День рождения – грустный праздник. Так, по крайней мере, считал маленький ученый с недюжинным интеллектом, улиточным карьерным ростом и непрекращающимся днем сурка в жизни. Завтра тридцать три, возраст Христа, как говорится. В этом возрасте мужчина или должен начать кардинально менять жизнь, повинуясь неумолимой логике возрастных кризисов, или мрачно положить громадный болт на саморазвитие и оставить все как есть. Так он сделать и собирался. Пусть другие пытаются.
В благословенный период студенчества он, как и все студиозусы, стремящиеся достичь вершин чего бы то ни было, усиленно пахал три курса на зачетку, чтобы потом та работала на него. Но с переходом в высшие эшелоны научной мысли будущая надежда на развитие человечества столкнулась не с полетом мысли в поднебесье наряду с обожаемыми им гениями, а с замшелым бюрократическим кумовством.
Оно ведь как… зарплата у новоиспеченного аспиранта – без слез не сосчитаешь. Статьи и доклады публикуются только из-под научного руководителя, чья фамилия в списке авторов будет ожидаемо первой, если вовсе не единственной. И самое ценное в наличии научника зачастую – его кустистые брови и многозначительное «хм-м-м…», что, правда, компенсируется ветвистой заветной подписью на рукописном оригинале твоей работы.
На кафедре рассекают пространство мшистые пеньки старой закалки да крепенькие дубки-столпы помоложе, изредка перемежающиеся утлыми блатными троечниками, ушлыми толстобрюшковыми доцентами и профессорами разной степени известности. Некоторые так и вовсе не стесняются в сессию открыто придвигать к студенту демонстративно закрытую зачетку с масляной улыбочкой.
Таких в пору аспирантуры молодой еще тогда ученый сильно недолюбливал и клятвенно заверял себя, что никогда не променяет ценность знаний на их бумажный эквивалент, пусть и шуршит он дюже приятно. Однако с течением времени он стал замечать, как молодежь, подобную ему, либо безжалостно выживали – ни дать ни взять, по всем канонам идиоадаптационное направление эволюции на отдельно взятой кафедре, либо потихоньку их обтесывали и обтачивали, делая гладенькими, удобно мыслящими чурбачками по заранее определенным в научном сообществе меркам.
Так и получилось, что, разменяв четвертый десяток, Александр (для немногочисленных друзей – просто Лекс) приобрел степень кандидата, скорбно опущенные уголки губ, презрительно-брезгливое отношение к юным неокрепшим умам и особенно – претенциозным выскочкам, и прескверную репутацию. Прочили ему на кафедре перспективное будущее в виде докторантуры и звания профессора естественных наук лет эдак через двадцать с хвостиком. Когда собственное брюшко отрастет. А пока не отросло – Лекс принялся между делом все чаще заглядывать то в церковь, то в бутылку. Неизвестно, что он надеялся там найти, разложенные по полочкам религия и этиловый спирт не давали ему ответа на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого, но он все равно упорно пытался его искать.
Он, конечно, пробовал еще, как та лягушка, сбить лапками из сметаны масло. Но, будучи намертво пришпиленным к кафедре именем обожаемой биологии и булавочкой аспирантского долга, священный естественнонаучный трепет постепенно утрачивал. И на протяжении десятилетия его старания из перспективного выпускника, увлеченного до мозга костей наукой с уклоном в познание всего живого, превратиться, подобно гусенице, в прекрасного махаона, то бишь крупного ученого с мировым именем, медленно угасали на стадии куколки. А то, что грозило из нее вылупиться, внутри сложных глубин Лексовой души мутировало из краснокнижного чешуекрылого в арктиновую моль. Студенты все чаще жаловались на зверствующего доцента, злостно отказывающегося от взяток и пренебрегающего пакетиками, руководство снисходительно потакало моральному очерствению. Словом, шло все по накатанной, как и за многие поколения до него и как будет, разумеется, после.
Накануне примечательной даты Лекс, погруженный в размышления относительно судьбины конкретно взятой одинокой человеческой сущности в контексте истории человечества, забрел в заурядный кабак. Иначе прокуренное насквозь, чуть потертое и местами заплеванное заведение с легким налетом студенческой богемности назвать было нельзя. Но здесь хотя бы подавали неплохое разливное пивко с незамысловатой закуской, что вполне подходило для предденьрожденного пораженческого настроения.
В центре зала Лекс краем глаза углядел развеселую компанию студентов и нырнул за угловой столик – в тень и тишину. Кто-то в барчик приходил, кто-то уходил, но сохранялось стабильное равновесие в виде потребляющего напиток ядра из пяти третьекурсников и двух сопутствующих девиц подозрительно не обремененной интеллектом наружности. Дамы льнули к плечикам угощавших кавалеров, те расправляли плохо заметную в неоперенной юности широту груди и глубину кошелька. Менее обеспеченные – или более расточительные, как посмотреть – парни явственно облизывались и на пенное, и на прелестниц, но держались в достойных рамках.
В качестве центра компании выступал тонкий, даже субтильный субъект в очках с прямоугольной оправой, вокруг которого раскинулись координационные связи высокоинтеллектуальных дебетов. Лекс поморщился – этого стоумового он намедни уже окорачивал. Молокосос, не пересекший и экватор, вздумал перечить ему, доценту, относительно срока жизни организма, сформированного методом терапевтического клонирования. Дескать, лимит деления клеток можно и нужно преодолеть. Ха! Вот еще, какому-то юнцу он, Лекс, будет основы эпигенетики и концепцию предела Хейфлика рассказывать. Обойдется.
Но где-то в глубине души маленький человек с высыхающим сердцем дико завидовал. Энтузиазму, безапелляционности и максимализму, так характерных молодости, ее непримиримости и неуемной жажде жизни. Он, стараясь не высовываться из затененного приюта, прислушался: как и положено студенчеству, молодые люди обсуждали науку, смысл жизни и собственное будущее, и еще миллион столь же важных в масштабе их личных вселенных вопросов.
Очкарик с невозмутимой аксиоматичностью заявлял:
– Вот и зачем учиться, если потом смыслом всей твоей жизни становится просиживание штанов на кафедре? Я так думаю: наука – дело тонкое. Ею надо заниматься, а не бездарно тратить время на гамадрилов типа нас. Преподавание должно быть отдельно, а научная деятельность – отдельно, примерно как мухи и котлеты.
Лекс вздрогнул и прислушался внимательнее. Сидящий справа от очкастого студент в отчаянно-зеленой рубашке неонового оттенка «вырви глаз» принялся тому яростно оппонировать. Постепенно спор свелся к тому, имеет ли моральное право биолог, химик, физик или любой другой естественник тратить время на воспитание молодняка в ущерб основной линии исследований и надо ли эту задачу возложить на тех, кто свое уже «отнаучил». Или все-таки совмещение возможно и, более того, полезно для поддержания, так сказать, здорового научного энтузиазма?
Субтильный студент, поправив очки, стоял на своем:
– Тратить время на попытку уравнять изначально неравные интеллектуальные потенциалы? Вертел я на оси мироздания сие неблагодарное занятие. Если только под себя перспективные мозги воспитывать.
– Да кто ж тебе даст, – хмыкал собеседник. – Как иначе-то, без преподавательской ставки? Если только в какой госконторе удастся пристроиться или в частную лабораторию к мегакорпорации. Или к военным. Там можно средства выбить, оборудование… хотя тоже бред сивой кобылы. Не, науку надо при кафедре двигать.
– Угу, сделаешь ты в институте открытие всей своей жизни, – фыркал очкарик. – Там тебе и бюджет дадут, и аппаратуру. А потом догонят и еще раз дадут. Пока имя себе заработаешь – можно прям на лекции и скопытиться. Или стать как Сухарик. Я, знаешь ли, читал его кандидатскую по эпигенетике. А какие статьи выходили, м-м-м! Зачитаешься! Великий человек! Ну, был бы, если бы на кафедре сиднем не сидел.
– Кто, Сухарь? Да ладно тебе… Тоже мне, нашелся гений-современник. Что в нем великого?
– Потенциал. Если бы он только захотел – у него давно бы все было. И имя, и своя лаборатория, и лаборанты. Мы бы так, на подхвате бегали и на практику к нему просились. А он под профессоров прогибается. Смотреть больно, если честно. Задушили в нем искорку. Ни вкуса к жизни в нем не осталось, ни вкуса к смерти не наблюдается… Не человек, действительно, а сухарик только. А вообще, я тебе скажу так: надо в колонии лететь. А еще лучше, как только новую экзопланету откроют – сразу туда. Всеми правдами и неправдами, да как угодно!
– Думаешь, откроют?
– Конечно! Пять колоний уже есть – значит, и шестая не за горами. Поверь моей интуиции.
– Хм… А если не возьмут?
– А это уже вопрос мотивации. И еще есть авось, – хитро улыбнулся очкастый.
– А это тут причем?
– Как причем? Без него не получится. Иногда надо совершать безумства, авось прокатит.
Лекс готов был поклясться, что, хотя очкарик и не смотрел в его сторону, но был прекрасно осведомлен о нем, сидящем в темном уголке за потайным столиком. И нарочито говорил чуть громче, чем следовало бы, даже с поправкой на общий уровень шума. Сначала он было вспыхнул, потом задумался над аргументацией против доводов студента, а затем и вовсе окунулся в думы с головой. За кружкой темного пива и аналогично окрашенными мыслями доцент досидел до закрытия. Компания студентов давно разошлась, а ему все никак не удавалось выкинуть из головы этот демонстративный, донельзя нелепый, никчемный и неуместный разговор.
На следующий день Лекс, приняв поздравления от коллектива и студентов, положил руководству на стол бумагу с короткими словами, датой и скупым росчерком.
– Но почему? – только и смог спросить декан.
Лекс в ответ пространно пожал плечами. Он не знал, куда пойдет, что будет делать, как сложится его карьера и судьба. Но одно он знал точно: теперь он будет полагаться исключительно на интуицию, мотивацию и авось.
***
Три года, наполненные отчаянным выживанием, породили закаленного в боях за денежные ресурсы хищника, готового к броску. Перед его глазами на столе лежали двадцать четыре конверта. Содержимое, написанное тремя разными языками, сообщало о том, почему именно он должен возглавить научную работу по эпигенетической эволюции и почему – именно у них. Они – тринадцать крупнейших вузов, пять частных организаций, семь научных центров и приемная Межмирового правительства – пока не подозревали о перспективах валящегося на них счастья в лице Лекса. Наконец, решившись, он разослал письма адресатам, а их бумажные копии, сложенные аккуратной стопочкой, убрал в дальний ящик стола. В самом-то деле, кто в своем уме в XXIII веке будет доверять аналоговой почте?
Следующие три месяца он держался на небольшом подкожном запасе финансов и потихоньку сжигал письма. Одно за одним. Пока их не осталось всего три. В тот же день кончились последние деньги, и он с привкусом горькой эпичности сотворил первую в жизни арт-инсталляцию: повесил в холодильник за провод артефакт проводной эпохи – компьютерную мышь. Старательно откапывая в недрах кладовки заботливо забытые и со всей страстной горячностью ненавидимые макароны, он подумывал сжечь оставшиеся конверты, но положился на интуицию и авось – мотивация мирно отдала концы в недрах подсознания. Точнее, он так думал.
***
Журналист настойчиво тыкал в ученого микрофоном и зудел, словно весенняя восторженная муха.
– Подумать только, буквально через несколько часов вы навсегда улетаете на другой конец Галактики – практически в неизвестность! Вам не страшно? Что вы могли бы сказать нашим зрителям?
Александр Николаевич Санников, заслуженный деятель науки, объединивший разрозненные направления исследования экзопланет в единый, полноценно функционирующий организм под эгидой Всемирной ассоциации наук, позволял себе лишь таинственную улыбку.
Только ему одному было известно, когда и как он умудрялся успевать координировать результаты изысканий по всем ответвлениям своего естественнонаучного комплекса исследований, организовывать экспедиции в новый, шестой по счету, мир, участвовать в них, продолжая заниматься активной работой в своей области – генетике и эпигенетике, и преподавать, раздавая чувствительные пинки в нужные точки для корректного направления мыслей и деятельности своих несколько безалаберных подопечных.
Но и этого ему не хватало – неугомонный вездесущий профессор устал руководить научной жизнью новой колонии с Земли и сейчас отправлялся туда самолично на постоянное поселение. Перед внутренним взором Лекса пронеслись те злополучные макароны, мышь, три письма и один звонок полгода назад. И голос, который он узнал бы из всех миллиардов представителей человечества – голос занозистого очкарика, с всегдашним ехидством и вместе с тем благоговением сделавшего ему предложение на миллион. Тот самый звонок и голос, в мгновение ока воскресившие в нем и мотивацию, и заодно все разумное, доброе и вечное. Но об этом он рассказывать не собирался.
– Все просто, – задорно подмигнул в кадр маленький, крепко сбитый человечек с загорелым обветренным лицом, выцветшей под бело-голубым светом чуждого солнца шевелюрой, большой душой и необъятным сердцем, блеснув хитрыми искорками серо-зеленых глаз. – Я поделюсь с вами своим жизненным девизом. Готовы? Итак… Интуиция, мотивация и авось! Положитесь на интуицию, добавьте мотивации половник с горкой, чтоб на все случаи жизни хватило, и возьмите крепкий здоровый авось. Тогда и бояться будет совершенно нечего.
Огромный, похожий на гигантскую, сверкающую металлическими боками перевернутую грушу межзвездный крейсер вынырнул в расчетной точке из риманова пространства. Резонансный двигатель отключился, и экипаж использовал обычные электроракетные, чтобы потихоньку разведать новый кусочек космоса.
Астронавты, методично обследовавшие одну планету за другой, приходили к выводу, что ученые опять ошиблись, и в этой системе ничего похожего на подходящий для обитания человека мир они не найдут. Не то чтобы человечеству не хватало для жизни пяти пригодных миров и шестого почти пригодного, но природное любопытство и естественно-научный интерес ни в одном веке не давали покоя людской цивилизации, исключением не стал и этот, двадцать третий по счету, медленно подтягивающийся ближе к середине.
Специалисты со спокойствием великой китайской стены изучали одну экзопланету за другой, регистрируя период обращения планет вокруг светила класса F, особенности их орбитального движения, физические и химические характеристики, как то: период обращения, период вращения, орбитальная скорость, эксцентриситет, массу, плотность, размеры, состав атмосферы, наличие колец и спутников, магнитосферу и многое, многое другое.
Наконец, добравшись с края системы до четвертой по счету планеты от звезды, экипаж с удивлением констатировал: нет, не ошиблись! Планета по всем параметрам выглядела вполне приличной. Возможно, даже обитаемой на уровне существования органики.
– Вот это находка! – с восторгом сказал командир, рослый мужчина в возрасте и в форме астродесанта.
– Согласен с вами, – улыбнулся ему в ответ старый друг, астрофизик с солидным стажем. – А знаете, что еще просто замечательно?
– Да, конечно, – подхватил астродесантник. Они переглянулись, и хором сказали:
– Есть кому его осваивать!
Тем временем где-то на Земле, на самой верхотуре, на восьмидесятом транспортном уровне обитали люди с неприметными чертами лица, цепким взглядом и похожие друг на друга чем-то неуловимым, но склеивающим их между собой, как однояйцевых близнецов. Казалось бы, все разные, ан нет, отвернись – и уже забудешь, кто из них как выглядит.
Один из таких людей сидел за столом мореного дуба и нетерпеливо отбивал голостилусом по столешнице что-то, больше всего напоминающее первую Венгерскую рапсодию Брамса, опус 79, до-диез минор. Калибром звезд на его погонах можно было убийственно впечатлить королька затрапезной монархической республики, если бы к середине двадцать третьего века что-то похожее по форме государственного правления на Земле еще оставалось. Но столь же неприметный человек, только что зашедший к руководству, впечатляться не спешил – просто привык.
– Джон? – высший офицерский чин подался вперед и сверкнул глазами в предвкушении. Он и не ожидал, что к преклонным летам в нем проснется дух сопереживания и легкий флер авантюризма. Он всякое повидал и поднялся с таких низов, что даже снизу постучать было неоткуда, но к Корпусу первопроходцев оказался морально не готов и искренне увлекся их нелегкой жизнью, с тщательно скрываемым мальчишечьим трепетом ожидая новых голозаписей с Шестого. Это почти как любимую серию комиксов почитать. – Не томи, что там у них?
– Игорь Валерьевич… – подчиненный, приняв вольную стойку, принялся докладывать. – Предательство у них случилось.
– Натурально сериал про них снимать можно, – удивился генерал-полковник. – Что на это раз?
– Девушка, Максимиллиана. Пыталась продать их гениальное дарование «Апостолу».
– Почему?
– Женщины… – скривил кислую мину подполковник. – Любовь у нее случилась. Подготовленная астродесантница, а собственными эмоциями управлять не умеет.
– Скажешь тоже, Джон, женщина, и чтобы управляла чувствами. – Игорь Валерьевич откинулся назад в эргономичном гравикресле, пролистал взглядом отчет на голопланшете и закурил цифросигару. – Опытного астродесантника-мужчину порой может свалить один взгляд синеокой прелестницы, да так, что он вокруг всех перережет только за поцелуй, я и такое видел. А ты говоришь, Макс… У нее тут целый Честер. Для современного поколения он может стать своего рода супергероем, еще удивительно, что она почти три года продержалась. Насчет «Апостола» уверен?
– Да. Ошибки быть не может. И еще известно, что кто-то сливает им информацию, либо в «Авангарде», либо у нас, – совсем кисло заметил Джон.
– А вот это уже нехорошо. – напрягся генерал-полковник.
– Так точно, – подтвердил его подчиненный, подполковник Оборонного управления при Министерстве межпланетарных дел Межмирового правительства. – Спецы уже отрабатывают варианты. И еще…
Игорь Валерьевич выкинул из головы восторженный интерес к неожиданно появившемуся и так захватившему его воображение подразделению и фирменным проницательным взглядом окинул подполковника.
– Докладывайте.
– Новая разработка. Проект «Призма».
Вместе они просмотрели данные по перспективному открытию Тайвина, переглянулись и в один голос сказали:
– Чертов колдун.
– И откуда Аристарх Вениаминович его только откопал? – поднял брови Джон.
– А то ты не знаешь талантов Аристарха. Такими людьми, как он, если дом по старинке строить, можно сваи для фундамента забивать, и ничего им не будет. И потом, если я не ошибаюсь, Тайвин к нему сам пришел, – отметил генерал-полковник.
– А, ну да, точно. Запамятовал, – подполковник устало потер лоб. – Я боюсь, если мы не предпримем каких-либо активных… м-м-м… действий, «Апостол» продолжит попытки устранить ударный костяк Корпуса и либо переманить их гения на свою сторону, либо, если не получится, похитить. Эти могут.
– Тайвин свою лояльность уже продемонстрировал. Но вот ситуация с Макс… Похоже, пришла пора сплотить команду. – Игорь Валерьевич едва ли не руки потирал в предвкушении.
– Неужели вы на них Грифа натравите? – прищурился подчиненный. Он хорошо знал методы работы основного конфликтолога Министерства межпланетарных дел.
– Конечно, – с выражением полной уверенности на лице подтвердил генерал-полковник. – Вызывай его сюда.
Пока ждали Грифа, начальник и подчиненный с удовольствием в охотку еще раз просмотрели личные дела каждого первопроходца. Удивительное дело, но про каждого можно было снимать сериал. И кого только не собрал к себе под крылышко Аристарх. Тут был и преподаватель математики, и профессиональный биатлонист, и полицейский, и владелец спортивного клуба, и наемник-стилист, и пятерка астродесантников, и увлеченный фотограф, и голографический живописец, и музыкант, и даже писатель, специализирующийся на фельетонах. Творческие работы последних под псевдонимами быстро набирали популярность, и это тоже оказывалось весьма кстати и на руку далеко идущим планам спецслужб.
И, конечно, особняком стоял сам Честер. Безусловный лидер, не уверен в себе, но тонко чувствует окружающую реальность, может демонстрировать командный голос на уровне императивного приказа, что в современности не просто было востребовано, а ценилось практически на уровне оксида лютеция. Черные волосы, рыжие глаза, кошачий зрачок, восточный разрез глаз, греческие пропорции лица, телосложение среднее, рост 175, вес 75. Любопытен сверх меры, интуитивно воспринимает новое, способен на неожиданные действия, любим своими подчиненными как коллективный питомец и как руководитель одновременно. Словом, обаятельный раздолбай, то, что нужно для нового поколения вдохновителей человечества.
Через пару десятков минут, посвященных повторному просмотру голороликов о похождениях бравых первопроходцев, когда работники спецслужб с головой погрузились в увлекательное кино, в кабинет постучали.
– О, Гриф, заходи! – радушно махнул рукой хозяин кабинета.
– Полковник Андервуд по вашему приказанию прибыл! – щелкнул каблуками и козырнул новоприбывший. Его тонкий нос с легкой горбинкой, за который в том числе он и получил прозвище, хищно зашевелился, когда он увидел на столе проекцию первопроходцев, отчаянно пытающихся прогнать из поселения огромное многощупальцевое существо светошумовыми гранатами. – А что это такое интересное вы тут смотрите?
– Не поверю, что ты не знаешь. Но ты садись, давай вместе еще раз посмотрим. – Игорь Валерьевич приподнял уголок рта. – Признавайся, давно на них клюв точишь?
– Давно, – не стал отрицать Гриф. – Любопытные ребята, но нужно было время для притирки кадров. Позволь поближе взглянуть.
– Чего ты там не видел? Не поверю, что тебе копии не приносят, – окинул его цепким взглядом начальник.
– А как же радости совместного просмотра? – невозмутимо приподнял одну бровь конфликтолог. – Вы вдвоем регулярно смотрите, а меня не зовете.
– Вот, позвали. Смотри.
Уже втроем они проглядели смонтированные их сотрудником-наблюдателем данные и отчетные голозаписи, предоставленные Корпусом, и Игорь Валерьевич с легкой ностальгией констатировал:
– Мир, дружба и жвачка! Я думал, такого уровня сплоченности коллектива среди современной молодежи уже не достичь, а то сейчас все как на подбор индивидуалисты, одеяло на себя тянут.
– А эти не индивидуалисты? – в притворном изумлении переспросил Гриф.
– Ой, вот не надо твоего фирменного, а то ты не знаешь, о чем я говорю, – раздраженно отмахнулся генерал-полковник. – Сделай мне из них супергероев.
– Огонь, вода, медные трубы, похищение? – предложил стандартный набор конфликтолог.
– Брось. Ты что, не видишь, воды и огня им и так с избытком хватает. Давай медные трубы и увольнение. Тем более, на Честера с Тайвином «Апостол» нацелился. – Игорь Валерьевич говорил расслабленно, но было видно, насколько внимательно он следит за реакцией собеседника.
Гриф в задумчивости потер подбородок.
– Должностная инструкция есть?
– Конечно, – ответил за начальника подполковник и протянул специалисту голопланшет. – Вот.
– Давняя?
– Еще с момента тренировочного периода.
– Отлично! – обрадовался Гриф и позволил себе довольную ухмылку. – Погоняем вашего волчонка по бюрократическим камушкам. И ребят его проверим.
