Глава 2. Сентябрь. Остров.
Протока становится немного шире, видны люди на берегах – озеро близко… ещё немного… и ещё – но людям нет дела до одинокой лодки, направляющейся в озеро – мало ли рыбаков в поселке и на турбазе? Но Рекс останавливается на берегу, дожидаясь ночи. Отдыхает – и с наступлением темноты осторожно гребёт к видимому вдали берегу – всего-то около полутора километров до ближайшего острова, недалеко, и в темноте его не видно. Он смог! Остров – вот он! Добрался!
Поросшая кустами полоса земли, узкая и неровная, двенадцать с половиной на сто пятьдесят пять метров, рядом еще пять таких же узких и длинных островов, соединённых отмелями, и несколько мелких – примерно четыре на десять метров – островов, почти сплошь поросших кустарниками, рябинником и мелким ельником. На всех островах гнёзда уток – птицы стаями летают над озером, готовясь к перелёту. Именно поэтому туристам посещать острова запрещено, хотя по берегам проложены тропы разной длины и степени сложности для различных туристических групп. И даже построен чайный домик на берегу – чтобы уставшие люди могли отдохнуть за чашкой чая с пирогами, которые выпекаются тут же.
Доплыл! Свободен! Жив!
Рекс вытащил лодку на берег полностью и замаскировал – ещё пригодится, похоже, рыбаков с удочками здесь никто не трогал — и спрятался в кустах, отлеживаясь. Могут быть скрытые видеокамеры – заповедник всё-таки, но он пока не заметил ни одной, но заметил пролетевший стороной дрон.
Ночью обследовал выбранный остров – средний, самый большой и удобный, заросший елями, нашел крошечный родник и немного расчистил его, из ивовой коры сделал и установил силки на птицу и ловушку-морду для рыбы. Бесшумно движущаяся по острову фигура с берега была совершенно незаметна – да никто и не следил. На кустах смородины, черемухе и на рябине были ягоды – можно было есть их досыта.
Днём отлёживался – по ночам исследовал другие острова, проверял и расставлял снова силки и верши, поймал пару уток – разводил костер в основном на рассвете и вечером, когда над водой озера поднимался густой туман и дым от костра с берега был не виден.
Через неделю решился — и сплавал на берег, украл в поселке турбазы котелок, ещё пару ножей, моток веревки, лопату и кинувшуюся на него большую собаку, которую сразу убил. Снятая шкура — большая, хорошая, теплая – превращена в безрукавку. И мясо свежее – хорошая собака. Была – Рекс не любил собак. Почему-то.
Установил местонахождение камер наблюдения – не попал ни на одну. И повезло, что не нарвался на киборгов охраны – туристический сезон закончился и чайный домик уже закрыт, а охотиться в заповеднике официально запрещено – так было написано на сайте заповедника, то есть легальных охотников быть не должно, егерей достаточно — и часть киборгов охраны была отправлена в центральный офис заповедника на проверку. Затишье.
Землянку выкопал недалеко от родничка, укрепил жердями изнутри и замаскировал под бурелом – даже егерь не найдет, если пройдет мимо. Сделал простейшее оружие – пока нет ничего получше – острогу для крупной рыбы и добавил в свой рацион несколько щук.
Но никто не приходил и не проходил, а утки готовились к перелёту, были крупные и жирные, в умело расставленные силки попадались регулярно – и Рекс часть мяса и рыбы смог закоптить на зиму.
В середине сентября косяки уток потянулись к югу – вернутся только весной. Дней десять стоял гвалт от сотен улетающих птиц, потом всё затихло.
В конце сентября утром выпал первый снег и к полудню растаял. Похолодало – и деревья стали оголяться, опавшие листья покрыли остров красно-желтыми пятнами. Дни становились короче, а ночи длиннее. Но у Рекса было уже три собачьих шкуры, и он смог сшить себе куртку. Пара напуганных рыбаков – и у него есть удочки, сеть и пара плащей.
Но на турбазу плавать он больше не рисковал, да и необходимости в этом пока не было – Рекс обеспечил себя всем необходимым.
Чтобы иметь новости, Рекс залезал ночью на широко раскинувшую ветви ель, обустроив на ней удобное для наблюдения сиденье, – там сигнал Инфранета был более устойчивым, поэтому местные новости и сплетни с туристических форумов он узнавал иногда раньше работников турбазы, живущих в поселке на берегу. Главным был прогноз погоды – от этого зависела активность егерей и количество людей на ближайшей турбазе – даже после официального закрытия туристического сезона проводились мероприятия, но на осень не было запланировано ничего, кроме обычных в затишье ремонтных и профилактических работ.
Официальный сайт заповедника обновлялся регулярно – и вскоре Рекс знал в лицо почти всех работников турбазы, информация о которых появлялась в ленте новостей. Обычные жители посёлка его не интересовали – они не представляли опасности, а знать егерей и лесничих надо, хотя бы основных – о которых есть данные на сайте. О количестве и моделях киборгов информации не было.
Другая турбаза была на другом – самом дальнем — берегу озера в другом секторе заповедника, и его пока не интересовала, но он наблюдал и на ней, иногда подключаясь к камерам видеонаблюдения.
Смог перепрограммировать на себя дрон, наблюдающий за улетающими утками – и имеет информацию и с него. Дрон летал по-прежнему маршруту вокруг островов и над ними – но о нём не передавал ничего, словно его и нет.
Конти (на нём тот костюм, что был в баре) открывает тяжёлые дубовые двери из вестибюля в холл первого этажа — с такой осторожностью, словно они заминированы. Настороженно замирает на пороге, долго и внимательно прислушивается и присматривается, обводя помещение внимательным взглядом, словно и на самом деле ищет следы минирования или хотя бы притаившегося за шкафом саблезубого тигра.
Но ни динамитных шашек, ни голодных хищников в помещении не обнаруживается, и вообще обстановка там на удивление мирная — ковёр на полу, телевизор на месте, мебель выглядит безобидно, умиротворяюще журчит вода.
Вода?!. (журчание усиливается)
Конти нахмурен и озадачен, брови приподняты в скептическом недоумении. Два осторожных шага к заинтересовавшему предмету, лицо по-прежнему напряжённое.
Посреди холла с наглым видом торчит типичный уличный фонтан. Круглый бетонный бассейн метров трёх в диаметре и ничем не прикрытая ржавая металлическая трубка, чуть смещённая от центра, потому что в центре сооружение украшено гипсовой девицей с обломками весла. Из трубки течёт тонкая ржавая струйка, это её журчание слышалось раньше (при переводе камеры на фонтан журчание становится громче).
Конти приближается к фонтану.
Он ещё насторожен, но уже не так напряжён. Обходит по кругу, постепенно успокаиваясь. Пытается сунуть в воду палец, и еле успевает его отдёрнуть от щёлкнувших в миллиметре зубов — в воде живёт кто-то мелкий и злобный. Похоже, это успокаивает его окончательно. Он смеётся, тряся оцарапанным пальцем, грозит им девушке с веслом. Потом подмигивает ей, как старой приятельнице, с которой у них есть совместные секреты, и достаёт из бара пузатую бутылку и бокал. Выражение лица довольное и предвкушающее («Это надо отметить!»).
Налив себе половину бокала, ставит бутылку на место.
Улыбается.
И в этот миг сверху раздается мяукающий плач новорождённого…
Конти мигом теряет всю свою самоуверенность и роняет бокал в фонтан — там сразу же возникает подозрительная возня, вода закипает, со дна доносится хруст пережёвываемого стекла. Крик ребёнка повторяется с новой силой, обрывается, остаётся слабый звон, он почти незаметен, но с каждой секундой становится всё явственнее.
Конти взбирается по лестнице как паралитик, на заплетающихся ногах. Дверь в кабинет открыта, квадрат яркого света падает в коридор. Сам кабинет выглядит непривычно. Стол теперь выдвинут на середину и завален книгами. Некоторые из них открыты, другие сложены стопками или просто разбросаны по полу.
Анатомии всех размеров и уровней сложности, от учебника для седьмого класса до «Медицинской патологической» Резерфорда, «органическая химия» высовывается из-под Дарвиновской «Теории происхождения видов». Большая медицинская энциклопедия лежит, раскрытая, на самом верху этой кучи, её огромные страницы закрывают полстола. На них брошена детская косынка — алая, в чёрный горох.
На этой косынке лежит новорождённый ребёнок. Черноволосый, черноглазый, болтающий в воздухе пухлыми розовыми ножками и сосредоточенно пытающийся загнать в рот кулачок.
(Звон и свет нарастают…)
Ликующая Воображала выныривает из-под стола с планшетом, тычет пальцем в экран, кричит восторженно, перекрывая нарастающий звон:
— Я её не украла! Да! Я сама сделала! И она — настоящая!!! Настоящая, понимаешь?! Не кукла, не макет! Я придумала её по всем правилам! Как положено! Каждый хрящик, каждую клеточку! Она настоящая!..
Усилившийся звон перекрывает её слова. Всё это время камера не отрывается от лежащего на столе ребёнка, но свет тоже нарастает до вспышки, и уже ничего не разобрать, только белая пелена и звон…
Смена кадра
Звон падает, но не до конца, остается на самой границе сознания остаточным напряжением. Сквозь него уже слышна «Воздушная кукуруза» — быстро, уверенно, негромко. Освещённость тоже снижается до нормального уровня.
Стол абсолютно пуст и отодвинут к стене. Конти (с усами и очень усталый) встаёт, тяжело о него опираясь. Говорит, глядя в окно:
— Нет.
(Во время последующего разговора звон временами нарастает, потом снова снижается, но не исчезает совсем, снова усиливается, волнами, ритмично, неостановимо…)
Некоторое время слышен только этот звон, потом негодующий голос Врача:
— Что значит — «нет»?! Вы не понимаете! Просто не понимаете! Вы же обыватель! Неандерталец, в руки которому попал компьютер! Что может сделать с компьютером дикарь? Разве что ударить по голове другого дикаря! Почему, ну почему сенсационные, эпохальные открытия вечно попадают в руки неандертальцев!?
Улыбка у Конти невесёлая:
— Полагаю, вам больше не о чем говорить… с неандертальцем.
Врач снова бросается в атаку с отчаянием человека, у которого отбирают только что найденный им выигрышный лотерейный билет. Он хватает Конти за лацканы пиджака, жестикулирует, суетится.
Но всё-таки отступает.
Пятится, сначала — из кабинета, потом — по лестнице, через холл, оттесняемый устало молчащим Конти к входной двери.
И всё это время не перестаёт бормотать, быстро, бессвязно:
— Вы не понимаете, боже мой, просто не понимаете! Такой шанс! Раз в сто лет! Что там сто… тысячи… Ещё никогда не было возможности лабораторного исследования… Вы просто не можете понять всего значения… вклада… влияния… У меня есть связи… Мы вошли бы в историю, такое не забывается, хоть это-то вы понимаете!? В конце концов, это же просто опасно, смертельно опасно! Ей не будет плохо, поймите! Нельзя зарывать таланты в землю, это просто нечестно! Нечестно и по отношению к ней самой, и по отношению к другим людям, к вашим соседям, которые ничего не подозревают… Как вы можете смотреть им в глаза, зная, что в любой момент… Я понимаю, столько лет… Вы уже привыкли один… Но я не тороплю! Подумайте!.. Прошу вас, подумайте как следует! Вы ещё пожалеете! Поймёте, что я был прав! Но будет поздно!..
Последние слова он уже буквально кричит со ступенек крыльца.
Дверь захлопывается.
смена кадра
Железобетонная плита с прорытым под ней лазом, пыль, песок, ржавые железяки, высокий бурьян. Издалека доносится приглушённый расстоянием шум съёмочной площадки — музыка, усиленные мегафоном команды, шум работающих машин. Камера отступает, становятся видны и другие плиты забора. Сквозь лаз ужом протискивается Воображала, отряхивается, взбирается по крутому склону. У самого верха останавливается, с вызовом выпятив подбородок и глядя пониже камеры. На ней по-прежнему ни пятнышка, ни пылинки, волосы растрёпаны не больше обычного, улыбка сияющая.
Голос Врача полон восхищения (камера отступает, захватывая их обоих, Врач сидит на лежащей плите, смотрит на Воображалу снизу вверх. В руках у него её скейт):
— Привет. Здорово прыгаешь!
