Утро пришло неожиданно: вроде только заснула, а уже звонок от Инги. Собрала сонного гномика в сад, поплелись к лестнице, у ординаторской столкнулись с кучкой медперсонала — видимо, собрались на обход. Вадим, уже одетый в куртку, что-то объяснял толстому лысому врачу и тыкал ручкой в журнал, дядька кивал и задавал вопросы. В нашу сторону кудряшка только взглянул и подмигнул Витьке.
Особой радости от ночных договоренностей в душе у меня не было. Даже наоборот. Полночные сердечные излияния приносили стыд, а странные перспективы оказаться в белом платье вызывали конкретный скептицизм. Хотелось кривенько хмыкнуть и забыть. Мог бы подойти и обнять хотя бы! Видно, решил, что уже победа, и девушка я нынче скучная, вот и кивка хватит. Ну-ну!
Спустились в холл. Времени в обрез. Сдала ребенка с рук на руки. Расстроилась, вспомнив, что у Инги нет детского кресла, как и своих детей. Иду обратно, думаю о штрафе. Злая, как скворчащая сковородка, взгляд в пол и куда-то в себя. Чуть не врезалась в кого-то, отошла направо. Снова загородили. Глаза поднимаю — Вадим.
— А я уж думал, ты сбежала, — иронично улыбается.
— А что, так можно было? Черт! Почему раньше не догадалась?! — меня целуют, но на лестнице обниматься стыдно. Я напряженная, как струна, и, посмеявшись, меня отпускают. Ловлю себя на мысли, что вряд ли его увижу еще. Все, что казалось ночью таким настоящим, растаяло перед светом дня, и на деле совсем смешное. В сущности, ведь ничего и не было.
— Ольга, не теряйся, хорошо? — спрашивает врач, видимо, прочитав на моем лице эти мысли. — Я понимаю, что ты еще не готова, но тебе нужно иначе взглянуть на себя и мир. Сейчас у тебя есть задание, не воспринимай сразу в штыки. Попробуй.
Вадим еще раз прижимает меня к себе и, отпуская, уходит не оглядываясь. А я стою и гляжу вслед, как дура, ожидая, что обернется. Снова злая! Вот что за драма? Когда мужчина и женщина друг другу чужие — им общаться легко, но стоит только чуть-чуть обозначить, что это «мое», начинается вечная карусель: «А оно мне надо? А может, это я вовсе не нужна? А почему не подошел? Так лучше уж и совсем уйди! А может я чего зря сказала? А как его понимать? Надо быть мягче. Не навязчивей, а мягче! А что это за симпатичная медсестра меня оценивающим взглядом сопроводила?»…
Отношения — это словно два человека решили быть вместе и взялись за руки, налетел ветер, налилось море — они брыкаются в непонимании, и не слышат и не видят среди волн. Есть доверие себе и доверие партнеру — выбрались на берег. А нет, так расцепили руки и поплыли в разные стороны — искать спокойные острова. И земля под ногами меня привлекает сейчас больше. Я устала доверять, быть обманутой. Устала метаться меж холодом и жаром — хочу быть противно теплой. А задания? Наверное, это такая неудачная шутка… А на обходе меня выписали. С одной стороны, он обещал. С другой — неожиданно и почему-то обидно.
Итак. Первый день после выписки. Таких будет еще четырнадцать — затем я должна решить для себя — кинусь ли я в омут новых отношений… Наверное, нет. Не такие мужчины мне нравились: я любила, когда убегаю, отшучиваюсь, номера меняю, а он находит, за руку хватает — не отпускает. А тут что? Предложил непонятно чего, время дал и гуляй. Не. Когда у женщины появляется время — у нее заводятся мысли, и она их думает! А когда женщина подумала — она уже решила совершенно по-другому.
О, милая смсочка… И тебе дня. Будь здоров.
А тут, по дороге с работы, как ливануло! И куда? О! Кофейня. Помнится… Да, песенка такая неторопливая, мелодичная в колонках, саундтрек к «Бойцовскому клубу», кажется, и другие «мы» — в обнимку. А потом… Мне цветы. И гуляли в мороз. И цветы пришлось тащить ему. Поэтому домой я принесла уже веник. Но «Букет» честно стоял до следующего утра, пока кот не скинул…
В кофейню все же зашла. Села за тот же столик. Достала планшет. Ну-ка! Есть все джи, что нужны. Открываем соцсеть. Уф! Суровый острый взгляд из-под очков. Михаил рядом с красивой девушкой. Какие встречи?! Мне даже на аватарку бывшего смотреть стыдно. Нет. Ерунда.
— Ольчик! Это ты?! — сзади подбегает Славка. Вот специально так?! Это он был тогда виноват. А о чем вспомнишь — вот и оно! Память добродушно подкидывает знакомый образ из еще более раннего прошлого: этакий мужчинка-щеночек. Нос-картоха, помнится, сравнивала с Гировским. Короткие светлые волосы. Не ежиком, а как раз, чтоб симпатично. Глаза при этом темные — карие и дурноватые — смотрит на тебя, и как бес, будто подбивает на дурные мысли… Что ни слово — то крючок. Постоянные споры и подковырки. Каждая фраза заставляет потрудиться с ответом. Каждый ответ, будто госэкзамен: «Будь всегда интересной — и ты будешь рядом. У! Детка!». Парнишка — гроза нашего клуууба. Угук. Кто не постесняется устроить стриптиз до трусов на спор при паре десятков восторженных воздыхательниц? Ну, конечно! И почему я считала, что это интересно? Не помню… Ах, да. Я считала, что все это бред. И он мне не нравился. От слова совсем.
Помнится, стою, никому не мешаю, курю у заборчика — подлетает это нечто и говорит, что названивал мне все две недели, а чего это я трубку не брала?! Ну… И послала дальше звонить. И имена девиц своих не путать. А потом… Недели боев! И через плечо перекидывал, и тащить куда-то пытался, по голове получал — не срабатывало.
А затем мы попытались по-другому: «Вот ведь я такой несчастный. Девушка нас бросила. Никому я такое чучело не нужно». Или как-то так. Но вот эта избранность меня из толпы, эта мнимая открытость души и необходимость помощи ему и сочувствия — пробили брешь в обороне…
Было интересно. И опасно. На каблуках пройтись по третьему этажу недостройки — по стенке, шириной в кирпич — сантиметров пятнадцать, наверное, и еще пленка сверху пополам со скользким снегом… Ведь я же безбашенная — другие скучны… В гостях у него выкинула бантик с блузки в урну — гуляем дальше, родители звонят: «Чей?». «Катин»… Ну, конечно, Катин.
