— Не дергайся напрасно полковник, тогда не будет лишних жертв, — Шенг вернулся не один, командующего Южным районом сопровождало десять вооруженных бойцов. — Оружие, если есть, то положи на лавку. Обыскивать тебя никто не будет, но если затаишь, то твои парни поплатятся.
Борг кивнул — он будет повиноваться. Спокойно и медленно вытащил засапожник и отстегнул наручи — ничего больше при себе не держал. Бросил оружие на край лавы. На Шенга даже злости не было — он принял правильное решение, так и должен был бы поступить полковник, ставящий благо своего района превыше всего.
— А теперь пойдем с нами. — Шенг сделал знак одному из бойцов забрать нож и наручи командующего. — Поговоришь со своими, скажешь, чтобы не сопротивлялись. Незачем просто так мальчишкам гибнуть.
— Ты прав, пойдем. — Борг шагнул к двери, но задержался на пороге, оглянулся. Столько всего в этой комнатушке произошло. Здесь он прощался с одним сыном, потом не простился со вторым, а теперь приходилось принять предательство старого друга. — И… спасибо тебе… за все.
Шенг зло скрипнул зубами, махнул рукой, пропуская полковника Северного района вперед. Куда идти Борг спрашивать не стал — ясно же, что к гостевой избе, где разместили его сопровождающих, да и издалека было видно, что дом окружили двойным кольцом южане. Еще не рассвело, но двор был ярко освещен многочисленными факелами, солдаты суетились, собирали на вездеходы провизию, проверяли оружие. Через окно за сборами смотреть было веселее, пока еще не знал окончательного решения Шенга.
В гостевую избу Шенг предложил Боргу зайти сначала одному, поговорить со своими бойцами. Тот согласился, хотя и и ответил бывшему другу кривой усмешкой — можно ведь зайти и приказать держать оборону. Бойцов у него под рукой два взвода, изба сложена из вековых дубов, да и воздух ныне сырой — быстро не загорится, если выкуривать станут. Да и ветер от поля — можно ненароком и все селище спалить. Да и еды запас в подполе должен быть, и вон — бочка с водой в сенях стоит, как и положено. Можно даже седмицу продержаться — все ж не так обидно будет погибать, чем покорно позволить себя обезоружить да повязать.
— Бойцы, — Борг говорил негромко, но был уверен, что слышат его хорошо. — Сегодня Шенг мне предложил сдать оружие — я выполнил его приказ, иначе была бы резня. Но я считаю, что у каждого должен быть выбор. Кто хочет сдаться в плен, чтобы его судьбу решали южане, — может выйти в сени и сложить на крыльцо оружие. Кто собирается драться — пусть останется здесь. Есть еще небольшой шанс, что вас могут просто отпустить — я попрошу полковника южного района, но я не знаю далеко ли вы сможете уйти.
— Полковник, — вперед на полшага выдвинулся Стиж, один из самых опытных солдат, командующий первым взводом сопровождения. — Мы клялись на верность району и своему полковнику. И в ваших руках наши жизни, распоряжайтесь ими по своему усмотрению, полковник.
— В бой стоит ввязываться, когда нет другого выхода или когда есть вера в победу. — Борг переводил взгляд с одного бойца на другого. Плотно сжатые губы, злые взгляды, готовность идти до конца за своим командиром. И понимание, что этот путь будет последним и смерть не даст ровным счетом ничего. — У нас не будет победы, а у вас — другой возможности еще немного пожить.
Если бы здесь был бой, он бы не сомневался и сам бы приказал драться до последнего. Но численное превосходство, и всего лишь семь дней выгадают (и то в лучшем случае, а может, с ними расправятся и быстрее), и даже никак не пошлешь вестника своим, чтобы хотя бы предупредить. Может, и зря он отправил Герена к сыну, лучше бы послал ординарца домой, тот бы сумел организовать хотя бы оборону района — парень ловкий и сообразительный. Но если бы линия обороны пала, то и район бы погиб окончательно. А если Верс выживет, то у северян будет возможность, хоть и призрачная, на спасение, если сумеют как-то продержаться семь лет. Значит, ночью он сделал правильный выбор, а что предпочесть сейчас? И вопрос тут даже не в делах чести или позорной сдаче в плен, а в том, что решит сотворить с пленными полковник южного района. А об этом спрашивать бессмысленно — вряд ли скажет правду.
— Запомните, бойцы, только живой может побарахтаться и выбраться, а мертвого утянет на дно. А из нави еще никто не возвращался. — Борг помолчал, словно вслушиваясь в то, что происходит снаружи. Но на дворе было тихо, даже как-то слишком подозрительно тихо, словно армия не собиралась выступать в дорогу, а объявили «мертвое время». Борг быстро заговорил: — Слушайте и запоминайте, за воротами стоит вездеход, готовый в путь, с припасом и оружием. Выйдете, сделав вид, что сдаетесь, но как только к вам подойдут, чтобы вязать, пробивайтесь бегом к нему. Стиж — ты за командующего. И постарайтесь доехать до района. А там приказом командующем и именем Последнего Слова поднимайте всех, собирайте дружины и летучие отряды. Если получится, добивайтесь, чтоб на родину вернули Верса. Пусть он проходит испытание на командующего, с ним район не пропадет.
— Полковник, — осторожно заметил Стиж: — Верс погиб.
— Погиб Лерт, — горячо возразил Борг, — а Верс отправился в учебку южан. Сделайте, как я сказал.
— Да, полковник, — заверил Стиж и прижал кулак к груди, но при этом опустил глаза. Он сочувствовал горю командующего, который потерял сына и пребывает в неизвестности о том, что случилось со вторым, неудивительно, что тут забудешь все от горя да заговариваться станешь.
— Может, еще свидимся. — Борг тоже прижал кулак к сердцу и склонил голову. Он отдал оружие Шенгу, и свое обещание он выполнит, но ничто не помешает ему хотя бы попытаться спасти своих людей.
Борг выходил первым, нарочно убрав руки за спину, хотя раненый бок сильно ныл. За ним торопливо спустились с крыльца остальные северяне. Полковник быстро оглядел двор и подошел к Шенгу.
— Я сдаюсь, — просто произнес командующий северного района, — но после того, как ты отпустишь парней. — Выучка не подвела, движение получилось молниеносным: Борг рванул Шенга за грудки к себе, резко ударил под дых коленом, выбивая воздух, и, не дав опомниться, развернул и зажал горло в захват на локоть. — Отдай им вездеход, позволь уехать. Я сдамся в твою волю.
— А я думал, что ты меня лучше знаешь, — с явной болью в голосе прошептал Шенг и громче добавил: — Твоих парней расстреляют до того, как они подойдут к воротам, да и тебя тоже… стоит мне знак подать. Не дури, полковник.
Релд в которой раз высунулся из землянки, проверяя скоро ли полночь. Ночь для прогулки была подходящей: солнце мертвых печально освещало вялый после долгого зимнего сна лес, за день слабо подтаявший снег ночью покрывался ледяной коркой, да и ветер почти не тревожил голые ветви деревьев, не стряхивал с них иней. Видящий запрокинул голову — солнце мертвых можно почувствовать, ведь только от него исходит холодный тонкий свет. Но луны не было; впрочем, он и так знал, что до полуночи еще надобно ждать две лучины. Рэлд поспешил вернуться в хорошо натопленную землянку.
Две седмицы минули с того дня, как спасенный начал подниматься, на добрый лад следовало бы раненому дать еще отлежаться, но уж больно хотелось Видящему за кромку сходить — оттого и торопил Снежа, таким странным именем назвался «подранок», как чуть пришел в себя и смог говорить. Рэлд сделал вид, что поверил, и стал послушно звать раненого Снежем, но мог об любой заклад биться, что не его это имя. Ведь имя накладывает свой отпечаток на человека, а выживший ничуть не походил на Снежа — не было в нем ни сдержанности, ни рассудительности, что свойственна зимним сыновьям. Наоборот, даже страдая от ран и бездумно разглядывая потолок, он все равно горел какой-то неудержимой силой, что рвалась из него, заставляла раньше срока сползать с полсти, подниматься, цепляясь за стенку. Но раз не сказал правду — значит, на то свои причины. Пусть так, настаивать Рэлд не пытался: захочет — сам откроется. Главное, чтобы за кромку путь указал.
На звук скрипнувшей двери Лерт даже не обернулся — как сидел, рассматривая пляску огня в печурке, так и сидел. Впрочем, чужак вряд ли сюда забредет, да и если выйдет к землянке, то найти ее не сможет. То ли словом, то ли делом, но Видящий скрыл свой дом от чужого глаза. Да и поднимающийся от очага дым по прокопанному да замаскирваонному лазу уходил куда-то в овраг, а откуда уже и поднимался вверх — со стороны же чудилось, что это затянутое рясельником болото дышит. А по словам Рэлда, так все местные в забавы водяного с водяницами верили, что вековали в овраге, поэтому даже в грибную-ягодную пору сюда старались не забредать.
За две седмицы они о многом успели наговориться — иных дел в черные вечера и нету. Но все беседы были как бы ни о чем: о побасенках, о травах разных, о грядущей войне. Ни сам хозяин землянки про себя особо ничего не рассказывал, ни гостя своего не выспрашивал. Да и Лерт не особо откровенничал, кроме того раза, когда обмолвился про девку, что не убивал. Отчего-то даже побратиму не хотел раскрывать ни свое имя, ни отчего мертвым его в лесу бросили.
— Пора, — шепнул Рэлд, подкладывая еще полешек в огонь. Мало ли сколько времени прогулка на грани нави и яви займет, а очаг погаснуть может, да и землянку выстудить. — Снеж?
