начало июня 1696
Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но не доходя до Азорских островов, караван попал в зону штиля, и уже неделю, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли они одолели за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с наполнявшей ее сердце печалью. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало ее.
Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли — в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, хотя Беатрис и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго.
«На палубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».
Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку стула, глядя перед собой расширившимися глазами.
«Еще слишком рано! Я просто поторопилась…»
Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее…
***
Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу – все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.
– Что, дорогая? – отозвался Блад, не поднимая головы. – Я тоже слышу ее крики.
– Тогда это непохоже на тебя, Питер.
– Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? – он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: – Прежде всего, на корабле есть врач.
– Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?
– Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, – Блад поднялся и отошел к окнам каюты.
– Вряд ли там ему приходилось принимать роды, – возразила Арабелла.
– Возможно, у него была практика и на берегу.
Арабелла покачала головой. Суета началась еще вчера, однако сеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные.
Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась к ней глубокой симпатией. К ее удивлению, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства сеньора де Эспиноса упоминала, что ребенок появится на свет лишь в конце июля.
– Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо…
– Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!
До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул:
– Бедняжка. Я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.
– Я поговорю с ним.
– Ты?! – Блад развернулся к ней и нахмурился.
– Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка…
– Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать их жизнями, чем принять от меня помощь.
– И все же я попытаюсь убедить его.
***
Завидев Арабеллу, дон Мигель де Эспиноса шагнул ей навстречу. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах – он будто вправду собрался в бой.
– Зачем вы пришли, донья Арабелла? – спросил он совершенно безжизненным голосом, преграждая ей путь.
Арабелле показалось, что за прошедшие сутки дон Мигель постарел на несколько лет: еще резче обозначились скулы, а у губ залегли горькие складки.
– Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, – как можно мягче сказала она. – Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.
Его рот саркастически скривился :
– Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу?
– Мой муж хороший врач…
– Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! – прервал ее де Эспиноса. – Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным врачом, – а к счастью, это не так, – я и тогда не обратился бы к нему.
– Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!
– Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?
Арабелла требовательно смотрела на него:
– Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает!
– На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию…
Сквозь переборку послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть.
– Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, – тихо сказала Арабелла.
– Что вы сказали?! – испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не отвела взгляд.
– Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов.
По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:
– Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла.
***
Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».
– Разумеется, он отказался.
– Да.
– Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал, – проговорил Питер, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.
– Арабелла, это его выбор, – устало добавил он.
– Но не его жены! – с гневом в голосе воскликнула она.
Блад вздохнул, ничего не ответив.
Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Доминго вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти.
Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:
– Де Эспиноса вручил их милости Господней, – с горечью сказала она мужу.
– Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство.
– Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению.
– Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, – Блад грустно усмехнулся.
– Все так, но я должна попытаться еще раз, – вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. – Иначе… иначе я перестану уважать себя.
Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.
– Дон Педро Сангре, – глухо произнес он, – Я… прошу вас, – он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.
Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.
– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.
Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.
Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана – приземистого жизнерадостного дона Хуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, священника отца Доминго, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.
В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании – по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами. Легкая улыбка временами озаряла ее лицо, особенно когда она смотрела на дона Мигеля. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос:
«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться?»
Затем она призналась себе, что скорее ее удивляет любовь и обожание в глазах сеньоры де Эспиносы, чем сам брак.
Когда женщина встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему та словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, Арабелла увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье.
«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча…»
Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь капризам Случая,пожелавшего вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней – его бывшей пленницей. И все-таки, в глубине души она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость.
Испанец держался надменно и избегал смотреть на своих врагов. Ежели его взгляд устремлялся в их сторону, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Питера также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и ее тревога немного улеглась.
Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что Эмилия нашла себе подругу в лице дочери дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой — по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.
– Эмили, кажется, у тебя новая подруга?
– Да мама, ее зовут Изабелла – почти так же красиво, как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.
– А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?
Девочка посмотрела на нее с недоумением:
– Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита – la amiga. А сам корабль — la nave… – она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: – Мама, посмотри, что у меня есть!
На ладони у нее была золотая ладанка в форме ковчега – скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.
– Где ты это взяла, Эмили? – строго спросилаАрабелла.
– Мне дала она — девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, смотрела на них.
– Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.
Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:
– Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую…
– Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? – Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем Эмили: – А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?
– Хотелось…
– Изабелита! – их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.
– Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.
– Про морских чудовищ? – насупившаяся было Эмили просияла.
– Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, – уверила ее мать.
Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:
– Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.
– Благодарю вас, сеньора… – в голосе жены дона Мигеля было удивление.
– Прошу меня извинить, мы не представлены, – спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. – Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.
– А это, вероятно, – вашей, миссис Блад, – настороженность ушла из глаз сеньоры де Эспиноса, и она тепло улыбнулась.
В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии — правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон.
Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться.
***
На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Несколько раз она обменялась парой слов с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для его смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница — испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны — на противоположном. Никаких столкновений, конечно же не случилось – наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь — Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении. Беатрис знала о нелюбви — если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: ведь те были виновниками гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд мужа, брошенный им на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть. Беатрис встревоженно вгляделась в его лицо, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Она попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось. Однако невозможно было не видеть, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление оставило Мигеля, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как в ту тяжелую зиму, после своей отставки.
Недоумение Беатрис усилилось, когда два дня спустя муж сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.
– Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок?
Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:
– Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с… еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию?
– Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании – как вы изволили выразится – на «Сантисима Тринидад» для Изабелиты нет.
Не ответив, он отошел от Беатрис и остановился, глядя в окна каюты.
– Что происходит, дон Мигель? – продолжала спрашивать она, – Вы так напряжены, кто эти люди?
Мочание длилось так долго, что она даже украдкой вздохнула, не рассчитывая на ответ. Но дон Мигель вдруг медленно выговорил:
– Это мой враг, Беатрис.
То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны.
– Я… скажу Рамоне.
– Пусть играют, – неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: – Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку.
***
После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, у пассажиров находились нехитрые развлечения: они занимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем, а отец Доминго чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, и все с энтузиазмом откликались на его инициативу.
Беатрис оказалась перед выбором: видя, что мрачнное настроение не оставялет мужа, она не хотела еще больше расстраивать его, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.
Однажды, выйдя на палубу, она увидела девочек возле грот-мачты. Рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но Беатрис призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.
– Арабелла!
Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти, и медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис, затем обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.
Мисс Блад больше не смотрела на Беатрис и поэтому не видела, что с той творится.
…«Арабелла, не уходи…» – шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли.
А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившей его грудь совсем рядом с сердцем…
Беатрис судорожно вздохнула. Почему до сих пор она не удосужилась узнать, как зовут англичанку?!
«Вас не должна смущать донья Арабелла… В настоящем этому нет места…»
Как же — вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!
«Арабелла! Арабелла, жена его врага…»
Ревность опалила жгучим огнем. Мысль, что это могло быть лишь совпадение мелькнула и пропала. Беатрис знала, что чутье не обманывает ее. Кивнув Рамоне на дочь, она сжала губы и направилась в каюту.
Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и она непроизвольно положила руку на живот в извечном желании защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее. Она обязательно спросит у мужа. Но позже.
Апрель 1696, Гавана
Арабелла любовалась бухтой Гаваны, защищенной двумя мощными крепостями. Одна из них, Ла-Фуэрса, сложенная из огромных обтесанных блоков, серой громадой высилась как раз напротив галеона «Сантисима Тринидад», на котором бывший губернатор Ямайки Питер Блад и его семья возвращались в Англию. Вторая крепость, Эль-Морро, была построена на скалистом мысе, в наиболее узкой части пролива. И обе грозно нацелились в сторону моря пушками.
Для Арабеллы, много лет прожившей сначала на Барбадосе, потом на Ямайке, Англия теперь казалась столь же загадочной землей, как когда-то для европейских первопроходцев Новый свет. Она была почти уверена, что муж решит отправиться в Квебек, и поэтому удивилась, когда он сказал, что все-таки выбрал Сомерсет. Она удивилась еще больше, даже встревожилась, узнав, что путь до Азорских островов им предстоит проделать на одном из кораблей испанского торгового каравана. С одной стороны — их страны были союзниками в этой бесконечной войне, а испанские караваны шли под надежной охраной, но имелись и другие… стороны. Однако проблема взаимоотношений с союзниками являлась для Питера делом глубоко личным и политическому моменту не отвечающим – об этом он со своей обычной иронией и заявил ей, добавив, что не все испанцы с ходу жаждут вцепиться ему в горло, и среди них тоже попадаются приличные люди.
Кто были те таинственные приличные люди, она не знала, но безусловно, за годы на посту губернатора и пользуясь присоединением Англии к Аугсбургскому альянсу, Питер упрочил старые связи. К тому же, необходимость завершения неких срочных дел не позволила Питеру отправиться на родину на корабле, доставившем на Ямайку его преемника. А на Азорах можно без труда пересесть на корабль, идущий в Англию.
Все эти доводы казались достаточно убедительными, но что касается самой Арабеллы, то она невольно думала о событиях почти семилетней давности, и неясная тревога временами легонько покалывала где-то внутри. Дон Мигель де Эспиноса угрожал передать ее трибуналу Инквизиции, находящемуся именно здесь, в Гаване.
Правда, теперь она сомневалась, что последствия для жены английского губернатора были бы неминуемо трагичны — даже если судьба оказалась бы настолько немилосердна к ней и дон Мигель пошел на то, чтобы осуществить свои намерения. Но тот ужас, который внушала Инквизиция и за пределами испанских владений, заставлял Арабеллу внутренне содрогаться. Если бы она предстала перед трибуналом, пусть по таким чудовищно надуманным обвинениям, то утрата памяти, скорее всего, только ухудшила бы ее положение. Что могла бы она сказать в свою защиту, и чего бы стоило ее слово против слова адмирала Испании?
И надо же было такому статься, что в итоге она все-таки оказалась в Гаване, правда, не беспомощной пленницей, а как богатая и респектабельная пассажирка «Сатнисимы Тринидад», путешествующая со своим супругом и шестилетней дочерью…
Отплытие каравана было назначено на последний день марта, но этого не произошло. Флот Тьерра-Фирме, шедший из Картахены, запаздывал, и всем оставалось только ждать. За неделю ожидания она и Питер успели несколько раз прогуляться по городу, который весьма отличался от Порт-Ройяла. Узкие улицы Гаваны были застроены домами в испанском стиле, иногда — с явными признаками мавританского влияния. Арабелла с любопытством рассматривала затейливые барочные фасады церквей, в изобилии украшенные скульптурами, их колоннады и сложные купола, и ей нравилась Гавана, не зря снискавшая славу самой красивой островной столицы.
«Зачем же я думаю о том, что случилось много лет назад? Ведь, благодарение Небу, все закончилось благополучно — по крайней мере, для нас с Питером…»
Узнай муж о ее мыслях, наверняка Арабелла услышала бы одно из изречений его любимых поэтов, как нельзя более подходящее к ситуации.
– Как ты находишь крепость Королевской силы? –раздалсянегромкий бархатистый голос Питера, и Арабелла вздрогнула: задумавшись, она не слышала, как он подошел.
– Я смотрю вовсе не на крепость, хотя она, безусловно, достойна пристального изучения, – и Арабелла улыбнулась: – Не так ли, капитан Блад?
– О, разумеется, дорогая. Обрати внимание на высоту стен. Френсис Дрейк, пришедший, чтобы взять город, отказался от своих намерений. Первоначально в крепости не предусматривалось ни одной лестницы, так что задача ее штурма была невыполнима.
