«На одном конце света раскинулось бескрайнее Море. Вода в нем была изумрудного цвета, теплая и немного соленая. Люди, живущие возле Моря, хвалили его за спокойный и мягкий характер.
Солнце и Луна любили Море и дружили с ним. Утром, когда ласковое Солнце показывалось из-за горизонта, Море приветствовало своего друга, и тогда цвет морской воды становился небесно-голубым. Целый день Море нежилось под теплыми солнечными лучами и говорило ему добрые слова. Вечером, когда Солнце скрывалось за горизонтом, расстилая по водной глади багряную дорожку, Море темнело от мысли, что на целую ночь расстается с другом. Но, к счастью, ночью на небо всходила Луна и как бы в шутку, играя с Морем, рассыпала по нему свое серебро.»
С каждым днём осень все больше просачивалась в мир, по капле, по крупице, но чем меньше календарных листов оставалось до сентября, тем отчетливее было ее предчувствие. Словно едва уловимое послевкусие сахара на краешке чайной ложки после того, как размешаешь его. Или как легкое покалывание губ после поцелуя, ненавязчивое, но ощутимое. Воздух начал наполняться осенними запахами: созревших вишни и яблок, мокрых листьев и утреннего влажного тумана. Золото пока ещё не окрасило леса и парки, но если приглядеться, можно было заметить большие банки с желтой и красной краской и длинные кисти, прислонённые нерадивым маляром в углу к зданию. Дожди с каждым разом становились чуть-чуть холоднее и продолжительнее, стекали по стёклам и собирались на подоконниках, превращаясь из больших одиноких капель во многочисленные маленькие лужицы. Люди, привыкшие за лето спать с открытыми окнами и верхними форточками, чтобы с утра наслаждаться прохладой и свежестью, сами впускали в дом дождь. Ветер, нарезвившийся за лето, словно повзрослел и становился более серьёзным, суровым. В его порывах было все меньше веселья и больше рывков. Золотое солнце порыжело, осыпая веснушками лица и щеки детей, которые пытались успеть добегать и допрыгать до того, как закончатся такие короткие каникулы, и школы снова распахнут свои двери. Все чаще стали встречаться на улицах грустные парочки, которые вот-вот должны были разъехаться в разные колледжи на учебу. А как же любовь?
В книжном магазинчике на углу улицы редко были выходные, чтобы дверь была закрыта, а на стекле красовалась табличка «Закрыто». Обычно всех заглянувших приветствовал хозяин лавки добродушной улыбкой и какой-нибудь будничной, но очень искренней фразой, которая превращала даже самый тяжелый и утомительный день в довольно сносный. Изредка на софе в углу можно было заметить хмурого человека в солнечных очках, который вскидывал голову на каждого вошедшего, изучал долгим взглядом, а после мгновенно терял интерес. В магазинчике всегда пахло горячим шоколадом, чашку с которым улыбчивый коллекционер редко выпускал из своих ладоней, и старыми книгами, шелест страниц которых ласкал уши гостей. Но в тот августовский день, который был практически на самом повороте от лета к осени, лавка была закрыта наглухо. Шторы были опущены, скрывая все, что творилось внутри. Свет не горел в зале, а маленькая лампочка над входом погасла с утра, когда солнце озарило улицы своим пока ещё тёплым светом. И возможно соседи — суровый булочник, который каждый день считал своим долгом занести хозяину несколько свежеиспеченных булочек, и хозяин кафе напротив, у которого по мере приближения сентября кепка сменилась с темно-синей на кепку цвета меди — забеспокоились, что с таким добрым и открытым для общения товарищем случилось что-то, если бы не блестящая чернобокая Бентли, припаркованная на другой стороне улицы. Она иногда сверкала на солнце, словно красовалась перед другими машинами. И соседи сразу успокоились. Просто в книжной лавке был выходной.
«Рядом с Морем стоял Утес-Великан. Он тоже любил Море, но никогда не говорил ему об этом. Утес, молча, любовался рассветом и закатом, пьянея от морского воздуха и красоты Моря. Так тихо изо дня в день текла жизнь Моря. Лишь изредка его спокойствие нарушали болтовня и крики неугомонных чаек, парящих над его волнами.»
Пылинки танцевали на свету, закручиваясь в какие-то невероятные танцы. Опускались на пол, но едва до него оставалось несколько миллиметров, снова взмывали к потолку, чтобы медленно падать вниз. На большом рабочем столе лежала раскрытая книга, которую накануне не дочитали и оставили. Стул был слегка отодвинут, ещё хранивший ощущение, что читатель вышел на несколько секунд, чтобы налить себе чая. На спинке стула висел красивый чёрный пиджак, почти достающий рукавами до пола. В зале был едва слышен запах оладий, который просачивался под закрытую дверь. И если только подойти чуть ближе, коснуться рукой резной красивой ручки, помяться пару секунд, а потом дернуть дверь на себя… Здравствуй, Алиса. Добро пожаловать в Страну Чудес. А я — твой Белый Кролик.
Квартира была залита солнцем, словно затонувший старый корабль водой. Оно отражалось в небольших бра, которые расползлись по стенам, в бокалах из-под вина, оставленных на низком деревянном столике, в различных старых вещах, которые заполнили многочисленные полки стоек. Воздух был тёплым, но не сухим и не затхлым. В нем отчетливо ощущалась свежесть нового постельного белья, отголосок аромата красного вина и ягодных пирожных. На кухне тихо текла вода из крана, омывая большие ягоды черники и малины, а также — изящные загорелые ладони. Толстобокий чайник пыхтел и дулся, выпуская маленькие облачка пара. Он был укрыт специальным вязанным чехлом, чтобы сохранить его тепло. На сковородке шкварчали оладьи, такие же золотые, как и солнце за распахнутым настежь окном. Флакон со сладким сиропом, казалось бы, подпрыгивал от нетерпения наконец вылиться на них. Кроули домыл ягоды и ссыпал их на тарелку, чтобы после украсить завтрак. Алые мягкие волосы были подняты наверх и заколоты одним единственным карандашом, которым накануне вечером что-то помечал ангел. Несколько небольших прядей падали на шею и щекотали ее. На темной коже блестели мелкие капельки пота, выступившие от жара плиты и чайника. Бисеринки пару секунд держались на своем месте, а после — срывались вниз, соскальзывая между острыми лопатками, сведенными вместе. Джинсы с расстёгнутой пуговицей, едва держались на бёдрах и открывали вид на соблазнительные ямочки прямо над ягодицами. Демон, в отличие от своего любовника, брезговал тапочками и любой другой обувью, если ее можно было не носить.
«И вот однажды с другого конца света в эти края залетел Ветер. Молодой и шустрый, он путешествовал по свету в поисках приключений. Только раз взглянув на Море, Ветер влюбился в него до безумия. Ведь такой лазурной глади, такого нежного морского дыхания он никогда не видел и не ощущал. Ветер подлетел к Морю и не смог сдержать нахлынувшую на него страсть. Он стал летать у самого Моря, трогая его блестящую воду! Но Море не приняло ласку Ветра. Оно испугалось, разволновалось и начало отталкивать непрошеного гостя своими волнами! Ветер оторопел от неожиданности, и вся его безумная страсть мгновенно превратилась в такую же безумную ярость. Он, как сумасшедший, вихрем стал носиться вокруг Моря, ломая и круша все на своем пути!»
Когда Кроули вернулся в спальню, Азирафаэль сидел на постели и потирал ладонями лицо. Взъерошенные со сна волосы торчали в разные стороны, мелкие кудряшки были похожи на белые пёрышки, которые запутались случайно от неосторожного движения. Пижамная рубашка была расстегнута почти на половину пуговиц, поэтому сползла с одного плеча. Рукава также немного приспустились, и видно было только кончики пальцев с аккуратными ногтями. Пижамные штаны, как им и полагалось, висели на стуле недалеко от постели. Ну то есть, сначала они, конечно, были на ангеле. А потом демон опротестовал такое положение вещей. Поэтому Азирафаэль укрывался одеялом, но круглая коленка выглядывала из-под него, и взгляд Кроули мгновенно прикипел к ней. Сидящий на кровати поднял голову, и губы украсила нежная и немного ленивая улыбка, а в уголках глаз собрались мелкие морщинки.
— Доброе утро, мой дорогой, — хрипло произнёс ангел, подтягивая к себе хвост одеяла, чтобы освободить место для большого деревянного подноса с высокими ручками.
— Уже почти день, ангел, — Кроули поставил завтрак-обед и скользнул на пол, чтобы видеть собеседника, улучив момент коротко поцеловать такую манящую его коленку.
— Оладушки! — Азирафаэль хлопнул в ладоши, складывая их на груди, а демон не сдержал довольной ухмылки. — И ты приготовил их сам?
— Нет, я их украл из холодильника Габриэля, чтобы он умер от голода, — он запрокинул голову, когда осторожные пальцы запутались в его волосах и принялись массировать кожу головы.
— У Габриэля нет холодильника, — тихо засмеялся Азирафаэль, выпутывая свой карандаш из плена волос и они, словно змеи, рассыпались по его рукам.
— И это единственное, что тебя смутило? — хмыкнул Кроули, щуря свои страшные глаза; он протянул руку и взял с одной из тарелок большую ягоду, чтобы нащупать чужие немного опухшие после ночи губы. — Молодец, я тобой горжусь.
Ангел цокнул языком, но сладость взял, задевая на секунду подушечки загорелых пальцев языком. Демон зашипел, но убедился, чтобы ягода не выпала. И дождался, что мягкие губы сменились зубами, слегка прикусившими первые фаланги указательного и среднего пальцев. Кроули крутанулся на месте, янтарные глаза сверкнули на солнце, словно самые дорогие камни. Он подался вперёд, ловя наглые губы своими в поцелуй, и опрокинул любовника на спину. Ягода, зажатая между двумя языками, треснула с одной стороны и выпустила сок. Нектар потек по подбородку Азирафаэля, по беззащитной шее, оставляя прозрачный слегка розоватый след на молочной коже. Ангел попытался вернуть ягоду обратно, втолкнуть в рот демона, но быстро проиграл борьбу, когда загорелые пальцы слегка потянули за волосы. Поднос чудом не упал на пол. Определенно ангельским чудом. Ну, или демоническим. Руки ангела легли на обнаженную спину напавшего змея, огладили позвонки и плечи, обжигая их прикосновениями. Движения были неторопливыми и плавными, словно они вдвоем дрейфовали в этом солнечном огромном океане. Когда Кроули смог оторваться, облизываясь и улавливая привкус ягоды, то увидел перед собой расфокусированный, но счастливый взгляд ангела. Он жевал ягоду и улыбался, иногда облизываясь. Юркий язык скользил, собирая остатки сладости, и прятался обратно.
Слишком соблазнительно.
Демон страдальчески застонал и уронил голову на чужое плечо. Грудь Азирафаэля мелко задрожала, когда он засмеялся.
— Ты не должен так откровенно наслаждаться всем этим, ангел, — чуть приглушенно сказал Кроули. — Вообще-то, я коварно соблазнил тебя.
— Я весь дрожу от ужаса, мой дорогой мальчик, — если бы кто-то сказал, что ангел планировал все это очень давно, то возможно, совсем немного, но оказался бы прав. И однажды ночью обнаружил бы за своей спиной опасную чёрную тень с большими крыльями. Опасно много знать.
— Ты расскажешь мне конец? — демон приподнялся и устроил подбородок на чужих рёбрах, подложив одну ладонь.
На непонимающий взгляд он только сморщился на мгновение.
— Сказки. Ты вчера уснул в самый ответственный момент!
— Прости меня, Кроули, — брови ангела скорбно изогнулись, но было мало похоже, что он чувствует вину. — Конечно расскажу.
Азирафаэль протянул руку и коснулся пальцами маленькой татуировки на чужом виске, проследил ее и положил ладонь на горячую щеку.
— Поднялась буря. Море метало свои бушующие волны, в смятении билось о берег, шумело и просило о помощи. А Ветер с еще большей яростью налетал на Море и все больше и больше волновал его. В воздухе стоял страшный шум и крик: Ветер свистел и стонал, чайки кричали от страха, а Море шумело и билось о берег.
Только старый Утес выражал железное спокойствие духа. Ему было очень жаль Море, и когда Ветер с размаху ударился о крутой берег, Утес крикнул ему:
«Остановись, безумец! Разве так можно завоевать любовь!»
Эти слова подействовали на Ветер, и он стих. И тогда Утес тихо сказал Ветру:
«Любовь можно завоевать только нежностью и теплотой. Постарайся понять это»
Азирафаэль обнял осторожно двумя руками любовника и перекатился на него, оказываясь сверху. Он сел на чужих бёдрах, чуть поёрзав, пытаясь устроиться. Кроули сильно прикусил нижнюю губу, чтобы не заскулить от этого движения. Ангел выпрямился, расправляя плечи, словно огромные тяжелые крылья были за его спиной, готовые вот-вот распрямиться. Он был так прекрасен во всем своём великолепии: с потемневшим взглядом, с гордо поднятым подбородком и обманчиво ласковой улыбкой. Если бы демону предложили выбрать свою смерть, то он бы хотел умереть вот так — лежа на спине, обессиленный и побеждённый, а над ним чтобы замер Азирафаэль столь безумно красивый. Руки ангела провели по груди, по проступающим рёбрам и темным напрягшимся соскам, а потом скользнули под чужое пылающее словно адское пламя тело, устраиваясь на пояснице.
— Прислушавшись к словам старика, Ветер, присмирев, удалился. Море и чайки успокоились, но со страхом ожидали нового появления Ветра. Прошло несколько дней. Ветер не появлялся. Однако, влюбленный, он не мог долго жить без источника своей любви. И Ветер вернулся. Но вернулся уже совсем другим — тихим, мягким и спокойным. Он подлетел в Морю и нежно прошептал ему о своей любви. От этих слов Море зарделось, и по нему пробежала легкая дрожь. Это было начало их счастливой любви, — закончил Азирафаэль, скользя пальцами по самой кромке джинс, так удачно расстегнутых.
— И… — протянул Кроули после секундной паузы. — В этой истории я, конечно, Ветер? Ведь так?
— Кто знает, мой дорогой… — улыбнулся ангел, наклоняясь за новым поцелуем, и выдохнул в открывшиеся ему навстречу губы, ощущая под руками чужую дрожь. — Кто знает…
После, они лежали в постели, делили пополам остывшие оладьи и смеялись, вспомнив какой-то нелепый случай из прошлого. Азирафаэль облизывал пальцы, испачканные в сладком сиропе, и выкладывал на подносе картину из ягод. Кроули, открывший ноутбук, листал какие-то новости и раздраженно закатывал глаза, потому что «Нельзя так грубо работать, Хастур! На кого я оставил дела… У Люцифера же будет сердечный приступ…». И день проходил медленно, солнце лениво плыло по небосводу, высвечивая счастливые улыбки на улицах. Булочник закрыл свою лавку немного раньше, чем планировал, когда увидел спешившую к нему дочку в красивом нарядном платье и улыбающуюся жену в большом джемпере, сквозь который отлично проступал круглый живот. А хозяин кафе наоборот — работал даже после закрытия, потому что день выдался на удивление счастливым, выручки было много, а лица влюблённых людей сияли как звезды.
И в дрожащем пока ещё летнем воздухе отчетливо пахло Любовью.
Не секрет, что человеческая память со временем имеет свойство терять что-то: забываются слова и мелодии, тускнеют цвета и стираются линии. Если очень долго кого-то не видеть, то его внешность, цвет глаз и звук голоса исчезают из головы, словно там и не были никогда. То есть, человек помнит факт, что когда-то в его сердце особое место было занято, но стоит пытаться вспомнить какие-то особые черты, как менялась интонация голоса, как затягивала томная пелена глаза, как подрагивали кончики пальцев… Это все испаряется и теряется навеки. Остаётся только гулкая пустота, которую уже ничем не заполнить. Можно всматриваться в фотографии, но это будет совсем не то — вспомнить внешность не значит вспомнить человека. Эта неизбежная потеря, даже не она сама, а знание, что она ждёт где-то впереди, заставляет сердце сжиматься болезненным спазмом. Страшит перспектива потерять человека не один раз, а дважды — сначала из своей жизни, а потом — из памяти.
Возможно, слепые люди по-своему счастливы. Они не видят и не запоминают глазами, они учатся смотреть кончиками своих пальцев, вслушиваться в запахи, чувствовать нежность кожи и мягкость волос. Их память намного лучше, она хранит все воспоминания не в голове, а намного глубже — в ощущениях. Как художники и скульпторы. Они впитывают черты своих творений так глубоко, что без проблем могут повторить их снова и через год, и через 10 лет. Их руки помнят намного лучше глаз. Помнят чувствительные уши с немного заостренными кончиками, нежную кожу на висках, пушистые подрагивающие ресницы, улыбающиеся влажные губы, их необыкновенный контур. Эти воспоминания никуда не исчезают, вплетенные в само сознание, в душу.
