнуло себя под неестественно прямым углом в странной позе «на корточках», опираясь только на пальцы ног и смешно задрав пятки.
Старый охотник знал про такое… про таких.
Как молод он был, когда впервые услышал у костра сказания стариков. О появлении Луны в высокой воде, о братьях-волках и сошествии богов. И богини…
«Придёт воплощённая Тушоли (1), ты узнаешь. Берегите. Её сопровождают волк и кот, богатырь и непорочная дева. Запомни!».
Сидящий легко встал, не оглядываясь, сделал широкий шаг, оскорбительно переступив костёр и, тут же исчезнув в тенях, растворился…
Тихо подошёл с хворостом внук. Удивлённо озираясь, отрок тихо спросил:
– Укхаз саг баргвайр сон. (2) – Умар, наконец, смог расслабить застывшие мускулы.
– Вахар из. (3)
– Мал вар из? (4)
– Боткий Ширтка… (5)
***
Таня никогда не видела гор. Из прочитанного, она знала, что горы – это огромные каменные неприступные громады. На их конических, похожих на пирамиды, вершинах лежит веками не тающий снег и лёд. На камнях ничего не растёт, потому совершенно непонятно, как там, испокон веков, сменяя поколения, живут люди – абреки! Девушка любила Лермонтова. Она даже почти не сомневалась, что горцы живут среди скал на самом деле, (ну, мало ли чудес на белом свете!), и способны пересекать горные массивы, при помощи верёвки, которую они перебрасывают с верхушки одной горы на верхушку другой, перебегая по этому канату, висящему над пропастью, без всяких затруднений.
С пересадкой в Махачкале, маленький отряд приземлился в аэропорту «Грозный», и старый пыльный ГЗА-654 третий час, бурча мотором, вёз путников вверх. Наконец, вскарабкавшись на тысячу метров, он остановился. Хмурый бородатый водитель, в сером свитере домашней толстой вязки, открыл кривоватую ржавую дверь и провозгласил:
– Роднык! Пить надо эту воду! Чистыя!
Девушка разбудила Машу, и вся компания устремилась к выходу. Очень скоро прибывший на отдых отряд понял, что их привезли на плато, покрытое изумрудной апрельской зеленью. Родник же являлся центром огромного амфитеатра, к которому с трёх сторон сходились буковые склоны, поднимающиеся вверх на несколько километров вплоть до снежных вершин. Где-то там, за облаками, тянулась к солнцу пирамида пика Инэ и торчал чёрным гнилым зубом Софриджу. Справа был виден драконий гребень Сулахат и гладкие кружочки Баши. Но больше всего Таню потрясли виды волшебных елово-буковых лесов, слегка прореженных зарослями орешника. Огромные, в «три обхвата», стройные деревья уходили ввысь на сорок метров и там, с той огромной высоты, снисходительно смотрели на копошащихся внизу человечков.
Студёная вода горного родника слегка пузырилась и пощипывала небо. Она, пробившись через щель в горе, сливалась с такими же бойкими струйками, срываясь в бездну за поворотом дороги – превращалась в гремящий водопад, над которым висела радуга.
Узнав, что они ещё не доехали, уставшая Маша поначалу даже выходить из автобуса не хотела. Но теперь, напившись, изо всех сил вертела головой и кричала:
– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Все семь цветов! Я увидела радугу! Ура-а-а-а-а-а!
Маленькая серая ласка, столбиком замершая на камнях у воды, старалась быть незаметной, но Мрак, тихо подкравшись, гавкнул. Зверёк вздрогнул и побежал, на радость малявке, которая, пальцем показывая на него Тане, возбуждённо повторяла:
– Белочка…
Таня хотела мягко поправить малышку, но…
Тёмная тень накрыла людей. Миг – и ласка исчезла в клюве орла. Птица стремительно взмыла вверх. Маша только и успела, что горько приоткрыть губы, поражаясь жёстокости и неожиданности этой гибели… но тут ситуация изменилась второй раз. Огромная птица вдруг, совершенно по-человечески застонав, потеряла ветер… и камнем свалилась в бурчащие струи родников.
Путники сорвались с места. Несколько метров – и им открылась мрачная картина.
У огромного горного орла были разорваны шея и живот. Птица истекала кровью. Мощные крылья безжизненно распластались по камню. Рядом с птицей лежала издыхающая ласка. Она не сдалась и не стала покорной едой для своего захватчика. Она перегрызла его желудок и пробила себе дорогу к солнцу.
Смелость всегда вызывает уважение. Даже в таком маленьком теле…
Путники молчали.
– Достань, – не по-детски строго проговорила девочка.
Собака тенью спустилась к воде и, аккуратно прихватив в пасть зверька, принесла ребёнку.
Маша посмотрела на взрослых и сказала:
– Сдохнет – похороню. Выживет – отпустим…
– Гуйрено кхоъ во деннад, Баьстено кхоъ дик деннад (6), – пробормотал водитель и, посмотрев на солнце, вспомнил Аллаха.
Через два часа автобус, наконец, привёз усталых туристов в Армхи. Здесь, на новом, только что открывшемся для отдыхающих круглогодичном курорте, в небольшой, но полностью обустроенной дачке, маленькому отряду было приказано отдыхать.
***
Благодаря ингушам, в 1920 году отбросившим со своих склонов терских казаков, было, наконец, остановлено продвижение Деникина и завершена бессмысленная братоубийственная гражданская война. Декрет ВЦИК в 1921 году образовал большую и многонациональную Горскую АССР. Из неё в 1936 году выделили Чечено-Ингушскую АССР. Впрочем, создание республики мало отразилось на укладе жизни и быте ингушей и чеченцев. Люди, по-прежнему, не понимали, что от них хотят, и старались выживать по мере сил. С приходом вермахта на Северный Кавказ в горах быстро активизировались бандиты, которые, вредя войскам, доставляли массу неприятностей и жителям. Но самая крупная неприятность была ещё впереди… после разгрома фашистов, в республику прибыл Богдан Кабулов – заместитель наркома внутренних дел. Составив докладную записку в ЦК, повествующую о, якобы имевшихся, зверствах, со стороны местных жителей, он же начал приготовление к операции по их депортации – «Чечевица». Степень вины никого не интересовала. Людей пихали в теплушки и везли в Сибирь и Казахстан. За два месяца, таким образом, было вывезено более трёхсот тысяч человек. Горы обезлюдели. Впрочем, это горе было характерно тогда для всех…. никто не вспомнил, что на фронтах Великой войны сражалось более 18000 гордых представителей нахского народа. Что половина из них не вернулась домой. 27 ингушей стали Героями Советского Союза.
По переписи 1939 года численность ингушей составила чуть более девяноста тысяч. По переписи 1959 сто пять тысяч. Сегодня в мире их немногим менее полумиллиона.
***
Где-то в 20 часов 8 апреля внезапно случилось короткое замыкание в южной проходной галерее Минориттенкирхе. Построенная много позднее храма, пристройка, как бы уравновешивала капеллу, расположенную у северной стены здания. Её арочные перекрытия, поймавшими ветер парусами, держали свод и расширяли храм Миноритов до полноценного трёхнефного сооружения.
Допрошенный жандармом служка смог только указать, как последние посетители, часто бывавшие в храме муж и жена, уходили, весело смеясь, а, через четверть часа, появился очень хмурый кардинал-священник Стефан Вышиньский. Его заметно шатало.
Раскрыть тайну пожара так и не удалось. Проводку переложили. Чёрные, от невероятно жирной копоти, стены отмыли, ошкурили и покрасили. Не тут-то было! После этого пожара последние 70 лет стены галереи красят один раз в два месяца! Иначе чёрная копоть становится видна! В 1996 году изучили её состав. Он оказался невероятно сложным и… органическим. Результат положили на полку и постарались забыть.
Десятого апреля 1962 года после утверждения Синодом РПЦ Венской и Австрийской епархии и, в связи с подготовкой к празднику 9 мая в посольстве СССР в Вене, давали приём. Советское представительство вольготно расположилось в бывшем дворце герцога Нассауского. В двух шагах от него стремились в небо золотые луковицы Храма Святителя и Чудотворца Николая, утверждая своей неприкрытой православной религиозностью российское присутствие.
Василий Иванович, облачённый в чёрную дорогущую рясу из тонкой шерсти и такой же подрясник, выданные ему перед отъездом в Синоде, вольготно расположился на мягком атласном кресле, в мелкий, бледно-розовый цветочек. Золочёные изогнутые ножки сразу пустили двух любопытных зайчиков к его нагрудному массивному золотому кресту. Последний был взят, по строгому приказу Яна, («для солидности»!), из ризницы и должен был быть возвращён на место дипломатической почтой.
Где-то смеялись его приятели. Ксения, ещё в день приезда, перехватила Елену Дмитриевну и утащила от отца Василия в неизвестном направлении. Борис тогда только хмыкнул и предложил знакомцу бутылку холодного пива…
«Они вон, как приземлились-то, на все четыре, а мне-то – с гадостью грошовой общайся!», – пожалел себя Василий Иванович и, перекрестив рот, вспомнил о тяжких грехах. Например, об унынии…
Напротив него сидел кардинал Вышиньский. Его красная, как кумач, одежда резко контрастировала с абсолютно белым лицом.
«Словно вампир какой!», – подумал про себя Непершин.
– Я не понимаю, почему ваши иерархи подвергают сомнению прямую связь Папы и Святого Духа, – неспешно, будто с кафедры, вещал кардинал.
– Полноте, – вздохнул русский поп. – Ваш Папа может поддерживать любые связи. Хоть сношения с дьяволом, например. В любом случае, мы не спорим – его образ действий подчиняется божьему промыслу.
– Да вы диссидент! – восхитился Вышиньский и протянул руку к фужеру шампанского, только что принесённому заботливым официантом. – А как же коммунизм и отделённая от государства церковь?
Бледный священник произнёс последнее слово, с таким убийственным скрежетом, что Василию Ивановичу даже показалось, что кто-то гадкий водит железом по стеклу.
– Мне всегда казалось, – начал он неторопливо, – что в Ватикан не может проникнуть дьявол…
– Тем не менее, мы все знаем, как во время благодарственного молебна Папа Лев XIII в 1884 году, отчётливо его увидел.
– Всё бывает… – не стал спорить Непершин.
Священнослужители, молча, допили «Мадам Клико» и, закусив невесть как выращенной в апреле клубникой, встали. Разговор не состоялся. В заключение, Вышиньский спросил:
– Куда теперь лежит путь истинного православия?
– В Рим, батюшка, всё туда, в Вечный Город… – услышал его преосвященство в ответ.
***
Уже в начале апреля, в атмосфере строжайшей секретности, под непосредственным руководством председателя Комитета государственной безопасности, началась разработка операции «Анадырь». Личное руководство было поручено маршалу Советского Союза фронтовику Ивану Христофоровичу Баграмяну. Американцы должны были, на максимально долгий срок, находиться в неведении. Куда на самом деле повезут ракеты, не знал ни капитан корабля, ни начальник порта, ни высший генералитет, ни ЦК…
От Североморска, до Севастополя, в шесть гражданских портов необъятного СССР шли составы, с валенками и тулупами. На гражданские суда грузили лыжи и сани. Все сопровождающие лица подписали строго секретные документы о неразглашении маршрута – на Чукотку! Советские военнослужащие, технический персонал, повара и врачи были предупреждены: «При указании третьим лицам заскекреченного места назначения, вам будет инкриминирована статья о разглашении государственной тайны». Люди шёпотом, в подушку, одними губами сообщали жёнам и матерям: «Север. США. Ракеты. Аляска».
И слал свои шифрограммы предатель Пеньковский.
Так что уже 17 апреля на стол Кеннеди лёг доклад о начале подготовки строительства ракетных баз вблизи США. «У нас не будет Аляски, у них Москвы», – успокаивал президента Кеннеди директор ЦРУ Джон Маккоун.
Для переброски войск выделили 85 кораблей. По палубе разгуливали в штатской одежде и отдыхали в шезлонгах. Что везли в трюмах, не знал ни один капитан. Вышедшие из Севастополя суда миновали Босфор и вышли в Средиземное море, в полной уверенности, что путь их следования лежит на север. Только пройдя Дарданеллы, и, оказавшись в Атлантике, капитаны кораблей, в присутствии замполитов, вскрыли секретные пакеты, запечатанные сургучом со свинцовыми тяжами по краю, (при нападении на корабль специально выделенная группа, ценой своей жизни, должна была затопить документ!).
В пакете на перфорированной быстро промокаемой бумаге чернилами и от руки, (лично!), Петром Христофоровичем, было начертано: «Куба!».
***
Баграмян родился в древнем карабахском селе Чардахлу. Это горное селение подарило Советской России двух маршалов, семь героев Советского Союза, двенадцать генералов, десять полковников…
Биография этого удивительного человека так запутана и удивительна, что достойна десятка томов. В этих книгах был бы детектив, необыкновенные приключения, любовные драмы и комедии, людское горе и трагифарс. Маршал достойно пережил все невзгоды, и, перед его могилой, в благодарность, стоит преклонить колени всем нам.
Второй маршал из этого мистического села – Амазасп Бабаджанян, он командовал бронетанковыми войсками. Немцы прозвали его «Чёрной Пантерой».
——————————————————
1. Тушоли. Вайнахское имя богини вёсны и плодородия. Покровительница женщин и детей.
2. Я видел здесь человека. (Ингуш).
3. Он ушёл. (Ингуш).
4. Кто это? (Ингуш).
5. Боткий Ширтка (Ингуш) – человек, умеющий физически перемещаться между любыми мирами, от солнечных до подземных. Ширтку можно назвать богом мудрости, знаний, хитрости и ясновидения, покровителем провидцев. Имеет тотемное животное: ласку.
6. Осенний ветер принес три вреда, весенний – три добра (Ингуш).
— О чем размышляешь, милый, — мурлыкнула Ксения и потянулась за пеньюаром.
Как ни странно, настроение было хорошее. Несмотря на пребывание за границей, вдали от дочки и команды, несмотря на угрозу со стороны «святых отцов»… Женщине определенно нравилась эта размеренная, спокойная и… такая обеспеченная жизнь. Нравилась самостоятельность. Даже с врагами повезло! Ксения с удивлением поняла, что ждет неторопливых ежевечерних походов в Миноритенкирхе, так раздражающих монахов и так невероятно умиротворяюще действующих на неё.
Странная, темная, ненасытная энергия, так долго копившаяся в теле женщины, теперь постепенно вытекала. И это было замечательно! Едва ли не впервые в жизни внутренняя чернота не мешала, а даже наоборот, помогала горячей чистой силе неторопливо собираться и,смешиваясь с клубками белого, такого же огненного пара, изливаться на бедные выбритые тонзуры. Уходило то, что мешало, мешало так давно, что она привыкла и не осознавала этого. Будто человек, давным-давно привыкший носить в теле килограмма два осколков, притерпевшийся к боли и неудобству, вдруг избавился от большей их части… и теперь наслаждался невероятной легкостью бытия.
По утрам семья завтракала в отеле и шла гулять. Музеи, парки, соборы — и Ксения слушала исторические хроники, ежедневно извлекаемые Борисом из памяти, и была так же счастлива от его постоянного присутствия, как счастливо плела свой темный кокон ее подруга, закутывая непроницаемым щитом его хрупкий белый свет.
И вот еще одно утро!
Ксения встала и, потянувшись, резко дёрнула шторы. Солнце ворвалось в спальню и затопило ее. Мягко обняло женщину солнечными лучами, подсветило нежным утренним светом пышные волосы…
Борис зашебуршился сзади и подошел к стоящей в столбе весеннего прозрачного тепла жене. Прекрасная, прекрасная…
— О мудрости твердят: она бесценна, но за неё гроша не платит мир, — пропел он и поцеловал любимую в висок. — Я решил их загадку.
Довольно вздохнув, Ксения подхватила расческу и, посмотрев на хитро щурившего глаза мужа,принялась расчёсывать волосы. Она ждала сказки.
— Я о мозаичной копии фрески Леонардо, — пояснил супруг. — Мне даже кажется, что я понял замысел Великого и «Тайная вечеря» из Милана — одно живое противоречие официальной версии жизни Иисуса Христа.
Жена обернулась и удивленно посмотрела на Бориса. Он смутился своим пустым разглагольствованием и притянул к себе тёплую тонкую фигуру. Она засмеялась и упала на кровать. Продолжение догадок пришлось временно отложить.
На завтрак они не пошли.
Ближе к вечеру, уже в кафе, он продолжил:
— В 1814 году заказанная Наполеоном у итальянца Джакомо Рафаэли мозаика была готова. Двадцать тонн камня, двенадцать пластин, в каждой по десять тысяч миллиметровых цветных кусочков… такая работа может быть сравнима с трудом Великого мастера. Точнейшая копия. Но к тому времени Император уже стал нищим, выкупить работу не мог. На счастье художника,тесть Наполеона император Франц выкупил шедевр. И представь: мозаичное полотно оказывается слишком громоздким для Бельведера, и тогда его дарят общине миноритов. Странный и весьма дорогостоящий подарок.
— И что же интересного в этой фреске, кроме купли-продажи? — история казалась женщине скучноватой. — Очень вкусное мороженое. Давай купим ещё одно.
Она хитро посмотрела на Бориса, и он покраснел. Его кумиру было неинтересно.
— Есть кое-что. Понимаешь, там рядом с Иисусом сидит… женщина. Его жена. Любой тридцатитрехлетний еврей обязан быть женатым человеком. Это не Иоанн, это Мария Магдалина, — быстро закончил он свой рассказ. — Она и есть тот самый Святой Грааль. Его нет на полотне художника, но чем-то же причащались апостолы. То есть отношение церкви к женщине только как к сосуду греха противоречит христианству…
— О? Интересно… — потенциальный «сосуд греха», счастливо поедающий мороженое, взглядом пообещал мужу много чего хорошего. Тот воспрял духом:
— Есть ещё одна вещь. Если предположить, что хлеб в руках апостолов — музыкальная нота, то на фреске зашифрован гимн. Семь нот — семь церквей апокалипсиса, и верхняя — ассоциация со вторым храмом. Этот храм находится в Смирне.
