«Малышка» действительно была очень маленькой. Чуть больше спасательной шлюпки. Переходный тамбур вел прямо в рубку, за ней располагалась крохотная каютка и санузел. И все. Ну, если не считать сделанных по спецзаказу двигателей, которых на «Малышке» было, кстати, несколько больше положенного, но кого это касается, а?..
Аликс положила свой трофей в одно кресло, сама села в другое. Спросила:
— Ну и чего вы не поделили? Не притворяйся, я же вижу отлично, что ты уже в сознании.
Девчонка открыла глаза.
Очень красивые глаза, надо отметить. Светло-светло карие с оранжевым отливом. Почти светящиеся, кошачьи такие, неожиданно яркие на чумазом лице. Взгляд тоже неожиданный — цепкий и чересчур спокойный. Почти безмятежный. Характерный такой взгляд.
Словно услышав ее мысли, девчонка сморщилась. Вытерла лицо рукавом порванной куртки, размазав текущую из носа кровь. И глаза пригасила, глядя теперь искоса, сквозь частую сеточку светлых ресниц.
— Платок дать? — спросила Аликс нейтрально. Ей очень хотелось услышать голос юной драчуньи, по голосу проще ориентироваться. А возникшее подозрение не мешало бы проверить.
Но девчонка промолчала, посмотрела только вопросительно. Аликс пожала плечами, протянула начатую упаковку бумажных салфеток. Мелкая взяла, но достать сразу не смогла — пальцы сильно дрожали. Разорвала обертку, уронив половину салфеток на пол. Вытерла лицо — осторожно, но вполне спокойно, значит, нос не сломан, а просто разбит, что в принципе тоже доказательно уже само по себе.
— Не притворяйся калекой, тебе не настолько уж сильно досталось. Я бы на твоем месте умылась. Душ вон там, за дверью. Если надо — слева есть диагност. В шкафчике справа — чистка. Кончай притворяться, кому сказано!
Улыбка скользнула на перемазанное кровью и многодневной грязью личико, не слишком-то оттертое сухой салфеткой.
— Спасибо. — Голос хриплый и сорванный. Но приятный. А вот взгляд — по-прежнему острый и цепкий.
Так и есть.
Бастард.
— Только давай в темпе, у меня мало времени!
Мелкая прошла в душ, почти не раздумывая. От двери еще раз улыбнулась — вполоборота, через плечо, радостно и искренне. И — почти кокетливо.
Еще интереснее. Что это — предельная степень отчаяния, когда уже все — все равно, вполне осознанная провокация или просто по-детски тупая уверенность в собственной неуязвимости? Ведь не знать о репутации бьютифульцев она не может.
Аликс сняла клипсу, вставила в комп.
— Чип, что там было?
— Случайностью это быть не может, слишком уж хорошо проработана мизансцена. Причем, заметь, ловушка была поставлена именно на тебя! Нельзя тащить бомбу туда, где живешь!
— Чип, я задала тебе конкретный вопрос. На уровне, который она взломала, было что-то ценное?
— Три сотых, ты понимаешь?! Вероятность случайности — три сотых процента!
Чип не умел ругаться. Спорить — другое дело. Она сама когда-то столько времени и сил угробила на отлаживание его логических контуров, что было бы просто смешно, не умей он спорить. Особенно, если считает себя правым. А правым в последнее время он считает себя постоянно. Возраст такой…
— Чи-ип!..
И, что характерно — голос менять на него бесполезно…
Он не ответил, только высветил схему на левом экране, одновременно на правом прогоняя файлы — все подряд и на очень высокой скорости. Ругаться, конечно, он не умел, но адекватную замену находил мастерски и всегда.
Впрочем, он никогда не наглел до беспредела. Вот и сейчас скорость прогона не превышала критичной. Для эриданца, конечно. Неудобно и напрягает, да, но вполне читаемо.
Технические характеристики — разумеется, настоящие, но далеко не полные. Порта приписки и данные о прошлых владельцах — не сказать чтобы очень фальшивые, поскольку, хотя «Малышка» с момента создания и принадлежала ей и только ей одной, но вот сама ее личность за это время претерпела столько изменений, что даже самый дотошный проверяющий вряд ли сумеет разобраться. Маршрутный лист, фальшивый наполовину. Сведения о нынешнем владельце — фальшивые от начала и до конца. И между прочим, даже не залегендированные, поскольку не казалось это необходимым, на один-то визит в провинциальную глухомань! Упущение. Маршрутный лист…
Аликс подняла бровь.
— Чип, ты видишь то же, что и я?
— Маршрутный лист, — ответил Чип неохотно.
Маршрутный лист. Вернее — предстартовая заявка. Кстати, совсем даже и не фальшивая, в нарушение всех традиций.
Да. Похоже. Во всяком случае — куда более реально, чем все остальные возможные варианты. Где-то на порядок. Все интереснее и интереснее. Кстати, об интересном — а не пора ли уже этой драчливой замарашке…
Дверь слабо пискнула. Аликс подняла голову.
Девчонка стояла у стеночки, чистенькая и сияющая, застенчиво ковыряя пальчиком переборку. Мокрые кудряшки под цвет глаз, зеленый рабочий комбинезон Аликс с аккуратно закатанными рукавами. Комбинезон был укороченный, типа бридж, и потому штанины ей даже закатывать не пришлось.
— Я одолжила ваше, пока мое чистится… Не возражаете?
Ах, как же славно у нее получается это наивно-кокетливое хлопанье пушистыми ресницами, любо-дорого! Просто девочка из рекламного ролика про идеальную семью, рыженький ангелочек, и одежду, между прочим, подобрала мастерски, там же в шкафу много чего висело. Аликс хмыкнула, вздернув бровь. Полюбовалась немножко, прежде чем спросить:
— Откуда ты, прелестное дитя?
— Из интерната.
— Понимаю, что не из помойной ямы. Где этот твой интернат?
— На Хайгоне.
Аликс присвистнула. Похоже. малышка считает честность лучшей политикой. Интересно — до каких границ?
— Ближний свет… И что — все время вот так, автостопом?
— Да нет, чаще нанимаюсь на работу. А один раз у меня даже был билет, правда-правда, мне его подарили!
У нее потрясающая улыбка. Восторженно-доверительная. Еще бы не подарили! Такой не подаришь, пожалуй…
— Иногда — на попутках. Но вообще-то не часто. Это же так редко случается, чтобы подвернулся кто-то, кому нужно именно в ту же…
Ее улыбка внезапно увяла. Она замолкла на середине фразы. В оранжевых глазах метнулась паника.
Она поняла.
— И именно поэтому ты вскрыла мой комм?..
Внешний люк пока еще был открыт. Она вполне могла убежать. Три прыжка — Аликс даже не успела бы встать с кресла, никакая эриданская скорость реакции не помогла бы, запаникуй мелкая вдруг и рвани с места. Одна надежда на то, что девочка еще не встречала достаточно серьезных противников и потому несколько более уверена в своих возможностях, чем следовало бы.
Короткий и быстрый, почти незаметный, взгляд на люк. Улыбка вернулась — немного более смущенная, чем раньше, но ничуть не менее сияющая. Быстрое пожатие затянутым в зеленый шелк плечиком:
— Ну, вообще-то я не специально… В смысле — именно ваш комм. Я просто сидела в ихнем кафе, копалась в сети… искала кого-нибудь, кто летит в направлении Талгола. Я даже не рассчитывала, что точно туда, просто задала поиск по приблизительным векторам, а вдруг повезет… А когда увидела вашу предстартовую заявку — просто не смогла удержаться. Понимаете, мне очень нужно на Талгол! Очень-очень!!!
