Если вас ударили по правой щеке,
подставьте левую — челюсть встанет на место.
Народная мудрость.
Сергей Петрович Броль прижался лбом к заляпанному стеклу автобуса. За десять благополучных лет он практически забыл, что такое общественный транспорт. Не выспавшиеся и чересчур агрессивные сограждане с устойчивым ароматом перегара, едущие утром на работу. Или те же люди, только потные, вымотанные до бесчувствия в вечерний час пик. Забыл, что такое крикливые и сварливые тетки, пройти возле которой рядом — уже покушение на невинность ее объемных сумок. А если ненароком попросишь такую мамзель убрать ногу с любимой мозоли, то рискуешь оглохнуть от малоцензурных воплей. Забыл, что такое открытые бутылки и банки с пивом или джин-тоником в руках накачанных алкоголем сопляков, которые размахивают ими направо и налево, посылая тебя далеко и надолго в ответ на корректные замечания и вежливые просьбы утихомириться. В общем, все эти удовольствия он совершенно запамятовал. А сейчас вдруг пришлось окунуться в воспоминания, вернее, эти воспоминания вдруг разом обрушились на его забубенную головушку потоком холодной воды и отвратительно-грязной реальностью. И все это по вине синоптиков и ментов. Вот уж щучьи выкормыши. Видел он их всех в белых тапках одноразового использования, и все их розыскные мероприятия в том же узком деревянном интерьере. Больше недели впустую воздух сотрясают, бумаг перепортили пачки четыре своими безграмотными рапортами. А толку даже меньше, чем с гулькин нос.
Автобус дернулся, Сергей Петрович смачно стукнулся о поручень. Прокомментировал со всей изобретательностью прожженного главного редактора. Пацаненок, старательно надувающий розовый пузырь, посмотрел на него с немалым уважением. Броль приободрился, но от осуждающего взгляда растрепанной тетки с мокрым безразмерным зонтом как-то сник. Водитель снова резко затормозил, Броля швырнуло прямо на даму с зонтиком. Во взгляде паренька с жвачкой мелькнуло сочувствие, женщина, напротив, преисполнилась энтузиазмом.
Буркнув извинения, Сергей Петрович кое-как выпрямился, потер бок. Чуть-чуть левее — и последствия были бы гораздо печальнее. И кто придумал делать у абсолютно мирных зонтиков такие громоздкие ручки, по крепости мало чем уступающие бейсбольным битам? Таким зонтиком от любых хулиганов отбиться можно. Броль причмокнул, пассажиров мотануло в третий раз, настроение упало и метров на сто закопалось ниже уровня асфальта. Шишка на лбу помогла вернуться к действительности… очень мокрой действительности.
Ливень перевыполнил все нормы по осадкам, в сумме как минимум на пять лет вперед. Мутноватая водичка мирно плескалась на уровне дверных ручек легковых автомобилей. Транспорт встал намертво. Горожане вооружились навыками своих предков по Дарвину и активно карабкались на чахлые придорожные каштанчики. Самые сообразительные покоряли пластиковую крышу автобусной остановки.
Солидные тетеньки, уподобляясь горным козочкам, заскакивали на каменный парапет. Они уже не прикрывались зонтиками от дождя, а измеряли глубину настырно подбирающейся к ногам воды. Прибывшие спасатели сначала растерянно почесали в затылках, потом начали эвакуацию людей с симпатичных девушек. Покуда переносили мокрых красавиц, все были довольны. Спасатели ощущали себя полноценными рыцарями, к тому же на красивой фигурке мокрые джинсы, свитерки и рубашки смотрятся очень сексуально. Девушки отлично вошли в роль средневековых принцесс: томно вздыхали, закатывали глазки и с не девичьей силой цеплялись за своих спасителей.
По проспекту вдоль набережной, вальяжно покачивая боками, дефилировали перегруженные резиновые лодки. Среди них сиротливо сновала одна деревянная. Чтобы отвязать ее от причального кольца, парню с лодочной станции пришлось нырять с маской и ластами. С десяток катамаранов и узких байдарок оказались полностью затоплены — река не просто вышла из берегов, а совершила настоящий марш-бросок почти на полкилометра. Волны перекатывались уже через капоты автомашин, на ливневых канализациях бурлили водовороты. На крыше легковушки цвета спелой вишни бился в истерике прилизанный и слишком лощеный молодой человек. Его вопли о гибели новой и весьма дорогой для сердца и кошелька машины гармонично вплетались в какофонию прочих звуков: ругани, выкриков, воплей, тяжелого гула бушующей воды.
Водитель автобуса с озабоченным матерком вручную покореженной железякой отжимал дверки. Мужики, по виду явного рабоче-пролетарского происхождения, старательно ему помогали, создавая еще больше непристойного шума. Щупленький мужичонка интеллигентно свинчивал молоточек для пожарных случаев. Какой-то умник старательно высаживал стекло. Россыпь стеклянных брызг прыснула наружу, недоумок выскочил следом. Ему почти повезло: основательно окунулся, а так… отделался легким испугом, порезанным локтем и царапинами по всему телу. Тетка с зонтиком испуганно закудахтала, когда из выбитого окошка на нее щедро плеснуло.
Хлипкие автобусные дверки с противным взвизгом разошлись в стороны, водитель радостно пожал руки своим добровольным помощникам. Пассажиры с сердитым ворчанием подняли ноги. Вода, прежде сочившаяся тонкими струйками сквозь дверные щели, потоком хлынула внутрь. Молодая парочка, рассудив, что мокро и там и здесь, выпрыгнула на тротуар. Невысокой девушке воды было по грудь. Больше желающих выйти не оказалось. Народ дружно полез на кресла.
Сергей Петрович тоже стоял на сидении, изогнувшись буквой «зю». Что это за буква он не понял до сих пор, но она у него упорно ассоциировалась с каракатицей, хотя этого загадочного зверя он тоже никогда не видел. Голову пришлось вжать в плечи, спину согнуть так, что актер, сыгравший прославленного горбуна, удавился бы от зависти на собственном галстуке. А самое худшее — стоять приходится, прижимаясь к растрепанной тетке. Под боком муляет зонтик. Выбор невелик: либо по колено в воде, либо в тесных дружеских объятиях с теткой и каким-то типом. По-другому втроем на двух посадочных местах было не расположиться.
Броль чихнул, ухитрившись упереться носом в шикарный бюст взлохмаченной мадам. Та с придыханием пожелала ему доброго здоровья. Сергей Петрович вдохнул аромат приторно сладких духов, мельком подумал, что дама, видно, вылила на себя не меньше двух флаконов, и разразился целой серией оглушительных чихов. Тетка с готовностью подставила грудь. Но на сей раз ее любезностью Сергей Петрович не воспользовался, чудом вывернувшись, он предпочел уткнуться в окно. «Картина маслом и хлебом. Причем… масло просрочено, а хлеб заплесневел.», — мрачно подумал главный редактор.
Катастрофа в городском масштабе набирала обороты. Мускулистые спасатели бодро шлепали по пояс в воде, отчасти бережно и нежно перенося на руках в относительно сухое место девушек бальзаковского возраста. Барышни хрупкостью не отличались, и периодически спасатели вместе со своей ношей плюхались в воду. Благо осенняя водичка было не по календарю теплой и вполне гостеприимной.
Добрая душа, обитающая на первом этаже ближайшего от проезжей части дома и не чуждая прелестей отдыха на природе, спешила на помощь в рыбацких сапогах до ушей и с зажатой подмышкой лодчонкой. Броль невесело усмехнулся, наблюдая, как мужчина в толстой брезентовой куртке со всем добром выползал из окна. Говоря по правде, Сергей Петрович с удовольствием бы обменял свой дорогой костюмчик, купленный в фешенебельном бутике, на простую но добротную экипировку рыбака. В мокром деле не до личного престижа.
Молодежь и мужики порешительней покинули тонущий автобус самостоятельно. Один джентльмен даже протянул руку помощи леди, то есть без церемоний выловил споткнувшуюся девушку из воды и деликатно похлопал по спинке или куда он там попал ладонью — в воде особо не разберешь. Но спасательные мероприятия пришлись утопающей по нраву. Какой-то молодец спортивным брассом пересекал улицу. Пацаненок с жвачкой тоже сунулся было наружу, погрузился с головкой, нахлебался грязноватой жидкости и на четвереньках вполз обратно в салон, хныча и отплевываясь.
