Я не могу! Не могу. Слова никак не связываются между собой: они будто щупальца двух безумно влюбленных осьминогов спутываются в неразрывный сумбур, и не нечего выловить. Нечего выловить и показать — вот она я: думаю, беседую, тут я, с тобой вместе, а не отрешенно сижу и смотрю в окно на сумрачный пейзаж.
Погода вдруг тоже расстроилась: еще полчаса назад было солнышко, совсем даже не апрельское, а прямо почти майское, а теперь — снег! Мокрый холодный снег, который превращается в полупрозрачную кашу под ногами идущих, который противно чавкает под колесами, который за ночь слегка замерзнет и заставит утренних путников вспомнить о недавно ушедшей, как выяснилось, ненадолго, зиме… После солнечной эйфории встречи где-то во мне тоже пошел тоскливый мокрый снег…
Вслух мы смеялись, говорили о том, что приготовим, когда придем, собирались заехать в магазин и выбирали в какой. Потом решили взять пиццу. Но неразличимый, противно жужжащий звук повисал между нами, кажется, это была тишина.
Я не хотела ругаться! Напротив, я рассматривала его руки, спокойно и уверенно лежащие на руле, вспоминала, как смело и жарко эти руки умеют брать то, что им хочется. Практически с грустью и тоской вспоминала, ведь я почти уже считала Вадима для себя потерянным, а теперь открывала заново, окидывая новым взглядом. В груди разливалось странное чувство: тепло на грани грусти, желание на грани слез. Мне хотелось только добраться до дома и раствориться в поцелуе этих обжигающих губ. Фоном играющая музыка пробивалась отдельными строчками в мои мысли:
Умм… Мне так нравится эта боль.
Наверно что-то не так со мной.
Умм… Сердце разбивает в кровь.
Безжалостная любовь…
Такое странное ощущение мелодии. Ломаются границы, обнажаются инстинкты и все самое странное подсознательное. Теряю власть над собой и тем, что со мной происходит. Все будто в воде и замедленной волной касается кожи…
Неожиданный звонок. Смотрю и проклинаю свою работу: когда-то записанный номер сегодняшнего студента. Попрощалась же! Нажимаю клавишу звука, и вибрация прекращается. Нет настроения. Перезванивать тоже не буду. Сейчас мое личное время. О работе и зачетках буду думать завтра.
Пиццерия, дорога — все как во сне. Слушала рассказы Вадима про их веселую тетю Галю — санитарку, которая любит всех поучить уму-разуму, слушала завывания в магнитоле «Медуза-медуза…», все это словно пролетало мимо. Было ощущение приближающейся волны. Волны, которая сметает все. Кажется, вечер не будет таким спокойным, как я хотела…
Парковка во дворе. Мы встаем с краю, я ставлю ботинок в сугроб, который так внезапно вырос в середине апреля. Вадим обнимает дрожащую меня, и мы практически бегом, чтобы не замерзнуть, идем к подъезду. Дверь. Замок. Свет. Снять ботинки, положить ключи. Родители заберут Витьку только вечером — у нас в распоряжении больше четырех часов. Я поворачиваюсь к Вадиму, чтобы найти его губы и руки в полутьме комнаты, а натыкаюсь на два зло сверкающих огонька глаз. Началось…
— Ольга, что происходит? — говорит он сухим и недовольным голосом. А я молчу. Так странно: вроде оправдываться не в чем. Что-то слышала, что-то расстроило. Абсолютно не поняла. Дрянной день, прожитый в компании сомнений и недоверия. Чувство потери. Грусть. А теперь он так допрашивает, будто я провинилась. Высказать свои, кажущиеся такими жалкими, домыслы? Промолчать?
С чужим человеком молчать всегда проще. Не сказать и сгладить. Не спрашивать и не интересоваться. Могу доверять — значит хорошо, не могу — значит буду общаться, как прежде, но только близко не стану. А с любимыми так не выходит. Ты либо со мной, и я полностью и целиком на тебя могу положиться, либо ты не со мной, и тогда о любви и речи быть не может. Почему все так сложно? Почему надо ругаться, когда не хочется? Почему надо мотать друг другу нервы и рисковать: ведь мы можем никогда не помириться из-за сущей ерунды!
Я на миг представила, что он мне сейчас наговорит гадостей и уйдет навсегда. Навсегда. Это значит, что все сейчас за какую-то минуту кончится. И больше не будет наших ночей и дней. Перед глазами пронеслась крыша ночной больницы, замерзшее вино, начало свидания у туалета, в животе поднялась волна тепла, при воспоминании о сегодняшней ночи… И я молниеносно поняла, что не хочу его терять! Мне не хотелось знать того, что я не должна была. Мне не нужна была победа правды над неизвестностью! Просто он пока еще рядом, пока еще со мной! И я ткнулась ему в грудь носом. Меня не обняли. Я подняла вверх скромные влюбленные глаза и, практически заискивая, спросила что случилось.
— Нет, это ты мне скажи. — проговорил все также сухо Вадим и скрестил на груди руки, — Ты весь день не берешь трубку и игнорируешь, ты молчишь почти всю дорогу и сидишь с постной рожей. Скидываешь звонки. Я вижу больше, чем ты думаешь, меня практически нельзя обмануть. Что происходит?
— Вадим, — мне так хотелось повторять его имя, оно производило на меня какой-то гипнотический эффект, будто произнеся его, одним словом объясняешь все то, что таким не распутанным комком лежит на сердце, — Вадиииим, ну я же говорила, что день выдался напряженным, телефон не видела, а по дороге моя озабоченная головушка думала только о том, как интересно мы проведем это время наедине… Студенты звонят — зачет со второго курса по физре не проставлен, препода срочно поймать надо. Мой номер у половины ВУЗа есть. Надеюсь, ты не против, что работа подождет до завтра? — Вот и первая маленькая ложь во благо. Я зарываю голову в песок и не хочу ругаться. Мои руки прикасаются к злому любимому человеку и гладят по плечам и груди. Женщина — это маленькая девочка, которая смело обнимает рычащего разъяренного льва, не боясь ничего. Я сейчас хочу лишь тепла и ласки. Хочу снова окунуться в эту страсть и быть любимой.
Целую холодные практически сжатые в упрямом недоверии губы, Вадим отвечает на поцелуй не сразу. Мои руки ползут под свитер, ощущая щекочущее прикосновение кудрявых волосков и жар мужского тела, руки ощутимо начинают дрожать от желания и предвкушения. Он с какой-то злостью и раздражением начинает меня целовать, прижимает к себе, держа за спину, ладонью фиксирует мой затылок, делая поцелуй еще глубже и не давая отдалиться. Секунда. Вторая. Во мне борются страх и желание. Я перестала дышать. Он оторвался также неожиданно и резко. Открыл глаза. Так странно наблюдать такие эмоции на обычно веселом и беззаботном лице молодого кудрявого блондина: он будто рассматривает меня, словно ожидал увидеть кого-то другого на моем месте. Может и не мне предназначались все эти эмоции, которых раньше не было?..
— Знаешь, я думаю, что на сегодня это все. — Сказал Вадим, с трудом приводя дыхание в порядок и отстраняя меня.
— Ну почемууу? — восклицаю, тоже тяжело дыша и дрожа всем телом. Теперь в голосе точно слышна обида: растравил и оставил! — Тебе не хочется? — искренне удивляюсь, потому, что точно хотелось. Все совсем идет кувырком! Слово складывается к слову, а реакция довершает — мы точно сейчас разругаемся, а я не могу его отпустить. Во мне еще бьется желание, во мне кричит надежда, что я смогу удержать все под контролем и не довести до скандала. Я выдыхаю, и, как можно спокойнее смотрю на него.
— Знаешь, у врачей есть примета, что нельзя заниматься сексом перед сменой, иначе она будет адски сложной. — Говорит доктор и пытается в это искренне верить. Ухо режет нелестная замена слова «любовь» на слово «секс». Но я стараюсь не замечать.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, но поесть пиццы с мятным чаем мы можем? — спрашиваю и пытаюсь улыбнуться. Попытка выходит слабой. Дрожь сложно унять, но я также пытаюсь ее не замечать. Вадим, кажется, сам не понимает своего поведения, и, сделав пару шагов в сторону двери, останавливается и послушно плетется на кухню.
Я ставлю чайник, а сама колдую над заварочником: из разных жестяных коробочек насыпаю по щепотке листьев мяты, черной смородины, земляники и сухих ягод. Вадим расспрашивает, я отвечаю, вот только тишина звучит все более тонким надоедливым писком в каждой маленькой паузе между слов. Мне хочется просто прижаться и обнять, потому что слова здесь бессильны, но я знаю, что он оттолкнет. Не понимаю почему, но практически чувствую, что это происходит наяву. Пытаюсь разрядить обстановку, рассказываю, как мы заваривали такой чай в походе. Как ко мне в гости из другого города приехал коллега-реконструктор, которого в поход собирала мама, как у него из пакета выпадали банки консервов — тушенка и гречневая каша с запахом мяса. Это семнадцатилетнее существо не позаботилось взять себе пенку и спальник, потому мы подселили к нему в палатку двух красивых девочек со всем необходимым. А мальчик с забавным именем Вовчик смылся от них и караулил ежиков всю ночь. Он, как выяснилось, немного не понял, что в поход я звала за компанию, а не в компанию лично себе. Хорошо, что из палатки ночью мне выходить не потребовалось, — говорю я и смущенно замолкаю, вдруг собеседнику это мое скромное хвастовство на грани пошлости неприятно?
— А чем дело кончилось? — спрашивает Вадим, отхлебывая горячего чаю и прицеливаясь на кусок пиццы. Вроде оттаял и даже улыбается…
— А дело долго не кончалось, — ржу в кулачок и сажусь напротив, — мы общались в интернете, казалось, что он практически никогда и ничем не занят, сначала мне было некогда ему отвечать, потом стало невозможно лень! Он допрашивал какую купить себе машину, я сказала наобум, Вовчик долго критиковал мой выбор и хотел внедорожник. Потом сессия. Потом дипломы. Он писал моей подруге зимой, что приедет просить моей руки на белой машине с букетом алых роз, как Ричард Гир и велел не говорить. Сюрприз.Хех!
— И ты согласилась? — Вадим с явным неподдельным интересом слушает эту глупую жизненную историю и даже уронил съехавший с куска сыр.
— Все было еще забавнее! Ты не поверишь, но машина реально оказалась так себе, потому что восемнадцатилетний жаних застрял в ста километрах от своего города и в двухстах от моего, не рассчитав низкую подвеску и наличие сугробов на трассе. У меня был другой роман, про сурьезные намерения я была даже не в курсе, а подруга призналась спустя полгода. Вовчик срочно поменял машину, а ко мне уже не поехал. Горевал он недолго, рассматривая мою аватарку с другим парнем, и быстро утешился с хорошенькой девчушкой ему по возрасту. Я, собственно, из-за него не горевала тоже.
— Вот бессердечная! — улыбается Вадим и вгрызается в новый кусок пиццы, — у парня любовь случилась такая, а она даже не заметила! О жестокие женщины!
— Ну, любовь ни любовь — это мне неизвестно. Я была старше, а мужчин младше себя вообще не воспринимаю. Да и повода никогда не давала. Общение только дружеское. Вадим…
— Да, — доктор перестал пальцем колупать тарелку и посмотрел на меня с интересом, в предвкушении еще какой-нибудь славной истории.
— Вадим, а ты когда-нибудь влюблялся? Вот прямо чтобы так. Чтобы сильно? — говорю я и вижу, что натворила что-то непоправимое! Лицо, до этого мягко и мечтательно улыбавшееся, резко посерело и стало серьезным. Губы сжались в тонкую ниточку. Кудряшки тоже как-то потемнели.
— Зачем тебе это? — сказал он с неприкрытым раздражением.
— Ну, просто мы все время говорим только обо мне, — оправдываюсь я второй раз за вечер, но чувствую, что это уже не поможет: я перешла какую-то невидимую грань, и даже не поняла этого. — Как-то неловко, что я так много болтаю о своей жизни и своих проблемах, как настоящая эгоистка. Хотела, чтобы и ты что-нибудь рассказал, ведь я о тебе практически ничего не знаю…
— И что ты хочешь услышать? — говорит Вадим, сверля меня неожиданно неприязненным взглядом, — Что я тебя люблю, и для меня это впервые? Ты этого хочешь?
— Нет, — отвечаю я, — неожиданно пропавшим голосом, почти шепотом, но доктора уже понесло. И все, что наболело и раздражало неотвратимо надвинулось на меня огромным цунами.
— Я ведь никогда тебе не говорил, что люблю! Никогда. Ты — правильная маленькая девочка, тебе надо, чтобы после ночи свадьба, ты не подпускаешь к себе других мужчин. У тебя ребенок, ребенку нужен папа. Я понимаю. Сказал тебе то, что ты хотела! Но мир ведь чуточку сложней, чем думает твоя глупенькая голова! Ты что-то слышала утром, и теперь допытываешь, пытаешься копаться в моем грязном белье! Но все это тебя совершенно не касается! Нам было весело. Тепло. Зачем надо было все разрушать?! Ты играешь! Тебе не идет. Мне не нужна чужая женщина и чужой ребенок. Я хочу свою женщину и своих детей! Мне не нужна свадьба. У тебя нет того, что мне нужно. Нет. И я не вижу дальнейшего смысла продолжать всю эту глупую игру. Ты меня раскусила — молодец, умная девочка. Найди того, кто тебе действительно подходит. Вот, например…
Вадим протягивает мне со стола мой вибрирующий телефон, я автоматически его беру, и замечаю, что руки мокрые от слез. Хочу прекратить этот поток неожиданной несправедливой злости на меня, но еще не могу отпустить, поэтому беру трубку, и голос срывается. Отвечаю практически шепотом, перемежаемым всхлипами:
— Сергей, я сейчас занята. Нет. Не одна, давай я перезвоню чуть позже, если у тебя что-то срочное.
— Я понимаю, что не одна! Видел, с кем уехала. Оль, не верь этому человеку! Надо встретиться, я тебе расскажу…
— Рада бы не верить. Особенно сейчас! Но ты немного не вовремя. — Говорю и вешаю трубку. Телефон снова трещит, но я выкидываю его на кресло.
— Правильно тебе говорят! Не верь! И связываться со мной незачем! — Вадим встает и идет обуваться. Тихой мертвой тенью плетусь следом. Но ведь не сказала ничего, за что на меня можно было вылить столько грязи! Один невинный кокетливый вопрос, а виновата во всех смертных грехах!
Слово «разлука» всегда ассоциировалось в моей голове с объятиями: вот они расстаются, и прощаются, обнимая друг друга. Прощаются — это значит прощают! Это значит, что между ними не остается обид и злости, лишь сожаление и грусть о том, что все закончилось.