– А как же гарнизон?
– Солдаты поднимались в крепость по веревочным лестницам.
Арабелла не удержалась от того, чтобы поддразнить мужа:
– И сам капитан Блад тоже не смог бы взять Гавану?
– Не всегда имеет смысл лезть напролом, дорогая, – Блад окинул Арабеллу пристальным взглядом. – Есть много способов добиться своего.
Она приготовилась было возмутиться двусмысленностью его фразы, но Питер продолжил:
– Как-то раз мы с месье Ибервилем немного позабавились в Гаване…
– Ворвались в крепость без веревочных лестниц? Или взяли на абордаж таверну? – довольно-таки язвительно поинтересовалась Арабелла, не ожидавшая, что ее шутливый вопрос вызовет у мужа вполне конкретные воспоминания.
– Что? Нет, никаких лестниц и абордажа, – Блад усмехнулся чему-то и туманно добавил: – В Ибервиле умер великий актер…
– Ты сожалеешь, что не принял его предложение и не выбрал Новую Францию? – Арабелла поняла, что Питер не намерен делиться прочими подробностями «забавы».
– Стоит дождаться, по крайней мере, окончания войны… – Блад замолчал и окинул бухту взглядом. Он действительно был готов согласиться, однако в итоге написал Ибервилю, что повременит с принятием решения.
Из крепости Эль-Морро прозвучалвыстрел из пушки, ему вторил крик одного из матросов с мачты. Несколько других членов команды, доселе предававшихся праздности на палубе, зашевелились. Они возбужденно переговаривались и указывали в сторону открытого моря.
Блад оглянулся и хмыкнул:
– Ну вот и флот Тьерра-Фирме. Думаю, завтра, в крайнем случае – послезавтра мы отправимся наконец-то в путь.
Арабелла оглянулась вслед за ним и увидела не менее десятка огромных кораблей, двигающихся по направлению к порту. А на горизонте показывались все новые и новые паруса.
– Впечатляющие зрелище, – заметил Блад. – Но когда весь караван выйдет в море, кораблей будет чуть ли не вдвое больше — и это только торговые. Кроме того, в качестве охраны к нам присоединятся шесть или семь военных галеонов.
– Мне и самой не терпится пуститься в путь. Да, Мэри жалуется, что с Эмилией нет никакого сладу здесь, на корабле. Ей скучно, и Мэри уже несколько раз снимала ее с вант или пресекала попытку пройтись по бушприту. И это еще самое начало путешествия. Что же будет в самом плавании?
– Уверен, на борту «Сантисима Тринидад» будут и другие пассажиры с детьми, так что Эмили найдет себе друзей и не будет приводить Мэри в отчаяние.
***
Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса — по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них.
Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и, сидя в кресле возле окна, читал взятый с собой потрепанный томик Горация. Арабелла прислушалась — из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука. Значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали — заметив, что она проснулась, муж сказал:
– Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван – пока все корабли держатся близко друг от друга.
К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз – они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами.
– Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, – Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневомкамзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад.
Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и… у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса.
Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки – и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала.
Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру – к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте.
Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали.
Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову.
– Питер… – потрясенно прошептала Арабелла, глядя вслед де Эспиносе. – Как это возможно?!
– Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, – неожиданно философски сказал Блад.
– Мы можем пересесть на другой корабль?
– Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше.
– А ты?
– То же самое относиться и ко мне — криво усмехнулся Питер. – И потом – его правая рука изувечена.
– Почему ты так думаешь?
– Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой?
– Но… он коварен и мстителен! – в отчаянии воскликнула Арабелла.
– В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет.
– И что теперь?
– А ничего, – пожал плечами Блад. – Будем плыть дальше…
– Легко сказать, – пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла.
***
Де Эспиноса стоял на шкафуте, судорожно стискивая планшир руками. Покалеченное плечо тянуло и дергало болью, но он не обращался внимания на боль — в этот миг он ни на что не обращал внимания.
После землетрясения де Эспиноса не стал выяснять что стало с губернатором Бладом и его женой, отдав все на волю Провидения, и намеренно не интересовался делами английских колоний. Он практически был уверен, что его враг мертв. И одному дьяволу было известно, что он испытал, увидев Питера Блада в двух шагах от себя… Он едва совладал с собой и не мог бы объяснить, что остановило его от того, чтобы не прикончить Блада на месте. Память о проигранном семь лет назад Божьем суде? Пусть он не примирился — о нет! Но… Де Эспиноса ядовито поддел себя: уж не ощутил ли он нечто, сродни благоговению перед невероятной, нечеловеческой удачей Блада? Вздор! Его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов и небесам, и аду. Тогда что, присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, на Исле-де Мона она спасла ему жизнь. С другой стороны, он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться – даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантисима Тринидад».
Де Эспиноса глубоко вдохнул напоенный солью воздух. Ярость медленно уходила, оставляя горечь и глухую тоску. Ему вдруг подумалось, что это очередное, ниспосланное свыше испытание. А значит, он должен держаться стойко и не роптать. Он посмотрел вверх: над его головой плыли подсвеченные солнцем паруса. Странное ощущение — быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал.
…Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Европу, и перед доном Мигелем встала дилемма — брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок.
«Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью».
Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск…
Де Эспиноса постоял еще немного на шкафуте, затем спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли рассказать ей? Пожалуй, что нет. К тому же, вряд ли ей придется разговаривать с доньей Арабеллой по душам, да и лишние волнения ей ни к чему.
Январь 1696 год,
Кингстон
Блад отложил полученное утром письмо лорда Уиллогби, где тот с глубоким сожалением извещал, что наконец-то принимает его отставку. Преемник был уже назначен, и Бладу следовало дождаться его прибытия на остров и передать дела, а после он был волен вернуться в Англию или выбрать себе любое другое место жительства. Вот и все, теперь он может считать, что его ссылка действительно закончилась. Почти семь лет он был губернатором острова. И в эти годы вместились и ослепляющая радость, и страшное бедствие… Бладу до сих пор случалось видеть во сне развалины домов Порт-Ройяла, из под которых неумолчно лились стоны и призывы о помощи. Смерть тогда была близко, так близко, что он ощущал ее леденящее дыхание на своем лице. А затем — отчаянная, на грани и за гранью отпущенных человеку сил, борьба со стихией…
Питер вздохнул. Он не знал, хочет ли вернуться в Англию. Необозримые просторы Нового Света, его многоцветье и пряные ароматы, яркое небо, отраженное в водах Карибского моря, проникли в его кровь, стали частью его самого. Море, омывающее берега его родины, было совсем другим. Ему вновь придется привыкать к Англии, ее неброской прелести, пастельным тонам и туманам. И уже не будет того чувства свободы, которое он ощущал все последние годы.
А сможет ли прижиться там Арабелла? Сможет ли она полюбить вересковые пустоши и известняковые холмы Сомерсетшира? Наверняка климат Англии покажется ей слишком промозглым.
Ну что же, его средств хватит, чтобы вести обеспеченную жизнь и в любой другой колонии Нового Света. Возможно, ему стоит подумать об этом? Но чем же он займется? Деятельная натура Блада отвергала праздную жизнь, однако на этот вопрос у экс-губернатора тоже пока не было ответа.
Взгляд Блада упал на второе письмо, также доставленное с сегодняшней почтой. Летящий почерк на конверте был смутно знаком ему. Сломав печать, он развернул листы, и его сердце забилось от волнения при взгляде на подпись: письмо было от Ибервиля. Последний раз они виделись еще в Картахене, перед тем как Блад вместе с Хагторпом отправился в погоню за эскадрой де Ривароля.
Блад жадно вчитался в строчки. Он с удивлением узнал, что Ибервиль пару лет назад оставил Карибское море и перебрался далеко на север, в Новую Францию. На нескольких страницах шло краткое изложение событий последних лет, выдавшихся для Ибервиля весьма бурными, и восторги по поводу девственной природы Северных территорий. У французского корсара явно была душа поэта.
«…Мой друг, какие здесь леса! Осень одевает их в бронзу и пурпур, лето дарит великолепную изумрудную листву. Корабельные сосны пронзают небо, их высота и мощь поражает… Среди их величественного безмолвия и покоя я забываю обо всем и словно оказываюсь на земле обетованной.
Неприступные скалы, бесконечные озера и бурные реки… Мы, уроженцы густонаселенной Европы, не можем представить себе таких просторов…
Земля Новой Франции полна неисчислимых богатств и тайн, но она не покорится без борьбы. Нужно основывать новые поселения, нужно учиться вести диалог с индейскими племенами, а иногда и воевать с ними.
Этой земле нужны люди с горячим сердцем, смело глядящие в лицо судьбе…»
Ибервиль предлагал Бладу приехать в Квебек.
«Право, сколько можно сидеть на этом дрянном острове с его дрянным ромом? — вопрошал он и излагал веские доводы в пользу своей идеи, и даже уверял Блада, что власти Новой Франции не станут преследовать бывшего английского губернатора, если тот проявит лояльность.
«Луи де Фронтенак, губернатор Новой Франции, — умный, великодушный правитель и храбрый воин, и он с радостью примет такого человека как ты, Питер…»
Блад задумался. Неожиданное предложение Ибервиля заслуживало самого серьезного изучения и словно открывало для него новую дорогу.
«Проявит лояльность…»
Он хмыкнул — вот с этим могли возникнуть сложности. Надо было все тщательно взвесить, ведь речь шла о жизнях и тех, кто был ему дорог. Война короля Вильгельма была в самом разгаре, и на Северных территориях то и дело начинались военные действия. Что же, он подумает и посоветуется с Арабеллой.
Но как Ибервиль догадался, где разыскивать своего бывшего капитана? В письме ответа не было, но наверняка дело не обошлось без их прежних соратников, скорее всего — из команды «Арабеллы», из числе тех, кто не пожелал оставаться на Ямайке.
Блад встал и подошел к окну. Губернаторская резиденция в Кингстоне была построена всего полгода назад, и в воздухе все еще витал едва уловимый запах штукатурки. Бывшую деревушку Кингстон теперь не узнать. И чутье подсказывало Питеру, что вскоре город затмит и Спаниш-Таун, все еще остающийся столицей Ямайки, и даже Порт-Ройял. Но это произойдет уже без его участия. Он смотрел на море, но видел не его синеву, а безбрежные изумрудные леса, волнующиеся под порывами ветра…
Ему невольно вспомнился ветреный день 1694, когда он вот также смотрел на залив из окон комендатуры порта. Тогда губернаторский пост представлялся ему пожизненной ссылкой, и он не верил, что сможет когда-либо освободиться. Кстати, именно в тот день ему и доставили Фуэго. Поначалу он воспринял норовистого андалузца как наказание божье, а ему, напротив, следовало быть благодарным дону Иларио, ведь в итоге конь помог им с женой вновь обрести друг друга. Арабелла сильно привязалась к Фуэго, а тот, подобно верному псу, готов защищать ее от любых посягательств. Блад невольно улыбнулся, затем покачал головой. За все время жеребец научился лишь терпеть его присутствие, и ему приходилось всегда быть начеку. Конечно, он постарается подыскать Фуэго любящего и понимающего лошадей хозяина, но расставание в любом случае огорчит Арабеллу.
За спиной послышались легкие шаги и Блад обернулся: в кабинет вошла жена.
