Сейчас я тоже усну, но еще немного подумаю. И побуду незримым стражем у порога тишины. Буду слушать его дыхание. И буду тянуть эту ночь, потому что она одна их тех, бесценных, что быстро кончаются и могут больше не повторится.
Я не откажусь от этих минут. Я хочу пережить все заново, хочу выследить врага. Если его дыхание собьется и участится, я изгоню кошмар.
Все правильно. Следует отыскать эту женщину – Наннет. И Перл говорил о том же. Он упоминал служанку, которая открыла дверь, он произнес то же имя.
Ее следует расспросить. Она знает. И я чувствую, что произошло нечто странное, все случилось слишком быстро, скомкано, как плохо поставленная пьеса. Исполнителей застали врасплох, они импровизировали на ходу. За всем этим скрывается какая-то тайна, неведомая подоплека или… преступление.
Перл спит на той же скамье у очага, где провел все предшествующие ночи.
Он по-сиротски подтянул ноги, а голову пристроил на кожаном дорожном бурдюке. Спит он крепко, блаженно посвистывая и причмокивая во сне. Я трясу его за плечо.
— Перл!
Он бормочет спросонья, отмахивает:
— Трактирщик, скряга, черт… Да заплачу я! Заплачу!
— Перл, это я, Жанет. Да проснись же!
— А?.. что?..
Сразу садится и смотрит на меня круглыми, совиными глазами. Ни дать, ни взять – вспугнутый филин с редкими перьями торчком.
— Пожар? Испанцы?
Потом узнает меня и глупо подхихикивает. Скребет всей пятерней круглое, выпирающее из-под рубашки пузо.
У меня вид, мягко говоря, непривычный. Прежде чем спуститься, я набросила на плечи стеганое покрывало, которое теперь волочится за мной, как содранная шкура. Босые ноги торчат как два бледных рыбьих плавника.
Ужасно хочется спать, я бы прикорнула прямо на ступеньках, но решение, принятое мной пару часов назад, бьется и кувыркается, как зверек в силке.
— Перл — строго говорю я, а он в это время смотрит на мои вздыбленные от холода пальцы на ногах – Перл, утром ты пойдешь на улицу Сен-Дени и найдешь Наннет.
— Кого? Имя сей почтенной дамы мне неизвестно. Или не почтенной? И как, позвольте вас спросить, мне ее искать? Встать посреди улицы и орать? «Наннет! Кто здесь Наннет? Пол царства за Наннет!»
— Не валяй дурака!
— Как это не валяй дурака? Я кто, по-твоему? Дурак. А если дурак, то имею право.
— Можешь помолчать?
— Могу. Но это трудно. Обещай, что не долго.
— Тогда молчи. Молчи и слушай. Ты пойдешь на улицу Сен-Дени.
— Я уже догадался.
— Наннет это служанка в доме Аджани. Она была кормилицей их дочери, а затем нянькой девочки. Ты ее найдешь в их доме и приведешь ко мне. Но приведешь тайно, об этом никто не должен знать.
— Черт возьми! Неужели заговор?
— Да какой там заговор! Ты же сам говорил, что дело там нечисто. Что быстро все произошло, без объяснений. Как на сцене в греческом театре. С одних подмостков перепрыгнули на другие. Вот я и хочу знать, что же там на самом деле произошло. Эта женщина Наннет присматривала за девочкой и должна знать, как все это случилось, когда началось, по какой причине, и где… где девочку похоронили.
— А ему… что? Тоже не говорить? Дочь ведь его…
Перл уже хмур и серьезен.
— А сам не понимаешь? Для начала я хочу сама ее выслушать. Там могло произойти что-то… что-то ужасное, что Геро лучше не знать. Умерла и умерла. Он переживет ее смерть, оплачет, похоронит, и со временем… со временем сможет жить дальше. Время хороший лекарь. А если узнает, что малышка, его дочь, его девочка, его плоть и кровь, его жизнь, умерла не сразу, а страдала перед смертью, сможет ли он жить! Он же себе не простит! Мы же не знаем, как она умерла. Бабка, к счастью, ничего не сказала. Да, да, к счастью! Я поразмыслила и пришла к выводу, что так и следовало поступить. Ему нельзя знать правду. Девочка могла упасть с лестницы, могла разбиться, могла умирать в муках. Или кухарка могла опрокинуть на нее кипящий суп. Каково отцу вообразить такое! Нет, я не допущу этой встречи, пока сама все не разузнаю.
Перл скребет затылок.
— А если и в самом деле того… суп? Что тогда?
— Тогда — я понижаю голос до шепота — мы уговорим ее солгать.
— Вот до чего дошло! И тебе не стыдно?
— Нисколько. Это святая ложь. Да и какая собственно разница? Бедная девочка мертва. И как она умерла, значения не имеет.
— Это я понял. От меня что требуется?