В квартире Энтони — в полупустом лофте — личных вещей скульптора было не очень много. Был небольшой шкаф, в котором висели немногочисленные, но довольно модные вещи, некоторые учебники по анатомии человека и по академическому рисунку, которые он не выкинул после училища, и альбомы с рисунками. Ну, как сказать альбомы… Все, на чем только можно было рисовать. Альбомы, тетради, записные книжки, даже салфетки. Карандаши и ручки были разбросаны по всей квартире. Парень постоянно их терял и забывал где-то: в кафе, где рисовал, пока ждал заказ, в парке, пока Демон занимался своими собачьими очень важными делами. Даже в баре у Хастура валялась целая связка карандашей, которая то и дело пополнялась очередным огрызком. Бармен бурчал себе под нос, но вопреки собственным словам складывал их в коробку в комнате для персонала. Потому что вдохновение могло настигнуть скульптора в любую секунду. Жёлтые глаза с вертикальными зрачками вдруг темнели, набирая глубокий янтарный оттенок, и блестели за очками. И Кроули мог замереть на пять минут или на несколько часов, набрасывая на чем угодно, что попадало под руку, подпирая правой рукой острый подбородок. И его было не дозваться. Он пропадал из реальности, словно проваливался во вселенную.
Эти альбомы сыпались отовсюду. Со шкафа и с полок кухонных шкафчиков, падали с кровати от неосторожного движения и с подоконников — счастье, если падали в квартиру. Об них спотыкался пес, настороженно принюхиваясь, и Баал, когда по дурости забредала в гости к своему другу. У неё все работы были сложены по большим папкам и темам. Бардак Энтони доводил девушку до нервного тика. Парень не особенно и дорожил этими листками, сам часто рвал наброски и кидал в мусорную корзину. Но после того, как в его жизни появился удивительный ангел, падший ради любви к человеку, все начало стремительно меняться.
Азирафаэль постепенно — очень медленно и незаметно — навёл порядок в лофте. Жадный до всего нового: до эмоций, которые иногда ставили его в тупик, до ощущений, болезненных и наоборот — он стремился изучать жизнь словно маленький ребёнок. Он с нежной улыбкой подметал мусор от глины и камня, оставшийся после работы Кроули, и выбрасывал его в больших мешках. Поднимал брошенную одежду своего любимого человека, разглаживая складки и возвращая на места в шкаф. У Демона появился собственный угол с большой мягкой лежанкой и игрушками, который Азирафаэль тащил в подарок псу с огромным удовольствием. В какой-то момент Энтони пришлось практически воевать с собственной собакой за внимание любовника. За спиной у бывшего ангела они с Демоном тихо рычали друг на друга и использовали любую уловку, чтобы он коснулся кого-то из них. А место рядом с Азирафаэлем на большой кровати, которая стояла посреди спальни, и вовсе стало камнем преткновения. За него велась безжалостная война, вплоть до съеденных ботинок и воровства миски с ужином.
Бывший ангел навёл порядок в рисунках Энтони. Бережно сложил и полноценные работы и наброски на обрывках, наслаждаясь шелестом бумаги и запахом краски. Он успевал выхватить очередной рисунок из-под руки скульптора до того, как тот разорвёт на части. И на лице расплывалась такая радостная и счастливая улыбка, что у Кроули внутри начинало что-то мелко дрожать, где-то за рёбрами. Но был один альбом, который он не выпускал из своих рук, бережно клал под подушку или в свой чёрный рюкзак. Альбом был небольшим с коричневыми мягкими страницами, а на абсолютно белой обложке был нарисован ангел, расправивший свои крылья. Этот блокнот стягивали гладкие ленты, завязанные в тугой узел. И его Кроули не давал в руки никому, оберегая изо всех сил. Азирафаэль бросал любопытные взгляды, но моментально отвлекался на прикосновение горячей ладони к своей щеке, до сих пор не привыкший ощущать что-то настолько нежное. Хастур пытался заглянуть через плечо друга, когда тот вдруг доставал этот загадочный альбом в баре, но у Энтони на затылке, казалось бы, были глаза. Он захлопывал обложку и раздраженно шипел сквозь сжатые зубы. И только Лигур, обосновавшийся за барной стойкой, бросал понимающие взгляды в сторону перепалки и загадочно улыбался.
Что же было в этом альбоме? Вы очень легко догадаетесь, если когда-либо влюблялись в ангела. Там был Азирафаэль. Прекрасный, удивительный ангел, который умудрился променять свои крылья на то, чтобы касаться по утрам чужих горячих губ своими. И в эту секунду синие большие глаза становились такими яркими, будто Кроули случайно оступился и упал в небо, не удержавшись на земле. Азирафаэль целовал его каждое утро, будь за окном солнце или дождь. Перекатывался на бок и, краснея своими нежными скулами, касался языком нижней губы. И когда спустя несколько минут он поднимался с постели, чтобы накормить обиженно скулящего Демона, Энтони выхватывал альбом из-под подушки и делал очередной набросок чужого лица: со взъерошенными кудрями, с парочкой маленьких следов на шее, с отпечатком от подушки на щеке. Он все пытался изобразить страсть, которая таилась на сладких губах, ветер, который шевелил короткие пряди на затылке и вселенные, спрятанные в глубине глаз. Такие небольшие портреты были почти на каждой второй странице. И Кроули не собирался останавливаться. А потом, когда они вместе отправлялись на утреннюю прогулку в парк, он садился на спинку скамейки, упираясь ногами в сидение, и снова раскрывал альбом. Потому что не мог перестать смотреть, как Азирафаэль радостно разводил руки в стороны навстречу Демону, а тот с громким лаем бежал и поднимался на задние лапы. В коротких вьющихся волосах когда-то ангела играло солнце, запутываясь лучами. И когда пес падал на спину, чтобы подставить под ласковые ладони живот, словно маленький щенок, Азирафаэль опускался на асфальт, и от широкой улыбки в уголках его глаз собирались маленькие морщинки.
В альбоме было несколько разворотов, которые были заполнены одним и тем же моментом. Энтони перерисовывал снова и снова, не в силах достаточно насладиться им, восстанавливая безостановочно в своей памяти вплоть до секунды. В тот вечер он взял бывшего ангела с собой в кафе, где они попробовали какао с маршмелоу, которые плавали на самой поверхности, и одну на двоих порцию блинчиков с ежевичным джемом. И стоило только Кроули наколоть небольшой кусок на вилку и поднести к чужим губам, перед ним будто на мгновение засияло солнце, его собственное теплое солнце. Азирафаэль жмурился и облизывался, не в силах насладиться удивительной сладостью, а Энтони сидел напротив, и карандаш безостановочно скользил по бумаге, пытаясь сохранить это невероятное выражение чужого лица. Пока его щеки не коснулись ласковые пальцы, с просьбой обратить внимание и на любимого ангела.
А с обратной стороны альбома, если немного пролистать, были самые важные и самые тайные наброски, которые Кроули не был готов показывать никому. Он часто поднимался с постели ночью, когда измученный ощущениями и наслаждением Азирафаэль дремал, укутанный в тёплое мягкое одеяло. Парень садился на пол рядом с кроватью, стараясь поймать немного света от фонаря за окном, чтобы лист бумаги было хоть чуть-чуть видно, и рисовал. Рисовал чужое прекрасное тело: круглые плечи и сильную шею, темные маленькие соски и впадинку пупка, которую сам целовал ночью сухими губами, разведенные бедра с бисеринками пота на внутренней нежной стороне. Как Азирафаэль закусывал запястье, не в силах сдерживать свой голос, или как он запрокидывал голову, когда Энтони устраивал его сверху, заставляя двигаться самостоятельно. Или как просто спал, подтянув под голову подушку любовника, уставший и довольный, с пока ещё алыми щеками и улыбкой на губах.
Спустя пару часов Энтони закрывал альбом, бережно убирая его под простынь или на маленький стол, забирался обратно на кровать и заключал любовника в объятия. Азирафаэль тут же отзывался на прикосновения, подставляясь под требовательные ладони, и утыкался носом в загорелое плечо, проваливаясь обратно в сон. Дождавшись, пока суровый хозяин уснёт, Демон запрыгивал и устраивался рядом, укладывая голову на колено бывшего ангела. А ветер, залетевший в открытое окно, листал такой важный альбом, в котором были десятки карандашных набросков небесного создания, и на каждом из них за спиной ангела были большие пушистые крылья.
На другом конце города Лигур тёр слипающиеся глаза и закрывал ноутбук. А в запароленной спрятанной папке были сотни фотографий — размытых, иногда смешных и нечетких — но на каждой был Хастур, вокруг тела которого было слабое золотое свечение.
Потому что никто из них не мог забыть одного очень важного момента — ради них ангелы отказались от небес, не оглядываясь шагнули с облака, отдав свои сердца целиком. И эта мысль никогда не станет привычной и будет заставлять сердце замирать, а на глазах предательски будут выступать слезы. И даже без крыльев, без возможности читать чужие мысли и без знаний обо всем на свете — суровый бармен с чёрными как ночь глазами и улыбчивый парень, гуляющий по утрам с собакой остаются ангелами, чудесными и волшебными.
Ангелами, которые полюбили обычного заурядного человека всем своим божественным началом.
Люди очень любят условности и формальности. Зачем-то обличают в слова то, что нужно чувствовать сердцем и всей душой. Дают названия вещам и событиям, чтобы придать им какого-то смысла, хотя его в происходящем намного больше, когда не звучат лишние голоса. Будто бы, если люди не произнесут вслух, то у события не будет силы, значимости. Как обещание самому себе выйти в понедельник на обязательную пробежку, глупые пустые слова при расставании, что стоит остаться друзьями, бессмысленные обещания взрослых, что все будет хорошо. Люди будто пытаются уговорить мироздание поиграть по их правилам, но забывают, что чудо, описанное словами — теряет свою силу. Голос и фразы отнимают у всех самых невероятных и прекрасных моментов что-то светлое, пачкают во лжи и лицемерии. Слова теперь настолько пустые, что им и верить не хочется. За самыми высокими и гордыми речами скрывается корысть и злость, а за грубостью и холодностью — волнение и забота.
Чего стоят только свадебные клятвы. Двое созданий, которые прикипели друг к другу всем сердцем, душой — да что там, давайте не будет преуменьшать — естеством, должны на глазах десятка людей зачем-то клясться в своих искренних намерениях, обещать беречь самого важного человека и не причинять боли. Зачем что-то говорить, если все самое главное и тонкое, самое трепетное и хрупкое скрыто в глубине янтарных глаз напротив, чуть влажных из-за вихря чувств, блестящих от счастья и затуманеных любовью? Стоит ли пытаться рассказать, как яркое летнее солнце отражается в глубоких синих глазах, а маленькие солнечные зайчики пляшут вокруг темного зрачка; какой прямой может быть осанка, а плечи — напряженными, когда нужно надеть тонкое гладкое кольцо из белого золота на нежные пальцы; как быстро может стучать сердце в чужой груди, ударяясь о белые рёбра и выстукивая какой-то особый ритм, знакомый только двоим?
Азирафаэль проснулся рано, когда рассвет только-только забрезжил вдалеке. Солнце медленно поднималось на небо, пока еще затянутое темными облаками. Перьевые пушистые путешественники тянулись над городком, когда их пронзили длинные рыжие лучи. Влажный туман медленно отступал прочь, уступая власть слабым порывам ветра, который дергал деревья за ветки, хлопал распахнутыми на ночь окнами и срывал забытое хозяйкой белье. В соседнем дворе все осталось нетронутым: украшенная цветами беседка, перевернутые детьми стулья, забытые из-за усталости пиджаки и телефоны. У женской половины прошедшего праздника хватило сил только унести еду обратно в дом, чтобы не привлечь котов и енотов, а большую уборку решили оставить на потом. Хотя ангел и предложил свою помощь, когда услышал, что гости расходятся. Но Анафема обругала его по телефону и отключила мобильник. Разговор был закончен — женился, будь добр, отдувайся сам и не мешай простым смертным.
Бёдра Азирафаэля все еще немного дрожали. От удовольствия, от напряжения, от усталости. Светлую кожу покрывали мелкие пятнышки синяков от излишне сильной хватки чужих пальцев и алые засосы, которые рассыпал по желанному телу в порыве страсти демон. Простыни были сбиты почти на пол, до сих пор кое-где влажные и испачканные. Воздух в спальне был душным, пахло раскаленным солнцем песком, горной свежестью и, совсем неуловимо, яблоками. Нужно было добраться до окна и приоткрыть его, чтобы впустить немного прохлады, но сил не было совершенно. Азирафаэль провёл рукой по лицу, растирая щеку, на которой отпечаталась подушка. Прикосновение чего-то холодного сначала заставило вздрогнуть, но после нежный вздох сорвался с приоткрытых губ. Простое, но от этого в тысячу раз более важное кольцо непривычно сидело на безымянном пальце. В нем отражались первые лучи солнца, играя в догонялки друг с другом.
Обычно люди смеются, что после свадьбы ничего не меняется. Что это лишь формальная церемония, чтобы узаконить то, что уже давно есть между супругами. Но это была полнейшая чушь, глупая и неправильная. Потому что ангел, даже не оборачиваясь, чувствовал эту крепкую нить, что связала их сердца. Она дрожала тихонько, натянутая до упора, и сияла тёплым золотым светом, ослепляя сонные глаза. Ее нельзя было коснуться рукой, но Азирафаэль чувствовал ее, ощущал всем своим телом, не человеческим — истинным. Эта нить была между ним и демоном всегда, едва ли не с первой секунды, что они увидели друг друга. Она была тонкой, расползалась при неосторожном слове или взгляде, но крепла изо дня в день, из столетия в столетие. И раньше, чем демон или ангел успели заметить, стала действительно прочной и надежной. А после вчерашнего дня вокруг неё обернулась еще и небесная благодать, словно щит или самые прочные доспехи.
Ангел зевнул, прикрыв ладонью рот. Кольцо делало руку чуть тяжелее, чем он привык, но эта тяжесть была невероятно приятной, почти сводящей с ума. Одежда валялась на полу, хотя он и порывался ее сложить. Но разве можно было выбраться из плена страшного бессовестного демона, который, наконец, подтвердил свои права на того, кого так сильно любил? Азирафаэль медленно поднялся на ноги, потягиваясь и наслаждаясь томной негой во всем теле. Мышцы ныли и немного горели, замученные хозяином, отзывались при каждом движением слабой болью. Но разорванная демоном в куски подушка, когда он вцепился в темную шелковую наволочку острыми зубами, его распахнутые от удовольствия глаза и громкие стоны наслаждения — это стоило всех приложенных усилий. Азирафаэль повернулся и, стараясь не обращать внимания на весь беспорядок вокруг — мятая одежда, летающие одинокие пёрышки из подушки, сползшие одеяла и полупустые тарелки с кусочками тортов — нашёл взглядом своего… мужа. От этого слова где-то в груди дернуло, будто ангел до конца не мог поверить, что им не помешали, позволили. А потом он вспомнил взгляд Кроули за несколько минут до начала церемонии, как он всматривался в небеса и в изумрудную траву, словно ожидал… И по этому взгляду было понятно, что демон бы уничтожил и Рай, и Ад, и Чистилище — что угодно, любое пристанище тех, кто был бы против. И все равно женился на том, кого так долго ждал.
Кроули спал на животе, свесив с постели загорелую худую руку. Одеяло почти сползло с него, скрывало немного лишь ягодицы, хотя ямочки над ними были прекрасно видны. Спина, на которой так отчетливо выделялась дорожка позвонков и острые лопатки, была покрыта мелкими царапинами, которые слегка вспухли и теперь были похожи или на тигриные полоски, или на очертания больших чешуек. Вторая рука была под подушкой, запястье выглядывало с другой стороны, почти скрытое мягкими алыми волосами. От прекрасной прически, что создали накануне женщины, не осталось и следа. Она растрепалась совсем, когда ангел, запутавшись пальцами в прядях, тянул его голову назад, чтобы добраться до сильной загорелой шеи и оставить на ней следы уже своего желания. Он обошёл постель, не в силах оторваться от открывшейся ему картины. На изголовье кровати и стене остались глубокие борозды от острых словно ножи когтей. Пальцы демона были искусаны, глубокие следы остались на костяшках, когда он еще пытался сдерживаться. А потом ангел распахнул свои крылья, омывая чистейшей благодатью и спальню, и людей в соседнем доме, и весь Тадфилд. И Кроули потерялся в той горячей любви, что испытывал к нему пернатый воин.
