Любые размышления требуют времени. Иногда события складываются так быстро, что сразу осознать всю их важность не получается, особенно, учитывая то, что чуть не погиб…
Вот, Редвел махнул Аманде на лежащего демона и сказал: «Забирай своего героя», вот она стоит в нерешительности и шмыгает. Вот, Хас пытается намазать царапину на руке какой-то своей стравийской народной мазью, потом поднимает рубашку и молча округляет глаза. Лис и сам видит — дело плохо: кровь совсем черная, она пропитала и рубашку, и брюки, и подложенный пиджак насквозь. Это плохо. Голова кружится. «Догеройствовался» — последняя мысль в ускользающем сознании.
Дальше был жар. Нестерпимый жар в боку, будто раскаленным жидким железом полили рану, а оранжевый металл разлился дальше: по венам, сосудам, в самое сердце. Непереносимая боль заставила открыть глаза — над ним сидела Аманда. Она вздрогнула, отняла окровавленную порезанную ладонь от бока и велела Хасу принести воду и бинт. Сознание снова помутилось, и пришла спокойная теплая темнота, она убаюкивала, как мать в давнем неосознаваемом детстве… Стравиец еще говорил чего-то и пытался растолкать, но ему велели успокоиться.
Первое, что увидел, придя в сознание — был высокий пожелтевший потолок с красивой примитивной лепниной. Полосатые бежево-серые обои, широкая кровать с резной спинкой и поменявшим много постояльцев бельем. Отель. Хорошо, значит, жив и в безопасности. Попытка ощутить свое тело не привела ни к чему, точнее, не было чувства боли. Лапы сами потянулись к боку, но там не было ни повязки, ни швов. Не было и шерсти. Себастьян подскочил в кровати, скинул одеяло и задрал новую чистую рубашку. Обнаруженное повергло его в шок: правый бок был затянут здоровой чистой человеческой кожей. Обнаружив мелкую родинку там, где она когда-то была, Редвел понял, что кожа самая, что ни есть, его собственная…
Хас нашелся у окна, попивающим чай и уплетающим булочки с корицей.
— Где? — лис, вбежал в комнату, одеваясь на ходу, взгляд горел нетерпением и тревогой.
— На рынок пошли. — Ученик, кажется, не видел в этом ничего плохого, — не нам же на улице мелькать.
— Нельзя эту парочку терять из виду! — Редвел начал призывать поискового духа, на ладони стала появляться маленькая серебристая птичка, размером с синицу — Цурими. Ее призывали только в крайних случаях, боясь разгневать своевольное существо, дух и сам появлялся только в тех случаях, когда была угроза жизни. Лис задал критерии поиска, и птичка упорхнула в открытое окно.
Через несколько минут в двери ворвались запыхавшиеся взволнованные демоны. Сорренж, поглядев на живого, здорового противника злобно сгрузил пакеты и свертки на пол.
— Что случилось? — Аманда подошла, пытаясь задрать одежду и осмотреть место ранения. Лис отстранился, взгляд оставался суровым.
— Ты разве не видишь, — профессор усмехнулся, — ревность и собственничество.
— Себастьян? — испытующий взгляд зеленых глаз. Лис вздохнул, и опустил скрещенные на груди руки. Демон был отчасти прав, и это злило. Сама парочка, при этом, не выглядела виноватой.
— Вы нужны ему. — Еще один глубокий вздох. — Вы нужны ему оба. Ваша кровь. Сорренж, что вы знаете о Норнах?
— Норны? Помнится, это бессмертные создания, в древности у некоторых народов считались богами судьбы. Крайне злобные существа, мстительные, трудно изгоняемые. Больше всего любят свою паутину — это смертоносная магическая нить, скорее даже струна, которой они карают тех, кого считают виновным. Этакие ходячие судьи, которых об этом не просили. Выглядеть могут по-разному. Инструкции Рьярда предписывают с Норнами не связываться. А что?
— Кажется, мы с ним все уже давно связаны. — Лис задумался, стоит ли озвучивать свою бредовую идею, затем произнес, — Профессор, что, если у Норна отнимут его паутину? Теоретически.
— Ну, он разозлится. — Демон удивленно уставился на магистра с таким самомнением.
— Разозлится и захочет вернуть эту способность. — Лис ходил по комнате от стены к стене, в задумчивости пощипывая шерсть на белом подбородке, — если не получается убить виновника, то он попытается отрастить себе новые руки. Вернуть, хотя бы временно. Вот зачем ему ваша кровь!
— Кровь — это концентрат силы демона. — Задумчиво проговорил Сорренж, — вот только лечить инкубы не умеют. Это женская способность.
— Не только лечить в примитивном смысле, но и снимать сложные проклятия. — Редвел развязал халат, надетый поверх одежды, и загнул рубашку. Аманда вздрогнула, осознав на себе молчаливые задумчивые взгляды.
Пожалуй, это и решило его судьбу. Нет, это была не жалость, не корча великодушия. Скорее мстительное любопытство. И жажда. Она хотела узнать вкус этих слез. Ощутить на языке их прозрачную горечь. Если она сейчас отдаст роковой приказ, то эта жажда останется неутоленной, пребудет до конца ее дней. Не поможет даже осознанное, жаркое торжество мести. Торжество увянет, как сорванный цветок, а жажда останется. Нет, она не может его убить. Это будет неразумным, непростительным расточительством.
***
Вновь ее глаза, серые, под ровной линией век. Она смотрит с любопытством, в глазах уже не страх, а какой-то дознавательский интерес. Она меня изучает. И хочет подойти ближе, чтобы рассмотреть. Может быть, потрогать носком туфли, как жука, а потом раздавить. У меня легкая дурнота от жары и жажды, голоса становятся гулкими, обзаводятся многократным эхом. Скорей бы все кончилось… Да что же вы! Делайте свое дело. Добейте меня!
Герцогиня наконец что-то говорит. Негромко и сипло. Рядом с ней шевелится какая-то тень, по очертаниям женщина, ее лицо мне кажется знакомым. Тень эта проявляет беспокойство. Герцо- гиня повторяет приказ.
– Отведите его вниз.
Потом уходит. Но напоследок говорит что-то еще.
– Воды…
Меня вновь волокут. Мои израненные ноги цепляются, ударяются, спотыкаются о ступени, пороги, углы. Но я не чувствую боли. Я сосредоточен на том, чтобы вдохнуть, залить пылающие легкие глотком воздуха, который будто выгорел на солнце, но вместо него я глотаю расплавленную пыльную жижу. Потом вне- запно становится прохладно и темно, пахнет сыростью, как я того и желал. Вот и свежевырытая могила. Сейчас меня придавят гробовой доской, а сверху застучат комья. Может быть, я уже умер? В полубреду не заметил лезвия, скользнувшего по горлу, а тут во тьме только душа? Ее так неожиданно вырвали из тела, что она, обезумевшая, не замечает различий? Но сильный толчок в спину напоминает, что тело у меня все еще есть и в этом теле есть ребра и колени, на которые я падаю. Где-то наверху, за спиной, снова грохот и скрип, ржавый, металлический. Темно. Я валюсь на бок, щекой к каменной плите. Она прохладная, как те мраморные ступени. Скорчившись, замираю.
Уже недолго. Скоро все кончится. Палач исполнит свой долг.
Очень тихо. Только разбухшее сердце в груди. Я прислушиваюсь, ожидаю того же скрипучего воя, когда откатывается засов. Но никого нет. Разгоряченное тело быстро остывает. Мне уже холодно. Решаюсь разлепить веки. Нет, это еще не могила. Каменный мешок. Окон нет, но откуда-то сверху сочится свет, тусклый, многократно разбавленный. Глаза привыкают. Да, это тюрьма. Даже охапка соломы в углу. Я перебираюсь в этот теплый угол почти ползком, все больше уподобляясь насекомому с оторванным крыльями и перебитыми лапками. Это насекомое, которое прежде умело летать, озорные мальчишки, не ведающие о сострадании, упоенные своей властью над беспомощным существом, после долгих истязаний заперли в темной колбе, где этому насекомому остается ползать на брюхе вдоль скользких влажных стен, призывая смерть.
Солома чистая и сухая. Похоже, я здесь первый узник. И буду занимать это жилище недолго. Минуты тянутся, складываются в часы, может быть, в годы. Я не знаю. Здесь нет времени. Нет света. Солнца здесь не бывает.
Гремит засов. Отвратительный воющий стон железа.
Сердце обрывается и катится в бездонный желоб. Как бы я ни храбрился, мне страшно. Это страх плоти. Она боится боли, боится небытия. Плоть готова протестовать, драться за жизнь, извиваться, как червь, которого перебили лопатой. Я инстинктивно прижимаюсь к стене, как будто камень, в отличие от людей, способен проявить милосердие. Смерть приходит через посредника. Его прикосновение, его бесцеремонная опытность меня страшит. Но это не палач, это тюремщик, седой, одышливый старик. Он приносит мне кувшин с водой и кусок хлеба. Ставит неподалеку от соломенного прибежища. И тут же уходит. В мою сторону ни слова, ни взгляда. Для него я уже мертвец. Я даже не насекомое, я – тень.
После его ухода, дожидаясь, пока утихнет пришпоренное, взмыленное сердце, я смотрю на угощение. Не понимаю. Зачем? Если казнь вот-вот состоится, если вина доказана и приговор вынесен, зачем поддерживать в осужденном жизнь? И мне умирать будет легче, если впаду в беспамятство, если лишусь рассудка от голода и жажды. Жажда… Горло, как пергамент, шуршит и трескается, язык колючий и шершавый. Терпеть невозможно. Да, да, я слаб! Простите меня, отец. Моя грешная плоть, она сильнее моей тоски, сильнее моей скорби. Я хватаю кувшин и жадно пью. К хлебу не прикасаюсь, не могу. Даже мысль о еде все разрывает внутри.
