Больше уколов ему не делали — и оставалось только лежать, поглядывая на показатели мониторов. Он в них ничего не понимал, но четко видел, что процесс продвигается — и, судя по тому, что врачи не прибегали на отчетные сигналы, весьма успешно. Кет перевел взгляд на свои руки — регенерационные коконы — врачи их называли регермодулями — еще не сняли, но сквозь прозрачный пластик и так все было отлично видно. Руки у него заканчивались там, где раньше начинались локти. Суставных или крепежных элементов, чтобы потом можно было поставить чувствительные протезы, ему не вшили — просто надели специальные… колпачки. Кет поморщился, пытаясь припомнить название, но слишком уже там было заковыристое слово. В общем, пусть будут колпачки, которые как бы имитировали продолжение рук — по ощущениям, у него даже пальцы были на месте, но вот как только посмотришь, то сразу понимаешь, что на самом деле у него там лишь обрубки.
Кет пошевелил одной рукой, потом попробовал подвигать второй — модули недовольно запищали. Конечно, процедура заживления должна продлиться еще два часа и тринадцать минут. А потом… что будет потом? Он попробовал представить, как будет одеваться. Наверное как-то возможно взять комбез, если зажать его между этими… конечностями. Кет горько рассмеялся — кажется, вещей у него нет, потому что тот костюм, в котором он отправился играть, с него, скорее всего, срезали во время операции. Может быть, мама что-то принесет. И что? просить ее помогать одеваться? А как чистить зубы, не говоря уже про то, чтобы принять душ?
Кет повернулся к экрану, зло уставился на кнопку меню, потом вызвал каталог. Примитивные клешни стоили дорого — шесть сотен одна штука. Может, попробовать взять в кредит или рассрочку хотя бы одну, чтобы не быть совсем уж беспомощным? Пусть и выглядит клешня ужасно — электромеханическая палка с двумя пальцами на конце, но зато ею можно что-то взять, да и управляется она через сигнала от нервных окончаний. И, возможно, просто вставляется в колпачок без дополнительной хирургии. От этих мыслей Кету захотелось заорать, что-нибудь швырнуть в стенку так, чтобы с грохотом и брызгами осколков во все стороны. Но под рукой не было ничего подходящего, кроме экрана. Умный гаджет понятливо закрыл меню и включил успокаивающую музыку, расценив состояние больного по шкале агрессивности, а потом еще и дежурного доктора вызвал, передав данные пациента.
Кет безразлично подставился под укол — если уснет, то будет еще лучше. Когда спишь не думаешь, и не переживаешь.
— Могу вам сбросить контакт общества биоников, — любезно предложил дежурный, выбрасывая опустевший блистер в утилизационный бокс. — Для членов сообщества предусмотрена бесплатная помощь психологов. У вас, разумеется, еще нет соответствующего права для вступления, но зато вы имеете все предпосылки туда войти.
— Простите… не понял, — Кет удивленно вздернул бровь. — Что надо иметь, чтобы стать членом?
— Бионическую или механическую деталь, — пояснил доктор. — Общая сумма имплантов должна превышать десять шесть процентов от общего объема тела. С меньшем процентом имлпантирования. согласно международной конвенции, индивид классифицируется как человек.
— Никогда не думал, сколько процентов от общего тела могут занимать руки, — слишком серьезно произнес Кет.
— С учетом того, что расстояние от локтя до кончиков пальцев составляет одну пятую роста, а от локтя до подмышечной ямки — это примерно одна восьмая роста, то… — всерьез стал высчитывать доктор, — то… будьте так любезны немного подождать, я сейчас более точно проведу расчеты по формуле именно для вашего случая.
— Без проблем, — Кет с трудом растянул губы в некое подобие вежливой улыбки, прикинув, что намного проще было бы сгрести остатки его рук на весы и взвесить просто на память. О том, что напряг дежурного врача своей глупой просьбой, Кет не подумал. — Я отсюда никуда не убегу.
Доктор кивнул, показывая, что оценил шутку и вышел.
Кет хотел было пожать плечами, но решил, что действие абсолютно бессмысленно. Разве что чисто символически. Снова повернулся к экрану, активировал голосовой ввод, ввел несколько команд. Когда пришел доктор со своим ответом, Кет успел не только получить результат, но и вволю посмеяться над тем, что для любой девушки потерять пять килограмм за неделю отличное достижение — почему-то виртуальный помощник его упорно переадресовывал именно на порталы с разными диетами и средствами для похудения.
— Совокупный вес ваших… хм… рук примерно составил четыре килограмма четыреста восемьдесят грамм, — доктор сообщил это с какой-то гордостью, как будто сам взвешивал. — Я рассчитал по самой точной формуле.
— Спасибо, — Кет изобразил вежливую улыбку. — Эта информация для меня чрезвычайно важна и актуальна.
Доктор откланялся с той профессиональной гримасой на лице, с которой врачи сообщают об умершем или родившемся — нейтральное выражение, без теплоты в глазах или сочувствия в голосе. Они не распоряжаются жизнью или смертью — всего лишь посредники. Кет мотнул головой, убирая экран. Сорок девять минут ожидания, а потом что? Как вернуться в привычный мир, если мир остался прежним, а изменился (и очень сильно) ты сам?
Кет попробовал представить себе, как он придет домой, поздоровается с мамой… попросит ее помочь раздеться. Какой ужас. Хоть бы клешню поставить, чтобы не чувствовать себя беспомощным. Как-то заработать… Писать музыку? Он ведь может делать композиции через визуальный софт, но тогда он ничем не сможет доказать, что написал сам, а не по параметрам, выданным программой. А ведь больше он ничего не умеет. Получается, его мать в более выгодных условиях — она, если бы вдруг потеряла руки, смогла бы и дальше работать по своему профилю. Кет захотел сжать кулак и разбить бок регенерационного модуля — слишком издевательски тот гудел и чересчур нагло подмигивал панелью управления.
— Мы с радостью сообщаем вам, что ваш курс лечения подошел к концу…
Очевидно, ему пустили капельно или программно что-то снотворное, потому что когда открыл глаза, то возле кровати стоял доктор, который курировал его лечение. А еще двое отключили регермодули.
— Часть вашей одежды пришла в негодность, но то, что подлежало восстановлению, мы привели в порядок. — Доктор указал на пластиковую плоскую упаковку. — Сейчас мы проверим ваши показатели жизнедеятельности, а затем пригласим помощника, который проведет с вами тренинг. Это все займет не более пятнадцати минут. Надеюсь, вы были довольны медицинским обслуживанием?
— Да, спасибо. — Кет глянул на одного врача, на второго. Сейчас его отключат от приборов и пропадает даже та мистическая надежда, что где-то там в модулях находится продолжение его рук. А не только та часть, что видна.
— Все, мы закончили. Все ваши данные уже занесены в ваш медчип. Теперь вы можете одеваться, — доктора, попрощавшись, вышли.
Кет зажмурился, опасаясь даже случайно взглянуть на обрубки, но потом заставил себя посмотреть. Ничего страшного там уже не было. Обычные коробочки мини-боксов, надежно зафиксированные там, где раньше у него были локти. Руки в плечах нормально шевелились, но вот взять что-либо было невозможно. Кет наклонился, коснулся коробочкой пластикового пакета. Может, если бы тут была мама, она бы помогла. Но а как дальше обходиться? Все время звать маму? Кет помотал головой — он уже фактически потерял работу, если еще и Инра уволится, чтобы за ним ухаживать, у них даже на еду кредиток не останется, то говоря уже про «клешни».
Он сделал пять или шесть попыток раскрыть мешок и достать одежду и устал и вымотался так, словно целый день проработал на конвейере — было такое наказание для слишком наглых подростков. Куратор по учебной программе мог отправить на производство, чтобы там провинившийся проработал целый день, подменяя щупальцы робота. Тогда его поставили на более легкую ленту — чтобы не повредил пальцы. Но за шесть часов работы с тремя десятиминутными перерывами он натрудился так, что плечи и руки болели несколько дней, взять инструмент, не говоря уже про сыграть даже простейшую мелодию, не мог до конца недели. А потом при одном взгляде на движущуюся ленту конвейера на него накатывала тошнота, головокружение и начинало ломить и выкручивать мышцы. Больше он комендантского часа не нарушал. Сейчас состояние и ощущения были похожи на те, несмотря на то, что с дня первого и единственного наказания прошло шесть лет.
Захотелось сесть, обхватить руками колени и чтобы кто-нибудь пожалел, погладил по голове, сказал, что все получится, надо только преодолеть себя в очередной раз, ведь победа над собой самая ценная. Обычно так поступала мама, но сейчас рядом никого не было. Кет запрокинул голову, чтобы горячие слезы закатились обратно.
— Приветик, чего страдаешь?
Кет повернулся к двери. Девушка, примерно его ровесница или даже чуть младше, в специальном синеватом комплекте медицинской одежды, но так нагло и весело доктора говорить не могли —персонал клиники общался с пациентами предупредительно-нейтральным тоном.
— Я помощник, — девушка быстро и ловко распаковала одежду из пакета. — Давай помогу, а то мне тебе еще лекцию надо прочесть.
Кет покраснел — еще не хватало, чтобы девчонка ему помогала белью натягивать, бумажные больничные штаны ведь придется снять.
— Ой, вот только помидорных расцветок делать не надо, — девушка без всякого смущения дернула застежку. — Я помощником уже четыре года работаю, даже на операции как-то помогала, так что тем, что у тебя в штанах, меня не удивишь.
— Я сам, — Кет попытался закрыться руками и отодвинуться.
— Да ладно тебе, — девушка усмехнулась, нахмурилась, а потом резко расстегнула свои джинсы и позволила штанам упасть на пол. — Теперь перестанешь ерундой страдать?
Кет ахнул — вместо ног у девушки были механические, даже без маскировки под натуральные. Явно, что дешевый протез — теперь-то он в этом хорошо разбирался.
— У тебя бедра красивые, — кое-как, сбиваясь на хриплый шепот, проговорил Кет.
— Отличный комплимент, — девушка искренне рассмеялась, наклонилась за штанами, оделась. — Ну, тебе помощь нужна?
— Да. — Кет сжал зубы, но согласился. Поступок помощника его ошарашил — тем более что девушка нормально двигалась и очень быстро ходила.
— Меня зовут Тая. — Помощник не замолкала ни на секунду, пока его переодевала. Она успела рассказать про какую-то вечеринку, где ребята развлекались с ледяными шарами. Причем один шар умудрились заморозить до такой степени, что когда его зарядили в пушку, то выстрелил он как снаряд, и даже подбил одного из гостей вечеринки, а шишка на лбу пострадавшего была такая здоровенная, что к ней пришлось даже ледяшки прикладывать, только уже не с размаха. Про новую коллекцию джетбордов: там доработанна система управления, и теперь можно с полного разгона мгновенно тормозить, и на девятой скорости даже делать крутой разворот. Еще сообщила про популярного скетчера, который сделал целую видеосерию про жизнь самых нижних уровней.
Кет послушно кивал и поддакивал, поворачивался, поддаваясь движениям и указаниям девушки. Надо признать, справилась Тая весьма ловко — видно, опыт большой. Да и разговаривала она не спроста — Кет невольно втянулся в беседу, даже сам что-то переспросил про джетборды, хотя ни разу на таких штуках не катался и гонками не интересовался.
— Ну вот и все. — Тая застенула Кету куртку. Больничный комплект дешевой почти одноразовой одежды, но достаточно теплый, по погоде. Как раз чтобы хватило пациенту добраться до дома. — Тебя проводить? Могу отвезти… тебе куда надо?
— Там… — Кет закусил губу, — мама должна, наверное, прийти…
— Ну, если пришла, так набери ей. — Тая не могла просто стоять на одном месте и ничего не делать. Она снимала накидки с кровати и складывала в специальный пакет на утилизацию.
— У меня… я… у меня коммуникатор был… ну… то есть теперь его у меня нет, — Кет разозлился сам на себя: мямлит так, словно оправдывается.
— Звони. — Тая протянула свой браслет.
— Я номер не помню наизусть. — Кет отвернулся. И взбесился еще больше: ведет себя как капризный ребенок.
— Тогда давай я тебя отвезу. У меня скайбайк с куполом — так что не задует и не замерзнешь. Все равно кредиток для расчета за билет у тебя нет, а так довезу, сдам твоим и совесть у меня будет спокойна. — Тая легко подтолкнула Кета к дверям, обняла за плечи. — Пошли, а то сейчас тебе припишут еще и доплату за лишний час в палате.
— Пошли.
Кет подошел к больничному коммуникатору, ввел голосовое сообщение — благодарность как элемент деловой вежливости. И медленно пошел по коридору.
— Направо. — Тая шла сзади. Явно сдерживая шаг, чтобы не обогнать. — Налево. И еще раз направо. Там лифты для посетителей. И наверх на парковку.
За несколько дней, что он провел в больнице, погода сильно изменилась. Или это просто на крыше больничного здания ветер ощущался сильнее? Кет поежился от холода. Странное ощущение: вроде бы тот же уровень, тот же округ, те же люди, тот же месяц, но он сам другой. Другой человек в прежнем мире. Наверное, когда он умрет, мир останется таким же — ведь один человек ничего в мире изменить не может. Мир не подстраивается под одного человека. Кет подошел к краю парковочной площадки — отсюда открывался унылый вид на паркинги небоскребов. А вот забетонированных первых этажей было совсем не видно.
— Пора лететь, — Тая осторожно положила руку на плечо Кета. — Глупо мерзнуть тут. Кстати, если хочешь, могу покатать по городу?
— Давай…
Выстреливающий тросик, сплетенный из сверхпрочных лимерных нитей и вылетающий на расстояние до двадцати метров, сейчас спасал ему жизнь в третий раз. Первый раз случился на Корыте — нижний этаж первого уровня, где проводились любые нелегальные развлечения. Выиграл на кругах он честно, но только с его победой не согласилась Серая кодла, и даже попыталась привести в качестве доказательства свои аргументы. Тогда ему повезло: умудрился тросиком сдернуть руку целящегося в него мужика так, что тот прошил навылет своего же, что стоял напротив. Секундная заминка позволила метнуться вперед и вбок, уходя с линии выстрела, и подобрать с пола лучевик. Шансы сравнялись, а умирать серые никогда не хотели, предпочитая нападать стаей на одинокую и беспомощную жертву.
С того дня ему позволили беспрепятственно ходить по всем игровым отстойникам дна. Да и для остальной шушеры он стал практически неуязвим — серый объявили, что они официально держат его жизнь. А связываться с самой многочисленной и безумной кодлой никто желанием не горел. Второй раз случился через год с небольшим — сделка была сомнительной, но он сыграл честно — только вот его новые партнеры, после того как все документы были заверены биометрическими подписями, решили разыграть другую карту и неожиданно приказали охране отправить новоявленного соратника в свободный полет. С одной стороны как бы все логично — если один партнер не может выполнить свои обязательства, то все наработки по общему делу переходят ко второму партнеру, — а разбившись в лепешку, падая с шестьдесят четвертого этажа, точно свои обязательства не выполнишь. С другой — умирать по такой глупости не хотелось. И снова повезло, что в падении умудрился выстрелить тросиком и край того закрепился на декоративной решетке высотки. Спуститься, перекидывая тросик и периодически просто повисая на руках, пока освобождал грузик, оказалось делом техники. Зато, когда добрался до открытой площадки пожарной лестницы, то долго сидел, рассматривая клубящийся туман и машинально вытирая стекающую с разбитого лица кровь.
Сейчас, похоже, был третий раз. Олэр медленно поднял руки, всем своим видом демонстрируя, что сдается, — но на самом деле, чтобы занять удобную позу для замаха.
— Я думал, мы и так договоримся… — Резкий мах рукой, поворачиваясь. Грузик влетел самому ретивому из шайки точно в глаз. Крикнуть тот даже не успел, лишь рефлекторно дернулся зажать рану — из-под пальцев заструилась кровь. А Олэр уже заканчивал разворот, зацепив удавочной петлей вожака за шею и подтягивая к себе. — Ты же любишь жизнь? Вижу, дорогой, вижу, что подыхать не хочется… Так вот, мой хороший, будешь послушным мальчиком — поживешь долго и счастлива, а попробуешь подергаться — сгниешь раньше, чем успеешь своим гориллам приказ отдать. Ты меня услышал?