Азирафаэль опустился на пол с той стороны, с которой спал демон. Его лицо в тот момент было таким спокойным и умиротворенным. Припухшие губы были слегка приоткрыты, пушистые ресницы едва заметно дрожали. Ангел протянул руку, касаясь тыльной стороной ладони чужой щеки. Кожа демона была сухая и очень горячая, словно только что сваренный какао или нагретый солнцем бок Бентли, и дотрагиваться до неё было будто опускать руку в жерло вулкана — опасно и обжигающе сладко. Кроули неосознанно повернул голову, чтобы прижаться к руке сильнее, потираясь и ласкаясь о неё. Раздвоенный язык скользнул по губам, на секунду показываясь, будто дразнил. Демон чуть пошевелился, сгибая одну ногу в колене, и одеяло предательски сползло на пол, обнажая его. Хотя, на самом деле, он давно был обнаженным перед ангелом: в тот ли момент, когда впервые отступился от своего задания, чтобы порадовать или когда решился зайти в церковь, сжигая свои ноги, потому что не мог дать так глупо развоплотиться, а может быть, когда ангел протянул ему термос со святой водой, глядя с опаской и осуждением. В какой-то момент, Кроули оказался перед ним совершенно открытым, с разведёнными в стороны чёрными крыльями, практически распятым. И что это, если не настоящее божественное чудо, что ангел так же широко раскрыл свои объятия и принял его, окружая своей сладкой и нежной любовью.
Азирафаэль провёл невесомо ладонью по чужой спине, зная, как такая безобидная ласка нравится змею, как он выгибается навстречу рукам и щурит свои желтые глаза. Кроули глубоко вздохнул, выныривая из сна, и приподнял голову, глядя из-под ресниц. Он весь был — воплощением соблазна и греха, томный и зацелованный, а на пальце у него огнём горело такое же кольцо.
— Ты пялишься, ангел, — сорванный голос царапал слух и был едва различим.
— А я теперь имею право, дорогой мой мальчик, — щемящая нежность, которая столетия скручивалась где-то в сердце Азирафаэля, расплескалась, сжимая его горло. — Мое.
— Да ты собственник, ужас какой, — ехидная ухмылка на тонких губах сменилась ласковой улыбкой. — И что же ты видишь? Глядя на меня?
Ангел на секунду замолчал, качнулся вперёд, целуя демона, придерживая его лицо обеими руками. Кроули одобрительно застонал, заваливаясь на спину и утягивая обретенного супруга за собой, заставляя сесть на постель. Ему не хотелось двигаться, он был еще совсем ленивый и оскорбительно неудовлетворенный, поэтому красноречиво упёрся твердым членом в чужое бедро. Азирафаэль слегка приподнялся, упираясь обеими руками с двух сторон от дурной головы змея.
— Я вижу… любовь, — ангел поймал узкую ладонь и, толкнув носом пальцы, чтобы раскрыть ее, поцеловал в самую серединку. — Любовь.
Нить, натянутая между двумя любящими сердцами, дрогнула, посылая дрожь по телам демона и ангела, а резонанс заставил заискриться всеми оттенками само мироздание. Где-то пошёл теплый дождь, а где-то на небе выступила радуга. И маленький Тадфилд охватило то удивительное ощущение, что вот-вот случится что-то очень хорошее и светлое, что затронет каждого из жителей. Кто-то поступит в желанный колледж, кому-то повезёт найти доллар на дороге, а кому-то признается в любви самый нужный человек.
И зачем еще какие-то слова, когда можно поцеловать влажные любимые губы, запуская руки во вьющиеся короткие волосы, лечь сверху, накрывая своим телом, и едва не лишиться рассудка уже от этого, переплетать ноги, чтобы стать еще ближе, и раскрывать пальцами такое нежное место, все еще мягкое и податливое после невероятной ночи? Короткие ногти впились в чужую спину, оставляя новые царапины, а зубы сомкнулись на шее, добавляя еще немного следов, подтверждающих, что все это взаправду. Говорить во время секса можно, говорить во время занятий любовью — самое глупое, что можно придумать. Замолчите и смотрите в распахнутые от удовольствия глаза, упирайтесь своим лбом в чужой, воруя тяжелое горячее дыхание, и касайтесь осторожно пушистых перьев на больших крыльях за спиной.
Ведь у каждого из нас они вырастают, стоит только взять за руку правильного человека. Или ангела. Или демона.
Каждому своё.
Всего лучше спится, когда делишь постель с тем, кого любишь. Тепло, чувство защищённости и мира в душе, полнейший покой, оттого что чувствуешь рядом родного человека, делает сон крепче, целительным для души и тела. (с)
Озорной ветер, который был рад наступившему утру с золотым тёплым солнцем и ясным лазурным небом, толкнул изо всех сил прикрытую балконную дверцу. Она распахнулась и тяжело ударилась в стену металлической ручкой. Человек на постели мелко вздрогнул и вынырнул из приятного сна, в котором купался словно в ласковом море. Легкое одеяло скрывало его ноги и бёдра, и сквозняк скользнул по разгоряченной коже спины, заставляя поежиться. Человек, лежавший на боку, медленно перевернулся на спину, расслабленная рука упала на вторую половину кровати. Оскорбительно пустую половину кровати, с прохладной простыней. Свободная сторона была даже не помята, подушка — задвинута в самый верх, к изголовью. Человек бросил взгляд на висевшие на стене часы, стрелки которых показали четверть седьмого утра.
У противоположной стены стояла собранная сумка, с которой Энтони должен был днём отправиться на съёмки. Еще вечером она была пустая, он бросил только сменное белье, а потом завалился на спину на постель, подтягивая к себе за бёдра краснеющего любовника. С кухни пахло свежим кофе и еще чем-то вкусным, от чего во рту мгновенно собралась слюна. Азирафаэль медленно сел, ёжась от прохлады и потирая левой рукой правое плечо. Где-то в квартире, а именно в кабинете, негромко работал телевизор. Бодрые ведущие рассказывали новости, шутили о чем-то и делились гороскопом, который должен был помочь людям максимально счастливо и продуктивно провести день. Парень поднялся на ноги и, не заморачиваясь поиском тапок, отправился на поиски исчезнувшего хозяина телевизора, постели и, собственно, квартиры. Пропажа нашлась почти сразу. Кроули сидел в своём немного вычурном кресле, вытянув длинные худые ноги, и водил пальцем по тачпаду ноутбука, то ли создавая отложенные публикации, то ли просто лазил в интернете. Около его локтя стояла чашка с остывшим кофе. Энтони сидел в одних штанах, под загорелой кожей перекатывались мышцы даже при незначительном движении. А под янтарными глазами с пронзительным взглядом залегли очень впечатляющие тени.
— Доброе… утро? — неуверенно произнёс Азирафаэль, и утверждение в его голосе сменилось вопросительной интонацией.
Кроули вздрогнул и поднял голову. Пару секунд он смотрел сквозь любовника, но потом вернулся в реальность. На тонких губах расцвела радостная улыбка, зажившие раны от стекла и тяжелых ударов сменились светлыми шрамами, которые жили своей жизнью, то растягивались, то наоборот уменьшались. С каждым днём для того, чтобы скрыть их на съемке требовалось все меньше косметических средств. Самый большой и выделяющийся шрам рядом с правым глазом покрылся жесткой коркой, но Баал нашла какое-то хорошее средство, которое они втирали каждый вечер. Мягкие волосы слегка шевелил гуляющий по квартире ветер. Энтони щелкнул пультом, затыкая рот слишком радостным для шести утра ведущим, и закрыл ноутбук. Кресло отодвинулось от стола с глухим скрипом.
— С добрым утром, ангел, — парень поманил любовника к себе, а когда тот оказался в зоне досягаемости, аккуратно схватил за руку и посадил на свои колени.
— Можно?.. — хрипло со сна спросил Азирафаэль, касаясь невесомо слегка опухших глаз.
Он спрашивал все две недели, пока Кроули был в отпуске, ходил хвостом за своим другом, просиживал целыми днями в книжном магазине, а по вечерам они ужинали в самых разнообразных кафе и ресторанах города. Он спрашивал, Энтони шипел беззлобно, но каждый раз послушно давал своё разрешение, потому что видел, что пока для Азирафаэля это было важно. И очень надеялся, что успеет справиться с этим сбоем в чужой голове до того, как они введут в свою жизнь и секс. Представить, как Азирафаэль спрашивает разрешения на любое действие было страшно. Потому что Кроули в красках видел, как взрывается от желания или кипящей в его груди любви. Бесславная нелепая смерть, он был слишком молод.
— Можно, — в отместку Энтони положил горячие ладони на чужую поясницу, касаясь кончиками пальцев кромки пижамных штанов, и приоткрыл рот навстречу жаждущим губам.
Небольшой деревянный ангел качнулся между их телами, пока не оказался зажат. Они медленно и лениво целовались, скользя губами по нежной коже, иногда язык обводил кромку острых зубов или линию изящного подбородка. Азирафаэль касался алых волос, пропуская их между пальцами, и вдыхал урывками запах горячего песка и огня, которым пропиталось чужое загорелое тело. Когда дышать стало совсем тяжело, они оторвались друг от друга. Азирафаэль упёрся лбом в плечо Энтони и пытался собраться с мыслями, а тот в свою очередь жмурился довольно, облизываясь.
— У тебя проблемы со сном? — решившись, спросил Азирафаэль глухо, касаясь невесомо выступающих рёбер любовника.
— С чего ты взял? — после секундной паузы беззаботно отозвался Кроули, но слишком напряглось его тело.
— Который уже раз я просыпаюсь в пустой постели?.. — парень сел ровно, между его выразительных бровей появилась тревожная морщинка. — Или, может ты… В смысле, я могу ночевать у себя и…
Зрачки Энтони сузились, он дернулся вперёд и ощутимо укусил своего возлюбленного в плечо, надавливая зубами чуть сильнее, чем нужно было. Азирафаэль дернулся и охнул, упираясь в его грудь, но оттолкнуть не смог. Кроули так же внезапно прекратил, снова падая на спинку кресла.
— За что?! — Азирафаэль касался гудящей руки, на коже осталась чужая горячая слюна.
— За глупые предложения, — серьезно отозвался Энтони, накрывая ладонью оставленный им же след. — Будешь смотреть на него, и ненужные мысли будут вываливаться из твоей головы. Я просто выспался.
— Мы легли почти в три часа… — растерянно уточнил Азирафаэль.
— Рядом с тобой я сплю как младенец, — Кроули еще раз коротко поцеловал мягкие губы и аккуратно столкнул любовника с колен, поднимаясь следом за ним и снова заключая в объятия. — Там есть свежие блины, и я купил багеты в той булочной, что тебе так понравилась.
Парень наклонился и длинно лизнул влажным языком чуть кровоточащую отметину на чужом плече, после чего направился в коридор, перетекая из шага в шаг.
— Во сколько же ты встал, если еще и завтрак приготовил? — спросил самого себя Азирафаэль, тревожно глядя ему вслед.
~~
Азирафаэль проводил Кроули, вручив ему перебранную сумку, в которой на деле не оказалось ничего полезного, а все самое нужное, вроде зубной щетки и документов, осталось лежать в комоде. Парень всем своим видом показывал, что никуда ехать он не хочет, но появившаяся лично за ним Баал толкнула подопечного к машине и вежливо кивнула улыбающемуся Азирафаэлю. С пониманием, с таким пониманием, что тот не удержался от тихого смеха. Энтони это немного успокоило, поэтому он позволил усадить себя в такси, но до последнего махал из окна, пока пронёсшаяся мимо машина едва не снесла ему голову. Парень еще какое-то время постоял на месте, глядя вдаль, а потом медленным шагом направился в сторону магазина.
Его очень тревожил Энтони. Первые несколько раз было еще понятно, после двухнедельного отдыха, различных лекарств и уколов — он мог быть на подъеме. Работал изо всех сил, почти не спорил со своим директором и брался за любые темы. Но с каждым днем мешки под глазами становились все больше, цвет лица — бледнее, а настроение — хуже. Одна часть Азирафаэля просила не лезть, не мешать любовнику работать. В конце концов, месяц, проведённый вместе, не давал ему никаких прав на то, чтобы устанавливать свои порядки. Но все же… Кроули пил кофе словно воду и почти ничего не ел. Похудевший после больницы, он, казалось бы, умудрился еще потерять вес. Что-то было не так, что-то неправильно. Но на любой вопрос Кроули или отвлекал поцелуями, или шипел тихо и отмалчивался.
Азирафаэль вернулся в магазин и до вечера был занят, дел накопилось достаточно. Он расставил новые книги по алфавиту и пересчитал их, занося в каталог. Несколько постоянных клиентов потребовали внимания к себе, но оставили в кассе значительную сумму, которая могла бы помочь устроить для Энтони хотя бы пару выходных. Бегония, которую он отдал для магазина, цвела и шевелила листьями, устроенная на рабочем столе. Перекусив быстро оставленными блинами, Азирафаэль открыл в своей квартире все окна, чтобы проветрить, и отобрал несколько книг, которые могли понравиться Кроули. Тот вдруг очень полюбил сидеть в ванне, пока коллекционер читал вслух своим чудесным голосом. Телефон завибрировал в кармане брюк, привлекая внимание.
— Отвратительный день, отвратительные съемки, отвратительная Баал, — оповестил Кроули раздраженным голосом.
— Дорогой мой, — ласково отозвался Азирафаэль, прижимая трубку плечом к уху.
Кроули было тяжело сосредоточиться на съемках. Он не мог зафиксировать взглядом объектив камеры, мешки под глазами не сумели скрыть даже самые дорогие тональные средства. На фото он постоянно щурился на яркий свет, а белки глаз были воспаленными, кровавыми. Баал, которая впервые за все время работы с этой моделью столкнулась с такими проблемами, заменила в расписании Энтони на Хастура, а его самого отправила отдыхать. Поэтому Кроули забился в угол гримерной на неудобный короткий диван и позвонил тому, чей голос его успокаивал.
— Ты поел? — спросил он, запрокидывая голову назад и упираясь затылком в стену.
— Да, я попробовал тот самый клюквенный джем, который ты привёз в прошлый раз, — с улыбкой ответил Азирафаэль, разворачивая очередную книгу, которую заказал для себя. — Было очень вкусно, спасибо большое. Ты уже закончил?
— Нет, небольшие изменения в графике, — раздалось напряженно из трубки.
— Значит, ты вернёшься позже? — парень поднял взгляд, но не мог остановиться на чем-то конкретном, поэтому просто осматривал собственный магазин.
— Я постараюсь успеть сделать все и приехать утром, как и обещал, — твёрдо заявил Энтони, злясь на самого себя за слабость.
— Не торопись и не дави на себя, — ласково попросил Азирафаэль, мечтая коснуться пальцами чужих волос и горячих губ.
— Поэтому, если ты там прячешь любовника, то выпроводи его поскорее, — в голосе послышалась усмешка.
— Очень смешно, — невозмутимо сказал мистер Фелл, одновременно с этим радуясь первой за день яркой эмоции собеседника.
— Я тоже как сумасшедший хохочу, — Кроули уже пожалел за то, что умудрился ляпнуть, и думал о том, чтобы откусить себе язык. — Ладно, пойду работать работу.
— Удачи, — улыбнулся Азирафаэль. — Не зли своего директора.
— Если я не буду ее злить, она умрет от скуки, — легкомысленно заявил парень, поднимаясь на ноги. — До связи, ангел. Будь осторожен.
Азирафаэль положил телефон на стол и закрыл ладонями рот, потому что не мог сдержать широкой улыбки. Он почувствовал, как жар залил его лицо и немного уши. Весь прошедший месяц, за исключением истекающего кровью Кроули и торчащего из его лица осколка витрины, был похож на сказку. Прямо как он мечтал в детстве.
Энтони все-таки исполнил своё обещание, забрал его из кошмара и перевернул с ног на голову целый мир.
~~
Телефон зазвонил совсем поздно, когда Азирафаэль уже собирался ложиться спать. Магазин был закрыт, свет горел только в небольшой спальне, где парень зачитался, сидя на постели. Аппарат завибрировал и отразил на экране незнакомый номер. Азирафаэль помялся пару секунд, но все же решил ответить. Ему было нечего скрывать и некого бояться.
— Простите, мистер Фелл? — голос был мелодичным, немного бархатным и очень напряженным. — Это Вельзи Баал, директор модельного агентства. Мы с Вами виделись сегодня утром.
— Да, доброй ночи, — растерянно отозвался Азирафаэль, на мгновение забыв, что надо что-то отвечать. — Конечно, я помню. Чем могу помочь?