Вновь ожидание. Минуты, часы. Почему они медлят? Может быть, ей кажется, что лишить меня жизни так скоро равносильно помилованию? Что один удар палача не искупит моей вины? Искупление будет длительным, ибо оскорбление, что я нанес, тяжести неизмеримой. Я оскорбил и унизил особу королевской крови. Я пытался ее убить. Я схватил ее за горло на глазах у многочисленных свидетелей, на глазах ее приближенных. Она сможет пережить свой страх, но она не простит мне унижения и того, что это унижение видели ее подданные. Видели ее сведенный рот и скрюченные пальцы. Видели ее страх. Она будет мстить. Долго, расчетливо. За каждое мгновение нахлынувшего позора, за миг потного страха она расплатится со мной часами страданий, она удвоит и утроит проценты. Может быть, сделает мой долг неоплатным.
А если… Нет, нет, не может быть! Только не это. Я даже беспокойно ворочаюсь на соломе. Что, если ее намерение, ее каприз все еще в силе? Но это нелепо. После всего, что было, после покушения и скандала, после смерти епископа… Нет, этого не может быть. Не может быть! Я трясу головой, отгоняя догадку. Это… это безумие!
Планета Новый Альбион, за четыре года до событий, описанных в прологе.
Сверху поместье как на ладони — от извилистой дороги, ведущей к воротам с севера и крутого обрыва с юга, до ажурных башенок, украшенных флюгерами. Не поместье, а целый замок. Зак почти машинально отмечает смешение архитектурных стилей с преобладанием готики, выделяет отдельные композиции, рассматривает с профессиональной точки зрения. Большинство незнакомцев принимают его за бывшего военного или силовика, да и среди его окружения почти никто не в курсе, что в юности он бредил древними раскопками и памятниками старины, а позже учился на факультете архитектуры и дизайна интерьеров и даже успел поработать по специальности. Коллеги точно не в курсе, разве что шеф, который, разумеется, знаком с досье всех своих подчиненных. Узнали — удивились бы, ибо кто в здравом уме согласится сменить престижную чистенькую работу на разгребание человеческого дерьма.
Пока Крэб, его временный напарник, ведет переговоры с секьюрити по громкой связи, Зак неторопливо поворачивает штурвал и успевает облететь поместье еще дважды, вдоволь налюбовавшись. Получив добро на посадку, аккуратно опускает полицейский флайер в одном из внутренних двориков рядом с зеленеющим газоном.
Воздух снаружи несравним с атмосферой мегаполиса — поместье расположено на самой окраине экологической зоны, которую городские обыватели называют «Голливудские холмы», ибо жить здесь по карману очень и очень немногим, а точнее исключительно богатым и знаменитым. Ландшафт и вправду холмистый, заросший смесью естественной растительности и искусственно культивированными сортами деревьев и кустарника, завезенными со Старой Земли, плюс море в двух шагах. Зак дышит полной грудью, не особо торопясь двигаться с места; оказавшись рядом, Крэб следует его примеру, сунув руки в карманы, и с ноткой зависти произносит:
— Неплохо устроились толстосумы. Такой воздух можно закупоривать в бутылки и продавать за деньги.
Зак косится на него, насмешливо приподнимает уголки рта.
— Так в чем вопрос — увольняйся и открывай свой бизнес.
Тот фыркает в ответ.
— Все шутите, босс.
В целом парень кажется Заку вполне перспективным. Ему вечно подсовывают новичков, которых никто не хочет брать, а он соглашается, терпеливо натаскивает, следит, чтобы не наделали глупостей, исправляет ошибки и частенько покрывает перед начальством. В участке его прозвали «Красный крест Коннели». Не самое обидное прозвище, Крэба вон стабильно зовут «крабом» и вечно подсовывают на рабочее место засушенные тушки ракообразных. Прозвище ему подходит, надо признать, — невысокий, плотный, с чуть кривоватыми ногами и простецкой деревенской внешностью. Звезд с неба не хватает, зато неконфликтный и не обидчивый.
***
Выражение на холеной с правильными чертами смуглой физиономии такое кислое, словно ее обладатель съел лимон. «Франц Пиньон, личный ассистент господина Дуэйна» — так представился он при встрече. Заку этот тип с первого взгляда показался крайне неприятным.
— Очень, очень неудачное время вы выбрали, инспектор. Сейчас идет репетиция, вы понимаете?! Это творческий процесс, его нельзя ломать!
Зак расправляет плечи, чуть выдвигает нижнюю челюсть вперед, его взгляд делается оловянным, как у киборга. Он глядит на своего щуплого суетливого собеседника сверху вниз, словно олицетворяя собой статую Немезиды с занесенным над головой жертвы мечом.
— Хотите сказать, что вы станете препятствовать расследованию убийства? Я вас правильно понял, господин Пиньон?
Тот, кажется, съеживается вдвое и бочком отодвигается к двум маячащим сзади рослым «семеркам». Машет руками и бормочет нечто нечленораздельное, благосклонно принятое Заком за согласие сотрудничать.
Отправив Крэба к начальнику секьюрити за копией файла из памяти той семерки, что сопровождала хозяина на скандальную вечеринку, Зак шагает по длинному коридору, безошибочно выбирая направление — с каждым его шагом звуки музыки становятся громче.
И неудивительно — дверь студии оказывается приоткрытой. Музыка внезапно замолкает, лишь тарелка от ударной установки тихо звенит; слышатся голоса, покашливание и звуки отодвигаемой мебели. Зак останавливается на пороге, не удержавшись от соблазна потихоньку заглянуть внутрь, прежде чем тревожить обитателей студии по долгу службы. Тихо вздыхает, думая о том, что Айзек не простит его, если узнает, что он лично виделся с Дио Дуэйном и не попросил автограф. Что ж, придется как-то это пережить. Либо не рассказывать мелкому про свой визит, что тоже не особо хороший выход из положения.
Хозяина поместья он узнает не сразу, хотя кроме него в студии лишь темнокожая девица с бас-гитарой, пухлый кудрявый клавишник и молоденький парнишка-альбинос за ударной установкой. Дио Дуэйн совершенно на себя не похож. Того себя, который на постановочных фото, концертных видео, постерах и прочей атрибутике. Заку сложно этого не заметить — комната его сына сплошь обклеена постерами с Дио и его группой в разных составах. На них изображен некто яркий и эпатажный, в разных образах выглядящий одинаково внушительно и впечатляюще. А тут среднего роста худощавый парнишка в растянутом свитере и бесформенных штанах, со спутанными темно-русыми волосами, что прикрывают уши и шею и явно лезут в глаза, потому что он то и дело отводит челку со лба растопыренной пятерней.
— Так, давайте с четвертой строфы, поехали…
И разговаривает он не тем голосом, которым поет. Впрочем, современная звукозапись и концертная аппаратура творят чудеса.
Понимая, что упустил момент, Зак замирает под дверью. Надо было заходить, когда музыканты закончили предыдущую композицию и пока еще не начали новую. Разумеется, у него есть полномочия прервать репетицию, но все же…
Он стоит, слушает и, как ни странно, ему нравится. Рваный, перескакивающий с тональности на тональность гитарный рифф вычерчивает угловатый, но своеобразный рисунок мелодии, обрамленный будто рамкой неназойливым ритмом ударных, зарождая в душе смутное тревожно-щемящее чувство. Здорово. Совсем непохоже на то, что он любил слушать в юности, но здорово. Странно, Айзек много раз включал записи Дио, но Зак как-то не вслушивался, не до того было. Что ж, теперь, возможно, стоит послушать повнимательнее.
Дождавшись, когда гитара замолкнет на пронзительно звенящей ноте, он решительно распахивает дверь и переступает порог.
***
— … значит, вы покинули дом госпожи Стросс ровно в два? Правильно я понял?
Дио Дуэйн кивает, зябко поводит плечами, хотя в комнате тепло. Делает глоток из чашки размером с небольшое ведерко, откуда доносится манящий кофейный аромат и, забравшись с ногами в глубокое кресло, с наслаждением затягивается сигаретой. Зак ощущает мимолетный укол зависти — ему-то принесли чашку размером с наперсток.
Хозяин замка оказался вполне любезным и гостеприимным — отмазаться от допроса не пытался, с презрением на копа не смотрел, в отличие от большинства селебрити, мнящих себя жителями Олимпа. Вон даже кофе велел подать «господину инспектору Коннели».
— Вам следует отвечать вслух, я веду запись допроса, — напоминает Зак.
Дио досадливо морщится. Судя по его манерам, парень абсолютный интроверт, один из тех гениев не от мира сего. Полная противоположность его многочисленным сценическим образам. С ними его роднят разве что глаза необычного цвета — один синий, второй зеленовато-серый. Кажется, это называется «гетерохромия». На постерах эта особенность его внешности искусственно утрируется с помощью цветовых фильтров, в реале же ее можно заметить лишь приглядевшись.
— Я, конечно, на часы не смотрел, нет привычки следить за временем. Но да, было около двух. Впрочем, в памяти моего кибера вы найдете более достоверную информацию. В любом случае — я ушел до убийства, это абсолютно точно.
Зак кивает. По сути, допрос гостей, покинувших дом до того, как отвергнутый любовник застрелил известную певицу и ведущую ток-шоу, всего лишь формальность. Однако несоблюдение формальностей в работе полицейского обходится слишком дорого, так что приходится тратить на них уйму времени и сил.
Остановив запись, Зак поднимается на ноги, одергивает полы пиджака.
— От лица полиции Авалона я благодарю вас за содействие, мистер Дуэйн.
Тот рассеянно кивает, смотрит в сторону, мнет в пальцах потухшую сигарету.
Двигаясь по коридорам поместья в сопровождении Крэба, Зак вновь ощущает мимолетный укол сожаления о том, что не взял автограф для Айзека. Использованием служебного положения в личных целях это можно было бы назвать с большой натяжкой, просто… Парня наверняка задолбали назойливые поклонники, недаром же он поселился в таком труднодоступном месте. А тут еще и коп, приехавший ради допроса. Ладно, перебьется мелкий. Хватит ему и устного рассказа о кусочке жизни его кумира.
— П-сс-т!