– Я думал, ты по-другому его обзовешь, – с интересом глянул генерал-полковник. О маленькой слабости ведущего конфликтолога, способного за месяц из самого расшатанного коллектива создать функционирующую как по атомным часам часть, сравнивать своих подопечных с хищниками, чешуйчатыми, мохнатыми и пернатыми, знали многие. Знал и Игорь Валерьевич.
– Волки, даже самые матерые, всегда остаются игривыми и любопытными и будут оберегать стаю, инстинктивно выбраковывая лишних. Так что на кошачий глаз не смотри, это не эгоцентрист-индивидуалист типа тигра или пумы и точно не тяжеловесный лидер, как лев, если ты об этом. Аристрах в очередной раз не ошибся, хотя этот, – прищурился на крошечного Честера на голограмме конфликтолог, – пока если только на переярка тянет. Время проверить, какова его позиция в стае.
– Изобразишь стервь?
– А то, – Гриф расслабленно развалился напротив генерал-полковника. – Моя основная обязанность – быть штатной скотиной и последним ублюдком. За то и хлеб с икрой потребляем.
– Рассказывай.
– Ну, смотри, Игорь Валерьевич. Для начала пойдут медные трубы. Дай задание своим журнапроституткам смонтировать ролики. Материала, я смотрю, предостаточно. Потом отошли туда постоянного наблюдателя от СМИ, пусть поработает. Репортажи там, прямые включения, ну, не мне тебя учить.
– Уже, – усмехнулся генерал-полковник. – Думаешь, я свою черствую краюшку по доброте государственной грызу?
– Тем проще. Значит, создаем образ рыцарей без страха и упрека. Потом пускаем по Земле и всем пяти колониям. И проконтролируйте поток туристов, а то захлебнутся.
– Ты не переоценивай платежеспособность населения, Андервуд. – Игорь Валерьевич с легким превосходством глянул на коллег. – На Шестой полетят разве что самые отбитые. Ты хоть представляешь, сколько сейчас стоит межгалактический перелет?
– Плохо. – Гриф включился в работу, и на него было приятно посмотреть: сосредоточенный, быстрый, знающий, он оправдывал свое прозвище на всю его полноту. – Управлять мнением масс без реального подтверждения крутизны ваших протеже будет сложновато.
– Может, визгейм? – формат современных кино и сериалов – смесь голопроекции полного присутствия с имитацией реальных физических условий и интерактивной возможностью выбора действий главного героя, с возможностью подключения в сериал друзей, в том числе на командной основе, за условных протагонистов и антагонистов – им вполне импонировал.
– Пожалуй. Что-нибудь героическое, и сценаристы пусть напишут «по реальным событиям». И ролики от Корпуса по трендовым каналам пусти, можно не смонтированные, только сам сначала глянь. И чтоб каждый пацан Честера в лицо знал за пределами колонии. И цены на межгалактический перелет демпингуй в пользу Шестого, скажем, сезона после второго-третьего, пусть сначала включатся, потом влюбятся, потом уже можно будет и человека общественности предъявить.
– Не учи ученого. И по результатам рейтингов конференцию для фанатов с розыгрышами билетов на Шестой.
– Отличная идея! Светлая голова, я вот не подумал, – конфликтолог прикрыл глаза, засверкавшие масляным блеском. – Давненько таких интересных проектов не было. Просто бриллиант.
– А, слушай, тут еще проблема есть, – Игорь Валерьевич нахмурился. – Дело в том, что ребята только-только от продажи отошли.
– Кто? Неужто девица-красавица?
– Смотри, – Игорь Валерьевич перекинул через стол голопланшет. Андервуд пролистал данные, читая по диагонали – привык из массива информации вычленять самое важное, и присвистнул. – Удивлен? А я нет. Что-то такое Макс должна была выкинуть.
Гриф в ответ только склонил голову, отметив:
– Предсказуемо. Можно было предотвратить, но с чем есть, с тем и будем теперь работать. Как перенесли?
Подполковник, все это время с определенным уровнем должностного почитания старших помалкивающий, кратко рассказал основную канву событий. Андервуд недовольно поджал губы:
– Чуть раньше бы подсуетились, спокойно бы подкорректировали. Хотя, надо признать, первопроходцы не лыком шиты, я такого уровня спонтанного командообразования давненько не видел. И тип лидера никак не могу прикинуть. Вожак? Герой? Организатор? – Гриф чуть задумался и констатировал: – Все-таки кумир. С такими работать особенно приятно. «Апостол», говоришь? Это своеобразный оппонент. Но я справлюсь.
– Уверен? – подначил Игорь Валерьевич.
– Спрашиваешь. – Гриф встал, одернул мундир, коротко кивнул собеседникам. – Честь имею, господа. Надеюсь, ваши красавцы меня не станут сильно ненавидеть по итогам стресс-тестов. Они начинают мне нравиться, а такое, должен отметить, происходит из ряда вон редко.
– Ничего, справятся. С уходом их, как они говорят, «боевой валькирии» справились, и с проверяющим справятся. Ты только нос береги, а то мало ли, – ехидничал генерал-полковник.
– Не кажи гоп. Может, у них кишка тонка окажется. – Гриф спорил скорее по привычке и из вредности, правоту коллеги он предвидел, но, как говорится, доверяй, но проверяй: – Ладно, хорошо тут с вами, но мне пора.
И он вышел из кабинета: предстояло много работы.
Игорь Валерьевич и его подчиненный переглянулись.
– Как думаешь, Джон, пройдут первопроходцы сквозь медные трубы славы и почета? – задумчиво спросил подполковника начальник.
– Я не уверен, что они их вообще заметят. Особенно Честер, – отозвался неприметный человек с цепким взглядом. – Знаете… вам бы с ним лично пообщаться, вот это все, – он указал взглядом на ролики и досье, – и близкого представления не дает. Я бы сказал, чувствуются в ребятах отзвуки доблести.
– Даже так? – слегка улыбнулся генерал-полковник. На его памяти подобного комплимента со стороны Джона удостаивалась только разведгруппа «Альфа», в которой раньше служил Роман. – Тогда тем более они стоят того, что мы хотим в них вложить. Меня вот только сильно беспокоит «Апостол»…
– И меня, – с тревогой проговорил Джон. – И меня.
***
Спустя несколько недель после разговора в кабинетных недрах инфосеть заполонили талантливые трехмерные полиграммы и сделанные по старинке двумерные цифровые фотографии одного подающего надежды голофотографа. Его работы начали претендовать на первые места престижных фотопремий, а критики не уставали петь осанну влюбленному в кремнийорганический мир специалисту. Аналогичным образом в сети распространились едкие и поучительные фельетоны о природе человеческой и кремнийорганической, а заодно вместе с ними – достопамятный снимок постепенно становящейся легендой в результате умелой информационной манипуляции команды первопроходцев.
Выпустили первый сезон визгейма «Тернии», и среди населения родного мира и экзопланет практически не осталось равнодушных к приключениям отважных покорителей нового мира. А вот на Шестой модный визгейм старались не завозить – рановато, почву для Грифа следовало еще подготовить. Зато у каждого пацана и у многих девчонок Земли и Пяти миров теперь в комнатах висел только один голоснимок.
Семеро бойцов в тяжелой экзоброне матово-черного цвета с белыми элементами с одной стороны, семеро – в легкой, с другой, и впереди в парадном мундире – Честер, рыжеглазый, черноволосый, с кошачьими зрачками и ехидно-невинным видом. Все – с голограммой черной дыры с насыщенно-оранжевым аккреционным диском и фиолетовой обводкой шеврона на левом плече. Заглядение. Макс, разумеется, со снимка предусмотрительно стерли, хотя в актерский состав визгейма включили – как же без драмы и любовных сцен?
С момента обнаружения призмы, предательства Макс, аварии и госпитализации Тайвина прошло около трех недель. На работу я вернулся довольно быстро, и постепенно жизнь Корпуса первопроходцев входила в привычное русло, но меня порядком тяготило отсутствие штатного гения, неимоверно угнетало отсутствие моей почти заместительницы и неизменной помощницы и беспокоили растущие в геометрической прогрессии влияние и эгоцентрические замашки Гайяны.
Я точно знал, что ученый постепенно приходит в себя и что помощь ему оказывают лучшие врачи колонии, но смутное ощущение неправильности не могло никак покинуть мысли и чувства. Каждый раз, когда я навещал Тайвина, он становился все более задумчивым, молчаливым, словно пыльным мешком пришибленный, и нередко пытался окорачивать сам себя в высказываниях. Иногда даже про гамадрилов и руки не из той части тела забывал – или спотыкался. Я молчал, но мотал на ус – похоже, либо я в очередной раз перестарался в сентенциях насчет его отношений с подчиненными, то ли он сам пришел к каким-то неведомым для меня выводам. Но мне почему-то казалось, что его решения меня отнюдь не порадуют.
Наконец, пришло время его появления на работе. Тайвин, немного бледный, порядком исхудавший, хотя, казалось бы, куда уж больше, усладил мой взор своим присутствием ранним утром понедельника новой рабочей недели.
– Кого я вижу! – искренне обрадовался я. – Гений всея первопроходцев и самая ядреная заноза на всем западном побережье единственного континента Шестого!
Тайвин кособоко улыбнулся и потихоньку протиснулся мимо меня в лабораторию. Негромко поздоровавшись со своими лаборантами, он юркнул к себе в кабинет и закрыл шторку в окне, выходившем аккурат на рабочий процесс в его вотчине.
Я, склонив голову, недоуменно посмотрел на научных сотрудников, на Гайяну, на зашторенное окошечко и в абстрактное никуда изрек:
– Неладно что-то в датском королевстве…
Кареглазый Нил обеспокоенно и согласно покивал, но вслух, чтобы не нервировать только пришедшее в себя и на работу начальство, не стал обозначать степень беспокойства. Как назло, именно в этот момент приспичило позвонить Александру. Мелкий и неугомонный живчик от ученого мира, глядя на меня с плохо скрываемым нетерпением, поинтересовался:
– Честер! Я слышал про ваши, скажем так, перипетии. Очень вам всем сочувствую, но не могу не полюбопытствовать. Ты говорил о кадровых перестановках…
– Давайте я переведу вас на Тайвина через пару минут. Он вам более подробно все расскажет, – тактично предложил я, и непоседливый координатор Ассоциации наук согласно закивал так, что я испугался, как бы у него не оторвалась голова. Я свернул звонок и постучался под внимательным изучающим взором научного отдела Корпуса первопроходцев к их язвительному до сей поры руководителю.
– Войдите, – последовал негромкий ответ. Дверь отъехала в сторону, и я, как заправская фотомодель, встал в проеме, сложив руки на груди и опершись о переборку.
– Тай! – начал я. – Тебе не кажется, что слон в лесу сдох?
По-вампирски бледный ученый медленно поднял на меня взгляд, и я отметил сникшие плечи, общее состояние затравленного недоумения и беспокойной безысходности. Я хорошо знал такой коктейль чувств и не мог позволить ему туда скатиться окончательно.
– Мне кажется, я кого-то потерял. Знаешь, ехидный такой, в очках, гамадрилами всех обзывает, питается текилой и мозгом подчиненных. Не видел?
Тайвин скривил губы, выдав подобие улыбки, и ответил мне в тон:
– Нет, не пробегал. Очень неприятный тип, судя по описанию.
– Да? А мне нравился! – я отлип от переборки, закрыл дверь перед носом у любопытствующих лаборантов и внаглую уселся напротив ученого.
– Вернись, пожалуйста, – серьезно попросил я. – И мне, и твоим орлам тебя очень не хватает в твоей предыдущей итерации. Куда ты сам себя загнал?
Тайвин снял очки, отчего стал выглядеть намного моложе своих лет, и я прочел на его лице сомнения, усталость, печаль и неуверенность.
– А надо, Чез? Ты посмотри, что я наделал. Третий год заканчивается, а я действительно никого ни разу не похвалил, хотя вкалывают мои лаборанты как проклятые. Мы столько всего с ними вместе сделали, что на десять Нобелевских хватит, а я на них ору и заставляю порядок титрования повторять. И ни разу, понимаешь, ни разу я не задумался за это время о том, чтобы дать им возможность блеснуть где-то еще, кроме моей лаборатории. А перед аварией, ты помнишь, я к сущим пустякам прицепился, чтобы точно обиделись. Я тебе говорил, что у тебя эмоциональный интеллект хромает, а у себя бревна в глазу не увидел. Я просто не знаю, что мне делать дальше. Как мне вообще теперь моим… научным сотрудникам в глаза смотреть? – он точно хотел сказать про гамадрилов, но сдержался.
Я хитро ему улыбнулся:
– Это ты можешь на меня спихнуть, мой же совет был. Идиотский, кстати. Знаю я, что тебе делать.
И я положил на стол смарт с притихшей голограммой заинтересованно слушавшего монолог Тайвина Александра. Звонок я незаметно развернул почти сразу, как закрыл дверь, и координатору хватило терпения, такта и сообразительности включиться в ситуацию и промолчать.
– Тайвин! – с плохо скрытым энтузиазмом в глазах и в голосе заявил Александр. – Мне позарез необходимо рассказать вам одну историю. Про интуицию, мотивацию и авось.
Ученый вздрогнул от своей собственной присказки, и я, хоть мне и было дико интересно, тихонько вышел, оставив ученых разговаривать. Вот уж кто-кто, а Александр точно тот, кто поможет направить чувства нашего гения в нужное эмоциональное русло. Ко мне подошли лаборанты, и Нил негромко спросил:
– Вы же нам его вернете?
Я хмыкнул:
– Успели соскучиться? Не все сразу, но да, он вернется. Постарайтесь быть с ним… как обычно. Он не хрустальная вазочка, не разбился, но ему сложно вдруг взять и осознать, что вокруг него не автоматы, а живые люди. Со своими мыслями, чувствами и потребностями. Но он справится. А вы ему поможете. А вот вам, – я укоризненно посмотрел на Гайяну, – должно быть стыдно!
– Это еще почему? – возмутилась она.
– Потому что вы сначала очаровали всех лаборантов, приручили, они чуть ли не с руки у вас едят, а теперь вертите ими как хотите. Вот за что вы вчера выговор Михаилу делали, а?
– За дело, – холодно сказала Гайяна, и я видел, как она сердится.
– А мне кажется, что вы просто пытались потешить свое эго, тыкая носом в маленькую ошибку специалиста своего дела, ученого практически с мировым именем, взрослого мужчину, в конце концов, ответственного за свои действия, равно как и за свои ошибки!
Она вспыхнула и попыталась оправдаться:
– Ваши претензии безосновательны, Михаил должен был…
– Стоп! – прервал я ее. – Вот отсюда поподробнее. Кому он, по-вашему, должен? Я вот думаю, что прежде всего себе, науке, научному отделу, Корпусу первопроходцев, колонии, да хоть человечеству, но не вам. Он и сам бы эту ошибку нашел, я уверен. Вы вот уйдете в свой «Авангард» обратно, а Тайвину останется штат морально загнанных и затюканных сотрудников, которые будут бояться лишний раз расчеты проверить, потому что их макают, как котят в лужу за любые, даже незначительные, ошибки уже третий месяц подряд. Думаете, я не вижу ничего? Это, знаете ли, им невероятно обидно, а с вашей стороны – еще и непрофессионально.
– А я у вас остаюсь. Но себя я не переделаю, – с обидой ответила мне Гайяна. – Хотя я вас услышала.
– Отлично. Тайвин смог, и у вас получится, – обнадежил я ее. Еще раз окинув взглядом лаборантов, я добавил: – А за ту выволочку, что привела нашего штатного гения в больницу, вы Тайвина простите. Это была исключительно моя идея.
Оставив лаборантов недоуменно молчать и переваривать полученную информацию, я смылся к себе.
Гайяна с момента моей отповеди стала вести себя несколько спокойнее и прекратила докапываться до лаборантов по мелочам. Присмотревшись друг к другу, ученые нашли общие интересы, и постепенно леди вливалась в спаянный коллектив, становясь неотъемлемой его частью, хотя, надо признаться, вспышки самолюбования у нее все равно порой случались.
Лаборанты с внезапным морально-нравственным преображением своего руководителя в плане работы вообще расцвели. Уж не знаю, что там ему рассказал Александр, но Тайвин начал отсылать их в рамках обмена опытом по другим лабораториям, постоянно мотивировал писать научные работы, которые потом самолично отправлял по самым уважаемым журналам, заявлял результаты на престижные премии и пытался выбить для своих подручных лучшие места на научных конференциях и гранты под исследования. Но вот общение гения с его подчиненными никак не могло вернуться на круги своя. Как только его сотрудники делали ошибку, он было заводился, но прерывал сам себя, наступая на горло собственной песне. Ломать годами устоявшиеся привычки было невероятно для него сложно и мучительно больно, лаборанты это видели, но не знали, как ему помочь. Ровно до того момента, как Нил уронил случайно на пол пробирку. Та разлетелась вдребезги, и рассерженный гений, обернувшись на звук, завел привычную шарманку.
– Да кто ж там такой криворукий мохнозадый… – начал было Тайвин, но резко осекся.
Нил с улыбкой дополнил:
– Гамадрил? Я.
Штатный гений неловко снял очки, сразу став потерянным и беспомощным, и принялся извиняться:
– Нил, я не хотел вас обидеть…
Лаборанты со всего отдела стеклись поближе, и тут послышался повторный звон разбитого стекла. Михаил с улыбкой хитро посмотрел на Тайвина.
– И я гамадрил.
Кевин последовал его примеру.
– И я.
Со всех сторон послышались брызги разбивающейся химической посуды. На ресницах у гения сверкнула слезинка, он поверить не мог в происходящее, пока, наконец, лаборанты не затянули слаженным, годами отработанным хором порядок сначала прямого, потом обратного титрования. На этом ученый сдался и, разулыбавшись, позволил себя обнять, чем лаборанты и воспользовались.
– Мы вас ни на кого не променяем, – сообщил Тайвину Нил, крепко и бережно сжав ученого за плечо, а Гайяна, стоявшая в сторонке, согласно тряхнула кудряшками и немножко порозовела. – Будь мы тут хоть тысячи раз гамадрилами.
Я, привлеченный внезапной тишиной и звоном стекла и наблюдавший за этой сценой торжественного примирения, привалившись к дверному проему, удовлетворенно кивнул. Все-таки сработала моя дурацкая затея поссорить их и потом помирить. Вот теперь дело у них точно пойдет на лад. И в кои-то веки оказался совершенно прав. Тайвин быстро обнаглел обратно до своего обычного состояния и продолжал обзывательства, но теперь все чаще в отделе звучали и скупые слова похвалы, будоражащие ученых посильнее любого энергетика.
А вот я, убедившись, что у всех все в порядке, захандрил. Таков уж был мой обычай: сначала попереживать за всех, а потом уже разбираться в себе. И вроде все было хорошо: Макс больше не появлялась у меня на глазах, хотя я точно знал, что из колонии она пока никуда не улетела. Привлекать ее к ответственности я не стал, флаеры починили, и мы с Тайвином остались живы, а больше она причинить вреда по глупой увлеченности мной ничему и никому не успела. Знал я только, что с ней долго и обстоятельно беседовал шеф, чье имя мне наконец-то удалось выяснить, и полковник, и вроде как нашли ниточки, ведущие в сторону все того же «Апостола», провались он пропадом, хотя подкустовых снайперов порвала химера, и рассказать они никому ничего не смогли. Да и сам «Апостол» апелляции к возвращению на Шестой приостановил, что было показательно, да вот только, как говорится, подозрения к делу не пришьешь. А оказалось это дело мудреное, запутанное и точно не для моего уровня допуска ко всяким секретностям. Образцы призмы из лаборатории Тайвина Макс, слава базовым законам мироздания, ума хватило не стащить, хотя предлагали, и на том спасибо.
Я постепенно потухал и с каждым днем становился все более и более невыносимым брюзгой. Неторопливо текли рабочие будни, приближались зима и время гидр, а я становился все более замкнутым и сумрачным. Все чаще вместо того, чтобы остаться после рабочей смены с ребятами пошутить и попить кофе или чего-то более существенного, припоминал улыбку и едкие шуточки Макс и, неловко прощаясь, прогуливался в самый конец колонии к почти незаметным радужным сполохам защитного купола. Там выходил на шаг за его пределы, садился спиной к поселению и смотрел на ало-фиолетовые закаты, ощущая внутри вместо себя только болезненный комок игл, коловших меня в самые чувствительные точки души.
Одним таким вечером на изломе осени меня нашел мой новый друг. Приземлившись справа рядом со мной прямо на землю, Тайвин осведомился:
– Чез, ты мне казался всегда неугомонным позитивным живчиком. Теперь, оказывается, ты и грустить умеешь?
– А ты мне казался сухарем из сухарей, а вот поди ж ты, оказался в итоге не таким уж неприступным айсбергом, как я думал, – парировал я и уныло добавил: – Плохо мне, Тай. Я за своим доверием к миру доверие к людям, похоже, потерял.
– Это ты зря. Люди – величина переменная. Они появляются в твоей жизни, потом уходят, кого-то отпускаешь легко, а кого, бывает, очень тяжело. Такова суровая правда жизни. Но ты-то остаешься. – Штатный гений изо всех сил старался меня подбодрить, как умел, и я с грустной улыбкой оценил его старания.
– Я понимаю. Но я никогда не думал, что ошибаться в людях так сложно и больно.
– А что-то в этом мире не несет боль и страдания? Вон, посмотри на свою обожаемую кремнийорганическую реальность. – Тайвин сорвал травинку и глубокомысленно уставился на нее. – Там регулярно кто-то кого-то ест, есть редуценты, есть продуценты, есть консументы нескольких порядков… Все как в жизни. Кто-то готов тебе платочек подать и убрать за тобой продукты жизнедеятельности, кто-то тебя поддержит, а кто-то и укусит. Возможно, что и до крови, а то и загрызет от широты души.
– Твоя биологическая философия меня сейчас очень впечатлила, – съехидничал я. – Как ты вообще за пределы купола-то вышел? Ты же перестраховщик знатный.
– А я тебе доверяю, – сообщил мне штатный гений. – Ты же говорил как-то, что справишься с нелегкой задачей защитить мои очки. Этого недостаточно?
Я, понимая, что еще чуть-чуть, и я просто позорно расплачусь от нахлынувшего на меня сложного комплексного ощущения неизбывной грусти, перемешанного с экзистенциальной осенней тоской и ощущением безумной признательности другу, посмотрел вдаль на великолепие заката и со всей душой, которую только смог найти, произнес, положа ученому руку на плечо:
– Достаточно, Тай. Это ты очень важную для меня сейчас вещь сказал. Спасибо.
Мы немного помолчали, и вдруг за спиной раздался шорох. Один за другим выходили мои ребята, молча садясь рядом. Когда рядом со мной по левую руку приземлился Роман, я не смог промолчать.
– Заговор против короны.
– А ты ее сними и протри тряпочкой, а то запылилась слегка, – посоветовал невозмутимый Берц. Ребята захихикали, и я, чуть приободрившись, несмело им улыбнулся.
– Я…
– Не только тебе было плохо, Чез. Поступок Максимиллианы… он по всем ударил неплохо так. Как хуком справа, – вздохнул мой серый кардинал, и я вдруг понял, что меня отпустило. Какими бы ни были мотивы Макс, в конечном итоге жизнь продолжается и будет продолжаться, что бы по этому поводу ни думал я сам, и меня точно не спросит. И если я готов провести ее в тоске, печали и депрессии, то это будет сугубо мой личный выбор, вот только я подобной судьбы для себя совершенно не хотел.
