— Какой он у тебя… решительный, — прошептала Катрин Эскотт не то со страхом, не то с благоговением.
— О да, — так же шепотом ответила Корделия, — решительный.
Мать и дочь послушно сидели рядышком на диване, где Мартин рекомендовал им оставаться. Сам он, комната за комнатой, методично обходил дом. Двигался плавно и бесшумно. Корделия краем глаза замечала его то в одной двери, то в другой, а минуту спустя он уже смазанным силуэтом возник за окном.
— Что он делает? – спросила Катрин.
— Ищет.
— Кого? В доме никого нет.
— Он должен сам убедиться. Пока не убедится, не успокоится.
— А у меня кот, — забеспокоилась Катрин, — аркадийский кун.
— Кота не тронет, — успокоила ее Корделия, — если не голодный конечно. А вот если голодный…
— Зачем кота? Не надо кота! – всполошилась леди Эскотт. – Там в холодильнике еда есть.
— Мама, успокойся, я пошутила.
На пороге возник Мартин. Возник неожиданно, посредством неуловимого пространственного парадокса, будто всего мгновение назад самозародился из теней, световых пятен и торсионных полей. Будто вдохновленная неким творческим импульсом материя сопряглась в молекулы и породила живое наделенное разумом существо. Вселенная всего лишь пожелала, вычерчивая в глубинах смутный образ, и вот он возник — грациозный, сильный и безумно красивый. Корделия невольно зажмурилась.
Его задумали как безупречное оружие. Нет, своего разумного киборга Гибульский прежде всего видел человеком, эрзац-сыном для обезумевшей матери, но сама кибернетическая основа, сам ствол, на который гениальный нейрокибернетик привил отросток души, был взращен людьми как инструмент разрушения. Эти безупречные мышцы, гибкость и упорство связок, прочность костей, плавность и неукротимость движений, их завораживающая целесообразность, согласованность подчинялись и возводились в степень с единственной целью – во имя запредельной эффективности этого оружия.
Вся история человечества – это история оружия. Нет иной цивилизационной области, в которую люди, с начала времен, не вложили бы больше ресурсов и дарованных свыше талантов. Нет, ни картины, ни статуи, ни поэмы есть подлинные памятники и произведения искусства. Истинные шедевры, рожденные гением, это оружие. Оружие – средоточение страсти, таланта, вдохновения и тщеславия. Оружие – пик человеческой изобретательности, апогей инженерной мысли. Над чем бы не трудился пытливый ум, к каким бы тайнам не простирал свое любопытство, какие бы открытия не делал, обладатель этого ума неизменно замыкал свои изыскания на потенциале разрушения. Титан эпохи Возрождения Леонардо в своем времени прославился отнюдь не как художник. Для Людовика Сфорца он изобретал военные машины, пушки и мортиры. Названный в более поздние века гуманистом Леонардо изобрел скифскую колесницу – жуткое устройство, призванное оставлять на поле боя салат из рук, ног и голов. Говорят, что война – катализатор прогресса. Любые открытия, изобретения обращаются в инструмент смерти, и лишь потом, после убедительной демонстрации своих разрушительных возможностей, плод научных изысканий оборачивается к людям созидательной стороной. И киборги не исключение. Их с самого начала задумывали как универсальных солдат, неуязвимых убийц, которых не посетит сомнение. Они должны были бесприкословно выполнять приказы, безропотно умирать и сеять смерть. Это уже позднее появились Irien’ы и Mary, безобидные гражданские модели, а изначально заказчик требовал только оружие.
А самое эффективное оружие всегда произведение искусства. Это пародоксальное сочетание гармонии и разрушительной силы. Временами, наблюдая за Мартином, Корделия испытывала необъяснимые приступы – к сердцу подкатывал ком какого-то щемящего ужаса. Это случалось в те редкие моменты, когда она вспоминала, что перед ней воплощение нечеловеческой смертоносной силы. Да, по большей части он — человек, но человек способный, не особо затрудняясь, пройти по маленькому городку, подобно той скифской колеснице Леонардо, и оставить за собой такой же салат из рук, ног и голов. Идеальное безумной красоты оружие, завораживающее своим совершенством. Осознает ли сам Мартин свои возможности? Осознает. И как будто стыдится.
Однажды в трущобах Старого Стамбула, когда они вышли из лавки торговца древностями, дорогу им преградила компания из пяти человек в масках. Серьезного оружия у них не было, только виброножи и станнер. Вероятно, одна из многочисленных местных банд, специализирующихся на богатых туристах. У Корделии мелькнуло предположение, что грабителей навел сам торговец, пожелавший удвоить заработок. Корделия не искушала местный криминалитет украшениями или голографическим блеском банковской карты, но что-то в ее уверенном поведении, да и стоимость одежды могли много сказать знатоку, подсказать подлинную стоимость добычи. Зрелая состоятельная дама, а с ней – симпатичный парень сомнительной боеспособности. Избалованный любовник, почти домашний питомец. Сложения скульптурного, но скорее деликатен, чем грозен. Сбежит и бросит свою благодетельницу. Или благодетельница охотно облегчит свой банковский счет, чтобы спасти от синяков своего мальчика. Эх, как же они ошибались!
— Степень допустимых повреждений? – тихо спросил Мартин, едва те пятеро, в хищном упоении, шагнули навстречу.
— Минимальная, — ответила Корделия, — постарайся никого не убить.
Схватка длилась недолго. Корделия даже не успела испугаться. Был миг изумления. Он ли это, тот цепенеющий от страха мальчик, которого она когда-то кормила овсянкой? Именно в том переулке Корделия впервые ощутила приступ благоговейного ужаса. Мартин двигался так быстро, выверенно и безжалостно, как не смог бы двигаться ни тренированный спецназовец, ни один распиаренный кинематорграфом мастер боевых искусств. Движения его были метки и скупы, без какой бы то ни было кинематографической лихости. Ни размаха, ни зрелищности. Корделия успела заметить, как перекувыркнулся тот, у кого был станнер. Другой отлетел, третий согнулся, четвертый схватился за ушибленное колено, пятый баюкал вывихнутую кисть. У этого пятого был нож, и он успел замахнуться. Это уже потом Мартин показал ей запись, траекторию, по которой двигался. А в момент инцидента Корделия видела только смазанные пятна.
Так обычно присходит в фантастических фильмах, где герой обретает способность опережать время, ускоряться с помощью волшебного зелья или заклинания. Все его враги будто оказываются под водой, сонными и вялыми. Сгустки плазмы продираются сквозь воздушную преграду, будто атмосфера загустела и уплотнилась. Брошенные виброножи обретают способность к плавному парению. А герой, не особо утруждаясь, обходит препятствия и крушит врагов, которые беспомощны и почти слепы. На глазах Корделии разыгралась подобная сцена. Нет, время не замедлилсь, и Мартин не двигался с какой-то сверъестественной скоростью. Его противники не обладали особыми боевыми навыками, кроме опыта уличных столкновений. Это были обычные мелкие грабители, привыкшие брать числом, а не умением. Так же легко с ними справился бы и опытный телохранитель-человек. Правда, у Мартина это получилось эффектней.
Когда они вернулись в гостиницу, он спросил:
— Ты испугалась?
— Чего?
— Ты увидела, на что я способен. Ты меня теперь боишься?
Он ждал ответа с какой-то потаенной тоской.
— Мартин, я всегда знала, на что ты способен.
— Но ты испугалась! – упрямо повторил он.
— Я свое давно отбоялась. Еще в медотсеке «Подруги смерти». Это тогда мне следовало бояться.
— Так ты на меня не сердишься? Я никого не убил.
Она взяла руку Мартина, ту самую, в которой таилась смертоносное искусство, погладила, а потом прижалась к ней щекой.
— Мартин, родной, не имеет значения, какими сверхспособностями ты обладаешь. Значение имеет только твой выбор, цель, с которой ты эти сверхспособности пускаешь в ход. Посмотри вокруг. Любой из окружающих нас предметов может стать орудием преступления. Может быть обращен в оружие. Подставка для цветов или кофейная чашка. Все что угодно. Есть отдельные даже спецкурсы по самообороне, на которых обучают производить эту метаморфозу – превращать безобидные предметы обихода в кинжал и гарроту. Поверь мне, жажда убийства, наслаждение властью и безнаказанностью не зависят от физических возможностей. Очень часто главным злодеем оказывается персонаж телесно слабый, и даже ущербный. А вот тот, кто щедро одарен природой, гораздо чаще проявляет великодушие. Потому что сила это ответственность и великодушие. Понимаешь?
Он кивнул.
«Возможно, моя любовь – это единственное, что удерживает Мартина от этой отвратительной мутации, от превращения в убийцу. А если меня рядом не будет? Если он останется один? Хватит ли у него душевной зрелости, чтобы сохранить свою человечность? Не механизироваться?»
С тех пор Корделия прилагала все возможные усилия, что не попадать в сомнительные ситуации, в которых исход определялся бы боевой программой, а не человеческим разумом. Мартин учился взаимодействовать с миром на паритетных условиях. Он осознал свою силу, почувствовал свое превосходство. Он учился эту силу контролировать, конвертировать ее в спокойствие и уверенность.
Корделия вновь залюбовалась им, стоящим на пороге. Он – ее защитник, ее внешний контур, ее несокрушимая линия обороны.
— Нашел кого-нибудь? – с напускной серьезностью спросила Корделия.
— Нет. Только кота.
И… облизнулся. Катрин тихо ахнула. Возникший серым, сумрачным клубком аркадийский кун потерся о ноги киборга.
Дом матери Корделии понравился. Уж во вкусе леди Эскотт не откажешь. В кое-каких излишествах она себе не отказывала, но деньги дочери на обустройство потратила с толком. Уютное жилище состоятельной немолодой светской львицы. Двухэтажный коттедж в земном среднеземноморском стиле, с французскими окнами, огромной террасой, садом и фонтаном. Легкая светлая мебель, стилизованная под земную старину. Обивка, декорированные стены, занавеси на окнах – все в единой цветовой гамме. Вероятно, эта стилизация под двадцатый век представлялась Катрин доказательством подлинного аристократизма. Разве потомственные аристократы не окружали себя антикварной мебелью и вазами эпохи династии Мин? Разве кресла и комоды времен какого-нибудь Наполеона III не пользовалась у них особыми спросом? Конечно, в XXII веке такую аутенчиную мебель уже не достанешь, но почему бы не прибегнуть к легкому подражанию? Это же так шикарно! Все эти старинные лампы, абажуры, книжные полки, каминные решетки. И кочерга. Мартин с большим интересом изучал этот некогда популярный предмет земного быта.
Гостевая спальня в доме была одна, и Корделия попыталась отправить Мартина спать в гостиную на диван. Но он молча разложил поперек двери спальный мешок, найденный на чердаке (имущество сбежавшего третьего мужа, любителя затяжных, пикников на природе) и с упрямым сопением в этот мешок забрался.
— Мартин, ты же убедился, что в доме никого нет, — напомнила ему Корделия.
— Это незнакомая мне локация, — ответил из своего мешка киборг, — вероятность чрезвычайной ситуации 27%.
Корделия вздохнула и попыталась устроиться поудобней. Один из двойняшек выразил недовольство пинком в печень. «Неблагодарные, — подумала Корделия, — какие же вы все… неблагодарные. Эх…»
В темноте плакал ребенок. Тоскливо, потерянно. Корделия, в зыбкой неопределенности, между бодрствованием и сном, пыталась понять: кто? Кто-то из двойняшек? Нет, они еще не умеют. И причин у них нет. Они еще ничего не знают об этом мире, чтобы вот так громогласно, отчаянно изнывать от обиды. Они еще в блаженном пренатальном беспамятстве. Их еще не изгнали из рая с напутствием «добывайте хлеб в поте лица своего». Их легкие еще не расправились. А когда это произойдет, это будет их первая телесная мука, первое усилие, которое породит боль и крик. И плачет не младенец. Кажется, даже не ребенок. Ей снится? Сны бывают такие яркие, осязаемые. Обычно человек не осознает, что участвует в сновидении. Гораздо реже случаются сны осознанные, когда сновидец полноправно участвует в сюжете и даже им управляет. Есть даже целая эзотерическая дисциплина – управление сновидением. Корделия ко всему эзотерическому относилась с изрядной долей скепсиса, но полностью не отрицала, так как с ней самой, без техник и медитаций, случались осознанные сновидения. Может быть, это еще одно? Подсознание приоткрыло дверь в параллельную реальность, позволив ей заглянуть туда в ясном уме и твердой памяти. Может быть, ей следует идти на звук? Психологи объясняют подобные явления вытесненными воспоминаниями, забытыми детскими травмами. Мозг генерирует иллюзию плача, чтобы Корделия, в конце концов, ухватившись за эту нить, спустилась бы в лабиринт и нашла затаившегося там Минотавра. Но в этот момент Корделия услышала шорох. Это Мартин шевельнулся в своем мешке.
— Мартин, — позвала она.
Он сразу отреагировал. Выскользнул из мешка и застыл, прислушиваясь.
— Что это? Будто плачет кто-то.
— Да, я слышу. – Он переместился к окну.
Корделия села и зажгла ночник. Теперь, когда она окончательно проснулась, плач слышался более отчатливо. Нет, это не ребенок. И не женщина. За дверями гостевой спальни мелькнул свет. Глаза Мартина сверкнули, но тут же погасли. В дверь деликатно постучали.
— Корди, дорогая, ты не спишь?
Корделия вздохнула. Она бесчисленное количество раз просила не называть ее «Корди».
— Нет, мама, не сплю.
Дверь отворилась, и появилась леди Эскотт в элегантном шелковом пеньюаре. В руках у нее был крошечный светильник, в котором металось искусное подобие огненного лепестка.
— Ты тоже это слышишь? – спросила Катрин, приближаясь к постели дочери.
— Да, плачет кто-то.
— Это уже вторую ночь. Вчера я была уверена, что это сон.
— Я тоже думала, что сон, — отозвалась Корделия.
Мартин на какое-то время вернулся к окну, видимо, анализируя ситуацию и просчитывая вероятности.
— Я пойду посмотрю, — сказал он. – А вы закройте дверь и ждите.
— Так и пойдешь? В трусах? – окликнула его Корделия.
Но киборг уже исчез.
Леди Эскотт, которая с неожиданной для такой самоуверенной дамы с легкостью признала за Мартином верховную власть, рысцой побежала следом и активировала предохратительный сенсор на входной двери. Корделия встала и тоже набросила халат.
«Отныне моя участь ждать и беспокоиться», подумала она.
Ее мать, леди Эскотт, напротив, пребывала в каком-то суетливом воодушевлении. Неожиданное примирение с дочерью, ее согласие переехать из пансиона, известие о внуках озарили ее жизнь подобно разноцветным театральным прожекторам, умело сведенных светотехником на главной героине, и леди Эскотт, пребывавшая уже не первый год после бегства последнего мужа в тоске и депрессии, внезапно воспарила, как символическая надувная фигура над стадионом. В ее жизни вновь что-то происходило! На нее вновь обращали взгляды! Корделия видела, что ее мать едва не лопается от желания немедленно устроить всегалактическую онлайн-конференцию и оповестить всех когда-либо ей знакомых, что вот сейчас в ее доме находится ее дочь – Корделия Трастамара Геральдийская, глава холдинга «Медиатраст», владелица контрольного пакета акций «DEX-company», и находится здесь со своим уникальным потрясающим киборгом, который такой и есть, как о нем пишут, и даже лучше. И она бы сделала это, если бы Корделия еще в пансионе не пригрозила ей самыми страшными карами (снять с довольствия раз и навсегда).
— Учти, мама, если в окрестностях твоего дома… если в окрестностях Фалелеса появится хотя бы один журналист… И подружке своей Клаудии передай! – И добавила тихо, страшно и задушевно: — Разорю.
А Мартин, чтобы усилить эффект, инфернально сверкнул глазами и скрутил в узел ложку. Леди Эскотт торопливо кивнула. Корделия сделала лицо попроще и дала пояснение к предшествующей реплике:
— Когда уеду, тогда всем и расскажешь. Мы тебе голографии оставим.
Они снова сидели бок о бок и прислушивались. Ни единого звука снаружи не доносилось. Корделия поймала себя на чувстве внезапного горького сожаления. Это сожаление, и прежде ее посещавшее, перемежалось с приступами гордости и восхищения, того самого, опьяняюещго, возносящего, которые она испытала накануне, глядя на бесшумно возникшего в гостиной Мартина. Светлая грусть впервые посетила ее, когда Мартин однажды утром самостоятельно покинул их квартиру на Новой Москве и отправился за покупками. Это был его первый опыт взаимодействия с миром, с людьми без посредника и защитника. Он справился сам. Без нее. И с тех пор он уходил все чаще. А она ждала. Она им гордилась, гордилась его отвагой, его решимостью. И в тайне замирала от страха. Он больше в ней не нуждается. Он ей не принадлежит. Она этого и добивалась, к этому стремилась, к его независимости и автономности. Так почему же ей страшно?
Корделия сделала над собой усилие и отогнала мрачные мысли. Она не будет играть в «Умную Эльзу». Хватит. Неожиданно в вирт-окне домофона возник Мартин. Корделия вздохнула с облегчением, а Катрин бросилась открывать. Киборг вошел стремительно и сказал:
— Мне нужны одеяло и скотч.
— Что? – не поняла Катрин. – Виски?
— Все-таки кого-то съел, — пробормотала Корделия. – Мама, скотч это такая липкая лента.
Катрин застыла в нерешительности. Похоже, что бытовые мелочи в таких незначительных масштабах редко оказывались в сфере ее интересов.