Услыхав за спиной звук, похожий на шипение, Зак оборачивается. Парнишка-альбинос, которого он давеча видел в студии за ударной установкой, воровато выглядывает из-за угла и манит инспектора пальцем. Вконец заинтригованный, Зак велит Крэбу ждать его во флаере, а сам ныряет за угол и следует за своим провожатым, который движется по бесконечным коридорам странными зигзагами, поминутно оглядываясь по сторонам, пока в конце концов они оба не оказываются в крошечной подсобке с хозяйственными принадлежностями и уборочным инвентарем.
— Ну вот, — удовлетворенно произносит парень, — здесь нет камер и прослушки, можно говорить спокойно.
Никто из членов группы на вечеринке, где произошло убийство, не присутствовал, но информация о них, тем не менее, была в деле. Напрягши память, Зак выуживает имя — Богдан Пежич, двадцать восемь лет, приводы по малолетке, штрафы за хранение и употребление наркотиков и нарушения ПДД. Вполне стандартный набор для его возраста и рода деятельности, ничего необычного. Но имя как будто бы смутно знакомое, да и лицо…
Зак вопросительно приподнимает правую бровь и ждет. Помявшись, парень произносит.
— Боюсь, вы не поверите и просто пошлете меня…
— А ты попытайся. Хочешь что-то сообщить касательно убийства?
Тот мотает головой, нервно облизывает губы, глядит исподлобья.
— Нет. Не насчет убийства. Я насчет Дио. Знаете, он… У него нет друзей. Ну, так он считает. Не хочет ни с кем сближаться. Но он меня здорово выручил, буквально спас, я считаю его своим другом. И хочу ему помочь.
— А что — у него проблемы? — Голос у Зака нейтральный, но глядит он прицельно и внутри потихоньку разгорается азарт охотника. — Наркотики? Или?..
Богдан мотает головой еще интенсивнее, так что тихо звякают многочисленные металлические колечки, продетые сквозь левое ухо.
— Знаете нашего менеджера?
— Бориса Ларго? Лично не знаю, конечно, но слыхал. Личность известная.
На физиономии Богдана появляется смесь злости и гадливости.
— Та еще мразь. По сути, он всем здесь заправляет, все пляшут под его дудку. Я спрашивал Дио, почему он его не уволит, в ответ услышал просьбу не соваться куда не надо. Мне кажется, он держит Дио под колпаком. С помощью чего — непонятно. А еще… — Парень нервно сглатывает, глядит в упор на Зака потемневшими глазами, — Он делает с ним что-то.
— Кто с кем?
— Ларго что-то делает с Дио! Каждую пятницу Дио возят в город к Ларго — тот присылает свой личный флаер с пилотом. Он возвращается оттуда какой-то… сам не свой. Странный. И еще… Я как-то застукал его после одного из этих пятничных визитов в ванной — он мыл руки, закатав рукава, и рубашка была слегка расстегнута. И на правой руке и груди я заметил какие-то следы. И шрамы. Старые. Понимаете?! Здесь что-то не так!
Зак закатывает глаза и кладет руку на плечо Богдану.
— Слушай, это очень трогательно, что ты так заботишься о друге. Но, видишь ли, бывает так, что люди богатые и знаменитые успевают пресытиться обычными развлечениями и им хочется чего-то экзотического. А иногда даже травматического. Понимаешь?
Парень запальчиво сбрасывает обманчиво мягкую ладонь со своего плеча, его губы сжимаются в тонкую полоску.
— Если вы намекаете на БДСМ, то зря. Уж я-то в этом разбираюсь — подрабатывал несколько лет назад в одном тематическом заведении, просто мальчиком на побегушках, подай-принеси. Насмотрелся. Клиенты после сессий расслабленные практически до желеобразного состояния, как медузки, и взгляд у них такой… С поволокой. А Дио… Он выглядит так, как будто ему по-настоящему больно, как будто его в угол загнали, понимаете?! — Заметив по выражению лица Зака, что он инспектора до конца не переубедил, Богдан хватает его за рукав. — Вы можете проверить и сами убедиться. Вы же полицейский, вам ничего не стоит просто нанести Ларго визит в пятницу. Под любым предлогом. Пожалуйста, прошу вас! Дио только с виду такая крутая рок-звезда и охрененно богатый чувак, на самом деле он как ребенок. И его некому защитить.
Зак качает головой, тихо выпадая в осадок от услышанного.
— Эй, какого черта, а? Почему ты просишь именно меня? Если у Дуэйна проблемы, он сам может обратиться в полицию. Ну, или частного детектива нанять в конце концов.
Богдан на секунду опускает глаза, потом вновь глядит в упор с непоколебимым упорством и надеждой.
— Я знаю о вас. Вы как-то очень помогли моему брату, когда работали в отделе по борьбе с наркотиками. Вы хороший полицейский и хороший человек.
Зак машинально кивает. Ага, понятно. Вот почему фамилия и внешность парня показались ему знакомыми.
— Слушай, давай так. Я приму к ведению то, что ты сказал. Но мне нужно это сперва переварить. Пороть горячку и ввязываться невесть во что я точно не собираюсь.
***
…И я знаю, что момент близок,
И я ничего не могу с этим поделать.
Посмотри неверующими глазами,
Ты боишься умереть?
Голос в наушниках кажется обманчиво ломким, в нем звучат такая искренняя тоска и безысходность, что Заку становится не по себе, хотя работа в полиции здорово закалила его психику. Ну, или так ему казалось.
Это пугает меня до смерти,
И конец — это все, что я вижу.
Это пугает меня до смерти,
И конец — это все, что я вижу…
Зак невольно ежится; не дождавшись, пока отзвучат последние аккорды, запускает новую песню. Тяжелый гитарный рифф с ходу бьет по ушам, следом чеканным ритмом вступают ударные. Ну, совсем другое дело. И тема черных дыр все же менее депрессивная, чем тема смерти. Тревожная меланхолия — это не то состояние, которое помогает сосредоточиться на работе. Хотя какое отношение к работе имеет то, чем он нынче вечером занимается? Со вздохом развернув еще пару вирт-окон, Зак вновь углубляется в чтение. Информации про Дио Дуэйна и Бориса Ларго в инфранете предостаточно, можно даже пока что не подключаться к полицейским базам.
Полтора часа мониторинга не приносят каких-либо весомых результатов — сам Дио, кажется, самый тихий и законопослушный гражданин из всех звезд шоу-бизнеса, разве что, когда он был моложе, ходили упорные слухи насчет наркотиков. А что касается Ларго, то с этим типом связано множество скандальных историй — то про сексуальные домогательства вплоть до изнасилования, то про контрабанду, то про наркоторговлю. Вот только он каждый раз выходит сухим из воды, за десять лет ни одного ареста и даже штрафа. Наверняка он и сейчас связан с чем-то противозаконным, но черта с два к нему подкопаешься. Пока что самым подозрительным Заку кажется количество киборгов, приобретаемых Ларго. В основном DEX’ы с прошивкой телохранителей и всего несколько Mary и Irien’ов. С таким количеством боевых киберов можно смело брать подряд на охрану хранилища золотовалютных резервов планеты. Ну, или устроить где-нибудь небольшую революцию.
Увлекшись, Зак не сразу замечает, что в комнате появился кто-то еще, а в следующий момент ловкие пальцы насильственно извлекают из его уха один из наушников-таблеток. Стремительно развернувшись вместе со стулом, он пытается ухватить незваного гостя за руку, но тот отскакивает назад и, показав ему язык, вставляет украденный наушник в собственное ухо.
Идентифицировав песню, которую слушает Зак, Айзек изумленно приподнимает брови и приоткрывает рот, отчего его пухлощекая физиономия заметно вытягивается.
— Нууу, старик, ты просто потрясаешь основы моего мироощущения!
Ему четырнадцать, у него ломается голос — то звучит хрипловато как у мультяшного медвежонка, то пускает петуха.
Брови Зака сходятся на переносице.
— Я тебе сколько раз говорил — не смей врываться ко мне в комнату, когда я работаю!
И правда — это совершенно никуда не годится. А если бы на вирт-окнах, которые он не успел свернуть, были расчлененные трупы, к примеру?
Айзек изображает на лице обиженную гримасу.
— Да я стучал раз десять, а ты не слышишь! Пиццу привезли, пора ужинать. — И тут же с любопытством косится на голографический пульт. — А что — у тебя расследование связано с Дио? Расскажешь? Ну хотя бы когда все закончится, а?
Поднявшись на ноги, Зак щелкает подростка по веснушчатому носу и тут же, не удержавшись, взъерошивает легким жестом его рыжеватые густые кудри.
— Меньше будешь знать — крепче будешь спать.
***
Район назвали «Тисовой аллеей», хотя завезенные со старой Земли деревья мутировали, вымахав вдвое против земных сородичей и сменив цвет листвы на красный с темно-фиолетовыми прожилками. Склоняясь друг к дружке над широкой улицей с уютными частными особняками, они словно бы образовывали сводчатую арку, что отгораживала обитателей района от высящихся по соседству небоскребов, неоновых голограмм с рекламой, шума и запахов многочисленных уличных закусочных.
Зак, вот уже более получаса наблюдающий за одним из особняков, с удовлетворением отмечает, что нынче дом охраняют одни киборги — все «семерки», все внушительной комплекции. Любимый типаж Ларго. Увереннее, что ли, он себя чувствует рядом с громилами? У киберов ведь имплантаты, а какие у них мышцы без разницы: органика — это просто оболочка.
Если у человека одни киборги в охране, это веский повод присмотреться к нему повнимательнее. Таким субъектам наверняка есть что скрывать, а люди — это всегда лишние глаза и уши, киборгам же можно приказать смотреть в другую сторону, а потом просто стереть память. Не говоря уж о том, что случаи, когда бывшие секьюрити шантажировали хозяев, не редки. Зато для него, как для полицейского, киборги значительно упрощают задачу по проникновению в дом.
Прежде чем покинуть свой пост наблюдения, Зак прерывисто вздыхает, в очередной раз вопрошая самого себя — куда его несет нелегкая и за каким лешим оно ему надо? Вспоминает длинные тонкие пальцы Дио, рассеянно сминающие сигарету, слегка потерянный взгляд, а еще отчаянно-умоляющие глаза Богдана, его слова насчет того, что Дио как ребенок и его некому защитить. «Если уж потянуло на благотворительность, лучше б нанялся волонтером в дом престарелых» — ворчливо выговаривает ему внутренний голос, и Заку нечего возразить.