А потом и Катю я тоже увидела. Хорошая такая Катя: и правая, и левая — пятого размера! Но «мы же не ругаемся — мы взрослые люди». Поэтому было еще много-много разговоров о том, почему я не «та самая». «Низзя носить яркие рубашки, одеваться, как хиппи в колхозе на выезде, топтать саморасписные кеды, и нанизывать кучу браслетов. Нельзя улыбаться так радостно. Нельзя то, нельзя это»… Когда я через полгода взглянула на себя в универское зеркало — я увидела сорока пяти килограммовое чудо, на каблуках, в строгом брючном костюме-тройке, женском, естественно. Плащ Джеймса Бонда через руку. На голове черная шляпа «хомбург». Очень строгая и красивая. Но я все равно была «не та», потому, что не в этом было дело. А глаза на худом осунувшемся лице были очень грустными — я умирала в этих рамках! И скучная серость, костюма, в их числе.
— Ольчик, какими судьбами здесь? Ах, дождик… Понятно. Ты как, где нынче? Отлично выглядишь. — даже не верится, что вижу радость встречи на том же лице «друга-тирана».
— О тебе не могу того же, — прервать поток слов сложно, но главное гадостью. Он оценит.
— А я уж лет семь, как по профессии. Платят хорошо. Не зря восстанавливался, ну ты помнишь. Ага. После армии. Выходные с парнями — облазили все башни в округе. А тут за двести пятьдесят километров такие катакомбы — недавно нашего как привалило — еле вытащили! До сих пор свой айфон найти не может. Недавно там на нас наехали какие-то левые, так я с битой, Крепычу ствол дал для устрашения, так он из него пальнул случайно, представляешь! Отдачу не рассчитал еще…
А я слушаю весь этот бред. И понимаю, что не слушаю. Глаза выцепляют детали. Славка на первый взгляд не сильно постарел. Семь лет не виделись. В его возрасте народ уже женат и с брюшком. Но и его время не щадит! Он весь такой затасканный, как мартовский кот. Морщинки есть. Одежка, явно мамой выбранная. Модная, как прежде. Даже слишком. Фразы как по шаблону, сразу понятно, что часто повторяет. Запах духов, как всегда — зашибает в нос, чтобы уносить жертву было сподручнее. Не соблазнил, так ароматом оглушил! Официантка подошла — и уплыла уже повиливая попой. Славке не важно качество — ему важно добиваться. Кого-угодно. И ведь не наскучило же! И важно, чтобы считали самым лучшим. Во всем. Поэтому, он так много болтает и выдумывает. Цыганский метод гипноза. О, мы много говорили о всяких НЛП, но я в этом разбираюсь и то лучше.
А Вадимборисыч был прав. Хоть и случайная, но встреча оказалась не страшной. Я больше не ненавижу. Скорее понимаю, что я просто выбрала когда-то не того человека — он пустой и скучный. И очень неуверенный в себе. Травма маминого недовольства и младшего любимого родителями братика…
— Оленька, я тут квартиру снимаю — как раз над кофейней. Может, поднимешься? У меня Бакарди, как ты любишь. Не любишь? Да как его можно не любить! Поболтаем. Повспоминаем…
— Слав, а что у нас тогда не вышло? — мысленно приготовилась брать ручку и блокнот.
— Оленёк, ну чего ты, а? — лицо парня стало напоминать обиженную моську еще больше, будто хотел вкусную косточку, а сейчас ему будут ребенка втюхивать и за шкирку в ЗАГС тащить, — ты же сама тогда отказалась с нами в «Зону» ехать, страйкбол тебе не нравился. Потом у вас там с Мишкой закрутилось. Я ревновал, ну, помнишь скандал, да. Каюсь.
— Какое «ревновал»?! Мы с тобой две недели встречались! Две! А это спустя год было. Я фигею! Ты мне вообще кто? Страница. И звать тебя никак. Пролистнули. Долбанутая вся компания ваша. Кстати, как там Миша? Нет. Ничего от него не надо. Встретиться хочу. Видитесь? Скажи, чтоб позвонил мне. Ага. И тебе не хворать.
Славка посидел немного, потом пришла веселая компания девушек, и он перебежал к ним, как облизнувшийся кот на сметану. У стойки заметила знакомого студента. Отвернулась — незачем ему меня видеть. Но он заметил и присел напротив.
— Здравствуй. Говорят, ты под машину попала?
Разговаривать не хотелось, но злобный наблюдательный взгляд Славки творил с настроением чудеса. Да и студент — подходящая кандидатура, чтобы позлить бывшего: высокий, темноволосый, явно не чуждый легкой атлетике. Из-под серебристых очков взгляд внимательный дружелюбный. Со стороны посмотришь — ну, почему б не влюбленные? В рабочие будни он часто приходил ко мне в кабинет. Договаривался о сдаче зачетов в определенные сроки, узнавал о составе экзаменационной комиссии. А чаще мы просто дружески трепались о санкциях и экономике, о вкусных рецептах его бабушки, которые я иногда записывала и теряла, о его овчарке. Простой, ни к чему не обязывающий треп, который очень повышал мне настроение. Признаюсь, без него в больнице было скучно… Но роман?! Не! Такие красавчики — достояние общественности, а не одной определенной женщины.
Через полчаса я удрала, трусливо отказавшись от того, чтоб меня подвезли. И вот, кофейня осталась позади, как и ненужные воспоминания. На душе полегчало… Ну и дурой же я была — как на Славку можно было позариться? Хотя, просто время прошло, а он остался далеко-далеко в прошлом. Он не вырос. Какие глупости — вспоминать, что когда-то тебе наговорил бабник, который и со своей-то жизнью не знает чего делать. Вспоминать, в деталях и интонациях то плохое, что он говорил. Ругать себя его словами. Думать, как бы он посмотрел на меня постаревшую и располневшую и отвернулся… Многолетняя дурь! А ведь меняемся мы оба. И он, и я. Меняются и остывают эмоции. Исчезает важность. Спасибо ему за этот урок… И за скандал тогда — спасибо. Вообще, спасибо. И прощай. Такие глупости — таскать обиды в душе столько лет. Хотя… Тоже опыт. А то воспринимался бы сейчас разговор со студентом Серёжей, как флирт, а не как дружеское общение…
Где спрятаться от своего душевного разлада? Куда убежать, если везде любопытные глаза и внимательные уши? Правильно. В больницах есть только одно место, где можно уединиться. Туалет! Две одиночные кабинки и небольшой коридорчик. Людей ночью — никого!
Свежий неистребимый запах хлорки, хмурый кафель со сколами, деревянное размокшее окно, когда-то выкрашенное в белый, а теперь угрюмо чернеющее серыми трещинами краски. Даже не запертое. Детские эмоции проснулись во мне, и я размышляю о путях побега, но третий этаж быстро охлаждает эти замыслы. Умылась холодной водой — смотрю на себя в пятнистое почерневшее зеркало. Свежая румяная кожа, сжатые упрямые губы, придающие лицу какое-то уверенное и решительное выражение. Недовольно сдвинутые брови. А глаза… Глаза испуганные, с застывшим вопросом, блеск какой-то нервный, сродни фанатичному или сумасшедшему. Серо-голубой оттенок глаз в сумраке сливается с черным зрачком, удивляя свою хозяйку какой-то демонической таинственностью. К черту повязку! Красно-фиолетовая гематома почти скрыта под волосами и не портит этой картинки испуганной, но решительной девушки, которой я себя НЕ чувствую. Ранка затянулась корочкой. Даже взлохмаченные волосы вписываются в образ этакой средневековой ведьмы. Стою, как дура, играю с колдуньей за стеклом в гляделки. Может спросить ее о том, что я хочу, и ответит? Пустое. Даже слов нужных нет. Чего от меня хотят? Чего ему, черт побери, надо?!