Мне было невыразимо плохо. Я пыталась-пыталась удержать нас от скандала. А все кончается так по-глупому! Ускользающее, даже самое обидное и злое, кажется в сотню раз нужнее; и мне хотелось просто вцепиться и не отпускать. Хотелось обнять. Закрыть рот ладонью, чтобы больше ни единого слова и держать, пока не успокоится!
Однажды отец мне рассказывал, как дрессируют собак: когда огромный пес злится и пытается укусить, его надо резко накрыть одеялом и сверху навалиться всем телом. Зверь будет вертеться, изгибаться и выть, но потом успокоится, придет в себя и примет совладавшего с ним человека своим. Как жаль, что нельзя так поступать с людьми! С женщинами бы точно помогало… Мы, женщины, часто затеваем ссору без повода, неосознанно проверяя, выдержит ли нас мужчина, сможет ли утихомирить, удержит ли, если хлопнем дверью! Женщине, как и собаке, важно знать, что мужчина сильный, и что мужчина — хозяин.
Как эта вся перепалка была похожа на женский скандал, и мне надо было удержать, мне надо было понять, что половина слов сказано со злости, наверное, даже не на меня… Но что-то раскололось внутри. И соленый родник никак не мог укротить свои воды. Я молча ревела, глотая слезы и стояла в дверном проеме, пока он надевал обувь. На прощание мне оченьхотелось его обнять. Но гордость во мне не могла поступить иначе, и я, в довершение ко всему, нервно икая! Сказала только четыре слова: «Больше не хочу видеть!». Дверь хлопнула.
Я двери закрою и станет легко.
Не действует больше твоё притяжение.
Ты больше не боль, для меня ты никто –
Игра воспалённого воображения.
Фантомные чувства не ранят уже.
Я все равнодушно сотру и забуду.
Я выключу свет на твоём этаже.
И ждать перестану звонок твой, как чудо.
Рабочий день тянулся невообразимо долго. Утром, занятая конференцией, потоком студентов, подошедших «за справочкой», звонками и перепалками с начальством, я ни о чем почти не думала. Иногда, вспоминая, поглядывала на телефон, но потом, со вздохом, откладывала его на дальний край стола.
Бухгалтер Наталья Филипповна, молодая пухленькая женщина, сидевшая за столом напротив, шутливо подмигивала, что, вероятно, жду любовных посланий. К обеду я не выдержала и сказала, что если телефон пиликнет сообщением, разрешаю швырнуть его в стенку, а если будет звонить, то можно сразу в окошко. Филя загадочно улыбнулась и выдала в своем духе, что молодо оно зелено, а любовь она — морковь. Но вслух меня больше не доставала. Люблю эту клевую дурынду: она умная ровно настолько, чтоб справляться с работой косячно и лениво, но и чтоб уволить повода не нашли, а в вопросах житейских — спокойная, как грузовик, и мудрая, как гадюка. Мне б так…
После обеда я засела за бланки и регистры. Бесконечные буковки и цифры помогали мне отвлечься от грустных мыслей про учителя и утренние слова. Через полчаса вбивания данных, голова окончательно поехала.
Люблю крепкий чай. В приемную закупают самый дешевый «Майский» в пакетиках. Когда после второй кружки за день, кофе уже отказывается бодрить, то два пакета этого чудного зелья с сахаром на кружку кипятка — поистине оживляют. Не иначе, как черная магия и происки Вельзевула. Душу за крепкий чай!
Пришли две подружки-хохотушки бальзаковского возраста — преподавательницы с истфака — и начали активно совать Филипповне каталоги орифлейма и пробники «подлинных брендовых» духов из конфиската.
Я щебечущей компании была откровенно до лампочки. Они полгода заставляли меня толком краситься и прыскали украдкой своими вонючими сладкими духами, от которых определенно была польза — на обратном пути в автобусе вокруг меня был исключительно этот «изысканный аромат», а не прижимающиеся со всех сторон пассажиры.
Когда веселая компашка сговорилась и, чуть не держа меня за руки, толпой принялась красить в три руки, то добились тетки исключительно обратного эффекта. Начальник, внимательно оглядев красную распухшую рожицу, погрозил им пальцем и отправил меня лечиться домой. Аллергия — отличная вещь. По крайней мере, от эстетов-сетевиков спасает.
Сегодня же мне было так пусто и одиноко, что я даже жалела о своей непричастности. Так странно. Вроде работаю, вроде общаюсь, к моему мнению прислушиваются, над шутками смеются, но своей в коллективе себя не чувствую. Будто чужая девочка пришла ненадолго посидеть — вроде и прогонять смысла нет, вроде и говорить с ней не о чем. Ну не умею я перемывать косточки коллегам в таком злорадном ключе и следить за пятым мужем какой-нибудь знаменитости — совсем не интересно! Повышение пенсионного возраста, конечно, обидно, но обсуждать всерьез тоже как-то неприлично. Молодая, вроде, девушка. Да и толку зубами скрипеть, если поделать ничего нельзя.
С начальником иногда было весело. Сто сорока килограммовый ректор, задыхаясь в плотном галстуке и изрядно промокшей от пота рубашке, мог часами рассказывать о том, каких влиятельных и известных людей знает, кто из перспективных учеников обязательно высоко пойдет, а кто так и будет сидеть под юбкой у матушки. Но больше всего ему нравилось меня смущать: «Оленька, а ты бывала в подземельях нашего главного музея? Нет? Хотя, да, о чем я. Сам давненько туда заходил в гости к своей подружке — трахались там, как кролики. Ага. Быстро, потому что холодно!».
Первое время я не знала, как на это реагировать, и на что мое начальство намекает, и намекает ли. А потому молча хихикала, иногда краснея на самые неприличные шутки. Но, в конце концов, смеяться тоже надоело, а скромненькой доброй девочке работы наваливали вдвое, поэтому шутки стали отскакивать, не долетая до ушей, а начальство воспринималось, как жужжащий старый котел: пыхтел над плечом — делала вид, что усиленно тружусь, горячился, что того гляди лопнет — старалась сдать почти вовремя. А наглел и заставлял бегать везде, как масло в чашке, так вылью на него пару заранее приготовленных фраз без лишней эмоциональности. Если надо отпроситься, то отлично работали отмазки про ПМС и заболевшего ребенка. Все женские невзгоды начальник воспринимал, как адские муки неплохого человека, которого угораздило родиться женщиной.
Сегодня я в очередной раз оказалась виновата, что не предупредила завкафедрой о грядущей проверке. Молча стояла на ковре минут двадцать, а потом повернула монитор и показала дату сообщения на електронке. Начальство поджало губы, но тихо бурчало под нос еще некоторое время.
— Не цените вы меня, Тарас Львович, — говорю я, хитро улыбаясь. — Уйду я от вас.
— Да куда ж ты пойдешь? — спрашивает гроза универа и не собирается верить.
— Так сами же везде меня посылаете, по долгу службы со всеми знакомите, теперь вот в министерство зовут. И к дому ближе. И зарплата больше…
— Это к Лариске Михалиной, что ли? Считай, что уже не зовут. Позвоню я ей, выскажу, как ценных кадров переманивать.
— Так ценным-то платят больше, а не перспективы карьерные обламывают, — говорю я, пытаясь понять, шутит ли он. И шучу ли я…
— Стимулирующих лишу — еще веселее запоешь! — возмущается начальник и тут же спрашивает, где оставил портфель. Тащу искомое со своего стола (опять мне документы смял!), и про себя костерю трухлявого криптозадожряка пентюхляем и лютодуботрюнделем. Радует, что даже спустя годы, как я уволюсь, мое устное творчество еще долго будет общеуниверским народным творчеством. Не злите женщину с фантазией! Во как.
По привычке беру телефон и смотрюсь в черный экран, как в зеркало. Так странно, ведь все утро не звонит и не пишет. Ну, допустим, утром я ничего не слышала. Прокатит такое? Или не расслышала конкретно. Ну, или не знаю повод — кому и зачем он это сказал. В конце концов… А вдруг не про меня? Но ведь ушел не прощаясь и пропал, а значит, плохо все. Снова проглотила ком обиды. Нельзя эмоций. Нельзя.
Телефон обиженно тренькнул в руках. Включила. Ёмоё! Три смс, два пропущенных и голосовое сообщение.
«Привет. Убежал с утра. Обиделась?».
«Точно обиделась! Сфоткай, как губы надулись».
«Ну, в чем я виноват опять?».
Сообщения пришли еще до обеда. Дальше звонил подряд. Это я у начальства была. Филька, зараза, ухмыляется и просит телефоном в нее кидаться. Зашел Тимирязев с зачеткой, ему вместо Фильки влетело бумажным комком прямо по очкам.
— Гляжу, у вас тут весело! — шутит студент, — Мне бы Петриченко поймать.
— Все завтра! — практически кричу я и выбегаю, пытаясь не зареветь до того, как моя рожица скроется за дверью.
Не знала, что получить смски так, будто, все нормально, это еще обиднее, чем не получать. Мне бы пару дней. Пару дней! Я бы успокоилась, перестала бы Вадима считать своим, перестала бы при мысли о нем сразу ощущать его объятия, вспоминать, как на палец накручивала его волоски на груди, а он ворчал… Он еще слишком близко к телу. К телу ли! И я не могу поверить, что уже не повторится, а потому все это болью бьет по глазам и прорывается слезами! Мне бы пару дней остыть, чтобы воспринимать, как друга. Чтобы скрыть, а потом совсем подавить эмоции. Пусть они тлеют где-то внутри, пусть болит и ноет, но дайте мне погасить основной пожар! А тут, еще не успев уйти, снова дарит надежду…
Хочет ли женщина, чтобы ей врали? Я точно отвечу — ДА! Сначала не верится, кажется нелогичным, но факт. Если бы при встрече мужчина говорил мне что-то вроде: «Сначала будет весело, а потом разбежимся», или «хочу вкусную еду, и чтоб ты за мной прибирала», или «вообще-то на неделе уже занято двумя девицами, но, так и быть, сегодня я с тобой»… Наверное, я бы такой правде рада не была.
Желание нравиться заставляет нас приукрасить себя и словами, и делами. Любовь творит чудеса, превращая скучного сухого человека в нечто новое и чудесное, чем он прежде не был, но расцвел, благодаря счастливым восхищенным глазам, смотрящим на него. Влюбляясь, мы счастливы в своем неведении правды, в своих песочных замках, а вера помогает добавить цемента и бетона к хрупкому строению. Вот почему мужчины боятся взрослых маленьких девочек в розовых очках…
А у маленьких девочек свои причуды. Вспоминаю фильм «Сбежавшая невеста». С одной стороны, подруга говорит девочке, что ее беспомощность и восторженная мордашка сражают мужчин наповал. Ведь девочке так хочется помочь, ее так хочется изучить и научить! А с другой стороны, девочка видит сильного и славного мужчину и влюбляется настолько, что сама становится немного им: дайте ей такую же яичницу и те же увлечения…
Но жизнь девочки там приукрашена. Вряд ли она убежит от избранника перед алтарем — скорее потеряет себя и будет жить, измененная по образу и подобию своего мужчины. Или поскучневшая и оставленная на обочине дороги этим мужчиной.
Маленькие девочки так прелестно чисты отсутствием закрепителя на их тонком и почти детском характере. Им непросто найти саму себя. Не просто удержать границу. Непросто оставаться такой маленькой девочкой, когда обижают раз за разом, а возраст летит в темпе ракеты, неизвестно куда. Маленькие девочки, способные с восторгом и почитанием, смотреть на своего мужчину и верить в каждое его слово, а если не верить словам, то верить в его силу, смелость и величие… Они способны совершать чудеса. И ломать привычный ход вещей. Поэтому их так боятся взрослые и суровые мужчины. Ведь внутри даже самого угрюмого она способна разглядеть росток нежности и тепла.
Именно ради таких маленьких девочек, лишенных коварства и расчета, полководцы брали города и страны, астрономы открывали звезды, поэты, музыканты и художники творили свои шедевры… Ничто и никогда не сравнится с преданной и сильной, самоотверженной и глубокой любовью мужчин. Мужчин, способных выстоять в бою, победить дракона, даже если драконом является сама женщина, мужчин, способных принимать решения и брать ответственность. Ничто не сравнится с силой любви мужчин!
Мы — женщины — так любить не умеем. Мы думаем, что нас любят за красоту и округлости, что нас любят по привычке или за особые качества, да мы вообще никогда не верим, что нас любят! Вообще! Поэтому и ведем себя мерзко! Но когда мы любимы, мы готовы любить также сильно, готовы преумножить! Готовы, теряя красоту и формы, рожать любимым наследников, готовы оставить работу и друзей, если это мешает семье, готовы полностью зависеть — а это значит падать спиной в пропасть, закрыв глаза, и не проверяя поймают или нет. Ни один мужчина не согласился бы сидеть дома, не будучи даже уверенным, останется с ним пара или нет, будет кормить или нет, согласится заботиться, или нет. А женщина доверяет. Женская сила в вере. Она, а кому же еще, как не ей! Только исключительно маленькая взрослая девочка знает, что ее мужчина самый лучший и сильный. Только она знает, за что его прощать и миловать, а за что казнить бесчувственным взглядом. Только ОНА — маленькая восторженная девочка, балансируя на краю, между потерей себя и обретением гармонии, создает жизнь и смысл. Потому, что никто не сможет так безумно, рискуя всем, влюбиться и заразить своим чувством весь мир. А без любви все потеряло б свой смысл…
Жива ли во мне эта мифическая, смелая и хрупкая маленькая девочка? Или уже давно зачерствела, закостенела и засохла, под ядовитыми совами былых обид и потерь? Может, давно осталась от живой девочки только смешная кукла, да и ту поломали?
Прослушиваю сообщение. В гулком общественном туалете никого нет. Хорошо, что лекция! Но все равно, родной и знакомый голос пробирает до дрожи…
«Платье купил. Больше не ругайся».
Какое, к черту платье?! Да я вообще! Совсем! Никогда! Не согласна!!! Телефон все-таки падает на кафельный пол. Почему-то руки дрожат… Да чего он там купил?! Да я сама себе угодить не в силах! Опять расстройство! Нет! Ну, вот это же наглость!!!
Смс: «Платье синее». Одной головной болью меньше. А меньше?
В сумбуре мыслей и чувств пытаюсь что-то ответить и оправдаться, что не слышала телефон. В голове хихикает и танцует маленькое чудное семилетнее создание. Наверное, это все-таки счастье… Хватаю сумку и бегу вниз.
С радости обиженному студенту, ждущему меня все с тем же бумажным комком в руках и сидящему на моем столе, посылаю воздушный поцелуй. Завтра. Все завтра. Сегодня уже точно никого не поймают, особенно меня! Рабочий день кончился!