Скрепя сердце, я глубоко выдохнул и окинул взглядом Корпус первопроходцев, оперативный отдел. Ребята напряженно ждали моего вердикта, а я немного медлил, заново рассматривая удивительные краски Шестого. Ало-фиолетовые всплески огня дробились во фрактальных полупрозрачных разводах стволов кустарников, мимо пролетела, едва шелестя крыльями, небольшая стимфала, сверкая светло-голубым оперением, а из-под ноги Тайвина я на автомате достал и отпустил восвояси орфа, вознамерившегося на коленку к гению залезть и полюбопытствовать, кто это тут такой сидит и путь ему к норе загораживает. Штатный гений только вздрогнул, но ничего не сказал.
Что еще преподнесет нам кремнийорганическая реальность? Неужели я вот так готов взять и пустить свою жизнь, работу, ребят под откос только потому, что не могу справиться с самим собой и пережить предательство боевой подруги, вздумавшей открыть на меня охоту и погрязшей в кем-то тщательно спланированных интригах с головой, как Ном в колонии заплевавших его с ног до головы дактилей? Я мотнул головой. Нет, этого я себе позволить не могу. В конце концов, одна штатная единица выбыла, но я несу ответственность еще за четырнадцать человек. И они готовы идти со мной или за мной хоть в огонь, хоть в воду, хоть в космос.
Я решительно поднялся и произнес:
– Так. У нас вакантное место освободилось. По штату нам положено пятнадцать боевых единиц, а нас теперь только четырнадцать и я сверху.
Ребята повскакивали с земли, окружили меня, и Берц с удовлетворением в голосе произнес:
– Я смотрю, ты пришел в себя.
– А я из себя особо и не уходил, – подмигнул ему я. И, хотя мне по-прежнему было очень больно, я уже твердо знал, что оклемаюсь. Поэтому, хитро прищурившись, выдал обычную свою фразу, на которую услышал слаженный хор ответов: – Я в себе, с вами и у себя самого. Если что…
– Свистнем!
После очередного спасения Тайвина и того, как я хорошенько выспался и получил заслуженный втык от реаниматолога, долго и очень красочно расписывавшего мне последствия моего недальновидного побега из госпиталя, мне пришло в голову устроить госпитальные посиделки, пока меня не выписали. Я целую пару дней соблюдал все предписания и режим и не рыпался, сейчас же, чувствуя себя намного лучше, решил немножко больничный покой нарушить.
Голова еще кружилась, оставались и призраки слабости, но сердцебиение нормализовалось и настроение, как ни странно, тоже. Я за собой такую особенность знал: у меня будет потом, недели через две-три, заслуженный ответный пинок из личностных недр, когда наконец до всего моего сознания, подсознания и бессознательного дойдет, как до жирафа, какую глобальную пакостную свинью мне подсунула Макс. Нет, ну это ж надо, а! Сам я, значит, запрещал себе к ней подкатывать, и в результате дозапрещался до того, что не я, а она глупостей наделала. Лучше б я изменил своим правилам и у нас, может быть, что-то и срослось. А так, получается, я кругом сам виноват, недоглядел. Я с досадой вспомнил все эпизоды, когда Макс на меня косо посматривала, как прикусывала губу, как стреляла глазками и поправляла прическу, ходила за мной молчаливой тенью, утешала в сложные моменты и старалась лишний раз погладить по плечу. До чего же я дурак! Нет, помотал я головой, это самокопание надо прекращать, желательно сию секунду, а то накроет прямо сейчас, а у меня там гений один лежит недоумерший, сначала надо с ним разобраться.
И я пошел к Тайвину в гости в дальнюю палату, благо нас обоих с утра поместили в отделение интенсивной терапии и немного снизили количество и качество медицинских издевательств. По пути я прихватил с собой два стакана компота и оставшиеся с утра булочки с корицей, рассчитывая их ученому скормить – у меня с корицей были долгие, сложные и неприятные взаимоотношения.
Тайвин, все еще бледный, но уже чуть более живой, чем раньше, встретил меня кривой ухмылкой: дышать ему было еще больно, равно как и улыбаться. У него лицевые мышцы для этого вообще плохо приспособлены, а тут я, весь такой прекрасный и лучезарный, с булочками и компотом, с ним здороваюсь:
– Привет!
– И тебя с добрым утром. Я смотрю, ты немного ожил, – ответил мне ученый.
– Это примерно на месяц. Потом накрывать будет, – доверительно пояснил я и спросил: – У меня к тебе вопрос. Ты как сюда попал?
– Чего? – не понял штатный гений. – В смысле – сюда? Издеваешься, что ли?
– А, не, не в смысле в больницу, в смысле в программу. Мне вчера доктор по секрету сказал, что у тебя там какие-то неполадки с сердцем. Как тебя пропустили?
– А… ты об этом… история длинная и поучительная. Правда, конец у нее… не совсем, чтобы до конца счастливый, но меня устраивает. – Тайвин принял из моих рук компот и с удовольствием отхлебнул. – А булки ты мне, я так понимаю, притащил? Молотые сушеные тараканчики, все, как я люблю.
– Запомнил, ты глянь. Тебе, конечно, – кивнул я. – Историю-то расскажешь?
– Спешить нам вроде некуда… Присаживайся, расскажу.
Я плюхнулся на стул рядом с его кроватью и навострил уши.
***
Аристарх Вениаминович был человеком востребованным. Более того, с течением времени он стал, так сказать, одним из ценнейших людей для Межмирового правительства. Умудренный годами преподавания экстремальной психологии в Академии объединенного астрофлота, он обладал редким и крайне полезным даром: чуять кадры. Если во времена расцвета сил, преподавательского мастерства и карьеры к нему просто прибегали посоветоваться в духе: «Аристарх Вениаминович, а вот к нам из этого выпуска кого посоветуете?», то ближе к благородному возрастному рубежу в шестьдесят лет он стал экспертом по подбору кадров для большинства подведомственных правительству служб, министерств и ведомств.
Подобранные им специалисты, разумеется, попадали потом в не знающие исключений жернова системы: полиграф, проверки ближнего и дальнего окружения, психологические тесты, тесты на проверку факторов риска, медицинское обследование физического состояния, изучение психологических и личностных особенностей характера кандидата и далее в том же духе. Но в Министерстве межпланетарных дел последний кабинетный работник был в курсе, что Аристарх Вениаминович практически никогда не ошибается, а если ошибся – надо протереть глаза и перепроверить, возможно, ошибся не он, как частенько и случалось.
Поэтому вопрос, кому поручить руководство совместным военно-научным проектом по изучению перспективы колонизации только что открытой шестой экзопланеты, потенциально пригодной для жизни, просто не поднимался. Зачем, если и так все понятно: сошлись воедино звезды, возраст, стаж, звание и необходимые навыки. Аристарх Вениаминович, правда, некоторое время колебался, потому как одно дело – астродесанту посоветовать взять на поруки не плечистого задиристого бойца, а крепенький середнячок с замашками отличного командира в обозримом будущем при правильном воспитании, другое – взять на себя ответственность практически за судьбу целого мира. Тут цена ошибки будет чересчур высока для одного человека.
Но один из первых его ставленников, дослужившийся до полковника при Министерстве обороны Межпланетарного правительства и ведавший управлением боевой подготовки Объединенного астрофлота, старого друга переубедил быстро и качественно. Придя в гости, он прямо заявил, что ему поручили в будущем стать руководителем колонии, но без своего любимого преподавателя он никуда не полетит и вообще в отставку подаст. Нехитрая лесть и прямой дружеский шантаж Аристарха так умилили и тронули до глубины души, что он согласился. Возможно, чашу весов в положительную сторону качнула еще и коллекционная бутылочка с содержимым цвета осеннего солнца, с нотками йода и соли в аромате и со вкусом моря, торфа и креозота, но эта тайна острова Айла осталась за тяжелой дверью кабинета полковника.
Несколько месяцев, пока в кабинетах до хрипоты утверждался возможный штат сотрудников для одной из важнейших для человечества миссий, их должностные обязанности и полномочия, Аристарх провел в задумчивом прощупывании старых связей. Оказалось, если хорошенечко подергать за ниточки выпускников, особенно тех, кто нашел свое место в жизни и на службе, что с его протекцией, что без, можно найти исключительно великолепные образцы людей. Умные, дисциплинированные, неподкупные, подготовленные по всем параметрам и, главное, до блеска в глазах преданные и лояльные. Так что с военным штатом проблем не оказалось, и укомплектовался он довольно быстро. А вот с ученой братией легко и просто не получилось.
В большинстве своем научные светила, даже если и находились в недрах правительственных структур, возраст имели преклонный, а вот тяги к авантюрным выходкам в духе отправиться через половину Галактики к черту на кулички изучать новый кремнийорганический мир не имели. И предпочитали тихое обожание со стороны студентов и аспирантов, а не сомнительные перспективы славы покорителей иных миров. Обращаться же к гражданским было чревато слухами. Впрочем, находились, конечно, более амбициозные и молодые кандидатуры, но этих забраковывал сам Аристарх, чувствовавший с их стороны жажду славы, признания и лести без готовности вложить в проект всю силу интеллектуального таланта.
Штат научных сотрудников затормаживал проект, отодвигая начало миссии, и набирался до отвратительности медленно, пока в один прекрасный день в коридоре под дверью ломающего себе голову над решением этой и сотни других проблем Аристарха не раздалось звонкое:
– Кто тут главный? Мне надо с ним поговорить.
Послышался шум борьбы, и заинтересованный Аристарх выглянул на ее звуки из кабинета: незнакомый ему молодой человек лет двадцати-двадцати трех отчаянно пытался отбиться от охраны, мгновенно скрутившей столь бесцеремонно вломившийся в святая святых совершенно секретного проекта лишний элемент. И быть бы настойчивому безголовому юнцу с позором выпровоженным из здания, если бы на него не упал цепкий взгляд Аристарха Вениаминовича, уже собравшегося было полюбопытствовать вслух, что за кутерьма и балаган мешают спокойно работать. Царственное мановение руки, и охрана, вытянувшись в струнку, прекратила заламывание рук, но и выпускать особо не спешила, дав наглому юноше возможность выпрямиться и встретиться глазами со своим будущим.
Сероглазый шатен с длинными волосами, забранными в хвост, поправил на переносице очки в узкой прямоугольной оправе и презрительно дернул плечом, скидывая тяжелую длань охраны. Аристарх оценил отчаянную решительность, недешевый и до идеальности подогнанный деловой костюм, напористый норов и аристократическую стать тонких, даже немного хищных черт лица, и поинтересовался:
– В какой области наук вы специалист, молодой человек? – остальные аспекты вроде того, как юноша узнал о проекте, как сумел вычислить, где и кто им занимается, и отдельным пунктом – как ему удалось не просто зайти в затрапезное с виду заведение с замудреной аббревиатурой в названии, но и преодолеть три контура пропусков и контроля всего, что только можно, Аристарх оставил в стороне. Если смог – значит, стоит хотя бы взглянуть на этот самородок. Подробности можно будет выяснить при желании чуть позже. А что к старому пауку-волку в лапки попала исключительно редкая муха породы «гений обыкновенный, невоспитанный» с амбициями до небес, он не сомневался. Чутье – такая сложная вещь: оно никогда не подведет, если слушать его напрямую без участия мозга, и как только человек начинает задавать себе вопросы в стиле: «А что меня заставляет сделать вот так или поверить вот этому?» – пиши пропало, уйдет и платочком на прощание не помашет. А своему чутью Аристарх верить привык безоговорочно.
– Нанокибернетика.
– Чем удивите?
– Вот.
Парень полез за пазуху, охрана напряглась, предусмотрительно положив руки на кобуру с оружием, но всесильный в рамках проекта Аристарх одним отрицательным движением головы прервал их:
– Не стоит, достойные служители астродесанта. Я готов рассмотреть любое перспективное предложение. Демонстрируйте, сударь.
Сердито сверкнув из-под очков ледяным взглядом, молодой человек достал из внутреннего кармана пиджака маленький металлический цилиндрик и небольшой голопланшет. Положил планшет на стол, рядом с ним цилиндр, нажав едва заметную кнопку на его боку. Вокруг планшета развернулся, поблескивая радужными переливами, тонкий купол, похожий на мыльный пузырь.
– Что это? – с любопытством спросил Аристарх.
– Защитный купол для будущей колонии. Прототип. Сделан на основе нанитов, объединенных электротоническими связями, может программироваться как угодно на пропуск чего угодно или защиту от любых живых и неживых объектов вплоть до молекулярного уровня. – Ученый был краток, собран и очень волновался.
В его пальцах Аристарх приметил характерное для высочайшего уровня эмоционального напряжения подрагивание: что ж, по крайней мере, умеет держать себя в руках, это уже хорошо. Поймав себя на том, что выскочку он уже определил в штат миссии и сейчас подбирает ему подходящую должность, руководитель проекта прищурился и начал наблюдать, периодически подбрасывая провокационные вопросы:
– То есть…
– Не пропустит ничего ядовитого, вредного или злонамеренного. Если это запрограммировать. Вся техническая документация на планшете, купол сейчас настроен только на меня, следовательно, и достать ее могу только я. Давайте так. Если сомневаетесь в моей кандидатуре – предложите своим ученым его взломать и перепрограммировать. А потом повторить, если смогут, конечно. Сейчас же проблема с защитой людей от кремнийорганики не решена?
– Решена на уровне «давайте построим четырехметровый забор для начала, а там посмотрим». А откуда вы знаете?
– В научных кругах только последний пес не в курсе, что открыта новая экзопланета, и о ее природе пока известно только в общих чертах. И что вроде как подбирают для ее изучения штат, и научный в том числе. И, конечно, ходят сплетни о том, что это за проект и что вы тут делаете. Но кто конкретно этим занимается, на какой стадии разработка проекта… пришлось порядком потрудиться, вы хорошо спрятались. Но я талантливый.
– Я вижу, – кивнул Аристарх. – А это поле… как скоро вы выйдете на мощности, обеспечивающие нужды целого поселения?
– При наличии ресурсов, времени, помощников и без отрыва от процесса на всякие глупости – год, может, полтора.
– Нас устраивает, – повторно кивнул руководитель проекта, оценив перспективы. – Что-то еще?
– Да! – эмоции начинали брать верх, и самородок начинал покрываться потом, повышать голос, спешить и нервничать. – Вот, «хамелеон», могу отдать вместе с документацией прямо сейчас как подтверждение моей компетентности.
Из второго кармашка появился небольшой кругляшок стального цвета и второй голопланшет. Данные ученый сразу отдал Аристарху, и тот заинтересованно проглядел: на голопроекции, взметнувшейся по велению движения глаз, сначала шла презентация принципиально нового вида маскировки, безыскусно названного «хамелеон», и его возможностей – скрадывает движения, скрывает фигуру и черты лица, что делает бойца практически неузнаваемым, незаметным и точно может пригодиться в оборонке, затем несколько метров расчетов, графиков, схем и цифр. Небольшой чип ученый, вопросительно глядя на импозантного седовласого джентльмена, после его одобрительного кивка прикрепил на левое плечо ближайшему охраннику, указав тому:
– Просто нажмите.
Аристарх оценил императивный тон потенциального сотрудника научного отдела и мысленно должность ему уже выдал. Руководящую. Но следовало еще немного юнца побесить и подколоть, чтобы проверить слабые места и окончательно увериться в выборе. Охранник, меж тем, с осторожностью на кнопочку нажал – и его фигура окуталась переливчатым облаком. Реальность «хамелеона» оказалась намного более многообещающей, чем виртуальная презентация, что руководителю проекта понравилось намного больше, чем все претенциозные обещания ученых мужей, виденные и слышанные ранее.
– Принцип работы?
– Создает голографическое поле с разными оптическими осями, возникает эффект плеохроизма, то есть преломления света по ним с приданием объекту разных оптических свойств… в общем, там все есть, – кивнул юноша на голопланшет.
– Великолепно. – Аристарх Вениаминович был доволен, как кот Шредингера, извлеченный из коробки живым и невредимым, в его жизни случаи спонтанного решения глобальных проблем можно было пересчитать по пальцам. – Что ж, каков уровень ваших притязаний?
– Руководство научной секцией миссии. – И молодой гений выжидательно уставился на руководителя проекта.
Аристарх отметил про себя, что следует обратить внимание на более широкий круг кандидатур, нежели исключительно военные кадры, и заметил:
– А у вас грандиозные планы, голубчик. А если нет?
– Тогда… пойду куда-нибудь еще. – А вот запасного плана у молодого дарования не было точно, он поставил на карту, судя по всему, все, что мог. Аристарху это легкое авантюрное безумство пришлось по вкусу, и он принял решение.
– Аристарх Вениаминович. – И он протянул бледному от пережитых потрясений юноше руку. Тот крепко, без благодарностей и лишних восклицаний, ответил на рукопожатие.
– Тайвин.
– Что ж, приходите завтра оформлять документы. Я предупрежу на входе. И кстати, кого-то еще столь же… увлеченного можете посоветовать?
– Вот так если сходу… Александр Николаевич Санников. Талантливейший специалист, правда, я еще на третьем курсе в Межпланетке учился, когда он уволился. То есть… года три назад я его видел. Но вы-то сможете найти.
Аристарху Вениаминовичу такой поворот дела решительно понравился, и первая зацепка на утверждение дарования на законное место появилась: Межпланетарный университет под эгидой Всемирной ассоциации наук – великолепная кузница кадров. Только эти золотые крупинки еще надо было найти, просеяв песок сквозь сито жестких предписаний проекта, да вот держать это сито было фактически некому. Но теперь, когда для сита отыскались надежные руки, он-то своего не упустит и, будучи непосредственным начальством, выжмет из гения всю мощь интеллекта на благо проекта и миссии, за ночь откопав на самородок всю нужную информацию и утвердив в должности.
– Да, и вот еще что. У меня небольшой врожденный порок сердца. Он меня не тревожит и жить не мешает, но по медицинским показаниям в космос могут не пустить. Поможете?
– Что-нибудь придумаем, – обаятельно улыбнулся ему будущий начальник.
Молодой человек улыбнулся в ответ и отправился домой – с его стороны половина дела была сделана, но это была лишь разминка и затишье перед основным сражением.
– Таких, как ты, опасно пускать в космос! – первым делом, узнав о решении сына посвятить жизнь науке неизвестно где и с кем, наорал на него отец, авторитетный специалист в области звукоинженерии и ответственный глава семейства. – Ты со своей пресловутой гениальностью порядок мироздания можешь поломать!
– А как же мы? Твоя семья? Ты просто улетишь неизвестно куда и бросишь нас всех тут, меня, папу, брата, сестер? – расстроенно спросила мама, сердце и душа огромной Тайвиновой семьи. – А как же твое здоровье, вдруг ты не долетишь?
Но непреклонную решимость молодого гения нельзя было перешибить слезами и угрозой отстегать суровым ремнем по заду, перегнув через колено. И, выдержав шквал волнений, восклицаний и небольшой слезоразлив, он собрал нехитрые пожитки, обозначив время: завтра, ровно в восемь, семья лишится его присутствия в их жизни на неопределенный срок. Ради этого момента он был лучшим все годы учебы, ради новой планеты он взломал защитную систему Министерства межпланетарной обороны и добыл имена, пароли, явки, сделав себе липовый пропуск, и ради нового, кремнийорганического мира и его покорения силой интеллекта шел, обливаясь потом от страха, по коридорам к заветной цели – кабинету руководителя проекта, едва догадываясь, где он мог бы прятаться, с твердым намерением всучить всеми правдами и неправдами свои личные разработки. И он совершенно не собирался в угоду семье отказываться от своей мечты, ведь он рискнул ради неизведанного всем своим будущим. Самим собой.
Утром у него на шее повисли мама, сестренки и младший брат. Ученый скупо обнял каждого, попрощался, подхватил сумку и ушел. Дверь отцовского кабинета так и осталась закрытой.
И вот, взволнованный донельзя, Тайвин стоял точно в девять по местному времени у входа в неприметное здание на пятом транспортном уровне Московского мегалополиса. Здание с заковыристой аббревиатурой в названии, с тремя контурами охраны и контроля всего, чего только можно – и один молодой гений с небольшой сумкой вещей и документами на голопланшете. Возвращаться домой и продлевать агонию прощания смысла он не видел. На стойке рецепции у него проверили документы и буднично велели проходить. Он даже немного расстроился: такое эпохальное для его жизни решение, и так прозаично новое начало окунуло в обыденную реальность. Но из-за двери показался Аристарх Вениаминович, тут же подхвативший свой самородок под локоток:
– А вот и вы, голубчик! Проходите, проходите. За ночь наши научные ресурсы все аргументы себе поломали, но ваш купол вскрыть так и не смогли. Так что будете у нас штатным гением, как выразился один преинтереснейший субъект, вот буквально вчера вечером с ним имел честь разговаривать, я вас всенепременно потом тоже с ним познакомлю. А, да, Санникова мы нашли, сейчас вот вы ему сами и позвоните…
Штатный теперь уже гений удовлетворенно улыбнулся. Первое впечатление оказалось обманчивым – кажется, скучно точно не будет.
***
– Вот как-то так я и попал в программу. Интуиция, мотивация и авось. Это сейчас я понимаю, что меня проще всего было пинком под зад выпнуть, и ничего бы я не добился. Но, к счастью, Аристарх Вениаминович меня приметил. Потрясающий человек.
– Так вот как, оказывается, Воланда зовут… – потрясенно прошептал я. И спросил: – Почему, интересно, он за столько лет ни разу мне не запалился? И тебе, и полковнику…
– А он просил меня и его тебе ничего не говорить.
– Почему? – искренне изумился я.
– Сказал, что ему польстило сравнение с Воландом, и он хочет немного побыть для тебя, цитирую, «таинственным незнакомцем».
– Побыл, аж четыре земных года в пересчете на два с копейками местных, – все еще пребывая в состоянии ошеломленности, констатировал я.
– Почти три. Я мотивации тоже не понял, – охотно поделился со мной мнением ученый. – Но раз ему так хотелось, почему бы и нет.
– И действительно, – поддакнул я. – Ладно, пошел я. Спасибо, что рассказал. Я пойду немножко с доктором поругаюсь, может, они какую-то альтернативу найдут, чтобы ты тут до конца жизни не куковал без возможности слетать, куда тебе хочется.
– А тебе-то что с моего здоровья? – поинтересовался Тайвин немного, как мне показалось, напряженным тоном.
– Я – существо насквозь альтруистически консервативное. Вокруг меня должны царить мир, добро и взаимопонимание. Поэтому, как только тебя долечат, будем со всеми мириться. Сначала с гамадрилами твоими, а потом ты с семьей разберешься, – категорично заявил я. – Если у человека в жизни все нормально, он и работать будет на порядок эффективнее, и моральные силы не будет тратить на внутриличностные конфликты, и окружающим с ним комфортнее.
– Что ж ты того своего крашеного с семьей не помирил? – уязвленно поинтересовался штатный гений. Перспектива лететь на Землю и мириться с отцом его явно не прельстила.