Помню, однажды, после очередного и бурного разрыва плакалась в гостях у своего приятеля Сеньки Смирнова. Он внимательно слушал, внимательнее, чем мои подружки, и мечтательно так глядел. А потом вердикт выдал:
— Оль, ты — привлекательная девушка. Не в красоте дело. Что-то в тебе есть такое… Притягивающее. Только на моей памяти, в тебя влюблялось несколько знакомых, помню, тебе приходилось исчезать и появляться спустя время.
— Канеш! Влюблялись они! Пара свиданий и точка. Знаешь, надоело! Надоело мне верить в эту чертову любовь и эту несуразную привлекательность. Только проблемы от этого всего — уж лучше б не смотрели на меня вовсе! — говорила я, а он все глядел грустно и мечтательно.
— Оль, тебе двадцать лет! И они были не сильно старше. Знаешь, как страшно в таком возрасте найти любовь, и чтоб навсегда?
Сейчас мне двадцать четыре. Двадцать четыре. Витьке пять. В свои семнадцать я бы смотрела на кудрявого парня с интересом и ловила бы каждое слово, глупо улыбаясь. В девятнадцать я могла бы сама подстеречь его у дверей ординаторской и находить двузначные фразы, чтобы показать интерес. Мой голос бы становился ниже и вибрировал, перекатываясь от слов к смеху. Я знала бы как привлечь внимание. Но в 20 у меня появился сын. Сын без отца. Сын, который открыл мне новый смысл в жизни, кроме как рыдать в подушку после неудачного романа. В свои двадцать я бы снизу вверх смотрела на этого врача, боясь, что никому не нужна грустная одинокая девушка, с расплывшейся фигурой и кричащим карапузом. Но вот мне двадцать четыре. Что ты хочешь от меня? Я не верю в искренние чувства, я обжигалась и ранилась раньше, а теперь знаю цену пустых улыбок и слов. Я окружаю себя удобными мужчинами-друзьями, к которым не испытываю ровным счетом ничего. Я не хочу влюбляться и открывать побитое сердце. Теперь я в ответе за сына, и наших сердца обиженных будет два. Не хочу.
В дверь постучали. Надо было выходить, но я еще не испытывала той необходимой уверенности, чтобы высунуться и видеть людей. Надо было сделать еще один вдох-выдох, надеть на себя маску общительной простушки и поговорить мирно. У меня есть цель — выписаться отсюда ко всем чертям! И я этого добьюсь. А вот романы меня не интересуют. В дверь постучали еще раз.
— Да иду я! — подала голос, еще раз делая вдох-выдох в борьбе со своей социофобией.
— Я говорил, что зайду за тобой, но не предполагал, что придется сюда! — ухмыляясь, проговорил врач, — Что ты там делала так долго?
— А что обычно в туалетах делают? — буркнула и вышла, не дав себя приобнять. Свидание, начинавшееся у сортира — уже определенно не самое удачное.
За дверью в конце коридора была другая, совсем незнакомая серая лестница. Здесь было чисто, совсем иной странный запах. Вадим запер отделение на ключ и поманил вниз. Мы спустились до первого, прошли мимо поста охраны. Старичок-боровичок одобрительно улыбнулся и помахал рукой. Я даже остановилась, готовая объяснять, что он все неправильно понял! Но тут меня подтолкнули и приобняли, усугубив впечатление. Разъяснительная работа отменилась сама собой… Потом еще лестница, на пятом я подумала о том, что мало занимаюсь спортом… Врач был без куртки, и я только сейчас вспомнила о его любви к крышам и курению. По телу пробежала волна озноба. Металлический стук ключей, поворот замка. И мы оказываемся на крыше под стеклянным четырехугольным куполом.
— Здесь планировали оранжерею. Притащили диффенбахий со всех отделений и домов, радовались, что будет уголок для отдыха, но что-то пошло не так, поэтому ближе к зиме ходили всей больницей, но уже горшки выкидывать. Теперь здесь только мы с тобой. Мы с тобой, наш пикник и вот эта бутылочка вина с замечательным названием «Хан матраса». Это, видимо, такой маркетинговый ход — придумывать неприличные названия, чтобы вино покупали. — Врач подмигнул и указал на стол с пластиковыми стаканчиками и нехитрой закуской.
В моей голове крутились совсем другие картинки. Вот я, потрясенная комичной романтичностью свидания, соглашаюсь следующую встречу провести где-нибудь в… Уютной палате… Продолжаю отношения неделю или две, бываю в гостях, привыкаю, смиряюсь, думаю, что мы хорошая пара, глажу кудрявую голову привычной рукой, когда мы смотрим фильмы на диване у телевизора. А потом встречи становятся реже, он вечно занят, я захожу в больницу с еще горячим обедом в бумажном пакете, а он вот также курит, только у служебного входа, смотрит на меня и говорит: «Знаешь, кажется, что-то пошло не так. Нам больше не надо общаться». И какой будет причина того, что небо в очередной раз упадет мне на голову? Может, я буду долго сомневаться, нужны ли мне эти отношения, и разгорюсь поздно, может буду слишком привязчивой и надоем, а может скажут, что мало интересуюсь его жизнью и делами. «Что-то пошло не так» и с цветами, и с отношениями. Это хорошая фраза, чтобы не искать причин.
А пока он стоит рядом, пытается приобнять, извиняется за сигаретный дым. Моя футболка с кофтой стали холодными, и объятия не дают тепла, соприкасаясь остывшей тканью с телом и обхватывая ледяными клещами ребра.
— Знаешь, в ясную погоду здесь так ярко светят звезды. Это сейчас не видно из-за туч. Помню, как все эти стекла мыли месяц назад! Вот уж не завидую я уборщицам! Но вид все равно хороший.
— Ага. Неплохой вид. Уборщиц жалко. — Говорю я и пытаюсь сменить тему, — Вадим Борисович, честное слово! В больнице хорошо, но дома лучше! Когда выписывать будете — томограмму мне показывали, МРТ всякие, анализы в норме — здоровей не бывало! Домой охота. На работе меня потеряли уже. — официальное обращение помогло мне освободиться из рук ошарашенного доктора.
— Завтра выпишу! — говорит он и пытается резкими раздраженными движениями налить вина из заранее открытой бутылки. Но вино замерзло.