Вожак прохрипел что-то отдаленно похожее на положительный ответ. Олэр презрительно усмехнулся — разумеется, его попробуют найти, но эта попытка станет для непонимающего мудака первой и последней: короткого укола в шею, когда еще сильно душат, заметить сложно, а микрочип уже введен — так что отследить место пребывания объекта не составит труда, а, заодно, если что пойдет не так, в любую секунду можно послать обратный сигнал — и микрочип раскроется, выпуская из отсека нанокапсулу с ядом, от которого за полторы минуты умрет даже физически выносливый и тренированный человек с элементами имплантинга в организме в пределах сорока процентов. Не то чтобы Олэр не любил людей, просто считал хорошим тоном не оставлять своих обидчиков безнаказанными. А чип обнаружить не так-то просто без специального оборудования, да и вытащить можно только по-живому — главное только выждать пять-шесть минут, чтобы миниподарочек успел пробраться в кровеносную систему.
На ум пришло слово «кошмарить» и Олэр усмехнулся — так на нижних уровнях называли пустой треп, за которым кроме наглости ничего не стоит. Вот сейчас он этим и занимался — кошмарил банду по полной программе. Только свои слова порой подкреплял весьма меткими выстрелами — двое то ли самых безбашенных, то ли самых преданных, что полезлиотбивать своего главаря, уже валялись в мусоре с раздробленными коленными чашечками. Остальные оказались умнее и напролом не поперли. Так что теперь можно было и развлекаться. Как говорил Лэйст — один человек легко может бить толпу, проблема в том, что сначала разные по численности группировки и команды будут долго бить тебя, пока сам не научишься давать отпор. И не только кулаками. Бить в ответ надо так, чтобы обидчики не могли встать. Свои слова «папа» всегда подкреплял делом — и звереныш тогда основательно получил и действительно не мог несколько дней даже встать. Зато теперь научился. Олэр быстро огляделся — вокруг него жалось к стенкам семнадцать человек.
— Вот видите как хорошо и приятно заводить новых друзей, — издевку совсем убрать не получилось. — Я и был уверен, что мы подружимся и пригодимся друг другу. А теперь запомните, олухи подворотни, если задумаете меня пришить, то этот квадрат сравняют с мусором, а за вами пойдут охотиться Шакалы. Будете мне полезны — поживете, и даже иногда за вашу работу буду вас подкармливать. А сейчас улыбайтесь — сделаем групповую визуализацию мне на память. И морды, скоты, не прятать, а то скальпы сниму на пробу для генопределителя. Ну-ка, скомандуй своим бойцам.
Момент был немного рискованный: пугач пришлось зажать зубами, чтобы активировать камеру на браслете. Но «бойцы» не рыпнулись, а придушенный вожак вообще вел себя идеально. Олэр остановил запись, перехватил пугач в руку и стал медленно пятиться на выход, закрываясь заложником от шайки, а спиной почти прижимаясь к стене.
Выбравшись на более-менее чистый квадрат, он пинком отшвырнул пленника, и включил кроссы — миниатюрный движок у них, конечно, был слабоват, но на триста метров преимущества давал, а там можно запутать след, добраться трубами до более-менее приличного района и вызывать таксолайт на указанные координаты. Еще одна мера предосторожности — когда указываешь не точку посадки, а примерный квадрат — тогда оператор видит, что реальный человек, который опасается за свою безопасность и машинка может прилететь. На статичных пассажиров даже с указанием оплаты по двойному тарифу могут транспорт и не прислать — были случаи, когда бандиты взламывали код таксолайта и угоняли флаер. Долго такой техникой не попользуешься, но на одну разовую акцию сгодится. Как-то он и сам так угонял таксолайт, когда заказ выполнял, — тем более, что коды у них достаточно простые, а после взлома можно запросто стереть и следы своего присутствия в системе.
Когда синий с желтыми полосами флаер его подобрал, Олэр дал первый адрес — кафе на первом уровне с элитным флаерпарком. Заходить в заведение, чтобы затем пробираться через кухню или пожарный выход — верх глупости. А вот арендовать элитный флаер и задать ему трекинг маршрута — вполне себе нормальная идея. Всего и делов на высоте в две сотни метров перескочить из одной машинки в другую, а потом таксофлаер городской службы отпустить и самому лететь уже на виповским. Перебраться просто — намного сложнее имитировать пересадку, когда на взлом обоих машин времени пара минут, чтобы флаера показывали наблюдателям нужные данные: вип-машинка считывалось сканерами как полет с пассажиром. А таксолайт — по параметрам выглядел как свободное такси. Хотя на самом деле все было наоборот.
Подходящее место для десантирования нашлось не сразу — так что Олэр выпрыгивал буквально за минуту до того, как таксолайт подлетел к новому клиенту. Крыша небоскреба оказалась под наклоном — имитация старинных традиций, — да и угол был достаточно крутым. Олэр кувыркнулся гася инерцию прыжка, и, не удержавшись, докатился почти до самого края — лишь чудом зацепившись за крепления солнечных батарей. Выдохнул, сделал медленный вдох — на волне адреналина голова работала плохо, а ему надо четко просчитывать ситуацию.
До спусковой шахты ползти пришлось долго — солнечные панели были скользкими и шероховатыми. Но дополз, осторожно спрыгнул внутрь, пробрался ко входу, надеясь, что лаз будет с простым замком. Наверное, какое-то мифическое божество все же смилостивилось — запор был простейшим, всего лишь код на три цифрыи подбор занял меньше минуты. До того как открыть дверь, Олэр быстро сбросил куртку, вывернул ее — теперь вместо неприметного серо-черного хакишта, она была темно-синей, но если поиграть чуть с настройками, то цвет можно отрегулировать почти до светлого. Штаны были попроще — там можно было только включить отражатель.
Из подъезда Олэр вышел, изображая обычного гражданина, немного замотанного, привычного уставшего, спешащего на работу, даже походка была шаркающая, а лицо совсем сонным — словно недавно лег, плохо выспался, и пошло оно все далеко и по нижнему ряду. Дотопал до городской остановки, равнодушно дождался кара и, заняв место возле окна, привалился плечом и виском к холодному пластику и уснул. На самом деле четко отслеживая как садящихся в кар, так и выходящих пассажиров и даже зависающий рядом подозрительный транспорт через примитивную зеркалку, подшитую на внутреннюю сторону кепки, — достаточно смотреть через ресницы и при этом стараться не водить глазами из стороны в сторону и не дергать веками.
Потом было еще две пересадки и три смены имиджа. Последняя — прямо в лифте огромного торгового города. Наблюдателей не было — он проверял неоднократно, но какое-то там шестое чувство прямо выло, заставляя проверяться на наличие «хвоста» снова и снова. Олэр выругался, активировал на коммуникаторе код Лэйста.
— Рад тебя слышать, — с подозрительной радостью отозвался отец и даже помахал рукой. — Поднимайся на третий уровень. Я тут как раз кофе заказал на двоих.
Лэйст сидел в кафе с таким невозмутимым видом, что даже опытный физиогномист не нашел бы к чему придраться. Просто зашел человек выпить горячий кофе между делами и встречами. Просто любит он кофе не из автомата, а чтобы приготовлен был напиток по всем правилам, и не роботом, а настоящим бариста. Просто Олэр давно разучился верить в такие совпадения.
— Даже остыть не успел, — Олэр пальцами коснулся стакана.
— Специально к твоему приходу, — Лэйст продолжал изображать радушного хозяина.
— Скажешь, на чем отследил? — Кофе был отличный. С корицей и белым сиропом. Именно такой он обычно пьет, когда нужно заниматься документами. Но такой напиток в меню кафе или ресторанов не фигурирует да и делать его надо двадцать семь минут, чтобы сироп был разогрет до нужной температуры.
— Ни на чем, просто просчитал, — Лэйст потер лоб. — Ты немного предсказуем. А догадаться, куда ты рванешь, было элементарно. Сложнее было понять, сможешь ли ты оттуда выбраться.
— Ладно, — Олэр прищурился, усмехнулся. Злиться было глупо. Лэйст — профи, да и никогда до конца не рассказывал где он всему научился. А вот он сам еще пока не успел превзойти своего приемного отца и наставника. — Хорошо поразмялся?
— Так себе. — Лэйст допил кофе и метко бросил смятый стаканчик в дрейфующую мимо столиков урну. — В следующий раз ты попробуешь меня поймать.
— Мальчишка-музыкант… — Олэр сжал зубы, — табу. Ты меня понял?
Лэйст хмыкнул, но кивнул.
Привычку заводить игрушки Олэр скопировал у своего приемного отца — ему тогда недавно исполнилось семнадцать, а в сети как раз вовсю шла волна «синих дримов». Тема была кислой: визуализированная игрушка, от которой потом начинался приход. Галлюцинации были разные, но дримы во всех тусовках считались «крутой штукой», что качественно прочищали мозги и активировали накат творческой волны. На такой волне сотворить можно много чего и подростки с верхних уровней охотно подсели на новшество. По Сети гуляли ролики как крутейшие блогеры под дримами делали шикарные вещи: кто-то написал даже музыку в стиле рок-оперы, другой сутками писал детектив, третий вел записи на протяжении нескольких дней и ночей. Когда новинка докатилась до средних уровней, препарат даже не пришлось рекламировать — более дешевый аналог разбирали сходу.
Ролику на тот момент было пятнадцать, и он сочинял неплохие стихи. Если бы поэт все-таки играл в реальные дримы, а не подсел на аналог, он бы может и протянул полгода, а так сгорел за два месяца. Олэр хорошо помнил как в серый мартовский день наткнулся в боковушке, что считалась комнатой Ролика на окоченевшее тело. Медфлаерпримчался достаточно быстро — стоило только перевести на счет бригады неплохую сумму, но откачать мальчишку врачи не смогли. Остальные игрушки, когда надоедали, то просто забывались, занимались своей жизнью и делами. А Ролик ушел туда, откуда никто и никогда не возвращается. Олэр хорошо помнил, как медленно двигалась лента-транспортера, унося в жерло специального ящика-печи его друга. А потом он целый вечер смотрел записи с Роликом. «Я просто хочу взлететь, парить над пропастью. С крыши смешная земная твердь кажется чище и выше…»
Лэйст дотянулся, чтобы машинально похлопать приемыша по плечу — когда Олэр так молчал, и глаза становились пустыми, а губы сжимались в одну линию, — значит, снова вспоминал того мальчишку. Лэйст с трудом припомнил видеографии того пацана — он чем был похож на Кета. Те же тонкие черты лица, огромные на пол-лица глазища, вечно торчащие в разные стороны волосы, и увлеченность творчеством. Когда звучащим словам или нотам отдаешься так самозабвенно, что забываешь обо всем на свете.
— Ничего, сделаешь своему мальчишке протезы, будут не хуже рук. Если деньги потребуются — скажешь. — Олэр криво улыбнулся. — Я помню, что ты говорил, но как знаешь. Мое предложение в силе.
— Спасибо, — Олэр поднялся. — Хороший был кофе. Я за тобой тоже как-нибудь поохочусь.
Визит к отцу был не более чем формальностью. Лэйст никогда и ничего ему не запрещал, но с разрешением было как-то комфортнее. Олэр активировал флаер. Придется действительно слетать в свой модуль и оформить договор на аренду. Надо играть по правилам, тем более что он сам выбрал для себя такие условия. А мухлевать перед самим собой не спортивно.
После того дурацкого пари он честно ушел из дома с одним коммуникатором — работу с отцом никто не отменял. Потом неделю шлялся по второму и третьему уровням — просто так без цели, хотелось проветрить мозги. За несколько дней бродяжничества сдал экстерном тест на сертификат по документообороту, потом на спор за три дня прошел экзамен по законодательному праву. Оказывается, попойка в низкосортной забегаловке может вдохновить даже на такие подвиги. Жаль только, что его собутыльники в оговоренный день не явились, так что предъявить документ было некому и стребовать выигрыш — бутылку дешевого пойла — тоже не с кого. Когда выветрились остатки хмеля и прошла злость, он решил выиграть и пари с отцом: «Да ты и полгода не сможешь прожить, как обычный человек!». «Да я и три выдержу!». Лэйст тогда посмеялся.
Проще всего оказалось решить вопрос с жильем. Олэр подписался на шесть игр, с самыми высокими ставками — и сумел быстрее всех просчитать маршрутизацию. Выигрыша как раз хватило на покупку малометражного жилого модуля на втором уровне в приличной зоне. О том, чтобы он не играл, уговора не было. Так что правила он не нарушал. Жизнь обывателя подразумевает ежедневное хождение на работу. Место он выбрал рандомно — просто запустил поиск по предложениям на специальном ресурсе. Предоставил сертификаты и дипломы — все подлинные, правда последний получил буквально за час до того, как отправить пакет документов. Сложнее оказалось заставить себя ходить в мэрию. Каждый день. В одно и тоже время. И делать вид, что в течение шести часов выполняет тот объем, который без особого напряга делал за час или даже быстрее. Игра поначалу показалось нудной, но ведь обыватели должны приходить домой, думать об ужине и пялиться в вирт-окна с вязнущими на зубах сериалами. Он так и делал. Включал киношку и принимался за свою настоящую работу. А еще слушал музыку.
На песни Кета наткнулся случайно. И даже сам не заметил, как из фона вычленил отдельные слова, стал вслушиваться, зацепился за образ. Потом специально искал записи. От официальных, выложенных в сеть, выступлений сводило скулы. Вроде бы тот же голос, чуть хрипловатый, живой и чувственный, только совсем другая подача. Пришлось постараться, чтобы найти файлы с уличными концертами: музыка подворотен, ветер окраин, фестиваль белой крови. Он слушал каждую песню по многу раз, давно выучив наизусть. Игра стала разнообразнее — следить за мальчишкой-музыкантом, ловить его выступления. Парень оказался бунтарем по натуре, превосходя даже своего отца. Олэр, чтобы проверить свои догадки, прослушал и записи Сандре. Отец мальчишки был отличным музыкантом и намного лучше умел скрывать свои чувства. А Кета терпели за его талант, и позволяли безобразничать — мол, повзрослеет, остепенится, поумнеет.
Олэр горько сожалел, что не проследил за мальчишкой в тот день, когда Кету капсулой отрезало руки. О случившемся он узнал только из обращения Инры и сразу перевел деньги. В тот вечер он долго, почти до самого утра слушал песни Кета и просматривал информацию по биопротезам. Ему искренне хотелось, чтобы мальчишка и дальше играл. И, желательно, не официальную музыку. Хороший протез стоил прилично, даже у него не было на руках такой суммы. Но достать можно, если поднапрячься.
Планы изменились, когда Инра заявилась в управление с просьбой о помощи. Олэр с трудом заставил себя смолчать — это ж надо быть такой доверчивой и порядочной! По его мнению, такие экземпляры должны были вымереть от голода еще во время первой продуктовой войны. Повезло, что эта девица родилась намного позже, когда все более-менее устаканилось.
Дальше пришлось импровизировать, но результат был даже лучше, чем планировалось изначально. Теперь он сможет долго и легитимно жить рядом смальчишкой, слушать его музыку. А протезы Кету он организует, даже не имплантинговые штуки, а настоящие бионические руки. И времени у него теперь для этого достаточно: полгода — приличный срок.
Модуль он сдал быстро, только не через частные объявления, а вполне законно — даже не поморщившись, отстегнул причитающийся налог с дохода от аренды. Это копейки. Зато приехал парень в синем комбезе и развил бурную деятельность: начиная с уборки помещения до полной стерильности и заканчивая обработкой данных предполагаемых съемщиков. Олэр не вмешивался, наблюдая за парнем со стороны. Посредник был из бюджетной конторы, но работал качественно. Можно будет потом забрать к себе — толковый и старательный сотрудник важнее хорошо обученного. Да и съемщиков подобрал отличных, причем выторговал максимально выгодные условия. Олэр не поскупился на бонус, между делом расспросив парня о жизни. С синего района, целеустремленный, в меру амбициозный, без жилья и приличных перспектив. Подберешь вовремя такого щенка, потом из него легко будет вырастить преданного цепного волкодава, который при случае и хозяину глотку перегрызет, но, пока ему надо, служить будет верно.
