Библиотека встретила Себастьяна звонким хохотом и дружным топаньем — лис оглянуться не успел, как мимо него проскочило четверо детишек, лет пяти. Отработанным движением Редвел схватил в лапу щепотку воздуха, будто поднял что-то и принюхался. Никаких сомнений быть не могло — это следы леглеров. А что людям, тем более детям, делать в магической библиотеке? Ответ не заставил себя ждать.
Среди огромного зала, освещенного примитивными лампами-огневушками, со стеклянными колбами, стояла единственная подсвеченная магией кафедра библиотекаря. Юный парнишка-работник, не замечая нового посетителя, мастерил с детьми бумажного аиста и пускал на миг ожившую птицу в свободный удивительный полет. Потом волшебство кончалось, птица падала, сложив крылья, а мальчишки бежали за ней, ожидая нового волшебства.
— Здравствуйте, Магистр библиотекарь. — Себастьян кашлянул, наблюдая, как юноша резко подскочил, оправил мантию, сжег заклинанием аиста и шикнул на своих гостей.
— Здравствуйте, магистр… — библиотекарь не смог назвать имени. — Что вас сегодня интересует? — Его рука потянулась куда-то под столешницу, Редвел даже углядел свежие следы ремонтных работ, заключавшихся в прокладке кабеля.
— Я бы на твоем месте не считал меня врагом. — Лис многозначно поглядел на детей, застывших в немом ожидании и продолжавших рассматривать незнакомого зверя в человеческой одежде. Библиотекарь остановился, шумно вздохнул, оглянулся по сторонам и шепотом ответил:
— Пока все спрятались в Академии, нас тут совсем прижали, господин Редвел. Книги опечатаны, у меня доступа нет. У каждого угла уши. Но вот это вам… — В лапы бухнулся порядком запыленный сверток. Лис посмотрел вкладыш, и устоял с большим усилием.
«Себастьян, это то, что тебе будет подсказкой. Бывший библиотекарь Сид» — гласила надпись. Парнишка сглотнул.
— Тебя звать-то как, малыш? — Лис начал распаковывать жесткую темную бумагу.
— Рид, господин. — Мальчишка, открыл рот от удивления, понимая, что все это время лежало в свертке под кафедрой. — Я не открывал. Только посмотрел кому и снова убрал… — оправдывался он.
— Вот что, Рид, не волнуйся. Вы — библиотекари — хранители знаний, вы ведь мудрые люди, правильно? Правильно. Вот и ты мне сейчас помогаешь, верно? Старший твой коллега был одним из умнейших в империи магистром, видимо, он знал не только то, что его скоро не станет, но и кто этому поспособствует… И, наверняка, хотел бы, чтобы убийцу наказали. Все понял?
— Угу. — Паренька ощутимо трясло. — Дети, на сегодня занятие кончилось. По домам. Бегом! — Малышня брызнула в разные стороны со скоростью света. Рид вздохнул.
— Как этим пользоваться-то? Дьявольщина!
— Магистр Редвел, у вас есть что-то небольшое, круглое, что можно подвесить? Здесь все просто. Технология настолько древняя, что нужен маятник.
Лис, по обыкновению, потянулся к цепочке и одернул руку. Второе кольцо теперь нашло новую владелицу. Мимолетная улыбка. Потянулся к собственной лапе. Первое кольцо было куда проще и совсем терялось под шерстью. Простой массивный кружок из желтого металла с красивым сплетением рун из сплава белого. Сам по себе артефакт был намного менее мощный, но рассчитан был на взаимодействие. Надо будет наладить… Хотя, лучше не стоит, чего зря душу мучить…
Редвел снял кольцо, продел предложенную нить. Разложенная бумага представляла из себя двумерную копию трехмерной столицы. Несколько страниц кальки, представляющие миры, верхние и нижние, лежали тонким слоем на основном пергаменте, где были нанесены улицы, парки, водоемы, заводы, склады и дома… Вся карта столицы. Лис подумал долю секунды и задал вопрос: «Хочу знать, где используется искомая кровь демона». Библиотекарь глянул вопросительно, но прикусил язык.
Колечко спокойно качалось по кругу, но стало клониться к юго-западу, потихоньку сужая район поиска. Секунда, вторая, третья… Время тянулось так долго, но торопиться было опасно. Когда желтый металл коснулся бумаги, калька блеснула и погасла, оставляя только чернила самой столицы. Редвел посмотрел на горящую желтым точку — улица Миллероуз семнадцать… Вот дьявол!
В этот момент раздался взрыв…
— Себастьян, имей совесть, так врываться в мой кабинет нельзя, еще косяк не до конца починили! — лис, приземлившись на полу, между столом и камином, не нашелся, сразу что ответить. Слишком неожиданно все произошло. Рид стукнулся головой о каменную кладку камина, и новая секретарша вызвала помощь, чтобы унести его в медкрыло.
— Так, что здесь происходит, во время допроса?! — Шарэль встал с кресла, чтобы казаться более грозным, это не предвещало ничего хорошего. Допрос? В кабинете лишь Аманда, трет палец, ругается на рьярде, в слезах вся… — Себастьян. Что. Здесь. Происходит?! — Начальник явно не шутит. Карта, хоть и тлеющая в уголке, где расположена легенда, но вполне целая.
— Артефакт сработал. — Лис ухмыльнулся, оглянулся на девушку и подмигнул. — Парный.
— И что?!
— А в библиотеке взрыв. Примите меры.
Когда сосед вернулся, Лисса с тем же безразличным видом сидела на выдвижном табурете у стола-стойки. Андрей ввел трехзначный код (указанный курьером при доставке) на пробке, открыл бутылку, пристроил ее на столешницу. Достал из ящика пластиковую коробку с бокалами, наполнил их доверху тягучим, одуряюще пахнущим шоколадом, ликером.
— Ты хорошо ориентируешься в доме, — равнодушно заметила Лисса.
— Мы с Юлием… — Андрей запнулся: говорить о приятеле в прошедшем времени было тяжело и непривычно, — были… не только хорошими соседями, но и отличными друзьями. Он мне помог… помогал очень много. Бывало я даже по пару дней жил у него…
— Жил у дяди? – безжизненно переспросила Лисса. — Ты же говорил, что свой дом получил?
— Ну да, — Андрей пожал плечами. – Только я тогда еще пацаном был. Да и родителей недавно потерял. Одному все пережить сложно было.
Лисса покачала головой: то ли соглашаясь с Андреем, то ли в такт собственным мыслям. Покрутила бокал за ножку.
— А для тебя он кем был? – Андрей дважды удивился: своему внезапно охрипшему голосу и безграмотности вопроса.
— Сложно сказать, — Лисса еще больше ссутулилась, — я думала, что Юлий просто родственник по крови. А на деле оказалось, что он фактически спас мне жизнь. И знаешь… он мне даже больше, чем друг.
— Понимаю, — Ветров медленно кивнул. – В старину был такой обычай: по ушедшему готовили поминки. И выпивали, не чокаясь. А еще желали царствия небесного.
— Ты для этого бутылку принес? – догадалась Лисса. – Давай тогда и мы так сделаем. Слушай, достань еще один бокал. Вроде как для Юлия. Как будто он с нами сидит.
Андрей поставил третий наполненный бокал на стойку, выдвинул для себя табурет, присел. Лисса, не глядя, взяла ближайший бокал, поднесла к губам, но пить не стала, пару минут посидела, думая о чем-то своем. Андрей тоже молчал – с алкоголем его познакомил Юлий. На прошлый новый год сосед наготовил бутербродов с разными начинками, обозвав их пирожками, выставил на стол декоративную фляжку. «Давай, парень, за все хорошее! Пусть его в нашей жизни будет побольше!» Во фляжке оказалось сладкое арбузное вино. Они тогда выпили по пару глотков, а потом сидели всю ночь, разговаривали, периодически заваривая новую порцию кофе. Юлий, перед тем как сесть в таксокар, пообещал, что непременно приедет к Ветрову на новый год. Вот Андрей и заказывал контрабандный ликер, заплатил за него бешеные деньги (треть своих трудовых), — хотел удивить Юлия…
— Где бы ты ни был… пусть тебе там будет хорошо и спокойно, — сердечно произнес Андрей и пригубил ликер.
Лисса, словно дождавшись команды, сделала несколько больших глотков. Ощущения были новыми и неприятными – язык и небо словно обожгло жидким огнем, дыхание перехватило, из глаз самовольно потекли слезы. Девушка раскашлялась, едва не разбрызгав остаток ликера.
— Ну и гадость, — произнесла Лисса уже более оживленным голосом, после того как отплевалась, откашлялась, отдышалась и влила в себя, и частично на себя, почти литр нефильтрованной воды.
— Так его надо пить по чуть-чуть. А ты опрокинула, как стакан сока, — несмотря на трагизм ситуации, губы Андрея кривились в едва сдерживаемой улыбке.
— Предупредить раньше можно было? – зло спросила Лисса.
— Я думал, что ты знаешь, — растерялся Андрей.
— Откуда? – девушка так и полыхала возмущением.
Политическая программа всеобщей социализации, проводимая сто шестьдесят семь лет назад, была крайне жестокой и внедрялась с повышенной педантичностью. Сначала бешеным налогом обложили уклоняющихся от работы граждан. Тех, кто решил оспорить или саботировать нововведение, за пару месяцев собрали и транспортировали на окраинные земли. Дозволив взять с собой не больше восьми килограмм вещей и еды. Переселенцам даже выдали допотопный сельскохозяйственный инвентарь и выставили по периметру их территории трехкилометровый заградительный кордон. С однозначным приказом «пристрелить на месте всякого, кто высунется».
По слухам первую, слишком суровую, зиму пережили только шестнадцать процентов жителей. Но территория (в народе ее прозвали «Землей обреченных», а потом переименовали в «Последнее пристанище») долго не пустовала – туда же вскоре переправили всех инвалидов и стоящих на психодиагностическом учете. Диагнозы и способность к самообслуживанию значения не имели – граждане нового общества должны быть здоровы и полноценны. Все люди, независимо от возраста, в обязательном порядке стали проходить медосмотры, во время которых их также проверяли на алкоголь, наркотики и СПИД. Если анализы оказывались положительными, то наркоманов и венерических больных сразу же из комнаты ожидания результатов передавали специальной команде контролеров, которые доставляли их на сборные пункты. Те, у кого в крови находилась хоть капля алкоголя, на первый раз получали строгое предупреждение, их данные помещались в профиль постоянного контроля – а второе попадание оборачивалось переездом в «пристанище».
Потом вышел запрет на алкоголь и психотропы. По Федерации прокатилась волна показательных казней и экзекуций над нелегальными распространителями и нарушителями общественного порядка. Правосудие стало мгновенным и беспощадным. Тюрьмы очистились – особо злокозненных преступников передали в недавно созданную «Лабораторию физического, механического, психологического и технологического воздействия» (лабораторию взысканий). Остальные получили новую прописку в «пристанище».
Госбюджет основательно пополнился: бесконечные финансовые потоки на социальную медицину и содержание заключенных прекратились. Повсеместно ввели обязательное медицинское и профессиональное страхование. Основательно пересмотрели и перетряхнули образовательную систему – тратить средства и время на трех-пятилетнее обучение показалось нерентабельным. Поэтому в обиход стали активно внедрять электронные курсы и программы, и итоговое профтестирование. Действительно, незачем заполнять аудитории десятками учеников или студентов, тратиться на ремонты помещений и содержать армию педагогов, — если любой желающий может получить образование, самостоятельно прорабатывая в удобное время электронные уроки. Самых талантливых преподавателей отобрали в бригаду разработчиков новых курсов, а прочим предложили переквалифицироваться в кого угодно.
Отменили пенсии и пособия – если ты за всю свою жизнь так и не сподобился собрать нужную для проживания сумму на личностной карте, значит, был фиговым работником, кормить и содержать которого нет нужды. Не на что жить – иди работай, получай законные трудовые. Не можешь работать – обратись к родственникам, авось кто по доброте душевной согласится проспонсировать твое никчемное существование. Нет желающих «выкидывать деньги на ветер» – добро пожаловать на регулярный автобус, конечной точкой маршрута которого является «пристанище».
Люди пытались бунтовать – но даже массовые восстания подавлялись с поразительной жестокостью. И количество недовольных уменьшалось в геометрической прогрессии. На смену частновладельческому жилому фонду пришли федеративные жилые модули и стандартизированные жилые боксы – дабы граждане могли селиться рядом с рабочим местом и не тратили бесценное время своей жизни на дорогу. Поменял работу – получай в свое временное распоряжение типовой модуль по новому адресу. Поначалу проще было дистанционщикам – но вскоре упорядоченность коснулась и их. Всех, кто мог работать удаленно, стали заселять в «Хуторы» — так называемые сборные общежития. Транспортная сетка разгрузилась, города превратились в полисы с типовой планировкой (с необходимыми службами и мегамаркетами в шаговой доступности) и миниполисы (с центрообразующими предприятиями).