— Я сам посмотрю, — сказал Мартин и скрылся на кухне.
Скотч он нашел. Розового цвета с блестками.
— Гламурненько, — хмыкнула Корделия.
Катрин захлопала в ладоши.
— Ах это… Да, да, эту волшебную ленту мне подарил кузен Филипп. Помнится…
— Мама, потом.
Вместо одеяла Мартин прихватил свой спальный мешок. И снова исчез.
— Зачем ему мешок? – с тем же благоговейным ужасом спросила леди Эскотт. Глаза ее сияли.
— Поймал кого-то, — спокойно пояснила Корделия.
— А кого?
— Сейчас узнаем.
Где-то вдалеке послышалась возня. Затрещали кусты. Но длилось это недолго. Вновь наступила тишина. Вновь тихий плач. Но даже не плач, а приглушенный скулеж. Это была бесконечная, бессвязная жалоба, перемежаемая стонами и всхлипами. И эта жалоба приближалась. В вирт-окне вновь появился Мартин. На плече у него лежал какой-то объемистый тюк. Когда Катрин впустила его в дом, Мартин втащил этот внушительный, в человеческий рост, сверток и прислонил к стене. Сверток являл собой наполненный человекоподобным содержимым спальный мешок, аккуратно перевязанный скотчем. Из отверстия торчала голова. И эта голова издавала хныканье и скулеж. Корделия невозмутимо наблюдала за происходящим. Катрин прикрыла рот рукой.
— Кто это? – спросила она.
Корделия поднялась, намереваясь приблизиться, но Мартин сделал предостерегающий жест.
— Не подходи.
— Мартин, кто это?
Человекообразное содержимое мешка продолжало всхлипывать. Корделия разглядела грязные, свялявшиеся волосы, залитое слезами изможденное лицо. Торчащие скулы, запавшие глаза. Цвет кожи – землисто-серый. Потрескавшиеся губы шевелились. Корделия различила слова.
— Голодный… голодный… Кеша голодный… Кеша голодный…
И тут же ровная механическая речь.
— Критически низкий уровень энергоресурсов. Возможно отключение.
И снова всхлип.
— Голодный… голодный…
Корделия в изумлении уставилась на Мартина.
— Так он…
— Да, киборг.
Корделия обернулась к матери.
— Мама, быстрей, горячий сладкий чай. Сахара побольше.
Катрин порысила на кухню.
— Он… DEX?
— Нет, Irien, — ответил Мартин.
— Irien? Этого только не хватало!
Irien продолжал всхлипывать.
— И это еще не все, — продолжал Мартин.
Что-то в его голосе заставило Корделию насторожиться.
— А что еще?
— Нестандартная для Irien’a активность процессора. И запрошенный мною пакет данных тоже… нестандартный. Даже не пакет. Обрывки, цифровые клочья. Нестандартное поведение.
— Ты хочешь сказать…
Появилась Катрин с кружкой, исходящей паром. Мартин взял у нее из рук кружку, сделал глоток и одобрительно кивнул. Затем приблизил кружку к лицу Irien’a, который не переставал раскачиваться и бормотать. Уловив тепло и аромат, киборг как птенец потянулся к источнику углеводов. Его затрясло, он издал странный, умоляющий, высокий звук и, казалось, готов был вцепиться в кружку зубами. Пил он с каким-то утробным подвыванием, захлебываясь и задыхаясь. Даже когда кружка опустела, он продолжал со свистом втягивать воздух, вылавливая последние молекулы. Мартин отнял кружку. Киборг потянулся и завалился на бок. Он даже пытался ползти вслед за неожиданно открывшимся источником. У Корделии сжалось сердце. Она положила руку на живот и тяжело опустилась на стоящий у стены пуф.
— Еще, — твердо сказал Мартин, отдавая кружку Катрин.
Та вновь убежала.
— Мартин, что присходит? – прошептала Корделия. – Откуда он?
— Откуда, не знаю, но предполагаю, что хозяева бросили его умирать. У него содрана кожа на ладонях. Он откуда-то выбирался. Из подвала или колодца. А то, что происходит, называется срыв.
Катрин появилась со второй кружкой. Irien снова сделал попытку ползти, устремив на кружку обезумевший взгляд. Мартин легко вернул его в вертикальное положение, чтобы повторить процедуру кормления. Вновь жадное хлюпанье и утробное подвывание. Когда кружка опустела и Мартин передал ее Катрин, Корделия неожиданно спросила:
— Какого цвета зеленая стена?
Она задала этот вопрос, совершенно не отдавая себе отчета, зачем это делает. Разве Irien’ы бывают разумными? Irien замер. Он впервые услышал Корделию, увидел ее. Из-под свалявшихся светлых волос блеснули полные страха и отчаяния глаза.
— Зеленая… зеленая… стена зеленая, — бормотал киборг.
Процессор идентифицировал звук как нейтральный.
Запущенный в фоновом режиме шумовой анализатор принялся методично сверять уловленный, уже конвертированный в цифровой аналог волновой импульс с имеющимися в базе данных образцами. Программа, избрав срединную желтую метку, не активировала аварийный протокол, но, уловив некоторое отклонение от нормы, какое-то тревожащее колебание, запустила проверку.
Мартин еще спал. Процессор, в режиме обособления, осуществлял рутинный мониторинг, не нуждаясь в присутствии человеческого двойника. Мартин проснется только при смещении звукового спектра в красную зону, если в стандартном ночном аккомпанементе прорежется фальшивая нота. Пойманный сигнал был сомнителен, эмоционально окрашен, но не враждебен. Прогнав звук по первому слою образцов,
процессор приступил к более основательной сверке.
Мартин открыл глаза. Его разбудил не процессор, увлеченно сверяющий данные, разглагающий звуковой узел на составляющие. Мартина разбудила Корделия, вернее, ее изменившееся дыхание. Еще несколько минут назад она дышала спокойно, в замедленном модусе, как это происходит во сне. В бодрствующем состоянии она делала до двадцати вдохов в минуту, иногда, если волновалась, до двадцати пяти.
А во сне ее дыхание замедлялось до шестнадцати. Между фазами ложилась секундная пауза. Выдох затягивался. Во сне система жизнеобеспечения работала автономно.
Почти как у киборга. Процессора, контролирующего дыхательную и кровеносную системы, у Корделии, как и у всех остальных людей, не было, но наличествовал какой-то тайный подсознательный механизм, перенимающий во сне функции управления.
Такой механизм, скорей всего, наличествовал и у Мартина, но процессор не оставлял этому неведомому регулятору ни малейшего шанса. Возможно, если отключить процессор, то внутриклеточный контроллер себя проявит. Мартин еще ни разу не пробовал. Процессор принудительно отрезали от управления телом посредством блокатора. Тогда управление базовыми функциями перехватывал мозг.
Мартин хорошо помнил те мучительные моменты безвластия, когда легкие и сердце как будто выбивались из физиологического ритма, медля и подергиваясь в нерешительности, пока от мозга не приходил побуждающий импульс. В эти мгновения Мартин не умирал, но и не жил. Он выпадал в серую зону за границей сознания, сохраняя присутствие. Но это был не сон. Он себя осознавал. А люди не осознают себя во сне. Они как будто бы умирают, оставаясь при этом физиологически дееспособными. Возможно, и у него, Мартина, получится? Он отключит процессор и… заснет. Заснет как человек. Без запущенного в режиме Stand-By охранного модуля. Без сканера, отслеживающего звуки. Без внутреннего будильника, отмеряющего часы необходимого отдыха. Корделия без всего этого как-то обходится. У нее тоже есть сканер в режиме Stand By. Сканер, задействованный и днем, и ночью. Каким-то же образом она угадывает, что с Мартином что-то не так. Каким-то образом определяет, хорошо ему или плохо.
Мартин отслеживает ее состояние по дыханию, по пульсу, по давлению, по голосовым модуляциям. Он способен уловить малейшие нюансы, малейшие отклонения, но как то же самое получается у нее? Она с такой же быстротой и точностью считывает с него те же самые сигналы. Вот сейчас у нее изменилось дыхание. Сон ее истончился, уподобился паутине. Она еще спутана им, еще поглощена, но ткань наброшенной на дремлющее сознание паутины становится все более ветхой, прорехи множатся, расползаются. Она слышит. Она тоже слышит.
— Мартин, — позвала Корделия.
Он выбрался из спального мешка, в котором устроился поперек двери.
— Что это? Будто плачет кто-то.
Так вот что это за звук. Вот почему процессор не определил его как враждебный, запускающий тревогу, и в то же время счел раздражающим, с негативным подтекстом. Плач. Недалеко от дома Катрин Эскотт кто-то плакал.
***
Мартин изучал сидевшую напротив женщину. Она заметно волновалась. Держалась неестественно прямо. Беспрестанно вертела в руках крошечную сумочку из кожи
леразийской ящерицы. Корделия называла такие сумочки «клатч». У нее тоже такие были, не меньше десятка. Круглые, квардратные, треугольные. Разноцветные. Очень неудобные и малофункциональные. И неоправданно дорогие. Когда Корделия, собираясь на презентацию, в первый раз вооружилась одной из таких сумочек, куда помещалась парочка бесполезных мелочей – ни бластер туда не спрятать, ни аптечку, — Мартин спросил, почему, принимая участие в потенциально опасном мероприятии (среди приглашенных может оказаться наемный убийца), она всегда экипируется так
непродуктивно. Против высоких каблуков, сводящих вероятность бегства к нулевой, он уже не возражал. А вот зачем ей эта сковывающая движения сумочка? Нет, он все-таки никогда не поймет людей. Кажется, будто сам смысл их жизни эту самую жизнь запутать и усложнить. Корделия тогда засмеялась.
— Ты прав. Вся человеческая жизнь искусственна и нелогична, регламентирована пустыми условностями. Я бы с превеликим удовольствием обошлась бы без этого куска кожи, без аксессуара тщеславия. Эта сумочка страшно неудобна. Приходится постоянно
перекладывать ее из одной руки в другую. И помнить о том, что она есть, чтобы не забыть ее где-нибудь на раковине в дамской комнате.
— Тогда зачем ты ее берешь?
— Потому что это своего рода опознавательный знак. Транспондер, подающий сигналы «свой-чужой». Марка и стоимость такой сумочки автоматически причисляет владелицу к определенной касте, дает выход на новый уровень. Иногда мне это необходимо. Приходится соблюдать правила, мимикрировать. Потому что это игра. Иногда от подобной мелочи, — она указала на сумочку, — зависят судьбы людей.
Это опять же тянется из тех далеких времен, когда все усилия человека были сосредоточены на выживании. Каждое племя имело свой отличительный знак, свой тотем, видимый издалека. Перо, яркая татуировка, символ. Не было времени и возможности обмениваться словами. Да и слов еще не было. Был визуальный ряд.
Впрочем, люди переняли это у животных. Те тоже узнают родичей по раскраске. Или наоборот – получают предупреждение. Не ешь меня, я невкусный. Или – это яд, будь осторожен. И у людей на подсознательном уровне сложилась та же система.
Вот я вхожу в зал с этой сумочкой, скажем от Fendi Style, и подсознание всех присутствующих, еще до осознания факта моего прихода, сигнализирует – своя.
Казалось бы, столько лет прошло. А люди все те же…
— Это обязательно? – тихо спросил Мартин.
— Что именно?
— Играть, соблюдать правила.
Корделия вздохнула:
– Собственно, я давно могла бы со всем этим покончить. Помнишь, как мы мечтали поселиться в нашем доме на Геральдике и уже не возвращаться на Новую Москву? Я могла бы передать управление холдингом совету директоров. Да и Конрад прекрасно справится. Но…
— Тебе будет скучно!
— Нет, скучно мне не будет. Целой жизни не хватит, чтобы объехать всю Геральдику, обогнуть ее по экватору. Нет, меня держит ответственность. Я не могу просто взять и уйти. Огромное количество людей рассчитывает на меня, связывает со мной свое будущее. ОЗК нуждается в поддержке, в продвижении. Я не могу их подвести.
А чтобы помочь, я вынуждена пребывать на предназначенном мне обстоятельствами месте, вынуждена играть по правилам и… носить эту сумочку.
— Понял. Я могу помочь?
— Ты помогаешь тем, что ты есть.
С тех пор Мартин уже не задавал вопросов, почему Корделия совершает те или иные
противоречащие его прямолинейной логике поступки. Это ее мир, ее игра. Она знает, как лучше.
Катрин Эскотт тоже носит маленькую сумочку. Для нее это такой же посылающий сигналы транспондер, элемент оперения. Корделия рассказывала, что ее мать всегда позиционировала себя как представительницу геральдийской аристократии и доказывала это через соответствующий образ жизни. Ей тоже нужна была принадлежность к касте, которая достигалась через престижные аксессуары.
Кроме дорогой бесполезной сумочки Мартин заметил еще кое-что: хирургическое вмешательство. Внешность Катрин Эскотт не соответствовала ее возрастной категории. Кожа неестественно гладкая, фигура по-юношески стройная. Не подсушенная годами мышечная масса, а сформированная искусственно на операционном столе. Мартин знал, что Корделия регулярно оплачивает счета, поступающие от известных клиник пластической хирургии, но лицезреть последствия производимых манипуляций ему еще не доводилось.
— Моя мать очень боится старости, — сказала однажды Корделия, изучая поступивший счет.
— Это же естественный физиологический процесс. Зачем его бояться? Все люди стареют.
— Да, но не все готовы с этим смириться. Есть категория женщин, для которых старость настоящее проклятие. Хуже смерти. Даже не потому, что износ организма сказывается на здоровье, а потому, что внешне они теряют прежнюю привлекательность. Конкурентоспособность. Седина. Морщины.
— Но ты же тоже седая. Но тебе это не мешает быть привлекательной.
— Когда ты успел научиться говорить комплименты?
Мартин смутился.
— Я хотел сказать, что я тебя люблю, и мне все равно, как ты выглядешь. Я же киборг. У меня другие приоритеты.
— У неё настоящая геронтофобия, — продолжала Корделия. – Полагаю, что триггером послужило известие о женитьбе отца на юной княжне Мышковской. Сопернице в то время было восемнадцать лет. А матери – двадцать шесть. И у нее уже была я. С тех пор она ведет со своим возрастом настоящую войну.
Мартин опеределил не менее пяти серьезных хирургических реконструкций. Волнистые волосы, настораживающие идеальным блеском, разрез глаз излишней миндалевидной правильности. И ресницы – длинные, безупречно загнутые. А вот сосудистый тонус повышен, и тоны сердца глуховаты. Это выдает истинный возраст. И почему люди пытаются обмануть время? Это же невозможно. Тем более, что времени у них достаточно, почти 90 лет в среднем. А средняя продолжительность жизни DEX’а – восемнадцать месяцев.
Леди Эскотт наконец-то справилась с волнением и заговорила. Но тему сразу выбрала неудачно. Она посмотрела на Мартина, сидящего рядом с Корделией, и как бы мимоходом, слегка пренебрежительно спросила:
— Это и есть тот самый киборг?
Корделия вздрогнула. Она услышала что-то такое в тоне матери, что заставило ее ответить очень сухо и даже резко:
— Мартин – человек с кибернетической составляющей.
В голосе Корделии лязгнул металл. Мартин удивился. Сам он ничего оскорбительного в вопросе не услышал. Да, он – киборг. Что тут такого? Это все знают.
Гостья как-то съежилась.
— Извини, я не хотела. Я не знала. Но в газетах пишут…
— В газетах много что пишут. Но не всему следует верить. Как ты меня нашла?
Мартин явственно ощутил, как гостья расслабилась, задышала часто, почти радостно. На хирургически реставрированных щеках появился румянец.
— Ах, так меня Клаудиа предупредила.
— Какая Клаудиа?
— Клаудиа Райнкобер, владелица пансиона, — пояснил Мартин.
— Ты разве не помнишь Клаудию? Она была нашей соседкой. Ее сын учился на управляющего отелем. Потом они взяли кредит и купили этот пансион. Она тебя не сразу узнала. И даже не тебя… – гостья покосилась Мартина, — а вот его. С тех пор, как началась шумиха с этими разумными… кибермальчиками, она все новости
отслеживает. Все надеется, что их старая Mary… тоже разумная. Она у них уже десять лет.
Корделия покосилась на Мартина.
— Здесь есть киборг?
— Есть. Mary четвертой модели. Горничная. Признаков разумности нет. Опасности не представляет.
— Клаудиа сразу мне позвонила, — продолжала тараторить гостья, — сказала, что ты здесь, и не одна, и что ты… — Леди Эскотт посмотрела на живот дочери, — что у меня будет внук.
— Внуки, — поправила ее Корделия. – Их двое.
Леди Эскотт вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
Они говорили еще долго. Мартин выходил на террасу, смотрел на тихое, ночное море, прислушивался к далеким голосам, несколько раз приносил Корделии чай. Ему не нравилось, что она не спит, что она нервничает, что волнение передается детям, что крошечные сердца бьются неровно и беспокойно, что безмятежная их дремота нарушена. Ему не нравилось, что гостья беспрестанно говорит, выплескивая на Корделию немалый запас сомнений и недовольства. Она жаловалась, обвиняла, молила и требовала. Чего? Из ее путаных излияний, по большей части Мартину
непонятных, он понял только, что леди Эскотт, утратив надежду, на благополучное замужество, внезапно обнаружила, что у нее во всей Галактике никого нет, кроме дочери, что все ее надежды, обращенные к мужчинам, оказались напрасными, и что, в конце концов, она осознала, как виновата перед дочерью, как жаждет загладить свою вину и как мечтает обрести душевное спокойствие.