Вадим стоит рядом с машиной и курит, в легкой кофте, несмотря на погоду. Я подлетела, прыгнула обнимая, вжалась в плечо носом! Никогда не знала, что можно так бежать сломя голову, и поймают. Никогда не замечала за собой склонностей, чтоб «как в кино». Сжимаю его крепче и крепче. А сильно обнять — все равно мало. Смеется. А я его съем! Потому, что МОЁ.
А слова? Кому, к черту, нужны эти слова, когда есть поступки.
Утро заглянуло к нам неожиданно. Солнце еще не пробивалось сквозь плотные шторы, стыдливо прячась за гранью горизонта, а мобильный, забытый где-то в джинсах на другом конце комнаты, требовательно завибрировал. Моя щека, прижатая к горячему спросонок плечу, ощутила неожиданную потерю, и я проснулась. Голова еще плохо соображала и решила лежать дальше, не открывая глаз. Пять утра! Для будильника рано — сейчас выключит и вернется.
Вадим зашуршал одеждой и ушел с телефоном в зал. Я уютно потянулась, и надвинула одеяло до самого подбородка. Было хорошо и спокойно. Раннее утро — замечательное время, когда двое проснулись, а на работу вставать еще рано. Кажется, у меня появились интересные неприличные планы…
За неплотно прикрытой дверью раздавалось злое шипение доктора. Ну, ясно: из больницы звонят. До меня стали доноситься отдельные более громкие фразы:
— А ты не думаешь, что для этого нужно желание обоих?! Нет, я не хочу! Мне это уже не интересно…
Хм… По-любому, не начальство. Ну, а что я хотела — такой симпатичный мужчина и совсем одинок? Поклонницы достают. Слушать расхотелось, тем более, что ничего криминального и любовного в разговоре не присутствовало.
— Чего тебе от меня надо?! — продолжалась перепалка, — Меня устраивает моя жизнь, моя работа. Я не один. Понимаешь, я не собираюсь что-то менять! Я не хочу жениться. Мне не нужны чужие дети. Может хватит, а?!
А дальше я уже не слушала. Стало пусто. Меня сковало еще неосознаваемыми неожиданными эмоциями. Отяжелели руки и ноги, взгляд зацепился за край стола и не хотел покидать это место. Я почти не дышала. Не могла. В этот краткий миг почти ощутила себя неживой. Вот, мгновение назад еще теплились чувства и эмоции, играл румянец на щеках, и пульсировало желание… Миг ядерного взрыва… Микро-взрыва, которого не заметил никто, и в комнате осталась только голая безжизненная пустыня. Живой и счастливой меня уже не было.
Я спокойно встала и поплелась к стулу за халатом. Редко ношу халат — в нем неудобно активно заниматься домашними делами — будто груз длинной одежды расслабляет разум и мышцы — отягощает, но дает защиту, уют и всепоглощающую лень. Сейчас я хотела закутаться и ощутить себя прежней… Долго боролась внезапно непослушными дрожащими пальцами с молнией. В это время дверь тихо хлопнула. Входная железная дверь. Вадим ушел. Ну, что ж, по крайней мере, понедельник не начнется со скандала…
Я пустой оболочкой, без эмоциональной и сухой, дошла до кухни. Заварила кофе и налила в его кружку. Из нее уже не было вкуснее, как в прошлый раз. Первая волна эмоций подкатила к горлу, но разбилась о сжатые губы. Хотелось крикнуть. Или разреветься. Плеснула горячим в раковину. Не полегчало.
Осознание будет позже. Я буду ругать себя, что снова впустила в душу хрупких бабочек надежды, что позволила себе взлететь на этих эмоциональных качелях вверх до вдохновения и эйфории, зная, что они снова дернутся вниз — в омут разочарований и обид. Я ведь знала… Любить больно. Смешные, еще не оформленные во что-то конкретное, планы на будущее — рухнули. Казалось, что он будет рядом. Не будет. Боль еще не ощутима — как роковая трещина в тонкой фарфоровой вазе. Я еще не осознала, что этих теплых встреч, этих ночей и объятий не будет…
Говорят, что любовь ничего общего не имеет с привязанностью, что любящий готов отпустить в любой момент. А еще психологи пишут о контрасте — отношениях зависимых, когда ты видишь только хорошую сторону, только положительные черты, только нежное отношение… Ты привязываешься, не думая, что это только одна сторона медали: у любой личности их две. За конфетно-букетным периодом влюбленности всегда идет охлаждение. А я, привыкнув к этому теплу, как пригретый птенчик за пазухой, хотела бы продолжения. Я привязалась к солнечной стороне человека, а теперь увидела, каким он может быть раздраженный, злой и холодный. Самое обидное в том, что я готова была уцепиться и удержать. Но это ему не нужно.
Было пусто. Пустота дырой в ребрах росла и росла. Было чувство внезапно налетевшего ветра, который проходит через это рваное отверстие. Не было больше ощущения тепла и объятий, которое в последнее время всегда меня сопровождало. Пара фраз с ядерной боеголовкой…
Я с особой тщательностью посмотрела рабочую почту, быстро и четко строя ответы и рассылая нужные документы по инстанциям. Приготовила завтрак. Достала из шкафа свой старый брючный костюм. Казалось, что если я буду выглядеть идеально, то это будет стеной, защищающей меня от внешнего мира. Эмоций все еще не было: я остановила внутреннее время, заморозила рану, которая сильно болела, чтобы выжить.
Теперь оболочка по имени Оля должна была заменить меня на работе и механически точно делать мои дела, чтобы себя не выдать. А потом, спустя какое-то время, я буду размораживать по маленькому кусочку этой ситуации и пытаться осознать. Короткие отношения всегда ранят больше своей несправедливостью и невысказанностью. А длинные… Они уже не имеют такого накала страстей, и расходиться проще. Третьей ночи не будет. А ведь это практически закон. Первая ночь может быть ошибкой, и не повториться. Вторая бывает, если понравилось. А третья — это уже система. Так странно… В наш дрянной бездушный век, даже переспав с человеком, не можешь быть уверена, что вы встречаетесь… Уж молчу о разводах, спустя десятки лет! Никогда нельзя быть уверенной, что человек рядом с тобой останется. Отношения — это каждодневный выбор быть именно там и именно с тем. Но дарить надежду, и не собираться никогда выполнять обещания… Не сомневаться, а именно заранее знать, что не станет… Молчу. Не хочу. Взгляд сфокусирован на приказе ректора. Надо составить план конференции и порядок выступающих, учитывая все темы докладов…
Проснулся сонный гномик. Начинался обычный сложный день. Были пустота и отсутствие цели, надо было прожить сутки механически, как запланировано по имеющемуся списку дел. А в ежедневнике стояла встреча с учителем в обед. Плечо нервно дернулось. Я выдохнула с усилием и махнула рукой в пустоту.
Витька щебетал о том, как весело вчера прошел вечер и хотел нарисовать дяде Вадимборисычу настоящую лошадку. Хорошо. Рисуй, мой хороший… Я обняла сына, и только в этих теплых, чуть влажных детских ладошках стали пропадать боль и пустота. Искренние объятия снова наполняли меня. Удивительное явление — безответная любовь не так сильно ранит, когда есть родной маленький человечек, которому я точно нужна… Глаза стали горячими и живыми. По щекам противно побежали мокрые дорожки. Я оттаивала. Нельзя. Отпустила Витьку и стала скрупулезно собираться.
На работе я просто позвонила Учителю. Это не тот учитель, что преподает в школе или в универе. Нет. Это мой тренер по рукопашной борьбе. Можно было бы сказать, что первая любовь… Но до этой первой любви было много веселых историй. Скорее, первые отношения.
Учитель был тогда вдвое старше меня. Все очень удивились нашему выбору. Может, в мои семнадцать мне не хватало такого папочки мудрого тридцатипятилетнего… Может мозгов… Я была примерной ученицей, могла молча терпеть боль и идти к победе, чтобы заслужить сухую похвалу. Мне не хватало родительской заботы и одобрения, или просто было интересно добиваться того, что было трудно. Точно не знаю. Но натерпелся наш строгий учитель от меня вдоволь…
Первая измена случилась против моей воли. Местный праздник. Знакомая компания реконструкторов и коллег по занятиям борьбой. Скучный вечер. Слишком холодно одета. Замерзла. Ушла в палатку к теплому спальнику. В палатку по общей договоренности должны были вписаться толстый, нечесаный именинник и моя подруга. Именинник решил, что греться девушке в одиночку совершенно не подобает…
Помню этот дрянной вечер… Глупый неопытный парень даже не понял, что стал первым. У глупой и испуганной меня даже не было мысли кричать — настолько все это было стыдно, настолько была скована шоком, и боялась, что сильную и гордую меня можно просто скрутить и обидеть…
Учитель не хотел слушать. Никто не верил, что мы помиримся хоть когда-нибудь. Но я ведь умею совершать невозможное. Первым делом я взяла с полки местный резиновый нож, сделанный из куска толстой огромной шины и смазанный красной помадой — так делали во время соревнований, чтоб видеть кто кого достал… И вызвала обидчика на бой. Я не жалела израненных и перепачканных рук, но раз за разом била в живот. Пока изнутри не ушла вся обида, и не стало жалко и противно. Швырнула инвентарь под ноги побежденному и вышла. Никто не видел, как я нервно курила и дрожала за углом. Но я была сильная. С учителем мы помирились спустя время.
Он готовился к свадьбе, заказал какой-то жутко дорогой и эксклюзивный подарок у знакомого ювелира на мой день Рождения… И тут я встретила Славку… Славка был молодой, яркий, настырный. Он меня активно добивался, и мне, в конце концов, понравился… Молодой и страстный, полный сил и эмоций, парень никогда не сравнится с более старшим и охладевшим мужчиной. Но уйти от учителя было подло и страшно. Я никогда не уходила — не знала, как это обсудить. Учитель догадывался, и тоже сделал мне больно. По-своему.
Вся эта нервотрепка тянулась месяц, потом я, рыдая, сообщила, что больше не приду. Это был нужный и сложный опыт, и я до сих пор чувствовала себя виноватой. Но мы остались друзьями. Хоть и не виделись лет шесть Учитель так и остался одиноким.
В обеденный перерыв я убежала в кафе, что было в пяти минутах от университета. Там меня ждал Борис. Вот над кем время не властно — так это над ним! Как был бородатый толстый мужик с чуть серебристыми висками — так семь лет прошло. А совсем не изменился.
У Бориса есть бывшая жена. Она давненько бывшая. Лет пятнадцать как. Есть пятнадцатилетняя дочь — моя тезка. Есть лучший друг — бабник и известный в городе прокурор. У прокурора Виталыча жена родила практически в одно и то же время со мной. И разница в возрасте у них такая же. Но это ерунда.
— Здравствуй, Оленька. Здравствуй, родное сердце. Что-то случилось у тебя? — учитель улыбался мягко и как-то грустно.
— Да, Борис. Понимаешь, у меня любовь… Была… — делаю над собой усилие, чтоб не реветь. Зря все-таки продолжила «выполнять задание» Вадима. Механической и бездушной быть не получалось.
— Любовь — это такое дело. Любовь прекрасна и смертоносна, но если она постучалась к тебе в двери — сердце открой…
— Борь. У меня все так просто не бывает, как выяснилось. Еще вчера верила, что у нас чувства, вспоминала, что замуж звали на первом свидании… А сегодня уже видеть не хочу. Да и не вернется, наверное…
— Знаешь, если любишь, то рискни. Если не нужен — другое дело. Но ты любишь, а значит бери и делай. Не попытавшись, будешь себя ругать потом. Попытавшись, тоже будешь, но… Оно того стоило.
— Ведь ты даже не выслушал… — возмущаюсь я.
— А чего слушать, я иначе не скажу. — спокойно заявил Борис, встал и ушел…
Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать… И, такой необходимой сейчас поддержки — я не получила. Скорее кучу сложных воспоминаний. Как всегда, не выслушав, но вынеся вердикт, Борис посчитал, что разобрался. Но мог просто посидеть рядом. Хотя… В этом уже несправедлива я — понимаю.
And it’s too late and it’s too bad
Don’t think of me
And it’s too late, it’s too bad
Don’t think of me…
Вечером тушили картошку. Точнее, как тушили… Есть такая категория людей, которым лениво готовить. Ну просто очень! Пока днем бегаешь на работе — выручает столовая. Сына кормят в садике, у кота — корм. А вот вечером надо прийти и что-то быстро съесть. Обычно, глянешь в холодильник на спрессованную гречку, на склизкую запеканку или на курицу в банке, вокруг которой сок превратился в желе… Хотя, желе — это как раз вкусно! Но смотря на полки, иногда понимаешь, что и есть не так сильно хочется, и устала больше, чем думала. Даже вслух задумываешься о вегетарианстве и сыроядении. В шутку, конечно. Сын не поддержит. Но аппетит точно погулять вышел. Ну безалаберная я мамаша! Но и для таких, как говорится, выход есть! Поэтому, зайдя домой, мы с сыном вдохнули запах аппетитной тушеной картохи. Мультиварка рулит! Осталось порезать салат.
Пока я стругала куриную грудку, Витька кромсал ножницами пекинскую капусту. Половина попадала мимо блюда, но я не ругалась, увлеченная его рассказом. Судя по всему, в группе появилась «страшная банда» мальчишек, которые любят всем пакостить. Тех, кто слаб и плачет, обижают часто. Сын у меня, оказывается, сильный и смелый. Представлял мне в лицах и кулаках. Видимо, не зря я однажды ему сказала: «Будут бить — дай сдачи. Лучше я послушаю пять минут от воспитателя, какой ты плохой, чем буду с тобой бегать по больницам». Конечно, совет выбивается из рамок педагогики и психологии. Но ситуации бывали разные, разбирать их постфактум, конечно, интересно, но ребенок не обладает такой мудростью, чтобы сразу спокойно и грамотно ответить обидчику. А хулиганы не всегда дожидаются этого ответа, прежде, чем махать кулаками. Поэтому, моя материнская, непрофессиональная, логика понятна: «защищай себя, дай сдачи, чтоб не обижали впредь, а сам никого не трогай, потому, что ты сильный, а сильным обижать слабых стыдно».
За поясом домашних шортов зажужжал телефон. Дурная привычка, но зато всегда слышу. Звонил Вадим. У меня аж сердце подскочило! Ну так неожиданно разве можно? Чуть не дрожащими руками с третьей попытки жму на ответ и ухожу разговаривать на балкон. Вечная привычка смываться от всех звуков, чтобы лучше расслышать.