Бровки домиком, личико страдальчески запрокинуто, ладошки сложены перед грудью, а в широко открытых глазищах такая мольба, что надо быть просто распоследней сволочью, чтобы отказать.
Ай да девочка!
И ведь похоже на то, что Мастера у нее еще не было. Да и откуда ему тут взяться, в такой-то глуши? Хайгон… Значит — сама, собственным разумением и опытом.
Врать эриданцам трудно. Очень. Да что там трудно — практически невозможно. Всем. Бастардам тоже. Но некоторые пытаются. Не понимая простой истины, что честность — лучшая политика, главное, честно и от всей души верить в то, что говоришь. И — ура Станиславскому!
— Х-м… — Аликс нахмурилась, сделав вид, что думает. — А что ты не поделила с теми, на поле?
— Я пыталась забрать у них одну мою вещь… Вернее, не совсем мою… и совсем не вещь… а они не хотели отдавать.
— Что-то ценное?
— Да.
Вот так. Коротко и ясно. И больше она говорить об этом не желает. Похоже — что-то действительно ценное. Но не настолько, чтобы из-за него отказаться от возможности полететь на вожделенный Талгол.
— Попыталась отобрать? Одна – у семерых?
— Если бы я действительно попыталась отобрать, то уж отобрала бы! Я просто… То есть… я хотела сказать…
Она, похоже, смутилась. На самом деле. Сначала ляпнула, не подумав, радуясь, что вопросы пошли не те, которых она ждала и опасалась. А потом сообразила, какие из ее слов можно сделать выводы — и от смущения стала многословной и торопливой:
— Да у них ведь его и не было… не они же забрали-то… не отдали то-есть… они помогали просто… Они не то чтобы совсем плохие, нет, просто работа у них такая…
Поня-ятно.
Интересно, ей действительно надо на этот самый Талгол, или это — предлог? Часть непонятной более сложной игры? Но, с другой стороны — что еще могло заинтересовать ее на полупустом внешнем уровне до такой степени, чтобы… А, кстати – до какой именно степени?… Проверим.
Аликс пожала плечами:
— Малышка, тебе не повезло. Видишь ли, я не беру пассажиров.
Вот так.
А теперь посмотрим…
Если тебе так уж нужен этот самый Талгол — заслужи. Поработай. Попытайся убедить. Ну-ка, ну-ка, давай, детка, а мы поглядим. Оценим. Прикинем. В эту игру можно играть и вдвоем, хотя ты об этом пока и не догадываешься…
Девчонка не разочаровала. Сделала несколько мелких шажочков в сторону Аликс, продолжая доверительно-заискивающе улыбаться и вдавив сжатые ладони вертикально в ребра на груди так, что на ребрах этих откуда ни возьмись проявились два намека на выпуклости. И не просто проявились — нахально заявили о своем существовании и теперь туго натянули тонкий зеленый шелк. Остановилась прямо перед Аликс. Их лица оказались практически на одном уровне, и поэтому девчонка запрокинула и склонила набок голову, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза немного снизу, усиливая тем самым впечатление заискивания и приниженности. Аликс отметила, что в остальном она в точности скопировала ее позу. Насколько, конечно, возможно скопировать стоящему человеку человека сидящего.
— А вам не нужен юнга? Я могу быть хорошим юнгой!
Она была просто очаровательна сейчас, такая симпатичная куколка, огненно-рыжий цветок на тонкой зеленой ножке. Ссадины на мордашке ее совсем не портили, скорее, лишь добавляли очарования. Если приодеть как следует… Или — совсем раздеть…
— Очень хорошим юнгой… сэр… — Голос стал вкрадчивым, улыбочка — многообещающей. Вгляделась пристально. Поправилась:
— Ой, извините… мэм.
Еще более вкрадчивый голос, еще более многообещающая улыбочка.
А вот это уже серьезно.
Она явно работала в режиме «зеркала», эта малышка, подстраиваясь под собеседника по ходу действия. Проведенный Аликс только что простейший тест это явно и недвусмысленно выявил. Работала, конечно, плохо и примитивно, методом тыка, словно нахватала где-то верхушек, сути не понимая. Но — работала.
И назвала ее «мэм».
Уверенно так назвала. Без тени сомнений. При том что Аликс сегодня, чтобы не заморачиваться со сложными женскими головными уборами, принятыми в колонии Бьюта, работала под мальчика. А если уж эриданка работает под мальчика, то никому даже и в голову не придет подумать о каком-то ином варианте.
— Мэм, я… Я и правда могу быть отличным юнгой! Я уже работала… У меня даже рекомендации… были… Я все умею делать! Правда-правда! Я даже помощником моториста была!..
Голос почти не изменился, разве что стал более напряженным. Та же вкрадчивость и обещание. А в обертонах — паника. Паника и…
— ВОзьМИТе, ПОжаЛУйсТа, ну ЧТО ВАм сТОиТ?!!
Она опустилась на колени.
Ч-черт!
Дилонг!..
Точно!
Черт…
— И готовить могу!.. И убирать!.. И массаж умею… ВоЗьмИТе, мЭм! Не пОжаЛЕете!..
Неумелый, неотработанный и драный, брошенный широким веером вместо экономного прицельного лучика, но тем не менее вполне узнаваемый.
Вот же паскудство!
Все правильно, чего и следовало ожидать, с «зеркалом» сорвалось, она запаниковала и ударила из самых крупных орудий, чтобы уж наверняка, она же не понимает еще, чем это чревато, она же ни черта не понимает еще… Счастье ее, что здесь такая глухомань, никаких детекторов на ближайшую сотню парсеков, счастье ее, что не встречался ей лицом к лицу пока еще ни один самый занюханный рыцарь…
— Ладно, уболтала. Будешь юнгой до Талгола, а там посмотрим. Но — с одним условием.
— Как прикажете, мэм! — Мелкая потянулась, еще раз выгодно демонстрируя неплохую фигурку, улыбнулась ликующе и завлекательно, пригасив торжествующее сиянье рысьих глаз.
— Больше никогда не пытайся проделать ЭТО. Ни с кем.
— Что в-вы… имеете… в виду… мэм?
Очень тихий голос. Почти спокойный. Если бы не обертона. Глаза широко распахнуты.
Удивительно, до чего же холодными могут быть эти оранжевые глаза.
— Ты — знаешь… — Аликс крутанула пальцем в воздухе, — ЭТО.
Девчонка медленно встала с колен. Улыбка ее дала явственную трещину.
— Я не уверена, что… понимаю…
— То, что ты проделала с теми, на поле, заставив их драться с тобой, чтобы привлечь мое внимание. То, что ты так неумело пыталась проделать со мною сейчас. То, что, похоже, ты с той или иной результативностью проделываешь со всеми встречными.
Ее улыбка разлетелась на сотню дрожащих осколков. В голосе зазвенело отчаянье:
— О чем вы, мэм?! Я не понимаю…
— О тебе. Если хочешь быть моим юнгой — больше никогда и ни с кем не будешь проделывать ЭТО. Во всяком случае, пока не научишься делать правильно.
Девчонка спрятала руки за спину. Сделала шаг назад, в сторону люка. Сказала неуверенно:
— Я… передумала. Пожалуй, мне не так уж надо на Талгол. Я, пожалуй, пойду…
Она сделала еще шаг и была уже у самого тамбура. Явно готовая рвануть во все тяжкие при малейшем намеке на опасность. Или на то, что покажется ей опасностью. Чтобы услышать исходящую от нее панику, вовсе не надо было быть эриданцем.
Но — не одну только панику.
Любопытство.