Воображала самодовольно фыркает:
— А я вообще всё делаю здорово! Хобби у меня такое. Я вас знаю?
— Вряд ли, ты тогда была ещё совсем крохой… Слушай, мне надо с тобой поговорить. Ты меня совсем загоняла! Больше недели за тобой следил, всё момента удобного искал, а сегодня понял, что могу так до пенсии бегать. Шустрая ты больно. Решил — посижу здесь. Повезёт — и ты вылезешь именно в эту дыру. Как видишь, повезло. Как ты думаешь, такое везение стоит отметить?
Воображала не удивлена, скорее – обрадована, почти ликует:
— Вы за мной следили!? Класс! Как за юной принцессой-наследницей! Или шпионкой! Чёрт, почему мне такое раньше в голову не пришло? Вы меня украсть хотите, да? С целью выкупа! Или продать в Ближние Эмираты, в публичный дом, правда?! Нет-нет-нет, постойте, я сама угадаю! Я знаю тайну, которую никто не знает, и даже я сама не знаю, потому что мне закодировали память инопланетяне… Так, да? Или вы просто маньяк? Ну, это скучно… Приличным девочкам запрещено разговаривать на улице с незнакомыми маньяками. Впрочем…А у вас есть отравленная карамелька? Покажете? У маньяка всегда такая есть! Я её съем — и засну, как Белоснежка. На сто лет! Буду лежать красивая в хрустальном гробу! А все будут плакать и жалеть… нет, скучно… к тому же приличным девочкам запрещено брать отравленные карамельки от незнакомых маньяков…
— А если маньяк знакомый и вместо карамельки предлагает «Поцелуй Снегурочки»?.. — спрашивает Врач вкрадчиво.
— Ой! Вы тоже любите эту кафешку?!
— Ну так что? «Поцелуй Снегурочки» приличная девочка может принять от давно знакомого маньяка?
— Не! – Воображала смеётся, — Терпеть не могу замороженную клубнику.
— Ну, там ещё есть и «Сон в зимнюю ночь»…
— Вот это прикольнее! Ваша взяла, господин маньяк! Но вообще-то больше всего я люблю «Белокурую мулатку» с фисташками и изюмом.
— Замётано!
смена кадра
Крупным планом — стеклянная вазочка с целой горой шоколадного мороженого, накрытых огромной шапкой взбитых сливок.
Камера отступает, в поле зрения попадают сначала ещё одна креманка (пустая), круглый стеклянный стол, затем Воображала в крутящемся кресле, и, наконец, вся обстановка кафе. Кафе открытое, в сквере перед громадным зданием библиотеки. Вместо вывески — табличка «ул. Порт-Саида, д.1». Круглые столы и стойка из толстого стекла, вместо пластиковых стульчиков — вращающиеся кресла. За пыльными клумбами — проспект. Толпа на остановке за сквером. Отдалённый шум.
Воображала больше развлекается, чем ест – оба локтя на столе, улыбка до ушей. Врач возвращается с двумя чашечками кофе, ставит одну перед Воображалой, садится напротив. Говорит с многозначительной улыбкой:
— Фисташек у них нет, но… это не проблема? А? — и подмигивает самым непристойным образом.
Воображала отводит глаза, говорит скорее кокетливо, чем смущённо:
— Только вы не смотрите…
Камера быстро обводит кафе и возвращается к столу под мерный перестук падающих на стекло орешков. Ими переполнена ранее пустая вазочка. Улыбка у Воображалы немного испуганная и, одновременно, торжествующая (она понимает, что перешла грань, но ничуть об этом не жалеет). Врач реагирует правильно. Затаив дыхание, он смотрит на вазочку, трогает пальцем упавший орех. Голос полон благоговейного обожания::
— Вика, вам кто-нибудь уже говорил, что вы — чудо?!
— Нет, — жмурится Воображала самодовольно, — сегодня не говорили. Но я и так знаю!
— Мне надо позвонить… буквально секундочку – говорит Врач, страдальчески морщась. – Я мигом, ты не уходи, ладно? – и выскакивает в стеклянные двери. Воображала смотрит ему вслед, потом переводит взгляд на рассыпанные по столу фисташки. Приподнимает бровь. Откидывается на спинку кресла с довольной задумчивой улыбкой. Болтает ногой. Оттолкнувшись, прокручивается в кресле пару оборотов. Врач зря волновался — она польщена и заинтригована, и уйдёт отсюда разве что под конвоем.
Врач возвращается очень быстро — креманка не опустела и наполовину. Тревожно вглядывается в полумрак под навесом. На лице — напряжение и с трудом сдерживаемый страх. Увидев Воображалу, успокаивается. Садится в кресло, залпом выпивает остывший кофе, говорит странное:
— Ты — чудо. И мы с этим будем работать.
Воображала кивает, не отвлекаясь от сложного процесса одновременного поглощения всех компонентов десерта и кофе. Она выковыривает кончиком ложки изюминку, потом цепляет кусочек мороженого, приклеивает к нему фисташку и покрывает всё это сливками. Потом ложка отправляется в рот, после чего к вазочке не возвращается, а быстро ныряет в чашку с кофе, пока мороженное не успело растаять во рту. Потом следует непродолжительное смакование, и процесс повторяется. Кажется, она способна заниматься этим вечность. Но Врач не торопится. Смотрит, улыбается и ждёт.
Водя по краю пустой вазочки ложкой, Воображала искоса бросает на Врача осторожный взгляд и, наконец, решается:
— А-а… вы? — запинается, но всё-таки упрямо продолжает: — А вы фисташки… Л-любите?..
Врач улыбается ободряюще и говорит, делая вид, что он не понимает подтекста, но так, чтобы было понятно: он просто делает вид:
— Люблю, конечно. Только с пивом, лучше тёмным, но такого у них тоже нет…
Воображала улыбается, глядя в стол, потом поднимает глаза. Вид у неё смущённый и довольный. Врач произносит торжественно:
— Ты не просто чудо. Ты — уникум!
— Угум-м… — Воображала похожа на сытую ленивую кошку, разомлевшую у батареи. Камера отступает, захватывая столик. На нём, кроме пустых креманок и чашек, тарелочка с орешками и большая стеклянная кружка тёмного пива. Врач смотрит на Воображалу с выражением почти плотоядным.
— А что ты ещё умеешь?
— Н-ну… — Воображала ведёт себя как женщина, которой отпустили малопристойный комплимент — ей и приятно вроде бы, и неловко, и страшно, что знакомые услышат, и уходить не хочется. Оглянувшись украдкой — не обращают ли на них внимания? — она сводит ладони домиком. На концах сомкнувшихся пальцев загораются огоньки. Воображала разводит руки, оставляя пальцы широко расставленными. Между ними в воздухе растягиваются светящиеся двухцветные нити. Воображала, высунув от сосредоточенного напряжения кончик языка, быстро крутит кистями, закручивая нити в спираль, вытягивая, гоняя волнами от руки к руке. На лицо её ложатся двухцветные блики, отражаются в стеклянной поверхности столика, дробятся, сливаются. Воображала растягивает маленькую самодельную радугу по краю столика, замыкает в кольцо. Теперь мерцает весь стол, и загорелые руки её кажутся почти чёрными на его фоне.
Воображала чуть склоняет голову набок, смотрит из-под спутанной чёлки, говорит жарким шёпотом:
— А вы?.. Что-нибудь… А?
Она выглядит возбуждённой, довольной и упрямой, и сейчас очень похожа на девочку, требующую показать ей неприличную картинку. Врач перестаёт улыбаться, говорит серьёзно и грустно:
— Когда я сказал, что ты — уникум, я ведь не шутил…
Шум улицы становится громче, грохочет игральный автомат в углу.
Смена кадра
Когда лягуха докувыркали до конца площади, Рик наконец смог убедить народ, что мол, спасибо, конечно, но больше не надо… Все равно без толку. Женщины оставили «чудо болотное» в покое, поставили на лапки и даже отряхнули от пыли. Зря. Старикан заботу не оценил.
Кое-как поднялся — лапки разъезжались, точно он травки курнул, головой помотал… и обложил помощниц матом. На жабьем, конечно, но если я хоть что-то понимаю в мате, то это был именно он. Потом и мне досталось… Потом Рику… На пятнадцатом кваке ( я считала!) в толпу снова ввинтились детки. И болтливые бабуси:
— Чего это он?
— Да вишь ученик его колданул…
— Да ну! Он же добрый, светленький-то. Сам тут чуть жисть не положил, нас лечил…
— Вгорячах видать.
— Ага. Дракониху, что ль, не поделили…
— Нет, они из-за яиц поспорили.
— У кого покрепше, что ль?
— Тьфу на тя, страмница!
— Цыц вы! — шуганул сплетниц староста, потому что под такие словечки Гаэли уже три раза цвет сменил, а счас вообще вроде как собрался дерево боднуть, — Переживает бедняга…
— Лекарь же, как-никак… — сменил настроение пипл…
— Да ну? Как же такими руками лечить будет, сердешный?
— Ну…
— Да вы что? Кто у лягуха лечиться будет?
— А пущай у нас остается. Лекарем. Мы-то его знаем!
— К тому ж платить ему золотом не надо! — порадовалась какая-то красотуля с малышом, — Пара болотных мымрюков — и порядок! (интересно, кто такие мымрюки? Вряд ли что-то аппетитное).
Потом просочившаяся малявка дала еще один ценный совет:
— А вы его поцелуйте!
Меня спасли драконы. Гарри с его папой.
Они явились со своей экскурсии по местам моей славы (ну с той полянки под горой, где под камушками зеленые скорлупки лежали) и притащили тех чародеев, которые по идее, должны были сделать прицессину работу. В смысле, из жабы сотворить принца.
Почему спасли?
Ну… когда жаба перецеловали все желающие (штук под двадцать) и это не сработало, то кто-то из шибко умных селян припомнил какую-то сказку и сказанул что-то в том смысле, что кто, мол, наложил, тот и снять должен. И весь пипл тут же уставился на малявку, а самое главное, на меня…
Не, ну ни фига себе?! У меня голос пропал, начисто, и куда им пойти, всем этим жаболюбам вместе с их кандидатом в принцы-терапевты, я только показала. Хвостом, потому что все лапы были заняты… Рик (вот зараза!) как раз в это время раскашлялся, и толку с него было, как от туполобого секьюрити в тонком деле наложения макияжа.
Что интересно, малявка целоваться со своей обожаемой заквакой тоже почему-то не очень хотела:
— Не буду!
Толпа загудела:
— Таська, целуй!
— Целуй счас же!
— Нет!
— Не стоит, — вмешался Рик, — Это бессмысленно.
— Не тревожьтесь, господин лекарь! — староста прям-таки горел желанием чем-нибудь отблагодарить спасителей поселка. — Подумаешь — чмокнет… С нее не убудет. Да мы за ради вас — луну с неба! Да мы вашей Аль-касандре все яйца скормим вместе с курами, тока попросите! Мы ж… Баська, целуй, ну!
— Не хочу-у-у, — захныкала малявка, — Он же тогда… ы-ы-ы-ы-ы!
— Чего?
— Он тогда дядькой станет…
— И что? — не поняли взрослые.
— А я закваку хочу! Дяденек много, а заквака ручная — одна-а-а-а-а!
Народ замолк в полном шоке — ой, красота какая… словно на площади встало штук пятьдесят Сергеев Зверевых. Ну, у него такое выражение мор… э-э… лица. «Звезда в шоке» называется. Я хихикнула.
Молодец, малявка!
Так им!
Хотя старикана вообще-то жалко. Мне вот, к примеру, повезло еще — я драконом стала. Красивым. А в жабьей шкуре искала б я своего принца до явления Новодворской в мини-юбке! И вдобавок все это время питаться этими… как их… мымрами? Не… брюками… короче, чем-то неаппетитным. Пфе!
О! Я так и знала!
Пока уговаривали малявку, едва не смылся старикан — он тож не хотел целоваться со всякими несовершеннолетними зоофилками (или просто подустал уже?). Пока отлавливали жаба, пустилась в бега малявка… Пока ее сцапали, куда-то делся шаман — я с крыши видала, как он роется в мешке старикана и какой-то темный порошок в кружке разводит. Нашел время кофе пить, а? Тут такой цирк — залюбуешься!