— Да, мы договорились. На полгода. Никаких казусов или неожиданностей с моей стороны не будет. Соблюдение договоренности гарантирую, — Олэр машинально заверил договор. Еще одна формальность, как и разрешение на очередную игрушку. — Въехать сможете через час. Я за это время соберу вещи.
Маленькая ложь: вещи он уже собрал. Их было немного: три деловых комбеза, упаковка одноразового белья, домашние джинсы с байкой, комплект личной гигиены и коммуникатор. Все легко поместилось в небольшую дорожную сумку. Олэр усмехнулся — при желании он смог бы легко и беспроблемно прожить в городе на любом уровне с одним лишь коммуникатором. Но это теперь… а о том, что было с ним лет двадцать пять назад, лучше и не вспоминать. Да и незачем. Есть другие, более интересные и важные задачи. Например, узнать, что случилось с Кетом во время его дурацкой вылазки на третий уровень. И желательно получить информацию из первых рук.
Олэр распрощался с посредником, взяв на прощание идентификационный код парня, пожелал всех благ своим квартирантам. Отнес во флаер сумку с вещами. За модуль он взял предоплату на три месяца вперед. За машинку, которую обещал продать, по всем прикидкам выручить можно тысячу. Только вот расставаться с флаером он не сбирался. Разве что перекрасить ради маскировки или в пленку задрапировать, чтобы Инра не узнала. Тогда все прекрасно сходится: машинку загнать к парным в бокс, а самому за это время немного прогуляться да размяться. Олэр включил автопилот, задал координаты пункта назначения и вытащил из сумки один из рабочих комбезов. Тоже дорогая игрушка — хамелеон. С одной стороны выглядит как стандартный деловой прикид офисного работника, а с изнанки маскировочный комбез с высоким уровнем защиты от светового и шумового воздействия. То есть, если накинуть капюшон и застегнуться наглухо, можно без лишних повреждений перенести разрыв «шумовки». А еще на комбезе хорошо отлаженные датчики движения — так что у противника нет шанса подкрасться незамеченным, а то на третьем уровне немало таких спецов шарится. Как раз успел переодеться, пока подлетал к неприметным боксам.
Его флаер взяли без очереди и даже без документов. Сеж попросил открыть на его биометрию гостевой доступ к системе управления и сказал, что управится до вечера. Олэр сунул коммуникатор в потайное отделение, выставил тайминг на восемь — если до указанного времени он не вернется, то Лэйст получит сообщение с его последними координатами и трекингом передвижения: данные с комбеза приходят на комм. Может быть, и глупая мера предосторожности, но отнюдь не лишняя. Осторожности его научил отец — один раз и на всю жизнь вбив в голову подростку, что влезать тот может куда угодно, только чтобы заранее предусмотрел варианты как выбираться будет. Олэр тогда привычно поблагодарил за науку, втихомолку позлился, замазывая синяки заживляющей мазью, но к сведению принял. Даже иногда перестраховывался — от боксов отошел на парукилометров, прежде чем вызвать таксолайт. Да и за поездку расплачивался не именной картой, а фишковой. Еще одна выигранная на черном аукционе штука — карта, открытая на мертвого человека, который при поверхностной проверке официально числится живым по всем простейшим базам.
На третьем уровне уже была ночь. Мертвая и страшная, размазанная редкими вкраплениями жалких ламп. Местные приловчились передвигаться либо с налобными осветииельными приборами, либо в специальных приборах ночного видения. Не роскошь, а суровая необходимость. Олэр накинул капюшон, застегнулся. Встроенные окуляры помогали нормально ориентироваться в темноте, а фильтр позволял не задыхаться. Высадился он недалеко от трассы капсул, но интерактивная карта плохо совпадала с реальной территорией. Так что почти час пришлось поплутать, пока нашел место, где давал концерт Кет.
Олэр огляделся: обломков гитары не было. Или утащили, или просто размазало по рельсам снующими капсулами. Крови тоже не видно — слой грязи тут был таким, что можно даже труп спрятать. Да и видимых следов трагедии обнаружить не удалось. Только чувствовал, что все произошло именно здесь, хотя и не мог внятно объяснить себе, откуда взялась такая уверенность. Топтаться на площадке смысла не было, проще найти кого-то из местных да расспросить. Наверняка знает о случившемся, не каждый же день тут руки музыкантам отрезают. А аргументов для «пообщаться» он взял с запасом — как раз пока таксолайт ждал, успел в автомате закупиться.
Где могут тусоваться местные, Олэр примерно представлял. Пацанье шьется по норам. Семейники или кланы могут обжиться в подвалах или тоннелях, где проходят еще работающие теплотрассы. переделывать всю систему коммуникаций было дорого и нерационально для бюджета, поэтому управление коллективно решило использовать старые сети, пока не доломаются окончательно, так что жителям третьего уровня всего лишь пришлось взломать и вскрыть охранные системы, чтобы получить доступ к халявному теплу. А сколькими жизнями заплатили за одну сломанную охранку — это никого не волнует. Кланы обычно большие. Олэр коснулся капюшона, переключая сенсорными кнопками файлы — теперь на внутренний экран ему транслировалась карта теплотрасс. Некоторые участки, правда, считывались плохо, но самые крупные узлы были отчетливо видны. Там и поищем.
Какие бывают ловушки — он помнил плохо да и со временем технологии могли сильно измениться, но тут работали инстинкты и мозги. И чувствительные датчики выручали, хотя и без них он не упустил бы проволочную ленту и воздушную подушку — на экране мелькнула точка, что под ногой пустота… перепрыгнул, удержал равновесие. Судя по карте, еще оставалось переползти длинный, уходящий вниз коридор, больше похожий на древнюю вентиляционную шахту — он видел такие в музее раритетов, но его встретили раньше.
Смазанное движение совпало с сигналом датчиков, только он был слишком опытным, чтобы позволить пробить себе голову шайбой на длинной цепи. Олэр уклонился, позволяя «битке» со свистом врезаться в стенку, и умело перехватил цепь, выдергивая оружие из рук не ожидавшего такой прыти парня.
— Я поговорить пришел. Убивать никого не хочу, но и себя покалечить не дам. С собой ничего нет, только вам гостинцы, — поспешно заговорил Олэр. — просто так не дам, только за информацию. Так что, поговорим или я ухожу, а вам ничего не перепадает?
— Прыткий, — кашляюще отозвался парень. — Битку верни.
— Обойдешься, — отрезал Олэр. — Веди к старшим.
Парень помялся, но поманил рукой. Олэр хмыкнул: законы дня не менялись, кажется, со дня своего появления. Если выдержишь первый удар и поставишь пробника на место, то с тобой станут разговаривать. Если нет — значит, местным крысам будет больше поживы. Все просто. Впрочем, с местом он тоже угадал. Теплый узел. Только вот стая там собралась большая, такие могут порвать любого «гостя».
— У меня пять бутылок пойла и три кольца дури, — сразу без лишних предисловий Олэр расстегнул пакет. — Мне нужна информация о мальчишке-музыканте, что с ним произошло. Ставлю свою жизнь, что никому услышанное не передам.
Стайники переглянулись и синхронно уставились на старшего. К ним еще не забредал мужик, знающий их обычаи и так сильно смахивающий на обитателя не ниже второго уровня.
— Так что, разговор получится? — Олэр встряхнул пакетом. — Бросаться бесполезно, убью кто полезет.
Окружать и подбираться к нему перестали. И так понятно, что мелочь решила на прочность проверить.
— Давайте лучше мирно договоримся. Как музыкант руки потерял?
— У него гитара на рельсы упала, случайно. Полез доставать, а тут капсула мимо просвистела, — глухо отозвался вожак стаи. — Морду откроешь? Ты ведь с нижних?
— Было дело, — туманно ответил Олэр. Уклониться от прямого вопроса было нельзя. Бросил пакет мужику, что сидел в ногах вожака. — Физию светить не буду. Но контакт оставлю, если понадоблюсь — с меня услуга. Можно и взаимно подружиться. Вот, — он кинул кусок пластика. — На карточке номер для связи. Я слово держу.
— Услуга за право уйти, — вожак оскалился. — Мы договорились.
Олэр сразу поднялся на парковку, привычно мазнул ладонью по сенсору. Дверца бесшумно поднялась. Дорогая машинка легко взяла разгон, взмывая и лавируя между тусклых высоток среднего уровня. Олэр поглядывал в ветровое окно, презрительно кривил губы. Раньше в это нищебродство его бы и миллионом кредитов было бы не заманить, но последние два года приходилось летать и ездить по второй зоне довольно часто. И каждый раз от поездок оставалось удручающее впечатление. Нищета с потугой на изысканность смотрелась намного противнее, чем обычное голодранство третьего уровня. Там внизу он тоже бывал. И несмотря на горы мусора, открытые отстойники с нечистотами и грязь — на третьем уровне дышалось как-то легче.
А вот второй он искренне ненавидел, даже не саму геолокацию — это скопление высоток, бесформенное нагромождение жилых модулей и промышленных зданий не заслуживало ничего. даже банального ругательства. Зато напыщенные физиономии, брезгливо сжатые губки и гордо задираемые носы обитателей — раздражали до бешенства. Хотелось подойти к такому вот обывателю, схватить за грудки и хорошенько встряхнуть и спросить: а какое у тебя право гордиться своим положением? Ты случайно не долетел до клоаки, осев как непотопляемое говно в отстойнике. Но Олэр знал, что так никогда не сделает и не скажет. Даже на работе останется предельно вежлив и дружелюбен, и будет хвалить дешевые ботинки пресс-секретаря, и говорить комплименты мымре из юридического отдела, которая безумно гордится тем, что от управления получила арендный модуль. И была так счастлива по данному поводу, что даже заказала пирог, дабы угостить коллег на работе. Начальник тогда морщился, но тоже впивался зубами в тянущееся тесто. И Олэр его прекрасно понимал: дома этот мужик питался нормальной выпечкой из пекарни Санти и явно запивал пирожные и булочки не дрянным суррогатом, а нормальным крепко заваренным кофе.
Олэр и сам порой делал заказы у Алтиса. Откуда и как этот ушлый парень умудрялся доставать настоящие продукты — было выше понимания, но сыр, который привозил курьер в комбезе со сверкающим диском, был без порошкового привкуса, чай без пыли и мелкого мусора, а мясо не напоминало резиновый заменитель из герметичного контейнера. Поговаривали, что Алтис мотается за пределы мегаполиса к фермерам и затаривается у них, или даже держит свои фермы в закрытой зоне. Но поверить в эту информацию было сложно. Во-первых, закрытые зоны опасны для жизни из-за радиационного фона или излучения, от которого, хуже-лучше, но защищает инфразвуковая стена, окружающая мегаполис. Во-вторых, нельзя просто так мотаться из города загород. Датчики, следящие устройства, организованная по последнему слову техники охрана периметра. Олэр по малолетке сам пытался несколько раз вырваться на разведку… хорошо, что подбил на эту дурость компанию сынков высокопоставленных лиц первого уровня да рванули они на вылазку на флайке с опознавательным сигналом — поэтому их не расстреляли, а подняли дроны, вынуждая вернуться в зону города и припарковаться. Потом были долгие и малоприятные разборки с представителем охранного корпуса, который, приказав слегка попрессовать подростков, раздал их папочкам. Олэр усмехнулся — начальник той смены работал до сих пор, только теперь был первым лицом по безопасности мегаполиса. Хорошая карьера для офицера с капитанскими нашивками. Так что даже страшно представить, где и какие подвязки есть у Алтиса, что он может летать туда-сюда, да еще с грузом.
И в-третьих, можно только догадываться, чем и как соблазнил этот пройдоха фермеров, заставив конгломерат этих бандитов продавать продукцию городу. Тем более что, если вспомнить историю, то все продуктовые войны и возникали из-за того, что находящиеся на полном самообеспечении фермеры не нуждались в городе и не желали делиться пищей. Странно, что при таких возможностях Алтис не лез в управление, хотя мог запросто подмять всю верхушку, а довольствовался лишь званием владельца ресторана домашних деликатесов и сетью их трех гипермаркетов с эксклюзивной продукцией. Олэр хорошо помнил, как его семья на праздники отправлялась водин из магазинов, чтобы накупить деликатесов. Теперь они стали жить лучше и могли себе позволить заказывать что-то и в обычные дни.
Олэр небрежно уронил флаер на просторную парковку, огляделся. Серебристый вытянутый флаер стоял возле лифтов. Плохо, что отец задержался на работе, — придется зайти и поздороваться, прежде чем заняться своими делами. Олэр обошел парадный вход в лифты и спокойно пошел вниз по широкой лестнице с мягким пульсирующим под ногами покрытием. Он всегда предпочитал ходить пешком и мог легко взбежать на шестидесятый этаж, а тут всего лишь надо было спуститься на семнадцать вниз. Вежливо замереть перед мощным биосканером, пройти через коридор к крайнему кабинету.
— Рад тебя видеть, звереныш, — Лэйст работал с виртуальными окнами и даже не оглянулся на дверь, но, как и всегда, точно определил кто пришел. — Давно что-то не заходил.
— Дела, — небрежно бросил Олэр. От привычного обращения на губах заиграла улыбка. Пусть он давно уже и не звереныш, и даже выше своего отца на полголовы, и даже в некоторых проектах они выступают как равные партнеры, но услышать старое приветствие забавно.
— Не надоело еще дурью маяться? — Лэйст сложил открытые файлы по порядку и развернул окна так, чтобы Олэр мог их просмотреть. — Хотя в тебе упрямства больше, чем мозгов.
— Еще семь месяцев, — Олэр бегло пролистывал окна, проверяя данные. — Как поспорили. А на твоем месте, я бы не брался за это дело. Тебя уже пытаются подставить… проверь… за шестой период и информационную сводку через два месяца. Здесь либо идея собрать сливки и раствориться, либо инициатор и сам обманывается.
— Я понял. Гляну дома. — Лэйст скопировал себе файлы в коммуникатор.
— Почему ты вообще дома не работаешь? — в который раз деланно удивился Олэр, прекрасно зная ответ. Лэйст еще двадцать лет назад вбил себе в голову правило, что рабочий кабинет должен предназначаться для работы, а дом это место для отдыха и жизни в свое удовольствие, и с тех пор преданно ему следовал. Олэр, когда стал работать, предпочитал свои обязанности выполнять дистанционно. Впрочем и делами он занимался без какого-то определенного графика, просто ставил себе задание и обрабатывал его. Он мог прокручивать проект, вносить правки и делать расчеты даже когда валялся на диване или принимал душ или когда выполнял еще какие-либо действия. И ни разу не ошибался. — Потому что дома ты работать не умеешь, — со смешком закончил Олэр.
— Те же теперь тоже ездишь в свою занюханную мэрию, — поддел Лэйст и серьезно добавил. — Хочешь, я перед тобой извинюсь? Правда, попрошу прощения. И признаю, что был не прав.
— Зачем? — Олэр пожал плечами. — Мои обязанности в инспекции мне не мешают. И люди там забавные. За ними интересно наблюдать.
— Я следил за твоей карьерой, — Лэйст откинулся в кресле, которое тут же подстроилось под новую позу. — Через пять месяцев старший инспектор, через год и месяц — начальник отдела. Если ты там проболтаешься еще полгода до конца пари, то увольняться будешь в должности заместителя.
— Если бы те, кто там протирает задницы, удосужились потратить пару вечеров на изучение законов и актов, то могли бы подняться еще повыше, — зло отрезал Олэр. — Люди не любят честно работать. Они умеют только делать вид, что трудятся. А на самом деле думают, как бы продержаться, чтобы не вылететь с тепленького местечка. Чего бы и где перехватить.
— Так… — Лэйст помахал ладонью, — тебя опять заносит. Давай не будем больше спорить о человеческом несовершенстве, а то тебе приспичит мне опять что-то доказывать. И куда ты на сей раз свалишь? В трущобы третьего уровня?