— Мне не хотелось бы Вас напрягать, — Баал немного помялась, словно решала — посвящать кого-то в свои проблемы или нет. — Но мы нигде не можем найти Кроули. Он не у Вас случайно?
— Энтони? — горло коллекционера неприятно сдавило, так же, как и тринадцать лет назад холодной зимней ночью, когда Полли постучала в его окно. — Что значит не можете найти? Он же был на съемках еще вечером?
— Да… — Баал очень не любила признаваться в том, что где-то упустила ситуацию, поэтому подсознательно начинала злиться. — Он весь день нехорошо себя чувствовал, потом отработал свою часть съёмок, вышел попить… и пропал.
— Разве у Вас не охраняется…где бы Вы ни были? — Азирафаэль поднялся на ноги, ощущая, как дрожат руки.
— У нас охраняется на вход чужих, а не на выход действующих моделей! — раздраженно бросила девушка. — Телефон он оставил в гримерке, как и свою одежду.
— Поразительно… — парень быстро натянул пальто прямо на пижамный костюм и направился сквозь темный зал магазина к дверям. — Я могу съездить и посмотреть его дома. Может быть, он отправился туда? И… Ох!
Договорить Азирафаэль не успел. Открыв дверь, он столкнулся с чем-то жестким, но при этом тёплым. Подняв голову, он обнаружил сбежавшую модель. Энтони был бледным и очень уставшим, покачивался из стороны в сторону, но желтые опасные глаза будто светились изнутри. На нем была белоснежная дорогая рубашка с чёрным вышитым вручную узором по плечам, и узкие чёрные джинсы, державшиеся исключительно на тазовых косточках. Рукава рубашки были завернуты до локтей, открывая узкие запястья.
Он улыбнулся, найдя, наконец, то, что так долго искал, и начал медленно оседать на землю, если бы любовник не подхватил его свободной рукой, удерживая на ногах.
— Мистер Фелл? — голос Баал звучал словно издалека.
— Я его нашёл, — бросил в трубку парень, помогая Кроули войти в магазин. — Он пришёл в мою лавку.
— Он в порядке? — хрипло спросила директор.
— Судя по всему, жар, — Азирафаэль ощутил, каким горячим был Энтони, словно в лихорадке. — Он не спал нормально несколько дней.
— За что мне это… — он практически увидел, как Баал закрыла ладонью лицо и сильно сжала пальцами виски. — Ладно, в любом случае, он отснял все, что должен был.
— Я… Эй! — Кроули протянул руку и отнял у возлюбленного мобильник.
— Я все сделал. Ты сказала, тогда я смогу уйти. Я ушёл. Отстань, — усталый голос парня был скрипучим и довольно слабым, чтобы не затевать с ним спор; он нажал кнопку отбоя и сунул телефон себе в карман.
— Выспался, да? — Азирафаэль и сердился, и чувствовал невероятное облегчение одновременно. — Ох, мой дорогой…
— Где любовник? — бесцветная улыбка украсила тонкие губы. — Я пришел вершить месть.
— Он убьёт тебя одним взглядом, — коллекционер крепко держал его за локоть и талию, проводя между книжными стеллажами к двери в квартиру. — Сейчас ты ляжешь спать. И будешь спать.
— Я проснулся после прошлой съемки в трейлере, — тихо сказал Энтони. — И мне на миг показалось, что все было сном. Что я тебя не нашел. Я хотел позвонить, но не мог найти твоего имени в записной книжке… Меня будто парализовало на несколько минут.
Он остановился и крепко обнял Азирафаэля, утыкаясь носом в короткие волосы. Влажное дыхание шевелило короткие пряди, а сам парень слышал, как быстро бьется чужое сердце.
— Я задремал в коридоре… И снова это ужасное чувство, — Кроули обнял его крепче. — Мне нужно было убедиться, что ты есть. Что ты есть у меня.
— Доктор говорила, что из-за сотрясения могут быть проблемы со сном, что понадобятся таблетки, почему ты мне не сказал? — раздосадовано пожурил его Азирафаэль, медленно поглаживая широко раскрытыми ладонями по спине.
— Я просто не смогу еще раз это вытерпеть. Это липкий ужас, и…
Он хотел рассказать и о том, как Азирафаэль ему нужен. И о том, что все это вдруг потеряет смысл, если его не будет рядом. И о многом другом… Но хозяин книжного магазина, в милой бежевой пижаме с серыми цветами, в распахнутом белом пальто — ради всего святого! — в тапочках, поймал Кроули рукой за затылок и потянул к себе, чтобы поцеловать. Удивленный вздох сорвался с его губ и смешался с их дыханием. Азирафаэль целовал его уверенно, сжимая свободной рукой узкую загорелую ладонь и переплетая их пальцы. Телефон в кармане джинс Кроули вибрировал. Возможно, это была возмущенная Баал. Или еще кто-то, кто в полночь ощутил непреодолимое желание пообщаться с улыбчивым коллекционером, но ему так никто и не ответил.
— Я прогоню твои кошмары, — шепнул тихо Азирафаэль, краснея кончиками ушей. — Только больше не убегай. Пожалуйста.
— Это единственное, что я умею, — горько ответил Энтони.
Любовник взглянул на него нечитаемым взглядом, после чего вдруг качнулся вперёд и укусил за выглядывающую сквозь модную рубашку ключицу, сильно сжимая зубы. Кроули вскрикнул и попытался отшатнуться, но его не отпустили.
— Э-эй! — возмущенно нахмурился он и зашипел.
— За глупые мысли, — вернул Азирафаэль утреннюю реплику, вопреки смущённо глядя куда-то в сторону, а после положил свою ладонь на чужую щеку. — Пойдём спать, мой дорогой.
Спать в дорогой одежде, которую Кроули бессовестно забрал со съёмок, педантичный Азирафаэль не разрешил. Он немного порылся в шкафу, после чего протянул любовнику рубашку мятного нежного цвета. На загорелой коже она смотрелась так потрясающе, что парню пришлось срочно сбежать в ванную комнату, чтобы умыться прохладной водой и остудить голову. Когда он вернулся, Энтони уже посапывал, вжавшись лицом в его подушку и подтянув колени к груди. Азирафаэль не сдержал улыбки и позволил себе полюбоваться этой картиной несколько минут, после чего погасил свет и лёг рядом. Кроули тут же подался навстречу, обхватив его худыми, но сильными руками. Впервые за несколько дней у него было спокойное, умиротворенное лицо, не тронутое никакими тревогами и печалями.
Азирафаэль натянул на них обоих одеяло и закрыл глаза, наслаждаясь чужим весом на своей груди и дыханием, которое щекотало шею. Если в ту ночь кошмары и забрались в небольшую спальню книжного магазина, то не нашли ни одной лазейки, чтобы испортить сладкий сон двух влюблённых людей.
Утром, когда яркое солнце заглянуло в комнату, ее хозяин медленно открыл глаза, опасаясь снова обнаружить пустую постель, но Кроули остался на своем месте. Он обнимал Азирафаэля поперёк живота, чуть задрав пижамную рубашку, и, свесив на пол длинную загорелую ногу, беззаботно спал.
В квартире было тихо и сонно. А табличка «Закрыто» так и провисела на дверях книжного магазина до самого вечера.
«Желтый цвет — высшая просветленность любви. Солнце и свет, по счастью, можно выразить при помощи желтого, бледного желто-зеленого, лимонного и золотого. Как прекрасен желтый цвет!» Винсент Ван Гог
Человек идёт по жизни сам, в полном одиночестве. Сам рождается, сам делает выбор, сам умирает. Самостоятельная тварь, в груди которой бьется своё горячее сердце, а в голове скрываются свои собственные демоны и призраки, разрывающие его. Человек живет один, лишь изредка впуская в свой мир каких-то людей, с которыми в определенный момент ему удобно, комфортно и спокойно. Но моменты такие имеют свойство заканчиваться, и тогда связь с людьми лопается, как потрепанная временем резинка. Отдача от этого уничтожает все на своем пути, и остаётся только боль, раны и взаимные упреки. И любая встреча превращается или в состязание по молчанию: неудобно жмётесь, покручивая в руках чашки с кофе или с пивом, смотрите в сторону и мечтаете оказаться где-нибудь в другом месте. Или в громкие скандалы, до стуков — в стенку от впечатлительных соседей и в дверь от раздосадованной полиции — и швыряния вещей в такое раздражающее лицо. Люди не умеют уходить заранее, пока все не рухнуло в бездонную пропасть, вслед за осевшей прямо из-под ног землёй. Человек летит вниз, пока не цепляется за очередной выступ, где его снова ждут новые связи. До поры, до времени. Пока земля не дрогнет под пятками.
Но есть одна вещь, которая достает эти воспоминания и чувства, словно из старого сундука. Смерть — удивительно бессмысленная и при этом важная вещь. После неё на плечах человека появляется тяжелый чёрный камень, а за спиной — образ того человека, который еще накануне вызывал злость и ярость, а теперь — только тоску и сожаления. Эти прозрачные призраки идут следом за человеком по жизни, а по ночам трогают своими ледяными руками, сквозь грудь хватают прямо за сердце. И его стук замедляется, эхом проносится по телу, бьется в висках. Чем дольше живет человек, тем больше призраков плетутся за ним, смотрят пустыми глазами и превращаются в вечный укор: все брошенные в порыве злости слова, все отложенные визиты и списанные на усталость и нервозность признаки беды. Задачка для первого класса: сколько потерь сможет тащить на своих плечах человек, пока не сломается под ними и не рухнет сломанной куклой? А если он собирает потери почти шесть тысяч лет, подхватывая на руки каждую душу, каждого потерянного друга? Вечная жизнь не всегда бесконечное счастье и отсутствие смерти. Чаще всего — это проклятие, пропитывающее ядом все существование. Предложат Вам вечную жизнь, бегите со всех ног и зовите на помощь.
Весна 1890
Овер-сюр-Уаз, Франция
Весна в пригороде Франции всегда поражала любое, даже самое развитое воображение. Бесконечные убегающие вдаль поля, на которые совсем скоро выйдут трудяги, чтобы каждый день с самого утра работать до седьмого пота. Высокие могучие деревья, покрытые молодыми почками, скоро превратятся в зеленые океаны, которые будет трепать и дергать задорный ветер. Золотое солнце, набирающее силу, пока еще ласковое и тёплое, усыпающее детские лица рыжими веснушками. И лазурные высокие небеса, которые тянутся в бескрайние дали и накрывают людей словно волшебное одеяло. В воздухе уже ощущался запах цветов, которые собирались распуститься и затопить поля сотней оттенков. Птицы, пережившие зиму, пушили свои перья, сидя на ветках.
Ангел любовался природой, запрокинув голову и рассматривая кучевые белые облака, бегущие куда-то вдаль. Он переносил вес с одной ноги на другую и крутился вокруг себя, не в силах остановить взгляд на чем-то одном. Слишком прекрасным был городок, окруженный полями. Азирафаэль дышал полной грудью и чувствовал, как искренняя горячая любовь омывала его, словно волны моря. Улыбка не сходила с его лица, как бы он не старался успокоиться. На нем был светлый костюм, который превращал оттенок коротких волос почти в белоснежный. Не привыкшая к солнцу кожа казалась почти прозрачной. Контраст усиливал стоящий рядом мужчина в идеальном чёрном костюме и шляпе, под которой прятались огненные волосы, хотя несколько прядей и выбились наружу. На лице у демона были темные очки, скрывающие блестящие от нетерпения желтые глаза. В руках демон держал охапку роз, которые с особым старанием вырастил специально для этого дня. Цветы были невероятными: большие головки, бархатные розовые лепестки, запах, которых был похож на аромат райских цветов. Азирафаэль видел, как дрожат загорелые руки с длинными изящными пальцами, и улыбка снова украшала его лицо.
— Перестань лыбиться, — беззлобно бросил демон, поправляя свободной рукой воротник рубашки. — Раздражаешь.
— Неправда, — ласково отозвался Азирафаэль, протягивая руку и поправляя сам. — Не переживай, дорогой мой, уже совсем скоро.
— Я сам знаю, — скривился Кроули, нетерпеливо перехватывая букет.
Ангел покачал головой. Это почти детское нетерпение было чересчур милым, но сказать это было равносильно самоубийству, поэтому он промолчал. Вместо очевидного комплимента, который однозначно разозлил бы змея, Азирафаэль перевёл взгляд на дорогу. Вдали наконец показались очертания кабриолета, который вез им навстречу потрясающего, удивительного человека. Даже издалека были видны золотисто-рыжие волосы и большая соломенная шляпа. Лошадь спокойно бежала по дороге, поднимая светлую пыль. Ангел на мгновение посмотрел на небо, на всякий случай, чтобы убедиться, что солнце находилось на своём месте, а не соскользнуло от неудачного движения какого-то небесного воина вниз, прямо в повозку. Солнце было на месте, а яркий свет, исходящий от человека, продолжал согревать сердце. Азирафаэль развернулся к демону, чтобы убедиться, что он видел кабриолет, и замер. На загорелом лице Кроули была такая искренняя и радостная улыбка, какой ангелу не приходилось видеть, наверное, еще ни разу. Так вот от кого исходило это тёплое чувство любви. Невидимые крылья затрепетали от нежности, которую ощутил их хозяин.
Они дождались, пока человек вылезет из повозки и вытащит свои вещи: многочисленные папки с рисунками, большие холсты, коробки с принадлежностями и совсем немного личных коробок. К нему поспешил младший брат со своей семьей. Ангел и демон не хотели мешать, поэтому остановились недалеко. Но Кроули без остановки облизывал пересохшие губы, что выдавало крайнюю степень его нетерпения. Рыжеволосый человек, обнявшись с любимым братом и его женой, отделился и направился к ним. Азирафаэлю на мгновение показалось, что демон не утерпит и побежит навстречу, словно маленький ребёнок. Но внутренняя гордость и то, что рядом стоял пернатый любитель блинчиков удержали его от безрассудных поступков. Человек подошёл ближе, и на его лице расцвела практически такая же широкая улыбка, как и у Кроули. В зелёных глазах отразилось солнце, посылая мелкие искорки света, потерявшиеся у зрачка.
— Мой дорогой друг, — человек протянул руки и крепко обнял Кроули. — Я так рад тебя видеть. Не ожидал, что ты приедешь.
— Я бы ни за что не пропустил твой приезд, — демон хлопнул его по спине, а в голосе звучало неподдельное удовольствие. — Ты же меня знаешь.
— Конечно, — человек хрипло рассмеялся. — А вот этого удивительного юношу я не знаю.
— Это мой друг, — спохватился Кроули, разворачиваясь к ангелу. — Азирафаэль. Мы работаем вместе, что-то вроде. А этот солнечный человек — Винсент Ван Гог.
— Очень приятно с Вами познакомиться, — Азирафаэль с улыбкой пожал протянутую руку.
— Как и мне, — внимательный взгляд скользнул по его лицу, по вьющимся волосам и
отражающим небеса глазам. — Мне бы очень хотелось Вас нарисовать, если это не покажется оскорбительным.
Винсент повернулся к Кроули, его лицо стало тревожным.
— Ты же останешься ненадолго? Я знаю, что дел у тебя всегда много, но…
— Мы с удовольствием проведём здесь несколько дней, — Кроули протянул цветы другу, вкладывая прямо в руки. — Этот год был слишком долгим.
— Действительно, — Ван Гог взял букет и улыбка снова вернулась на его лицо. — Какие они прекрасные. Тебе нужно открывать цветочную лавку, друг. Весь мир будет ездить к тебе.
— Это не самая хорошая идея, — Азирафаэль тихо засмеялся, а демон зашипел на него в ответ.
— Да, я слышал, как он кричит на цветы, — Винсент покачал головой. — Незабываемые впечатления.
— И правда, — ангел не мог не улыбаться в ответ, потому что человек все больше напоминал ему солнце: тёплое, лучистое и золотое.
— Побудь с семьей, — Кроули положил руку на плечо человека. — А мы подождём тебя.
— Мне бы хотелось порисовать сегодня немного, — мечтательно вздохнул мужчина. — Давайте сходим, посмотрим те чудесные поля и рощу?
— Это было бы прекрасно, Винсент, — согласился демон. — Не торопись, мы никуда не денемся.
Ближе к вечеру солнце вызолотило верхушки деревьев и свежую, пока еще короткую траву. Они вышли из города и спустились вниз по холму, туда где стройными рядами возвышались стволы, а пушистые кусты махали своими ветками-лапами. Винсент сидел на небольшом стуле, раскрыв перед собой альбом, и делал быстрые наброски. Сначала он обратил внимание на удивительно противоречивую, но гармоничную пару — ангела и демона — которые прогуливалось в роще. Ван Гог улыбался пытался поймать их очертания в разных ракурсах и позах. И Азирафаэль, и Винсент чувствовали особенное отношение к ним обоим, и практически не саркастические улыбки, и невесомые прикосновения. Два особенных мужчины быстро нашли общий язык. Они подшучивали над Кроули, перекидывались понимающими взглядами и тихо обсуждали самые возмутительные и забавные привычки их общего знакомого.