После драматических событий, одно из которых разрешилось рукой на перевязи, а второе — исповедью, Корделия ждала перемен. Пусть не радикальных и не грандиозных, но значимых. В конце концов, за эти дни они много узнали друг о друге. Казалось бы, стена недоверия должна была если не рухнуть, то пойти трещинами. Образовавшиеся в этой стене бреши позволяли бы обмениваться взглядами.
Но ничего подобного не произошло. Скорее наоборот: Мартин со своей стороны попытался эти бреши заделать. На прогулку он согласился и был, похоже, очень рад оказаться за пределами дома, решился даже закинуть голову и заглянуть в бездонное небо. Корделия видела, что он изучает внешнюю реальность с затаенной жадностью, хватая все доступные впечатления, как долгожданные лакомства, что он, вероятно, пробежался бы по лужайке, как отпущенный с поводка щенок, повалялся бы на траве и затеял бы игру в «прятки». Его без сомнения влечет этот открывшийся до горизонта простор, и она готова была дать ему разрешение на мелькнувшее было в глазах ребяческое безумство. Но Мартин вдруг как-то подобрался, согнал с лица отсвет тайного восторга и до конца прогулки шел за левым плечом Корделии, как образцовый телохранитель, хотя никакой соответствующей программы у него не было. Корделия почувствовала перемену и поспешила вернуться в дом, решив, что для него достаточно впечатлений.
— Ты можешь гулять и без меня, — напомнила она. — Когда пожелаешь.
— Да, хозяйка, — покладисто ответил он.
Корделию передернуло от слова «хозяйка». Но она промолчала. Опять что-то надумал! Вот только что? За какой-то десяток шагов, пока огибали каменную стеллу, увитую плющом. Возможно, уже сожалеет, что заговорил с ней, что был откровенен с… человеком. Она — человек. А люди — кто? Враги. Им верить нельзя.
Кое-что все же изменилось: Мартин больше не прятался. Он опять молчал. Если она с ним заговаривала, отвечал коротко, односложно. Одно утешало — отвечал по-человечески, без машинного канцеляризма. Не говорил, что информация сохранена, а кивал или отделывался вежливым: «Спасибо, я понял». И продолжал за ней наблюдать. Устраивался не на верхней ступени лестницы, поближе к своему убежищу, а на нижней. Или на диване, или на одном из кухонных кожаных табуретов. А однажды Корделия обнаружила его у себя за спиной в рабочей зоне. Мартин сидел прямо на полу, скрестив ноги, упершись локтем в колено, и наблюдал, как она работает. Он смотрел именно на нее, а не на многочисленные экраны, где мелькали незнакомые ему лица. «Он меня изучает», — подумала Корделия. «Пытается понять, отличаюсь ли я от всех известных ему людей или так виртуозно прикидываюсь. На обмане пока не поймал, иначе давно сбежал бы наверх, но и для доверия причин не находит». Она даже осмелилась предположить, что Мартину лучше как раз рядом с ней, а не в своем убежище, что он в действительности уже тяготится одиночеством и таким образом ищет с ней если не дружбы, то подобия общения.
Заходить дальше робких предположений она себе не позволяла. Ибо временами Мартин ее будто вовсе не замечал или даже смотрел сквозь нее. Он оставался сидеть за столом, где она кормила его завтраком, полностью погруженный в свои мысли, решая только ему ведомые уравнения. Как будто ему приходилось делать пересчет целой вселенной заново.
Похоже, открыв Мартину правду о родителях, Корделия не оказала ему услуги, а напротив, нанесла ущерб. Она вынудила его пережить крушение мира, крошечный недоступный глазу апокалипсис. И этот апокалипсис для него не первый. Он уже переживал смерть вселенной, после гибели родителей оказавшись пленником корпорации. Его первый мир, хрупкий, иллюзорный мир пробудившегося ребенка, был разрушен жестоко и грубо. Из человека его обратили в вещь. И Мартину пришлось создавать свой мир уже с точки зрения вещи. Новый мир был страшен, кровав и ущербен. Но за неполные четыре года Мартин вполне в нем освоился, возведя этот мир в нерушимую данность. Он нарисовал карту этого мира, нанес параллели и меридианы, определил координаты. Этот мир обрекал его на существование в окружении чудовищ, но был понятен и прост. Мартин знал, как ему быть, как действовать, каким базовым директивам подчиняться. У него были модели и схемы. А Корделия все разрушила. Мнимое предательство родителей долгое время служило фундаментом этого мира, а она своей правдой этот фундамент из-под мира выдернула. Его родители больше не были предателями. Устоявшаяся система координат дала сбой. Мартин наблюдал за своей новой хозяйкой, решая дилемму: придерживаться ли этой устаревшей системы, добавив пару переменных, или заняться составлением новой. «Что, базовым установкам не соответствую?» — с тайным злорадством подумала Корделия, в очередной раз поймав на себе изучающий взгляд. Но тут же устыдилась собственного торжества. Ему, возможно, сейчас гораздо хуже, чем было до попытки ее напугать. Он ничего не понимает, лишился всех знакомых ориентиров. Картина мира подпорчена. Он цепляется за обломки, пытается их совместить, найти опору, но под ногами ничего нет. А что там, в зовущей пустоте, он не знает. «Знакомый ад предпочтительней незнакомого рая», — со вздохом подумала Корделия.
Оглянулась на нахохлившуюся фигуру, замершую за кухонным столом. После своего символического обеда, состоявшего из чашки бульона, Мартин так и остался сидеть, сцепив руки на коленях. Корделия решилась. Возможно, она совершает ошибку, но необходимо предпринять хотя бы это, отвлечь его.
— Мартин, ну хватит. Сколько можно так сидеть? Иди погуляй. Или поговори со мной.
Она сделала то, чего себе прежде не позволяла — погладила его по русым волосам. Слегка удивленный Мартин повернул к ней голову, и она провела ладонью по его щеке. На лице киборга возникло странное выражение. Нет, он не шарахнулся и даже не застыл, привычно цепенея. Напротив, это ее движение привели в действие какие-то механизмы. Ей показалось, что глаза Мартина сначала потемнели, а затем прояснились от настигшего понимания. Он как будто нашел разгадку, но разгадка эта была так неприятна, что озвучить ее стоило немалых усилий. Помедлив мгновение, будто рассчитанная вероятность в десятой цифре после запятой все еще таила надежду, Мартин тихо спросил:
— Мне раздеться?
Корделия искренне удивилась.
— Зачем? Тебе жарко?
Он снова на нее смотрел. Фиолетовые зрачки сузились и опять расширились. Он считывал информацию.
— Разве ты не хочешь заняться со мной сексом?
Корделия не сразу уловила смысл.
— С чего это вдруг?
— Твой гормональный фон… Он повышен.
Она отступила, начиная понимать. Она и прежде кое-что предполагала, но не хотела об этом думать. Не хотела догадываться. Еще в медотсеке Ренди намекал… Показания медсканера, на которые они почти не обратили внимания.
— Тебя насиловали, — глухо сказала она. — Эти ублюдки тебя насиловали.
Мартин в ответ пожал плечами.
— Это определение для людей. А я не человек. Изнасилование — это действие, совершаемое над жертвой против ее воли. У киборга нет воли, следовательно, нет изнасилования.
Он с горечью усмехнулся.
— И почему только одно это действие называется изнасилованием? Для меня принципиальной разницы не было, куда и чем.
— Мартин…
— Киборг линейки «Совершенство» должен совмещать в себе достоинства и DEX’а и Irien’a. Он может быть и любовником, и убийцей. Приказывай, хозяйка. Я сделаю все, что ты пожелаешь.
— Прекрати!
— Ты сама знаешь, как это прекратить. Одно слово.
— Ты опять меня провоцируешь. Зачем?
— Потому что я все еще не знаю, чего ты от меня хочешь.
— Ничего.
— Так не бывает, — тихо сказал Мартин. — Даже у людей. Я наблюдал, я видел. А с киборгами тем более. Киборгов покупают с определенной целью. Для работы, для войны или для секса. Ты меня купила. Я просматривал логи. Ты отдала Лобину банковскую карту на предъявителя и назвала код. А еще ты перевела деньги на счет воинской части, чтобы покупка выглядела легальной. Я тебе для чего-то нужен. Для чего?
Корделия села и потерла ладонями виски.
— Пожалуйста, скажи мне, — почти умоляюще проговорил Мартин. — Мне так будет проще.
— Ответ «не знаю» предполагается?
— Я не понимаю.
— Ну хорошо, — сдалась Корделия. — Если тебе так уж необходима утилитарная причина, я тебе ее назову. Душевное спокойствие.
— Что?
— Я купила тебя ради душевного спокойствия.
— Недостаточно данных для анализа, — беспомощно проговорил Мартин.
Корделия помолчала, собираясь с мыслями.
— Понимаешь, когда я увидела тебя там, за перегородкой… Твои глаза… Нет, ты даже о помощи не просил. Потому что…
— Вероятность того, что кто-то из людей придет на помощь киборгу, равняется 0,0001%.
— Именно. Ты и вероятности самой не допускал. Ты ничего не ждал и ни во что не верил. В твоих глазах было даже не отчаяние… Там была пустота. Космическая пустота. Ты сам хотел стать этой пустотой, раствориться в ней, исчезнуть, чтобы все забыть и ничего не чувствовать. Если бы я ушла, а затем улетела бы с Новой Вероны, оставила бы тебя там, за той прозрачной стеной, моя жизнь превратилась бы в ад. Нет, внешне все оставалось бы по-прежнему. Я бы занималась своим холдингом, вела бы переговоры, скупала бы акции конкурентов, перелетала бы с планеты на планету, давала бы интервью, но… оставшись в одиночестве, я бы снова видела тебя… Как ты стоишь за этой перегородкой и на меня смотришь. И в глазах твоих ни мольбы, ни упрека. Только черная пустота. Я бы лишилась сна. А бессоница весьма негативно отражается на работоспособности. Тебе это кажется странным?
— Да, — ответил Мартин.
— Мне тоже. Тем не менее, чтобы избавиться от бессонницы и обрести утраченное спокойствие, мне пришлось дать Лобину взятку.
— И ты… вернула спокойствие?
— В некоторой степени. Моя следующая утилитарная цель — это избавить тебя от суицидальных наклонностей.
Соленые полотенца Есене совсем не понравились. Ему не хватило сил даже ответить на шутки Полоза, и утешился он только большим красным яблоком, которое Полоз принес ему с базара.
— Я подумал и решил: нам все равно нечего здесь делать, — сказал Полоз, снимая высохшую салфетку со спины Есени. — Давай и вправду сходим к Избору. Возможно, мне удастся что-нибудь у него узнать.
— Давай, — немедленно согласился Есеня: не валяться же в кровати весь день, какая бы она ни была мягкая.
Он собрался за пять минут, Полоз посмотрел на него критически и кивнул:
— Нормально. Умытый, причесанный. Главное — помни, что ты вольный человек, а не мальчик подлого происхождения.
— Чего? Полоз, что я, по-твоему, ничего не понимаю?
— Не знаю, — улыбнулся Полоз. Лицо у него было такое, как будто он собирался драться, а не обедать.
По дороге они зашли в лавку, где продавали вино. Полоз долго расспрашивал хозяина о его товаре, а потом взял бутыль с олеховским вишневым — таким вином Есеню угощал Жидята. Стоило оно серебреник, и Есеня подумал, что за него в мастерских пришлось бы работать целую неделю. Но что для благородных серебреник? У них, кроме золотых, и монет-то других не водится.
— Полоз, а им такое вино понравится? — спросил Есеня по дороге.
— Вполне. Здесь благородные не так богаты, как у нас. Для них это вино соответствует приличиям. Если бы я знал, что они подадут к обеду, я бы купил что-нибудь другое, а это вино — сладкое, его пьют после обеда, на десерт. Они люди небогатые, но претензий у них — как у барбоски блох.
Есеня не понял и половины сказанного, но решил, что Полозу видней.
Они снова поднялись по мраморной лестнице и снова позвонили в колокольчик с мелодичным звоном.
— Вы к доктору Добронраву? — опять спросила накрахмаленная женщина, и на этот раз лицо ее не выражало радушия.
— Да, они к доктору Добронраву, — в прихожую выбежала сияющая Ладислава. — Я так рада, что вы пришли и мои труды не пропали даром! Проходите. И не снимайте сапоги, вам, наверное, босиком будет неловко.
— Спасибо, но мы привыкли ходить босиком, — немедленно ответил Полоз. — И мне бы не хотелось каждый раз смотреть под ноги, чтобы не наступить на ковер.
— Конечно, делайте так, как вам удобней, — тут же согласилась Ладислава, и Есеня решил, что Полоз напрасно лезет в бутылку.
— Пойдемте в гостиную. У нас тесно, поэтому обедаем мы в гостиной, а потом убираем стол, чтобы можно было сидеть у камина, — тараторила она без умолку. — Две комнаты отданы под прием больных, и наша с Добронравом спальня служит ему и кабинетом, и библиотекой. Вас это не смущает?
Полоз кашлянул:
— Боюсь, нет.