Олэр усмехнулся: Лэйст и так знает, что он туда тоже сбегал. Один раз его даже нашли и вернули отцу: то ли тот слишком хорошо мотивировал стражей, то ли случайно так совпали обстоятельства. Но больше он таких ошибок не делал, и возвращался только когда сам хотел или считал нужным.
— Какие проблемы, звереныш? — Лэйст поднялся, отодвинув кресло, подошел к Олэру, положил руку на плечо. — В чем ты запутался?
Олэр не вздрогнул от прикосновения, наоборот, расслабил напряженные мышцы спины,даже, наклонив голову, потерся щекой о руку Лэйста. Но только оба хорошо помнили, что когда Лэйст так сделал в первый раз, то Олэр извернувшись, прокусил ему ладонь насквозь. И крепкий двадцатилетний парень тогда с трудом отцепил от себя шестилетнего дикого мальчишку-трущебника. Вернее, оторвал едва ли не с частью ладони — звереныш только сильнее сжимал челюсти. Рука заживала пару месяцев, а привыкали они друг к другу несколько лет.
— У меня все хорошо, — довольно прищурился Олэр. И признался: — Я нашел себе новую игрушку.
— Вот как, — Лэйст даже не удивился. — Тогда почему не хвастаешься?
— Еще не завел, — Олэр чуть нахмурился. — Приручаю. Но мне нравится. Давно нравится.
— Хочешь, чтобы я угадывал, — Лэйст подошел к терминалу и заказал кофе. Себе с фруктовым сиропом и Олэру крепко заваренный. — Это не девочка-художница? Нет, бедняжка пишет свои картины волосами и грудью, они продаются по приличной цене, только вот большая часть денег идет на счет заведения Бартона.
— Он хороший специалист, — отмахнулся Олэр, — и умеет работать с такими клиентами. Ее там не обижают, за ней хорошо ухаживают.
— Так, художница у тебя продержалась четыре месяца. Мальчик-змея? Но у него все хорошо, дает частные представления и шлет тебе трогательные подарки.
— Я ему купил модуль. Он скучный, — Олэр скрестил руки на груди. Лэйст оставался верен себе: не вмешивался в жизнь своего звереныша, но был хорошо осведомлен обо всех событиях.
— Близняшки, на которых ты облизывался полгода? Но ведь их перехватил Райлен. И, насколько я знаю, дальше обещаний вызывать друг друга на дуэль у вас дело не дошло.
Дверь приоткрылась и в кабинет вполз роботизированный помощник с термокружками. Лэйст наклонился, забрал напиток. Протянул одну кружку Олэру.
— Неужели тот мальчишка-музыкант? Ты его несколько месяцев подряд слушаешь…
— Угадал, — Олэр скривил губы в некое подобие улыбки. — Кто за мной следит?
— Трекинговая система твоего флаера, — Лэйст выставил на термокружке удобную температуру. — Не вредничай, звереныш… я не хочу тебя потерять.
— Ладно. Взламывать не буду, — послушно согласился Олэр. — У него песни… живые…
— Я знаю, — Лэйст поставил кружку на стол, открыл новое окно. — Я его тоже слушал. Неофициальные записи. Даже хотел позвать к нам на домашний концерт… То, что с ним случилось, твоих рук дело?
— Нет, — Олэр отшатнулся. — Я бы так не смог. Ты что?
— Я знаю, на что ты способен… — Лэйст пристально смотрел на своего звереныша. — Если ты хочешь себе эту игрушку, то почему не помог?
— Я переводил деньги, — Олэр опустил голову. — Но его мать, как дура, пришла в мэрию…
— Да, трансляции… — Лэйст кивнул. — Сегодня истекает срок. А у нее, кажется, уклонение… условное наказание… Кстати, как ты ее вытащил из-под надзора?
— Поговорил по душам с мэром, — Олэр сделал несколько глотков кофе. — Это мелочи. Все же хотят жить и богатеть, верно? Так что мне грозит внеочередное повышение, а мелкую преступницу мне выдали и даже упрашивали, чтобы я ее забрал.
— Тогда… чем ты расстроен? — Лэйст обеспокоенно смотрел на звереныша. Слишком сосредоточенный и серьезный, словно не игрушку себе выбирает, а ввязывается в очередную авантюру.
— Отпустишь меня на полгода? — Олэр криво усмехнулся. — Я буду честно работать инспектором, сдавать свой дурацкий модуль, жить на зарплату служащего и изображать почти семейного человека…
— И сбежишь через три месяца, когда тебе остоебенит такая жизнь, — закончил Лэйст. — И не строй мне такие возмущенные глаза… Да, я говорил, что инспектором ты и полгода не протянешь. Однако ошибся. Хотя до сих пор не понимаю, как ты борешься со скукой? Но дело твое, звереныш. Хочешь — играйся. Понадобится помощь — скажешь.
— Это просто так или взамен нужны будут услуги? — прищурился Олэр.
— Файлы я тебе буду сбрасывать, проверишь между своими забавами, — Лэйст допил кофе. Активировал коммуникатор, отправляя информацию. — Не заигрывайся только, звереныш. И помни, что я тебя жду через полгода. Пари ты выиграл — я это признаю. Так что других поводов у тебя пока что нет, если еще что-то невыдумываешь….
— Знаешь, лучше так играться, чем подыхать от скуки, — лицо Олэра застыло. Тот год, когда он действительно не мог выбраться из депрессии, вспоминать не хотелось. Зато потом Лэйст, хоть и продолжал его жестко контролировать, но больше ни во что не вмешивался, честно сказав: что лучше живой и веселый звереныш, бегающий на свободе, чем заморыш в клетке.
— Вижу, — сухо обронил Лэйст. — Не заигрывайся.
— Помню…
— Если хочешь, я могу перевести деньги на протезы этому мальчишке… как анонимный спонсор, — Лэйст снова открыл рабочие файлы.
— Я тоже так могу, — Олэр улыбкой поблагодарил отца. — Но хочу по-настоящему. Мне правда это надо. Я обещаю… ровно на полгода.
— Да вали ты уже, звереныш, — Лэйст поднял голову. — Я привык, что ты вечно ввязываешься в какую-нибудь херню. В мое время с игрушками было проще…
— Только игрушки вырастают, — Олэр прищурился. — Или дохнут от чрезмерного использования. А хочешь, мы и тебе придумаем новую игру?
Лэйст отмахнулся, ему и так было нормально.
Сахарина дома почти не было — всего лишь один кубик и несколько крошек в контейнере, но и покупать его было не за что. Инра торопливо вытряхнула упаковку в чашку гостя, размешала. Чтобы напиток казался сладким, следовало бросать два кусочка.
— Не беспокойтесь, — инспектор заметил излишнюю суетливость хозяйки модуля и поспешил успокоить: — я пью несладкий.
— Отлично, он как раз такой и получился, — Инра поставила перед мужчиной кружку и тарелку с колотым печеньем. Давно стояло забытое на полке — вот теперь пригодилось.
— Инра, может быть, на ты перейдем, а то как-то неудобно? — осторожно предложил инспектор.
— Мне вдвойне неловко… я даже не запомнила, как вас зовут, — Инра не столько пила кофе, сколько грела руки о горячие бока чашки.
— Мы, собственно, и не знакомились, — инспектор чуть прищурился. — В кабинете я представлялся официально, а обращение со знака вы даже не прочитали. Меня зовут Олэр. Рад знакомству.
— Очень приятно, — вежливо ответила Инра. Имя она запомнила, но разговор ее тяготил. Да и вряд ли чем-то теперь можно помочь ее мальчику.
— Инра, я… если позволите… если позволишь, — Олэр заговорил быстро, спотыкаясь на каждом слове и жутко нервничая. — Я могу сдавать свой модуль это будет примерно полторы сотни кредитов в месяц. И могу продать флаер… так он стоит восемь тысяч… но с учетом кредитной линии — я уже выплатил восемьсот кредитов, так что, может быть, удастся выручить тысячу.
— Я не знаю, когда и как смогу вернуть деньги, — Инра смотрела куда-то в пустоту и отвечала автоматически, но тут сообразила, что ей предложил Олэр и аж поперхнулась чаем. — А где и как ты будешь жить?
— Попробую к кому-нибудь из знакомых попроситься, — Олэр с наигранным безразличием пожал плечами. — Это не важно. Зато Кету сделаем руки.
— Послушай, Олэр, — Инра была слишком напряжена и нервно хрустела пальцами. — Ты серьезно собираешься продать флаер и сдавать свое жилье, чтобы собрать деньги Кету?
— Да, — просто и открыто ответил инспектор. — Это я могу для него сделать.
— Ты понимаешь, что такие деньги я не могу у тебя принять просто так… это в долг… — Инра медленно сформулировала предложения, от волнения почему-то ей сложно было подобрать подходящие слова. — Ты понимаешь, что ты для нас делаешь?
— Да, — снова подтвердил Олэр. — Я взрослый человек и сам могу распоряжаться своим имуществом. И я уверен в том, что предлагаю. И не имеет значения, когда вы сможете отдать деньги. Даже если не отдадите вовсе — главное, чтобы Кет снова мог играть.
Инра вскочила, стала мерить шагами маленькую кухню. Во многих модулях кухонные блоки были убраны за ненадобностью, но в их жилище для готовки и семейных завтраков-обедов была выделена самая маленькая комнатка. Встроенные шкафчики для посуды, столешница, под которой размещались компактные холодильник и миниатюрная морозильная камера, и откидной столик со складными табуретами на трех человек — раньше ей здесь было очень уютно, а сейчас хотелось сбежать… в никуда.
— Олэр, я могу тебе предложить, если ты, конечно, согласишься, пожить у нас… — Инра остановилась возле стола, ухватилась пальцами за край — так было немного легче держаться. — У нас две небольшие комнаты. Мы могли бы с Кетом разместиться в одной, а ты бы мог жить во второй, пока не сможешь вернуться в свой модуль.
— Спасибо, если я вам не буду мешать, — глаза инспектора сверкнули радостью.
— Как ты можешь так говорить… — Инра даже руками всплеснула. — То, что ты собираешься сделать, это… бесценно!
— Тогда… — Олэр вытащил модный и стильный коммуникатор. — Я сейчас дам объявления и сразу, как кто-нибудь ответит, сбегаю оформлю модуль и флаер. Деньги… давай я тебе дам доступ к своему чипу, чтобы ты потом перевела за протезы деньги. Или скинешь мне код счета — я переведу.
Инра только кивала. Продать модуль она тоже думала, но там был договорной срок владения и, пока указанный период не закончится, никаких операций с жилплощадью она совершить не могла. Олэр быстро что-то набирал, потом устало отложил коммуникатор на край стола и попросил еще кофе. По объявлениям звонили,но не покупатели, а скорее, интересующиеся. Инспектор терпеливо отвечал на вопросы, но каждый раз, сбросив вызов, лишь отрицательно мотал головой. Они успели еще дважды выпить кофе, и Инра по совету Олэра провела трансляцию, рассказав, ничего не скрывая, не утаивая и не приукрашая, как ей помогли официальные власти. Показала браслет и переслала данные своего чипа в общий доступ. Люди отвечали, комментировали, ругались.
— Дай мой номер чипа, пусть кто может переведет деньги, — шепотом посоветовал Олэр. Он примостился на полу возле дивана и слушал, что говорила в галкамеру Инра. — И объясни, что если будут переводить на твой, то эти деньги уйдут властям в погашение минуса, и этим люди Кету не помогут.
Инра послушно повторила. Она не замечала, что смотрит на инспектора, с которым познакомилась буквально пару часов назад, как на бога. Если бы знала как, то стала бы молиться и поклоняться этому человеку, потому что он в данный момент является для нее всем, потому что он подарил ей надежду. Инра говорила в камеру, и чуть ли не каждую секунду бросала взгляды на Олэра: одобряет ли, нормально ли она говорит? Со дня смерти Сандрэ она взвалила на себя все: тащила дом, заботилась о сыне, — и вот сегодня ей просто сказали, что помогут. И эти слова были дороже любых клятв.
Реальные покупатели появились после обеда. Разговоры стали конкретными, а тон Олэра деловым и немного взволнованным. Он договорился о двух встречах. причем второго и последующих собеседника честно предупреждал, что они не первые покупатели и просил следить за актуальностью объявления.
— Я тебе позвоню, как только все решим, — Олэр легко пожал Инре руку. — Постараюсь все закончить побыстрее и вещи собрать. Попробуй еще поговорить… только горячего чаю выпей. А хочешь, я кофе хороший куплю. У меня кредиты есть и бонусный код.
Инра благодарила и соглашалась со всем, что предлагал инспектор. Когда он ушел, стало как-то неуютно и страшно. А вдруг что-то не получится или пойдет не так как надо? А если Олэр передумает, то что тогда будет с Кетом? Инспектор ведь не обязан рисковать своим имуществом ради ее сына. Инра то металась по комнате, то заходила в чат, рассказывая, что удалось сделать, или просто сбрасывала людям записи Кета, то хваталась за уборку, спотыкаясь поминутно о недовольно гудящего робо-пылесоса, то заваривала свежий чай и не могла сделать даже глоток.
На счет пришло еще сто шестьдесят кредитов — Олэр позвонил и сообщил. Новостей особо никаких не было, он выложил фото своего модуля и ждал предложений. Кофе закончился, а время упрямо бежало вперед.
— Иногда бывает так тяжело, что хочется лечь и сдохнуть, — Инра снова взяла в руки коммуникатор, активировала режим трансляции. — И у меня порой бывали такие состояния, правда, редко. Когда надо постоянно работать, что-то делать, почти нет времени на то, чтобы покопаться в себе, поныть или поплакаться о жизни. Даже пострадать приятнее, если точно знаешь, что рядом будет тот, кто станет гладить по голове и говорить: » не переживай, все образуется». Жаловаться в одиночку сложно, особенно если в кармане всего пара кредитов и живот напоминает, что стоило бы перекусить. При таком раскладе заниматься рыданиями как-то глупо. Приходится брать себя в руки, думать, из чего бы сообразить ужин. И сил остается только на то, чтобы свалиться и поспать. Но когда есть еда, есть крыша над головой и хоть призрачная, но уверенность в завтрашнем дне, тогда да! Можно и пострадать, пожалеть себя. А знаете, я несколько лет именно так и делала: имея почти все необходимое для существования, я переживала, что мне чего-то не хватает. А вот теперь, когда у меня нет зарплатных кредитов, передо мной маячит год бесплатной работы и я не знаю, на что смогу купить еду себе и сыну — я понимаю, насколько славной и замечательной у меня была жизнь раньше. А я ее даже не ценила. Спасибо, друзья, за поддержку, за теплые слова, за перечисленные деньги. Но у меня сегодня великий день — я перестала жалеть себя и больше никогда не стану так делать.
Инра отключила трансляцию. Она сказала все, что хотела. Больше тут слова не нужны, да идела какие-то совершать тоже бессмысленно — время потеряно, через несколько часов надо ехать забирать Кета, а у нее нет кредитов даже на кар. Инра обвела взглядом комнату модуля. Минимум предметов, только то, что необходимо. Это раньше, когда они жили в шикарном модуле, у них были предметы не только для нужд, но и в качестве элементов роскоши. Напольная ваза с золотым узором. Ее пришлось продать, хотя это был подарок Сандре от первого министра за написанную специально для него песню. Чайный сервиз из четырех прозрачно-белых чашек и тарелочек — подарок на начало совместной жизни. Вещь безумно дорогая, купленная родными и друзьями в складчину с аукциона красивых изделий. Черное платье, подстраивающееся под освещение и меняющее тон ткани. Тогда тоже была критическая ситуация и вещи приходилось выставлять на продажу. Сейчас у них осталась примитивная встроенная мебель: полупустые шкафы с рабочими комбезами и по паре комплектов социальной одежды на каждый сезон. По выдвижной-раскладной койке в каждой комнате. Кухонный блок с минимальным функционалом. Да, многие живут еще скромнее и могут завидовать такому богатству. Но продать больше нечего. Инра тщательно проверила все — это заняло меньше десяти минут. Зато можно попытаться продать себя.