— Привет. Что делаешь? — звучит приятный мягкий голос, кажется, доктор даже улыбается. Я прислонилась лбом к холодному стеклу, чувствуя, как краснею. Такая глупость! В окне среди почти черного двора, с четырех сторон слабо освещенного желтоватым светом тусклых фонарей, среди строя других автомобилей, виднелась черная машина. Спереди серебром поблескивали четыре колечка эмблемы. Но знала я этот автомобиль в основном сзади. Даже скорее снизу. Механически тянусь к месту заживающей шишки. А у открытой дверцы с телефоном, улыбаясь, застыл Вадим, заметив меня в окне.
— Кушать готовлю. Ты к нам присоединишься? — отвечаю я, в голове прикидывая, где какие вещи остались валяться по квартире, и что для улучшения порядка можно сделать за полминуты. В груди такое странное чувство, как будто взволнованно вдохнула и выдохнуть не могу никак. Люди говорят о любви с первого взгляда, но мне кажется, надо человеку немного времени, чтобы это все осознать, а о первом взгляде и первой встрече обычно рассказывают, спустя много лет у костра за котелком похлебки в уютном кругу.
— Уж думал, что не позовешь! — смеется Вадим, и снова скрывается за дверью машины. А я бегу убирать с пола игрушки, искать гостевые мужские тапки и накрывать неаккуратную кучку одежки на стуле покрывалом, а диван пледом.
— Кухню подмети! — кричу мелкому, смотрящему на мамин бзик с широко распахнутыми глазами. Ничего, вырастешь, будешь знать, что к девушкам неожиданно домой не приходят!
Наверное, это очень смешно осознавать, но когда я была школьницей, мобильных еще не было. У подруг побогаче стояли телефоны городские, и они любили потрындеть о том о сем, а у нас телефона почему-то не было. Когда учителя говорили: «Позвони мне вечером, на счет выступления договоримся», я брала блокнот, ручку и топала почти к самой школе, выжидала очередь из двух-трех человек, пропускала еще парочку, что были после меня, чтоб не слушали и не мешали, и, «напрягая ухи во всю мощь», пыталась услышать, что мне там в трубке говорят. Интереснее всего было, когда человек, которому звонишь был занят. Ты звонишь и не видишь, вовремя ли, и попадать некстати, почему-то было до дрожи стыдно… ХА! А была вообще смешная история!
Однажды, накануне Нового года, я поехала в лагерь. Деревенская глубинка, зеленые елки, журчащие под снегом родники, литературный музей на территории, бюст писателя, и все дела. А мальчишка, который мне нравился, соответственно, остался дома. Но от этого дома знала я телефонный номер. Ну и… Позвонила за час до курантов. Междугородний автомат, карточка с единицами, подружки сзади напирают — послушать бы… Поговорили мы с Женей приятно и весело. Минут пятнадцать. В жизни с ним столько не разговаривала! Ну школьная же любовь: взгляды, ухмылки, подколы и два раза домой втроем провожались. Для завязывания отношений не хватало самой малости — самих отношений. Ну, пообщалась я перед Новым годом, весь праздник счастливая ходила, подружки вздыхали. А на следующий день позвонила еще. Мальчик недоумевал пару минут, как это я с ним вчера болтала и вдруг как позовет: «ДЕЕЕД!». Хорошая традиция называть внука в честь деда. Полные тезки Евгении Викторовичи Ногшины… А девочке потом неееервы! Зазноба моя где-то давно служит и смело ступает вверх по военной карьерной лестнице, а воспоминание шоковое осталось. Смешное, конечно. Но еще с тех пор не люблю по телефону разговаривать. Вздрагиваю. Хоть уже сто лет, как мобильник за поясом почти круглосуточно. А уж неожиданные гости — это всегда аврал. Но главное, чтобы они того стоили. Кажется, я улыбаюсь, как дурочка!
Никогда не думала, что у меня такой ребенок интересный! Мы с ним треплемся о чем? В основном о бытовых вопросах, да как дела в садике. Ну и, конечно, бесконечные «почему». Но передо мной-то выступать сыну не интересно. А тут и стихи рассказывал и театр устраивал, в шалаш бедного дохтора звал. Вижу, что тот с интересом темы поддерживает. В голове с ужасом, проносится картина: «А Витя выйдет?», — и Вадимборисыч ножкой загребает… Жуть!
— Так, а теперь чай с мармеладками, а всем мелким и крупным спать! — делаю суровую моську и руки в боки. Но мужчины только смеются. Вот он, мой авторитет…
— Что, даже никаких поблажек? — притворно вздыхает Вадим и ссутулившись плетется в прихожую. Я застыла, не зная, то ли бежать и не пускать, то ли пожелать скатертью дорожки… А гость возвращается, лукаво улыбаясь, и из-за спины показывается букет розовых тюльпанов.
— Забыл совсем. — Оправдывается. Кажется, я все-таки впервые за вечер выдохнула…
Витька долго ворочался, но все-таки уснул. Я залезла в ноут, проверила рабочую почту. Было тепло и радостно, но в груди что-то ныло невыраженными эмоциями. Вадима не хватало. Хлопнула крышкой — совершенно не могу работать. Без света монитора стало еще тоскливее. Сграбастала подушку в объятья, сижу, пытаюсь учуять хоть толику его запаха, но уже выветрился.
Любовь — такая жестокая штука. К человеку привыкаешь. И вот, я уже буду вздрагивать, услышав где-то похожий голос…
Однажды видела китайский замудреный фильм, где любящие друг друга люди долго не виделись и становились день ото дня похожими друг на друга. Я заметила за собой, что стала смелее, что на многие вещи стала смотреть будто с высоты его роста, заметила, что держу коктейльную соломинку, как сигарету в зубах, будто не я сижу за столом и болтаю, а это он на моем месте. Интересное ощущение…
Мобильник дернулся. Желтый индикатор звездочкой замигал среди комнатной тьмы. Может, желание загадать? Смс от Вадима. Конечно, открою! Побежала к дверям, сбив по дороге журнальный столик, тихо засмеялась. Бесшумно проскакала вокруг, как ведьма на шабаше у котла с зельем и в припрыжку к дверям. Запыхавшаяся и румяная, сверкая глазами в темноте, попала сразу к нему в руки.
Я — радость! Я — искра, разгорающаяся в жаркое пламя! Я — путник в пустыне, который дорвался до чистейшего студеного родника! Кажется, что только в этих руках, только в этом поцелуе, в этом соприкосновении тел я жива. Разливаюсь водой. Разгораюсь огнем. Веяние ветра на моей шее. Я легка, как этот ветер! Ты небо моего полета.
Объятия и поцелуи застали меня прямо у стены. Кажется, все это очень опасно, потому, что напрочь отшибает разум! Моя коленка в его руках поползла вверх за мужское бедро. Как дрожат пальцы, запутываясь в кудрявых волосах, как обжигают губы! Обжигают и пьянят. Как страшно. Потому что я знаю: мне захочется вновь… Мне захочется. А пока надо подумать, как оторваться от него и стенки и добраться до спальни. Там дверь закрывается.
Все обычно в моей мечте,
Я желаю совсем не вдруг —
Быть распятою на кресте
Осторожных и сильных рук!
Чтобы стало нам горячо,
А потом еще горячей!..
И уткнуться в твое плечо.
И проснуться на этом плече…
Встреча с Ринатом оставила во мне грустный осадок. Погода способствовала дальнейшему ухудшению настроения. Было такое чувство, что, возможно, самое счастливое лето зачеркнулось, так и не начавшись, а календарь показал поздний октябрь: темные низкие тучи, резкий ветер, капли дождя, которые заливаются за воротник, мочат волосы и душу. Витька скулил и норовил потоптаться по пузырящейся воде. А мне было невыразимо тоскливо и грустно. Так бывает.
Еще утром меня целовали и обнимали, а уже вечером все это кажется зыбким миражом. Бесплотной мечтой. Хотелось позвонить и просто услышать от него что-нибудь теплое. Но с мужчинами это обычно не прокатывает: как в сценке «Аншлага» из далекого детства: «Милый, скажи что-нибудь теплое», а в ответ: «батарея!»… Остается только самой как-то справляться с нахлынувшей меланхолией без его батарейных фраз. А что, если осень так и застигнет меня прямо сейчас?
С детства двойственно отношусь к этому времени года. Природа умирает, серое беспросветное небо темнеет практически с самого утра, мокрые ноги, мокрые холодные руки и нос. Как тепло ни одевайся, а кажется, что ветер пробирает насквозь.
Осень — это темная пустая остановка, черный асфальт, усеянный растоптанными вчерашними звездочками листьев, это поздний час, и неизвестно, придет ли автобус… Это одежка опять не по погоде, и знобит до дрожи. Это пять минут назад была ссора с важным человеком, и стоишь-стоишь, и мерзнешь вся насквозь, пуская этот ветер с дождем сквозь себя, охлаждая горячую соленую от слез душу… Вот моя осень.
А весна — это надежда. Весной еще все впереди. Весной в небе встречаются птицы, чтобы летом свить гнезда. Весна — это «скоро тепло», это скоро «люблю», это обещание большого зонта под пасмурным черным небом, надежного сильного плеча рядом… Нет ничего уютнее холодной осени, если ты в кольце родных горячих объятий. Весна — это надежда. Лето — это тепло вдвоем, но останется ли это тепло рядом, когда готова на стены лезть от осеннего одиночества и тоски?
Бывает совсем иная осень. Дождь не страшит — ты бежишь и знаешь, что ждут. Пряный поцелуй рядом с метро при встрече. Тепло. Почти жарко! Нужна и любима. Теплый глинтвейн или сладкий чай с лимоном и дымящиеся блинчики со сгущенкой. И весело-весело болтать ни о чем. Не задумываясь: «а можно ли?», прижаться и знать, что обнимут. Улыбка, которой хочется касаться губами… Так близко-близко… И уже поцелуй. А потом идти не спеша под дождем и смеяться, и слушать, и слушать! И дышать полной грудью, зажмуриваясь, подставляя лицо под горячие губы и
холодные капли, чтоб не так жарко… У кого-то бывает такая теплая осень… Наверное.
А если заоктябрит в этот самый миг, то будут лишь молчаливые невысказанные просьбы о теплых встречах, будет «нельзя», «не могу» и «занят»… Если просто взять и пропустить это лето, то можно крутить веревки и натирать мылом — так грустно, не согревшись в летней жаре, сразу остыть в осенних сумерках…
Написала Вадиму. Ответил коротко: «занят». Это ничего. Это не страшно. Это просто мой эгоистичный сумбур в голове. Это просто апрельская осень. Бывает…
Задумавшись, прошли всего пару метров. Из кафе выходит Ринат. Как хорошо, что автобус! Бывают такие встречи, которые закончились, как горькое лекарство в мензурке, и второй раз — ни капли больше! Очень страшно, когда человек портит себе жизнь и не хочет быть свободным. А еще хуже понимать, что кому-то жизнь испортила и я…
Дело было почти смешным. Обычно ведь девичье внимание мальчикам очень даже нравится… И в том, что я поглядывала на второго нашего лидера реконструкторского центра — Лёшку, иногда просила его скинуть музыки, иногда шла с ним в одну сторону, даже наушником поделился как-то раз… Вот и «уся любовь». Да, попросту не было ничего криминального! Он нравился всем. Особенно из-за своей длинной русой гривы! Выглядел, конечно, по-деревенски, но на то и реконструктор! Зато как себя строго держал, какая спина прямая во время лекций! Какой твердый суровый голос! И профессионализм! Ведь мастер-классами в основном занимался именно он, а значит и знал все лучше всех! И работать над проектом с ним — была большая честь… Которой мне обычно не перепадало! И вдруг. Перепало.
Может, в какой-то момент я даже, заигравшись, поверила, что ему нравлюсь… Может, даже и нравиться хотелось. Но все это было так по-детски! Смешной мальчик по прозвищу «Царь». Угумс! Лёша-Царь. Он даже был меня младше на пять лет. И я не могла ожидать от него тридцатилетней мужской мудрости. Поэтому, когда Царь обратил свой взор на другую девушку, так и не наградив меня хоть более внимательным взглядом, чем дружеский — я сказала: «Уф!», и успокоилась.
Потом еще очень его жалела. Эти глупые крики: «Ну и проваливай к своим шлюхам! И хороводь с ними!»… Никогда не ожидала от его тихони таких скандалов Лёшке. Слышно было на четыре этажа. И все делали вид, будто не в курсе. Алексея уважали.
Девушка, кстати, училась в СПбГУ, уехала в Питер в сентябре, и вернулась! Потому, что дико ревновала. Еще бы! Один из красавцев! И она —
такая маленькая-маленькая блондиночка, с голубыми огромными глазками, с пухлыми щечками, с острым носиком… А вдруг уведут?! Ага! Те самые, что ей мерещились везде среди свободного женского населения… И Катя дернулась обратно, перевелась на мой факультет. Ее все очень ругали. А потом была свадьба. Потому, что ребенку нужны папа и мама.
Меня к тому времени в рекцентре уже не было. И с Катей мы пообщались в интернете. От нее я и узнала, что они разводятся… Шок? Да. Ошарашена? Естесственно. Почему??? И вот, эта милая прикольная Катя начала меня отчаянно материть! Когда я поняла, что к чему — хотелось и смеяться, и плакать… Испугавшись моего внимания, четыре года назад, Лёша стал ухаживать за ней. Особо не любил. Ей льстило встречаться с ним. Потом нежеланная беременность. Потом свадьба. И вот наши молодожены стоят друг напротив друга и говорят, что никогда не любили… И ребенок ползает рядом по полу… А виновата, конечно, я! Эм… В чем? Что смотрела с восхищением? В том, что встречалась с другим, а меня грязью поливала ее подруга, сочиняя небылицы про нас с Лёшкой? В том, что осталась одинокой? Я посмеялась. И попыталась забыть. Нет пределов человеческой глупости.
Когда сгорела «Катти Сарк»,
Я видел сон в своей каюте:
Дома, где спят чужие люди,
Холодный утренний Гайд-Парк
Но, выше кранов и мостов,
Причалов и безлюдных баров,
На грани яви и кошмаров
Скользит серебряный остов…
А потом в соседнем городе на крупном празднике я увидела Лёху. Увидела и не узнала! Нос с огромной горбинкой, будто пару раз переломанный. Смешные огромные, будто выгоревшие, брови. И… Неаккуратная короткая стрижка… Грива где?! Нет больше того очарования. Как богатырь Самсон, Алексей лишился своих длинных волос и потерял девяносто девять процентов привлекательности. Но беда не в этом! Его серо-голубой взгляд был таким потухшим и обиженным. А когда Лёшка наткнулся на меня, то удрал! И не потому, что я его преследовать собралась. Нет. Все было куда проще: он не хотел таким жалким показываться мне. Не хотел вести занятия в нашем городе и отвечать на расспросы знакомых. Не хотел и сейчас видеть еще одну свидетельницу его неудачи… И, вероятно, знал о нашем разговоре с Катериной… Такая глупость! И такие масштабы…
И вот, куда деваться от своего напрасного чувства вины? И, вроде, извиняться не за что. И винить себя — смешно. Но как-то неспокойно на душе.