Пипл ржет, малявка верещит хуже Витаса в склепе, жаб шипит… В конце концов обоих нежелающих поцелуя пришлось подтаскивать и подталкивать при их активном сопротивлении.
— Справа! Справа заходи!
— Лягается…
— Эй, шаман же сказал, это не поможет!
— Попробовать-то можно! — нет, вот кого везде много — так это дураков.
— Ква-а-а-а-а!
— Баська, не вопи! Плюнь да поцелуй, жалко что ли!
— Не буду-у-у!
— Целуй, а то Зосю позовем, старшую! Тогда принц ей достанется! — уговаривает ее мамаша, та, у которой самые лучшие куры (оно и видно — мозги у тетки ну совершенно куриные! Нет чтоб сообразить — из этой жабы принц ну никак не получится, хоть его целуй в… ну, неважно.)
— Не надо-о-о! Я не хочу всяких противных принцев! Я хочу закваку! Живуююююююю!
— А мы тебе другую закваку купим! — пообещала мамуля (ну прям как моя)
— Все, перестаньте.
Рик вернулся! Только чего это он такой зелененький опять, а? Что там был за порошочек у старикана? Расколдуется — спрошу.
— Перестаньте, — на голос шаман не брал, но народ в момент перестал развлекаться и поставил на место обоих брыкливых нелюбителей поцелуев, — Оставьте девочку. И жаб… э… мастера Гаэли. Успокойтесь. Скоро вернутся остальные чародеи, они и займутся снятием чар.
— Эх… — хором вздохнули местные.
— Лучше скажите, вам не попадался в здешних краях некий…
— Эй! — маялявка дернула его за рукав, — Эй, дядя шаман!
— Что такое, малышка?
— Я не малышка, мне уже шесть!
— Почти невеста, — улыбнулся Рик.
— Во-во! Так что насчет целоваться?
— Не надо, это лиш…
— Как не надо?!
Мда…. Знай наших! После всех этих брыков девчонка обиделась, что ее бородавчатый принц не хочет с ней целоваться и гонялась за жабиком, пока чмокнула уже по собственному желанию. Тьфу!
Ну да, конечно, у них не получилось. А что, вы всерьез думали, что получится? Ну и… а еще меня дурой обзывали.
Нет, не вышло.
Зато шаман на меня уставился:
— Александра-а-а!
Что-о? Ни за что!
Так что спасли меня эти городские колдуны. Вовремя заявились.
— Девочка, ты можешь перестать так кричать, а? — старший дракон не приземлился, а как-то криво шлепнулся на площадь, чуть дерево не сломал… — У меня голова раскалывается!
— Александра, ты что там делаешь, а? — это Гарри.
Чародеи тоже влились в тусовку с места в карьер:
— Рикке, где вы взяли закваку?
— И чем ты ее так обозлил, что она плюется, как городской фонтан?
— Рассказать кому — не поверят! — хихикает один из колдунов, такой симпотный, с грузинским носом, — Наведенная чума, поселок, который должен был вымереть за трое суток, мы мчимся сюда как ветер, и что видим? Никакой чумы, драконы уже справились, причем абсолютно добровольно, шаман, разобравшись с инфекцией, дрессирует закваку…
— А дракон сидит на крыше! — добавляет второй, — Эй-эй, ты что, дикая?
Это он жабу. В смысле, старикану — тот наскочил и вцепился лапами… ну… куда достал. Ясно, куда… И заквакал, как целый лягушачий садок в парижском ресторане.
— Это… мастер Гаэли, — вздохнул Рик.
Колдуны окаменели.
У них ушло часа два, чтоб понять: ни кривляния (то есть заклинания), ни отвары, ни драконья помощь не смогут вернуть нашему жабику прежний вид. У-у-у-у-у… кажись, дедуля попал. Останется он тут питаться мрюками…и целоваться с малявкой… кошмар какой-то.
Единственное, что у них вышло — это вернуть ему язык. Ну, способность разговаривать. Я, правда, об этом очень жалела и не только я.
Намолчавшийся старикан с полчаса крыл разными словами разных деток, которые подвертываются под язык не вовремя, всяких неудачников-шаманов, которые попадаются на крючок к разным истеричным дурам (это он, интересно, про кого?) и теряют свою магическую силу, тупых коллег, поцелуйные планы народа и много чего еще… пока не выдохся. Упрыгал в кустики и уселся там — ну жаба жабой, бррррр.
Колдуны попадали где стояли. Переглянулись и дружно вздохнули:
— Ну ты его и припечатал, Рикке. Всей силой…
— Я не хотел.
— Да вижу, что не хотел…
— Ты сам-то выпей чего-нибудь — выплески, они даром не даются… — посоветовал рыжий колдун, — Когда последний был?
Рик потер лицо. Как папа после какого-нибудь доставучего банкета.
— Вчера… Как раз на костры пошел.
— Очень удачно. Отменная дезинфекция… Но тебе полежать бы.
Блондин только головой помотал.
— Некогда. Надо идти… Время.
Вот же упрямый.
Колдуны опять переглянулись. Хотели что-то сказать, но покосились на меня и помолчали. И с чего бы, а?
— Пойдешь-пойдешь. Только…мастера с собой взять придется. Твой выплеск только малый ковен снимет.
— Ага…
— Потянешь?
— Если Александра согласится.
Что-о-о-о?
Что-что?
Я ушам не поверила. Это зеленое-голубое-бородавчатое – на моей спине?!
Нет!
Прозрачный ручеек журчал и булькал, сбегая по камням в выложенную песчаником ванну, так похожую на тенистое лесное озерцо. Избор любил смотреть на воду, и этот маленький живой ручей в гостиной составлял предмет его гордости — вместе с карликовыми соснами, лишайниками, которыми послушно поросли камни, густой зеленой травой и кувшинками, плавающими на поверхности озерца. Следил за ручейком смуглый, сухой садовник, привезенный из Урдии, а его сын качал воду с рассвета до заката — вечером ручеек иссякал, чтобы утром снова бежать в озеро.
Избор пытался писать, задумчиво глядя на мольберт, но то, что он видел из окна, — великолепный сад, ступенями спускавшийся к подножью городской стены, свинцовая водная гладь, золотое хлебное поле за рекой, мельница с черными крыльями и зубчатая полоска леса на горизонте, — все это было им написано неоднократно. Он хотел другого, чего-то сложного, чувственного, мрачного даже, что вылило бы на холст рвавшиеся наружу эмоции — отчаянье, ненависть, сомнения, страх.
Вот уже неделю он не мог покинуть этого узкого пятачка пространства: спальня и гостиная — вот и все, что ему оставили для жизни. Его чудесный дом превратили в тюрьму, и Избор тосковал. Потому что не мог, не мог сидеть запертым в четырех стенах!
Он прошелся по гостиной, резко повернул в спальню и с минуту стоял, опираясь на подоконник, отделанный серым мрамором. Темные гардины с золотой каймой дышали пылью, толстый шелковый шнур, цепляясь за бронзовый карниз, обвивал их блестящим боа и прятался в тяжелые складки. Отчаянье иногда так туго сжимало пространство вокруг, что Избору казалось, будто оно сейчас расплющит его: он задыхался, воздух становился тягучим, затхлым, в глазах темнело и хотелось распахнуть окно, вдохнуть хотя бы раз… Но окна заколотили снаружи. Неволя стала для него худшей из пыток.
Они до сих пор не нашли медальона. Наверное, мальчишка-оборванец, которому он пообещал три золотых, давно продал его, не дождавшись платы. Интересно, они говорили с ним? Расспрашивали? Такому достаточно посулить денег или припугнуть тюрьмой, и медальон вернется на место. Значит, мальчишку они не нашли.
Избор скорым шагом вернулся в гостиную, снял с мольберта испорченный надоевшим пейзажем холст, вынул из камина уголек и прочертил на ослепительно белой стене жирную черту. Вот так. Еще две черты, и жирная полоса напомнила изломанную тень человека. Ребенка. Избор рисовал грубыми прямолинейными штрихами, и через две минуты на стене появился рисунок, который напугал его самого: жадные глаза и костлявые руки, поднимающие ребенка вверх. Несмотря на то, что фигура ребенка была изображена схематично, в ней просматривались черты вырождения — слишком большая голова, слишком узкая грудь, чересчур тонкие и короткие ноги.
Да! Их дети — вырожденцы. Ослепленные любовью родители не хотят этого замечать, но он, Избор, у которого не было своих детей, — он же отлично видел это!
Примерно месяц назад его пригласили к Мудрослову, и он приехал чуть раньше, чем позволяли приличия. Десятилетний мальчишка, ростом почти догнавший отца, неестественно толстый, встретил его у парадного подъезда. Его одутловатое лицо расплылось в улыбке, и в глазах Избор с удивлением увидел проблеск мысли — ему вначале почудилось, что мальчик не вполне нормален. Нет, он оказался сообразительным и тонко чувствующим — ему просто не повезло с внешностью.
Мудрослов — низенький плотный человек с круглым лицом — вышел навстречу Избору и с нежностью взглянул на своего младшего отпрыска.
— Это хорошо, что ты приехал так рано. Я давно хотел показать тебе рисунки мальчика. По-моему, он талантлив. Пойдем.
Взглянув на рисунки, Избор ничего не сказал Мудрослову — таланта у ребенка не было.
— Расскажи мне, что ты хотел этим сказать? — спросил Избор, рассматривая домик и радугу над ним. Домик состоял из квадрата и треугольника сверху. Радугу мальчик изобразил семью карандашными линиями, не удосужившись заштриховать широкие просветы между ними.
— Неужели ты не понимаешь? — вмешался Мудрослов. — Это же… этот рисунок — в нем умиротворение, и уют, и яркость красок…
— Погоди, — прервал его Избор, — я же не у тебя спрашиваю. Так что же?
— Ну, — мальчик пожал плечами, — это умиротворение… и яркость красок…
— Понятно. А мне показалось, что тебе подарили новую коробку цветных карандашей, и ты попробовал, как рисует каждый из них.
— Точно! — рассмеялся ребенок.
Оказываясь в обществе, Избор то и дело слышал рассказы о детях: каждый, каждый хвастался успехами детей, они словно доказывали самим себе и друг другу, какими необыкновенно талантливыми рождаются их дети. Один научился бегло читать к пяти годам, другой играл на клавесине простенькие пьесы в семь лет, третий умножал в уме двузначные числа, четвертый в двенадцать прочитал пятитомник урдского философа и составил его конспект.
Они хвалили своих детей и не забывали восхищаться чужими. Они убеждали самих себя, что неординарные способности давно стали их неотъемлемой частью и передаются по наследству.
Ерунда! Они не передавались по наследству! Это были обычные дети, не лучше и не хуже остальных, только с пеленок их начинали развивать, обучать, выискивать таланты. И, конечно, находили. А когда наступал момент Посвящения, чужие способности, как семена, ложились в благодатную почву.
Избор хорошо помнил свое Посвящение. Как открылись глаза, как вместо цветов и линий он увидел за картиной третье измерение, как рука сама потянулась к мольберту. И вместо натюрморта с кувшином и фруктами он тремя штрихами нарисовал женское лицо — испуганные глаза лани, прядь волос и приоткрытые губы. Его отец плакал, глядя на эту женщину.
Тогда Избор был юн и ему хотелось узнать, у кого он «украл» талант художника. И отец не стал ему препятствовать — в тюрьме, на голой кирпичной стене тот «художник» оставил свой след: мужские половые органы в человеческий рост. Рисунок был не только скабрезным, но и отвратительным с точки зрения техники исполнения — учитель рисования Избора поставил бы ему весьма посредственную оценку даже в первый год обучения.
— Теперь ты понимаешь, сынок? — спросил его отец, когда они покинули то мрачное и смрадное место.
Избор кивнул.
— Талант, как драгоценный камень, требует огранки. Но не только это! Красоту души, ее порывы, ее смятение не заменишь ничем. Можно взять ребенка подлого происхождения и воспитать в роскоши, дать ему образование, но научить его тонко чувствовать нельзя, ты меня понимаешь? Все равно на выходе получится та самая пошлость, которую ты только что видел.