Объявления, чаты и нужные площадки она искала почти час, проклиная тех, кто так хорошо запрятал эти ресурсы в сети. Злилась, негодовала. Даже ладонью по столу стукнула. Потом немного опомнилась и стала ругать тех, от кого вынуждены прятаться и кто заставил ее решиться на такое дело. Стало немного легче. По крайней мере, мысли стали более четкими, а метания уже не были такими беспорядочными. Она стала более грамотно подбирать коды и условные обозначения для поисковых запросов. И все-таки нашла. Оказывается, на нижнем уровне есть двадцать шесть подобных заведений, и даже четыре базируются на среднем уровне. Тогда начать следует с самых фешенебельных. На верхний-то соваться смысла нет. Там все равно другой уровень клиентов, и они не будут покупать случайные органы. Для такой публики, скорее всего, работают спецы и достают орган с нужными параметрами под заказ.
— Приветствую вас, — отправила Инра сообщение по одному из зашифрованных контактов. — Мне необходимо кое-что продать. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь.
Ну вот и все, теперь опять остается только ждать и надеяться, что сработает и на ее предложение все же откликнутся. Инра подошла к окну. Серые городские сумерки, серые равнодушные стены соседнего дома-модуля. В их прошлом жилище из окна можно было увидеть кусочек неба, пропыленный и задымленный, но живой и иногда окрашенный магически притягательным синим цветом. От обиды задрожали губы. Она даже не знала сама, на кого обижается. Но как-то внезапно и неожиданно для себя самой обнаружила, что стало сложно сдерживать слезы. Сидеть на полу и рыдать — какое-то пошлое и несуразное действие. Инра раздраженно мотнула головой и толкнула дверь ванного блока. Сбросила одежду и скользнула под душ, включила горячую воду. Вот теперь было хорошо: стоять под обжигающим душем и плакать, чтобы вода смывала соленые капли со щек и согревала тело.
Душ помог успокоиться, собраться с мыслями. Еще не все потеряно. Может быть, ей ответил посредник, которому она написала? Или у инспектора есть хорошие новости? А вдруг на счету прибавилось кредитов? Инра не стала включать сушку, наскоро вытерлась полотенцем. Еще одна приятная традиция, хотя обдувающий тело горячий воздух тоже отлично тонизирует и согревает. Натянула домашние штаны и футболку. И снова поставила чашку с чаем в духовой шкаф разогреть. Сейчас она его точно выпьет.
Новых сообщений не было. Инра проверила дважды. Даже Олэр ни слова не написал, как у него дела, получилось ли у него что-то сделать. От нервных переживаний и нескольких суток практически без сна Инру зазнобило. Пришлось раскладывать кровать, доставать термоодеяло. Закуталась, забралась с ногами в кресло. Надо так посидеть минут десять хотя бы, чтобы согреться. И еще несколько минут… голова бессильно опустилась на подголовник, глаза закрылись. Женщина слишком сильно усталаи вымоталась за эти дни. Нет, сдаваться она не собиралась, только отдохнуть совсем немного… буквально пару минуточек…
Мариновать в камере ее не стали — через восемь часов за ней пришел хмурый охранник в рабочей черной униформе и проводил в просторный кабинет с настоящим, а не панорамным окном. Смотреть на серое тяжелое небо было больно.
— Гражданка Инра Андрес, — сухо обратился к ней инспектор, служебный знал мерцал серо-зеленым, записывая происходящее. — Приговор вам вчера огласили, есть ли необходимость повторить или прояснить какие-то пункты вашего наказания?
— Нет, — Инра с трудом шевельнула губами. Деньги вернуть, девятнадцать процентов от всей полученной суммы заплатить налога, и еще двадцать семь процентов от всех перечисленных средств выплатить в качестве штрафа. При этом год отработать бесплатно. Спрашивать, как она должна возвращать полторы тысячи кредитов людям и гасить все штрафные выплаты при балансе минус шестьсот девяносто кредитов на чипе, она не стала. И так понятно, что все поступления будут в первую очередь списываться на этот минус. А уточнять за что она должна покупать еду себе и сыну и оплачивать жилье — так это только лишний раз унижаться.
— Хорошо, раз понятно, — ровно согласился инспектор. — Ваш чип запрограммирован на первичность выплат. Думаю, вам не надо рассказывать, суть блокировки.
Инра покачала головой. Конечно, государственный штраф в первую очередь, а потом, в порядке очередности, поступающие деньги будут переводиться тем, кто ей помогал.
— Будьте любезны, дайте мне вашу левую руку. Он противоударный и водостойкий, а также термоустойчивый.
Инра равнодушно закатала рукав. Браслет надзора, с постоянным мониторингом местонахождения и самопроизвольной активацией фото-видео записи. Наручник, который снять невозможно, разве что только руку отрезать. Инра зло рассмеялась, когда на запястье застегнулся специальный коммуникационный браслет.
— И еще одна последняя процедура, — инспектор своим прикосновением активировал браслет и тот чуть сжался, чтобы плотно обхватить запястье. — Я должен сделать вам укол в плечо.
Инра дернула застежку и сняла комбез с рук, позволив верхней части болтаться на талии. Без одежды в кабинете было холодно, а инъектор с чипом, скорее всего, еще одна следилка, больно впился в тело.
— Все, теперь вы можете быть свободны… относительно. — инспектор дежурно растянул губы в привычной и, на взгляд Инры, мерзопакостный шутке. — Инструкции по нормам и правилам вашего поведения в новом статусе уже отправлены на ваш личный си-адрес. Всего доброго. И помните, не надо стараться обманывать закон, а то наказание может быть не настолько мягким. Сейчас мы проявили лояльность к вашей ситуации.
Инра подняла на инспектора ненавидящий взгляд.
— Мне что, следует вас поблагодарить за это?
— Не думаю, что вы проявите такую сознательность, — в глазах инспектора мелькнула и моментально погасла искра интереса. — Идите, не затягивайте процедуру. Всего доброго.
Инра так и вышла из кабинета, в незастегнутом комбезе. В конце коридора ее перехватил бдительный охранник и предложил забрать вещи в специальном отсеке. Инра послушно развернулась и, подчиняясь индивидуальной системе указаний, прошла к окну выдачи. Прижала к сканеру ладонь для биометрической идентификации. Ей роботизированная рука выдала запаянный пластиковый пакет.
— Проверьте, пожалуйста, ваши вещи, — вежливо прозвучало напоминание из динамика.
Инра раскрыла пакет, достала куртку.
— Спасибо, все в порядке, — машинально ответила и пошла на выход. Куртка в опущенной руке волочилась по полу.
— Я бы на вашем месте оделся. Там погода не для солнечных ванн.
Инра не сразу поняла, кто схватил ее за локоть, останавливая и не позволяя выйти на улицу. Долго вглядывалась в лицо мужчины. Высокий, ее макушка была на уровне его плеча, с короткой деловой стрижкой, холодным взглядом серых глаз, слишком злым и насмешливым. Потом сообразила — второй инспектор, который разъяснял ей правила. Память на лица у нее была профессиональной, просто вчера все эти рожи слились в одну, ненавистную и тошнотворную. А сегодня память немного прояснилась.
— А я бы на вашем месте не грабила тех, кто нуждается в помощи, —Инра тоже умела цинично улыбаться. И ей теперь было все равно: приспичит этому ублюдку ей вкатить еще дополнительное наказание за оскорбление должностного лица при исполнении — на здоровье, пусть наслаждается.
— Будем считать, что я этого не слышал, — сквозь зубы процедил инспектор. — А вам не стоит так говорить, а то можете вляпаться в неприятности.
— Правда? — Инра округлила глаза, недоверчиво махнула ресницами. — Самая большая неприятность, которая только может случиться, это попасть к вам на прием. Большей гадости и настолько противных людей, вернее, нелюдей мне еще видеть не доводилось.
— Я могу списать ваши слова на то, что вы не в себе от горя, и говорите, сами не осознавая что, — процедил сквозь зубы инспектор.
— Не беспокойтесь, я полностью себя контролирую и говорю именно то, что считаю правильным.
— Вы уже наговорили на три года исправительных работ, — инспектор коснулся знака. — Продолжайте в том же духе.
Инра опустила голову. Полосатая футболка, которую она надевала под комбез, болталась стянутая до пояса, как и расстегнутый до живота серый комбез. Плечи и грудь были бледно-синеватыми от холода. Она медленно сунула руки в рукава футболки, надела как положено, натянула комбез. Растеряно глянула на куртку, потом накинула и ее.
— Да пошел ты, — щелкнула застежкой и дерзко глянула на инспектора. Она всю жизнь была слишком вежливой и правильной, соблюдала все законы и предписания, добросовестно работала и даже постоянно одергивала резких мужа и сына… Хватит, больше она не будет тихой овечкой. И не важно, как придется отвечать за свои слова и действия — то наслаждение, с которым она послала этого инспектора, стоит гораздо дороже. Словно сбросила с плеч какое-то многотонное покрывало, которое сковывало тело и мысли и придавливало к земле.
— Пойду, — неожиданно мягко согласился инспектор и твердо перехватил Инру за локоть. — И ты пойдешь. И молча.
Инра едва открыла рот, чтобы возразить, но тут инспектор так сжал ей руку, что от боли даже слезы на глазах выступили. Даже плотный комбез не спасал.
— Все хорошо, шестой, — инспектор кивнул приближающемуся охраннику. — Барышня просто переволновалась. но она будет приличной девочкой и больше хлопот не доставит.
Охранник указал глазами на вращающуюся дверь, и инспектор поволок Инру на выход. На улице развернул ее к себе лицом и быстро свел края куртки. чтобы сработала застежка, и даже встряхнул для верности — Инра лишь и смогла протестующе клацнуть челюстями.
— Ты на чем сюда приехала? Есть флаер? Нет? Тогда я тебя отвезу домой. Ноги быстрее переставляй и не вздумай что-то вякнуть, а то сдам обратно с записью твоих художеств.
Инра едва успевала за широко шагающим мужчиной, почти бегом они преодолели пешеходную зону и часть парковки. На переднее сидение флаера ее грубо то ли втолкнули, то ли подсадили. Инспектор быстро обошел аппарат и сел на водительское место. Огляделся по сторонам и стартанул, сразу взяв курс на нужный уровень и район.
— Досье, очевидно, изучили, — отметила Инра.
Инспектор насмешливо глянул на женщину.
— Мы с вами проговорили вчера всю ночь, а сегодня вы меня не узнали. Это короткая женская память или циничность?
Инра нахмурилась: на видеосвязи были люди, и она подолгу с ними общалась, но все лица слились словно в одно, с нечитабельными и незапоминаемыми чертами. А голоса…
— Извините, я не могу вспомнить… — Инра помассировала пальцами виски. — Знаете, все было как в тумане.
Инспектор коснулся рукой сенсора на панели.
— Я могу заглянуть за край, но небо слезами оплачено…
Инра вздрогнула. В флаере инспектора услышать свою любимую песню она никак не ожидала.
— Кет написал ее три года назад.
— Да, он сыграл ее в Ошпете, и песня сразу ушла в народ. — Инспектор ввел координаты пункта назначения и включил автопилот. — Я был с друзьями на том концерте. Мы почти всегда старались отследить неофициальные выступления Кета и достать на них билеты. Если не верите, то… посмотрите свой чип — я у вас шестой или седьмой в списке на возврат денег. — Мужчина достал персональную карту. — Вот, сверьте данные.— Я… верю, — Инра покраснела от стыда. Но тут же щеки снова побледнели от гнева. — А почему вы тогда… мое обвинение?
— Потому что формально правы они, — инспектор сделал музыку чуть тише. — Человечность не входит в формат закона. Вы зря пришли к официальным властям.
Инра рассмеялась. Зло, взахлеб, на грани истерики. Представитель официальной власти ей прямым текстом заявляет, что она зря понадеялась на помощь и содействие от этой самой власти. Смешнее и нелепее ситуации у нее не было за последние семь лет жизни.
— Я не провокатор, — тихо, но убедительно произнес инспектор. — То, что я делаю, это моя работа. Но помимо работы есть и личная жизнь и увлечения. И да, я увлекаюсь авторской музыкой. И у меня все сборники и все записи выступлений Кета. Я люблю… его музыку и его песни. И я хочу помочь…
— Неизведаны тропы судьбы… — ошарашенно пробормотала Инра. — Но тут уже мало чем поможешь. У меня долг на чип-карте…
— А у меня нет, — инспектор перехватил управление и протиснулся, едва не задевая блестящими боками флаера стен, в узкую арку, повернул направо, пролетел вдоль воздушного канала и посадил аппарат на почти свободную парковку. — Но я все свободные деньги перевел. Вариант только продать флаер, но он не совсем мой…
— Кредитная линия «Без отказа»? — Инра положила руку на сенсор двери, но на ее прикосновение техника не реагировала.
— Да, — инспектор разблокировал механизм. Вышел сам, подал руку женщине, закрыл дверку. — Модуль арендован.
— Давайте тогда к нам поднимемся, неудобно на улице разговаривать. — Инра зябко поежилась. — У нас есть вкусный кофе, порошковый правда, но он приятно пахнет.
Инспектор улыбнулся. Он провел немало часов, зависая над угловой аркой и наблюдая в окуляр за репетициями и домашними концертами Кета. И во время таких вылазок даже представить не мог, что его однажды так непринужденно позовут на чашку кофе. Только жаль, что самого Кета нет дома, но ведь в скором времени он выпишется из больницы.
— С радостью, — инспектор пропустил Инру вперед: открыть дверь и показать дорогу, хотя и так прекрасно знал куда идти. — Сейчас горячий кофе будет очень кстати.
У него было слишком много времени, и каждый час тянулся словно вытертая, как изношенная простыня, вечность. Подниматься ему запретили, да и как тут можно встать, если он сплошь подключен к аппаратам и специальным блокам с регенерационным наполнителем. Зачем его так держат — Кет не понимал. Лучше бы зашили раны, а то нет хуже — лежишь и смотришь, как пульсирует по шлангам жидкость да на виртуальных окнах меняются таблицы показателей. Особой трагедии в случившемся он не видел: поставят импланты или приделают протезные руки — главное, чтобы мать не узнала, а то будет переживать. А так какая разница: биологические руки или биотехнологические? Вторые, если подумать, так даже лучше, выше скорость и точность движений. Может, даже на таком протезе он сумеет «Ирлентио» сыграть. Кет больше переживал из-за погибшей под монокапсулой гитары — второго такого инструмента уже не будет.
Больно не было — и Кет думал, что и не будет. Про регулярно вливаемые через аппарат порции обезболивающего он как-то не думал. Впрочем, и откуда абсолютно домашнему мальчику знать о том, что раны могут болеть? Даже случайные детские царапины срочно заливались самым лучшим заживляющим составом. А во время драки на нижнем уровне, первой в жизни, он от шока даже плохо осознавал, что и почему происходит. Зато было откровенно скучно и Кет не знал, как убить время, тем более что даже видеотранслятора в палате не было. Наверное, потому, что пациентам реанимационного отделения такие развлечения не нужны, подлечившихся выписывали или отправляли в палаты актуальной терапии, а тем, кто балансировал на грани жизни и смерти, вряд ли захочется пялиться в экран.
— Скажите, а меня скоро выпишут?
Данные пациента в режиме онлайн поступали на пульт дежурного медперсонала, но по утрам палаты обходили доктора. Пожалуй, это скорее было данью традициям, чем суровой необходимостью.
Доктор глянул недоуменно, открыл планшет.
— Завтра вечером.
— Хорошо, — Кет радостно улыбнулся, а потом покосился на блоки, закрепленные на обрубках рук. — А меня… разве не будут оперировать?
— Вам будет оказан весь комплекс услуг, которые входят в перечень вашей карты, — невозмутимо ответил доктор. Сделал какие-то пометки и, попрощавшись, ушел.