На пороге гостиной их встретили Избор и доктор, Полоз отдал хозяйке бутылку вина, а Есеня, не зная, что делают в таких случаях, просто отошел в сторону и стал рассматривать комнату с двумя большими окнами. Сияющий пол из маленьких полированных дощечек, стены, затянутые блестящей тканью, огромный ковер перед очагом, такой мохнатый, что ноги утонули в нем по щиколотку, — Есене понравилось на нем стоять, но он подумал, что это, наверное, нехорошо. Если все станут ходить по ковру, что от него останется? В середине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, и на нем — Есеня не удержался и подошел поближе — в тонком прозрачном кувшинчике расцветал живой цветок. Таких цветов он никогда не видел — его махровые розоватые лепестки казались беспомощными, очень нежными, а потому беззащитными. Если тронуть их пальцем, они скукожатся, сомнутся.
— Тебе нравится мой цветок? — спросила подошедшая Ладислава.
Есеня кивнул.
— Это олеандр. Я сама его вырастила. В Урдии они растут прямо на улицах.
— А как же… — начал Есеня, но Ладислава его перебила:
— Пойдем, я покажу тебе мои цветы. Добронрав их не очень любит, поэтому я выращиваю их в спальне для гостей, где сейчас живет мой брат.
Никаких теплых ящиков, устройство которых Есеня успел придумать накануне, для цветов не требовалось. Они росли на окне, в ящиках с землей. Над подоконником были установлены полки в несколько ярусов, и на каждой из них стояли эти ящики, отчего свет в комнату почти не проникал. Одну стену спальни обвил плющ, и какое-то вьющееся растение свешивалось с подоконника до самого пола.
Ладислава долго перечисляла названия цветов, и у Есени слегка закружилась голова от обилия новых слов — он не запомнил ни одного. Если бы она помолчала, цветы бы понравились ему гораздо больше.
Куда сильней его заинтересовала булатная сабля, вынутая из ножен и косо прикрепленная к стене. Есеня присмотрелся — клинок показался ему знакомым. Он подошел поближе и провел по лезвию пальцем. Нет никаких сомнений: этот клинок ковал его отец. Вот это да! Уйти от дома так далеко и неожиданно наткнуться на знакомую вещь! Есеня подумал и не стал об этом говорить Ладиславе: он усмотрел в этом что-то обидное для отца.
— А это что? — он показал пальцем на картину на стене.
— О, это написал Избор, совсем недавно, всего две недели назад. Тебе нравится?
На картине зеленый кленовый лист насквозь просвечивало солнце. Есеня долго смотрел на него и не понимал, что ему кажется неправильным. И почему так хочется повести плечами и отойти немного назад? Его внезапно охватила тоска.
— Не знаю, — на всякий случай сказал он. — Мне кажется, что он сейчас упадет.
— Кто?
— Лист. А так не может быть.
И сам понял, что очень даже может. И именно от этого ему и неприятно на него смотреть.
За столом Есене пришлось всерьез задуматься над словами Полоза о том, что он вольный человек, а не мальчик подлого происхождения. Он вдруг посмотрел на Избора и доктора, на их одежду и заметил, насколько они с Полозом на них не похожи — в простых льняных рубахах, в шерстяных штанах и босиком. Но Полоза, казалось, это нисколько не смущало. Он сел рядом с Есеней напротив окна и невозмутимо заправил крахмальную салфетку за воротник так же, как это сделали Избор и доктор. Есеня подумал и сделал то же самое. Полоз ему подмигнул, а лицо Избора еле заметно исказилось. Ему, похоже, вовсе не нравилось сидеть с ними за одним столом, отчего Есене захотелось выглядеть совсем не так, как обычно. Он посмотрел перед собой — посуда смутила его невероятно: две вилки, два ножа, ложка большая, ложка маленькая, две белые плоские миски, и на них — одна нормальная, глубокая.
Накрахмаленная женщина принесла и поставила на стол нечто, что, наверное, можно было назвать горшком, если бы не цвет и не две тонкие ручки по бокам. Но выяснилось, что Есеня не ошибся: предназначение странного предмета оказалось тем же, что у горшка со щами, который мать ставила в центр стола, — в нем плескалась горячая, пахучая уха.
Ладислава щебетала что-то про уху и стоимость осетрины на рынке, о приправах, которые ей привезли с востока, и о том, что лучше перца она пока ничего не пробовала. Есеня никогда не задумывался, как надо есть уху, но стоило ему взглянуть на Избора, и он понял, что не делал этого напрасно: тот поморщился, едва Есеня поставил локти на стол и зажал в кулаке маленький, жалкий кусок белого хлеба. Он огляделся и заметил, что локтей на стол никто не ставит, даже Полоз сидит прямо. Есеня попытался проделать нечто подобное и понял, что есть таким образом — сплошное мучение. Впрочем, никто, кроме Избора, не обратил на него внимания.
— Избор рассказывал нам о вольных людях Оболешья, и я представлял их несколько иначе, — заговорил между тем доктор. — Вы где-то учились?
— Я — да, — кивнул Полоз.
— И ваше образование помогает вам в вашем… хм… ремесле?
Полоз усмехнулся.
— Не очень.
— Тогда для чего ты учился? — Избор, скользнув взглядом по Есене, посмотрел на Полоза.
— Мне хотелось понять, насколько велик мой потенциал.
Есеня так старался сидеть прямо, что подавился ухой и закашлялся, прикрыв рот куском хлеба. Полоз шарахнул его по спине, в самое больное место, и кашлять Есеня перестал.
— Простите, — вежливо кивнул Полоз остальным.
Доктор и Ладислава сделали вид, что ничего не заметили, но Избор слегка скривил лицо. А что делать, если Есеня на самом деле поперхнулся?
— И насколько он велик? — продолжил расспрашивать Избор.
— Мне трудно судить об этом. Но среди учеников урдийских мудрецов я был не последним. И, думаю, большинство вольных людей на моем месте могли бы меня превзойти. Видите ли, вольными людьми очень часто становятся те, кто обладает сильным потенциалом.
— Я бы не сказал этого о вольных людях Кобруча, — улыбнулся доктор.
— О, они тоже талантливы, — Полоз усмехнулся. — В искусстве предприимчивости, в умении считать и приумножать богатство. Жмуренок, расскажи им про ребят на базаре и про их управляющего. Мне эта история показалась забавной и очень показательной.
Есеня от неожиданности опустил ложку в тарелку, и она громко звякнула, расплескав бульон. Избор вздрогнул и вздохнул.
— Да что там рассказывать? — Есеня с вызовом посмотрел на Избора. — Чтобы заработать на базаре — ну, поднести там что-то или убрать, — надо занять очередь и заплатить этому управляющему медяк. А если медяка нет, то надо отдавать ему половину заработанного.
— И сколько таким образом можно заработать за день? — спросил доктор.
— Я думаю, не больше полуфунта хлеба. И половину, соответственно, отдать.
— А этот управляющий — он кто? Чем он живет, ведь это смешной заработок?
— Да он мой ровесник. И не так уж мало он получает, — Есеня прикинул в уме, — я думаю, около полусеребреника в неделю. Фунт хлеба у него набрался часа за два, но это было утром, когда работы больше всего. Если ничего не делать, только на базаре торчать, не так уж плохо.
— А ты хорошо считаешь, — удивился доктор.
— Да ну, чего тут считать-то, — смутился Есеня.
— Ты расскажи, что случилось, когда ты его прогнал, — Полоз незаметно подтолкнул его в бок.
— Да что случилось? Вздул я его, чтоб малышню не обирал, через три дня пришел — он опять там же, на месте. Дальше обирает. У него батька — стражник! Конечно, полусеребреник на дороге не валяется, такого заработка никто просто так не упустит.
— А ты считаешь, его функции там излишни? — спросил Избор.
— Я думаю, об очереди можно и самим договориться. Никто из взрослых на жалкие кусочки хлеба не позарится, а с мелкими, кто без очереди лезет, пацаны бы сами разобрались.
За разговором Есеня забыл о том, где находится, и незаметно для себя разложил локти на столе — уха сразу двинулась быстрее.
— Я думаю, для того чтобы на ровном месте придумать себе работу, нужно обладать определенными способностями, — сказал Полоз. — Я не считаю, что все управляющие занимаются тем же самым, но думаю, их труд не стоит тех денег, которые они за него получают.
Есеня аккуратно вытер миску куском хлеба и сунул его в рот. Хорошая была уха, наваристая и острая. Полоз засмеялся и сделал то же самое, а вслед за ним и доктор, отломив ломтик хлеба, попытался повторить нехитрое движение. Избор опустил ложку в тарелку и молча замер, глядя на них.
— Избор, ты только что слышал, сколько стоит труд детей в этом городе. Так неужели ты считаешь неприличным подобрать с тарелки последние крохи, вместо того чтобы вылить их в помои? — доктор посмотрел на шурина без осуждения. — Парень поступает гораздо правильней, чем это делаем мы, он с детства приучен бережно относиться к пище.
Избор ничего не ответил и подвинул тарелку вперед.
— Второе блюдо я подам сама, — поднялась Ладислава, пытаясь замять неловкость. — Я сама его готовила и потратила на это целых три часа. Надеюсь, гостям оно понравится.
Она вышла из гостиной, и доктор, пригнувшись к Есене, сказал вполголоса:
— Постарайтесь ее не обидеть, она очень гордится этим блюдом. Собственно, это единственное, что она умеет готовить.
Есеня кивнул: несмотря на бесконечное тарахтение, Ладислава нравилась ему все больше, и уж обидеть ее никак не входило в его планы. Хозяйка появилась через минуту с огромным подносом, который и водрузила на стол, взамен убранного накрахмаленной женщиной горшка с ухой. Каково же оказалось удивление Есени, когда на подносе он увидел обычную кашу из продолговатой рыжей крупы, сверху посыпанную кусочками мяса! Каша была жирной, и это сильно его обрадовало.
— Это блюдо меня научили готовить в Урдии, но это не урдийское блюдо, а восточное. Мы с Добронравом жили неподалеку от гостиного двора восточных купцов и несколько раз бывали у них в гостях. Там-то я его и попробовала и не успокоилась, пока мне не показали, как его готовят.
Она подошла к застекленному шкафу, вытащила из него нормальную глубокую миску и поставила перед Есеней, не переставая говорить.
— Боюсь, я огорошу Избора, но на востоке это блюдо принято есть руками. Все садятся на ковер вокруг подноса и берут еду щепотью. Чем больше жира течет по рукам, тем больше почета повару, который его приготовил.
— Я надеюсь, на ковер мы садиться не будем? — Избор сжал губы.
— Нет, можно есть ножом и вилкой, не переживай, — засмеялась Ладислава, подложила Есене большую серебряную ложку и тихонько шепнула. — А ты ешь, как тебе удобно, и не смотри на моего братца.
Есеня кивнул и полюбил ее еще сильней. А когда посмотрел, как кашу едят ножом и вилкой, и вовсе обалдел: в этом было что-то ненормальное. Полоз, кстати, справился с этим отлично, будто всю жизнь ел только так.
— Вы удивительная женщина, — сказал он вполголоса, наклонившись к Ладиславе, — добрая и тактичная. Я такой представлял себе царицу.
— Благодарю вас, — Ладислава зарделась.
Каша оказалась очень вкусной — Есеня никогда ничего подобного не ел. Конечно, ложкой он навернул ее гораздо быстрей остальных и, желая порадовать хозяйку, попросил добавки. Избору это снова не понравилось, но лицо Ладиславы расплылось в такой довольной улыбке, что Есеня о своем поступке нисколько не пожалел. Да и доктор ему подмигнул.
— Меня всегда интересовал один вопрос, — вновь обратился доктор к Полозу. — В чем, собственно, состоит смысл существования вольных людей в Оболешье? Я не обижу вас, если назову их разбойниками?
— Нет, не обидите. Люди, которые грабят мирных обывателей с оружием в руках, обычно так и называются. И, наверное, смысл их существования ничем не отличается от смысла существования любого человека. В чем, например, состоит смысл вашего существования?
— Ну, мне нетрудно ответить на этот вопрос. Я лечу людей, спасаю им жизни иногда.
— Если рассматривать жизнь с приземленной точки зрения, все мы добываем себе пропитание, а если взять немного выше — все мы стараемся немного изменить этот мир. Кто-то к лучшему, кто-то — к худшему. Изначально вольные люди — это повстанцы, которые оказались вне закона и были вынуждены скрываться в лесах. Но прошли годы, сменилось много поколений, и из повстанцев мы превратились в обычных разбойников. С единственным отличием.
— С каким?
— Например, дед Жмуренка отправил в лес сына, когда на него положил глаз отец благородного Мудрослова. В то время Жмуру было четырнадцать, и он слишком хорошо разбирался в металле, чтобы это осталось незамеченным.
Лицо Избора потемнело, словно Полоз своим утверждением нанес ему личную обиду:
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что мои собратья злоупотребляли властью.
— А я ни в чем тебя пока не обвиняю, — усмехнулся Полоз.
— Но вольные люди считают, что медальон надо уничтожить, разве нет? — спросил Избор.
— Нет, вольные люди считают, что медальон надо открыть, — Полоз резко убрал с лица усмешку и стал совершенно серьезным.
Избор слегка отодвинулся назад под его немигающим взглядом.
— А понимают ли вольные люди, к чему это приведет?