Избор не возражал против этого. Он и теперь не возражал против этого. Талант должен служить высоким и благородным идеалам, талант должен созидать, оставлять след на земле, нести людям пользу. В чем бы он ни выражался. Мудрослов занимается химией, и никто не сомневается, что когда-нибудь он научится обращать железо в золото. Но даже если это невозможно, его опыты уже обеспечили город непревзойденным оружием — нигде металлурги не достигли таких успехов, никто не знал сплавов, которые с легкостью изготавливал Мудрослов.
Огнезар — талантливый военачальник, и армия города непобедима. Зачем кому-то из подлорожденных талант военачальника? Разве что творить разбой. Градислав благодаря своим способностям смог обеспечить городу безбедное существование. Всему городу! Он ведет торговлю, он знает, во что выльется падение налогов и повышение пошлин, он умеет обращаться с казной, он понимает, что не терпит отлагательств, а что может подождать. Зачем такие способности подлорожденному? Чтобы с умом распоряжаться жалкими медяками?
А сколько книг, сколько музыки, сколько картин никогда бы не увидели света, если бы благородные не пользовались чужими способностями? Разве это не оправдывает существующего положения вещей?
Избор и сейчас думал, что оправдывает. Он не жалел простолюдинов, он понимал, что стоит неизмеримо выше их. Настолько выше, что не только имеет права, но и несет ответственность за них. Он не станет пинать ногой свою кошку за то, что она не умеет говорить. Он будет кормить свою собаку, потому что растил ее со щенячьего возраста и не научил охотиться. Точно так же, взяв право решать, как жить людям подлого происхождения, нельзя позволять себе жестокости, нельзя переходить границ дозволенного!
Когда он был юн, таланты забирали лишь у тех, кто преступал закон. И теперь — тоже, только законы постепенно менялись. Сначала Избор думал, что люди подлого происхождения, наделенные талантом, не могут удержаться в рамках, их дарования требуют выхода, но, кроме преступлений, они ни на что другое не способны. И действительно, преступниками редко становились серые посредственности. Однако со временем Избор догадался, что это не всегда так. Благородные охотились за талантами, как пьяница тянется к бутылке с пойлом. Из средства это превратилось в цель; Избор заметил и за собой, что хочет еще. Еще немного. Он умел выражать себя через живопись, но этого ему показалось мало, и его эссе — призрачные и туманные, как и картины — вызывали восхищение многих знатоков литературы. Он пробовал рифмовать написанное, и не мог, и мучительно хотел, чтобы его вирши обрели стройный ритм. Только тогда… тогда они станут бессмертными. А еще он хотел уметь писать пьесы — так, чтобы у зрителей захватывало дух; донести до них то единственно правильное, что он осознавал сам и не умел выразить словами. И играть в этих пьесах главные роли. И еще, еще, еще! Он хотел так много, а получил пока так мало!
И когда в городе он случайно услышал непристойные частушки, которые распевали две девицы легкого поведения, он понял, что место этих девиц — в тюрьме. А вместо частушек… О, он расскажет миру о том, что он видит! Расскажет гораздо лучше, потому что его словарный запас много больше, его чувства — тоньше и острей, его мысли простираются к горизонту. А зачем этой девке уметь рифмовать слова? Чтобы зазывать любовников, таких же безграмотных и неотесанных, как она сама?
Избор понял, что переступил черту. Он готов отнять то, что ему не принадлежит. Не взять по закону, а именно отобрать. Он готов вторгнуться в то, что называется равновесием, провидением, мировым законом. Как хищник, по праву сильного. И, взглянув на своих собратьев, догадался: они давно это делают. Они одержимы. Средство давно превратилось в цель. Это потрясло его. И все, что он делал до этого, показалось ему мелким, ничего не значащим. Он не умеет донести до мира то, что понимает сам. Он не в силах кого-то убедить. Он не сможет ничего доказать.
Иногда, когда заточение доводило его до исступления, он начинал сомневаться в сделанном выборе. И понимал, что всего лишь хочет найти оправдание для выхода из золотой клетки.
Шум у ворот заставил его вздрогнуть. Избор понимал: они не остановятся на том, что запрут его в его собственной гостиной, — но не знал, что еще они смогут предпринять. Он подошел к окну, выходящему к воротам, — слуги принимали коней у Огнезара и начальника стражи, но с ними приехал еще один человек, его Избор никогда не видел. Худой, оборванный, его привезли издалека: слишком темные волосы, слишком смуглая кожа, и форма глаз не такая, как у местных. И, разумеется, человек этот имел подлое происхождение: достаточно было взглянуть на его походку и выражение лица. Осанку благородного нельзя изобразить.
Избор сел в кресло напротив входа и приготовился встретить «гостей» с достоинством. И они не заставили себя ждать: щелкнул замок, распахнулась дверь, и по паркету зазвенели шпоры грубых сапог начальника стражи. Избор поморщился: этот человек столько лет служит Огнезару, но не стыдиться грязной обуви.
— Здравствуй, Избор, — церемонно кивнул Огнезар, вошедший следом.
Избор ограничился коротким кивком.
— Мы не можем больше ждать. Твое упорство не имеет смысла, и я в последний раз прошу тебя: скажи нам, где медальон. Иначе… Ты же понимаешь, мы будем вынуждены…
— И что ты предложишь мне, если я этого не скажу? — улыбнулся Избор.
— Мы привезли с собой человека, который может заглянуть в твою душу. Ему нужно лишь взять тебя за руку. Я не хочу делать этого с тобой, но, пойми, ты не оставил мне выбора!
Избор напрягся и сжал подлокотники кресла. Это слишком. Это… это гораздо отвратительней, чем обыск, которому его подвергли прямо на улице, надеясь отобрать медальон.
— Ты же понимаешь, какая это мерзость, Огнезар? — спросил он, стараясь сохранить хладнокровие.
— Понимаю. Но у тебя есть выбор, а у меня нет.
— Делай что хочешь. Пусть это останется на твоей совести.
— Послушай, Избор… — Огнезар смешался. — Я должен это сделать. И… он обещал… Он постарается не вторгаться в твое личное… в то, что не предназначено для посторонних.
— Все, что не предназначено для посторонних, я могу сказать вслух, — ответил Избор.
— Ты передергиваешь. И я в последний раз спрашиваю тебя: куда ты дел медальон? Или… Это мой долг, Избор. Мы все равно это узнаем, но можно обойтись без унизительных процедур.
— Нет, Огнезар. Я оставлю свою совесть чистой, позволив тебе запятнать твою.
— Что ж, это твое решение. Эй, как тебя… — Огнезар вопросительно глянул на начальника стражи: — Как его?
— Мудрила, благородный Огнезар.
Огнезар кашлянул, прежде чем назвать незнакомца по имени. Тот подошел и почтительно пригнул голову.
— Я хочу узнать, куда этот благородный господин спрятал одну вещь. Попробуй заглянуть ему в душу, может быть, ты найдешь там ответ на этот вопрос.
— Это слишком сложно, господин. Но если ты станешь задавать ему и другие вопросы, я, возможно, смогу уловить, чем этот вопрос отличается для него от других. Ты можешь задавать простые вопросы, например, какого цвета трава или сколько стоит каравай хлеба.
Мудрила опустился на корточки перед креслом Избора, и тот инстинктивно отодвинулся: от человека дурно пахло немытым телом. Тот протянул к подлокотнику серую от грязи руку с черными каемками вокруг ногтей, и Избор подумал, что сейчас его вытошнит. И вот этот мерзкий тип станет ковыряться в его душе, как перед этим ковырялся в помойной яме в поисках пропитания?
— Не бойся, благородный господин, — Мудрила посмотрел на него ясными умными глазами, — я никому не скажу, что ты прячешь от чужих глаз. Кроме того, что от меня требуют.
— Спасибо, — Избор не смог удержать дрожи, которая пробежала по телу от прикосновения оборванца.
— Спрашивай, благородный Огнезар.
Огнезар спрашивал, а Избор всеми силами старался не думать. Не думать о сыне кузнеца Жмура, не думать, не думать, не думать. Ведь если мальчишку найдут, все напрасно. Все напрасно! Избор не готов был проиграть. Он пожертвовал слишком многим, он не побоялся стать изгоем, он мог принять даже смерть — но не поражение. Не думать о сыне кузнеца Жмура! Смешные имена у этих подлых. Мудрила. Жмур. Правда, быстро запоминаются. Не думать! О сыне кузнеца Жмура…
— Сколько я еще должен задавать эти глупые вопросы и слушать ваше молчание? — взбесился наконец Огнезар.
— Простите, благородный Огнезар. Но если бы вы могли продолжать еще хотя бы несколько минут… Я уже нащупал кое-что, но я не уверен…
— Что ты нащупал?
— Я пообещал благородному господину не говорить о том, что не имеет отношения к делу.
— Ничто не мешает тебе нарушить обещание, — проворчал Огнезар.
— И все же мне бы хотелось… убедиться.
Испуганный, но твердый голос оборванца удивил Избора: он не ожидал от простолюдина выполнения обещания.
— Ладно, — кивнул Огнезар. — Так сколько лет было твоей матушке, когда она произвела тебя на свет? И куда ты спрятал медальон? Куда ты ездил прошлой зимой?
Через минуту Мудрила убрал свою руку и сделал знак Огнезару.
— Ну?
— Возможно, вы не удовлетворитесь моим ответом, но я предупреждал: я имею дело с мыслями, а не со словами. Это сложные цепочки образов, и расшифровать эти образы мне не всегда под силу. Ведь я в первый раз в жизни вижу этого благородного господина.
— Что еще? Ты так и не понял?
— Выслушайте. Когда вы задаете вопрос о медальоне, я вижу один очень четкий образ и один — немного расплывчатый.
— Ну?
— Благородный господин думает о сощуренных глазах, и… мне трудно передать это словами. Кони… железо… подковы… Если вы не сможете понять этих образов, мы продолжим.
— Ты, убожество! — не удержался начальник стражи. — Что ты несешь? За этим тебя везли за тридевять земель?
Мудрила втянул голову в плечи и промолчал.
— Погоди, — Огнезар прошел по гостиной, ступая легко и почти неслышно. — Дай мне список всех, кого вы допрашивали по этому делу.
Начальник стражи вынул из-за пазухи растрепанную стопку бумаг и выдернул из нее исписанный лист. Огнезар мельком пробежался по нему глазами, потом сел за стол и принялся внимательно изучать список, останавливая палец на каждом имени. Избор замер. Проходил ли мальчишка по списку? Или успел уйти до того, как его заподозрили? Огнезар умен, и если мальчишка есть в списке, этого будет достаточно.
Огнезар шептал что-то одними губами, а потом вдруг лицо его осветила довольная улыбка.
— Это Жмуренок. Сын кузнеца. А? — он торжествующе глянул на Избора. — Я прав? Что еще благородный Избор может знать о кузнице, кроме того, что там подковывают коней! Мальчишку допрашивали?
Огнезар повернулся к начальнику стражи.
— Да. На месте его не нашли, но дважды приходили к нему домой. В первый раз он еще не возвращался, а во второй раз ответил, что с благородными не встречался. Сказал, что ту ночь провел с девицами.
— Девиц спрашивали?
— Да. В мастерской белошвеек. Они подтвердили, что он провел ночь у них.
— Он мог провести ночь где угодно! — Огнезар презрительно изогнул губы. — Он мог взять медальон, а потом отправиться к девицам! Или это непонятно? Девиц — всех — допросить, может, кто-то видел на нем медальон. Он же не чай с ними пил, наверное!
Значит, мальчишка промолчал… Почему? Надеялся на деньги?
— Жмуренка этого немедленно доставить ко мне. Желательно, чтобы он побыстрее понял, что на мои вопросы надо отвечать правду, — Огнезар повернулся к Избору. — Спасибо, Избор. Извини, что так получилось. Как только медальон окажется у нас, ты станешь свободным.
Огнезар поднялся и направился к выходу, начальник стражи подхватил под руку Мудрилу, который все еще сидел на корточках, и потащил за собой. Тот несколько раз оглянулся на Избора — глаза у него были виноватыми.
Избор дождался, когда за ними захлопнется дверь, и опустил голову на руки. Все. Нет никакой надежды. Разве что этот Жмуренок продал медальон случайному прохожему, и тогда его след потеряется на многолюдном базаре. Впрочем, с человеком подлого происхождения Огнезар церемониться не будет, и Мудрила ему не понадобится: парень вспомнит и случайного прохожего в таких подробностях, что родная мать не даст лучшего описания.