Именно поэтому шаги к тамбуру были такими медленными. И именно поэтому Аликс продолжала говорить, словно ничего не случилось, не повышая голоса, не шевелясь и даже головы не поворачивая:
— Ты можешь уйти, дверь открыта. Но сперва я хочу тебе кое-что рассказать. О тебе. У тебя никогда не было переломов. Даже растяжений. Тебе легко даются практически любые виды спорта. Ты почти не болеешь. У тебя очень прочные ногти, ты их не ломаешь, как другие девчонки. Любой прочитанный текст ты запоминаешь с первого раза. У тебя до сих пор нет месячных, зато очень быстро растут волосы, быстрее, чем у всех твоих подруг. Ты хорошо понимаешь людей — что они сделают в следующее мгновенье, чего они хотят, даже о чем думают. Ты помнишь лица с первой, пусть даже самой случайной, встречи. Можешь узнать человека или предмет, который видела мельком несколько лет назад. Хорошо видишь в темноте, в тумане, под водой. А однажды ты заметила, что, если попросить с определенной интонацией, твою просьбу выполнят ОБЯЗАТЕЛЬНО… Но заметила ты это не так давно. Да ты и вообще не так уж много знаешь о своих истинных возможностях. И, похоже, уже начала об этом догадываться. Верно?
Она рискнула посмотреть на девчонку.
В конце концов, раз та до сих пор не убежала — значит, истинно эриданское любопытство победило благоприобретенную осторожность.
Мелкая действительно стояла в проеме тамбура, открыв рот. Сейчас обязательно спросит. Они все на этом этапе спрашивают. Причем, что характерно — обязательно какую-нибудь глупость.
— А откуда вы знаете?.. Ну, про волосы?.. Я же стригу их чуть ли не каждый день…
— Объясню. Потом. Сейчас нет времени. — Аликс уже развернулась к пульту и начала предстартовую рутину проверки готовности. — Занимай кресло и пристегивайся. У нас всего восемь минут в запасе.
— А мы не можем… задержаться? Ненадолго.
В голосе — ни малейших намеков на дилонг. От избытка старательности она уничтожила даже эмоциональную окраску. Почти. Остался только просительный компонент.
— Я — не могу.
Намек мелкая поняла. Больше ничего не сказала. Вздохнула, глядя сквозь тамбур и два синхронно закрывающихся люка в надкосмодромную черноту. Забралась в кресло, привычно повозилась, подгоняя его по фигуре.
Она не врала насчет своей опытности — явно не первый раз сидит в не пассажирском с его универсальной авто-подгонкой. Еще раз бросила короткий взгляд в сторону закрытых люков. Словно на что-то надеясь. Отвернулась.
Что бы там ни было у нее оставлено, оно не шло ни в какое сравнение с возможностью добраться до Талгола. Любопытно будет узнать, зачем… Но это — потом.
Интересно вот только, что малышке этой, приложившей столько усилий, чтобы иметь возможность туда добраться, на самом деле на Талгол этот вовсе не хочется.
Совсем.
До дрожи.
До тошноты.
До заледеневших рук.
Все интересатее и интересатее…
(февраль 2898)
Первая часть
Для тех несчастных, кто словом первым
И первым взглядом твоим сражён,
Ты есть, была и пребудешь перлом,
Женой нежнейшей из нежных жен.
В округе всяк, не щадя усилий,
Трубит, как дивны твои черты,
Но я-то знаю, что средь рептилий,
Опасней нет существа, чем ты.
Под нежным шёлком, сквозь дым фасона,
Свиваясь в кольца, как напоказ,
Сверкает туловище дракона!
Но этот блеск не для третьих глаз.
М. Щербаков
Саша спустился на первый этаж, поплотнее намотал шарф и вышел из подъезда. Вьюга будто поджидала его, бросила в глаза пригоршню снега и отвесила ветряную пощёчину. Он опустил голову и чуть боком стал продвигаться к соседнему дому. Февраль он не любил больше всех остальных зимних месяцев, потому что в Дербенде кончалась зима, то есть уже вылезала зелёная травка, а тут были двухметровые сугробы, нечищеные тропинки, кошмарные ветра и мороз.
Когда подобие снеговика по фамилии Славко ввалилось в прихожую, Василик взял веник, выставил гостя обратно в подъезд и принялся обметать его со всех сторон. Когда Сашу подмели, он зашёл и принюхался: в воздухе витал аромат фирменной печёной рыбы пани Свартмель, рецепт которой, по её словам, знали все женщины Машьялоры курт, откуда она была родом.
Саша засунулся на кухню, поздоровался с Иминай и пошёл в большую комнату. Она была почти точной копией предыдущего жилища супругов (однокомнатной квартирки в старом трёхэтажном доме). Слева от двери стоял шкаф-стенка из сосны, с множеством отделений и полок, в середине его приютился маленький старый телевизор. Но на этом привычный городскому обывателю интерьер заканчивался. Угол справа и большая часть противоположной стены были задрапированы плотной поблёскивающей янтарной тканью. На полу лежал сектор толстого ворсистого ковра, цветом похожего на июльскую тундру, крайние точки его совпадали с границами драпировки. По его краю стояли четыре никелированных стойки, поддерживающих идущий из угла балдахин, Саше казалось, что он сделан из застывшей в виде складок карамели. Под этим навесом на ковре стоял низенький столик, по традиции оформленный под шахматную доску, а вокруг лежали маленькие подушечки в огромном количестве. Вкус у хозяйки был необычным, но ему тут нравилось. Он не знал, как обставлены две другие комнаты, да и вообще не понимал, зачем с такой тягой к минимализму, как у Иминай, нужна такая большая квартира. «Эх, надо бы привести сюда Грасю и объяснить, что так обставлять квартиру — модно. Может, она перестанет мне есть мозг со своей блажью про новый комплект мебели…»
Вошёл Василик и приподнял бровь. Саша улыбнулся и кивнул. Они расставили фигуры и начали партию. Играли, как обычно, молча. В момент, когда он почувствовал, что Свартмель задумал что-то, и понял, что от следующего хода будет зависеть итог партии, в комнату вошла Иминай, а за ней Кяти. Девушка не проронила ни слова, скользнула ящеркой в объятия мужа и замерла, оценивая расстановку сил. Улыбнулась, Саша улыбнулся в ответ — с ней он никогда играть не садился. Не то, чтобы она была сильным шахматистом, но иногда в её голове рождались такие комбинации, предугадать которые было сложно. Работа женской головы подобна полёту кубиков, подсказывало самолюбие, может шестёрка выпасть, а может единица. На сей раз ему удалось переиграть Василика. В отличие от Клима он не расстраивался, если ветреная виктория перепархивала на другую сторону. Потом они сидели и болтали о передрягах в институте. Саша, наблюдая за супругами, подумал: «Какой же она кажется хрупкой в объятиях этого медведя». Мысли поползли в сторону того, что Василик чувствует, обнимая такую красавицу. Он мысленно поднял себя за шкирку и встряхнул.
Щёлкнул замок — это пришёл Вацлав, дверь открылась, потом хлопнула. «Обметаться пошёл», – догадался Саша. Через несколько минут он появился в комнате – спина прямая, сам как тетива.
– За мной следят, – потом кивнул гостю, – здравствуй, Саша.
Иминай покачала головой:
– Чего и следовало ожидать. Ладно, иди мой руки, переодевайся. Силь, помоги мне всё с кухни сюда принести.
– Конечно, – он прикоснулся губами к её волосам.
«Должно быть, они чудесно пахнут», – подумал Саша и тут же отвесил сам себе мысленный подзатыльник.
Пока ели, Вацлав рассказал, что когда он из магазина шёл, заметил слежку. Саша вздохнул и подумал: «Ну, что за жизнь! Прилетели позавчера, оказалось, что жена набрала отгулов и с детьми к тёще укатила погостить, правда, они уже в поезде, так что скоро дома будут. Думал, от Дара отдохну — на тебе, кто-то Вацика нашего пасёт. А может, кажется ему? Кому он, такой красавец, нужен?»