«Семерка», что дежурит у входа, вперивает немигающий взгляд в сунутый ему под нос полицейский жетон.
— Инспектор Коннели, полиция Авалона. Переход права управления первого уровня. Подтверди!
— Право управления передано. Система готова к работе. Жду указаний.
Хороший киборг, правильный киборг. Умница. Хотя от этих штуковин все равно как-то не по себе, особенно вблизи. И особенно когда видел своими глазами то, что киборг может сотворить с человеком за пару секунд.
— Мне нужно увидеть твоего хозяина. Проводи меня к нему.
Он легко проходит вместе со своим провожатым через все кордоны, еще трижды воспользовавшись значком. Мало ли, вдруг у кого-то из киборгов приказ предупредить хозяина о незваных гостях.
Массивная деревянная дверь, к которой приводит его «семерка», оказывается запертой, но Зак не собирается стучать.
— Выломай замок, — приказывает он, — Только без лишнего шума.
Киборг надавливает на замочную пластину ладонью, и та с легким «чпок» выпадает из своего гнезда, повиснув на остатках креплений. — Теперь жди здесь и никого не впускай и не выпускай. Понял?
— Приказ принят к исполнению.
Зак делает шаг внутрь с бластером наизготовку. Даже если здесь не происходит ничего противозаконного, у него, на всякий случай, имеется вполне логичное объяснение своему вторжению. Хотя слегка притянутое за уши, ну да ладно. Об этом можно побеспокоиться позже.
У самой двери полумрак; впереди ширма с восточным рисунком, и это Заку на руку — его самого заметят не сразу. Из-за ширмы пробивается более яркий свет и доносятся какие-то странные звуки. Ширма закрывает обзор, так что Зак делает шаг вперед, потом еще один. Все равно плохо видно… Там не Ларго, а какой-то тип в униформе, смутно знакомой по цвету и покрою, без опознавательных нашивок, он что-то делает у стены… А сам Ларго… Наверное, в противоположном углу, ширма скрывает его полностью. Выскользнув из-за укрытия, Зак прижимается к стене напротив, так, чтобы на него падала тень, и замирает, затаив дыхание. Эти предосторожности, впрочем, излишни — находящиеся здесь люди так увлечены своим занятием, что он привлек бы их внимание, разве что, выйдя на середину комнаты. От открывшейся ему картины Зак на несколько секунд перестает дышать, ощущая ускоренное сердцебиение и выступивший на лбу холодный пот. Ему множество раз приходилось видеть крайне отталкивающие стороны человеческого бытия, не говоря уж о ликах смерти. Но то, что предстало нынче перед его глазами, показалось ему одним из самых отвратительных зрелищ.
Борис Ларго действительно обнаруживается в углу, сидящим в кресле; на нем домашний халат, распахнутый во всю ширь, обнажая волосатую грудь и чуть отвисший живот. Низ живота и пах частично скрыты рукой и широким рукавом халата — рука ритмично движется вверх-вниз, периодически останавливаясь, когда Ларго обводит большим пальцем головку своего члена, шумно выдыхая и причмокивая губами. Он ублажает себя, не сводя маслянистых глаз с расширенными, как у наркомана, значками с действия, разворачивающегося напротив; тонкая ниточка слюны стекает из уголка его приоткрытого рта, застревая в щетине.
То, на что он смотрит, никак нельзя назвать зрелищем, способным вызвать сексуальное возбуждение. У психически здорового человека, по крайней мере. Вертикальную конструкцию у стены Зак не без труда идентифицирует как переносной тестовый стенд «DEX-компани», такой привозили к ним, когда тестировали «шестерку», приписанную к участку. Только вот сейчас на стенде намертво зафиксирован вовсе не киборг. Потому что Дио Дуэйн ну никак не может быть киборгом. Это совершенно исключено. Накануне инфранет вывалил на Зака целую гору его детских и юношеских снимков и фактов из биографии, а еще фото родителей, младшего братишки, трагически погибшего в детстве, одноклассников, ближних и дальних родственников и знакомых. Нет, Дио определенно не киборг. Киборги не способны писать и исполнять музыку. Еще киборги не ощущают боли, а нынешний подопытный явно ее ощущает, судя по судорожно бьющейся жилке на шее, подергивающимся мышцам и мокрым от пота прядям волос, прилипшим ко лбу. И… Разве это похоже на тестирование или что-либо, имеющее практическую или научную цель? Это самые настоящие пытки. Даже их полицейскую «шестерку» тестировали не так грубо и травматично.
В какой-то момент тело Зака начинает двигаться будто само по себе, и вот он уже на середине комнаты — стоит с бластером наизготовку, нацеливая оружие то на Ларго, то на типа с маловыразительным лицом, одетого в униформу дексистов со срезанными нашивками.
— Так… — Голос плохо слушается; Зак сглатывает, облизывает пересохшие губы, пытаясь унять сердцебиение. — Полиция, никому не двигаться! Ты… — кивок в сторону Ларго. — Живо лег на пол, руки за голову!
— Да какого… — начинает было тот, торопливо запахивая халат и стремительно багровея, — Ты хоть понимаешь, что ты творишь, урод?! Да я тебя…
— Живо, я сказал! А то пристрелю! — Зак буквально орет, и тон его голоса не оставляет сомнений, что он способен выполнить свою угрозу.
Ларго подчиняется, и Зак оборачивается к незнакомому типу у стенда.
— Теперь ты… Живо, освободи его. И вызывай скорую.
— Вы не понимаете, с чем имеете дело…
— Ты что, глухой?! — Зак тычет дулом бластера в серое, словно присыпанное асбестовой крошкой лицо. Он пока не может определить, кто из этих двоих вызывает в нем большее омерзение — извращенец Ларго или этот хладнокровный палач. — Я сказал — отвязывай его! Шевелись!
Когда освобожденная от ремней и зажимов жертва буквально вываливается из стенда, упав на колени, Зак давит в себе порыв кинуться на помощь. Удерживая бластер левой рукой, лезет правой во внутренний карман за коммом, попутно наблюдая, как Дио утыкается лбом в пол, как ходят ходуном тощие ребра, испещренные алыми полосами.
Но набрать номер службы спасения он не успевает — обнаженная фигура, скорчившаяся в коленопреклоненной позе, вдруг распрямляется одним слитным движением. Зак судорожно стискивает в ладони комм, едва не раздавив, и с трудом удерживает себя от выстрела — глаза разного цвета, секунду назад глядевшие на него с вполне человеческим выражением, внезапно стекленеют и зрачки загораются алым. А в следующий момент тот, кого Зак принимал за Дио Дуэйна, точным механическим движением сворачивает голову своему палачу, с отчетливым хрустом ломая шейные позвонки, а потом, шагнув в лежащему на полу Ларго, бьет его пяткой в висок, проламывая череп. И замирает перед Заком неподвижно.
Время словно бы останавливается; полицейский слышит лишь свое собственное сиплое дыхание и пульсацию крови в ушах. Киборг глядит на него, склонив голову набок, чуть приподнимает уголки губ. Алое свечение в его зрачках гаснет, теперь он совершенно неотличим от человека.
— Что же вы медлите, инспектор? — произносит он голосом Дио Дуэйна. — Стреляйте же. Я ведь могу убить вас за долю секунды. Чего вы ждете?
28 ОКТЯБРЯ *
ДОРОГА ДОМОЙ *
На конкурс края соты я опоздал. Старики успели и взяли приз в номинации «Самая великолепная пара».
Старики остались, а я возвращался домой. Мышь, воробей, соловей сидели на верхотуре белой шляпы и без умолку обсуждали мое опоздание на конкурс красоты. Они говорили до тех пор, пока не увидели лису.
На опушке леса, аккурат за глухим бурьяном, торчала ее морда. Лиса жила в березовой роще, в норе под корнями поваленного дерева. Самое хитрое место себе нашла. В норе еще было три выхода: одно на берегу реки, практически под водой, второй – у мусорной свалки, а третьего, кроме лисы, никто не знал. Когда я впервые ее увидел, она показалась мне черной тенью, и лишь потом я заметил рыжий отблеск яркой луны на ее густой плотной шерсти. Пронырливая и осторожная до безобразия особа. Дед Пантелей сколько раз на нее капкан ставил. Чует за версту. Острую морду – кверху, темноту на запах проверит, хвост поднимет – и в курятник.
В поселке было два курятника: один у деда Пантелея, другой у семьи в доме с синей крышей. Так лиса именно в курятник деда Пантелея пристрастилась. И так настырно. Как стемнеет, так она туда непрошеным гостем. В курятнике сразу приключался переполох. Оглушительное квохтанье, перепархивание с насеста на насест.
Петух лису всегда ждал у окна. Но лиса приходила по разному маршруту. И только морду в курятник – петух начинал оглушительно оповещать о беде. Голодная лиса, не обращая внимания на вопли, цепляла взглядом самую удобную жертву. Короткий бросок, в воздухе плыли пух и перья. Теряя галоши, к курятнику бежал дед, иногда успевал, иногда нет.
— Да что ж ты за зараза такая! — дед в ярости бросал ей вслед галошу, а потом все утро искал то в зарослях малины, то смородины. Часто галошу находил в капусте.
Эта лиса никого, кроме меня, не боялась. Как меня увидит, так и вздрогнет от ужаса. На задние лапы встанет, ощерится клыками. Эта стойка для меня была одной из загадок, которую я разгадал только совсем недавно.
Почему так долго говорю о лисе – потому что лиса объявила мне войну. Ни больше, ни меньше. Но давайте все по порядку.
Я возвращался домой, по пути зашел к Рыболову, отдал ему крючки.
— Гадость какая, — сказал он. Хотел выкинуть крючки в воду, но потом передумал, сунул под корень ивы и вновь передумал, переложил в карман.
То же самое сказал Гитарист, когда я ему взамен его фанерной гитары предложил гитару Инопланетянки. Я хотел обидеться: старался, тащил, а они «гадость какая», вот и делай после этого добро. Впрочем, не обиделся – не умею.