Спустя какое-то время ангел завалился на спину, раскинув в сторону руки, а Винсент перевернул страницу, готовый заняться еще одним наброском. Кроули, откопавший где-то совсем маленький василек, закусил его зубами. Шляпа валялась там же, на траве, а ветер терзал огненные волосы, дергал самые короткие пряди, а из длинных вил удивительные узоры. Когда Кроули потянулся к своим очкам, Азирафаэль тревожно поднялся и хотел его окликнуть, но не успел. На художника и на ангела взглянули глубокие зеленые глаза. «Морок!» — быстро догадался Азирафаэль, а Винсент принялся быстрыми движениями копировать линии узкого лица и острых скул. Влюблённый во все прекрасное, ангел не мог оторваться от изящных рук, от быстрого движения карандаша, от портрета, который получался в итоге.
Так они провели несколько дней. Человек, ангел и демон с самого утра отправлялись на поля. Разговаривали о самых выдающихся художниках, любовались природой, делили еду и терпкое вино. Один раз, перед самым отъездом, к ним присоединился младший брат Винсента — Тео. Он с восторгом наблюдал, как рисует старший Ван Гог, за безобидными перебранками его друзей. А потом он уехал. Вскоре, уехали и Кроули с Азирафаэлем. На прощание Винсент вручил им рисунок гуляющей по роще пары. Вместо мужчины в белом, там была изображена фигура девушки. Но художник смотрел слишком понимающе, и все вопросы моментально исчезли. Демон долго не мог проститься, все хватал друга за руки, говорил ему что-то на ухо, а Винсент смеялся хриплым ласковым смехом. Когда они уезжали, Кроули смотрел назад нечитаемым взглядом ставших привычными желтых глаз. И Азирафаэль чувствовал чужую тревогу. Что-то дрожало в его душе.
Где-то на востоке чистое небо скрылось за грязными серыми тучами.
29 июля 1890
Овер-сюр-Уаз, Франция
Природа молчала. Ни один лист на дереве, ни один потускневший цветок — ничто не шевелилось. Солнце скрывалось за тяжелыми облаками, пока не опустилась глубокая ночь. Птицы попрятались, только чёрные большие вороны перелетали с ветки на ветку, хлопая крыльями. Небольшой дом, в котором жил Винсент Ван Гог, был погружен в печаль. Поль Гаше, доктор с грустными глазами, который присматривал за ним с момента приезда, вышел на улицу и вдохнул густой застоявшийся воздух. Его сердце болело, стягивая грудь силками. Это были и признаки болезни, и скорбь. Душная скорбь и бессилие. Смерть была несправедлива и неизбежна. Но он был уверен, что встретится с ней раньше, чем его друг.
От мучающих мыслей его отвлёк топот копыт. Лошадь вылетела из-за дома и перепрыгнула невысокий забор. На ней сидели два человека: один во всем чёрном — он спрыгнул на ходу и бросился к дому, поскальзываясь на влажной земле, второй — в белом, он приструнил лошадь и сполз с неё немного неуклюже.
— Кроули! — окликнул он друга, который уже проскользнул через приоткрытую дверь.
Азирафаэль столкнулся с Винсентом в начале июля в Париже. Художник приехал к брату, чтобы повидаться. Они увидели друг друга на улице и обрадовались, словно были знакомы много лет. Но ангел чувствовал, что-то не так. Слишком землистым был цвет лица Ван Гога, слишком тусклыми изумрудные глаза, слишком силён отпечаток времени на его скулах. Ангел попытался окружить человека своей благодатью и обнять крыльями, чтобы тому стало легче. И казалось, что это помогло. Они разошлись, и на губах Винсента была искренняя легкая улыбка. Но вечером 28 июля в дом Азирафаэля ворвался демон. На нем не было лица, он метался из стороны в сторону и просил только одного — отправиться в Овер-сюр-Уаз. Срочно, очень срочно. Времени у них не было.
Ангел и демон выбрались из города, нашли лошадь, чтобы обеспечить себе прикрытие, и Азирафаэль перенёс их почти к дому художника. Но они опоздали. Глупо и непростительно опоздали. Он видел замерших недалеко братьев, пришедших, чтобы проводить такую светлую и чистую душу. Если бы они узнали раньше… но письмо Поля задержалось в дороге. Тео получил весточку вовремя, поэтому приехал на следующий день после случившегося.
Азирафаэль зашёл следом, приветствуя доктора кивком головы. В доме пахло кровью и болью. Винсент умирал долгих два дня. Ангел прошёл в его комнату, где сосредоточение боли и тоски было больше всего. Ван Гог лежал на постели, почти слившись с ней цветом лица. Золотисто-рыжие волосы потускнели, прозрачная пелена заволокла его глаза. Человек дышал рывками, а на лбу его была испарина. Тео сидел рядом, крепко сжимая слабеющую с каждой секундой руку брата. Кроули был там же, стоял на коленях около постели и бредил что-то бессмысленное, звал друга по имени, просил не бросать его. Ангел подошёл ближе, остановившись у изножья кровати. Они виделись с художником всего несколько раз, но за это время прочная нить натянулась между их душами, возможно, не такая прочная, как у Кроули, но все же. В порыве, Азирафаэль распахнул свои большие кремовые крылья, и опустил их на всех, кто был в комнате, в попытке немного облегчить их боль — физическую и душевную.
Глаза Винсента вдруг загорелись. Он дернулся к ангелу, восторженно изучая его, после чего обратился к демону. Слабая рука коснулась щеки его друга, от чего Кроули крупно вздрогнул. Ван Гог упал обратно на подушки, губы его стали совсем белыми. Он нашёл почти невидящим взглядом брата и выдохнул едва слышно, но уверенно:
— Печаль будет длиться вечно…*
Винсент Ван Гог умер поздно ночью от потери крови на руках у любящего брата и двух небесных созданий, которые до последней секунды укутывали его своими крыльями.
Тео тихо плакал, прижимая к груди пока еще тёплое тело. Поль сидел на стуле, держась за разрывающееся от боли сердце, и ангел не мог не коснуться невесомо его плеча, чтобы та ночь не стала еще страшнее. Кроули поднялся на ноги и пошатнулся. Его щеки стягивали почти невидимые следы от слез. Он прошёл мимо Тео, машинально погладив по голове, как это делал всегда Винсент, и двинулся дальше. Азирафаэль не мог отпустить друга в таком состоянии, поэтому тенью скользнул следом. В мастерской, куда они свернули случайно, потому что совсем не смотрели куда идут, стояли последние работы Ван Гога. Цвета полотен поразили ангела и демона в самые души. Картины были тяжелыми, тревожными, с темными оттенками. Самая последняя картина изображала пшеничное поле и перепутье, которое вело в три разных стороны. Винсент использовал любимые желтые и синие цвета, но в небе была стая страшных воронов с длинными чёрными крыльями. У каких-то птиц будто можно было различить очертания лиц.
Демоны.
Взгляд падшего случайно упал на висевшую на стене картину — на изумрудном фоне были изображены те самые розы, которые весной привёз в подарок Кроули. На полотне было непонятно, где верх, а где низ, лишь едва заметные очертания вазы. И такие яркие, насыщенные цвета…
Кроули бросился прочь из дома, отталкивая ангела с дороги. Хлопнула сбитая входная дверь. Азирафаэль еще долгую секунду смотрел распахнутыми от удивления глазами на полотно, а после поспешил догнать безутешного демона. Он знал, что если его душа разрывается от боли, то его давний враг, ставший намного ближе, чем любой знакомый, захлебывался в своих эмоциях. Кроули так редко показывал настоящего себя, выпускал наружу свою боль, что мог попросту потеряться в ней и не найти дороги обратно.
Демон бежал, не разбирая дороги, но его тянуло туда, где последний раз они сидели вместе с Винсентом. Где тот был жив и улыбался так радостно. Самым большим врагом художника было одиночество, и оно победило в итоге. Ноги Кроули подогнулись, и он покатился кубарем по мягкой траве. Азирафаэль переместился вниз, чтобы поймать его заботливыми, но сильными руками.
— Пусти! Уйди! Свали к черту! — кричал демон, вырываясь, но с каждой секундой сопротивление становилось слабее, а чужая дрожь — отчетливей.
Вся природа на миг замерла. Казалось, даже воздух застыл. А потом громкий страшный крик разлетелся по миру. Крик боли, скорби и жуткой тоски. За спиной демона появилась еще одна тень, молчаливая и холодная, которая теперь ждала своего часа, чтобы протянуть к нему свои руки. Ангел обхватил плечи друга и прижал его к себе, вжимаясь лицом в мягкие волосы на макушке. Кроули кричал, захлебываясь и задыхаясь, его голос рвал в клочья дрожащую реальность. И все, что мог сделать Азирафаэль — сжимать его в объятиях, кусать свои губы от бессилия и смотреть в равнодушные небеса, которые, как всегда, молчали.
Они просидели так до утра. Обессилевший демон в какой-то момент замолчал и просто смотрел на свои руки, на которых осталась еще кровь близкого ему человека. Тео встретил их на пути обратно. Его больные опухшие глаза, когда-то небесно-синие, словно выцвели за ночь. Он поблагодарил за то, что они приехали, и передал Кроули одну из последних работ брата, которую Винсент просил отдать. Это была залитая солнцем дорога и высокое дерево, а позади виднелся город. Пейзаж с Шато Овер, закат и столько света, того самого, что всегда источал талантливый, но непризнанный художник.
После той ночи демон пропал почти на 50 лет. Азирафаэль не мог его найти, да и не думал, что стоит. Кроули нужно было пережить свою боль. Вернее, свыкнуться с ней и научиться жить. Найти ей место в своём израненном нежном сердце. Ангел каждый день натыкался взглядом на полотно, где была изображена гуляющая пара, и грустно улыбался.
Вечная жизнь — дар и проклятие. Но если рядом есть тот, кто может разделить и счастливые, и болезненные моменты, то она становится немного легче.
Не обязательно быть одному все время.
«Нет любви, лишь одна тоска.
В сердце боль, правда у виска.
Слезы снова в глазах на миг,
И остаётся со мной
мой крик»
… шрамы — это вовсе не уродливо. Просто те, кто оставляет шрамы, хотят, чтобы мы с вами так думали. Но мы с вами должны прийти к согласию и возразить им. Мы должны считать все шрамы красивыми. Договорились? Это будет наш секрет. Потому что у тех, кто умирает, шрамов не бывает. Шрам означает: «Я выжил». (с)
Шрамы есть у каждого, абсолютно у каждого человека. Шрамы покрывают наши тела и души, наши сердца. Шрамы бывают такими разными, как и сами люди. Они могут быть совсем незаметными, тонкими и белесыми, которые проступают на коже только от загара, потому что не темнеют. Их и ощутить очень сложно, только если губами или самыми кончиками пальцев. Они гладкие и немного шершавые, но со временем они исчезают совсем. И превращаются в незаметные узкие линии, словно отпечаток измятой простыни или складки на рубашке. Человек привыкает к этим отметинам и со временем перестаёт обращать внимание, лишь изредка цепляется взглядом, потому что ему видится осевший на коже чужой волос или мусор. Есть шрамы, которые превращаются в темные или светлые пятнышки, как веснушки и родинки. Они теряются в переплетении вен и светлых рыжих пятнышек, прикидываются «своими». Такие отметины могут остаться от ожогов или от поверхностных ссадин. Но есть и уродливые шрамы от огня или горячего железа. Они выступают на поверхности кожи, стягивают ее и превращают в грубую корку. И эти шрамы отталкивают взгляды, становятся постоянным напоминанием о перенесенной боли, о страданиях и страхе.
Человеческие души также скрывают свои шрамы. Эти следы омыты слезами, которые человек до последней секунды сдерживает, но в итоге рыдания прорывают защиту. Такие отметины заживают очень долго, под громкие крики до сорванного горла, бессонными ночами, когда на темной кухне можно только курить и задыхаться от эмоций, душащих своими сильными руками. Раны, после которых остаются шрамы, нельзя ни перевязать, ни обезболить. До них даже не дотянуться, чтобы облегчить хоть как-то. Разве что… если в жизни появится особенный человек, который обнимет хрупкое человеческое тело, а на самом деле — всю израненную кровоточащую душу целиком, пачкаясь и в слезах, и в крови, затыкая самые глубокие страшные раны. Под такими заботливыми и осторожными руками раны затягиваются быстрее, шрамы остаются не такими страшными. Они не могут не остаться, но не всегда становятся проклятием. Ведь если остался шрам, значит все прошло, затянулось, и можно постараться забыть и о боли, и о страхе — обо всем. И найти ту самую руку, что без опаски дотронется до оставленных шрамов.
Азирафаэлю казалось, когда он обнимал своего желтоглазого демона — он держал в руках хрупкую раненую птицу. С перебитыми крыльями, большими влажными глазами и стучащим в бешеном ритме сердцем. За шесть тысяч лет, которые он провел среди людей, наблюдая за ними, изучая их, присматривая ненавязчиво, он довольно часто видел своими глазами пострадавших птиц, спасал их, выхаживал. Кроули всегда смеялся над этим, скаля свои острые опасные зубы и щелкая в напрягающей близости от крылатых бедняжек и их чудом найденных яиц. Но, хоть и выдавал язвительные комментарии, послушно вёз ангела с большой коробкой в руках в ближайший парк или лес, чтобы выпустить выздоровевших птиц на волю. Демон даже не догадывался, что сам был как две капли воды похож на вывалившегося из гнезда птенца, отчаянно кричавшего у подножия дерева, безрезультатно пытающегося взлететь обратно. Азирафаэль не собирался делиться этими мыслями, потому что в ответ получил бы только злое шипение.
Кроули всегда знал, что в чужой светловолосой голове есть свои, особые тараканы, степень сумасшествия которых не снилась никому: ни высокомерному начальству, ни беззаботным смертным, которые умудрялись срываться на улыбчивом хозяине магазина, ни самому Люциферу. И эти самые тараканы распахнули двери и вырвались наружу, стоило только выкроить хоть немного времени для их изучения. Армагеддон прошел стороной, Мир остался стоять, лишь может быть немного накренился в сторону, пока ещё незаметно. И им — одному ангелу и демону — выдалось все время мира, чтобы заняться, наконец, собой, своими чувствами и проблемами. Тараканы танцевали победную тарантеллу и устроили салют, который яркими искрами отражался в глазах Азирафаэля. И Кроули ни на что бы не променял это.
Ангела накрывало довольно редко: после тяжелого дня, когда изношенные за шесть тысяч лет нервы давали сбой, какао уже не спасал, и вся память веков обрушивалась на небесного воина, погребая под своей тяжестью. Кроули замечал это практически сразу, по заострившимся чертам лица Азирафаэля, по ссутулившимся плечам, по интонациям. Тогда они заканчивали со всеми своими делами раньше, чем планировали, закрывали магазин, зашторивали большие окна. Демон стягивал с плеч любимый пиджак, который так благоразумно сохранил от попадания в святую воду ангел, опускался на край мягкой кровати в задней части магазина, там, где пряталась уютная и теплая спальня. Азирафаэль гасил везде свет и возвращался к Кроули, молчаливый и немного нервный. Эту нервозность выдавали рваные движения, которыми он избавлялся от пиджака и жилетки, а также потемневшие до оттенка грозовых туч глаза.
Демону хотелось бы самому раздевать любимого пернатого, касаться узкими ладонями нежной кожи, бархатной и слегка влажной, расстегивать мелкие пуговицы и прослеживать этот путь своими губами, но это был неподходящий момент. Даже если бы он решился расшнуровать модельные ботинки или даже расстегнуть пряжку ремня, сделанную вручную одним талантливым мастером, то он в лучшем случае напоролся бы на осуждающий взгляд ангела, в худшем — получил бы несильный, но обидный шлёпок по рукам. Это была не его ночь, не сегодня, нет, сэр. Завтра, да хоть утром — ангел бы с удовольствием отдал бразды правления своенравному демону, но не в ту секунду.