Кет напряженно смотрел ему вслед. Что-то тут было не так. Он мало что знал и травмах и имплантинге — даже и не интересовался никогда этой темой, но здравый смысл и обрывочные сведения из фильмов подсказывали, что после операции человека доктора наблюдают минимум три дня. И если его завтра собираются выписывать, то как же тогда… Кет зябко поежился. Выписываться с обрубками вместо полноценных рук не хотелось, да и мама будет переживать. А протезы — может, она бы даже и не заметила. Есть же нормальные, с органической кожей — от нормальных рук даже не отличишь. Надо как-то поговорить с доктором и все узнать. Кет глянул на сенсор — удобно расположен, можно легко достать, но только для этого надо иметь руку, а не конечность с восстанавливающим модулем. — Пожалуйста, кто-нибудь позовите доктора, — громко и четко проговорил Кет, поднимая голову к камере наблюдения. — Мне срочно нужен доктор.
К нему подошли достаточно быстро. Молодой врач. не обращая внимания на вопросы, быстро проверил показания приборов. И отмахнулся: спектр услуг согласно карте.
— Подождите! А какие услуги мне полагаются по карте страхового полиса? — мертвеющими губами через силу прошептал Кет.
— Оперативная помощь, спасение жизни. Восстановление утерянных или поврежденных частей тела, также как и замена органов в перечень не входят, — быстро проговорил врач. — Еще вопросы у вас есть? Простите, но у нас много работы, поэтому большая просьба: не отвлекайте сотрудников по пустякам.
— Да, больше не буду, — едва слышно согласился Кет.
Он пытался осмыслить, что ему только сказал врач. Восстановление утерянных или поврежденных частей тела не входит в страховку карты? Так ему и не надо восстанавливать. Он ведь согласен на протезы. Протезирование или имплантинг — это ведь не восстановление? Восстановление — это если бы ему пришили его руки, но тамнаверное все плохо. Капсула не просто отрезала, а, кажется, передавила чуть ниже локтя. Пришивать то, что осталось — нет, такое восстановление ему не надо. Кет сильно зажмурился.
Если его выпишут вот так, то он… а что он сможет сделать без рук? Карту социальной помощи ему не оформят, потому что такую проблему можно устранить элементарной операцией. А если нет на нее средств, то ты банальный неудачник, который не может сам себя обеспечить и, следовательно, не достоин тех условий, в которых на данный момент проживаешь. Кет прикинул, что у них получается по финансам — выходило слишком грустно. Он толком не знал, сколько могут стоить новые протезы, но, если они не входят в Белую карту, то, скорее всего, дорого.
Дорого… слишком растянутое понятие. Пару лет назад для них «дорого» — это несколько тысяч, а теперь три сотни — уже почти баснословная сумма. А с обрубками… он не сможет играть, следовательно, потеряет работу, заработок. статус музыканта. Кет застонал, прокусил губу до крови. Если у него не получится с имплантами, то… решение было неприятным, но быть обузой для Инры еще хуже. А подохнуть можно совершенно бесплатно. Кет хотел проверить чип счета, но вспомнил, что он носил его браслетом — и либо его раздавила та капсула, либо могли найти, взломать и снять накопления. Впрочем. там все равно была мелочь, меньше сотни — гонорар за последний концерт.
Несколько минут Кет лежал неподвижно, а когда осознал весь ужас своего положения до конца, то закричал. Горлом, не разжимая стиснутых зубов и сжатых губ. Такой крик, который разрывает внутренности и связки от боли, но его никто не слышит, потому что человек при этом не издает ни звука. Вжался головой в подушку, закрыл глаза. Должна быть какая-то другая альтернатива. Только где ее надо искать?
Кет открыл глаза: потолок мягкого белого цвета, именно тот вариант белого, от которого сложно устать и который не надоедает. Тот же цвет белого на постели, идеально белые модули, закрепленные на том, что осталось от рук. Мониторы и экраны, системы отслеживающие жизнедеятельность организма. Странно, что его продержали столько времени в аппаратах. Чтобы прооперировать обрубки хватило бы и одного дня: информацию про повреждения ему любезно предоставил помощник врача. Оказывается, если попросить, то в палату могли принести больничный планшет и запустить с него трансляцию на стенку или потолок в зависимости от положения пациента. И он за этот день пересмотрел большую часть файлов, хорошо, что эта штука управлялась визуально.
— Скажите, пожалуйста, — Кет обратился к доктору прежде, чем тот успел что-то сказать, — почему мне не закрыли раны?
— Просьба вашей матери, — нейтрально ответил врач. — Она сказала, что принесет деньги тебе на имплантинг конечностей. Если не успеет, то раны тебе закроют и выпишут. Потом поставишь — делов то.
Он все-таки спросил, сколько могут стоить ручные импланты, и ему также любезно принесли видеокаталог. Кет пролистал самые дешевые модели, которые скорее напоминали не руки, а хватательные клещи с одной единственной опцией. И залюбовался дорогими: практически ничем не отличаются об обычной человеческой руки, только параметры намного выше. Вариативная скорость, регулируемая сила сжатия, даже повышенная чувствительность, не говоря уже про технические фишки: вроде встраиваемых чипов, сканера биометрических данных, базы алгоритмических действия для удобства управления. Впрочем, никаких особых навыков этот протез и не требовал: прямое подключение к нервной системе, импульсы от головного мозга. Удобно и практично. Только цена… Десять тысяч за один протез. Да их местожительства стоит шестнадцать или восемнадцать.
Кет мотнул головой — и видеотранслятор выключился. Продать жилье — значит, оказаться на улице, где дорогой протез могут снять вместе с головой. Если Инра и принесет деньги, на дешевую клешню, а с ней он работать не сможет. Кроме музыки Кет не умел ничего, Инра получала среднюю компенсацию за работу… Если его не будет, то Инре предоставят койку в общем блоке, а тех денег, что мать зарабатывает, ей хватит на скромную жизнь. Тем более что рабочиекомбезы сотрудники и так получают. А ему даже выдали две недели назад настоящий костюм… Интересно, если продать, сколько кредитов удастся выручить за эти тряпки?
Врач пришел после обеда: неожиданный обход или запланированный визит? Кет сжался в предчувствии дурный вестей, и не ошибся. Деньги его мать не приносила, связаться у доктора с ней не получилось. Самое больше его могут продержать в клинике до завтрашнего утра — значит, операцию по закрытий ран следует сделать сегодня, чтобы хотя бы ночью понаблюдать за состоянием пациента.
— Я могу рассчитывать хоть на какой-нибудь протез? — говорить было сложно, как будто в горле застрял колючий комок.
— Увы, молодой человек. — доктор едва заметно пожал плечами. — Только лечение опасного для здоровья повреждения. Будьте готовы: через час вам назначено оперативное вмешательство. Инструкции вам выдаст мой помощник.
— Спасибо, — Кет нашел в себе силы, чтобы поблагодарить.
К операции его готовили быстро и равнодушно. Новая капельница, промывание ран. И почти три часа тяжелой и изматывающей неподвижности, пока два хирурга обрабатывали конечности, что-то сшивали и склеивали биоклеем. Мелькнула мысль, что поглядеть было бы интересно, но от рабочей зоны его ограждала непрозрачная пластиковая шторка с зеркальным эффектом.
— Кет, послушайте, — тихо сказал доктор уже когда операция закончилась и врачи обрабатывали обрубки рук специальным раствором, прежде чем закрепить на десять часов в модули. — Вам сделали блоковое закрытие ран, при желании и возможности вы сможете поставить даже дорогой имплант. Причем на обе руки. Если бы вам сделали обычное закрытие, то тогда бы пришлось вскрывать раны или даже удалять часть тканей. А так достаточно просто подключить к нервным окончаниям — и вы снова будете полноценным человеком.
— Это отлично, — Кет с трудом улыбнулся. Да, именно так все и будет. Он выйдет из медзаведения, за пару месяцев заработает денег или получит огромное наследство и придет сюда с крутой страховочной картой и полным чипом кредитов. И они будут на пару с доктором выбирать импланты индивидуальной разработки по специальному каталогу.
— Все будет нормально.
Доктор не должен был говорить такие неофициальные фразы, но за эту поддержку Кет был ему благодарен. Больше никто ничего парню не говорил. Его привезли на носилка обратно в палату, через час заглянул помощник доктора с равнодушным — «Все ли в порядке?». Разумеется, у него все замечательно. Раны заживают отлично, модули выдают хороший показатель заживления, а еще у него отличные перспективы. И покупка самых лучших имплантов в ближайшем будущем. И много блестящих выступлений, и толпы поклонников. Кет и сам не заметил как стал почти истерично все это выкрикивать, не очень громко, но ему просто сделали укол. Одна инъекция с прозрачной жидкостью — и желание кричать пропало, а через минуту сами собой стали закрываться глаза. И он провалился в тягучий, бессмысленный сон.
Ему снова снилась капсула, которая приближалась с бешеной скоростью. Но только теперь он почему-то с легкостью ее отталкивал, лишь на ладонях оставался черный след гари. И он постарался его стряхнуть, вытирая руки об штаны. Концертные. И на черной бархатной ткани оставалась противная липкая пыль. Кет даже не волновался — кому какая разница, в чем у него выпачканы штаны. Все равно все будут смотреть на руки. А они у него в порядке, даже грязь оттерлась. Он вытащил из чехла черную гитару, и удивился — инструмент издевательски усмехался резонаторным отверстием, кривя идеальный круг в какие-то неподобающие гримасы. Но он все равно вышел, поклонился и стал играть. И у него в руках рвались струны, одна за другой, с надрывным, рвущим душу всхлипом. А потом прямо под его пальцами стали осыпаться лады, и гитара становилась все легче, словно невесомая. Кет опустил голову и увидел, что его дорогой инструмент медленно осыпается серым угольками, и через несколько мгновений возле его ног лежала аккуратная горка пепла. Он упал на колени, протянул руки и заметил, что и сам тоже стал превращаться в пепел. Его тело горело черно-алым огнем, не горячим, акаким-то ледяным. Ледяное закатное пламя… и обрубки вместо рук.
Кет понял, что уже не спит. Странно, но он даже не закричал от этого кошмара. Глянул на экран монитора. прошло только четыре часа. И теперь ему еще ждать шесть часов, пока будет закончен процесс заживления поврежденных частей тела. Говорить слово «руки» он больше не хотел. Может быть, попросить еще укол. И тогда пусть еще один кошмар, но мучительное время ожидания сократится на три-четыре часа. Или просто думать? Но мыслей никаких не было, только пустота и ощущение, что все в нем умерло. А кто-нибудь знает, как надо жить мертвому человеку? Кет скривил губы в презрительной усмешке — вопрос уже не казался издевательским, скорее чересчур реалистичным.
Как можно жить, если часть тебя мертва? Причем сейчас он даже не думал про руки. У него умерла часть души, именно та часть, где рождалась музыка. Он ведь ничего больше не сможет написать… Хотя написать, может быть, и сможет — клешней тоже можно нажимать клавиши на виртуальной клавиатуре. Сыграть не получится, а без живой игры записанные ноты ценятся меньше нуля. Иначе замучаешься доказывать, что это не генерация какой-либо программы. Публика любит живых музыкантов, которые выходят к ней с инструментом и отдаются прямо на ее глазах процессу игры, чтобы музыкант вкладывал всего себя в каждую ноту, умирал и воскресал в каждой сильной доле. Тогда будут аплодировать, говорить, что мелодия получилась живой и настоящей. А ведь был один великий музыкант, который сумел сыграть весь концерт на одной-единственной струне, что ж… у него теперь есть шанс доказать самому себе: можно ли писать шедевры и играть, держать зал, когда вместо чувствительных пальцев механические «клешни».
Вода была едва теплой — скорее всего снова действует программа экономии ресурсов. Но желание принять душ оказалось сильнее дискомфорта. Инра быстро разделась и шагнула в душевую капсулу, включила опцию «летний дождь», закрыла глаза. Почти прохладная вода не согревала, но капли стучали по покрытию очень мелодично и успокаивающе. Плохо только что перед глазами упорно прокручивались цифры — до нужной суммы ей не хватало пятьсот сорок кредитов. Почти смешная сумма по сравнению с той, что была изначально. Но больше общаться она не может — горло саднит и в голове какой-то глухой страшный шум. Инра опустилась на корточки. Можно, конечно, надеяться, что придут еще добрые и сочувствующие люди… А если нет? А сидеть и ждать — это потеря времени, а оно для нее сейчас самая большая драгоценность.
Инра рывком встала и включила совсем ледяную воду — прохлаждаться и расслабляться нельзя. Действовать, искать, просить. Продать… Что она может продать? У нее ничего фактически не осталось. Даже свою карту она продала с аукциона еще вечером. Теперь у нее нет даже страховки, хотя… Она выключила воду, и, даже не запустив сушку, поспешила в комнату. Должны же быть ссылки в инфомире или какие-то намеки, где искать…
Полчаса она безрезультатно блуждала в сети. Но то ли все нелегальные торговцы хорошо шифровались, то ли их действительно не было в общедоступных ресурсах. На все запросы ей выдавали переходы на старые фильмы. В какой-то момент она просто бессильно опустила голову на руки, а когда открыла глаза обнаружила, что за окном… серый день.
Инра заметалась по квартире, собираясь — может быть удастся договориться с какими-нибудь предприятиями, ведь есть же такая информация, что они многим помогают. Она даже список составила, куда можно попробовать обратиться.
Неожиданно похолодало, пока бежала к точке остановки, то понижения температуры не ощущала. Но зато как постояла минут пять, сразу стала дико мерзнуть. Даже зубы застучали. Инра не сразу сообразила, что из дома выскочила без шапки да и своей обычной куртке, а не в термопальто. Еще и волосы не высохли после душа. Когда подъехал кар, Инра настолько замерзла, что долго не могла приложить чип-карту к терминалу оплаты, пальцы совсем не гнулись и не слушались. Хорошо, что были свободные места и не пришлось стоять в проходе возле шлюз-двери. Кресло ей даже показалось теплым, и она постаралась вжаться в синтетическую обивку как можно сильнее. Согреться она толком не смогла, но, как немного стали сгибаться пальцы, полезла в сумочку за коммуникатором, долго искала и не могла понять почему в миниатюрном пространстве сумки не может найти гаджет размером с толстую записную книжку. И лишь спустя пару минут сообразила, где она его оставила. Теперь даже по дороге не сможет ни с кем связаться, и контакты глянуть. Хорошо еще, что баланс можно с чипа проверить — впрочем, добавилось только двадцать кредитов. У нее еще день. Она должна успеть.
Помощник заместителя мэра был опухшим и злым, а желающих попасть на персональный прием или пообщаться по видеосвязи было намного больше, чем отведенных на обязательную социальную коммуникацию трех часов. Поэтому на каждую беседу отводилось максимум минуты две, а то и меньше. Инра опасливо сидела в конце огромной очереди и дрожала. Она страшно мерзла, а еще боялась, что ее по каким-либо причинам не примут: заммэра вызовут на совещание, объявят чрезвычайную ситуацию или кто-то из жаждущих пообщаться с чиновником займет вдруг четыре или пять минут. Ее все-таки пригласили — табло над дверью кабинета высветило ее номер очереди.
— Здравствуйте, мой сын… — за два часа и сорок семь минут она успела составить и много раз проговорить про себя все, что собиралась сказать. И уложилась ровно в сорок секунд. Только сухие факты, и немного сослалась на заслуги предков.
Заместитель глядел куда-то мимо нее с таким скучающим видом, словно у него в кабинете не сидела убитая горем и смертельной усталостью женщина. И, кажется, даже совсем не слушал и не хотел слышать просительницу.
— Мне не хватает для операции только пятьсот двадцать кредитов. Можно ли получить
такую сумму в долг, социальный долг, чтобы вернуть с процентами через полгода? — Инра замолчала, умоляюще сложив руки.
— Я правильно понял, что еще вчера у вас не было двух тысяч, а теперь не хватает только пятисот? Тогда расскажите мне откуда у работающего гражданина за сутки взялась сумма в полторы тысячи кредитов? Вы эти деньги задекларировали? Оформили налоговую квоту? Оплатили комиссию с получения и налог на доход? Где подтверждения ваших финансовых операций?
Инра сжималась все больше от каждого вопроса, а под конец все же не смогла сдержаться и расплакалась. Заммэра достал из ящика стола полупустую упаковку бумажных платков и с непонятной брезгливостью пододвинул рыдающей женщине.