В автобусе остались самые стойкие, ожидая помощи. И она наконец-таки пришла: четверо подуставших спасателей. Ребята настолько вымотались от таскания тяжестей в сложных погодных условиях, что сил у них не осталось даже на сквернословие. Знаками показали выходить по одному. Пассажиры моментально, сказалась привычка, образовали очередь. Когда подошел черед Броля эвакуироваться на закорки спасателя, у главного редактора проснулось нездоровое чувство юмора. Особенно его развеселил детский вариант игры в коники… в морские коники.
Спасатель натужно волок его, согнувшись, едва не касаясь воды подбородком, хрипло дышал и сквозь зубы смачно костерил погоду и особенно природу, которая: первое, ниспослала этот ливень, второе, обделила разумом проектировщиков сливных канализаций и третье, щедро наградила весом этого мужика (Бролю явственно послышалось: «мудака»), которого он вынужден тащить на себе.
После короткого путешествия — от автобуса до лестницы, ведущей на второй уровень проспекта — Сергей Петрович напоминал откормленную, но необычайно мокрую курицу, вернее, петуха — слипшиеся волосы встали причудливым хохолком. Встряхнувшись, главный редактор потрусил наверх, размышляя о том, что он выиграл, дождавшись транспортировки. Приятного выходило мало: обругали, не прямым текстом, но все равно обидно, замочили, бумаги из дипломата напрочь утеряны для него лично и для общества. Порадовал мобильник: новомодная штучка заносчиво верещала подшибленным поросенком, видно, с телефончиком в салоне не обманули: серая коробочка была действительно водостойкой, чего не сказать про внутренности и отверстие для подзарядки. Сергей Петрович ковылял по лестнице, а ему вослед несся громогласный крик водителя автобуса: «Капитан не покинет свой четырехколесный корабль!».
***
Любите природу, мать вашу, несмотря на то, что она с вами сделала. Но еще лучше любить ее на расстоянии, как навязчивого родственника. Чем дальше, тем роднее. По каналу «Дискавери» или «АнималПланет» природу любить еще удобнее. Полеживаешь себе на диванчике, в тепле, светле и уюте. Без всякого напряга и весь такой преисполненный любовью наблюдаешь, как стая львов заваливает и рвет на куски отбившегося от стада буйвола. А уж на брачные игры животных посмотреть порой очень увлекательно, даже поучительно. Но при непосредственном, недобровольном и затянувшемся контакте с этой самой природой искренние чувства не то чтобы притупляются, но обостряются до предела… до предела ненависти.
Холод, усталость, подкашивающиеся колени, ноющие мышцы, завывающая пустота в желудке — любоваться природой в таком состоянии не придет в голову и отъявленному мазохисту. К этой категории Роман никогда не принадлежал и впредь не горел желанием к ней присоединиться. Хотя и мелькали у него до конца не оформившиеся мыслишки насчет меховых наручников и изящных хлыстиков, но это так, баловство, причем ни разу не опробованное в жизни, лишь подсмотренное на сайтах, которые от плюс восемнадцати.
Впрочем, природу можно любить и даже уважать на обустроенной даче под водочку и курочку, запеченную на костерке по рецепту гриль. За накрытым столом в каком-нибудь лесничестве, под настоящую, прозрачную как слеза самогоночку и ароматное, таящее во рту мясо подстреленного кабанчика. Еще некоторые проблески любви к природе могут возникнуть, когда рядом грациозной кошечкой развалилась какая-нибудь смазливая девчонка с перекрашенными волосами и обильным макияжем с имитацией под естественный цвет лица. А в перспективе на ближайшие два-три часа — приятное уединение и, возможно, мини-ужин: обязательная бутылочка красного вина, ассорти из купленных на рынке фруктов, коробочка шоколадных конфет с еще не истекшим сроком годности. Продуктами приходилось затариваться самому, но еще не было такого, чтобы потраченные деньги не окупились. Бабы-дуры, им достаточно малейшего намека на возможность продолжительных и заверенных отношений, и они готовы лезть вон из кожи. Проститутку снять дороже выходит, а один вид счета даже в самом непрезентабельном ресторане может поставить поперек горла и весьма скромный ужин. А малолетка под пиво и чипсы уже не вызывает такого уровня удовольствия.
Роман не без основания считал себя эстетом именно в дамской отрасли. И хотя по жизни был изрядным лентяем, чувство красоты ему было отнюдь не чуждо. Приятные мысли отчасти сгладили события прошлой ночи. Синяки, когда лежишь без движения, тоже особых неудобств не доставляют, да и при взгляде на Аленку назойливым комариным зудением напоминал о себе стыд. Где-то на периферии сознания зародилась мерзкая мыслишка, что все-таки он был неправ и не стоило так поступать с девчонкой. Ну, по крайней мере, кулаки распускать не следовало. Блин ядреный, и чего ж он так взбеленился? Можно было и ласково уломать. В городе он так напролом ни за какие коврижки с маком не попер бы, уговорил бы, ну, подпоил малость, насочинял бы обещаний с три короба. Много ли девке надо? А теперь что, заново к ней мосты ладить? Ленка-то, птица гордая, не погладишь — не даст. Э-э-э ладно, редька с хреном со сметаной. Авось и выйдет чего путного, а не сладится… так мало ли девок. Свет клином на Стреловой не сошелся, правда, и на прочих она не похожа. Есть в ней изюминка такая-этакая. Неприступная леди с манерами озорной девчонки.
С раздумий о женской привлекательности оператор переключился на окружающие природные красоты и едва не захлебнулся от нахлынувшего пессимизма. Внутри пусто, снаружи студено, со всех сторон лес дикий напирает с нехожеными партизанскими тропами, по которым ни один экстремал-путешественник в здравой памяти и твердом уме ползать не станет. Конечно, даже самый фанатичный пешкодрал по золотым опушкам да шелковистым муравушкам бродить станет да крупные шишечки-грибочки собирать в приятной близости от насиженных мест цивилизации. Еще лучше вдоль оживленных шоссейных дорог, где и маршрутные автобусы останавливаются, и шашлычные-кафейные имеются, и другой сервис ненавязчивый. А здесь уже второй день лес и ничего кроме леса.
— Да едрит вашу налево, направо и на все остальные четыре стороны! Сколько мы здесь ходим, и когда в конце-концов выберемся из этой долбанной чащи?! — последнюю мысль Роман озвучил вслух и притом достаточно громко.
— Кабы знал, сказал, -— равнодушно откликнулся Владик. Боль в натруженных коленях с лихвой перекрывала прочие ощущения.
— Но не могли мы так заехать далеко! Не могли! — Роман рывком поднялся. — Ты с какой скоростью гнал?
— Да не гнал, тянул не больше сорока, — Прохоров говорил почти не разжимая губ.
— Может заблудились? — осторожно вякнул Невера.
— Ты… провожатый недоделанный… завянь лучше!… — окрысился Роман и снова обернулся к водителю. — Вспоминай, сворачивал где?!
— Мы на трассе только крутились, то вперед, то назад. А потом на второстепенную дорогу съехали и дальше только по прямой… с полчаса, не больше. Там асфальт битый, я и притормозил, чтобы дно не царапать. — Прохоров припоминал детали, прикрыв глаза. — Пока вы снимали, я еще развернулся, — стал водить рукой по ноге, показывая, как разворачивался, — в четыре приема, иначе там было не выкрутиться — узко. Потом двинулись назад, медленно. И я увидел, что мы по какой-то тропинке лесной едем, и бензин кончился.
— А разворачивался ты на дороге или на траве? — резонно спросил Владик.
— Не помню, — покачал головой Прохоров, — так и вы же там ходили…
Владик нахмурился, Роман даже ладонью по лбу пошлепал, но нужные воспоминания на стук не отозвались.
— Елки-палки-рыжие-моталки, — выбранился Роман и протянул преувеличенно добрым голосом: — — Тошенька?
— Я внимания не обратил, — пропыхтел Невера, — к интервью готовился. Волновался.
— Аленка заметила, что солнца нет, — уточнил Владик, — но отсняться торопилис, и как-то выпустили это из виду.
— Точно! И дорога исчезла! — Оператор нервно сделал несколько шагов, остановился, опустился на корточки. — Так что же это такое?
— Репа его знает, — поминать хрен Владику показалось как-то неудобно, и сказочная репка пришлась кстати, — пространственная либо временная аномалия.