Я жаловался мышке, соловью и воробью, а они сидели у меня на плечах, слушали и молчали.
— Хоть бы слово сказали, — упрекнул я их.
Тишина.
— Я что, здесь один? — Привлекая внимания друзей, постучал себя по затылку.
Тишина.
«Не, это вообще нормально?»
— Отвечайте. А то щас нырну головой в воду, — пригрозил я.
— Там лиса, — предупредила мышь.
Я оглянулся. Удивился. Лиса была непривычно рядом. Увидел суровый взгляд, багровый шрам от глаза к уху.
— Пых! — замахнулся я на лису. Она чуть отбежала, но не от страха, а скорее инстинктивно. — Пых.
Лиса оскалилась жёлтыми клыками.
— Это она за нами, — закручинилась мышь, соловей и воробей.
— Что происходит? — Не понимал я. Может, в белом фраке я ей не страшен. — Пых!
Лиса осторожно шла за нами вдоль длинных рядов акации, быстро и точно перепрыгивала мелкие ямы, упавшие деревья. Мышь в моей голове бурчала проклятия всему роду лис, соловей с воробьем жались к ней и не особо усердно успокаивали. Я методично следовал по заброшенной старой дороге.
Полдня, пока я топал домой, показались вечностью. Вдали уже виднелся наш дачный поселок. Лиса тоже увидела и сразу пошла на штурм. Неожиданно легко заскочила мне на грудь, потянулась лапой к расщелине горшка. Мышь запищала, суетно забегала, прижалась к противоположной от расщелины стороне. Оставляя грязные следы на моей белоснежной груди, Лиса цеплялась когтями за ткань. Она тянулась вперед, пыталась просунуть лапу в горшок.
— Совсем нюх потеряла? — возмутился я и в счастливом неведении пошел навстречу собственной гибели.
Я с силой хлопнул лису по спине. Лиса мигом слетела, но не успокоилась. Отступила на пару шагов, жестко сверкнула глазами. Следующий ее заход был с тыла, мне на спину. Сбросить сейчас оказалось не так-то просто. Я хлопал себя по бокам, по спине, громко ругался, а лиса спокойно бултыхалась сзади и ловила лапой расщелину.
И тут я пошел на хитрость. У ближайшего дерева я так сильно развернулся, что лиса со свистом пронеслась у меня над головой и размашисто приложилась к стволу. От боли она отпустила хватку, рухнула на землю.
На соседнем дереве громко закаркала синяя ворона.
— Ах ты, хулиган какой! — упрекнула она меня.
— Приехали! — удивился я. — Лети отсюда, или я с тобой тоже поговорю.
— Хулиган, хулиган, хулиган, — и синяя ворона, пролетая мимо меня, очень метко нагадила на левое плечо неровными звездами.
Шумно захлопали крылья, со всех деревьев снялись птицы и черным шарфом потянулись за синей вороной, которая хищно уносила мою белую шляпу.
Я шел по дороге и возмущался, а мышь сырой травой протирала следы синей вороны. В итоге размазали только.
***
ПТЕНЕЦ СИНЕЙ ВОРОНЫ *
С каждым шагом из-за пригорка неспешно появлялся дачный поселок «Аушки». За то время, пока меня не было, он сильно изменился: все занесло снегом. Белые крыши, белые огороды, серое небо. Поселок словно уснул в белоснежной постели.
Я прибавил шагу. Замороженная трава тихо хрустела под моими лаковыми ботинками. Поскользнулся, с трудом удержался, сшиб замороженную головку желтой розы. Лепестки вяло просыпались, а я удивился ее присутствию здесь. Справа в лесу неспокойно заголосила сойка. Из-под куста шиповника выбежал перепуганный еж, стремительно бросился через тропинку на другую сторону леса. Видимо спросонья не заметив замороженную лужу, коготками заскользил по ледяному узору. В середине лужи лед хрустнул, сначала у ежа провалилась лапа, затем зад. Уцепившись за травинку, еж выкарабкался, фыркая, отряхнулся, шмыгнул под нижнюю ветвь елки.
В лесу суматошно загалдели птицы, загремел дятел.
Вылупив глаза, пронеслась сова.
— Беда, беда, — ухала она.
Я заторопился по бугристой земле к роще. Ломая переплетенье узловатых ветвей, вышел на снежную поляну. Ну и картина! Оставляя темно- грязные следы на припорошённой снегом поляне, кругами вокруг березы ходила лиса. На нее с высоты пикировала синяя ворона, и не только она. Птицы, птицы, еще птицы. Иногда по одной, иногда несколько. Лиса привычно огрызалась, скалилась, вяло от них отмахивалась. Сейчас ее интересовал только один птенец – под березой. Крупный, сильный, но с переломанным правым крылом. Взъерошенный и напуганный, он жался к дереву и, не отрываясь, смотрел на ее пылающий язык. Птенец уже чуял плывущий в холодном воздухе острый запах лисьего меха. От ужаса он уже не мог пищать и дрожать.
Самое неприятное в этой картине было то, что птенец был вороньим. Ну, помилуйте, ради кого напрягаться?
Что-то надо было делать, нельзя же было просто так стоять. Я хотел уже вернуться, вдруг птенец пискнул «помогите», и я отчётливо понял, что если я не спасу этого птенца, я просто не смогу спокойно жить на своем шесте в огороде.
Сам себе не верю, что это делаю. Я подобрал ближайшую ветку, размахнулся, кинул в лису. Она вздрогнула, обернулась на меня пылающим взором, а потом одним прыжком обрушилась на меня всем телом. Дальше я ничего не помню.
***
РАССКАЗ МЫШИ *
Ты упал. А потом случилось страшное. Лиса цепкими челюстями схватила тебя за шиворот, потащила по земле, как сломанную куклу. Ты звал на помощь, цеплялся за кусты, колотил руками по воздуху, но лиса стремительно тащила тебя к реке. Это было ее ошибкой, потому что у реки тебя услышал Рыболов. Сначала он не обратил на это внимание, но когда лиса волокла тебя по мосту, в воду упал твой лаковый ботинок. От него еще шли круги, а Рыболов уже взбирался на крутой берег. Он цеплялся за старую траву, скользил по сырой опавшей листве. Камешки градом летели вниз, сыпались в воду. Не такое-то это простое дело залезть наверх, да еще с удочкой в руках…
Лиса стояла на высоком берегу, продолжая цепко держать тебя за шиворот. Но что-то с ней явно творилось неладное. Лапы растопырены, мех дыбом, во всей ее стойке чувствовался ужас.
— Ишь, зараза вымахала! — разозлился Рыболов, раскрутил леску и закинул на лису, словно пытался словить ее как рыбину. Леска со свистом ударила ее по спине. Лиса даже этого не заметила. Рыболов тихо выругался. Какой толк от пустой лески без крючка. Пока воробей помогал Рыболову привязать крючок к удочке, раздался такой оглушительный звук, что лиса извернувшись ужом, отскочила в сторону. Этот звук просто невозможно выдержать.
«Не знаю, как лиса, но у меня лично чуть не лопнула голова», – пожаловалась мышь. Похоже, этот звук лишил лису ориентира. Она закрутилась волчком, продолжая цепко держать тебя в зубах.
Из леса вышел Гитарист с новой гитарой. На его плече сидел соловей, прикрыв уши крыльями.
— Бамс! Бамс! Бамс! — Рвал струны, уши, сердца Гитарист.
Рыболов с воробьем судорожно вязали крючок с грузилом к леске, а Гитарист с в бешенстве рвал струны.
Готово. Рыболов взмахнул удочкой и аппп… поймал лису за хвост. Потянул к себе. Лиса оглянулась, потащила Рыболова за собой. Гитарист наступал следом и оглушительно бил по струнам странной многоуровневой гитары. Гитаристу с Рыболовом хорошо, у них нет ушей, которые принимали бы эти ужасные, тяжелые звуки, а мы все чуть не оглохли. Особенно Лиса, потому что Гитарист был так близко, что от каждого удара по струнам Лиса то сжималась, то разжималась, то горбилась. Она бы давно уже сбежала, но Рыболов держал, тянул хвост. Лиса лаяла, кувыркалась.
Наконец, она сообразила, разжала челюсти, перекусила леску и умчалась в лес.
К сожалению, к тому моменту от тебя практически ничего не осталось: половинка разбитого горшка и порванный в клочья белый фрак.
Собирали тебя по всему свету. Павел Афанасьевич и Мавра Кирилловна привезли на механической тележке твой старый пиджак и брюки, вторую половинку горшка нашли вороны. Синяя ворона собрала твои пальцы по прутикам. Правда, ботинки тебе раздобыли новые. Один ботинок остался, второй уплыл по реке. Найти второй белый лаковый ботинок на земле невозможно. Как-то не совсем прилично жить в разных ботинках, поэтому мы решили подарить тебе новые обычные ботинки с рынка. Мы с соловьем и воробьем склеили твой горшок так, что теперь у нас появились персональные входы и запасные выходы. Надеюсь, ты не против?
Я не против. Теперь в моей голове иногда случался сквозняк, который уносил грустные воспоминания об Инопланетянке.
Еще говорят, что пугало Иван поймал лису и побрил ее налысо. Так что, если увидите лису в большой черной шляпе – это наша из поселка «Аушки». Ветер сказал, что теперь она участвует во всех лисьих конкурсах красоты и везде побеждает.
***
ПОСЛЕСЛОВИЕ *
Дед Пантелей ходил по огороду и в тележку собирал разбросанные вещи, сломанные ветки. Гремели пустые ведра, хрустело разбитое стекло. Ураган прошелся на славу. Пострадали все. У соседнего дома снесло синюю крышу, маленький покосившийся домик с плоской крышей из шифера рухнул, кругом валялись пучки васильковой, ромашковой, зверобойной, крапивной травы. У дома с желтой крышей яблоня упала на провода. Теперь поселок остался без электричества. У деда Пантелея ураган унес курятник вместе с курами. Пришлось пригнать трактор, чтобы вернуть хозяйство на место.