Лерт вздрогнул — никак не мог привыкнуть к придуманному имени, — кивнул. Сколько ни пытался припомнить, как ходил за кромку, но ничего не выходило. Вроде просто глаза закрывал — и там оказывался, и обратно так же. А тут мало того что самому пойти невесть куда, так еще и за собой провести человека. Но даже если огнем поклясться, что не знает как ходить, то Рэлд не поверит — слишком след явный, что бывал там и не единожды.
— Давай руку. — Голос звучал хрипло и равнодушно. Лерт изо всех сил сжал протянутую ладонь и зажмурился, мысленно представляя себе серую пустошь.
…За кромкой никогда не бывает ветра, и серая трава там мертвым половиком стелется под ноги. За кромкой не бывает солнца — там всегда сумрачно и серо. А еще тихо — тишина стоит такая, что порой кажется, будто ее можно пластать ножом. И там не бывает ни тепло, ни холодно…
Лерт недоуменно огляделся — он явственно чувствовал, как в лицо дует стылый ветер предзимья. Доносился какой-то странный то ли шум, то ли стон — но кто способен издавать такие звуки, Лерт не знал. Да и левую руку отчего-то дергало дикой болью, словно ее прижигали раскаленным добела железом.
— Они просят плату, — едва слышно прошептал Рэлд.
Лерт, за те дни, что Видящий его выхаживал, привык к его виду: худой, мрачный, чутко реагирующий на любой шорох, с выжженными глазамии повязкой на пол-лица, что скрывала рану. А здесь за кромкой вместо человека Лерт видел сумрачный силуэт — словно облик соткался из клочьев черного тумана. Но здесь у побратима были глаза. Огромные, черные, пронзительные. А в глубине зрачков метались алые всполохи, как отблески разгорающегося костра.
Что может быть платой — Лерт догадался и сам, хотя прежде с него ничего подобного не требовали. Но под рукой не было ни ножа, ни даже чего-то острого, чтобы вспороть руку и дать вытечь на серую землю струйке крови. Да и Рэлд клинка не захватил, хотя обычно с ним не расставался. Впрочем, на грани кромке показаны лишь сущности людей, а не они сами — и, возможно, что привычка носить везде и всюду с собой оружие Рэлду изначально и была не свойственна, но обстоятельства вынудили.
Серые тени наступали. Они поднимались с земли, вытягивались в два человеческих роста, становились более плотными, массивными и злыми. И бросались на незваных гостей с такой невиданной яростью, словно изголодавшиеся навские твари, которых несколько лет не кормили. Или кровники, почуявшие заклятого врага. Рэлд невольно попятился, потянул за собой и Лерта — он так и не отважился отпустить руку, хотя здесь, на грани кромки, все отлично видел. И даже больше — тени для него были не просто серыми и бесформенными силуэтами, а погибшими Видящими, нарушившими свое слово и перерожденными в тварей. Он знал и помнил каждого из них, — хотя почти все погибли задолго до его рождения, но вместе с даром по крови передается и память, — и теперь он их узнавал. И ему становилось страшно, невыносимо страшно. Если не унять тварей — то и его, и спасенного Снежа порвут. Если дать крови — то у перерожденных может возникнуть еще более сильная жажда. Если он здесь на кромке вступит в бой, то сам может переродиться прямо тут, если кого-то убьет, а ведь Лерт совсем не умеет драться — уже проверил, — так только, бестолково отмахнуться.
Лерт беспомощно оглянулся — от окруживших их теней веяло первозданной жутью и мертвым холодом, от которого он сам долгое время не мог ни согреться, ни избавиться после того, как впервые очутился в этом сером мареве теней. Кромка ничем его не манила, но порой втягивала в свои недра и иногда не слишком охотно отпускала. До ближайшей тени оставалось всего несколько шагов — и сущность, радостно оскалившись, протянула к человеческому теплу руки. Медлить дальше было нельзя, а умирать здесь совсем не хотелось — даже предвесенний лес с его подтаявшим снегом и вязкой кашей на наезженных прежде тропах и то выглядел более сподручным местом, чтобы испустить последний вздох. Лерт глубоко и крепко впился зубами в ладонь, рванул зло, чтобы ранить себя сильнее, и махнул рукой в сторону подступившей тени.
Нескольких капель крови тени показалось мало — и обитатель кромки утробно зарычал. Раненая ладонь стала кровоточить сильнее, и Лерт снова швырнул, теперь уже пригоршню крови в сторону тени. Но это лишь только раззадорило нападавших. Остальные, кому пока не досталось угощения, стали кидаться более яростно. Рэлд на мгновение прикрыл глаза — сделал так интуитивно, хотя нет ничего хуже, чем в бою перестать видеть, — а когда открыл, то обнаружил, что руками сжимает два сверкающих клинка.
Справиться оружному с тенями было просто: те лишь размахивали руками, царапая, но пальцы мертвецов худшее оружие, чем каленая сталь. Вся лишь разница в том, что мертвые Видящие, хотя при жизни и нарушили обет, на кромке не стали убивать, а живой Видящий убил несколько теней, прежде чем кромка выбросила пришлых в их привычный мир.
Лерт обессиленно упал на четвереньки в ставшей уже родной землянке, тяжело дышал и никак не мог отдышаться после короткой схватки. А Рэлд окаменевшими пальцами продолжал сжимать мечи и что-то беззвучно шептал. Лерт напряженно вслушался:
— Пролитая кровь превращает в тварей… пролитая кровь… превращает… кровь…
Старший вывернулся, впрочем Верс и не собирался его удерживать — боец опытный, шум поднимать без дела не станет. Разве только удивление скрыть не сумел — не ждал он, что парень, которого охранять поручено, сумеет убийцу вырубить да скрутить, причем так, что никто ничего не услышит.
— Пустой он, — шепнул Верс, когда Старший наклонился ощупать пленника. — Да и вряд ли с метками пришлют.
Стоило бы осторожно обшарить лес вокруг стоянки — на такое задание вряд ли кто-то пойдет в одиночку, так что может удастся еще кого из подручных убийцы захватить. Но только у тех, кто затаился, преимущество. Верс подумал, что он бы сумел незаметно просочиться и сделать пару кругов, но тащить с собой кого-то еще на подстраховку — значит, сразу предупредить подручных лазутчика, что из лагеря кто-то выбрался. А одного его Старший не пустит.
— Вели своим, чтобы огни разжигали да поорали погромчке, что ворога отловили, — быстро приказал Верс. — Авось сунуться побоятся. — Сам он в это верил слабо, но все зависит от приказа, что получили убийцы.
Не успела и лучина догореть, как стоянка заполыхала огнями сторожевых костров, огласилась криками и распоряжениями. Пленника вытащили в центр, аккурат между тремя вездеходами и уложили возле большого костра. Воды, чтобы привести в память, не было — себе и то снег топили, потому старший подхватил из огня пылающую головню да и ткнул захваченному в живот. Боль от ожога сработала не хуже воды — пленник содрогнулсявсем телом. Кто-то сыпанул снега, чтоб одежда не затлела.
— Зачем пожаловал? — насмешливо оскалился Старший, склонившись к пленнику. — Поведаешь все начистоту — умрешь быстро и не больно.
Верс заметил промелькнувшую на губах пленника усмешку. Такой не скажет, он даже с беспамятства от головни не охнул, не вскрикнул. Так что хоть в клочья можно резать — а будет молчать. Старший это тоже понимать должен.
Кто-то из солдат не церемонясь полоснул ножом, вспарывая одежду. Из глубокого пореза потекла кровь, но пленник по-прежнему не издал ни звука.
— Говори! Кто тебя послал! Что тебе велели сделать? — Старший отряда спросил и, не дождавшись ответов, сделал знак бойцу — тот сунул в костер свежесрезанную пышную еловую лапу.
С пленника содрали-срезали телогрею и рубаху. Верс неприятно поежился — он вдруг почувствовал стужу, будто сам лежал раздетым на утоптанном снегу.
— Скажешь?
Пленник медленно и с чувством выругался — и его тут же хлестнули горящей ветвью по груди. Солдат, что бил, сразу лапу отнимать не стал, а провел чуть из стороны в сторону. Допрашиваемый дернулся в веревках, хрипло выдохнул. глянул на старшего отряда с издевкой: «это все, на что вы способны?» Солдат, повинуясь знаку, снова сунул еловую лапу в огонь, выждал, пока полыхнет иглица, и замахнулся.
Верс вдруг почувствовал, как его обволокло теплом — поначалу слабое, но с каждым мгновением оно становилось все сильнее, превращаясь почти в испепеляющий жар. Ему даже показалось, что он находится в кольце сплошного огня, и языки пламени поднимаются выше головы, а огненный круг все сужается — и вот уже заживо сгорают руки и ноги, чернеет и слезает плоть. Верс помотал головой, отгоняя наваждение, но жар никуда не пропал. Невидимый огонь впивался в кожу болезненными прикосновениями, опаливал и без того сильно обожженное лицо, забивался в глотку, испепелял изнутри. Хотелось броситься в снег, кататься, чтобы сбить пламя, рычать от безумной боли. Он ведь и так недавно обгорел очень сильно, и раны не затянулись — почему сейчас снова огонь? Откуда?
Где-то в груди, под ребрами, противно заныло, а потом полоснуло, будто стальным клинком, холодом ярости. Перед внутренним взором изамелькали обрывки воспоминаний: залитая кровью солома и распластанные на ней тела, удушающая боль, точно глотнул жидкого огня, бездонные, чернее зимнего неба глаза Дерека и его срывающийся крик: «Да пребудет с тобой сила Зова!», безумный хохот мертвого брата и глухой, словно доносящийся из-за кромки, шепот Герена: «Очнись, господин, ты очень сильный… в тебе Зов огня и крови! Ты силой можешь превзойти даже стражей!»