— Много лет вольные люди живут надеждой, что когда-нибудь Харалуг откроет медальон. И это произойдет. Я не был бы вольным человеком, если бы сомневался в этом.
— Послушайте, — вмешался доктор, — но вы же образованный человек. Харалуг давно умер, как вы себе это представляете? Вы верите, что он поднимется из могилы?
— У Харалуга нет могилы, он не был погребен. И в этом есть что-то зловещее, вы не находите? — Полоз снова криво усмехнулся.
Избор еле заметно побледнел и стиснул в кулаке нож.
— Посмотри вокруг, — с нажимом ответил он, — разве Кобруч не лучшее оправдание существованию медальона? Вам не нравятся местные порядки, как я понял, почему же вы уверены, что Олехов не ждет та же судьба? Нищета и власть хищников, которые гребут добычу в свою нору, гребут и знают, что сожрать ее не смогут и за всю жизнь? Разве «вольные люди» Кобруча чем-нибудь отличаются от вольных людей Оболешья? Это те же разбойники, только их разбой оправдан законом. Они не носят оружия только потому, что за них это делает стража.
— Вольные люди Оболешья не берут больше, чем могут сожрать, как ты изволил выразиться. Наверное, именно это отличает их от хищников Кобруча. Но я не обольщаюсь, я понимаю, что к власти придут именно хищники. Жмуренок, тебе нужна власть?
Есеня покачал головой.
— И мне, наверное, тоже. Жмуренок, а что бы ты сделал, если бы стал богатым?
— Не знаю, — Есеня немного подумал и вспомнил, как не смог найти, на что истратить золотой. — Деньги — это удобно. Были бы у меня деньги, я бы не работал, делал бы, что хотел. Еще можно было бы по свету поездить, посмотреть. Еще… ну, бедным можно помогать. Можно такую же мастерскую открыть, где я работал, и платить нормально, и тогда никто не пошел бы работать туда, где платят мало, правильно?
Доктор улыбнулся, но Полоз остался серьезным:
— Чем рассуждения парня отличаются от рассуждения благородных, управляющих Олеховом? Чем он хуже Градислава или Мудрослова?
— Его рассуждения примитивны, — вздохнул Избор, — он не вникает в суть вещей.
— Я думаю, ему просто не хватает образования. И, между прочим, он ничуть не менее способный, чем его отец. Жмуренок умеет варить булат не хуже благородного Мудрослова, хотя никто его этому не учил. И этой способности он ни у кого не крал.
Внезапно Избор побледнел до синевы, руки его дрогнули, но Полоз не обратил на это внимания.
— Да лучше, чем Мудрослов, — сказал Есеня. — Я умею варить «алмазный» булат. Мне сказали, благородные ножи из такого булата вешают на стенки и охраняют с собаками. Батька мой нож тоже на стенку повесил. Я только ковать его не умею, батька сам ковал.
Избор побледнел еще сильней, просто посерел весь. Есеня сначала решил, что Избору стало так обидно за Мудрослова. Может, мы за столом сидим неправильно, но и мы чего-то сто́им! Но потом он понял, что здесь что-то не так. Да Избор испугался! Интересно, чего?
Но Избор взял себя в руки и немедленно возразил Полозу:
— И ты полагаешь, после открытия медальона именно такие, как он, придут к власти?
Полоз покачал головой:
— Я же сказал, что не обольщаюсь. Я не знаю и не хочу знать, что случится после открытия медальона. Я твердо знаю только одно: медальон не имеет права на существование.
— Твои рассуждения, по меньшей мере, безответственны, — фыркнул Избор, — а по большому счету, если у тебя есть реальная возможность его открыть, — преступны.
— Ну, Избор, — снова вмешался доктор, — я бы не стал выражаться столь категорично.
— Нет, отчего же… — улыбнулся Полоз. — С точки зрения закона мои рассуждения действительно преступны.
— Я говорю не о законе, а о морали, о человеческой морали, — сказал Избор. — Ввергнуть тысячи людей в хаос бунта… Ты ведь не сомневаешься, что открытие медальона приведет к восстанию?
Полоз покачал головой.
Есеня давно доел кашу и слушал их с открытым ртом. Ничего себе! Восстание! Это будет интересно. Избор между тем продолжил:
— Тысяча разбойников и убийц окажется на улицах города, и каждый из них захочет отомстить за несправедливость — конечно, за несправедливость с их точки зрения.
— А ты считаешь применение медальона справедливым? — Полоз наклонил голову и не мигая посмотрел на Избора.
Разбойники и убийцы. И среди них — отец Есени. Нормальный, не ущербный. Такой, как про него рассказывал Рубец: добрый и веселый. Есене захотелось немедленно еще раз попробовать открыть медальон.
— Да! — воскликнул Избор. — Это гораздо гуманней, чем смертная казнь или каторга. Ты не видел каторгу для преступников Кобруча? Люди умирают от непосильной работы через год-два после того, как туда попадают!
Тем временем накрахмаленная женщина убрала со стола поднос с кашей и принесла широкие стеклянные миски на ножках, заполненные чем-то белым и воздушным.
— Господа, своими разговорами вы не дадите мальчику возможности насладиться десертом, — натянуто улыбнулась Ладислава, — а я уверена: он никогда не пробовал суфле.
— Мы не будем мешать, — тут же кивнул доктор, подхватил свою стеклянную миску и переставил ее на низкий столик перед камином, на котором стояла принесенная Полозом бутылка вина и пять высоких прозрачных бокалов.
— Я видел каторгу Кобруча, — кивнул Полоз и поднялся, — и что такое смертная казнь, я тоже знаю. И я не могу не признать, что множество детей, Жмуренок в том числе, не появились бы на свет, не будь медальона. Но я видел и другое: я видел шевелящийся обрубок души ущербного. И я могу сказать: это даже не жестокость. Это преступление против самой природы, это настолько бесчеловечно, что не укладывается в голове. Как одни люди смеют творить такое с другими? По какому праву? Только на основании того, что сами сочиняют законы?
— Да, мы имеем такое право, — с достоинством сказал Избор, который тоже успел встать возле низкого столика, — право решать. Потому что те, кто стоит неизмеримо выше толпы, несет ответственность за эту толпу. Именно осознание ответственности отличает нас от вольных людей, как в Олехове, так и в Кобруче. Мы не стяжаем богатства, мы направляем полученное на всеобщее благо. И если посмотреть на жизнь простолюдина в Кобруче, это становится очевидным.
— О богатстве я бы говорить не стал, — улыбнулся Полоз, приподнимая бокал. — Да и стяжательство вам не чуждо.
— Да, я украл медальон именно потому, что стяжательство стало для моих собратьев самоцелью. Они забыли о своем призвании. Но это вовсе не означает, что существование медальона тому виной. Нам нужна свежая кровь, нам нужен тот, кто не утратил понятия о справедливости. И тогда все встанет на свои места.
— Так просто? И кто же это будет? Я? Ты? Доктор Добронрав? Или Жмуренок? Кто возьмет на себя право судить?
— Судить должен закон, — возразил Избор.
— Но кто напишет этот закон? И кто станет его переписывать, когда пройдет сотня лет и мир изменится? И в чью пользу этот закон будет переписан? Неужели непонятно, чем страшен медальон? Он совершает с человеком нечто гораздо худшее, чем смерть, но со стороны кажется, что ничего страшного не произошло. И чем больше ущербных населяет город, тем лучше для города. И не в стяжательстве дело! Стяжательство — лишь рычаг, рычаг в умелых руках Градислава. В отличие от тебя, он понимает, что приумножение богатства — города или его самого — напрямую зависит от количества ущербных. Это люди, которым не нужны развлечения, которые не требуют для себя никаких прав, которые не хотят размышлять, а только молча выполняют порученную им работу и заботятся лишь о благополучии своей семьи. И в этом благородный Градислав ничем не отличается от «вольных людей» Кобруча. Только те в качестве рычага используют бедность. И какая разница, тысячи ущербных бедняков или тысячи ущербных богачей станут населять город? Цель любого правителя от этого не меняется: превратить свой народ в толпу, которой легко управлять. А каким способом это сделано — неважно.
Есеня, видя, что все мужчины стоят, и сам поспешил вылезти из-за стола с суфле в одной руке и с ложечкой в другой и встал поближе к Полозу. Как бы интересен ни был разговор, а попробовать это загадочное блюдо стоило.
— Ну, если это неважно, может, лучше оставить медальон? Все же ущербным богачом быть неизмеримо лучше, чем ущербным бедняком? — улыбнулся доктор.
— Нет. Почему вы предлагаете выбор только из двух зол? А что если позволить человеку остаться личностью? По мне, лучше я буду неущербным бедняком. Лучше я буду нищим, который смотрит на звезды, который думает о бытии и хочет постичь суть этого бытия. Почему меня лишили этого права? Лишили по рождению, между прочим. И я взял его сам, когда ушел в лес. Да, у меня нет другого способа добывать пропитание, кроме как с оружием в руках. И Жмуренок, вместо того чтобы варить булат, тоже стал бы разбойником. И, между прочим, так решил не он сам, так решил его отец. Законопослушный Жмур испугался, что его сына превратят в ущербного. Испугался!
— А я говорила тебе, Избор, — вступила в разговор Ладислава, — я говорила, что ты своим легкомысленным поступком перечеркнул мальчику жизнь!
— Не надо винить в этом Избора, — Полоз любезно поклонился Ладиславе. — Если бы Жмуренок не умел варить булат, Жмур заставил бы его вернуть страже медальон, только и всего.
— Вот видишь! — сказал Избор. — Дело в том, что благородные злоупотребляют властью, и если это злоупотребление прекратить, все встанет на свои места. Если медальон использовать только в тех случаях, когда преступник заслуживает смертной казни, все изменится!
— Да? И снова вопрос: а кто заслуживает смертной казни? Вспомни, кто стал первой жертвой медальона? Харалуг! И вина его в том, что он пытался добиться бо́льших прав для вольных людей, а когда ему в этом отказали, попробовал взять эти права силой.
— Харалуг хотел власти, Харалуг начал войну. Пролилась кровь, и за пролитую кровь он поплатился.
— Эй, — сунулся Есеня, — ты ж мне рассказывал совсем другую сказку! Врал, что ли?
— Врал, врал, — успокоил его Полоз. — Они отлично знают историю Олехова. Лучше чем мы, наверное. У благородных много тайн от нас, они не доверяют их даже своим детям.
— Совершенно верно, — нисколько не смутился Избор, — мы умеем хранить свои тайны, потому что в руках дикарей эти тайны могут наделать много бед.
— Дикари — это мы, Полоз? — Есеня улыбнулся.
— Извините, — Избор изобразил нечто между кивком и поклоном.
Доктор и его жена отодвинули стол в сторону и на ковер поставили глубокие кресла с блестящей обивкой — такой же, как на диванах около кабинета доктора.
— Давайте разожжем камин и перестанем оскорблять друг друга, — предложила Ладислава. — Я ничего не имею против споров, как известно, именно в споре рождается истина, но спор и ссора — разные вещи.
За окном собирались сумерки, и когда в камине вспыхнул огонь, это сразу стало заметно.
— Давайте лучше поговорим о чем-нибудь не имеющем отношения к политике, — попросила Ладислава, усаживаясь в кресло поближе к огню. Есеня уплетал сладкую воздушную массу со смешным названием «суфле»: на самом деле было вкусно. Мужчины, правда, предпочли пить вино, и Есеня не знал: стоит ему тоже выпить или сперва доесть эту вкуснятину?
— Нет, мне бы сначала хотелось понять, отдают ли себе отчет вольные люди в том, что случится, когда медальон откроется, — обернулся к сестре Избор.
— Отдают, — ответил Полоз. — Более того, они готовятся к этому.
— Взять в руки власть? — спросил Избор.
— Ну, можно сказать и так. С открытием медальона благородные легко и быстро сами откажутся от этой власти. Или вы не понимаете, что с вами произойдет? Вам придется вернуть то, что вы отобрали. И что тогда останется?
— Останется то, что нельзя получить при помощи медальона: знания. Знания и ответственность за окружающих людей. А вы берете на себе ответственность за чужие жизни? Ведь то, что вы хотите сделать, приведет к кровопролитию.
— Если бунт будет стихийным, то да. Но если во главе разбойников и убийц, про которых ты говорил, встанет организованная сила вольных людей, кровопролития можно избежать. В этом случае наша победа станет столь очевидной, что сопротивление с вашей стороны не будет иметь никакого смысла.
— Даже если это так, через пятьдесят лет Олехов ничем не будет отличаться от Кобруча, — Избор стиснул зубы.
— Может быть. Но и обрубков души я больше никогда не увижу, — Полоз улыбнулся уголком рта.