— Да, чтоб его! — ругается доктор, собирая посуду и бутылку в пакет. — Здесь действительно слишком холодно. Пойдем.
Снова ординаторская. Теплый желтоватый свет, бежевые крашенные обои, пластиковые панели до середины стен. Кожаный светлый диван. Кружка горячего чая и овсяное печенье. Тепло, почти радостно! Напротив за столом сидит врач и молча слушает мои смешные истории про Витькино детство. Рука у подбородка, расстегнутый и какой-то грустный халат. Грустный врач. Мне уже почти жаль, что свидание провалилось, и почему-то по-детски радостно — до озорства! Раз он такой грустный, значит нравлюсь. А нравиться все-таки приятно.
Глаза врача, гармонируя с синей водолазкой, тоже кажутся синими. Длинный нос с еле заметной горбинкой чуть блестит под лампой. Кудряшки темнее у корней и более светлые, похожие по цвету на осеннее ржаное поле, на кончиках. Губы, четко очерченные, красивые, сейчас забавно смяты кулаком, на котором грустно возлежит подбородок. Вадим молчит, а я рассказываю и хихикаю сама на свои истории, игнорируя явное выражение его лица. Рассматривая блондина, чуть отвлеклась и забыла о чем хотела еще рассказать. Неловкая пауза затянулась. Надо было прощаться и идти спать. Но тут доктор, наконец, решил высказаться. И стены с потолком поплыли перед моими глазами… Потому что я, как могла, оттягивала этот разговор, но время пришло.
— Оленька… Ты — очень красивая женщина. — сказал, не отрывая от меня прямого и задумчивого взгляда, врач.
Начинаааается. Красотааа. Где? Если черты лица правильные, глаза серые, огромные-испуганные, как два холодных стеклышка, если венки голубые под тонкой бледной кожей на виске… Так легко внимание привлечь! Да, я вроде и не страдала от невнимания никогда. Чем уж привлекала — понятья не имею. «Аура», как Сенька говорил. А вот удержать… Нет! Влюбляться — влюблялась, сердце открывала, страдала, ревела, громко и зло, а вот семья, брак… Это как-то мимо.
— Ольга. Я неплохо зарабатываю. Еще год, и действительно буду главврачом, потом можно перебраться в столицу со временем. Витька у тебя классный. Ему папа нужен — способности развивать надо. У сынишки в биологии талант! Я могу быть полезен. Ты слышишь меня? Слушаешь?
А я чего? Я сижу. Глаза внимательные. И тупые. О чем вы, товарищ? Я себя по кусочкам собрала, раскатала, слепила заново. С колен встала. Работа, дом, семья, хоть и вдвоем с сыном, а семья! И тут ты! Симпатичный мужчина. Красивый. Если робко признаться, то нравишься. Да. Именно, что нравишься. Иначе бы и не боялась, и убежать бы не хотелось. Вечно слушаю, а сама рассматриваю: смуглую кожу, кудряшки, живые и эмоциональные брови, слушаю, как говоришь — какой голос хрипловатый и острый. А потом с запозданием осознаю сказанное. Признаваться себе не хотелось, да и все это бесследно исчезло бы, но после разговора все совсем по-другому. Уже есть вопрос, и его надо решать. А было так радостно просто тайно рассматривать и ничего не решать. Снова с разбитым сердцем по полу кататься и волосы рвать? Нее. Увольте. Проехали. Молча моргаю. Какие заработки?! Какая помощь?! Ты с ума сошел? Зачем мне это всё! И хочется просто закрыть глаза, вместе с реальностью, и провалиться в свою темноту. Чтобы этого просто не было.
— Ольга!
Парень смешной все-таки. Наивный. Романтичный. Не понимает. Кажется, все же расстроился. Ничего. Это лучше: закончить роман, не начав. Все целы и все сыты. Да и чужую семью к себе брать — это вам не со студентками флиртовать между пар. Ты к этому не готов. Да и не нужно.
— Оля, просто скажи, почему нет?!
Вот уже и бесится… Хотя… Довольно долго держался. Нет. Не буду душу выворачивать. Не хочуууу.
— Вадим, я не могу. Просто не могу. Была Ольга. И нету. Однажды сломалась…
И он преодолел эту пропасть между мной и всем миром — обнял, к себе прижал, кудряшки мне на лоб спустились и щекочут. А из моих глаз ручьи и тоже щеки щекочут. Спасибо за платок. Ууууу! Я ревууу.
— Ну, и что теперь ты обо мне дуууумаешь? Больше повторять свою ерунду не бууудешь! Хнык. Да кому ж такая унылая депрессивина нууужна?!
А он? Сидит, прижимает, по спине гладит, мне только того и надо! И рыдания не стихают. Витька заглянул в дверь пару раз, а потом ушел спать совсем и ничего не сказал. Все понял, глупышка. Наверное, сам сватал — папу себе нового хотел. Да вот, не по плану мамочка себя повела — расстроился тоже. Ничего, сынок, привыкай: не всегда все получается, как запланировал. Чаще всего бывает полная противоположность!
Это была неадекватная ночь. Неадекватно и кончилась. Сонный кудряшка поцеловал легонько, сначала в висок, будто пробуя лед на речке — провалится в полынью или дальше идти можно? Видимо, осмотр показался удачным. Мою голову повернули. Губы обожгло горячим, но осторожным поцелуем. Мне в волосы забрались его пальцы… И я просто отдалась этому поцелую. Такому чистому, светлому и нежному… И, когда я уже сама хотела продолжения… Его губы оторвались, и мне было поставлено условие.
— Мне?! Условие?!
— Мы поженимся.
— Это условие, или угроза? Я против!
— Так будет.
— Серьезно? А мне ЭТО НАААДО? Чегоо? Я так сама говорила? Ничего себе! Быть не могло! Итак, озвучьте до конца… Он женится он!.. Если я соглашусь лечить свое сердце по методу… Демченко? Демченко??? А! Это фамилиё у тебя такое? НЕ. Мне не нравится. Не хочууу. Еще поцелуй. Дааа. Что за метод? Ну? — голова кружится все сильнее, но меня плотно держат сильные руки, губы целуют, рассказывая подробнее спокойно, прямо на ухо, чередуя слова с поцелуями, — ЧТО ЗНАЧИТ СВИДАНИЯ?! СДУРЕЛ?! Нет. Я не хочу видеть этих людей. Я до сих пор помню каждое слово о себе, помню каждую фразу во время расставаний и с тем, и с другим. Помню эти глупые надежды обрести одно свое счастье с ним и навеки… Каждый раз. И с каждым. Нет! Я не пойду.
— Две недели.
— Хорошо. Я потоскую. Подумаю. Может, мне все-таки проще забыть о тебе, чем исполнить…
Бетонный пол холла, выкрашенный красными и зелеными треугольниками, светлые бежевые стены. Холодно. Стою в куртке, но в штанах по колено и в шлепанцах. Привезли Витьку, ребенок полетел обниматься, готовый в случае чего сразу прилипнуть и реветь.