— Ну да, тонкая грань между сопредельными мирами… узкая пленка бытия… туманности фантастических переходов… — завелся Роман.
— Не скоморошничай, — оборвал его Прохоров, — я статью читал. В семидесятом году пошли двое пацанов за дровами в лесок, а вернулись пару месяцев назад. Тридцать пять лет гуляли, а внешне не изменились. Их по фотографии сличали пионерской, воспоминания проверяли. А сами потеряшки говорят, что всего часа два хворост собирали.
— Нормальные перспективы, — помрачнел Роман, — если считать, что за два часа здесь проходит тридцать лет, то за наши сутки там уже… почти два века минуло.
— Сбылась мечта с идиотом, — усмехнулся Владик, — всегда хотел посмотреть, что будет через сотню годиков. А тут сразу дважды по сто.
— Ты, прежде чем в грезах плавать, подумал бы как к городу выйти… или хотя бы к деревне, к поселку, к хижине лесоруба! — Оператор незаметно для себя подбавил звука.
— Не ори, не в лесу. — Прохоров поморщился, как от оскомины. — А в лесу тем более не ори. Неизвестно, кто тут шарит по кустам.
— Да глухомань тут сплошная. — Владик облизнул пересохшие губы. — Это и стремно. Было бы будущее, тут город стоял бы какой-нибудь, завод, ну, аграрное или фермерское хозяйство.
— Ага, пришлось бы доказывать, откуда мы им на культурные нивы свалились! — Язвительности Роману было не занимать.
— Вот «им» объяснить все проще: проверят данные переписи, сравнят факты. И станем мы осваивать новые цивилизации…
— В качестве экспоната в лабораторном отсеке, — — ехидствовал Роман.
— А предкам из прошлого растолковать факт нашего появления и незнание обстановки будет гораздо сложнее, — монотонно продолжал Владик, проигнорировав колкость оператора, — у них ведь закон простой был: кто не свой — тот чужак. А хороший чужак — мертвый чужак.
— Шутник, блин, — Роману стало не по себе, впрочем, остальным тоже было невесело, и он обратился к Аленке: — А ты чего безмолвствуешь? Водилась ведь с клубниками, ролевиками да реконструкторами, книжки фантастические читала?
Журналистка промолчала, вместо нее ответил Владик, короткой рубленой фразой:
— Ты бы прежде извинился!
Роман присвистнул, такого тона и побелевших глаз он от репортера не ожидал. Неужто паренек тоже в журналисточку втрескался? Просить прощения при всех не хотелось, но пришлось. Наедине можно было бы подурачиться: пасть на колени и покаянно бить кулаком в грудь или лбом в землю ткнуться, орошаясь горькими слезками. Действует безотказно. Но при этих свидетелях выпендреж не пройдет, амнистия возможна только после почти искреннего раскаяния. И как назло подходящие слова на ум не шли. В голове вертелось что-то вроде: «я больше не буду» и «прости меня, дурака», но это явно было не из нужной оперы. А фраза «я не знаю, что на меня нашло» — отдавала дешевой сериальной бульварщиной. Банальщины тоже не хотелось.
— Алена, ты мне нравишься уже давно. Очень сильно нравишься, — Роман добавил твердости и мужественности, — Я ни разу не говорил тебе, но я тебя люблю. По-настоящему. И вчера… я думал, что у нас все будет по любви и согласию. В город вернемся — заявление подадим. У меня квартира есть, зарабатываю неплохо. Сына мне родишь. А ты… — такого честного и укоризненного взгляда не выдержало бы ни женское сердце, ни монашеская скромность, ни девичье целомудрие, — а ты мне губу прокусила… насквозь… а у меня там шов был, рассадил как-то… вот я и психанул…
Что еще добавить к столь прочувствованному монологу Роман не знал, но впечатление он определенно произвел.
— О как, — — хохотнул Владик, — звезданул по фейсу — и она же виноватая, что он сам первый начал.
— Да что ты понимаешь, — не удержался от смешка и Прохоров, — он же по любви…
Роман мысленно подивился: пару минут назад они вполне мирно обсуждали случившееся, а теперь эти двое откровенно язвят из-за ночного происшествия. Вот уж правду моряки бают, что одна баба в мужской команде не к добру. То есть к добру, но его на всех не хватит и выйдет раздор.
— Алена, я понимаю, что виноват, но прошу: прости зло, тебе без умысла причиненное… — Откуда взялось странное словосочетание, только что слетевшее с его языка, Роман и сам не понял, но оно подействовало — Аленка впервые за день посмотрела на него. Воодушевившись, Роман продолжил: — Когда-нибудь ты сможешь понять и оценить и мою любовь, и мою преданность. А сейчас умоляю: не держи сердце на меня.
Роман никогда не причислял себя к сонму прославленных актеров, но в некотором наличии таланта тоже не отказывал. И не напрасно. Всю сцену он выдержал блестяще и роль доиграл до конца, несмотря на затянувшееся молчание девушки и ее кратко брошенное:
— Проехали…
— Ну ты и сволочь… — Прохоров, внимательно наблюдавший за оператором, презрительно сплюнул.
Кому суждено полысеть, тот не поседеет.
Народная мудрость.
Вчерашний денек явно был не из легких. Ночь тоже изрядно нервишек потрепала. Да и утро оказалось отнюдь не добрым. А промозглым, хмурым и вовсе неприветливым. Донимал холод, да и живот с голодухи ныл. Еще бы… вчера без обеда, без ужина, и завтрака в обозримом будущем не предвидится. Остается уповать лишь на обед. Прохоров потянулся — малость размять затекшие мышцы.
Впрочем, переночевали почти благополучно. Зверюшки дикие особо не беспокоили, ну трещало что-то ветками сухими, порыкивало да посапывало, однако близко не подходило. Да какие там зверюшки, если тут всего лишь пару сотен километров от центральной площади города. Местные отморозки тоже не донимали, видать, деревеньки обетованные все ж подальше будут. Хотя чего пацанве ноги по лесу бить? Это только городские ради экзотики на шашлычки за десяток километров от кольцевой отъехать способны. А местные ребятки — за забор вышел и наслаждайся сколько влезет природой вперемешку с мутноватым самогоном. Правда, во времена его молодости сопливой и летнего гостевания у бабули местом сбора была желтая покореженная остановка на повороте деревенского «прошпекта». Там и пили, и покуривали, и физиономии до кровавой юшки рихтовали, и от пошлых анекдотов ухахатывались, и перед девчонками козырялись… Прохоров усмехнулся: детские воспоминания дело, конечно, хорошее, но ни сытнее, ни теплее от них не становится.
Задерживаться на месте ночевки не стали, чай, не туристы с пудовыми рюкзаками да компактными рулонами палаток-спальников. Воды по очереди попили. Владик торопливо похлопал себя по карманам, Аленка покопалась в сумочке. Ромка кофр с камерой на плечо закинул. Прохоров привычно подхватил штатив. Одно дело морду начистить за поведение неподобающее, и совсем другое — работа…
…Первая заповедь операторов — сам погибай, а камера должна быть в целости и сохранности. Это настолько хорошо вбивалось в головы, что ребята даже под неслабым градусом (обычай накормить и особенно напоить телевизионщиков еще кое-где сохранялся) почти твердо стояли на ногах, пока в руках была камера. Но стоило им сгрузить аппаратуру, как тут же превращались в дрова, и эти бесчувственные тела водителям приходилось на своем горбу затаскивать в машину и развозить «с доставкой на дом», то бишь, к дверям квартиры. Корреспонденты-то преимущественно женского пола. Камеру подержать еще ладно, но не операторов же им таскать?
Произошел как-то на съемке прикольный случай. Сюжетик делали про иппотерапию — лечебное катание на лошадях, причем состав съемочной группы был как сейчас: Чудаков, Стрелова, и он. Отснялись быстро, отпущенного на командировку времени оставалось немерено. И Аленка предложила верхом покататься с полчасика. Роман эту идею воспринял с удовольствием, ну и он отказываться не стал. Им мигом трех лошадок подвели, неоседланных, все по науке. Прохоров даже предположить не мог, что девчонка может так лихо на коня запрыгнуть. Ладонью на холку оперлась легонько, р-раз — и уже поводья разбирает, вытянутая как струнка, коленки чуток прижала — и рыжая лошадь с хитрыми глазами послушно двинулась по кругу. У остальных так не получилось, хотя коней им держали. Романа вообще парень-инструктор подсаживал, как-то хитро руки сплел, как бы вместо стремени, и под согнутое колено упор сделал, чтобы тот мог оттолкнуться. Прохоров, хотя и тренированный парень, но раза три подпрыгивал, покуда животом на лошадиную спину навалился — черный жеребец с издевательским ржанием постоянно пританцовывал на месте.