Назначать свидание я, конечно, не стану. Но вот написать?
— Привет, «Мария-просто-Мария»… В смысле, Царь-просто-царь. Как живется тебе, солнце, гривастое?
— Ольга! Ты, что ли?
— Ага! Зашла на твою страницу, и глаз не оторвать! Приклеились! Пожалей ноутбук мой, если меня не жалко! — писать ему было очень страшно! И самое главное, что вот послать он меня был готов на девяносто девять из ста. Но мне хотелось, во-первых, извиниться, а во-вторых, порадовать хоть чуть-чуть и развеселить… После стольких лет критики жены, теперь бывшей, после пиления мамой и братом… Мальчик явно сдулся… Где осанка гордая?! Где, я спрашиваю?! Да в тебе только это и было! Надо плечи расправить и топать! А это уже моя задача, как психолога. Пара хороших слов и ежу приятна.
— Ну, ты шутить! На что засмотрелась-то? На мой дуршлаг на голове? Я пастафарианин. Слышала?
— О, этот чудный-дивный дуршлаг! Нет мне спасения от такого талисмана, сотня к привлекательности и харизме! — самое главное — говорить только о нем. Потому, что когда заходит разговор обо мне — значит, начинается обдумывание цели общения. А мы о таком не договаривались. Но он, кажется, понимает правила игры.
— Почему же только сотня? Этого мало. А мой удивительный красный бант? Ты его не учла!
— О, бант! Это удар прямо в сердце!
— И клетчатый килт?
— Это удар ниже пояса! Стой-стой! Я глаза закрыла. И больше не смотрю.
— А как читаешь?
— Ну, полглаза оставила. Интересно ведь. Главное, носками не хвались. А то точно сейчас приеду и буду стирать. Хе-хе!
— А чего тебе носки. Приезжай с нами в «Magic: The Gathering»? Да, у нас на четвертом — где обычно.
— Лёшенька, да куда ж мне. Там у тебя и так поклонниц — тьма. А обычные картишки мне как-то ближе. Лучше буду капать слюнками на ноут.
— И музыки не надо?
— Не-не! У меня до сих пор в голове твои песенки:
В городе жил герой в тридцать восьмом колене,
Целыми днями спал в офисе за столом.
Он приходил домой, разогревал пельмени.
Самый обычный двор был за его окном.
(Не с кем ему сразиться)
Переверни страницу, лай-ла-ли-лом, ла-ли-лэ,
Что-то ему приснится в следующей главе?
Что-то ему приснится, лай-ла-ли-лом, ла-ли-лэ,
Что-то должно случиться в следующей главе.
Стихи отлетают, как горох. Да и интернет в помощь. Главное, чтобы Рамштайн наизусть не спрашивал. Я эту немецкую муть слушать не могу.
— Ладно, Оленька! Был рад пообщаться. Нужно выходить. Не пропадай.
— Беги-беги, работяга общественного начала. Счастья тебе, гений неуловимый!
— Да, скажешь тоже! Было очень приятно… Знаешь. Вот будто… Как раньше…
— Все и есть, «как раньше». Только вокруг все страшнее стали. Один ты — чудо. До встречи. Пока-тили.
Вот и пообщались… Пока, честное слово, все складывается хорошо. Просто замечательно. Лешка писать больше не будет. И я тоже. А на душе на центнер легче! Осень отступила на пару шагов. Возможно, завтра увижу Вадима, надеюсь, это зачтется, и от меня не будут требовать личной встречи с другом юности. А вот Учителя… Придётся повидать. А это куда хуже. Почему, быть обиженной в сотню раз легче, чем быть обидевшей? И эта обида на меня — она тоже портит мне жизнь.
Мне было спокойно и уютно, где-то в животе приятно разливалось чувство тепла и радости, иногда снова пульсируя. Чуть отвлекала мерзнущая левая нога, которой не хватило одеяла, но не хотелось ворочаться и тревожить. Золотистые кудряшки каскадом разлились по мягкой подушке, чуть подрагивая в такт дыханию спящего. Одна, вредная, спустилась почти на самый его нос и щекотала. Вадим обнимал меня во сне. Было немного жарко, и чуть-чуть тяжело, но ни за что не хотелось прекращать это бессознательное объятие. Вот бы растянуть этот миг…
Сейчас я чувствовала себя рекой, спокойной теплой рекой, которая своими водами охватывает все вокруг, которая волна за волной ласкает уставшего спящего мужчину рядом. Такое простое и прекрасное счастье!
Люди часто обращают внимание на мелкие неудобства, но лишь спустя время, осознают, что прожили и не заметили один из самых лучших моментов в своей жизни. А я… А я замечаю, потому что всегда готова к самому худшему. Наверное, где-то внутри всегда будет навязчивая мысль, что это все быстро закончится и больше не повторится. Мысль, которая, как осколок кривого зеркала, застряла в моем сердце и мешает все видеть так, как оно есть. Не трожь меня, Снежная королева, я с тобой не дружууу!
Здесь слишком холодно,
Чтобы быть правдой,
Но кажется, это граница снегов.
Сюда добираются лишь от отчаянья
Или бегут от врагов.
Память, что взорвана северным ветром,
Он ли опять воскрешает, скорбя?
Где твои розы? Покинуты, Герда,
Где твое сердце? Согреет тебя?
Примерно через час провернулся ключ в замке. Я накинула халат и пошла встречать. Витька, довольный новым журналом с наклейками, был сразу отправлен в ванную. Папа не стал подниматься, ожидая маму у подъезда, а вот у нее был ко мне разговор. Мы вышли за дверь, где мне злобным шепотом было поведано о том, что я дрянная мать, которая совершенно не заботится о своем ребенке и больше времени уделяет похождениям, что я вечно выбираю неправильных мужчин, которые никогда не созреют для семейных отношений.
— То ли дело мальчики хорошие, вот помнишь, Димка из клуба, что увивался два месяца, а ты дверью перед носом хлопнула… А как тот врач на тебя смотрел в больнице. Хотя о чем я, кому ты нужна такая непутевая!
— Мам, он сейчас у меня… — говорить ничего не хотелось. Слишком неправильно начался роман, много лишнего я позволила себе сегодня… Возможно, я его даже больше не увижу. Но и терпеть мамины нападки было неприятно.
— Ну и кому ты нужна будешь, если так себя ведешь?! — мама, выбиравшая до тридцати лет своего единственного моего папу, искренне не понимала, как можно родить сына без отца и пригласить мужчину в дом… Впервые за пять лет…
— Меня вообще-то замуж звали… — выпалила я, уже полностью уверенная в том, что информация устарела. Действительно, а кому я, к черту, нужна! Мама злобно сказала, что ничего не хочет слышать, да о том, что я сама приду к ней плакать, и ушла, громко топая каблуками по лестнице.
Витька был отправлен спать, а я в одиночестве допивала сладкий чай. Было грустно, но свои эмоции совершенно не хотелось высказывать вслух. Я вернулась в комнату и прижалась к спящему мужчине моей мечты. Стало тепло и почти спокойно.
Так странно, что после секса появляется страх. Ты открыла свою душу, обнажила свое тело. И, оказывается, ты все-таки чего-то ждешь в ответ. Ждешь от человека любви, заботы, присутствия. Ты ждешь душевной близости. Чтобы он обнял и сказал, что будет рядом. Бывает любовь, когда не ждут ничего. Но это бывает ДО. А ПОСЛЕ ты все равно ждешь, потому, что стала уязвима, потому, что вписала мужчину лейтмотивом в канву своего будущего. Не желая с мужчиной будущего, женщина не ложится с ним в постель. Все просто.
Наверное, я всегда осознавала любовь — как сражение. И мужчина, и женщина хотят быть вдвоем. Но нельзя просто открыть свое сердце и просто любить. Тебя не будут ценить. Ты досталась слишком легко. Или он слишком легко дался в руки и стал скучен. Любовь — баланс. Любовь — равенство. Удар на удар, звонок на звонок, поцелуй на поцелуй, шутка на шутку, но обнажив свое тело, женщина сдает крепость. И сдается сама на милость победившего. Дальше тоже будут бои. Дальше может быть еще интереснее! Но этот первый момент после взятия бастиона — этот вопросительный испуганный взгляд влюбленной женщины, на который он отвечает нежностью и заботой. Теплом близости. Это беспокойство всегда есть. И очень хорошо, что сейчас он просто спит рядом. Пока еще рядом, с завоеванной, уже скучной мной. Моя логика дала сбой. Но я не хочу быть логичной. Даже не могу. Я просто река, которая волна за волной ласкает любимого человека. Один восточный философ говорил, что любовь — это активная забота. Я чувствую эту заботу и сама хочу заботиться. Это так странно и совсем не страшно. Я просто река…
Сон подкрался незаметно и накрыл меня с головой.
Вадим уехал на работу часов в шесть утра. Живой, выспавшийся, даже смущенно улыбался, когда увидел Витькину мордаху, довольную, выглядывающую из-за дверного косяка. Как бы объяснить этому юному любителю биологии, что дядя Вадимборисыч нас сейчас в зоопарк не поведет. Ну, то есть в океанариум, или куда там они собирались. Мдя. А я еще не умытая, еще пахнущая мужским приятным и каким-то «своим» запахом, то ли смесь парфюма и пота, то ли просто родного… Уюта… Но ощущать было приятно. Как и тепло. Наверное, мне было впервые тепло за последние несколько лет. На прощание меня обняли и поцеловали. Было немного неловко, что сын может смотреть, и еще, совершенно не хотелось отпускать. Наверное, я привыкла… Или влюбилась.
А где-то через час на телефон позвонили… Заплаканный женский голос с легким акцентом спросил, довольна ли я.
— Здравствуйте, я вас совсем не слышу, сейчас сделаю мультики тише, — говорю в трубку и прошу Витьку не шуметь. Голос в телефоне недоумевает. То ли вежливости, то ли наличию детей у предполагаемой любовницы кого-то.
— Может, вы ошиблись номером? Наберите еще раз, советую я заплаканной девушке в трубку.
— Да, наверное, ошиблась. Извините. — Говорит собеседница и больше не звонит.
Открываю соцсеть. Что ж, сегодня будет еще одна встреча. Великий Один — свидетель: я тааак не хочуууу! Пишу краткое сообщение. Мгновенный ответ. Этот любитель викингов, лесов, капищ и деревянных идолов внутри хоровода разодетых язычниц, всегда в сети.
Просматриваю фотографии. Вот Ринат с черной бородой, вот Ринат в вышитой рубахе с черной бородой и самодельной трубкой, вот Ринат в пиджаке и шляпе с длинным полураспущенным хвостом черных волос… Гладко выбрит. Да. Таким я его и помню. Фотографии лет шесть. Карий взгляд Дориана Грея. Черные брови вразлет. Длинный острый нос. Сжатые серьезные губы. Тоже тонкие. Острый узкий подбородок — как и весь Ринат. Да. Это был мой типаж. Такие на меня и засматривались. И сто девяносто пять сантиметров роста.
Было очень лестно, когда звезда нашей реконструкторской студии обратил на скромную Оленьку свое драгоценное внимание. Только лестно и все. Я убегала быстро и неуловимо. Я пропускала занятия. Я приводила Славку. Я строила глазки второму лидеру — пресно-сухарному блондину Лешке. Я ни секунды не верила, что такая мелкая серая пигалица, как я — может всерьез понравиться. Но если уж нравиться, то до безумия! Потому, что я сдаваться не собираюсь!
Но универская практика закинула меня как раз в его подведомственную область: сбор фольклора и казачьих песен, народные обряды, вышивки и медные литые языческие обереги. Это было так интересно. И так в новинку! Я впитывала информацию как губка, тщательно фильтруя от разговоров о нем лично. Но взгляд зацеплялся волей-неволей за каждую деталь. Уважаю человека — мастера своего дела. Поставить дом, пусть всего лишь на даче, но зато настоящий деревенский! Сделать половину мебели в квартире, самому сшить и вышить костюм викинга, самому ковать оружие… И профессия «архитектор» — это как раз-таки то, что сложнее, чем разрушать. А потом была травма. И кто приходил его навещать? Правильно.
Я категорически не желала афишировать наши отношения. Хотя, вероятно, болтающие были. А еще была бывшая невеста. Которая также ходила шить и реконструировать. Вот уж — точно пара! Высокая, черноволосая, красивая, как римская богиня. Невеста, которая ушла, отказавшись от свадьбы, но решила вернуться. И ведь я не против! Но зачем столько грязи?!
И вот мы сидим в той же кофейне. Витька в детском уголке строит башню из конструктора и выглядывает из-за стены множества пуфиков. Напротив сидит Ринат. Смешная кофта — несомненно связанная им самим… Пальцами. Он сейчас очень напоминает бездомного… Очень постарел. Явно проявился язвенный-желчный характер — в вертикальных морщинах на лбу, в колючем взгляде, в форме осунувшегося длинного носа. Похож Ринат то ли на Иуду, то ли на злобного старца-пророка из какой-нибудь деревни, что ходит с посохом и ругает современность… Нет уже этого трогательно-романтичного лица — половину занимает огромная окладистая борода, в одном месте подпаленная. Огромные усы подкручены на ирландский манер, и, вероятно, налачены, чтоб форму держали. Нет густых волос брюнета, выгоравших до коричневости, собранных в низкий хвост кожаным шнурком. Виски выбриты — будто перед тобой фашист тридцатых-пятидесятых годов. И все это безобразие поблескивает давно не отмытым слоем жира.
— Благодарю, друже, что явился на сию встречу, к взалкавшей твоего драгоценного внимания скромной отрочице… Хотя, да… С отрочицей погорячилась…
— Давай без этого, Оль. Как ты? — взгляд этого матерого волка, (А он так и зовет себя «Ринат Волк»), чуть потеплел. Я еще никогда не видела, чтобы улыбка так прорезала практически деревянное жесткое лицо — как штихель заготовку в руках мастера-резчика. Ему было приятно, что я не стала вести себя, как взрослая, когда-то обиженная женщина. Любому мужчине, в сущности, нужна маленькая глупышка, которая будет им восхищаться и хвалить.
— Я нормально. Вон сынишка гору пуфиков штурмует. Работаю секретарем в универе. Каждый день — какое-нибудь приключение. Хорошо, хоть сегодня воскресенье. Ты не удивлен, что я тебя вызвала?