Верс заставил себя расслабиться — если в нем полыхает этот неведомый Зов, то зачем противиться огню? Если не сопротивляться, а втянуть этот жар в себя, насладиться им, как теплом крепко затопленной печи, к боку которой так приятно прижаться после мороза. И он чуть прикрыл глаза, согреваясь, стараясь давящим жаром растопить ледяное бешенкство, сковавшее его тело.
Пленник почти не вздрагивал от хлестких ударов горящих веток, а, широко распахнув глаза и приподняв голову, сколько позволяла веревка, уставился на отмеченного смертью. Мало того, что этот Верс оказался на диво ловок, и даже сумел его захватить, так он еще и не поддался силе огня. А ведь так просто можно было испепелить его, а затем, освободившись от веревок, сбежать. Для истинного стража ничего не стоит справиться с двумя десятками обычных воев, разве что костерок побольше разложить придется, чтобы место стоянки спалить. Но огонь не пожирал приговоренного — лизнул поначалу, опек слегонца и отступил, ластился к рукам смертника, будто прирученный волчоныш. А потом и вовсе пленник почуял, как смертник стал вытягивать из него силу. Причем так быстро и безжалостно опустошить мог только первый в роду или его прямой потомок. Когда и капли зова не осталось, пленник с трудом шевельнул искусанными в кровь губами, но за треском горящей ветки его едва слышное «пощади» никто из бойцов не уловил.
Верс упал на колени возле обожженного тела, не обратив внимания на хлестнувшую рядом ветвь — благо Старший тут же остановил бойца, что помогал допрашивать, — приподнял голову пленника, заставляя смотреть себе в глаза. Ему сейчас не было нужды говорить — в нем билась и рвалась на волю сила Зова, — что он запросто мог раздавить ворога лишь взглядом.
— Говори, что знаешь, — беззвучно велел Верс.
Больше сопротивляться пленник не мог — смертник выпил его до капли, да и его приказ ударил сильнее пылающей лапы. Впрочем, знал он немного. Его наняли убить одного-двух бойцов, что охраняли сынка полковника, и обставить все таким образом, чтобы кровь погибших оказалась на руках сопляка. На второй раз сынок полковника верно бы лишился головы, и даже армия северян его бы не спасла от праведной казни. Юг бы поднялся в любом случае, а попытайся Шонг остановить войну — его бы обвинили в предательстве: не зря же крикуны да подстрекатели свой хлеб едят. Но возможно, что сынка прикончили бы и приятели убитых. Тогда бы поднялись мстить северяне.
— А огнем на кой жег? — поинтересовался напоследок Верс. Нового для себя он ничего не узнал — и так догадывался, зачем это было нужно: иных наследников и воинов у Северного района не было.
— Хотел тебе разум выжечь, чтобы ты на своих кинулся, — бешено выдохнул пленник. — Огонь Зова можно загасить лишь кровью.
— Так я бы тебя первым убил, — удивился Верс.
— Одним бы не насытился, — скривил губы пленник.
Верс медленно кивнул: да, пусть бы он и прикончил первым этого убийцу, все равно бы потом взялся за бойцов, что его охраняли — и так выбесили за дорогу, — так что кровью бы руки замарал. Верс отшатнулся, поднялся на ноги, отошел в тень между вездеходами — на предупредительный оклик Старшего лишь отмахнулся — наемник пришел один. Так что никто не таится в темноте за деревьями. Верс опустился на снег, прислонился спиной к вездеходу. Значит, Зов погасить можно кровью. В прошлый раз, когда он случайно прошел посвящение, ему потребовалось четыре жертвы. А сколько могло понадобиться сейчас? Верс прищурился, вгляделся в стоящих возле пленника воинов и понял, что легко бы убил их всех. Перевел взор на пленника — а ведь этот тоже влегкую положит всех бойцов. И то, что он связан, не помеха — странно, что не вырвался или… Верс зачерпнул пригоршню снега, вытер лоб. Как же он сразу не догадался — он ведь так один раз скрутил Герена, что тот аж взмолился, только тогда сам не понял, как вышло. А если чуть ослабить хватку? Пленник чуть шевельнулся, поворачиваясь, и Верс усилил нажим, вдавливая связанного обратно в землю.
Глядеть, как пытают, стало мерзко. Ясно же: ничего Старший с бойцами не добьются — пленник почти не реагировал на горящую ветвь, на удары и пинки, и на глубокие порезы ножами, что кровавой паутинкой узорово расписали ему всю грудь и живот. Верс поморщился — он бы и сам молчал под такими пытками. Да и может ли сравниться поверхностная боль с огнем истинного Зова, что проникает в тело, прожигает голову, скручивает и испепеляет все внутренности? Нет, даже и близко не похоже.
Верс медленно поднялся, вернулся к костру. Старший в который раз повторил свои вопросы, солдат опять замахнулся пылающей веткой. Пленник безразлично смотрел в черное небо — ему было все равно, что с ним делают. Верс рукой перехватил опускающуюся на грудь пленника еловую лапу, швырнул ее к костер — взвился сноп искр, а затем с силой ударил ногой пленника в голову, ломая череп.
— Ты что творишь? — рявкнул Старший, разворачиваясь.
— То, что считаю нужным, — ровно ответил Верс. — И не тебе мне возражать.
— Пленник или почётный гость? — оглядываться на вошедшего Борг не стал. И так ясно, кто мог зайти. Герен проскальзывал тенью: ни одна половица не стукнет, дверь не скрипнет. Только возникает едва уловимое ощущение присутствия человека — что и выдает ординарца. А так идеальный убийца. Прочие офицеры вваливались в дом как-то грузно, смущённо топоча сапогами. Мальчишки-адъютанты суетливо шаркали подошвами и шмыгали носами. А вот командующий Южным районом выходил быстро и уверенно, как и положено хозяину положения. — А то я у тебя ведь загостился…
— Тебе всё равно сейчас нельзя обратно, — Шенг зло пнул лавку, та подскочила, громыхнув. — Ладиг прислал вестника… — Полковник надолго замолчал, выдохнул, отвернулся, словно что-то пытался рассмотреть на полке.
Борг опустил голову. Что может сказать, вернее, чего потребовать командующий Западным районом, — он и так знал или догадывался. Да и расклад был подходящий: Центр будет выжидать — там самая мощная армия, так что подождут, как повернется дело, и вмешаются с выгодой для себя. Восточники — слабы, их не трогают лишь потому, что там Пограничье и нореды, которые периодически устраивают набеги на земли Федерации. Так что восточная территория — как разменная монета, почти пустая, бедная, истрёпанная. Эти земли не жалко бросить, как кость, чтобы подавились. А пока нореды будут потрошить восточников, собрать объединённую армию и выкинуть незваных гостей. Так всегда делали — самим то можно грызться сколько угодно, но на то и Федерация, чтобы против общего врага разом обороняться. Но вот внутренние распри никто разнимать не станет, и если Ладиг соберет мощи, чтобы захватить северян, то так тому и быть, станет править закон и порядок на два района. Или один подчинит как откупную землю — то есть будут собирать с северян двойную дань и поднимать свои земли, а потом превратится северный район в такую же разменку, как и южный. Ну, пусть и побарахтаются под данью годков пять или больше… Борг стиснул зубы сильно — такой участи он своим людям не желал.
— Да, Ладиг предлагает мир, чтобы вдвоём прибрать к рукам твой район, — Шенг развернулся к другу. — Прямо, разумеется, не болтал, но писал так: задержи своего гостя подольше, а то он уже в летах, здоровьем слаб, да и горе его подкосило. А мы с тобой, если какие беспорядки на северном районе, то мигом управимся.
— Я понял… — Борг, прищурившись, глядел на Шенга. Невелик выбор: сдаться или подохнуть. И так, и этак — итог предрешён. Теперь и про мальчишек ясно стало: по праву наследования сыновья командующих могли доказать, что готовы руководить районом, и тогда они получали право возглавить район и армию. Если же оказывались неспособны, то приходилось людям выбирать нового командующего из офицеров района. Так что всё верно вышло: младшего сына подставить под смерть, чтобы был лишний предлог стравить районы. Старшего — угробить в стычке, ведь парень после учебки, да ещё и прирожденный военный, с офицерским званием, — должен был возглавить корпус или даже дивизию. Да и отомстить за смерть брата — выполнить долг перед родом. Значит, Лерт не убивал ту девчонку — иначе было бы нечего обнародовать, чтобы вызвать желание рассчитаться за смерть невинного. Хороший план, но немного иначе сработал — для врага так даже лучше. Если его, Борга, убить, то на семь лет земля останется без командующего. Мальчишка-то в учебке и, пока курс обучения не пройдет, командовать не может. Так что объявят общий Совет и порешат выждать: авось сопляк годным окажется, а покамест добрые соседи подмогут, чем смогут.
— Да, — Шенг кивнул. — Только этот говнюк в одном просчитался: ему-то до тебя рукой подать, а мне переться, да через Центральный район.
Борг расхохотался. Когда двадцать лет назад Западники покусились на восточные земли, то через центр шастали армии всех районов. И центральники неплохо на той войне заработали, продавая провизию да оружие всем желающим. Объявили свои земли нейтральной зоной, поставили весь народ под службу, объявили военное положение, даже девок, кто пометче, пистолями вооружили. И оказывали помощь да услуги — мол, страждущие. И одинаково хорошо лечили, кормили и развлекали и западников, и восточников, и северян, и южан. После той войны земли востока стали мёртвыми; район остался чисто на картах; север и юг, откуда западники вербовали добровольцев за щедрую плату, несколько лет голодали — почти некому было сеять да урожай собирать, все сражаться рванули. Но только за мешок муки по зиме драли такую цену, сколько наёмник за полгода заимел. И только центральный район процветал, продавая снедь обозами.