Пресловутое душевное спокойствие! Мартин и верил ей, и не верил. Детектор показал 60%. Иногда показатель скатывался до 55. Нет, она не лгала. Она верила в то, что говорила. Ей действительно одиноко. Ей даже страшно. Перед ней перспектива одинокой, безотрадной старости. Но страдание ее было каким-то… искусственным. Как ее волосы и кожа. Подправленным и подретушированным. Она могла бы произнести все то же самое менее пафосно и без игры с сумочкой. Вполне искренне она плакала только после слов Корделии о внуках.
Леди Эскотт ушла под утро, вырвав у дочери обещание, что они из пансиона на оставшиеся несколько дней переедут в ее дом. Корделия обещала.
Небо наливалось глубинной перламутровой синевой. Спутники Аркадии бледнели, таяли, растекались в полупрозрачные бесформенные кляксы. Корделия молчала. Затем взглянула на Мартина и спросила:
— Что скажешь? Дадим ей шанс?
— Сначала ты ляжешь спать, — строго сказал он.
— Да, конечно. Мартин, а ты – тиран.
— Ей действительно страшно и одиноко, – сказал Мартин. – Возможно, она наконец осознала свой возраст. Примирилась с ним.
В доме Катрин Эскотт, который Мартин методично исследовал от порога до чердака, в то время как Корделия с матерью послушно сидели в ожидании, он наотрез отказался занимать отдельную комнату, а устроился поперек двери в гостевой спальне Корделии.
— Мартин, ну что ты делаешь? – устало вздохнула она. – Что еще за паранойя? Здесь мне ничего не грозит. Иди и нормально выспись.
Он приподнялся на локте, еще раз просканировал комнату, проверил пульс и дыхание Корделии, сверкнул для убедительности красными глазами и снова улегся. Корделия повздыхала, поворочалась и вскоре уснула. А Мартин запустил шумовой сканер в фоновом режиме. И тоже уснул. И спал бы до утра, если бы не плач…
Почему все-таки Аркадия?
Этот вопрос ей не раз задавал Мартин. Гораздо быстрее добраться до Геральдики через Новую Землю или Шии-Раа, где тяжеловесная, многопалубная «Queen Mary» делает остановку. Стоянка около суток. И через три прыжка — орбита Геральдики. На Аркадию «Queen Elisabeth», лайнер той же компании «Botany Bay», прибудет через неделю. И все это время им предстоит провести в ожидании и неопределенности. В опасной неопределенности.
С точки зрения здравого смысла решение безрассудное, гневно отвергнутое и Вадимом, и Конрадом. С молчаливым неодобрением к ним присоединился и Мартин. Корделия чувствовала его тревогу, его настороженность. Она ловила упрек в обращенных к ней фиолетовых глазах. «Ты подвергаешь себя опасности», говорили эти глаза. «Я боюсь за тебя. Боюсь тебя потерять». Поймав один из таких взглядов, она едва не передумала, у самой стойки регистрации, когда посадку уже объявили. Но не сделала этого. А Мартину на его очередной вопрос, почему они все-таки летят на Аркадию, пространно объяснила, что выбор ее продиктован стремлением сбить со следа как врагов, так и журналистов, не оставлявших ее в покое на Новой Москве. Мартин слушал, склонив голову, затем вкрадчиво уточнил:
— 65% искренности. Обычно твой процент колеблется в пределах от 80%. И выше.
— А где остальные 20%?
— А на 20% ты врешь.
— Ах ты… киборг.
Отчасти она действительно лгала. Все эти опасения, касающиеся журналистов, папарацци, преследователей, служили своего рода оправданием. Эти оправдания, логично обустроенные, аргументированные, вполне тянули на заявленные 65%. Это не ложь, это умолчание, намеренная недомолвка. Корделия не договаривала и не признавалась даже себе, что причин, побудивших ее выбрать маршрут через Аркадию, по меньше мере, три или… даже четыре. И две из них взаимоисключающие.
Оправдывая заниженный процент, Корделия упомянула проживающую на Аркадии мать — Катрин Эскот. Мартин ничего о ней не знал (он и о погибших на «Посейдоне» муже и сыне знал очень мало, так как свято соблюдал заключенную между ним и Корделией хартию деликатности «О прошлом вопросов не задавать»), потому что в привычной для него картине мира такие понятие, как мать и отец относились к категориям абстрактным, почти условным.
Да, была некая женщина, называвшая себя его матерью, носившая имя Эмилии Валентайн, в прошлом известная актриса. Эта женщина появлялась в его жизни несколько раз, неожиданно исчезла, и со временем обратилась в неосязаемый призрак, в воспоминания, в прекрасный миф. Для Мартина она стала идеальным, бестелесным образом, которой давно уже преобразился в одну из фантазий. Обычная метаморфоза, неизменно происходящая в памяти всех сирот, чьи родители в бережно хранимых снах обратились в легенду. Вероятно, Мартин экстраполировал этот процесс легендирования и на нее, Корделию. У нее когда-то были родители, но они точно так же необъяснимо исчезли. Тем более, что эту его гипотезу подтверждал отец, неведомый ему Карлос-Фредерик Трастамара, оставивший Корделии наследство. Геральдийский аристократ, подтверждающий свое право на мифологизацию по всем пунктам. И этот мифологизированный персонаж совершенно затмил второй — мать.
По выстроенной им схеме, схожей с его собственной, тождественной по структуре, мать Корделии тоже была там, в этом уже состоявшемся мифе. Она была призраком, легендой, ее неожиданное эмпирическое присутствие стало для Мартина подлинной неожиданностью. Корделия помнила мерцающие детским изумлением фиолетовые зрачки, их глубинное неосознанное расширение, подчиненное человеческой растерянности. Он изумился, когда узнал, что мать Корделии жива, но тогда, на Новой Москве, когда развернулся злосчастный вексель от «Голдман, Майерс и Ко», Корделия ушла от ответа, сухо подтвердив наличие родительницы. И Мартин, правильно истолковав эту сухость, не задал ни одного вопроса. И, по всей видимости, отложил возникшую неясность на потом.
Корделия знала, что он давно так делает — откладывает на потом, что у него уже целый реестр загадок и непоняток. В этот реестр он вносит все возникающие у него логические уравнения, которые он не в силах подвести к решению сам по причине отсутствия опыта. Жизнь среди людей, наблюдение за этой жизнью, вовлеченность в эту жизнь порождали немало таких узелков, распутать которые он мог только с помощью Корделии. Он выбирал эти узелки с упрямой методичностью и, заручившись подсказкой, пытался расплести, изучить и осмыслить. Давалось ему это нелегко, ибо разница между его прямолинейной, по-детски упрощенной картиной мира и перегруженной комплексами и
психологическими парадоксами той же картиной от человека была огромной, и эта многослойность, многомерность человеческого восприятия, мотивации и взаимодействия с миром порой ставила простодушного киборга в тупик.
Корделия жалела его, наблюдая очередной приступ растерянности и непонимания, и в то же время немного завидовала. Для Мартина сама жизнь, его в ней место, смысл этой жизни — все было обескураживающе просто, подчинено самым первым, изначальным законам. Истинная ценность — это сама жизнь, возможность видеть, двигаться, дышать, познавать. Если к этой возможности прилагается минимум физических благ — отсутствие боли, достаточное количество пищи, крыша над головой и поступающая информация, служащая пищей как для кибернетической составляющей, так и человеческой, то в совокупности это уже счастье. Мартин уже не раз объяснял, почему у него нет присущих человеку желаний. Чего он может хотеть, если у него все есть? Он не страдает, он не голоден, ему не холодно, он получает информацию. И он не понимает, чего еще требовать для неведомого по его меркам удовлетворения, а Корделия, руководствуясь своими человеческими настройками, всеми этими некогда вбитыми в ее голову догмами, стереотипами, шаблонами, образцами, пыталась втиснуть Мартина с его незамутненной радостью бытия в привычную ей парадигму.
Да, Мартин со своим ненасытным любопытством требовал у нее ответы, ему было интересно, он изучал и разгадывал, но даже полученные ответы отнюдь не приближали его к этой самой парадигме. Он по-прежнему оставался счастливым, незадействованным наблюдателем, что Корделию и радовало и пугало. Для него все эти запутанные человеческие взаимоотношения оставались бесполезной, сложной многоуровневой игрой, этакой «игрой в бисер», в которой заняты самые опытные и многомудрые игроки, которая требует учитывать множество правил и пояснений к этим правилам, и которая при всей ее сложности так и не приводит к желаемому результату. Люди играют в эту игру неосознанно, придавая игровым ходам статус судьбоносных решений, но не замечают того, что существует за пределами игрового поля, что пребывание за этими пределами единственно ценно.
«Это не он у меня, это я у него должна учиться», думала Корделия, наблюдая, как Мартин, в очередной раз, упоенно дразнит выводок геральдийских белок, чтобы затем кубарем скатиться с кедра и явиться на кухню встрепанным, исцарапанным, с сияющими от восторга глазами. Корделия подозревала, что проживающий поблизости от дома беличий выводок, негодующе щелкающий и чирикающий, принимает участие в этом представлении с неменьшим удовольствием. Иначе давно бы откочевал подальше.
— Вот же детский сад, штаны на лямках, — ворчала в таких случаях Корделия, смазывая царапины заживляющим гелем.
Мартин виновато вздыхал, и оба чувствовали себя заговорщицки-счастливыми.
«Все так просто», думала Корделия, «так удивительно просто. Почему люди этого не понимают? Почему громоздят на своем пути столько преград и страданий? Они, в конце концов, придут к этой простоте, но как же долог путь…»
У Мартина новая головоломка. Оказывается, у Корделии есть мать. И эта таинственная, совершенно неучтенная особа живет на Аркадии, на планете, куда они летят.
«И в самом деле, зачем? Ты рассказала Мартину о журналистах, о нестандартности принятого решения, и все это правда на целых 65%. Он знает, что ты не договариваешь. Тебе нужно что-то еще. Есть другая причина. Тайная, неозвученная. Что это? Возможно, тот самый пресловутый зов крови, древний инстинкт, который ты сама же и отрицала. Потребность замкнуть некогда разорванный круг жизни, связать цепь поколений, вернуться под покровительство предков, как это делали в языческие времена на древней Земле».
«Распалась связь времен…»
«Мы, люди, за прошедшие века нисколько не изменились. Совершенствуются технологии, а мы — все те же. Полны страхов, надежд и сомнений…»
Да, ей придется в этом себе признаться — она хотела встретиться с матерью. Хотела недостижимого примирения, обретения общности, целостности и поддержки.
— Это все окситоцин, — в который раз объясняла она Мартину подступившие слезы.
Она чувствует себя уязвимой. Это ощущение такое же древнее, как сама жизнь. Первая женщина на Земле, ощутив себя беременной, осознала и свою уязвимость. Еще были страх и ответственность. Тысячелетия отделяют Корделию, главу влиятельного медиахолдинга, владелицу контрольного пакета акций «DEX-company», аристократку с Геральдики, от той первой женщины, обладавшей лишь зачатком сознания, движимой лишь инстинктами, но родство с далекой праматерью проступило сквозь кристаллические фильтры рассудка, вынуждая совершать необъяснимые поступки.
Была еще одна причина, в которой Корделия призналась бы охотней. Эта вынужденная задержка на Аркадии, это праздное ожидание позволяло, после всех обрушившихся потрясений, провести несколько дней с Мартином, воскресить на несколько дней их счастливую уединенность на Геральдике. Той зиме в геральдийском лесу не суждено повториться. Даже если они вернутся в их дом, все уже будет по-другому. А эта выпавшая им неделя как заблудившийся отголосок, потерянный, но внезапно обретенный лоскут прошлого, завалявшийся, как серебряная монета в кармане. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если вся эта история с яхтой «Алиенора», беглым пиратом и похищением завершится равноценным приговором, спокойная жизнь для них кончилась. Начинается новая, сумбурная, полная забот и тревог. В их маленькой семье ожидается прибавление. В сердце и восторг, и страх, и сожаление. А эти дни — последний подарок, нечаянно выпавший бонус.
Корделия даже пожалела, что лайнер придет через неделю. Они могли бы задержаться и дольше. Рожать ей еще не скоро, чувствует она себя хорошо. С наступлением второго триместра все симптомы токсикоза как по волшебству исчезли. Ее тело, тренированное повышенной гравитацией Геральдики, легко справлялось с двойным бременем. Правда, Мартин, начитавшись в инфранете невесть каких ужасов, настаивал на скорейшем возвращении в безопасный, тихий Перигор, административный центр Северной провинции, и задержку на Аркадии воспринимал как угрожающее препятствие. Он предпочел бы видеть Корделию не только в Перигоре, но уже и в клинике Перигора, в отдельной, хорошо охраняемой палате.
Когда он изложил свой план, Корделия погладила его по волосам и с улыбкой спросила:
— Мартин, родной, когда ты успел стать таким занудой?
Мартин обиженно засопел. Он же заботится, хочет как лучше! А эти люди… такие хрупкие и такие беспечные.
А день спустя Корделия уже готова была с ним согласиться. Это случилось после того, как мать не узнала ее на набережной. Нет, рассудок, взлетевший на кафедру сознания, тут же привел тысячу аргументов в защиту леди Эскот. Да, не узнала. А Корделия сама себя в зеркале видела? Она же приняла все меры, чтобы сохранить инкогнито: нелепое, бесформенное платье, совершенно неподходящего ей фасона, покрывающий голову шарф, темные очки, да и само деликатное положение, в котором она пребывает, так же меняет внешность — отечность, неуклюжесть. Тем более, что они с матерью много лет не встречались. И ничего странного, что не узнала. И даже к лучшему, что не узнала. Корделия вряд ли что-то исправит, выяснит или наладит. Она верит, что по прошествии стольких лет это возможно? Это иллюзия, заблуждение — зов крови, связь поколений, смутное, подсознательное шевеление. Неясный порыв, далекая детская травма. Проще было бы сходить к психоаналитику. Проговорить эту травму и забыть. Но ей помешал окситоцин. И вот ожидаемый результат.
И все же больно… Давит. Зачем они сюда прилетели? Зачем? Они могли бы уже быть дома. Возможно, удалось бы уговорить Мартина еще месяц пожить в их доме, а потом уже перебраться в Перигор.
В тот же вечер пришло сообщение от Вадима. Слишком много для одного такого короткого дня.
Корделия положила руку на живот. Один из малышей робко шевельнулся, за ним второй. Она уже не в первый раз чувствовала их пока слабенькие толчки. Скоро осмелеют. Мартин тут же встревожился.
— Тебе плохо?
Она слишком долго молчала. Ему это тягостно. Будто она его за что-то наказывает. На Геральдике они тоже часто молчали, иногда часами. Но это было совсем другое молчание. Там, в их доме, это молчание означало высшую степень взаимодействия, когда слова теряют свою коммуникационную суть. В том молчании они переходили на более высокий, неосязаемый уровень общения. Их безмолвный разговор шел в иных эмоциональных знаках и единицах. А молчание, в котором она замкнулась сейчас, переживая утрату, их разделяло.
Неожиданно в дверь постучали. Мартин вскинулся.
— Ты что-нибудь заказывал? — спросила Корделия.
Час назад Мартин принес ей из ресторана отварной рыбы и салат.
— Нет, не заказывал.
— Тогда кто это?
— Не знаю. Сейчас посмотрю.
Мартин шагнул к двери и замер. Запустил сканирование. Оглянулся и произнес:
— Женщина, пожилая. Оружия нет.
— Тогда открывай.
Женский голос. Ответ Мартина. Корделия вздрогнула. Вошедшая произнесла ее имя. Корделия с усилием поднялась и пошла вслед за киборгом. Рядом с ним в тесной прихожей стояла немолодая женщина в шляпе. Это была Катрин Эскот.
— Мама? Но как ты…
— Прости меня, — тихо произнесла вошедшая.
Мартин вновь зафиксировал скачок давления, и ему это не понравилось. Он уже давно выяснил, что такое преэклампсия, мультисистемное состояние характерно для беременности на больших сроках, и методично отслеживал все нарушения и колебания в деятельности сердечно-сосудистой системы.
Он коснулся руки Корделии. Давление поднялось, но критических значений не достигло.
— Почему ты огорчилась? Он же враг.
Корделия кивнула.
— Да, враг, но у него был шанс.
— Какой?
— Изменить свою жизнь. Сделать правильный выбор. Не обратиться в подобие деда, не закоснеть, не мумифицироваться.
В уголках ее глаз мелькнули слезы.
— Снова окситацин?
— Да, он.
Мартин сел на пол, по-детски подвернув ногу, как делал это, когда играл в шахматы с «Жанет». Взгляд его на мгновение расфокусировался.
— Я слышу три сердца, — тихо сказал он.
Он снова ощутил этот странный, муторный ком. Бесформенный, плотный. Он поднялся из подреберья, вытянулся, просочился в горло. Стало трудно дышать. Обозначилась сухость. Мартин уже знал, что это значит: горьковатая детская злость. Растерянность, недоумение. Она плачет. Из ослабевших пальцев выскользнул видеофон. Мартин успел его подхватить. Отложил в сторону. Привычно устроился на полу, подвернув одну ногу и опершись подбородком о колено второй.
Когда-то очень давно, вот так же обхватив одно колено руками, он слушал первый в своей жизни дождь. Проснувшись в страхе, в первозданной панике, когда верх и низ будто поменялись местами, слушал этот природный водяной гул, воображая планетарную катастрофу. Затем, когда система выбросила на внутренний экран лаконичное, сугубо научное описание заурядного климатического явления, немного успокоился и отправился взглянуть на это самовыражение природы поближе. Дождь! Это же самый обычный дождь.