Ксения доела вторую порцию и удивленно подняла на супруга глаза. Он молчал уже целых три минуты.
— И? — напряглась разведчица. — И при чем тут какая-то Смирна?
— Смирна — это старое название Измира. Если мы с тобой сейчас вспомним недавнюю сводку, то (возможно, это я сумасшедший) именно там разместили эскадрилью «Юпитеров», а это 15 ракет с подготовкой к пуску всего в 20 минут и дальностью полёта в 1600 км. Ядерный удар по Советскому Союзу.
— То есть… если верить… если «Тайная вечеря» — зашифрованное пророчество, то Измир – возможное начало апокалипсиса? – Ксения прищурилась, взвешивая и оценивая… — А знаешь, похоже. Надо сообщить.
Они не пошли на променад и монахи в Миннориттенкирхе замерли в тот вечер недоумении, словно их обчистили самым нелепым образом. Впрочем, особого выбора у святых отцов и не было, и единственным девизом оставалось «ждать, а не действовать».
Семье Кесслер предстояло такое же нудное ожидание с попыткой отделаться от тревожных глупых мыслей и досады. В Москву свои догадки они сообщили, новых указаний в ответ не последовало. Ни отзыва на Родину, ни команды на штурм церкви. Ни даже совета оставить все это и заняться… чем-нибудь. Борис в который раз уверил себя в своей же непостижимой глупости, а Ксения, взвесив несовместимое, ругала свою интуицию (в лице пушистой и такой же поникшей подруги) за то, что она не остановила ее во время.
Они тоже ждали. Борис возобновил свои ежеутренние упражнения на растяжку, а Ксения — завтраки исключительно йогуртами и полное отсутствие ужинов.
***
Владимир Ефимович (Семичастный) даже не желал скрывать раздражение. Антирелигиозная пропаганда, активно насаждаемая после октябрьской революции, делала свое дело. И в сознании подавляющего большинства граждан Советского Союза любые церковные события и религиозные вопросы немедленно получали ярлык «поповские глупости и мракобесие». И то, что сейчас библейские истории стали предметом обсуждения на серьезном совещании, бесило неимоверно. Но приходилось терпеть, хотя все началось именно с этой исторической справки.
— Религиозные источники сообщают нам, как евангелисту Иоанну, пребывавшему на острове Патмос во сне, рассказали о далеком будущем, о семи церквях и вере в Иисуса Христа…
Семичастный поднял глаза и увидел как Грибанов, Сахаровский и Худояров одновременно вздрогнули. Понятное дело, они тоже были советскими гражданами…
Между тем полковник продолжал:
— Тайна семи. Семь звёзд в правой руке Бога. Семь светильников — семь церквей. Хотя я лично думаю — религий. Обо всем можно прочитать в немного запутанной и не совсем внятной книге Нового Завета — в откровениях Иоанна Богослова, более известных нам как «Апокалипсис». Все перечисленные в книге церкви находятся на территории современной Турции. Правда, их названия смущают, так как в современном мире есть совершенно другие точки на карте с подобным именем: Эфес, Смирна, Пергам, Фиатира, Сардис, Филадельфия и Леодикия. Кстати, свеженький Филадельфийский эксперимент сорок третьего года это ещё не вся Филадельфия, как и история в Фатиме (Фиатире), — полковник мерзко хихикнул, потом сделал глубокий вздох и после театральной паузы продолжил:
— На сегодняшний день мы имеем размещённые в Измире (Смирне — второй церкви Апокалипсиса) замечательные ракеты PGM-19 «Юпитер», средней дальности, легко и непринужденно долетающие до Москвы. Между прочим, за двадцать минут! А я предупреждал!
Вечно невразумительные, какие-то окрашенные в мрачные средневековые тона доклады бодрого и ехидного полковника, мягко говоря, нервировали. Но этот, этот, наполненный стойким пренебрежением к и без того неспокойному состоянию духа, окончательно вывел из себя. Генерал пропустил через себя уверенность в стопроцентной надежности прослушанной информации — даже чепуха, которую мог нести этот человек галлонами, всегда оказывалась истиной… Но что делать! Просто он не хотел (ну не хотел – и все!) слышать ничего более удручающего и разрушающего его уверенность в победе и над заокеанским врагом, и в том, что земля круглая, и что коммунизм не мечта, а светлая будущая реальность!
Между тем этот поборник веры в Господа Бога (с сомнительным прошлым) поднял свой незамутненный мозгами взгляд и собравшиеся услышали невероятное:
— Мне кажется, вы встревожены? Что вас волнует?
Сумасшедший дом… Заседание КГБ, на повестке дня возможная мировая война, а докладчик этаким докторским тоном интересуется, чем обеспокоено начальство! Он бы еще самочувствием поинтересовался!
Председатель Комитета государственной безопасности сделал два глубоких вдоха и зачем-то посмотрел на часы, словно движение минутной стрелки отсчитывало не время заседания, а его собственную жизнь.
— Меня волнует то же, что и всех нас, — выдавил он, с трудом переваривая информацию и решив скрыть подлинные мотивы раздражения. — Советский Союз — это не благородные слова, не игрища между Вашингтоном и кликой безумцев в рясе, не стоны о масонах и авантюристах. Выражайтесь чётче! Вы считаете наши ответные действия неправильными? Несмотря на все наши усилия, новый подводный флот сможет нести ядерный заряд не ранее следующей весны. Нам как обороняться?
Ян помолчал и, пожав плечами, вдруг сел. Потом тоже посмотрел на часы, вздохнул и сообщил в пространство:
— Надо сделать все, чтобы Хрущ не просрал страну! Теперь главное — ракеты из Измира улететь не должны. Нам нужен аккуратный теоретический противовес. И быстро. Пеньковского не трогаем. МИД в известность не ставим. Вам, Владимир Ефимович, я бы порекомендовал лично поговорить с Баграмяном. Доставку грузов тоже желательно осуществлять нашим торговым флотом.
В кабинете стало холодно. Сидящий рядом Худояров вдруг понял, кто сейчас отдаёт распоряжения в кабинете. Апрельское солнце споткнулось о толстую льдину, возникшую из страха сидящих перед будущим.
***
После национализации Кастро филиалов американских банков 9 октября 1960 года США прекращают все операции по фьючерсным контрактам на поставку нефти на Кубу и заодно по экспорту сахара — фактически приняв решение о полной экономической блокаде острова. 2 января 1961 года были разорваны дипломатические отношения между странами. На следующий день Дуайт Эйзенхауэр отдал письменный приказ о подготовке военного вторжения на остров и физическом уничтожении Фиделя Кастро. 14 апреля американцы начали военную операцию в бухте Кочинос (бухта Свиней) и пятнадцатого на Кубу послали аж восемь бомбардировщиков, два из которых были удачно сбиты зенитным огнём. 17-го высадили дополнительный десант — «бригаду 2506».
Но Эйзенхауэр забыл про подготовку советских морпехов. Данные о них засекречены до сих пор. Однако известно, что к 1962 году советский военный контингент на Кубе составлял 52 тысячи человек. Впервые в мире была применена вертолетная авиация.
После Второй мировой это был уже третий конфликт между двумя супердержавами: корейская война, территория Западного Берлина и … Куба. Страны стремительно наращивали свою военную мощь. США не могли простить коммунистам проигрыш в космической гонке. Провал операции на Кубе вызвал огромное раздражение в ЦРУ. Америка реально начала готовиться к ядерной войне.
***
Илья поставил перед собой задачу каждый день интересоваться делами Татьяны, чтобы ни говорливая Маша, ни гадский Кот, ни сержант, даже не имели возможности делать какие-нибудь предположения. Он искренне считал, что этого достаточно. Увы, никто не слеп больше чем тот, кто не хочет видеть. Но Татьяна все так же вспыхивала зарей, завидев богатырскую фигуру, а он по-прежнему не знал, куда в ее присутствии деть руки и как глаза заставить смотреть куда-нибудь в другую сторону… И это состояние неопределенности было настолько мучительным для всех, пожалуй, кроме нагло улыбающегося полковника, что только надежда на будущее летнее тепло и скорые возможные перемены позволяли всем живущим в доме не разбежаться кто куда. Отец Василий стал регулярно крестить «паству» за столом, а Елена Дмитриевна настолько уставать на работе, что неделями отсиживалась с головными болями в своей квартире в Москве. Татьяна же, которая в силу своей юности считала виноватой себя, переносила повисшее в доме недоумение мучительнее всех. В этой почти приобретённой ею семье было настолько хорошо, что одна мысль о потере своего пусть виртуального, крошечного, но все-таки счастья, вводила в горестное затруднение и девушка периодически застывала соляным столбом, не в силах сделать ещё шаг или сказать слово.
В Тропарево удивительным образом под одной крышей мирно проживало несколько совершенно различных миров, каждый из них, будучи независимым и свободным от действий других членов этого маленького коллектива, сливался в одно гармоничное большое целое, с полным правом называя свое независимое окружение семьей!
В общем, абсолютно все ждали, когда же все разъяснится.
Вечером Ян долго о чем-то беседовал с Харлампием. Вскоре последний, крестя все пройденные им насквозь стены, появился в гостиной, молча поклонившись собравшемуся там играть в лото обществу.
— Что не так? — буркнул Василий Иванович, подняв взгляд от стола.
— Так все, — исправил вопрос на утверждение вошедший следом начальник Особого отдела. — Наш доморощенный святой отправляется со мной в Ватикан, в гости, так сказать… Кстати, лично ты берёшь Елену и летишь в Вену. Там ваш Синод Венскую и Австрийскую епархию организует, вот и посмотрите, какая она получается. А все остальные — отдыхать едут! На юг! Лето впереди. Ты, Илья, ко мне перед сном загляни, я тебе подробно расскажу про отдых!
***
В распотрошенных архивах КГБ, которые желтыми бумажками вытряхивал из опечатанных сургучом коробок озверевший в девяностых от ощущения безнаказанности пролетариат, под грифом «секретно» и номером 2271-10 с литерой «Б», датированное 19 апреля 1962 года, есть интереснейшее распоряжение за подписью начальника Третьего управления Грибанова Олега Михайловича. Пропустив кучу пустого текста и всей бумажной тысячестрочной чепухи,находим подчеркнутое химическим карандашом: «Обратить внимание на все перемещения Марии Борисовны Кесслеровой (6 лет) и на сопровождающих ее лиц. Выделить для этой цели оперативную группу из трёх человек (старший группы майор Устинцев Л.А.). При попытке группы пересечения государственной границы или любых противоправных (выходящих за рамки общепринятых) действий ребёнка и ее окружения — резко ограничить их перемещение, а при невозможности подобных действий — ребёнка задержать и конвоировать в Москву. Окружение по обстоятельствам».
Илья считал ступени, поднимаясь по лестнице. Когда число сосчитанных им плит перебралось за отметку триста с гаком, он понял, как ненавидит все эти серые безликие бетонные ступеньки в огромных пролетах бесконечной многоэтажки.
Богатырь шёл неторопливо, стараясь не сбить дыхания, медленно считая каждый свой шаг. Ступени вились серпантином, щербато улыбаясь путнику своей кривой каменной улыбкой.
Он устало переставлял ноги, поочередно сгибая колени, и его мысли, так же неотступно, и, в то же время монотонно, извивались под стать его пути.
«Зачем я карабкаюсь вверх? – пробегала мысль. – Кто послал меня сюда? – внахлест первой проскакивала вторая. «Как я здесь оказался?.. Как? Как?..».
Наконец, Илья поднял глаза на бесконечно серый массив ступеней впереди. Ещё так далеко.
Так далеко…
На стене сбоку что-то противно копошилось. Он присмотрелся и увидел серые маленькие крылышки шевелящегося ковра из… моли?
Да, моль. Мелкие пыльные бабочки… стена под ними напоминала остатки некогда богатого и яркого шерстяного ковра, который под действием острых жвал сотен тысяч насекомых давно превратился в жалкие лохмотья.
С какой-то непонятной целью, Илья протянул к стене руку. И пожалел. Секунду помедлив, моль, эта жуткая крылатая орда стала перелетать… переползать… на его рукав. Богатырь попытался стряхнуть с себя отвратительно шевелящуюся гадость, но насекомые крепко прицепились к руке и ползли-ползли-ползли. Трепыхали крыльями, осыпали пылью, шуршали цепкими лапками. И неотступно ползли-стремились вперед – к открытой коже. До Ильи стало доходить, что он редкое лакомство, и тогда бесстрашный офицер повернулся и побежал вниз, к спасительной тьме.
Он спешил вниз, перескакивая сразу по несколько ступенек, а серая орда стелющимся шелестящим ковром спешила за ним на своих бархатных серых крыльях, оставляя после себя пыльцу и шевелящиеся останки стоптанных миллиардом маленьких лапок тел.
Наконец, бешеные прыжки вниз увенчались успехом, и вдали показалась небольшая площадка с узким, похожим на бойницу окном. Илья остановился и стряхнул с себя оставшихся насекомых. Затем поднял голову и оцепенел. Серая армада, по-прежнему, волной стремилась к нему.
Парень лихорадочно озирался. Тёмный от старых белил, треснутый подоконник, да узкое, наглухо застеклённое окно являлись единственным спасением. Он разогнался и, резко выбросив вперёд кулак – ударил. Стекло со звоном полетело вниз, рассыпаясь на тускло блеснувшие осколки.
За окном властвовала зима: кипела метель, и её синеватые снежные хлопья кружились густым киселём, оседающим всей своей клейкой массой на землю.
«А где же весна?», – мелькнула в голове мысль. Гул вьюги складывался в звуки праздничного барабана, призывающего граждан посмотреть на казнь. Его казнь. Эта страшная мелодия, напоминающая реквием Моцарта, сводила с ума. Илья встал после падения, отряхнул снег с колен и побежал…
И сел, задыхаясь, на постели.
***
С момента отъезда Кесслеровых прошёл месяц, и богатырь, просыпаясь каждое утро в холодном поту от шипящего смеха и далёкого колокольного звона из ниоткуда, никак не мог успокоить себя. Последнее время он стал слышать дополнительные звуки – от вбиваемых в гроб гвоздей. Звуки, которые его самого пробивали на страшную лихорадочную дрожь. Илья сильно осунулся и похудел. «Откуда этот постоянный жуткий сон и звуки?» – вновь и вновь спрашивал он себя.
Ответа не было.
Дни шли за днями, ночи сменялись ночами, кошмар следовал за кошмаром…
У Ильи появилось навязчивое желание выпить водки перед сном. Он ловил себя на мысли, что никому, в общем-то, здесь не нужен. Его терпят из жалости. А приглашённая к Маше няня смотрит на него с плохо скрываемым презрением. Ему стал неприятен прежде любимый им шум дождя. Стала раздражать рассудительная малявка. Из рук всё падало и ломалось…
Наконец, внимательный сержант отметил у него регулярное отсутствие аппетита.
– Почему вы перестали есть суп, товарищ капитан? – за воскресным обедом спросил он у Ильи.
Последний, швырнув ложку на стол, случайно задел и почти полностью перевернул тарелку. Суп плеснул на скатерть, брызгами рассыпался по тарелкам и хлебнице… Илья резко встал, и тут, наконец, его состоянием заинтересовался Ян. Вернее Маша.
– Ну и вид у нашего Ильи! – констатировала девочка. – Ян, а вот ему, почему-то, можно бродить и по коридорам, и в страшных снах, а мне нельзя даже только по коридору, да ещё и с Олладием. Я же в сны не лезу. Так нечестно!
Начальник Отдела на мгновение перестал хрустеть редиской и, почему-то, строго посмотрел на Таню.
– Скажите, а вы не бывали случайно за границей? – вежливо поинтересовался он.
И без того молчаливая, девушка, загоревшись огненным цветком, встала.
– У неё папа немец, как у меня, – вместо Татьяны начала пояснять Маша.
– Только мой папа Боря просто фриц, а её – настоящий фашист, – гордо закончила малявка.
Теперь за столом краснели и бледнели двое.
– Ну, что поделаешь, родителей не выбирают, – доев суп, сообщил, после небольшой паузы, Ян.
– Однако, не погибать же среди моли и пыли? У нас Илюха – сплошное занудство. И такие весёленькие кошмарики не в его характере. Морок это. Наведённый. Танюша активировала. Надо нам родословную её посмотреть. Думаю, что это окажется интереснейшая вещь.
– Чего? – скорость мысли начальства порой была непосильна даже для Ксении, а Илья, тем более, не выспавшийся, и вовсе за ним не поспевал. – Чего интересно?
Ян по-птичьи склонил голову набок, изучил подчиненного взглядом и констатировал:
– Илюх, ты не просто зануда. Ты ещё и гад. Когда тебе взбредёт в голову прирезать нас? Хотя думаю, что ты скорее сам в петлю, чем нас по очереди.
– Ну… – что сказать ещё, замороченный, в прямом и переносном смысле, богатырь не представлял.
Ян вздохнул.
– Что думаешь, Василий Иванович?
– Думаю, – перекрестился священник, – наш успех – это способность шагать от одной неудачи к другой, не теряя энтузиазма.
– Ну и ладно. Таня, не краснейте так, вам не идёт кумачовый румянец. Нормально всё. А ты, богатырь, помни, что заглядывать слишком далеко вперёд – недальновидно. Разберёмся.
***
Вечером Ян пришёл к Илье.
Поставил на прикроватную тумбочку два широких коротких стакана и большой квадратный хрустальный графин. И, как фокусник, извлёк ещё и тарелку с тонко нарезанным сыром.