Шенг круто развернулся и вышел. Он бы тоже посмеялся над той шуткой — несложно догадаться, отчего развеселился Борг. Но тогда было не смешно. В двадцать два года война кажется прогулкой, смерть — чем-то далёким и несбыточным, а возможность проявить доблесть ценишь превыше жизни. Пусть кто-то и зарабатывал на войне монеты, но для него тогда сражения были делом чести. Это потом он уже поумнел, когда научился выживать, перестал оплакивать всех погибших и поверил в клятву крови. Можно попробовать объединиться с другом и выступить против западного района или уступить, предать приятеля и заключить более выгодный союз. Центр ведь потом поддержит победителя.
Шенг и сам не заметил, как оказался возле главных ворот, но, чтобы не делать вид, будто гуляет тут случайно, отправился проверить дозорных, нагнав на парней и караульного офицера страха. Дел было немеряно, но надо было обдумать ситуацию, а постов по периметру стен стояло с избытком — хватит на долгую прогулку.
Борг криво усмехнулся: полковника Шенга иногда можно было читать, как развернутый свиток. Но в этой ситуации он должен поступать так, как следует командующему: не объединяться с более слабым приятелем, а выступить на стороне более сильных западников. Там и территория огромная, и военных частей больше, чем у северян и южан вместе взятых. Победа, конечно, будет не славной, но даже малая добыча лучше поражения. Думать о том, как бы поступил сам, окажись на месте Шенга, не хотелось. А вот на своём месте — ему умирать сейчас никак нельзя. Ни героически, ни по глупому. Потому что тогда с Северной землёй совсем беда — значит, надо выждать, и при первом же удобном случае выбраться, пробиться к своим (всё-таки несколько десятков бойцов под рукой), организовать оборону, попробовать поговорить с командующим Центрального… Только сначала закончить гостевание.
Лавка показалась неудобной, да и раненый бок разнылся на ночь глядя. Борг стиснул зубы — настоя бы какого-нибудь глотнуть, чтоб боль унять. Может, и не стоило лекаря тогда наглухо… Вздохнул, плотнее завернулся в сшитое из шкур одеяло. Лежать было плохо, осторожно сел, привалился боком к стене. Вслушался — легкие, почти бесшумные шаги, быстрое и осторожное движение — ординарец даже не вошел, а просочился в горницу. Быстро скользнул вдоль стены, выглядывая в оконца — хотя что там можно по темряди такой рассмотреть? — и присел на корточки возле лавки.
— Полковник, там армию собирают. Шенг приказ отдал, завтра выступают, — глухо шепнул Герен.
— Послушай, ты же ведь не простой боец? — Борг схватил парня за подбородок, всмотрелся пристально. — Слишком ловок и умеешь многое, так вот что я тебе скажу… уходи! Выбирайся сейчас отсюда, понял? Найди Верса, будь с ним, помоги ему выжить. Останетесь живы — может, потом и с районом сможете сдюжить врагов. Но если сдохнете и вы, то не выйдет уже ничего.
— Это приказ, полковник? — Герен мотнул головой, освобождаясь. — Мы можем попробовать уйти вместе. Я сумею.
— Здесь ещё рота мальчишек северного района, — Борг опустил руку, провёл пальцами по гладким доскам лавки. Если у них получится сбежать, то этих парней будут медленно рвать вездеходами — так обычно казнят предателей, а ещё тех, над кем хотят поизмываться. И ординарец это прекрасно знает.
— Вы — надежда Северного района, — упрямо сжал зубы Герен.
— А ещё Верс, он настоящий воин и справится. Здесь война, мальчик, а на войне всё равно надо кем-то жертвовать. — Борг резко притянул к себе ординарца, обнял и оттолкнул. — Это приказ, Герен, уходи, найди Верса и постарайтесь выжить.
— Слушаюсь, полковник, — Герен медленно поднялся, долго смотрел на Борга, прощаясь, прижал кулак к сердцу, подтверждая свою давнюю клятву верности. И шагнул к дверям, но на пороге остановился, обернулся: — Может, ещё свидимся, полковник…
Борг скривил губы в насмешливой улыбке.
На ночлег становились разумно — три вездехода развернули боками друг к другу в виде треугольника, в центре выкопали яму и зажгли в ней бездымный костер. Верх повозок закрывал отсветы огня. По углам стоянки сложили кучи хвороста и навалили поверх дрова, чтобы в случае опасности или нападения мгновенно поджечь.
Верс лениво прошелся по периметру — недочетов в охране не заметил, зато откровенно посмеялся с двух парней, которые следовали за ним по пятам, даже до ветру пришлось ходить в компании.
Есть не хотелось, но выделенную порцию покорно взял. Медленно разжевывал кусок солонины, запивая растопленным снегом — пусть подтаявший и почерневший, но заварить на огне можно, а воду лучше приберечь.
— Ты же почти не съел ничего, — укоризненно заметил старший, наблюдая, как его подопечный прячет в котомку почти нетронутую пищу.
Верс развернулся — хотелось предложить командующему группы потягаться на руках или тренировочный бой, чтобы тот перестал лезть со своей дурной опекой. Но сдержался, успокоился — только болью разочарования протянуло мышцы — Зов рвался наружу. Впрочем, и без Зова он бы этого бойца сделал — и так видно, что парень не сильно вынослив, да и скорость у него поменьше будет. Скорее всего до командирского звания дослужился не доблестью в бою, а рациональностью и продуманностью.
— Захочется — поем, не беспокойся, — сквозь зубы, но почти вежливо ответил Верс. Ехать им предстояло трое-четверо суток и придется сильно постараться, чтобы не сорваться на этого парня.
Лечь возле огня ему не позволили — и ещё сильнее захотелось начистить рожу командующему группой. Внутри вездехода было тесно и воздух спёртый, да и если нападут на них, то проще укрыться за бортами и сражаться, чем ещё выпутываться из внутренностей горящей повозки.
Верс пристроил голову на котомку с вещами, поджал ноги, поворачиваясь на бок. Подумал о том, что братик бы на его месте уже бы истерил и орал, что над ним издеваются. В тяжелой темноте вездехода вдруг возникло светлое пятно и в этом ореоле чётко, медленно, словно штрихами прорисованное, проявилось лицо Лерта.
Верс улыбнулся. Вернее, обозначил улыбку. Губы плохо слушались и болели. Может, младшенький и не стал бы закатывать скандалов после того, что пережил. Лицо исказилось страшной и болезненной судорогой — какими бы он словами не костерил брата, но ушедшего уже не вернешь. А ведь по правде, пусть бы малой ругался хоть до опупения, но чтобы был жив.
— Надеюсь, что тебе там лучше, — тихо прошептал Верс.
Светлое пятно выцвело и лицо исчезло. Тьма стала густой, словно настоявшаяся сметана, и почему-то давящей и липкой. Захотелось выбраться наружу, пройтись, проверить дежурных. Что-то было не так, но вот что именно — он не мог понять.
Верс прислушался. Вроде бы привычный шум небольшого лагеря: приглушённый шепот, стукнувшая дужка котелка, хлюпающие по влажному снегу шаги… Спорить со старшим группы не хотелось, как и получать от него нотации, если похлеще не выразится, за несоблюдение мер безопасности, поэтому Верс быстро стянул свой бушлат и накинул на рядом спящего. А сам потихоньку забрал его форменную телогрею — по темноте не распознают, а он быстро метнется — глянет, что насторожило и вернется.
Из вездехода Верс выскользнул абсолютно бесшумно. В который раз удивившись тому, что подготовка у всех бойцов вроде одинаковая, а не уследили его, как выбрался. Прячась в тени бортов, обошел лагерь, потом, поднырнув под днищем вездехода, выполз с другой стороны и, сторожась, стал обходить периметр.
След чужака он даже не заметил — почувствовал. Замер, вдыхая сырой воздух. Закрыл глаза и пошел по следу. Тот человек тоже скрывался в тени, да и действовал умело и осторожно. Только как он их догнал? Шум вездехода или галоп лошади они бы услышали, не упустили. Или их просто поджидали на нескольких дорогах, прикинув примерные места ночевок?
Верс всё-таки обошел все вездеходы, а потом осторожно пробрался обратно, затаился. У него только одна попытка угадать, где враг — тем более, что тот тоже провернул штуку с одеждой. Верс наклонился, коснулся пальцами шеи подозрительно склонившегося бойца — ещё теплый, недавно только убили. Но тревогу поднимать нельзя — вокруг в лесу можно даже целый отряд ратников спрятать. Так что всё равно сначала надо вычислить пришлого, а только затем крепко расспросить.
Надо постараться понять, с какой целью чужак проник в лагерь. Покушение? Глупо — ведь сразу будет понятно, кто виноват в смерти. Взять в заложники? Тоже странно — в одиночку вытащить крепкого парня из хорошо охраняемого лагеря невозможно, разве что оглушить… да и то не позволят стражи вытащить, да и проморгать такое сложно. Тогда зачем? Верс замер возле третьего вездехода — возле остальных он уже постоял, проверил свои ощущения. Чужака там не было. Зато в последнем… Он четко ловил волну эмоций — такой дикий букет, заправленный бешенством и с едва заметным привкусом страха. Главное, не спугнуть…
Верс очень осторожно стал открывать дверцу вездехода — только бы не скрипнула. Ещё пядь — так чтобы одним движением ворваться внутрь и сбить противника… Оглянуться чужак не успел — Верс придержал бесчувственное тело. Бил он чётко, чтобы чужак не успел ни вскрикнуть, ни шевельнуться… И как-то умудрился, распластавшись в броске, ни на кого не наступить и не разбудить. Выдохнул, прислушался. Неужели подосланный работал один? Оглядел своего пленника, обыскал. Молодой, но видно, что хорошо учили, способный — проник в охраняемый лагерь и почти удачно завершил задуманное. Верс нащупал в судорожно зажатой руке нож, отследил расположение — значит не убить, а подставить. Мало ли по какой причине психованный мальчишка-убийца вонзил нож в горло охранника. Может, поспорили о чем-то, а может, привиделось что-то. Но ещё одну смерть сыну полковника точно бы не простили.