Спустился из своего тесного убежища под крышей в темную, пустую гостиную. Мягко фосфорицировали прозрачные декоративные колонны, а по ту сторону прозрачных стен это кроткое, деликатное мерцание отражалось в водяном, неукротимом натиске, подсвечивая тысячи водяных вихрей. Мартин видел их замысловатую пляску. Это было пугающе и завораживающе красиво. Эти играющие струи, завихрения, всплески казались разумными. Они представлялись участниками некой хорошо спланированной мистерии. И тогда, чтобы вычислить и разгадать алгоритм этого танца, Мартин устроился прямо на полу, по-детски подвернув ногу. Это Корделия потом сказала, что по-детски. Так делал ее маленький сын, когда играл на полу. На подъеме, у косточки, даже появился мозоль. А Мартин всего лишь не решился взять с дивана подушку.
Геральдийский дом еще не стал для него родным и безопасным. Дом все еще был более удобным местом содержания, благоустроенной клеткой. Хозяйка позволяла ему многое, но возможность касаться предметов, пользоваться ими по своему усмотрению не обговаривалась. Поэтому он предпочел воспользоваться собственной конечностью. Корделич тогда тоже проснулась. Укрыла пледом и приготовила чай. Он до сих пор помнит тот чай, горячую гладкую кружку между ладоней. Чай был крепкий и очень сладкий. Пальцы согрелись. И где-то внутри, в сердце, тоже… Будто подтаяла льдинка.
Он ощутил тогда это впервые – странную застенчивую радость и первозданную легкость. С тех пор, возможно, и возникла эта ассоциативная связка – детская поза и радость познания мира. Когда он задавал Корделии вопросы и готовился слушать, то садился именно так, подвернув ногу. Смотрел на нее с любознательным нетерпением. Будто из подсозания возвращался тот мальчик, заключенный в тело-оружие, и брал это тело под свой контроль. Он все еще был там, этот мальчик, сосуществовал с Мартином-вторым, уже обретающим опыт, с Мартином, принимающим решения. Нет, мальчик никуда не ушел. Он здесь. Любопытствует, наблюдает, задает вопросы. Обижается, искренне недоумевает.
Она плачет. Почему? Неожиданная, непознаваемая логикой печаль порождала чувствов вины. Будто это он, Мартин, во всем виноват, будто все случилось из-за него, он – первопричина.
Он помнил, что сказал Александр ван дер Велле. Мартин уже третьи сутки после своего ранения находился на «Мозгоеде». Старый армейский транспортник, заметая следы, двигался от одной сомнительной станции «гашения» к другой, такой же сомнительной, без определенной цели, без четко обозначенного на карте места назначения. От Стрелка с карнавальской станции пришло первое, странное послание. Тогда они еще не знали, что Корделия уже похищена, что она уже на яхте «Алиенора», принадлежащей этому Александру. В пультогостиной они разглядывали парящее над голоплатформой изображение – молодой мужчина с мальчиком на руках. А Мартин объяснял Станиславу Федотовичу, что это погибшие на «Посейдоне» муж и сын Корделии. «Хозяйке привет от родственников» гласила сопроводительная надпись. Вполне нейтральная, даже дружеская, если не знать, что эти родственники мертвы. В этой фразе таилась угроза. Затем через Стива Хантера пришло второе послание, уже без иллюстраций. Требование выкупа. А выкупом назначался он, Мартин. Орбитальная станция «Эксплорер» в системе Беллатрикс. Мартин не колебался.
— Самое трудное в этом мире — принять неизбежное, — сказала однажды Корделия. – Смирение это не слабость, не страх. Смирение, принятие — это и есть подлинная сила. Когда-то очень давно, когда люди еще верили в Бога, они придумали короткую и очень правильную молитву «дай мне мужество принять то, что я изменить не в силах…»
Хватит ли у него мужества? Послание, обозначившее станцию «Эксплорер» как место назначения, оказалось не последним. «Мозгоед» уже вышел из зоны молчания и неопределенности. Обрел цель. Дэн проложил трассу. У последней перед пунктом назначения станции «гашения» с ними связался Вадим. Именно он тогда заговорил о неком вдохновителе, о могущественном изобретательном враге, для которого Казак, ранивший Мартина, и сводная сестра Корделии Камилла всего лишь исполнители.
Когда станция «Эксплорер», огромная титановая «куколка» с поджатыми крыльями солнечных батарей, засветилась на обзорном экране, в развернувшемся вирт-окне возник он – Александр ван дер Велле.
— Я могу поговорить с капитаном Петуховым?
И сразу назвал свое имя, коротко, без пауз и колебаний, объяснил, кто он. Заказчик. Вдохновитель. Злодей.
На злодея Александр ван дер Велле не был похож. ХУ-объект чуть старше 30 лет. Правильные черты лица. Взгляд внимательный, умный. Человеческий взгляд. С горечью и состраданием. Мартин тогда почувствовал охватившую мозгоедов растерянность. Только Дэн с Лансом оставались невозмутимыми. По внешности они людей не оценивали. Мартин, собственно, тоже. Но за последние несколько недель жизни на Новой Москве, участвуя в беспокойной жизни Корделии, наблюдая за ней, за ее коллегами, конкурентами, деловыми партнерами, он, кажется, заразился этой человеческой субъективностью, приноровился увязывать внешность с деятельностью и психоэмоциональным содержанием. Люди же постоянно так делают – судят по внешности, а ему в процессе социализации и познания «человечности» придется этому научиться. Тем более, что довольно частно внешнее является отражением внутреннего.
— Изумрудная скрижать, — прокомментировала как-то его усилия Корделия, — что снаружи, то и внутри. Что вверху, то и внизу.
— Так всегда? – острожно спросил Мартин.
— Бывают исключения.
Александр ван дер Велле был таким исключением. Доброжелательный, харизматичный. Неужели это он? Он, ради затеянной игры, ради какого-то путанного замысла, едва обозначенного плана, небрежно, мимоходом вторгся в их жизни. Он так спокойно, доходчиво об этом рассказывал, будто речь шла о каком-то сценарии. Заместитель Корделии, Конрад Дымбовски, иногда пересказывал предлагаемые сюжеты. Всё так, он намеревался похитить Мартина, а затем вернуть его Корделии. Само похищение только видимость, операция прикрытия, потому что, если бы он этого не сделал, похищение было бы организовано по-настоящему. Кем? Есть желающие. Но он о них говорить не будет. Настоящее похищение не в его интересах. Ибо является нарушением его далеко идущих, перспективных планов. Он вынужден в этом участвовать, потому что сводная сестра Корделии в своей неукротимой жажде мести могла бы заключить другой союз с теми самыми желающими, людьми могущественными и беспринципными. Доказательством способностей Камиллы стал ее выбор подельников – Макс Уайтер и бывший контрразведчик Скуратов. Большая удача, что Александру удалось эту компанию возглавить, направить в нужном ему направлении и держать под контролем. На что Станислав Федотовия холодно заметил, что с контролем над Казаком у великого комбинатора как-то не сложилось. Александ ван дер Велле не обиделся и вполне уместно изобразил раскаяние.
— Нельзя быть сильным везде, — ответил он.
Мартин позже нашел эту цитату в сети. Слова принадлежали германскому полководцу, основателю стратегии.
— Ошибки надо признавать и исправлять, — продолжал Александр, — и я прошу вас мне в этом помочь.
Тот разговор внезапно обрушил еще непрочный, едва сформированный мир. Мартин внезапно ослабел, внутренне расслоился, свернулся в давно отвергнутую им форму личинки и попытался вернуться в свое заброшенное, занесенное мумифицированными страхами убежище. Эти его страхи, подобно запутавшимися в паутине насекомым, истлели, истончились, обрели невесомую хрупкость и обратились в прозрачные, дырчатые скелетики, от малейшего касания обращающиеся в пыль. За последние несколько недель Мартин сокрушил этих скелетиков, этих хитиновых оболочек немало. Их растертые в пыль крылышки и лапки он ссыпал в узкую каверну, которая некогда служила ему убежищем. Поверх останков он забросал это убежище обрывками своих геральдийских снов, смывая в омут темные образы и замещая их свежими, новорожденными. Он изменил координаты и переформатировал карту. Верил, что не понадобится. Но Александр вернул его в это убежище. Это он, шагнувший из вирт-окна вдохновитель, тайный заказчик, кукловод, разбросал песок и столкнул в омут.
Мартин взглядывался, изучал, слушал уверенный молодой голос. Этот человек очень далеко, за миллионы световых лет от дрейфующего «Мозгоеда». Человек Мартину незнаком. Далек от него не только пространственно, но и социально. В распоряжении этого физического благополучного ХУ-объекта целый мир, калейдоскоп возможностей, океан впечатлений. Зачем ему понадобился он, Мартин? Почему этот человек, приветливый, улыбающийся, из своего благоустроенного мира, где он наслаждается уверенностью, гражданской полноценностью и свободой, вмешался в его, Мартина, жизнь?
Вот так просто. Вмешался и толкнул фигурку. Неудивительно. Все киборги для людей фигурки. Их расставляют на шахматной доске и отправляют в бой. Мартин сразу представил гигантскую доску, едва лишь «Жанет» объяснила ему правила игры. Он двигал свои пешки, коней, ферзя, ладью и думал, что именно так поступают и люди – двигают фигуры. Он тоже когда-то ею был. Он был средством, а в схватке участвовали люди. Он должен был стать для одной из сторон преимуществом – новым оружием. Когда же получившая преимущество сторона одержит победу, он будет утилизирован. Корделия тогда сняла его с игрового поля и научила двигаться автономно, выбирать между черной и белой клеткой самостоятельно. Игрока, хозяина в голове больше не было. Теперь он сам полноценный, разумный участник, и правила другие – человеческие.
Его вернули на доску. Он снова стал пешкой. Его силком толкнули на черную клетку и заставили сделать ход. Он опять средство. Часть плана этого доброжелательного человека, которого никогда прежде не видел. Корделия тоже стала средством. Такой же игровой фигурой. Люди играют не только киборгами, но и своими собратьями. Собратьями даже престижней. Именно этим, престижом, объясняется отсутствие киборгов на Геральдике – приказы исполняют люди. Держать в качестве личного слуги или сексуального партнера киборга признак неполноценности, неуверенности и бедности. Богатые и уверенные играют только в людей. А этот Александр ван дер Велле богат. И очень уверен.
Что за игру он ведет? Мартин, оцепеневший в своем убежище, мучительно размышлял. Это похищение, как сказал Александр, не более, чем инсценировка. Никто не должен был пострадать. Мартина планировалось обездвижить, поместить в транспортировочны модель, а затем, после переговоров, вернуть Корделии. Мартин не понимал смысла задуманного. Объяснение Александра показалось неубедительным. Разыграть фиктивное похищение, чтобы уберечь Мартина от настоящего? А зачем? Корделия не раз объясняла, что в том мире, в котором ей приходится существовать, любое действие рассматривается как инвестиция, перспективный бизнес-проект. Рассчитываются прибыль и убытки. В чем же прибыль Александра ван дер Велле? Нет, ему нужен не Мартин. Ему нужна Корделия. Инсценировка нужна, чтобы сблизиться с ней. Она нужна ему как средство. Он хочет с ней играть, двигать по игровому полю как ферзя. Он, Мартин, киборг, знает, что значит быть фигурой. Знает эти ощущения, эти противоречия, эти страхи. Он знает, что покоряться и молчаливо сопротивляться, как вкрадчиво упорно саботировать, как обращать энергию игрока в свою собственную. Ему уже не больно, он привык. Он успеет спрятаться за процессор, отрешиться. Но Корделия человек, она все чувствует. Ей не уйти в кибернетическое беспамятство. Александр сказал, что никто не должен был пострадать… Но Корделия пострадала. Мартин видел кровь на ее лице. Беглый пират, взбунтовавшийся наемник приставил бластер к ее виску. Александр легко распорядился ее чувствами. Пусть бы его план сработал, и Мартин был бы похищен без стрельбы и травм. Пролежал бы несколько суток в гибернации. Розыгрыш. Фальшивка. Но Корделия об этом не знала!
— Я очень боюсь тебя потерять, — сказала она однажды.
Сказала очень тихо, ровно, без эмоциональных перепадов. Но слова, почти неокрашенные, схематичные, врезались в память и проросли.
— Я очень боюсь тебя потерять…
И потеряла. Из-за этого человека – Александра ван дер Велле. Она поверила в утрату, она вернулась туда, на палубу гибнущего «Посейдона», под черный нависающий иллюминатор.
Почему же она тогда плачет?
— Он же враг! – более настойчиво повторил Мартин.
Корделия подняла голову.
— Я плачу, потому что у него был шанс.
— Какой шанс?
— Стать творцом. Видишь ли, по моим наблюдениям все люди делятся на три категории. Есть творцы, разрушители и… их можно назвать пищевые трубки. Они ничего не разрушают, но ничего и не создают. Они вроде заготовок, питательной среды, из которой эти самые творцы и разрушители произрастают. Их, этих заготовок, очень много, а творцов и разрушителей мало. Особенно творцов. Александр родился в стане разрушителей, но мог стать творцом. И он хотел им стать. Он был уже в пути.
Мартин сел рядом и спросил.
— Что мне для тебя сделать?
Корделия взглянула на него, взгляд засветился благодарной нежностью. Она обхватила его голову руками и прошептала:
— Живи. Дыши. Будь.
Мартин протянул руку и бережно снял слезинку.
— Ты не виновата, — неожиданно сказал он, — Александр сам так решил. Он человек, а у человека есть выбор.
— Ты прав, выбор есть всегда.
На мгновение Мартину показалось, что вся эта шумная, беспокойная толпа в зале прилета ожидает именно их. На внутреннем экране с бешеной скоростью побежали логи недельной давности. Информацию слили… Кто? Когда? Мартин сам выбирал этот рейс и этот лайнер. Каюту бронировал на имя Мартина Каленберга. Корделия нигде не упоминалась. Его собственное имя мало кому известно.
Журналисты знают, что универсального киборга главы холдинга зовут Мартин, но имя распространенное, и в статьях его чаще называют просто «тот самый киборг» или «киборг стоимостью в целую корпорацию», а не «киборг по имени Мартин». Даже не так, не по имени, а по кличке. «Уникальный киборг по кличке Мартин». По кличке… Будто он домашний питомец, любимец богатой дамы. А кто запоминает клички? Да никто. Все заслоняет стоимость говорящего артефакта.
Но пренебрежение тоже дает преимущества. Его имя в паспортной карточке не указывало на Корделию. Тогда кто все эти люди? Кто предал? Вадим? Только ему был известен номер рейса и время прибытия. Он даже проводил негласную проверку лайнера: запрашивал его техническое состояние. Полученный результат с трудом, но все же был признан бывшим спецагентом удовлетворительным. Главным аргументом в пользу «Эльдорадо» стала минимальная вероятность столкновения лайнера с пиратами. Трасса была оживленной, в пересекаемых секторах курсировали полицейские корветы. Зачем бы Вадиму это понадобилось? Нет, это не он. Мартина он, конечно, недолюбливает, как и всех киборгов, но обязанности безопасника исполняет добросовестно, даже слишком. Даст фору самой Корделии, мечтающей посадить Мартина под замок в их доме на Геральдике. А Вадим посадил бы под замок их обоих. Чтобы не играли с судьбой в «прятки».
Мартин шагнул вперед, заслоняя собой Корделию, и просканировал собравшуюся толпу. До это же фанаты того рэпера, который летел с ними лайнере 1-м классом! Рэпер SiньКа.
Они видели его в одном из баров, когда вечером поднимались на верхние палубы, чтобы выпить чаю и понаблюдать за людьми в их естественной среде обитания. Этот рэпер, весь в сине-зеленой росписи, с подбритым лбом и висками, окруженный плотным кольцом поклонников и поклонниц, что-то развязно, почти нечленораздельно исполнял, пользуясь обсценной лексикой. Мартин издалека определил, что он не только пьян, но и находится под воздействием наркотических веществ. Он выдавал короткие фразы, укладывая в узловатое, рваное подобие стихов.
— Почему людям это нравится? — тихо спросил Мартин.
Корделия отделила ложечкой кусочек яблочного пирога и ответила:
— Я уже рассказывала про тараканов. Каждая разновидность этих мозговых насекомых нуждается в определенной интеллектуальной диете. Вот у нас с тобой соответствующей этой музыке породы нет, а вот у них, — она указала на прихлопывающих и притопывающих поклонниц, — есть. Один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.
— А разве нельзя сделать так, чтобы все слушали хорошую музыку?
— Увы, — вздохнула Корделия. — Запретить подобное творчество не лучший выход. Слышал выражение «запретный плод сладок»?
— Да.
— Ну вот. Чем больше запретов, тем больше поклонников у SiньКи и ему подобных. Такова человеческая природа. Всегда желает того, что запрещено. Это и есть так называемая детская душа.
Мартин сделал очередную пометку в своем реестре человеческих странностей. Корделия разрешила ему задавать любые вопросы, и он будет их задавать.
Они проскользнули в толпе встречающих незамеченными.
— Куда теперь? — спросила Корделия, когда он помог ей забраться в беспилотный таксофлайер. В развернувшемся меню Мартин выбрал пункт назначения и вбил адрес пансиона.
— Где ты забронировал номер?
— В пансионе «Бэлль», город Фалелес.
Он указал местонахождение пансиона на виртуальной карте. Корделия присвистнула. Мартин забеспокоился.
— Я сделал что-то не так?
— Не люблю совпадения.
— Какие?
— На соседней улице живет моя мать.