– А я помирил. Ну, косвенно. И ты, кстати, тоже. Я-то просто понял, кто на него напал и чего ждать, а твой антидот ему жизнь спас. Его маман хоть и отругала тогда знатно, но теперь они общаются худо-бедно. Какая разница, военный сын, стилист или вообще в первопроходцы подался, главное, что живой.
– Ладно, – сдался ученый, – все равно тебя ни на миллиметр не подвинешь, если ты уперся. Но ты имей в виду, мироздание так не работает, оно устроено и функционирует намного сложнее, чем твое идеалистическое мировосприятие. В людях есть не только мозг, мясо и кости, но еще и три-четыре метра кишечника и сопутствующего ему содержимого. И оно периодически в голову пробирается.
– Да я понимаю, – вздохнул я. – Но попробовать-то можно?
– Что попробовать? – уточнил Тайвин.
– Как что? Верить в людей.
В госпиталь от офиса на северный конец колонии лететь было относительно недалеко, на предельной скорости так и вовсе пару десятков секунд. Но в колонии действовало разумное ограничение, нарушать которое значило подвергнуть опасности других водителей, и я, стиснув зубы, позволил себе только небольшое лихачество, километров на сто пятьдесят в час побыстрее. Все равно мне казалось, что эти две минуты протекают преступно медленно. А еще взлет и посадка, тоже трата времени.
Время, неумолимая сволочь, в отличие от бессердечной, но усмиренной человеком гравитации, работало против меня, отсчитывая секунды, пока в моей голове роились невысказанные вопросы и разрозненные мысли. Я и раньше сталкивался с предательством, ленью, подлостью, безответственными поступками – в конце концов, когда живешь на свете вот уже почти двадцать семь лет, начинаешь наивно полагать, что уже почти все повидал и перечувствовал.
Но последние события вновь заставляли меня ощущать неприятную какую-то беспомощность, отсутствие стержня, на который я мог бы внутри себя опереться. Больше всего мне хотелось не решать проблему с влюбленной Макс, а чтобы меня пожалели, сказали, что все хорошо, подержали за руку. Да просто словами поддержали. Желательно чтобы это сделала она, и вот на этом месте в хорошо отлаженном до сего момента механизме моего мировосприятия что-то буксовало, проворачивалось и почти с ощутимым хрустом ломалось.
Звякнул смарт, я ответил Вику:
– Макс?
– Макс. – На оперативника было больно смотреть, он как будто чувствовал вину за ее внезапное предательство, за то, что мы с ученым попали в аварию, за то, что стал вестником разрушающих основы нашего маленького мира фактов. Я кивнул ему и отключился, некогда было давать указания, что и кому делать, не маленький, сам разберется.
Я все не мог сложить два и два. Откуда Макс получала эти злосчастные записки, кто их подкидывал ей, и ладно она их Тайвину подбрасывала, с этим пунктом как раз все понятно. Чем-то пригрозили, вероятно, мной и моей целостностью, скорее всего, и денег дали, чтоб смягчить пилюлю. Да и вряд ли она ощущала какие-то угрызения совести по поводу простых бумажек с текстами. Может, она их даже сортировала по степени вредоносности и подкидывала не все, кто знает.
Но вот почему ей пришло в голову испортить флаеры именно накануне длительного вылета? Она знать о том, что Тай сорвется с места и вдруг полетит на экватор, не могла. Хотя, учитывая содержание последней записки, могла хотя бы предположить. А вот мне-то зачем? Хотя, если она подумала, и предположила, то, скорее всего, рассчитывала потом героически спасти. Получается, знала о засаде и о том, что Тайвина собираются похитить, а меня – пристрелить или просто бросить в кремнийорганических джунглях на попечение суккуб с химерами выживать? А если нет, то рано или поздно ребята полетели бы нас искать, и все равно правда бы наружу выплыла, на что она рассчитывала вообще?
И главное, грамотно-то как, из всех первопроходцев техническими специалистами по флаерам у нас были только она да еще Берц. Самые надежные, как мне казалось, мои правая и левая рука. Вот только правая бессовестно сломалась. Если Макс вот так просто взяла и предала нас, что же за буря у нее в душе должна была происходить? Я вспомнил, с каким выражением лица она ходила последний месяц, и мысленно выдал себе затрещину. Ведь думал же разобраться с причинами ее субдепрессивного состояния. Думал? Думал, дубина. Почему не разобрался?
Я фыркнул, сажая флаер на посадочную площадку на крыше госпиталя. Так я себе только голову сломаю окончательно, проще у самой Макс спросить. Но сначала надо за ней подглядеть, раз уж такой случай представился. И я, активировав призму, побежал навстречу неизбежному, чувствуя, как за секунды расползается по всей броне и коже лица скользкая пленка. Бр-р-р, надо будет ученому сказать, чтобы как-то исправил эту штуку – холодно, неприятно и странно до жути. Ближе к палате Тайвина я остановился, перевел дух и принялся осторожно красться по коридору, стараясь не производить ни звука, чтобы не спугнуть Макс. У меня до сих пор плохо укладывались в голове два противоречащих друг другу факта: о влюбленности моего потенциального заместителя и о ее возможном предательстве. Не то чтобы я Гайяне не поверил вообще, но и полностью поверить не мог, хотя что-то мне подсказывало, что настолько беззастенчиво врать она не будет.
Дверь в палату была приоткрыта, Макс, как обычно, в полной боевой выкладке, в полумраке стояла над кроватью Тайвина, держа в правой руке какую-то мелкую вещицу, невидимую для меня с этого ракурса, и с сожалением смотрела на ученого, и взгляд этот мне крайне сильно не понравился. Отодвинувшись от двери, я тихонько зашел за угол и постарался, сняв призму, имитировать звук приближающихся шагов. Зайдя в палату, я увидел Макс, стоящую в вольной стойке, собранную, готовую к отчету.
– Привет, – стараясь как можно более естественно говорить, произнес я, но внутри что-то похолодело. – Что нового?
– Все так же, – отрапортовала Макс. – Тайвин в себя не приходил, никого не было, происшествий не было. – Ее рука подозрительно дернулась то ли к кармашку с правой стороны пояса экзокостюма, то ли к кобуре игломета, и я подумал о том, что если она захочет сейчас меня скрутить, ей это удастся с потрясающей легкостью. И она точно знала, как и я, что ей никто не давал указаний лететь в госпиталь.
– Макс, – со всей возможной искренностью и открытостью в голосе сказал я, и она подозрительно вскинулась. – Ты же понимаешь, что только один человек знал все о том, что у нас происходит, когда, куда и зачем мы можем полететь, доступ и к ученым, и к флаерам имел…
Макс явственно побледнела, но держала себя в руках.
– И кто же? – без выраженного интереса поинтересовалась она. Я пожал плечами и показал ей пустые ладони, демонстрируя, что не держу зла и не буду сопротивляться.
– Ты.
Макс чуть заметно выдохнула, сдвинула брови страдальческим изломом, насупилась и посмотрела на меня исподлобья.
– А как же Гайяна?
– Она не знает устройство флаера. А кто-то их очень профессионально испортил. Оба.
– Ей могли помочь, – до последнего держалась Макс, и я внезапно сменил тему.
– Что у тебя в правой руке? – Макс дернулась, как от удара, еще больше побледнела, хотя казалось, что дальше некуда, и достала из кармашка пояса небольшой автоинъектор с маслянистой тягучей молочного цвета жидкостью, чуть опалесцирующей в свете фонарей с улицы.
– По назначению врача принесли, – вымученно улыбнулась она. – Я побоялась вкалывать, мало ли…
– Что это? – прервал я ее. Я прекрасно видел, что она часть информации недоговаривает, и холодок в груди медленно, но верно разрастался в полноценную ледяную пустыню.
– Это чтобы помочь ему заснуть. – Макс отчаянно смотрела на меня, словно умоляя не продолжать, но я не мог себе этого позволить.
– Вечным сном? – издевательски поинтересовался я. Макс вздрогнула.
– Нет, конечно, о чем ты. Просто глубокий, крепкий и здоровый сон… – она явно верила в то, что говорила, а я, всматриваясь в эмоции, пробегающие на ее лице, все яснее понимал – Гайяна не соврала мне практически ни в чем. Может, я даже сам себя чуточку обманул.
– Макс, – обманчиво мягко начал я. Ее словно током ударило: она прекрасно знала, что последует дальше, все-таки выучила меня как облупленного. – Ты вот как не умела обманывать, так нечего и начинать учиться. Рассказывай. – Вложив в голос как можно больше приказной интонации, я постарался просто не оставить ей выбора.
Макс замялась, опустила глаза, не зная, с чего начать, и в конце концов, осторожно подбирая слова, глухо заговорила.
– Они прислали мне первую голозапись и с ней первую записку и инструкцию, что надо сделать, вечером, два месяца назад. Где-то через месяц после того, как был тот выезд на экватор, на котором ты призму нашел. Сказали, что давно наблюдают за тобой, за ним, – она кивнула на Тайвина. – И за мной. Сказали, что я должна постараться убедить его уйти. В «Авангард» или вообще куда угодно, иначе не поздоровится. Ну и записки… я подумала, что никакого вреда не будет, там же ничего такого не было…
Я про призму сам узнал только минут десять назад. А Макс уже в курсе. Ясненько. Я молчал, Макс нервничала, но продолжала.
– Они, конечно, не представились, но я же не тупая. Показали ролик, там один из них подходит к твоему флаеру, машет рукой и уходит. Ты же понимаешь, тебя могли убрать в любой момент, могут и сейчас! – Макс все же допустила слабину, позволив проскользнуть истерическим ноткам, и я грустно подумал, что правда на вкус оказалась весьма специфическим продуктом, с горькой кислинкой. – Я… я не могла этого допустить. – Ее голос становился все тише, она начинала понимать, что сама загнала себя в ловушку, таинственным «им» даже делать почти ничего не пришлось – только талантливо сыграть на чувствах.
– Макс, мой флаер на Шестом только ленивая собака не знает, и так было с начала существования колонии. Хотели бы – давно уже меня на свете бы не было. И тебя никто не заставлял ломать Таю его флаер, а мне – мой, это было твое решение, разве я не прав? Так что это за препарат?
– Они обещали, что безопасно перехватят его на полпути. А тебе сказали тоже поломать, чтобы я потом тебя вытащила, через пару часов. Ты же спокойно бы продержался, я и не волновалась! А ребят, сказали, «займут делами». Так и получилось, мы же все по вызовам разъехались накануне… А препарат… Обещали, что Тайвин просто будет работать как обычно, но не у нас, тебя не тронут, и будет как раньше. Это снотворное. Такое, чтоб перепутали с… – она не стала договаривать, но я понял задумку: если бы мы поверили, что Тайвин умер, спящим его бы скорее всего выкрали из морга или вообще из могилы.
Отличная мысль, что скажешь, мы были бы просто вне себя от счастья. Я уж молчу о том, что может подумать и почувствовать человек, оказавшийся в гробу и белом халате, в каком глубоком подполье и каких условиях он бы потом работал, ясно же, что не об «Авангарде» речь шла, не говоря о прочих случайностях и законе подлости, который мог внести значительные коррективы в эту хлипкую попытку хоть как-то перехватить ученого. Меня передернуло, и я тихо спросил:
– Тебе хоть заплатили, или ты за идею работала?
Макс, не поднимая глаз, призналась:
– Заплатили. – И тут же дрожащим голосом добавила: – Я не ради денег, я ради тебя…
– Макс. – Я подошел к ней поближе, понимая, что если передавлю, то ей ничего не стоит перейти на ту сторону, где печенек больше. – Сердцу не прикажешь, ты уж меня прости. Ты можешь быть счастлива и без меня, поверь. – Я осторожно прикоснулся к ее плечу, руку она не сбросила, но и головы не подняла. – Ты очень сильно обманула сама себя. Я тебя не виню, может, и сам бы обманулся, но… это предательство. Ты же понимаешь. И я не смогу с тобой больше работать.
Она вскинула голову, на глазах у железной Макс блеснули слезы. Я, чувствуя, как по ледяной пустыне в моей душе начинает гулять стылый воющий ветер, все так же тихо попросил:
– Будет лучше, если ты уедешь и попробуешь начать новую жизнь.
– Но почему? – боевая валькирия не смогла смириться с поражением и пыталась достучаться мне если не до глубин души, то до рассудка. – Я же все сделала, чтобы все было в порядке, чтобы ты…
– Почему? – меня охватило какое-то отчаянно злое веселье, и я чуть не рассмеялся. – И ты еще спрашиваешь? Ты продала его, предала меня, да всех нас, а безопасность и «как раньше» – вот, на больничной коечке валяется! – я все повышал голос, а Макс, казалось, съеживалась. – Ты не «ради меня», ты ради себя, ради своих чувств старалась! – внезапно я осекся, как будто где-то внутри у меня перегорел предохранитель, и отчеканил: – Сдай игломет, удостоверение и код-ключ. У тебя три дня, потом я вернусь на работу. Прощай.
Макс, ни слова не говоря, отстегнула кобуру, положила, не глядя на меня, на прикроватный столик вместе с документами и, чуть пошатнувшись, вышла. Я, застыв, смотрел в окно на ночную жизнь колонии и не знал, как быть дальше. Впрочем, что делать именно сейчас, я вполне представлял.
– Открывай уже глаза, спящая красавица. Много услышал?
– Практически все. Я проснулся, когда ты зашел, не хотел мешать. – Тайвин говорил чуть виноватым тоном, подспудно ощущая себя несколько неловко из-за невольно подслушанного приватного разговора. – А как ты узнал?
– У спящего человека ритм дыхания другой. И глубина тоже. И седативные я тебе велел отменить на этот вечер, – невесело усмехнулся я. И тоскливо поинтересовался: – И вот и что мне теперь со всем этим делать?
Тайвин приподнялся, поудобнее устроился на подушке и, испытующе глядя на меня, спросил:
– А ты как думаешь?
– Я сейчас думать не могу, – честно признался я. – Я могу только в окно смотреть.
– Вот и смотри, это называется охранительное торможение. Твоя психика так справляется со стрессом, просто не мешай, и она за тебя сама все сделает.
– Охренительное, – пробормотал я, глядя на взлетающий с площадки флаер, наверное, с Макс за штурвалом.
– Чез, я тебе говорил уже, что иногда твой эмоциональный интеллект примерно на уровне… – начал занудствовать ученый.
– Да, знаю, на уровне табуретки. Или плинтуса. Или вообще достиг дна, но оттуда постучали. Я уже понял, – прервал я его, досадуя сам на себя. Ей, значит, лучше без меня будет, вот валенок. Мы немного помолчали, думая о своем.
– Слушай, а вот по поводу недавнего. Ты не хочешь мне рассказать, что это было? – спросил ученый.
Я, не оборачиваясь, задумчиво ответил:
– А я не знаю. Хотя что-то такое вроде один раз уже было…
– С Виком, я так и думал, – в голосе ученого прозвучали довольные нотки. – Почему ты никому ни о чем не сказал, когда впервые почувствовал что-то подозрительное в своем организме?
Тайвин испытующе смотрел на меня, а я, отлипнув от окна, толком не мог ему объяснить, чем руководствовался.
– Ну… как бы тебе это объяснить… – замялся я.
– Желательно с начала и словами. А там разберемся.
Я вздохнул и постарался припомнить особенности ситуации, виновато посмотрел на ученого и потер лоб.
– Я подумал, что мне просто показалось. А почему не сказал… Вот если бы ты однажды проснулся, и понял, что в тебе что-то не так, что бы ты сделал?
– Например, что не так? – заинтересовался штатный гений.
– Сердце как-то не так работает. Или чувствуешь, как что-то давит на затылок. Или там, я не знаю, руки внезапно посинели. Или в глазах темнеет и никак не проходит. То есть ты понимаешь, что это что-то системное, организм дает какой-то сбой, и по идее надо идти врачам сдаваться, но страшно до слабости в ногах. И когда это состояние проходит, чувствуешь такое облегчение, что никуда не идешь. Прошло и прошло, что на этом внимание заострять.
– А у тебя что-то из перечисленного было? – Тайвин хищно подался ко мне, чуть приподнявшись с постели. – А то ты так говоришь, будто на себе пережил.
– Было, – честно и тихо признался я. – И в глазах темнело, и моторчик сбоил. Вот как раз после того, как показалось.
– А до? – не отставал ученый.
– До… я испытывал странное ощущение. Будто меня больше, чем обычно, словно я вокруг себя ощущаю, как кожей, все на полметра вокруг. И такой подъем душевный, будто на крыльях тебя куда-то несет, и сейчас можешь просто горы свернуть.
– А в этот раз?
– И в этот раз было так же.
– Угу, – кивнул гений. – А оказалось, что не показалось. Примерно я тебя понял. Никакая это не мистика, кошкоглазый. Это один из ресурсов человеческого организма, каким-то образом разбуженный этой планетой, а поскольку у тебя в принципе чувствительность повышенная, ты и тут, похоже, стал первопроходцем. Это надо детальнее изучить, пока население колонии не начало поголовно в себе экстрасенсорные способности открывать.
– А почему ты думаешь, что это не магия какая-нибудь? – на кошкоглазого я не стал обижаться, мне просто было любопытно и немножко разочаровательно, я искренне хотел бы привнести магию в наш бренный мир, хотя бы так. Но отнюдь не был уверен, что хочу становиться эдаким пятидесятидвухгерцовым китом, который не может общаться с сородичами, потому что издает звуки не на обычной для своего вида частоте.
– А потому что присутствуют все признаки срабатывания какого-то адаптационного механизма. Вот как со стрессом. Сначала организм понимает, что попал в стрессовую ситуацию, и выдает спектр неспецифических адаптационных реакций, которые позволяют ему стресс пережить и не получить нервный срыв, а потом адаптационный потенциал истощается, и начинаются уже соматические последствия. И тут налицо задействование какого-то ресурса, его напряжение, использование и истощение, – ученый активно жестикулировал, пытаясь дополнительно на пальцах здоровой руки показать, что и как функционирует. – А если оно работает по схожей схеме, то и магии тут никакой нет, одна наука. Это нужно понять и изучить.
– Хорошо, – с некоторым сомнением согласился я. – Попробуем понять и изучить. Что я должен для этого сделать?
– Как что. Расслабиться и получать удовольствие, конечно, – невозмутимо ответил мне Тайвин, и мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять – это он так шутит. Я отвернулся к окну и снова уставился в темноту.
– Попробую.
– Скажи мне вот еще что. Зачем ты за мной на экватор полетел? – спокойствие и невозмутимость Тайвина, казалось, иглой с усиленным сердечником не прошибешь. Я отвлекся от увлекательного созерцания заоконного ничего и, подумав, ответил и ему, и себе.
– Почуял что-то неладное. Спасти хотел. С тобой и поговорить интересно, и помолчать удобно, и в работе ты полезный. – Я сделал небольшую паузу и вернул ему подколку: – это называется «подружиться». Ты лучше поразмысли над тем, почему ты никому ничего не сказал и рванул по первому звонку к черту на рога. Хоть головой бы подумал, а не… Ладно, пошел я полежу, а то стрессы эти ваши, постполевое напряжение…
Я подмигнул ученому и, внутренне посмеявшись над его несколько ошалелым видом, побрел к себе в палату, совершенно незаслуженно брошенную мной на время детективной беготни, ощущая глубокую усталость и почти полное отсутствие эмоций. Действие стимулятора заканчивалось, и каждый шаг давался все сложнее и сложнее. Завтра буду думать и расстраиваться, а пока пора почтить вниманием реанимацию, я же обещал доктору вернуться. Я и вернулся.
Приближался к концу второй по местному времени год освоения Шестого. Мы были нарасхват, очередь на экспедиции расписана на несколько месяцев вперед, и колония продолжала развиваться. Начали появляться первые нормальные жилые дома, протянули к колонии свои щупальца, как гидра к добыче, сетевые магазины, постепенно стали появляться первые забегаловки, и вообще колония стала напоминать не закрытый научно-военный городок, а обычное такое поселение, правда, пока на уровне века двадцатого. Мегалополисы, как на Земле, тут строить пока было очень рано.
Исторически устроительство родной планеты приобрело невиданные для человечества масштабы примерно в конце XXI века. Когда нашлось простое и годное решение вопроса с гравитацией, связанное с пятой фундаментальной физической силой – квинтэссенцией. Как только не стало гравитационной проблемы и стало возможным подробно описать эффекты колебания пространства-времени на субатомном уровне, человечество с удовольствием принялось играть в новую игрушку. Появились флаеры – автономные летательные устройства, спокойно вытеснившие автомобили, а перигравитация – управляемая сила притяжения – позволила городам расти ввысь практически на неограниченном уровне.
Так появились мегалополисы – гигантские многоуровневые высокотехнологичные человейники, с вереницей столь же многоуровневых транспортных путей. Но, что интересно, в мегалополисах, как и прежде в крупных городах, более престижно оказалось жить на периферии, ближе к природе, или в отдельных комплексах-поселениях. А вот прогнозы из так любимой мной фантастики, из антиутопических, утопических, футуристических и прочих киберпанковых вселенных не сбылись. Социальной сегрегации на нижние и верхние уровни не случилось – человечество оказалось намного более гибким. Хотя, может быть, дело в глобализации и банальной взаимосвязи? Ведь если верхи и низы зависят друг от друга на критическом уровне, о какой паучьей банке может идти речь?
В общем, к моему веку на Земле образовалось порядка пятидесяти мегалополисов, в то же время глобализация практически стерла границы между языками, культурами и менталитетом. И так сложилось, что отчаянное стремление к беспорядочному называнию всего самыми причудливыми словами человечеству стало порядком надоедать. Поэтому сверхгорода получили цифры. А экзопланеты и колонии – номера. Правда, в Первом вроде как намечался, по слухам, колониальный референдум по выбору для экзопланеты названия, но я лично как-то сомневался в необходимости и целесообразности этого хода. Вот сейчас Первый как-нибудь красиво обзовут, остальным тоже захочется, будут разброд и шатания.
Но нам на Шестом до этого было еще плевать и плевать, как на субсветовой скорости пытаться долететь до Альфы Центавра. И мы просто работали, стараясь сохранить едва-едва достигнутый баланс между человеком и кремнийорганической природой.
В то же время на Земле в тиши кабинетов посередь облеченных властью чинов почему-то сложилось ощущение, что планета осваивается как по мановению волшебной палочки, хотя на самом деле мы скорее были сложным устройством типа квантового умклайдета из романа Стругацких. И управление нами должно было строиться на основательном знании специфики квантовой алхимии, то есть сути нашей работы, и того, насколько на самом деле мы контора для колонии незаменимая.
Вестником легкой твердолобости и привычной людской бюрократической путаницы, свойственной кабинетным работникам, никогда в жизни не присутствовавшим не то что на Шестом, но и вообще видевшим результаты нашей работы исключительно из отчетных квартальных показателей, стал полковник. Одним отнюдь не прекрасным летним утром он зашел к нам в офис и прошествовал сразу ко мне в кабинет.
– Честер, – сказал он с порога, не поздоровавшись и смущенно покашливая, что мне сразу и категорически не понравилось. – Это разрешимое недоразумение.
Я посмотрел на него с подозрительным любопытством и сказал:
– Доброе утро. А я еще не в курсе.