Азирафаэль медленно подходил к постели, а Кроули отползал немного назад, словно опасался, что в сильной руке появится карающий огненный меч. Виденье замахнувшегося ангела все ещё преследовало по ночам. Но тот лишь опускался на пол, сминая дорогие брюки, не обращая внимание на задравшуюся на спине рубашку. Азирафаэль касался холодными пальцами выглянувшей в просвет между носками и брючинами кожи, выступающих косточек на лодыжках, невесомо поглаживал их и неотрывно смотрел в желтые глаза перед собой. Он избавлялся от обуви практически в одно движение, ботинки падали на пол, тихо грохоча. Туда же отправлялись темные носки. Ангел осторожно брался под коленями и заваливал Кроули на спину, приподнимая его ноги выше. Одну он клал на своё плечо, обещая уделить и ей внимание, а вторую, придерживая под голень, подносил к своему лицу. Подошва ноги была покрыта старыми шрамами, теми самыми, которые остались после безумной прогулки по церкви в 1941 году. Тогда ангелу и в голову не могло прийти, что демон может сотворить что-то настолько сумасшедшее. После, когда они добрались до временного укрытия, Кроули сидел на деревянном ящике, шипел сквозь сжатые зубы и ругался, грязно и бессовестно, но Азирафаэль и не думал его осаживать. Потому что как раз в это мгновение держал в своих руках обожженную стопу, с которой капала и впитывалась в доски темная, почти чёрная кровь. Подошву обуви прожгло почти насквозь, а все, что осталось от носков, вплавилось в поврежденную кожу. Даже ангельское чудо, которое не задумываясь использовал ангел, исцеляло подобные раны очень медленно и неохотно.
От прошлой боли остались только старые шрамы. Их-то и касались ласковые прохладные пальцы, обводили каждый от пятки до самых пальцев. Кроули запрокидывал голову и сдерживал предательский стон, потому что от таких осторожных, но неминуемых прикосновений становилось жарко. А когда руки заменял влажный горячий язык, демон уже не мог сдержаться: падал на спину, закрывая руками лицо, и стонал протяжно и бесстыдно, вскидывая насколько мог бёдра. Но ангелу было плевать на это, в тот конкретный момент — плевать. Он прослеживал широкими мазками языка каждую отметину, пока не добирался до поджавшихся пальцев. В первый раз Кроули подумал было, что ангел на этом успокоится, но пернатый воин снова уничтожил любой намёк на самоконтроль, когда втянул в рот большой палец, обхватывая его губами, прижимая к мягкому небу языком, щекоча кончиком у самого основания. В первый раз от того, чтобы позорно кончить, так ни разу и не прикоснувшись к себе, Кроули спасло то, что он впился зубами в собственную руку, и боль немного отрезвила его. Но потом этот способ работать перестал. И когда в очередной раз Азирафаэль проделывал этот возмутительный фокус, демон только сильнее вжимал в лицо собственные ладони. Его член, уже полностью окрепший и тяжелый, требовал внимания, но змей благоразумно не пробовал даже протянуть руку.
Однажды, подобная блажь мелькнула в его мозгу, где сирена тревоги орала во весь голос, что небесный любовник его сошёл с ума, и надо уносить ноги. Не в силах больше терпеть, Кроули протянул руку и положил на свой пах, но в эту же секунду напротив сверкнули ледяные глаза, и демон оказался полностью обездвижен, с руками, заведенными за голову. И если до того он мог хотя бы ерзать, чтобы облегчить своё состояние, то после необдуманной ошибки стало совсем тяжко. Поэтому больше Кроули так не рисковал. Комкал в руках свежие простыни, которые пахли лавандой и самим ангелом, прокусывал свои губы и стонал, жмурясь до ярких звезд перед глазами. Но Азирафаэлю было не до мучений возлюбленного, не в тот момент. Перед ангелом проносились нечеткие, но знакомые картинки: как Кроули ворвался в церковь, комично перепрыгивая с ноги на ногу, как мимолетно взглянул на наведённый на него пистолет, но больше напрягся, назвав Азирафаэлю своё новое имя, как изо всех сил заговаривал вооруженным людям зубы, пока спасительный самолёт летел к церкви.
А потом ангел переводил взгляд на постель, где демон метался и мотал головой из стороны в сторону в ответ на такое интимное прикосновения языка к нежному месту между пальцами. Кроули пытался свести немного колени, чтобы хоть чуть-чуть облегчить свою участь, но не мог — уверенные руки не позволяли этого сделать. И когда Азирафаэль опускал одну ногу на постель, демону казалось, что сладкая пытка закончена, но мучитель поворачивался к той ноге, чтобы все это время покоилась на его плече, и все начиналось сначала. Кончиками пальцев по своду стопы, к напряженным пальцам, по шрамам на подошве. А потом языком — по подъёму, по выступающим косточкам на большом пальце. И в плен тёплого рта, где наглый язык обводил чувствительные подушечки и местечко у основания. А потом… Потом язык на одну секунду, лишь на мгновение сменяли осторожные зубы, которые прихватывали первую фалангу. И если в какой-то момент Кроули не сдерживался, потому что слишком безумными и темными были родные глаза, дыхание — горячим, а прикосновения — настойчивыми, и он все же не выдерживал и кончал, не проронив ни единого звука, то он не считал это чем-то постыдным или смешным. Попробуйте Вы утерпеть, не отпустить себя и не отдаться этому выкручивающему все внутренности потоку. А Кроули посмотрит.
На спине у демона тоже был большой шрам. Его обычно скрывала рубашка или майка, но в неудержимом порыве в ночь после неслучившегося Апокалипсиса, когда Азирафаэль лежал в его постели разомлевший и ленивый, с опухшими губами и слипшимися от слез удовольствия ресницами, Кроули опрометчиво поднялся и прошёл к окну, чтобы покурить, взгляду ангела предстал этот кривой светлый след, прямо между острыми лопатками. Объяснять в миг пришедшему в себя Азирафаэлю после чего остался этот шрам было не нужно. В итоге, после того, как измученный демон получал обратно в своё пользование собственные ноги, затекшие в неудобном положении, его осторожно, но настойчиво переворачивали на живот, лицом в мягкую подушку. Азирафаэль задирал тонкую рубашку двумя ладонями, прослеживая загорелую кожу от впадинок над ягодицами до самых плеч. Ткань послушно сползала, открывая его взгляду прекрасную спину. Ангел касался натянувших загорелую кожу позвонков, нижних рёбер, острых плеч. После чего клал одну руку точно на светлый шрам.
Чужая благодать обжигала хуже святой воды, но при этом приносила такое облегчение, что демон вновь не мог сдержать низкого стона, который заглушала подушка. Азирафаэль касался там, откуда росли большие темные крылья, они трепетали от этого, невидимые, но такие реальные. Ангел массировал пальцами спину, забитые мышцы, и вновь возвращался к шраму, чтобы спустя пару мгновений наклониться и оставить горящий поцелуй прямо посередине. Демон подставлял руки под свою грудь и приподнимался, из-за чего лопатки выпирали, словно два сломанных крыла. Азирафаэль впервые издавал какой-то звук — хриплый, почти призрачный стон. Шрам растягивался по спине и косточкам, и ангел слегка прикусывал каждую из них, лаская потом словно в качестве извинения гладким языком.
Демон был больше не в силах сдерживаться, переворачивался и сминал любимые губы поцелуем. И ангел будто бы приходил в себя, краснел вдруг до самых кончиков ушей, улыбался скромно и гладил ласковыми ладонями худой живот, на мгновение погружая пальцы во впадинку пупка. Демон снова брал ситуацию в свои руки, раздевал и шипел на древней латыни что-то прямо в приоткрытый рот, перехватывал стоны и мешал со своим дыханием. На теле Азирафаэля не было шрамов, оно было нежное и ладное, словно самое прекрасное на небе облако. Молочного цвета кожа притягивала Кроули, заставляла желать своего возлюбленного каждую секунду. А вот крылья ангела были покрыты старыми некрасивыми отметинами. Если немного отодвинуть большие перья, на тонкой коже, на изгибах — отметины от человеческой ненависти, злости, предательств, от всей той боли, что испытали такие любимые Азирафаэлем существа. И Кроули был не в силах убрать эти шрамы, но мог окружить ангела своей неправильной любовью, укутать в неё и оберегать.
Что он и делал, по крайней мере, очень старался.
«Но я буду за него [счастье] бороться
Отныне буду от других тебя охранять.
Чувствую все это, поверь, впервые.
И давай не будем все усложнять»
Люди чем-то похожи на кукол со встроенным голосовым механизмом. Знаете, такие прекрасные с большими закрывающимися глазами куклы, которым можно заложить необходимые фразы, а после нажимать на руку или на особую кнопочку на шее, и ко всем прочим достоинствам добавляется ещё и чудесный ангельский голосок. Дети, особенно девочки, которым по возрасту приходит время играть в разные вариации «Дочки-матери», заходятся от подобных шедевров, таскают с собой, пока батарейка не сядет. Тогда родителям приходится проводить тяжелую операцию по вскрытию специального отсека на спине, чтобы вернуть несчастной пациентке возможность говорить. Но в какой-то момент внутри куклы что-то ломается. От неудачного падения, от непредвиденного купания, от старости… Что-то тихо хрустит, совершенно незаметно, и голос пропадает, глаза застывают распахнутыми и все. Сколько ни тряси, ни вскрывай. Внутри куклы ломается одна маленькая, но самая важная деталь. И ее убирают сначала на полку, потом в коробку, а потом — на мусорку.
С людьми бывает точно так же. Только глаза продолжают закрываться и открываться, грудь приподниматься и опускаться. Даже голос остаётся, больше похожий на механический, хриплый и надломленный. Человек продолжает функционировать, ходит на работу, выполняет поставленные задачи, некоторые даже улыбаться умудряются. И ни родные, ни друзья ничего не замечают, пока однажды не находят какую-то записку в несколько слов. И в этом коротком предложении боли проступает больше, чем за все время. И хорошо, если человек просто отправляется искать новый механизм, чтобы заменить израненное сломанное сердце. А бывают и те, кто минует стадию полки, бросается с головой в мусорную кучу. Самоубийство — никогда не станет лучшим выходом из ситуации, даже если кажется, что никаких вариантов больше нет. Столько умных книг и врачей порицают это, но… насколько страшными должны быть мысли человека, насколько тяжелым и сломанным — его сердце, если он подходит к самому краю? В жизни есть что-то в разы страшнее смерти. И это что-то находится в голове человека, остаётся с ним наедине каждую ночь. И нам можно только догадываться и прятаться от своих демонов.
Кроули было страшно. С первых секунд, когда он встретил Азирафаэля в толпе, увидел его, такого взрослого и прекрасного, самого настоящего ангела в пучине пошлости и грязи — все летело с бешеной скоростью. Сначала он не знал ничего: ни о Габриэле, ни о том кошмаре, в котором два года находился его близкий друг. Энтони просто хотелось вернуть в свою жизнь Азирафаэля, оставить в ней и наверстать все эти годы. Все эти долгие страшные годы, которые разделили их. Однажды, когда дела немного сложились, когда у парня появилась крыша над головой и немного денег, он сел на поезд и поехал туда, откуда сбежал так поспешно. Ему тогда только-только разменяло семнадцать лет. Он прятался за деревьями, касаясь ладонями шершавых стволов. К своему детскому дому ему идти было не за чем. Все, что он мог бы сделать, это поджечь старое трехэтажное здание и равнодушно наблюдать за тем, как оно горит. Нет, ему хотелось на другую сторону поляны, где стояла красивая церковь и небольшой двухэтажный дом.
Было время обеда, дети высыпали на улицу, чтобы насладиться весенним солнцем и общением. Маленькие ребята бегали, играя в прятки и догонялки одновременно, старшие же — присматривали за ними, читая лежащие на коленях книги. Азирафаэль сидел на траве. Совсем не изменился, только стал немного выше да волосы отрастил. Но Энтони узнал его сразу. Хотелось побежать, схватить и крепко обнять, наслаждаясь его теплом и светом, исходящим от его тела. Но… Он продолжал смотреть из своего укрытия. Смотреть, как кто-то из младших подбегает в слезах, потому что друг больно толкнул, и Азирафаэль успокаивает ребёнка, делится с ним едой и улыбается. Кроули хотел забрать уже своего друга отсюда, как и обещал, но… Что он мог бы предложить ему? Тесную грязную комнату? Объедки, которые и едой было сложно назвать? Энтони отступил глубже в тень, засовывая руки в карманы рваной куртки, и развернулся к поляне спиной. Азирафаэлю на мгновение показалось, что он увидел кого-то вдалеке: знакомые желтые глаза со странными зрачками, ёжик красных волос, кривую ухмылку… Но внимательный взгляд так и не зацепился ни за что, потому что Кроули со всех ног бежал прочь, кусая в кровь губы острыми зубами.
Теперь Азирафаэль был с ним, Кроули отвоевал, смог. И первая эйфория сменилась вопросами, от которых волосы на затылке вставали дыбом. Из зеркала на него смотрел бледный парень с порезанным лицом и заклеенным глазом. Врач сказал, что хоть на несколько часов, но стоит давать покой и закрывать его мягким бинтом. На загорелом теле проступали темные синяки и воспалённые ссадины, самая большая отметина была на груди. Энтони плохо помнил, что было после его космического полета сквозь витрину магазина, пока не очнулся в больнице. Да, он на две недели лишился работы, ему было больно смеяться и кашлять, но все это было ерундой. Слишком маленькая цена за то, чтобы держать Азирафаэля за руку и ощущать его тёплое дыхание на своём лице. Но если Кроули был поломанным снаружи, то его ангел был практически выпотрошенным, сломанным изнутри. И Энтони было страшно, потому что он знать не знал, за что хвататься, как удержать самого важного для него человека в своих руках, а главное — на поверхности этой чёрной пучины.
Парень зашипел себе под нос, чуть морщась, и пошёл в комнату. Им нужно было перевязать его рассеченную стеклом спину и промазать синяки. Будто он барышня кисейная, которая от пореза на пальце умрет в страшных муках. Но Азирафаэль забрал его из больницы с четким условием — слушаться и не капризничать. Его ангел нашёлся в спальне. Он собирался помочь разобрать сумку из больницы, о которой они накануне благополучно забыли, а когда с утра вернулись после пробежки, от которой у Энтони разболелась голова, то по очереди споткнулись о неё. Азирафаэль сидел на кровати, кровожадная сумка стояла у его ног, почти ещё полная. В руках у парня была чёрная рваная футболка, в которой Энтони был в тот самый день, когда все-так круто изменилось. Ее пробило острое стекло, там же, где у Кроули остались глубокие порезы, а по бокам дыр засохла кровь. Парень был уверен, что выбросил ее в больнице. Неужели, забыл?
— Выбрасывай, — мягко сказал Энтони, закрывая за собой дверь.
Азирафаэль поднял на него взгляд, выныривая из водоворота мыслей. Этого парень и боялся. Он мог сколько угодно защищать друга от кого-либо, но как он мог сражаться с тем, что пряталось внутри этой чудесной головы? Кроули подошёл ближе и опустился на пол перед ним, касаясь ладонями круглых коленей.
— Жалеешь, ангел? — тихо спросил Кроули, всматриваясь в любимое лицо: даже спустя столько лет Азирафаэль совсем не изменился, это был все тот же улыбчивый мальчик из соседнего детского дома, по крайней мере — внешне.
Этот самый мальчик коснулся холодными пальцами загорелого лица, провёл по скрытому повязкой глазу, по набухшим ссадинам. Призрак улыбки растянул его губы, а в уголках глаз собрались мелкие морщинки.
— Боюсь, радуюсь, не верю… — произнес все слова на выдохе Азирафаэль, будто перебарывал стоящий в горле ком каждый раз. — Но не жалею.
Энтони мягко освободил из плена напряженных пальцев испачканную футболку и кинул ее в сторону не глядя. Он осторожно раскрыл ладонь Азирафаэля, касаясь невесомо переплетения тонких линий, проследил ногтем указательного пальца линию жизни, добрался до тонких вен, которые проступали на молочного цвета коже. Весь этот путь с конца в начало Энтони проделал уже своими губами, сухими и горячими, будто песок в пустыне. Когда он наклонился, взгляду Азирафаэля открылась спина с острыми, выступающими позвонками и натянувшими кожу лопатками, которые пересекали длинные тонкие порезы и ссадины от удара об асфальт. Парню так сильно захотелось коснуться ссутуленных плеч, но руки будто налились свинцом и отказались слушаться. Страх сковал его изнутри.
— Я тоже боюсь, — Энтони поднял глаза, все те же ядовитые, почти змеиные, такие родные. — Мне так хочется трогать тебя всего, касаться. Вытащить тебя из всех этих шмоток и просто обнимать.
Он протянул руку, касаясь узкой ладонью чужой мягкой покрасневшей щеки. Длинные пальцы легки на висок и под ухо, едва заметно поглаживая.
— Но мне страшно сделать тебе больно.