– Выпьем! – провозгласил он. – Виски. Дрянь. Но стоит… Macallan 1926 года. Из графина празднично булькнуло в стакан. – Объясняю, для тупых. Влюбился ты. В Таню. А она, похоже, тоже к тебе неровно дышит. Ну, морок и активировался. Понимаешь, это негласно, конечно… но у многих детишек, которых в своё время готовили к отправке к Союз, бывают… сложности. Проблемы. Кто-то даже про гипноз говорит. Мол, поработали с ребятами добрые такие личности в сутанах, заложили «бомбы» на будущее. И живут, себе, люди, растут, не зная, когда в их сознании сработает заложенный приказ, и что по этому приказу сделается. Только не у всех по приказу срабатывает, бывает, как у Татьяны – на сильное чувство. Там Ксюха голову епископам морочит, а они тут… пролезли.
Он покрутил в руках стакан, а затем сообщил в пространство: «Чин-чин!».
– Ты, Илюха, гору башкой не прошибай. Я волков люблю. Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки – сверху вниз. Лишь волки смотрят на нас, как на равных. А вот кто ты – тебе и решать. Равный, или как?
Одеяло, прикрывавшее ноги богатыря, зло улетело в стену.
– Чудовище, – произнёс он.
Ян посмотрел на него и пожал плечами, мол, чудовище, и ладно, как только не называли.
Илья резко сел и пояснил:
– Я чудовище. Не нужен я здесь. Балласт.
– Чудовища всегда были добры ко мне, – засмеялся полковник. – Ты пей. Реально классное пойло. Лично я взял от алкоголя много больше, чем он забрал у меня. Просто надо знать, с кем, когда и сколько. – Потом выдержал паузу и добавил. – А главное что? Истина! Она всегда где-то рядом.
Через час графин опустел приблизительно наполовину, а капитан из Особого отдела КГБ выяснил, что Ян долголетием обязан спорту, потому что им никогда не занимался. А также тот важный факт, что ложь успевает обойти полмира, пока правда всего лишь надевает штаны. И ещё, и ещё, и ещё…
В результате, у Ильи исчезли разом все старые вопросы, зато родился один новый:
– Товарищ полковник, а сколько вам лет?
Нетрезвый чекист мерзко захихикал и сообщил отвратительно тонким и слащавым голосом:
– Ой, милок, ну надо ли тебе такое знание! – После чего пожелал спокойной ночи и, захватив графин, медленно удалился.
Илья уснул. И на этот раз ему ничего не снилось. Разве что, где-то далеко промелькнула синяя байковая пижамка, да заставил чихнуть пушистый кошачий хвост.
***
Ольденбургский дом велик. Эта династия немецкого происхождения оказалась неразрывно связанной с королевскими семьями Дании, Норвегии, Швеции, Греции, Австрии, Великобритании. К младшей ветви герцогов принадлежат все Романовы, начиная с 1762 года. Вся Европа! После смерти великого герцога Фридриха Августа в 1931 году главой великогерцогского дома стал его хромой сын Николай. От первого брака с принцессой Еленой Вальдек-Пьермонтской, умершей в 1948 году, после долгой и мучительной болезни, он имел девять не совсем здоровых детей, трое из которых живы и поныне. Единственный ребёнок, обладающий отменным здоровьем, Антон Гюнтер, произвёл на свет здоровое потомство, продолжившее род. Сегодня главой семьи является единственный сын Антона Гюнтера, герцог Кристиан.
Во время Второй мировой войны герцоги проживали в городке Вильдесхаузен. В кирхе города есть метрическая запись о рождении Татьяны от Николая Ольденбургского. В графе «мать» стоит прочерк и крест. Такие обозначения ставили при рождении детей от нерегистрируемых, пригнанных на работу восточных славян или евреев.
Следы Татьяны мы находим ещё в одном документе. В мартовском (1947 г.) отчёте Управления репатриации среди списков направленных в лагеря Мурманской области под номером 3241 числится Анастасия Петракова, (возвращённая в СССР из Вильдесхаузена, работавшая домашней прислугой в семье Николая Ольденбургского), с дочерью Татьяной 3,5 лет. Там же указано, что ребёнок изъят насильно у немцев, утверждавших, что девочка официально зарегистрирована под фамилией Вальдек-Пьермонт, (девичья фамилия первой жены герцога).
После возвращения в СССР ребёнок был направлен к родственникам в Смоленскую область. В Советском Союзе дети за грехи родителей не отвечали, (до 12 лет)…
***
Стефан Вышинский польский кардинал, архиепископ и митрополит Варшавско-Гнезненский, давно не чувствовал подобного раздражения. Не то, чтобы ему сильно вредило мелкое покусывание, ежедневно совершаемое двумя шавками из России, он не смел снизойти до гнева на ничтожных посланников… но то, что его мощная нить, проложенная к человечку из окружения в Москве, была разорвана – это пугало. Она была уничтожена без следа – кем-то неимоверно сильным, и это знание ещё больше вводило в ступор и угрожало ему и ордену.
– Мы не смогли найти конца, – хрипло рассказывал ему монах Симон, сильнейший из известных ему братьев. Трое суток он провёл в бреду и, только сейчас, очнувшись, смог дать какие-то разрозненные показания. Силы настолько покинули монаха, что даже его посох, лежащий сейчас на коленях, представлял для Симона тяжесть и лишний груз.
– Там тишина, пустота, впереди ничего нет, – хрипло рассказывал он, с трудом сидя в кресле. – Я не могу больше ничего. Словно выключили свет. Погасили солнце. Я очень стар. Что со мной?
Симон протянул тонкую птичью, будто истлевшую руку к камину. Трещащие березовые поленья, лежащие за решёткой, на миг вспыхнули ярче и продолжили затухать. Монаха бил видимый глазом озноб. Епископ протянул к прутьям руку, передав немного силы, и в помещении запахло благовониями, слабый дымок потянулся вверх.
– Вы учитель мой, но даже вам, сильнейший, не спасти меня, – почти шептал синими губами монах. Его голос, сухой и ломкий, то и дело срывался на какой-то пронзительный и неестественный треск.
– Я умираю, padre. Там, в России, есть кто-то из НИХ, и у него есть преимущество, – голос почти исчез. Кардинал наклонился над сползшим с кресла телом.
– Какое? – выдохнул он.
– Молодость, – был страшный, убивающий Вышинского ответ.
Монах испустил дух, а епископ поспешил телеграфировать о событии… в Вашингтон.
Папа Иоанн XXIII. 28 мая 1963 года.
Он лежал на своём смертном ложе и смотрел, как слева от него тянулся к яркому сине-розовому плафону потолка гладкий мраморный ионический столб ̶ его безликий охранник и сосед. Столб всегда вводил в искушение, своей нежной тонкой резьбой, в виде виноградных листьев, он напоминал о далёких зелёных виноградниках Сотто-иль-Монте. Это создание великих мастеров будто пыталось передать его больному телу видимость свободы.
Кровать, расположенная рядом с узким высоким окном, прикрытым наружными ставнями, несмотря на своё расположение, не давала больному возможности видеть солнце. Он знал, что ставни предназначены для обеспечения полумрака и прохлады.
Конечно, он мог бы распорядиться – и окно распахнуло бы свои глаза, но выдержка и покорность – эти неизбежные атрибуты монастырского воспитания – не позволяли сделать лишнего. Больной засыпал и просыпался в полумраке, не делая попыток доставить проблемы тем, кто обслуживает его уставшее тело.
Однажды он даже сделал важное открытие. Если пониже спуститься с подушек, то сквозь широкие щели в ставнях можно рассмотреть небольшой клочок синего неба и обелиск, созданный в Гелиополе для префекта города Корнелия Галла, который, спустя несколько десятилетий, Калигула, погрузив на платформу, привёз в Рим.
…Когда боль, рвущая его живот изнутри, немного отступала, он, прикрыв глаза, и, не давая присутствующим повода беспокоиться, начинал вспоминать события годичной давности.
Где?
В какой момент времени? Когда и как он мог ошибиться?
Его ведь предупреждали.
***
Апрель. 1962 год.
…Кардинал Сьяраконти не скрывал своего раздражения. Это не пристало священнику, но далеко не все письма приносят радость! А ещё меньше радует необходимость их озвучивать – в этих, менее всего предназначенных для озвучивания подобного текста, стенах. На его нервозном лице, с резко натянутой на скулах, почти пергаментной, кожей, меняя цвета, быстро перемещались красные, белые и, даже синеватые, пятна.
Не успев скрыть свой гнев под маской всегда целительной молитвы, он почти наткнулся на внезапно вошедшего Папу. Тот же, поспешив поинтересоваться его состоянием, САМ протянул руку к не предназначенному для лишних глаз письму. Более того, близоруко щурясь, позволил себе его прочесть!
Подобное вмешательство плеснуло масла в костёр кардинальского гнева. Гнева, тем более сильного, что проявлять его было нельзя.
– Учитывая догму в папской непогрешимости, – между тем, мягко улыбнулся Ронкалли, – ни у нас, ни у вас не может быть большей радости, чем созерцание чистых душ.
Возможно, так внезапно появившиеся в Вене из далёкой холодной России «чистый белый и глубокий чёрный свет» помогут одолеть падких на душевные недуги сынов Адамовых. В любом случае, мы проявляем одинаковую любовь к Христу, которая даёт Церкви Его утешение. Способствуя пробуждению Бога в душах даже растленных «красной» идеологией – мы добавляем ЕМУ много радости!
Заглянув в лицо, (уже ставшее, по обычаю, смиренным), стоящему перед ним кардиналу, Папа продолжил:
– Тем не менее, что же так волнует вас? Вы были очень встревожены!
– Меня волнует только истинное учение Христово, – низко поклонился Иоанну XXIII его высокопреосвященство.
– В таком случае, нам не стоит препятствовать созданию Венской Епархии православной церкви. Маленький храм, к тому же давно существующий, на задворках австрийской столицы не сможет помешать католическому миру.
Кардинал поднял взор, и в его глубоко посаженных чёрных глазах полыхнул огонь:
– Разрешив подобное святотатство, мы можем ввергнуть паству в сомнение, относительно прямой связи между вами и Святым Духом!
Анджело Ронкалли медленно прошествовал в кабинет и, сев в кресло, скрестил руки. Тускло блеснула на пальце печать рыбака.
– Я опечален вами, – наконец, произнесли сухие губы понтифика. – Нам невозможно и помыслить, как трёхглавые жалоносные гидры подобных мыслей могут путаться у нас под ногами в преддверии открытия Второго Ватиканского Собора. Надеюсь, что никто из нас не желает начать спор с дьяволом, понося, пусть ошибающуюся в догматах, но истинно христианскую религию. Единственное, в чём я позволю себе согласиться с вами – пусть кардинал Вышинский пока останется в Вене. Назначенному на должность ректора Университета экзорцизма необходимо пожить внутри этого необычного города…
***
Странные русские люди издревле провожали свои посольства, прощаясь с родными… навсегда. Плач и стон стояли на дворах, где были отъезжающие. Особенно страшно рыдали москвичи, провожая «студиозов» при Петре Первом. «Европы» страшили.
А всё потому, что там, на далёкой чужбине, люди были оторваны не столько от своих семей, сколько от Веры. «Без Бога нет порога» – эту истину знали все.
Поляне, древляне, кривичи, дреговичи, вятичи – эти разрозненные группы племён-домоседов, объединённые властной рукой, и, превратившиеся, за тысячелетие, в единую нацию, не любили перемен. А потому, везде, куда бы ни ступила – в лаптях ли, сапогах ли – нога человека из далёкой лесной России, там первым делом ставили часовню. Она осуществляла связь путника с Родиной.
Первая торговая колония с домовой церковью в Европе была образована в Токае на рубеже XVI века. Занимаясь закупкой для царского двора сладкого венгерского вина, купцы привозили с собой батюшку, молились и славили Бога. Прибывший в 1701 году в Вену с постоянным посольством князь П.А. Голицын свою первую депешу шлёт, требуя русского священника: «нельзя на чужбине окормляться греческим да сербским духовенством…».
В 1761 году, уже никого не спрашивая, и, не оглядываясь на Ватикан, в Аугсбург – заключать мир, после Семилетней войны, едут с походной церковью во имя Святой Троицы, а при ней – иеромонах Наркисс Квитка и два священнослужителя рангом меньше. Они же, после неудачных переговоров, отбыли в Вену, где и остались.
Вскоре, к ним из Гааги прибыл ещё один священник, Симеон Матвеев. Так, впервые, в самом центре Европы католической зажгла свечу вера православная.
Но только спустя сто лет, протоиереем Михаилом Раневским неведомыми путями было исходатайствовано разрешение на строительство православного храма. То ли сыграла свою роль научная деятельность протоиерея, многочисленные переводы с греческого на немецкий язык; то ли, (может быть), его близкое «духовное» знакомство с женой графа Андраши, внучкой Станислава Понятовского и лучшей подругой императрицы Сисси – неизвестно. Но так или иначе, каменный Свято-Николаевский собор был освящён 17 апреля 1899 года.
В отличие от уничтоженного во время войны здания посольства, храм сохранился, и в октябре 1945 года, несмотря на протест Папы, был торжественно открыт, как приход Московского патриархата. Причём именно для этого прилетел спецрейсом, (по распоряжению Сталина!), архиепископ Фотий, (Топиро). В 1946 году, также проигнорировав католический мир, в Вену назначают викария патриаршего, экзарха в Западной Европе епископа Сергия Королева. Сергий Королев… ещё в 1943 году предсказавший победу СССР в мае 1945, описавший взрыв «уничтожающего само бытие чёрного гриба в далёкой стране жёлтых людей», прибыл в Австрию, получив какие-то чёткие инструкции.
Он трагически погибнет в 1956 году, случайно упав на пешеходном переходе под колёса резко тормозящего автомобиля, в самом центре Вены, рядом с церковью Миноритов, оплотом Опус Деи, построенном в строгом готическом стиле.
***
В отличие от своего вечно замерзающего и боящегося любого сквозняка мужа, (немец, что с него взять!), Ксения чувствовала себя в городе Моцарта и пирожных, как актриса на сцене, перед переполненным восторженными зрителями залом.
Её стройная фигура, густые, уложенные в непоколебимую причёску, состоящую из витиеватых локонов, волосы; классический овал гордого лица и всегда со вкусом подобранная одежда – всё это не могло не привлекать внимания. Если в Москве она часто ловила на себе взгляды осуждающие, (ишь, расфуфырились!), то здесь, на родине оперы и Штрауса, все были просто обязаны восхищаться ею.
Коротко обсудив с мужем только что созревший план – она, не собираясь вдаваться в подробности, шла в открытые двери Храма, как море, которое катит свои никогда не останавливающиеся и не поворачивающие вспять волны.
– То, что наука называет тактическим мышлением, слабо на это похоже, – шёпотом бурчал Бернагард, схватив шляпу, и, спеша вслед за женой. — Хотя, в нашем случае, и этот идиотизм может сработать.
…Их встречала весьма кокетливая фреска, изображающая Франциска Ассизского и стоящий перед ней господин, одетый в классические орденские одежды. Шерстяная, подпоясанная пеньковой верёвкой тёмно-коричневая ряса, с висящей на поясе гроздью чёток, да сандалии, надетые на босу ногу, смотрелись на нём так, как смотрелся бы костюм Арлекина на отце Василии.
– Наш Храм объявлен национальной итальянской святыней и освящён в честь Марии Снежной. Стены его добры для всех, – услышали авантюристы голос полуодетого гражданина. И воззрились на оного весьма скептически.
– Лёгкостью и добротой, видимо, веет от статуй королей Оттокара Пржемысла и Леопольда Славного, – мрачно пошутила Ксения по-французски.
На звук её голоса в пустом храме откуда-то сверху, как рой пчёл, полетели и замелькали вьюгой перед глазами Бориса маленькие чёрные точки.
– Устав вашего ордена предписывает уход за больными и проповеди, а не нападение на путников, – услышал он злой голос жены. – Борис, хватит пялиться на Изабеллу Арагонскую, эта дама жгла еретиков, пытаясь согреть себя при жизни, и её статуя холодна как лёд.
– На нас насылают морок, милая, – почему-то покраснев до кончиков ушей, недовольно завершил её речь муж.
– Хорош морок, только полуголый, – продолжала комментировать вошедшая в Храм, вгоняя в краску заодно с мужем и хотевшего, было, возмутиться монаха.
Женщина резко повернула голову к рясооблачённому, и маленькие металлические набойки тонких каблуков её туфель стукнули наподобие пистолетного выстрела.
– Мы, пришедшие с миром, несущие свет и тьму, верующие в Единого, спрашиваем, видите ли вы то же, на что смотрим мы? Каждый день мы станем приходить к вам, в ожидании ответа.
– А если нет? – так же громко и пафосно спросил рясовладелец.
– Тогда удачи вам, господа, возможно, мы встретимся в аду, – зашипела Ксения, совершенно не умеющая ждать, и на белоснежном мраморном теле Маргариты Маульташ появилось чёрное жирное пятно.
Борис торопливо достал платок и, почти прыжком приблизившись к изваянию, стёр чёрную копоть.
– Она ни в чём не виновата, дорогая, – осуждающе сказал он жене.
– Бабник, – ответила ему благоверная и стремительно покинула Храм.
Борис ещё раз извинился перед статуей, и, надев шляпу, собрался уходить, но развернулся, и, сделав несколько шагов к одетому в рясу босоногому господину, со вздохом, сообщил:
– Женщины.
Затем, сунув в ладонь опешившего монаха грязный от сажи платок, быстро вышел, торопясь догнать жену.
***
Тёплые лучи апрельского солнца своим весенним светом отмывали от оставшейся после зимы грязи тропаревский лес. Ночной холод исчезал. Над ещё костлявыми деревьями, только поднимавшими свои соки к ветвям, на которых уже через неделю должны были распуститься клейкие зелёные новорожденные листья, каркая, летали две вороны. Они кружили над стоящим на полянке, одетым только в спортивные штаны и майку человеком, в небольшой надежде, что тот упадёт и предложит оголодавшим после зимы пернатым себя на завтрак. Однако, как сверху, так и при ближайшем рассмотрении, было понятно, что от отдыхающего ни свет ни заря товарища идёт пар, он жив и не готов ещё, в силу этих прискорбных обстоятельств, предложить себя на закуску.