— Я уже сказала. Найдешь Наннет и приведешь ко мне. И сделаешь это так, чтобы никто не знал, ни Лючия, ни Липпо. Они, конечно, будут молчать, друзья и союзники надежные, но зачем отягчать их жизнь ложью? Им тоже придется притворяться. А Геро окажется в окружении невольных лжецов. Я потому и спустилась к тебе среди ночи, не дожидаясь рассвета. Пока Лючия спит.
— Она не понимает по-французски.
— По большей части делает вид, что не понимает. Пусть даже не понимает! Мне так спокойней. Я хочу быть уверена, что никто, намеренно или по неосторожности, не станет причиной его страданий. Я хочу избавить его хотя бы от этого, если уж не смогла избавить от всего прочего.
— Да понял я, понял. Ты же знаешь, принцесса, я дурак, но дурак…
— … по должности, а не по сути. Я знаю, господин шут. А еще я знаю, что вы мой самый верный и преданный друг и я всегда могу на вас рассчитывать.
Перл смущенно отводит глаза и неловко приглаживает торчащие над ушами волосы.
— Ладно уж, друг… Ты того… этого… иди наверх, холодно здесь, простудишься.
Я ловко целую подвернувшуюся лысину и бегу к лестнице.
— Девчонка — дрогнувшим голосом бросает вслед Перл – Выпороть бы тебя…
Поднявшись в спальню, я с тревогой прислушиваюсь. Не явился ли сюда в мое отсутствие черный призрак печали, не запустил ли в сны свои длинные бескостные пальцы?
Геро дышит ровно, спокойно. Я все же смотрю вокруг, будто ранящие образы могут красться по стенам, как пауки. В сумраке я ничего не вижу, но мысленно приказываю: «Прочь! Убирайтесь!» Гоню их, как тщедушных, трусливых крыс. Чтобы они рассеялись и сгинули, поглощенные ночным мраком.
Рядом с Геро тепло, щемяще привычно и бестрепетно. Но я не решаюсь к нему прикоснуться. Мои ноги застыли и обратились в ледышки. Если ненароком задену, обожгу ледяной ступней.
Сначала дождусь, пока кровь, пробежав через пылающее сердце, неуемную мышцу, не вернется и не оживит застывшие ткани. Приходится сдерживать дрожь.
Но Геро будто беспокоится во сне. Нет, он не просыпается, но его сон подтаивает, как весенний ледок на озере, и вот-вот готов пойти трещинами. Пелена между сознанием и забытьем истончается, и он из своего сонного зазеркалья различает здешние события.
Я здесь? Или я вновь исчезла? Он находит меня и утыкается лицом в мои волосы. Дыхание вновь сонное, ровное. Тепло его тела смешивается с моим, перетекает в мою кровь и дарит ту же блаженную сонную одурь. Я засыпаю.
В крошечной часовне на улице Шерш-Миди у самого алтаря сидит женщина. Поношенное платье. Согбенная спина. Руки сложены на коленях. Я вижу выбившуюся из-под чепца жидкую прядь. Женщине на первый взгляд лет пятьдесят.
Но впечатление обманчивое. Она гораздо моложе. Ей нет сорока, это горести и потери удвоили ее возраст. Такие, как она, увядают на заре юности. Чужая воля и нищета сцеживают их жизнь, как нетопырь кровь ребенка.
Женщину зовут Наннет. Перл долго, энергично шевелил бровями, прежде чем я заметила его присутствие. Он так усердно подавал мне знаки, так отчаянно жестикулировал, что едва не скатился кубарем с порога, где балансировал, приподнявшись на цыпочки.
Мы с Геро спустились в садик, чтобы позавтракать за накрытым Лючией столом. Геро сидел к двери спиной и не видел Перла. А я, уже несколько часов отравленная нетерпением, поминутно прислушивалась.
Я ждала посланца. Геро был тих, все так же молчалив, но пепельная туча, затемнившая его взгляд, стала как будто прозрачней, разбавленная пробившимся светом. И круги вокруг глаз, прежде чернильные, густые, тоже утратили прежнюю насыщенность.
На рассвете он долго и недоверчиво смотрел на меня. Не верил, что я не исчезла, не растворилась, что наступивший день не ранил его очередной утратой.
Геро принял меня за отголосок ночных видений. И долго не решался ко мне прикоснуться. Все смотрел и смотрел. Потом зажмурился и даже закрыл лицо руками. Отрицая самого себя, свое знание, покачал головой.
— Так не бывает — прошептал он – Не бывает.
Потом, будто ныряя в омут, снова открыл глаза, ожидая узреть пустоту. Но я не исчезла. С лицом, немного пылающим от холодной воды с запахом вербены, я сидела на краю постели и ждала его пробуждения.
Нет, сегодня он еще не проснется счастливым. Но когда-нибудь это случится. И сегодня я верю в это, как никогда прежде. Сегодня эта пепельная завеса, которая так долго висела над горизонтом, начала спадать, ветер надежды смел могильные песчинки.