Дед подошел к пугалу Василию, поправил на его горшке черную шляпу.
— Надо же, устоял после такого урагана, — одновременно удивлялся и радовался дед. У всех соседей пугала разнесло в пух и прах, а мой устоял. Одиноко теперь тебе будет. Потерпи до весны.
Следующей весной дед Пантелей соорудил на своём огороде Гитариста, Рыболова, Мавру Кирилловну, Павла Афанасьевича, Инопланетянку и пятерых деток с флажками в руках.
— Вот теперь тебе не будет скучно, — сказал дед Пантелей, и насыпал на плечо Василия зерна для мышки, воробья и соловья. Уж больно красиво в предутренней заре поет этот соловей. Слушать — не переслушать.
Ох, как бы, наверное, удивилась леди Элис, узнай она, каких трудов стоило Баю удерживать брови от окончательного взмывания на лоб, а нижнюю челюсть — от движения в обратном направлении.
— Ведь ты же умный мальчик, Байерли? Умный, зрелый и рассудительный.
Осторожно-нейтральное движение головой — такое, которое ни в коем случае нельзя однозначно принять ни за кивок, ни за жест отрицания. Неопределенное пожатие плечами — думайте что хотите, леди, это ваше право, кто я такой, чтобы вам возражать?
— Так какого же, извини за мой джексонианский, <i>черта</i> вы оба ведете себя как два недоразвитых малолетних болвана, не поделившие пони?! Ну?! Байерли Форратьер, я к тебе обращаюсь! Я понимаю, что от моего великовозрастного балбеса осмысленных действий ожидать не приходится, но ты-то, ты-то, ты же разумный, взрослый, ответственный (как мне казалось) мужчина, как ты мог допустить, чтобы все зашло так далеко?! О чем ты думал, Бай? И чем?!
Бай смотрел на первую леди Барраяра — и отстраненно думал о том, что ему никто не поверит. Безупречная леди Элис слишком хорошо воспитана, она не может ругаться, словно пьяный портовый грузчик. И из себя выходить она тоже не может, пусть даже и вот так, почти безупречно…
— В общем так, мальчики. Я надеюсь, вы оба понимаете, что это надо прекратить.
Наверное, ответить, что вообще-то уже прекратили, было бы слишком… нагло? Предсказуемо? В его стиле?
<i>Больно?</i>
Что ж, тогда действительно лучше молчать и дальше. И улыбаться.
— Я надеюсь, вы оба понимаете, что в новый год эту глупую и грязную историю тащить не стоит. Особенно я надеюсь в этом на тебя, Байерли, как на более социально ответственного.
Бай вскинул голову, как от пощечины. Грязную, значит. Ну да, конечно. Все-таки именно <i>грязную</i>, кто бы сомневался. Странно только, что презрения в голосе по-прежнему нет, но иногда и слов бывает достаточно.
— Конечно, миледи.
— Вот и хорошо. Я рада, что ты меня правильно понял. — Голос у нее изменился, став спокойным и удовлетворенным, почти домашним. Обманчиво мягким. Стальная леди добилась своего и теперь может спрятать смертоносное жало клинка в бархатных ножнах формальной благожелательности. — Я очень на тебя рассчитываю и надеюсь, что ты сумеешь повлиять должным образом и на моего балбеса и вы оба оставите в прошлом эту глупую размолвку и помиритесь еще до Зимнепраздника.
<i>Что?..</i>
Улыбаться. Продолжать улыбаться…
<i>Она ничего не знает. Вот и хорошо. И ни в коем случае не надо даже пытаться ей ничего объяснить, пусть она не понимает и дальше…</i>
— Миледи, вы не понимаете. Позвольте, я…
— Не позволю! Я не знаю, что за собака между вами пробежала — и знать этого не хочу, тебе ясно, Байерли? Но я знаю тебя. И знаю Айвена. Ничего действительно скверного вы совершить не могли. Вы оба не такие. Значит, имело место быть или недопонимание, или какая-то глупая ссора на пустом месте, мальчишеские разборки, которые мне не интересны, да и не могут быть интересны. Будьте добры оставить их в прошлом и вспомнить, что вы взрослые люди. И вести себя соответственно. Я понятно выражаюсь?
В пакете – кроме обычных уже муки, крупы и сгущёнки – оказались не только иголки и ножницы.
Но еще и набор цветных ниток для вышивания, несколько пакетиков с разноцветным бисером, тесьма разной ширины, красивые ленточки, набор крючков для вязания и вязальные спицы!
Какая роскошь! И все это богатство – ей! И ещё книга по вязанию и вышивке – настоящая, бумажная – была заботливо упакована и положена!
К следующему приходу Кощея Mary сшила – по книге – себе длинную рубаху и подобие сарафана, смогла соткать пояс и переоделась.
На его предложение выбрать себе имя, которое можно было бы вписать в паспорт, задумалась. DEX предложил ей просмотреть словарь имён, и Mary выбрала имя Зоя. В переводе – «жизнь» — ей понравилось.
На Новый год работы в посёлке было много – но Анна Борисовна отправила Кощея к Яге-Зое на трое суток сразу – этот контакт прерывать нельзя было ни в коем случае! – а упрямая Mary на связь выходила только с ним!
Кощей принёс подарок от Анны Борисовны – большой цветастый платок на голову, и Яга-Зоя сразу его повязала.
Киборг DEX Кощей-Костя под руководством профессора Зерновой постепенно приручал киборга Mary Бабу-Ягу-Зою.
Но и сам при этом развивался и обучался.
И настолько быстро, что Анна Борисовна сама не заметила, как распорядилась выделить в центральном модуле посёлка для киборгов три нормальные жилые комнаты с кроватями и поселить в них пятерых DEX’ов и пятерых Mary, принадлежащих Академии.
***
Mary начинала его ждать заранее и готовила обратную посылку с травами, копченой рыбой и шкурками «зайцев».
За три дня DEX смонтировал и подключил портативный генератор – и провёл в землянку электричество, повесил на дереве антенну Инфранета, расширил и укрепил кладовку, сделал ещё одну секцию и укрепил её жердями – для себя.
Пробежался по лесу – проверил и перезарядил силки и верши, обработал принесенные тушки и шкурки с них, взял для лабораторных исследований пробы воды и грунта… — без дела не сидел, но и не борзел.
О прошлом Зои не спрашивал – нельзя её пугать, придет время – сама расскажет. Когда будет готова.
До конца зимы она ещё пару раз приходила к поселку.
Кощей приходил к ней три-четыре раза в месяц – проверял силки, сложил небольшую печь, принес немного посуды – кастрюли, сковороду, пару ножей – в обмен на сделанные ею в лесу видеозаписи и шкурки «зайцев» и каких-то крысоподобных зверюшек, пойманных на берегу ручья.
***
Научным сотрудникам Академии удалось добиться разрешения на расширение заповедника благодаря записям Бабы-Яги и Кощея – но установленный контакт прерывать не стали.
Наоборот, начальница уже не приказывала Кощею ходить к мэрьке, но разрешала, и даже выдала хороший утеплённый комбез, нож и ножны, – и Кощей охотно уходил в лес и оставался там на два-три дня.
Зимой в сильные морозы Яга-Зоя чаще спала, кот подрос и стал самостоятельно уходить и приходить, и приносить ей пойманных зверьков.
К приходу Кощея Яга готовилась заранее, и уже ждала его, по-прежнему отказываясь общаться с кем-то ещё.
И даже сшила ему рубаху в подарок, и сделала вышивку по вороту и по подолу рубахи – немного коряво, но от всей души.
Пришла весна – а с ней паводок. Снег в конце марта стаял быстро, вода затопила часть землянки и стала прибывать…
Кощей пришел на целую неделю – укрепил навес, перетаскал часть вещей на сухое место и приподнял настил в землянке – и переждал большую часть половодья вместе с Зоей.
В этот раз он принес ей видео о жизни поселка, о работе научных сотрудников, объяснил, кто есть кто и — кто чем занят и чего добиваются.
И Mary со страхом – но все же скинула ему видео о последних хозяевах, их развлечениях и о прекращении их жизнедеятельности.
И никто из них не догадывался, каких усилий стоило профессору Зерновой сохранение в тайне информации о проживании в лесу сорванного киборга.
В поселке её ученики и соратники знали – но далее информация не ушла, налаженный с таким трудом контакт был еще слишком хрупким.
А посёлке Баба-Яга так ни разу не появилась.
Никогда не сердится Вау на Ыыха… И вот опять!
Ну зачем ей Второй Громкий? Совсем маленький, совсем слабый?
Холодно. Никогда так не было и вот опять. Снова снег. А вроде весна уже. Но снег. Много. Завалило, не пройти. И тропу завалило, Ыыху снова топтать пришлось. Словно вовсе не весна. Зря Ыых ей такое красивое слово придумал.
Даже зайцы попрятались. Ыых один день голодный ходит, два дня голодный! Никогда не было, и вот опять. Плохо. Громкий ест мало, Вау ест мало, зубы скалит да сразу дерётся. А тут — раз!.. И уже Второй Громкий орёт. И пахнет от него вкусно…
Ыых чешет большую шишку на затылке. Больно. И всего-то лизнул разочек Второго Громкого. Проверить хотел, сильно ли будет драться Вау? И вообще не всерьез. А она… Теперь она его, может, и вообще в пещеру не пустит. Так и будет Ыых у входа сидеть, мёрзнуть. Если еду не найдет.
Ветер взвыл, и Ыых взвыл. Громко. Ветер перестал выть — испугался. Ыых смотрит: куда делся ветер? Тихо. Только снег опять. Мягкий, холодный. На тропу, на шишку Ыыха. Шишка не болит. Хорошо!
Но где тропа теперь? Куда делась?
Ыых вздыхает. Нет тропы. Только снег. Свежий, ни следочка. Где косулю искать? Где — зайца?
Голод слышит вздох, шевелится в животе, кусает Ыыха. В пещере орёт голодный Громкий. Ыых вздыхает потише. Новую тропу делать идёт. Не было ведь, чтобы без тропы? И вот опять.
Шлёп, шлёп по снегу. Много снега. Мало добычи. Нету тропы — как на охоту пойдёшь? Как зайца поймаешь?