Негромкий храп. Приглушённый шум улицы. Тихий голос Конти — он разговаривает сам с собой:
—… И даже тогда это было лишь то, чего я от неё хотел… или ожидал, какая разница… Это я теперь понимаю. Боялся, конечно, — он смеётся тихо, почти беззвучно, — О, как же тогда боялся!.. На работу удирал, в барах тянул до последнего, на улицах часами околачивался, возвращался пешком — лишь бы еще немножко оттянуть. Но на самом-то деле… На самом-то деле не того я боялся, что приду — а там опять чёрт знает что, — опять беззвучно смеётся, — Нет, это тоже страшно, и ещё как! Но это – не тот страх. Не настоящий… даже забавно. Не скучно. Есть, по крайней мере, о чём вспомнить… Н-да… Весело было. А настоящий-то страх, он другой. Совсем другой… Больше всего я тогда боялся, что однажды приду — а дома всё в порядке…
Посмеиваясь, он встает из-за стола. Потягивается, хрустя суставами. Бормочет с иронией, растягивая слова:
— В полном порядке. Тишь да гладь. Как у людей…
Замолкает. Перекатывается с пятки на носок. Говорит уже совершенно серьёзно:
— Вот ведь ужас-то…
смена кадра
Приглушённо звучат тамтамы, их ритм то нарастает, приближаясь, то откатывает, становясь еле различимым.
У Ромы голос человека, доведённого до отчаяния:
—… Просто мужские разговоры!!!
Опираясь огромными ручищами о крышку стола, он нависает над сидящей на стуле Воображалой, но выглядеть при этом умудряется вовсе не угрожающе. Скорее жалко. Рядом с ним — Сеня, и он уже не смеётся.
Воображала сидит на стуле с неприступным и гордым видом, губы её презрительно поджаты, подбородок вздёрнут, руки скрещены перед грудью в демонстративном жесте отрицания. Вместо пижамки и слюнявчика на ней бежевая рубашка с тёмным геометрическим узором и кожаной шнуровкой на груди, вдоль спины и по рукавам до локтей — длинная кожаная бахрома. Время от времени всполохом прорывается яркая расцветка, и одновременно возникает над рыжими волосами индейский головной убор из перьев, а на непроницаемом лице проступает боевая раскраска. Отдалённо звучат тамтамы.
— Понимаешь, — говорит Рома, чуть не плача, — Есть такие анекдоты, которых не рассказывают девочкам… не только маленьким девочкам, нет! Что ты! Даже очень взрослым девочкам. Просто не принято. И вовсе это не означает, что над ними смеются… А даже если и смеются — то это не над ними, понимаешь?! Просто это такие анекдоты… А над анекдотами все всегда смеются, понимаешь?..
Не меняя позы, Воображала меряет его презрительным взглядом. Раскраска проступает ярче, отдалённая дробь тамтамов приближается. На голове Сени появляется ковбойская шляпа с воткнутой в неё индейской стрелой, на шее — красный платок. Бряцая шпорами огромных ботфорт, Рома отступает от Воображалы, подходит к Сене — тот с отвращением пытается развязать сложный узел шейного платка, говорит с тихой паникой:
— Если крокодил застанет её в таком состоянии — нам труба. Он не будет разбираться, кто виноват.
Рома кивает, вид у него затравленный:
— У тебя есть идеи? Я спёкся. Она ничего не желает слушать, как об стенку горох.
Сеня хмурится, вытаскивает из-за пояса два старинных шестизарядных кольта, решительно сдирает с шеи платок, сбрасывает на пол проткнутую стрелой ковбойскую шляпу. Ромал смотрит на две одинаковые шляпы с отвращением, тянет просительно:
— Может, я всё-таки глушак врублю? Ну, на всякий пожарный.
— Только на самой малой.
Рома обрадованно щёлкает переключателем.
Антураж Дикого Запада пропадает, смолкают тамтамы. Теперь сидящая на диване с ногами Воображала похожа не на попавшего в плен индейского вождя, а просто на смертельно обиженного ребёнка. Сеня смотрит на неё задумчиво, говорит Роме:
— Ты прав, в таком состоянии её не прошибить, слушать не станет. Нужно встряхнуть как следует, пусть выкричится… хорошо бы, чтобы заплакала, тогда вообще всё сработает. Ладно, с богом…
И — Воображале, громко и агрессивно:
— Да, чёрт возьми, мы говорили о ногах! Не о твоих кривых макаронинах, разумеется! У тебя не такие ноги, чтобы о них хотелось говорить! Мы говорили о Юлькиных ногах, ясно?! И я не обязан перед тобою отчитываться! И разрешения у тебя спрашивать, о чём мне можно говорить, а о чём нельзя, тоже не намерен!! Ясно!!?
Воображала оскорблённо фыркает, прерывая молчание:
— Враньё! Все враньё! У меня ноги не кривые! А вы и вчера замолкали! И раньше! Не могли же вы всегда обсуждать её жирные ляжки!
— Не твоё собачье дело! — кричит Сеня обрадованно, — Имею полное право обсуждать любые ноги, когда хочу!
— А вчера с самой Юлькой чьи ноги ты обсуждал? — Воображала тоже переходит на крик.
— Не твоё собачье дело! Есть у тебя твои игрушки — вот в них и играй! А во взрослые игры не лезь! Ясно?!..
— Игрушки?! — Воображала вскакивает, — Мне предлагают играть в игрушки?! И когда?! Сейчас! Когда дорога каждая пара рук, каждая минута, когда под угрозой существование самого человечества — они спокойно обсуждают женские ляжки, а мне предлагают играть в игрушки!!! Знаете, кто вы? Вы вредители! Враги человечества! Я выведу вас на чистую воду!!!
Она потрясает перед лицом ошарашенного Сени маленьким кулачком, лицо фанатичное, глаза безумные. Сеня резво отпрыгивает за стол, шипит сквозь зубы, обречённо:
— Вот влипли! Ну, крокодил! Ну, сволочь! Не мог масонами ограничиться!!
Воображала пытается дотянуться до него через стол, её пальцы хищно скрючиваются, руки становятся похожи на лапы стервятника, зубы оскаливаются (клыки заметно увеличены). Но Сеня старается перемещаться так, чтобы между ним и Воображалой всегда находился стол, а стол этот слишком широк, и дотянуться через него ей не под силу. На замершего у мониторов очень бледного Рому Воображала вообще не обращает внимания. Вся её ярость направлена на Сеню, зайцем прыгающего вокруг стола. Она кружит за ним, как тень, смотрит ненавидяще, тянет скрюченные пальцы с загнутыми когтями, шипит:
— Наймиты инопланетных монстров! Я до вас доберусь! Я сразу вас раскусила! Вы не случайно отстраняли меня от работы! Пытались усыпить бдительность при помощи мороженого! Не выйдет, господа хорошие! Распечатки, да?!! Никаких больше распечаток!!!
Сеня истерично смеётся. Всхлипывает, опять смеётся. Говорит Роме (голос высокий, нервный):
— Узнаешь лексикончик?! Старая задница!..
У Ромы белые даже глаза. Он что-то шепчет одними губами, потом повторяет немного громче:
— Сеня, она свихнулась… Окончательно. Я видел, я знаю, работал с такими… Чёрт, Алика же предупреждали насчёт ЛСД…
Воображала делает в его сторону быструю отмашку когтистой лапой. Рома взвизгивает уже в полный голос, отпрыгивая за край стола:
— Она свихнулась, Сеня, сделай что-нибудь!!
Воображала резко оборачивается, вид озадаченный. Замирает и всё остальное, словно на стоп-кадре – прячущийся за столом Сеня, Рома в нелепой позе и с открытым ртом. Упавший со стола пластиковый стаканчик неподвижно завис в воздухе, выплеснувшийся кофе застыл амебообразной резиновой кляксой. В движении остается одна Воображала. Вернее – уже не одна. Она раздваивается — одна ускользает за кадр, а вторая начинает корчить дикие рожи, волосы её встают дыбом, из ушей валит дым, глаза дико вытаращиваются и начинают вращаться каждый сам по себе, уши удлиняются, заостряясь, из угла перекошенного рта вываливается полуметровый язык…
— Не верю! — говорит совершенно спокойно первая Воображала.
Рыжее чудище, уже совершенно ни на что не похожее, начинает трястись и визжать, одновременно отращивая десятисантиметровые клыки и такие же когти, быстро суёт руки а-ля Фреди Крюгер Воображале прямо в лицо. Жест не угрожающий, а, скорее, заискивающий, почти детский – глянь, что у меня есть.
Воображала смотрит скептически. Монстр вопросительно повизгивает. Воображала обходит его вокруг, осматривая со всех сторон критическим взглядом, трёт в задумчивости подбородок. Монстр следит за ней с опаской, вывернув голову на 180* и пытается вилять свежеотращенным хвостом. Хвост рыжий и очень лохматый, упруго загнутый кверху, как у длинношерстной борзой (всё это время Рома и Сеня находятся в застывшем состоянии, неподвижными отпечатками на заднем плане, а стаканчик с кофе так и не долетел до пола).
Воображала двумя пальцами брезгливо поднимает рыжий хвост за кончик, качает головой, отряхивает руки, роняет неодобрительно:
— Чушь собачья…
Монстр поскуливает, нерешительно виляет хвостом. И тут же отчаянно взвизгивает — Воображала безжалостно отрывает этот хвост. Срывает с монстрообразного дубля рыжий косматый парик, кусками сдирает слоистую маску с лица, обламывает когти, выдирает вставную челюсть. Одёргивает рубашку, поправляет волосы, говорит удовлетворённо:
— Обойдёмся без лишней экзотики. Внимание! МОТОР!
(Закадровая суета, женский голос:» Кадр бырбырбыр, дубль бырбырбыр». Щелчок. Мужской голос: «Поехали!»).
— Она свихнулась! — взвизгивает Рома, отпрыгивая за край стола. Воображала оборачивается. Никаких клыков-когтей, личико обиженного ангелочка: бровки домиком, губки бантиком, глаза сиротки Марыси.
— Я поняла… — говорит она тихо, — Это не вы… Это я… То есть, это вы думаете, что я… Вы меня считаете ихней шпионкой, правда? Потому и не доверяете.
Огромные глаза переполняются слезами, крупные капли градом катятся по щекам. Воображала садится на пол, скорбно покачивая головой:
— Злые вы. Уйду я от вас…
— Это я отсюда уйду! — говорит Сеня с тоской. — В спецназе — и то спокойнее было!..
смена кадра
Воображала, танцуя, идёт по коридору. Лицо сияющее, голова запрокинута, глаза закрыты. Звучит бравурный марш, синий плащ вьётся за спиной как крылья (на ней костюм «леди Вольт»). Продолжая кружиться и не открывая глаз, плавным и точным движением заныривает в свою комнату (марш теперь звучит приглушённо).
От двери пункта слежения ей вслед смотрят истерзанные Сеня и Рома. Грязные и мокрые халаты висят тряпками, на шее у Ромы — обрывок ковбойского платка, у Сени из оторванного с мясом кармана торчит сломанная стрела. Он пытается закурить, но ломает третью сигарету подряд. Глаза дикие.
— А не слишком ли? — спрашивает Рома неуверенно. Сеня опять пытается прикурить, на этот раз роняет зажигалку. Руки у него дрожат. Голос хриплый:
— Там двенадцатый уровень сложности. Что она сможет понять?..
— А… вдруг?
— Не глупи. Пусть побалуется… или ты что – хочешь, чтобы она – опять?!!
Рома содрогается всем телом. По его лицу видно, что он совсем этого не хочет.
смена кадра
В конце сентября дед Иван засел за терминал и открыл бухгалтерские программы – надо было посчитать выручку от продажи продукции, посчитать, что еще можно сдать на продажу и определиться со списком необходимых покупок.
В первую очередь всем киборгам купили тёплую одежду – по паре утепленных комбинезонов, термобельё, куртки, шапки и утеплённые ботинки. И пару комплектов про запас – чтобы было, на всякий случай.
Парням купили по паре рубашек, девушкам – по два платья. И несколько рулонов льняной ткани разного цвета – остальную одежду кибер-девушки будут шить сами, дома. А также некрашеную льняную ткань и нитки – для вышивания Купаве – вышитые полотенца её работы охотно взяли на продажу в лавку при городском музее, вещи ручной работы всегда ценятся!
Заказ оформили на всё сразу, бабушка помогла с выбором одежды, Инфранет-магазин предоставил скидку и курьерскую доставку за свой счет, как постоянным покупателям.
Деньги остались и на покупку нового инкубатора – рыбы выловлено и закопчено было много.
Летом Любава ловила одна и не каждый день, а в сентябре к ней присоединились парни, и каждый день на рассвете на пару-тройку часов ездили на лодке на реку – то кто-то один, то вдвоём. По расчётам хозяина – еще полтонны можно было без проблем продать чуть позже, а при необходимости – и более того.
В октябре Лель остриг половину овец – стриженных животных перевели в утепленную часть хлева, пока не вырастет шерсть новая – и девушки под присмотром хозяйки за неделю шерсть вымыли, вычистили и рассортировали.
Получилось почти по четыре килограмма шерсти с каждой овцы – а взрослых овец в хозяйстве около трёх десятков — для романовки очень неплохо.
Овец, предназначенных для забоя на мясо, не стригли, чтобы шкура была с шерстью.
Часть шерсти упаковали на продажу, оставшуюся разделили на две части, одну часть на прядение и вязание, остальное – на изготовление войлока. Продали удачно – мастеру по изготовлению валяной обуви, которую охотно покупают туристы и охотники.