Когда Геро сможет проститься со своим прошлым, прийти к тем, кого любил, и преклонить колени, когда слова несбывшейся любви зазвенят в предутреннем тумане, тогда вина его получит искупительную жертву. Он замкнет круг боли, перевернет последнюю страницу и сможет жить дальше.
Геро тоже замечает Перла, но шут корчит умильную рожу.
— А вот и я, дети мои. Пришел навестить своего крестника. А как поживает моя крестная дочь? Поди-ка сюда, несносная девчонка. Поди и поцелуй своего дядюшку Перла.
— Вы позволяете себе непростительную бестактность, господин шут. За подобное поведение вас бы следовало высечь.
— Ой, боюсь, боюсь. Так пойдем, сейчас за дело и примешься. Дай волю своей природе деспота, яви истинную природу. Кровь Генриетты д’Антраг вопиет о возмездии.
— Ах ты…
Я срываюсь с места в благородном, яростном негодовании. Перл ловко уворачивается.
Оказавшись в полутемной прихожей, я нетерпеливо спрашиваю:
— Нашел?
Перл важно покачивается из стороны в сторону.
— Ты плащик-то одень, дщерь королевская. Нам пройтись надо.
— Далеко?
Я отыскиваю в углу широкий плащ с капюшоном, принадлежащий Лючие.
— Рукой подать. До часовни св. Себастьяна на улице Шерш-Миди. Часовенка маленькая, жалкая, ее мало кто знает. Я нашу свидетельницу там оставил.
— Быстро нашел?
— Да почти сразу. Она перед домом как потерянная бродила. Но меня узнала. Это же она тогда дверь нам открыла. Я ее заприметил. И она меня, как видно, тоже.
— А что она делала на улице? Искала кого-то?
— Вот сама у нее и спросишь. Я её в часовне оставил, а сам за тобой побежал. Слово с неё взял, что она шага из церквушки не сделает. Будет ждать некую благородную даму, которая может ей помочь.
Женщина слегка покачивается. Вероятно, молится. Губы шевелятся. Взгляд устремлен вверх, на массивный крест, зависший над алтарем. Она смотрит, не моргая, подается, тянется к равнодушно взирающему богу и шепчет, шепчет…
Я подхожу ближе. Она судорожно стиснула руки, переплела пальцы. Я вижу опухшие, ревматические суставы. Кожа сухая, потрескавшаяся.
— Наннет?
Я окликаю ее, не то спрашивая, не то утверждая. Она вздрагивает, пробужденная внезапным вторжением, видит меня, смутную, размытую в свете замызганных витражей. Испуганно моргает.
— Наннет? – повторяю я.
Женщина встает, растерянно мнет передник. Наннет очень худа, глаза выцветшие, с редкими белесыми ресницами.
— Вы… Наннет? – произношу я в третий раз.
— Да, это я — сипло отвечает она. И тут же делает шаг ко мне. Голос прорывается, с хрипом и плачем – Помогите, мадам, помогите. Господом заклинаю, Христом Спасителем и Пресвятой Девой! Умоляю вас, помогите.
Она вдруг падает колени и охватывает голову руками.
— Господи, господи, горе-то какое! Горе! Господь Вседержитель, Господь Заступник, смилуйся над нами. Согрешила, не уберегла. Потеряла девочку нашу, господню милость, ангела нашего. Старая я гусыня, развалина.
Я взираю на неё с тревожным, болезненным недоумением. Понимаю, что она оплакивает девочку, винит себя за недосмотр, но чем же я могу помочь? О какой помощи она просит? Я не умею воскрешать мертвых.
— Наннет, Боги ради, успокойтесь. Встаньте. Да что же вы на коленях стоите?
— Нет, нет, не встану. Я знаю, вы можете! Вы найдете ее!
Она тянет за полу моего плаща.
— Умоляю вас. Умоляю. Сынок мой от лихорадки помер. Муж во Фландрии сгинул. Одна я осталась, никого нет. Молила Господа, и Он послал мне Мадлен, послал мне ребенка… Да, не я ее родила. Но я любила ее! Разве мать любила ее? Ее мать не знает, что такое любовь! Выносить ребенка, родить еще не значит быть матерью… Мать это другое… Мать — это вечная тревога, это прощение, это смирение и жертва. Пресвятая Дева молилась у креста, на котором был распят ее Сын. Она приняла его Смерть со смирением. Но кто ведает, как она страдала… Она потеряла сына. А я не уберегла Мадлен. Не защитила. Я дала обет, что ее крошку, Марию, от всех бед буду хранить, жизни не пожалею. Я и господину Геро обещала. Как же не обещать? Мадлен любила его… как же она его любила… Это же он мне девочку доверил, жизнь свою, душу… А я… я не уберегла.
Я в полной растерянности. Даже испугана.
— Прошу вас, помогите, — повторяет она.
— Да чем же я могу помочь? Как помочь?
— Господин Перл сказал, что вы поможете найти ее! Найти мою крошку! Найти мою девочку!
— К… какую девочку?
У меня голова кругом. Я ничего не понимаю.
— Какую девочку? – почти кричу я.