Военный потер затылок, собираясь с мыслями. Я напряженно ждал, когда он их облечет в слова, и тут в моем кабинете появился его соратник по сложному делу руководства Шестым. Нашего аристократичного шефа я таким еще не видел – помятая рубашка с закатанными до локтя рукавами, круги под глазами, резко выделяющиеся на фоне общей усталости морщины, выдающие его истинный, вполне себе приличный возраст. Мне стало еще более не по себе, и я осведомился:
– Может, кто-то мне расскажет, из-за чего весь сыр-бор?
– Из-за вас, Честер, из-за вас, – ответствовал мне руководитель колонии, и седовласый шеф молча кивнул, подтверждая его слова. – В Министерстве межпланетарных дел решили, что вы – элемент необязательный, и хотят оперативный отдел расформировать.
Настроение мое окончательно испортилось, и я спросил:
– А они там в курсе, что мы делаем вообще? И что у нас тут… сейчас точно скажу… порядка двадцати невыполненных заявок только на ближайшие четыре месяца, и каждый день новые добавляются?
Полковник только руками развел. Я с противным чувством обманутых ожиданий грустно сказал:
– Только мы все наладили… То есть на нашем с вами труде и плечах Межмировое правительство устроило новую колонию, а теперь мы оказываемся фантиком от конфетки? И нас можно выкинуть? Я-то рассчитывал на этой работе еще лет пять хотя бы побыть. Желательно местных.
Седовласый и военный переглянулись. Я, понимая, что сделать что-то с решением вышестоящего начальства ни я, ни они не могут, только взгляд кинул на подлетающие к офису флаеры первопроходцев и с неизбывной тоской негромко произнес:
– Как я ребятам это буду объяснять… С ними что?
Полковник, поняв, что я не собираюсь устраивать разлив слез и заламывание рук, расставил приоритеты:
– Вас хочет забрать к себе разведка. Ваших ребят я заберу к себе, каждому найдется и место, и дело. Ученые и аналитики останутся в Корпусе, и управление им отойдет Всемирной ассоциации наук и Санникову.
– А до этого мы кому подчинялись? – спросил я, раз выдался такой случай.
– Сложно сказать… – замялся полковник.
– Понятно. Могу себе представить, как отреагирует Тайвин. А как же колония… – начал было я, но тут в моем затемненном сознании, принявшемся, видимо, работать на каких-то черновых токах и немыслимых скоростях, зажглось неоновой лампочкой решение. – А внутре у мене неонка…
– Что? – не поняли руководители, но меня уже понесло.
– Как доказать тому, кто не понимает нашей полезности, эту самую полезность?
– И как? – предвкушающе улыбнулся мне шеф. Они с военным не торопились выбивать из меня решение проблемы, явно наслаждаясь моментом.
– Отпуск! – я сладострастно зажмурился. – До чего вкусное слово! И главное, мы же по контракту должны зарабатывать неделю отпуска за полгода, а тут мы работаем уже почти… по земному сколько?
– Учитывая разницу в обращении планет? Около трех земных лет.
– Значит, шесть недель. Но я вас уверяю, Земле хватит и двух. Ведь это нормально – попросить две недели отпуска перед расформированием? – я хитро подмигнул, а полковник и седовласый переглянулись, кивнули и пожали друг другу руки.
– Утрясем, – обещал шеф.
– Эх… На Землю слетаю на недельку, с родителями увижусь, в парк аттракционов схожу, – принялся мечтать я, а полковник потрясенно на меня уставился.
– Вам что, Честер, тут развлечений не хватает?
– Вы не понимаете, – с удовольствием пояснил я. – В каждом взрослом мужчине живет маленький мальчик, которому позарез нужно сходить покататься на игрушечном поезде, поесть мороженого и сладкой ваты. А, и еще взять палку и повоевать с зарослями крапивы, пару раз упасть с гравицикла, набить ссадины, и чтоб потом вкусно покормили и пожалели. Но войнушек, синяков и поддержки мне и здесь хватает, а вот сладкая вата и высокие горки…
Полковник просто промолчал, с жалостью глядя на меня и на седовласого. Ну вот такой я, что ж я с собой сделаю.
И я принялся добросовестно звонить по каждой заявке и последовательно, одну за другой, отсылать их к черту на кулички в неведомый мне кабинет к тем неизвестным мне людям на Земле, что определили безрадостное будущее оперативного отдела легким росчерком на голопланшете. Правда, сам я туда лететь не стал, ограничился обычной голозаписью родителям. Бросать колонию на целую неделю, и тем более на две было страшновато.
Первые несколько дней мы, пьяные от внезапно навалившейся свободы, шатались без брони и формы по всей колонии друг к другу в гости и занимались кто чем. Я дочитывал давно брошенный на середине «Гиперион», Дэйл снова взял в руки старинный фотоаппарат, Роман с чистой совестью улетел на Пятый, у него там осталась, оказывается, жена, которую он рассчитывал перевезти за время отпуска на Шестой. Так вот куда он регулярно пропадал, как выдавалась возможность, вот тихоня! Вик за первые же дни отпуска притащил мне вариантов пять эскизов повседневной и парадной формы первопроходцев с эмблемой – черная дыра с насыщенно-оранжевым аккреционным диском и фиолетовой обводкой шеврона. Последний вариант – на восточный манер, с воротником-стойкой, двумя рядами белых пуговиц и тонкими белыми кантами отделки, насыщенно-черная, как сама черная дыра, парадная форма понравилась мне настолько, что я тут же захотел ее себе.
Мы уже нашли в недавно привезенной копии инфосети стилиста и примеривались отправить с ближайшим обменным информационным шаттлом ему эскиз и сообщение, как на пороге моего дома возник Александр Николаевич Санников, координатор Всемирной ассоциации наук собственной персоной.
– Честер, вы уже слышите застенные завывания? – поинтересовался он.
– Нет, – для верности я выглянул за пределы своего жилого модуль-блока и стенающих по углам рядом с ним колонистов не обнаружил.
– А это все потому, что они еще не добежали.
– Они – это кто? – озадаченно переспросил я.
– Как кто? Все те, кого вы должны были сопровождать в ближайшие месяцы в поле, и кто оказался в итоге не у дел. Вы знаете, что без вас вся научная, промышленная и туристическая активность колонии оказалась парализована? – с некоторым возмущением в голосе пенял мне маленький, но гиперактивный ученый.
– А я тут при чем? – сделал я невинное выражение лица.
– А кто, позвольте спросить, надоумил вас всех вот так внезапно уйти в отпуск? Работать-то кто будет?
– Военные? Полиция? – с безоблачным видом предположил я.
– Да вы издеваетесь. Ваш отдел, оперативники, когда вернутся?
– О, а это вы там спросите, – и я ткнул пальцем в небо. – Вы не знали, что ли? Я думал, уже все в курсе. Приказ с Земли пришел. Оперативников расформируют. А то мы, видите ли, слишком жирно живем на казенных харчах, и колонии и без нас хорошо. Вот я и решил, что отпуск перед прощальным корпоративом будет отличной идеей.
– Какого… – на Александра было страшно смотреть. Он потемнел лицом, побагровел, собрался было лопнуть, но передумал. – Я вас понял. А вы сами чего хотите?
– Я? Чтоб нам вернули все как было и прекратили нас вообще трогать. А мы продолжим свою никому не нужную, скучную и необязательную работу. Можете устроить? – с интересом и толикой надежды на лучшее спросил я у координатора.
Александр с чувством сплюнул. Я проследил взглядом за направлением плевка, вдруг там что-нибудь сдохнет у меня под окнами, потом пахнуть будет нехорошо. Но вроде обошлось.
– Крысы канцелярские, чтоб им там икнулось после стакана касторки натощак, – прошипел он и пообещал: – Сделаю все, что в моих силах. Только колонию не бросайте.
– И в мыслях не было, – заверил я координатора.
Как и предсказывал Александр, в последующие дни я стал Черным камнем Шестой колонии, а мой жилой модуль-блок – Меккой. Мне давили на совесть, пытались взывать к ответственности, слезно молили во имя всех богов и матушки-природы, сулили невиданные блага, пытались подкупить, шантажировать и один раз, видимо от отчаяния, соблазнить. Но купол стабильно держал оборону, таких вызовов, чтобы потребовалось наше присутствие, не было, и я, подобно куполу, героически держался на своих позициях. Бесплатно не работаем, но взяток не берем, у нас отпуск, а потом все, будете на вольных хлебах, получите, распишитесь. Лавочка закрывается.
Земли хватило на десять дней. На десятый день стенания под моими окнами дошли до вышестоящих кабинетов на Земле и приобрели такой размах, что ради нас на Шестой собралась целая делегация. Замминистра межпланетарных дел Межмирового правительства, парочка высших чинов из Оборонного министерства и Управления объединенным астрофлотом и другими войсками, несколько шишек из Ассоциации промышленности Пяти миров, пухленькие профессора из Всемирной ассоциации наук и, конечно, кто-то из жутко секретных служб с характерным незапоминающимся лицом и цепким взглядом.
Мы в долгу не остались. Узнав о визите, мы подсуетились, срочно заказали на всех парадный вариант формы, начистили легкие и тяжелые варианты экзоброни и упросили Тайвина прицепить на них мини-голограмму стилизованной свежеразработанной эмблемы. С его познаниями в голографии это не составило почти никаких трудов, и на левом плече у каждого из нас на броне теперь красовалась излюбленная черная дыра, объемная и чарующе прекрасная, с завораживающим вращением аккреционного диска и таинственным мерцанием темно-фиолетовой космической обводки. Их движение и мерцание запитывались от любого вида излучений – света, звука, электромагнитных волн, а этого добра в любом мире под любым светилом хватает с избытком, и мы быстро привыкли к их присутствию. Так что делегацию мы встретили во всеоружии: семеро оперативников, из тех, кто покрупнее и поплечистее, в матово-черной свежепокрашенной тяжелой броне с белыми элементами и в полной выкладке, семеро потоньше в такого же дизайна легкой (Вик подсуетился) и я с Макс в парадных формах. Выглядели мы, по-видимому, насколько потрясающе, что несколько делегатов под шумок щелкнули нас на смарты.
Я лично провел им знакомство с колонией. Делегатам было интересно решительно все: как живут колонисты, как устроен защитный купол, что за ним, почему мы такие незаменимые и востребованные, и к концу трехдневного пребывания один из чинов отловил меня в коридоре нашего офиса и долго с апломбом вещал о том, что, по всей вероятности произошла ошибка, правда, ни на секунду не заикнувшись о том, чтобы за нее кто-то извинился. Словом, проблема действительно, как и обещал полковник, обещала быть вполне разрешаемой, и для полноты картины нам требовалось только одно – показать класс полевой работы и заодно продемонстрировать во всем многообразии кремнийорганический мир, его хрупкость, опасность и красоту, желательно издалека и без угроз для жизни и делегации, и колонии. Но Шестой, как обычно, решил все за нас.
Погода летом в этом году стояла сухая и жаркая, и сезон дождей уже очень хотелось приблизить, хотя я его и не очень любил. Инсектоиды от жары прятались, у них была днем тепловая депрессия, и пик активности приходился для дневных тварей на утро или вечер, а ночные звери активничали по-прежнему. Поэтому делегацию я возил на экскурсии днем, чтобы снизить до минимума все возможные риски. В этот раз на обзорный экскурсионный полет за пределы защиты на арендованном нами у «Авангарда» тяжелом военном флаере со мной, Макс и Берцем напросилось четверо самых отчаянных. Неприметный с виду мужик из разведки, один из профессоров поживее, промышленник и военный из Астродесанта. Остальные не пожелали, убоявшись дневной жары и убедившись, что в колонии под куполом безопасно, а вот за его пределами – не очень. Особенно когда я им на коленке смонтированный голоролик про гидру показал, как мы ее зимой из колонии пинками и гранатами выгоняли.
Вылетая за пределы защиты, я обратил внимание на аномальную активность зверей. Вокруг купола, обтекая его со всех сторон, шелестела трава, каждые несколько мгновений он окутывался мягкими радужными сполохами, обозначая посягательство на пространство колонии со стороны местных жителей, и большая часть нагрузки шла с южной его стороны. Я насторожился и решил пролететь подальше, чем мы изначально собирались, на пару сотен километров вместо задуманных пятидесяти.
И чем дальше мы летели, тем напряженнее становилось молчание внутри флаера: все мои чувства были обострены донельзя, Берц и Макс, зная это мое состояние, молчали, а участникам делегации просто, видимо, не было о чем поговорить, так что молчали и они. Со стороны южных степных полей доносился тонкий, раздражающий звук, нарастающий с каждой секундой, и все крупнее становилось облако на горизонте… и как-то одним махом я вдруг понял. Это не облако. Это саранча.
Впереди огромной тучи насекомых испуганно разбегались и разлетались инсектоиды мелких размеров и некрупные стимфалы. Были видны ручейками растекающиеся во все стороны по траве тропки, по которым спасались стайки герионов, убегали от нашествия одиночные орфы, даже конусовидные колонии дактилей, как я приметил, были плотно закупорены. Похоже, что умение чувствовать неприятности и влипать в них меня не так уж и подводит в очередной раз. Что-то подобное я подозревал, еще когда заметил сходство больших химерок с луговыми кобылками, но сейчас мне стало понятно, что стадию иномирной саранчи у них мы еще ни разу не видели.
Что послужило фактором перерождения больших химерок в невероятное по размерам облако, затуманивающее небо и сжирающее все на своем пути, хотя бы отдаленно напоминающее траву, и даже немножко затрагивая животных, я не знал. Но нарастающий стрекот и объем живой массы насекомых внушали мне определенный трепет, а учитывая, как ведут себя мелкие зверьки, я совершенно не представлял себе столкновение мириад сбившихся в кучевую стаю инсектоидов и колонии.
– Ром, давай чуть поближе, надо экземпляр отловить.
Роман, пару дней как вернувшийся, молча направил флаер в сторону стаи. Облако разошлось, не желая воевать с крупной добычей, и я, вцепившись в трос, спустился на нем пониже, а внутри застывшего на месте флаера развернул локальный защитный купол, оперативно мной перепрограммированный на то, чтобы туда саранча залететь не могла и не испугала досточтимую делегацию. С легкостью поймав химерку, я маякнул Макс, и та активировала лебедку, втянувшую меня обратно.
Большая химерка, раза в два крупнее обычного экземпляра, занимала почти всю ладонь и активно пыталась отгрызть мне палец, на броне оставались влажные следы ярко-желтой слюны. Я нахмурился, разглядывая добычу, пока кто-то из делегации, притихшей и молчаливой, не спросил:
– Что это?
– Большая химерка. Не ядовита, для человека не опасна… была. – Я одним движением свернул инсектоиду шею и набрал Александра, с места в карьер заявив:
– Мне нужны ваши лучшие энтомологи. Прямо сейчас.
– А что случилось?
– С большими химерками что-то не так. Мне не нравится.
– Если у вас приступ интуиции, как было с двутелками, нам лучше быть наготове, – пошутил Санников, а в ответ я только развернул смарт к стае химерок. Через мгновение созерцания он отреагировал цитатой из неизвестного мне труда: – «И налетает могучая рать. Она может покрыть целые земли и съедает все, что находит на земле. Она имеет голову льва, глаза слона, шею быка, рога оленя, грудь коня, крылья орла, живот скорпиона, голени страуса и хвост змеи». Сейчас всех подключим, до кого я дотянусь.
– А как было с двутелками? – спросил тип с неприметной физиономией. Макс принялась рассказывать, а я вполуха слушал и напряженно думал. Стаи саранчи на Земле приносят вред только сельскому хозяйству, но если земная саранча ограничивается в случае недостатка еды пожиранием друг друга, то… это не Земля, и большие химерки – не саранча. Что-то мне не давало покоя, пока я не решил пролететь сквозь облако и не посмотреть, что за ним. Безжизненная, как утюгом пройденная полоса земли мне совершенно не импонировала, и я развернул флаер обратно.
Влетев в колонию, я опрометью бросился в офис к себе в кабинет, не закрыв дверь и позабыв о делегации напрочь, они же, стараясь не мешаться под ногами, тихонько заняли выделенные им в нашем офисе места и с интересом прислушались к происходящему, изредка задавая вопросы, на которые кто-нибудь из научного отдела или моих ребят негромко давал ответ. Первым делом я вызвал Тайвина и вручил ему химерку.
– Заберите и сделайте анализ на силитоксины. Срочно.
– Большая химерка в стадии саранчи… Что-то такое я предполагал, – кивнул он.
– А почему не говорили? – прицепился я.
– Подозрения к делу не пришьешь, – поразил он меня жаргонным выражением.
Я потрясенно на него посмотрел:
– Вы что, у меня плохих слов нахватались? Вам не идет. Короче, она агрессивная стала, броню не прокусит, ни легкую, ни тяжелую, но у большинства колонистов никакой нет. Нужно понять, стала она более опасной при укусе или как.
Тайвин кивнул и ушел с химеркой в обнимку, аккуратно забрав ее в пакет и стараясь не касаться на всякий случай. Я срочно вызвал Санникова:
– Что у вас?
– Подозреваем полифенизм из-за тепловых факторов.
– Ась? – переспросил я скорее для делегации, чем для себя.
– Смена фенотипа с одиночной формы на стайную. Жара, пищи мало, вот они переродились и кучкуются, – пояснил координатор.
– Опасно? – коротко спросил я.
– Вполне. Саранча – она и на Шестом саранча.
– Облако примерно в ста – ста пятидесяти километрах отсюда. Через сколько доберется, если продолжит лететь к нам?
– День-два, – отреагировал Санников и внимательно на меня посмотрел. – Что говорит вам интуиция, Честер?
Я секунду подумал.
– Сматывать удочки. Общая эвакуация. Ненадолго, дня на три, пока она все не сожрет и не улетит дальше. Саранча же так обычно делает?
– Да. Что потребуется?
– Транспорт. Любой, какой есть. Свяжитесь с астронавигационными службами, пусть подгоняют межгалактические шаттлы, все, что поблизости. Флаеры по всей колонии свои соберите, они два дня при полной заправке могут часть населения выше облака продержать при необходимости, ну, вы знаете, что я вам рассказываю. Все дома и офисы закрыть и заблокировать по максимуму, локальную защиту не включать, она не справится. И надо оценить, сколько колонистов можно вывезти в ближайшие сутки. Организацию отлета я повешу на «Авангард» и Тони, с них тоже что-нибудь вытрясу.
– Помощь нужна?
Я обернулся: на пороге моего кабинета стоял человек с неприметной внешностью. Я прикинул его габариты и выдал ему свой комплект тяжелой брони. Мне незачем, да и чистку брони мы недавно сделали, что снаружи, что изнутри, поделиться не стыдно, а в условиях тотального бардака любые руки пригодятся.
Следующие полтора дня стали для меня настоящим кошмаром: я бегал по всей колонии, упрашивал, грозил, выгонял из домов. Неприметный сотрудник разведслужб по пятам следовал за мной и при необходимости помогал. Обжившиеся колонисты искренне не хотели верить в то, что какие-то несчастные насекомые, к которым они уже успели привыкнуть, могут навредить поселению и людям. Но нам повезло, что ученые, военные и промышленники по большей части люди дисциплинированные и проблем, как и паники, особенно не доставляли. Около половины населения удалось увезти на орбиту буквально за часы, и к пришествию на исходе второго дня облака, затенявшего небо Шестого, на территории остался только мой флаер. Со мной поселение прочесывали на последнем аппарате Тайвин, Тони и человек из разведки, вызвавшийся помочь.
***
– Так, рассказывайте, что у вас, – велел Честер ученому. Тот отрапортовал:
– Вы были правы, при укусе стайной формы большой химерки выделяется что-то вроде парализующего яда. Если человека укусят один раз, ничего особо страшного не произойдет, но множество укусов могут вызвать передозировку токсина.
– Последствия?
– Паралич дыхательных мышц, остановка дыхания, смерть.
– Весело, – констатировал Честер и вызвал по очереди руководителей «Авангарда», жилых секторов, научных центров и вообще всех, кто мог как-то отчитаться ему по эвакуации. Узнав, что списки колонистов сходятся, он было выдохнул, но тут его застал звонок руководителя геологического отделения Всемирной ассоциации наук, обаятельного мужчины в летах, встревоженно жестикулирующего с проекции.
– Честер! У меня ассистентка пропала!
– Как? Когда? – собрался оперативник.
– В шаттл грузились, сказала, что сейчас придет, кота забыла дома. Не пришла, а я только сейчас заметил!
– Куда лететь?
– Координаты сейчас скину.
Флаер понесся в сторону указанного дома и через пару минут был на месте. Жилье научной сотрудницы было открыто настежь, в нем никого не было, и Честер, следуя только ему известным подсказкам, помчался в сторону купола, мерцающего неподалеку под атакой начавшей приближаться стаи. Купол они должны были отключить после того, как убедятся в полной эвакуации – повредить технике саранча не могла, как и жилым домам, а вот ресурс купола посадила бы надолго, и отключить его было отличным решением. Если бы не пропавшая колонистка.
Мелькнул сполох защиты, и через несколько минут из облака показался глава оперативников с телом девушки на руках, мрачный и молчаливый. Осталось загадкой, как он определил направление поиска и как умудрился так быстро ее найти. Глядя на то, как горестно Честер, совершенно подавленный и убитый, идет к ним, держа на руках скорее всего погибшую и порядком покусанную колонистку, человек с неприметной внешностью спросил у начальника колониальной полиции:
– Сколько за время существования колонии у вас было смертей?
– Восемь. Это девятая.
– Причины?
– Одно самоубийство, одна поножовщина на почве ревности, естественная смерть от инфаркта, пять случаев гибели при нарушении инструкций по безопасности при столкновении с ядовитыми инсектоидами за пределами купола. И вот, – отчитался Тони.
– Как? А почему я об этом не знал? – возмутился подошедший Честер.
– А тебя не было и близко ни в одном из этих случаев, как и твоих ребят. Экспедиции. Представь, что было бы, если бы ты сейчас эвакуацию не объявил. Уймись, всех ты спасти при всем желании никогда не сможешь, Чез, как бы ты ни старался. А вот нервы я тебе поберечь могу, – сделал ему внушение Тони, и тот задумался.
– Дела это не меняет, – сухо сказал он через минуту. – Я не успел. Не смог.
Колонистка на его руках издала чуть заметный вздох, и Честер, мгновенно учуявший его призрачное подобие, прекратил терзаться и вызвал медицинский модуль, чтобы пострадавшую доставили на орбиту и оказали помощь.
– Вот теперь все в порядке. Тайвин, отключайте купол. И запрограммируйте потом так, чтобы у колонистов питомцы за его пределы не сбегали, – удовлетворенно кивнул он, провожая улетевший модуль взглядом, сел на пассажирское место и моментально заснул. Тони взял на себя управление и повел флаер в сторону десантного модуля, ждущего их в стратосфере.
– Что с ним? – удивленно спросил человек из разведки.
– Постполевое напряжение. Стресс, попросту говоря. Два дня не спал, не ел, переживал. Ничего, отоспится и придет в норму, – ответил ему Тайвин.
– Такие люди в разведке нужны, – задумчиво проговорил делегат.
– Я все слышу, – отозвался еще не успевший толком заснуть Честер. – Какая мне разведка, если меня обмануть проще простого? Вот мне папа в детстве сказал, что корица – это молотые сушеные тараканчики. И я ему поверил!