— Ну, как ты? Выписали? — спросил отец, полностью уверенный, что все уже нормально.
— Нет, конечно! Куда мне. — Ответила я, безрадостно ухмыляясь: мама ему не рассказала. — Пошли, Вить.
— А тогда как? — опешил мой заботливый родитель.
— Правила созданы для того, чтобы их нарушать, особенно если меня сбил главврач. Он не говорил?
— Так. Ерунда какая-то! Собирайся, поехали. — у папы была забавная черта характера: как только дело касалось чужих людей и причинения им неудобства, он был готов бросить все и спрятаться в свою ракушку. Папа — удивительно скромный человек, ни разу не отстаивавший своих прав, не пользовавшийся чем-то по блату и не просивший помощи… Как он выжил и не был занесен в красную книгу — оставалась загадкой. И он вполне мог сейчас сказать: «Ничего, дома заживет. Пошли».
— Пап, все нормально, — примирительно говорю я, — палата отдельная, никому сын там не помешает. Завтра Инга заедет и в садик отвезет, благо понедельник.
Отец недовольно и молча смотрел, а мы поднимались.
Скользкая лесенка с мелкими, чуть округлыми ступенями, выкрашенная сначала в зеленый, потом в синий, потом в красный, розовый и снова в зеленый… Целая радуга в древних потертостях. Почти как ракушка с переливами. Даже можно было бы считать чем-то уютным, если бы это не была больничная казенная лестница. Домой хотелось…
Был тихий час, кроме двух постовых медсестер никто нас не видел, а наши с сыном желания относительно сна идеально совпали.
Проснулась ближе к вечеру. Было странно спать в одиночестве. Не было болтливых соседок, железная, обитая дерматином, дверь, глушила звуки из коридора. Вот что значит «отдельный бокс». Как-то не сразу сообразила, что чего-то не хватает. Витька! Я спала так крепко, что не заметила, как он проснулся и ушел.
Растрепанная, руки дрожат, глаза на выкате — подбегаю к ближайшему посту. Там очередь за таблетками, медсестра занята. Чтобы не сочли совсем хамкой, стою, кусаю губы, жду.
— В ординаторской. — Махнула мне женщина. Молодая, из новой смены, еще не такая злобная стерва, как остальные.
— Да я не про врача… — говорю, думая, стоит ли при пациентах озвучивать тот факт, что я здесь с ребенком.
— В ординаторской оба. Решили не будить. — Подмигнула в ответ добрая душа. Симпатичная кстати, хотя о чем я…
Смех и бурное обсуждение было слышно еще с середины коридора. Говорили о каких-то пелагических организмах. Рассматривали осьминогов, мозг которых отмирает после детского возраста по причине ненужности. «Вот это, видимо, близкий ко мне зверь» — краем сознания отметила я.
— Мам, привет! А ты знала, что у осьминогов целых три сердца? — спрашивает восторженный ребенок. На меня смотрят голубые глаза доктора, украшенные наличием под ними небольших морей-подглазин.
— Этого еще не хватало, — говорю я, тут и с одним чего делать — неизвестно! — и выхожу, оставив их дальше развлекать друг друга, раз всех это устраивает.
На ужин в столовую идти не пришлось. Прямо на книжку Витька положил мне блюдце с какой-то завитушкой. Булочка пахла ореховым кремом и была посыпана тертым арахисом — люблю такие. Вслед за сыном в дверь втиснулся боком Вадим Борисович, прихвативший тарелку, вилку и компот. Сегодняшний день начинал мне казаться уже не таким жутким, как думала утром.
—Мы уже сытые, а ты еще не ужинала. Какой кошмар! — сказал заботливый нянь.
По телевизору, висящему на стене, показывали мультики — Витька мгновенно отвлекся. Он казался довольным. А мне пришлось давиться ужином под внимательным взглядом доктора. Говорить что-то типа «Меня тошнит, есть не хочется» — было крайне опасно для моего плана скорейшего побега.
— Может, прогуляемся перед сном? — спросила кудрявая голова, тряхнув волосами, будто отгоняя от себя возможный отрицательный ответ. Наверное, стоило сходить, нужно было поблагодарить и сказать что-то вежливое. Я неуверенно кивнула.
— Тогда минут через пятнадцать за тобой зайду. — Сказал весьма довольный врач и скрылся за дверью.
— А дядя Вадим похож на папу? — мгновенно повернулся сын, вечно внимательный к разговорам взрослых.
— Нет, Вить не похож. Это чужой дядя, лучше не привыкай.
— А может и хорошо, что не похож? — радостно спрашивает ребенок, довольный, что на его глупый вопрос ответили. — А может, ты в него влюбишься, вы поженитесь, и мы поедем в океанариум? Мама, ты отпустишь меня в океанариум?
— У тебя мама в больнице лежит, куда ты собрался?! — строго отвечаю, пытаясь сообразить, о чем говорит малявка, и чего ему наплели. Единственный самый близкий океанариум находится в столице, но, кажется, уши надрать я хочу где-то поближе!
— А дядя Вадим сказал, что как только разрешишь, так сразу и выпишет. — Радостно ответил ребенок.
— Спать ложись сейчас же! А с дядями мы живо разберемся! — рявкнула громким шепотом я и хлопнула дверью.
Утро выдалось пасмурным: сквозь больничное окно были видны серые бесконечные тучи, стекло казалось заплаканным каплями моросящего дождика. Не такой весенней погоды хотелось в воскресный день. Я ждала обхода, как манны небесной — хотелось домой. А еще хотелось спать до этого самого обхода, поскольку процедур назначено не было. Медсестры шушукались и заглядывали в окошко палаты. Соседки не отличались молчаливой вежливостью медперсонала, раз за разом смакуя обстоятельства моего здесь появления и ночной прогулки. Пытались спрашивать детали, будто им тут сериал перед носом крутят. Казалось, что тайн просто не бывает, а безгрешная прогулка «покурить» — это криминальное происшествие.
Ближе к десяти позвонили родители и сказали, что не намерены больше терпеть истерики, которые закатывает их внучок:
— Он у тебя просто неуправляемый! Ты его совершенно не воспитываешь! Вот и мучайся с ним сама! — выдала маман, под оркестр из громких криков моего ребенка на фоне, и бросила трубку. Значит, скоро Витьку приведут… Родители никогда не отличались способностью помогать в самых безвыходных ситуациях, уверенные, что если мне надо — я сама выкручусь (выпишусь, например), а если им надо, то провалюсь, и этим дело кончится, это я про свои увлечения и хобби, оставшиеся в прошлом по понятным причинам.