Кое-как усевшись, Прохоров перевел дух. Скорость, конечно не та, но с мотоциклом не сравнить. Одно дело безвольная железяка и совсем другое большое, сильное животное. У Прохорова гордость водительская взыграла — попросил сам лошадкой порулить. Девушка-инструктор усмехнулась, отошла на пару шагов. Ну и жеребец сразу показал, кто хозяин положения, — стал, как вкопанный, и ни с места, ни на уговоры, ни на сжатые колени, ни на пинки под живот (тихонько, правда) не реагировал. Потом резко дал задний ход, да так прытко, что Андрей чуть через голову не кувыркнулся. Когда подозрительно смешливая девушка изловила вороного под уздцы и повела шагом вдоль изгороди, Прохоров не то что не возражал, а даже обрадовался. А вот сверзиться ухитрился Ромка. Насмотрелся на Аленку, а та чего только не выделывала: и рысью через поле и обратно, и галопом, пригнувшись к рыжей гриве, пару кружочков сделала, а под конец и вовсе откинулась на лошадиный круп, лежала расслабленно, словно на диване. Вот и Роман так же решил на лошадке полежать. Пока по прямой двигались, все нормально шло, а на повороте то ли сила земного притяжения сработала, то ли инерция, но оператор смачно приложился к взбитой копытами песчаной площадке… пятой точкой, исхитрился перевернуться, когда падал.
— А если бы камера в руках была? — Прохоров не отказал себе в удовольствии позубоскалить, он-то удержался.
— А если бы камера в руках была, — Роман сердито отплевывался и отряхивался от пыли, — то в воздухе бы завис…
…Припомнив давешнее катание, Прохоров улыбнулся. Чудаков нахмурился, принимая усмешку на свой счет, чертыхнулся сквозь зубы, но в открытую задираться не стал. Прохоров хмыкнул, эффект воспитательного воздействия налицо, впрочем, и на лице тоже. Может, и не стоило так кулаки распускать: по Роману заметно, что крепенько ему вчера досталось. Но, глянув мельком на непривычно молчаливую Аленку с заплаканной мордашкой да с багрово-фиолетовым синяком на скуле, на красные от бессонной ночи и с трудом сдерживаемой ярости глаза Владика — понял: правильно врезал, подонков надо учить, пока они законченной мразью не стали.
А если бы не он вчера принялся Ромке мозги вправлять, свернувшиеся набок от свежего воздуха да неординарного положения, то Владик бы точно на оператора кинулся, и неизвестно кто бы кого отметелил. Скорей уж худощавый репортер плюх бы нахватал. Хотя… бывает, что злость да отчаяние и силу ломит.
Роман пытался идти быстро, но получалось плохо. Жгуче пекло в боку, на плече — малосимпатичный кровоподтек. Сильно ударил сукин сын, до сих пор рука онемевшая, даже пальцами шевельнуть и то больно, не то что кофр опостылевший на другое плечо перекинуть. Башка звенит, да и подташнивает малость. Оп-па, опять мушки золотистые мельтешат перед глазами. Ощутимо качнуло в сторону. Ни-че-го. Главное из этого долбанного леса выбраться да дома доехать, да отлежаться денек-другой. А там и поговорить можно будет, прочитать одному козлу поучительную лекцию на тему: как вредно для здоровья вмешиваться не в свое дело. Ишь, рыцарь выискался… еще и посмеивается…
Полночи Роман ерзал и ворочался, стараясь улечься так, чтобы меньше болело. Укладывать его, несчастного, избитого, поудобней, а тем более жалеть никто не собирался. Пришлось самому едва ли не ползком добираться до устроенного Ленкой по другую сторону костра лежака, и мерзнуть до общего подъема.
А стоило чуток приноровиться да притерпеться, как в голове тут же зашевелились мысли о мести. Посчитаться хотелось до зубовного скрежета. И девку бы неплохо на место поставить, а вот Андрею… баню бы кровавую устроить, в самый раз… Идея оказалась настолько соблазнительной, что, продираясь сквозь колючий кустарник, Роман не переставал так и этак прокручивать представившуюся перед мысленным взором картинку: Андрей с расквашенной мордой, захлебываясь соплями и слезами, ползает на коленях, жалко вымаливая прощение, едва ли кроссовки не целует.
— Мальчишество, — одернул себя Роман, — — но… почему бы и нет… есть парочка приятелей, с которыми на сей счет перетереть можно… — воодушевившись, он даже зашагал чуток быстрее, а в серовато-карих глазах загорелся нехороший огонек.
Странное дело, чувство голода как-то притупилось, да и усталость после пережитого куда-то схлынула. Идти было легко и даже… радостно. Вот уж точно магия золотой осени. Янтарная метель опадающей листвы, шелестящий ковер под ногами, стеклянная тишина и пронзительная свежесть. В городе и не увидишь, и не почувствуешь. Прохоров любил гулять по лесу именно такой порой. Покуда земля еще не раскисла от частых дождей, покуда не мерзнешь в ветровке, накинутой на свитер…
— За грибами поутру, до зорьки еще, вставать надо, покамест лес спит. А дойдешь до прилеска — тут и солнышко из-за макушек выкатится да в травице росной заиграет. Эх, нема мне атхланы, а то бы походили мы с тобой, внучек, по лесу…
Андрейка долго думал, что же это за загадочная такая «атхлана», у деда спрашивал, а тот только усмехался, а сейчас уж и подавно ничего не объяснит. И по лесу вместе не походили: то Андрей малый был, то дед слабость чувствовал да на нездоровье жаловался, а потом и вовсе не стало деда. Однако лес Прохоров полюбил, пусть и не особо много набирал грибов, и то половина из них — поганки несъедобные, ну, пусть не поганки, а всего на всего ложные опята. Только не в грибах дело, просто ходишь, глядишь, слушаешь. И ни одной мысли, вроде бы и есть о чем поразмыслить, а думать ни о чем не хочется. Словно свежий ветерок разметал не только остатки сладкого утреннего сна, но и все раздумья, желания, мечты. А ведь здорово-то как — бродить по лесу с легкой головой! Ноги путаются в мягкой, по-осеннему ломкой и почти безжизненной траве, штаны промокли до колен от обильно выпавшей росы. Бывалые грибники по лесу в кроссовках не шляются, но прорезиненные сапоги, натирающие пятки — ну уж нет! Лучше хлюпающие кеды. Лучше ободранные об мелкие колючие веточки руки да продолговатая ноющая царапина на щеке, чем низко надвинутый на глаза козырек кепки. Но почему лучше — он не знает и даже не понимает и, верно, никогда не поймет. Да и никому не надо это понимание, жить без него куда как проще.
Проще идти по лесному бездорожью, утопая по щиколотку в необычайно мягком моховом ковре или нарочно загребая носками подбрасывать вверх золотисто-алую листву и смотреть, как она осыпается наземь пестрым шуршащим дождем. Проще уклоняться от облетевших веток или, пригибаясь очень низко, продираться через шиповно-можжевеловые заросли. Проще постоянно снимать с лица тонкие липкие нити паутинки и долго и с хохотом отряхиваться от набившейся за шиворот иглицы. Проще кланяться, через боль в пояснице, каждому подозрительно притаившемуся золотому или коричневому листику, потому что толком не помнишь, где и как прячутся лисички, как маскируются моховики и на какие хитрости сподобятся белые грибы и красноголовые подосиновики.