Выйти бесшумно из вездехода и вытащить оглушённого чужака оказалось сложнее, но никто из спящих так и не проснулся. Верс зло выругался, помянув учебку и тех, кто на занятиях лынды бил. Но это не его дело, дисциплину поддерживать — в группе есть старший, вот пусть и разбирает, кто и как проморгал чужака. И хорошо, что тот успел прикончить только одного бойца, того, что лежал подле переодетого в телогрею, а ведь мог бы и пяток вырезать, пока прочие спохватятся.
Старший группы дежурил у костра, с трудом справляясь со сном. Верс поглядел, как командир то роняет отяжелевшую голову, то из последних сил вскидывается и оглядывается по сторонам, и пинком опрокинул на угли котелок с растопленной водой. Вряд ли им дали отравленный припас в дорогу, а вот подбросить щепотку травы в костерок чужак вполне мог. Или, чтобы не заморачиваться, поленце с просверленным дуплом и сонным зельем, напиханным внутрь — а как прогорело, то сон всех и сморил. Второй пинок, посильнее и злее, достался старшему.
— Разбирайся, — Верс сбросил наземь бесчувственное тело и перехватил подскочившего старшего. — У тебя бойца убили, а его смерть на меня повесить…
Близко, почти над самой головой, покачивался земляной потолок. Черный, равнодушный, неотвратимый — он давил и приближался, и казалось что еще чуть-чуть и он осыплется тяжелыми влажными комьями. Лерт зажмурился — так легче было ждать. Да и не хотелось, чтобы землей засыпало глаза, тем более что сил поднять руку и отряхнуться все равно нет.
— Очнулся или воротился? — Вопрос прозвучал неожиданно — Лерт вздрогнул. Голос был слишком тихим, но от него морозом продирало по коже. — Мне твоего ответа не надобно, если говорить не вправе.
— Не уходил… — Лерт попытался приподняться. Боли не было, но и тело словно у тряпичной куклы, набитой соломой.
Рэлд пристально глянул на парня и тут же отвернулся. Боль и холод навьего мира он не любил, а от этого человека так несло стужей, что хотелось не просто очищающего огня коснуться, а самому пройти сквозь живой костер. Видящий так до сих пор и не понял — зачем подобрал раненого да принес в свою землянку, тем более что пока тащил да прикасался, то его самого аж выкручивало от неприязни. А ведь еще надо раненому повязки менять, смазывать покалеченное тело целебной мазью да прикладывать примочки с заживляющем отваром. Настой он уже приготовил — хорошо прошлым летом собрал да засушил трав с запасом, хотя и не думал, что у него болезный в жилье окажется. А, может и почувствовал, просто до конца не осмыслил увиденное. Рэлд поднялся по дробине в подстрешье, где у него сушились пучки трав и кореньев, взял понемногу стебельков и веточек. Надо его заварить укрепляющего напитка, чтобы отпаивать этого бедолагу. Проще не думать о том, что придется придерживать парня, подносить к его губам кружку, вытирать губы и лицо. Рэлд вздохнул — в подстрешье всегда чудесно пахло сушеными травами и цветами, — и спустился. Надо было протопить печку, наварить похлебки. Только вот есть совсем не хочется. Рэлд помялся, попытался занять себя домашними делами, но все же не выдержал, подошел к раненому.
— А возьми меня за кромку? — тихо попросил Видящий и замер, дожидаясь ответ.
Лерт шевельнулся, облизал пересохшие губы. Шепот прозвучал словно звук вестового била — аж захотелось вскочить и бежать стремглав. ведаю— Я не понимаю, про что ты речь ведешь, — с трудом ответил Лерт. — Я не знаю про кромку.
— Странно, по тебе видать, чтобы ты там постоянно бываешь, а провести брезгуешь? — Рэлд нахмурился. — Могу поклониться чтобы провел…
— Я не умею. Само так выходит. — Лерт с трудом разобрался о чем его просят. Он даже и не думал, что те пустоши, по которым иногда бродил в полусне или полубреду — это и есть кромка. — Там нет ничего.
— Грань… — Рэлд смотрел перед собой, но словно ничего не видел. Или видел что-то незримое для человеческого взора. — Возьми с собой как пойдешь вновь?
Лерт изобразил кивок. Он и сам не знал, когда снова окажется среди серой пыльной, но такой мягкой и теплой травы. Впрочем иногда там был совсем нехолодный серый снег и бесцветный шелковистый туман. На пустошах не пахло ни озерной свежестью, ни лесным покровом. Просто была бесконечность, где можно вечно идти и не прийти никуда. Кромка… Значит так это называется.
— Спи… тебе надо сил набраться, чтобы ходить по грани, — торопливо прошептал Рэлд. — Я тебе сейчас попить дам.
Настой был горьким, от него немел язык и становилось жарко в груди. Лерт сделал несколько глотков. Чуть качнул головой из стороны в сторону — хватит. Поспать хотелось, тем более что здесь было тепло и безопасно. Постель из мягкого высушенного сена убаюкивающе пахла летом. Одеяло из шкур обещало защиту. Полумрак комнаты казался уютным. А огонь в очаге дарил надежду. Но уснуть не получалось — стоило закрыть глаза и тут же виделся стылый поруб с ледяной грязью вместо дола, горящие бешеной злобой очи палачей, и болтающиеся в пляске смерти на веревках тела. Но хуже было, когда появлялся перед взором отец — холодный, далекий, безразличный. И слышался его равнодушный голос: «у меня только один сын».
— Я не убивал ту девку, — не сдержав отчаяния выкрикнул Лерт. — Даже не пытал. Не трогал.
— Тише… — Рэлд опустился на колени рядом с бредящим парнем. — На тебе нет невинной крови. Я вижу. Но ты сам умер… или умирал…
— Я больше не говорю песнями… — растерялся Лерт. Он только сейчас осознал что за пустота поселилась внутри. Перестала слышаться музыка и не было больше чудесного ощущения легкости и ветра.
— Когда живущий попадает на кромку, он получает дар. Если ступает снова, то этот дар теряет. — стал объяснять Рэлд. — Чтобы получить дар, надо снова почти умереть… И редко кто может просто ходить туда-обратно…
— Тогда получается, что этой ночью… — Лерт замолк, не договорив.
— Да, — Рэлд, не поднимаясь на ноги, дотянулся до очага. Там на углях грелся котелок с настоем. Зачерпнул ковшом напиток. — Сейчас меда добавлю — не будет так горчить. — Рассказывать, как нес остывающее тело по вязкому лесному бездорожью, путая след, чтобы те, кто будет искать, не вышли на землянку; как долго грел своим теплом умирающего парня, как до боли в груди вдыхал жизнь в посиневшие губы — не хотелось.
— Благодарствую. Иной нет оплаты кроме жизни и моя жизнь с этого дня принадлежит тебе, — Лерт прежде не верил в силу этой ритуальной фразы, но сейчас, когда понял то, что не стал говорить его спаситель, и произнес вечные слова, то почувствовал, как на мгновение полоснуло болью все тело, а потом прокатилась волна пьянящего жара.
— Я принимаю твой дар, — медленно проговорил Рэлд и склонил голову. — Должник или брат?
— Как пожелаешь, — Лерт отвернулся. В горле запершило. Давно, в прошлой и давно забытой жизни, едва узнав о вечных клятвах, он принялся просить Верса побрататься, чтобы зваться братьями не только по роду, но еще и по крови и слову. Брат тогда отговаривался и отмахивался от надоедливого младшего, но после согласился. Лерт помнил, как рыдал, когда ножом неумело царапал руку, и как насмешливо смотрел на него старший брат, и как сильно и глубоко провел лезвием по ладони Верс. Забавно, но больше они о том братании никогда и не вспоминали. Может то пожатие рук, когда рана к ране. чтобы смешалась кровь, и было детской забавой, но сейчас отчего-то из глаз побежали непрошенные слезы. Интересно, а Верс помнит о том или позабыл за давностью лет?
Рэлд наклонился, провел пальцем по щеке раненого, смахивая слезинки.
— Слезы очищения… От них становится легче.
— Нет, — Лерт сглотнул. — Так… припомнилось…
Рэлд достал с лавки небольшой короб, размотал тряпицы. Камень был с одной стороны закругленным, с другой — словно острооточенный кинжал.
— Черный? — Лерт удивленно рассматривал каменный нож.
— Драконья кровь. — Рэлд ласково погладил ритуальный кинжал, точно он был живым.
Лерту тоже захотелось провести ладонью по черному камню, но только руки тяжелые и неподъемные.
— Дотронуться хочешь? — Рэлд положил камень в ладонь раненого. — Видишь: он тебя признал. Я готов стать тебе братом…
Лерт сжал пальцы — все равно поранить себя до крови не сможет. Но его спаситель помог — положил свою руку поверх и надавил, чтобы заостренная грань разрезала кожу. Потом Рэлд обратным движением чиркнул и по своей ладони и быстро, не позволяя сомневаться, прижал рану к ране, чтобы кровь смешалась.