Лучи заходящего солнца окрасили белую стену с черным рисунком в багровый цвет, и от этого рисунок стал еще более зловещим.
Лешек шел вперед медленно, но все же шел. Он оказался прав: за следующим поворотом реки ее охраняли еще двое всадников. Усталость и бессонница брали свое: каждый раз, зарываясь в снег, он боялся, что не сможет подняться, такой соблазнительной была неподвижность. Стужа высасывала из него силы, он чувствовал, как тепло уходит из тела с каждой остановкой, он привык к непрекращавшейся дрожи, и только падая в снег, замечал, как затекли непроизвольно приподнятые плечи.
Он не позволял рукам потерять чувствительность, хотя было заманчиво оставить все как есть: через полчаса боль прошла бы сама собой; но Лешек упорно растирал руки снегом, сжимал и разжимал кулаки, заставляя кровь добегать до кончиков пальцев. Замерзнуть на краю леса он позволить себе не мог, тут его тело нашли бы легко и быстро, и тогда — все напрасно.
Наверное, стоило уйти поглубже в лес и развести костер, чтобы хоть немного погреться, но Лешек боялся заблудиться и не хотел терять времени даром — днем он так идти не сможет. Сколько еще он продержится без сна? Сутки? Стоит только задремать, и ему придет конец.
Воспоминание о теплой печке в доме колдуна кольнуло острой болью. Подогретый мед, горячие камни, к которым так приятно прижаться спиной, и неторопливая беседа после морозного дня — что может быть лучше? Лешек отбросил эти мысли: думать о тепле нельзя, нельзя! От одних лишь мыслей голова клонится вниз и закрываются глаза. И… от этих воспоминаний сильно хочется плакать, потому что такого не будет больше никогда.
Нет. Думать надо не об этом. Он ушел, он ушел, и за сутки им не удалось его изловить! Губы разъехались в стороны сами собой, и Лешек почувствовал, как горячий комок сжимается где-то за грудиной и тепло от него расползается по всему телу.
Дамиан придвинул скамейку поближе к печке и прижался спиной к теплым камням — слишком сильный мороз, давно такого не бывало. Подогретое вино не веселило, а приводило в еще большее раздражение, мясо казалось пережаренным, и чадящая лампа грозила вот-вот погаснуть. Он вскочил на ноги и прошелся по келье. Ну где же Авда? Монахи спят, за окном воет ветер, давно перевалило за полночь, а его все нет!
Неужели так трудно изловить щенка? Двадцать человек только из обители, и еще больше на заставах и в скитах? И полсотни хорошо обученных воинов за целые сутки не в состоянии найти ни одного следа?
Парень замерз. Если бы он двигался, его бы давно заметили. Скорей всего, он просто замерз, лежит сейчас где-нибудь на краю леса, и его потихоньку заносит снегом.
Стук в дверь заставил Дамиана вздрогнуть. Это не Авда, его тяжелые шаги можно услышать издалека. Дверь приоткрылась — пришедший не стал дожидаться ответа. Авва. Так может входить только авва. Дамиан скрипнул зубами и стиснул кружку в руке, так что она едва не лопнула.
— Ай-я-яй, Дамиан… — авва покачал головой, — вкушать пищу в келье строго запрещено уставом.
Дамиан хотел сказать, что плевал на устав, но придержал язык. Авва присел на край скамьи, придвинутой к печке:
— Морозно сегодня. Не обращай внимания, я понимаю, что в заботе об обители тебе некогда было поесть днем.
Дамиан кивнул, не ожидая ничего хорошего. Авва умен, очень умен.
— Скажи мне, почему бегство какого-то жалкого певчего заставляет тебя не есть, не спать и гонять людей по морозу ночь напролет?
Дамиан был готов к этому вопросу:
— Он смущал послушников богохульными речами, он сорвал крест, проклял Бога — это ли не повод?
— Не надо, Дамиан! Тебе нет никакого дела до Бога, — авва перекрестился и вознес очи горе, — и настроения послушников — ответственность благочинного, или я не прав?
— Я пекусь о благе обители, — пожал плечами Дамиан, — а парень мог бы принести ей много пользы своим пением. И в его возвращении есть смысл. А кроме того, его поступок колеблет незыблемость наших устоев. Он должен быть наказан.
— Само собой. Давай говорить откровенно — я ведь не враг тебе: он унес крусталь?
Дамиан скрипнул зубами: авва просто сложил два и два. Архидиакон кивнул и отвел глаза.
— Ты мог бы сразу сказать мне об этом. Или ты считаешь, что я ничем не могу тебе помочь?
— Этого я не знаю, — Дамиан вздохнул и сел. — Мальчишка скорей всего замерз в лесу, и отыскать его тело будет не так-то легко. Чем ты можешь мне помочь?
— Ну, я могу дать тебе людей, например. Но я бы не стал полагаться на этот случай, а рассмотрел другую возможность: предположим, он не замерз. Что тогда? Ты знаешь, куда он пойдет?
— Понятия не имею! — фыркнул Дамиан. — Он настолько глуп, что не потрудился закрыть крышку сундучка с крусталем, он кричал о своем уходе перед двадцатью послушниками, вместо того чтобы тихо выскользнуть за ворота. Он… Я не могу предсказать поведение глупца!
— Вот видишь. Ты, такой бывалый хват, такой хитрый лис, не можешь понять поступков юноши, а между тем они лежат на поверхности: он хотел, чтобы ты понял, кто унес крусталь. Он бросил тебе вызов, лично тебе. Он хотел, чтобы ты скрипел зубами и ходил по келье из угла в угол, без еды и без сна. И он своего добился. Я смотрю, мясо тебя не радует, заснуть ты не можешь, а вино не приносит тебе удовольствия, или я не прав?
— Да! — рявкнул Дамиан. — Да, все это так! Но он слишком труслив для того, чтобы бросить вызов мне!
— Тебе стоило понять это раньше, до того, как он ушел. Ты слишком полагаешься на страх, а это не самое сильное человеческое чувство.
Иногда авва раздражал Дамиана до зубной боли, и ему стоило немалых усилий не ответить ему грубостью.
— Неужели? Для кого-то — может быть, но не для этого жалкого певчего. Я помню его еще ребенком.
— Еще бы ты его не помнил! И, однако, он ушел и унес крусталь, а ты — скрипишь зубами и не можешь спать. Подумай, куда он пойдет? Он, может быть, и глупец, но и поведение глупцов иногда бывает вполне предсказуемым.
— Я не знаю! — завыл Дамиан и швырнул кружку на пол. Но она не разбилась, чем взбесила его еще сильней.
— Успокойся. Он добивался именно этого, он лишил тебя возможности думать. Я тебе скажу, куда он пойдет, — он пойдет к Невзору, ему больше некуда идти. Он понимает, что от крусталя ему надо избавляться, он не может всю жизнь бегать от тебя, как заяц от гончей. И он пойдет к волхву, потому что ему доверяет.
— А почему не к князю? Там он точно окажется в безопасности.
— Потому что цель его высока и добродетельна, неужели ты еще не понял? Он хочет отдать крусталь в надежные руки, тому, кто, по его мнению, не воспользуется им во зло. А князь к числу таких людей не относится.
— Князя я бы тоже отметать не стал… — проворчал Дамиан. Высокие и добродетельные цели не были ему понятны.
— Не отметай, — просто согласился авва. — Но и волхва не упускай из виду.
Он поднялся и подошел к двери:
— Если что-нибудь узнаешь — докладывай мне. Я не буду бесполезным в этих твоих поисках.
Дамиан кивнул.
— Спокойного сна, — вкрадчиво ответил на его кивок авва и ушел так же бесшумно, как и появился.
За этой мягкостью и спокойствием Дамиан разглядел раздражение, если не сказать больше. Авва никогда не показывал переживаний, никогда. Он оставался неизменно мягким, немного насмешливым. Со всеми. Никто не мог угадать настроение аввы, но Дамиан чувствовал, что скрывает его улыбка. Наверное, поэтому и смог подняться на самый верх по ковровой дорожке, которую авва для него расстелил.
Интересно, он собирается жить вечно? Авва со всей тщательностью закрыл Дамиану дорогу на свое место, и даже после его смерти Дамиану не получить полной власти над Пустынью. Его замыслы, которых Дамиан не понимал, как ни старался, оставались далеко идущими, рассчитанными на годы, если не на десятилетия. И очень честолюбивыми. Зачем старцу честолюбивые замыслы? Не проще ли принять схиму и остаться в памяти потомков верным слугой Господа, как это делали настоятели до него?
Дамиан подозревал, и небезосновательно, что авва хочет от него избавиться. Авва считал, что расширять земли дальше бессмысленно и опасно: обители не хватит сил удержать то, что они сегодня имеют. Захват земель прошел столь стремительно, что обитель не успела набрать сил и средств для того, чтобы их удержать. Авва хотел сделать передышку, но Дамиан не мог с ним согласиться: расширение земель ослабляло главного противника — Златояра.
Крусталь решал и эту задачу, и множество других. И открывал перед аввой еще более широкие горизонты, и по дороге к ним Дамиан снова был для него желанен и необходим.
Не успел он поднять кружку и вытереть пролитое вино, как услышал тяжелые шаги по лестнице; на этот раз можно было не сомневаться: наверх поднимался брат Авда. Уже по его походке Дамиан понял, что никаких вестей начальник сторожевой башни ему не принес, — он всегда безошибочно угадывал такие вещи.
Авда зашел в келью, пригибая голову под притолоку, и замер, прикрыв за собой дверь. Его словно высеченное из дерева лицо ничего не выражало, на щеках не проступило румянца с мороза, губы оставались плотно сжатыми. Высокий чистый лоб не хмурился — Авда всегда смотрел исподлобья и сдвигал клобук немного на затылок, отчего боковые крылья клобука приподнимались, сужая нижнюю часть лица и делая его похожим на череп.
— Садись, — кивнул Дамиан на скамью, где только что сидел авва.
Авда не стал отказываться ни от мяса, ни от вина.
— Ничего, вообще ничего! — пробормотал он, запихивая в рот жирный кусок утиной грудки. — На четвертом участке ребята слышали, как треснула ветка, но в лес не пошли — снега по грудь.
— Напрасно, — сжал губы Дамиан.
— Прикажешь пройти?
— Прикажу. Сами могли бы догадаться, не дожидаясь приказа.
— Мороз трещит.
— Верю. Но проверить стоило. Он не может заметать следы бесконечно, ему это не под силу. В Никольской слободе дозоры поставили?
— Пять человек вокруг, и пятеро ходят по домам. Там же поле, он не сможет подобраться незамеченным. — Авда шумно глотнул вина.
— Если он идет по лесу, то просто обойдет слободу кругом.
— Дамиан, он слабенький юноша, а не лось. Ты можешь себе представить, каково оно — идти по лесу? Я говорю тебе, он замерз! Нам надо искать его тело, а не сторожить реку.
— Если ты будешь уповать на это, ты никогда его не возьмешь. Сними людей с дороги до четвертого участка и отправь к слободе. Идите цепью по левому берегу от слободы к монастырю. До четвертого участка.
Авда кивнул.
Добавить соль по вкусу… это понятие киборг знал. Благодаря повару, который размахивая у него перед носом куском колбасы вместо жетона, истошно орал, тыкая пальцем другой руки в группу новобранцев: декс, забери их нах, пока я их самих не убил! «По вкусу» это один раз и попробовать, а не каждый от балды! Поэтому с определением проблемы не было. Проблема была со временем.
Суп вариться не желал, то есть купленное хозяином мясо упорно напоминало по вкусу сапог. Был у декса такой печальный опыт, когда над ним пошутил прежний, ныне покойный, владелец. «В середине варки добавить соль по вкусу» Они издеваются? Ну откуда нормальный боевой киборг должен узнать, где у варки середина. Что-то в кастрюле булькает и уже хорошо. До этого не булькало, пока огонь не прибавил. Он все-таки декс, а не мэри!
Человек дрыхнет — не спросить. Где у варки середина не ясно, придется примерить чужой софт. Пока только кулинарный, а там, если понравится, можно будет еще по мелочам надергать.