Проще нагуляться по лесу до подозрительно пустой головы, до гудения в ногах, до одеревенелости всех мышц, чем с комфортом раскатывать по лесным дорожкам на машине, выковыривая грибную братию, не отрывая зада от мягкого сидения. Да и собирать грибы надо не в застланный клеенкой багажник, а в плетеную корзину или на крайний случай пластмассовое ведро. И когда идешь, не стоит ножом размахивать, словно мальчуган сопливый. Нож должен в кармане лежать, и только после того, как перед боровичком или даже простой сыроежкой спину согнешь, тогда можешь вытаскивать перочинник да срезать аккуратно. А еще дерном или мхом прикрыть срез ножки, повиниться перед грибочком да поблагодарить лесного хозяина за дар щедрый, а то и не поскупиться и свое подношение оставить… ну, хотя бы половинку бутерброда с сыром. Бредни? Пусть так, но Прохоров интуитивно чувствовал, что надлежит делать именно так и никак иначе…
Тонкая нить воспоминаний с каждым шагом делалась все крепче, образы прошлого и настоящего перепутались, смешались. Незаметно для себя Прохоров стал находить между ними общие черты: почти пустая бутылка с безвкусной водой, бездорожье, усталость. Все было настолько привычным и знакомым, что он едва окончательно не потерял счет времени. Еще бы: день за рулем, почти бессонная ночь. Порой ему начинало казаться, что он просто, как лет десять назад, пошел за грибами. И выдуманная корзинка казалась ему более реальной, чем штатив, натерший плечо рычагами уровня высоты.
— Я больше не могу… — тихий шепот Аленки мигом все расставил на свои места. Не было ни грибов, ни грез наяву, ни знакомого лесочка. Впрочем, и окружающую их чащобу назвать лесочком мог только распоследний идиот с ярко выраженным косоглазием и дюжиной умственных хворей.
Журналистка мягко опустилась на купину суховатого порыжевшего мха, обхватила колени руками, опустила подбородок. Губы плотно сжаты, во взгляде безразличие. Похоже, девушку больше не волнуют ни испачканные джинсы, ни ползающие на приволье козявки, ни грядущие проблемы и разносы на работе, ни лиловеющий синяк на лице, отчего обычно веселая и живая мордашка напоминает маску персонажа средневековой комедии, у которого пол-лица расцвечено улыбкой, а вторая половина залита непритворными слезами. Только у Аленки вместо усмешки — горестно опущенные уголки губ, вместо соленых капель — окаменевшая до бесчувственности щека. Это же с какой силой ударил, мерзавец?!
Владик молча сел рядом, вытянул ноги, ритмично стал растирать ладонями колени, прошипев какое-то ругательство. Прохоров удивленно приподнял бровь, вспомнив, смущенно хмыкнул: Серов как-то проболтался, что пацаном на скейтборде по поручням лестниц катался безо всяких наколенников и налокотников, вот и доездился до рассаженных коленных чашечек. Каково ж ему-то такую нагрузку, а ведь ни слова жалобы. Роман озадаченно терроризировал телефон. Мобильник на последнем издыхании высветил на экране время — пятнадцать часов одиннадцать минут, абсолютно пустую батарейку и тоскливо мигающую пирамидку в окошке сети. Пискнув, телефон вырубился окончательно. Роман со вздохом сунул бесполезную трубку в карман, лег на спину, лениво глядя на покачивающиеся верхушки деревьев, сквозь которые едва просматривалось свинцовое осеннее небо. Невера, тяжело дыша, повалился на четвереньки, так и стоял не в силах принять более удобную для отдыха позу.
Прохоров сел, привычно скрестив ноги, как когда-то на тренировках. Из этого положения он с одинаковой легкостью мог и просто подняться, а мог и взвиться в воздух, нанося противнику прямой удар чуть вывернутой стопой в голову.
Говорить никому не хотелось. Да и о чем болтать-то? Часов восемь по лесу шастают и ни дороги, ни деревни, ни указателя. Ни толковых предположений — где очутились и, самое главное, как отсюда выбираться.
Человек — сам кузнец своих трудностей.
Народная мудрость.
Вопреки обыкновению Заинька не щебетала по телефону, а как положено всякой уважающей себя секретарше раскладывала пасьянс. Она уже порядком устала и от назойливых расспросов коллег, и от собственных розысков, и от общения с родственниками пропавших. Хотелось молчания и абсолютной тишины. И это у нее-то такое желание? Мир определенно перевернулся.
Телефон затрезвонил внезапно и ужасно громко. Заинька испуганно вздрогнула, но моментально взяла себя в руки и подняла трубку.
— Добрый день, вы позвонили в приемную Сергея Петровича Броля, генерального директора телевизионного канала Класс-ТВ… — Заученные слова привычно слетают с губ, бархатный голосок. На невидимого собеседника через переплетение телефонных кабелей и шнуров просто изливается медовый поток профессиональной вежливости и радушия. — Чем можем быть вам полезны?
— Здравствуйте, — робко ответил женский голос, — вы мне звонили вчера. Я Алеся… Алеся Прохорова. Помните?
— Да-да, конечно, — Заинька закивала. Как же, бывшая супружница водителя. — Слушаю вас. — Подчеркнуто внимательно и заботливо.
— Может быть… что-то еще известно? Какая-нибудь информация? — Умоляющие интонации, видно, девушка с трудом сдерживается, чтобы не зареветь. — Я… я просто очень… волнуюсь…
— Увы, пока никаких новых данных не поступало. — Секретарша скорбно наморщила носик. Как же, волнуется она, бросила мужика — тот квасил по-черному, да и сейчас напивается регулярно до белой горячки. А тут заволновалась. Но свои мысли Заинька оставила при себе, добавила в голос побольше участия: — Вы не беспокойтесь, будем надеяться, что у них все нормально. Может, со связью проблемы. Если что-то узнаю, я вам сразу же позвоню. Обязательно.
— Спасибо… — Очень смиренно и безжизненно. Короткие гудки.
Заинька скорбно поджала губки. Эти слова она говорила по десять раз на день. Она устала слушать задыхающихся от рыданий мамаш, нарочито грубые вопросы отцов (или там отчимов, кто разберет?), визгливые выкрики тетушек, угрожающее сопение дядюшек, истерические вопли сестричек, братишек, знакомых, друзей, случайных, постоянных и долговременных подружек и прочих неравнодушных и сочувствующих — в большинстве со стороны Романа Чудакова. Благо у всех пропавших на момент исчезновения не было зарегистрированных вторых половин, а то трезвона от возмущенной родни было бы в два раза больше, так нет же, еще и бывшие женушки добавляются. Секретарша ожесточенно зашуршала мышкой, перетаскивая с места на место стопочки карт.
Она уже напереживалась, в меру напилась кофе и валерьянки за компанию с редакторским отделом, выложила на стол шефа с полдесятка здоровенных папок с информацией о «потеряшках». В углу возле стола примостилась огромная коробка, куда сбрасываются поступающие из милиции и больницы факсы, она уже дважды запнулась об эту гаргару. Номер морга выучила назубок. Надоело. Устала. Хватит.
Двойной щелчок, раскрылась последняя карта. Заинька раздраженно оттолкнула клавиатуру. Пасьянс опять не сложился…
***
— Тихо! — Зычный голос сотника разом перекрыл все шепотки да оборвал разговоры досужие. Годун довольно ухмыльнулся и уже чуть спокойнее повторил: — Тише! Кнес Веслав глаголить станет!
Кнес погодил маленько, пока все очи на него не обратились, а затем широко шагая двинулся вперед — на середку двора.
Доброе дело — замиренье со всеми соседями, никто на земли твои не зарится, никто град не осаждает. Живешь-поживаешь в свое довольствие. Смерды сытеют, гости торговые по путям-дорогам безбоязненно ходят. Только одно не ладно — дружина шалопайничает. От безделья по корчмам да дворам постоялым меда хмельные неуемно хлещет да по девкам озорничает. Тут напасти особой нет — от ратника понести дитенка то лепо. А беда в другом: негоже мужикам здоровым праздностью маяться, с того думы разные баламутные в голову втемяшиться могут. И так уже один на другого с мечами лезут, обиды мнимые измышляя. И ладно бы в шутейном поединке сходились, так нет же, до смерти биться норовят. Не ворогов, друг дружку калечат. И что поделаешь?
— Славна дружина наша. Добрые вои, умелые… — медленно повел речь свою Веслав, обводя очами недвижно стоящих ратников. Вот Горяй, невысокий, жилистый. Хоть в плечах и нет сажени косой, да зато отваги через край. В бою глаза бешенство застилает, с голыми руками против клинка булатного выйти не побоится. С ним даже Звеновит, хоть и ростом и силой удался, связываться остерегается. Вот Кужел, десятник, по умению да разумению ратному с любым сотником поспорить может, только на язык зело остер. Вот Крас, ладный воин только имя для него нынче словно в насмешку звучит. Уж куда лучше, если б его Некрасом звали: через все чело шрам от удара рубленого, скулу рассекли да глаз вышибли в битве, что три лета тому случилась. — Знатно и Гордееву дружину потрепали, и Ладиславовы вои больше к нам не суются…
Веслав перечислил еще несколько памятных стычек, где победу одержали. А затем посуровел и махнул рукой повелительно:
— Сюда ступай!