— Отныне и навсегда я признаю тебя братом по крови, в нави и яви…
Тогда, семь лет назад, не было никаких пышных церемоний. Была главная площадь, куда к полудню пришли все парни, чьи имена были занесены в список принятых на обучение. Были довольные родственники, которые стояли по периметру и радостно кивали или махали руками своим сыновьям. Был полковник, который прижал кулак к груди в ритуальном жесте. Была длинная вереница вездеходов, которые равномерно взбивали и сминали дорожную пыль. И была какая-то нелепая обида, что его собственный отец ему лично не сказал даже слова. Только общая речь для всех новичков.
Зато теперь церемония отъезда была обставлена со всей пышностью. Парадное построение, громыхание барабанов, пышные слова о долге и чести. И фальшивые объятия полковника северного района Федерации. Верс сжался и лишь для вида положил руки на плечи отца. Лучше бы как тогда, коротко: «Ваша задача: как можно лучше пройти курс обучения, чтобы у нашего района было будущее». И сильный гулкий удар кулаком в грудь. Так было честно.
— Впервые в истории нашей Федерации младший сын командующего поступает на обучение в академию другого района, — торжественно вещал Шенг.
Версу хотелось зажать уши, потому что у него в этом лицедействе самая жалкая роль — заложника, а отыграть надо так, словно он почётный гость. Впрочем, с ним и носиться будут как с треснувшим гладышом — не так поставишь и расшибётся, развалится на куски, выплеснув наружу всё говно, что долго хранилось внутри. И он стоял и улыбался, преисполненный радостью и высоким доверием. Только вот на обожжённых губах и опалённом лице улыбка смотрелась страшно.
— Надеюсь, что в дальнейшем мы продолжим эту традицию, и будем взаимно отправлять молодых и перспективных парней в учебные заведения дружественного района, — хриплым и неестественно бодрым голосом подхватил Борг.
Конечно, будут. Верс чуть прищурился. Пошлют ненужных и среди них парочку парнишек посообразительнее, но лишь таких, кому можно доверять полностью. Потому что за семь лет можно не только научить мальчишек сражаться, но и переучить их на свою сторону. А кто смышлённый, так их припугнут: чтобы науки постигали, но на должности в армии другого района не поглядывали.
Верс тоже должен был сказать что-то по случаю, но когда ему об этом сообщили, то он просто обматерил посланца, а потом слово в слово повторил всё обоим полковникам. Борг и Шенг переглянулись и единодушно решили, что молчание парня на церемонии можно сразу объяснить тем, что на пожаре дыма наглотался. Зато теперь он мог, вытянувшись в струнку, слушать, изображать улыбку и молчать. И также молча приложить кулак к груди, отдавая дань уважения своему району, а затем протянуть руку для ритуального надреза, принося клятву верности южанам. И так же равнодушно смолчал, когда режущая кромка ножа не слегка царапнула кожу, а вгрызлась в запястье. Верс не отдернулся — он и так перенес слишком много боли, а тут всего лишь порез, пусть глубокий и резкий, но не сквозная рана. Он поднял голову — хотелось увидеть глаза того, кто поранил руку, но мужик скривил губы, демонстрируя презрение, и отвернулся. Зато вместо нескольких капель кровь в чашку полилась струйкой.
С отъездом тоже затягивать не стали. После клятвы у него было немного времени, пока проверяют перед выездом вездеходы. Но с кем прощаться и обмениваться обетами, Верс не знал, да и не хотел ни с кем болтать под именем Лерта. Поэтому ушел к пепелищу, нашел там не слишком запачканное бревно и сел, опустив голову. Стекающая с пальцев кровь смачивала пепел и грязь.
— Руку давай, — зло приказал Герен. И, не дождавшись ответа, сам схватил парня за локоть, кое-как поддёрнул рукав и полил из берестяной фляги на рану. От болезненного ожога Верс вздрогнул. Ординарец меж тем сноровисто перевязывал ему руку куском чистой холстины.
— С этим чуть позже поговорят, расспросят душевно, зачем он так кровь пустил.
— Как знаешь…
— Верс… — начал было Герен, но парень вдруг коснулся рукой его губ, останавливая и призывая к молчанию.
— Приятель, ты обознался, — сухо, со злой насмешкой произнес Верс, — старший сын полковника Борга умер несколько дней назад. Я — младший сын командующего северным районом Федерации. Баско сцежи до браци, Верс.
Герен прокусил губу до крови: такими словами прощались с мертвыми и было страшно слышать эти слова из уст живого, который так говорил самому себе. Верс наклонился, зачерпнул рукой пепел, смоченный кровью, сжал в кулаке.
— Знаешь, это всё что осталось. И теперь самое главное просто всё забыть. Так всем будет легче, — Верс постарался отшвырнуть подальше комок. — Всё, надо идти. Прощай.
— Ещё свидимся, — тихо, не то спросил, не то попросил Герен.
— Прощай, — жестко повторил Верс, упрямо качнув головой.
Три вездехода уже ждали перед открытыми воротами. Верс, следуя указаниям бойцов Шенга, залез в первый, а следом втиснулось ещё девять человек, и это при том, что в одну такую крытую телегу могло забраться не больше пяти-шести. Места было мало, бойцы устраивались вплотную друг к другу. В том вездеходе, с Версом, были парни с северного района, в двух оставшихся — воины из личного взвода Шенга. С ним действительно отправили самых преданных. Три десятка человек и ещё одно отделение в наружной охране.
Верс сел на пол возле стенки, но кто-то из бойцов тронул его за плечо и попросил пересесть в серёдку. Верс перебрался на указанное место — с решением командира охраны он был не согласен, но спорить не стал. Незачем заранее показывать, что он тоже боец. Пусть его даже свои принимают за перепуганного мальчишку. А деревянные борта вроде неплохо защищают от выстрелов, но если на них нападут, то он сумеет развлечься напоследок. В груди жарко и болезненно-сладостно вспыхнул затаившийся до поры до времени огонь Зова. Знать бы, на что эта сила отреагировала: на скорую поживу или на близкую смерть своего хозяина?
Вездеходы плавно тронулись с места, и лишь тогда Верс припомнил, что после тех объятий на площади больше не сказал отцу ни слова, и даже не глянул в его сторону. Но ему ещё тогда, как его делали похожим на Лерта, стало безразлично, что и как будет с ним самим. Верс выдохнул сквозь плотно стиснутые зубы — на каком-то ухабе вездеход подкинуло, и кто-то из парней навалился на него.
— Не повредился? — шепотом спросил командир, одной рукой придерживая Верса, а второй отодвигая бойца. — Тихо. Я знаю, что у тебя раны. Сдвиньтесь чуть в бок, парни.
Бойцы старательно попыхтели, выполняя приказ, но пересаживаться было некуда. В вездеходе вшестером с поклажей было тесновато.
— Пить хочешь? — командир снова тронул Верса за руку, привлекая внимание и протягивая сшитую из кожи фляжку.
И парень понял, что его везут и охраняют по условному знаку — четвертинка. Как и положено возиться с гражданскими, которые могут запаниковать, по глупому сдохнуть, сунувшись на линию огня, сорваться, заорать, побежать не в ту сторону. Несмысленыш, которого надо водить за руку и поить водой, а то сам не сообразит.
— Нет, у меня есть запас, — Верс покачал головой и, пользуясь своим положением, нагло привалился к командиру, пристроив голову тому на плечо. Вездеход мерно потряхивало на ухабах, а ему сильно хотелось спать, сказывалась бессонная ночь. И какая разница, что будет потом. Он просто устал.
С избы вытянуло всё тепло: кто-то принес воды, да выскочив на суматоху, позабыл припереть двери. Верс схватил со стола кружку, зачерпнул из бадьи, но не стал пить, а с размаху плеснул себе в лицо. Стало чуть легче, даже сгустившаяся тьма пред очами слегка развеялась. Снова опустил берестяную кружку в бадью — водица была свежей, только из колодца, и настолько холодной, что от первого же глотка заныли зубы и заломило в затылке. Парень поставил опустевшую наполовину кружку на стол — на бересте чётко отпечатались пятна крови.
— Господин, — Герен осторожно, но сильно сжал запястье Верса, — перевязать бы надо.
— Это не важно, — Верс легко вырвал руку из пальцев ординарца, прошелся по горнице и тяжело опустился на лавку. — Знаешь, я его всегда считал слабаком и неженкой. Недолюбливал откровенно, да и мать с отцом ему отчего-то потакали. А теперь он умер… и даже прощения не попросишь.
Парень опустил голову и долго так сидел, молча переживая свое горе. Может, был бы ещё брат, так было бы полегче.
— Я вот думал ночами как-то, что это его отцу следовало бы в военное обучение отдать. Лерт шебутной был, но тихий, привык бы.
— Господин, — Герен опустился на колени перед парнем, серьёзно поглядел в глаза, — а Лерта полковник и отдал по военной стезе.
Верс отчего-то лишь сейчас заметил, какие холодные и темные глаза у ординарца. Словно смотришь в прорубь, где стынет черная вода.
— Верно, — медленно проговорил парень. — Это я там погиб под Заболотьем, получается. А Лерту жить следует, — усмешка получилась кривой и страшной. — Герен, а Герен, а ты не ведаешь, кого полковник сейчас оплакивает?
— Уймись, — ординарец схватил парня за грудки и сильно встряхнул. — Он обоих пытался спасти, но не вышло.
— Не вышло, — тихо повторил Верс. — Ломать не следовало, тогда бы и спасать не пришлось. Всё, больше не стану. Умер так умер — это я про себя.