Киборг воткнулся в список программ для бытовой линейки машин. Очень внушительный надо сказать — от кулинарии до совсем уж странных вещей, типа полива цветов и мытья пола: чего там мыть? Тряпку в руки, ведро воды на пол и пошел собирать! Придумают тоже! Программы для пользования стиральными машинками тоже потрясли его до глубины души. Ну, казалось бы, затолкал комбез или человека, включил кипячение, и все! Забыл, пока не прозвучит звуковой сигнал. Оказывается, это сложный процесс, включающий в себя определение цветности и структуры ткани. Стало грустно. На взгляд боевой машины все вещи делились на три сорта: «новые», «можно привести в порядок» и «выкинь ты это рванье». Но у людей, как всегда, оказалось все сложно. Ладно, что там такое про еду?
Скачать, распаковать, установить…
Декс стоял у плиты и ощущал себя… потерянным. Ему, прошедшему огонь и воду киборгу, было физически плохо. Нет, программы хороши. Они точно указывали, какой ингредиент класть, в каких количествах и сколько подогревать. Даже середина у варки нашлась — через двадцать минут наступит. Но… наверно он просто отвык, иначе было необъяснимо. Потому что в этой идеальной точности чего-то не хватало. Какой-то мелочи, делавшей вкус приготовленной им еды неповторимым, интересным, собственным. Киборг прислонился к стене, как говорил хозяин: для того, чтоб решить проблему ее надо сформулировать. А вот с формулировкой беда… хотя… ну почему сразу беда, просто надо как следует подумать. Например: берем кофе. Программа советует взять пять грамм вот отсюда и семь с половиной из другой упаковки. Это идеальный вкус. Но, если, допустим, взять поровну, или наоборот, то… всплывает сообщение об ошибке. Киборг стряхнул красную надпись. Все идеально, но человеку нравится, как готовит именно его декс. Нравилось бы программное приготовление, он бы пошел в кафе, где кибер-повара со своими программами делают идеально-вкусную еду. Или взял бы мэрьку, сменялся бы. Но человек возвращается в квартиру и азартно сует нос в кастрюлю на плите. Пусть это даже вареные яйца или разогретый паек, но он же не ест в ресторане. Хозяин ест дома. Эрик возвращается, и они вдвоем питаются тем, что готовит боевой декс. Сам. Без программы. Человеку не нужна программа. И ему самому она тоже не нужна. Потому как, то что делает программа, не делает он сам. Чужое ПО просто отнимает его победу, его личное достижение!
Декс улыбнулся. Проблема была обдумана, решение найдено. Осталось только нажать «удалить» и наблюдать за процессом, чувствуя, как уходит неудовлетворенность с чужими строками кода.
Рон вытащил из холодильника мелко нарезанное мясо. Так, что там по рецепту? Залить вином, засыпать приправами… да ну! Нет у нас вина, зато есть другая кислая среда. Залить сметаной и чесноку побольше! Перестать жрать получившийся соус, поставить на два часа в холодильник… Интересно, что у него получится в этот раз?
Эрик проснулся на запах. То есть Рон только успел снять пробу из кастрюли, полной оранжево-розового риса с мясом, фруктами и грибами, как из комнаты буквально выпал зевающий хозяин. Киборг без всякой команды наполнил чашку кофе, сунул в руки владельца, и указал на расставленные тарелки.
— Еда готова, хозяин.
— Уже унюхал. Хрен бы я иначе принял вертикальное положение, — игнорируя самодеятельность боевой техники, Ларсен сунул нос в кастрюлю, попробовал и повернулся к дексу, поспешно дожёвывая: — Рон, это нечто! Не просто вкусно, божественно! Парень, у тебя талант. Я все понял, все кругом умные и хотят, чтобы я тебя продал, а они купят, и ты на них будешь готовить! Я прав? А вот хрен им. «Такая скотина нужна самому». Не продам. Только моим будешь, даже из армии заберу домой, все равно шестерок почти не осталось, и ты им на хрен не нужен! А мне нужен. Понял, жестянка сволочная? Сам виноват! Научился делать еду и кофе — и все, попал! Не суждено тебе от меня избавиться.
Так просто? Ничего, кроме вот этой еды и кофе? Чтобы стать нужным… Но тогда меня так же легко может убрать любой киборг с соответствующей специализацией!
Рон разложил еду, он все-таки надеялся, что это плов, на две тарелки. Изрядная порция осталась в кастрюле, к ужину. Налил еще кофе, даже себе, поглядывая на хозяина сначала с тревогой, потом с удивлением. Человек не обращал ни малейшего внимания на самоуправство машины. Вернее, как с удивлением понял декс, Эрику наплевать на все эти несоответствия, пока лично ему они не доставляют неудобств. Едва успели поесть, и Рон, он потом долго вспоминал этот момент, сунул посуду в мойку, как в дверь постучали.
Киборг поднял руку, указал на Эрика и показал палец. Человек. Один. Хозяин, правда, не удержался, и подзатыльником напомнил, что показывать в таких случаях следует все-таки указательный палец, а не средний. Рон еще раз просканировал объект за дверью. Человек. Один. Вооружен. И чем-то не нравится. Оба диверсанта замерли, прижавшись к стене у двери, и Эрик крикнул:
— Заходите, не заперто.
Человек повел себя странно. Он распахнул дверь, вошел, приветливо улыбаясь, но вдруг побелел, и вскинул руку с черной пластиковой коробочкой…
Инна Сергеевна встретила неожиданных гостей у открытой двери:
— Вечер добрый! Как вы сегодня официально, с предупреждением… надо же! Проходите!
— Добрый… это да. Проходим. Так у Вас теперь DEX! Так что мы для пущей солидности и сообщили о приходе. Тут такое дело… нужна керамическая посуда для чайной церемонии в японском стиле. Агат… кстати, это Агат… он и будет проводить церемонии. Он Mary и спец по чаю. Агат, скинь на планшет Инне Сергеевне список посуды… и Дите тоже скинь.
— Приказ принят и выполнен, – отчитались оба киборга. А Нина продолжила:
— Это, конечно, будут копии… но оригинальная посуда стоит слишком дорого… а пока сгодится и такая. Дита сможет сделать?
— Сможет, – уверенно ответила Инна Сергеевна. — Она толковая девочка и быстро учится. Есть видеозаписи самой… этой… церемонии?
— Агат, если есть запись, скинь и на планшет, и Дите. Молодец, спасибо!
Инна просмотрела видео на планшете:
— Посуда не сложная, завтра… если ничего не случится… и сделаем. Три дня на сушку… потом обжиг… глазуровка и повторный обжиг. Это ещё день… через четыре… а лучше через пять дней приходите, будет готово.
Светлана обрадовалась:
— Отлично! Значит, через неделю проведём пробное мероприятие, а потом поставим в план. За это время сошьём Агату кимоно… и надо имя ему придумать… японское, для церемонии.
— Ага… и заварку купить новую, – добавила Нина, – а съезди-ка с ним сама… у нас на планете вроде где-то в тропической зоне чай выращивают. Пусть он сам выберет… и сорт и купаж. Даже Васю отпущу для сопровождения… два часа туда, полдня там и два часа обратно.
— Спасибо… за идею. Завтра с утра схожу к директору… а пока… до свидания.
— До свидания! – и Инна проводила гостей до лестницы.
***
На борту транспортника киборгов было больше, чем в салоне фирменного магазина – но, в отличие от магазина, киборги на борту были не исправные. А если точнее – ломаные. Избитые и голодные, с обморожениями – на дворе стоял декабрь – и с ожогами, и с множественными переломами, но при этом в большинстве никому не нужные. И музею, и заповеднику нужны были DEX’ы – а уж никак не Irien’ы, к тому же уделанные до такой степени, что сами идти не в состоянии!
Райво перед вылетом поставил на двух наиболее крепких Mary и трех стоящих на ногах Irien’ов лицензионные медицинские программы и определил их в помощь врачам.
Два медика и кибер-техник, конечно, знали, что киборги будут ломаные – но никак не думали, что до такой степени!
Степан смотрел на эту «технику» со странной смесью досады, жалости и непонимания. Обидно и досадно везти домой Irien’ов вместо DEX’ов. Жалко – глупое чувство у взрослого мужика – но все же безумно жалко этих же Irien’ов! Ведь могли бы жить и работать – да хоть за растениями ухаживать в ботаническом саду… или за котами где-нибудь в питомнике. Уж это-то смогли бы.
Степан не понимал – как можно так избивать киборгов? – они так похожи на людей. Тот, кто смог избить кнутом или нейрохлыстом Irien’а, сможет сделать то же самое и с человеком! Таких изуверов надо уничтожать, а не киборгов для них делать!
***
Вечером, когда все в школе ушли и остался один дежурный учитель, Кот пошёл в свой первый обход вокруг школы.
Сравнительно с городской школой здание в селе было меньше – всего два этажа. Нет отдельного спортзала, хотя спортивный инвентарь закуплен в нужном количестве (в подвале Кот заметил с десяток матов для тренировок).
Проходящие мимо люди здоровались с ним – и это само по себе было неожиданно, но почему-то приятно. Сверился с данной Драганом программой – здороваться не только можно, но и нужно. И стал зеркально отвечать на приветствия.
Некоторые люди, особенно старшего возраста, старались дать в руки конфету или пирог со словами:
— Какой худенький! Плохо кормили? На, возьми!
Система на удивление не возражала – список местных жителей у него был — и к завершению первого обхода вокруг школы у Кота в руках оказалось не меньше десятка пакетов и кулечков с пирогами и конфетами.
Вошедшего в здание школы Кота встретила уже знакомая ему повариха:
— Давайте я вас чаем напою… а пироги у вас свои… тогда… и я дам по пирогу. Молодцы! Проходи на кухню.
На кухне было тепло, даже теплее, чем в кабинетах. Кот положил на столик все подарки и встал рядом.
— А где твоя подружка? Зови её… или сходи, она, небось, тоже чаю хочет. А я пока чайник согрею. Вы ведь такие худенькие… вам поправляться надо… эта ваша кормосмесь… она же невкусная!.. потому все вам по пирожку и принесли… — и продолжала суетиться с посудой, достала сахар, — …вам ведь надо сладкое. У нас есть в деревне киборги… Мила в сельсовете живет, и там убирает, и в школе…
***
По пути домой Вася напомнил о необходимости зайти в банк – и больше получаса пришлось затратить на открытие двух счетов (с одного можно снимать, но процент небольшой, у другого процент больше, но снимать нельзя – этот счет оформила на год) и положила по триста галактов на каждый счёт, и открыла ещё одну карточку на своё имя и положила на него десять галактов – чтобы Саня сам мог ходить за продуктами. Из банка зашла за продуктами, потом за планшетом для Сани, за кормом для кота…
Домой прилетела почти в семь, Васе велела прилететь в полдесятого, проводила его и вошла в дом.
***
Степан был не просто в шоке – а в полнейшем, обширнейшем шоке. Отправляясь за киборгами, он рассчитывал, что дексисты за большую жемчужину привезут десяток беушных DEX’ов, что трех-четырех DEX’ов он купит в музее и на распродаже пару DEX’ов для заготконторы… и останется чуть-чуть денег, чтобы купить по дешёвке всем одеяла, спальники и кормосмесь.
В результате на борту транспортника оказалось два десятка Irien’ов, четыре Mary и одиннадцать DEX’ов!
В музее, куда они пришли к открытию и с боем добились закрытия инсталляции, из девяти киборгов пять оказались Irien’ами! Хорошо ещё, что тот парень, которого он видел на голографиях на сайте, оказался жив.
«Художником» занялась полиция, которую после звонка Ильяса Ахмедовича местные вынуждены были вызвать – инсталляция пользовалась успехом у посетителей и приносила немало прибыли и музею тоже.
Но в конце концов киборгов забрали. На транспортнике двоих Irien’ов поместили в криокамеры, самых тяжелораненых поместили в двенадцать модулей, четверых в медотсек, четверых разместили в каютах, а для остальных пришлось расстилать спальники в трюме.
***
Светлана ушла в свой отдел намного спокойнее, чем пришла. И даже немного довольная – есть киборг, разбирающийся в чае, и есть киборг, разбирающийся в посуде для чая.