– Дорогая, у меня для тебя новости, — проговорил он, и, увидев тревогу в ее глазах, добавил: – Не беспокойся, они хорошие. Во всяком случае — одна из них. Нам надо поговорить. Поговорить — и принять очень важное решение…
Свадьба действительно была скромной. Сразу после церемонии, едва стихли здравицы в честь новобрачных, губернатора Блада обступили несколько гостей мистера Грейса, которые решили воспользоваться выпавшей им возможностью и уладить какие-то свои, без сомнения, важные дела. Арабелла слушала звучный голос Питера, доносящийся из-за широких спин, и дивилась самообладанию мужа и его способности противостоять напористым плантаторам, искусно уводя разговор в нужное русло. Про себя желая ему терпения, она вышла на тенистую террасу.
С самого утра они оба делали вид, что ничего не случилось, но размолвка оставила у нее привкус горечи — они ведь и так редко видятся. Возможно, Арабелла приняла слишком близко к сердцу страдания несчастного коня, но и с равнодушием, сквозившим в голосе Питера, смириться она не могла.
Ее размышления прервал приход сына мистера Грейса, Лоуренса, который недавно вернулся из Европы — одно лишь это вызывало невольный интерес. Кроме того, он оказался отличным собеседником. Уже давно Арабелла не вела столь непринужденного и увлекательного разговора. Но внезапно будто дуновение ветра коснулось ее затылка. Она обернулась и увидела стоящего в арочном проеме Питера. Он перевел взгляд с жены на Лоуренса Грейса, и в его глазах появилось странное выражение. Арабелла шагнула ему навстречу, но, улыбнувшись одними губами, он остановил ее любезной фразой, потом учтиво поклонился Лоуренсу и ушел обратно в дом. Молодой мистер Грейс продолжал что-то говорить, но расстроенная Арабелла не слушала его.
Их беседа носила совершенно невинный характер, да и после Питер не сказал ей ни единого слова упрека, однако, на душе у молодой женщины стало еще печальнее.
Блад уехал в Кингстон на рассвете следующего дня. Он предупредил жену, что проведет там несколько дней, а затем отправится с инспекцией по другим округам Ямайки, проверяя, как идет восстановление разрушенных стихией поселений.
Ночью Арабелле приснился Фуэго. Он фыркал, обдавая ее лицо теплым дыханием, затем она неслась на нем верхом. C поразительной четкостью она запомнила вкус ветра на своих губах и упоение чувством полета и безграничной свободы. После такого сна ее не покидала мысль, что конь ни в чем не виноват и будет неоправданной жестокостью допустить его гибель.
Она стала каждый день приходить в конюшню и разговаривать с Фуэго. Ей казалось, что конь повеселел, стал охотнее есть, и она была рада этому. Даже Тони меньше ворчал по поводу «вороного черта». Фуэго узнавал ее и приветствовал коротким гортанным ржанием. Он позволял угощать себя и осторожно брал кусочки лепешки, едва касаясь ладони Арабеллы бархатистыми губами.
Примерно через неделю после отъезда мужа Арабелла велела оседлать коня. Конюх вытаращил глаза и попытался отговорить ее, однако она была непреклонна.
С предосторожностями Тони надел узду и седло и вывел вороного во двор. Он бурчал себе под нос, что если с миссис Блад приключится беда, ему не простится этот грех.
Арабелла была уверена, что Фуэго можно доверять, но все же она распорядилась вести андалузца в загон, понимая, что конь застоялся, да и его горячий темперамент не вызывал у нее сомнений. Конюх свистом подозвал мальчишку, помогавшему ему ухаживать за лошадьми:
— Джонни, ну-ка иди сюда. Будешь придерживать миссис Блад стремя.
Сам он взял Фуэго под уздцы и, пока Арабелла садилась в седло и разбирала поводья, не сводил с нее настороженно-угрюмого взгляда.
И разумеется, как только Тони отпустил андалузца, тот продемонстрировал свой норов, взвившись свечой. Однако Арабелла ожидала чего-то подобного и навалилась жеребцу на шею, вынуждая его опуститься. Едва копыта коснулись земли, Фуэго присел на задние ноги, затем прыгнул вперед и понесся вдоль ограждения загона.
Арабелла не мешала ему тратить силы, и, твердой рукой направляя его бег, продолжала звать коня по имени. Вороной летел круг за кругом, и перед ее глазами мелькало перекошенное от страха лицо Тони. Но постепенно, чувствуя спокойную уверенность всадницы и покоряясь ее воле, Фуэго сбавил темп. Понемногу натягивая повод, Арабелла заставила его перейти сначала на рысь, потом на шаг.
— Вuen caballo, — прошептала она, похлопывая коня по крутой шее, — buen…
С того дня Арабелла ежедневно ездила верхом на Фуэго, сначала по загону, затем — в сопровождении Тони, по окружающим город холмам. Скачка доставляла ей неизъяснимое удовольствие, а вороной, казалось, мог нестись без остановки часами, и Арабелле приходилось сдерживать его, чтобы конюх на своем смирном мерине не слишком отставал.
Фуэго был горячим и строптивым, но иногда он утыкался мордой Арабелле в плечо и вздыхал, прикрывая глаза, и она ощущала его уязвимость, даже ранимость. Она все больше привязывалась к коню, и, не желая разлучаться с ним, дала себе слово убедить Питера оставить андалузца в Спаниш-Тауне.
***
Губернатор Блад возвращался домой погожим вечером. Его сопровождали два рослых парня-телохранителя, и он терпел их присутствие лишь потому, что на дорогах все еще было неспокойно. Блад отсутствовал дольше, чем собирался, и его тревожило, что он уехал, оставив непредсказуемого андалузца в Спаниш-Тауне. Но он надеялся на благоразумие Тони. К тому же, проблема Фуэго разрешилась: мистеру Грейсу принадлежало много земли в окрестностях Кингстона. Он был рад оказать губернатору услугу и приютить коня, тем более что взамен получал возможность улучшить породу своих лошадей древней андалузской кровью.
Сэр Гай шел размашистой рысью, его шея потемнела от пота, но Спаниш-Таун был уже близко, и Блад рассчитывал оказаться дома до наступления темноты. В миле от города маленький отряд въехал в лес. Вдруг Питер резко натянул повод, заставив Сэра Гая возмущенно всхрапнуть и вскинуться на дыбы: среди деревьев мелькнула всадница в темно-серой амазонке, во весь опор мчавшаяся на вороном коне.
«Боже милостивый!»
Питер узнал жену, и у него похолодело в груди. Неужели Арабелла отважилась сесть на Фэуго?! Он резко повернул коня и бросил его напролом через кустарник, в погоню за всадницей. Колючая ветка с силой хлестнула его по лицу — он почти не обратил внимания на боль. Арабелла прекрасно ездит верхом, но если андалузец понес…
Сэр Гай вылетел на прогалину. В паре сотен ярдов впереди — далеко, слишком далеко для уставшего гнедого! — стлался в галопе андалузец. Хлопья пены летели с удил Сэра Гая, но Блад нещадно гнал его. Расстояние между лошадьми не увеличивается, наоборот, начинало сокращаться. Блад не мог окликнуть жену — из опасения, что громкий крик только усугубит ситуацию. Только бы успеть! Проклятый жеребец! Но как она могла, черт побери?!
Услышав позади себя гулкий топот, Арабелла оглянулась.
— Питер?! — воскликнула она.
И к безмерному удивлению Блада, Фуэго замедлил свой бег, перейдя на рысь, затем остановился. Хрипящий взмыленный Сэр Гай через минуту поравнялся с ним. Бладу даже не понадобилось сдерживать своего коня — тяжело поводящий боками гнедой низко опускал голову и сам норовил встать. Он спешился и посмотрел на жену долгим взглядом. Страх за нее уступил место гневу, поэтому он, не желая дать волю своим эмоциям, молчал. В глазах Арабеллы появилось смущение, но она подняла подбородок и выпрямилась в седле.
Блад взял Сэра Гая под уздцы и медленно повел его назад, к лесу, Арабелла молча направила Фуэго вслед за ним.
— Я получила твою записку, но думала, ты приедешь только завтра… — начала она, когда им удалось продраться сквозь переплетение ветвей и выйти на дорогу.
— Решил сделать тебе сюрприз, дорогая, — Блад невесело усмехнулся. — Но, кажется, не стоило.
Скулу немилосердно саднило, Питер провел по лицу рукой, стирая кровь с рассеченной ударом ветки кожи. К ним приблизились отставшие растерянные слуги, он махнул им, указывая в сторону города. Когда парни скрылись за поворотом дороги, Арабелла спешилась и заглянула в мрачное лицо мужа:
— Ты поранился.
— Ничего страшного, — сухо ответил он.
Чувствуя неловкость и раскаяние, Арабелла сказала:
— Понимаю, что ты злишься из-за Фуэго, но…
— Сомневаюсь, что понимаешь, — прервал ее Блад. — Я предостерегал тебя насчет жеребца, но тебе отчего-то непременно надо было поступить наперекор!
— Он совершенно не опасен!
— А если бы ты ошиблась? В тот миг, когда я увидел тебя… — он замолк, пытаясь совладать с собой, затем угрюмо бросил: — Завтра же я отправлю Фуэго в Кингстон.
— Прости, что напугала тебя, — горячо заговорила она: — Я собиралась рассказать, что мне удалось приручить Фуэго. Он тосковал, но сейчас все уже хорошо. Прошу, не делай этого!
Поскольку муж не ответил, продолжая идти вперед, она воскликнула:
— Поверь, он просто нуждался во внимании… и любви!
Блад остановился и глухо произнес:
— Полагаю, это упрек и в мой адрес.
Арабелла пожалела о вырвавшихся у нее словах, но отступать было поздно, да и тягостное чувство, накопившееся за последние месяцы, требовало выхода. Она в упор посмотрела на мужа и сдержанно сказала:
— Раз ты сам отнес мои слова на свой счет, наверное, они близки к истине.
Глаза Питера потемнели, подобно морю перед штормом, но она бесстрашно продолжила:
— Я знаю, что ты собираешься сказать, и не намерена сетовать на твою занятость. Но… даже когда ты дома, ты бесконечно далек от нас. От меня! — последние слова она выкрикнула.
— Арабелла!
Стоящие доселе спокойно Сэр Гай и Фуэго прянули в разные стороны, испугавшись всплеска эмоций своих хозяев, а те, привычным движениями успокоив коней, не отрывали яростного взгляда друг от друга. Они стояли так близко, что казалось, каждый мог слышать биение сердца другого. Глаза Арабеллы сверкали, ее дыхание касалось лица Питера, и на мгновение он опустил веки. Он чувствовал тонкий аромат тела жены, знакомый и в то же время будоражащий, и его вдруг охватило пронзительное понимание того, как же он любит ее и желает, всем своим существом, желает так сильно, что от этого щемит в груди.
Гнев в глазах Арабеллы сменился изумлением, когда Питер обнял ее одной рукой за плечи и притянул к себе. Она хотела сказать еще что-то, но муж не оставил ей такой возможности, накрыв ее губы своими и жадно целуя ее. Ошеломленная его напором, она не сопротивлялась. Питер, который всегда — а особенно в моменты их близости — был деликатным и предупредительным, сейчас властно заявлял свои права на нее. По краю сознания мелькнула мысль о возмутительности происходящего, а в следующий миг Арабелла осознала, что отвечает на поцелуй, наслаждаясь вкусом губ мужа и исходившим от него запахом табака, просмоленного дерева и строительной пыли. Она разом утратила ощущение твердой земли под ногами, но Питер крепко прижимал ее к себе. Он оторвался от ее губ, чтобы намотать поводья Сэра Гая на сук ближайшего дерева.