Тут все и углядели жавшегося у крыльца мужичка с разбитой рожей да в изорванной рубахе. Тот было попятился, да кто-то из ратников услужливо вытолкал аккурат к ногам кнеса.
— Вот… — хмуро продолжил Веслав, — дружины, что трижды нас крепче, бьем, а татям укорот дать силушки не хватает. Что за жалоба у тебя? Молви смело.
Мужичок помялся, потоптался на месте, заговорил, однако, весьма бойко. Гость он торговый, вдвоем с братом товар возят. День пути до града оставался, как тати на обоз ихний налетели. Воев, что для охраны нанимали, насмерть положили. Брата стрелой зашибли. Его самого по бедности одежонки за холопа приняли, оттого только побили малость. И товар весь вместе с телегами забрали, и шкурки куньи, и железо, и… По всему выходило, богатый обоз был.
— А чего ж одежонку-то носишь столь неприглядную? — отозвался Кужел.
Веслав с досады аж губу закусил. Это ж надо, все так складно обдумали, а вот любопытство да неуемную насмешливость Кужела проглядели. Однако мужичок смышленым оказался, мигом сообразил, как выкрутиться.
— Так… грязно ж там. Телега одна и увязла. Вот и пришлось одеться поплоше да пособить.
— А братец-то твой чего подсоблять не стал? — допытывался Кужел.
— Так… старший ж он… был… да и нога покалечена чуток… — гладко откликнулся самозваный гость торговый.
Кнес выждал, покуда пошумят вволю его дружинники, покуда татей всласть изругают, и лишь затем изрек весомо.
— Хозяйкой доброй ту бабу зовут, у коей и на дворе и в жилье все досмотрено. Так неужто ж мы хуже бабы? Что в доме ладно все, а по подворью тати шалят? А?
Словами такими сильно обидеть можно, да правильно все кнес рассчитал. Ратники прямо сходу готовы были пуститься леса округ града прочесывать.
— Да мы на седмицу пути конно округ шпыней всех повыловим!
— Веревиц поболе заготовить надобно!
Кнес слушал да посмеивался довольно. Ладно вышло, и татей погонять дело нужное и мужикам забава. А то зачахли поди с тоски.
— Добро! Позаутро пойдете…
***
—…бесследно исчезнувшая съемочная группа… местопребывание установить не удалось… есть предположения… — крашенная блондинка в телевизоре привычно-монотонно читала новости. На губах приклеенная полуулыбка.
Как-то Аленка объясняла ему законы экранного жанра. Какие-то там приемы манипулирования. Усиление или ослабление эффекта от содержания воспринятой информации в зависимости от формы ее подачи… Лекция, наверное, была интересной и познавательной. Но он благополучно пропустил мимо ушей все убедительные доводы. Просто у Аленки так восторженно глаза блестели. И говорила она с таким воодушевлением. Говорила… Блин, почему в прошедшем времени?!
Сашка раздраженно нажимал пульт. Косорукая драка ментов отечественного розлива. Презрительно хмыкнул: кто ж так поединки ставит? Да любую боевку снимать надо умеючи. Иногда не главное настрогать побольше крутых планов, когда кулак летит прямо в объектив, а камера почти правдоподобно заваливается на бок, имитируя уходы или падение. Порой гораздо лучше проследить само движение, лишь мельком обозначая удар. У Аленки очень хорошо это получалось. Вернее, снимал-то оператор, а она монтировала, но всегда точно сохраняла и ритм боя, и динамику движения. Как-то разоткровенничалась:
— Понимаешь, мне телевидение не особо нравится. Работаешь репортером. Что-то где-то случилось — пришел, увидел, написал. Скучно. Хочется постановочные сюжеты снимать. Даже не сюжеты, а… кино. Хочется кино снимать. Историческое. Красивое. Чтобы костюмы такие…
Кофе закипел и ринулся на плиту. Сашка подскочил, схватил джезву за ручку и тут же, охнув, выпустил. Горячая, зараза. Джезва упала, разбрызгивая коричневатые потеки. Обожженные пальцы Сашка прижал к уху. Времени катастрофически не хватало, ни на то чтобы отмыть плиту, ни на то чтобы повторно сварить кофе. Ночное выступление в клубе. Три часа непосредственно работы, хотя и с перерывами. Размахивать мечом, раскалывать о спины и головы бутафорские скамейки, демонстрировать чудеса ловкости, показной храбрости и элементарной акробатики. Еще час предварительной подготовки и часика два после выступления собирать и паковать реквизит. Короче, бодяга на всю ночь, и без кофе.
Кстати, Аленка кофе не любила. Разве что щедро разбавленное молоком, и лучше всего сгущенным. По ночам она любила гулять по городу. Просто бродить без цели, разговаривать ни о чем, или даже молчать. А еще ночами она сочиняла стихи, впрочем, стихи писала и днем. Взгляд ее сразу становился какой-то отстраненный, словно видела она что-то далекое, недоступное взору других. Брала ручку и торопливо записывала слова, никогда не правя написанное.
Собраться в путь, искать вчерашний день.
Не обессудь, но что пройдет, то канет
В слепом, густом, безжизненном тумане.
Собраться в путь, искать вчерашний день…
Это стихотворение она написала на тренировке в его блокноте. Просто вдруг остановилась, даже не думая парировать удар. Хорошо, у него реакция отличная, руку успел отвести. Меч ведь не игрушечный. Взяла его ежедневник, лежал он на стуле, открытый на расписании выступлений, перевернула страничку и быстро вывела четыре строчки. Потом улыбнулась смущенно:
— Извини, пожалуйста, я боялась что забуду…
Девушка, состоящая из одних парадоксов. Она с восторгом наблюдала за поединками ребят, сама азартно защищалась, но атаковала как-то вяло, будто в одночасье забывая все навыки оружного боя. На его изумленные упреки лишь виновато хлопала ресничками — а если я по руке попаду, больно же будет. Никакие вразумления и увещевания не помогали. На съемках она была всегда такая собранная, деловая, серьезная. Но как только оператор доставал кассету, сразу вся солидность улетучивалась. Оставалась беззаботность, бесшабашность. Она ни разу не опоздала ни на одну деловую встречу, приходила минута в минуту, но тому, кто приглашал ее на свидание следовало настроиться на длительное ожидание. Аленка могла делать десять дел одновременно. Желая сэкономить крохи времени, даже тексты в троллейбусе строчила по дороге на работу. А могла забросить все запланированные дела и вдруг, ни с того ни с сего, пойти в кино или махнуть на верховую прогулку, или целый вечер слушать перестук дождевых капель, забывая о горящем сценарии или намеченной съемке.
Сашка лихорадочно собирался. Спортивная сумка с костюмами. Чертежный тубус с мечами. За всеми мыслями телефон подзарядить забыл. Ладно, авось на три звонка аккумулятора хватит. Первый звонок — Аленке. А вдруг повезет и вместо противного «Абонент временно не доступен, попробуйте перезвонить позже», услышит милый и солнечный голосок. Второй звонок — заказчику или ребятам, смотря по обстоятельствам. И третий — снова Аленке.
Отчаяние перехлестнуло через край, в один миг сломало броню внешней сдержанности и абсолютного спокойствия. Сашка саданул кулаком в стену.
И какого лешего ее понесло на ту съемку? Почему поехала именно она?
…Собраться в путь, искать вчерашний день…
Пока мы жаловались на жизнь,
она закончилась.
Народная мудрость.
— Не лезет ни в одни ворота!.. — За последние трое суток эта фраза уже скрипела на зубах. Сергей Петрович поначалу возмущался и сердился. Злость к утру перешла в последнюю стадию негодования: — Не лезет ни в одни ворота!..
В первый день Броль говорил афоризм про ворота с разными интонациями, и постоянно повышая голос. На второй день шеф просто рвал и метал, причем в самом буквальном смысле, все поданные договора разлетались бумажным дождем по кабинету, а все работники, честь и гордость телевизионного канала Класс-ТВ, двигались вдоль стеночек короткими перебежками и почитали за благо вообще не высовываться из-за своих рабочих столов. Небывалое дело, в импровизированной курилке на втором этаже выветрился даже намек на сигаретный дым, чайники, закипающие по десять раз на дню, с утра до вечера оставались ледяными.