Разочарованно покаркав, вороны полетели в сторону деревни. В этот момент, рядом с размышляющим о несовершенстве мира, появилось сотканное из теней тёмное пятно, в котором находилась маленькая кудрявая девочка в смешной байковой синей пижаме, тапочках и с большим чёрным котом.
– Привет! – сообщила она стоящему.
– Ян узнает, прибьёт, – также размеренно и неторопливо ответил, не обернувшись, принимающий воздушные ванны. Словно девочки в тёмных коконах – самое обычное явление для апрельского леса.
– Его-о сегодня-я-я-я дом-м-м-ма-а-а-а не-е-ет, – мяукнул кот.
– Холодно ещё, замёрзнешь, – продолжил пояснения человек, стоящему в коконе ребёнку.
Малышка вытянула из серых теней руку, дотронулась пальчиком до запястья и мурлыкнула, словно тоже была из кошачьего племени:
– Ты ей тоже нравишься, Илья-я-я-я.
Кокон быстро растворился в воздухе.
Богатырь чертыхнулся и повернул в сторону большого тёплого дома под железной крышей…
Рашид Ибрагимович смотрел на бумаги, лежащие на столе, и, как никогда, чувствовал вопиющую нелепость происходящего.
«Я, коммунист, (стаж 26 лет), Полойко Анастасия Дмитриевна, директор воспитательного учреждения ясли-сад №16 Фрунзенского района города Москвы, вынуждена информировать отдел семейной политики районного комитета коммунистической партии о выявленных мной фактах ненадлежащего воспитания и ухода родителями за воспитанницей детского сада Кесслеровой Марией, пяти с половиной лет…».
Он читал письмо и недоумевал: каким образом оно оказалось у него в кабинете? Почему он не должен отправить его сейчас в мусор? «Вынуждена информировать…».
Утром сей документ передал САМ Семичастный. И не просто передал. Точно издеваясь над чувствами подчинённого, выговаривал: «Видимо, у вас там не хватает разума, и вы уже не в состоянии разобраться в делах, которыми Партия вам доверила заниматься! Ребёнок проживает в секретнейшем отделе страны! И в яслях – вы вдумайтесь! – рассуждает о возможной центаврианской интервенции… Мои приказы не обсуждаются, товарищ генерал, их выполняют! Ребёнка в интернат! Пока родители находятся на задании Родины… вы не справились – так там правильно научат!..»
Генерал резко встал. Бледнея, подошёл к окну и, ослабив узел галстука, на ходу стал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Губы затряслись, а шея пошла пятнами, наливаясь тёмно-багровой кровью. Зато холод влез между пальцами, упорный холод… щеколда форточки, промёрзшая за зиму, не хотела открываться.
Рашид Ибрагимович зло упёрся в стекло кулаками, словно хотел разбить его и выйти, выйти в окно, наконец, забыть о своём вечном, липком, обволакивающем всё тело страхе.
«Сдать Машу в интернат.
Точка. Приказ.
Нет. Невозможно.
Он не станет этого делать. Никогда. Там, дома, в Серебряном бору, живёт ещё одна девочка. Его! Даша. Её тоже? Если что – её тоже?! Нет. Никогда…».
Он всегда боялся за семью, твёрдо зная, что с такой службой – семьи быть не может. Никто не смог бы сосчитать, сколько дум, сколько бессонных ночей прожил он за все эти годы. Почему-то вспомнил сообщение о смерти дочери и новорожденную внучку, лежащую в люльке. Её пальчик, высунувшийся из кокона тугих пелёнок…
Генерал выпрямил спину, развернулся. Стукнули о натёртый мастикой паркетный пол ботинки. Вернулся к столу и достал из бокового ящичка обжёгший холодным металлом его горячую руку пистолет.
В груди нарастала тяжесть.
Подержав его с минуту, и, выровняв дыхание, Худояров уже совершенно спокойно проверил табельное оружие, щёлкнув предохранителем и…
– Я те чо, карета скорой психиатрической помощи? – сквозь звон в голове услышал он.
Генерал поднял голову. Перед глазами плыло.
– Уходи, – хрипло попросил он.
Неутомимый полковник, выросший, как из-под земли, буравил его мозг чёрными злыми глазами.
– За истину платят, – шипел он. – За правду сражаются. Правда слаба! Но сила всегда на её стороне.
О чём он?..
По серому лицу Худоярова волной прокатилась обжигающая волна, в груди заломило, и он, охнув, развалился на кресле. В глазах остались непонимание, боль… и какая-то детская обида.
Злость, смешанная с раздражением, мгновенно стерлась с лица стоящего перед ним начальника Особого отдела:
– Рашид, – сквозь вату и гул чужих, лишних, ненужных голосов, с трудом, расслышал Худояров, – Я те не Асклепий, (мать его…), я те инфаркты лечить не умею. Ну, какая ты сволочь, а?!
***
…Он медленно плавал в густом бесцветном киселе. Мысли так же неспешно перемещались следом, и он даже видел их образы, почему-то аккуратно напечатанные… будто на пишущей машинке научились печатать рисунки…
«Что удержало от выстрела? Неужели, страх?»
Он представил, как Ян стоит рядом с его обитым кумачовой тряпкой гробом и, с презрением, не скрывая своего обычного неуважения, даже к покойникам, сообщает: «Дурак. Самая большая глупость – лишить себя удовольствия узнать, что завтра снова взойдёт солнце!» И эта его вечная кривая улыбочка на лице… как всегда, непочтительная…
Потом наступила темнота, и Рашид Ибрагимович стал мучительно раздумывать: зачем он так сказал?
…За окном, одуревшие от весеннего тепла, радостно орали воробьи.
«Раскрыл фрамугу-то!», – подумал Худояров удовлетворённо. И, решив, наконец, возмутиться: «О покойниках хорошо, или никак!», – открыл глаза.
***
В кабинете пахло камфарой. Суетилась, охая, мёдсестра. Серый, от ответственности и страха, секретарь громко и радостно сообщал:
– Доктор уже на подъезде!
Он медленно приподнял голову, с удивлением, отметив, что лежит на диване. Оглядел свой кабинет. В окно водопадом лилось живое светлое тепло весеннего мартовского солнца. Этот животворящий свет растопил тяжесть в его груди. Дышалось легко, и в голове, впервые за много дней, наступил мир и порядок.
Начальник особого отдела стоял к нему спиной и, читая пасквильный документ из детского сада, тихо хихикал.
«Паршивец», – улыбнулся Рашид Ибрагимович.
Он посмотрел на стол и увидел сиротливую веточку вербы, воткнутую им самим в пустую чернильницу ещё в прошлом году. Ни воды, ни даже чернил за это время в стеклянную посудину так и не налили, и ветка была засохшей.
Была.
Сейчас маленькая сухая палочка, источая нежное, едва заметное мерцание, пила солнечный свет. Из таинственной, ставшей масляно-клейкой, глубины чернильницы что-то мягко блеснуло… а в следующую минуту на ветке показалась большая серая почка, и хрупкий светло-зелёный листок!
***
Они прилетели в Австрию ранним утром и долго добирались до Вены из пригорода, где построенный во время аншлюса аэропорт неторопливо и чётко принимал воздушные суда со всего мира.
В воздухе висел серый туман, характерный для промозглой погоды конца марта. И эти мелкие капли воды старательно забирались ещё немногочисленным пешеходам под воротники. Люди вздрагивали, ёжились и ускоряли шаг.
Ксения из окна рейсового автобуса, с удовольствием, наблюдала, как молодое послевоенное поколение венцев спешит на учебу. Сидящий рядом Борис ностальгически вздыхал, при виде пожилых господ в шляпах и длинных ратиновых пальто, которые выводили своих собак, таких же уверенных в себе, как и их хозяева.
***
В этот раз государство, (в лице начальника особого отдела), предоставило им отличный номер в дорогом отеле. «Официальным представителям Советского Союза по ночлежкам таскаться не по чину!», – сообщил на прощание Ян и отправил в Европу, вручив объёмистый кошелёк,
Кесслеровы летели, не скрываясь, под своей фамилией, и эта ситуация удивляла Ксению. Как-то сомнительно было, что родная страна так беспокоилась о них – недавно проваливших тщательно замаскированную для иезуитов мышеловку. Открытое прибытие, дорогая гостиница, да ещё и куча денег.
Муж, как всегда, летел, не задавая вопросов. Чёрная паучиха давно и надёжно запеленала историка своей прочной нитью. Иногда у жены создавалось впечатление, что супругу всё равно, чего делать и куда идти – лишь бы рядом с ней!
Для Ксении же приказ звучал чётко: «Прелатура Святого Креста и Опус Деи,(1), обязана переехать в Ватикан. Мы не в состоянии контролировать разбросанные по всей Европе отделения».
В Вене долго искать её расположение не требовалось, святые отцы ещё в XIX веке облюбовали Миноритенкирхе. А потому, оставив вещи, пара сразу отправилась в расположенное рядом с храмом кафе «Централ».
– Тебе что заказать, дорогая? – спросил Борис, отодвигая тяжёлый стул для Ксении.
– Штрудель и кофе «Меланж», – откликнулась она.
Стоящий недалеко от столика официант, с грустью, смотрел на пару типичных обеспеченных австрийцев, понимая – чаевых не будет. Но, услышав французский акцент у ответившей по-немецки своему спутнику дамы, парень воспрял душой и решил провести небольшую экскурсию.
– Мадам, знает, в какое место её привёл господин? – с надеждой, начал он.
Пара подняла глаза и познавательно закивала. Воодушевлённый данным фактом, народный экскурсовод продолжил:
– Вы, конечно, даже не догадываетесь, что может объединять Адольфа Гитлера с Владимиром Лениным, а также с Львом Троцким, бароном Ротшильдом, Иосифом Сталиным, последним правителем династии Габсбургов, Зигмундом Фрейдом и Иосифом Брос Тито?
– Я полагаю, что все они бывали в Вене, – улыбнулась предприимчивому распорядителю Ксения.
– Я поражён вашей проницательностью, мадам, – хитро сощурился тот. – Но не только в Вене. Все эти господа побывали у нас в кафе, причём, в одно и то же время! Все они жили и, несомненно, встречались здесь – в 1913 году!
Приободрённый официант отправился выполнять заказ, а Борис снял очки и, близоруко сощурившись, зачем-то добавил:
– Действительный член Союза художников Эмма Ловенстрамм давала уроки в 1909 году своему приятелю и начинающему художнику Адольфу Гитлеру. Ею был начертан офорт, изображающий двух молодых людей, увлечённо играющих в этом кафе в шахматы. На обратной стороне картона стоят собственноручные карандашные подписи: её, Ульянова-Ленина и Адольфа Гитлера! Так что эта пара побывала в кафе не только в тринадцатом, но ещё и в девятом году…
Кстати, Иосиф Сталин приехал в Вену сразу после участия в партийной конференции в Кракове, которую проводили во флигеле kościól panny Maryi в декабре 1912 года. В первых числах января он перебрался в столицу Австро-Венгрии и встретился здесь с Троцким и Лениным…
Тебе не кажется, дорогая, что это очень странное место, расположенное так близко от интересующего нас заведения.
***
Для Маши наступили тяжёлые дни. Она узнала из книжки про слепого мальчика страшное слово «сирота» и, проведя параллель, загрустила. «Сложно остаться в свои пять лет без родителей!» – пояснила она Яну на вопрос о «состоянии души». Он согласился и покивал головой.
Но на следующий день серые тучи исчезли с московского неба. Маленькие растрёпанные белые облака кудрявым стадом овец собрались на появившихся сине-голубых проплешинах, и настроение у девочки немного улучшилось. Гуляющий с ней Харлампий задорно дёргал перья у недоумевающих строгих ворон, и последние явственно морщились от его прикосновений. Мрак гавкал на высунувших к солнцу мордочки полёвок. В доме хлопали двери, и дребезжали ставни. Тропарево готовилось к весне!
Погуляв, Маша отправилась в дом. Елена Дмитриевна не могла приезжать каждый день, и девочка была вынуждена исполнять обязанности хозяйки.
В последние дни, лишённая детского сада, она почти всё своё время проводила в гостиной – именно там было интересней всего. Там ели, отдыхали, читали, спорили, ругались и мирились. Здесь же, раз в неделю, просматривали почту. Большую её часть составляли журналы. Отобрав себе всё самое интересное, Маша уселась на диван и начала просмотр с журнала «Юный натуралист». Быстро пролистав его, она переключила своё внимание на новый выпуск «Вокруг света» и засмотрелась на картинки китов. В статье рассказывали о начале удивительной экспедиции Алана Бомбара.
– Лучше-е-е-е-е-е Мурзилку-у-у-у сма-а-атри, – услышала она с потолка.
– Сам смотри, – Маша дулась на кота, отказавшегося вчера прогуляться с ней по серому коридору до Храма Михаила Архангела. Харлампий так и не дождался их. Правда, девочка знала, что кот боится Яна…
Новость про путешественника была такой потрясающей, что Маша просто не могла ни с кем ею не поделиться. Но с кем?! Сегодня с ней остался только молчаливый и ответственный Илья, и он, конечно, выслушает, но с ним же не поговоришь! Он молчун, три слова скажет, а дальше только «ага» и «ну, да». Поэтому она даже захотела заплакать, чтобы как-то привлечь к себе его внимание и растормошить. Но небо сквозь своё голубое стекло решило иначе.
Услышав шум подъехавшей машины, оба несостоявшихся собеседника переключили внимание на звуки голосов за дверью. Дверь распахнулась, и следом за Борисом Евгеньевичем, втащившим огромную корзину зелени, вошла темноволосая девушка, а следом, и Ян, явившийся раньше времени.
– Вот, знакомьтесь, – услышали встречающие. – Это Таня.
Девушка сняла серенькое пальто, со смешным, немного куцым воротничком, и тихо сказала, залив лицо красным кумачом смущения:
– Здравствуйте.
Ответ она получила далеко не сразу. Даже успела поднять глаза – убедиться, что люди всё-таки есть, а не делись куда-нибудь, бесшумно и безмолвно. А когда подняла, то покраснела ещё гуще.
На неё, широко раскрыв рот, и, прижав к груди половник, смотрел Илья.
Смотрел и смотрел.
Первым смог отмереть появившийся из ниоткуда Олладий, а девушка, автоматически, погладила висящую в воздухе голову…
Подошедшая, на правах хозяйки, Маша, заглянув новенькой в глаза, вздохнула и сказала:
– Пойдём-ка руки мыть, и я тебе про Алана Бомбара расскажу.
Потом девочка перевела взгляд на начальника особого отдела и твёрдо сообщила последнему:
– Нормальная. Сработаемся!
***
В 1942 году её мать угнали на работы в Германию. Там, на берегу реки Хант, в деревеньке Вильшузен, бюргерский хромой сынок заинтересовался ладной девкой из Курской области. В результате, в конце 44-го, на свет появилась Таня. Простые немцы к тихой и трудолюбивой молодой женщине отнеслись, на удивление, хорошо. Но в 47-м кто-то донёс и её с ребёнком, без долгих разговоров, отправили в Советскую Россию. Матери не суждено было вернуться домой. Она безвестно сгинула где-то в лагерях. Но Тане повезло. Отчасти. Чудом оставшаяся в живых бабка молча приняла внучку… на этом здравый смысл был попран. Прошедшая всю войну, передовая большевичка, коммунист – бабка не смогла смириться с этим порождением грязной крови. На беду, Таня, из-за своей тоненькой хрупкой фигурки, была признана не просто дочерью предательницы, не просто немкой по крови, но самим воплощением буржуазной дряни, из которой «со всех сторон, торчала гнилая фашистская враждебная отсталость». Вся система ценностей уверенной поборницы пролетарского интернационализма отторгала Таню, и сдерживать своё большевистское негодование она не могла и не хотела. Ни во дворе, ни в школе никогда так не унижали девочку, как ежедневно это делала её родная бабка. Осознав, насколько, (по коммунистическим идеалам), «грязной» внучка является по рождению, женщина изо всех сил старалась «исправить» Таню, вырастить её воплощением крепкой советской работницы, старательной строительницы светлого будущего. Но, как бабка ни билась, получилась «крахмальная барышня», с густыми волосами, заплетёнными в две толстые косы.
Может, поэтому и закончилось всё так, как закончилось.
В семнадцать, завершив с отличием вечернюю школу, швея четвёртого разряда Татьяна Андреева Петракова, вернувшись домой, увидела на крыльце маленький чемодан и прикреплённую к нему записку: «Фашистке не место больше в моем доме. Я тебя вырастила».
Судьба пошутила с Таней повторно. Соседка, тётя Шура, дала адрес московской родственницы. Так она оказалась помощницей в доме у Марии Васильевны Будённой.
***
Усатого жизнерадостного маршала ещё при жизни Сталина вывели из состава ЦК КПСС. Весной 1960 года Будённый, возмущённый смешками в адрес молодой жены, на банкете с размаху засадил маршалу Тимошенко в глаз! Последний быстро нажаловался Хрущёву, который захотел «вытурить за пьянку» Семёна Михайловича из армии. На счастье, Мария Васильевна Будённая дружила с Ниной Петровной Хрущёвой. Они поговорили, и Хрущёв приказал маршалу написать «покаянное письмо», прояснить ситуацию.
Прояснили.
Прощённого маршала отправляют руководить ДОСААФ и даже разрешают построить персональную дачу в Баковке. Всю свою врождённую крестьянскую смекалку Будённый, с энтузиазмом, направляет на строительство. В результате, через год он перевозит семью на семь гектаров земли с лесами, фруктовыми садами, парниками и свинофермой.
К Хрущёву стройными рядами галок летят новые анонимки: «Будённый дожился до полного царства коммунизма…».