— Из нас двоих, дорогой мой, — улыбка Азирафаэля стала больше походить на настоящую. — Ты больше похож на жертву убийцы-неудачника. На постели до сих пор остаётся кровь.
— Ерунда, — отмахнулся Энтони, сдирая остервенелым движением повязку с лица, глаз открылся не сразу и заслезился на свету. — Все это пройдет, ты даже не заметишь.
Азирафаэль запоздало хлопнул его по ладони и принялся растирать медленными осторожными движениями пострадавший глаз. Кроули повернул голову так, чтобы ему было удобно.
— Не спеши, — вдруг попросил Азирафаэль, не поменявшись в лице, но голос его стал ниже, а взгляд внимательных глаз — темнее. — Просто… немного времени, ладно?
Энтони снова почувствовал себя там, на поляне, скрытым кронами деревьев. Он снова был слишком далеко, и у него не было достаточно сил, чтобы заставить любимого человека улыбаться ярко и солнечно, так же, как раньше. Собственное бессилие ударило поддых, ноющая боль сковала грудь, а голова заболела в разы сильнее, чем за все время в больнице. Кроули давно не ощущал себя дерьмом — это было забытое чувство, которое он изгнал из своей жизни, и вот пожалуйста. Будто на встрече выпускников, давно не виделись, почему не заходили?
— Можно тебя поцеловать? — Азирафаэль все же не удержал руки и коснулся мягких алых волос, пропуская сквозь пальцы огненные пряди.
Кроули вновь повернулся к нему и привстал на коленях, чтобы быть примерно такого же роста. В правом глазу все расплывалось, но он видел легкое свечение, исходящее изнутри друга. Пока ещё совсем тусклое и почти холодное, но оно вернулось. Казалось, нужно только протереть лампу… Но даже этот слабый свет затронул что-то внутри парня, отгоняя прочь страх и придавая сил, чтобы бороться дальше. Он будет бороться за то, что почти продолбал из-за собственной глупости, и исправит ошибки.
— Ты же знаешь, что можно не спрашивать? — криво ухмыльнулся Кроули, чьё сердце зашлось в бешеном темпе. Азирафаэль ничего не ответил, продолжая внимательно смотреть, поэтому парень сдался. — Можно.
Накануне, когда они наконец остались наедине, адреналин кипел в крови. Теперь же, жизнь повернулась к ним всем своим существом, обрушивая и страхи, и проблемы, и неуверенность. Но Энтони был уверен, что его любви пока хватит и на двоих, а потом пожар в чужой душе разгорится достаточно, чтобы сжечь все прошедшие годы, все тяжелые воспоминания и болезненные кошмары.
Хорошо, что люди — не куклы, даже самую страшную и критическую поломку можно устранить, если рядом будет любящий, искренний и смелый человек. Кроули мысленно поставил галочки рядом с каждым из этих прилагательных. И пусть впереди у них был долгий путь, они не остановятся и больше не разомкнут своих рук.
Можно еще для надежности и кольцами обвить. Ну так, на всякий случай. Мало ли что.
Имена — очень загадочная и спорная вещь в нашей жизни. По своей сути, это просто определенный набор звуков, на который мы откликаемся. Какие-то имена имеют величественное происхождение и значения, их носили Короли и герои, они записаны в вековых книгах. Какие-то имена — культурное наследие народа, имя первого пророка или мученика, который отдал свою жизнь за спасение сотни. Многие верят, что имя определяет судьбу человека. С этим простым набором звуков связаны приметы и верования, как нельзя называть ребёнка, а как наоборот, нужно. Имя преследует человека до самого конца, а после — хранит в себе память о нем, выбитое на холодном мраморе. Бывает, что дети не могут ужиться с данным родителями именем и меняют его, стоит только получить такую возможность. Есть в этом что-то ироничное, что ребёнок обретает такую важную мелочь, не осознавая этого, а потом вся его жизнь подчинена чужому решению.
Но обычное имя, записанное в документах, удостоверяющих личность, часто не может передать всего того отношения, что испытывают к человеку. Имена часто повторяются, а мироздание сводит людей с одинаковыми в одну точку во вселенной и сталкивает лбами. И тогда в определенном месте оказываются просто два человека, которые зовутся одним и тем же набором звуков, но жизни их — полностью противоположны друг другу. Когда ты испытываешь к человеку какие-то определенные чувства, будь то гнев или любовь, нежность или раздражение, радость или боль от одного только взгляда — их невозможно уместить в одно обычное имя. Тогда на языке появляются какие-то сравнения. Любимого мужчину женщины часто награждают таким прозвищем как «медвежонок», не потому, что он лохматый, по утрам обворовывает соседских пчел, впадает в продолжительную спячку при первых признаках зимы и ревет раненым китом по ночам. Скорее всего, у девушки в детстве была любимая игрушка, которая защищала от страшных кошмаров, отгоняла страхи и помогала справиться с чисто детсткими проблемами, а теперь это место занял любимый человек. И происходит замещение. В прозвищах таится намного больше, чем просто забытое имя. Прозвище хранит в себе все самое важное, что не сказать словами.
У каждой книги в магазине Азирафаэля было своё прозвище. Та, что постоянно падала с верхней полки на головы привередливым покупателям — Ворчунья, у толстой небольшой книжки про десерты — Сладкоежка, у непонятно как попавшего в его коллекцию мирового бестселлера о садо-мазо играх богатого идиота — Ой-ой-ой. Ангел ворковал с каждой из них, когда брался за мягкую сухую тряпку и обходил ряды, чтобы протереть своих подопечных. Кроули, который довольно часто заставал такие моменты в глубоком кресле, закатывал глаза и подтягивал колени к груди, чтобы залипнуть в очередную игрушку на мобильном телефоне. Сладостные речи, направленные не к демону, нарушали механические и громкие звуки из виртуальной вселенной, где страшный змей ловил маленьких несуществующих диковинных животных с помощью шариков. У свитков, спрятанных в задней комнате, при определенной температуре и влажности, были древние имена на давно забытом языке. Азирафаэль шептал их очень тихо себе под нос, чтобы не нарушить покоя таких старых экспонатов. Кроули следовал за ним, не отрываясь от игры, потому что самые таинственные покемоны прятались именно там. Он медленно двигался между стеллажами, выслеживая их, и краем глаза наблюдал за улыбающимся ангелом.
Кроули тоже заслужил парочку прозвищ с легкой руки Азирафаэля. Очень часто он хитростью и изощренным планом заманивал своего возлюбленного туда, куда тот в душе очень хотел, но почему-то упрямо об этом молчал: будь то новая кофейня на другом конце города или старый книжный магазин в другой стране. До самой последней секунды ангел и думать не смел, что Бентли, укачивающая его на переднем сидении в мягкую дрему, в итоге вырулит к такой желанной вывеске. Тогда удивлённые глаза распахивались, ресницы чуть подрагивали, а улыбка на губах затмевала само солнце, такой яркой она была. Демон и ангел вылезали из машины одновременно, и водитель слышал в свой адрес потрясенное, но счастливое:
— Вот ты старый змей!
Кроули немного коробило упоминание его возраста, но слишком радостным голосом это было сказано, чтобы затевать спор. Он только шипел в ответ, позволяя юркому языку показаться между острых зубов. Но сердце стучало чуть быстрее каждый раз.
Выдавались и тяжелые дни, когда серые грязные тучи липли на небеса, словно мусор на обуви путешественника. Все шло наперекосяк, люди раздражали, вино было слишком сладким, Азирафаэль слишком громким. Весь мир злил демона, словно под его кожей налип песок, который жёг его. Кроули огрызался сквозь сжатые зубы, не реагировал на прикосновения, собирался почти что кольцами на старом кресле, обхватывая себя за плечи руками, а иногда и вовсе — пропадал на несколько дней. Их ссора, глупая и нелепая, беспокоила Азирафаэля все время. Он ронял книги, задевал бёдрами маленький стол и обжигал губы горячим какао. В итоге, он ложился спать в одиночестве в холодную постель. Но посреди ночи он ощущал чужое присутствие в спальне, горячие руки, которые касались его затылка и шеи, сухие губы на плече. И все обиды и горечь исчезали, смытые облегчением и настоящей ослепляющей любовью. Ангел обнимал молчаливого демона, едва ощутимо укачивая его из стороны в сторону, и шептал:
— Мой дорогой… Дорогой мой мальчик…
Эта связь была намного крепче, чем у любовников. Умные психологи сравнивали такое с теми нерушимыми узами, что соединяли родителей и детей. Те, что уже не разорвать ни ссорами, ни разводами, ни изменами. Азирафаэль считал это странным, но не мог перестать в такие секунды опекать демона, позволять ему побыть слабее, забрать у него всю ответственность за слова и поступки, разрешить побыть почти что… ребёнком, да. И Кроули засыпал, убаюканный тихим голосом, тёплым дыханием и шуршанием белоснежных крыльев.
В квартире Кроули прозвища были у каждого цветка, что занимали целую комнату. Ангел всеми силами пытался понять, как змей их различает, но системы найти так и не смог. Там была и мухоловка, с острыми краями и мерзким характером, которую демон нежно называл — Мерзавка, и королевская бегония, цветущая только в те дни, что в квартире проводил ангел — Привереда. Самой таинственной подопечной демона была Хиганбана — японский цветок смерти. Игнорируемая всей Японией огненная паучья лилия занимала особое место, на неё Кроули лишь изредка повышал голос, чувствуя какое-то единение. Из-за ядовитых стеблей и луковиц ее не продавали в магазинах, не дарили друг другу, лишь высаживали на могилах, чтобы оберегать покой мертвых. Один раз Азирафаэль поймал любовника, когда тот стоял около неё и пальцами осторожно гладил похожие на паучьи лапки лепестки. Она носила нежное прозвище — Принцесса. И ангел не мог объяснить, почему его сердце неприятно дергалось от этого.
Любимая гордая Бентли в беседах и ленивых разговорах обрела такое банальное прозвище — Детка. Простое, но в нем было заложено все трепетное отношение демона к любимице. Стоило лишь обратить внимание, как он проводит рукой по капоту, стирая пыль, как постукивает пальцами по рулю в такт музыке, как поправляет зеркало. Кроули испытывал к ней самые настоящие отеческие чувства, точно помня ее день рождения и преподнося различные новые чехлы или эксклюзивные диски. Азирафаэль и не думал влезать в эти отношения, радуясь просто тому, что машина одобрила выбор хозяина и перестала бить дверцей по спине. Одной зимней ночью, когда они возвращались от Анафемы и Ньюта, ангелу даже показалось, что сидение немного подогревается, чтобы он не отморозил себе свою пернатую… душу.
Правда, в один прекрасный момент это милое прозвище перестало быть таким безобидным. Когда они отъехали вглубь леса, почти на самый берег реки, чтобы побыть наедине. Кроули редко позволял страсти завладеть собой в машине, обычно ругаясь на провоцирующего ангела последними словами, но бывали и исключения. И вот когда змей растянулся на сидении, не в силах перестать ерзать, и наслаждался чужим весом на своих бёдрах, а Азирафаэль решил попробовать несколько интересных, но смущающих приемов, которым его научила милая мадам Трейси, Кроули вдруг выгнулся дугой, оставляя на нежных сидениях рваные борозды от выросших когтей, и сладко, греховно и так хрипло простонал:
— Ох, да-да, Детка ~ — покраснела и Бентли, и Азирафаэль, завороженные таким демоном, вспотевшим, горячим и томным.
Следующие несколько дней жители города имели возможность наблюдать на дорогах дорогую ретро машину с красными фарами и передним бампером, а также и хозяина книжного магазина, чьи алые скулы, кажется, могли освещать всю улицу ночью. Его несколько раз спросили, нет ли температуры. И просили пойти домой отдохнуть. И Бентли, и ангел несколько дней пытались прийти в себя и не смотрели друг на друга.
Анафема отвратительно сокращала имя ангела, будто за каждую лишнюю букву ей нужно было расплачиваться деньгами или жизненными силами. В своих добрых порывах, она оставляла от него либо три, либо четыре буквы, и Кроули морщился, словно кто-то царапал острыми ногтями по стеклу. У демона внутри кипело желание подойти и встряхнуть наглую девушку, прорычать ей в лицо все, что он о ней думает. Азирафаэля этот возмутительный момент никак не задевал, но он прекрасно видел состояние Кроули. Для него длинное и неудобное имя любовника было чем-то сакральным, неприкасаемым. Сам он спокойно перекроил своё имя, не ощущая к нему ничего, но ангел… Каждый раз произнося его имя, Кроули будто бы светился изнутри. Ему даже казалось, что крылья становились немного легче, душа — светлее, а сердце — больше.
Имя ангела никто не произносил так, с легким придыханием, облизывая сухие губы. И никто, совсем никто и никогда не делал второго ударения в его имени, на второй слог, чуть зависая в эту секунду, чтобы потом нырнуть глубже. Демон злился, что стонать это имя в постели неудобно, что в голове удержать его сложно, но ни разу, даже в самые умопомрачительные моменты, не позволил себе обрезать или укоротить прекрасное небесное имя.
Им встречалось на улице, как юноша зовёт свою любимую девушку «Ангел». Первый раз Азирафэль ощутимо вздрогнул и обернулся, но паника в его глазах сменилась светящейся радостью за чужое счастье. Тогда он задумался, что же вкладывал в это слово Кроули? Желтые ядовитые глаза становились светлее, голос — выше. Вначале, он будто пытался упрекнуть друга в его взглядах на жизнь, подчеркнуть их различия, но потом… потом это стало чем-то невероятно личным, тонким. Как в первую ночь после неудавшегося конца света, когда Кроули прижимал сначала утерянного, а потом чудом обретенного друга к двери и касался ладонями мягких волос и улыбчивых губ. Он прижимался своим лбом ко лбу Азирафаэля, не в силах перестать смотреть и трогать, не мог поверить, что это правда. Ему казалось, что сейчас он откроет глаза и останется в одиночестве, ощущая этот невыносимый запах гари.
— Пожалуйста, не забывай моргать, — рассмеялся тогда Азирафаэль, успокаивающе касаясь его талии, горячей кожи и острых позвонков на спине. — Это пугает.
— Не могу, — признался Кроули, сглатывая ком в горле. — Ангел, не могу. Хочу знать, что ты есть.
— Я есть, дорогой мой мальчик, — Азирафаэль подставил лицо под требовательные руки. — Здесь, прямо здесь.
— Ангел мой, ангел,— повторял демон, и заметная дрожь сотрясала его тело. — Будь моим и будь со мной. Азирафаэль. Ангел. Ангел.
Им не нужны были слова в ту ночь, чтобы понять друг друга, но слова помогли обнажить израненную душу, открыться и сделать шаг навстречу. Кроули продолжал звать его, а Азирафаэль продолжал убеждать, что никуда не денется, щурил свои невероятные глаза, даже крылья выпустил в какой-то момент, чтобы обнять ими демона, который за один день испытал слишком много нехарактерных ему чувств, потерял весь свой мир и снова получил его в свои руки.
Ангел точно знал, к каким словам Кроули стоило прислушиваться, а какие — пропускать мимо ушей. И если сам он этого не осознавал, то ангельское сердце, такое большое, любящее весь мир, но открытое только для одного хитрого древнего змея, определенно знало все.
И конечно, Бентли.
Каждая девочка с самого детства знает, как должна выглядеть ее идеальная свадьба. Во всех мелочах, за исключением разве что количества гостей, да лица избранника. Хотя и там тоже определенно есть пожелания: сначала он выглядит как прекрасный принц или супергерой из последнего просмотренного мультика, потом обретает более реальные черты. И самая независимая и сильная девочка, которая слушает тяжелый рок, открывает дверь с ноги и выбривает восемьдесят процентов волос на своей голове, даже если говорит, что ей это не нужно. Это могут быть и фьорды в Исландии, и жаркая пустыня с верблюдами, и дно древнего озера где-то в пещерах — но каждая девочка в своей голове видит эти картинки. Мальчики эти картинки тоже видят какое-то время, пока репутация среди сверстников не закрывает их своим большим телом. А годам к тридцати пяти эти картинки снова вылезают, выцветшие, облезлые, но встают перед глазами как и раньше. И мальчики хватаются рукой за то место, где у них по-идее должно быть сердце и начинают метаться в поисках, грустные и несчастные.