— Что… ты собираешься… делать?
— Любить свою жену, — его голос звучал низко и хрипло.
Он забрал у нее поводья Фуэго. Андалузец прижал уши, почуяв чужую руку, но подчинился, и Питер привязал его на достаточном расстоянии от Сэра Гая, чтобы при всем желании жеребцы не смогли дотянуться друг до друга.
— Ты сошел с ума?! — воскликнула Арабелла, обмирая от испуга и какого-то невероятного восторга, потому что муж, наступая и вынуждая ее пятиться, оттеснил ее с дороги. — Но…
Блад запечатал ей рот поцелуем и прижал спиной к высокой свитении*. Его руки путались в складках широкой юбки, и испытываемое им волнение было сродни тому, что приключается с юнцом на первом свидании. Это и злило, и возбуждало еще сильнее. Он покрывал быстрыми поцелуями лицо и шею Арабеллы и пил ее дыхание, шепча что-то несуразное. Добравшись, наконец, до тела жены, он провел по гладкой коже ее бедра. С едва слышным стоном она откинула голову, упершись затылком в ствол дерева. Блад обхватил ее ногу под коленом, мягко, но настойчиво преодолевая слабое сопротивление, и закинул себе на бедро.
— Питер! — ахнула Арабелла.
— Радость моя… — севшим голосом бормотал он, погружаясь в сокровенную жаркую глубину. — О, моя радость…
Он двигался все быстрее, входя в нее короткими резкими толчками. Арабелла всхлипывала, смятенная, потерявшая себя в этой первозданной страсти, и, цепляясь за плечи мужа, подчинялась заданному им ритму. С каждым толчком наслаждение нарастало, затапливая ее и становясь острым, почти болезненным. Бешено стучащее сердце разрывало ей грудь. И когда ослепляющий взрыв сотряс все ее существо, она, больше не думая ни о чем, закричала, выгибаясь в руках мужа.
Прошло немало времени, прежде чем они вернулись к реальности. Вздохнув, Арабелла неверными руками оправила сбившиеся юбки и посмотрела на Питера. В наступавших сумерках его лицо было цвета темной бронзы, и тем ярче казались синие глаза, светящиеся любовью и восхищением. Она потупилась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Блад легонько дотронулся до ноющих от поцелуев губ Арабеллы, затем подал руку, помогая ей выбраться на дорогу.
Так, рука об руку, они подошли к позвякивающим удилами коням. Оглядев андалузца и с сомнением покачав головой, Блад отвязал его и, подведя коня к Арабелле, вновь поцеловал ее. Это переполнило чашу терпения Фуэго. Жеребец, и без того недовольный присутствием чужого для него человека, счел, что тот посмел посягнуть на его новую хозяйку. Изогнув шею, вороной предупреждающе прихватил зубами Блада за плечо.
Вздрогнув от боли, Блад оттолкнул морду Фуэго и едва сдержался, чтобы не вытянуть его хлыстом:
— Да чтоб ты околел!
Шипя ругательства сквозь стиснутые зубы, он принялся растирать плечо. Андалузец прижал уши и всхрапнул, раздувая ноздри и косясь на него. Арабелла звонко рассмеялась, и Блад тоже невольно усмехнулся, хотя усмешка получилась кривой:
— Кажется, ты обзавелась новым поклонником.
— И притом ревнивым, — поддразнила она мужа.
— Соперника я не потерплю, — предупредил Блад, то ли в шутку, то ли всерьез.
— Он всего лишь защищал меня, — смутившись, ответила Арабелла
— Ну да, и чуть не выхватил полфунта мяса из моего плеча! — Блад посмотрел на обеспокоенное лицо жены. — Впрочем, коня можно понять — как устоять перед твоей прелестью, душа моя…
— Так он останется?! — она не скрывала своего ликования.
— Разве я могу разлучить два любящих сердца? — улыбка Питера на этот раз была куда более естественной. — Надеюсь, Фуэго позволит мне подсадить тебя в седло? Дома нас наверняка уже хватились…
________________________________________
* Свитения (лат. Swietenia) — род лиственных деревьев семейства Мелиевые (Meliaceae), произрастающих во влажных и сухих тропических лесах.
Июнь 1694, Кингстон
Питер Блад, губернатор Ямайки, стоял у окна, глядя на бухту, и курил трубку. День был ветреным, бирюзово-зеленоватая вода покрылась барашками. В кристально прозрачном воздухе на противоположном берегу, узкой полоской выдававшемся далеко в море, виднелась неровная цепочка крошечных домиков — все, что осталось от некогда блистательного и разгульного Порт-Ройяла.
Два года назда страшное землетрясение практически уничтожило город. Воспоминания о кошмаре тех дней все еще тяжким грузом лежали на душе Блада. На минуту он прикрыл глаза. Его не было в Порт-Ройяле, а Арабелла и их маленькая дочь Эмили отправились на загородную прогулку. А когда пришло время повернуть назад, малышка раскапризничалась, отказываясь возвращаться домой и никакие увещевания и посулы не могли переубедить ее. В итоге неожиданное упрямство девочки спасло жизнь и ей, и ее матери, ведь губернаторский дом превратился в груду развалин.
После катастрофы столицу перенесли в Спаниш-Таун, основанный еще во времена испанского владычества. Там же находилась официальная резиденция губернатора. Но город не имел выхода к морю, и для базы английского флота выбрали деревушку Кингстон, лежащую в полутора десятках миль к востоку от Спаниш-Тауна. Через несколько недель после землетрясения в гавани Кингстона начали возводить причалы и склады, и вскоре порт уже принимал корабли.
Его превосходительству приходилось много времени проводить в Кингстоне. Помимо проблем и неурядиц, связанных со строительством порта, следовало позаботиться о защите бурно растущего поселения с моря. Каждый день возвращаться в Спаниш-Таун было утомительно, и губернатор временно обосновался в двух небольших комнатах комендатуры порта, одна из которых служила ему кабинетом, а другая — спальней…
Очнувшись от воспоминаний, Блад бросил еще взгляд на море и оглянулся на заваленный бумагами стол, посреди которого высилась стопка еще не прочитанной корреспонденции. Он подошел к столу и, вынув трубку изо рта, принялся разбирать конверты, наметанным взглядом определяя их важность и откладывая далеко в сторону те, которые, по его мнению, не требовали немедленного решения. Его внимание привлекло одно из писем, которое было адресовано «лично Его Превосходительству Губернатору». Он взглянул на имя отправителя и от удивления хмыкнул: дон Иларио де Сааведра. Недоумевая, какая нужда заставила де Сааведру писать ему, Питер сел в кресло и вскрыл конверт.
В начале письма дон Иларио выражал сожаление по поводу несчастья, постигшего вверенную попечению Блада колонию, и радость, что ни с самим губернатором, ни с его близкими не случилось беды. Далее шли пространные рассуждения о бренности всего земного, и в то же время — о необходимости быть благодарными Творцу за те испытания, которые Он посылает нам, и стократ — за Его милости. А в следующих строчках дон Иларио извещал его превосходительство, что в память об известных им двоим событиях, он решил преподнести дону Педро в дар жеребца андалузской породы, пяти лет от роду, по кличке Фуэго. Означенного жеребца должны были доставить на том же корабле, что и письмо.
Брови его превосходительства сошлись на переносице. Он откинулся на спинку кресла, и еще раз взглянул на листок, который держал в руках. Вот уж воистину, то ли милость Творца, то ли испытание… Прекрасно зная, насколько ценен подарок подобного рода, Блад в то же время не представлял, что будет делать с Фуэго. Чистокровный жеребец наверняка нуждается в особом подходе, а у губернатора не было ни времени, ни желания заниматься им. Да и к страстным любителям лошадей он себя не относил.
Раздался стук, затем дверь приоткрылась и в кабинет заглянул Уоллес, секретарь Блада.
— Ваше превосходительство, пришел капитан брига «Мария», мистер Моранда.
— И что ему нужно?
— На «Марии» доставили лошадь для вашего превосходительства, и капитан Моранда хотел бы знать, какие будут распоряжения…
Питер молчал, потирая ноющий висок — усталость, с которой в последние месяцы он свыкся и почти не замечал, вдруг свинцом навалилась на него. На лице Уоллеса проступило замешательство, он выжидающе смотрел на губернатора.
— Хорошо, — сказал наконец Блад. — Передай капитану Моранде, что через… через час я буду на причале.
***
Июль 1694 года
Спаниш-Таун
Из конюшни донесся глухой удар, и Арабелла, которая наблюдала за игравшей возле ее ног дочкой, прислушалась.
— Да чтоб тебя, чертова скотина!
Вопль слился со звуком еще одного удара, затем что-то с треском упало. Сдвинув брови, молодая женщина посмотрела в сторону конюшни.
— Ах ты, зверюга! — раздался очередной вопль.
— Мэри, займись Эмили, — велела Арабелла сидевшей поодаль няне и встала с кресла.
Пока Арабелла пересекала двор, она успела узнать громогласное и откровенное мнение Тони, их конюха, по поводу вороного дьявола, которому место на живодерне.
Конюшня, построенная еще при испанцах и когда-то принадлежавшая губернатору острова, была огромной. Арабелла вошла внутрь и направилась вдоль длинного ряда стойл, в большинстве своем пустых, в ее дальний конец. Там, отдельно от остальных лошадей, томился вороной Фуэго — странный и неожиданный подарок дона Иларио де Сааведры, который был, по словам Питера, его давним другом. Напротив стойла Фуэго нерешительно топтался Тони.
— Тони, что происходит?
— Ох, миссис Блад, прошу прощения, — конюх закрывал левый глаз ладонью, в его взлохмаченных волосах торчали соломинки. — Стало быть, зашел я к нему, воду принес, а он! Ну сладу же никакого, второе стойло уже разбивает!
Вороной ответил ему высоким, злобным ржанием и вновь обрушил удар копыта на многострадальную перегородку.
— Да сами смотрите!
Фуэго кружил по стойлу, по его шкуре пробегала нервная дрожь. Арабелла шагнула вперед и негромко проговорила:
— Фуэго… Caballo… Вuen caballo.
Жеребец прянул ушами и фыркнул. Он остановился напротив Арабеллы, но когда она протянула руку к его морде, задрал голову и шарахнулся прочь.
— Бога ради, миссис Блад, не приближайтесь к нему! — взмолился конюх. — Он еще и цапнуть может!
— Думаю, он тоскует по прежнему хозяину, — предположила Арабелла. — Я поговорю с Питером. Ты знаешь испанский, Тони?
— Да как-то не довелось, — хмыкнул конюх.
— Тогда хотя бы зови коня по имени.
— Вот не было печали, — недовольно пробурчал Тони себе под нос. — Вы уж поговорите с его превосходительством, а иначе попрошу, чтобы рассчитал меня. Жизнь-то дороже!
Арабелла вышла во двор и кинула взгляд в сторону небольшой лужайки, разбитой перед домом. Эмили с писком и смехом бегала за Мэри, а это значило, что есть время поразмыслить над будущим разговором с мужем.
Когда Фуэго появился в конюшне, Питер предупредил Тони о непростом характере жеребца. Возможно, у конюха не хватало опыта, но с самого начала вороной причинял много хлопот. Арабелла даже упрекнула себя, что не придавала этому значения. Муж предпочитал могучего и послушного Сэра Гая, и Фуэго оказался предоставлен сам себе. Но в любом случае, надо найти какое-то решение, пока конь не зашиб Тони или кого-то еще.