Осталось найти киборга, умеющего подавать чай гостям… и можно в чайной комнате проводить мероприятия… ну, например, корпоративы для небольших коллективов… или просто показывать процесс приготовления чая… а если к чаю ещё подавать сладости… пряники, например… было бы совсем здорово.
А рядом с чайной как раз есть пустая кладовочка… заваленная хламом… и если её освободить, да поставить в ней кухонный стол и электропечь… и ещё одного киборга… ух, какие перспективы открываются!
С такими мыслями Светлана вернулась в свой отдел и начала писать директору заявку на комнату, командировку и оборудование.
***
На вызов Лиса ответила, но прийти отказалась – надо спросить разрешения, без разрешения лица с правом управления она выйти из данной ей комнаты не посмела – её дежурство только с утра. А без неё побег невозможен.
Кот так и сказал:
— Лиса не может покинуть место расположения без приказа или разрешения.
— Так я ей могу туда отнести…
— В местах отдыха принимать пищу не разрешено.
— Тогда… — повариха достала простенький видеофон и набрала номер, – Драган, подойди в школу, если не слишком занят… да, отказываются есть… да, им пирогов дали…
— Сейчас подойду, – отозвался программист.
Кот насторожился – опять тесты? Но… без Лисы бежать глупо и бессмысленно… её могут отправить искать его… и её система подчинится. И в результате очень велика вероятность опять попасть в стенд к этому… Костичке.
— В чём дело? – спросил подошедший программист.
— Бедная девочка закрылась в комнате и боится выйти… Лисичка-сестричка… сидит взаперти, бедная… а я чайник согрела. Это Котику дали пирогов, что ж насухо-то есть…
— Понял… не беспокойтесь, сейчас приведу её… — Драган вдруг повернулся, – тетя Клаша, как ты его назвала?
— Котик… а что? Ты же сам их так назвал… Кот и Лиса… Котик и Лисичка… или не так? Как в сказке. Котик-братик и Лисичка-сестричка.
— Ладно, пусть так… сейчас приведу.
***
Взлетели с пятичасовой задержкой, но без происшествий – дексисты сделали все документы на вывоз битой техники настолько быстро и качественно, что в результате Степан был им даже благодарен.
И даже спросил, могут ли они – естественно, опять в обмен на жемчуг – продать им ещё партию списанных киборгов, но только DEX’ов? Глава местного филиала как-то подозрительно быстро согласился и пообещал позвонить Степану, когда можно прилететь.
Степан только после взлёта задумался, что очень уж оперативно всё произошло. Подозрительно быстро… не потому ли, что некоторые киборги могут не дожить до прилета на место назначения?
Капитан недовольно ворчал, что его транспортник превратился в летающую бомбу – столько киборгов не в модулях возить ему ещё не приходилось. На это Райво отвечал, что теперь это летающий госпиталь и эти киборги не опасны – в таком состоянии они ничего не смогут сделать.
Закупленная дешёвая кормосмесь выдавалась киборгам по банке в три-пять часов. Тех, кто мог есть сам, Mary кормили сваренной на кухне кашей с тушёнкой.
***
Нина вечером доработала текст, собралась отправить, но… отложила в сторону… на полчаса. И всё-таки отправила. Сразу пришло письмо от редактора с благодарностью за быстроту ответа и деньги от скачивания прошлых статей – почти полторы тысячи. Можно жить дальше!
Включила новости по голо – идет репортаж о вручении школе Песоцкого сельсовета двух киборгов. Радостно-восторженная журналистка берёт интервью у важного дексиста, потом у директора школы, потом показали киборгов в явно новых комбинезонах, радостных школьников…
Киборги показались Нине подозрительно знакомыми… она остановила репортаж и поставила повтор. И ещё раз посмотрела.
Точно. Это они. Почти беловолосый парень и рыжая девушка. DEX’ы из той школы, в которой она должна была проводить урок… и у которой чуть не украли Васю и у которой дексисты по приказу Бориса отдали им Агнию и Аглаю.
Как это похоже на Бориса! Киборгов, которых пытали в одной школе, отправить в подарок другой школе! Нина была уверена, что Борис и раньше не интересовался, откуда привозят киборгов на тестирование… но это уже перебор!
Нина ещё раз включила репортаж – узнать, в какое село привезены DEX’ы. Село Песок… а ведь кто-то говорил, что напротив островов Змея находятся деревни как раз Песоцкого сельсовета.
Значит… если однажды вдруг случайно ненароком эти DEX’ы вздумают сбежать… то побегут к озеру… и к островам. Надо предупредить Змея – если этих DEX’ов начнут ловить… обнаружится, что Змей тоже киборг.
Как же всё сложно!
***
Змей зашел на сайт и ожидаемо получил письмо с приложенной статьёй. Второе письмо было от редактора сайта – благодарность за интересные вопросы и новое сообщение о желании Комарова А.П. получить хоть какую-то информацию о том, где и как живет Воин-Славный.
Змей задумался – отложил письмо в сторону и открыл статью.
«Место мужчины на пороге дома» — текст на шесть с половиной страниц с иллюстрацией.
Прочитал – задумался. Все правильно написано, он мужчина и вроде как хозяин в доме – если уж Злате он прописан с третьим уровнем, то так и есть. И он должен охранять и защищать живущих в доме.
Появилось смутное чувство, что статью написала женщина. Похожие обороты речи он уже где-то встречал… да не где-то, а в речах своей же хозяйки.
Этого просто не может быть! Она же… у неё имя Нина… но ведь… А.П. может быть и Антонина… наверно… к тому же Павловна – второй инициал сходится.
А фамилия? Она Сомова. Но её бывший уже муж – Комаров!
И можно предположить, что и она когда-то была Комаровой!
Но… тогда почему так? Почему она под мужской фамилией? Знает ли об этом редактор сайта?
***
В это же время Нина, сидя у терминала, думала о том же.
Смущало совершенно нерациональное чувство, что этот самый Воин-Славный – и есть её киборг Змей. Вроде всё говорило против этого – и что киборг не может думать, и что не может задавать такие вопросы, что ему всё равно, во что он одет и где ему спать… и тут же приходили мысли – а ведь он сам выбрал себе это имя! И сам полез в озеро спасать Кроу. И сам начал коптить рыбу… такого приказа она ему не давала! Или давала?
Нина попыталась вспомнить – что было раньше: его умение коптить рыбу или её намерение приказать ему это? И не смогла вспомнить.
Надо как-то с ним поговорить… но не сегодня… завтра.
***
Нина позвонила Змею чуть раньше обычного времени, но он принял звонок совершенно спокойно:
— Добрый вечер! У нас всё нормально… только кровать пришлось уступить Злате. Она же…
— Девушка? Все правильно сделал, – Нина на минуту задумалась, но решила всё-таки проверить реакцию парня. — Место мужчины на пороге дома.
Змей вздрогнул и уставился на хозяйку – эту фразу дословно он только что видел! В статье, которая содержит ответ на его вопрос.
А это значит… это значит, что статья опубликована на открытом сайте, и что хозяйка статью прочитала. У неё деньги есть – может и скачивать.
А ему, как автору вопроса, статья опять прислана бесплатно. Надо снова перечитать. И перенести свою подушку на лавку.
— Змей! Ты меня слышишь?
Змей прокрутил запись – она говорила о киборгах, которых уже везут – в основном полуживые Irien’ы – и о новых киборгах, привезённых в сельскую школу.
— Да, я понял… рыбы накоптим… грибы-ягоды собираем и сушим… не беспокойтесь, киборгов встретим и разместим. А про школьных… сообщу Лютому, он местных лучше знает, сорваться не даст, – Змей хотел спросить про статью и не она ли автор (а вдруг она?), но вспомнил, что в доме находится Саня… и не стал говорить о статье. Вернулся к рыбе. — Могу сам рыбы привезти… дня через два. Сома пока не обнаружил.
О том, что обнаружил на дне, Змей решил пока не сообщать – Сане об этом знать незачем. Сначала надо поговорить с Фролом, когда он прилетит. А хозяйке он сообщит лично сам, когда будет в городе.
— Привози. Пока. Буду ждать. Но… позвони перед вылетом.
— Хорошо. До свидания.
— До встречи.
Снег идёт уже вторую неделю, засыпаны снегом дома и улицы, снег везде и всюду – на дороге, на крышах, на скамейках в парке… Засыпаны снегом спешащие куда-то люди.
Вечером 31 декабря открыты все магазины, кафе, небольшие лавки и большой рынок. Везде предновогодняя распродажа – и все торопятся купить подарки или распродать оставшееся… поскорее закрыться… и домой! Праздновать!
Огни небольшого провинциального города зажглись непривычно рано – многочисленные фонари на улицах, освещенные витрины кафе и магазинов, увешенные гирляндами огней ёлки в витринах и у входа в супермаркет, ёлки в парке и на городской площади…
И везде снег, холодный и колючий.
В небольшое кафе – всего на четыре столика – вбежала группа молодых людей, нарядных и радостно-возбужденных: «Пойдем с нами!». Снег на одежде и снег на обуви – белый-белый.
— А вы вовремя! Я как раз закрываюсь, всех уже отпустил!
— А мы с подарком! Принимай! Настоящий DEX! Будет у тебя охранник!
— Да зачем? У меня сигнализация! Он мне не нужен. И что с ним делать? Но спасибо!
— Вот документы, ты уже прописан хозяином, владей!
Вышли. И сразу прямой приказ – охранять кафе снаружи. И прямой запрет – нельзя входить внутрь.
И люди пошли весёлой гурьбой по освещенной улице. А киборг остался стоять у входа в кафе, засыпаемый сверкающим в свете фонарей снегом.
***
Новый хозяин. И приказ охранять.
Его только что купили на распродаже, с большой скидкой, в подарок лучшему другу – и даже не накормили и не дали другой одежды. Старый комбез с логотипом весь в снегу, и в снегу потёртые берцы на босу ногу. Холодно.
Перед продажей его не кормили – кто купит, тот и накормит. Новый хозяин даже не спросил о состоянии… ушёл праздновать… — киборгу предстоялопровести ночь на пороге кафе.
Новогоднюю ночь – самую морозную в году.
Снег лежит на плечах, на голове, побелело лицо, и пальцы уже ничего не чувствуют… и снег уже не тает…
И снег в витрине кафе – сугробы зефира, пряничный домик в сахарной глазури, сахарная пудра и белая карамель… и ёлка из шоколада в белой и зеленой глазури – а киборг не ел почти десять дней, а витрина заполнена высококалорийными углеводами…
И включена сигнализация – не достать, не спалившись.
Снег везде. И очень холодно.
Мимо идут люди – радостные, весёлые, с большими плюшевыми игрушками, — и с большими пакетами еды в руках, и с тортами в прозрачных коробках… слева направо… и справа налево…
И почему его не утилизировали? Он и сам сдохнет здесь к утру… от холода. Охранник… — одно название.
— Мама, смотри, дяденька! Какой бледный! Ему холодно!
— Это киборг, Жанна, – логотип на комбезе ещё виден – и он охраняет, его нельзя трогать.
Отключить бы звуки – но энергии очень мало, и тратить её не следует, до утра долго. Очень долго. А снег везде, белый, холодный… на шубке и на шапочке… — ей тепло…
— Хочешь пирожок?
— Не возьмёт, ему нельзя, – а пирожок тёплый, с яблоком… аж желудок свело… — и у него хозяин есть.
— Хороший хозяин не оставил бы его на морозе. Значит, его хозяин плохой. Давай возьмём его себе!
Женщина лет тридцати и девочка лет шести стоят и смотрят на него. В сумке пирожки – а какой запах! — а в руке коробка с тортом!
Отключить слюноотделение! Нельзя брать! Нельзя себя выдать – лучше сдохнуть от холода тут, чем попасть на лабораторный стол!
— Господин полицейский! Здесь киборг замерзает! – опять они. Когда же, наконец, уйдут?
Девочка в белой шубке из искусственного меха – похожа на большую снежинку.
Снег везде – падает и падает…
— Киборг? Ваш? Нет?
Жетон – переподчинение. Видеозапись последнего разговора хозяина скинута на планшет и просмотрена.
Офицер полиции засыпан снегом и в свете фонаря кажется совершенно белым.