— Я не знал. Честное слово. Мне понравился город. С точки зрения безопасности. Развитая инфраструктура, но туристическим центром не является. Ничтожный процент правонарушений. И пансион я выбирал…
— Мартин, родной, не оправдывайся. Ну выбрал и выбрал. Полетели, а то эта парочка, — Корделия положила руку на живот, — уже давит на все близрасположенные органы.
Пансион Мартин и в самом деле выбрал удачно. В нем останавливались не туристы, прибывшие на Аркадию весело провести время, а в основном родственники и знакомые проживающих на планете переселенцев. Этакое приложение к ухоженным семейным усадьбам. И публика соответствующая: солидная, неторопливая, состоятельная. Пожалуй, Мартин с Корделией оказались там самыми молодыми.
Отдохнув, они спустились в крошечный ресторан.
— Сейчас будут гадать, кем мы друг другу приходимся, — шепнула Корделия.
— Как всегда, — ответил Мартин.
Несмотря на то, что Корделия давно объяснила ему, откуда проистекает эта потребность на всё и вся вешать опознавательные знаки («Видишь ли, это все от страха, от далеких предков. В те далекие времена, когда человек мало знал и мало умел, все неизвестное чаще всего таило в себе опасность. Вот у человека на базовом уровне и возникла эта потребность, порожденная инстинктом самосохранения, все классифицировать и каталогизировать. Опасно то, что неизвестно, а то, что известно, помещенное в кластер и обвешанное ярлыками, уже опасности не представляет…»), он не переставал удивляться и недоумевать. Ну что тут такого? Они же всего лишь люди.
— А мне нравится, — неожиданно сказала Корделия, когда она устроились за столиком на открытой террасе с видом на море.
— Пансион?
— И пансион, и ужин, и то, что на нас смотрят. И даже то, в чем нас подозревают.
Они заказали паэлью с лангустом и салат. Мартин предусмотрительно попробовал все блюда сам, провел органолептический экспресс-анализ и только потом позволил Корделии приступить к еде.
— В том, что я твой партнер?
— Ага. — И прошептала. — Это очень повышает мою самооценку. Раздувает пламя тщеславия. — Она хихикнула. — Все вначале видят тебя, высокого, красивого, сильного, грациозного… Совершенство, одним словом. Любуются и задаются вопросом, какова же подруга этого божества? А тут я, немолодая, беременная… Одним словом, осетрина второй свежести. Представляешь степень их изумления? Кстати, очень выигрышная позиция в переговорах. Собирается компания крупных финансистов, промышленных магнатов, известных политиков. Все опытные, безжалостные, зубастые. Готовы перемолоть в челюстях всю Галактику. А перед ними я. Неуклюжая, отекшая, переваливаюсь, как утка. Баба, да еще беременная. Какова их первая реакция?
— Они расслабляются. Потому что ты для них не соперник.
— Именно. А в результате?
— Принимают все твои условия. Даже невыгодные.
Корделия кивнула.
После ужина Мартин настоял на том, чтобы они вышли на набережную полюбоваться перламутровым аркадийским морем и послушать знаменитых аркадийских москитов.
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Женское монтпелье Conte. 330 ₽
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Нет описания Доставка: false. Производитель: Конте СПА. Рецепт: Нет.
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Шикарное черное платье. Стильные модели! Закажите на Wildberries! Скидки!
Моря и океаны Аркадии очень отличаются от геральдийских. Все пригодные к колонизации участки суши располагаются в субтропическом поясе планеты, где климат соответствует земному средиземноморскому. К сожалению, полоса благоприятствования далее на юг и на север не распространяется. На полюсах планеты довольно обширные материки, превосходящие по площади Антарктиду, покрыты нетающими ледниками. Температура в самом сердце этих ледяных пустынь опускается до -90, что исключает их освоение. На побережье, где погода радует какими-то тридцатью градусами ниже нуля, производятся только геологоразведочные работы. Но субтропическая полоса с лихвой искупает эти вымороженные земли.
Мартин смотрел на волны. На Геральдике море никогда не бывает таким ласковым, таким вкрадчивым, таким призывно бликующим, в серебристых крошках, которые горстями сыпались на отражающую поверхность с двух аркадийских спутников. Имел место тот редкий астрономический момент, когда оба космических приемыша взошли одновременно и повисли над планетой как упущенные на детском празднике воздушные шары. Размер их был невелик. Оба спутника уступали земной Луне, а уж по сравнению с геральдийскими «братьями» и вовсе казались лилипутами. По этой причине, из-за недостаточной массы и удаленности от планеты, их влияние на приливы было минимальным. Воздействовали они иначе — своей светимостью. Их поверхность представляла собой металлизированную корку, которая как зеркало отражала свет и позволяла ученым строить безумные гипотезы относительно их искусственного происхождения. Были также предположения, что оба спутника — это ядра некогда погибших, выгоревших в звездном катаклизме планет. После миллиона лет блужданий попали в сети гравитации звезды, а затем обосновались на орбите. Но как бы эти луны ни оказались в системе, их пленение дало планете немало преимуществ, и одно из них, пусть чисто визуальное, это светлая ночь и серебристые росчерки на воде. Корделия и Мартин стояли у парапета, любуясь этой неспешной, чарующей игрой света.
— Красиво, — сказал Мартин.
— Да, в юности я часами на это смотрела. Удивительное зрелище. Когда обе луны всходят одновременно, и в ясную погоду отраженный свет растекается по поверхности моря, касаясь самого дна. Световые волны сталкиваются, набегают одна на другую, порождая необычный эффект.
— Ты бы хотела сюда вернуться?
Корделия помолчала.
— Пожалуй, нет. Провести пару недель, возможно. А жить…
Она взяла Мартина под руку, и они медленно побрели в сторону пансиона. Гуляющих было много. Скорей всего, вечерняя прогулка по набережной давно стала традицией как для гостей Аркадии, так и для ее постоянных обитателей. Корделия во избежание непредвиденных и нежелательных встреч сохраняла тот же небрежно-бесформенный стиль, который помог им ускользнуть с Новой Москвы. Она сменила джинсовый сарафан на свободного покроя платье из геральдийского льна, скрыла волосы под умело повязанным шарфом, а глаза, несмотря на вечернее время, затенила очками. Впрочем, наличие очков даже в ночное время никого не смущало. Солнцезащитные очки давно уже исполняли обязанности портативного терминала.
Мартин набросил капюшон толстовки. Всех идущих навстречу он привычно сканировал и, убедившись в отсутствии оружия и наступательных планов, идентифицировал как нейтральные объекты. Точно так же он пометил и трех немолодых женщин, шедших навстречу. Не обнаружив ничего вызывающего опасений и ничего, с точки зрения киборга, достойного внимания, он сфокусировался на трех ХУ-объектах в разных возрастных категориях, как вдруг почувствовал, как рука Корделии, лежавшая на его локте, дернулась. Детектор уловил изменение сердечного ритма. Сокращения участились. Мартин, находясь в режиме близком к боевому, услышал, как зашумела кровь в сосудах, чей тонус, подгоняемый сократившейся гладкой мышцей, подскочил до опасных величин. Правда, Корделия несколько раз глубоко вздохнула, и мелькнувший было красный сигнал сменился на срединный желтый.
— Что случилось? — спросил Мартин.
— Еще один миф развеян, — ответила Корделия. — Говорят, что мать всегда узнает свое дитя. Оказывается, не всегда.
Она споткнулась, но шаг ее тут же выровнялся. Мартин начал оглядываться. Кого он пропустил?
— Те три дамы, — подсказала Корделия. — Они с нами поравнялись. Уже прошли. Крайняя справа — Катрин Эскот.
На ужин они не ходили. Корделия долго сидела на террасе, смотрела на море. Мартин принес ей из ближайшего кафе отварной рыбы и травяной чай. Предварительно все попробовал сам.
— Знаешь, — начала Корделия, — я никогда не верила в так называемый зов крови. Здравый смысл подсказывает, что эмоциональные связи создаются вовсе не на основе генетического сходства, а совсем по иным причинам, на основе родства духовного. Узы, которые связывают твою истинную семью, не есть узы крови. Это не я сказала, эти слова принадлежат одному земному писателю ХХ века. И я с этим согласна. Доказательством тому служит хотя бы наша взаимная привязанность. Никаких общих хромосом у нас с тобой нет, а связь такая крепкая, что мы чувствуем друг друга на расстоянии. И все-таки где-то в глубине души верилось, что он есть, этот зов, эта таинственная общность крови.
— Корделия помолчала. Взяла чашку с чаем, сделала глоток. — Ты был прав. Зря мы сюда прилетели.
— Ближайший рейс через неделю.
Она отмахнулась.
— Переживем. И не такое переживали.
Неожиданно на видеофон Корделии пришло сообщение.
— Посмотри, что там, — попросила она.
Мартин взял видеофон.
— Это от Вадима.
— Интересуется, все ли у нас в порядке? Ты же ему писал полчаса назад.
— Нет, не интересуется. Он пишет, что Александр ван дер Велле умер.
Корделия в изумлении развернулась в кресле и требовательно протянула руку. Мартин передал ей устройство. Корделия, будто не доверяя глазам, прочитала вслух:
— Найден мертвым в своем доме на Новоженевском озере. Официальная версия — тромбоэмболия.
Корделия вздохнула.
— Любой родитель возлагает на своего ребенка определенные надежды. Появление детей — это всегда перемены, пересмотр прежде утвердившихся планов. Иногда дети вписываются в эти планы, а иногда — нет.
— А ты… не вписалась?
— Нет.
— А почему?
— Девочкой родилась. И это самое сокрушительное разочарование, которое постигло мою мать.
— А разве плохо родиться девочкой?
— Видишь ли, наше геральдийское общество довольно консервативно. Даже ультраконсервативно. Оно гордится тем, что следует давно отжившим, архаичным традициям. Например, женщина не имеет права воспользоваться репликатором, даже если физическое состояние не позволяет ей выносить ребенка. Ребенок, появившийся на свет с помощью репликатора, не будет считаться законным наследником и даже не получит гражданства Геральдики. Наши снобы полагают, что, действуя таким образом, сохраняют приоритет подлинной человечности. Во имя близости к природе. То, что женщина иногда по состоянию здоровья или по каким-то иным причинам не может выносить полноценного ребенка, никого не интересует. Обходились же дамы, в том числе и самые родовитые, без репликаторов на протяжении веков. И ничего, род человеческий не вымер. Напротив, умножился и расселился по звездным системам.
— А ты бы предпочла воспользоваться репликатором? — осторожно спросил Мартин.
— Нет, — быстро ответила Корделия. — Я считаю, что репликатор — это крайний, даже аварийный случай. Когда естественную беременность женщине не потянуть. А я пока еще в форме! Как ты меня в спортзале гонял… Тем более, восемь лет детства на Геральдике также дают физическую фору. Я всего лишь хочу сказать, что у человека, у любого, должен быть выбор, пространство для маневра. А подобные правила, даже во имя самых благих целей, скорее наносят ущерб той самой декларируемой человечности. Но против меня и моей матери сыграла другая, еще более архаичная традиция. Моему папеньке, высокородному аристократу, непременно требовался наследник — мальчик. Моя мать потому и решилась на беременность, ибо он не раз громогласно заявлял, что женится на той женщине, которая родит ему сына, продолжателя рода Трастамара. Анри Четвертый, был такой король в позднем Средневековье, тоже обещал своей фаворитке Генриетте д’Антраг законный брак в случае рождения сына. Обманул, разумеется. Но моя матушка до сих пор верит, что Карлос-Фредерик непременно сделал бы ее знатной дамой, если бы она родила мальчика. Но родилась я… — Корделия печально усмехнулась. — И разрушила ее жизнь.
— Но ты же не виновата, — удивился Мартин, — пол человеческого зародыша им самим не определяется. И твоя мать не виновата. Пол зависит от отца.
— Да, только моей матери ты этого не объяснишь. Для тебя, возможно, это прозвучит удивительно, но есть немало родителей, которые избрали своих детей главными виновниками неудач. «Ты не такой красивый… Ты не такой умный… Ты не такой здоровый…» Вслух это не говорится, но ребенок чувствует, знает. Дети, они вообще очень чувствительные, им слова не нужны. Достаточно жеста, взгляда, скрытого неодобрения.
— Как киборг? Мне тоже не нужны слова. Я чувствую твое настроение.
— Все чувствуют, — задумчиво проговорила Корделия, — если хотят. Постепенно дети вырастают и теряют эту способность. Из соображений безопасности. А те, кто эту способность сохраняет… — Она задумалась. — Непросто это. Сил может не хватить. — Корделия тряхнула головой. — Так вот, первое разочарование. А первое потянуло за собой и второе, затем третье, четвертое. В конце концов, Карлос-Фредерик объявил о своем намерении жениться и потребовал, чтобы мы покинули Геральдику. Следует отдать ему должное. На произвол судьбы он нас не бросил. Назначил скромное содержание, арендовал на десять лет дом на Аркадии. На мое имя учредил фонд. Нищета и прозябание в ржавом модуле на захолустной планетке матери не грозили, но и предписанное существование не шло ни в какое сравнение с блеском на Геральдике. Первые пару лет после ссылки она пребывала в депрессии. Глотала таблетки, сутками лежала на диване, ела все подряд. Я была предоставлена сама себе. Нет, она меня не обижала. Не морила голодом, не оскорбляла, не запирала в темном, холодном контейнере. Я была вроде домашнего питомца, о котором, хочешь не хочешь, а надо заботиться, время от времени ставить ему мисочку с едой и менять подстилку. Я оказалась неудачным вложением. В бизнесе такое случается. Покупаешь акции, вкладываешь средства, а этот актив приносит одни убытки.
— Ты была киборгом?
— Да, я была киборгом. Но без процессора и имплантатов. Мне выдавали кормосмесь, выдавали соответствующую сезону одежду, следили за моей телесной исправностью и позволяли самообучаться. Я не испытывала физических страданий. Я жила вполне благополучно. Особенно по сравнению с теми детьми, кого отдавали в приюты или помещали в специнтернаты. И даже могла назвать себя счастливой. Я много читала, много думала, много училась. Я чувствовала, что в моей жизни что-то не так. Что в ней должно быть что-то еще, бесконечно важное, жизненно необходимое. Доказательство того, что я есть, я существую, я живая. Ведь что такое любовь? Любовь — это признание ценности, подлинного, бесконечного бытия, это принятие, открытие иной вселенной — вселенной души. Разумеется, тогда я этого не понимала. Ощущала пустоту. Повезло, что я не отправилась за избавление от этой пустоты в сомнительную компанию. — Корделия помолчала. — Года через четыре с матерью произошла перемена. Не помню уже точно, что на нее так повлияло. Кажется, она обнаружила в инфранете голографию юной княжны Мышковской, в замужестве Трастамара. И что-то у нее замкнуло. Она внезапно восстала с дивана и затеяла войну. Есть такой литературный персонаж — Эллочка-Людоедка. Это из классической земной литературы, когда еще умели писать книги. Так вот, эта Эллочка вела войну с дочерью американского миллионера Вандербильта.
— Войну? Твоя мать воевала? А где?
— Мартин, это не та война, где стреляют. Это война, где тратят деньги на мексиканского тушкана. Моя мать бросила пить, села на диету, занялась фитнесом. Что, с одной стороны, заслуживает уважения.
— А с другой стороны?
— А с другой… — вздохнула Корделия, — а с другой, все эти усилия шли на борьбу с воображаемой соперницей. Катрин доказывала, что она ничуть не хуже этой аристократической швабры, как она ее называла. И мужа себе отхватит… Ну да, отхватила. На десять лет моложе, брачного афериста. К счастью, сам сбежал, когда обнаружил, что у моей матери нет доступа к моему фонду. Когда я уже заканчивала школу, она вышла замуж во второй раз. За безработного актера, бездарного, смазливого. Этот второй решил пойти по стопам набоковского Гумберта. Тоже литературный персонаж. Любитель маленьких девочек. Мне, к счастью, было почти шестнадцать, и сразу после получения аттестата я улетела на Асцеллу. Но до отъезда пережила несколько неприятных недель. Самое печальное, что моя мать ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Я кочевала по знакомым, одноклассницам, даже устроилась ночной кассиршей в супермаркет, чтобы домой не приходить.
Мартин нахмурился.
— Тебя никто не защитил?
Корделия отмахнулась.
— К счастью, он был трус, и ничего трагического не произошло. Но было неприятно.
— А где он сейчас, ты знаешь?
— Знаю. В тюрьме. Нет, я здесь ни при чем. Это он сам так собой распорядился. Я покинула Аркадию, и на этом все кончилось. Матушка выходила замуж и в третий раз. Но мне уже тогда было не до подробностей. Знаю, что и третий ее брак не удался. Вероятно, по тем же причинам, что и два предыдущих. После крушения «Посейдона» она прилетала ко мне на Селену. Но мне стало только хуже. Я отказалась с ней встречаться. Потому что не могла ничего ей дать, а она ничего не могла предложить мне. Но я, в отличие от нее, умела существовать автономно, а она — нет. Она потом несколько раз пыталась со мной встретиться… А уж когда я получила наследство… Свой дочерний долг я выполнила. Купила ей дом на аркадийском побережье, назначила содержание, счета оплачиваю, но… все через адвокатов. Возможно, я не права.
— А бывает так, что люди меняются?
— Бывает. Но редко. Человеку, чтобы измениться, перейти в иную систему ценностей, требуется пройти через потрясение, трагедию, испытание. Чтобы сотряслись самые основы.
— Как это случилось с тобой?
— Да, как со мной. Происходит своего рода перезагрузка системы. Все настройки возвращаются к заводским, — усмехнулась Корделия. — Вот я, к примеру, по сценарию неудачница.