Но Хрущёв, увидевший от легендарного маршала революции полное подчинение и преклонение, уже не обращает внимания на подобные кляузы и даже, (в пику жалобщикам), дважды награждает Семёна Михайловича «Золотой звездой» Героя Советского Союза.
***
В парниках у Будённых были проведены трубы горячего отопления – и потому вся первая зелень вызревала уже в марте. Ян же сильно любил салат и молодую редиску, а потому Борис Евгеньевич, на регулярной основе, посещал сии закрома Родины. Как он высмотрел Таню – осталось страшной тайной Особого отдела, но, в одно прекрасное утро, она оказалась на пороге дома в Тропарево, «на смотринах». Эта удивительная история никогда бы не стала достоянием гласности, если бы не воспоминания Нины Будённой, записанные Мариной Васильевой: «Тихую и скромную Таню позвали работать няней к маленькой необычной девочке, куда-то в совершенно секретное место. Мы больше не слышали про неё, но где-то в девяностые, в одном из первых журналов VOGUE, появившихся в России, я увидела нашу Таню. Фото были с приёма в Виндзоре. Среди толпы, восхищающейся рыжими корги королевы, в первых рядах, стояла женщина в элегантном розовом платье. Я не могла ошибиться! Это была она, Таня. На руке опознавательным пятном чётко выделялся необычный треугольник от ожога, случайно полученного на нашей кухне…».
———————
1. Была основана в нынешнем названии в 1928 году католическим священником Хосемарией Эскривой. Ранее называлась «отделом знаний» при Pontifical Athenaeum Regina Apostolorum. Контролирует все «тайные» Учреждения Ватикана, в том числе, и Университет экзорцизма.
Мартовское неяркое утро встретило Рашида Ибрагимовича в Комитете. Отведённое Худоярову место, справа от окна, позволяло ему смотреть, как на вымороженном пятачке внутреннего двора скребёт широкой лопатой снег худенький солдатик. Несмотря на 20 марта и небольшую оттепель, зима не торопилась сдавать свои права.
Рабочий день начался, и собравшиеся, молча, ожидали, пока им расставят на столе только что разлитый по стаканам чёрный чай в тяжёлых подстаканниках с гербом. Стаканы, скорее всего, принадлежали ещё старому хозяину кабинета. Вещи часто бывают долговечнее людей…
От почти крамольной мысли генерал ощутил на сердце уже привычную тяжесть. Перевёл взгляд, и… невольно обратил внимание, как начальник Третьего управления Грибанов Олег Михайлович – он сидел слева – избегает встречаться глазами с Сахаровским. Александр Михайлович, второй год тянущий воз внешней разведки страны, заметив это, только хмыкнул и тоже отвёл взгляд.
Худояров потянулся за стаканом – сделать глоток – и осознал, что взгляды обоих пересеклись на сидящей рядом с ним фигуре.
Часы бухнули, и ровно в семь в кабинет вошёл Семичастный.
Попав из полутёмного коридора в ярко освещённое помещение, он слегка поморщился от режущего глаза света и, отодвинув подальше прикрытую прозрачным зелёным стеклянным колпаком лампу, негромко сказал:
– Доброе утро. Начнём, товарищи.
Голос прозвучал в каком-то полу утвердительном, (или, скорее… полу осуждающем?), тоне. С каким-то усилием, словно руководителю КГБ не хотелось начинать заседание.
В наступившей тишине почти вызывающе звякнула о стекло стакана ложка – это начальник Особого отдела энергично размешивал свой чай.
Владимир Ефимович строго посмотрел на него, и последний с тяжёлым вздохом отодвинул стакан в сторону.
– Мы собрались заслушать товарища полковника, – тихо продолжил Семичастный. – Поставлены серьёзные вопросы… впрочем, давайте вначале отчёт. Пожалуйста, Ян Геннадьевич.
Настольная лампа, призванная успокаивать присутствующих своим зелёным светом, странно увеличила накал и заблестела.
«Кота приволок, засранец», – внутренне содрогнулся Худояров.
Впрочем, на криминальные блики никто не обратил внимания. Ян встал. Подняв голову, он обвёл присутствующих пристальным взглядом. В кабинете стало прохладно и как-то… неуютно. Но долго начальник особого отдела не давил – улыбнулся и, обратив взор к портрету Ильича, с отеческим прищуром смотревшего на кабинет со стены, начал:
– Феликс Эдмундович лучше смотрелся… – присутствующие вздрогнули. – Суть доклада в следующем. Как все помнят, в сентябре прошлого года личный «переговорщик» Кеннеди господин Джон Маккой, вместе с женой и дочерью, одолжив купальный костюм, мирно плавал в Пицунде с Никитой Сергеевичем. Утром следующего дня наш с вами руководитель начал выражаться воинственно и грубо, назвав нагловатые предложения американцев ультиматумом. Как результат, возникла Берлинская стена, и мы, фактически, перерезали все коммуникации в Западном Берлине.
На сегодняшний день вопрос стоит таким образом: если Запад применит силу, будет термоядерная война. Возможно, у нас после этого останется кусок тайги, а в США пустыня Невада, но все господа союзники, как у нас, так и у них, будут уничтожены. Хрущёв решил, что лучший способ успокоить Америку – её запугать.
Ведущий ядерщик Сахаров позволил себе выступить за разоружение, и хотя он, безусловно, сунул свой нос в то, что его не касается, но, товарищи, надеюсь, нам всем хочется ещё немного пожить…
В связи с этим были предприняты некоторые действия.
Во-первых, если никто не забыл, (в том числе – с чьей помощью), то в 1959 году был успешно арестован полковник Пётр Попов, первый в советской военной разведке разоблачённый агент ЦРУ.
Во-вторых, сегодня я передаю вам материалы на полковника Пеньковского. Не стану вдаваться в подробности, однако уверен: необходимо на сегодняшний день продолжить аккуратно его вести и помочь товарищу передать ещё немного соответствующих данных о состоянии нашего стратегического наступательного вооружения, запланировав разоблачение не-товарища Пеньковского не ранее октября этого года…
Владимир Ефимович вздрогнул, услышав фамилию, и переспросил, посмотрев на Гришанова:
– Вы серьёзно?
Тот медленно встал из-за стола и, кивнув на лежащую на сукне папку, сообщил:
– Сотрудниками оперативно-технического управления была записана часть его разговоров с бизнесменом Гревилом Винном, проживающим в гостинице «Украина». И это, несмотря на включённые в ванной комнате краны и громко работающее радио…
– В дополнение, – смог произнести Рашид Ибрагимович. – При негласном обыске в квартире Пеньковского… – Ян улыбался, – были обнаружены тайники со средствами шифровки и дешифровки…
Он всё ещё улыбался. Грибанову показалось, что у начальника особого отдела сейчас треснут губы от усилий удержать эту улыбку…
– С противоположного берега Москвы-реки телескопической фототехникой мы смогли «снять» на плёнку приём радиопередач, – вставил Олег Михайлович.
– У меня складывается впечатление, товарищи, что вы ведёте себя, как школьники, хвастающиеся своими оценками. Это недостойно коммунистов, – услышали докладчики.
Сахаровский загрустил. Он, как руководитель внешней разведки, не мог сегодня похвастаться подобными успехами, наоборот.
И, конечно, Семичастный, крутивший в руках ручку, показал на него и попросил:
– Мы и Вас слушаем.
Так учитель в классе мгновенно вычисляет не подготовившего задание ученика. И безжалостно спрашивает. И смотрит, как аист на лягушку – склюнуть или дать попрыгать?.. Непривычные мысли. Непривычные чувства… и привычная уже злоба на этого… этого… разулыбался тут!
Сахаровский мрачно уткнулся в бумаги.
– У меня нет бравурного доклада. Восьмого марта вернулась, полностью провалив задание, группа особого отдела. Вместо внедрения были уничтожены крайне важные фигуры. Как результат: по-видимому, кризис, связанный с военным обострением, только усилится…
Он повернулся корпусом к Семичастному, точно ожидая от него немедленного решения. Но тот сидел, безучастно глядя в окно, постукивая кончиком ручки о гранёную стенку стакана. Как тот самый учитель, заранее уверенный в том, что не услышит ничего стоящего!
Сахаровский возмущённо передернул плечами:
– Я потребовал отстранения, однако, (как всегда), товарищ полковник, решил всё по-своему.
– Ну, не всем же, как Ваське Сталину, за длинный язык и водку грудную клетку ногами ломать… – голос Яна был ровен, но отчего-то в кабинете похолодало ещё сильней.
Присутствующие вздрогнули.
– Объяснитесь, – резко потребовал Владимир Ефимович.
– Так ваши же люди, – Ян мотнул головой в сторону начальника внешней разведки. – Ваши! Вчера его решили, наконец, схоронить. Умершего от «сердечной недостаточности», занесённой в грудную клетку. Кого бояться-то было?.. Ну, давайте, продолжим в том же духе: посадим ведущих сотрудников, которые, по сути, сумели ВДВОЁМ уничтожить клоаку в центре Европы. Между прочим, теперь им в Вену надо. Чтобы как-то Ватикан потом приструнить…
«И фиг кто-то его приструнит, если вы моих посадите!» – отчетливо послышалось за этой внешне спокойной фразой.
– Я за сотрудничество между управлениями, – уже без всякой улыбки проговорил начальник Особого отдела. – За разум. И не моя вина, что у Никиты Сергеевича кукуруза в голове. И ещё неизвестно, куда кривая выведет…
– В руках эмоции советую держать! – повысил голос Семичастный.
Фраза, равная государственной измене, вырвала его из сосредоточенного оцепенения. Он резко выключил блистающую изумрудом лампу, и все увидели, как с трудом сдерживает бушующую внутри бурю руководитель КГБ СССР.
Но Ян посмотрел прямо на него и строго продолжил.
– Надо укреплять обороноспособность страны? Кто бы спорил! Но допустить ядерный конфликт мы не можем ни при каких обстоятельствах! Сегодня… э-э-э… Никита Сергеевич «на коне», а потому предлагаю: немного успокоить руководителя и принять все необходимые меры, с целью погасить нарастающее напряжение. Думаю, что только объединённые наши усилия способны на сегодняшний день как-то оттянуть предстоящий кризис. Из всего вышесказанного вытекают два вопроса: подготовка к устранению Кеннеди и второй…
– Ян Геннадьевич… второй вопрос обсуждать преждевременно, – тихо и вполне миролюбиво произнёс Александр Михайлович.
Все вздохнули. Семичастный сделал несколько больших глотков, опустошив стакан, и кивнул:
– Мы продолжаем слушать ваш доклад, товарищ полковник…
Ян подмигнул – почему-то лампе – и начал:
– Следующая серьёзная для обсуждения тема – освоение околоземного пространства. Позавчера осуществлён запуск нового ИСЗ «Космос-1»…
В московском утреннем небе ветер разгонял серые тучи.
***
— Попу отсидел! Пошли в буфет, позавтракаем – пожаловался Ян генералу, выйдя с совещания.
– Когда ты только повзрослеешь и поумнеешь, – смог дать, наконец, волю словам Рашид Ибрагимович.
– Между прочим, – сообщил нахальный полковник, – зрелый возраст – период между концом иллюзий молодости и началом галлюцинаций старости… и, вообще, тебе ли не знать, мудак с возрастом не становится мудрецом – он просто становится старым мудаком.
Худояров поперхнулся и промолчал.
…Столовая в главном здании КГБ начиналась с лозунга «Заветам Ленина верны!». Видимо, повесили для лучшего аппетита сотрудников. Следом за ним, чуть ниже, (наверное, способствуя здоровому пищеварению), висела копия картины Айвазовского «Девятый вал». В нишах по углам разместились ещё три шедевра отечественного искусства: «Утро в сосновом лесу», «Три богатыря» и «Иван Грозный, убивающий своего сына». Кроме того, заботясь о высоком партийном уровне лучших сынов Отечества, на столиках, с аккуратными и ежедневно меняющимися скатертями, точно между солонкой и перечницей, заботливо стояла маленькая вазочка с пластмассовым цветком сомнительного цвета и качества, и треугольный картонный лозунг. Надписи на гранях были достойны отдельного упоминания. Первая крупными красными буквами провозглашала: «Партия – наш рулевой!». Вторая инструктировала: «Хлеб – драгоценность, им не сори, хлеба к обеду в меру бери!». Последняя грань грозно предупреждала: «Будь бдителен!». В результате каждый сотрудник мог выбрать во время принятия пищи наиболее удобное и полезное для себя воззвание. К счастью, все посетители столовой знали, что в столовой на них смотрит хорошо видимый со всех столиков портрет Феликса Эдмундовича, а потому треугольный картон обычно не поворачивали, ограничиваясь только рекомендацией о бдительности, (отчего-то именно она чаще всего оказывалась перед глазами обедающего).
Утром сотрудников было мало, поэтому взяв глазунью, гранёный стакан со сметаной да кусок отварной колбасы с горошком, Ян, гордо держа поднос, подошёл к последней инстанции. Поймав этот гордый и честный взгляд, кассирша, (не теряющая надежду найти подходящего ей по возрасту «достойного и привлекательного мужчину»), приветливо заулыбалась. И даже добавила к двум сиротливо лежащим на блюдечке кусочкам сахара, (к чаю), призовой третий кусок!
У выхода с раздачи висело размытое меню в аккуратной стеклянной рамочке. Полковник машинально поднял на него глаза, обернулся и, подмигнув даме бальзаковского возраста, отправился к столику. Данное действие не ускользнуло от Худоярова, и последний, усевшись рядом, поинтересовался, что такого веселого Ян рассмотрел в списке предоставляемых блюд.
– Обрати внимание, действия кассирши сравнимы с походом по минному полю. Обсчёт ровно на одну копейку, – пояснил товарищ полковник.
Рашид Ибрагимович хотел, было, возмутиться, но Ян серьёзно сказал:
– Оставь бабу в покое, трёх детей кормить как-то надо… и делиться тоже, у них ведь с кассы основной навар.
Наконец, успокоив нервную систему, и, отяготив работой желудок, Худояров решил прояснить для себя самый животрепещущий вопрос:
– Ну, а кто Самого-то остужать будет…
– Мессинг пусть, – пожал плечами начальник Особого отдела. Этот вопрос его интересовал меньше всего.
***
Заслуженный артист РСФСР, Вольф Гершкович Мессинг, прославивший своё имя психологическими опытами по «чтению мысли» родился в Варшавской губернии необъятной Российской империи в десятых числах сентября 1899 года.
Из воспоминаний Алексея Полякова нам известно, как ранней весной 1962 года его навестили два генерала. Время было напряжённое, и остро стоял вопрос возможного начала войны. Мессинг впал в каталептическое состояние и дал два ответа. Один общий, для всех: «Мир будет», и второй лично для Хрущёва: «Ты не воин». Он страшно боялся, этот, уже не молодой и уставший человек. Впав в неконтролируемую панику – решился бежать. Приехав на советско-иранскую границу, Мессинг находит проводника… и через две недели появляется в Москве, снова приступив к выступлениям в Росконцерте…
Он сможет навсегда уйти только 8 ноября 1974 года. Известны его слова:
– Я очень устал. Поверьте, нет ничего страшнее, чем быть обречённым слышать чужие мысли. У меня нет больше сил…
Судьба записки, переданной Мессингом Никите Сергеевичу, не известна. Но его сын Сергей записал мнение отца о провидце:
– Странный человечек! Но! Что-то в нём есть!
Есть ещё одно озвученное мнение.
На вопрос посетившего выступление гения Ильи: «Почему Вольф Мессинг не трудится в Особом отделе», присутствовавшие за обедом услышали:
– Нам только не хватает, чтобы дух Йехуда Льва бен Бецалеля, (1), которого в Старой Праге каждая собака знает под именем «Высокий рабби Лев» у нас поселился…
Привыкшая всегда задавать вопросы Елена Дмитриевна решилась выяснить, какая существует связь между чьим-то духом и Мессингом?
– Так он его праправнук, – не замедлил с ответом Ян.
***
С утра засев в Ленинской библиотеке, Борис перерыл горы литературы о несущем свет сыне утренней зари. Не выяснив ничего толкового, он остановился лишь на описании шестикрылого серафима, вмёрзшего в лёд где-то в самом малодоступном районе Ада.
В средневековой литературе покровителя планеты Венеры представляли с тремя огромными зубастыми пастями – ими он грыз предателей и изменников. Впечатлительный Бернагард даже слегка замёрз, представив существо в действии. В желудке забурчало, и белый маг спохватился – время-то! Посмотрев на часы, заторопился за Машей.
После истории с «немецкими женщинами» уже прошло некоторое время, и родители решили снять запрет на посещение детского сада, сделав вид, что праздник уже прошел… и кому он там на самом деле посвящён, можно начать выяснять только на следующий год.
Ровно в шесть родитель открыл тяжёлые двери и переступил порог необходимого для любого строителя коммунистического будущего общеобразовательного учреждения.
Зайдя в группу, отец, близоруко щурясь, поискал своё чадо в кучке таких же, как она, девочек с одинаковыми косичками, ленточками и коричневыми платьицами, которые продавались в «Детском мире» и широко применялись мамами для ежедневного использования в детском саду.
– Маша, – позвал он, так и не вычленив из группы своего ребёнка.
Одна из девочек подняла голову и, дёрнув себя за косичку, сообщила:
– Маша в туалете стоит в углу. Она буржуинка.
Борис вздрогнул. Отчего-то детская реплика до боли напомнила ему нехорошее прошлое. Такая… безапелляционность. Он поспешил по указанному адресу. Там, среди собранных в весёлый кружок больших белых горшков, стояла его заплаканная дочь.
Пока они обнимались, пытаясь успокоить друг друга, помещение заполнили нянечка, воспитательница, старшая воспитательница и ещё кто-то, с грозным выражением лица.