Про то, что мамы лежат с детьми до трех лет вместе — это мне было известно, поскольку мы попадали с Витькой в лор-отделение, но чтобы дети лежали с родителями — такого я еще не слышала. Надо либо писать расписку и отказываться от лечения, либо идти и договариваться. Утерев полотенцем и слезы, и сопли, да поправив уже начавшую съезжать повязку, я, под внимательными взглядами медсестер и даже санитарок, вылезших на свет, как грибы после дождя, поковыляла в сторону ординаторской. Денек обещал быть веселым…
Интересно, чем занимаются врачи после ночной смены перед обходом? А зря! Ничего особенного. Вадим Борисович наглым образом дрых, закинув ноги прямо в кроссовках на светлый кожаный диван. Я сначала приоткрыла дверь, но увидев официальное лицо в таком виде, прикрыла обратно и постучала. Ответа не последовало. Тогда я покашляла и снова приоткрыла створку. Спящий не шелохнулся. Я походила минут пять у ординаторской в коридоре. Но это делу помогало мало — времени в запасе было немного, а проворачивать аферу «спрячь ребенка без ведома врача», не представлялось возможным. Поэтому, сделав волевое усилие, незваная пациентка зашла в ординаторскую и закрыла за собой дверь.
Как будить невыспанных докторов? Правильного ответа я, к сожалению, не знаю. Наверное, уберегая себя от неприятных курьезов, будить надо издали. Я же, подошла и начала рукой теребить медика за плечо. Приоткрылся один глаз — посчитав, пробуждение успешным, затараторила:
— Вадимборисыч, а я к вам!
— Дверь заперла? — невозмутимым голосом осведомилась кудрявая голова, прикрывая глаз обратно и двумя руками притягивая меня к себе. Кричать не хотелось, как не хотелось и внимания публики. Я замешкалась с ответом, упираясь руками в диван.
— Не заперла. — Произнесла, как можно более официальным и строгим тоном.
— Очень зря. — Сказал также серьезно врач, отпустив мои руки и протирая открывшиеся, наконец, глаза. — Что случилось, Ольга?
— Понимаете, Вадим Борисович, у меня сын у родителей плачет, и они не справляются. Сейчас привезут… Мне бы…
— Отдельную палату? — закончил мою речь доктор.
— Выписаться! — выпалила я, весьма уверенная, что наглость прокатит, и меня все-таки избавят от всех неудобств и сплетен разом.
— Ясно. Отдельную палату. Разберемся. Иди.
— Нно… Я хотела бы… Домой… — Надежда, как известно, умирает последней, и попробовать все-таки стоит.
— Ольга, у тебя явное сотрясение, с гематомой в височной части. Это само по себе опасно и требует, как минимум, трех дней под медицинским присмотром. Возможны капитальные последствия. Я не дам тебе оформить расписку и отказаться от лечения, потому, что тогда твоя смерть будет дважды на моей совести. Ты все поняла?
Я кивнула, практически глотая слезы, и выбежала из ординаторской. Мало того, что неловкая ситуация меня совсем вышибла из седла, так еще и надежда попасть, наконец, домой рухнула, и подписать действительно ничего не смогу, потому, что если упаду где-нибудь на лестнице и сломаю шею, то Вадим Борисович окажется уголовно ответственен, и как сбивший меня и как выписавший… Совсем не верилось, что все с моим здоровьем так капитально. Под злобное шипение медсестер я добралась до палаты и рухнула красным носом в подушку.
Во время обхода все шло своим чередом, пока, посмотрев обеих моих соседок, врач не обратил свое внимание на меня. Я, к слову, готовилась быть послушанной и держала край футболки под самым носом, неприлично сверкая лифчиком. Кажется, Вадим Борисович сглотнул, и дальше произнес такую фразу, что я моментально стала мечтать провалиться сквозь все три этажа сквозь землю!
— Ольга, а ты что тут делаешь? Я посмотрю тебя в новой отдельной палате, — сказал, видимо, плохо соображающий невыспанный доктор… Никогда не думала, что такое бывает, но мои соседки, не сговариваясь, дважды одновременно мигнули глазами с таким громким звуком, будто от удивленной натуги сейчас полопаются глазные яблоки… Заботясь, о чистоте пола и стен, а также об остатке своей репутации, я заикающимся голосом произнесла: «А давайте лучше здесь!».
Врач, видимо, с запозданием сообразив, чего сморозил, фыркнул в кулак и вышел, махнув рукой: «Да ну тебя!».
Через десять минут толстая, уже знакомая, медсестра в необъятном халате показывала мне, где моя новая палата и потащила со мной пакеты.
— Ольга, ну где ж это видано… — начала она злобным шепотом и осеклась. Потом, собравшись духом, продолжила, — У вас ведь ребенок! Пятилетний. Вы взрослая женщина. Ну нельзя же так! — и вышла, хлопнув железной дверью.
Чего нельзя, и в чем я, собственно, виновата, если они еще день назад сами мне все уши прожужжали своим доктором, осталось загадкой. А самое главное, чего мне действительно от него ждать — было тоже непонятно.
Первый день в больнице. А я прям любимый пациент — каждая почти медсестра считает своей обязанностью просидеть со мной хоть пять минут и, конечно же, наплести с три короба — какой у них врач молодой и симпатиииичный! Да мне-то какая разница! Соседки подшучивают. Мне это все неприятно, но я пытаюсь нацепить вежливую извиняющуюся улыбку и не ругаться.
Вечером пришли родители, меня навестить и забрать Витьку к себе. Я долго стояла с ними в прокуренном холодном холле и оправдывалась. Уверенная, что я, если не скопище всемирной неудачливости, то уж точно под машину носом сама рвалась, мама ругалась, говорила, что я безалаберная мать, чуть не угробила ребенка и тут же пыталась узнать, как меня лечат и чего нашли на томографии. Витька молча обнимал меня, понимая, что сейчас его уведут. Папа тихо стоял, держа в руках пакет с таким запасом фруктов, будто меня тут на две недели запрут и не будут кормить.
От маминых упреков и воинственной заботы можно было разреветься. Накатила такая жалость к себе, что хотелось домой — в свою личную берлогу, чтобы спрятаться и полежать под одеялком, вдали от чужих глаз. Дома ждал черный кот, сверкая зелеными глазами в темноте, ждал меня, чтобы лизнуть в лоб и замурчать теплым бочком под моим ухом все дневные беды. Мать относилась к нему с предубеждением, периодически поминая известную песню, хотя обещала кормить. Но я была не дома. И спрятаться здесь было некуда.
Среди толпы прощающихся, обнимающихся пациентов и посетителей мелькнула светлая кудрявая голова. Вот кого я сейчас точно не хотела видеть, так это нашего «Вадимборисыча»! Вероятно, ходил курить и возвращался в отделение.
— Здравствуйте, господа Дымковы. Я ее лечащий врач, пройдемте ко мне в ординаторскую, там я отвечу на ваши вопросы, — сказал он, явно заметив внимательным взглядом и мои красные глаза и общую тяжесть атмосферы. Лестница. Три этажа. Голова кружится, ни за что не признаюсь! И мы идем впятером, иногда натыкаясь на другой медперсонал и здороваясь.