Впрочем, не только с конем было не все в порядке. Арабелла не хотела признаваться себе, но их отношения с Питером… С некоторых пор она чувствовала, что он словно отгородился незримой стеной. Ото всех, в том числе от нее.
После постигшей их катастрофы ничего уже не было прежним. Всякий раз, когда Арабелла думала о том безоблачным дне, когда на Ямайке разразился кромешный ад, к горлу подступал горячий ком непролитых слез. Она вздохнула, загоняя его вглубь. Благодарение Небу, ни они с дочкой, ни Питер не были даже ранены, но то, что творилось в разрушенном полузатопленном Порт-Ройяле, навеки врезалось в ее память. Обезумевшие, неузнаваемые под коркой из пыли и засохшей крови люди, голыми руками разгребающие завалы в тщетной попытке добраться до своих близких. И жуткий, тошнотворный запах разложения, от которого мутился рассудок.
Чтобы пресечь мародерство и не допустить окончательного воцарения хаоса, губернатор Блад был вынужден принимать тяжелые решения. Если бы не его жесткость, подчас жестокость и неимоверные усилия, который он прилагал, чтобы справиться с бедствием, последствия землетрясения были бы еще печальнее…
Они перебрались в Спаниш-Таун, и Питер разрывался между столицей и Кингстоном. Арабелла видела, как он утомлен, и старалась не беспокоить его по пустякам. Тем не менее, он оставался обходителен с ней и ласков с Эмили. И вроде бы, оснований для тревоги нет, но ощущение выросшей между ними стены становилось все отчетливее.
Те немногие вечера, когда Питер был дома, он проводил в библиотеке, сверяя какие-то расчеты или, сидя в кресле, курил трубку. Уже за полночь он переступал порог их спальни и осторожно ложился рядом с женой, думая, что та спит. Он почти моментально засыпал сам, а Арабелла, приподнявшись на локте, подолгу смотрела в его даже во сне строгое лицо, отмечая сжатые губы и складку, залегшую меж бровей, и пыталась уверить себя, что нужно просто переждать этот период. Ей грех роптать, ведь они благополучно пережили страшную беду, в то время как сотни людей были покалечены и потеряли свои семьи.
***
Следующим вечером Арабелла снова заглянула на конюшню. Фуэго, понурив голову, стоял у противоположной стены стойла, и молодая женщина заметила, что шерсть вороного свалялась и потускнела, а сено в яслях было нетронуто.
— Тони, давно Фуэго перестал есть?
— Он ест, миссис Блад. Только мало — оно и понятно, день деньской стоит…
— Надо промять жеребца. Но сначала — почистить.
Это распоряжение не вызвало никакой радости у конюха.
— Дык он не подпустит меня, — поскреб он в затылке.
— Ты попробуй, Тони, — строго сказала Арабелла.
— Эх, и когда только его превосходительство вернется… — буркнул тот, неохотно входя в денник.
Вороной прижал уши и повернулся к конюху крупом.
— Фуэго, ты гордый… и сильный, — подбирая слова, проговорила Арабелла по-испански. — Позволь Тони помочь тебе…
Фуэго шумно вздохнул и скосил на нее отливающий лиловым глаз.
— Давай же, — сказала она конюху.
Тот с опаской подошел ближе и надел на вороного узду, затем взялся за скребницу, готовый при первом же движении коня отскочить, но Фуэго проявил неожиданное смирение. Все время, пока конюх чистил жеребца, Арабелла продолжала тихо разговаривать с животным, перемежая английские и испанские слова.
Закончив с чисткой, Тони потянул Фуэго за повод, намереваясь отвести его в загон.
— Не дергай так сильно, — сердито прошептала Арабелла.
К их удивлению, конь спокойно вышел наружу.
Арабелла смотрела, как отвыкший от свободы вороной бегает по загону, встряхивая гривой, и чувствовала, как в ее душе пробуждается жалость к нему.
***
Блад вернулся через день, в пятницу, и Арабелла даже удивилась — она не ждала его раньше воскресенья. Эмили с визгом бросилась к нему, и Питер, смеясь, подкинул ее в воздух. Она требовательно вопрошала, не привез ли папа ей «что-нибудь интересное». «Интересное», конечно же, нашлось, и малышка, ставшая обладательницей огромной раковины и горсти разноцветных камешков, пришла в полный восторг.
— Тебе удалось оторваться от твоих бесконечных дел? — с улыбкой спросила Арабелла, подходя к мужу.
— Я соскучился по вам, — Питер склонился к руке жены, целуя ее пальцы.
— А мы — по тебе. Я очень соскучилась…
— У вас все благополучно? — он задержал ее руку в своей, пристально глядя в лицоАрабеллы.
— Да, вот только Фуэго…
— Что с ним? — нахмурился Блад.
Дочка вновь подскочила к ним, и Арабелла ответила:
— Позже мы поговорим о нем.
— Кстати, завтра мы приглашены на свадьбу дочери мистера Эдварда Грейса, — обронил Блад, беря Эмили на руки.
— Завтра? И ты говоришь об этом вот так, мимоходом? — возмутилась Арабелла. — Ах, Питер, у меня нет подходящего к такому торжеству платья…
— Ты прекрасна в любом наряде, дорогая, — любезно заметил Блад, — Да и церемония не предполагается пышной из-за траура по погибшему брату мистера Грейса.
***
Поцеловав Эмили и пожелав ей доброй ночи, Арабелла поднялась на второй этаж и подойдя к кабинету мужа, толкнула дверь.
Блад склонился над расстеленными на столе чертежами, задумчиво покусывая мундштук погасшей трубки. Он услышал, как скрипнула дверь, и поднял голову.
— Прости, душа моя, я совсем перестал бывать дома, — сказал он, отложив трубку в сторону, и встал из-за стола. — В Кингстоне закладывают новую улицу, на холме, с северо-западной стороны города. Оттуда открывается прекрасный вид на залив. Я хочу купить там небольшой дом, — его губы тронула слабая улыбка. — Думаю, тебе понравится. Если ты, конечно, согласна приезжать туда.
— Согласна, — ответила Арабелла. — Пусть даже вид и не отличался бы красотой.
Блад подошел к Арабелле и положил руки ей на плечи, и она, прижавшись к мужу, склонила голову к нему на грудь. На мгновение ей вдруг захотелось отложить разговор о Фуэго, но она упрямо проговорила:
— Питер, нам нужно обсудить еще кое-что…
— Да, я помню. Что стряслось с конем?
— Фуэго все никак не привыкнет к новому месту, Тони не справляется.
— Сильная привязанность к одному хозяину — не редкость у андалузцев.
— Полагаю также, что тебе некогда его приручать.
— Некогда, — согласился Блад. — К тому же, Сэр Гай меня вполне устраивает.
— А если вернуть Фуэго дону Иларио, раз тебе он не нужен?
— Невозможно. Дон Иларио воспримет это как оскорбление. И я не могу ни продать его, ни передарить.
Арабелла высвободилась из объятий мужа:
— И все же придется решить его судьбу, пока он не изувечил конюха или не случилось еще какого-то несчастья.
— Хорошо, я подумаю. А Тони следует быть осторожным.
— Будь добр, — сухо сказала Арабелла. — Фуэго может погибнуть, он и так уже отказывается от корма.
По лицу Питера пробежала тень:
— Дорогая, я сожалею, что с Фуэго так вышло, но это всего лишь конь, хотя и очень ценный…
— Всего лишь?! — возмущенно воскликнула Арабелла, ощущая прилив гнева: в ней словно стремительно распрямлялась доселе незаметная тугая пружина.
— Да, Арабелла, — твердо ответил Блад.
— Питер, я не могу поверить, что это говоришь ты! — она даже отступила на несколько шагов от мужа, неприятно задетая его словами. — Разве ты не возился со щенками и котятами, которых Эмили притаскивала к тебе?!
— Я же сказал, что подумаю, — он встретился глазами с гневным взглядом жены и глубоко вздохнул: — Вижу, что ты не согласна со мной. Арабелла, я прошу тебя ничего не предпринимать. Пообещай мне. Жеребец опасен.
Арабелла с минуту молча смотрела на него, затем ответила, не скрывая досады:
— Хорошо. Я обещаю… не подвергать себя опасности.
***
— Арабелла, — тихо позвал Блад и тронул ее за плечо.
Арабелла продолжала ровно и глубоко дышать, но по напряженной позе он догадывался, что она не спит.
«Как, впрочем, и в другие ночи, — сказал он себе, — просто мне было проще считать иначе».
Медленно выдохнув, Блад убрал руку. Арабелла, его жена, свет, озаривший его жизнь, нежное весеннее утро… Она обижена и разгневана на него, и дело не только в Фуэго. Он был благодарен ей — за ее терпение и ненавязчивую заботу, за то, как она оберегала его покой в те краткие часы, которые он проводил дома. И за то, что она ни о чем не расспрашивала его.
Чертово землетрясение! Масштабы катастрофы были столь велики, что он с величайшим трудом удержал ситуацию в своих руках. Люди ожидали его решений, и в их глазах ужас мешался с надеждой. А он, беспрестанно сталкиваясь с невыразимым горем и самой черной подлостью, привык подавлять собственные гнев и отчаяние.
Колоссальное напряжение, в котором он пребывал, оставило ему слишком мало душевных сил на нежность и ласку. В какой-то момент он осознал, что отдалился от жены, и это встревожило его. Он видел, что их отчуждение ранит Арабеллу. Но… наступал новый день, и очередной оползень перекрывал только что восстановленную дорогу или сбежавшие во время землетрясения негры-рабы сжигали плантации тростника или угоняли скот.
Тем досаднее эта глупая ссора. Взбрело же в голову дону Иларио подарить ему Фуэго! Его надо как можно скорее убрать из конюшни. Эмили, у которой недавно появился пони, может нечаянно забраться к жеребцу в стойло. То или иное решение найдется — это не столь важно.
Но Арабелла…
Так ничего и не придумав, Блад провалился в темный омут сна без сновидений.
Судьба ведет героев своими путями, и каждому из них уготованы испытания. И никто не может знать, что его ждет. 1694-96 гг.
июнь 1694
Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Беатрис прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо. Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол. Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу, затем позвала девочку:
– Пойдем-ка побегаем, Изабелита.
Беатрис согласно кивнула и, встав, подошла к окну, высматривая мужа.
За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке: вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но, тем не менее, приготовил ароматическое масло для растираний.
Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплый отвар из трав или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком.
В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту.
«Вынужден — очень точно слово, не так ли?»
Беатрис снова вздохнула. Она догадывалась, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа. Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности.
Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Бывало, что он проводил в кабинете целый день, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю, и даже не спускался в зал для обеда или ужина: еду ему относил Хосе. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых мужем время от времени, явно не было ничего утешительного.
Слуги были напуганы и старались лишний раз не попадаться дону Мигелю на глаза. Только Беатрис входила к нему, чтобы заняться больным плечом, и смело встречала мрачный взгляд мужа. Однако вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его раздражения. Особо тревожно ей было в те вечера, когда Хосе носил в кабинет одну бутылку вина за другой…
Беатрис пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности ее методов, не имел ничего против неспешных прогулок. Беатрис начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы целый шкаф в библиотеке, но прекратила и это занятие, прежде приходившееся по душе дону Мигелю, поняв, что тот не слушает ее.