Встанет Ыых — провалится. Опять встанет — опять провалится. Плохо. Зайцу хорошо: у него большие лапы, широкие. Он не проваливается.
Устал. Сел у елки прямо на снег — холодно. Лапника наломал, сел поверх — хорошо. Ветки берет, вертит. Хорошие ветки, плоские. Как большие лапы. Только зеленые и с иголками. Возьмёт Ыых лапу, к ступне приложит. Ещё одну возьмёт… Большие лапы на ногах наросли, как у зайца. Но не для зайца лапы, для Ыыха. Лыпы, значит.
Пошёл по глубокому снегу Ыых на лыпах — не провалился! Только снег под лыпами — ш-ших, ш-ших. Хорошо на больших лыпах.
В животе свербит, зайца нету. Вау опять ругаться будет, если без зайца. А на душе радостно. Лыпы-то какие вышли! Просто ших!
Лы-ших!
Нина вернулась в кабинет с полной головой мыслей. А действительно – зачем столько Irien’ов? Слетали почти впустую – привезённый хлам если и можно будет использовать после ремонта и откорма, то никак не для охраны леса и островов. Отдать фермерам… или крестьянам?
А в чем разница между фермером и крестьянином? Если называют их по-разному, то и жить они должны не одинаково.
В более южной зоне – фермеры. И у них закупка предметов быта в основной фонд музея практически не производится, они всё необходимое (вещи или технику) не производят, а покупают, и по возможности — современное. Крестьяне, живущие в окрестных деревнях, время от времени сдают вещи в музей – в качестве дара или за плату, и в основном предметы быта, сделанные вручную и зачастую лет сорок назад.
Экспедиции привозят из деревень иногда очень интересные предметы, часть из которых была сделана или куплена ещё на Старой Земле.
Фермеры пользуются купленными предметами быта, а крестьяне производят всё нужное сами? Получается, что так.
***
После обеда Вася скинул Нине результат планёрки по присланным документам – и бонусом видеозапись последней речи директора, присланной ему Зоей.
С одной стороны, стало хорошо от решения никого из сотрудников не отправлять на Шебу – так хоть меньше всякого новодела в основной фонд пришлют. С другой стороны – согласие на проведение биеннале через год на турбазе заповедника при организационном участии музея. А, судя по списку согласившихся участников, мелкой керамики будет создано – и передано музею – даже слишком много.
Но – все это будет через год. А к той поре многое может измениться… или мероприятие отменят, или место проведения найдут новое.
***
В третьем часу зашел Райво и сразу сообщил, что за двух DEX’ов чуть не получил премию, но за привоз Irien’ов премии почти лишился:
— …и что теперь делать?
— Чай пить. Или кофе. Будешь?
— Буду. Кофе. А знаешь, Лёня не такой уж дурак, каким кажется… пока летели, Irien’кам память почистил и одной свою программу поставил… кулинарную… новая адаптация для Irien’ок… просил её домой взять для апробации программы. Я не дал.
— Он не женат?
— С такой матерью, как у него, он не женится никогда! Полный контроль. Шаг вправо, шаг влево… и звонок матери его начальнику. Не удивлюсь, если Борис Арсенович его считает идиотом…
— Очень… может… быть. Я Лёню почти не знаю… может, стоит его пригласить в музей?
— Только как посетителя… к киборгам давать доступ не следует… его мать разболтает подружкам про всё, что найдётся у киборгов в памяти.
— Ты круче… всё равно.
Райво рассказал о полете, о киборгах и о музее:
— …огромный куб из стекла и бетона! Этажей десять в высоту… потолки почти пятиметровые… по периметру, а внутри несколько ярусов с разной высотой потолков… а какое фондохранилище! Больше нашего вдесятеро! И перед музеем огромный парк с фонтанами… а какие скульптуры! Не дай боги во сне увидеть!
— Тебя впустили в фонды? – изумилась Нина. – Ты же не фондовик.
— А то! Я ж музейщик! Там… в этом музее… киберов больше, чем в нашем городе во всем!
— Столица сектора всё-таки… сколько в этом музее взяли? Девятерых?
— Да. И там не убыло… — Райво сразу помрачнел, – при нас эту инсталляцию закрыли… так им ничто не мешает сделать снова что-то подобное… там Новый год скоро… все бегают, суетятся… слякотно и пасмурно.
— Дома лучше? Наливай ещё чашку… конфеты бери.
— Намного… дом есть дом. Ладно, мне пора… что-то Василия не вижу?
— Уехал со Светой и Агатом на чайную плантацию. Светлана нашла фермера-японца… по И-нету, договорилась и полетела… Агат оказался специалистом по чаю. Кстати, ему нужны программы по чайным церемониям… японская есть, надо подгрузить и другие, какие найдешь. Они к ночи должны вернуться. Агат ночует здесь.
— Хорошо, я понял. Сделаю. Поищу программы, завтра зайду и поставлю. Пока.
***
После ухода Райво Нина села за терминал рядом с Лизой – проверить правильность занесения в КАМИС описания вновь поступивших предметов. На нестандартные предметы мэрька не могла сделать правильные описания – но Нине было достаточно, если у Лизы были правильно занесены размеры предмета, материал и способ изготовления.
Игрушки без вставок другого материала описали быстро, Нина диктовала описание, Лиза набирала текст. Но у глиняной лошадки с упряжью из шерстяных нитей и деревянной тележки описание застряло. Лиза без проблем определила вид, длину и толщину нитей, вид дерева и способ изготовления. Но необходимость установить названия деталей упряжи и частей тележки остановили всю работу.
Пришлось искать на фермерских и крестьянских сайтах – и тогда Нина поняла, чем отличаются крестьяне от фермеров.
Крестьяне производят сельхозпродукцию в основном для себя, а продают излишки произведенного. А фермеры – производят на продажу, оставляя себе выращенное сверх заключенных заранее договоров. И потому фермеры покупают технику и мебель, а крестьяне берегут деньги и необходимый инвентарь производят сами, покупая только то, что сами сделать не в состоянии.
***
Когда уже собралась идти домой, позвонил Вася и попросил дождаться их приезда, сказал, что уже подлетают к городу. Пришлось снять куртку и снова поставить чайник.
Подумав, велела Пете заказать из кондитерской пирожков и печенья к чаю с доставкой дроном. Дороговато – но ребята заслужили.
Пришлось ждать немного дольше. Светлана привезла киборгов не совсем туда, откуда взяла – к небольшой двери «Служебный вход» с наружной стороны.
У Василия в руке были объёмистые пакеты, Агат держал большую красивую коробку с чаем. Светлана заходить не стала, но пообещала позвонить через час и рассказать о поездке.
Оба выглядели довольными настолько, что Нина сразу усадила их за стол и начала расспрашивать.
Как оказалось, фермер был настолько удивлен таким вниманием северян к своей плантации, что не только рассказал и показал всё, что есть, но и дал с собой сорок восемь («Вы ведь тоже считаете дюжинами, насколько я знаю? Англичанам на Новую Викторию я отправлял чай именно так – четыре дюжины в коробке!») пятидесятиграммовых пачек чая разного времени сбора, разных сортов и разной степени сушки.
Светлана и фермер расстались друзьями – хотя ей поначалу было страшновато общаться с суровым потомком самураев в десятом поколении – и даже обменялись подарками. Просветительница вручила глиняную игрушку «Чаепитие», а самурай подарил через неё музею сямисен, веера и одежду для проведения церемонии.
Агат был одет в чёрно-белое кимоно, его одежда и ещё одно кимоно (женское) оказались в пакетах, который принес Василий.
Mary выглядел не просто довольным – а даже счастливым! Впервые его взяли в такую поездку, где сначала можно было сколько угодно смотреть в окно, потом встреча с фермером… пятидесятилетний потомок самураев сначала не захотел говорить с женщиной напрямую, и не счел нужным объяснить причину, и потому все переговоры поначалу вел Агат – Вася плавно прикинулся мебелью и предоставил собрату шанс отличиться.
В результате после сытного завтрака и экскурсии по чайной плантации для Mary (во всяком случае, он так решил для себя) и сопровождающих его персон была проведена самая настоящая чайная церемония, где он вёл себя исключительно правильно с точки зрения японца – и Агату было дано японское имя Акира (в значении «смышлёный») и подарено настоящее кимоно. Светлана только заикнулась, что Агат киборг и не может иметь своих вещей, как фермер захотел его выкупить… и назвать младшим сыном.
Расстались почти роднёй – перед отъездом фермер подарил киборгу ещё одну коробку, на этот раз с пробниками (в виде пакетиков для разовой заварки) разных сортов чая, и сказал, что готов выкупить его, если хозяйка его продаст.
Полет обратно был не менее радостным – Светлана посадила за штурвал флайера Васю, сама на заднем сиденье уткнулась в расчеты… и DEX вел машинку настолько низко и медленно, насколько это было возможно, давая сидящему спереди Агату рассматривать в окно проносящиеся внизу пейзажи.
Нина порадовалась за них – и отправилась домой. Но продавать Агата она не собиралась, для начала надо узнать об этом самурае поподробнее… как-то слишком уж радостно он встретил гостей. Так что… пусть Агат сначала в музее поработает.
***
Только добралась до дома, как явился курьер с инфокристаллом – хорошо, что днём пришли деньги из музейной лавки, хватило выкупить. И даже чаевых дать пару галактов за беспокойство – но курьер сказал, что приезжал утром, но уже было закрыто… а соседский кибер (Нина поняла, что это про Авеля) сказал прилететь вечером после шести… или семи… он и прилетел во второй раз. И Нина добавила ему еще пять галактов.
Осчастливленный курьер исчез, а Нина спохватилась, что инфокристалл надо не только установить в гнездо, но и настроить. Пришлось вызывать Василия – он примчался минут через десять, но совершенно не выглядел уставшим или голодным.
Пока Нина грела чайник и собирала ужин, Вася всё сделал – установил кристалл, подключил небольшую – всего сантиметров сорок в диаметре — голоплатформу в гостиной, отремонтировал и подключил наружные камеры, внёс в искин сначала свои данные, а потом и всех киборгов, на которых у Нины было хоть какое-то право управления.