Звонок хозяину – «…подарили? …не нужен? Совсем не нужен?.. Так сдайте на обмен… а нам зачем? …утилизировать? …да, забираем, сдадим сами… До свидания.».
— И куда его теперь? – опять она! Маленькая белая Жанна, в заснеженнойбелой шубке.
Настырная какая. Но спрашивает не она, а её мать.
— На утилизацию. Не нужен он хозяину, его подарили, куплен на распродаже по дешёвке.
— Мы возьмём его, живём рядом, и если он не нужен хозяину, я его могу выкупить… будет квартиру охранять…
Опять продажа. Которая по счёту в его жизни?
— Да забирайте. Дайте Ваши документы. DEX, твоя новая хозяйка. Деньги за него переведёте вот на этот адрес… по его нынешнему состоянию больше трехсот он не стоит… Даже двести пятьдесят, и то много. Если что, сошлитесь на меня, держите визитку.
— Спасибо! DEX! Пойдем! Домой пойдём. Скоро Новый год и надо успеть.
***
Снег везде – на улицах, на домах, на скамейке в парке… на деревьях и кустах… на крышах домов…
Как же приятно смотреть на него из окна небольшой кухни стандартной двухкомнатной квартиры. Тепло! Жив!
До дома дошли быстро – с учётом того, что ему было трудно двигаться от голода и мороза – минут за десять. Действительно недалеко оказалось. Сам не заметил, как съел все поданные пирожки.
Хозяйка дала вымыться под душем, с мылом. Горячей водой и без ограничения времени! Снятый комбез выброшен хозяйкой сразу, выданная сухая одежда – старая, но крепкая – немного широковата для отощавшего киборга.
— Тебе подойдёт. Это мужа. Он в командировке, где-то далеко и надолго.Потом новую купим, а пока носи то, что есть. Пока вот тапки, обувь тоже купим завтра.
Анна-Луиза смотрела на своё неожиданное приобретение со странной смесью жалости и досады – денег лишних в семье никогда не было, живёт с дочкой небогато, — но бросить этого парня она не смогла. Да еще на глазах дочери. Ничего страшного, квартира небольшая, но киборгу место на диване найдётся.
– Вымылся? Тогда проходи на кухню, после длительного голодания много есть нельзя, но кашу можно и молоко можно. Ешь.
Горячая каша! Целая большая тарелка каши с маслом! И кружка горячего молока! Когда он в последний раз столько ел? И не вспомнить.
— Как тебя звать? – хозяйка говорит спокойно – Имя у тебя есть?
— Вы можете присвоить оборудованию…
— Вот, что, оборудование. Имя тебе будет Артём. Запомни и отзывайся.
Имя! Настоящее человеческое имя! Не «декс», «урод» или «жестянка»! а имя! Хорошее, простое имя.
На часах уже полдвенадцатого, а в большой комнате, рядом с украшенной мишурой и игрушками искусственной ёлкой — накрыт стол на троих! Его раньше никогда не сажали за один стол с людьми!
А ёлка – для чего она? Тёплая, как всё в этой квартире, и вата на ветках тёплая и мягкая.
— Правда, красиво? Я сама выбирала! – Жанна с гордостью показывала ёлочные украшения – И сама наряжала! А раньше у тебя была ёлка?
— Нет.
И Новый год он никогда не отмечал. Всегда и для всех он был вещью – а вещь с праздником не поздравляют.
А здесь поздравили! – все за одним столом, и спокойный разговор, стоял салаты, небольшой торт, яблочный сок и немного фруктов! Праздник! Вот оно – счастье!
Знать бы еще – надолго ли?
— Ну вот, нас и трое. Я, ты и Артём.
— А с папой будет четверо!
— Папа не приедет…
***
Звонок в дверь.
— Да вроде никого не ждем? Я открою.
Киборг за хозяйкой бесшумно сдвинулся к двери – всё-таки открыла! Красная шуба, красная шапка, белая борода, посох, большой мешок – и зачем всё это? Непонятно!
Но надо просканировать! Ого – борода-то ненастоящая! Как же так?
— Дед Мороз пришёл! Ура!!!
Мало им мороза на улице – так сюда впустить надо! Произвести повторное сканирование – да, это он!
Его последний командир, старший лейтенант, единственный, пожалуй, человек в части, относившийся к нему по-человечески – есть ведь такое выражение? Он помнит, как нёс его раненого на базу через пургу, хоть и форматировали его неоднократно.
— Ты? Здесь? – удивление в голосе пришедшего, и накладная борода, и шапка уже на полу, шуба распахнута…
— Папа! Вернулся!!! – и радостная Жанна уже висит на пришедшем.
— Живой! Виктор! Почему не позвонил, не написал? Встретили бы!
— Живой! Сюрприз хотел сделать! Откуда он здесь! – и человек, уже без шубы, в упор смотрит на киборга, постепенно узнавая и вспоминая что-то далеко прошедшее.
— Подобрали на улице, у кафе замерзал.
Он узнал – и его узнали.
— Это же он! Он меня спас тогда, пять лет назад, на себе из завала вытащил… по снегу тащил знаешь сколько? Мороз был жуткий, а снег валил прямо, как сейчас… Почти десять километров! а когда я в госпитале очнулся, его уже списали и продали… уж и не надеялся увидеть! Ну здравствуй, Пятнадцатый!
— Теперь его имя Артём. И зови его по имени, больше никаких кличек. Артём, это хозяин, запомни и слушайся.
***
Снег падает и падает, всё засыпано снегом – дома и деревья, и скамейки в парке и кафе… — и как хорошо смотреть на это из теплой кухни!
Первый Новый год в семье – как равный среди своих – за его неполные восемь лет! Вернувшийся хозяин, — теперь уже друг, — его жена и его дочь. Семья.
Полторта – как же вкусно! – отрезано ему сразу же, салаты и котлеты…
— Ешь, не торопись, хватит на всех! Вот еще этот салат бери, тебе надо восстанавливаться.
Киборг давно не ел так сытно — и никогда не ел так вкусно!
В мешке оказались подарки жене и дочери – большая красивая шаль и плюшевый медведь, — а коробка конфет и большая плитка шоколада по общему согласию отданы киборгу.
Настоящий подарок!
— Настоящий подарок! Встретить старого боевого товарища! И где? В своей квартире! Живи, Артём, теперь моя семья под надёжной защитой! А мне через неделю обратно надо лететь. Вот премию получил после ранения и приехал, держи карточку.
— Так быстро?
— Служба такая!
— Бой курантов! Пора! – лёгкое вино в уже бокалах – Артём, загадывай желание!
Киборг слегка завис, но ответил:
— Жить!
— Молодец! Теперь жить будем вместе – тесновато, но дружно и счастливо!
С Новым Годом!
Народная киборгская сказка с прологом и эпилогом о не похищенной Принцессе, красивом драконе, влюблённых киборгах – в лучших традициях рыцарских романов — и организации колхоза в одном, отдельно взятом, драконьем замке.
Пролог
Жил в одном тёмном-претёмном замке большой дракон, долго жил, но скучно. Раньше хоть в гости летал к другим драконам – но ни одного не осталось, все разлетелись кто куда, когда короли стали свои королевства расширять, города строить на драконовых землях.
Один жил, замок большой и квадратный, четыре башни и каменная ограда — каждая стена в версту длиной – и курятник, и коровник есть, кошек стая целая мышей ловит в подвалах, каждую неделю телёнка откормленному съедал, курицей закусывал, водой из колодца запивал – и спать ложился в большом и тёмном зале, даже чай не пил, чайник был сломан, а ремонтировать некому, а на костре согреть лень. Скучно!
И даже местные жители, которые в коровнике и курятнике работали, от него разбегаться начали – так скучно и без единого плана ведения хозяйства жил! Экономикой совсем не занимался! И зарплату задолжал за три месяца – вот работники и разбежались, взяли по корове в счёт зарплаты и исчезли. И даже агроном из тепличного хозяйства замка сбежал, хотя там стащить уже было нечего! Только плёнку с парника. Что он и сделал.
Иногда приятелям звонил по видеофону или в Инфранете общался – там у него друзей почти три сотни было, а почти никто не делился новостями! – а на аватарке у него был котёнок, и не знали они, что общаются с драконом. И он не был уверен в тех, с кем общался – вдруг среди них дракон есть? Признавался иногда – но ему не верили, дракон разве может иметь страницу в соцсети и свой сайт? Но страница была без картинок и сайт он обновлял редко – нечем, так скучно и невесело.
А в гости приехать никто не хотел – и его в гости не звали. Такой дракон скучный был! Хоть и красивый местами, золотисто-зеленый в крапинку, и не очень злой – просто ему заняться нечем.
И не знал дракон, что совсем скоро жизнь его изменится настолько, что со светлой тихой грустью будет вспоминать он те времена, когда тихо и спокойно жил один в целом замке, никого не трогал – и его никто не доставал! И ведь только от скуки своей согласился помочь приятелю – приключений захотелось! И по доброте душевной – тоже!
Примечание: картинка из И-нета – дракон, игрушка Петровская (Костромская область)
Продолжение банкета, или Страусиная политика в действии
Если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот и кленовой медовухи.</i>
Айвен вжался лицом в подушку, прислушиваясь, как где-то поблизости приглушенно чем-то шуршит, чем-то вжикает, что-то роняет и яростным шепотом матерится Бай. Голова раскалывалась. В глаза словно насыпали песку или плеснули той самой медовухи, от которой лучше держаться подальше, а во рту будто кошки насрали. И жуткое ощущение, что это лишь часть свалившихся на тебя проблем, самая маленькая, скромная и незначительная. Что слишком поздно. Что сам виноват. И что ничего уже не поправить.
Лучше не думать об этом. Лучше думать о чем угодно, только не об этом. Например, об опасности торфяных болот. Или о том, что это вообще такое, болота эти самые. И почему о них вдруг подумалось.
С медовухой все понятно, тут и спору нет. Она опасна. И коварна. От нее и в самом деле лучше держаться подальше, если рассудок и жизнь тебе действительно дороги. С болотами сложнее, тем более торфяными. Да и есть ли вообще на Барраяре торфяные болота? Айвен не был силен в родной географии и понятия не имел.
<i>Если рассудок и жизнь дороги вам…</i>
Что за странная цепочка ассоциаций выдернула из подсознания эту фразу именно сейчас? И по какой причине? Если вспомнить о том, о чем не надо <i>(не надо!!!)</i> вспоминать и думать, то сейчас куда уместнее было бы что-нибудь про маленькие, темные, тесные и к тому же запертые снаружи помещения, с которыми у Айвена до сих пор наблюдались некоторые проблемы.<i> Держитесь подальше от…</i> Ну да. Хороший совет. Правильный. Вот только почему все хорошие и правильные советы приходят на ум слишком поздно, когда ничего уже не исправить?
Вот, к примеру, еще один хороший совет — никогда не полируйте бренди кленовой медовухой. Никогда. Если не хотите, конечно, проснуться на следующее утро со смутным подозрением, что внутри вашей черепушки выступает ансамбль этнической песни и пляски «Вива, Дендария!», а все потомство Царапки вместе взятое последовательно или одновременно использовало ваш рот в качестве лотка.
Короче, если рассудок и жизнь дороги тебе и нет желания оказаться в полной… М-да.
На собственном диване. В обнимку с придурком и скандалистом, которого по какой-то невероятной глупости еще вчера полагал если не другом, то хотя бы приятелем. Коллегой. Достойным доверия и пусть и по-своему, но все-таки человеком порядочным, словно забыв, что имеешь дело с клоуном и лжецом, и понадеявшись, что тот, кто обманывает и подставляет всех, почему-то сделает для тебя исключение…
Самый скандальный и придурочный из самого скандального и придурочного семейства отъявленных психов и скандалистов по фамилии Форратьер. Тот, о выходках которого по столице не метут языками разве что наиболее ленивые. Какая роскошная новая сплетня их ожидает!
И словно этого мало, ты абсолютно голый. Совершенно и безнадежно. Ну да. Чтобы уж точно ни малейших сомнений, даже если бы долбаная память вдруг отказала. Словно мало всего остального. Словно наличия не менее голого Байерли Форратьера под боком тоже мало…
И почему все правильные мысли приходят в голову только тогда, когда она раскалывается и уже слишком поздно и ничего не вернуть?