– Борис Янович, – громко окликнули его. – Наш воспитательный совет решил поставить вопрос о необходимости наблюдения за вашей семьёй, как неблагополучной, и обращении к вам на работу – в вашу партийную организацию. Вы в курсе, что говорит ваш ребенок?
Борис тяжело вздохнул и полез за служебным удостоверением…
Господи, как хорошо, что сегодня за дочерью не зашла Ксения!
Через полчаса отец и дочь бежали к метро, весело измеряя глубину грязных мартовских луж. Маша смеялась и громко кричала разлетающимся в испуге голубям:
– Окончательное эмбарго на детский сад! Ура!
———————————
Рабби Лев ( Йехуда Лев бен Бецалель ), авторитетный исследователь Каббалы и изобретатель Глиняного Голема. (1).
В канун женского праздника, когда заботливые мужчины начинают метаться по улицам в поисках жёлтых мимоз, а некоторым, наиболее удачливым, судьба дарит возможность купить плотные стебельки ещё не распустившихся, но в будущем ярко-красных тюльпанов, вернулись Ксения и Борис. Не собрав вещи, и, даже не поставив в известность не только руководство Краковского университета, в деканате которого необходимо было отметить окончание командировки! Более того, не получив разрешения из Москвы!
Семейка явилась в отдел.
Борис имел слегка помятый вид и, пробормотав что-то похожее на «здравствуйте», попытался скрыться в душе. Ксения, наоборот, прямо в пальто и сапогах вплыла в столовую и уселась в кресло.
Часы пробили полночь… и громыхнуло.
– Вы провалили задание! – гремело в комнате. Таким Яна ещё никогда не видели. – Никто ничего бы не сделал с твоим мужем. Он несущий свет, белый маг. Ты, вообще, понимаешь, кто его предок? Вместо того, чтобы тихо ждать, когда маленькая белая пешка сделает свой первый шаг, ты… пани, позволила обнаружить себя. Сколько людей теперь погибнет? Ты чем думала?
Он прищурился и вдруг зашипел, как кот, которому отдавили хвост.
– А тебе, кокетка, я все лапы повыдергаю!
Ксению зазнобило, а паучиха… паучиха, вдруг, увидела перед собой существо из сотканных в нити протуберанцев, с острым, похожим на меч из жидкого металла жалом. Существо, готовое закусить её плотью! Её пушистым ухоженным телом! Паучиха шарахнулась прочь.
Не вышло. Тогда она просто сжалась до размеров спичечной головки.
Особый отдел, тем временем, спал и не ожидал перемен, которые после такого скандала, несомненно, должны были случиться. Но никто из живущих на окраине Москвы, в Очаково, не мог даже догадаться, какими будут эти перемены.
…Ян сидел на диване в смешных клетчатых шлёпках на босу ногу и в полосатом халате. Ввалившиеся диверсанты застали начальника врасплох. Первый взрыв эмоций прошёл, чувства отбушевали, угрозы отзвучали, и теперь он, нахохлившимся возмущённым воробьём, продолжал сердито смотреть на туристку.
– Пальто сними! – уже совсем спокойно приказал он. – Я чайник поставил.
***
– Положение, в котором оказался мир, вызывает большие опасения, – через час, шёпотом начал Ян.
Умытые «шпиёны» пытались пить чай с бутербродами, (которые, несмотря на бурчащие от голода желудки, не лезли в рот… а если и влезали, то упорно норовили встать поперёк горла).
– В настоящее время мир поделён на три части: мир Европейский, он включает и всю Северную Америку. Сильный, властный, богатый. Мир социализма. Молодой, неустойчивый, живущий только за счёт Советского Союза. И третий мир – мир Востока. Пока он молчит, но это ничего не значит.
Мы не вмешиваемся в политическое устройство мира. Но всё взаимосвязано. Сегодня в сердце мира Европейского, в Ватикане, живёт и пытается править последователь небезызвестного Пия – Иоанн XXIII. Этот удивительный человек настойчиво выступает за мирное сосуществование с лагерем социализма. Впервые, пожалуй, за тысячелетие, произнесена фраза о дружбе с православными.
Вы слушали и не слышали, как в своём первом обращении, ещё в ноябре 1958 года, он спрашивал свою паству: «Зачем тратить деньги на войну? Война превращает мир в руины!».
Рядом с нами работает создатель смерти, академик Сахаров. Не слышали о таком? Зря! В ноябре он разругался с Хруёвым. И отстоял, (не без моей помощи), запрет на испытание водородной бомбы на Новой Земле. Но гонка вооружений высасывает из страны жизнь, ввергая в нищету. Хрущёву придётся напугать Запад, иначе Запад растопчет нас! …
Он злобно посмотрел на зевнувшего Бориса и продолжил:
– Вы уничтожили ректора Университета экзорцизма! Неужели Вы думаете, что эти люди останутся в лояльной к нам Польше? Они станут терпеть нового Папу? Мир, сотканный светом, страшен!
– Почему? – близоруко щурясь красными без сна глазами, тихо спросил Борис.
– Потому что тот, кто несёт свет, Белый!
– Люцифер! – ахнула Ксения.
– Спать пошли, – закончил начальник особого отдела…
***
В 1958 году над Ватиканом народ увидел густой белый дым, Анджело Джузеппе Ронкалли из маленькой деревушки Сотто-иль-Монте, расположившейся недалеко от Бергамо, был избран новым Папой. Анджело нарекли Иоанном, по его странной просьбе – в честь родного отца, Джованни Ронкалли.
Это был короткий понтификат, но, несмотря на недолгое время пребывания на святом престоле, крестьянский сын обрёл невероятную популярность. Простые итальянцы почитали его святым при жизни и называли «добрым Папой». Со временем правления Иоанна XXIII связывают обновление Церкви и начало диалога Ватикана с другими религиями.
В 1962 он торжественно открыл революционный II Ватиканский Собор, но не сумел дожить до его окончания.
20 мая 1963 года Папа Иоанн XXIII принял примаса Польши кардинала Вышинского и трёх польских епископов, занимающихся проблемами бесноватых и обучением экзорцистов, переехавших из Кракова в Вену, а затем в Ватикан. 21 мая 1963 года у него случилось кровотечение, и скоротечно развившийся рак желудка свёл его в могилу. 3 июня 1963 года Папа умер, отказавшись от операции. Его тело было спешно забальзамировано и захоронено.
В 2001 году понтифика признали блаженным и подняли из склепа. Оказавшееся нетленным, тело выставлено в соборе Святого Петра для всеобщего обозрения, как чудо, в хрустальном гробу, окаймлённом золотом и украшенном драгоценными камнями.
Ежегодно в Вальпургиеву ночь с 30 апреля на 1 мая, рядом с его гробом видят привидение старца в белых одеждах. Верующие считают, что это святой Пётр молится за его бессмертную душу…
***
– Мамочка, ты вернулась? – услышала Ксения в шесть утра.
Бернагард поднял, было, голову и охнул! Маша шумным тёплым мячиком прыгнула отцу на грудь и, заливисто смеясь, полезла обниматься.
Следом в спальню вошёл Мрак, приветственно рыкнув оторопевшей спросонья чете.
Утро окончательно перестало быть сонным и, пожалуй, собиралось уже не слишком плавно перетечь в суетный день.
У любимой дочки, за время отсутствия родителей, накопился ворох вопросов и гора впечатлений, которыми срочно, ну вот прямо неотложно, надо было поделиться с мамой и папой! Особой связности в этом горячем монологе было маловато, зато энтузиазм и эмоции зашкаливали. Сон Бориса уже улетучился, сон Ксении был покрепче, но и он сдался и удрал под бурным потоком любви-обожания и желания поделиться всем-всем-всем и обо всём!
Пообнимавшись с родителями с полчаса, малявка, окончательно растолкав сонных родственников, устроилась посередине. И от доклада потихоньку перешла к указаниям… в смысле, к пожеланиям.
– Папочка, как здорово, что ты тоже здесь! Теперь можно повлиять на дядю Борю, и он снимет эмбарго на посещение детского сада!
Эм… что?
Немного поразмышляв, отец решил переспросить.
– Я не понял, почему Борис Евгеньевич не пускает тебя в детский сад?
– О-о-о, – начал ребенок. – Я сказала Анне Иванне, что 8 марта 1910 года, Клара Цеткин, вместе с подругой Розой Люксембург, защитила несчастных женщин, продававших свои тела немцам.
Последние остатки сна самоликвидировались моментально. Оторопевшие родители привычно обменялись поверх головы дочери одинаково непонимающими взглядами.
– Почему ты так решила? – осторожно поинтересовалась Ксения.
– Василий Иванович ругался с тётей Леной и рассказывал о грехопадении и празднике.., – с готовностью, пояснил непонятности их энергичный ребенок.
Маша немного помолчала и добавила:
– А зачем они себя продавали, на мясо? Немцы были голодные? Из концлагеря? Папа, а ты когда маленький был, ел немецких женщин?
Утро началось очень весело…
***
Лето. 1795 год
Всего сто вёрст от Варшавы, конному да быстрому всего ничего! В конце пути усталого коня ждало отборное зерно, путника – жбан пива, да хлеба из печи каравай! Грамоту сдал – и спать. Хороша она, земля Польская.
Вечером пан Франтишек Богуский герба Топур, выпив ганзейского вина, зашёл к панне Марии:
– Собирайся – сказал он, красуясь. – Меня, пана польского, зовут на Сейм родов главных, без меня король править не может. Быть мне при нём регентом и земским судьёй!
Весёлая и беззаботная Варшава закружила и тепло приняла молодую панну. Более всего привлёк её кареглазый пан король, очаровавший острым прямым носом между двух почти татарских скул и очаровательной бородкой, совсем не современной, и, быстро уничтоженной после охоты. Его величество позволил себе улыбнуться, проходя мимо панны, и подарить ей платок цвета сирени…
У Франтишека было шестеро детей. Но только последняя, Мария, названная в честь красавицы-матери, вызывала столько разговоров в обществе. Сплетничали: мол, уважение семьи к королю было настолько сильно, что младшая дочь – точная копия несчастного короля Станислава…
Закончив Петербургский университет, некто Владислав Склодовский, из древнего рода герба Доленга, вернулся в Варшаву, став преподавателем математики и физики. В 1860 году он женился на Брониславе Богуской, внучке красавицы Марии. 7 ноября 1867 в семье родилась девочка – Мария. Мир узнаёт ее по имени Мария Кюри-Склодовская.
Город Киль. 1858 год.
Тёплым весенним днём мир услышал крик новорожденного. Родился Макс Карл Эрнст Людвиг Планк. Его дед Генрих Людвик Планк в 1821 году сочетался браком с девицей Констанцией Звановой, дочерью княгини Любомирской, не признанной отцом, но воспитанной в крайней строгости и имеющей неплохое приданое. Девушка была чрезвычайно красива и, (как все красивые польские пани), напоминала собой бывшего короля несчастливых польских земель.
Маше было скучно. Оказывается? жизнь без папы — это страдание. Девочка целых три недели страдала и «несла свой крест…». Так сказал ей Харлампий. Но когда уехала мама, Маше стало совсем-совсем грустно. Ведь страдать приходилось в два раза больше, а это, (как заметил призрак), «невыносимо».
Чтобы постигшие её мучения не пролились слезами, она приняла решение поговорить с Яном. Он главный и должен ей помочь. Но Ян почему-то оказался занят и, вместо того чтобы выслушать, выдал стопку каких-то бумаг, приказав изучить, а потом рассказать, что она по этому поводу думает. Так нечестно!
Маша повздыхала ещё немного и отправилась на кухню – читать вместе с Борисом Евгеньевичем.
– Подборка событий за истёкший период года. Секретно, – начала она старательно. – Двадцать седьмого января в районе моря Росса с ледокола ВМС США зафиксировали, при помощи серии снимков, всплытие неопознанного объекта серебристого цвета. Длиной около 10 метров. Похожий на подводную лодку сигарообразный аппарат, пробив семиметровую толщу льда, беззвучно взлетел и исчез в облаках.
– Здорово! – восхищённо прокомментировал вошедший Илья. – А дальше?
– Второго февраля состоялось астрологическое явление, – Маша запнулась на сложном слове и вздохнула. – Парад планет. В нём участвовали семь из восьми планет Солнечной системы. Третьего февраля США ввели полное эмбарго на торговлю с Кубой… а «эм-бар-го» – это что?
Присутствующие на кухне мужчины задумчиво промолчали.
– Запрет! – мрыкнул Олладий с потолка.
Маша продолжила:
– Десятого февраля состоялся успешный обмен Френсиса Пауэрса на Рудольфа Абеля… Мне же не интересно! – возмутилась девочка. Увидев сидящего в углу Харлампия, она даже собралась, было, поплакать, но тут пришёл Ян. Перед ним плакать было, конечно, бесполезно, и слёзы были отложены. Временно. До следующего важного дела… например, если второе мороженое придётся выпрашивать.
– Ну, и что ты по этому поводу думаешь? – оценив обстановку, официально поинтересовался он.
– Центавриане, – махнула рукой Маша.
– А парад планет?
– К кризису…
В помещении воцарилась Тишина.
– Да вы спятили! – вернувшийся со службы отец Василий недовольно выставил вперёд заледеневшую на морозе бороду. – Грехи наши тяжкие! Не слушай антихристов, детка! В садик надо! В первый класс в сентябре, а у неё центаврианами, прости Господи, голова забита! До чего ребёнка довели! И не посмотрю я! В партком пойду! На партсобрании вашем выступлю! Ироды египетские! Мать – ведьма! Отец – чернокнижник! И родня… бесовская!
– Родню не трожь! – высказался ребенок, гордый за родителей.
Василий Иванович поперхнулся и затих. Зато захохотал Ян. За окном с грохотом свалилась вниз первая сосулька. Зима сдавала свои права.
***
Ближе к вечеру группа, в полном составе, собралась в гостиной. Елена Дмитриевна посмотрела на присмиревшее под её взором начальство и тихо начала:
– Маше нужна няня! Причём это должен быть разумный и доброжелательно настроенный человек. Молодая женщина. Не старуха. В детский сад нашего ребёнка нельзя. Как и в школу, кстати!
– Это почему? – поинтересовался Илья.
– Она пишет, читает и считает на уровне третьего класса, – пояснила Елена Дмитриевна.
– И ещё говорит по-английски и по-французски, – осторожно вставил всегда молчащий Телицын.
– Знает Библию и церковное пение. Играет на фортепиано, – гордо пояснил собранию Василий Иванович.
– Стреляет из «макарова» и знает приёмы самообороны, – не выдержал Илья.
– Угу! И бродит по ночам с Марком и Олладием. В гости. К призраку, – резюмировал Ян. – И что делать будем?
Вопрос повис в воздухе. Все понимали: Маше нужен друг.
– Песец-ц-ц, – донеслось с потолка.
Ян поднял голову, рассмотрел белые острые зубы говорящего и, с любопытством, поинтересовался:
– А зачем у нас должен жить песец? Это дикий зверь. – Потом хихикнул и закончил. – Заводить его категорически нельзя. Особенно, если попадётся упитанное животное.
Чувство юмора начальства осталось недооценённым. Группа с удивительным единодушием представляла песцов всевозможных размеров.
Он обвёл присутствовавших взглядом и пояснил:
– Полный… э-э-э… зверь.
Следом заулыбалась Елена Дмитриевна. Остальные недоумевающе переглянулись и промолчали.
***
Ещё садясь на варшавский поезд, следующий со всеми остановками до Кракова, Ксения прослушала впечатляющую сводку. Приятный женский голос предупреждал непоседливых граждан, категорически не желающих сидеть дома, о предстоящей непогоде. Словно предоставляя последний шанс передумать.
Непонятно откуда налетевшая метель, перешедшая в дождь со снегом, а затем, и вовсе, в дождь из текущего с небес льда, приключилась в момент объявления. Едва утихло одно небесное светопреставление, как задул убийственный пронизывающий ветер, который из всех сил стал мешать женщине идти по перрону к месту, указанному в билете. Но проводник ближайшего вагона оказался весьма любезен, и пани легко преодолела злобное сопротивление последней зимней вьюги, пройдя в свое купе.
Устроившись на мягком сидении, она изучила пахнущий типографской краской путеводитель по Кракову, из которого узнала, как поселившийся при Краке V страшный дракон решил, что человечина весьма полезна. Живший неподалёку сапожник Скуба накормил его мешком с серой, и несчастное животное, страдающее расстройством пищеварения, выпило слишком много воды. Как результат – дракон сдох, город назвали в честь князя, а сапожник сшил себе сапоги.
На вокзале Бориса не оказалось…
Выйдя на привокзальную площадь, молодая женщина поставила чемодан и огляделась. Последствия последней зимней метели быстро устраняла упавшая на город оттепель. Несмотря на освещение в центре города, сумерки рисовали на бесконечной высоте неба первые робкие звёзды. Ксения, властно махнув рукой, позвала к себе ожидающий пассажиров таксомотор. Села и строго посмотрела на восхищенного водителя – тот скалился в широкой улыбке:
– Проше… пани!
Их взгляды на миг пересеклись и, заглянув в бездонные омуты её глаз, полных тайны, окаймленных густыми иссиня-чёрными ресницами, шофёр заледенел. Уже без улыбки, он переключил скорость, и машина, подпрыгнув, рванула в сторону Мариацкого костёла.
***
Утром, (We’re sitting on our hands waiting for a miracle)(1), Борис, весело распевая, тщательно побрился и, в сотый раз посмотрев на часы, убедил рассудок, что стрелки не застыли, просто следует пойти погулять!
Ксения приезжала последним вечерним поездом. День казался вечностью, утро тянулось, как русская зима, и даже часы участвовали в заговоре! Его натура требовала хоть какого-то действия, лишь бы время встречи, наконец, наступило.