Во флаере раздались смешки, а Честер, приоткрыв глаза, с видом оскорбленного достоинства добавил:
– Вот вы хихикаете, а я с тех пор булочки с корицей даже видеть не могу! Травма детства. А вы про разведку… нет уж, мухи и котлеты должны существовать раздельно. Все, я спать.
***
Облако спонтанно расформировалось через день, как только сменилась температура и направление ветра, и воздух стал более холодным и влажным. Мой отдел вместе с военными, полицией и астродесантом, вызванным на подмогу кем-то из делегации, больше суток выгребал из колонии стайных химерок, те были вялые и кусаться не спешили. Делегация отбыла, вопрос о расформировании оперативников не то что не поднимался, неприметный человек из разведки обещал разобраться, кому вообще могла такая мысль в голову прийти. Наконец, я принял решение включить купол и вернуть колонистов.
Саранча подчистую объела треть всего растущего в колонии с южной стороны, но, как я и думал, в целом дома, техника и вообще колония не пострадали. Отделались котом, который от испуга убежал, и за которым погналась колонистка. Если бы не мелькнувший в отдалении ее силуэт, смутно видимый в облаке химерок в паре шагов от купола, я бы никогда ее не нашел, но ей невероятно повезло, что мы прилетели вовремя. У меня до сих пор сердце не на месте было, так я тогда распереживался. Уверившись, что колонисты возвращаются, я вызвал к себе Александра, чтобы поблагодарить.
– Спасибо вам большое, Александр. Без вас мы сами бы не справились, – с огромной признательностью сказал я координатору.
После обмена крепким рукопожатием Александр внезапно с пылом и свойственной ему горячностью заявил:
– Не за что. На тебе и на Тайвине вся колония держится, Честер. Для тебя я просто Лекс, звони в любое время и по любому поводу. И не вздумай никуда уходить! Понедельник начинается в субботу!
Я смущенно улыбнулся и ответил:
– Это вы мне зря льстите, я же и поверить могу. Да-да, а август на этот раз начинается в июле, я понял.
Пришел я в себя, судя по всему, в реанимации. По крайней мере, опутали меня разными трубками знатно – из подключичной артерии что-то шло, к левой руке подключена автокапельница, датчики мониторят гемодинамику, сердечную деятельность, давление и дыхание. Прям такое ощущение, что я – разбалансированный резонансный двигатель на стадии настройки. Я тихонечко вздохнул – хорошо, что хоть к аппарату искусственной вентиляции легких не подключили, значит, не все так плохо. Голова была тяжелая, как после трехдневного беспробудного пьянства, сердце знакомо сбоило, выдавая экстрасистолы, и в целом чувствовал я себя как хорошенько выжатый апельсин, возможно, тот самый, что мы с Тайвином потребили пополам после попойки.
В палату зашел уже знакомый мне доктор и, неодобрительно на меня посмотрев, сказал:
– Соблаговолите объяснить, что за мистические практики у меня в отделении?
– А что я такого натворил? – сделал вид, что испугался я.
– Вы мне пациента почти с того света вернули. И, судя по всему, уже не первого. – Врач словно выговор мне делал, хотя я видел, что он ситуацией доволен и с моими действиями целиком и полностью согласен.
– Ну… Показалось? – с надеждой посмотрел я на реаниматолога.
– Коллективных галлюцинаций не бывает, – строго заметил доктор. – Только если по всей больнице распыляли психоактивные вещества. Но кому бы вдруг понадобилось наркотики в баллончик заливать и потом распылять, я себе не представляю. Так что нет. И?..
– …и если б я сам знал, – криво улыбнулся я. – Во что мне встали эти, как вы говорите, мистические практики?
– Практически в кахексию. – Наверное, я слишком недоуменно посмотрел на врача, потому что тот немедленно пояснил: – Полное истощение организма. Состояние биохимии крови, гемодинамики и обмена веществ такое, будто вы голодали дней двадцать и при этом шли пешком по пустыне, разве что мышечная масса осталась на месте.
– Понятно, – кивнул я, – что ничего не понятно. Значит, это что-то здорово сил отнимает.
– Я бы сказал, вы сами едва не погибли. Так что я рекомендовал бы в будущем либо научиться управлять вашими экстраординарными способностями, либо без крайней необходимости их не использовать.
– Не погиб же, – резонно заметил я. – А дальше как получится. Не давать же хорошим людям, и тем более гениям помирать.
– Уникальная вы личность, Честер, – покачал головой врач. – В наши времена, и вдруг человеколюбие…
– А что не так со мной и нашими временами? Две ноги, две руки, тулово, голова, трубки вот эти только точно лишние, – насупился я. – А касательно человеколюбия… Вы знаете, человека, как я полагаю, во многом создает окружение. Вот и посмотрите, сколько вокруг меня умных, сильных и просто замечательных людей. Вся колония! А мои ребята? А Тайвин?
– Человек – существо парадоксальное и только положительным быть не может. Дуальность заложена в само понятие сознания, Честер. Строго говоря, и в самой распрекрасной бочке меда может найтись немало горечи и желчи, ее отравляющей. Я это вам как специалист по человеческой глупости, а иногда и подлости говорю. Люди так любят выслужиться, отличиться, прыгнуть выше собственной головы, что не замечают иногда, что идут по головам других, – задумчиво сказал мне врач. – Вот вами что руководит?
– Ну… желание помочь? – предположил я.
– Нет, – покачал головой доктор. – Это следствие, а не причина. Мотив должен быть, глубинный и такой мощный, чтобы заставлял вас действовать, иногда вопреки инстинкту самосохранения.
– Тогда, наверное, я просто хочу, чтоб всем было хорошо. Когда всем хорошо – и мне хорошо, – решил я.
– Мотив социального одобрения… необычно, но вполне понятно, –кивнул доктор. – Не то что Тайвин ваш, этот – исключительный эгоцентрик.
– Кстати, про него, а что там с ним? – заволновался я.
– Я был вынужден пока перевести его на седативные препараты. Иначе он из больничной койки будет наукой заниматься, а нам надо провести операцию на руке, восстановить отрицательное давление в плевральной полости и вернуть легкому нормальный объем.
– А с сердцем что?
– Небольшой дефект межпредсердной перегородки, как выяснилось. Врожденный порок, не критичен для жизни, но при стрессах иногда может давать предсердную аритмию и, как следствие, фибрилляцию предсердий. Обычная картина, как раз манифест подобных пороков ближе к тридцати и случается. Так что будем наблюдать. Возможно, придется ставить водитель ритма.
– Да вы что, – испугался я за ученого, – он же тогда на Шестом навсегда застрянет.
– Вот поэтому пока кардиостимулятор и не поставили, – ответил мне мудрый специалист. – Удивительно только, как его к межгалактическим перелетам допустили.
– Вероятно, как-то обманул медкомиссию, – предположил я. – Или не заметили…
– Нет, такое не заметить невозможно. А то, что ваш уважаемый гений соврал, только подтверждает мою точку зрения, так что вам стоит немного спустить его с того пьедестала, куда вы его возносите, – хмыкнул врач.
– Не… – протянул я. – Хорошему человеку иногда можно делать глупости, док. У всех свои тараканы, и им надо давать волю, иначе они наружу полезут и будут окружающих пугать шевелением усов.
– Как в вашем случае получилось? – съехидничал доктор.
– Да у меня вообще в голове мохноногие тарантулы финскую польку на рояле играют, разве не заметно? – пошутил я, мы посмеялись, и на этой позитивной ноте реаниматолог оставил меня лежать и лечиться.
Но мне не давала покоя ситуация, вот никак. Если организм, мирно лежащий на больничной койке, говорил мне о том, что он с удовольствием там еще дня три полежит, то голову отключить я никак не мог, и она продолжала интенсивную работу. Кто, как и когда подкидывал записки ученому? Кем и зачем были испорчены флаеры? Откуда засада, кто к ней причастен? Что хотели эти бойцы невидимого фронта, чтоб их там химера поперегрызла?
Ближе к вечеру я понял, что если я сейчас же не поеду на работу и не разберусь в этой головоломке, то спать я не смогу. А если спать не смогу – то и все лечение насмарку, лучше уж я попробую до правды докопаться и попробовать ее на зуб. Смутное ощущение неприятностей заставило меня снять с себя все датчики, выдернуть иголки и трубки, и, пока надо мной носился рой злобных медицинских ос во главе с реаниматологом, я, пошатываясь, быстренько натянул на себя привычный комплект легкой брони, оказавшийся в шкафчике за дверью стерильной палаты. Доктор пенял мне на мое состояние, на больничный режим и предписания, пока я к нему устало не обернулся и не сказал:
– Доктор. Вот если вы чувствуете, что у пациента может быть, например, кризис. Вот сегодня ночью. Что вы будете делать?
Врач на секунду замолчал, прикидывая свои действия, потом неторопливо вымолвил:
– Поставлю в палату медсестру дежурить. Во врачебном деле интуиция порой может сыграть злую шутку, но чаще подсказывает что-то полезное. А, у вас чутье на специализированные неприятности срабатывает?
– Именно, – подтвердил я. – Есть у меня такое ощущение, что криминальная катавасия не кончилась. Еще попробуют нашу штатную гениальность уворовать, пока им хвост не прищемили
– Кто?
– Да если б я знал… – вздохнул я. – Вы знаете, что… не давайте сегодня на ночь Тайвину успокоительных. Пусть будет в сознании, есть у меня предчувствие, что оно ему понадобится.
– А когда вы планируете вернуться? Вы из реанимации на работу собираетесь, вы отдаете себе отчет в своих действиях? – попытался меня урезонить доктор.
– Не знаю, док. На оба вопроса вам могу так ответить, но точно знаю, что я, во-первых, ненадолго, во-вторых, это жизненная необходимость. Можно сказать, дело жизни и смерти.
– Слишком возвышенная формулировка, я бы снизил градус одиозности, – фыркнул доктор. – Хорошо, давайте я вам вколю стимулятор хотя бы. Его действия хватит… – он посмотрел на наручные часы, а я обратил внимание на дорогой, тонкий и точный ручной механизм. Надо же, наш доктор неравнодушен к аналоговым устройствам, надо будет запомнить, вдруг когда-то пригодится. – Часа на четыре. После вас надо будет класть в реанимацию обратно.
– Спасибо, док, – искренне поблагодарил я врача и шатающейся походкой побрел к флаерам. Возьму чей-нибудь из ребят, они не обидятся. На посадочной площадке как раз нашелся один, как и один из оперативников.
– О, Чез! Тебя уже отпустили? – обрадовался Вик, пролистывающий каталог голотату. – В реанимацию не пускают, так что меня тут оставили дежурить. Как ты? Как наш умник? Я себе шрамы от химеры забить хочу, что посоветуешь?
Вик, когда волновался, всегда переходил на скорость сто слов в секунду, но я прервал его монолог, шатнувшись и чуть не упав к нему на руки. Оперативник едва успел подхватить и встревоженно на меня уставился. Я мрачно пояснил:
– Отпустили на поруки и стимулятор на пару часов. Чует моя задница, что за штатной гениальной единицей охота еще не закончена. Я… паршиво, Вик. Не знаю, что я сделал, но пользы оно мне не принесло. Тайвина накачали снотворным. – Я старался говорить коротко и емко, экономя и без того невеликий запас сил, чуть подстегнутый стимулятором. И почему-то критически важным для меня казалось оставить Тайвина для всех в бессознательном состоянии. Возможно, это было что-то сродни паранойе, у меня не было ни малейших причин не доверять собственным первопроходцам. Но кто-то же подкидывал записки, кто-то испортил флаеры… И это точно кто-то из своих, я все больше в этом уверялся. К нам в офис невозможно просто так взять и зайти с улицы, и тем более без разрешения мимо нас пройти на территорию парковки летательных аппаратов. Гайяна? Хм-м-м… Вик прервал мои размышления:
– Зато главный белый халат наш живой. Да и ты вроде пока тоже. Кажется, я знаю, что мне тогда во сне показалось, – подмигнул Вик. – Научишь?
– Если б я сам знал, что это и как работает… Полетели в офис. Мне там кое-что надо сделать. – Уровень параноидальной подозрительности у меня скакнул вверх, но Вик, ни слова не говоря, завел машину, и мы полетели в офис. Нет, это точно не он. Своей новой работой и коллективом он до дрожи дорожит и сейчас ни малейшего сомнения в моих действиях не показывает. Человек с рыльцем в пушку так себя вести не будет. Тогда кто?
– Кто сегодня дежурит? И где вообще все?
Вик, не отвлекаясь от управления флаером, почесал где-то за ухом и сообщил:
– Великолепная пятерка в экспедиции, я с тобой. У Берца выходной, у Красного и Али тоже. Макс, по-моему, сегодня дежурит, попугайчики-интроверты, Уилл… остальные кто где, сегодня что-то вызовов по секторам много. – Вик вдруг нахмурился и посмотрел на меня, посерьезнев. – А ты прав. Два месяца затишья, а тут как с цепи сорвались.
Я кивнул, чувствуя подступающую к глазам темноту, слабость и головокружение.
– Только не вздумай сознание терять, – я слегка побил сам себя по щекам, и Вик окончательно встревожился.
– Может, тебя в больницу обратно отвезти?
– Нет. – Я сглотнул, в горле совсем пересохло. – Вик.
– Что? – заходя на посадочный вираж, спросил он.
– Флаеры испортил кто-то из своих.
Вик, посадив флаер, посмотрел мне прямо в глаза долгим и серьезным взглядом. Не знаю, что он там углядел, но после долгой паузы он без лишних слов, попыток оправдаться или спорить, медленно спросил:
– Что будешь делать?
– Просмотри за последний месяц все записи по всем. И по себе, и по мне, чтобы сомнений не было. Кто, куда, когда ходил, с кем, какие вызовы были. А лучше к аналитикам сразу иди. И с охранником поговори, уж кому-кому, а ему по должности положено всякие несоответствия замечать. И знаешь, что… – я посмотрел на Вика в ответ, тот подобрался в напряженную до предела пружину. – Я не верю в осознанное предательство. Если только кто по глупости… И точно не ты.
– Не я. – Вик повеселел и тряхнул разноцветными прядями. – Спасибо. Работаем?
– Работаем.
И я медленно пополз, цепляясь за стены, в наш офис. В отделе, как водится по вечерам, никого не было, большинство оперативников или закончили смену и ушли по домам, или были в экспедиции, или на вызовах. У ученых тоже было тихо, выключен свет, только мигало что-то из аппаратуры, что нельзя было выключать на ночь. Светился только один стол – за ним сидела заработавшаяся до ночи Гайяна. Хотя, скорее, не сидела, а пребывала в прострации – переплетя пальцы, она задумчиво ими щелкала, а сама то тихонечко улыбалась чему-то в мыслях, то хмурилась. Ее точно занимало что-то невероятно важное, вот сейчас и узнаем.
Я, тяжело опершись о косяк, в него же и постучал.
– Добрый вечер.
Гайяна, встрепенувшись, вскинула на меня тревожно-виноватые глаза, и мне стало резко нехорошо.
– Я бы хотел вам задать пару вопросов.
– Звучит как завязка к плохому детективу, – пошутила она. Но я видел, как дрожат у нее пальцы и голос.
– Какой антифриз в системе охлаждения флаера?
Она недоуменно на меня воззрилась.
– Откуда я знаю? У меня и флай-пропуска нет.
Похоже, не врет. Но что-то ее беспокоит.
– Мне нужно взглянуть на записи Тайвина.
– Конечно, – она без сомнений открыла мне дверь в его кабинет. – Знаете, над чем мы работали?
Я, не ответив, закопался в записи ученого, стремясь найти хоть какую-то информацию о том, чем он занимался до того, как мы с ним загремели в госпиталь. По мере прочтения его лабораторных заметок, сделанных с аккуратной педантичностью, вполне в его духе, я покрывался холодным потом. Твою-то мать! Так вот что интересовало криминальные круги. И вот как пряталась та химера, что чуть не отгрызла Вику правую руку.
Соскоб, взятый мной с гериона в первое утро экспедиции с «Апостолом» на экваторе и преподнесенный на перчатке-блюдечке Тайвину, оказался, насколько я понял, одним из видов местных колониальных микроорганизмов. Они быстро размножались на субстрате из частичек хитина или любых других азотсодержащих полисахаридов и могли, как чайный гриб, занять всю поверхность, где им было чем перекусить. А световые лучи они не поглощали и не отражали, создавая оптическое свойство невидимости на поверхности того предмета, который покрывала колония. Ученый добавил к заботливо взращенной в чашке Петри культуре стимулятор роста, выделенный из образцов почвы, знатно удобрившей розовый куст тетушки Эммы, подсадил к микроорганизмам свои обожаемые наниты, продуцирующие субстрат для роста колонии – и мы получали проект «Призма». Универсальная маскировка. Боец-невидимка. Да-а-а, за такой бонус и гения, его придумавшего, стоит пободаться даже с Межмировым правительством, это я отлично понимал. Гайяна, следившая за гаммой эмоций на моем лице, кивнула.
– Проект «Призма».
Я, по-прежнему ни слова не говоря, вытащил из угла кабинета замаскированную крошечную голокамеру и включил запись, промотав предыдущие трое суток в ускоренном режиме. В кабинет к ученому входил он сам, наш шеф, Гайяна, Макс и Вик.
Гайяна даже не в курсе, с какой стороны к флаеру подходить, шеф… нет, невозможно, и по времени не совпадает. И не Вик. Я почти физически чувствовал, как теряю твердую почву под ногами. Макс. Боевая валькирия. Напарница, много раз спасавшая мою любопытную задницу от очередной неприятности. Макс, которая первой в меня поверила, встав спиной к спине после танца со скорпикорой. Макс, которой я неизменно готов был доверить эту самую спину, да и саму жизнь всегда без опаски доверить. Которой я рассказывал свои сомнения, опасения и неуверенности. У которой я просил совета. Моя почти заместительница, правая рука и надежный друг. Если я не могу опираться в этом мире на Макс и Берца, то мир – весьма хрупкая штука, как бабочка. Тронь – и цветные чешуйки осыпались, а насекомое погибло.
Я тряхнул головой. Нет, что-то здесь не так. Недолго и на Берца напраслину возвести. Надо раскопать еще улики. Я развернул брошенную на столе бумажку, ее текст содержал какие-то формулы и гласил: «Обсудим?» и координаты. Пробив по смарту, я понял, что это все те же координаты рудника на экваторе. С этим понятно, психанул наш гений и решил все-таки сам разобраться, никому ничего не говоря. Очнется, придет в себя, хорошенько ему врежу, пусть еще в больнице полежит, придурок в очках. И тут я, наконец-таки, соизволил обратить внимание на подругу детства Макс.
– То есть она вам так и не сказала, – констатировала ученая, все это время внимательно за мной наблюдавшая.
У меня внезапно потемнело в глазах.
– Что? – тихим шепотом поинтересовался я.
– Про свои чувства, про записки эти… Дура.
– К-к-какие чувства? – ошеломленно переспросил я.
– А вы, как всегда, слепоглухонемой. Мужики, – неодобрительно тряхнула кудряшками Гайяна. – Вот всегда у вас так, все и про всех знаете, а что у вас под самым носом, хоть один бы догадался. Влюблена она в вас, как кошка мартовская. Даром что спину перед вами не выгибает, дурным голосом не орет и хвост в сторонку не отбрасывает.
Мозаика сложилась. Я, чувствуя себя совершенно больным и убитым, сел на стул и сжал виски пальцами.
– Ну как так-то… Я же мог хотя бы подумать…
– Мог, – безапелляционно заявила ученая. – Но не взял на себя труд.
– А что мне делать-то теперь? – я посмотрел на нее, как на источник последней женской мудрости во всем человечестве. Гайяна дернула плечиком, и предположила:
– Найти Макс и поговорить с ней, пока она еще чего-то безумного не натворила?
Я кивнул, понимая, что, наверное, это будет самое мое правильное решение за последние пару лет.
– Спасибо. Вы мне очень помогли. А, кстати, вы не знаете, где она?
Гайяна высокомерно подняла бровки домиком.
– Откуда бы. Она мне не отчитывается. Это вам виднее.
Я судорожно постарался припомнить, куда я мог бы послать Макс, и не преуспел.
– Нет, Гайяна, не виднее. Я не знаю, где она.
Мы с ней переглянулись, и я где-то на границе восприятия почувствовал гнетущее чувство подступающих неприятностей. Я включил смарт и забил туда номер Макс. Аварийный маячок, постоянно включенный у первопроходцев, показывал, что она двигается в сторону больницы. Я, не сдержавшись, выматерился, как и ученая.
– Сидите тут, я сам разберусь, – велел я и, прихватив на всякий случай прототип призматической маскировки, выданный мне Гайяной, помчался к госпиталю в полном эмоциональном раздрае. Проводить полевые испытания новой военной игрушки.
Расселили нас, как оказалось, по всем секторам колонии, по паре штук оперативников на каждый, а наше офисное здание было мудро поставлено в примерный центр поселения. Видимо, чтобы мы были, если вдруг что, под рукой у колонистов и сами приглядывали за ними и за состоянием купола, и на работу чтоб было удобно добираться.
Первый раз заглянув за дверь нового жилья, я почти прослезился. Оказалось, что кто-то позаботился переместить на Шестой в стандартный жилой модуль-блок – две комнаты, кухня, санузел – обстановку моей квартиры на Земле. Тут была и моя любимая коллекция фантастики, и музыка, и даже диван с креслом. Сопровождала обстановку голозапись от родителей, в которой мама с папой желали мне удачи на новом месте работы. Я растроганно улыбнулся: вот вроде каждую неделю записи друг другу шлем с инфошаттлами, а вот такие сюрпризы… до чего же приятно!
Несколько месяцев прошли относительно спокойно, и гидра больше колонию не беспокоила. Насколько мы с ксенозоологами успели ее изучить, она оказалась зверем зимним, поэтому раньше мы ее и не видели, и на исходе зимы, как только стало теплеть, она ушла в летнюю спячку. Колония медленно продолжала расти, мы становились все более и более востребованными, и я уже почти уверился в том, что жизнь бывает иногда прекрасной и даже не совсем суматошной, как Шестой в очередной раз доказал, что расслабляться нам еще долго не придется.
Звякнул смарт, я принял вызов и сразу понял: произошла крупная неприятность. С голограммы на меня смотрела очень серьезным и очень виноватым взором Макс, окатившая меня сразу ледяным ушатом новостей.
– Был вызов, купол прорвался. На Вика что-то напало. Он в больнице. Чез… плохо дело.
– Понял, сейчас буду. – Я отключился и побежал заводить флаер.
– И как так вышло? – прилетев в госпиталь, спросил я у Макс, понуро застывшей перед дверью реанимации.
– Чез…
– Слушай, Липучка, мне не нужно слушать угрызения, кто виноват и что теперь делать. Что делать, и так понятно, кто виноват – не слишком информативно. Мне нужно получить точное и четкое представление о том, что произошло, – я понимал, что несколько перегибаю палку и следовало бы помягче. Но я столкнулся с первым в моей жизни фатальным просчетом своего оперативника, и итогом допущенной ошибки может стать его жизнь. Поэтому мне крайне важно было понять, что я могу сделать, чтобы впредь таких ситуаций не случалось. А еще мне позарез требовалось знать, где облажался я сам, потому что прекрасно понимал: ошибка подчиненного на две трети состоит из недальновидности его начальства. Не те полномочия выданы, не тот уровень ответственности, неподходящее задание… – И не надо сваливать все на печальное стечение обстоятельств. Ни в жизни не поверю. Рассказывай.