— Семь лет — это не приговор. — Герен положил руки на колени Верса. — Тебе надо только продержаться. Тебя там будут хранить пуще казны района. Даже если война будет, тебе сдохнуть не дадут.
— Герен…. ты… да ерунда это, — Верс поморщился. — Я ценный заложник до той поры, как отец командует районом. Убьют его — меня же его наместник уберет.
— Если полковника убьют, то южане в тебя намертво вцепятся, — Герен прищурился. — У них будет законный наследник, которого можно будет посадить руководить районом… а к лояльности они тебя найдут способ принудить…
— У меня нет никого и ничего, на что можно было бы нажать, — покачал головой Верс.
— Было бы желание, — Герен горько усмехнулся, — а найти больную точку, куда давить, можно. А у тебя есть… чувство долга.
— Чушь всё это, — отмахнулся Верс.
Ординарец глянул на парня, как на несмышлёныша.
— Крады и тризны не будет? — Верс опёрся спиной о стенку, так сидеть было удобнее. — Тел-то нет…
— Нет, будут. — Герен молчал долго, а потом всё же решился поведать. — Лерта… то есть Верса могли и не убить…
— А тогда надо прилюдно объявить о смерти старшего сына, чтобы любой объявившийся считался самозванцем. — Верс передернул плечами. Противно. — Полковники уже подписали приказ?
— Да, — Герен кивнул. — Любой, выдавший себя за Верса, подлежит суду как изменник района.
— Что ж, — глухо отозвался Верс. — Зато каждый получит заслуженное. Южане — заложника, северяне — отсрочку. Западный командующий — повод развязать войну. А всё из-за какой-то девки и банды малолетних недоумков.
— Верс, а ты сам веришь? — Герен от удивления аж закашлялся. — Что мальчишки сами куролесили? Что та девка сама петлю на шее затянула? И надо же, как удачно там веревка валялась… Что эти пацаны так напились, что стража их тепленькими взяла… спали невинным сном младенцев рядом с трупом…
— А между тем… Лерт мирно гостил у родни. Да и остальные, вроде, не по кабакам должны были шляться, — закончил догадки Верс. — Да и с чего бы пацанов на южных девок потянуло, как будто им своих мало… Так?
— А хуже всего то, что слишком быстро парней повесили, да и расспрашивали их про девку… а не про то, кто ещё с ними гулял, — согласился Герен.
— Лерта оставили… но зашугали так, что он разум утратил. Да и младше он, чем остальные. Могли парней у него на глазах допрашивать, чтобы потом достаточно было слегонца погладить, чтобы память от ужаса потерял, — Верс кашлянул. В горле отчего-то запершило. — Воды подай.
Герен сполоснул в рукомойном ведре кружку от кровавых отпечатков, зачерпнул свежей воды, принес парню. Верс выпил залпом, покрутил кружку в руках.
— Если районы стравить думали, то у них не вышло.
— Откуда про то ведаешь? — Герен забрал кружку, поставил на полавочник. — Может, ещё и выйдет.
— Может… — Верс вздохнул. — Но тогда страшно не то, если меня убьют. Отец может и удержать людей от бунта да мести. Хуже, если я кого-то убью. Как в ночь выпуска было…
— Ты убил на своей земле… и за выпускные гульбища не карают, — Герен нахмурился. — Тебя трое парней сопровождать будут. Не возражай, так полковник распорядился.
— Глупо, — Верс потёр тыльной стороной ладони лоб, — их сразу уберут.
— Да, но тогда это тоже как знак будет.
— Ты потому и просился со мной? — всё же слабость мерзкая, даже горница перед глазами стала кружиться. — Зря… поехать с видимой охраной — значит, расписаться в бессилии.
— Тебя будут охранять любой ценой. Иначе войны не избежать. Так что ты точно выживешь, — Герен коснулся руки парня.
— Передай полковнику, что… завтра можно отправляться… я… — Верс судорожно сглотнул. — Не хочу видеть эти игрища с лживым костром.
— Будет сделано, всё подготовлю. — Герен вдруг сжал плечо Верса. — Господин, а это хорошо, что ты заменил мальчишку. Потому что ты воин, а они этого не знают.
— Видишь, — Верс скривил губы в злой ухмылке. — Как полезно, что я умер.
На третий день Верс потихоньку стал подниматься, до этого его даже до ветру Герен носил. Ординарец отца с того пожара почти от парня не отходил. Прислуживал ему, воду подавал-носил, повязки менял — и всё с бесстрастным лицом, и почти всё время молча.
Под вечер Верс отважился выбраться на улицу сам, дошел, перебирая руками по стене, до сеней, постоял, собираясь с силами, и толкнул дверь на улицу. И аж задохнулся от сырого ветра, хлеснувшего в лицо. За время болезни он привык-притерпелся к спёртому воздуху избы, когда берегут тепло, и даже в дом и на двор бегают-просачиваются, открывая двери лишь на узкую щель. Немного отдышался и открыл глаза, спустился с крыльца, привалился боком к бревнам, пережидая, пока перестанет всё кружиться перед глазами. Если бы не головокружение, да не предательская слабость в ногах — то было терпимо. Боль от ожогов он едва замечал, когда не обращаешь внимания — сносить проще. Да и приучен он был терпеть боль.
— Господин, — Герен возник рядом неожиданно, зло зашептал в ухо: — совсем ума лишился, куда сунулся, да ещё раздетым?
Верс досадно качнул головой — он действительно не смог нормально одеться, просто набросил на плечи длинный в дол тулуп, что валялся в горнице на сундуке, и в который его закутывал, вынося во двор, ординарец.
— Ничего, — Верс качнулся, но устоял. — Воздухом подышать захотелось.
— Господин, — Герен говорил почти не разжимая губ, — я тебе должен жизнь. Любой приказ — я всё выполню. Могу дать клятву зова. Я готов последовать за тобой куда угодно, назови своим слугой — отец не посмеет тебе отказать. И я буду защищать твою жизнь до последней капли крови, а боец я хороший.
— Герен, — Верс повернулся к ординарцу, — я не знаю и плохо понимаю, что это за Зов. Я убил несколько парней, которые… они даже не были мне врагами… так вышло. И ты… да что ты от меня хочешь?
— Служить тебе, господин, — Герен покорно склонил голову.
— А почему мне? — Верс хотел схватить ординарца за воротник и тряхнуть, но вместо этого пришлось вцепиться, чтобы удержаться на ногах. — Ты осознаешь, кто я? Я умер! Меня нет! Зачем тебе мертвец в хозяевах? Найди себе другого господина… с этим Зовом. Отец тебя не станет неволить.
— Я не прошел посвящение, меня огонь не принял, — равнодушно признался Герен. Только за безразличием скрывалась боль, глухая и черная, о которой даже нельзя думать, потому что рана не заживет никогда. — Такие, как я, у порубежников становятся бесправными рабами. Я ушел, когда мне было двенадцать. Странствовал по районам. Потом придумал себе другую жизнь, попал на службу к твоему отцу. Он же меня и выучил, не обижал… но… Верс, я за полковника умру, если надо, а за тебя отдам с радостью душу. Потому что… потому что быть рядом с сильным Зовом — это… счастье…
Ординарец, помедлив, опустился на колени прямо в раскисшую грязь.
— Не прогоняй меня… иначе я просто сдохну…
— А ну… встань, — Верс дёрнул парня за плечо, поднимая. Силы не хватило, но ординарец вскочил сам. — Почему ты не хочешь вернуться к своим? Правду говори!
— Мои друзья и кровники прошли посвящение. А я… был лучшим бойцом из парней… но испугался, когда почувствовал, что тело полыхнуло. А пройти посвящение второй раз нельзя. Мне больно было видеть и помнить, что оказался слабым… я не могу и не хочу возвращаться.
— Будешь служить и охранять полковника, если вернусь живым… — Верс глядел мимо ординарца… пообещать было не сложно: за семь лет может много чего случиться. — Вернусь — заберу тебя себе. Так что сам постарайся не сдохнуть по глупости.
Герен рвано выдохнул и в порыве благодарности схватил руку парня, прижался к ней лбом, замер.
— Хорош, — Верс шевельнул кистью, высвобождаясь. Прислушался: от дома полковника доносились голоса и какие-то выкрики. — Сходи узнай, что произошло… или погоди… помоги одеться и проводишь.
Верс, опираясь на руку ординарца, вернулся в дом, кое-как натянул комбез без знаков отличия. Кусая губы и едва сдерживаясь, чтобы не стонать, когда от движений дёргало раны. Конечно, Герен мог бы и один сходить… но если его полковник задержит или с поручением куда-то отправит… и тогда ждать невесть сколько… а он чувствовал, что случилось что-то страшное. Не непоправимое, но именно страшное.
Когда они подошли к дому, где гостили северяне, то суматоха улеглась. Видно вестники уже были в доме и докладывали полковнику. Верс колебался: стоит ли ему заходить или подождать в сенях. С одной стороны, вроде бы сын, с другой — он даже не на службе. Будь он собой — пошел бы и спросил, но он теперь Лерт. А младшенький бы вообще сюда на крики не прибежал бы…
— Господин? — удивлённо шепнул Герен.
— Никак не привыкну… — тихо ответил Верс. — Мне надо было остаться у себя в доме.
— Я могу проводить… — предложил ординарец и тут же перехватил вылетающего из избы посыльного. Мальчишка так торопился, что даже шапку не напялил и умудрился врезаться в Герена. — Куда бежишь?
— К лекарю, — торопливо пробормотал пацан, а, осознав, на кого налетел, испуганно ойкнул: — Простите, господин ординарец.
— Что с полковником?