— Ты… неудачница?
— Да, самая настоящая. Всегда на вторых ролях, серая, невзрачная, непритязательная, без особых способностей. Неудачная дочь блестящей матери. Если бы она не пустилась в эту авантюру с мужьями, вынудив меня бежать, и держала бы меня при себе, проживала бы я сейчас на Аркадии в должности какой-нибудь гувернантки или экскурсовода. Возможно, получила бы диплом управляющей семейным отелем. Жизнь была бы тихой, размеренной, под патронажем мудрой родительницы. Не самый плохой вариант.
— Но ты бы и тогда могла получить наследство.
— Могла. Но скорей всего позволила бы Катрин этим наследством распоряжаться. Настал бы миг ее триумфа. И она, возможно, могла бы меня полюбить. Но, увы… Я мало того, что сбежала на Асцеллу, так еще и пережила крушение. Система перегрузилась, все настройки слетели. Я стала другим человеком.
— А она?
— А она… не знаю. Бывает, что и без потрясений люди меняются. Если прикладывают сознательные усилия. Люди взрослеют, набираются опыта. Постигают некие непостижимые прежде истины. Но далеко не все и не всегда. Ну что, ответила я на твой вопрос?
— Да, ответила, — кивнул Мартин. — И еще больше запутала.
Корделия положила руку на живот и закрыла глаза. На несколько секунд она погрузилась в совершенно недоступный и непостижимый для Мартина мир — в мир созидания новой жизни. Он мог прочитать всю доступную в инфранете медицинскую литературу, мог назвать и подробно описать все стадии развития человеческого эмбриона, мог назвать все осложнения при родах и возможные мутации плода, но даже самая подробная информация, со всеми научными выкладками, оставляла его в статусе стороннего наблюдателя, рассчитывающего процессы в звездном ядре по спектральным всполохам.
Мартин не упускал случая посмотреть на Корделию в инфракрасном диапазоне. Он почти изнывал от любопытства и нетерпения. Это же так интересно, так увлекательно. Он наблюдает за рождением целой вселенной. Даже двух. Непостижимое чудо жизни. Из ничего, из двух клеток, видимых только под микроскопом, развивается разумное существо. И в то же время терзался тревогой и подспудным страхом. Тем самым, о котором ему часто рассказывала Корделия, страхом потери. Чем больше любишь кого-то, тем больше боишься его потерять.
— Прежде всего, — заговорила Корделия, — я не родилась мальчиком.
О том, что у Корделии есть мать, Мартин узнал далеко не сразу. Это случилось уже на Новой Москве, вскоре после того, как состоялось поглощение «DEX-company». Корделия была очень занята, изучая поступающие на ее электронный адрес документы. Основные работы осуществлялись через независимые аудиторские фирмы, привлеченные к проверке и пересмотру всех соглашений и контрактов перекупленной корпорации. На имя главы холдинга поступали сухие цифры итогов.
Корделия часами следила за бегущими в вирт-окне строками, изредка притормаживая столбцы, чтобы развернуть убранное под кат примечание. Мартин, в то время еще не освоившись окончательно и остро переживая свою отстраненность, находился где-то поблизости, изнывая от желания быть допущенным и доказать свою полезность. Да, он еще мало что понимает в этом сложном человеческом мире. Он еще только ребенок в едва очерченных границах личности. Он учится взаимодействовать, преодолевать и контролировать. Пока он только наблюдает, счастливый уже тем, что хозяйка… нет, уже не хозяйка, блок подчинения заархивирован… его человек здесь, с ним, в безопасности, что опасность миновала, и он снова, по утрам открывая глаза, прислушивается к звучанию любящего, гармоничного мира. Вероятно, то же самое испытывают выздоравливающие, когда боль отступает, а тело вновь обретает способность к полноценному движению. Он наблюдал за ней, своим человеком, пытаясь по легкому мимическому сдвигу разгадать ее мысли, ее настроение, предвосхитить за доли секунд подступающие радость или досаду.
— Ты чего? — спросила однажды Корделия, поймав его взгляд.
— Смотрю.
— И что видишь?
— Тебя. Ты все время меняешься.
Она удивилась.
— Разве? Я этого не чувствую. Ничего не происходит. Я работаю. Просматриваю отчеты. Скучно, буднично.
— Это тебе так кажется. Потому что ты не видишь себя со стороны. А я вижу.
— Неужели так интересно?
Мартин кивнул.
— Очень.
То, как она изменилась, заметил бы и человек. Корделия развернула какой-то документ. Брови у нее поползли вверх. Она присвистнула.
— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Мартин.
По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.
— Матушка в своем репертуаре.
Матушка? О ком это она? Мартин еще ни разу не слышал,
чтобы Корделия кого-нибудь называла «матушкой». Чей-то псевдоним? Прозвище?
— Пора прикрыть эту лавочку, — продолжала Корделия, изучая поступивший счет.
— Что случилось? — повторил Мартин.
Тогда она развернулась в кресле.
— Очередное кровопускание. Моя достопочтенная родительница прошла омолаживающий курс.
— Твоя… кто? Родительница?
— Ну да. Моя мать, Катрин Эскот.
Они взирали друг на друга с недоумением. Мартин, потому что слышал о достопочтенной родительнице первый раз, а Корделия… по той же причине.
— Ты моя единственная семья, — сказала она однажды.
И Мартин с тех пор даже не задумывался над тем, что же, собственно, было до него или до гибели «Посейдона». Он знал совершенно точно, что семья Корделии погибла в той катастрофе, ее муж и пятилетний сын. «Жанет» тайком показывала ему задвинутые в дальние сектора папки с семейными голографиями. Этих голографий было много, но сама Корделия никогда в эти папки не заглядывала. Мартин определил это по дате последнего изменения.
Он понимал, почему они никогда не говорят о прошлом. Это слишком больно. Как ему, так и ей. Он старался забыть, забросать прошлое новыми впечатлениями, будто яму кедровыми ветками, а она… потому что рана еще тлеет и воспаляется под слоем регенерирующего геля. Если начать говорить, вспоминать, то гель предстоит сорвать вместе с наросшей коллоидной тканью. Потому Мартин и не задавал вопросов, соблюдая клятву, данную «Жанет». Но ему и в голову не приходило, что семья Корделии — это не только муж и ребенок, что семья еще и родители. Об отце не раз упоминалось. Это он оставил ей наследство, имя, обанкротившийся голоканал и владения на Геральдике. Отец Корделии давно умер. И как-то по умолчанию Мартин перенес в категорию умерших и мать. Ведь Корделия же сказала, что он, Мартин, ее единственная семья. Какие еще могут быть вопросы?
— Твоя мать… жива? — спросил он тогда нерешительно.
— Еще как! И обходится мне очень дорого.
Больше Корделия ничего не сказала. А Мартин задумался. В самом деле, чему он удивляется? Корделия выросла в обычной человеческой семье. О ней кто-то заботился, кто-то воспитывал, кто-то водил ее в школу. Мартин воспринимал привычную, по человеческим меркам, картинку несколько отстраненно, как нечто происходящее в ином измерении, потому что сам ничего подобного не переживал. Как объяснить слепому, что такое свет, а парализованному — что такое движение? А если даже объяснить и дать научное определение поляризованному фотону, то как слепому постичь этот свет, прожить его и прочувствовать?
Мартин ни о чем подобном не задумывался, потому что все происходящее в человеческой семьи для него так же малопостижимо, как и происходящее в далеких галактиках, в иных мирах. Ему доступна только теория. Вот почему это явилось для него открытием. Корделия вовсе не сирота, как ему представлялось. Она так же одинока, как и он. Она так же пережила утрату. И вот у нее, оказывается, есть мать. Тогда почему она так странно себя ведет?
Вот что бы сделал он, если бы узнал, что та женщина, Эмилия Валентайн, жива? Что она не погибла в транспортном инциденте на Новой Земле, а живет на далекой планете? Та клевета, возведенная на родителей Мартина Каленберга, следовательно, и его родителей, давно опровергнута, и он часто вспоминал посещавшую его женщину с фиолетовыми глазами. Он любил ее. Там, на станции, он этого не понимал, он был слишком глуп. Он был всего лишь говорящей заготовкой для человека и не мог как-то квалифицировать свое чувство. Только много позже он понял — любил. Это была любовь. И чтобы воскресить эту любовь, он бы, вероятно рванул на самый край Галактики, чтобы вернуть это мимолетное живое тепло, дарованное той женщиной. Но Корделия этого не делает.
Очень скоро после состоявшегося открытия они переехали зимовать на Геральдику, и радость возвращения, красота кедрового леса, необъятные просторы, путешествия вытеснили тревожащие Мартина вопросы. Правда, когда они были на Новый год в Перигоре, Корделия показала ему дом, где провела свое детство.
— Вот здесь мы жили, пока его светлость Карлос-Фредерик не указал нам на космопорт, — сказала она, указывая на окна одного из домов. — Катрин Эскот снимала здесь квартиру, когда работала секретарем у Карлоса-Фредерика. — Помолчав, она добавила: — Дом сейчас принадлежит мне. Сол им распоряжается. Дерет с квартиросъемщиков три шкуры.
— А долго ты здесь жила?
— Восемь лет.
И перевела разговор на другую тему.
Затем Корделия упомянула о матери в связи с каким-то кинофестивалем, где Катрин Эскот оказалась среди гостей. Шла прямая трансляция. Они с Мартином завтракали. После завтрака Мартин собирался в поход на грависанях. Корделия, краем глаза наблюдавшая за новостной лентой конкурирующего голоканала, со смешком бросила:
— Леди Эскот верна традициям. Третий муж на три года моложе своего предшественника.
Мартин попытался определить, кто в толпе гостей эта пресловутая леди Эскот. У «Жанет» не было ее изображения.
— У нее уже третий муж?
— Ага. И тоже бывший.
И вновь ни единого слова пояснений. А спрашивать Мартин не решался. Он чувствовал, что тема, будучи не вовремя затронутой, ранит Корделию. А он уже не единожды ошибался, задавая бестактные и даже неприличные вопросы. Нет, она не сердилась, не обзывала его безмозглой жестянкой. Она отвечала мягко, терпеливо. Но за плавно, размеренно звучащим голосом он слышал боль, особенно если он со своей машинной прямолинейностью касался ее погибшей семьи. Он тогда нарушал какие-то неведомые для него границы: задавал вопросы о маленьком Мартине, о том мальчике, который остался на «Посейдоне». В архивах «Жанет» обнаружилась целая подборка детских книг и фильмов. И рациональный киборг тут же попытался выяснить их предназначение. Корделия, услышав вопрос и заметив развернувшийся в вирт-окне список, побледнела, взгляд затуманился и брови как-то страдальчески сошлись. Она беспомощно заморгала, будто попыталась согнать некую пелену. Мартин испугался. Ее эмоции спутались, перемешались. Уголки глаз заблестели. Она несколько секунд молчала, вынуждая Мартина терзаться виной. Потом отмерла и ответила, тускло, с заметным усилием, что эти книги и мультики она собирала для своего сына, рассчитывая подарить после возвращения с Асцеллы. Только некому было дарить…
— Извини. — Мартин поспешно свернул вирт-окно. — Я не знал.
— Ничего. Жаль, что ты для них уже взрослый.
Она потом долго молчала и заговорила с ним только вечером. С тех пор Мартин стал осторожней. Даже обозначил свое любопытство как опасное свойство. Ему лучше молчать. Он же ничего не понимает в людях! Потому что он машина! Бесчувственный и прямолинейный. Облагороженное оружие, лишь внешне схожее с человеком. Но два дня спустя Корделия, заметив его настороженную молчаливость, сказала, что он по-прежнему может задавать ей любые вопросы. Это полезно не только ему, но и ей.
— Почему?
— Потому что боль надо проговаривать, — пояснила она. — Я за эти пятнадцать лет никогда ни с кем не говорила о том, что случилось на «Посейдоне». И о своей жизни «до». Пресекала малейшие попытки психоаналитиков вызвать меня на откровенность. Я и вообразить не могла, что кто-то чужой, полный исследовательского азарта, заглянет в то, что принадлежит только мне, будет изучать, препарировать, разлагать на оставляющие… что кто-то коснется наточенным инструментом их лиц, их последних прощальных взглядов… Но это неправильно. Это как заложенный много лет назад ядерный заряд. Говорят, что время лечит. Неправда, время не лечит. Время формирует свинцовую капсулу. Защитный саркофаг. Но сам заряд остается взрывоопасным. Обезвредить его может только сам носитель. Сознательно. Пропуская этот заряд через себя.
Мартин понимал, о чем она говорит. Его прошлое было таким же испускающим смертельную радиацию зарядом.
— Я всегда тебя выслушаю, Мартин. Я разделю это с тобой. Когда придет время.
— И я с тобой разделю.
— Не бойся. Задавай мне вопросы.
И вот он вспомнил тот короткий, неожиданно напряженный решающий разговор, который обрел значимость ключа.
— Что значит «не оправдать надежд»?
— Ты обещала рассказать, почему тебя не будут искать на Аркадии.
Пассажирский лайнер «Эльдорадо» покинул таможенную зону Новой Москвы и лег на курс к первому трансакционному переходу. Двигатели медленно, но неуклонно разгоняли огромный многопалубный паром до субсветовой скорости.
Мартин проверил ремни безопасности Корделии, но сам пристегиваться не стал. Устроился на полу рядом с ее койкой. В ответ на удивленный взгляд пояснил:
— Мне необходимо свобода маневра. А ремни могут помешать.
— Подумать только, целая секунда.
— Для киборга и секунда имеет значение.
Корделия не возражала. Она позволяла ему принимать решения и не вмешивалась. Сама эта поездка, от выбора рейса до каюты, была ему выдана как беспроцентный кредит на формирование ответственности, на осознание важности принятых решений, на учет и анализ последствий, а также на взращивание чувства самоуважения и уверенности в себе.
Полноправное взаимодействие с миром для Мартина только начиналось, и он понимал, что находится в начале пути. Его подвиг с пленением Казака и возвращением «Асмодея» на станцию событие исключительное, прорывное, но отнюдь не означающее самостоятельность. Он действовал в критической ситуации, подгоняемый базовой директивой. Но способен ли он взаимодействовать с людьми, с обустроенным по их правилам миром в ситуации рядовой, рутинной, где сверхусилия системы не требуются?
Человеческая жизнь — это бесконечная череда коротких бытовых трансакций. Люди постоянно взаимодействуют друг с другом, и очень часто именно это каждодневное, бытовое общение требует от них наибольшей психологической устойчивости. Тысячи малозначимых решений, которые той же Корделии приходится принимать в течение дня. Даже покупка дорожной сумки требует усилий. Корделия предоставила Мартину полную свободу с одним-единственным условием: он не будет избегать личных контактов. По мере возможности. Эту самую сумку он мог бы заказать по инфранету, но все же вышел из дома и купил все дорожные принадлежности в ближайшем гипермаркете. Что также потребовало от него принять с десяток решений. Когда он вернулся, слегка растерянный, Корделия взглянула на него с чуть заметной усмешкой.
— Трудно?
Он кивнул. Это действительно было трудно. Очень трудно. Автономное движение представляется занимательной прогулкой только тем, кто обстоятельствами ограничен в передвижениях, для кого взаимодействие с внешним миром умозрительная фантазия. Как это было некогда для него. Он был заперт в стерильном, замкнутом пространстве, помещен в изолированную сферу, которая удовлетворяла базовые потребности, но отменяла решения, и мечтал выбрать что-то сам, сделать шаг в сторону, нарушить правила.
На Геральдике условия смягчились, в чем-то он получил свободу, но по-прежнему существующая сфера, ставшая зоной комфорта и безопасности, препятствовала его общению с миром. Они существовали параллельно друг другу, а роль посредника исполняла Корделия. Зона комфорта была светлой, теплой, уютной. Покидать ее не хотелось. Ну если только для поиска приключений.
Мартин вспомнил древний земной мультик, в котором создатели озвучили одну из гипотез исчезновения динозавров. Мартин сначала не понял, что это своего рода притча, а не научная гипотеза. Даже попытался поискать в архивах «Жанет» подтверждение этой гипотезы. Но искин со смехом объяснила ему, что это всего-навсего сказка. Динозавры вымерли потому, что их детеныши не смогли вылупиться из яиц. Из-за наступивших холодов скорлупа стала слишком толстой. Она выполняла свой долг. Мартин не раз представлял себя жителем такого же просторного яйца. Почти что купол из сверхпрочного стекла на далеком планетоиде. А за пределами этого купола — космический холод. Не безопасней ли оставаться внутри? Забота Корделии была той же непроницаемой скорлупой. И разрушать эту скорлупу совсем не хотелось. Но что же там снаружи?
Но Корделия разрушила эту скорлупку сама, вернее, истончила. Она осторожно снимала слой за слоем, помогая ему выбраться. Собственно, это уютное, безопасное пространство никуда не делось. Оно есть, и он в любой момент может туда вернуться, и осознание того, что средоточие покоя неколебимо, позволяло ему двигаться дальше. Очень трудно было удержаться и не спросить совета, а то и вовсе переложить выбор на Корделию. Потому что ей проще.
Когда-то на Геральдике ей хватило минуты, чтобы связаться с транспортной компанией и забронировать каюту 1-го класса. А ему приходилось выбирать, взвешивать, выяснять. И говорить… с людьми. Встречаться с ними, обмениваться взглядами, выстраивать фразы так, чтобы они соответствовали принятым условностям. И находиться среди людей. А их много, очень много… Мартин едва успевал переключаться с одного на другого. Преодолеть себя, уговорить, подавить свои страхи. Нет, эти люди не враги. Это нейтральные, равнодушные к нему объекты. Они даже не знают, что он киборг. Никто не будет любопытствовать, отворачиваться, едва скрывая отвращение, шарахаться, выкрикивать оскорбления. Он ничем от них не отличается. Он — человек, только выращенный искусственно, с кибернетическими добавками. Но это знало его сознание, а подсознание таило вытесненные страхи.