— Вот только не говори, что эта встреча из-за вашей универской газеты, а не по твоему личному желанию, — даже шутливо сморщился, — В последнее время достают с этим казацким кружком. Ты не в курсе? Мы школьников-мальчиков к себе привозим на автобусе, там два дня в неделю теоретические занятия и история, а три дня — верховая езда. Хочешь покататься? Сына как зовут? Витя? Жаль, что не Ринат.
— Ну, ты даешь! Молодчина! И сколько у вас хвостатых единиц? Как справляетесь?.. На счет имени… Ты ведь помнишь, что мне твое имя не нравилось. Я не шутила. Буууу. Не имя для русского мальчика.
— Справляемся нормально. Там Лиза дотацию какую-то у государства выбила. Занятия сделали полностью бесплатными. Только проезд. Да и то — смех! Двадцать верст от города.
— Как Елизавета поживает? — стараюсь не показывать, что многое уже известно из интернета: Ринат снова один. Была жена. Отличная жена — настоящая декабристка, которая поддерживала во всем, рубахи штопала, вместо фамилии на странице писала «Наталья Волк»… Детей не было, хотя этот отъявленный язычник очень хотел. Помнится, костер в лесу поставит во время похода, и давай его из чарки пивом поливать — жертва Семарглу — богу огненному… Но Лиза… Это криптонит Рината. Болевая точка. Она его так и не отпустила. Не отпустила ко мне тогда, не дала и с женой жить: «Замуж не пойду, но моё!». По сути… Если подумать, мне не хочется на него злиться. Не за что ненавидеть. Это несчастный человек. Что сам. Что его Лиза. Им это, видимо, нужно. Может садо-мазохисты?
— Лизавета злобствует. То сбрую поменять у всех на синюю. То бубенчики не так звенят. Тут Елисей захромал, так она средь ночи и меня, и ветеринаров пятерых из кровати в конюшню приволокла. Бешеная баба! Что с нее возьмешь…
И я сижу, слушаю. Как его мир далек от нормального! Как он сам чужд и необычен! Просто удивительно: я могу знать настолько разных людей! Что их кроме меня вообще объединяло бы? Ничего. Все-таки женщина — это мир, полный кусочков своих бывших мужчин. И они все оставили внутри меня часть своих привычек, силы воли, характера, гордости и света. Да, было больно от того, что меня так глупо оттерли. Но! Сам Ринат очень просил прощения. Другое дело, что я не хотела и слушать. Я просто хотела не видеть его больше. Эти все глубокие поклоны, заискивающие улыбки во время занятий, эти вопросительные взгляды… Они привлекали внимание. Ненужное мне внимание! И клуб пришлось оставить. Вот ведь! Женщина — это мир, который она разбивает на миллион осколков, выкидывая кусочки прошлого, связанные с тем или иным бывшим мужчиной. Так я сама стала более обычной.
— А ты все еще серьезно веришь в своих языческих богов?
— Верю, Оленька.
— Но ведь это глупо.
— В Иисуса тоже глупо верить. Был мужик неплохой, но слабый, а потом в средние века умные дядьки сообща написали большую книгу-библию, которой пудрят всем мозги. Ты знаешь, что у русской православной церкви основной доход за счет импорта-экспорта алкоголя и сигарет? Они нас травят, понимаешь? Для них мы паства безмозглая. А для славянских богов мы — сыновья. Чем хуже моя религия? Ты сама во что веришь?
— Я не знаю, Ринат. Про церковь ты говорил. Боги и капища вызывают смутные чувства. Но я верю, что что-то есть. Что все будет хорошо, или как заслужим. Верю, что обрызгавший меня поутру водитель получит неприятность сам за свое поведение, если только лично я, как обиженная сторона, не стану копить злости. Я верю в то, что для меня важнее всего быть… Доброй, что ли… Верю, что трудности приводят к хорошему, потому, что по закону мирового баланса невозможно, чтобы у человека было все хорошо или все плохо. Если есть деньги — нет чего-то другого, более важного. Если есть любовь — может не быть друзей, или хорошей работы. Если на работе халява, то нелады в семье. Может, поэтому я и пошла в универ. Платят немного, грозят сокращениями, постоянные ссоры и ругань, но эта работа нужна, и трудна. А где-то взамен произойдет со мной чудо другое… Может, я фаталист?
— Глупышка ты. Дурочка. Лучше скажи, где сынишку нагуляла и почему без отца растишь? Неужто не могла выбрать поприличнее? Ведь красивая. Выглядишь отлично. Приводи его к нам в пятницу. Лизе покажем. А, может, черт с ней, с Лизой! Оль? Ты бы хотела?..
— НЕТ.
— Но ведь…
— Нет. Никогда не возвращайся по своим следам. Если ты был нужен — тебя не отпустят. А если отпустили — значит былого не вернешь. Ринат, есть такой человек, с которым мне будет хорошо и просто. Просто, понимаешь? И интересно. А если было сложно, и я ушла — это не мое. И Лиза тебе не нужна. Надо уже начать жить своей жизнью! Любить и быть любимым. Тебе никогда не хотелось сбежать в другой город или уехать на север? Неужто вся эта трепотня нервов не надоела?
— Очень надоела, Оленька. Но Лизавета меня знает, как облупленного…
— Зато ты себя не знаешь. И я себя не знаю. Зато я знаю наше прошлое. Мы сошлись на краткий миг, испытали пару недель притяжения и интереса, а потом магниты повернулись противоположными полюсами, и мы оттолкнулись. Никто не виноват. И все заслуживают счастья. А теперь нам с Витькой пора. Береги себя, волчок. Просто береги! Потому, что пока ты страдаешь в капкане, без тебя по лесу ходит твоя волчица и страдает еще больше. Жизнь не та штука, которую надо приносить в жертву.
Злит! Нет. Не злит. Бесит! Просто бесит и всё! Просто внутри застрял крик, и я его кричу в немом молчании. Я — часть той силы, что вечно хочет блага, но вечно совершает пакость. Совестливая такая самоедливая пакость. Попросту сказать, женщина.
А еще женщины умеют иногда взлететь вверх на высоту птичьего полета, и оттуда трезвым далеким взглядом смотреть на всю ту ерунду, что с ними приключилась. Посмотреть и охренеть. И когда, включив логику, и, отставив нерациональные эмоции, смотришь на ситуацию, что-то становится кристально понятным, а что-то наоборот. История новоявленного кудрявого жениха мне не понятна: зачем человеку отношения с женщиной, о которой он ничего не знает, да еще с ребенком, да еще с ушибленной головой? Чего ему от меня надо? Вопрос интересный. Но еще интереснее здесь проанализировать себя…
Я умею поступать красиво. Бывало, что я совершала практически подвиги ради симпатичного мне человека, бывало, и не раз, что я говорила о любви. Часто я держалась за отношения, не желая терять. Но что я чувствовала?
Я всегда считала, что у меня мужской взгляд на многие вещи. Мне проще понять мужчину, который гонится за аппетитной задницей в короткой юбке, чем женщину, которая, заламывая руки, рассказывает подружкам, какой он хороший. Иногда, я думаю, что от привлекательного мужчины мне нужно абсолютно то же самое, что и ему от меня: какая-то доля близости. Близости общения — чтобы разговаривать было легко, близость эмоциональная — чтоб было о чем, и близость физическая, чтоб было зачем. Так забавно всегда наблюдать, как мужчина первый затрагивает тему свадьбы и детей. Всегда первый! Кто-то из страха: «Я знаю, что ты хочешь замуж, но я не буду и никогда!», кто-то проверяя: «А вот если бы ты и в фате?..». Но ни один здравомыслящий мужчина не говорил всерьез о свадьбе. Скорее, из опаски потерять свободу. А когда говорили… Да, в принципе, бывало… То именно такие люди, что бежать от них и быстро! Не оглядываясь! Один обещал то ли утопиться, то ли вены порезать. Я ответила, что сейчас приду и поговорим, больше он меня, собственно, не видел.
Раньше, встречаясь, я всегда видела в голове свою идеальную картинку: вот он целует, и дрожь по телу от восторга новизны и интереса. Вот мы засыпаем рядом. Тепло и хорошо. Вот это продолжается какое-то время, и я, как пригретая на груди птичка. Безопасность. Забота. Что мне было нужно? Чтобы так и было. Что мы получали? Скандалы. Забавно!
В любви всегда интересно начало: когда ты еще не знаешь, будет ли он твой, когда мужчина тоже не знает, будешь ли ты с ним, и дарит цветы, конфеты и свое внимание. Начало интересной сказки. Начало забавной игры. Но потом становится скучно. Кто первый заскучал — начинает тянуть одеяло на себя. А второй хочет вернуть все назад, вспоминая, как ему было хорошо и тепло. Часто я подавляла свою скуку и убеждала себя, что можно улыбаться, целовать, говорить о любви, и все будет выглядеть хорошо. Тогда скучал партнер. Игра заканчивалась. Куклы убирались по коробкам. Но это ли настоящая любовь? Разве можно вечную погоню за эндорфином так назвать? Нет, конечно. Погоню за ускользающим призраком чувств тоже нельзя. А умею ли я любить? А могу ли?
Говорят, что психологи конкретно различают людей сумасшедших и психопатов. Сумасшедшие могли что-то совершить в состоянии аффекта, по зову голоса своей шизофрении, например. А психопаты — люди логичные и уравновешенные, они всегда трезво понимают, что они делают, просто некоторые чувства обычных людей им не знакомы, в силу воспитания или детской травмы… Не хочется копаться в своем детстве. Но умею ли я любить? Есть ли у меня близкие люди? Есть подруги, которые считали или считают подругой меня. Были мужчины, которые считали, что у нас с ними роман. Мне нужны были эти отношения из желания подчинить, удержать или победить. Я скучала вечерами, я ревела после ссор, я горела этими эмоциями, сжигая душу. Но можно ли это назвать любовью? И умею ли я любить? Может, я просто кукла, идеальная кукла, в которую можно влюбляться, потому что всегда манит то, что невозможно получить по-настоящему? Может, я та, что всегда останется ничьей? Я не знаю.
Женский мозг — такая интересная штука, которая может рассуждать обо всем на свете с двух противоположных полюсов. Кажется, сегодня час логики подходит к концу. Стереть с лица изморозь, улыбнуться весенним солнышком и немного оттаять весенней капелью. Я живая, а значит, все возможно.
Вадим сидел у дверей на старой деревянной скамейке вместо бабушек-соседок и курил, уставившись в одну точку. Я вышла из машины. Миша махнул моему врачу рукой и стал разворачиваться.
Хотела сказать о вреде сигарет и о том, что целовать не буду — сама бросила четыре года как. Но осеклась. Что-то было явно не так. Он поднял на меня глаза — такие неяркие серо-зеленые, но в этот момент очень взволнованные и, может, от этого кажущиеся больше. Я села рядом. Надо было что-то спросить. Надо было понять с полу-взгляда — что случилось… Сомневаюсь, что он в таком виде потому, что пришел рассказать, как я ему не интересна. Наверное, на работе был тяжелый случай. Наверное, пациенту стало плохо… Но тоже еще не повод… Вероятно, пациент умер. Да, видимо, умер. Я совершенно не умею жалеть и не знаю, что говорят в таких случаях. Все эти вежливые слова — все пустое.
И я просто села рядом. Близко-близко, чтобы касаться его бока, чтобы Вадим просто почувствовал, что с миром живых его связывает простое человеческое тепло. И мы так сидели долго. А потом сигареты у него кончились. Ощутив всю прелесть обманчивого тепла поздней весны в средней полосе России на своей отмороженной спине, я встала первой и просто взяла его ладонь в свою маленькую уверенную руку. Его пальцы были явно холоднее. Вадим послушно пошел следом, чуть запинаясь о ступеньки. Таким расстроенным я его еще не видела. Мы забрались на второй этаж, утробно провернулся ключ в скважине, на полу прихожей тихо остались ботинки и сапоги. А мы прошли на кухню, и я сварила кофе, оглядываясь на его молчаливо сидящую за столом фигуру. Сам он, умом и душой, был все еще там — далеко, где сражался со смертью, уже знал, что проиграет, но повторял этот бой снова и снова в своей голове.
Держа длинными пальцами маленькую кофейную чашку, Вадим чуть-чуть ожил. Он начал рассказывать. Не с начала, не с середины. Просто и путано. Он говорил то, что ему одному нельзя было вынести. О врачебной ошибке, о коллеге-идиоте, который проморгал артериовенозную аневризму сонной артерии, при переломах тела основной кости, о том, что травмы такой тяжести положено оперировать сразу, а не выжидая полтора часа консилиума с придурками, которые мало разбираются в смежных вопросах и пациента видят только на снимке. При острой ЧМТ основным принципом хирургического вмешательства, особенно при внутричерепных гематомах, является быстрота проведения операции — чем быстрее с момента травмы произведено вмешательство, тем, на равных прочих условиях, больше шансов на выживание больного и его реабилитацию. Поэтому пациента оперируют сразу после установления диагноза, не производя лишних дополнительных исследований. И мы останавливали кровотечение. Интубация, трахеостомия, ИВЛ… Всё шло по плану. Я ушел в соседнюю палату, выжатый как лимон. Глаза закрывались, руки не слушались. Просто вырубился. А Брикелян — врач с двадцатилетним стажем. Он остался. Он и его стажер. Старику-то дела нет особо. Карту пролистал, наши заметки поисправлял. В комп занес. А стажер — зараза! Хоть бы сказал! Чего там, мол течет из уха? Нет же! Промокнул салфеткой, подложил бинта и даже глаза не посмотрел. Когда я вернулся через два часа — пульсирующее пучеглазие уже на лицо. Мы его снова на стол. Молодой дядька был. Совсем молодой, понимаешь?! Жить бы и жить. Упал с мотоцикла, проехался по льду неудачно… Со мной в соседнем доме жил!
И я слушала. Ничего не понимая, кроме того, что совсем рядом похозяйничала смерть. И смерть была настолько яростной и настолько близкой, что мой рыцарь в белом халате не смог ее победить. И поэтому возлагает на себя эту тяжкую вину. Не ученика и не старшего коллегу он ругает. Ругает себя потому, что не перепроверил, не заметил, не сумел вовремя помочь… Я должна была что-то говорить, как-то успокоить… Но слов не было. Что я могу сказать? Это все будет лишь лицемерной болтовней. Не было меня там. И я не могу реально прочувствовать все то же, что пережил он. Не могу, и слава богу. Потому, что я ревела бы, и толку от моего участия было бы еще меньше. Каждому достаются трудности. Трудности по его силам. Вадим честно бился со смертью, и ему это под силу, не получилось только сегодня победить… Но он талантливейший врач. И ему надо расслабиться и забыть это все. Просто забыться.
Под отрывистые фразы и бормотание я умудрилась скормить ему обед. Знаю по себе, когда эмоции переполняют, невозможно банально позаботиться о себе и поесть. А потом просто подошла к замолчавшему сидящему мужчине и обняла. Просто обняла.