Где-то в начале апреля, в один из плохих вечеров она не выдержала, и с бьющемся в горле сердце, переступила порог кабинета. Терпкий запах рома ударил ей в ноздри. Стол бы заставлен бутылками, большей частью — пустыми. Дон Мигель, без камзола, в распахнутой на груди рубахе, сидел в кресле. Его голова была запрокинута, и на мгновение Беатрис показалось, что он мертв.
— Мигель… — сдавленным от ужаса голосом прошептала она.
Взгляд его воспаленных глаз упал на жену, и он повел рукой, будто отгоняя призрак:
— Прочь… прочь! Вам тут не место, сеньора…
— Мигель!
Он встряхнул головой и с безмерным удивлением пробормотал:
— Беатрис? Что ты тут делаешь?
Беатрис замотала головой и попятилась к дверям, и лишь с силой захлопнув их, дала волю слезам. Той ночью она долго расхаживала по своей спальне, кусая губы, чтобы вновь не разрыдаться. Страх за мужа и отчаяние снедали ее. Лишь когда небо на востоке посветлело, она упала на постель и забылась коротким беспокойным сном.
В этот день она вышла из своих комнат, не зная, что еще ей ожидать. Муж был в зале. Он ничего не сказал о случившемся накануне, но внимательно посмотрел ей в глаза, и у нее почему-то немного отлегло от сердца. С тех пор он перестал гонять Хосе в винный погреб.
И вдруг в начале мая муж сообщил Беатрис, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила:
– Но разве вы не приверженец Дестрезы?
Вопрос не вызвал у Мигеля обычного раздражения, и он довольно охотно пояснил:
– Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки.
Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, надеясь, что это выведет дона Мигеля из мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость оказалась преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение — вернее, переучивание, – шло с большими трудностями. Вот и сейчас не сумев отбить выпад, он получил укол в защищенную нагрудником грудь и в бешенстве отбросил шпагу. Итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно отмахнулся. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна.
По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам.
– Благодарю вас, донья Беатрис, – сдержанно сказал он, беря протянутое полотно и вытирая лицо.
– Донья Беатрис, – сеньор Кадорна галантно склонился перед ней.
– Доброе утро, маэстро Лоренцо, – ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдав ей полотно, схватился за правое плечо.
– Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, – негромко сказала она.
– Я сражался левой рукой, донья Беатрис, — не особо любезно отозвался де Эспиноса. – Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время.
Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к разуму мужа.
– Чрезмерные усилия опасны…
– Беатрис, ты не понимаешь!
– Не понимаю! – гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. – Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! – Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: – Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль…
– Беатрис! – с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая ее. – Я не мальчик… чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе!
Беатрис взбежала по лестнице, задыхаясь от боли. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня… Она в отчаянии покачала головой, ее душа была полна горечи.
Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны. Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала. Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не пожирала его денно и нощно. И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно, даже более…
Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль Беатрис стала еще глубже. Она боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным. Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль.
***
Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Муж каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко. Или она сама убедила себя в этом?
Дон Мигель был отстранено-вежлив с ней, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно…
Она бы очень удивилась, узнав, что и дон Мигель занят примерно тем же. Тот апрельский вечер, когда он был настолько пьян, что ему начали являться тени… В первый миг он не узнал вошедшую жену — и ужаснулся. И ведь позже он даже не мог вспомнить, кто же ему померещился. Маркиза де Франкавилья? Или еще какая-то женщина, без сожалений оставленная им в прошлом? А может, донья Арабелла? Как бы там ни было, это стронуло один из камней осыпи, которая многие недели погребала его под собой. Во время ссоры Беатрис, не зная того, коснулась весьма болезненной раны, нанесенной его самолюбию. Но ее упреки вдруг заставили его взглянуть на себя со стороны. К чему эти тренировки? Кому и что он собирается доказать? Смешно думать, что Королевский совет будет до такой степени впечатлен, узнав о подвигах бывшего адмирала де Эспиносы, совершенных им левой рукой, что изменит свое решение…
Дон Мигель не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. И внезапно, и от того еще более остро, он ощутил, как страдает жена от его холодности, однако гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу.
***
Как-то под вечер, Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе дон Мигельа, усадив Изабеллу на Райо, водил коня по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил.
«Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?»
Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на нее, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же спустилась вниз, опасаясь, что муж уже увел Райо в конюшню. Но нет, они все еще были во дворе.
– Тебе нравится Райо, Изабелита? – спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня.
– Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко– далеко!
– Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? – с грустной улыбкой спросила Беатрис.
– Не знаю… туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, — девочка пожала плечами и великодушно разрешила: – Ты можешь ехать с нами!
– Если твой отец не против, – Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули.
– Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, – негромко сказал он.
Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо:
– Мои слова были необдуманны и жестоки. Я сожалею о них. Простите.
– Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, – ответил он и, к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: – Маленькая сеньорита Сантана.
– А кто, кто это — сеньорита Сантана? – черные глазки Изабеллы заблестели от любопытства.
– Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама — его дочь, — дон Мигель улыбнулся, глядя на Беатрис и медленно проговорил: — Я женился на ней и теперь ее имя Беатрис Сантана де Эспиноса.
– Так значит, я тоже должна буду добавить фамилию мужа к моей? – на личике Изабеллы появилась недовольная гримаска.
– Изабелита, чем же ты недовольна? – Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце.
– Мне нравится только моя, – безапелляционно заявила малышка. – Пусть мой муж добавляет.
– Возможно, фамилия твоего будущего супруга тоже будет красива, — серьезно сказал ей отец.
Девочка недоверчиво свела бровки, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды.
– Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, – Беатрис смотрела ему прямо в глаза, – наверняка их сводит от усталости.
– Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, – де Эспиноса обнял ее.
Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли внутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни.
– Опять что-то выпрашивает у Долорес, – заметила Беатрис.
– Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, – ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему.
Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» – как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными:
– Вы позволите вам помочь?
– Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис.
Де Эспиноса с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол.
– Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности.
– Мне это доставит только радость, дон Мигель, – Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония.
Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис:
– А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме?
Беатрис рассмеялась:
– Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо.
Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое.
Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и желание штормовой волной накрылодона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье женыи притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях!
Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и она прильнула к Мигелю. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх.
– Пожалуй, мне следует… поблагодарить тебя, – прерывающимся голосом сказал он, – за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания… Как было бы неуместно сейчас парадное платье, – он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза.
Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ей прижаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком.
До сих пор муж властно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения.
Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Дон Мигель сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом де Эспиноса прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам:
– Беатрис… ты самое дорогое, что у меня есть…
Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова.
– Ты плачешь? – он провел рукой по ее лицу. – Почему?
Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы.
– Сейчас все пройдет… Прости, – она всхлипнула и покачала головой. – Ты был так далек от меня…
– Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, – на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. – Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.
Пока де Эспиносу переносили в каюту и осторожно снимали искореженную кирасу, у него то и дело темнело в глазах. При виде его распухшего, синюшно-багрового от кровоподтека правого плеча, Рамиро нахмурился и сжал губы. Де Эспиноса, наблюдавший за ним, прямо спросил врача, как тот находит его состояние, и получил такой же прямой ответ:
– Дело очень серьезно. Я опасаюсь, что кости плечараздроблены, – Рамиро достаточно хорошо знал своего пациента, чтобы о чем-то умалчивать.
Дон Мигель прикрыл глаза и кивнул, принимая вердикт врача, который был если не равносилен смертному приговору, то весьма близок к нему. Однако Рамиро не собирался так просто оставлять его в покое. Бормоча себе что-то под нос, он принялся тщательно ощупывать его плечо, и дон Мигель от дикой боли на несколько мгновений утратил способность воспринимать окружающее. Когда он очнулся, то Рамиро, просветлев лицом, сообщил ему, что все не так плохо. Он высказал предположение, что снабженная наплечниками кираса приняла на себя вес упавшей стеньги. Несмотря на то, что погнувшаяся сталь причинила сеньору адмиралу дополнительные страдания, доспех предохранил сустав от раздробления.
Де Эспиноса усмехнулся одними губами: ему вновь повезло, хотя он считал, что уж на этот раз он точно не выкрутится. Правда, врач поспешил добавить, что плечевая кость сломана и его беспокоит, удастся ли восстановить подвижность руки и пальцев. Но де Эспиноса не хотел думать так далеко вперед: помимо плеча, его весьма донимала ключица, а трещины в ребрах превращали каждый вздох в пытку.
Впрочем, Рамиро очень скоро пришел к окончательным выводам относительно здоровья адмирала де Эспиносы и заявил, что правой рукой тот владеть не сможет. Дон Мигель на самом деле очень плохо чувствовал пальцы, кроме того, ему еще не приходилось испытывать такой разбитости – все его старые раны, будто сговорившись, одновременно напомнили о себе, и его поневоле посещала мысль о собственной ущербности, добавляя терзания духа к телесным страданиям. Измученный ни на миг не отпускавшей болью, он слушал скрип переборок своего галеона, тоже изнемогающего от ран, и как никогда был един с душой, жившей в «Санто-Доминго». Отец Амброзио не одобрил бы измышления своего духовного сына о наличии у корабля души, но адмирал верил в это столь же твердо, как в Святую Троицу. Галеон глубоко зарывался носом в волны, матросы, сменяя друг друга, безостановочно работали на помпах. На второй день к вечеру на горизонте появились туманные очертания Эспаньолы, а ранним утром третьего дня марсовый закричал, что прямо по курсу у них Санто-Доминго.
***
«Мне давно пора бы свыкнуться с ожиданием, – иронично заметила себе Беатрис, – а не бегать без конца на террасу».
Пора бы, но она так и не смогла это сделать. Особенно, когда муж отсутствовал так долго, как в этот раз. Разумеется, Мигель не называл ей каких-либо сроков своего возвращения, и она понимала, что любой выход в море полон неожиданностей, но это не мешало ей, улучив минутку, подниматься на террасу и напряженно всматриваться в морской простор.
После свирепого, редкого для декабря шторма погода наконец-то наладилась. Беатрис поставила на широкую балюстраду обтянутый кожей продолговатый футляр. В море кое-где виднелись лишь белые запятые парусов рыбацких суденышек, тем не менее она раскрыла футляр и бережно достала подзорную трубу из черного дерева с окуляром из слоновой кости и лучшими неаполитанскими линзами.
Муж сделал этот ценный подарок еще в первый год их брака. Беатрис хорошо запомнила мартовский день, когда он повез ее в гавань, и она впервые ступила на палубу его флагмана. Рука дона Мигеля ласкающим движением касалась полированного дерева, когда он показывал ей корабль, а его глаза светились гордостью и восхищением.
«Неужели ревность? – подумала тогда Беатрис. — Какая глупость, разве можно ревновать к кораблю… к морю!»
Однако нечто подобное она и ощущала, прекрасно понимая при этом всю бессмысленность такого чувства.
«Санто-Доминго» и вправду был очень красив. Всего годом ранее он сошел со стапелей Кадиса и отличался от остальных галеонов эскадры более плавными обводами, так что она быстро научилась узнавать его.
На горизонте показался парус, но с такого расстояния было затруднительно определить, что это за корабль и куда он движется, к тому же он был один, а насколько знала Беатрис, флагман адмирала де Эспиносы выходил в море, сопровождаемый еще по крайней мере одним или двумя галеонами. И как всегда, при мысли о человеке, ставшем ее мужем, у нее в груди сладко замерло. Она мечтательно прикрыла глаза, облокотившись на нагретый солнцем мрамор перил.