Оставшуюся для прядения часть шерсти Любава стала обрабатывать дома вечерами, привлекла и Купаву, и вечерами обе девушки усердно вяжут – носки и свитера. Своим парням связали в первую очередь, из оставшихся ниток вяжут на продажу.
В октябре дед вспомнил о своём желании позвонить на ипподром – там не забыли, с каким трудом Иван Михайлович выкупил Лихого – красу и гордость всего ипподрома — от сдачи на мясо и оформил документы на клонирование.
Старший бригадир-наездник тренерского отделения орловских рысаков Седов Илья Петрович сам вышел встречать дорогого гостя, когда старик с Мизгирём и Любавой приехали в гости на ипподром – и показал всех лошадей в надежде, что именно в его тренотделение дед поставит жеребчика по весне на объездку и тренинг.
Гости прошли по конюшням, осмотрели лошадей:
— Хорошо тут, чисто и светло!
— Всё по норме, а как без этого…
Дед выбрал пару кобыл пяти и шести лет, заканчивающих беговую карьеру, Илья Петрович сразу созвонился с владельцем кобыл о продаже, и договорился о передержке до весны и о случке в феврале или начале марта – чтобы в усадьбу кобыл привезти уже жерёбыми.
Заодно посмотрел и выбрал жеребца, которым желательно покрыть кобыл.
— А конюх какой у вас? Кобылы племенные, им особый уход нужен.
— Вот мой конюх, Мизгирь. Привёз лошадей показать, поучить, программы-то нет для ухода за племенными…
— Киборг? Ваш конюх – киборг? Хоть не DEX?
— DEX-6. Чем не устраивает DEX?
— Впервые вижу DEX’а-конюха! Обычно их охранниками работать покупают. А конюхами обычно Mary работают. Или люди. Есть несколько Irien’ов, но это скорее исключение из общего правила, так как все они принадлежат любителям, а не профессиональным наездникам. DEX’ы для армии делаются, убивать предназначены, а с лошадьми как раз наоборот надо, ухаживать, не причиняя повреждений. А на Irien’ов ветеринарные и медицинские программы ставятся идеально.
— Нет правил без исключений! Не возьмёшься ли обучить Мизгиря езде? Не только чистить и кормить должен уметь, но и запрягать правильно и ездить грамотно.
— Почему бы и не взять? На ваших же кобылах и ездить будет. Комната в общежитии есть.
Договорились о сроках – как только Иван Михайлович сделает предоплату за выбранных лошадей и договор будет согласован и подписан, Мизгирь в январе или в феврале приедет на месячную стажировку на ипподром в бригаду Ильи Петровича – и заодно будет охранять своих кобыл, и с ними вернётся домой.
В середине ноября позвонила старшая дочь, спросила, как дела и не надо ли помочь чем, и правда ли, что отец завещание написал и всё, что есть оставил киборгу? – да, именно так, ответил дед, всё так и есть!
Не кому-то из дочерей или внуков – а киборгу! Возмутительно! При живых-то детях – машине бездушной все оставить! Где это видано!
— Скоро к тебе внук приедет, из госпиталя недавно вышел, посмотрит, кому наследство завещано…
— Отправляй, встретим…
В начале декабря в усадьбу приехал молодой, но явно бывший в переделках – или служивший в армии, человек. Внук.
Дедушка был серьёзен и настроен очень решительно – завещание написано и утверждено и ничего менять он не будет!
Бабушка молча пекла пироги с ягодами вместе с помогающей ей Купавой — все-таки родной внук, наконец-то вспомнил дом родной…
— И где ж ты раньше был, внучок? Когда нам действительно помощь была нужна?
— В армии. Служил. Комиссован по ранению. Теперь гражданский. Приехал к вам в гости, а вы…
— Ну, раз только в гости, то проходи, осмотрись, сегодня отдыхай, а завтра на работу.
Внук вышел во двор – никак не думал, что здесь столько всего: коровы и лошади, овцы и козы, и куры… и сад, и огород, и земля под пахоту… пастбища и сенокосы…
В доме две девушки вяжут что-то большое — свитера, во дворе три парня бродят… ярый блондин – ну натуральный Irien! – осматривает коров, рядом с ним худенький паренёк, корову держит… чернявый парень у коновязи чистит лошадь щеткой, и где же я его видел? – а похож… и очень похож…
— Влад! Бабушка зовет чай пить, пироги готовы! – золотоволосая блондинка выскочила, сказала и упорхнула обратно в дом.
Влад? Знал он когда-то одного Влада… когда это было? – и было ли…
— Иду!
Мизгирь посмотрел вслед заходящему в дом парню. Где-то… где-то явно встречались… но где?
Мать не говорила, что у деда столько народа в доме живет! Ну и кто из них киборг?
Девушка? Или блондин? Или… не может быть!.. Влад обернулся…
Узнал?
— Пятый? Это ты?
— Вопрос не опознан. Переформулируйте, пожалуйста.
Это он! Точно – он! Пятый! Киборг, спасший его когда-то.
Он самый! Хорошая машинка, сколько с ними прошёл… надо же! Жив еще! И где? – у родных деда с бабкой! Вот так встреча!
Это он. Один из прежних хозяев. Влад. Его когда-то прикрыл собой чернявый киборг. Это он – он ли? – приказал наколоть паука ему на руку… Это он.
Влад прошел в дом. За столом уже сидели дед и бабка, и обе девушки. Ведут себя спокойно, и даже как-то стеснительно.
— Садись, внук. Знакомься. Любава и Купава. Девочки, это Влад…
— Насижусь еще! Хочу его купить! Продайте Пятого и я уеду… и всё наследство ваше… никаких претензий. Прямо сейчас!
— Что? Не дури, садись за стол. Кого тебе продать?
— Его, этого киборга. Который с лошадью. Это Пятый, он спас меня! Я его увезу, отремонтирую, со мной жить будет.
— А ты его спросил? Он сам хочет с тобой ехать? Если захочет, отпущу, насильно держать не стану. А не захочет, не заставишь.
— Спрашивать киборга? Хочет ли он ехать? Да вы тут совсем одичали! – удивлённый Влад сам не заметил, как перешел на крик.
— Не кричи на меня! Киборг тоже человек. Мизгирь здесь конюхом работает, и лошадей охраняет заодно. Отлично справляется, поговори с ним, как он скажет, так и будет. А пока пей чай, пока не остыл. Да сядь ты уже! Не мельтеши!
— Пятый!
— Мое имя Мизгирь!
— Это ты! Ты! Как здорово! У тебя есть имя? Мизгирь по-нашему паук! Ты жив! А я вспоминал тебя!.. Как же здорово, что ты жив!.. Какой ты стал!.. Надо позвонить Женьке!
— Не надо.
— Почему? Стоп. Погоди. Ты, что, все понимаешь? Ты разумен? Ну ничего себе! Так это на тебя завещание написано?
— На Любаву. Её первой хозяева купили. Её они Снегурочкой назвали. Год назад. Она нашла Леля. А мы с Лёшей здесь третий месяц. И нам здесь хорошо. И никуда я отсюда не поеду. Лошадей не брошу.
— Ты и это знаешь.
Два парня стоят во дворе большой крестьянской усадьбы – один в чистой городской одежде и тонких модных ботинках, другой, чернявый, в рабочем утеплённом комбинезоне, в валенках и со щеткой в руке.
— Что я знаю?
— Про завещание.
— У нас все знают. Дедушка так составил, что изменить ничего нельзя! Любава и по возрасту старше всех и привезена первой. Белая, злая и холодная была, дедушка Снегурочкой и назвал…
— Какой он тебе дедушка? У тебя и родителей нет! Дедушка… он мне и моим сестрам двоюродным. А не тебе.
— Он всем нам дедушка. Мы все его внуки. И бабушка тоже – для всех.
Влад в детстве несколько раз бывал в усадьбе у деда с бабкой – и ему нравилось. Рядом река, лесок и на сенокосе – красота! Свобода! – небывалая после душного города! Корова, куры, катание на лошади…- разве забудешь такое!
Но все это жутко не нравилось его отцу – потомственному офицеру. Только военным видел он своего сына! И никак иначе! В военное училище – и никуда более!
Влад без проблем поступил в лучшее военное училище на родной планете отца – Сирене. И с отличием закончил его. Сотоварищи пророчили ему блестящее будущее – сын полковника запаса и должен быть в первых рядах и получить следующее звание досрочно!
После окончания училища Влада направили в воинскую часть – в качестве рядового! – по настоянию отца, считающего, что настоящий офицер должен пройти через все трудности и опасности с самого нижнего звания.
Но усадьбу деда он вспоминал постоянно…
Ночью не спалось. Гостевая комната, в которую выходила лежанка русской печи и предоставленная Владу, словно намекала, что он здесь лишний – отгостит и уедет.
Лежанка тёплая и широкая, но Влад долго не мог уснуть. Проклятые мысли так и лезли в голову. Ему хотелось надеяться, что Мизгирь это и есть тот самый Пятый, которого так не кстати забрало командование. Пятый, не раз спасавший жизни… После его ухода все пошло наперекосяк.
Мужчина перевернулся на бок и вгляделся в темную комнату. Там тоже было темно. А еще дико страшно. Перед глазами мелькнули образы – повстанцы, пещеры, киборги…
Той роковой ночью, через неделю после отъезда Пятого, снова зашевелились повстанцы. Их отряд должен был задержать и по возможности уничтожить группу боевиков, направляющуюся к Северному пику, туда где возможно им поставляли оружие, припасы и медикаменты с продуктами. И, как обычно, все пошло не так.
В отряд дали нового бестолкового киборга, зеленого и не смышлёного ни капли. Машина постоянно подвисала на самых простых приказах вроде «Принеси мне вон ту хреновину», «Лети пулей туда и обратно», требовала уточнения.
Получивший порядковый номер семь, киборг вел себя… как киборг. Тупил, когда сталкивался с непрограммными запросами и требованиями, без приказа даже толчок не посещал и вообще был больше обузой чем защитой. Ребята ругались, командир хмурился, но сделать ничего было нельзя. Требовалось выполнить задание и никак иначе.
Вот эта то машинка и запорола все дело, наткнувшись на мину и решив её разминировать ценой собственной жизни. Произошедший взрыв явно обрадовал горцев и ни капли не обрадовал заваленных солдат. Вытащили их из завалов только через двое суток. Влад получил серьезную травму правой руки, мало того, что осколком задело лёгкое с переломом рёбер, так еще и плечевую кость перебило упавшими камнями в осколки.
Потом были госпитали и больницы, врачи, больше разводящие руками, чем реально помогающие, страх потерять руку – кому нужен инвалид в такое непростое время?
А потом как луч надежды среди тьмы – найденный номер замечательного хирурга и травматолога. И спасённая рука. И возможность вернуться домой. Вот только дома он тоже никому не нужен…
Отец молча и демонстративно с ним не разговаривал. Мать, видя это, отправила сына с глаз долой – проверять, как и когда – и правда ли, что на киборга? – написано завещание?
Как же так! Завещание действительно написано на киборга!
Бред! Бред-бред-бред!..
Дед сошел с ума!
Но – если успокоиться и подумать, как следует – когда старикам было тяжело, никого из родных действительно не оказалось рядом. Только купленный киборг! – девушка, ставшая роднее внуков!
А он даже не знал, что деду нужна помощь! Ему не сообщили.
Его, оказывается, не хотели расстраивать!
Утро пришло внезапно. Вроде только уснул – уже светло.
— Вставай, соня! Чай остынет! Пироги на столе.
Бабушка хлопочет на кухне, и такая красотка золотоволосая рядом. Тоже — киборг!
Зря приехал. Не нужен он здесь… надо ехать обратно.
А куда? После ранения и лечения — руку удалось спасти, но двигать по-прежнему было трудно, – ехать некуда. Гражданской профессии нет, тренером – не выход, в полицию – не берут по ранению…
— …оставайся здесь! Да ты не слышишь? Влад! Ты где?
— А?
— Влад! Ты не думал, что дальше делать? Оставайся здесь. В городе техникум есть, а нам инженер по механизации нужен. И пару DEX’ов еще купить можно будет, лицензию дадут…
— Здесь? Что отец скажет?
— Тебе это так важно? Это твоя жизнь, а не его. Подумай!
Утром Влад уехал. Все решили – нагостился надолго! Но он вернулся через неделю – привез двух битых DEX’ов, рыженькую девушку и парня.
Девушку назвали Светой, поселили в комнату к Купаве и поручили заботиться о курах. Парню, получившему имя Никон, поручили обслуживание и охрану овец и коз.
— Я приехал насовсем! Как там техникум, когда экзамены?
Отслужившего в армии парня экзаменовали чисто символически, учебный год уже начался месяц назад, но ради внука Кузиных сделали исключение.
На Новый год приехал Женька – такого он не видал никогда! Люди и киборги готовятся к празднику и собираются отмечать его на равных!
Ёлку нарядили во дворе у дома, живую, огромную – радостно будет всем! Украшения сделаны самостоятельно, только гирлянда с разноцветными лампочками куплена.
Подарки – сделанные своими руками и купленные – убраны до поры в кладовку.
— Что, нравится? Не видал такого?