Вероятно, я произнес простую просьбу настолько императивным тоном, что Макс дисциплинированно завела рассказ.
***
Это был обычный вызов. Во главе пятерки, за неимением на месте Честера, Макс или Романа, встал следующий по негласному старшинству, выдержке и опытности среди оперативников – Алистер. В напарники он традиционно взял Уилла, к которому испытывал слабость: Али чрезвычайно веселили его мистические истории, бесчисленные народные приметы и сверхъестественные знаки, видимые оперативником где только можно, и где нельзя тоже. Прихватил с собой первопроходец Красного, Дэйла и Вика.
Раз ничто не предвещало угрозы, то Дэйлу вполне полезно было проветриться и заняться любимым хобби – классической фотографией, а Вик в очередной раз рассчитывал эпатировать окружающих новой вариацией «волчьей» прически с разбросанными по шевелюре в определенном порядке черно-красными прядками. Экстремал с тягой к постоянному получению дозы адреналина и замашками востребованного кутюрье стал горем в своей семье, зато в Корпусе первопроходцев обрел понимание и относительно стабильное положение. А что думал по поводу выезда Красный, никто, как обычно, не знал. Он вообще редко говорил вне узкого круга коллег-оперативников, зато среди своих его рассказы превращались в ожившие фельетоны, острые, едкие и неизменно поучительно-смешные.
Поводом для визита первопроходцев на этот раз послужил пробой защитного купола. Ситуация штатная, но случавшаяся не так часто, чтобы предъявлять претензии научному отделу. Каждый случай прорыва нанопротекторной защиты рассматривался отдельно, головидео выезда оперативников разбирались учеными и аналитиками, а для них результаты разбора служили основанием для внесения в программу воспроизведения нанитов новых переменных, улучшающих и стабилизирующих работу защитного купола. Но на этот раз что-то пошло настолько не так, насколько вообще что-то может пойти не в ту сторону согласно закону Мерфи.
Флаер первопроходцев мягко приземлился возле стандартного жилого модуль-блока в туристическом секторе. Сам по себе сектор гостей и туристов обычно Корпусу первопроходцев хлопот не доставлял – инсектоидной странной живности на улицах хватало с избытком, как и растений. И туристы, как правило, ограничивались небольшой одно-двухдневной экскурсией по Шестой колонии. Это же так весело, посмотреть, как на рыбок в аквариуме, на деловитую деятельность ученых, на беготню колониальной полиции и изредка мелькающие вдали силуэты становящихся притчей во языцех на Земле и остальных пяти колониях первопроходцев! Благо, финансов у подавляющего большинства приезжих на большее не хватало. В отличие от фантазии и кипучей активности.
Али степенно вышел из флаера, за ним по привычке выпрыгнул с пассажирского сиденья Вик, демонстративно тряхнувший разноцветной головой, выгрузились Красный, Дэйл и Уилл. Последний сходу заявил:
– Зря мы с левой ноги вышли. Примета плохая, говорят.
Али недоверчиво скривил губы в однобокой ухмылке:
– Встать, говорят, с постели плохо с левой ноги, а вот из флаера выйти – это что-то новенькое.
Уилл нахмурился, но не стал перечить ведущему и промолчал против своего обыкновения. Его внимание привлекла нетипичная дыра в защитном куполе. Казалось, кто-то долго и упорно грыз защитный слой нанитов, пока не преуспел. Рваные края лохмами торчали в разные стороны, развеваясь на небольшом ветерке. На горизонте сквозь прореху было видно, как темно-фиолетовые тучи постепенно собирались в грозовой фронт, зловеще посверкивая алыми молниями, и неловко ворочались, угрожающе грохоча – начинался весенний короткий сезон дождей.
Что могло так повредить защиту? Ни один прорыв купола за прошедшие два года таких следов не оставлял, и наниты вели себя очень неспецифично, словно им была неизвестна природа существа, прорвавшего тонкую радужную пленку. Обычно, насколько мог опираться на полученный ранее опыт Али, защитная программа нанитов на все незнакомое реагировала враждебно-нейтрально, то есть неопознанные животные или споры растений, вещества и существа пройти через пленку купола не могли. Но, конечно, существовали и неприятные исключения: при крупных размерах животного и целенаправленной атаке конкретной точки защита неизбежно рвалась.
Подобного рода случаев на памяти Алистера случалось едва ли по пальцам одной руки пересчитать, и каждый причинял столько неприятностей, что, казалось бы, перепрограммирование должно было предусмотреть уже все возможные варианты. Миграция стаи двутелок – так называемый «прогон», случавшийся раз в полугодие, и вынудивший изменить географию поселения; точечное нападение гнезда иглобрюхих суккуб, защищавших раненую по глупости Тони особь и чуть его не угробивших; взлом защиты талантливым, но по малолетству придурковатым приезжим, из-за которого купол отключился на несколько часов. Честер тогда схватил приступ неконтролируемой ярости, и это был первый за время их совместной работы раз, когда оперативники наблюдали, как их позитивный и довольно миролюбивый начальник в голос орет на туриста, схватив его за грудки и тряся, как яблоньку.
Но, как показывала наглым образом зияющая перед ним дыра, это был абсолютно новый инцидент.
– Вик!
Оперативник отвлекся от созерцания свалившейся им на голову проблемы и вопросительно посмотрел на ведущего. Алистер кивнул чуть назад на оперативников и попросил:
– Возьми кого-нибудь и посмотри по ближайшему району, все ли спокойно. Людей пока в дома загони, в ближайший час им на улице делать нечего.
Вик кивнул и, взяв в напарники Красного, ушел выполнять приказ. Алистер осторожно обследовал края дыры, пока первопроходцы проверяли записи и территорию – не прорвался ли в колонию кто-то неучтенный, слишком быстрый, слишком ядовитый или крупный. Наниты программировались таким образом, чтобы края разрыва запоминали биологический след проникающей через него флоры и фауны, облегчая первопроходцам жизнь, но вот запрограммировать весь объем купола на то, чтобы тот автоматически сообщал о прорыве, ученые пока не смогли – не хватало мощности. Тонкий слой нанитов не успевал распространить импульс опасности на достаточное расстояние при небольших или постепенных пробоях, и поэтому работы оперативникам хватало с избытком. Взвыть благим матом сирена безопасности могла только при тотальной нарушенности, угрожавшей критическим распадом всей защиты между двумя точками воспроизводства нанитов, а мелкие дырки она обычно заращивала сама, что создавало ряд неудобств, но и в то же время позволяло не дергать первопроходцев по совсем уж пустякам. Им же доставались вот такие не критические, но крупные прорывы.
Вик, пробежавшись по двум ближайшим кварталам туристического сектора, постоянно переговаривался с Али. С первого взгляда под купол просочилась из учитываемой живности только парочка орфов. Зверьки крайне ядовитые, но, к счастью, довольно заметные и пугливые. Если руки к ним без защитных перчаток не совать – вполне можно остаться и с пальцами, и с жизнью.
Что Красный, что Вик спокойно разъясняли туристам их самую главную обязанность – не мешаться под ногами и не препятствовать работе Корпуса первопроходцев. Большая часть вняла, запершись по жилым модуль-блокам и лишь изредка выглядывая оттуда – не закончился ли внезапный комендантский час. Пару особо буйных, огорченных срывающейся прогулкой по окрестностям, припугнули штрафами, а страх потери денег обычно среди туристической братии превалировал над страхом потери времени, так что проблем практически не возникло и тут.
Внезапно Вик обернулся, повинуясь безотчетному ощущению опасности, и заметил, как посередине улицы, насвистывая, идет беспечный паренек, размахивая ярко-красной сумкой. Он точно не слышал объявления, транслирующегося по всему району по системе оповещения, и предпочитал не замечать опустевшей улицы и мельтешения первопроходцев практически под его носом. Юному отпрыску человечества было хорошо – он шел, едва глядя что перед собой, что под ноги, полуприкрыв глаза и пританцовывая под льющуюся из голонаушников музыку. Видимо, включена она была на полную громкость. Казалось бы, что такого – надо просто подойти и попросить пройти в безопасное место, но Честер так надрессировал подчиненных верить самым крохотным шевелениям интуиции, что Вик побежал к юноше почти с низкого старта.
Красный отставать не стал – его тоже что-то беспокоило, неуловимое, неосязаемое, но гнетущее. Вдвоем они почти добежали до парня, но тут Вик, сам не зная почему, резко остановившись, протянул руку к его сумке – и на броне от локтя к кисти что-то невидимое пропахало длинные глубокие борозды, оставив от прочного тяжелого экзоскелета невразумительные ошметки. И еще раз. Глядя на возникшую в воздухе из ниоткуда инфернальную четырехлепестковую пасть, окрашенную потеками собственной крови, Вик попытался достать левой рукой игломет, но не смог – болевой шок пронзил тело оперативника, заставив его упасть на землю и бессильно смотреть, как из порванной лучевой артерии ярко-алыми толчками просится наружу жизнь.
***
Из-за двери показался дирижер человеческих жизней в белом халате – новый реаниматолог, недавно начавший работать в госпитале. Мы с ним знакомы еще не были, но про его назначение я знал, это была критически важная информация. Мало ли что и с кем случиться может. Я в душе немножко порадовался: как удачно, что ставка оказалась закрыта аккурат накануне того, как потребовался специалист, и поспешил к нему навстречу.
– Доктор?
Врач, молодой голубоглазый брюнет, но, судя по стремительной и четкой манере движений, повидавший на своем коротком профессиональном веку всякое, окинул меня цепким взглядом, особо задержавшись на глазах. На секунду мне показалось, что он сейчас забудет о пациенте и сосредоточит внимание на моей персоне, настолько его захватил чисто исследовательский интерес к необычному генетическому феномену, но в следующий момент он посерьезнел и вернулся к застывшему у меня в зрачках невысказанному вопросу.
– Что я вам могу сказать… Честер, верно?
Я кивнул, и он продолжил:
– Я не совсем понимаю, что или кто могло нанести подобного рода повреждения. Но биомеханика травмы говорит о том, что, скорее всего, это животное с острыми и загнутыми назад зубами. Только характер повреждений таков, что то ли у него три ряда зубов, то ли три пасти. Не хотелось бы столкнуться с такой тварью, – реаниматолог зябко подернул плечами. – Но к сути. Ваш коллега умирает. Слишком большая кровопотеря, болевой шок. Руку, конечно, мы спасем, но начался сепсис, и я жду результата токсикологии – вполне возможно, что ко всему прочему животное было ядовитым. Вы не знаете, какое?
Я покачал головой и медленно ответил:
– Если это и животное, то мы с подобного рода зверями ни разу не сталкивались. Это не значит, что их нет, планета и сейчас изучена довольно поверхностно. Вполне возможно, вы правы, и это неизвестный нам и науке вид. А когда будет токсикология?
– Не раньше, чем через сутки. Сами знаете, силитоксины сами по себе обнаружить и исследовать несложно, оборудование для атомно-эмиссионной спектрометрии имеется, и метод довольно чувствительный, но его пока не адаптировали для биологических жидкостей. Просто обнаружить наличие и количество кремния в сыворотке крови недостаточно, – врач с сожалением и грустью констатировал очевидные и понятные мне факты. – Вы, наверное, знаете, что в норме кремний у человека и так в крови содержится, но вот какой именно силитоксин и в какой концентрации, какова биохимия его действия, период распада и выведения…
Я понимающе кивнул и, чувствуя, как неприятно ворочается что-то колючее под ложечкой, переспросил:
– То есть у нас максимум сутки, чтобы понять, что за зверь на него напал, и попытаться сделать противоядие?
– Да, – просто ответил доктор. – И то не факт, что я прав, и яд есть. И не факт, что организм потом справится с шоком, кровопотерей и сепсисом. Обещать ничего не могу, к сожалению.
Я вздохнул и повернулся к Макс – та стояла рядом, бледная и молчаливая.
– Пошли, хватит тут смертушку в плотском обличье изображать, не пора еще.
Макс встрепенулась, в ее взгляде и мимике растерянное и немного испуганное выражение менялось на решимость и готовность действовать. Мы рысью бросились к флаеру и полетели в офис – терять не хотелось ни секунды.
Последовательный просмотр всех записей с места результатов не дал – как будто защита сама взяла и порвалась, как ветхая тряпочка. Просмотр раз за разом того, как внезапно Вик падает, словно на него кто-то весьма увесистый прыгнул, а потом покрывается ранами, стал недюжинным испытанием для психики. Но так не бывает, и мы стали докапываться до истины. Та в ответ упорно показывала нам фигу, пока через несколько часов я от отчаяния не предложил посмотреть запись во всех частотах электромагнитного излучения, которые могли зафиксировать дроны связи и наниты. И на терагерцовом спектре нас ждало неожиданное и крайне неприятное открытие.
– Ты видишь то же, что и я?
Макс кивнула. Перед нами предстал силуэт твари, которую я никогда в живой природе Шестого не видел и надеялся, что не увижу еще долго после этой заочной встречи. Крупное, размером со льва или тигра, животное, припав на девять лап, кралось вслед за моими ребятами, а те никак не могли его ни увидеть, ни угадать. Гибкое тонкое тело, скорее всего, покрытое плотной чешуей (особых подробностей терагерцовый спектр не давал), две пасти, передняя и спинная, острые когти на трехпалых конечностях – хищник. И чрезвычайно опасный. Но почему ее невооруженным взглядом не видно, я понять никак не мог.
Впереди показался беспечный турист, и тварь вместе с первопроходцами понеслась ему навстречу. Что ее так заинтересовало, и почему она не трогала раньше других людей или моих ребят, я не понял, но ровно в тот момент, когда Вик тянулся к парню – уж не знаю, предупредить или остановить – она напала.
Передняя пасть раскрылась четырьмя лепестками, полными зубов, спинная, напротив, чуть втянулась в тело, чтобы не мешать основной, и вперед метнулась гибкая длинная девятая лапа, оказавшаяся хвостом с тремя жалами. Зверь ужалил оперативника, содрал зубами с его правой руки передней пастью броню и попытался несчастную руку догрызть. Но едва кровь человека коснулась пасти, животное, мотнув головой, отвалилось, оставив глубокие рваные раны, и стелющимися скачками ретировалось в прореху. Красный выпустил вслед твари пару зарядов, но те просвистели мимо.
– Похоже, мы для него невкусные, – констатировал я, внутренне холодея, но внешне стараясь этого Макс не показывать. Еще я при ней не паниковал. – Хорошо, что не придется это нечто по всей колонии отлавливать. И что делать теперь?
Дверь, мягко шаркнув, отъехала в пазы, и на пороге моего кабинета нарисовался Тайвин. Как обычно, не поздоровавшись, он с места в карьер поинтересовался:
– Что смотрите?
Я сердито на него покосился и сварливо спросил:
– Вы когда-нибудь научитесь стучаться? Я смотрю, кто пытался съесть Вика.
– Это у вас такой, всегда с боевой раскраской ходит, – неопределенно покрутил пальцами ученый, – да?
– Вам смешно, а у меня человек умирает, – попытался пристыдить я непробиваемого гения. Тот и ухом не повел. – Посмотрите.
Мы втроем просмотрели всю запись, и Тайвин, проникнувшись созданием, прокомментировал:
– Химера. Поймать, я так понимаю, не сможете? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – Я тут, кстати, к вам по делу…
– Как-как вы это назвали? – вцепился я в ученого.
Тот посмотрел на меня с некоторым удивлением и укором, дескать, что вы меня за халат хватаете, и ответил:
– Химера. Знаете, у древних греков было такое чудовище, дочь Ехидны и Тифона, сестра самой Медузы Горгоны, Цербера и Лернейской гидры. По легендам, у нее было тело и голова льва, на спине – голова козы и хвост, заканчивающийся змеиной головой. Дышала она огнем, нрав имела прескверный, людей пожирала, скот, посевы жгла. Но я, собственно, зачем пришел…
– Да, тварь та еще, – прервал я ученого во второй раз. – Похожа. Но что теперь делать-то с ней? Повадок мы не знаем, и почему она невидима, зараза зубастая? Хотя бы понятно, что ядовитая, скотина. Только как противоядие без животного подбирать…
– Вы, может, меня послушаете наконец? – на скулах у ученого проступили красные пятна, и он не слегка повысил голос. От удивления я так опешил, что замолчал. – Я к вам с противоядием и пришел.
– Так что ж вы молчите! – опять вцепился я в его многострадальный халат.
– А вы разве даете мне что-то сказать? – резонно возразил гений, осторожно меня отцепляя. – Так вот, один из моих гамадрилов исследовал силитоксин орфов и пришел к выводу, что силитоксины в принципе устроены наподобие рицина, тоже с двумя цепочками, одна с ферментативной активностью, вторая со свойствами лектинов, а между ними – дисульфидная связь…
– Тайвин, – грустно сказал я ученому, – если вы думаете, что я что-то понял, вы ошиблись. Я, конечно, не совсем дурак, но вы в очень жестокие биохимические дебри сейчас полезли.
– Давайте так, – поняв, что проку от лекций сейчас немного, гений перешел на более приземленный и понятный для нас с Макс язык. – Представьте, что у вас есть два магнита, и при входе в клетку они рассоединяются, а внутри – соединяются и отравляют ее. Это такой биохимический троянский конь, и вот те связи, которые соединяют магниты, мы и разрываем антидотом, чтобы яд стал просто двумя отдельными молекулами, вреда не приносящими.
– Давайте антидот. Поеду на практике пробовать ваши достижения.
– Но это опасно! Препарат не проверен…
Я посмотрел ученому прямо в его льдисто-серые глаза и произнес:
– А у Вика есть выбор? Ему жить максимум сутки, если не будет противоядия. Что тварь ядовита, кажется, понятно. И если вы говорите, что силитоксины все между собой похожи, то этот препарат – его крошечный шанс выжить. И к тому же, вам точно интересно, сработает или нет.
– Я не до такой степени мизантроп, людей во имя науки убивать. Хотя… Пес с вами, уговорили, – буркнул обиженный ученый, уходя к себе в лабораторию за антидотом, спустя пару минут вернулся и вручил мне автоинъектор. – Отчет я у медиков сам запрошу. Надеюсь, он не станет претендентом этого года на премию Дарвина. И, Честер, удачи. Вам и Вику она понадобится.
– Спасибо, – с максимальной серьезностью ответил я и понесся в госпиталь проводить клинические испытания нового антидота.
Вихрем ворвавшись в палату, я наткнулся на врача, тот менял капельницу, с сожалением глядя на пациента, и по его позе и мимике я понял, что хороших вестей ждать не приходится.
– Док! – запыхавшись от пробежки по госпиталю, я не сразу смог отдышаться и пояснить, с чем таким феноменальным я решил потревожить больничные покои.
– У вас должны быть чертовски хорошие новости, если вы на таких скоростях спешите их доставить, – посмотрел на меня с надеждой молодой реаниматолог.
– Понятия не имею, понравится вам это или нет, но вот. – Я протянул доктору автоинъектор. – Наши стоумовые подобие универсального противоядия сделали. Только времени испытать не было.
– То есть вы хотите сказать, что нам с вами сейчас предстоит рискнуть жизнью моего пациента и вашего подчиненного, – невозмутимо поинтересовался врач, тем не менее, перекрывая подачу лекарств в вену, – без проверки эффективности, без учета фармакосовместимости, вот так, просто?
– Да, – безыскусно ответил я. – Рискнем?
Реаниматолог оценивающе посмотрел на меня, что-то решая в голове, затем утвердительно тряхнул головой:
– Рискнем. Но под вашу ответственность.
– Разумеется! – просиял я и протянул специалисту антидот.
Вик на инъекцию никак не отреагировал, и врач пожал плечами:
– Отсутствие результата – тоже результат. По крайней мере, мы его не убили. Посмотрим в динамике.
Я вздохнул, пожал плечами и поинтересовался:
– А можно сюда вторую кроватку поставить? Я тут побуду пока…
– Можно, – улыбнулся доктор, и я, чуть ослабив дрожащее внутри перетянутой струной напряжение, улыбнулся в ответ.
Следующие несколько часов я занимался только тем, что уговаривал мироздание подождать забирать бессмертное Виково духовное естество в лоно Абсолюта, откуда мы все и вышли, но Макс несколько раз звонила и сбивала весь возвышенный настрой. В итоге я просто отключил смарт, предварительно поговорив с расстроенной валькирией о необходимости запастись терпением, зажал в руке любимый брелок и лег спать на соседней койке. А что еще оставалось?
В середине ночи меня разбудил неестественный звук – Вик метался по кровати, пытаясь вдохнуть, и явно не мог этого сделать. Я сполз с выделенной мне каталки, сел на стул рядом с ним и взял за руку. Сосредоточившись, я старался сжимать его ладонь в такт своему дыханию – где-то читал, что такая синхронизация может сработать. Мир вокруг сузился до точки и уплыл во тьму, пока я старался заставить оперативника успокоиться и продышаться. Мне даже на секунду почудилось, что что-то неуловимое, едва видимое, как дрожание воздуха над разогретыми камнями в летний зной, струится между ладонями, осторожное, мягкое, хрупкое. Хотя… показалось.
Вик и правда успокоился и принялся тоненько, хрипло вдыхать, словно для воздуха у него осталась только тонюсенькая трубочка в пару миллиметров. А я, чувствуя, как сердце через два удара на третий пропускает ритм, сбоит сознание, двоится в глазах и кружится голова, стремясь увести меня куда-то за пределы и яви, и сна, из последних сил нажал кнопку вызова медперсонала и, объяснив прибежавшим медикам проблему, свалился на койку спать. Мало ли что там мне почудилось, главное, кризис миновал.
***
Пробуждение, правда, вышло не из приятных: резкий женский голос ввинчивался в уши и в мозг, заставляя то ли натянуть на голову подушку, то ли выпрыгнуть из окна, но точно не оставаться с его обладательницей в одном помещении.
– Твоя проклятая служба тебя погубит! Что с твоей рукой? Неужели нельзя было выбрать более изящный способ умереть? Ты сведешь меня в могилу раньше времени! А я еще молода и красива!
Я с трудом разлепил глаза, и имел удовольствие увидеть прекрасную картину: величественная белокурая мадам, на вид напоминающая дирижабль в ослепительно белоснежных одеяниях, пеняла скривившемуся то ли от боли, то ли от восклицаний оперативнику на нелегкую свою судьбу. Он осторожно поглаживал истерзанную руку и страдальчески морщился. По-видимому, на Шестой удалось скоростным шаттлом прибыть его одиозной maman, которую иначе у нас в отделе никто не называл, поддерживая шуточки Вика по поводу своей «утонувшей в шампанском и аристократии» семьи.
– Мама! – простонал Вик, прикрыв глаза. – Почему я не умер…
– Не мамкай! – строго произнесла монументальная женщина, глядя то на меня, то на непутевого сына с такой укоризной, что я невольно потупился. Но тут же встряхнулся и, чувствуя нарастающую слабость и головокружение, спросил:
– Ты как себя чувствуешь?