— Можете взять сколько вам нужно, а когда закончите слезы лить, то пройдите, пожалуйста в 976 кабинет. И там с вами поговорят насчет законности вашего капитала. Чтобы вы не заблудились, я уже вызвал провожатого. Всего доброго.
— Но как же… мой сын? — Инра от неожиданности не смогла даже толком сформулировать фразу.
Заммэра отвечать ей не стал, а буквально через пару секунд в кабинет вошел парень в черной служебной униформе и, жестко подхватив ее под локоть, куда-то повел. Инра машинально переставляла ноги, опустив голову и равнодушно скользя взглядом по красивому серебристо-серому покрытию. Дверь перед ней предупредительно открыли, а то бы она так и шагнула, не замечая куда идет.
— По какому делу? — сердито поинтересовался сидящий за столом мужчина.
Инра видела только его ботинки. С модной сверкающей застежкой под силиконовую молнию. И слышала усталость в голосе.
— Обвинение по 314 статье. Финансовая деятельность классифицируемая как мошенничество. Наличие доказательной базы законности произведенных операций не выявлено. — четко доложил ее сопровождающий.
— Ну что, гражданочка, у вас два пути: признаться в своих махинациях и, чистосердечно оплатив все пени и налоги, сдать всю сумму или упорствовать и довести дело до открытого разбирательства, но тогда велика вероятность потерять все материальные накопления. А еще потом придется компенсировать юридические издержки.
— Но мне дали деньги люди… для моего сына, — Инра почувствовала как немеют губы.
— Люди не настолько дурные, чтобы за просто так раздавать деньги, — глумливо рассмеялся мужик. — Или у вас есть специальные технологии для виртреала, чтобы заставлять людей вам подчиняться? Ну, тогда у вас неплохой шанс оказать с исправительном учреждении нижнего уровня лет эатк… на десять. Хотя там, как правило, больше года-двух никто из заключенных не выдерживает… помирают отчего-то. Какая жалость — видно, условия не благоприятные.
Инра помотала головой. То, что она слышала, звучало как глупое издевательство. Ей люди дали деньги для Кета, чтобы он писал и играл музыку, а представитель власти, который. по идее, должен бы помочь, хотел ее ограбить. Инра в недоумении уставилась на мужика. Разве можно так зло шутить?
— Я не шучу, — специалист по финансовым операциям словно ее мысли прочитал. — В нашем государстве не поощряются мошенники, какими бы благими словами они не прикрывали свою мерзкую деятельность.
— Но это мне отдали для того, чтобы… чтобы моему сыну сделали операцию по имплантингу, — Инра еще верила, что этот мужик ее поймет и подскажет, куда обратиться за содействием.
— Инра Андрес, вам предъявлено официальное обвинение в проведении незаконных и незарегистрированных финансовых операций…
У Инры зашумело в ушах, и она даже на какое-то время перестала воспринимать, что ей говорят. Голос мужика то появлялся, то пропадал. А перед глазами медленно и тяжело перекатывались волны плотной, почти осязаемой, тьмы.
— В качестве наказания вам будут назначены общественные работы без материального вознаграждения в течение года, при условии, что вы вернете полученные денежные поступления тем, кого ввели в заблуждение вашими действиями, уплатите в полной мере все налоги, штрафы, пени и пошлины. А теперь, будьте любезны, сдайте вашу чип-карту, чтобы мы могли выполнить все приемлемые действия по конфискации.
— Подождите, — Инра автоматически закрыла ладонью чип, — но если вы у меня все заберете, то как мне отдавать деньги?
— Учитесь зарабатывать, а не мошенничать, — ухмыльнулся мужик, протягивая руку. — Сдавайте чип. И помните: добровольное сотрудничество и признание своей вины помогают минимизировать наказание. Всего хорошего, вы еще довольно молодая… есть время встать на путь исправления.
Опомнилась Инра лишь в камере для задержанных. С удивлением огляделась по сторонам, машинально подошла к раскладной койке, прикрепленной одним боком к стене. И упала на жесткий матрас. Сил не осталось даже на слезы. БОльше она сделать ничего не могла. Стучать в звуконепронимаемую дверь и кричать что это нелепая ошибка — глупо. Связываться с правозащитниками — смешно. Она действительно не виновата в том что ей предъявили. Только виновата, что сдуру сунулась за помощью к официальной власти. Нашли мошенницу называется. Зато им теперь хорошо: пополнили бюджет или собственный карман, а ей еще возвращать деньги людям. Инра глухо рассмеялась. Она собиралась потом потихоньку вернуть эти долги или хоть как-то отблагодарить тех, кто присылал ей деньги. А вот теперь все напрасно. И еще неизвестно сколько времени ее продержат здесь, а ведь уже вечером Кета отправят из больницы. И что он будет делать? Один, без рук. Инра попыталась представить и едва не задохнулась от волны боли, застонала. Она не смогла…
Время потеряло свой счет и свое значение. Пока она моталась по городу — внутри нее словно отсчитывали минуты внутренние часы, а тут все слилось в какой-то бесконечный час. Инра лежала неподвижно, смотрела, не мигая, в серой полумрак потолка. И уже ни о чем не думала. Странное дело, за эти сутки у нее несколько раз мелькала мысль хоть где-нибудь и как-нибудь подремать, хоть пару волшебных минут сна. А тут, казалось бы, все условия: тишина, почти темнота и матрас — спи не хочу. Только вот сна ни в одном глазу.
Внутреннее напряжение нарастало, скручивало до рези в животе, до срывающегося дыхания. Она не привыкла сдаваться. Приучилась бороться, невзирая на препятствия двигаться к цели — и вот такая остановка была страшной. Но и преодолеть такую преграду — значит, прыгнуть выше головы. Инра потерла глаза: болят, будто грязи насыпали. А в горле разрывающим связки криком застрял вопрос: за что? Она же всю жизнь честно работала, обязательно соблюдала правила и нормы, никогда не совершала ничего противозаконного. Да у нее даже ни одного административного штрафа на работе не было. И теперь… она мошенница, сын инвалид без возможности имплантинга на ближайшие несколько лет, Сандре погиб. Так какой смысл быть честным гражданином, если, когда случается беда, тебя просто-напросто выбрасывают на помойку? Какой смысл платить все эти бешеные налоги и пени, если даже не имеешь права на несколько кредитов помощи? Какой смысл жить на верхних уровнях мегаполиса, стремиться к бытовым благам, если тебя в любой момент могут отправить в камеру задержания?
Вопросов было слишком много, и ни на один она не находила ответа. Может быть и есть какой-то другой смысл в том, чтобы каждый год спускаться на нижний уровень — ради дурацкой традиции и памяти. Или отказаться от выступления перед настоящими мразями — они тогда с Сандре сильно поругались. Она кричала, что Кету еще учиться надо, а за тот мини-концерт платили сто пятьдесят кредитов. А ее муж молча кивал, соглашаясь с ее аргументами, а потом, собираясь на это выступление, сунул руку в щель задвигающейся двери и официально попал в госпиталь с переломанными пальцами — ах, какая неприятная случайность, но ведь так бывает. Или прав Кет, который полез в драку лишь за то, что ему какой парень бросил фразу насчет «талантливых музыкантов, которые добиваются популярности не игрой, а другими местами». Кет все свое время посвящал музыке и совсем не умел драться, а тот парень управлял роботизированным погрузчиком и физически выглядел крепким. Он даже не стал уклоняться от неумелого замаха музыканта, подставляясь, а потом легко перехватил второй удар, вывернул Кету руку за спину и пинком отшвырнул к стенке, выругавшись сквозь зубы. Она тогда настаивала, чтобы сын. пошел и заявил о произошедшем, а Кет зло и резко оборвал ее причитания, сказав, что они и так уже разобрались. И вот теперь, спустя три года, она вдруг поняла, что ее мальчик поступил тогда правильно.
Интересно, а как это… быть сильной не потому что веришь в закон и справедливость, а сама по себе? Когда есть какой-то надежный тыл, пусть даже и фантомный — все равно как-то проще жить. Но вот ее мужчины в это не верили, в отличие от нее. И ведь Сандре в такой ситуации не стал бы обращаться к властям, а пошел бы на улицы. Играть, как бешеный, чтобы от его музыки этот безумный мир становился чуть лучше. А она… люди ей помогли, а вместо благодарности получается, что она их подставила. Инра закрыла лицо руками. Она должна что-то придумать, найти выход, должна быть сильной. Потому что у нее есть сын, и есть в этом мире люди, которые готовы помочь, чтобы не говорил этот наглый, злой и самоуверенный чиновник и специалист по финансовым операциям.
Встроенная в чип напоминалка противно пискнула, Инра развернула сообщение — в пятнадцать десять ей надо было позвонить в отдел социальной помощи. Заявление она подала в семь утра, получила номер обращения и стандартную формулировку: обратитесь в такое-то время, чтобы получить информацию по вашему запросу. Время… она даже не заметила, как прошла ночь и большая часть дня. Ночью варила кофе и пила энергетики, хотя спать не хотелось. Просто от горячей горькой жидкости становилось чуть теплее в душе, а пощипывающий язык напиток с приторным ароматическим послевкусием добавлял немного уверенности. Она написала и отправила почти три сотни запросов и постов о помощи, придумывая новый вариант текста для каждого обращения. Может быть, люди среагируют на какое-то больше. Даже странно, обычно за полноценную рабочую смену успевала сделать только восемьдесят уникальных отправлений. А тут триста одиннадцать — трудовой рекорд. Она не чувствовала закаменевшей спины, охрипла от надиктовывания сообщений и посланий. И уже не думала как выглядит на записи, а когда случайно увидела в обратном отражении виртуального окна — испугалась. Черные тени под глазами, мертвый взгляд, впалые щеки, осунувшееся лицо. Выражение лица загнанного и измученного человека — по статистике такому вряд ли помогут, помогают уверенным себе, которые приветливо улыбаются собеседнику и излучают волны позитива и дружелюбия.
— Дорогие граждане свободного округа, я приветствую вас. Возможно, вам покажется странной и глупой моя просьба, но я прошу во имя музыки, которая может звучать в сердце любого из вас. Пожалуйста, уделите ровно минуту вашего времени и послушайте эту мелодию. Это играет мой сын. Он живой музыкант и играет на настоящем инструменте. Но вчера этот инструмент погиб, а мой сын потерял руки. Я понимаю, что это не проблема, но у нас нет возможности поставить запчасти, — Инра сделала глубокий вдох. Воздуха не хватало, словно она нырнула глубоко в искусственную воду бассейна и никак не может вынырнуть. — Мы собираем деньги на бионический протез, и собрать нужную сумму мне надо за три… а теперь уже за два дня. Иначе ему раны просто зашьют. И эта мелодия больше не сможет звучать. Мой сын музыкант, он живет музыкой. Он умрет внутренне, если не сможет играть. Я знаю, что для нашего мира потеря одного человека — это не критично, и что у меня нет права обращаться к вам с такой просьбой… но разве эта мелодия настолько плоха, что не заслуживает продолжения? Мелодия, сыгранная живым человеком, а не музыкальным роботом. Мелодия жизни…
Она говорила без остановки. Двенадцать часов подряд. Горло заболело под утро, натруженные связки хрипели. Горячий кофе перестал обжигать рот, и она глотала дышащую паром жидкость и не чувствовала вкуса. А последняя банка энергетика даже показалась теплой, хотя она буквально минуту назад достала ее из холодильного шкафа.
В какой-то момент ей стало казаться, что она видит себя со стороны. Вот сжавшаяся женщина в стандартном деловом костюме-комбинезоне берет чашку кофе, подходит к окну и долго безуспешно вглядывается в серость и сумрак забывшегося в тревожном сне города. Бесконечная череда стен, переходов, закрытых роль-блоками окон и ледяное равнодушие, от которого невозможно избавиться, потому что оно проникает под кожу, впивается в вены и замораживает своим холодом кровь и желание жить.
Рука затекла, онемела, в плечо будто впились иголки. Инра опомнилась: оказывается, она стояла возле окна и продолжала говорить в камеру. Остановила запись, нажала воспроизведение.
— Дети сегодня — это даже не ресурс, а определенная обязанность. Воспроизводить потомство положено каждой семье или паре, но и этот процесс строго регламентирован. Подходящих особей отбирают посредством специальных тестов, находят программно подходящую пару, коррелируют нужный набор генов. Я проходила тестирование три раза, а потом мне нашли того человека, который стал моим мужем. Я читала древнюю историю, в ней говорилось о том, что встречи людям прежде устраивали ангелы. Центр планирования семейного быта стал для меня ангелом. Знаете, когда мы впервые пришли на встречу, то были готовы заключить соглашение и выполнить свои обязанности перед обществом. А потом… потом мы стали разговаривать, он пел мне свои песни. Вот послушайте… Хочешь, я покажу тебе ночь? Эта ночь станет нашей навечно. Пусть беды отступят прочь, ведь сегодня с тобой у нас встреча. Я укрою тебя плащом, я скажу тебе несколько слов. Эта тайна, но мы только вдвоем, это пропасть на пару шагов… Я слушала и понимала, что просто тону в его серых глазах, влюбляюсь в его голос. И мы с первого раза создали ребенка. И этот малыш стал развиваться не в инкубационном мешке, а в моем животе. Да, это про меня писали на многих площадках и форумах. Про жену известного композитора и музыканта, которая сама вынашивала и рожала ребенка. И я клянусь, я это сделала не ради дешевой популярности и не ради индекса нашей семьи. А потому… потому что мы вместе с моим мужем ходили дышать ночью на крышу небоскребов, на верхние, открытые нашим картам допуска, ярусам. Потому что мы четыре раза даже встречали рассвет. Потому что он писал и пел для меня песни. Потому что он опускался на колени и прижимался щекой к моему увеличивающемуся животу и говорил, что уже любит этого малыша. Потому что после того, как мы с ним стали единым целым, по-другому было сделать нельзя. Моего мужа казнили… за преступление, которого он не совершал. Музыкант не может быть предателем. Он не знал никаких государственных тайн. Да, он играл на приемах, но всегда был на сцене. По официальной версии он просто умер, великодушно отказался от имплантолога. И сердце остановилось. Его органы пригодились нескольким людям. Ему было сорок девять лет. Мне сейчас тридцать восемь. Нашему сыну двадцать два. И вчера с ним случилось несчастье. Он пошел играть в нижние уровни. Он не любит приключения и не искал острых ощущений. Это дань традиции. Там внизу есть площадь, на которой из поколения в поколение играли наши предки. Это традиция. Всего лишь традиция нашей семьи. И там с моим мальчиком произошло что-то… я не знаю подробностей. Мне позвонили из госпиталя. Моему сыну капсулой монорельса отрезало руки, конечности неоперабельны. Он музыкант, но без протезов не сможет играть. А у нашей семьи белая карта… и мы не можем заказать протезы. Я не знаю, зачем это все вам рассказываю. Наверное, дурацкая потребность исповедоваться. Раньше. много веков назад, так называли желание человека выговориться, облегчить душу. Но мне не нужно облегчение, мне нужна вера в людей. Потому что в этом хреновом мире должно быть что-то сильнее злости и агрессии, больше нехватки ресурсов и холодной войны. В этом мире должна быть человечность. Я и хочу в нее верить.
Инра прокусила губы до крови. Запись следовало стереть — там была запретная информация. Но вместо этого она отправила ее на городской форум. У нее осталось два дня и одна ночь, пусть хоть люди узнают. А что будет с ней самой — все равно. Вода в фильтре была холодной, но пить хотелось смертельно. Инра прижалась губами к крану, пила долго, взахлеб, пока не заныли зубы. Да, фильтрация не могла полностью очистить многоразово использованную и переработанную воду и надежнее было бы покупать бутилированный продукт или подвергать очищенную жидкость еще и термической обработке, но у нее не было времени.