Я знала, что будет дальше, я знала, что это неправильно и не так. Но наши губы нашли друг друга. Судорожно горячие жадные губы с привкусом кофе и сигарет. Я не испытывала страсти, но отвечала. Эти сильные руки меня прижали к себе. Пауза, практически бесконечная, я нарушаю ее, пальцами касаясь его под кофтой. Долю секунды он сверлил меня взглядом в густом тягучем сумраке комнаты, убеждаясь, что я знаю, что творю. Кофта полетела на диван. Прижиматься к его голой груди было так остро и горячо, что меня саму охватила дрожь возбуждения.
А потом мы ушли в спальню, и я попыталась быть его щитом ото всех воспоминаний, мыслей и проблем, потому, что я лежала рядом, обняв и наглаживала его кудрявую голову, как обычно гладят уютного котенка, или плачущего ребенка. И, наверное, он плакал. Но это были только наши слезы, когда никто другой не знает и не видит. Это было наше темное пещерное убежище. И когда, наконец, эмоции прошли, усталость взяла свое. Вадим уснул. Я тихонько достала мобильник и написала родителям, чтобы забрали Витьку из садика, покормили и тихо привезли, используя свои ключи. А сама осталась рядом.
Быть нужной человеку в момент, когда весь его мир уходит из-под ног — это очень большое доверие. И бывают такие люди, которых знаешь миллион лет, но никогда не расскажешь им и десятой части своих бед. А бывают еле знакомые люди, которые сразу мгновенно становятся своими, будто ты знал их в прошлой жизни и снова повстречал в этой. И все складывается. И все получается. И рядом с таким человеком появляется особое ощущение домашнего уюта. По крайней мере, у меня так. Во сколько у него смена? Вроде в восемь пересменок был. Машины во дворе нет. Значит, надо учесть это, когда буду ставить будильник. Нельзя его будить раньше утра.
Час, как всегда, растянулся на два. Но зато и Витька в садике, и на работе ждут только после обеда. И я стою — выбираю между тремя выглаженными платьями — какое мне… Меньше идет? Ручки подрагивают, коленки, кажется, тоже. Из природного чувства вредности надела бы красное… Я люблю красный. Да, из природного чувства, точно. Все так хотели, чтобы я не выделялась, не привлекала внимания, не влюбляла своей непосредственностью… А серые костюмы и длинные юбки делали только хуже! В конце концов, я просто стала собой. И если я яркая — это уже не скроешь. Зато указывать мне бесполезно — это видят сразу.
Синее тоже ничего. Хотя оно мне идет. Это плохо. Но зато в нем мягко и уютно. Я ж не на свидание иду, чес слово. Главное, чтобы мне удобно, а не как на меня посмотрят.
Под окном загудели. Ту-ду-тууум! Соседка высунулась — поглядеть, за кем это явился черный BMW… Нет. Определенно, не буду водить. И замуж не пойду за Вадима. У него тоже машина. Не люблю машины. Хотя… И они меня, если подумать, тоже не любят — рука сама потянулась к бывшей травме…
В лучших традициях Михаила: по дороге не говорить ничего, серьезнее, чем «привет». Приехали. Ресторан ближневосточной кухни. Пока ходила мыть руки, мне уже заказали. Почувствуй себя голодным слоном… Потому, что девушка моих размеров это все съесть не сможет. Да и после завтрака еще не хочется… Подвигаю рагу из баранины. Улыбаюсь. Это в характере Михаила, но такие мелочи не стоят моих потрепанных нервов. Могу понадкусывать, в конце концов.
В памяти другая история. Я и две полоски… Через месяц после расставания. И Михаил пяткой в грудь: «Я не мог!». Тихая его мама, которая до этого делала вид, что меня, как и других сотню девушек, просто не замечает — вся на дыбы! То ли «Иди отсюда, аферистка», то ли «рожай и даааай-дай-сюда-скорей!». Еще не определилась…
Смотрю на весь этот балаган и бочком-бочком к двери: «Знаете, ребятки, вообще-то, к вам ребенок отношения не имеет. Просто хотела посоветоваться. Волнение, все дела… Хороший друг — верней подруг. Но, вы, пожалуй, потусите без меня, ок?»…
Михаил, конечно, догнал. И мы стояли в просторном подъезде и курили, глядя в окно. Одну за одной. Какой дефицит в моей жизни! Не денег, которых все предлагают по поводу и без. Дефицит простого человеческого тепла! И был разговор. И разговор был долгим. Когда стемнело перебрались на кухню. Его мама уже спала. А мы решали. И было предложено много всего. Фамилия. Красивая очень, но уже не нужная. Помощь. Тоже ненужная: какая разница, где я возьму коляску или кроватку — главное, чтоб не эта кислая мина ее притащил. И я просто рву это всё к чертям. Я говорю, что это действительно не его ребенок… Но гордости чуть-чуть не достает. Когда меня выставляют в четыре часа утра из дома, я прошу одну единственную вещь — одну, но самую необходимую и самую банальную. Мне плохо. И мне больно. Просто обними… И Михаил прекрасно понимает, что я вру про чужое отцовство, но доказать не может. Как и предложить. Как и удержать. И он отказывает. И я ухожу в темноту. И в темноте…
Теплее. Теплее от проглоченных слез. Теплее от объятий ледяного ветра. Теплее. Потому, что я не должна скрывать свои эмоции под этим колючим взглядом. Как важно, чтобы в один тяжелый момент просто обняли. И все. И больше ведь ничего не надо было. Мы бы все равно не смогли бы ужиться вместе. И в этот момент… Кажется, именно тогда я сломалась. Вместо доброй и участливой девушки появилась Она. Я ее нежно звала «сердцеедочка». И не могла ругать. Это кусок боли, который превратился в сарказм, в расслабленное безразличие, в зубастую злую шутку над теми, кто несмотря на все — осмеливался на меня заглядеться. Кажется, месяце на восьмом меня снова звали замуж… А я…
А я не хочу! Не хочу по залёту!
А я по любви, по любви хочууу.
Спела песенку, рассмеялась и ушла. В конце концов, я ведь не бедный человек. И мое государство чего-то напортачило и насчитало мне немаленькую единовременную сумму… Видимо, моя зарплата, сплюсованная года за два. И выданная еще раз… Не. От помощи государства отказываться низзя. Спасибо, родное. И мы живем хорошо. И пусть провалятся от злости все те, кто считает, что женщине нужны штампы, помощь и алименты. Зато здоровье отличное. И это главное.
И вот передо мной сидит Михаил, уплетает чего-то мясное. И, слава богу, не боится, что мне от него чего-то надо. Это большое достижение.
— Миш, я очень хочу снова влюбиться. Можешь считать меня дурой, но я не могу.
Взгляд удивленный все-таки очутился на мне. Чувствую себя дурой, но я всегда была неординарной. Он привык.
— Михаил, на меня давит мое чертово прошлое. Я разучилась доверять людям. Я превратилась в черствый и бессердечный сухарь. Я все еще помню каждую фразу, каждое слово, что ты мне говорил. И не обижаюсь. Но мне до сих пор больно. Скажи, что у нас тогда не получилось?
Вижу как он чуть ссутулился… Вздохнул, затягивая тишину и подбирая слова.
— Ольга, а ты не думала, что все, что ты сказала мне в ответ — оно тоже осталось со мной? Я только развелся. И все вспоминал твою фразу. Настя повторила ее слово в слово. Сейчас ношусь по судам. Дома ждет милая рыженькая Машунька. Она смешная: маленькая совсем, пухленькая, глазки золотистые, как листва осенняя. А самое главное: ни слова упрека. Простая как монетка! Все эмоции на лице, ни одной «морды кирпичом», никаких недомолвок, издевок, споров. Я с ней отдыхаю, понимаешь?
— Значит, я была слишком сложной?
— Да причем здесь ты! Я про Настю. С тобой было весело. Потом не было. Столько лет прошло! Но ты молодец. Тебе вообще когда-нибудь нужен был мужик? Ты же сама со всем справляешься! Сама зарабатываешь. Никогда не подчиняешься. На каждое слово у тебя своих десять аргументов.
— Разве ты видишь меня такой? — наверное, ошарашить меня больше — просто невозможно.
— Да. Ты заметила, что с тобой рядом постоянно мужчины необычные? — улыбнулся, смущенно сверкнув ровной улыбкой, очки блеснули на солнце в такт настроению. — Ты пугаешь. Поэтому рядом могут остаться только сильные, уверенные в себе. Но и их ты постоянно заставляешь быть в тонусе и сомневаться в себе.
— Так. Постой! То есть ты хочешь сказать, что если бы я в тот морозный вечер согласилась и на детей, и на Питер… Мы были бы вместе? Не смеши!
— Ольга, ну, ведь я тоже не всегда был тридцатилетним. Тогда у меня и ветер в голове бродил, и верностью я не блещу по сей день. Но было в тебе что-то особенное. Да вот любить, не ощущая отдачи — это противоестественно.
— Миш, вот пять лет прошло, и я ни на что не претендую. Но скажи мне, пожалуйста, чего такого мог сказать тебе Слава, что мы из-за этого умудрились разойтись?
— Это плохой вопрос.
— Я довольно долго ждала. И придумала себе миллион ответов. Уверена, что они в разы хуже, чем то, что мог наврать твой друг. Или стесняешься?
— Он сказал, что скоро станет папой.
— И всё?! Что за бред сивой кобылы? Славка, и вдруг папа? Но причем здесь я? Девушку у него отбила, что ли?
— А мамой он назвал тебя… — Немое удивление. Слов нет. кажется, я даже забыла, как дышать… — Оль, я страшно ревновал тебя к нему. После этой фразы, я не мог не смотреть на тебя и не представлять вас вдвоем… Было больно. Было обидно. И обиднее всего, что мне ты такой подарок не сделала. Как бы я хотел быть счастливым отцом! Ведь у меня до сих пор нет детей.
— Миша-Миша… Я сижу, но если бы не спинка у мягкого диванчика, покрытого ткаными псевдо-народными ковриками, наверное, я бы упала и лежала, не поднимаясь… — Миша. Ты не мог спросить у меня? Просто спросить? Месяц спустя я пришла к тебе, и ты еще больше утвердился в том, что Слава не соврал?
— Нет. Я понял. Я же не дурак. Дурак бы не понял. Но… Ты так изменилась. Ты была уже чужая. Ты уже в штыки воспринимала каждое слово. Мне было больно говорить с тобой, потому, что в каждом твоем слове читалось: «Миша, ты — ничтожество!». Ничтожество, понимаешь? Я никогда себя не чувствовал более погано! Мы, мужчины, боимся такого взгляда. Такой интонации. Таких громких… Мыслей. Ты меня ранила тогда. Я сам себя выставил ничтожеством. И это останется на моей совести навсегда.
— Миш, мы с тобой — два идиота. Просто два идиота, Миш. И слов нет. Ты научил меня быть сильной. Ты подарил мне Витьку, хотя, учитывая мое здоровье, это вообще было огромным чудом! Я всегда хотела детей, но врачи категорически отрицали саму возможность! Зачем мне было говорить в том разговоре о таких вещах — гораздо проще сказать, что мне это не нужно… На самом деле, я не испытывала ненависти все это время… Только страх. Страх снова быть отвергнутой. Страх услышать еще раз все то, что ты мне говорил… Это все в моей голове вертелось и вертелось… И я была страшной, толстой, растрепанной, с памперсом в руках, а ты все тем же был в моей памяти. И я боялась банально тебя увидеть — чтобы не показать себя такой. Такой жалкой, слабой, нуждающейся в твоем участии. А теперь ты сидишь рядом и меня хвалишь… И говоришь, что я тебя ненавидела… Нет, Миш. Я благодарна. И сегодня благодарна еще больше. Спасибо. Просто спасибо. Хочешь Витьку покажу? У него правда от тебя только рост. Вот ведь дылдины-то! На мою голову… А могу показать Вадима. Ты знаешь наших врачей? Не общался? Где-то в соцсетях найдется сейчас. Я не добавляла еще. Стеснялась… Не смотри на меня так. Говорю же, проблемы с доверием и привязанностью у меня. Он смешной. Мелкий, правда. Наверное меня младше… что значит тридцать два??? Он вегетарианец, что ли? Или йога — наше все??? Ничего себе ошибочка — лет на десять.
— Знаешь, Оль. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть — поверь мне. Он — хороший парень.
Было раннее утро, когда раздался телефонный звонок. Я едва успела продрать глаза. Расслабленная спросонья рука выронила телефон. Сердце резко забилось, еще плохо осознавая резкий подъем. Конечно, звонил не Вадим. Звонила «тень номер два». По-моему, я даже испариной покрылась мгновенно: блин, ну зачееем я это всё затеяла?! Сейчас опять этот твердый хриплый голос, который больше похож на нож в бок, чем на средство для человеческого разговора. Помнится, Михаил еще пел… Хотя почему «пел» — и сейчас поет, я уверена. И электрогитара, и барабаны. И его вечное «ты же не интересовалась тем, что я делаю!»… Очень интересовалась…
Помню унылый, осенний день. Кажется, ноябрьский. И твой день рождения в сети, когда все забыли и не поздравили. Когда девушка ушла… (Да я сейчас ее очень понимаю: счастливица!). А тогда я пожелала тебе любви. Простой счастливой любви. Кто ж знал, что у тебя «просто» не бывает! И ты хотел с кем-нибудь поговорить. И мы встретились. Это было странно. И неправильно. Лучший друг предавшего меня человека. И никто не должен был знать. Потому, что мы друг дружку не переваривали. Хотя… Нет. Это я всегда избегала. Помню: придет во время праздника черная высоченная тень в пальто. Эти очки-хамелеоны. Вечно чернеют, несмотря на то, что солнца нет. Волнистые русые волосы. Узкий подбородок. Узкие губы в линию. Узкая рука. Сам весь худой — как герой аниме. Весь такой «Мефистофель» — и я избегала. На меня часто засматривались именно такие.
Не люблю людей, у которых все «сложно» — и себе жить не дают, и другим нервы треплют! Но в твоем голосе была какая-то… Надежда? Ты шутил и старался не жаловаться. Я всегда это чувствую: те, кому есть на что жаловаться — такие печальные, но улыбаются и пытаются тонко и иронично шутить. И над собой. И над другими. Я сама такая… Ни за что не вырвешь и пары слов о грустном. Ни за что не попрошу помощи, даже если от этого будет зависеть моя жизнь…
И мы сидели и разговаривали.
— Я работаю в крупной компании. Зам. Офис в центре. Ты не знала? Заходи, если будешь рядом. У нас весело.
— А я учусь.