– Саш, ты чего? – спросил Василик.
– Да я вот думаю: а может, Вацлаву показалось?
Взгляд Сибенича превратился в мухобойку, а Саша – в муху. Иминай вышла, а через некоторое время вернулась с большой пухлой папкой и положила её на середину стола, с которого Василик предупредительно убрал посуду. На папке было забавное изображение: стрелки часов, развёрнутые в положение «четверть десятого», пересекали горизонтальную восьмёрку знака бесконечности, всё это заключал в себе стилизованный циферблат. Над эмблемой большой синий штамп «В АРХИВ», который задевал своим краем приписку от руки: «предв. эксп. 2886-88гг».
– Это что? – спросил Саша.
Василик ответил:
– Клим бы сказал: мол, папка, не видишь что ли?
– С этой папкой история запутанная, – Иминай достала один из листков и протянула его Саше.
Пока он рассматривал стенограмму какого-то эксперимента, она начала рассказывать:
– Помнишь упавший самолёт около курорта?
– Конечно.
– В самолёте нас было четверо: я, механик-радист и два пилота. Нас подбили в северо-восточной части Дара, и мы на одном двигателе и одном крыле мы дотянули до почти заросшей посадочной полосы. Оба пилота погибли при посадке – фонарь кабины пробило ветками. Зрелище то ещё было, – Василик взял её за руку и стал поглаживать тонкие пальцы, будто успокаивая. – Когда мы с механиком выбрались наружу, то оказалось, что за нами наблюдает коренастый старик с ружьём. Удивились мы несказанно. Особенно я, когда поняла, что перед нами — дикий васпа. Но, боги, создавшие этот мир, делали его с юмором: он крикнул, что пришёл помочь, а нам ничего не оставалось, как проверить, что за помощь он нам предлагает, причём на собственной шкуре.
Саша окинул её взглядом, в котором недоверие перемешалось с жгучим интересом. Девушка-сюрприз продолжала:
– Он сказал, что его зовут Йощка. Оказалось, что история этого старика похожа на историю нашего Кира, только он не воевал и никогда не был на юге. Главный Улей разбомбили практически сразу после того, как он вылез из кокона. Спасло его то, что в момент бомбёжки Йощка был в каземате. Оттуда его вытащил контуженный васпа Сот, у того с головой всё было совсем плохо. С точки зрения васпы, – пояснила она. – Спасённого паренька он протащил с собой чёрт знает сколько километров, пока они не наткнулись на маленький каменный улей, в котором и стали жить.
– Это наши, что ли?
– Нет, такой же, как наши, только он гораздо восточнее, полдня топать надо, чтобы до него дойти. Он особенный — на термальном источнике стоит. Когда Сот и Йощка наткнулись на курорт, поразмыслили, но решили, что дом с горячей водой в тайге лучше, чем на курорте без неё. И прожили они там целых пятнадцать лет. Потом совершили поход в Шурань, с те самые лаборатории. Оказалось, что там когда-то произошёл страшной силы взрыв, практически уничтоживший верхние ярусы, зато в тех, что уцелели, васпы обнаружили ценнейшие документы. В том числе рукопись профессора Лютенвальда, в которой описывались истоки экспериментов по созданию генных гибридов. Всё это богатство они унесли с собой в Дар. Через несколько лет Сот снова отправился в поход, на этот раз один. Месяца через четыре он прилетел на СИ-2, правда, вертолёт был не вполне исправен, поэтому он оставил его на заросшем аэродроме, а сам пешком пошёл в Загорье.
– Бред какой-то! Пешком – в Загорье?
– Я же говорю, у него с головой не всё в порядке было. Хотя… Может, он дотопал до Ополья, а там ещё какой-нибудь транспорт ангажировал. Больше о Соте ничего не известно. С собой он привёз некоторое количество бумаг, которые оставил в улье, а уходя, забрал тетрадь Лютенвальда.
– И что из этого?
– Слушай дальше. Это было осенью девяностого года, весной девяносто первого наш самолёт аварийно садится в Даре. Связи нет, никакой возможности выбраться нет, поэтому мы воспользовались гостеприимством Йощки и поселились в его улье. Тогда я впервые столкнулась с васпой. Чтобы остаться живой и по возможности невредимой, мне пришлось попытаться подчинить его. Ати (дед, в переводе с моего родного языка) обладал могучей, как старый кедр, волей, а у меня не было ровным счётом никакого опыта. Сломить его у меня не получилось, но на помощь мне пришли обыкновенные человеческие инстинкты, которые наставники не успели выбить из ученика. Направив движение «души» в нужную сторону, я перевела желание иметь детей в форму желания иметь внуков, коих он обрёл во мне. Ати полюбил меня, как внучку, а на этой почве мне удалось погасить его желание. Вместо того, чтобы пытаться овладеть мной, он стал меня защищать, даже объект нашёлся — механик-радист, который хоть и человеком был, а посматривал на меня вполне однозначно. Механику в конце концов крупно не повезло — на охоте нарвался на медведицу с медвежатами.
– Бедняга, – вздохнул Саша.
– С Ати я прожила чуть больше года, а в июне девяносто второго лемех забрасывает на курорт картографическую экспедицию.
Василик прижал жену к себе и добавил:
– Вот так мы и познакомились.
– Ну и история!
– Это, Саша, только небольшая её часть, – улыбнулась Иминай.
– Собственно, вот мы и добрались до главного на данный момент. Настоящий Вацлав Сибенич в той экспедиции погиб. Погиб героически, спасая нас. Перед смертью он побывал в улье Йощки, оказывается, с собой он везде и всюду таскал вот эту папку. В неё же положил документы, которые привёз на СИ-2 Сот. Написал эту записку, и вскоре скончался.
– От чего?
– Это совершенно другая история, сейчас неважно, от чего, – сказала Иминай тоном, которому не хотелось возражать, и протянула записку.
Почерк был ровным, хотя и не сильно разборчивым. Всего две строчки:
«На редкость удачная находка. Василик, эта папка способна объяснить многое, избавив меня от необходимости делать это самому — ты же знаешь, я плохой рассказчик.»
– И всё?
– И всё.
Колёсики под костями черепа пришли в движение, и Саша запоздало спросил, показывая на сидящего напротив мужчину, чьё лицо покрывали шрамы:
– А это кто?!
– Я Вацлав Сибенич. То есть новый Вацлав Сибенич.
Саша уставился на него, силясь понять этот шифр.
– Это васпа, – сказала Иминай.
Учёный чуть не подскочил, потом хлопнул себя по лбу:
– И как я раньше не догадался, ты же, Вацик, всё время с осами тусил! Но всё же — откуда?
– Мы полетели на поиски Сибенича, помнишь – было такое?
– Да, ты ещё всё своё наследство туда спустила… Август девяносто второго?
– Именно. Мы летели от Ополья к курорту. Не долетая до Сулими, увидели, что с поляны, совсем рядом с нами, запустили красную ракету. Мы туда. А там зрелище, достойное фильмов ужасов — медведь мужика жуёт. Вертолёта добрый мишка испугался, добычу бросил. Сели и – к пострадавшему. А на нём живого места нет, весь в крови, переломанный, ободранный. Поняли — до больницы не долетим, помрёт. Единственное, что я могла сделать — ввести васповакцину, которая запускает неполное бескоконное перерождение. В результате состояние стабилизировалось. Мы полетели к себе, в аномалию, следующие две недели занимались тем, что кости сращивали. Там не до красоты было, поэтому лицо вышло каким ты его видишь.
– А мне нравится, – рыкнул Вацлав, – стоит только глянуть исподлобья – разбегаются все.