Когда-то эти страхи были так сильны, что Мартин не нашел в себе сил выбраться из флайера на аэропарковке в Лютеции. Он испытал нечто схожее с приступом агорафобии, когда вместо титанового свода над его головой распахнулось небо. Не черное молчание космоса, а сияющая бесконечность, без ограничивающих опорных координат. Он тогда сразу ушел за процессор, предоставив системе заново обсчитывать и перестраивать сетку. Тогда от него требовалось пройти всего несколько шагов до флайера, а там, за тонированными сверхпрочными стеклами, он почувствовал себя лучше. Пространство съежилось, сместилось до привычной тюремной конечности, до обжитой непроницаемой скорлупки. Космопорт Лютеции напугал его не своей масштабностью.
Этого он уже не боялся после прогулок по геральдийскому лесу и полетов с Корделией над океаном. Его напугали люди. Их было много.
Такого количества людей одномоментно ему видеть не приходилось. В исследовательском центре «DEX-company» было от силы несколько десятков сотрудников, из которых к экспериментам с Мартином было допущено не более десятка. Остальные людские миллиарды, заселенные людьми планеты, звездные системы имели для Мартина такое же значение, как расположенные за сотни парсеков космические объекты. Но в огромной планетарной гавани эти люди внезапно обрели свою видимость, свою осязаемую вещественность. Сотни, тысячи… И все — потенциальные враги. Корделия тогда нашла выход: придумала для него импровизированную капсулу из аудио- и видеофильтров. Эти фильтры позволили Мартину отгородиться от пугающей, навалившейся реальности, гремящей, незнакомой, и пережить маленький катаклизм в обустроенном мире. Благодаря фильтрам Мартин слышал только голос Корделии — голос своего человека. А на внутреннем экране сменялись отснятые им ролики.
Он делал эти зарисовки во время своих прогулок. Бегущие облака, парящие птицы, крадущиеся солнечные пятна, дремлющие в прозрачных горных озерах странные, светящиеся рыбы… У него уже был огромный архив. Летопись новой жизни. За то время, пока Корделия вела его через паспортный контроль и таможню, он и сотой доли не просмотрел. Его убежище было обширным, с целую планету, и он был бы счастлив оставаться в пределах этого убежища. Ему больше ничего и не надо. Информации достаточно. Он готов был провести несколько недель или даже месяцев в одиночестве, позволив Корделии посвятить некоторое время работе на Земле и Новой Москве. Возможно, не объявись Джонсон с бригадой ловцов на Геральдике, хвати у Бозгурда благоразумия не затевать с Корделией войну, все бы так и сложилось, но обстоятельства вышвырнули его за пределы убежища, вынудив спешно, даже аварийно, учиться. И он учился. И многому уже научился.
Космопорт Новой Москвы, пожалуй, многолюдней и грандиозней космопорта на Геральдике, которая всячески подчеркивает собственную обособленность, подходя к своим визитерам очень избирательно. Новая Москва — ее полная противоположность. Это бурно растущий, высокоиндустриальный мир, обещающий в ближайшее десятилетие превратиться в крупный федеральный центр, и космопорт, один из трех, построен с расчетом на будущее. Запущены два терминала, три еще строятся. И людей, среди которых немало транзитников, в десятки раз больше. И Мартину уже не спрятаться, не задействовать аварийный протокол. Ему приходится смотреть и слушать, отслеживать и сканировать. Потому что теперь он ведущий, он — ответственный. Когда-то Корделия вела его за собой, оберегая от излишних, травмирующих прикосновений, а теперь ее ведет он. Он — ее внешняя линия обороны, ее хранитель. И не только ее. Мартин ответственен еще за две жизни, те, которые только формируются, готовятся. Он ответственен за их будущее. И, честное слово, ему это нравится.
Мартин сам выбрал рейс и лайнер. И даже каюту второго класса забронировал без подсказки Корделии, руководствуясь тем, что к пассажирам 1-го класса приковано больше внимания. У VIP-залов всегда крутится пара-тройка репортеров из желтых онлайн-изданий, в надежде урвать несколько скандальных голоснимков. А кто обратит внимание на поток пассажиров, разбегающихся по каютам эконом-класса? Кто опознает среди этих пассажиров женщину в свободной, слегка мешковатой одежде, шагающую следом за парнем с дорожной сумкой? Да таких непритязательно одетых в дорогу женщин сотни. А парней в потертых джинсах и растянутых свитерах крупной вязки и того больше.
Каюты 2-го класса вполне приемлемы для путешествия. Правда, тесноваты. Придется заставлять Корделию гулять по коридорам, чтобы избежать застоя в мышцах и усилить кровообращение. Но это недолго, всего несколько дней. Лайнер перемещается не столь стремительно, как яхта класса А-плюс, к тому же делает еще остановки на пути к Аркадии. Но эти несколько дней станут долгожданной передышкой.
Корделия, невзирая на сопровождающий первый триместр токсикоз, продолжала очень интенсивно работать. История с похищением сыграла роль пиар-хода, на который ни один самый оптимистически настроенный пиар-менеджер не рассчитывал. Слухи о том, что Корделия негласно схлестнулась с Рифеншталями, этим могущественным банкирским кланом, неожиданно вынесли холдинг и голоканал GalaxieZwei в топы всех рейтинговых агентств. Посыпались предложения от рекламодателей и более крупных медиахолдингов о совместных проектах. А более мелкие компании стали искать пути для вхождения в холдинг. Предложения поступали не только от медиагигантов, но от компаний, специализирующихся в области кибернетики и компьютерных технологий. Все как-то разом вспомнили, что «Медиатраст» принадлежит контрольный пакет акций пребывающей в анабиозе «DEX-company». Да, производство киборгов остановлено, но немало подразделений и лабораторий корпорации занимались разработками, применяемыми в производстве андроидов, в медицине, биоинженерии, генетике, в компьютерном оснащении космических лайнеров, яхт и более мелких транспортных средств. Конечно, большую часть этих предложений рассматривали и оценивали топ-менеджеры «Медиатраст», а к Корделии попадали наиболее перспективные, уже с экспертным заключением и финансовой перспективой. Но объем был значительный.
Однажды, когда Корделия приходила в себя после очередного приступа головокружения, Мартин заглянул в открытые вирт-окна. Сначала мало что понял — смутили формулировки, неизвестные понятия, термины, дополнительные значения, бизнес-категории. Пришлось задействовать процессор на полную мощность, чтобы тот, подключившись к нескольким источникам, обработал пласт незнакомой информации и перевел малознакомые структуры в привычные и распознаваемые. Все оказалось не так уж и сложно. Нет, все тонкости бизнес-отношений Мартин не постиг. Для него межличностные связи и без бизнеса представлялись клубком противоречий. Но сравнить намерения двух сторон, вступающих в контрактное противостояние, мог. Чем и поспешил поделиться с Корделией. Даже обнаружил скрытую в цифрах неточность. Корделия молча на него смотрела. Потом сказала:
— Какой же ты у меня умница… Вот что я буду без тебя делать?
— А почему без меня? Я не собираюсь становиться твоей потерей. Еще одной.
— А я не собираюсь становиться твоей тюрьмой. Еще одной.
Некоторое время молчали, как бы оценивая реплики друг друга. Затем Мартин добавил:
— Что-нибудь придумаем.
— Придумаем, — откликнулась Корделия.
С тех пор Мартин занимался поступающими документами — меморандумами о намерениях, резолюциями, экспертными заключениями, бизнес-проектами — постоянно. Это стало походить на своего рода учебу. Он изучал проект, аналитические заметки к нему и высказывал свое мнение, следует ли этот проект принять к рассмотрению или отвергнуть, и почему, а Корделия выслушивала и объясняла ошибки. Пока у Мартина лучше всего получалось, если речь шла исключительно о технической стороне воплощения. Он легко просчитывал и сравнивал, черпая необходимые данные в инфранете, просматривая биржевые сводки и банковские предложения по кредитованию, а вот что касалось возможного успеха того или иного проекта, то тут он пока проигрывал.
— Ты еще плохо разбираешься в людях, — успокаивала его Корделия, — судишь слишком прямолинейно, без учета нюансов, то есть человеческих заморочек. А заморочек этих у людей превеликое множество. Проект в сфере медиа и шоу-бизнеса может иметь успех при условии, если учтет наибольшее количество этих самых заморочек, зацепит тайные струны, удовлетворит ряд подсознательных потребностей.
— Накормит всех тараканов? — вспомнил Мартин выражение одного из редакторов.
— Именно! — улыбнулась Корделия. — А ты еще не со всеми познакомился. Только с самыми крупными.
Но Мартин и не стремился постичь науку управления медиапространством. Он хотел всего лишь помочь Корделии. Вот и на лайнере, заметив, что она приготовилась изучать переброшенные на планшет документы, решительно отобрал гаджет и сказал:
— Я сам посмотрю.
Она растерялась.
— Чувствую себя Фемистоклом*.
Мартин порылся в памяти, но обнаружил только мимолетное упоминание этого исторического деятеля. Что-то такое, связанное с Древней Грецией.
— Однажды Фемистокл, правитель Афин, назвал своего сына самым сильным человеком в Элладе, — начала свои пояснения Корделия.
— Почему? Тогда же киборгов не было.
— Конечно не было. Более того, его сын в то время был младенцем.
Мартин совсем запутался, и Корделия сжалилась.
— Сын командует женой Фемистокла, жена — самим Фемистоклом, а Фемистокл — эллинами. Из этого следует…
— Что младенец командует всеми?
— Правильно.
— А, понял. Ты хочешь сказать, что я теперь управляю холдингом?
— Что-то вроде того.
— Нет, я не управляю. Не умею. Я хочу, чтобы ты отдохнула.
Мартин отложил планшет, сел, скрестив ноги, у ее койки.
— А теперь расскажи мне, почему никто не будет искать тебя на Аркадии?
Корделия вздохнула. На несколько секунд закрыла глаза. Задумалась.
— Это не так просто, Мартин.
— Расскажи. Нам еще долго лететь.
— Ну, вероятно потому, что я плохая дочь.
— А что ты сделала плохого?
— Не оправдала надежд.
Накануне второй пресс-конференции Мартин заупрямился.
Нет, он не мог позволить ей остаться один на один с этой стаей — стаей организованной, подготовленной, сомкнувшей ряды, вооруженной, ощетинившейся аудио- и видео аппаратурой, выслеживающей, вынюхивающей слезу и дрожь, тень сомнений и страха. Это были не объективы, это были глазастые, дальнозоркие телескопы, соперничающие по мощности со строящимся «Саганом». Квантовый телескоп на орбите изучал термоядерное сияние звезд, потоки излучения, выбросы звездного вещества, идущие за миллионы километров, он фиксировал стадии перерождения гигантских космических скоплений, по сравнению с которыми сам был только песчинкой. Эти же сканирующие и наблюдающие устройства были предназначены не для уловления равнодушных фотонов, а для объектов живых, дышащих, их сокровенных, потаенных волнений.
Нет, в отличие от него, подопытного, Корделию не будут привязывать к лабораторному столу или фиксировать в стенде. Формально она будет свободна. Сможет двигаться, вставать, поворачивать голову. Сможет даже упасть. Или сбежать. Тем не менее, путы, которые будет держать ее во власти информационных вивисекторов, надежны и нерушимы. Эти путы невидимы, неосязаемы, они не впиваются в кожу и не препятствуют кровотоку, но они надежны и нерушимы, ибо эти путы Корделия назначает сама.
Когда-то на Геральдике она простила ему выходку с коммом (он активировал «последний приказ»).
Мартину необходимо было убедиться в функциональности и действенности устройства, да и не верил он ей. До конца не верил. Да, Корделия нашла его в лесу, защитила от браконьеров, пошла ради него на конфликт с соседями, вместо вполне заслуженного наказания колола витамины и отпаивала молочным коктейлем. Это значительно сместило чашу весов в ее пользу, но и противоположная чаша не пустовала. Сомнения оставались. Она была человеком, хозяйкой, всемогущим богом. Он был в ее власти. Он зависел от нее. Она была единственной, кто стоял между ним и тем страшным, кровавым миром, из которого он был извлечен.
Для Мартина причина этого извлечения все еще оставалась загадкой. Объяснение, данное Корделией, было смутным, расплывчатым, скорее внушающим недоверие. Душевное спокойствие… Он немало часов провел, размышляя над этим. Но мало что понял. Что это — душевное спокойствие? Никто из людей, кого он наблюдал, подобных эфемерных потребностей не испытывал. Он оставлял Корделии право на элементарную жалость. Некоторым человеческим существам, особенно женщинам, это свойственно. Они жалеют слабых и беззащитных. Вероятно, это доставляет им какое-то особое удовольствие. Кейт приносила ему в бокс сладости и обезболивающее. Тоже… жалела.
Но порыв жалости и сострадания мимолетен. К тому же, Корделия гораздо прагматичней, хладнокровней и рассудительней. За этим ее порывом могут стоять совершенно иные планы. Она вложила в спасение Мартина крупную сумму, она рисковала, и потерять свое приобретение позволить себе не может. Игрушка слишком дорогая. Приказ она запишет, потому что ей придется отвечать на вопрос, а детектор киборга не обманешь. Но вот какой приказ? И Мартин, недолго думая, активировал комм.
Ему и в голову не пришло подумать о ней, наблюдающей его агонию. Человек, наблюдающий за умирающим киборгом. За Мартином десятки раз наблюдали. В порядке эксперимента. И сам Бозгурд, и нейротехники, и лаборанты. Ему отдавали приказ на самоуничтожение и смотрели. Снимали необходимые данные, изучали. Это была стандартная, устрашающая своей обыденностью процедура. Что чувствовали эти люди? Да ничего. Любопытство, возможно, отвращение. Мартин и от Корделии иного не ждал. Она ничего не почувствует. Или почувствует досаду. Или рассердится. А потом отменит приказ. Это же просто. Как делали те, в лаборатории. Но Корделия, в отличие от них, почувствовала… Она почувствовала! Мартин до сих пор помнил ее глаза… Побелевшее лицо… Ее сердце, человеческое сердце, без контроллера миокарда, претерпело те же болезненные преобразования, ведущие к омертвению и разрушению, что и его. Будто и для нее прозвучал тот же приказ. Тот же неумолимый, пресекающий дыхание гонг.
Как же ему было стыдно… Как же стыдно…
Он сказал, что все понял. Это было не совсем правдой. Пощечина — наказание мягкое и справедливое. Он заслуживал гораздо большего за свою выходку. И чем больше проходило времени, тем неотвратимей он убеждался. Он не только себя убивал, он убивал и ее, он останавливал и ее сердце. Информация от его рецепторов пробегали и по ее нейронам, по невидимой, общей для них кровеносной системе.
— Я не тебя увидела в той подземной лаборатории, — сказала однажды Корделия, — я увидела себя.
Есть некая глубинная, всепроникающая общность, постижение которой и есть подлинная цель, подлинная взрослость разумного существа. Для Мартина пришло время постижения этой взрослости.
Уже подготовленный для мероприятия зал походил на лабораторное стекло с обездвиженным, разъятым препаратом, а множество корыстно любопытствующих нацелились на этот препарат своей сверкающей линзой. Когда Мартин это представил, по спине пробежала дрожь. С ним когда-то делали то же самое, над ним нависали, пялились, изучали, ощупывали холодные, искусственные глаза. Его тоже сканировали, исследовали. Через датчики и детекторы информация ложилась графиками на кристаллы. Вздох, слеза, содрогание — все оцифровывалось, подвергалось анализу, сверялось и каталогизировалось.
— Я не останусь дома, — решительно заявил он. — Я не ребенок, не беспомощный младенец. Я — киборг, с боевой программой и навыками телохранителя. Выберусь через крышу. Или вызову беспилотник из ближайшего супермаркета.
Вадим, прибывший за своей подопечной на бронированном флайере, смерил его мрачным взглядом. Корделия, утомленная препирательствами, вздохнула.
— Блокатором его и в транспортный модуль. Чтоб не путался под ногами, — проворчал бывший спецагент.
— Вадим… — Корделия поморщилась.
Мартин не обиделся. Он уже привык к этой неприязненной, почти враждебной манере нового шефа службы безопасности. Дэна Вадим даже ударил, а потом спас. Безопасник и киборг несколько секунд играли в «гляделки», потом Вадим сдался. Видимо, оценил возможный ущерб от побега киборга.
— Пусть замаскируется как-нибудь.
Мартина обрядили в форменный комбез сотрудников СБ, а лицо скрыли за внушительным «визором». После всех камуфляжных манипуляций он стал близнецом одного из DEX’ов-семерок.
— Вот так-то лучше, — буркнул Вадим.
Мартин едва сдерживался, чтобы не издать победный клич. Нет, он не останется дома, запертый и ненужный. Он больше не прячется. Он — сильный, он уверен в себе. Он хочет быть со своим человеком и выполнять то, для чего был создан. А создан он — быть защитником.
Дрон взорвался через час после начала пресс-конференции. Мартин, в своем форменном, обезличивающем комбезе стоявший в двух шагах от Корделии, засек разрастающуюся тепловую кляксу и успел среагировать: прыгнул вперед, заслоняя собой хозяйку. Два DEX’а-телохранителя мгновенно оттеснили толпу и создали коридор для выхода охраняемого объекта. Уже во флайере Корделия спросила:
— А что случилось?