Но холодный день не радовал. Пан Кесслеров дошёл пешком до Университета, убедился, что, кованные сотню лет назад, двери закрыты на замок, (по случаю воскресного дня), и, побродив по улочкам, вернулся на ставшую почти родной Рыночную площадь. Там он навестил молочника и, основательно затарившись пакетами с так приглянувшимися ему сыром и творогом, решил зайти домой, переодеться. И, наконец, (наконец!), идти в сторону Вокзальной площади, а там уже мирно засесть в кабачок и… ждать. Ждать жену.
Ещё в коридоре Борис почувствовал тошноту и странную давящую боль в затылке. Аккуратно поставив покупки на стол, он снял пальто и, словно больной, страдающий астмой, задыхаясь, сел. Сжав виски руками, он начал раскачиваться на стуле. Потом резко вскочил. Подошёл к раковине и опрокинул себе на голову кувшин с водой.
– Идиот! – пробормотал он, посмотрев на отражение. – Идиот… я заманил тебя в ловушку!
Торопливо одевшись, мужчина выскочил на улицу и кинулся бегом в сторону костёла Пресвятой Девы Марии.
Шла вечерняя служба.
«Надо будет – умрём!» – убеждал в эту минуту паству епископ Вроцлав Генрих Ферстер. «Не бойтесь, дети мои, – провозглашал он, – ибо территория храма есть территория Евангельской любви, а, значит, свободы от страха».
– Пришёл… – услышал Борис у себя за спиной. Он резко оглянулся, но тьма обняла и накрыла его с головой!
***
Её всегда называли исчадием Ада, ведьмой, презирали и боялись. От неё шарахались и не пускали с ней играть. Все знали – не успев родиться, девочка убила свою мать, а потом смогла не умереть от голода и холода, лёжа в тонких тряпках, рядом с умершей на леднике.
Её приютила странная мать-игуменья, старообрядческой школы, которая, несмотря на общее негативное мнение, вырастила, как свою родную дочь. Потом не стало и её.
В школе девочку шпыняли за нищету, за шитое-перешитое единственное платье, которое снизу надставляли на вырост кусочками тканей, попавшихся в руки мастерице. Зато она была первая. Всегда. Во всём.
– Ведьма-а-а, – неслось за ней вслед.
Война не смогла улучшить характер. Смелость помогла заметить другим её неординарность. Случай свёл с группой особого отдела. Здесь она нашла свою настоящую семью, свою любовь и своего ребёнка.
Сидящий в ней кошмар, огромная чёрная паучиха, была удовлетворёна. А сама Ксюша – счастлива.
Теперь, в такси, среди серого промёрзшего города она понимала только одно: дочь смогут вырастить, не бросят; а мужа она не отдаст никому! Ксения Геннадьевна Мутовина ехала мстить, а гигантская чёрная Паучиха спешила на пир, и горе тому, кто сможет встать у них на пути.
Выросшее перед ней трёхнефное готическое здание, построенное в классических пропорциях, и, украшенное шестью часовнями, большим пространством восьмиугольного пресвитерия и башнями, было красиво.
Холодный серый день давно перешёл в промозглый скользкий вечер. Огромное тёмное здание внезапно стало тусклым, и на мокрых от воды стенах показались сетчатые полукруглые разводы. Жалобно вздрогнули колокола. Паучиха была голодна, она хотела есть и вернуть себе свою собственность…
Массивные двери распахнулись. Её встречали трое.
– Katedra zamknięta pani. Liturgii nie. (польск),(2).
— Ubi est vir meus? (лат), (3). – Прозвучало в ответ. Голос был мелодичен, но… святые отцы почувствовали, как у них в буквальном смысле зашевелились волосы. Ужас липкой петлёй сжал горло…
Генрих Ферстер, епископ и главный специалист по гипнотическому влиянию, главный экзорцист Ватикана, академик Pontifical Athenaeum Regina Apostolorum, (4), никогда не видел ничего подобного. На него, не удивляясь странностям окружающего мира храма Божьего, двигалась, сидя на гигантской, заполняющей собой всё пространство паучихе, маленькая девочка.
С детства приученный не удивляться, не верить, не просить и, главное, смотреть в глаза любому своему страху Вроцлав Генрих Ферстер… попятился!
Паучиха открыла жвалы, и из чёрного бездонного провала раздался голос:
– Епископ, вы хорошо выбрили тонзуру? Мне было бы противно есть с грязными волосами …Теперь Я здесь защита мирян от опасностей, ибо Я меч, а не Крест! Где ОН? Если жив, то я пощажу остальных…
***
2 марта 1962 года в 22 часа 18 минут, согласно протоколу расследования, проведённого светскими властями, и после опроса свидетелей было установлено:
…на полу в третьей часовне, слева от алтаря, в странной позе и, с невероятно изменённым от ужаса лицом, обнаружено тело епископа Вроцлава Генриха Ферстера. Причиной смерти пана епископа, по всей видимости, явилась открытая черепно-мозговая травма. Головной мозг был изъят до приезда представителей власти.
…третья часовня полностью разрушена и покрыта налётом чёрной жирной копоти. При лабораторном анализе установлено: копоть представляет собой сложное органическое соединение, в основном, состоящее из хитиновых нитей различной толщины, по своей структуре похожих на паучьи.
…пресвитер Дариуш Вуйчек… сошёл с ума… отвезён в психиатрическую лечебницу Кракова.
Опрос свидетелей ничего не дал. В этот поздний и весьма промозглый вечер даже самые истовые прихожане предпочли храму тёплые дома… правда, когда увозили пресвитера, он кричал, что видел девочку и громадного паука. Утверждал, что это сам дьявол. Но показания сумасшедшего в дело не включишь. Была надежда, что пан Вуйчек придёт в себя и прояснит хоть что-то, но, увы. Пресвитер скончался 20 марта 1962 года.
Дело так и осталось нераскрытым.
Ватикан хранил молчание.
Алтарь в третьей часовне, с изображением Суда Божьего, был тщательно отмыт, но и сегодня на нём иногда – в холодные зимние дни – находят чёрные следы непонятной копоти. Эти органические остатки продают, в качестве редкого раритета. Считают, что вещество обладает целебными свойствами.
***
1767 год. Сентябрь.
Два человека появились на углу Аптекарской улицы. Украдкой, стараясь быть незамеченными, они пробрались вдоль стен тесно стоящих домов и остановились под слегка приоткрытым окном.
– Михал, ты уверен, что это здесь? – тихо произнёс один из незнакомцев.
– Нет сомнения, мой король, совершенно уверен. Это третий дом с угла. Да и у меня в кармане ключ. Сейчас проверим.
– Не называй меня так. Я же просил, —– недовольно откликнулся второй. Ключ со щелчком повернулся, и дверь, скрипнув, распахнулась. Через мгновения мужчины услышали шуршание юбок, а запах мускуса и жасмина предупредил их о приближении знатной дамы.
– Ах, мой дорогой, я потеряла надежду! Но, упав на колени, возблагодарила Бога за свою мечту, и ангелы услышали меня. Вы здесь!
Княгиня Магдалена-Агнешка Любомирская показалась в освещённом участке коридора.
– Где князь? – строго спросил вошедший.
– В нашем распоряжении три дня.
– Ну, это слишком много, – уверенно сообщил его величество. Передав шляпу и перчатки слуге, он по-хозяйски шагнул в неосвещённый коридор.
Увы, как выяснилось, князь не подозревал о том, что, по мнению супруги, он должен отсутствовать три дня и явился ближе к ночи.
В Европе распространился новый анекдот о синих шёлковых панталонах, в которых его величество король польский Станислав внезапно совершил пробежку по ночной Варшаве.
Княгиня же, спустя девять положенных месяцев, разрешилась от бремени здоровой дочерью, при крещении получившей имя Констанция Званова.
Услышав о событии, император Иосиф рассмеялся и сообщил присутствующим:
– Никогда бы не подумал, что нужно родиться дворянином, чтобы быть хорошим арлекином. Кажется, это его шестой бастард. Но русская Екатерина так и не станет даже морганической его супругой.
– Поляки… дорогой, – улыбнулась императрица Елизавета Австрийская, для родных и близких – Сиси.
———————
1. We’re sitting on our hands waiting for a miracle. — Мы тянем время в ожидании чуда! (Англ.);
2. Katedra zamknięta pani. Liturgii nie. — Костёл закрыт, пани. Литургия окончена. (Польск.);
3. Ubi est vir meus? — Где мой муж? (Лат.);
4. В настоящее время католическая церковь готовит экзорцистов в университете Pontifical Athenaeum Regina Apostolorum.
В дымке серого зимнего леса, в сугробах и хрустящем морозом дне, остался московский район Очаково.
Здесь же шёл дождь.
Он лил, не переставая, стоило только ступить на мокрый перрон с варшавского поезда. Теперь, сидя на вытертом до лакового блеска кожаном сиденье такси, Бернагард смотрел на грязно-серые стены проползающих мимо домов. В этом мире не существовало московских расстояний, и водитель не торопился довезти его до отеля. Время текло медленно. Иначе. Не так.
Не так, как дома.
Доставивший его состав был полупустым, и потому, сняв ботинки, путешественник влез на диван целиком. Его купе, крайнее от тамбура, трясло, а периодически доносившийся до Бориса запах табака раздражал.
В отделе курила только его жена.
Бернагард вздохнул. Дочь. Жена. Семья. По мере удаления от границ приютившего его Советского Союза, ледяная пружина, внезапно скрутившаяся в груди, сжималась всё сильнее. К счастью, он вспомнил про коньяк. Взял фляжку и, отвинтив крышку, сделал глоток. Пищевод вздрогнул, принимая приятно скатившееся вниз тепло. Вагон болтался, привязанный к паровозу, словно воздушный шарик, зажатый в Машиной руке.
Вспомнив смешные косички, путешественник потянулся за фляжкой повторно. Напиток пролился, и терпкое коричневое пятно расплылось на воротнике. Растяпа! Как бы сейчас на него посмотрела Ксения!
Он поплотнее завинтил флягу и, собравшись убрать её в саквояж, прочёл на серебристом боку: «Бернагард, тебе тридцать шесть, помни, ты совсем взрослый мальчик!». Чуть ниже, как подпись, виднелся выгравированный пушистый кошачий хвост. На душе сразу стало теплее.
Наконец, состав остановился. Мрачное, мало изменившееся со времён войны переплетение железнодорожных путей и нависающих над ними серых, пропахших смесью угля и туалета платформ.
Краковский центральный вокзал.
– Pociąg, przyjechał Pan, – услышал он. (Поезд прибыл, пан. (Польск.)).
Борис прошел по подземному переходу и вынырнул у вокзальной стоянки. Дождь не стихал. Плащ промок мгновенно. Белый маг постарался не обращать внимания на эти мелочи жизни, но ещё раз невольно вспомнил снежные сугробы и морозный чистый воздух…
– Университет, – сказал он в такси водителю.
***
Бориса Кеслерова откомандировали в Ягеллонский Университет, с целью «изучения коллекции средневековых рукописей». Собираясь, он даже радовался, предвкушая, как сможет прикоснуться к «Пользе переворотов небесных тел» Коперника и увидеть знаменитый свиток Бехема 1505 года. Но сейчас, так далеко от дома, совсем сник. Некстати вспомнились катакомбы Калининграда, с их всепоглощающим одиночеством. Сильно пугал разговор с Яном:
«Ты там, в своих архивах, конечно, посиди», – втолковывал начальник. – Но не забывай захаживать в Мариацкий костёл, молись там, и, почаще».
– Я протестант, – посмел протестовать Борис.
– Да хоть иудей, мне-то что! – буркнул начальник. – Твоя цель – стать големом! И явиться в Москву в крайне замороченном состоянии!
Ксения бы, наверное, в такой ситуации фыркнула и принялась за расспросы о столь оригинальном задании, Илья бы расправил плечи, прикидывая свои силы… Борис перепугался ещё больше.
– А если я стану опасен для окружающих? – спорил он.
– А я на что? – настаивал товарищ полковник. – Да и вообще, ты белый маг, или кто?!
***
Окна его временного прибежища выходили прямёхонько на Краковский рынок, который, несмотря на зимнее время и улетучившиеся в безвременье новогодние праздники, открывал дверцы маленьких фанерных домиков каждое воскресенье. Прожив всего половину месяца, Борис так проникся этим еженедельным чудом, что с нетерпением дожидался выходного. Вот приятно было просто сходить и купить горшок краковской – густой жёлтой, как кусок сливочного масла, сметаны и необыкновенного, похожего на мягкий сыр, творога. Здесь никто не толкался. Его не хватали за рукава, навязчиво приглашая в шатёр, и не кричали вслед оскорблений, как на центральном рынке в Каире. Он получал буквально эстетическое удовлетворение от процесса прогулки по маленьким аккуратным магазинчикам, пытаясь отгадать, что в них продаётся.
Домики, в которых предлагали сыры, соседствовали с тканями, а прилавки с яркими пуговицами и нитками для вышивания, (мулине), через тонкую стенку имели соседей, в виде остро пахнущих копчёных окороков. Каждый домик-лавка являлся вкусным, (или очень любопытным), мирком.
Саму площадь окружали величественные здания, пережившие немало исторических эпох, и, это, не совместимое с рынком сообщество, казалось ему удивительным и сказочным миром из книг братьев Гримм или Шарля Перро.
– Это точно не Гофман и не Андерсен, – бубнил себе под нос Бернагард, радуясь отсутствию злого и безнадежного ощущения. Он любил свет и волшебные истории, заканчивающиеся свадьбой!
Но величественный kościól panny Maryi – пугал. И пан Кесслеров никак не мог заставить себя войти под его готические своды.
Не мог! И все!
Ежедневно, возвращаясь в меблированные комнаты из архива, он заходил в полуподвальный кабачок, где выпивал кружку пива и вспоминал, как с точно такими же мокрыми от пота лбами сидели завсегдатаи в Вене, Мюнхене и… «Пивнушке» на площади Дзержинского в Москве. Он слушал разговоры на польском наречии – таком похожем на трудный русский язык и таком непонятном! Иногда к нему обращались, и тогда Борис начинал смешно трясти головой, улыбаться, раскачиваясь, словно журавль на шатком табурете.
– Москаль, – пояснял завсегдатаям подавальщик.
Те кивали, комментируя:
– Москали не немцы, пока можно жить, може, и обойдётся оккупация-то…
Наконец, он решился!
Февраль-бокогрей завьюжил узкие улочки, вымощенные скользкой от корки налипшего льда и сотен веков брусчаткой. Борис настолько промёрз, добираясь до квартирки, что, не дойдя какой-то сотни метров, заглянул в показавшуюся симпатичной маленькую ресторацию. Там, наевшись польского бигоса, (который Борис Евгеньевич бы назвал, по-русски, «солянка»), с горячим пряным глинтвейном, он приободрился и, расслабившись, попросил вторую порцию густого, тёмно-красного, как старая кровь, напитка с собой в дорогу…
Выйдя из приютившей его харчевни, он услышал гейнал, ежечасно звучащий с одной из башен собора – мелодию, рождённую в память о часовом из бесконечно далекого XIII столетия. Трубач рассмотрел в ночи приближение монгольского войска и успел разбудить славных защитников города, но, сражённый стрелой, остался вечным дозорным башни. Невесёлая песня ужом ввинтилась в согретое горячим напитком тело и заставила ноги повернуть в сторону костёла.
Пройдя сквозь чёрный зев открытых дверей из кованого железа, он оказался в огромном
зале. Здесь было теплее, пахло свечами, и под звуки органа хор пел вечный реквием Моцарта. Служили литургию…
Близоруко щурясь, Борис прошёл немного вперёд, к алтарю.
– А мы Вас уже и не ждали, – вздрогнув от неожиданности, услышал он. – Самый большой алтарь в Европе! Посмотрите, двести фигур, более двух тысяч деталей. Это, конечно, не Микеланджело, но мастер Вит Ствош создал шедевр, вырезав из пятисотлетних лип эту божественную красоту…
Запах свечей вдруг показался тяжёлым… странно, убийственно душным…
Голова кружилась. Орган играл.
«Ко мне обратились на немецком, – проскакали огненными лошадьми мысли. – Кто это? Не могу разглядеть!».
Фигуры перед ним были, действительно, почти живыми. Борису, на миг, показалось, что сейчас святая дева упадёт на руки стоящих рядом с ней апостолов.
Голова кружилась. Орган играл.
– А какие замечательные витражи, поднимите голову наверх! Видите? Прозрачные фигуры святых сопровождают Вас!
И он, молча, согласился, кивнув. Собор не давил. Все его арки, коридоры, небольшие боковые алтари дышали божественным покоем и намоленной веками святостью.
Голова кружилась. Орган играл.
Так и не рассмотрев, кем являлся его инициативный экскурсовод, Бернагард, через час, вышел из храма и направился к дому.
Он шёл и улыбался.
Всё! Ловушка захлопнулась. На него точно наложили то самое заклятие Голема. Он чувствует его на своих плечах! Не имея возможности сопротивляться ему, Борис был невероятно горд, он смог оставить чистым свой разум.
«Чёртова вотчина Фауста!», – думал он, засыпая.
На следующее утро в Москву полетела телеграмма:
«Но время – царь; пришёл последний миг,
Боровшийся так долго пал старик,
Часы стоят!»…
***
Уже ближе к вечеру, довольный, как объевшийся сметаной кот, начальник особого отдела пояснял собравшимся диспозицию:
– Наконец-то! Наш флегматичный учёный пересилил себя. Молодец! И голову позволил себе заморочить, и отчёт прислал. Ксения, твой выход. Отправляйся к мужу. А то он там закис среди пыльной макулатуры.
– Ничего себе позволил, – буркнул Илья. – Это ж надо было сочинить такое донесение!
– Это Гёте, – улыбнулась ему Елена Дмитриевна.
– Ага, он, паршивец! – хмыкнул Ян и продолжил:
На ваших лицах холода печать,
Я равнодушье вам прощаю, дети:
Чёрт старше вас, и чтоб его понять,
Должны пожить вы столько же на свете…
После такого выступления товарищ полковник картинно поклонился, в очередной раз, онемевшей команде и отправился к себе в кабинет, читать. В данный момент на кровати его ждал толстый приключенческий роман Штильмарка «Наследник из Калькутты».