Саша скептически усмехнулся. Иминай продолжала:
– Подлечили Вацлава, я соединила его с гнездом, потом Клим на «Северине» добросил его до границы Ополья, подзаправился на заимке «Сулимь», тогда там оставался керосин в бочках с каких-то совершенно лохматых времён. Ну, всё, «Северин» летит обратно, забирает нас с курорта, и мы отправляемся в Выгжел, где оставляем нашего соосного друга до следующей экспедиции. На поезде доезжаем до Дербенда, а в институте нас настигает радостная весть, что пожёванный медведем Вацлав лежит в больнице в каком-то мелком опольском городке. Клим с Василиком мчатся туда, опознают друга — полный happy end!
– А как же врачи не заподозрили, что он васпа?
– Вакцина действует не быстро. Досумеречная техника, которой оборудованы лаборатории в тех медвежьих краях, ни за что не определила бы такие тонкие изменения крови, а исследовать мозг там просто не на чем. Окончательное перерождение произошло летом девяносто третьего. Вацлав был первым, кто прошёл через собранный нами жидкостный кокон.
– Хитро, – протянул Саша, потом посмотрел на васпу, которого распирало от гордости. – И всё-таки у меня сотня вопросов по этой истории. Что стало с Сотом? Где сейчас Йощка? Откуда взялась вакцина и что это такое? И как это связано с тем, что за Вацлавом следят?
– Ну, добрый молодец, – рассмеялась Иминай, – по старой сказочной традиции отвечу я на три вопроса. Когда мы с Ати познакомились с Василиком, он понял, что за моё будущее можно не беспокоиться, и ушёл вслед за Сотом. Я бы могла заставить его остаться, но за год жизни в его улье я прониклась к нему огромным уважением и не стала мешать ему воплотить заветное желание. Вакцина была в числе прочего на нашем самолёте. А как это связано с Вацлавом, я сейчас покажу.
Она достала ещё один лист. Тут Саша обнаружил, что так заслушался, что напрочь забыл о листе, который всё это время держал.
– Ты что-нибудь из стенограммы понял?
– Нет.
– Положи лист на папку, сейчас покажу. Дело в том, что Вацлав-изначальный человеком не был.
Иминай стала рассказывать, водя пальцем по строчкам, набранным латиницей, и останавливаясь на важных местах.
– Вот тут — цель эксперимента – выведение генных гибридов; здесь условия, судя по всему — сухой кокон, а вот сокращение «g. Bombus lapidarius», это означает, что использовался геном каменного шмеля. Работа с шмелиным геномом — наша, загорская разработка, но мы никогда не пользовались сухими коконами. На папке логотип нашего института, значит, эксперимент проводился в дружественном институте в Эгере, в лаборатории, которую курировал Лютенвальд. Эгерцы хомо бомбус используют как разведчиков, получается, что Вацлав Сибенич был…
– Эгерским шпионом! – воскликнул Саша. – И теперь с ним пытаются связаться, но никак, потому что наш Вацик ни черта не знает!
– Не совсем. Стенограмма, что ты держишь, была в папке, которую принёс Вацлав-первый. А вот три любопытных листка, которые принёс с собой Сот.
Он всматривался в листы, пытаясь понять, в чём подвох. Пока не дошёл до последних строк.
– Так, понятно, каждый лист именной, – он показал на низ, где чёрным клеймом значилось «Сибенич Вацлав, 2862 г.р., дбр-ц». – Значит, были ещё двое: Збышек Возняк и Анжей Лисовски. Их что, по имени подбирали?
– Нет, по году рождения и, скорее всего, по физическим параметрам. Ты ещё одну интересную вещь проглядел, – сказала Иминай.
Саша ещё раз просмотрел листы, потом глаза его округлились, он про себя выразился на непереводимом диалекте рабочих посёлков. На каждом из них внизу стояла неброская резолюция: «При обнаружении объект уничтожить».
– Что это значит?
– Саш, мы над этим голову ломали, давай ты свои мозги задействуешь.
Саша взял все листы и разложил их на полу.
– Вот это где-то добывает Вацлав. Кстати, а что там ещё в папке было?
– Результаты каких-то экспериментов, анализы, части медкарт, просто куски текста – белиберда про охоту, дичь, охотников и собак – видимо, это какой-то шифр, и номера телефонов.
В Саше проснулся детектив, благо этот жанр, в отличие от фантастики, он любил. Папку положил слева от себя.
– А вот наследие от Сота. Это я точно знаю, я их в улье Йошки не раз перебирала.
«Наследие» свежеиспечённый Шерлок положил справа. Там были три листа с резолюциями, два паспорта с разными данными, но идентичными фотографиями, не толстая пачка мелких купюр и карта Дербента. Саша пересчитал деньги, подумал, и сказал:
– А знаете, ребята, тут денег, если смотреть на девяностый, как раз чтобы купить еды и билет с Выгжела до Дербенда. Когда я первый раз билеты на экспедицию оформлял, как раз по старым ценам взял, они где-то около двух лет держались, а потом проезд дороже стал.
– Что-то я ничего не понимаю, – вздохнул Василик. – Давайте к нашим любопытным незнакомцам вернёмся. А ты, Саша, потом посидишь с папками этими.
Парень нехотя отвернулся от загадочных документов.
– Дело в том, что слежка за Вацлавом началась ещё до отлёта, – пояснил Василик. – Но если его хотели бы убрать, то сделали бы это гораздо раньше. Скорее всего, они ждут, вопрос: чего? В общем, есть к тебе, пан метеоролог, просьба: сделай нам блоху.
– Ну, не вопрос, только как вы эту блоху агенту эгерской разведки подкинете?
– Придумаем, что-нибудь. Ты, главное, сделай.
– Хорошо, завтра с утра в институт наведаюсь, у меня там есть из чего собрать. Правда, переносной радар у меня один, старый и паяный-перепаянный, так что больше, чем на четыреста метров, не рассчитывайте.
– Пойдёт.
Саша глянул на часы, потом в окно. Ему показалось, что некоторые из снежинок как-то подозрительно медленно пролетают мимо окна.
– Слушайте, ребят, а давайте я у вас переночую, всё равно дома у меня нет никого, а я с этим наследием посижу. Может быть, что-нибудь интересное в голову придёт.
– Да всех богов ради! – широко улыбнулся Василик.
Вскоре всё улеглись спать, кроме Саши, конечно же.
Поспал он часа четыре, всё это время трудолюбивые ксилокопы возводили высоченные стены лабиринта, а Саша метался по нему, замечая, что из-за каждого угла за ним следят васпы. А когда силы его были уже на исходе, на него спикировал двухметровый шмель, обхватил мохнатыми лапами и, взревев, как истребитель, рванул в небо.
Саша, помятый и небритый, сидел в одиночестве на кухне и пил чай, все остальные спали. Он вспоминал, из каких запасов можно соорудить блоху — микроскопический передатчик, который биологи прикрепляли к подопытным зверюшкам, чтобы отслеживать их местонахождение. Но идея «пометить» таким образом вражеского шпиона казалась ему дурацкой. В кухню вошла Иминай, улыбнулась:
– Доброе утро! – сказала она негромко.
– Доброе утро… снегурочка.
На ней был длинный атласный халат, цвета весеннего неба. Она села напротив.
– Как спалось?
– Фигово, всю ночь за мной мутанты гонялись.
Девушка тихонько рассмеялась.
– И как, догнали?
– Да, – он потёр колючий подбородок. – Кроме шуток, у вас там каких-нибудь людомуравьёв не вывели, часом?