— Знаю. Ты должна понимать, Оля, я хорошо зарабатываю. Мы вот с Анюткой ездили в Турцию недавно. Приехали и разошлись… Ты хотела бы в Турцию? Хотя нет, ты не такая… Да ну! Ерунда эта Турция! Поедем в Грецию, или… В Мексику!
— Предпочитаю грешную землю, Михаил. Ты найди себе кого-нибудь, кто хотел бы съездить. Думаю, найдутся. А лучше сначала не предлагай, чтоб нашлась именно та, кому ты сам…
— Нет, пойми, ты мне ничего не должна. Почему нет?
И я смотрю на это существо. Что за зверь такой? Не пойму. Хорошо сказал мой тренер однажды: «Кто за тебя платит в поездке, тот тебя и танцует». Хорошие слова. Наверное, я должна растаять от широкого жеста и влюбиться мгновенно? Как же бесит. Сел напротив. Просто говорит. Голос — кусочек льда — так и звенит надтреснутым хрусталем. Рядом пальто. Почти такое, как у меня теперь, благодаря «советам» Славки. Черная рубашка. Черные брюки. Тонкие пальцы обнимают бокал глинтвейна. Просто сидит напротив невероятный какой-то человек. Он так высок, и кажется, что весь мир вокруг с затаенным вниманием наблюдает за этим мистером Рочестером. Иначе не скажешь. Со страницы книги сошел, по-любому. И опасен. Хотя, разум говорит, что нет. А под кожей просыпаются волны чутья: «Бегииии! Опааааасен!»…
И этот неожиданный жест, когда перед всеми посетителями кофейни мне покупают огромный букет. Да. Потом это будет веник… Но красивые багровые розы! Как кровь. И, чуть не на одно колено садясь — дарят…
— Зачееем?! — я испугана. Я хочу убежать.
— Это просто так. Могу же я красивой девушке подарить цветы!..
Не помню. Совсем не помню, как мы вдруг стали в компанию приходить вдвоем, ловя на себе изумленные взгляды. Мы не встречались. Мы разговаривали. И, как-то неожиданно, я поняла, что он мне нужен. Потому, что под взглядом Славки с очередной девушкой меня защищал Михаил. Он просто мог взять за руку и увести, если шутка была для меня обидной. Хотя, чаще всего злился, потому, что со Славкой мы зацеплялись на любой теме и ругались до хрипоты. Мы слишком были хорошо знакомы друг другу.
Помню нашу первую размолвку. Я уже была влюблена, хотя по-прежнему уворачивалась от всяких подарков и материальной помощи. Вот что за люди — эти мужчины! Бесит! По-моему, мы из-за этого и поругались. Ведь «его девушка должна одеваться хорошо!». На что я ответила, что и не его. И не должна.
— Ты хочешь детей, Ольга? А хочешь в Питер? Там мой папа. Там мои друзья. Я совсем скоро туда уеду. И ты будешь со мной. Ты бы вышла за меня замуж? — не предложение. Но хор-роший разговор на улице, когда мы по морозу идем в гости к друзьям… Он сбежит сразу, если я хоть в чем-то соглашусь. О чем вы! Риторические фразы. На такой вопрос и получил такой ответ.
— Я ни за что не хочу детей! Я еще не каталась на байдарке, не прыгала с парашютом, не насладилась своей свободой! Вот когда эта свобода мне уже в печенках сидеть будет — вот тогда поговорим, если ты еще будешь поблизости. И в Питер я не поеду! Там холодно. Мне не хочется знакомиться с твоим папой-полковником. Мог вас с мамой и не бросать. Мне не хочется уезжать. Я, наверное, единственный человек в этом городе, который не хочет уезжать. Не люблю крупные города. Хотя, Питер мне и нравится больше Москвы.
И мы ввалились в гости, уже дымясь от злости друг на друга… Я не из тех девиц, что позволяют другим определять свою судьбу! А такое приказное вмешательство вообще терпеть не намерена! И вечер был испорчен. Потом явился Славка, ради исключения, один. И мы переругивались уже и с ним. И тут… Михаил просто сел перед моим креслом и стал обнимать и целовать мои колени…
When there’s no love in town
This new century keeps bringing you down
All the places you have been
Trying to find a love supreme
A love supreme…
И в этот момент я попала… Определенно, если сердце ушло в пятки, то целуя колени, его можно с легкостью достать… А дальше были сплошные скандалы вперемешку с излишне романтичными примирениями. И постоянные упреки:
— Ты сказала «Шляться с подругами» — это недостойное слово для моей девушки. Ты кто? Шляются только шлюхи!
— Это нормальное слово. Так и скажи, что тебе не нравится именно компания! Тебя бесит, что я подружилась с Аней? Город небольшой — мог предположить, что так случится.
— Гуляй с кем угодно!
— Да, я буду гулять с кем угодно, если ты не звонишь и отменяешь встречи, не предупредив. Лучше мы с Анюткой перемоем тебе косточки, чем сидеть дома и реветь. Ты этого ждешь?!
Кидать трубку? Это женская прерогатива! Бесиииит! Это нервное злобное существо, которое то позирует перед обществом, мной, собой… То ведет себя тупее стада баранов! БЕСИТ! А потом этот скандал… Что-то ему сказал Славка. И оба молчат. А я должна догадаться… Да пошли вы! ОБА! Неприятно только друзей бросать из-за непереносимости вас обоих. Рожа кирпичом — и вас нет. Я тоже умею вести себя «на люди»…
И вот звонок от него. Я надеялась, что не позвонит… Столько лет прошло. Сыну недавно было пять…
— Привет, Миш.
— Здравствуй. Что за история? Чего ты хотела? Что-то с Витькой?
И увиливать от ответа, или скрывать детали — нет смысла. Это тот человек, который никогда не даст высказаться второй раз. Каждое слово решающее. Как меня это бесило всегда!
— Михаил, я влюбилась. И мне нужна твоя помощь. Нет. Какие деньги! Просто давай встретимся и поговорим?
— Через час заеду. Ты все там же? Нет? Давай адрес. Сама не водишь? Глупышка. Хорошо. Час.
Невзаимная любовь.
Одинокая игра.
Недожеванная песня с утра.
Не проснувшись — надо в путь
И по улицам людным.
И опять день будет очень трудным…
Да, когда-то эта песня была о тебе.
Смска от Вадима… Сегодня не может. По-моему, что-то случилось… Для разнообразия подумаю, что на работе. Ничего, сонЦе, у меня второе свидание. Завтра поговорим. Целую…
Погода сегодня была прекрасной! Встала рано утром и подмигнула солнышку, заглянушему в неплотно задвинутые бежевые шторы. Вытянулась в струнку. Танцевать!
Пели песни, с белой пеной на губах и со щеткой вместо микрофона. Удивительно вкусная каша на завтрак! Правда, в меня влезло всего две ложки — как можно есть, когда внутри — где-то в груди, за реберной клеткой, горело такое теплое и ласковое солнышко.
Нравиться мужчине — это лучший допинг. Это уютное ощущение объятий на плечах, даже если человека сейчас рядом нет. Тепло и спокойно. Надежность и умиротворение.
Витьку отправила к бабушке с дедушкой, а сама ждала обеденного времени. И есть опять не хотелось. Настроение замечательное! Руки возбужденно подрагивают. Намешала шарлотку, пришлось переделывать — давненько я не путала соль и сахар! Неужто влюбилась? Да ну! Но весело. Сейчас ему расскажу. Сердечко чуть не выскакивает смешной суетной синицей наружу. И с чего? Такая ерунда!
Странно. А смсок сегодня почему-то нет… И не звонил. И вот уже час, полвторого, два…
Солнце за окном было таким же теплым и почти летним, но погода явно испортилась… Плейлист исчерпал веселые и ритмичные песни и переключился на давным-давно закинутый туда Lumen… Что за древность?! Но. И музыка, как обычно, кстати. Сижу. Просто сижу. Смотрю в одну точку. Еще полчаса. Еще пятнадцать. Звонить не буду. И писать.
Давай, кричи, но тебя могут не понять…
Ты можешь помолчать,
Ты можешь петь,
Стоять или бежать,
Но все равно гореть!
Огромный синий кит порвать не может сеть.
Сдаваться или нет… Но все равно гореть…
Да к чёрту!
Переключила. Переключилась.
О, посуда! И такая давно не начищенная… До дырок… Тереть кастрюлю, чайник, чуть пожелтевшие завитушки на белых тарелках… «И мы с тобой НЕ будем, как Сид и Ненси»… Выключить бы эту ерунду, но не могу. Руки мокрые. И просто зависла. Тру порошочком очередную посудину под Девида Гаррета и его нервную электроскрипку. На полу капли. Отлично. И пол. И пыль. И дальше, и дальше. До самого вечера. Потом будет звонок, но не от него. Это родители спросят, когда меня ждать. И тогда меня, наконец, отпустит. Пусть… Пусть просто позвонит… Или напишет… Пусть! Просто возьми и взорви эту тяжелую пустоту.
В такие моменты хорошо ходить к подруге и реветь. Не застав дома, сидеть на скамейке рядом с деревянным синим домиком, курить, хоть давно бросила, смотреть на черные стволы старых лип, грустно вздыхать, поймав желтый листик-сердечко. Просто сидеть с ней и молча пить сладкий чай, из грязной кружки, закусывать мокрые соленые губы, не объясняя причин. Ведь объяснять нечего. Как и ждать.
Прошло еще минут сорок. Хотя я уже просто не смотрела. В такие моменты и подруг нет. Позвони, и чудесным образом все окажутся заняты. И часы не тикают, оставляя тебя наедине с твоим личным бесконечным адом. Просто жуткая-жуткая пустота и тишина… И кажется, что никогда-никогда не будет человеческого голоса или теплых объятий… В ушах — будто воды налило — даже музыка заунывной мелодией где-то далеко-далеко. Космическая, удаленная от всего мира, пустота…
И тут выкинутый мобильник дернулся. Как-то обиженно даже. Индикатор мигает желтым — неужто? Нет, товарищ дорогой. Поздно. Пригретая за пазухой птичка уже замерзла в этом космическом вакууме и перестала быть ручной. Я уже отрезала кусочек себя. Уже готова уйти. Уже ощутила жуткий непереносимый холод обиды и убрала руки. Убрала руки. Это так просто. «Я всегда могу уйти. Я ни к кому не привязываюсь. Мне абсолютно все равно, — самовнушение скоро сработает, и будет снова почти хорошо и спокойно, — мне ничего от тебя не нужно. У меня нет эмоций. У меня нет и не было планов на обед. Это такая мелочь»…
На второй звонок, пожалуй, отвечу. Слегка охрипла, будто столетие не говорила — в своей космической тишине и пустоте. А твой голос в последний миг разорвал эту пленку моего сумасшествия… И в груди снова потеплело. Неожиданно. Чуть-чуть. Неуверенно так. Словно огонек, который думает: «Разгореться ли мне здесь — под ветром и дождем на сырых дровишках или нет?».
— Оленька, как ты? — голос тихий, грустный даже. Главное, чтобы не молчал. Просто слушаю. Если замолчит, подбирая слова, значит скажет какую-нибудь гадость. Может, погорячился со своими глупыми, наивными словами и обещаниями. Наивными… Я, видимо, еще наивнее, если даже на секунду представила, что хоть что-то может стать правдой… Я привыкла не верить. Мне так проще. Не нужно. Когда не веришь, сопротивляешься дольше, а когда сдаешься — и верить уже не во что. Такое бывало.
— Ольга, ты слышишь меня? Как ты там? Ждала? — А я сижу и все-таки не понимаю, чего же ему от меня надо?
— Все хорошо! Эмм… Кого? — уже улыбаюсь. Сильные женщины не показывают эмоций. Даже себе. И не цепляются за людей.
— Оля, милая моя, у меня на работе запарка. Сложный случай, сейчас полтора часа консилиум шел. Будем оперировать. Ты только не переживай, хорошо? Мы завтра посидим. Пойдем в парк, Витьку на каруселях покатаем. А потом в кино… Главное, чтобы я тут не скрипнул на работе. Посплю пару часов ближе к утру.
— Вадим, ты сумасшедший. Какие прогулки?! У тебя есть дела. От тебя зависит чужая жизнь. Зачем ты передо мной отчитываешься? Всё нормально. Честно. Завтра высыпайся. Незачем геройствовать из-за таких пустяков, как встреча. — А внутри что-то щелкнуло в очередной раз. Как осечка! Со мной не прощаются. Просто дела. Просто не смог. Не из-за меня. Выдох.
— Оль, тут уже пытаются дверь в кабинет взламывать. Сейчас за шкирку меня вытащат. Не волнуйся. Я позвоню, если не будет сильно поздно, хорошо? Ты не надумывай ничего. Ты молодчина! И твои успехи меня радуют. Завтра увидимся. На крайний случай — послезавтра. Всё, пока. Убежал.
А я стою с телефоном в руках. И мне стыдно. Почему же мы — женщины — такие эгоистки? Странно только. Что это за фраза «не надумывай»? Будто таких Оль у него не первый десяток, будто он уже заранее знает мою реакцию. Мдаа… Оленька-стандарт номер два. Нафига ему такая? Чего там вокруг не вертелось получше? Или голову только мне разбил? Странно. А вообще…
Почему мужчина молчит? Это не всемирный заговор против глупой меня… Зачем нервничать — просто займись делами. Наверное, самое сложное в любви — это верить, что нужна. Не переживать о случайной фразе, не думать, что надоела, не принимать на свой счет его молчание или злость… Но мы — женщины — не верим, мы переживаем, принимаем и цепляемся. Все спокойно бывает только тогда, когда мужчина нам не нужен совсем. А нужным сразу становится ускользающий… Хм.
А помню, ускользающий Славка звал меня в свой сетевой бизнес. Каждую девицу водил познакомиться с его «хорошей подругой», а в итоге сижу — гляжу на мордуленцию бриллиантового директора компании и говорю, что вся эта афера для меня пережиток прошлого. Плавали, проходили. Спасибо, не интересует.
Вообще, влюбиться — это так странно. Сначала ты трясешься над своими ранами, над своим разбитым сердцем, а потом ощущаешь этот живительный огонь и вдохновение. И страх пропадает. Потому, что этот шаг уже сделан, и сердце уже не твое. А уж чего он с ним сделает — это его дело. Тебе бояться поздно. Ты уже влюбилась. Дальше разбивается уже не сердце. Твои надежды, твои мечты, твои привычки, твои кусочки воспоминаний аккуратно вырезаются скальпелем из памяти вместе с поранившим предметом страсти. Может, я ему просто надоем? Было бы проще. Да. Было бы.
А первый звонок был не от Вадима… Сергей Тимирязев — тот самый студент — пытался огласить мою жуткую космическую пустоту своим бархатистым голосом на минуту раньше, чем доктор…