Сколько раз она думала о том февральском вечере, когда сама пришла к мужу. А если бы она так и не набралась смелости? Закованный в панцирь своих упрямых принципов и намереваясь следовать данному Беатрис обещанию, он, скорее всего, лишь отдалялся бы от нее, и она бы так и не догадалась об его терзаниях, спрятанных под маской иронии.
Эти годы были для Беатрис наполненными открытиями и необычайно насыщенными, она обнаруживала в доне Мигеле и то, что он позволял ей увидеть в себе, и то, что прорывалось ненароком – и в том числе, ей предстояло многое узнать о самой себе. После рождения Изабеллы муж стал как будто мягче, и хотя он никогда не говорил ей о своей любви, но Беатрис ощущала ее в его взглядах, в ненавязчивых знаках внимания, и во всегда неожиданных для нее подарках. И все же, несмотря на пылкую страсть, дон Мигель иногда — чаще, чем того бы ей хотелось – был отстраненным, даже неприступным, и она не понимала, почему, а он не спешил приоткрывать завесу своей души, во многом до сих пор оставаясь загадкой для нее…
Одинокий корабль тем временем приближался, и стало ясно, что он держит путь в порт. Беатрис поднесла подзорную трубу к глазам, и ее сердце заколотилось, как безумное.
«Нет, это не «Санто-Доминго»! Еще очень далеко, я обозналась!»
Трясущимися руками она положила трубу на перила и рванула тесный кружевной ворот платья. Нитка жемчуга на ее шее лопнула, перламутровые горошины раскатились по плиткам террасы — и подобно им, мысли Беатрис утратили связность.
«Это не он! Это не может быть он!»
Ее сознание не желало вмещать в себя правду, не желало признавать в едва державшемся на воде галеоне с прорванными парусами, разбитым фальшбортом и жалким огрызком вместо бизань-мачты красавца «Санто-Доминго».
Беатрис снова взяла подзорную трубу. Сомнений у нее не осталось, это действительно был флагман адмирала де Эспиносы. Сердце глухо заныло.
«Спокойно. Спокойно! Кто сказал, что с ним случилась беда?! Надо взять себя в руки. Надо подождать… Корабль уже входит в гавань».
Она спустилась во двор.
– Мама! – дочка, игравшая с Лусией, подбежала к ней и ткнулась темнокудрой головкой в опущенную руку.
Беатрис рассеянно провела по мягким волосам дочери. Лусия смотрела вопросительно и с беспокойством. Кажется, служанка задала вопрос, и она ответила:
– Да, Лусия.
– Донья Беатрис, что с вами? – повторила свой вопрос Лусия.
– Со мной? Ничего… – Беатрис не сводила глаз с ворот.
– Мама? – девочка требовательно дернула ее за подол платья, и она присела рядом с Изабеллой, обнимая ее и шепча:
– Все хорошо, надо только подождать…
– Донья Беатрис?
– Лусия, возьми что-нибудь на кухне и уведи Изабеллу в сад, – Беатрис улыбнулась и поцеловала дочь в лоб: – Сердечко мое, иди с Лусией. Мама скоро придет.
– Пойдем, птичка, тебе же нравится смотреть на цветы, мы подождем там, когда мама придет за нами, – недоумевающая служанка не стала дальше расспрашивать Беатрис.
У малышки были веские причины не доверять матери, ведущей себя столь необычно, и она заупрямилась, однако Лусии удалось увести девочку, посулив той сладости.
Беатрис расхаживала по двору, стиснув руки и не находя себе места от тревоги. Она уже собиралась послать кого-то из слуг в порт, когда послышалось бряцание железа и тяжелая поступь. Беатрис обернулась, и вскрик замер у нее на губах. Ворота медленно открывались, и в проеме она увидела солдат с крытыми носилками в виде ложа, укрепленного на длинных шестах. За ними на черном ослике трусил сеньор Рамиро. Время повернулось вспять,она очутилась в Ла-Романе, а ее отец вновь принимал знатного сеньора, находящегося при смерти…
Солдаты осторожно опустили носилки. Не помня себя, Беатрис бросилась к ним и отдернула занавески. Она прижала руку к губам, увидев мужа, полулежащего на ложе и со всех сторон обложенного подушками. Плотная повязка, подобно корсету, стягивала его ребра, правая рука была взята в лубки, а пальцы безжизненно скрючены.
Дон Мигель повернул голову, и усталый взгляд его запавших глаз упал на жену.
– Здравствуй, Беатрис, – он криво улыбнулся белыми, подергивающимися губами, – я собираюсь опять доставить тебе массу хлопот.
Беатрис упала на колени возле носилок и коснулась губами уголка его рта.
– Ты жив… ты здесь, – прошептала она, не обращая внимания на глазеющих на них солдат. – Все остальное неважно…
***
На следующий день дону Мигелю нанес визит высокий гость, дон Барталомео де Ованда. Цель визита была самая что ни на есть благородная: справиться о здоровье сеньора адмирала. Дон Барталомео говорил округлыми фразами — такими же округлыми, как его бледное холеное лицо, и рассматривал свои перстни. Он восхвалял беспримерную доблесть адмирала де Эспиносы, особенно проявившуюся в бою с французскими пиратами. Под конец разговора де Ованда словно невзначай поинтересовался планами «славнейшего флотоводца и своего дорогого друга». Дон Мигель, прищурившись, взглянул на наместника и осторожно ответил:
– С Божьей помощью, я надеюсь скоро восстановить свои силы.
– Ваши раны так тяжелы, – вкрадчиво заметил дон Барталомео и посмотрел на покоившуюся на груди адмирала руку. – Вы уже не раз проливали кровь во славу Испании. И как я понимаю, ваша правая рука вряд ли войдет в прежнюю силу – если только не случится чудо… – он удрученно вздохнул. – Боюсь, его королевское величество не согласится принять такую жертву.
Дон Мигель не ожидал такого поворота и едва справился с яростью.
– Чудеса случаются, дон Барталомео, — медленно проговорил он.
Наместник тонко улыбнулся:
– Разумеется, дон Мигель. Однако святые отцы учат нас как уповать на милость Господа, так и смиренно принимать Его волю.
Де Ованда ушел, оставив дона Мигеля в тяжелых раздумьях. Невзирая на боль, он попытался пошевелить пальцами и скрипнул зубами: указательный и средний пальцы лишь чуть дрогнули, чуда не произошло.
Вечером он получил и другое неприятное известие от одного из своих офицеров: дон Паскуаль Ортега, капитан «Сакраменто», благополучно достигшего Санто-Доминго на день раньше их, исполняет теперь обязанности адмирала. С одной стороны — болезнь де Эспиносы не должна была препятствовать действиям эскадры, но с другой… Вкупе с визитом де Ованды картина вырисовывалась неутешительная. Дон Мигель был достаточно искушен, чтобы понять намек: в его службе больше не нуждались. Внезапный, и от того еще более сокрушительный удар!
В бессильной ярости он проклинал французов — и еще больше англичан. Затем дону Мигелю в голову пришла мысль, что его смещение было вопросом времени. И «Сакраменто» не случайно прибыл из Испании, чтобы войти в состав эскадры — ну так вот он и вошел. С сеньором Ортегой в качестве адмирала. А ранение дало наместнику возможность немного пощадить самолюбие адмирала де Эспиносы.
Его непредсказуемое величество король Карлос изменил свое милостивое отношение к роду де Эспиноса — по своей ли прихоти или кто-то позаботился о том, чтобы напомнить ему обо всех вольностях, которые позволял себе сеньор адмирал в прежние годы. Кто-то? Не приходится ли Паскуаль Ортега дальним родичем дону Алонсо де Ларе?
Де Эспиноса закусил губу: получается, что он, успокоенный видимым бездействием де Лары, оказался слишком самонадеян и недальновиден и не уделял достаточного внимания извечному врагу. И от осознания, что это его — только его! — просчет, поражение было еще горше.
Прежде де Эспиноса не задумывался об отставке и о том, что он будет делать после — как можно загадывать так далеко, тем более, человеку, связавшему свою судьбу с морем? Он не представлял себе иной жизни — без зыбкой палубы под ногами и жгуче-соленых брызг, без запаха смолы, смешанного с едким запахом пороха. Без ощущения грозной мощи корабля, подвластной ему… С ранней юности он ходил на военном корабле — сначала под началом кузена, затем — став одним из самых молодых капитанов испанского флота. На его долю хватило сражений, и каждый бой мог стать последним. Однако судьба распорядилась иначе, хотя он никогда не просил небеса о покое. И сейчас перед ним со всей неумолимостью встал вопрос — что дальше? Построить новый корабль и возить табак и кожи? Он, Мигель де Эспиноса, уподобится купцу?! Все его существо восставало против этого… Тогда что же?
Предаваясь безрадостным размышлениям, он задремал и проснулся, когда за окнами было уже темно. Беатрис сидела возле его постели, откинувшись на спину кресла. Глаза ее были закрыты, и свеча, горевшая на столике, мягко освещала утомленное лицо молодой женщины. Почувствовав, что муж пошевелился, Беатрис сразу встрепенулась и с тревогой взглянула на него. Дон Мигель подумал, что жена уже вторую ночь проводит рядом с ним, а днем занята бесконечными хлопотами. Когда же она спит? Однако дурное настроение адмирала не оставило места остальным чувствам и прорвалось в его сухом тоне:
– Идите спать, донья Беатрис.
В ее глазах появились недоумение.
«Почему я так суров с ней?»
Сожалея о своей несдержанности, Дон Мигель добавил, смягчая голос:
– Нет никакой опасности, разве вы не слышали, что сказал доктор Рамиро?
– А если вам что-то понадобится? – возразила она.
– Позовите кого-то из слуг, того же Хосе. Парень совсем разленился.
Беатрис упрямо сжала губы, и де Эспиносе вспомнились далекая Ла Романа и своенравная сеньорита Сантана, противостоявшая его насмешливым выпадам.
– Тебе надо поспать, сердце мое, – ласково сказал он, совладав наконец с вопившем в нем демоном уязвленной гордости.
Но вместо того, чтобы согласиться с мужем, Беатрис встала из кресла и присела на край постели. Она коснулась холодных пальцев его правой руки, осторожно поглаживая их, затем переместилась выше, растирая кисть и свободную от лубков часть предплечья.
– Зачем это, Беатрис? – скептически спросил дон Мигель. – Тут уже ничего не сможет помочь.
– Отец Кристиан недавно отыскал манускрипт, привезенный, видимо, еще первыми монахами, – ответила она, не прекращая массировать его. – К сожалению, не все удалось разобрать, но там сказано о пользе таких растираний для восстановления кровотока, а в дальнейшем их надо сочетать с упражнениями. Или… хотя бы пытаться двигать рукой… – тихо закончила она.
Де Эспиноса решил не спорить, пусть и был убежден в бесполезности каких-либо растираний — к чему лишать жену призрачной надежды. Беатрис принялась поглаживать его шею и надплечье. К его удивлению, ему было отчасти приятно то, что она делала, а онемевшие мышцы начало покалывать словно горячими иголочками.
декабрь 1693
Шторм настиг их ночью, когда они уже обогнули западную оконечность французской части Эспаньолы. Волны швыряли огромный «Санто-Доминго», как будто он был всего лишь утлой лодчонкой; с палубы стекали пенные потоки, будто жалуясь на свою судьбу, скрипели и стонали снасти. Вскоре адмирал де Эспиноса перестал видеть огни «Сакраменто», в сопровождении которого его флагман вышел из Сантьяго-де-Куба.