— Ни в одни! Ворота! Не! Лезет!…
Сергей Петрович то подолгу мерил шагами просторный кабинет, то собственной персоной выскакивал в приемную — стребовать с Заиньки отчет о принятых мерах и результатах поиска. Секретарша трудилась, не покладая рук, после второго открылось третье, а потом и пятое дыхание. С одной стороны — – надо выполнить распоряжение начальства, а с другой — донимало уязвленное самолюбие. Как же так, неведомо куда подевались четверо сотрудников, причем одновременно и вместе со служебной камерой и машиной, а она — ни сном, ни духом! Неужели теряет квалификацию?
За восьмичасовой рабочий день Зоинька четырежды побывала в отделе кадров, сделала по две копии личных дел пропавших, пообщалась с представителями ЖКХ по местам проживания и по местам прописки сгинувшей съемочной группы, отыскала контактные телефоны и адреса всех их родственников вплоть до пятого колена и часть из них успела даже обзвонить. По крайней мере, шестиюродная племянница Романа Чудакова, закончившая в этом году школу и провалившаяся на вступительных экзаменах в иняз, очень обрадовалась известию, что у нее есть дядюшка, работающий на телевидении. Девица старательно записала контактный телефончик, по несколько раз переспрашивая каждую цифру, и под конец благодушно заявила, что дяденька ей, наверняка, подберет непыльную работенку.
Секретарша коротко пожелала ей удачи и снова азартно защелкала кнопками телефона. Попутно узнала много чего интересного по каналам сарафанного радио. Например, что Владик вроде бы сочетался тайным браком с какой-то эстрадной звездулькой, а держат все в большом секрете, чтобы потом устроить пиар-скандал, план скандала уже составлен. Далее, что Прохоров уже десять лет не платит алименты. Странно, конечно, в личном деле черным по белому написано, что ему только в декабре исполнится двадцать восемь, официальных детей не имеет и женат бфл только один раз — на Прохоровой А.И. (в девичестве — Росиной). Это что же такого надо было ему натворить, чтобы с восемнадцати лет от алиментов прятаться? Про Аленку ничего стоящего раскопать не удалось. Обидно.
После работы Зоинька не поленилась оббежать соседей Чудакова, Прохорова Серова и Стреловой. Тщательный опрос с пристрастием никакой полезной информации не дал.
На следующий день Зоя принялась собирать досье на Антона Неверу, странного посетителя, с которого и заварилась чертова история.
Вопреки нормативам, милиция была поставлена на уши уже на второй день.
— Ну, бывает, документ нужный потеряется в самый неподходящий момент. Бывает, компьютер зависнет не ко времени, и из-за каких-то там технических глюков полетят важные файлы. Хотя, как показывает практика, на девяносто процентов это отговорки нерадивых сотрудников. Дотянут, бездельники, до последнего, а потом у них как по заказу, то свет отрубают на полчаса, то вирус злостный незнамо откуда выбирается, то флешка не работает, то диск поцарапался. — Заинька отпаивала изнервничавшегося Сергея Петровича крепким кофе с сахаром и согласно поддакивала всем его репликам. Жаловаться на судьбу Броль не любил и не умел, но для первого раза получалось блестяще. — Ладно, то все рабочие моменты, от них все равно никуда не уйти, особенно если у тебя в подчинении пару десятков сугубо творческих людей. Ради их редких проблесков таланта им можно простить и безалаберность, и опоздания, и даже самовольно устроенные прогулы. Сахару больше положи… Да, еще пол-ложечки…
Генеральный, похоже, расстроился всерьез. И непонятно, из-за чего он больше переживает: то ли за пропавших сотрудников, то ли из-за бесследно сгинувшего видеоматериала, то ли банально из-за денег, как-никак камера почти новая и машина недавно из ремонта.
— Я им даже не вовремя сданные на эфир сюжеты прощал. Я же им все условия. А они? Пользуются моей добротой, правда, в меру… но пользуются… — И снова директор сбился с альтруистических переживаний на конкретно математические вычисления: сколько убытка понесет кампания и он сам, если оператор, два журналиста и водитель так и не отыщутся, а пуще того, если не найдутся камера и машина. — И угораздило же и этого придурка с ними поехать… — искренне горевал Сергей Петрович. Еще бы, «Серая вечеринка» — — уже пятый сезон самая рейтинговая передача телеканала, двадцать секунд рекламы в программе стоят столько же, сколько целый блок в сериале в вечерний прайм-тайм.
Броль не погнушался — сам позвонил в ГАИ, по дружбе попросил, чтоб сводку происшествий каждые два часа сбрасывали по факсу, дал администратору указания периодически обзванивать больницы и морг. Долго и проникновенно беседовал с начальником городского угрозыска. Теперь оставалось только сидеть и ждать, а это для деятельной натуры непосильное занятие.
— Ладно бы по отдельности… так это понять можно. Загуляли там…А все вместе во время служебного выезда… — негодовал директор, разговорчивая Зоинька в унисон покорно кивала головой. Кофе давно остыл. Сергей Петрович жадно отхлебнул и скривился, стукнул любимой кружкой по столу, сильно, но осторожно, чтобы и звук был впечатляющий и, не дай бог, не разбилась. — А меня они как подставили? Да сделай мне, в конце концов, нормальный кофе!!! Это же нормы по охране труда!.. Четыре работника пропали да со всем имуществом!..
Закрутился новый виток причитаний, в ответ негромко зажужжал кофейный аппарат.
***
Час промеж волком и собакой. Недобрый, тревожный. Зато спится по такой поре зело сладко. Вешняк сердито потер кулаком очи. Не дело придремывать на заборале, пусть и замиренье со всеми соседями ближними, пусть и далек град ихний от порубежья. Все одно — бдеть надобно в оба, защити Перун славный от напасти лютой и ворогов. Сохранить-то может и убережет, однако ж грозному богу потребны добрые да умелые вои, а не те, кто, бабам да девкам уподобляясь, о милости молит, коли даже пастись нечего.
Вешняк снова зевнул, да так, что челюсть едва на сторону не своротил. Добре, коли с напарником сторожу исполняешь, а не так, в одиночку. Хоть словечком можно перекинуться. Да ежели по правде, сами они с Деляном такую штуку измыслили. Аккурат на опрошлой седмице, дождь еще лил, как припустил с вечера, так и до утра, не переставая. Тьма бадей, верно, опрокинулась на небесах, аль в ирии половодье стряслось. Кто ж ведает, когда по той стороне кромки реки вскрываются? Вымокли дозорные, хоть выкручивай, даже корзны не спасли. Вот Делян-то и выдумал, как и службу справно нести и погулять вдоволь.
— На заборале по двое стоять следует, а как заместо двоих один сторожить станет, а другой меж тем либо по девкам пошалит либо в корчме, в тепле да сухости перебудет, медом стоялым угощаясь. А на другую ночь, как разом выпадет, и поменяться можно.
Прикинул Вешняк и так и этак — ладно выходит, и кивнул, соглашаясь. Тот раз он забавлялся, а нынче Деляна черед. Хорошо ему, видимо.
— Славен Нижний конец! — донеслось с десного боку. По голосу Вешняк не признал, кто кричал, выждал немного, прислушался. — Славен Нижний конец! Эй, гридь, опочили, что ли?
— Славен Торговый конец! — откликнулся Вешняк. — Сам гляди не усни, аки медведь в берлоге!
— Позубоскаль мне! — пригрозили в ответ. Вешняк усмехнулся, пусть он пока и в молодшей дружине, но что оружным, что на кулаках и старшим воям не соступит.
— Славен Верхний конец!
Темень глухая, плотная, ножом можно резать. Дальше носа собственного тяжко разглядеть что-либо. И студено. Вроде и не срок еще Зимерзле шубу свою трясти, а морозец за уши прихватывает. Глядишь, седмица-другая, и снежок первый ляжет.
***
— Только через мой труп! — пронзительно взвизгнул женский голос.
— А там, может, пять трупов лежит! — В мужском голосе явно мелькнула истерическая нотка.