– Нет, – Иминай улыбалась, вопрос её развеселил. – Разработки генных гибридов изначально велись в институте Лютенвальда в Загорье. Потом параллельно и совершенно независимо этим занялись кнесы, ещё в те времена, когда Эгерского королевства не было, а была кучка мелких княжеств. Потом самый умный из них, Великий князь Эдвард, придумал и включил васподелку, и с этим непобедимым войском двинулся на соседей. Так и появилось Эгерское королевство. Наш институт контакт с Эгером наладил где-то в это время. В Загорье никогда об идеальной армии не мечтали, Лютевальд практически сразу отказался от генома ос и переключился на пчёл-плотников и шмелей. Из первых получили, как ты знаешь, строителей, из вторых — рейнджеров, геологов-разведчиков и тому подобные кадры, которые надо было посылать за ценными данными сквозь воду, огонь и медные трубы. Собственно на этом и начались первые конфликты: Лютенвальд своих гибридов опекал и в обиду не давал никому: никаких издевательств, моральных или физических, у нас никогда не было. А вот из эгерских экспериментов получился Шуранский комплекс, где васпы взбунтовались, перерезали весь персонал, вырвались наружу и почти на сто лет стали бичом севера. Формально наши институты дружат до сих пор, хотя я сейчас туда не полетела бы ни за что.
Саша усмехнулся:
– Сумерки не создали орды кровожадных мутантов в тайге – люди сделали их своим руками. А когда Лютенвальд умер?
– Никто не знает. Он исчез.
– А…
– Саш, хочешь, открою тебе секрет.
Тот аж вперёд подался:
– Давай.
– Ати Йощка сказал, что нам нечего делать среди людей. Теперь я понимаю, сколько мудрости кроется в этих словах. Курорт не сможет вечно служить нам убежищем. Последние пять лет гнезду на руку играет то, что ИНМ ищет полезные ископаемые, досумеречные технологии и ещё чёрт знает что на Срединном плоскогорье. Все считают, что про Дар известно всё и ничего интересного там нет. С этого года мы начинаем готовиться к переходу в Загорье. Но для этого нужно вывести на свет наших недругов, чтобы никто не помешал и не последовал за нами. И тебе предстоит сыграть в этом важную роль.
Саша замер, как кролик перед удавом. Иминай наклонилась к его уху и начала говорить, он посмеивался и кивал.
В институте было пусто. На учёного, пришедшего в неурочное время, вахтёр внимания не обратили: уже привыкли, что двинутые на всю голову ИНМ-щики могут припереться на рабочее место и в воскресенье, и в праздник. Саша зашёл в «паяльную», порылся в ящиках. Оказалось, что и делать ничего не надо: после неудавшегося эксперимента по запусканию блох в шкуру лемеха осталась целая россыпь опытных образцов. Он настроил наиболее подходящий, сунул блоху с радаром за пазуху, вошёл в смежный кабинет, где стоял телефон. Набрал номер Змея Горыныча, которому уже три с половиной года исправно слал «шпионские» данные, тщательно проверяемые оголтелой четвёркой. Саша со злорадством слушал гудки, думая, что в такую рань он ещё точно спит.
– Слушаю.
«Точно спал!» – подумал Саша.
– Здравствуйте!
– Молодой человек, Вы на календарь и на часы смотрели?
– Ой, извините, забыл совсем. Это же нормальные люди отдыхают, а меня эти изверги за мальчика на побегушках держат. Мне всю документацию оформлять, – вздохнул он. – А ведь у меня и своя работа есть. Мне и свой отчёт писать надо.
– Не нойте, Славко. Скажите лучше, было ли что-нибудь необычное?
Тут Сашу посетило вдохновение.
– Было ещё как! Я зафиксировал очень необычный поток на высоте триста.
– А пани Свартмель? – в голосе проступило раздражение.
Саша понизил голос:
– Погибла при крайне странных обстоятельствах, – он выдохнул, чтобы не рассмеяться, собеседник тоже затаил дыхание, – вторая пчелосемья у пани Свартмель. Корма в улье предостаточно, а пчёлы все – мёртвые.
– Так… Понятно. У Вас всё?
«А через трубку не достанешь, бе-бе-бе!»
– Нет, не всё. Скажите, пилот Сибенич Ваш человек? Можно я через него документацию передавать буду, очень неудобно на почту бегать под разными предлогами.
– Что?
– Просто я несколько раз замечал, что он после посещения архива не через вахту выходит из института, а через чёрный ход.
– Ах, вот как? Ну, ладно, проверю. Всего доброго.
– До связи, пан Горкович.
Из института он направился обратно к ребятам. Когда вошел в квартиру, оказалось, что население только-только сползлось на кухню. Точнее, туда сползлись Василик с Вацлавом, а Иминай, перепархивая от плиты к холодильнику, готовила завтрак. Саша сел, положил на стол блоху с радаром, потом пересказал в лицах диалог со Змеем Горынычем. Ребята похихикали, а по лицу девушки, подобному улыбчивой северной весне, пробежала тень, Саша пожалел, что рассказал об этом: смерть пчёл она воспринимала болезненно.
– Ну, что, господа, – спросил он, уплетая яичницу, – не передумали ещё эгерского шпиона ловить?
Вацлав покачал головой.
– Ну, поймаем его, а дальше?
– Да не будем мы его ловить, – сказал Василик, – Ими просто рядом с ним поскользнётся или оступится, он ей поможет подняться, а в это время надо блоху в карман забросить.
– А кто сказал, что мы его вообще увидим сегодня?
– Попытка не пытка.
– Слушай, Силь, при всём моём уважении, эта идея – бредовая! Вы что, детских детективов перечитали?
– А какой у нас выбор? Вацлава могут убить – нужно что-то предпринять.
Иминай в разговоре не участвовала, она водила карандашом по бумаге. В конце концов Саша спросил:
– А что ты рисуешь?
– Да так…
Девушка протянула ему лист с наброском: мельница в горной долине, посреди которой текла не то маленькая речка, не то широкий ручей, вдали виднелась плотина, от неё шёл жёлоб, вода пробегала по нему и падала на лопатки мельничного колеса.
– Чёрная мельница. Профессор часто про неё говорил, что-то вспомнилось. Для него она была олицетворением мироздания.
– А при чём тут мельница и мироздание?
– Хм, каждый его по-своему представляет. У древних сербов была легенда о вечном Мельнике, одноглазом колдуне, который заключил с Господином Здрайцей сделку: смерть его не трогает, пока шесть жерновов мельницы мелют зерно, а седьмые — то, что привезёт Господин. Он написал однажды, – Иминай начала читать чуть нараспев:
Бьётся, дробится, струится вода,
Иней блестит на спицах,
Мастер молчит. Ему, как всегда,
В зимнюю ночь не спится.
Шесть жерновов этой ночью немы,
Замерли в стылом шоке,
Только седьмой грохочет из тьмы
Каменной песни строки.
Мечутся лисами ученики,
Труд их сегодня чёрен.
В ковш опрокидывая мешки,
Хлебных не видят зёрен.
Спит Лютенвальд, неподвижен Кёльдсбрук,
Дремлют тревожно люди
В час, когда тихо ложится вокруг
Пыль перемолотых судеб.
Она поёжилась и добавила:
– Образ мельницы являлся ему, когда судьба закладывала очередной вираж. Ладно, давайте собираться.
Силя весь день был злым и неразговорчивым, все время огрызался на нас и убегал, а вечером не стал смотреть с нами мультики: ходил куда-то по темноте, а вернувшись, завалился на кровать лицом к стенке.
Моргот выбрался из подвала лишь к вечеру, но вскоре вернулся и снова собрался уходить. В последние дни он часто уходил на целую ночь и пропустил только тот день, когда напился вместе с Салехом. Мы думали, он собирался украсть машину. Но тогда мы не знали, что он торопился, и торопился, чтобы перед отъездом оставить нам денег.