— Не видал! А ты тоже киборг?
— А не похоже?
— Нисколько. Думал, ты живая.
— А я и есть живая! Только плюс процессор и импланты. Мы все тут живые…
Дедушка и бабушка, Влад и Женя, Любава и Лель, Мизгирь и Купава, Алёшенька и вновь привезённые киборги – праздновали Новый год вместе. Потом Любава и Лель исчезли – но пришли Дед Мороз и Снегурочка! И раздавали подарки – кому-то новый свитер с оленями, кому-то пуховой платок, кому-то пряник или большой леденец – подарки получили все.
И пожелали друг другу:
Счастливого Нового Года!
Примечание: все картинки из Интернета
— Я так и знал, ребята, что о машине вы не подумали… — далеко за спиной раздался хлопок дверцы, и голос «Геннадия Ивановича» (насмешливый и спокойный) вернул Латышева к действительности.
Наташка ревела навзрыд — испугалась, наверное. Людей было много, голосов много. Рации шикали, а в них кричали о «скорой» и труповозке, заглушая далекую дискотеку. И Латышев решил было, что труповозка предназначена для него, и попробовал сесть, морщась и шипя сквозь зубы, — чтобы убедиться в том, что жив. Но хотя удар багажником показался ему сильным, на самом-то деле пришелся вскользь.
Водитель «Волги» не вышел из машины и сидел, опустив голову на руль. И Латышев понял почему (верней, ему сказал об этом внутренний голос): потому что минуту назад убил человека. Того, который вел «жигули». И хотелось узнать, кто сидел за рулем «жигулей», но Латышев побоялся взглянуть в ту сторону.
— Танк, а не машина, — «Геннадий Иванович» (в неизменном сером костюме) похлопал «Волгу» по капоту и подмигнул Латышеву: — Мы бок хотели подставить — не успели.
А Латышев подумал, что если бы он не сунулся, то «Волге» как раз хватило бы места, чтобы подставить бок.
— Не, ты так не думай, — «Геннадий Иванович» подошел к Латышеву и сел на асфальт рядом с ним (в брюках-то со стрелками!). — Дурак ты, конечно, но все равно молодец. Сильно ушибся?
Латышев покачал головой.
— К врачу надо обязательно. Может, ты просто не чувствуешь. — «Геннадий Иванович» помолчал, глядя на смятые «жигули». — Люди гибнут за металл…
Наташку обнимала и успокаивала женщина в милицейской форме, а когда они вдвоем двинулись в сторону дома, Гена, посмотрев им вслед, сказал:
— Вот так одна маленькая глупая девчонка срывает операцию двух серьезных силовых структур. Прав был папа Мюллер, невозможно понять логику непрофессионала.
— Почему невозможно? По-моему, все просто…
— Ох, конечно же просто! Как в сказке. Ни один профессионал недотумкает, что Герда пойдет вызволять Кая. Это нелогично!
Он и про Герду знал? Подслушивал? Латышев подумал об этом устало и беспомощно.
— А ведь она тебя в самом деле спасла, Саня Латышев, — хмыкнул Гена. Его голос тоже постепенно терял бодрость и оптимизм. Он замолкал на полуслове, думал о чем-то, то улыбался сам себе, то морщился.
— Почему это? — в глубине души Латышев считал, что все же приложился к спасению Наташки, но никак не наоборот.
— Одно дело — экспортные этикетки на «Массандру», и совсем другое — перевозка наркотиков с целью сбыта, группой лиц, по предварительному сговору, да еще и в крупных размерах… Знаешь, насколько это тянет?
— Наркотиков? — Латышев вздрогнул и поднял глаза.
— А ты думал, персики за сто рублей в Ялту повезешь? Или тут двумя ведомствами торговцев жвачкой пасут?
— Я думал… вам тоже выгодно, чтобы ее убили.
— Не без этого, — Гена скроил подобие кривой улыбки, и Латышев отчетливо увидел мелькнувший клык. — Но если бы об этом узнали наверху, никому из нас мало бы не показалось. Все надеялись, что она отсидится дома, что не придется таскаться за ней по Фрунзенскому до самой ночи…
Гена пригнулся к Латышеву и продолжил вполголоса:
— Понимаешь, никто не верил, что все предопределено, что девственница должна умереть там же, где и черная собака. И так же…
— Откуда ты знал, что девственница должна умереть там же, где черная собака?
— Это же очевидно! Это закономерно. Если мы не можем отследить причинно-следственную связь, это не означает, что ее нет.
— По-моему, это вовсе не очевидно… — пробормотал Латышев.
— Да брось. Ты-то как раз поверил. Ведь поверил!
Латышев вскинул голову:
— Скажи, ты нарочно все это подстроил?
— Я? Даже если бы я захотел, то так подстроить не сумел бы… Да я вообще не при делах — я совсем другим занимался, пока товарищ полковник не приехал. Так, спустили сверху рекомендацию к твоей Кристине присмотреться, и только. Но кто-то определенно это подстроил.
— Кто?
— Не знаю, — хмыкнул Гена. — Тыщу лет живу на свете, и до сих пор не знаю.
— Может быть, та сила, что вечно хочет зла?..
— Да нет такой силы. Ни бога нет, ни черта. Миром управляют причинно-следственные связи, поверь мне.
Латышев не поверил.
— Зачем ты отправил ее искать черную собаку? Зачем? Почему домой не отвел?
Гена пожал плечами и усмехнулся:
— Если честно — не знаю. Наитие. Она бы все равно дома сидеть не стала. Считай, чтоб менты не расслаблялись.
— А если бы… если бы вы не успели?
— Как это — не успели? — Гена воззрился на Латышева исподлобья. — А впрочем… Это был бы конец моей карьеры. Товарищ полковник тоже на меня орал…
— Послушай, но ведь ты с самого начала… Это ведь ты про пропащего беса сказал, про черную собаку, про неразменный рубль…
— Я пошутил. В самом деле. Тогда еще можно было шутить — я же не знал об этой операции.
— Зачем ты сбил собаку?
— Я не сбивал собаку, — равнодушно и честно ответил Гена.
— Но я же видел — ее сбила черная «Волга»!
— Батюшки мои, мало черных «Волг» приезжает в «Айвазовское»? — Гена смерил Латышева насмешливым взглядом. — Вон, гляди-ка. Это не за тобой?
Мама бежала смешно, косолапо, в домашних шлепанцах, не вытирая, а будто сбрасывая слезы с лица, — растрепанная, в застиранном ситцевом халатике, — и Латышеву казалось, что она того и гляди упадет. Он думал, что не встанет ни за что — не столько из-за ободранных локтей и коленок, сколько от навалившейся усталости, ватной слабости во всем теле. Но смотреть, как мама бежит, и не подняться ей на встречу было бы гнусно.
Она обхватила его за шею с разбега (пришлось поддержать ее под локти, чтобы она не сбила его с ног) и целовала, как сумасшедшая (хотя всегда считала, что это ни к чему), и ревела совсем как маленькая, громко, навзрыд. И повторяла как заведенная:
— Санька, Санька, боже мой, Санька…
Лицо стало мокрым от ее слез. Латышев был бы рад провалиться сквозь землю — столько людей со всех сторон на это смотрело, — но только шипел сквозь зубы:
— Мам, ну прекрати… Ты чего? Ну перестань же…
Оказалось, это Наташка ляпнула, будто Латышева сбила машина… Дура… Потом мама ощупала его с головы до ног и (это при всегдашнем-то ее самообладании!) даже вскрикнула, увидев кровь на рваных джинсах.
— Ма, я просто коленки разбил. Ты чего? Успокойся, ладно?
И тут она сказала такое, от чего Латышев просто обалдел:
— Санька, ты не переживай, я тебе новые джинсы куплю, самые фирменные, честное слово.
— Да иди ты… — фыркнул он, ощущая, как горло перекрывает твердый болезненный ком. — Ты хоть представляешь, сколько это стоит?
А он-то считал, что мама никогда этого не поймет…
Когда они с мамой вернулись из травмы, где Латышеву сделали рентген и укол против столбняка, Наташка уже спала — ей дали какое-то сильное успокоительное. И это было к лучшему, потому что объясняться с ней не хотелось. Физрук собирался о чем-то спросить, но мама вытолкала его вон (вежливо, впрочем), сунула Латышеву таблетку валерьянки и, зачем-то перевязав бинтом ссадины, уложила его спать. Да еще и сидела рядом с раскладушкой, поглаживала по голове редко и осторожно — наверное, надеялась, что Латышев спит и не замечает. И, конечно, было неловко немного — он же не маленький, — но зато хорошо и спокойно. Словно все произошло не на самом деле.
После шторма возле берега толклись медузы — купаться было противно. А солнце, между тем, пекло нещадно. Латышев стирал о камень третий рапан — из них получались классные подвески. Нет, не для продажи — слишком уж хлопотно. Для продажи надо покупать точило с меленьким наждаком, руками на этом много не заработаешь.
Легкие волны шлепали о камень, с которого Латышев свесил ноги, чавкали и причмокивали, потому он не заметил шагов за спиной и вздрогнул, услышав:
— Я так и знала, что ты здесь.
Латышев медленно повернулся и смерил Кристинку долгим взглядом: красивая, стерва…
— Что тебе надо? — спросил он холодно, продолжая ее разглядывать.
Она не нашлась, что ответить: просто стояла, отводила глаза и теребила поясок короткого сарафана.
Латышев выдержал паузу и вернулся к своему монотонному занятию. Кристинка не выдержала молчания первой:
— Послушай, я правда тут не при чем… Я не знала про наркотики.
— Да ну? — Латышев не поднял глаз. — А теперь вот узнала?
— Папа сказал. У него же связи… В общем, его потихоньку предупредили, что Олег вляпался по-крупному. Он сначала орал, что пальцем не шевельнет, а потом маме с сердцем плохо стало, и он ей обещал, что все сделает.
— А от меня тебе чего надо?
— Сань, я не знала, что это подстава, — Кристинка села на камень неподалеку, подобрав под себя стройные загорелые ноги.
— Без разницы… — бросил Латышев сквозь зубы.
Он ей почти поверил. В общем-то, он не на подставу вовсе обижался — просто противно было чувствовать себя лопухом. В ее глазах. А думать, что она всегда держала его за лопуха — еще противней.
— Я попросить хотела… Папа сегодня к тебе собирался. И к твоей маме. Извиняться, ну и вообще… — она помолчала.
— И что?
— Понимаешь, папа — он честный. Для него это позор, понимаешь? Просить за Олега…
— У кухаркиных детей? — Латышев бросил на нее короткий взгляд.
— Да нет же! Папа сказал, что ты настоящий парень, а Олег — подонок.
— И о чем же ты хочешь попросить?
Кристинка вздохнула и помялась.
— Не говори папе, что это я тебе сказала про работу у Олега. Скажи, что я вас просто познакомила.
А ведь он почти поверил… Подумал, что просьба ее — только повод для встречи. Ерунда какая-нибудь.
— Не беспокойся, я вообще не собираюсь говорить с твоим папой. У тебя все?
Если бы она не врала, то давно обиделась бы и ушла. Она не ушла.
— Сань, а правда, что ты под машину бросился, чтобы эту девчонку спасти?
— Какую девчонку?
— Дочку физрука.
Латышев находил этот поступок глупым и бессмысленным. И отчитываться за него перед Кристинкой не собирался.
— Нет, не правда. А кто тебе об этом сказал?
— Пропащий бес.
— Какой еще пропащий бес?
— Как какой? В сером костюме, — Кристинка загадочно улыбнулась. — А знаешь, мне жаль, что не я была на ее месте.
— Ты не могла быть на ее месте. Ты не девственница.
Пожалуй, тут Латышев перебрал.
— Ах вот как? — Кристинка встала и гордо выпрямилась. — Ну что ж, спасибо за прямоту.
— Всегда пожалуйста, — пробормотал Латышев ей в спину — уходила она по камням оступаясь и балансируя руками. Не очень-то красиво получалось.
Он продолжал с остервенением тереть рапан еще несколько минут — от жары уже тошнило, но Латышев продолжал уверять себя в том, что не купается из-за медуз, а не потому что соленая вода слишком чувствительно ест ссадины.
А когда он поднял голову, чтобы вытереть пот со лба, то неожиданно увидел в трех шагах Гену, сидевшего на камне. Конечно, Латышев мог и не услышать его шагов — ведь не заметил же он приближения Кристинки. Но… почему-то подумал, что этих шагов и не было вовсе.
Нет, не в костюме — «Геннадий Иванович» был в грубом сером халате с капюшоном. И легких сандалиях на худых загорелых ступнях. Впрочем, это одеяние показалось Латышеву еще более странным.
— А знаешь, она ведь в самом деле не хотела тебе ничего плохого, — сказал Гена, будто продолжил давно начатый разговор.
— Кристинка, что ли? — переспросил Латышев так, будто совсем не удивился.
— Она вовсе не считала тебя лопухом и была уверена, что вы с Олегом поладите. И про наркотики она тоже не знала. Но в этой истории она на стороне Олега, и теперь ты для нее придурок, запоровший ему все дело.