Сергей Петрович мигом подобрался, как лиса, почуявшая добычу. Деловая хватка и умение из всего извлекать выгоду перебороли и апатичность, и усталость. Генеральный директор на цыпочках пересек кабинет и приложил ухо к замочной скважине — узнать из-за чего сыр-бор. Стоял и слушал, пока в пояснице не закололо, но ничего не понял. В приемной ожесточенно ссорились: поминали трупы, поминутно переходя на личности.
— Да у тебя молоко на губах не обсохло! Сосунок! Маменькин сынок! Практикант несчастный! — Женщина явно созрела для решительных действий, по меньшей мере, готова была вцепиться обидчику в физиономию.
— Что?! Да на себя посмотри, синяя ведьма! — мужской голос сорвался на фальцет.
— Балбес! Недоучка!
Броль решительно толкнул дверь.
— В чем дело? — Начальственный окрик моментально утихомирил спорщиков. Шеф грозно нахмурился и придирчиво оглядел приемную. Под синей ведьмой, очевидно, подразумевалась Зоя — на секретарше была миленькая обтягивающая блузка голубого цвета. Девушка, перегнувшись через стол, шипела оскорбления, как проколотая велосипедная шина. Маменькиным сынком оказался растрепанный паренек со щеками цвета перезрелой свеклы, он предпочитал держаться на расстоянии от разъяренной секретарши и даже, на всякий пожарный, отгородился от нее стулом для посетителей. — — И? — – Сергей Петрович вопросительно поднял брови. Заинька, захлопнула ротик, обтянула кофточку, плюхнулась на свое место и сложила ручки как примерная ученица. — Что здесь происходит? Заинька… Тьфу, чтоб тебя… Зоя Николаевна! Что здесь происходит? — секретарша удивленно взглянула на шефа: так официально по имени-отчеству ее никогда не называли. Тем более, она — Игоревна. — Это кто? — Броль указал на шмыгающего носом юношу.
— Витька… то есть Виктор Борисович Климов, студент факультета журналистики, третий курс. В настоящее время проходит практику под руководством Федоровой Светланы Аркадьевны, — на одном дыхании отбарабанила Заинька и уставилась на названного таким испепеляющим взглядом, что парню очень захотелось провалиться под землю или хотя бы под линолеум. — Бездарь и долбоеб… Извините, Сергей Петрович.
— Ну зачем же вы так, Зоя Андреевна? — укоризненно покачал головой Броль, и автоматически продолжил давным-давно разученную формулировку. — Это ведь будущая элита телевидения. Люди, которые будут творить и созидать… — пафосно и возвышенно не получилось, генеральный директор закашлялся и перешел к сути дела. — Что послужило причиной ваших разногласий?
Сергей Петрович в совершенстве умел изъясняться на официально-деловом языке, обычно смущая этим приемом своих собеседников. Он знал доподлинно, что с секретаршей такой номер не пройдет — Заинька и сама кого угодно могла закидать сложнейшими заковыристыми формулировками. Вот и сейчас он думал, что студент, окончательно запутавшись в нагромождении словесных конструкций, поспешит покинуть приемную. Но не вышло. Прежде чем Заинька успела произнести хоть один звук, Виктор Климов взял слово.
— Я принес заполненную по всей форме заявку на проведение журналистского расследования по поводу бесследного исчезновения членов съемочной группы, которые выехали в однодневную командировку одиннадцатого октября и до сих пор не вернулись, и никаких сведений об их местопребывании не поступало, — парень говорил ровно, безо всяких знаков препинания, словно читал монотонный доклад. Ни запинки, ни оговорки. Даже и не верилось, что пару минут назад он весьма эмоционально переругивался с Заинькой. — Поэтому я прошу разрешения на проведение частного журналистского расследования, дабы выяснить, где и при каких обстоятельствах пропали Алена Стрелова, Влад Серов, Андрей Прохоров и Роман Чудаков, а также сопровождавший их Антон Невера.
Из монолога Сергей Петрович быстро вычленил главное и сделал определенные выводы.
— Вы у нас на практике пребываете, молодой человек?
— Да.
— По направлению из университета?
— Да.
— Вы совершеннолетний?
— Конечно. — Витька не мог понять, к чему клонит этот пронырливый директор.
— Так вот, молодой человек, — Сергей Петрович добавил начальственных интонаций, — по закону вы обязаны присутствовать в том месте, куда вас определили на практику, по четыре часа ежедневно. В вашем случае это время с десяти до двух часов дня, либо по согласованию с расписанием вашего куратора или руководителя практики. В этот промежуток времени за вас отвечает наш телеканал. Прочим временем вы можете распоряжаться по своему усмотрению. — Студент тоскливо пыхтел, но, почувствовав лазейку, приободрился. — Далее, вы просите разрешения на проведение журналистского расследования. Работа над подобным материалом не входит в компетенцию студентов третьего курса. Поэтому официально я запрещаю вам заниматься этим делом, поскольку оно может быть опасным. Но в свободное от практики время вы имеете полное право делать что хотите. Не смею вас больше задерживать, у вас есть чем заняться.
Сергей Петрович важно надул щеки. Витька откланялся.
— Заинька, предупреди Свету, чтобы материальчик состряпала с практикантом, — Броль запыхтел, — например, о мужественности телевизионщиков.
— Хорошо, Сергей Петрович, — Зоя заговорила торопливо, просительно, — — только… может, не надо? Вдруг там действительно что-то серьезное? А этот сопляк…
— А какие отношения вас связывают с этим сопляком? — невежливо перебил девушку Броль.
— Родственные… — секретарша сердито засопела. — Мы с ним двоюродные брат и сестра. Сергей Петрович, мне ж тетя Лера голову скрутит, если этот недотепа во что-нибудь вляпается.
— Ладно, подумаем, — буркнул Броль и удалился в свой кабинет.
***
Пробуждение было довольно-таки болезненным: какой-то доброхот прошелся сапогом по ребрам. Вешняк дернулся, хотел было вскочить на ноги да проучить как следует наглеца, однако выю царапнул клинок.
— Что? Очи смежил? — Прямо над ним, но чуть в стороне, так чтобы с прыжка не достать, стоял, перекатываясь с пяток на носки, Делян. Меч к шее заспавшего дозорного прижимает, губы в усмешке злой кривятся. — А кабы то не я был? А ворог? Иль десятник? А? — Ухмылка еще гаже стала.
— Коли б ворог, — Вешняк угрюмо понурился, чувствуя, как щеки заливает жгучая краска позора, — то я б уже кровью захлебнулся…
— А коли б десятник — под плети лег, — со смехом закончил Делян.
— Ну и лягу, — огрызнулся Вешняк. От горькой обиды аж зубы сводило. Это ж надо так оплошать: заснуть на заборале! Это ж для гридя бесчестье! Уж лучше самому на меч бросится.
— Не куксись, — Делян, красуясь, загнал меч в ножны, — никто про то ведать не будет. Ночь еще одну бдеть станешь.
Вешняк молча поднялся, огляделся.
Сумеречный час, предрассветный. На нижнем конце кое-где из коминов дымки повалили. Тихо да покойно, не скрипят журавли, собаки и те не гавкают, спят себе, небось, под крылечком, хвосты поджавши. Спокойно повсюду.
Вешняк повел плечами, руками помахал, задеревенело тело-то. Эк, и угораздило ж его! Придремал, видно, чуток, а там и сон накатил. Все равно гадко, а еще доброта Делянова, ишь, десятнику не скажет. Да лучше бы сказал, глядишь, всыпали б, всяко легче стало.
— Брось, с любым статься может. — Делян успокаивающе хлопнул его по плечу, — У меня вот как-то было…
Вешняк вздохнул, слушать измысленную на ходу побасенку не хотелось.
— Хорошо хоть погулял? — неуклюже попытался направить беседу в иное русло. Делян хмыкнул.
— Любо, — только разглагольствовать не стал, мигом серьезным сделался — Желыба кривой сказывал, нынче кнес вече звать будет. Гридь всю соберет.
— Сколь про то ведаешь? — обеспокоился Вешняк, и вместе с тем в груди радостно кольнуло — неужто поход?
— Желыба врать не станет, — задумчиво протянул Делян, — коли глаголет, то правду… Медом подпоил, вот у него язык и развязался.
— Такого подпоишь, скорее калита опустеет, — не сдержал смешка Вешняк.
— Да он и сам поведать хотел, только…
— Что?
— А ничего. — Делян нарочито беззаботно махнул рукой. — Будет вече, там и скажут.