Для каждого этот удивительный день значит многое, но так сильно отличается. Кому-то хочется большого зала с гостями, чтобы сотни пар глаз смотрели на его счастье, любовались, возможно завидовали. Кому-то достаточно только близких и друзей, с которыми наконец нашлась причина повидаться. У кого-то нет семьи — ее заменяют самые верные друзья, прошедшие вместе с этим счастьем долгий тернистый путь. Они окружают своей искренней любовью, поддерживают и вместе радуются. Кому-то достаточно только любимого человека, его подрагивающей от волнения руки, трепещущих ресниц и блестящих глаз. И больше ничто не имеет значения: ни одежда, ни окружающий мир, ни погода за окном, ни дата. Потому что у них есть собственный мир, спрятанный между телами в момент крепких объятий, куда никому входа нет. Ни друзьям, ни врагам. В этом мире может светить тёплое солнце или идти проливной дождь, там месяцами царствует лето, а потом на несколько дней наступает лютая зима. Но это их мир, уберите прочь свои грязные руки, пожалуйста.
Азирафаэль медленно шагал, выставив перед собой руки. Он шарил в пространстве, но только колыхал воздух. Кроули шёл рядом, краем глаза наблюдая за ним, перехватывал за локоть, если впереди вырастала какая-то преграда, угрожающая здоровью — физическому и ментальному — его ангела. В такие моменты скулы Азирафаэля, наполовину скрытые чёрной тканью, становились очаровательно розовыми. Один раз демон едва не слился с углом дома в страстном поцелуе, засмотревшись на покрасневшие кончики ушей и улыбку, украшающую чужое лицо. Кроули немного не хватало распахнутых от удивления и радости глаз, которые были завязаны его собственными руками, но это мера была временной, а награда будет невероятной, он был уверен. Его взгляд случайно упал на пластмасску от бутылки вина, скрученную в некое подобие кольца, которая была надета на безымянный палец Азирафаэля. Горло сдавило от странной смеси радости, страха и любви.
— У меня возникает ощущение, — спокойно начал Азирафаэль, увеличивая радиус размахивания. — Что ты ведёшь меня на ритуальное сожжение в Ад.
— Абсолютно так, — согласился демон, корректируя направления их движения и поворачивая в переулок. — Я зачем тебя откармливал все эти месяцы?
— Вы будете меня есть? — ослеплённый ангел повернулся на собеседника, интуитивно находя его лицо. — Перья могут застрять в зубах.
— Зато они неповторимо хрустят, — усмехнулся Кроули, легонько хлопнув ладонью между чужими лопатками. — Мы пришли, ангел. Обрети же зрение.
Азирафаэль медленно стянул повязку вверх, сминая светлые пряди. Солнце ослепило на несколько мгновений, поэтому он заморгал быстро, зажмурился и снова заморгал, утирая рукавом слезы в уголках глаз. Первое, что он заметил — умопомрачительный запах чего-то сладкого, ягодного и вкусного. Рот наполнился слюной, требуя срочно погрузить в него источник аромата. Когда зрение полноценно вернулось, ангел увидел большую стеклянную витрину, на которой красовались различные торты и пирожные. Над дверью красовалось изящное «La Forét». Верхние окна были открыты, впуская внутрь свежий летний воздух, взамен одаривая прохожих сводящим с ума запахом выпечки.
— Что..? — растерянно оглянулся на демона Азирафаэль, прижимая к груди измятую чёрную ленту.
— Мы пришли выбирать свадебный торт, — улыбка пыталась растянуть губы Кроули, но он всячески пытался ее удержать. — Все это же ради него. Ради торта. Я все знаю. Тебе нужен не я, а торт.
— Ох, мой дорогой… — брови выразительно изогнулись, выдавая крайнюю степень радости его любимого пернатого.
— Мы зайдем? — Кроули кивнул на дверь.
— Конечно! — широкая улыбка осветила лицо Азирафаэля, и демон подумал, что она ярче всех звезд вместе взятых.
Стоило открыть дверь, как запах стал ещё сильнее. Глаза ангела разбежались, не в силах смотреть одновременно на все стойки с тортами. Они были разбиты и по цветам, и по размерам. Одноярусные, двухъярусные, маленькие, большие. Некоторые были в рост человека, были подвесные на цепочках, украшенных блестящими камнями. Были и те, которые светятся в темноте, и полностью сотворенные из карамели — в форме дворца Снежной Королевы, прозрачные насквозь. Азирафаэль едва ощутимо вздрогнул, когда узкая горячая ладонь коснулась его плеча.
— Ты главное не потеряйся, Алиса, в погоне за белым тортиком, — попросил Кроули, направляя любовника в соседний зал. — Я уже кое-что присмотрел.
Первый торт, к которому они подошли, был трёхъярусным. Покрытый белой сахарной пудрой, он был украшен разнообразными ягодами красного цвета: разрезанными пополам клубничками, брусничками, малиной и вишнями. Но на каждом корже по диаметру, украшенному ягодами, изредка встречались черные ежевики. Алая начинка проступала на коржах, заманивая своим невероятным запахом.
— Чем-то похоже на нас, правда? — хрипло поинтересовался Азирафаэль, приваливаясь своим плечом к чужому.
— Ну, если слегка, — чуть скривился Кроули, находя мягкую ладонь и увлекая к следующему стенду. — Вот этот больше похож.
Взгляд Азирафаэля приклеился к четырёхярусному торту, который ровно пополам разделяла цепочка кроваво-красных роз. Одна половина торта была белоснежной, украшенной кремовыми цветами и жемчужинами, с мелкой кокосовой крошкой, а вторая — шоколадной, с боков коржей стекал темный шоколад, подтеки опускались до следующего уровня, большие коричневые жемчужины опоясывали основной ярус.
— Я бы добавил ещё яблочных долек — и вуаля, — облизнулся демон, обжигая влажным дыханием чужое ухо. — У него, кстати, коржи сделаны как брауни. Ты любишь ведь.
Азирафаэль бросил на него полный любви взгляд и потупился, улыбаясь уголками губ. На загорелой руке огнём горело подобие кольца из белой книжной закладки. Ангел протянул руку и переплел пальцы, не в силах отвести взгляда от контраста их кожи.
Рядом стоял белоснежный четырёхъярусный торт, разрезанный ровно пополам. Каждый корж был украшен золотыми сердечками, разбросанными хаотично по всем частям. В середине каждой половины были съедобные цветы, водопадом спадающие вниз. Разноцветные розы, ромашки, маленькие маки — все они перепутывались между собой, чтобы внизу превратиться в целое цветочное озеро. Демон едва удержался, чтобы не отломить ближайший и не вплести его в мягкие светлые волосы, точно над чувствительным ухом. Вместо этого Кроули прикоснулся к нему губами, сухими и горячими.
На стенде напротив стоял четырехъярусный торт, полностью покрытый чёрной глазурью. Она блестела в свете ярких ламп, слово змеиная чешуя. На самом верхнем маленьком ярусе расположился диковинный красный цветок с широкими, почти огненными лепестками, он опутывал своими тонкими стеблями весь торт, протыкал коржи и вырывался с другой стороны. Маленькие белые кусочки шоколада, рассыпанные по чёрной глазури напоминали яркие звёзды на ночном небе. Сахарная белоснежная пудра соединяла их в галактики, таинственные и загадочные. Азирафаэль, заворожённый ими, почувствовал, как демон обнял его со спины, соединяя на груди загорелые руки, и прижался своей щекой к щеке возлюбленного. Они стояли и размерено дышали в унисон, осознавая, что впервые за шесть тысяч лет они имеют друг на друга право. Они так долго плутали в этой пучине разногласий, недопониманий, предубеждений и страха. А теперь — вот они, счастливые и любящие друг друга, просто потому что иначе и быть не могло.
Между вздымающейся грудью демона и расслабленной спиной ангела, тем самым нежным местом, откуда начинали расти хрупкие кремовые крылья — расположился целый мир, дрожащий от нежности и той любви, что пропитывала его целиком. И они готовы были оберегать этот мир всеми способами, как и человечество от Апокалипсиса. Самоотверженно, до последнего вздоха, из последних сил.
— Ну что ж, — выдохнул невесомо Кроули и сверкнул желтыми глазами из-под очков. — А теперь — дегустировать.
Азирафаэль покраснел, закрывая ладонями пылающие щеки, от одной мысли, что сможет попробовать эти сладости.
Кроули в который раз приревновал его к еде.
Размеренное постукивание серебряной чайной ложки по бокам фарфоровой чашки — единственное, что нарушало идиллию прекрасного августовского утра. Жара постепенно выпускала из своих душных объятий измученный город, небеса изредка поливали землю прохладными дождями. На асфальте расползались лужи, с деревьев капало прямо людям за шиворот, прямо на спину. Листья постепенно начали отрываться от веток деревьев, пока только хилые и маленькие, но даже у самых зеленых и сочных — постепенно краснели и желтели самые краешки. Усталая природа будто потягивалась после тяжелого труда, готовилась переодеть зеленую форму во что-то более нарядное и тёплое. Самая прекрасная и вдохновляющая пора для многих людей. Будто бы на американских горках, мир на секунду зависает в самой верхней точке, балансирует, а потом срывается вниз, в холод и темноту.
Солнце отражалось в окнах домов и витринах, разбегаясь солнечными зайчиками по тротуарам, дразнило прохожих, ослепляя их на несколько секунд. По сравнению с предыдущим месяцем, когда весь город шумел и пыхтел, бубнил что-то себе под нос, сейчас — он медленно дышал, наслаждаясь тонким привкусом осени в ласковом ветре. Август — словно запечённая золотая корочка на пироге, самая сладкая и самая желанная, которую ешь в самый последний момент. И этот вкус остаётся на языке ещё долго, такой терпкий и такой манящий. Люди вдруг огляделись по сторонам, замечая уходящее лето. Они останавливались в сквере, чтобы посидеть немного на выгоревшей на солнце скамейке, острожно касались руками нижних веток деревьев, любуясь яркими цветами. Город баловал своих жителей, и они, наконец, это заметили.
Азирафаэль сидел на большом цветастом покрывале и помешивал сахар в своей чашке. Мелкие чаинки плавали на самой поверхности, а солнечные лучи тонули в янтарной глубине, закручиваясь с ними в танце. На коленях ангела лежала раскрытая книга, по строчкам которой он скользил взглядом. Закрытая бутылка вина валялась рядом, вместе с двумя сверкающими бокалами. Из корзины чем-то пахло, манящим и соблазнительно вкусным. Внимание ангела то и дело соскальзывало с интересных исторических фактов на то, что было спрятано в недрах корзины, но возвращалось обратно. Кроули стоял неподалеку. Модельные ботинки очень странно смотрелись на зеленом газоне. Демон сдвинул на самый кончик носа чёрные очки и потер руки, разминая длинные пальцы. После чего достал из внутреннего кармана пиджака чёрный небольшой баллончик, встряхнул его и нажал на кнопку. Длинная струя вырвалась вперёд, смешиваясь с воздухом. Кроули поспешно сделал несколько шагов назад и поднял голову наверх.
Небеса дрогнули, по ним будто бы прошла рябь. Серые набухшие тучи задрожали, словно собирались обрушить на наглого демона поток ледяной воды, но вместо этого облачную вату прорезал длинный солнечный луч, и на землю что-то рухнуло, поднимая клубы пыли. Земля мелко задрожала, принимая на себя удар. Кроули закашлялся, размахивая рукой из стороны в сторону, и подошёл ближе. В земле образовалось небольшое углубление, выдранные куски газона валялись вокруг. В самой середине, сложив над собой крылья, лежал ангел. Он был совершенно дезориентирован, моргал ошарашено и крутил головой. Белые одежды были покрыты грязными пятнами, крылья немного подрагивали, а перья топорщились в разные стороны.
— Михаил, — подытожил Кроули, всмотревшись в чужое лицо. — Не подходит.
Отойдя на несколько шагов от первой ямы, он снова нажал на кнопку, выпуская ещё одну струю в небо. Все повторилось точно так же, как и несколько минут назад. Небеса вздрогнули, и сквозь образовавшуюся прореху вниз рухнул ещё один ангел. Он попытался было уцепиться за что-то, но сильные руки прошли сквозь облака, и тело тяжело врезалось в землю. Только-только поднявшийся на ноги Михаил снова оступился, не удержавшись. Пыль рассеивалась чуть дольше, но Кроули умудрился заметить один важный момент, который снова не подходил ему. Зарычав сквозь сжатые зубы, он отступил на несколько шагов.
— Уриэль, — приветственно улыбнулся Азирафаэль, немного приподнимая перед собой красивую чашку ручной работы. — Может быть, налить чаю?
Михаил неотрывно смотрел на демона широко распахнутыми глазами. Он почти не дышал и не двигался, только следил за каждым движением. Уриэль пока ещё не пришла в себя, с тихим стоном поднимаясь на ноги. Но Кроули на них уже не отвлекался, он наблюдал за очередным падением крылатого существа сверху. На этот раз удар был сокрушительным. Азирафаэль ошпарил пальцы чаем, который выплеснулся наружу, Уриэль снова клюнула носом в землю, едва успев подставить руки, а Михаил устоял чудом, просто из чистого ангельского упрямства. Архангел он в конце концов или нет? Большие золотые крылья было видно даже сквозь образовавшуюся завесу пыли. Демон издал победный вскрик и надел очки обратно.
Габриэль не особенно пострадал, ну разве что его модельная прическа немного растрепалась. В остальном архангел выглядел прекрасно, даже не завалился на бок, а приземлился на одно колено. Пижон лохматый. Кроули едва сдержался, чтобы не плюнуть в него. Яд так и сочился с острых клыков. Но вместо этого он шагнул ближе и указал на Габриэля пальцем.
— Я понятия не имею, что ты натворил! — громко сказал Кроули. — И знать не хочу!
— Азирафаэль? — сурово начал Габриэль, отряхивая испачканную штанину. — Мне хотелось бы знать…
— А мне хотелось бы жить в своей квартире спокойно! — змей начал срываться на злое шипение, а по губам то и дело скользил раздвоенный влажный язык.
— И при чем здесь мы? — хрипло поинтересовался Михаил, не рискуя подходить ближе; Уриэль же, почти ползком добравшись до рябившего в глазах пледа, приняла из рук Азирафаэля чашку с горячим чаем.
— Вы мне даром не сдались, — отмахнулся демон. — Валите, откуда пришли.
— Мы упали, — поправила его Уриэль, рассматривая чашку.
— Это одно из новых изобретений смертных, — поделился с ней Азирафаэль с легкой улыбкой. — Не знаю, откуда они взяли такую формулу, но ангелов косит только так.
— Почему, — снова обратился к архангелу Кроули. — Вельзевул третий день жрет второсортные гамбургеры с заправки, смотрит реслинг и рыдает?!
— Это тебя не касается, — с угрозой шагнул к нему Габриэль.
— Да я бы век вас видел! Но почему, пернатую мать твою тебе же в душу, она делает это в моей квартире?! — желание плюнуть в наглую физиономию архангела с каждой секундой становилось все сильнее, а причин этого не делать — меньше.
— Дорогой мой, — спокойный и ласковый голос едва коснувшись ушей, успокоил кипящую кровь.
Кроули выдохнул, морщась при этом, и снова указал на Габриэля, но теперь уже почти в лоб.
— Забери. Ее, — прошипел он, щуря желтые ядовитые глаза, после чего развернулся и пошёл вглубь парка, а на любопытный взгляд ангела только отмахнулся. — Слишком много благодати тут, у меня першит в горле.
Азирафаэль проводил демона глазами и медленно поднялся на ноги, прижимая к груди книгу.
— Демоны такие чувствительные, да? — почти трепетно спросил он, скорее в пустоту, чем у кого-то, и улыбнулся сам себе, но не удержался. — Габриэль, так что же ты сделал?
— Я… — раздражение требовало закрыть рот, но архангел и правда не знал, что ему делать. — Она разозлила меня, и я ударил ее крыльями.
— Ты что?! — спросили трое остальных ангелов на поляне.
— О, босс… — Михаил звучно ударил себя ладонью по лбу.
Азирафаэль указал куда-то в траву на спрей, где секундой назад стоял Кроули.
— Подари ей это и сдайся уже, — мягко посоветовал ангел и вытащил из носа две маленькие ватные затычки, после чего направился в ту же сторону, куда уполз древний злой змей.
По велению руки непочатая бутылка вина запрыгнула в корзинку вместе с бокалами, а сама она поковыляла следом, виляя квадратными толстыми боками. Перед тем, как подхватить ее, Азирафаэль обернулся и спокойно произнёс:
— Только, пожалуйста, не трогайте его кровать, — глаза Азирафаэля на мгновение потемнели, приобретая оттенок грозовых туч. — Это было бы неловко.
И если кто-нибудь скажет Кроули, что тот пытался помирить свою суровую начальницу и ангельскую пернатую задницу потому, что переживал за Вельзевул, то обнаружит на своём лице след от ядовитого плевка. Прямо между глаз. Но не переживайте, улыбчивый кудрявый ангел Вас быстро подлатает.
Наверное.