Мы давно погасили свет, я, наверное, даже задремал, но проснулся, когда услышал тихие всхлипывания Сили и шепот Бублика. Я и так недоумевал весь день, что же происходит с Силей (даже дразнить его не хотелось), и встал не столько потому, что его пожалел, сколько из любопытства: может, он что-нибудь расскажет? Но он замолчал, стоило мне подойти поближе, и Бублик отчаянно замахал на меня рукой.
Через две минуты, так и не добившись от Сили больше ни слова, Бублик молча взял меня за руку и потащил в каморку к Морготу — там горел свет.
Моргот шнуровал кеды с замазанными гуталином подошвами — мы едва успели его перехватить.
— Моргот, надо поговорить, — шепотом, но очень серьезно начал Бублик.
— Чего? — протянул тот и посмотрел на Бублика, как на вошь.
— Надо поговорить, — повторил Бублик и кивнул.
Мы стояли перед ним в трусах, майках и босиком; не знаю, как я, а Бублик был взлохмаченным и сонным.
— Совсем обалдели? — Моргот поднялся, сунул в карман пачку сигарет и одернул черный свитер.
— Только давай выйдем на улицу, чтобы нас никто не слышал.
— Другого времени не нашел?
— Ты же все равно идешь на улицу, — непреклонно сказал Бублик.
Моргот закатил глаза, недовольно покачал головой и направился к выходу, игнорируя наше присутствие. Бублик потащил меня за ним. Если бы мы тогда знали, какие проблемы волнуют Моргота, мы бы к нему и не сунулись. Но он не посвящал нас в свои проблемы.
Моргот оглянулся, только когда мы прошлепали сзади него по лестнице наверх.
— Ну? Быстро. Что вам надо? — он торопился и был раздражен.
— Моргот, понимаешь, у Сили завтра день рождения. Он там плачет…
— О безвозвратно ушедшей молодости, что ли? — фыркнул Моргот.
— Нет. О папе с мамой. Когда он жил дома, у него была бабушка. Когда бабушка умерла, его отдали в интернат. Но ему каждый год справляли день рождения. Пока он не попал в интернат.
— Это здорово, а от меня вы чего хотите?
— Я не знаю. Он плачет, понимаешь?
— Ты хочешь, чтоб я тоже поплакал?
— Нет, — ответил Бублик, развернулся и пошел назад, в подвал. Он в первый раз обиделся на Моргота, больше я никогда не видел, чтобы Бублик обижался. Моргот пожал плечами и направился в противоположную сторону. Я постоял немного, глядя ему вслед, и спустился вниз, за Бубликом.
Силя уже уснул, а мы с Бубликом еще целый час придумывали, как поздравить Силю с днем рождения. Денег у нас было совсем немного. Мы вытрясли наши кубышки, пересчитали все, что оставалось от денег на продукты, выданных Морготом, и пришли к выводу, что их могло бы хватить на маленький тортик и бутылку колы. Бублик думал про подарок, хотя бы очень маленький, какой-нибудь трансформер или фонарик, и мы отложили это до завтра, когда можно будет походить по магазинам и выбрать что-то подходящее.
Моргот вернулся часов в восемь утра, как всегда усталый и заспанный. Обычно он бывал весел и возбужден, когда возвращался с деньгами, но в тот день веселым я бы его не назвал. Мы с Бубликом собирались потихоньку от Сили бежать по магазинам и умывались, когда Моргот спустился в подвал, швырнув на стол палку колбасы — хорошей колбасы, не такой, как мы обычно покупали. Потом постоял немного и не пошел к себе, а сел за стол и включил чайник.
— Бублик, долго ты там еще плескаться будешь? — спросил он через минуту.
— Щас, — ответил тот, сорвал с гвоздя полотенце и подошел поближе.
— Раз у Сили день рождения, купите чего-нибудь. Ну, пирожных там… Лимонада. Мороженого.
— Может, лучше торт? — спросил я, радостно подскакивая к столу.
— Во, торт купите. Свечек каких-нибудь. В общем, чтобы все было как надо, — он выложил на стол пятисотенную купюру. — Подарок еще купите какой-нибудь. Только нормальный подарок. Книжку там…
Он подумал и добавил сверху еще две сотни. По сравнению с нашей мелочью это было целое состояние, и я едва не закричал «ура».
Моргот продал машину в другом месте, не там, где его хорошо знали, и денег получил меньше, чем рассчитывал, но торговаться не стал. Он не хотел уезжать даже на два месяца и понимал, что два месяца — минимальный срок. Что произойдет без него за это время? Возможно, ему некуда будет возвращаться. Деньги он собирался разделить: половину оставить нам, а половину взять с собой. Чтобы каждый день гулять по кабакам, этого было маловато, но чтобы не отказывать себе в маленьких радостях жизни — вполне достаточно. День рождения Сили немного спутал его планы, но Моргот легко расставался с планами, так же как и с деньгами.
Он не боялся разгуливать по городу, напротив, сидя в подвале рисковал гораздо больше, поэтому поход в «Детский мир» откладывать не стал. И долго раздумывал, какой подарок купить: велосипед или железную дорогу? Но велосипеды пришлось бы покупать всем четверым, от одного велосипеда толку мало, а покупка четырех велосипедов была ему не по карману. Железной дороги должно было хватить на всех, в том числе и на Салеха.
Она стоила сумасшедших денег. Хватило бы на два велосипеда. Но, увидев эту штуку, ни на какую другую Моргот бы уже не согласился. Он выгреб из карманов почти все, что взял с собой из дома, и долго чесал в затылке. Вежливая продавщица предложила ему купить вариант попроще и подешевле, но Морготу дешевая железная дорога не нравилась. Там нельзя было раскладывать рельсы по своему усмотрению — только по кругу, — и единственный паровозик на пластмассовых колесах развалился бы через три дня. Он перестал сомневаться, набросал на прилавок скомканных мелких купюр и брезгливо велел, немного подумав:
— И бантик какой-нибудь привяжите сверху…
— Это подарок? — улыбнулась продавщица. — Мы сейчас его упакуем, как положено подарку!
Моргот поморщился:
— Дорого?
— Нет, для такой покупки — бесплатно.
— Ну пакуйте… — Моргот посмотрел в потолок: почему-то он чувствовал себя неловко, как будто делал что-то предосудительное.
Проходя мимо книжного отдела, он приостановился. Силя и книга, конечно, были не очень-то между собой совместимы, но Моргот все равно купил несколько штук — на всех, включая Первуню. А чтобы Силю порадовать, взял в спортивном магазине отличный и недорогой фонарик — мальчишки любят такие вещи.
С почтальоном договориться оказалось нетрудно — он согласился своей рукой написать адрес, где вместо номера квартиры значилось: «Подвал», поставил почтовый штемпель и обещал принести подарок ровно в четверть пятого. Он хорошо знал всех нас (так же как нас знали в окрестных магазинах): мы иногда помогали ему разносить почту — за мелкую мзду, конечно, но не деньгами, а полезными (с нашей точки зрения) вещами вроде гашеных марок, сургуча, пустых почтовых бланков и прочей ерунды. Моргот об этом даже не подозревал и очень удивился, когда почтальон не взял с него денег. Более того, он сильно забеспокоился: бескорыстие почтальона напугало его, заставило искать несуществующую подоплеку в его поступке. Ему не пришло в голову, что почтальон может попросту забрать железную дорогу себе; Моргот опасался, не побежит ли тот к телефону, едва за ним закроется дверь.