Оставшиеся, в дополнение к нежданной творческой декламации, в исполнении любимого начальства, наблюдали явление истово крестящегося, (на пару с котом), Харлампия, причём кот активно закатывал глаза и творил молитву…
Выступление дуэта прервал отец Василий, плюнув им вслед и, нецензурно выразив свои чувства…
***
1731 год. Май.
Сразу после Вальпургиевой ночи и закончившегося, наконец, понедельника, новым ранним утром граждане открыли ставни… и поняли, что, в который раз, мрачные предсказания заезжих схоластов, грозно смотрящих в небеса, не оправдались. Конец света не наступил. Заточённый где-то под земной твердью Сатана остался следить за порядком среди грешников, поджариваемых в гиене огненной, а от расплодившихся по весне гадюк, массово выползающих из болот, не перемерли на земле подвижники истинной веры. Веры католической.
Нивы зеленели. Отцветающая липа радовала граждан свежесваренной медовухой. Волчинская волость Берестейского воеводства Речи Посполитой который год не подвергалась мору и гладу, не горела в пожарах и не топила поля в весеннем половодье. Мир радовался жизни, по крайней мере, эта его часть.
***
В небольшом, украшенном дорогой смальтой оконце, на фоне утреннего неба, нежно-голубого, прозрачного, виднелись зеленеющие овсом и озимыми земли, да, ярко горящая пламенем взошедшего солнца, новая медная крыша колокольни. Вот-вот должны были зазвонить к заутрене колокола, а привыкшие к регулярному шуму чёрные головки ласточек уже показались бусинами из многочисленных гнёзд. Птицы готовились вылетать, встречая новый день и новые заботы, связанные с кормлением вечно голодных птенцов.
В этот час, невесть откуда объявившийся, с год назад, в Кракове и проезжий по сим местам шляхтич Петроний, имеющий смешную фамилию Шкридлат Звистум, (Skrzydlaty zwiastun – крылатый Гарольд, вестник), поцеловал в слегка влажный пупок Констанцию Понятовскую, жену кастеляна города Кракова Станислава, урождённую Чарторыжскую. Сам кастелян, 55 лет отроду, спал отдельно от жены, проболев всю зиму тяжкой жёлтой немочью. Женушка его, 27 лет, была уже не молода и имела за плечами опыт рождения трёх сыновей, а потому, (являясь дочерью богатейшей фамилии), имела право на отдельные покои в самом удаленном от общей семейной спальни флигеле.
Констанция лежала на тонких батистовых простынях – голая, с упругими пышными бёдрами, и тугими, не потерявшими форму грудями – напоминая собой богиню.
– Как же интересно жить! – услышала она от проснувшегося друга.
– Чем же это, милый? – откликнулась, мурлыкнув в ответ.
–Мир полон прелестниц, – заметил между тем воздыхатель. – Он состоит из прощаний и встреч, потому никогда не знаешь, кто встретит тебя за поворотом лесной дороги.
– Неужели нам предстоит прощание? – надула губки красавица.
– В этом есть радость и залог будущей встречи, – отвечал ей довольный голый философ.
Он хотел встать, но власть мраморно-молочного тела всё ещё владела им, и Петроний, протянув руку к непослушным кудрявым волосам, придвинулся. Дама ловко вскочила на него, изобразив бывалую наездницу, и резкими движениями бёдер помогла ему в библейских начинаниях.
Вестник атаковал Дракона своим острым копьём, словно Святой Георгий, все время заутрени, потом, быстро напялив на себя портки, заломил шапку и был таков!
Напоследок, он пообещал даме сердца сына, в будущем – короля Речи Посполитой…
Елена Дмитриевна смотрела в окно служебной волги, которая везла ее на место трагедии.
Обочины шоссе, залепленные густым снежным месивом, да серый свет рано уходящего дня, словно процеженный через подступающую безысходную ночную стыль.
Тени убегающей Москвы двоились, превращаясь в сгустки тумана, стремительно уносились от неё, а сидящая на кожаном кресле женщина всем телом ощущала нервную дрожь тревожно ревущего мотора машины.
Всего один звонок телефона расчертил границу между воздушным и светлым вчера и таким грустно тревожным сегодня.
Рождество. Группа, несмотря на устаревший и, фактически упразднённый, праздник, отметила его весело. Умиротворённый красотой церковной службы и числом прихожан, Василий Иванович после ужина повторно нарядился в Деда Мороза. Он долго рассказывал изумлённой Маше и, не менее удивлённому, Илье, (с какими же широко открытыми глазами богатырь сидел за столом!), о деревянных яслях, волхвах-волшебниках и новорожденном мальчике, которому Вифлеемская звезда предрекла такую короткую яркую жизнь и бесконечную славу в посмертии…
Потом случился этот звонок…
Говорят, личность не может повлиять на историю…
Заблуждение.
Один-единственный человек, мальчишка Судаков, на свежекупленной Волге перечеркнул ядерную программу всей страны. Успешно промчавшись с Ленинских гор до Дмитровки, новоиспечённый водитель выскочил на шоссе и был вынужден притормозить перед пыхтящим автобусом, который, с частыми остановками, пылил по узкой дороге. Решив обогнать рыдван, вчерашний студент фактически пошёл на таран грузовика. Водители со стажем постарались бы проскочить, не сбавляя относительно невысокой скорости, и справились бы! Но только что получивший права – ударил по тормозам. На льду машина ушла в занос, и через пару минут пассажиры автобуса увидели двух молодых людей без единой царапины и мужчину в крови… Мужчину звали Ландау Лев Давидович.
– Он гений, – напутствовал Елену Дмитриевну Ян. – Номинант этого года на Нобелевскую премию. Разработчик теории жидкого гелия. Ещё шаг – и фотонные двигатели домчали бы ракеты за несколько суток до Марса и к звёздам. Понимаешь, Лена?
Она не понимала. И снова, и снова, выясняя обстоятельства страшной аварии, спрашивала:
– Если это случайное стечение обстоятельств, причеём тут мы?
Наконец Яну надоело.
– Мне не нравится, когда так глупо гибнут учёные такого уровня.
– Он жив.
– Да, жив. Но с пробитой головой думать теперь не сможет. Огромная потеря для страны. Невосполнимая. Мне не нравится всё это. Вы аналитик. Поезжайте. Жду отчёт.
***
Елена Дмитриевна копалась неделю. Она перерыла личные дела пассажиров автобуса номер 13 в это воскресное утро. Узнала все страхи и тайны, всю длинную и неспешную биографию родственников водителя грузовика, чьи предки массово поумирали в голодном Поволжье. Прослушала длинный рассказ кондуктора автобуса и… почему-то зацепилась за него.
«… здесь Клязьма ка-а-ак по весне-то разливается, – вещал он. – Я так считаю, что форель ловлю. Мясо розовое, нежное. Не кошке! В суп. Не уха получается. Суп рыбный. Я-то, в сорок пятом, до Кракова дошёл. Буйбас, (буайбес), кажись, суп-то ихний, говорят, с самого Парижу, вот теперь и варю».
Сидя на красном, как засохшая кровь погибающего академика, табурете, в трёхметровой грязной кухне старого солдата, она смотрела, как разговорившийся кондуктор вынимает из чехла бамбуковое удилище и показывает на мощную катушку, поясняя «спиннинг, с самого… от фрица привёз».
Рядом стояло брезентовое ведро, и большой рыжий кот терся о её ноги.
«Зачем я здесь, – стучала в голове мысль. – Уходи. Уходи. Уходи отсюда. Нечего здесь сидеть…».
Поздно вечером, приученная к совместным решениям сложных проблем, через какое-то неуместное внутреннее сопротивление, она поделилась своими сомнениями с Яном.
– Я не могу понять, откуда это тревожное ощущение, – как-то устало, сквозь тягучий густой туман, завершила она свой разбор. Затем вздохнула и добавила. – Как бы не грипп. Надо лечь. Извините.
Ян заглянул ей в глаза и вдруг засмеялся.
– Какая же ты, Ленок, молодец у нас. Брал тебя и думал, что беру умный балласт! Ошибся. Ты много сильнее. Наша маленькая Баба Яга! – и, заметив испуг на лице, резко встал. – Это морок. Молодец, товарищ аналитик. Нашли причину!
***
На гербе Ватикана – скрещённые ключи. Один ключ открывает всё, чем интересуется Папа, другой – способен закрыть всё, противоречащее догмам… самое маленькое государство, переполненное тайнами, загадками и… деньгами. Но если есть тайны, то всегда есть специальные службы, их оберегающие. И, обязательно, найдутся люди, при помощи которых ищут новые сведения, с целью сокрытия старых тайн.
Прелатура Святого Креста и Дела Божия, (лат. Praelatura Sanctae Crucis et Operis Dei), с официально утверждённым офисом в Мадриде 2 октября 1928 года – такое название носит главное разведывательное управление крошечной страны. Руководителем его бессменно являлся признанный сегодня святым, (за дела благие), Хосе-Мария Эскрива́ де Балагер
В апреле 1948 газета «Ази» в Бухаресте опубликовала интереснейшую статью про деятельность Ватикана. В ней, помимо впервые высказанных предположений об использовании кодирования при помощи гипнотического влияния, излагались ещё и правила поиска людей, обладающих какими-либо труднообъяснимыми способностями. Центром их обучения автор назвал Мариацкий Костёл Успения Пресвятой Девы Марии.
В статье также поднимался вопрос, за какие ратные подвиги Папа Пий XII вручил Большой Крест Ордена св. Сильвестра Уильяму Доновану, который несколько лет являлся маленьким прихожанином Краковского собора, (а после, по какому-то «удивительному совпадению», много лет руководил ЦРУ).
***
Зимнее солнце прокралось по тёмной восковой поверхности столешницы, натёртой прополисом, и, оттого медово пахнущей, осторожно подобралось к хрустальному боку сахарницы и вспыхнуло на гранях всеми цветами радуги.
– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан… – привычно пересчитали их Маша и Ян.
Илья зажмурился и подвинул стул. Сахарница давно невзлюбила богатыря: где бы он ни сидел за завтраком, она всегда норовила ослепить его. Несколько раз он решительно убирал нахалку в шкаф, где чинно жили большие фарфоровые тарелки, но она, неизменно, возвращалась, продолжая свою провокационную деятельность.
Появление за завтраком Рашида Ибрагимовича уничтожило последнюю надежду свести счёты с этим пузатым, окованным тёмным серебром, классовым врагом. Кроме начальника и Маши, чай с сахаром пил ещё и генерал. Надо же, именно сегодня приехал, когда у Елены Дмитриевны особенно хорошо получились блины!
Наконец, Маша с Борисом отправилась в детский сад. Телицын, отпихнув сунувшуюся на стол голову Марка, (тот, явно, нацелился на остатки завтрака!), отправился мыть посуду, а генерал, со вздохом, откинулся на диван.
В этом было что-то роковое.
Сытые физиономии уставились на начальника Особого отдела.
И вот-вот на свет должна была явиться очередная головоломная тайна, от которой привычный мир мог пошатнуться и рухнуть в пропасть…
Ян открыл кожаную папку и аккуратно, кончиками пальцев, начал извлекать документы, словно змей из серпентария. Его смуглое лицо блестело от еле сдерживаемого торжества, хотя, каждая фраза, буквально, вдавливала слушателей в кресла:
– 23 марта 1946 года, через полчаса после встречи с польской прачкой, длительное время являвшейся прихожанкой Мариацкого костела в Кракове, неожиданно умер Льюис Гилберт Ньютон, известный своими разработками по флуоресценции.
– 25 января 1951 года Вавилов Сергей Иванович, основатель научной школы физической оптики, вернувшись из санатория «Барвиха», скоропостижно скончался ночью от инфаркта миокарда, после общения с горничной. Фашисты угнали её из Барановичей в 1942, и, в течение двух лет, она мыла полы в том же приходском костеле готической архитектуры.
– 7 февраля 1960 года Курчатов Игорь Васильевич, создатель нашего атомного щита, умер от тромбоэмболии на лавочке, сидя с академиком Харитоном, в санатории «Барвиха», где продолжает работать, по настоящее время, известная нам горничная, Клавдия Михайловна Стацук. Последними его словами была просьба поставить «Реквием» Моцарта, который, (кстати), регулярно играет орган в доминанте краковского Главного рынка, по адресу Мариацкая площадь, дом 5.
– Создатель первого в мире ядерного реактора, Энрико Ферми, отказавшийся работать на ЦРУ, внезапно умер во сне 28 ноября 1954 года, от скоротечного, установленного только посмертно, рака желудка в возрасте 54 лет. Всё произошло после его длительной поездки по Европе, где он общался с друзьями и читал лекции в Университете Кракова. Учёный полюбил неторопливые прогулки по Малопольской дороге Святого Иакова, на трассе которого и находится небезынтересный костёл.
– Джон фон Не́йман, (по-английски), или Иоганн фон Нейман, (по-немецки), хотя при рождении он носил имя Я́нош Ла́йош Нейман, (венгерский еврей), основатель квантовой физики и логики, также умер. Остановилось сердце 8 февраля 1957 года в Вашингтоне, после того, как решил оставить свои военные разработки, якобы, опасные для мира. Мальчиком он был прихожанином известного нам костёла, несколько дней назад официально переименованного и получившего титул малой базилики.
– Завенягин Авраамий Павлович, куратор нашего атомного проекта… все его помнят? – Ян строго обвёл притихший Особый отдел глазами.
– Скоропостижно умер от тромбоэмболии, после декабрьского пленума 31 декабря 1956 года в Барвихе. Новый год там с семьёй отметить собирались. Весь день «Реквием» Моцарта слушал… кстати, сие музыкальное произведение признали основополагающей музыкой, теперь уже Архипресвитериального, костёла Взятия на небо Пресвятой Девы Марии города Кракова. Вот 3 января 1962 года его возвеличили. Папа-то новый…
Ответом ему была повисшая тёмной гардиной тишина в столовой.
– Ваши обоснования, Ян Геннадьевич, красивы, но недостаточны, – после недолгого молчания, произнесла аналитик отдела. – Нельзя, например, вот так просто арестовать эту Стацук, какая здесь может быть связь?
– Да, – кивнул головой Худояров, – это как-то сразу наверх и не доложишь… надо, не торопясь, взвесить и понять. Так проблему не решают.
Вновь стало тихо…
Илья рассеянно осмотрел комнату. Что-то было не так… предметы двоились и плыли. Сахарница радужно переливалась. Блины зашевелились в желудке.
Его мутило.
– Что, плохо? – услышал он точно издалека. – Вот сейчас на тебе наведённый морок. Иди в туалет. Отравился ты.
Илья торопливо встал и, с обиженно-удивлённым выражением лица, держась за живот, отправился в сторону уборной.
– Стой! – раздался недовольный голос отца Василия.
В голове прочистилось, стало легче дышать. В животе заурчало и стихло.
– Ты зачем парня травишь? – услышал богатырь.
– Для примера. Не бурчи, Василий Иванович, да пухлый он у нас, не пострадает! – громко сообщил обществу начальник Особого отдела. И обвёл взглядом выбитых из равновесия слушателей. – Видели? Просто! Никакой проблемы.
Худояров тяжело вздохнул, ласково взглянув на любопытно висящую под потолком физиономию кота, и возразил:
– И, всё-таки, надо осторожно, не торопясь, по капельке. Не погнушаться полазить, поискать, посмотреть. Черновой работой позаниматься. Иначе, мне скажут: что вы несёте? Не на всех же морок ваш наводить? Теперь в ЦК, – голос сорвался до шёпота, – есть деятели, которым, вообще, знать ничего об этом не стоит. А я пока, с Андроповым поговорю.
– Ну, скромненько значит? – хмыкнул Ян. – Решено. Дело открываем, оно связано с нашими вопросами и, поверьте, весьма перспективное.
Рашид Ибрагимович посмотрел на Ксению. Сидит. Нога на ногу. Вроде, среди кадровых военных такое нахальство неприемлемо. Никакой дисциплины. Никакой субординации. Да какой порядок-то здесь возможен? Кому скомандуешь – коту? И пользуются, что не доложишь никому. Вон, как ногой болтает!
– Хулиганство! – буркнул генерал, показав коту на стройную ногу в капроновом чулке. Потом строго посмотрел на организатора сего безобразия и спросил:
– Больше данных нет?
– Ну, ещё два гомика были в разработке. Оба самоубийцы. Алан Тьюринг, который «Энигму» вскрыл, а королева его отблагодарила химической кастрацией. И ещё Ютака Танияма из Японии, тож математик не из последних. Он от неразделённой любви повесился. А Тьюринг яблочком отравился. Никакой связи. Правда, если покопаться, то муж Аланчика – поляк из Кракова, а… япошке, вообще, сын посла попался! Всё детство с матушкой в Кракове провёл. Жили прям на Мариацкой площади!
– Заканчиваем! – резко встал генерал. – Добро даю. Открывайте дело! Меня в курсе держать!
– Ну, конечно, есть гомики – есть дело! – хихикнула Ксения.
Дверь стукнула и закрылась. Излишне быстро раздалось урчание мотора. Машина, взрыкнув, сорвалась с места и полетела чёрным снарядом в сторону Лубянской площади.
Какое-то время все молчали. Потом Илья глубоко вздохнул и спросил:
– А гомики – это кто?
Повисло молчание.
– Мужеложцы, – пояснил отец Василий.
– Это содомиты, или гомосексуалисты, Илюша, – пояснила Елена Дмитриевна.
– Педрила-мученики, – вставила свои «три копейки» Ксюша.
Лицо Ильи налилось буро-синей кровью, и он поспешил спрятаться, в уборную.
Ян посмотрел вслед, тяжело вздохнул и, обратившись к Марку, пожаловался:
– Женить бы надо, парня-то…