К утру шторм утих. Рассвет дон Мигель встретил на юте. В подзорную трубу он разглядывал окружающее их пустынное море, все еще остающееся бурным.
– Какие будут распоряжения насчет курса, сеньор адмирал? – услышал он по-юношески ломкий голос вахтенного офицера. – Должны ли мы начать поиски «Сакраменто» или… того, что от него могло остаться?
– После такого шторма нет смысла рыскать в поисках обломков. Курс на Санто-Доминго, Хорхе. Если «Сакраменто» не пошел ко дну этой ночью, сеньор Ортега сделает то же самое.
Их отнесло далеко на юг и первую половину дня «Санто-Доминго» лавировал против дующего с северо-северо-востока сильного ветра, идя бейдевиндом. После полудня ветер немного ослаб и изменил направление на северное, что тоже не сильно облегчало им задачу. Небо оставалось пасмурным, облака клубились тяжелыми гроздьями, обещая если не повторение ночного шторма, то в любом случае ненастье: хотя сезону ураганов следовало бы уже закончиться, декабрь в этом году выдался особенно дождливым.
К вечеру слева по курсу «Санто-Доминго» появилась точка, превратившаяся по мере приближения к ней корабля сперва в темную полоску, а после принявшая очертания гористого острова: Исла-дель-Дьяболо, чьи черные голые скалы давали приют лишь особо упорным и неприхотливым птицам. Остров пользовался дурной славой из-за своих рифов, некоторые из которых коварно скрывались на глубине, оставаясь при этом опасными для больших кораблей.
Галеон проходил вдоль юго-западного побережья Ислы-дель-Дьяболо, когда слуха дона Мигеля достиг отдаленный пушечный залп. Адмирал вышел из своей каюты и поднялся на ют. К северу от того места, где они находились, вновь послышалась пальба, но остров скрывал от них происходящее.
– Возможно, это «Сакраменто», дон Мигель, – к нему приблизился теньент Васко да Кастро, старший офицер «Санто-Доминго».
– Вполне, теньент. Отдайте распоряжение изменить курс, посмотрим, что там.
«Санто-Доминго» обогнул Ислу-дель-Дьяболо с востока, и взору испанцев открылась драматическая сцена, разыгрывающаяся в какой-то полулиге у них прямо по курсу. Трехмачтовый корабль под английским флагом, явно торговый, отчаянно пытался уйти от преследующих его двадцатипушечного брига и сорокапушечного фрегата.
На обоих преследователях, являющихся, судя по всему, каперами, развевались французские флаги. «Купец», несмотря на резкий, порывистый ветер, поставил почти все паруса, но было очевидно, что каперы, с искусством матерых волков загоняющие свою жертву, настигнут его через весьма непродолжительное время.
Появление нового действующего лица, казалось, ничуть не смутило французов, то ли упоенных погоней, то ли нагло посчитавших, что потрепанный непогодой испанский галеон — а принадлежность «Санто-Доминго» Испании не могла вызвать у них сомнений — не станет вмешиваться. Теньент да Кастро помянул дьявола и всех присных его, и повернулся к дону Мигелю:
– Что прикажете предпринять, сеньор адмирал?
Де Эспиноса с наимрачнейшим выражением на лице молчал. Что касается дьявола со всеми присными, тут он был полностью согласен со своим теньентом, потому как только кознями Врага можно было объяснить столь нежелательную встречу. Проклятые англичане! Снова и снова путаются под ногами!
И если раньше дон Мигель со злорадством проводил бы взглядом незадачливого «купца», то теперь, раз уж Испанию и Англию угораздило стать союзницами, долг требовал от него защитить корабль. Впрочем, к французам он тем более не испытывал любви…
– Хотя сумерки уже сгущаются, – добавил да Кастро, кое-что знавший о непростых отношениях сеньора адмирала с союзниками.
Де Эспиноса посмотрел на небо: облака приобрели свинцовый цвет и набрякли, готовясь пролиться на них очередным дождем.
«Заряды наверняка отсырели», – мелькнувшая мысль отнюдь не способствовала уверенности в благоприятном исходе боя.
Пока он раздумывал, носовые пушки фрегата, идущего в кильватере намеченной жертвы, выстрелили, и на этот раз одно из ядер разбило у «купца» гакаборт. Бриг заходил справа, пытаясь отнять у англичан ветер.
– Мы могли и не заметить… – тихо пробормотал теньент, не глядя на де Эспиносу. – Я вынужден доложить вам, что кое-где в трюмах появилась вода, обшивка разошлась во время шторма. Я поставил матросов к помпам. У нас есть и другие повреждения…
– К бою, сеньор да Кастро, – резко произнес дон Мигель. – Испания не откажется от своих обязательств.
Пропела труба, на «Санто-Доминго» раздались громкие команды офицеров, засуетились матросы. Ветер теперь благоприятствовал испанцам, и галеон выдвинулся наперерез каперам, предупреждающе выстрелив из носовых орудий. Французы, по–видимому, прониклись серьезностью ситуации — тем более, заметив взвившийся на мачте адмиральский штандарт. Однако они не спешили спасаться бегством, уповая на свое превосходство в орудиях над пятидесятишестипушечным «испанцем». К тому же оба каперских корабля обладали лучшей маневренностью по сравнению с тяжелым «Санто-Доминго». А разделавшись с одиноким галеоном, можно было бы попытаться догнать «купца», который тем временем воспользовался выпавшим ему шансом, чтобы удрать.
Французские корабли повернули навстречу «Санто-Доминго», намереваясь зайти с обеих сторон, бриг оказался ближе и приготовился встретить противника бортовым огнем. Но дон Мигель, прикинув, что дальнобойность орудий галеона уже позволяет стрелять, первым отдал приказ. Пушки рявкнули, и палубу заволокло клубами дыма. Почти сразу же прозвучал залп французов, не причинивший, впрочем, особого вреда галеону.
Де Эспиноса сквозь дым рассматривал противника в подзорную трубу, пытаясь определить, в каком тот состоянии. Как он и ожидал, более мощные пушки галеона нанесли немалый урон бригу, и адмирал удовлетворенно хмыкнул, увидев пару крупных пробоин в его корпусе. Но до победы было еще далеко. С противоположной стороны приближался фрегат, и испанцы уже были в пределах досягаемости его орудий. Раздался очередной залп и несколько ядер ударили в фальшборт «Санто-Доминго».
Адмирал де Эспиноса хотел было отдать приказ атаковать фрегат, но, взглянув на небо, замер: с северо-востока на них стремительно катился высокий черно-серый вал облаков.
– Приготовиться к шквалу! – крикнул он. – Убрать паруса!
Ветвистая молния расколола тучи на части, раскатисто громыхнуло. Резко стемнело, донимавший людей своими порывами ветер неожиданно стих, чтобы через несколько мгновений обрушиться на них со всех сторон. Море словно закипело, его поверхность покрылась пеной, и «Санто-Доминго» закрутило, как щепку в бурном потоке.
Де Эспиноса вцепился обеим руками в ограждение юта, оказавшийся рядом теньент да Кастро крикнул что-то, но он не расслышал. Мелькнула и сгинула темная тень кого-то из матросов, не удержавшегося на вантах. Небо и море поменялись местами. В какой-то момент сквозь свист ветра до испанцев донесся ужасающий треск и грохот: одному из французских кораблей явно не повезло. Казалось, в одуряющей круговерти прошла вечность, но вот небо посветлело. Однако не успели люди возрадоваться и перевести дух, как «Санто-Доминго» задрожал, и послышался зловещий скрежет по левому борту: галеон задел подводную скалу. К счастью, касание было совсем поверхностным, и следующая волна увлекла корабль на безопасную глубину.
Сквозь рассеивающиеся облака блеснуло заходящее солнце. Де Эспиноса огляделся и обнаружил, что бриг исчез, на волнах плясали лишь обломки. Но второй противник, успевший как и «Санто-Доминго» убрать паруса, находился не более чем в полукабельтове от галеона. Горниста нигде не было, и дон Мигель крикнул, перегнувшись через перила юта:
– Открыть огонь!
Изрыгающие проклятья канониры спешно перезаряжали пушки. Они вознесли молитвы хоть самому Дьяволу, только бы порох оказался сухим. Но команда фрегата быстрее приходила в себя, и с пороховыми зарядами у них не возникло никаких сложностей. Рявкнули пушки, борт фрегата скрылся за облаком дыма, и в тот же миг «Санто-Доминго» содрогнулся всем корпусом. Вой и крики погибающих людей заглушили треск ломающийхся снастей. Одно из ядер ударило в крюйс-стеньгу, и та рухнула вниз, на ют. Адмирал де Эспиноса краем глаза успел заметить летящее на него перекрестье, затем вспышка ослепляющей боли погрузила его во тьму. Прозвучавший через миг ответный залп галеона снес все с палубы фрегата, но этого адмирал уже не увидел.
Теньент Хорхе Норьега сидел, потирая гудящую голову. Дым разъедал глаза, рядом кто-то вопил от боли, но все звуки были приглушенными, как если бы он заткнул себе уши паклей. Хорхе бросил взгляд на ют и обмер: на том месте, где незадолго до залпа французов он видел их адмирала и Васко да Кастро, была теперь мешанина из обломков рангоута, парусины и клубков оборванного такелажа. Притихшие волны мерно вздымали «Санто-Доминго», у штурвала никого не было. Хорхе побрел на ют, перешагивая через убитых и раненых и оскальзываясь на густо заляпанной темно-красным палубе.
Пробираясь через обломки рей, он едва не споткнулся о тело теньента да Кастро, полуприкрытое парусом. Глаза да Кастро неподвижно смотрели в прояснившееся небо, и кровь уже не текла у него изо рта. Норьега, сокрушенно вздохнув, отвернулся от него и тут только заметил адмирала де Эспиносу, лежавшего у самого борта. С усилием приподняв, теньент сдвинул в сторону часть расколовшейся стеньги, придавившей правое плечо адмирала, и в ужасе уставился на смятую кирасу дона Мигеля. Он наклонился ниже и, уловив слабое дыхание, хрипло закричал:
– Позовите врача! Где сеньор Рамиро?
Неожиданно де Эспиноса открыл глаза, и Хорхе, поразившись его спокойному взгляду, решил, что адмирал не осознает окружающего. Однако тот спросил:
– Что там французы?
– Мы победили, сеньор адмирал, – Норьега взглянул на быстро тонущий фрегат.
Выжившие пираты ухитрились таки спустить шлюпку, которая мелькала среди волн, удаляясь к северу.
– Что же, свой долг я выполнил, – прошептал де Эспиноса.
– Пустите-ка меня, молодой человек, – доктор Рамиро отстранил Хорхе и склонился над раненым.
Теньент кивнул, и пошатнувшись, встал, затем вернулся к да Кастро, с которым успел сдружиться, – оба они были каталонцами.
– Прощай, брат, – пробормотал Хорхе, опускаясь возле Васко на колени и закрывая ему глаза.
Это был первый бой теньента Норьеги, и поначалу он переживал, что держится недостаточно храбро. А сейчас странное отупение охватило его. Норьега встряхнул головой и огляделся. Последние лучи солнца окрашивали все вокруг в багровый цвет, и на миг юному теньенту сам корабль показался окровавленным мертвецом. Но у штурвала встал другой рулевой, на уцелевших реях медленно, будто нехотя распускались паруса – а значит, «Санто-Доминго» продолжал жить.