Потом она методично записывалась на прием и ездила лично в разные учреждения и организации. За день она собрала более двадцати отказов. Извините, вы не имеете права получить такое поощрение. У вас нет возможности повысить индекс вашей семьи. Примите наши соболезнования, но мы вынуждены отказать вам в вашей просьбе. Попробуйте обратиться в инстанцию социальной поддержки. Да, ваша семья славится великими музыкантами, я бы лично со всей душой, но это не в моей компетенции. Вам следует получить разрешение господина Сарковского, только он вернется из деловой поездки в четверг. Нет, его заместитель не уполномочен визировать подобные документы. Сочувствую, но ничем помочь не можем. Пожалуйста, не отнимайте мое время.
Домой она вернулась около одиннадцати ночи. Последние шесть кварталов шла пешком, бездумно передвигая ноги. Смотрела вперед, но ничего не видела. Потому что глаза слепли от слез, горячие капли скатывались по щекам и холодный тяжелый ветер охлаждал дорожки от слез. Она за сегодня успела сделать все, что планировала за два дня. И результат нулевой. Только одно послание со словами поддержки и обещанием оказать содействие, но слова не подкрепленные переводом значили столько же, сколько и отказ. Теперь ей оставалось только прийти домой и завыть от отчаяния или напиться. У них была дорогая бутылка странного алкогольного напитка с труднопроизносимым названием. Сандре говорил, что будет для особого случая. Вот как раз он и есть, самый особый случай, попробовать напиться от беспомощности.
Инра прижала чип, открывая дверь. Сбросила сапоги и на пол стряхнула с плеч куртку, так никогда не делала, но это было не важно. Прошла в комнату, открыла из-за панели кресло и без сил упала на подушку. Закрыла глаза. Даже плакать не хотелось. Она устала. Дико, невыносимо, смертельно. И, кажется уснула. Когда пронзительный писк назойливо ввинтился в мозг, разрывая его на элементы оглушительной, как ей казалось, звуковой волной, она открыла глаза. Проспала она всего лишь полтора часа. Непозволительная роскошь в ее ситуации.
Сообщений было много: ей писали совершенно незнакомые люди, говорили теплые слова и… переводили деньги. Теперь у нее на счете было восемьсот шестьдесят три кредита. И почему-то все они были по ссылке ее последнего поста. Той, где она всего лишь рассказывала свою жизнь, и эта ее речь была построена абсолютно сумбурно, без намека на грамотные рекламные технологии, психологию коммуникации и адресацию послания на определенную аудиторию. Можно выбросить свою специальность в помойку.
— Люди… я даже не знаю, как можно сказать спасибо. — Инра не замечала, что плачет. — Мне хочется говорить спасибо каждому, кто перевел мне кредиты. Говорить спасибо за каждый кредит. И не по одному разу. Мне пришло восемьсот шестьдесят три кредита. Вернее… восемьсот девяносто три. Еще мне прислали тридцать кредитов, пока я с вами разговаривала. Но я тоже не буду сидеть и ждать, я буду действовать. И я… сегодня…
Она рассказывала долго, подобрано, чтобы выплеснуть усталость и обиду. Она ведь сегодня обращалась лично и посланиями, звонками и письмами к тем, кто слушал, как играет ее Кет, кто аплодировал ее Сандру. И этим людям она и ее беда были безразличны. А посторонние стали помогать.
— Я не знаю, что мне надо сказать… а хотите, я просто поставлю вам музыку. Это записи Кета. Он тут играет на гитаре своего пра-пра-прадеда. Да, я сама удивляюсь, как так вышло, что инструмент уцелел. И даже звучал идеально. Вот слушайте. Это «Мелодия непонимания и надежды». Он написал композицию несколько месяцев назад. И еще никому не показывал. Кет не любил показывать произведение, пока оно не отлежалось, не сыгралось. Ему надо было привыкнуть к звучанию и гармонии, и лишь тогда, когда мелодия была идеально отшлифована, он ее показывал. Кет говорил, что он будет показывать другим только те напевы, которые ему самому хочется послушать несколько раз. Наверное, мне не стоило лезть в его коллекцию записей, но мне хочется вам показать, что делал мой мальчик. Он ведь талантливый. Или это я сужу как мать. Это не главное. Я теперь верю, что он еще сможет написать музыку и сыграть ее. А представляете, через несколько месяцев… как будет здорово, если Кет организует концерт. И я вас всех приглашаю. Протезы — это всего лишь механическое приспособление, так что музыка будет живая. Ведь он пишет ее сердцем. А бионика — только инструмент, типа гитарного медиатора. У меня, кстати, есть запись, как Кет играет с медиатором. Так удар по струнам получается четким и ярким.
Она разговаривала на камеру — прямая трансляция. И к ее сообщению подключались люди, что-то рассказывали о музыке, показывали какие-то произведения. И Инра стала понемногу успокаиваться, мучительное напряжение, от которого скручивало и ломало все мышцы, потихоньку отпускало, даже перестало подташнивать от панического страха: а вдруг не получится. У нее еще было два дня, одна ночь — а треть суммы, даже больше чем треть, уже собрана. И,самое главное, ей помогают, ее не бросили. После смерти Сандра гнетущие ощущение одиночества, отсутствие поддержки и сомнительность перспектив подкосили и измучили ее больше, чем переезд, нищета и долгий процесс выживания, когда приходилось бороться за каждый день.
— А завтра я снова попробую что-то сделать. И мне нужна будет ваша поддержка, чтобы не сломаться. Я устала, но спать не хочу. За это время я только часа полтора подремала. Мне важно успеть. Спасибо, что не спите вместе со мной и говорите мне хорошие слова, и делитесь своим теплом и надеждой. Понимаете, люди, я в вас верю! Именно так! Я в вас верю! И хорошо, что вы сейчас рядом. Иначе я бы не выдержала… Я не знаю, что мне еще сказать. И болтаю, наверное, всякую чепуху. Давайте послушаем музыку…. Пускай эта ночь станет музыкальной… Играет Кет.
Внутренний чип считал информацию о повреждениях и послал сигнал в Интеллектуальную систему мониторинга: каждый владелец страхового полиса мог надеяться получить любую помощь, согласно прейскуранту и размерам взносов. Семья Кета, когда был жив его дед, имела Золотую карту. Его отец упорной работой добился Серебрянной карты. А сам парень как музыкант был малопопулярен и, следовательно, для общества особой ценности еще не представлял, но даже Белая карта позволяла вызывать бригаду оперативного реагирования. Но только вместо положенных по регламенту двенадцати минут, медики добирались больше получаса — и все же успели. Парень был в обмороке, но дышал, хоть и слабо.
Первые реанимационные мероприятия медики оказывали прямо на месте: вентиляция легких, кровоостанавливающая фиксация, адреналин для стабилизации состояния. Доставили в госпиталь, связались через ИСМу с родными. И все — на этом лимит помощи по Белой карте заканчивался. Хуже была только Красная карта — по ней полагалось только подтверждение о прекращении жизнедеятельности организма. Тела тех, у кого вообще не было никакой карты, отправляли сразу в Центр взаимопомощи: даже у самого последнего отброса социума можно найти подходящий для пересадки орган.
— Белая карта страхового полиса подразумевает оказание срочной и первичной медицинской помощи, стационарное лечение и хирургические манипуляции в пакет услуг не выходят, — равнодушно проинформировал администратор госпиталя и по совместительству страховой агент. Растолковывать лимиты и возможности разных карт ему приходилось по многу раз. но люди все равно глядели и надеялись до последнего: а вдруг удастся договориться? Но только проще разжалобить автоматический магазин и выпросить энергетический батончик бесплатно, чем у страхагента хоть одну дополнительную услугу.
Эта женщина не плакала, не просила, не зиаскивала и не угрожала. Просто молча выслушала диагноз, спросила насчет прогнозов. И смотрела на агента социального страхования как на пустое место. Он произнес положенный текст, начиная от официальных соболезнований и заканчивая информационным пакетом о перспективах страховых карт.
— Я вас услышала, — женщина подняла голову, до этого спокойно и как-то отстраненно рассматривала серою мозаику пола. — У меня только один вопрос: какая карта позволит провести операцию и имплантировать протезы?
— Золотая, — страхагент пожал плечами. — На Серебряной предусмотрены оперативные вмешательства, но отсутствует опция имплантинга.
— Понимаю, — женщина прижала тонкие пальцы к вискам, нахмурилась, то ли что-то продумывая, то ли пережидая пока пройдет волна спазматической боли. — Сколько стоит такая услуга?
Агент быстро открыл в планшете несколько файлов, что-то посчитал и показал сумму.
— И это без гарантии того, насколько успешно приживется и как быстро будут восстановлены все функции. Сертификат на гарантию можно приобрести отдельно, стоимость может варьироваться от полутора до двух тысяч.
— Это… очень полезная информация, — женщина снова опустила голову. Серое покрытие пола почему-то темнело и размывалось, а в глазах щипало, словно песку сыпанули. Услышанная цифра в два раза превышала стоимость их жилого модуля. Впрочем, операции и органы к ним действительно были дорогими. — А если не бионические, а механические? Они, возможно, дешевле?
— Да, один кибернетический, который примерно подходит под ваш случай, может стоить в пределах тысячи кредитов.
— Тысячи? — женщина кивнула, что-то прикидывая. — Но, может быть, и дороже? Ясно. Скажите, а как связаться с теми, кто делает бизнес на страховых картах?
— Простите, но я не обладаю подобной информацией, — вежливо отказался продолжать разговор страхагент.
— Да… я как-то не подумала, — женщина растерянно оглянулась.
Агент вздохнул: он слишком хорошо знал такой взгляд. Там за непрозрачным пластиком белой двери находился ее сын. Скорее всего родила достаточно рано до двадцати пяти — потому что выглядит молодо, а парню, по данным биометрической карты, двадцать два года. Легкая и небрежная ухоженность, какая-нибудь администраторская должность,
младший или старший менеджер — лень лезть в данные. Но с характером дамочка, другая бы уже в истерике валялась, а эта держится, только лицо измученное и словно мгновенно постаревшее. Кажется. она действительно любит своего сына именно как ребенка, а не как элемент статуса.
— Черный кафетерий на шестом уровне, — быстро сквозь зубы произнес агент. — Попробуйте там узнать.
— Спасибо, — в глазах женщины вспыхнула надежда, а складки на лбу моментально разгладились. И агент с удивлением подумал, что выглядит она лет на тридцать, не больше. — Скажите, а какой период пребывания в стационаре входит в его полис?
— Семь суток, — агент удовлетворенно кивнул. Точно менеджером работает, использует стандартные конструкции фраз. — У вас осталось шесть, но тогда вы не сможете воспользоваться аналогичной услугой в течение четырех месяцев. Возможность стационарного лечения в госпитале в течение года вам предоставляется дважды.
— Я помню, спасибо, — снова повторила женщина и, развернувшись, пошла на выход.
— Подождите, — агент удивился, — а разве вы не хотите зайти к парню?
— Зачем? — Женщина остановилась, оглянулась и тихо объяснила: — там его состояние контролируют врачи, больше чем они я для него сделать не смогу. Сидеть рядом и переживать, держать за руку — глупо. Это только потеря времени. Так что я лучше приду его проведать, когда смогу что-то сделать… вернее, когда что-то сделаю.
Только когда женщина скрылась за углом коридора, агент встрепенулся, провел рукой по щекам. Странно, что с таким подходом к делам и к ситуации она всего лишь менеджер и с Белой картой.
Инра вышла из больницы, немного постояла на крыльце, прислонившись к витой колонне — многофункциональная штука с откидными сидениями и автоматическим кофеаппаратом. Можно было бы взять стаканчик энергетика, но последние деньги с чипа она потратила на таксолайт, когда позвонили, то была на другом конце города. А сухой официальный голос и равнодушное «приносим соболезнования» подгоняли надежнее, чем какое-нибудь истеричное «приезжайте быстрее». А теперь у нее ровно шесть суток, начиная с завтрашнего дня. Потому что этот день практически закончился. И одна ночь на раздумья. Или, точнее, на планирование как за такой минимальный срок заработать-найти-одолжить две тысячи кредитов. Смешная сумма, прямо космическая, при том, что ее зарплата триста кредитов в месяц. А у Кета и того меньше, но… Но если он не выйдет на работу в своей оркестр в течение трех дней, то его могут оттуда уволить. Инра коснулась кнопки, открывая сидения, и почти без сил опустилась на жестковатый пластик. Прижалась затылком к колонне — шероховатая имитация под штукатурку. Закрыла глаза. Интересно, сколько может человек вынести испытаний?
— Не будет дано свыше нормы ибо испытания должны совершенствовать человека, а не ломать его, превращая в безвольное создание, — мысленно услышала она голос мастера с тренинга по нейропсихологии. Курс был дорогим, но начальство премировало трех самых выдающихся сотрудников халявными сертификатами на посещение. Она тогда исправно ходила на занятия, но кроме нескольких въевшихся в память фраз, ничего для себя нового не открыла. Зато хрипловатый, бархатистый голос тренера запомнился хорошо и иногда звучал в мыслях — точно какие-то приемы психо или нейропрограммирования. Только вот эти обрывочные фразочки вызывали больше вопросов, чем служили утешением или давали хоть иллюзию помощи.
Инра быстро встала и почти бегом направилась к остановочному пункту. На оплату места в городском каре денег должно хватить. Главное побыстрее добраться к домашнему комму и успеть до полуночи связаться с друзьями, знакомыми, приятелями. Важно собрать нужную сумму и прикинуть реальные сроки, когда сможет отдать одолженное. И сделать еще несколько десятков вызовов и звонков — должны же быть какие-то благотворительные общества и организации. Она даже сама как-то пожертвовала небольшую сумму. Или лучше обратиться в социальную компанию?
Инра добежала до остановки, мельком глянула на расписание. До ближайшего кара было еще четырнадцать минут. Можно успеть позвонить. Женщина вытащила комм и стала перебирать номера. Почему-то звонить и просить денег было стыдно — получается она асоциальный элемент раз просит снабдить ее кредитами. Но что значит стыд в такой ситуации. елси там в больнице Кет.
— Привет, Эльга. Я по делу, — хорошо, что голос почти не дрожал. — Мне нужна твоя помощь.
Она успела сделать четыре звонка — почти всем подругам. Но пообещали и перевели ей совсем мизер. Разумеется, заканчивается календарный месяц — и все в режиме жесткой экономии, а богательних друзей у нее не водилось. Вернее, в юности они были, но со смертью отца она из категории элитных граждан перешла на уровень ниже и уже пятнадцать лет жила в режиме выживания, даже несмотря на то, что ее муж был признанным музыкантом. Инра проверила баланс чипа — сто шестьдесят кредито. Капля в море, но начало положено. Надо строить оптимистичные прогнозы. У нее еще есть шесть с половиной суток и уже она собрала сто шестьдесят кредитов.
Подлетел кар. Женщина зашла, прижала руку с чипом к окошку сканера, и устроилась на кресле возле окна. Справиться, наверное, можно с любой ситуацией, но как справиться с собственным отчаянием и беспомощностью — она не знала. Кар то летел, то скользил по специальным тоннелям, совершал остановки, высаживал и забирал пассажиров. А Инра просто смотрела в окно, на размытые контуры города, который она никогда не любила. Даже огненные многоцветные рекламы ей и в обычные дни казались серыми и насквозь фальшивыми. А сейчас они были по-настоящему страшными. Чип едва слышно пикнул. Эльга, которой она звонила первой и у которой не было кредитов совсем, перевела ей пятьдесят кредитов и прислала сообщение, что одолжила у мужа, но только на один месяц. Инра посмотрела на баланс в окошке чипа — двести десять кредитов. Десятая часть нужной суммы. Шесть суток Кета продержат в госпитале, если она успеет то ему имплантируют хорошие руки. Да и доктора сказали, что парню повезло: ему не только отрезало конечности, но еще и пережало раны. С одной стороны пришлось дополнительно удалять поврежденную плоть, но если бы не это, то умер бы от потери крови. А раз ее мальчику везет, значит она тоже сумеет — найдет, сделает, все у них будет хорошо. Главное только, чтобы медики не закрыли раны, иначе потом для имплантинга потребуется открывать, а это уже будет классифицироваться дополнительной операцией и, соответственно, стоить как полноценное имплантирование, а теперь всего лишь вживление. Так что надо успеть.