— Да и черт с ней, — проворчал Латышев, не показывая вида, что уязвлен.
— Это ты верно подметил, — хмыкнул Гена, глядя на горизонт.
— Почему она назвала тебя пропащим бесом?
— А кто я такой, по-твоему?
Это от жары. Все это мерещится от жары. Особенно халат и сандалии.
— Бес девятого чина, искуситель и злопыхатель, — продолжил Гена. — Прошу любить и жаловать.
— У вас там все такие?
— Где? В аду? Или в конторе?
Латышев, наверное, слишком откровенно тряхнул головой, Гена расхохотался так, что капюшон халата сполз с головы на спину. Никакой короткой стрижки — на плечи падали длинные патлы, как у битломанов или рокеров, а сквозь них проглядывали махонькие острые рожки.
Это от жары… Надо окунуться, и наваждение пройдет…
— Значит, это все-таки ты убил пса, — пробормотал Латышев.
— Что ты прицепился? Какая разница, кто убил пса? Важно, что это сделал не ты. Ведь ты же понял, что неразменный рубль — это абстракция. Понял, что душу отдаешь не за белые пятнышки на черной собаке. Ведь понял? Не важно, кто управляет событиями, — важно, что никто не управляет тобой.
— А… твой начальник… Значит, я думал правильно?
Гена вскинул глаза, и на дне его взгляда вместо хитринки снова полыхнул холодный огонь:
— Ты подумал правильно: он ни во что не вмешивается. Он только наблюдает.
Латышев зажмурился от накатившей вдруг головной боли, а открыв глаза увидел, что лежит в тени камня, под головой у него что-то мягкое и мокрое, а Гена (в обычных плавках и босиком, а главное — с нормальной стрижкой) отжимает ему на лоб носовой платок.
— Здорово же тебя головой о стенку приложили — чертики мерещатся. Панамочку нужно надевать, раз торчишь на солнце. С такой-то шишкой на затылке…
Разговор с куратором
Форратьеры! Вечно от них одни неприятности приличным людям. Вот по какой такой, спрашивается, чисто форратьеровской причине этот засранец никому ничего не сказал? А Айвену теперь мучиться, гадать, чего этот гад задумал и когда и каким паскудным боком его задумка Айвену выйдет! Голову, понимаешь, ломай…
А может быть, все совсем и не так… И Айвену опять повезло. И можно надеяться на спасительное амнезирующее воздействие кленовой медовухи на мозг отдельно взятых Форратьеров. Вдруг случилось чудо и Бай действительно был слишком пьян и ничего никому не сказал просто потому, что ничего и не помнит?
Странно. Почему-то эта мысль совершенно не приносит облегчения. Скорее наоборот, раздражает чуть ли не до бешенства. <i>Я-то все помню —так какого черта не помнишь ты?!</i>
***
— Да чушь все это. Не было ничего.
<i>Не было? Как это не было?!
Да какого черта он себе позволяет?!!</i>
***
Айвен всегда знал, что от Форратьеров лучше держаться подальше, если не хочешь вляпаться в неприятности. Знал-то всегда, а вот держаться подальше удавалось не так чтобы часто. Слишком уж много их, Форратьеров этих, буквально куда ни плюнь — попадешь в того или иного Форратьера.
— Не собираешься на Бету, а, Бай? По следам леди Доны, только наоборот?
До чего же мерзкий у Сигура смех. Уже за один этот смех так и хочется его самого как следует вляпать в какие-нибудь чисто форратьеровские неприятности. Даже если бы не был он Форратьером. Даже если бы он и Сигуром не был. И как только Бай с ним общаться может? Впрочем, что с них взять — Форратьеры!
— Да зачем мне это?
— Ну как зачем? Чтобы Форпатрил мог наконец сделать тебя честной женщиной!
И мерзкий гогот.
Неприятности — слабо сказано. Убить придурка. На месте. Своими руками.
<i>А ведь это могло бы сработать.</i>
И — паника вперемешку с восторгом при мысли о том, что мерзавец Сигур сам не понимает, насколько же он прав: такое могло бы сработать. Да что там! Такое просто не могло не сработать. Доно же приняли. Бетанские технологии, против них не попрешь, да и с женщинами у нашего поколения напряженка. Поменяй Бай пол — и все были бы довольны.
<i>Особенно ты.</i>
Словно ушат холодной воды за шиворот, словно лицом со всего размаху о бетонную стену…
Долго же до тебя доходило, Айвен. Очень долго. И так до конца и не дошло. Даже сейчас ты все еще пытаешься сопротивляться и мысленно вопить: «Я не такой! То есть в этом смысле, конечно, такой, тут уже спорить глупо, но не такой вот, чтобы…»
Такой.
Второй час идёт заседание семейного совета. Ну как – совета? – муж, жена и двое детей подростков. Вопрос серьёзный – бабушке почти восемьдесят лет, живёт в далёкой деревне, до которой три дня только в одну сторону добираться, скоро юбилей – ехать надо, но всем некогда, у всех работа или учёба, и денег лишних нет…
Да и болеет как-то очень уж часто, уход нужен – а в дом престарелых ехать почему-то отказывается, и вроде бы правильно делает – завещание-то не написала ещё, несмотря на постоянные намёки, а дом в деревне, хоть и далеко, но денег стоит, да и дача не помешала бы… на будущее. И что делать?..
Уже вечер – результата нет, родители устали, а подростков друзья уже зовут во двор, все устали, включили головизор – а там… такая надоевшая до чертиков и… такая родная реклама DEX-компани. Вот оно, решение! Купить ей кибера – будет за неё всю работу делать, её лечить при необходимости, да и после неё им же и останется – вещь дорогая. Наилучший выход!
Вещь действительно дорогая! – потому решено купить машину на распродаже и отправить бабке с курьером. Сказано – сделано. Выбрали подешевле и без видимых повреждений, вместе с кибером купили и запас самой дешёвой кормосмеси – и отправили.
И вот курьер с киборгом стоит на пороге дома старушки с пакетом документов. «Проходите в дом!» — «Мне некогда, надо обратно».
Передача имущества – подпись под договором – «А что ж сами не приехали?» — «Я не в курсе. Мне приказали – я доставил» — и вот старушка стала хозяйкой списанного боевого киборга.
***
— Проходи, садись. Обедать будем. Какой худенький! Голодный, наверно!.. – старушка последний раз киборга вблизи не видела никогда, только на экране – когда этот экран работал, и как обращаться с ним – представление имела самое смутное.
— Приказ принят – высокий тощий парень сел, напряженно наблюдая за пожилой женщиной. Людей столь почтенного возраста он еще не встречал — настолько близко. А теперь Анна Сергеевна прописана у него хозяйкой первого уровня! Страшно-то как – кто ж знает, что у неё на уме!
В деревне, кроме дома старушки, было десятка два домов – но постоянно жили около десятка стариков. В большинство домов приезжали на лето дачники – и сбегали через пару недель. Внуки к старикам приезжали вроде бы на всё лето – но через пару дней их тоже уже не было.
После обеда Анна Сергеевна стала показывать парню дом и пристройки, где жили куры, небольшой огород и сад, состоящий из пары яблонь, малинника и нескольких кустов смородины.
На дворе хоть и стояла весна, середина апреля – а снега было ещё много.
И уже возвращаясь в дом, новая хозяйка спросила:
— Звать-то тебя как?
— Вы можете присвоить оборудованию любое идентификационное обозначение.
— А раньше тебя как называли?
— Вопрос не распознан…
Было явно заметно желание хозяйки просто поговорить, но именно это его и напрягало больше всего – о чём и как с ней говорить, он не знал. При отправке инструкций ему не выдали, и даже специальных программ по уходу за пожилым человеком не поставили – так торопились отправить подарок.
— Тогда буду звать тебя Пашей. Павел, то есть. Старика моего так звали. Похож ты на него, тот таким же был… в молодости. Давно уж одна-то живу.
— Изменения в программу внесены…
— Вот твоя комната, располагайся… — за открытой дверью оказалась небольшая чистая комнатка с кроватью, тумбочкой, шкафчиком и стулом – здесь и будешь жить.
Целая комната с кроватью! Роскошь неслыханная – для киборга!
***
Анна Сергеевна начала обучать Пашу всей домашней работе – она понимала, что парень в деревне впервые в жизни – то, что ему пять лет десять месяцев, он сказал ей сразу, не сказал только, где и как провёл эти годы – информация отсутствует.
Хозяйка объяснила, где живёт ближайший фермер – и киборг стал через день бегать туда за молоком. Двенадцатикилометровая пробежка для киборга – не проблема. Конечно, им принесённое молоко ему же в основном и доставалось, но, когда через две недели у фермера начались массовые отелы и молока он стал давать вместо двух литров около пяти сразу – Анна Сергеевна начала учить Пашу молоко перерабатывать на сметану, масло и творог, часть творога скармливали курам.
Электроподстанция работает с перебоями – во время отключений надо вызывать ремонтников и отапливать дом дровами. Вода в дом проведена – но колонка старая и постоянно ломается – и воду в дом надо носить в вёдрах. Инфранет ловится – но по два или три часа в сутки в хорошую погоду. Работы оказалось неожиданно много и дома, и вокруг дома.
Паша учился не только носить дрова и воду – но и ремонтировать проводку и мелкую бытовую технику, поймав Инфранет, скачал файлы по ремонту колонки и подстанции – Анна Сергеевна оплатила.
При отсутствии банкомата пенсию перечисляли на банковскую карточку – и потому воспользоваться деньгами можно было только при оплате услуг через Инфранет. Внутри деревни жители между собой расплачивались продуктами, зачастую в долг – часть куриных яиц Анна Сергеевна выменивала на крупы и муку.
В начале мая приехала патронажная медсестра, не по вызову, с племянником на стареньком флайере – познакомиться с новым жильцом, вся округа уже знала о подарке. Привезла новые лекарства и объяснила — как, когда и что принимать. Паша и Санёк — племянник медсестры, курсант училища механизации сельского хозяйства — встретились крайне настороженно, но расстались почти друзьями.
В конце мая зацвели черемухи в ближайшем лесочке, потом зацвела сирень у дома – но Паша не понимал всей красоты весеннего цветения.
Анна Сергеевна даже не пыталась контролировать Пашу постоянно – да и не смогла бы, если бы захотела. И в свободное от работы время киборг ходил по деревне и вокруг её, изучая окрестности, нашел удобный выход к реке и установил самодельные верши – и в доме появилась свежая рыба. Часть рыбы закоптил – и смог рассчитываться с фермером за всё взятое у него молоко копчёной рыбой.
Новая хозяйка заказала через Инфранет для Паши одежду и обувь, и через пару дней всё привёз курьер.
Паша отремонтировал допотопный мотоблок – и вспахал огородик не только Анне Сергеевне, но и остальным старикам в деревне. Посадил картошку и по паре грядок луку и моркови – хозяйка только подсказывала, что, как и когда сделать. Отремонтировал на пару с Саньком теплицу, поправил баню, крыльцо у дома и крышу у сарая – инструменты нашлись на чердаке, а инструкции нашлись у Санька.
Постепенно Паша осмелел настолько, что сам начал не только спрашивать, но и советовать, что и как лучше сделать – старушке было приятно его внимание, ей и в голову не приходило, что правильный киборг так вести себя не должен. Хозяйка говорила много и долго, вспоминая молодость, – Паша внимательно слушал. Никто из родных внуков так себя не вёл с бабушкой – она и сама не заметила, как стала называть киборга внучком.
Если раньше куры и цыплята свободно бродили по двору на радость соседским кошкам – теперь у них появился затянутый сеткой угол двора, почти вольер, и поголовье кур и молодняка заметно увеличилось.
За лето Паша дважды окучил картошку – на своём огороде и у соседей. Научился ухаживать за деревьями и кустами – когда подрезать и когда подвязывать. Сделал новый забор, отремонтировал старенькую мебель. Вся работа в доме и вокруг него была в его руках – и всё было в идеальном порядке.
В августе Анна Сергеевна всё-таки решилась и написала завещание. Свидетелями пригласила медсестру и её племянника – Санька – пока он обратно в училище не уехал. Заодно на Пашу оформили паспортную карточку и, пригласив программиста, убрали лишние разделы из его памяти.
В сентябре убрали картошку и морковь в погреб, собрали и законсервировали яблоки, запасли ягод и насушили белых грибов, Паша покрасил дом, подготовились к долгой зиме основательно.
А в октябре Анны Сергеевны не стало.
***
Семья приехала только на оглашение завещания.
На похоронах были только свои – Паша, приехавший по такому поводу Санёк, медсестра и фермер, у которого брали молоко, а также соседи по деревне. Тихо посидели, помянули, разошлись.
Нотариус в присутствии свидетелей и внимательно слушавших членов семьи зачитал текст. Семья в шоке! Неслыханно! Единственным наследником дома со всеми пристройками и участка земли назначен приёмный внук Анны Сергеевны – Павел Сергеевич Аннин. Завещание засвидетельствовано по всем нормам закона и обжалованию в судебном порядке не подлежит.
Наследник тихо сидел на крыльце и плакал… Санёк вышел на крыльцо и сел рядом:
— Не бойся, мы с тобой.