– Порядок, Чез. Жить буду, – улыбнулся мне оперативник. – А вот ты что-то паршиво выглядишь. Мне показалось, или ты…
– Показалось, Вик. Просто не спал всю ночь. Показалось, – категорично заявил я и упал обратно на койку, отлеживаться. Организм решил, что борьба с гравитацией бесполезна, хотя с ней уже полтора века как человечество разобралось, и горизонтальное положение – отличный вариант нормы.
Приняв на себя руководство лабораторией, Гайяна с чувством растущего беспокойства ждала, пока в отделе оперативников появится хоть кто-нибудь. Ей подспудно ситуация совершенно не нравилась: ссоры эти почти на пустом месте, внезапное исчезновение руководителя лаборатории… Тайвину Гайяна искренне симпатизировала, и за время пребывания среди его гамадрилов, познакомившись с ними самими и их разработками поближе, все больше хотела не прикарманить к себе в «Авангард» самые сливки научного коллектива гения, как изначально собиралась, а стать его частью. Она, привыкшая помыкать мужчинами в научных кругах, с легкостью – улыбками, лестью и обаянием – добилась расположения лаборантов, но переманивать их в «Авангард» пока не стала спешить, конечной своей целью все же постановив сначала посоревноваться в размерах интеллекта со штатным гением.
Поэтому лаборанты стали постепенно лишь ступенькой на пути этого достижения, но выбранный в качестве цели субъект никак не хотел идти на контакт, что заставляло ее злиться и расстраиваться. А злиться и расстраиваться она как раз очень не любила. Женщина в науке – явление не то чтобы редкое, все-таки не фата-моргана, но ум и способности Гайяны вполне позволяли ей составить достойную конкуренцию научному отделу Корпуса первопроходцев и Тайвину лично. Да вот гений никак этого признавать не хотел и в руки ей не давался, а амбиции и детский комплекс потребности в одобрении, который она так и не смогла перерасти, диктовали ее беспокойной, но деятельной натуре исключительно эгоистичную линию поведения. Вместе с тем она, будучи от природы девушкой насквозь романтичной, что совершенно не мешало ее научным достижениям, старалась обаять первопроходцев, сразу всех, позже собираясь устроить соревнование на право поднять ее платок, чтобы дать победителю шанс завести с ней головокружительный роман.
Но для нее не любовь и не подковерная возня, а наука все же была на первом месте, и приключившийся бойкот сильно ее нервировал. И к тому же с исчезновением штатного гения она точно поняла одну не очень веселую вещь – при виде Тайвина ее организм все чаще выдавал специфическую показательную реакцию. Дыхание учащалось, сердце начинало отчаянно стучать, а в животе порхали бабочки. А сейчас она готова была сорваться и побежать следом за его флаером на экватор пешком, потому что флай-пропуска у нее не было. Она злилась на не вовремя проснувшиеся гормоны и химию, доселе ей несколько раз испытанные и потому знакомые, но поделать ничего с собой не могла.
Как только она услышала шорох отъезжающей в пазы двери из коридора, она метнулась к оперативникам и обнаружила у них Макс, снимавшую тяжелый шлем. Со стуком водрузив его на свой стол, девушка оперлась на столешницу и грустно вздохнула.
– Макс! – Гайяна подлетела к подруге детства.
– А, это ты, – устало сказала оперативница. – Что-то случилось?
– Случилось. – Гайяна тревожно посмотрела на боевую валькирию и безапелляционно заявила: – Я влюбилась.
– И в кого? – мрачно поинтересовалась Макс. – Я вот сколько тебя помню, ты все время влюбляешься. Надеюсь, не в Честера?
– А что, вакантное место уже занято? – с любопытством спросила ученая, но, оценив опасно сверкнувший взгляд оперативницы, поспешила пояснить: – Все с тобой понятно, тебе двадцать пять, пора уже семью заводить из тех, кто на тебя смотрит, а не на кого ты глаз положила. Хоть раз тебе удалось покорить намеченную вершину? И в который раз ты наступаешь на одни и те же грабли? Нет, своего кошака себе оставь, может, когда-нибудь до него дойдет. Я про Тайвина говорю.
Макс залилась ехидными смешками, только через полминуты выдавив:
– Ну-ну! Удачи. Я-то может, когда-нибудь и выйду из состояния дружеской жилетки, а вот тебе точно не светит.
– А если я ему помогу, это покорит суровое сердце ученого мужа? – с блеском в глазах спросила романтически настроенная Гайяна.
– А в чем дело? – насторожилась Макс.
– Сегодня он с утра зашел в кабинет, а потом оттуда сел в свой флаер и улетел на экватор. Мне кажется, если я за ним поеду и буду ассистировать в поисках нового образца призмы, он точно оценит.
– В поисках чего? – сделала большие глаза Макс.
– Призмы. А, ты не знаешь, наша новая разработка, – Гайяна, ничтоже сумняшеся, быстренько присовокупила к потенциально революционной разработке и себя. А почему бы и нет. – Короче, что-то типа «хамелеона», только на бактериологической основе и с подключением нанитов. Позволяет человека или предмет не просто спрятать, а сделать невидимым, разве что терагерцовый спектр даст картинку. Но его обычно не используют в системах слежения. Классно, правда? Так вот, что-то там у него, видимо, не сошлось в расчетах, и он улетел туда, где образец нашли. А за ним твой обожаемый кошак.
– Так вот как та химера спряталась… – прошептала Макс и чуть шатнулась, вцепившись в стол. – А давно они улетели?
– Какая химера? А времени… Часа два прошло. Честер велел, как кто-то из вас тут появится, рассказать и дать координаты.
– Да недавно было, потом расскажу. Понятно. Слушай, тут такое дело… – видно было, что Макс волнуется – она то краснела, то бледнела, но наконец решилась и выпалила: – Я им флаеры испортила!
– Что-о-о? – удивилась Гайяна. – Зачем?
– Ну… ты понимаешь… тут… в общем, Честера пригрозили убить, если я кое-что не сделаю.
– Что?
– Да просто Тайвину какие-то писульки поподкидывать. Что с меня, убудет, что ли? Я и… а вчера вот просьба была более… Но вдруг они серьезно? А мы в ближайшее время никуда не собирались, поэтому… я бы поправила! – сбивчиво объясняла Макс, а Гайяна становилась все холоднее и надменнее.
– А кто они-то? – полюбопытствовала ученая.
– Я не знаю, – пригорюнилась Макс. – Мне только на смарт уведомления приходят и конверты с деньгами и бумажками.
– Весело. Тебе еще и заплатили. То есть ты теперь фактически предательница. Так ты свою пассию не завоюешь, – хмыкнула Гайяна.
– У меня не было выбора! – с отчаянием произнесла Макс. – А вдруг они не просто так угрожали… Я не переживу!
– Попала ты, Макс. Это в перспективе ключевая для военных разработка, и за нее могут не только твоего драгоценного Честера ухандокать, но и вообще всех причастных, – жестко отчеканила Гайяна. – Теперь мужиков точно надо спасать. Заводи флаер, полетели. Своим только предупреждение перешли, куда ты делась, раз звонить нельзя.
Гайяна заскочила в научный отдел и скинула руководство на Нила. Ученый посмотрел на нее внимательно и цепко, и Гайяне пришлось пояснить:
– Я за Тайвином. Возможно, он в опасности.
В ответ на невысказанный вопрос во взгляде лаборанта она решительно мотнула кудряшками и от помощи отказалась. Ведь с ней летит Макс, все еще правая рука и почти заместительница главы оперативного отдела, опытный первопроходец, хоть и влюбленная дура. И ее начальник туда же отправился. Как-нибудь они вместе справятся с задачей найти, отыскать и привезти назад одного сумасшедшего гения. Нил обеспокоенно покачал головой и напутственно произнес:
– Вы только живыми их привезите. Вот это все, с его руганью, с нашими обидами… напускное. На самом деле мы Тайвина любим и ценим таким, какой он есть. Вся колония существует только благодаря ему и оперативникам.
– А вы мудрый человек! – заявила Гайяна и убежала к Макс.
Полет проходил молча, Макс включила смарт на поиск аварийных маячков, а Гайяна пыталась представить себе разные варианты развития событий и не могла. Раньше в такой заварушке ей участвовать никогда не приходилось, и она все больше увязала в суматошной очарованности Корпусом. И их штатным гением. Пока в распаленном воображении Гайяны она героически спасала длинноволосого сероглазого шатена, срывая с его уст первый – она была в этом уверена – в его жизни поцелуй, Макс все больше мрачнела. Наконец, не выдержав, она попросила подругу:
– Гайка, я могу тебя попросить… Не говори ничего Честеру, ладно? Я сама.
Отвлекаясь от мечтаний, Гайяна спустилась с небес на землю и поинтересовалась:
– А когда? Дело серьезное, Макс. Я-то промолчу. Но если завтра к тебе опять придут и предложат уже не бумажки подкинуть или флаер испортить?
Макс не сказала ничего в ответ, и Гайяне стало тревожно. Вся эта криминальная возня не вызывала у нее никаких иллюзий, и патологическая увлеченность Макс беспокоила едва ли не больше, чем ее собственные чувства. Она уже намеревалась отчитать оперативницу в своем духе, но тут на карте появились две точки.
– Выбирай, – буркнула Макс.
Гайяна, ни секунды не сомневаясь, ткнула в одну из точек:
– Давай сюда. Либо одного найдем, либо второго, либо обоих. Статистической погрешности тут быть не может.
***
Флаер приземлился, и я с облегчением увидел свою боевую валькирию и вместе с ней внезапно эгоистическое солнышко в кудряшках. Увидев Тайвина, Гайяна всплеснула руками и, кажется, вознамерилась заплакать. Угу, все с тобой понятно: ты, может быть, и эгоцентрическая карьеристка, но в первую очередь женщина до мозга костей, чуть что – сразу переживать и слезы лить. То ли дело Макс.
– Нет! Без слез, некогда, втяни обратно! – строго сказал я, Гайяна хлюпнула носом и подчинилась. Мы втроем осторожно занесли штатного гения в аппарат. – Гони, Макс. Времени совсем нет.
Флаер стартовал на предельной скорости, умница Макс сразу просекла расклад, и направила машину к госпиталю. Я же с каждым мгновением ощущал, как по крупинке утекает время. И жизнь.
– Живи, чудик ты очкастый, еще своими мохнорукими задоголовыми гамадрилами повелевать будешь, – приговаривал я, держа Тайвина на руках так, чтобы не тревожить пробитое легкое, но и чтобы для второго место оставалось подышать. Штатный гений нашей почти всемогущей конторы рвано хрипел, розовая пена пузырилась на губах, самодельный мой лубок из палок и халата съехал, и я понимал, что дорогу до больницы мы оба можем и не пережить. Тай просто сейчас загнется, а я… да я себя с потрохами съем, если его не довезу.
– Живи, живи, дыши давай. – Я загнанно смотрел на то, как грудь ученого совершает все более неровные и неглубокие движения, и вдруг понял, что если я не прыгну выше головы – все.
Повинуясь необъяснимому порыву, я просто положил руку ему на грудь, начал напевать что-то из недавно услышанного и в красках представил, как дыхание стабилизируется, адреналиновая буря потихоньку стихает, уступая место спокойной сосредоточенности и экономии ресурсов. Вспомнился почему-то Вик и та ночь в больнице. Срастим кости силой мысли! Я нервно хихикнул и снова сосредоточился.
Краем глаза увидел, как повернулась ко мне Макс, услышав, что мы сзади притихли, и уже хотела что-то спросить, как осеклась и отвернулась. Я сделал себе заметку на будущее – интересно же, что она там углядела и почему не стала меня отвлекать, – но сейчас это было как нельзя кстати.
Дыхание Тайвина стало как будто ровнее, глубже, хотя и реже, и я попробовал удвоить усилия: что бы я ни сделал, раз есть эффект – надо продолжать. Поле зрения резко сузилось, по бокам все ушло в полную темноту, отчетливым и ярким осталось лишь пятно крови на белой рубашке – второе межреберье по среднеключичной линии – у меня под пальцами, на нем я и собрал фокус.
В какой-то момент все перед глазами побледнело, поплыло, и мне даже показалось, что от моей ладони в грудную клетку гения течет что-то неуловимое, почти прозрачное, как марево жаркого воздуха, но живое и словно цветное, вот только цвет я поймать не смог и уплыл в неизбывную первобытную тьму.
***
Только что Чез шептал что-то главе научников, почти баюкая его на руках: ни Макс ни Гайяна не могли разобрать, что именно – мешал шум флаера, летевшего на пределе скорости в госпиталь. Но вдруг оба затихли, и тот, и другой.
Макс резко обернулась, чтобы узнать, что происходит, и увидела, как оперативник, положив ладонь Тайвину на грудь, начал что-то напевать. В первую секунду Макс решила, что гений скончался, а с головой у хитрой рыжеглазой морды и так были нелады, так что неудивительно.
И уже почти собралась поинтересоваться, в чем дело, но пока подбирала слова, застыла от изумления: ладонь Честера приподнялась на пару сантиметров, и между мужчинами протянулся сначала тонкий серебристо-синий канатик света, а потом словно целый поток хлынул. Она моргнула, и видение исчезло. «Показалось» – подумала Макс и отвернулась, рассудив, что если Тайвина уже нет, ее комментарии будут неуместны, а если все же не показалось… тогда тем более.
Через пару минут флаер подлетал к парковочной площадке больницы, и внизу уже ждали добрые дяди и тети в белых халатах, когда Макс обернулась на глухой стук – первопроходец тяжело свалился на пол в глубоком обмороке, выпустив Тайвина из рук. Макс дернулась было к нему, но флаер заложил финальный вираж, и, пока она отстегивала ремень безопасности, обоих уже вытащили, пристроили на носилки и утащили куда-то в недра больницы.
– Ты видела? – Макс понимала, что Гайяна вряд ли ответит, но не могла не спросить. Та, задумчиво покручивая прядь волос в пальцах, словно забыла о том, кто виновница творящегося бедлама, и неторопливо сказала:
– Ты знаешь, я не уверена до конца, но если Тайвин выживет, я даю слово, что рядовым лаборантом к нему пойду. Такого я никогда еще не видела, а хочу. – И ее глаза загорелись тем азартным огоньком исследователя, который из правильного экспериментатора никакими стрессами не вытравишь. И добавила, глубоко вздохнув: – Только б выжил. И чтоб ваш кошак драный не девятую жизнь разменял.
– Типун тебе на язык! – испугалась Макс и побежала внутрь. Гайяна, все еще пребывая в глубокой задумчивости, пошла следом, решая по пути, сразу сдать Макс Честеру, когда тот свои прекрасные глазоньки откроет, или все-таки предоставить ей возможность самой выкручиваться. Честь и совесть орали о том, что стоило бы сразу, а женская солидарность и остатки дружеского расположения, отполированные романтичной жалостью к несчастной безнадежно влюбленной классике – босс и его помощница, – демонически нашептывали не торопиться, и посмотреть на индийское кино еще немного.
***
Враки это все, что в обмороке люди ничего не видят! Или со мной что-то не так. Все время, пока я был где-то там, в безвременье, я гонялся то за каким-то кагалом вооруженных девиц, то они за мной, то спасал Тайвина в энный раз от местных страховидных ужастиков, решивших, что он покусился на их гнездо, то – и это было самое страшное – буквально видел, как он издает последний вздох, а я не могу ничего сделать.
Каждый раз на ключевом подыхательном моменте в очередном кошмаре меня выкидывало в следующий, и каждый раз я не успевал. Не вовремя прятался, меня догоняла игла, Тайвин умирал у меня на глазах под тем злосчастным кустом в окружении любопытствующих сциллок или во флаере на моих руках. Да черт его дери, это подсознание!
И усилием воли я выдрался из беспамятства. С трудом открыв глаза, осмотрелся – переодели в больничную пижаму, положили на мягкую кроватку в палату на одного с белыми твердыми стенами… Уже хорошо, а то я было подумал, что крышу надо догонять, шаман недоделанный. Петь он вздумал, наложением рук лечить, тьфу.
Чувство безотчетной тревоги обожгло макушку, и я вскинулся на кровати – не успеваю! Куда не успеваю, к кому, зачем – подумать я тоже не успевал, поэтому осторожно спустил ноги на пол и попробовал их на прочность – пол качался, ноги дрожали, но держали, все вокруг плыло. Я что, головой приложился? И так бедовая, а теперь еще с глюками, м-да.
Чуть привыкнув к вращательно-вертикальному положению, я по стеночке пополз к выходу. В палате, равно как и в коридоре, никого не обнаружилось, и я даже слегка обиделся – я ж босс, почему мои не пришли? Госпиталь свой, конечно, в доску, но как же охрана у дверей, безутешные плачущие подчиненные у изголовья? Бардак, всех разнесу.
Пока обижался, незаметно для себя дополз до предпоследней по коридору двери и, повинуясь слегка заплетающимся ногам и закону инерции, ввалился в палату к незнакомцу. Мягко прикрыв собой дверь, я оперся на нее и по привычке принялся оценивать обстановку. Вслушался, всмотрелся: за поворотом неторопливо шагали тяжелые ботинки – ага, не бросили-таки бедное начальство. А судя по тому, что не торопятся и в меня иголок никаких воткнуто не было – не так уж я пострадал, значит, просто за кофейком отходили. На кровати, облепленный датчиками, разметался Тайвин. Ну конечно, к кому ж еще меня могло принести!
Что-то не так. Дыхание тяжелое – но какое еще будет после таких травм. Если один в палате – значит, стабильный, даже в реанимацию не засунули. Что же не так… Вдруг я понял – в забытьи ученый почти смахнул с себя датчики, и они фиксируют только основные удары сердца, которые, как я видел по жилке на шее, становятся все более беспорядочными и слабыми. Да у него сердечко сейчас в фибрилляцию скатится, а пока услышат, пока поймут, да пока добегут… одна морока с тобой, очкастый.
У меня оставалось секунд сорок – сейчас мои дойдут до палаты, от души выругаются и побегут меня искать, скорее всего сразу сюда. Они сообразительные, но могут не разобраться, оттащат, время потеряем. Надо спешить. Я отлип от двери, и меня шатнуло прямо к кровати. Как я там делал? Один раз же сработало, должно и второй!
Была не была. Я, понимая, что прекардиальный удар с такой слабостью нормально не выполню, просто со всей дури и массы рухнул гению локтем в область сердца. Явственно хрустнуло – ну прости, издержки ситуации, главное, чтобы оно перезапустилось. И свалился на стул, заботливо кем-то поставленный у изголовья, протянув левую руку к груди ученого. Да, может, я самоуверенный шизофреник, но я точно должен знать, что сделал все, что мог, даже если это что-то будет из области Уилловой эзотерики и фантастики.
Сосредоточился, петь не стал, просто словно подхватил остановившееся от происходящего сердце гения и послал ему точный, но аккуратный удар тем самым, живым, невидимым. А потом еще. И еще. В ритме вальса, давай, запускайся, и когда ж ты мне под кожу залез, чудила ты лабораторная. Оклемаешься – я из тебя еще неприличную бешеную сову сделаю, будешь как мы, научим тебя и человечности, и плакать научим, сухарь ты погрызанный, и людям верить.
Я буду не я, если на третий-пятый посыл я не почувствовал сначала слабый, потом все более уверенный отклик! Воодушевленный, я ожесточенно продолжал странные практики, а второй рукой дотянулся и таки поправил датчик. Аппаратура немедленно взвыла, с одного конца коридора загрохотали берцы, с другого – зашуршали мягкие тапки. Сейчас сбегутся, красавцы. И тут я поднял взгляд и встретился с Тайвином глазами. Очнулся, стервец!
– Вытащил, гамадрил лохматый. А я говорил, брось… – Тайвин язвил скорее по привычке, кривя тонкие губы в улыбке, полной одновременно навалившейся боли и благодарной признательности. Меня словно патокой облили, так приятно стало. Я еще усилил нажим, теперь просто вливая в него таинственное нечто. Тайвин присмотрелся ко мне, перевел глаза сначала на мою руку, потом снова на меня.
– Что это? Ты… – туманность, свойственная только пришедшему в себя человеку, быстро уходила из его взгляда, и ее место заняли маниакальные огоньки, грозившие мне пятьюстами пробирками и тысячей опытов. – Руку убери, ты же последнее отдаешь!
Откуда он знает, я себя чувствую как… как… елки зеленые, руку-то убрать я и не могу! О чем я с растерянной ухмылкой тут же ему и сообщил:
– А я не могу! Заклинило.
– Гамадрил, твою налево, убирай! Эй, кто-нибудь! – на этом моменте дверь в палату открылась, и туда, толкаясь в проеме, влетели все, кто только мог. Пока они пялились на меня, Тайвина, мою ладонь и вообще все происходящее, я наконец понял, что ученый прав, и благодарно отрубился. На этот раз без всяких сновидений.
***
…Тайвин, хоть и чувствовал себя крайне преотвратно, быстро навел порядок рядом с собой.
– Вы двое, сняли его со стула, положили на каталку. Она в коридоре, один держит, второй каталку тащит. Вы, в белом, готовьте реанимацию, скорее всего нужен будет физраствор, глюкоза, что у вас есть из стимуляторов. Будет крайняя степень истощения. Вы, в зеленом, мной позже займетесь, внесите в лист назначений, что мне надо сердце проверить. Желательно срочно. И датчики нормально на место поставьте. И пост медсестры в палате не снимайте: если организм меня подвел раз, не исключен рецидив.
Пока все метались, исполняя его указания – в чем Тайвин и не сомневался – он не сводил глаз с рук и лица Честера. И ему точно не нравилось, что он видел: ладонь по-прежнему окутывали чуть заметные сполохи, лицо оперативника быстро бледнело и как-то заострялось, становилось будто восковым. Вспомнив элементарную физику проводников и диэлектриков, Тайвин решил, что замыкание контура на себя будет точно лучше, чем утечка этой… энергии в пространство.
– Положили, молодцы. Теперь стоять. Стоять, я сказал! Сейчас увезете, никуда не денется. Ты, с кольцом, возьми его ладони и прижми друг к другу. Не спрашивай, делай.
Первопроходец, хоть и дико покосился на гения, но выполнил. И с усилием начал сводить ладони, те отчаянно сопротивлялись, словно между ними были одинаковые магнитные полюса, но еще один рывок – и всем присутствующим показалось, что где-то далеко явственно и от души хлопнули дверью. Лицо главы оперативников начало розоветь, а ладонь перестала светиться.
– Увозите. – Тайвин тяжело откинулся на подушку и вздохнул. Пока врачи колдовали уже над ним, его мысли разбрелись в разные стороны – что он за неблагодарное сухое дерево, раз от него все лаборанты сбежали к черту в юбке, а за Чезом его ребята вереницей ходят и в глаза заглядывают. Вон, как их в больницу привезли, так, наверняка, всем табуном и бегают, возле палаты смены меняют. Сколько раз оперативник спас ученому жизнь и сколько таких околомагических подходов проделал? Что это за энергия, и каков резерв таинственной субстанции в человеческом теле и у этого удивительного субъекта в частности? Впрочем, что-то такое его цепкий ум припомнил: около года назад, когда они впервые столкнулись с крестоглавой химерой, рыжеглазый уже ходил несколько дней кряду бледным как полотно, а один из его оперативников, Вик, кажется, вытащил выигрышный билет в лотерее между жизнью и смертью. И Тайвин начинал подозревать, что дело было не только в очень удачно совпавшем по времени изобретении в его отделе универсального антидота.