— А я думал, тебя муж будет навещать. Хм, значит не замужем. Бывает. — тараторит врач, успевая отвечать, как взволнованным родным, так и мне, — Оленька, а ты иди пока пакет в палату отнеси.
Еще и меня выслали! Ну, просто превосходно!
Родителей я сегодня больше не увидела. Мама прислала смс — пожелала спокойной ночи и сказала, что они меня любят. Я не выдержала и все-таки уткнулась в подушку. Проклятая эмоциональность! Соседки умылись, обсудили экстрасенсов из передачи, посплетничали о холостяках шоу-бизнеса. Одна женщина, лет сорока, в плюшевом толстом халате пыталась угостить меня чаем, вторая пухлая, но бойкая, чуть помладше первой, улизнула куда-то покурить перед сном.
Темнота подкрадывалась. С детства не люблю темноту. Бывало, заиграешься с ребятней на улице — глядь, а уже темно! Это значит, что дома будут ругать. И поэтому, когда смеркается, а ты не дома, надо скорее-скорее бежать, чтобы оказаться там. Конечно, повзрослев, я и в гостях сидела ночами, и в клубы, и на дискотеки ходила, но было странное ощущение небезопасности, как у морской черепахи без панциря. Сейчас у меня свой дом, в нем я живу с сынишкой, а значит не одна. Не одна в четырех черных стенах. А в больнице железный режим. Свет выключили в половину одиннадцатого. Соседки почти сразу уснули, правая чуть-чуть похрапывала, а левая периодически ворочалась, хватая жужжащий телефон, и снова проваливалась в сон. Не спалось только мне.
В детстве в походах мы большой кучей народа сидели у костра и рассказывали страшилки. Почему-то мне больше всего запомнилась история про призрачную собаку, которая ходит везде ночью и ищет тех, кто не спит, чтобы забрать их душу. Помнится, я, шестилетний ребенок еще несколько месяцев, проснувшись ночью, бежала в ванную, включала свет, запиралась и слушала — не скребется ли где жуткий призрачный бульдог в шипастом ошейнике. Пока, ближе к утру, кто-нибудь из родителей не вставал по нужде и не отправлял меня спать. Тепло родительской руки, обрывающей мое ухо, несомненно, успокаивало.
А в больнице было темно, одиноко и чуждо. Ночь казалась нескончаемой. Я сползла, проклиная громко скрипящую пружинистую кровать, и вышла в коридор. Туалет был в самом дальнем конце — хоть небольшая, а прогулка. Медсестра на посту проводила меня взглядом и снова уткнулась в судоку. Так странно было чувствовать одиночество, после нескончаемых пяти лет мамканья в любое время дня и ночи. На обратном пути меня заметила кудрявая голова, выглядывающая из ординаторской.
— Ну, что, тоже не спишь? — спросил улыбающийся врач.
— Не сплю, — буркнула я, потирая все еще замотанную голову. Но совесть у собеседника явно отсутствовала, а потому меня схватили за руку и, сунув в руки кожаную куртку, коротко сказали: «Тогда идем!».
Небо было таким далеким и звездным. Под нами, помигивая холодными огоньками рекламы и фонарей, расположился полусонный город. Вадим Борисович курил, выпуская шелковые ленты дыма. Ленты извивались змеями, а потом, словно краска в стакане с водой, растворялись в небе. Его кудрявая светлая макушка, казалось, сама светится в темноте, тускло и как-то холодно. Мои ноги в шлепанцах совсем замерзли. Куртка, пахнущая резким парфюмом, давала тепло только по пояс, предоставляя всему, что ниже попы отмерзать самостоятельно. Меня стало ощутимо трясти.
— Хорошо, что сегодня смена спокойная, думаешь часто я так выхожу? — Вадимборисыч поглядел на меня. Волевым усилием перестала дрожать. — Я с твоего разрешения еще покурю?
Кивок в ответ.
У меня просто такой дурацкий характер: я не ругаюсь. Меня сбили на машине, но я жива, и в целом все хорошо? Вот и замечательно. Я понимаю, что врач сейчас захочет рассказать о себе, о своей работе, возможно, что-нибудь оправдательное, что не спал два дня, потому был невнимателен. И ведь выслушаю! Вежливо улыбаясь, кивая и поддерживая беседу. Но черт! Как же здесь холодно!
— Ольга, да ты совсем замерзла! — меня пытаются приобнять за плечи и растереть. — Мда, не успели поговорить… — философски замечает врач, вталкивая меня в дверь и уводя с крыши. Завтра буду чихать на всю палату и блистать глубокими подглазинами, на радость медперсоналу и соседкам.
— Как вас зовут, помните? — С трудом открываю глаза. Электрический серо-белый свет режет. Белый потолок. Сигнализация мигает красным маячком посередине. Стены какого-то сине-зеленого цвета, как любят в больницах, вроде как должно успокаивать. А по факту, скорей угнетает.
— Мм? — хотелось бы внятно ответить, но голова будто чугунная, да и язык к нёбу присох совсем. — Это где ж я?
— Вы в центральном госпитале. Сейчас задам вам пару вопросов, и поедем на томографию. — Говорит странное существо в медицинском халате. Ее высветленные отросшие кудряшки смешно дергаются в такт словам, отвлекая от смысла сказанного.
— Так у меня же с собой ни паспорта, ни полиса. Я платить не буду! — Вот кто о чем, а я вечно не с того начинаю… — Как я здесь оказалась? Где мой ребёнок?!
— Ольга… Ведь вас Ольгой зовут? Вы попали под машину. Помните? — И я действительно снова вижу дорогу, люк и серый бампер, почему-то совсем рядом с моим носом.
— Д-да, что-то смутно вспоминаю. — Говорю, пытаясь потереть ушибленное место, но натыкаясь на плотную толстую повязку, — А сын?
— Он с Вадимборисычем в столовой сейчас — скоро вернутся. — Удачно же вы под машину попали, — чуть улыбаясь говорит, пухленькая тётенция-медсестра, лет пятидесяти, в необъятном, застиранном до желтизны, халате. — Врач за рулём, да и скорость никакая во время заднего хода. У бедняжки камера заднего вида как раз накануне сломалась. Он вас и не заметил. Бампером легонечко по голове «бум» — зато сразу и привёз, куда надо.
Я решила пока оставить при себе своё мнение о том, кто здесь бОльшая «бедняжка». Надо сначала узнать степень травмирования, да и размер оплаты за лечение. Больничку оформят — это хорошо, значит на работу уже не пойду — пусть без меня расхлёбывают сегодня. И студент этот со своим экстернатом придет. Но о чем я…
— Значит, вы — Дымкова Ольга Владимировна, так? Вам двадцать четыре. Есть сын. Не замужем. Гляньте, прописка совпадает?