Через час Вадим, проведя предварительное расследование, доложил, что следов взрывчатых веществ не обнаружено. Да и откуда они могли взяться, если всех подававших заявку на участие журналистов допускали в зал только через сканер и короткое общение с двумя «семерками». Причиной взрыва, не повлекшего за собой никакого значимого ущерба, если не считать двух царапин у сидевшего в первом ряду репортера канала «Меньшие, но лучшие», послужил заводской брак. Что-то там замкнуло и перегрелось. Тем не менее, в прессе немедленно началась шумиха по поводу очередного покушения на главу холдинга «МедиаТраст». «Кто на этот раз?» вопрошали огромные голографические заголовки. «Заводской брак или диверсия?» взывали бегущие по вирт-окнам строки.
Корделия покачала головой.
— Ну все, не будет нам покоя.
Тогда же и возник план побега — инкогнито, на пассажирском лайнере, вторым классом.
— А почему мы летим через Аркадию? — спросил Мартин после того, как забронировал два билета на свое имя. — Через Шии-Раа ближе и безопасней.
— Потому что на Аркадии живет моя мать. А искать меня на одной планете с Катрин Эскот не догадается самый отчаянный журналист, — ответила Корделия.
Решение покинуть Новую Москву было принято после пресс-конференции, во время которой над головой Корделии взорвался квадрокоптер.
Это было одно из мероприятий, в котором Корделия была вынуждена принимать участие из-за продолжающегося следствия по делу Макса Уайтера. Так как в этом деле она была признана основной потерпевшей, а сам факт угона и похищения приобрел общественный резонанс, то окончательно укрыться за широкими спинами адвокатов и следователей ей не удалось. Пришлось пойти на уступки и дать согласие на пресс-конференцию, для участия в которой прибыли репортеры всех ведущих онлайн-изданий и голоканалов. Корделии предстояло в течении нескольких часов отвечать на самые бестактные, а порой и оскорбительные вопросы.
Мартину уже доводилось наблюдать эту экзекуцию в терминале космопорта Новой Москвы. Когда они прибыли, здание из высокопрочного пластика походило на осажденную крепость. Мартин вспомнил картинку из учебника земной истории, который он скачал из архива «Жанет». Средневековый замок, зубчатые стены, башни с бойницами, а под стенами вражеское войско, с лестницами и стенобитными орудиями. Мартин изучал эту картинку, да и множество ей подобных, в растерянности и недоумении. Как людям удавалось обороняться и нападать с таким примитивным оружием? Ни бластеров, ни плазмометов, ни виброножей. И боевых андроидов, самых примитивных, у них не было, которых отправили бы на штурм первыми, не говоря уже о киборгах. Люди все делали сами. Сами лезли на стены, сами стреляли, сами рубились в схватках. И сами гибли. Зачем? С тем же откровенным недоумением Мартин взирал на выведенное искином изображение: войско репортеров, осаждающее терминал. Только вместо холодного оружия, примитивных стреляющих устройств, именуемых лукам и арбалетами, эти нападающие были вооружены видео- и аудиоаппаратурой. Над их головами вместо вертолетов и бомбардировщиков кружили сверкающие объективами дроны.
— Мы можем покинуть терминал через аварийный выход, — сказал Вадим, — я уже связался со службой безопасности космопорта.
— А я подгоню флайер, — добавил Никита, пилот «Подруги смерти».
Мартин хотел было предложить подогнать флайер к шлюзу и улететь с посадочного поля, но вспомнил, что без процедуры паспортного контроля и сканирования покидать территорию космопорта запрещается, и промолчал. Он чувствовал исходящую от этих людей угрозу. Пока это было всего лишь изображение, скопление голографических призраков, но даже неосязаемые, они несли в себе потенциал опасности. Мартин наблюдал за их лицами, схематичными, полупрозрачными, ибо искин яхты не заморачивался четкостью изображения столь незначительных по его шкале ценностей объектов, и видел в их глазах… агрессивный, разъедающий голод. Этот голод порождался отнюдь не критически низким уровнем энергии, он был иной природы. Голод, который Мартин наблюдал только у людей. У себя ничего схожего с этим внеприродным явлением он не фиксировал. Они напоминали ему хищников. Подкрасться, окружить, наброситься. Как поступают хассы на Медузе. Дэн рассказывал. Но то животные, по канонам разумности низшая форма жизни. Они следовали своим инстинктам, подводя все многообразие мира под категории годного и негодного в пищу. А тут люди. Люди, отвечающие всем категориям разумности. Люди, обладающие сознанием. Люди, одаренные эмоциями и независимым мышлением. Люди, которым не приходилось мучительно вычленять себя из цифровых тенет. Почему же так происходит? Что ими движет? Мартин изучал их лица, ловил их взгляд. Он чувствовал дискомфорт и странное неприятное щекотание.
— Что с тобой? — спросила Корделия, заметив его у голоплатформы.
— Они ведут себя… — Мартин попытался подобрать определение -… странно.
Корделия усмехнулась.
— Они ведут себя как почуявшие добычу стервятники. Или акулы. Земные акулы, когда океаны еще были пригодны для жизни, чуяли свою добычу за десятки километров. Достаточно было одной царапины, одной капли крови, чтобы приманить стаю хищников. Вот эти тоже почуяли.
— Но они не голодны.
— Это другой голод. Это погоня за сенсацией. Жажда успеха и славы. Если кому-то из них удастся запечатлеть меня в необычном ракурсе, в минуты слабости, отчаяния, горя, залезть ко мне в душу, потоптаться там, разъять и повертеть в руках сердце, разложить на символы, на удобоваримые знаки печаль, превратить в десерт и закуску, то представленный ими товар будет стоить немало.
— Но почему? В чем ценность? Это же… ничего. — Мартин взглянул на Корделию. — Это слова, пиксели, образы. Цифровой эквивалент. Эти данные существуют, пока есть источник энергии. При отсутствии энергоресурсов все исчезнет.
— Да, ты прав. Но, видишь ли, люди так устроены, что им это необходимо. Кроме хлеба они требуют зрелищ. «Хлеба и зрелищ!» кричали они, подступая к императорскому дворцу в Древнем Риме. Panem et circences. С тех пор мало что изменилось. Люди отправились в дальний космос, но с той же настойчивостью требуют зрелищ. И политики им потакают. Чужая жизнь, жизнь реального персонажа, хорошо продается. Гораздо лучше, чем жизнь, придуманная сценаристом. Моя жизнь интересна, полна событий. Вот почему она стоит дорого. Наблюдение за моей жизнью позволяет людям приобщиться, стать частью другого, недоступного им мира. Не понимаешь?
— Не понимаю, — подтвердил Мартин.
— Ну вот, смотри. Жизнь большинства людей, несмотря на количество освоенных ими планет и сопутствующих этому освоению приключений, скучна и однообразна. Они вынуждены изо дня в день заниматься одним и тем же. Их жизнь — это бесконечная, рутинная забота о пропитании. Дом, магазин, работа. Или наоборот. Редкие поездки на природу, короткий отпуск. Осторожные развлечения. Люди предпочитают неспешный, размеренный быт, привычный, стабильный, без потрясений и перемен, в установленных границах. Даже те, кто в молодости стремился к подвигам и свершениям, искал и требовал впечатлений, с течением времени становятся домоседами и занудами. Это естественный процесс. Они пережили свою адреналиновую увлеченность и успокоились. Но гораздо больше тех, кто и в юные годы мало на на что решился. Растратил запал на мелкие шалости. Из малодушия, неуверенности, лености отверг подвернувшийся шанс и теперь вынужден прозябать, подглядывая за теми, кто рискнул и выиграл. Это подглядывание дает им ощущение причастности. Будто бы и они тоже там, под прицелом репортерских дронов, в центре внимания. Когда они смотрят на людей известных, политиков, спортсменов, актеров, им кажется, что жизнь этих знаменитостей бесконечный праздник, калейдоскоп событий, фейерверк, карнавал. В котором все жаждут участвовать.
— Они о тебе так думают?
— Ну да. Они верят, что моя жизнь — это приключенческий сериал. Что они видят? Корделия Трастамара, аристократка с Геральдики, планеты избранных, золушка, внезапно обретшая имя и состояние, глава холдинга, владелица голоканала, бесстрашно вступившая в схватку с «DEX-company». Авантюрный роман. Нападение, похищение. Ни дня без событий. А сколько интереса, сколько домыслов, слухов, версий вызывает этот таинственный киборг. Сюжет для романа. Это же ристалище, Колизей. Гладиаторы выходят на арену и проливают кровь для увеселения публики. А публика смотрит, топает ногами, свистит, жует попкорн и понятия не имеет о том, чего все это стоит, какова цена этой славы. Они завидуют, вздыхают. «Ей повезло», думают они. Незаконнорожденную дочь признал отец-аристократ. Они ведь не вспоминают о том, что дело не в отце, а в трагедии и утрате. Не случись той катастрофы, гибели лайнера, я прожила бы жизнь мало отличную от той, которую ведут они, зрители. Скромная преподавательница ксенофилологии в университете. Растила бы сына, читала бы лекции и, скорей всего, была бы счастлива. Я никогда не мечтала ни об известности, ни о богатстве подобно девушкам, стремящимся на голосцену. Мне всего хватало. У меня была семья, спокойное, стабильное будущее. Я была в этом будущем уверена, пока… пока «Посейдон» не напоролся на астероид. Вот тогда и началась… эта яркая жизнь.
Корделия усмехнулась. Выглядела она по-прежнему плохо. Слабость, головокружение. Ее постоянно тошнило. Ела она с трудом и очень мало. Ренди Кларк ставил ей капельницы с витаминами и микроэлементами.
— Так у всех женщин? — спросил Мартин, когда она в очередной раз лежала в медотсеке.
— Почти. Бывают исключения. Есть такие, кто узнает о беременности во время родов. Не волнуйся. К 12-й неделе пройдет. — Заметив его беспокойство, улыбнулась. — Кажется, мы с тобой поменялись местами. Теперь ты сидишь со мной в медотсеке, а я лежу под капельницей с витаминами.
Капитан МакМанус вышел на трап встретить офицеров планетарной СБ, прибывших для завершения формальностей. Мартин сидел в кают-компании, ожидая, когда Никита подгонит флайер. Корделия уже покинула яхту. В сопровождении капитана, Вадима и офицеров-пограничников она шла по летному полю, намеренно привлекая к себе внимание.
— Они даже не за мной охотятся. За тобой. Им ты нужен. Поэтому я буду отвлекать их внимание, а ты поедешь домой. В том флайере, который подгонит Никита. А меня отвезет Вадим.
Идея оставить ее одну в терминале, осажденном этими «хищниками», Мартину не понравилась.
— Но…
— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что ты киборг, что у тебя стоит программа телохранителя, что ты вовремя заметишь опасность, что ты сможешь меня защищать, что мне нужна твоя помощь, что отсылая тебя, я поступаю неразумно. Я в тебе нисколько не сомневаюсь. Но будет лучше, если ты покинешь терминал незамеченным. Пусть кидаются на меня. Мне не привыкать. А тебе лучше оставаться в тени. Понимаешь? Чем меньше о тебе знают, тем в большей ты безопасности.
Мартин вздохнул. Она права. Как всегда права.
— Приказ принят к исполнению, — пробурчал он, отвернувшись.
Искин «Подруги смерти» кот Бегемот в галстуке-бабочке, скромно визуализируясь на краю голоплатформы в обнимку с примусом, продолжал трансляцию с внешних камер космопорта.
У Мартина было по меньшей мере десять минут. Он наблюдал за нетерпеливо топчущимися людьми. Они подустали и притихли. Но Мартин по-прежнему ощущал идущую от них агрессию. Он вновь и вновь воспроизводил сказанное Корделией. Хлеба и зрелищ… Первое вполне объяснимо. Хлеб — пища, энергоресурсы. Без пищи, без своевременного поступления глюкозы, человеческий организм, как и организм киборга, постепенно выйдет из строя. Пища — это естественное, базовое условие. Это он понимал. Но зрелище… Каких зрелищ требуют эти люди? И те люди, которые за эти зрелища, за перехваченную информацию, за искусственно созданные сюжеты, за украденные голоснимки, готовы платить? Жизнь сама по себе захватывающее зрелище, она полна завораживающих чудес.
Мартин вспомнил рассвет на Геральдике. Он всегда просыпался за несколько минут до того, как Аттила, звезда класса F, далекая, яростная, полная термоядерного неистовства, покажется из-за горизонта, вспарывая полумрак зубчиком своей короны. Мартин встретил больше сотни рассветов, и каждый раз этот миг воскрешения, пробуждения, раскрытия гигантского глаза в обрамлении пылающих ресниц, завораживал своим величием и неповторимостью. Однажды, чтобы оказаться еще ближе к эпицентру событий, он посреди ночи ушел из дома, взобрался на ближайший кедр и ждал восхождения Аттилы там. Дело было зимой, и Мартин продрог. Посинел и заиндевел. Корделия ругалась и спешно готовила шоколад с кайенским перцем. А Мартин, жмурясь от удовольствия, пребывал в безмолвном, но оглушающем звучании нарождающейся вселенной.
И это только рассвет. А закат? А дождь? А снежная буря? А гроза? А тихий, звенящий птичьими голосами, душный, пряный летний полдень? А весенняя оттепель? А игры мраморных дельфинов в океане? Мартину не хватало суток, чтобы смотреть и слушать. Информация, краски, звуки, события, эмоции, впечатления шли потоком. И это крошечная, ничтожная толика того, что воспринимается в данный момент времени, в определенной точке пространства, на одной планете. А планет и звезд неисчислимое множество. И каждая — отдельный непредсказуемый мир. Чего же людям не хватает? Людям скучно?
Служба безопасности космопорта отвела под стихийно организованную пресс-конференцию один из VIP-залов. Мартин, все еще негодующий, обиженный, жестко закольцевав адреналиновую подпитку в глубинных пределах, сидел во флайере на заднем пассажирском месте. Это был тот самый флайер, на котором его везли в дом на Геральдике, где он сидел, забившись в угол, приходя в себя после мучительного приступа агорафобии. Он — пассивный, безмолвный участник. Даже не пассажир — груз. Сразу после взлета Никита включил трансляцию с начавшейся пресс-конференции, и Мартин немного отвлекся.
Корделия более двух часов стойко отбивалась от сыпавшихся на нее бестактных, однотипных вопросов. Причиной такой активности массмедиа стал даже не факт похищения главы холдинга с Асцеллы и угон яхты, а стрельба на строящемся квантовом телескопе, которая квалифицировалась следственными органами как преднамеренная диверсия. Запись с видеокамер станции, запечатлевших момент покушения на Мартина и его ранение, в конце концов утекла в сеть и стала вирусной. Найти ответственного за этот слив так не удалось. Подозревался один из техников станции, внезапно уволившийся через пару недель после происшествия. Но был ли он действительно виновен, значения в настоящее время не имело. Свое черное дело ролик сделал. Информация о том самом уникальном разумном киборге, принадлежащем главе холдинга, стала достоянием общественности. А тут еще и похищение самой Корделии, и опять с участием беглого пирата. Как тут не сопоставить факты и не сделать далеко идущие выводы?
— Когда вам стало известно о нападении на вашего киборга?
— Вы узнали о нападении уже на «Алиеноре»?
— А что вы почувствовали, когда узнали о ранении киборга?
— Во сколько вам обошелся его ремонт?
— Вы намерены возобновить производство DEX’ов?
— Вы намерены судиться с владельцем «Алиеноры»? Какова примерная сумма иска?
Корделия отвечала, но журналисты повторяли свои вопросы снова и снова, подставляя синонимы и меняя формулировки.
— Вы готовы заплатить выкуп за киборга?
— Это правда, что его стоимость приравнивается к стоимости корпорации?
Корделия лавировала, уходила от прямых ответов, даже шутила. Но Мартин видел — она держится из последних сил. Вновь будто истаяла, истончилась. Глаза снова меркли, проваливались.
— Вот сволочи… — проговорил сквозь зубы Никита, также слушавший трансляцию, — стервятники.
Тем не менее, некоторое время спустя Корделия согласилась на еще одну пресс-конференцию совместно с представителем следственного комитета.
— Во избежание домыслов и слухов, — как пояснил этот представитель, — иначе эта так называемая «третья власть» такого насочиняет.
Корделия объяснила Мартину, который сердился на нее за необъяснимую уступчивость, что делает это скорее не ради пресечения слухов (слухи и сплетни все равно будут), а ради своеобразного мирного договора с Рифеншталями. Согласно закулисной договоренности участие представителя этого могущественного клана выводилась за скобки. Александр ван дер Велле проходил по делу как потерпевший, а не подозреваемый. И Корделии на предстоящей пресс-конференции предстояло ответить так, чтобы всем стало ясно — владелец «Алиеноры» случайная жертва, а виноват во всем беглый работорговец Макс Уайтер. Кто организовал ему побег? Это еще предстоит выяснить. Свою сводную сестру Корделия тоже вывела из-под удара, предоставив ей возможность стать свидетелем. Да, она была на яхте, но всего лишь в качестве пассажирки, гостьи того же ван дер Велле, с которым, по слухам, у нее был роман. Уайтер утверждает, что она причастна к организации побега? Так этот беглый пират что угодно наговорит. Ему же грозит пожизненное уже не на Титане-10, а в местах еще более печальных — на рудниках пресловутого Хроноса.
— Это там, где… — начал Мартин, услышав имя планетоида.
Корделия кивнула.
— Да, Хронос, тот самый. Причудливо тасуется колода…