Мы накрыли потрясающий стол. Мы выдвинули его на середину и даже купили на него тонкую полупрозрачную клеенку, упрямо называя ее скатертью. Я радовался так, как будто это был мой собственный день рождения, и, наверное, Бублик разделял мою радость. Первуня, еще числившийся в больных, но уже забывший о своем ухе, скакал вокруг стола и поминутно спрашивал, когда начнется «день рожденье». Только Силя сидел в углу, насупленный и нахохлившийся. Мы надеялись его растормошить, но понимали: ему нужен не день рождения, ему нужно совсем другое. Нам троим не на что было надеяться, и мы не надеялись, мы радовались тому, что у нас есть, и добра от добра не искали. Ребенок не может бесконечно упиваться своим горем, он не станет жить с ним, лелеять его каждую минуту — постарается о нем не вспоминать. Но если в конце этого черного тоннеля брезжит свет надежды, ей нельзя не отдаваться, хотя бы время от времени. Я не знаю, кому из нас было легче: мне, у которого никакой надежды на возвращение родителей не было, или Силе, который лелеял в себе эту надежду, взращивал ее, превращал в веру и опирался на нее, как на нечто почти свершившееся.
Салех, нюхом чуявший застолье за несколько километров, появился часа в три и, узнав, что мы празднуем, снова исчез, а вернулся со связкой воздушных шаров, рвавшихся в потолок, — более всего шары понравились Первуне.
Моргот прибыл в подвал, когда празднование было в самом разгаре, а на плитке подгорал цыпленок — мы про него забыли. Добрый, только что поправивший здоровье Салех хлебал колу и закусывал ее сладкой ватой — это он уговорил нас не ждать Моргота, потому что тот мог вернуться когда угодно.
— Моргот! А мы как же? — спросил он, стоило Морготу перешагнуть через порог. — Будем давиться лимонадом? Может, сбегать?
— Ну сбегай, — усмехнулся Моргот, стаскивая сковороду с электроплитки.
— А денег дашь? — у Салеха вспыхнули глаза.
— С деньгами и дурак сбегает, — рассмеялся Моргот, но денег дал.
Силя немного повеселел, но на его лицо время от времени набегала тень — я знал (или думал, что знаю), о чем он думает. Он вспоминал тот день, когда дома на белой скатерти его мать расставляла красивую праздничную посуду, и то утро, когда он открывал глаза и видел перед кроватью красивую коробку с самым главным подарком — от родителей. И нет на свете ни одного подарка, который помог бы ему вернуть те времена. Так же как и мне.
— Силя, я тебе подарок принес, — Моргот хлопнул книжки на стол и достал из пакета коробку с фонариком, — вот, смотри. На аккумуляторе.
— Спасибо, Моргот, — Силя сказал это совершенно искренне, — спасибо. И… и за колу тоже спасибо… За пирожные…
— Да ладно… — фыркнул Моргот.
Глаза Сили вдруг наполнились слезами, он поднялся, постоял немного и выскочил из-за стола, кинувшись к своей кровати.
— Чего это он? — через минуту спросил Салех, прислушиваясь к рыданиям, зажатым подушкой.
— Он родителей вспоминает. Грустно ему, — ответил Бублик.
— И я маму вспоминаю… — всхлипнул Первуня, — она хорошая была. Она на мой день рожденье пирожных покупала. И еще… мандаринов. И игрушку какую-нибудь.
Губы его разъехались в стороны, и крупные слезы побежали по щекам.
— Ну, Первуня, — Бублик обнял его за плечо и потряс, — мы и твой день рождения отмечать будем, зимой. Когда мандарины появятся, тоже купим мандаринов, правда, Моргот?
— Купим, купим, не реви, — Моргот потрепал его по волосам. — И игрушку купим.
— Правда? — лицо Первуни осветилось улыбкой, и слезы высохли. — Скорей бы уж зима…
Моргот ничего не сказал Силе, кинул в рот два куска колбасы, ушел к себе в каморку и вышел оттуда, только когда с добычей вернулся Салех. Впрочем, Салех в компании не нуждался — ему хорошо пилось и в одиночку.
Силя успокоился сам и выбрался за стол, шмыгая носом и улыбаясь.
— Здорово все-таки, — сказал он, — как настоящий день рождения…
— Почему «как»? — возмутился Бублик. — Настоящий день рожденья! Давай, Силя, пить за твое здоровье.
Салех поддержал идею Бублика и плеснул водки Морготу в стакан.
— Давай, — вздохнул Силя, продолжая удерживать на губах улыбку.
— Чтоб ты, Силя, всегда был здоров! — я поднял кружку с колой.
Мы гремели кружками, пили шипучий лимонад и запихивали в рот по целому пирожному сразу. Моргот не любил сладкое, закусил порезанной наскоро колбасой и изучил содержимое сковородки: цыпленок сгорел только с одной стороны, с другой же был почти готов.
Стук в дверь раздался ровно в четверть пятого. Мы вскочили с мест: гости в подвал приходили редко и обычно не стучали. Салех посмотрел на дверь мутными глазами и тоже привстал, шатаясь: готовился отразить нападение. Я помню, как побелел Моргот, как медленно встал из-за стола и пошел к двери. Он всегда ходил быстро, а тут шел медленно! Теперь я понимаю: хоть он и ждал почтальона, все равно в глубине души опасался, что вместо почтальона придет кто-нибудь другой.
Он распахнул дверь, и наше удивление переросло в ошеломление: к нам пришел почтальон! И под мышкой он держал большую коробку! Такого с нами еще ни разу не случалось.
— Привет, ребята, — почтальон подмигнул Морготу. — Где тут мальчик, у которого сегодня день рождения?
Силя опешил и нерешительно вышел вперед.
— Это я… — сказал он, сглотнув.
— Тебе посылка пришла. Только без обратного адреса…
— Мне? — Силя сглотнул снова.
— Тебе. Вот, и адрес написан. Все как надо. Держи. Распишись вот на этом листочке, так положено.
Силя посмотрел на Моргота, а потом снова на почтальона.
— Давай, давай, расписывайся, — Моргот подтолкнул его в спину, — так положено.
Силя не умел расписываться, но вывел печатными буквами свое настоящее имя на каком-то бланке. Мы заглядывали ему через плечо и не дышали.
— На, держи, это от меня, — почтальон сунул Силе в руки шуршащую золотинкой шоколадку, — расти большой и умный!
Стоило почтальону уйти, мы окружили растерянного Силю.
— Ну?
— Ну что там?
— Чего ты встал столбом! Открывай давай!
— Моргот, а может, это бомба? — Салех сделал два неуверенных шага в сторону Сили, но ухватился за стол и едва его не опрокинул.
— Две бомбы, — проворчал Моргот.
Силя поставил коробку на стул и начал осторожно развязывать ленточку, которой был перевязан подарок.
Мы выли от восторга. Мы скакали, как мячики, которыми стучат об пол. Только Силя смотрел на железную дорогу завороженно, раскрыв рот.
— Моргот, — прошептал он наконец, — это же мои папа с мамой… Больше же мне никто такого прислать не мог, правда?
Моргот неопределенно пожал плечами и незаметно подхватил чек, который продавщица заботливо сунула в коробку, — Силя этого движения не заметил.
От торта, украшенного десятью свечками, мы не оставили ничего. Я думал, Силя зажмется, засунет коробку с железной дорогой под кровать и станет вытаскивать ее по ночам, как драгоценный фетиш, но ошибся: Силя оказался великодушней. И Морготу на вопрос, не жалко ли, ответил просто:
— Ну, им же никто железной дороги не пришлет… Пусть тоже радуются.
Моргот хлопнул его по плечу и улыбнулся. Салех, в одно рыло прикончивший водку, завалился спать, а Моргот часов в семь вышел куда-то, как всегда ничего нам не сказав. Вышел и не вернулся.