И я гляжу… Да. Всего-то несколько строк, а вся жизнь на бумажке. Двадцать четыре — какие мои годы, но столько пережито. Сынишка без отца — пятилетний. И умница — всё продиктовал верно. Даже слишком умный — бывают такие дети… Это почти диагноз, и в нём нет ничего приятного для родителей —дети «индиго». Почти вундеркинд. Да вот, что это ему принесёт еще…
А вот и они.
В не очень чистом стекле больничной двери появляется сначала ладонь с тонкими длинными пальцами. Вижу какую-то засаленную коричневую феньку на запястье. А потом появляется в открывшемся проеме затылок. Кудрявый русый, почти золотистый затылок высокого парня. Может, палатой ошиблись? Нет. С Витькой треплется, вот и сынишка показался. Кинулся ко мне обниматься — сейчас точно мать на тот свет отправит.
Новый рассвет застал меня за компьютером. Глаза распахнуты, дыхание схватывает грудь цепями дрожи, пальцы неуверенно, но осмысленно бегают по клавиатуре. В голове самая главная мысль: «Не спать!».
Почему в ночи зажигается миллион самых разных гениальных и волшебных идей, они мешают заснуть, они обновляются и перемигиваются, как новогодние гирлянды, лишают сна, а когда утром ты, наконец, разрешаешь себе встать и на свежую голову начать творить, то всё кажется таким глупым и лишенным всякой логики? Так не лучше ли, не ложиться спать и хоть раз дать волю своему полёту?
Много мыслей. Слишком много. Как из этого океана выловить ту самую-самую? Как неопытному рыбаку не проморгать свою большую рыбку, со всей внимательностью вперившись в поплавок сознания?
Пропищал будильник! Я оставляю четыре страницы пространных мыслей, закрыв лепестки электронного цветка-ноутбука, и собираюсь на работу.
Почему?
Почему гениальные размышления всегда посещают не в то время? Почему, только к сроку сессии или годового отчета на работе, так хочется стать писателем-фантастом, профессиональной художницей или сделать гениальное открытие?! Но как только время есть, и есть силы, то садишься с пустым взором и трясешься над каждым словом, каждым мазком, страшась, что даже один неверный шаг или символ отразится на всём твоем многовековом и монолитном прекрасном творчестве писателя?! Ну как можно работать с музой при таком нервном напряжении?! Нет! Не лучше ли плюнуть и разрешить литься своим мыслям помимо этого чудесного сосуда вечной памяти потомков.
О, вот и наша остановка, сынок. Корректировать будем после. Сейчас идёт цунами. Рыбка уплыла, руки расслабились. Всё, можно отдышаться и утонуть в себе, снова думать о гениальном. мыслить и пропускать строчки сквозь пальцы, не записывая.
Ольга ёжилась в холодном автобусе. Столько странного в нашем мире! Раньше можно было написать стишок или детскую книгу, или розовый глупенький роман и прославиться. Можно было делать свое дело и никогда не думать, что так много людей творят что-то лучше тебя. Можно было любить и не переживать о фотографиях в социальных сетях. А в эпоху интернета все начали гнаться за ярким успехом. Мало просто сделать – нужно чтоб обязательно лучше всех, но ведь новичку с профессионалом тягаться никак нельзя!
А вот и Он — Депрессант.
Мир в последние десятилетия только переснимает знаменитые фильмы, только переозвучивает хорошие истории в «Гоблинском переводе», только перерисовывает знаменитые картины, добавляя современные шоу-лица в старинную рамку. Мир только подражает великой любви в книгах и кино, но не живёт настоящим чувством. Нет места ответственности за семью, нет места полету мысли и смелому неординарному вдохновению! Как?! Ну как же были смелы и отчаянны люди прошлого?! Как им удалось создать всё культурное и гениальное, что мы имеем в нашей копилке на сегодня? Как, черт возьми, их не разорвало от страха перед непризнанием или не взаимностью? Как люди создавали семьи и проживали вместе всю жизнь?
Мир сам рождает своих депрессивных шизофреников. А мы сами рождаем мир вокруг себя. Мы – то, во что мы верим. Реальность меняется прямо перед глазами, выплетается замысловатым узором прямо под нашими пальцами, вырастает тропинкой прямо под нашими ногами! Пока мы грезим о судьбе великой актрисы или писателя, или великой шпионки, вздыхая о своей обычности, в нас влюбляется весь мир! Мы незаметно для самих себя делаем свою судьбу: рождаем и спасаем жизни, воспитываем новых людей, создаем комфорт и красоту, строим дома, считаем зарплаты, даже не замечая, насколько прекрасно то, что мы делаем просто так, без всякой осознанности, в ожидании реальной настоящей жизни, полной приключений и восторга!
Русая чёлка смялась под вязаной шапкой и неприятно лезла в глаза. Ноги закоченели так, что, казалось, стукни, и разобьются кусками зеленоватого речного льда в сапогах. Напротив сидел симпатичный блондин и ворковал с соседкой. Ольга отвернулась. Она тоже хотела бы выглядеть такой счастливой и влюбленной, но та девица будто была существом из другого мира: не представляю, как можно ходить в мороз без шапки, перчаток и в короткой куртке?! Почему волосы такие ровненькие и уложенные? Почему эта парочка будто сошла с обложки журнала мод, а Ольга была лишь обычной, одинокой, замёрзшей пассажиркой; ссутуленная, в черном длинном пуховике с засаленными манжетами и вязаной, вечно сползающей, замохрившейся шапке. Не накрашенные, обветренные губы, неяркие серые глаза, сероватая, не знающая тональника, кожа, пятилетний ребёнок цепляющийся за ее руку. И всё было нормально и естественно, но для красавиц прошлого столетия! Где-нибудь на северной делянке среди лесорубов, а не в современном хоть и небольшом городке.
Как можно жить, если всё катится к чертям? Как остаться собой в этой круговерти и встретить единственного и любимого настоящего человека, который будет понимать, любить и заботиться о ней и её сыне? Как, разбившись, снова подняться с колен и идти дальше, когда сломлена, и больше нет сил… В чем настоящий смысл жизни? Так много вопросов! Так много решается в этот момент. Жизнь будто остановилась, опасно накренившись над пропастью. Ничего не ясно, и всё застыло, ожидая верного шага. Утро зовёт. Витька дергает за руку, ожидая, когда будет их остановка. Пора начинать день и нашу книгу.
***
Вот неудача! Да разве можно так?! Всё из рук валится, настроение паршивое, да еще и каблук застрял! Ладно бы шпилька в решетке у людного гипер-маркета, а это даже каблуком назвать сложно — и как он, широкий, обшарпанный, застрять-то умудрился?! Кругом пылища дорожная, и люк этот неподъемный чуть не посередь дороги, невесть зачем. И с какой радости сбоку такая дыра между железом и бетоном?
Витька старается, дергает мамину ногу, а я за шнурки. Но вот только поздно! И я отталкиваю сына, пока нам обоим не прилетело! И отключаюсь прямо на краю дороги.