— Нет, с ним ничего… Мне не лекаря, а в дом лекаря. Велено Лерта позвать.
— Ты поручение выполнил, — Герен кивнул мальчишке на лавку, — Посиди тут, может понадобишься. Пойдем, Лерт. Тебя зовет отец.
Герен толкнул скрипнувшую дверь и предупредительно пропустил Верса первым. Полковник стоял возле окна, словно закаменевший, и что-то невидяще рассматривая вдалеке.
— Не было вестей, и я отправил гонцов, — глухо сообщил полковник, догадавшись, даже без приветствия и положенного обращения, кто вошел в горницу.
— Их убили? — спокойно договорил Герен.
— Да, возле Заболотья. Гонцы говорят, что засада была — чуток наследили. Порезали всех, только мертвецов забрали с собой, — равнодушно пересказывал Борг.
— Будь ватажники — возиться с телами не стали бы, кинули как есть и в кусты оттащили, — Герен пристально смотрел на полковника. — Парни всё проверили?
— Да, облазили каждую пядь….
— Значит, могли порешить в болото свезти… либо чтобы всех утопить, либо чтобы скрыть, что притопили не всех…
Верс на мгновение закрыл глаза, попробовал представить брата. Получилось. Только брат отчего-то представился возле позорного столба, смеющийся во всё горло и запрокидывающий от хохота голову. Парень даже его смех услышал: яростный, хриплый, безумный под обжигающий свист плети.
— Теперь у меня остался только один сын, — медленно, словно осознавая непоправимость поисходящего, произнес полковник. — Иди, Лерт… тебе ещё выздоравливать надо. Герен… — в голосе полковника зазвенела сталь. — Найди предателя.
Герен прижал кулак к сердцу — клятва, что он выполнит приказ. Верс, не сказав ни слова, вышел в сени, но развернулся на пороге, глянул на отца. Борг, думая, что его никто не видит, вдруг тяжело ударил кулаком в стенку, разбивая костяшки пальцев. По черным бревнам потекли капли красной крови.
Релд давно забыл, как это — ненавидеть и бояться. Ненависть жгла огнем, а страх обливал холодом. Это были лишние чувства. Есть только инстинкт и чувство опасности, что только подстёгивают действовать. А ещё есть безысходность, от которой внутри всё сжимается в тугой пульсирующий комок боли. И понимание, что дальше бежать некуда. Да и незачем. Он и так прячется уже три года, только так и не понял, в чём теперь смысл его действий и его жизни.
Тогда всё казалось слишком простым и ясным. Он не мог убивать. Ни в бою, ни во время казни. Если его руки омоет кровь, он больше не сможет быть собой. А не быть — это страшно. Он помнил, что случилось с другим Видящим. Тот убил наёмника, от которого словно лились потоки крови. Убил в честном поединке, спасая пленника. Он выиграл одну жизнь, разменяв её на другую. Пленник был его кровником. Наёмник был убийцей. Но тот Видящий медленно и мучительно сходил с ума, день за днем задыхаясь от кошмарных видений, где его с головой заливала липкая и тягучая кровь. И он падал на землю, бился и задыхался…
Релд не мог быть солдатом, и он не убивал. И во время пограничных схваток просто шел вместе со всеми. Парни шли в атаку, а он — на смерть. Когда он вытащил длинную соломину, означающую, что именно ему придется вешать предателя, то сбежал. Как трус. Он не мог убить, потому что боялся так же захлебнуться в кровавых видениях. Того человека повесили, его приговор всё равно был подписан. А он приговорил самого себя. Тогда, глядя в пустые глаза запытанного почти до полусмерти человека, он верил, что добровольное изгнание лучше. Сейчас ночью, дрожа от удушающего ощущения близкой и неизбежной крови, думал, что хуже ничего быть не может.
Опасность стала отдаляться. И Релд несмело выбрался из землянки, чутко, по звериному вдыхая влажный воздух. Кровь ощущалась слишком близко. Можно было сходить и проверить, или забиться обратно в своё укрытие и сделать вид, что ничего не происходит. Парень закрыл глаза, выравнивая и замедляя дыхание… Он уже давно ничего не видел. И от своей слепоты тоже было больно и тяжело. Может, он больше не Видящий… Но тогда почему он так остро ощущает боль и кровь?
Релд беспомощно оглянулся на землянку и беззвучно растворился в темноте. Двигался он быстро, безошибочно ориентируясь на ауру крови. Идти пришлось мало — неполная верста. И чем ближе он подходил к месту трагедии, тем злее стучала собственная кровь и тяжелее становилось дышать. Релд судорожно всхлипнул и наконец-то открыл глаза: он не просто чувствовал, а уже видел распавшегося на грязном тающем снегу парня. Даже заставил себя подойти вплотную и опуститься на колени. По облику человек, но по ощущению — гость с той стороны, набравший в себя нави столько, что тянуло от него диким холодом.
Релд зачерпнул снега с натёкшей кровью, сжал в кулаке. Отвел взгляд. Между пальцев медленно скатывались алые капли. У людей кровь жгла жаром, а у этого почти мертвого парня тоже обжигала… только стужей. Релд провел рукой над парнем: шрамы на месте забытых ран, пустая душа и холод. Если бы этот умирающий был человеком, он бы попробовал его спасти, но вот вернувшиеся с нави уже не люди. И если пришел им срок вернуться обратно, то кто он такой, чтобы мешать этому?
******
Герен молчал, перед глазами покачивался черный затоптанный пол. Полковник не стал его пытать, просто ударил сильно, потом ещё раз, и ещё. И он упал: от обиды стала кружиться голова и подкосились колени. Ординарец поднял голову на своего начальника, чуть прищурился. Он не осуждал Борга, он был для полковника словно верный пес, который может служить и даже отдать жизнь за своего хозяина. Но есть вещи и слова, что больше жизни и сильнее верности.
— Не скажешь? — Борг даже не спрашивал. Слишком равнодушным был взгляд ординарца.
— Хорошо. Я понял. Но ты можешь сказать… ты знаешь, что с ним?
— Да, — Герен едва шевельнул губами. Он сейчас не говорил правду, всего лишь подтвердил уверенность полковника.
— Это опасно для него? — Борг осторожно пытался сформулировать вопросы, чтобы снова не наткнуться на непробиваемую стену молчания.
— Это сила, Верс ещё не умеет ею пользоваться. Простите, полковник, — Герен с трудом сглотнул кровь, — я больше ничего вам не скажу. Если хотите, то… я могу подняться. И вы ещё сможете меня ударить.
Борг рывком поднял ординарца на ноги, поморщился — рану протянуло острой болью.
— Это я виноват перед тобой, — Борг нашел в себе силы посмотреть в лицо бойца и признаться. — Я не понимаю, что происходит. И не знаю, как действовать.
— Полковник, — Герен и сам не знал, что можно сказать. У него ещё не было таких людей, за которых он бы боялся. — Я могу приготовить чай.
— Спасибо.
Кипятка не было, да и вода в бадье плескалась лишь на дне. Герен сам сходил к колодцу, наполнил котелок, поставил греться в печку. Принес ещё поленьев. Полковник вышел во двор, а вернулся тоже с охапкой дров.
— Пусть теплее будет, а то дрожь пробирает, — почему виновато пояснил Борг.
— А нечего в рубахе одной за порог бегать, — ворчливо отозвался ординарец. — вы бы хоть телогрею накинули.
— Это не поможет, — Борг придвинул табурет и присел возле печи, протягивая к огню озябшие руки. — Я не знаю, кого спасти можно. И мне кажется, что я погубил уже обоих.
— Полковник, нельзя принимать ответственность за жизнь других, не принимая ответственность за смерть, — Герен пошевелил кочергой горящие куски дерева. — Вы вправе послать на смерть, но ради чего?
— Знаешь, мальчик, я себе задавал этот вопрос, и не раз. И у меня на него до сих пор нет ответа. Воевать за район? За землю? За что? Ещё не бывало, чтобы ушедшие в навь что-то забирали с собой. Только кого-то. Тогда за что надо сражаться, если погибают другие люди?
— Я один раз умирал от огня, — Герен с интересом глянул на полковника, — там нет ничего, ради чего стоило бы умирать. Просто пустошь, через которую надо пройти. Я вернулся. Но посвящение не прошел. Я не знаю полковник, как я могу вам помочь, но я просто буду выполнять ваши приказы…
Огонь весело потрескивал, облизывая березовые поленца. Полковник и ординарец молча сидели перед огнем — заслонку Герен убрал. Говорить о чем-то было неправильно, а думать о своём не хотелось. Лишь когда поленья прогорели и по угольям забегали последние золотые и самые жаркие искорки, Борг положил руку на твердое плечо ординарца.
— Я не знаю, кто может стать моим преемником. Но мне не хотелось бы, что люди нашего района стали рабами.
— Я понимаю, полковник. И Верс тоже. Слишком многое поставлено на выживание. — Герен чуть склонил голову к плечу. — Я не вправе вам советовать, полковник, но попробуйте себя простить. Пусть эта рана заживает. Потому что… за вами другие люди, которые вам верят. И они не должны видеть в вас ни слабости, ни сомнения.
— Мне это говорили, но более жёстко. — Борг чуть напряг руку, сжимая плечо парня. — Только не словами, а кровью тех, кто пошел за мной в свой первый бой и не вернулся. А я выжил. И снова вёл людей за собой. А сейчас я отправляю своих сыновей первыми, прикрываюсь ими.
— Полковник, — Герен прикусил губу, но договорил: — вы можете быть неправы, но вам нельзя это показывать. Пусть будет приказ. Так легче. Но, если вам надо будет поговорить, то… я к вашим услугам.