И только после этого привел искин на кухню, где уже был собран ужин на двоих, и радостно сообщил:
— Теперь Вы не одна в доме! Надо дать ему имя… и он будет присматривать за домом. И посторонних не впустит, и своим не будет мешать.
Зверёк напоминал кота только размером и серо-полосатым окрасом – по форме был чисто пони, на копытах, с хвостом и гривой.
— Это кто? – спросила Нина у DEX’а. — Змей заказывал кота… ему предложили пони… то есть… в каталоге, который он смотрел, был пони… это что… смесь кота и пони?
— Пони-кот. Так получается.
Полосатый пони вскочил на табуретку и замяукал. Нина рассмеялась:
— Привет, пони-кот. Назову-ка тебя… Кузей. Будешь ты Кузьма, важный и толстый!
— Кузьма? Странное имя для искина.
— Нормальное. От латинского «косма». Космос, то есть. Самое имя для домового. А он как есть домовой. Кузьма, запомни и отзывайся.
Пони-кот оглядел снизу-вверх и хозяйку и DEX’а, деловито запрыгнул на стол и заявил:
— Информация сохранена, идентификационное обозначение записано.
Потом покрутился на столе и к удивлению Нины выдал:
— Рыбки бы мне. И молочка… тоже.
— Ты же… программа! Какое молочко? И… разве пони едят рыбу?
— Это не просто пони, а пони-кот… а рыбу… вероятно, нужны какие-то программы.
— Он же новый! Придется вызывать Райво… а уже поздно и пора спать.
— Я ему уже всё сообщил. Кузя подключен к И-нету, и Райво сможет работать с ним и удаленно… Вы ведь не против? Он же… свой.
— Васенька… я просто поражаюсь твоей непомерной наглости… мог бы и заранее сообщить.
— Мог бы. Но я же хорошо сделал? Я ведь молодец? Райво уже с ним работает… через полчаса все обновления встанут на места и будут программы лучше прежних.
— Да… ты молодец уникальный… таких борзых киборгов… больше нигде нет. Уникум! Можешь возвращаться. У вас там теперь дружный коллектив… тебе с киборгами веселее, чем со мной.
— С Вами тоже спокойно. Когда у хозяйки все в порядке, и киборгам хорошо. Я возьму флайер?
— Возьми… но не забудь прилететь за мной утром. Можешь идти. До свиданья.
— Полдесятого. Я помню. До свидания.
***
Вот не было печали, так завела пони-кота… привыкла за год без искина. Теперь надо привыкать жить с ним.
Надо позвонить Змею… пошла к терминалу по привычке, стала включать… хотя… это действие уже можно поручить искину. Оглянулась на Кузю – и включила все-таки сама. Так, как уже привыкла – не спеша. Не стала приказывать Кузе.
Змей отозвался сразу, выглядел вполне довольным, поздоровался и отчитался о работе за день:
— …никаких следов человека или киборга не нашел. Только оторванный номерной знак… и то не уверен, что он от байка. Нырял два раза, всё записал, байк и так в иле был почти наполовину. Просканировал дно. Ничего. Результаты выслал Степану Иванычу.
— Это всё хорошо… но… ищи сома. Нам нужны деньги не только на битых DEX’ов. Но и на одежду для них. И на лекарства. Кстати, это Кузя… — Нина обернулась, но «домового» не было видно. – Кузя! Вот… скотинка!
«Скотинка» возник прямо на клавиатуре, прошелся туда и обратно, почему-то мяукнул… и исчез.
— Искин! – как-то слишком радостно воскликнул Змей. – Сразу и кот, и пони! Теперь есть кому присматривать за домом. И как он Вам?
— Пока не знаю… но уже не так уверена, что он мне нужен. Ничего не говорит, почему-то мяукает… только ходит… и смотрит.
— Привыкнет. Можно подключиться к нему?
— Можно. Вася сказал, что информацию о всех своих в него занёс. Мне ещё Фролу позвонить надо… узнать, как дела.
— Можно подключить его в разговор… через Кузю. Могу сделать.
— Сделай… добрый вечер, Фрол! Как дела?
Появившийся на экране Фрол был радостно сияющим:
— Добрый вечер! Как новый искин? Уже освоился в доме?
— Уже думаю, а не сдать ли его обратно… странный какой-то.
Фрол рассмеялся:
— Не надо его сдавать! Кузя хороший… и мы все будем постоянно на связи. Когда к нам новых привезут? Мы ждём… рыбы накоптили уже.
— Когда они немного отлежатся, – ответил Змей. — И привыкнут… к тому, что жизнь их изменилась.
— Фрол, у тебя транспорт есть какой-нибудь?
— Только лодка. Плот могу сделать. Но перевозить их на плоту… не выход. Скутер думаю купить… за морёное дерево. Достал пару брёвен…
Нина посмотрела на двух DEX’ов – и на то, как они одеты (в рабочие комбинезоны с логотипом заповедника), и на то, как свободно они себя ведут – и вдруг подумала, что, когда вернется Ведим, он будет выглядеть так же… оба парня могли бы быть… её сыновьями. Могли бы быть…
Фрол первым заметил изменение выражения лица Нины и спросил:
— Что-то случилось?
— Всё в порядке. Просто… очень устала за день. Пора спать… день трудный был. Фрол, правда, всё нормально. Ладно, спокойной ночи… Змей, как только новички поправятся, перевози по одному к Фролу… там места много.
Фрол сверился с детектором – 65,7% правды — можно и округлить… всё равно помочь нечем, как только успокоить.
— Хорошо, всё сделаем, мы справимся, – один за другим отчитались киборги, – спокойной ночи!
Призыв.
— А я очень люблю бегать с Митькой.
— С кем?
— С моей собакой. Он такой… большой и лохматый. Вообще-то его Микаэль зовут по паспорту, но ему не подходит. Он Митька. Такой.. – бледные руки неопределенно показали в воздухе нечто большое и лохматое.
— Понятно.
— Мы с ним наперегонки бегаем. В озере вместе купаемся. Вадим Александрович… а я буду ходить? – светлые глаза девятилетнего ребенка посмотрели недетски серьезно.
Дим улыбнулся твердо и спокойно. Чтоб не допустить даже тени неуверенности.
— Конечно, будешь.
Ходить мальчик не будет никогда. Даже с закрытыми глазами он мог почувствовать серо-красный сгусток на худой спине парнишки. Слишком серьезное ранение. Позвоночник… Но знать об этом он не должен…
Призыв – мягкий толчок в виски – Дим ощутил сразу. Но уйти просто так было нельзя. Нельзя, когда глаза вот так светятся надеждой.
— Будешь. Причем довольно скоро. Я обещаю. Подслушал тут один разговор наших костоправов…
Пока он увлеченно излагал только что придуманный разговор, давление на виски постепенно усилилось до неприятного. Стражи торопятся. Дим машинально «проверил» Лешку. Если это очередная охота, то Лешку тоже должны были выдернуть. Ну-ка… нет, братишка, судя по всему, в этот момент не думал ни о каких Сводах и Стражах, а торопился домой. Усталый, но похоже без единой царапинки и — Дим усмехнулся — в довольно романтическом настроении.
Значит у Стражей разговор только к нему. Что ж, это к лучшему. Пусть Лешка немного отдохнет от бурной жизни…
Призраков – в Преисподнюю.
В свою квартиру Лина заскочила ненадолго – забрать кое-какие вещи. И сразу шарахнулась от белого призрака, непонятным образом материализовавшегося в спальне. Лина потянулась за специальной смесью, уже машинально прикидывая, кто это решил нанести ей визит. Но призрак нападать не спешил и вообще вел себя на удивление тихо и неподвижно. Да и феникспромолчал… А через три секунды память опознала в призраке то самое чертово платье в виде капусты-альбиноса.
Преисподняя!
Девушка-феникс смерила ненормальное изделие спятивших модельеров негодующим взглядом. Мало того, что эта пакость уродует до неузнаваемости (подумать только, тогда, на Уровнях, ни Леш, ни его старший брат ее даже не узнали! Ну зато и не швырнули ничем…), мало того, что на это кошмарное белое безобразие слетелись тогда все фантомы, сколько их было и ей пришлось буквально отбиваться от целой стаи ошалевших пещерных кровососов… Так ведь еще и продавщицы, когда выкричали свой перепуг (и чего женщины так боятся любых мелких паразитов, а), объявили платье испорченным! И потребовали оплатить его как покупку! По мнению Лины, испортить платье больше, чем это сделали модельеры при раскрое, было просто невозможно, но увы, убивать девушек-продавцов было нельзя, смываться из этого магазина запрещало Соглашение, а переспорить гарпий было ей не под силу. По крайней мере, не засветившись. Примеряла платье? Примеряла. После примерки на нем появились пятна и какое-то гадкое существо? Появились. Так о чем разговор? Платите или мы будем вынуждены…
Белая шелковая гадость еще и стоила дороже, чем любая из покупок, так что собой Лина осталась очень недовольна. И повесила его на дверцу шкафа в назидание себе, так сказать. В знак того, что в следующий раз надо сначала думать, потом делать, а не наоборот.
А теперь сама же этого «напоминания» шарахается.
Да-а, феникс, проблемы у тебя назревают.
Мало нарушенного самоконтроля, так еще и память отказывает. Хотя это, наверное, уже не имеет значения. У нее вполне возможно, будут трудности с приемной дочерью – девочки, менее похожей на феникса, Лина еще не видела. Совершенно определенно можно предсказать проблемы с семьей Соловьевых. Пристальный взгляд Вадима, странное поведение его матери, разговорчивые детки и не менее разговорчивые рыбки – это немного больше, чем нужно для беспроблемного существования. Не говоря уже о повисшей над головой угрозе со стороны родного клана. И все труднее врать Лешке… Проблемой больше…
Лина почувствовала, как губы повело в горькой усмешке.
Проблемой больше…
А в Преисподнюю! Двумя пальцами она подхватила повисшую пакость за поясок, и, мстительно усмехнувшись, вышвырнула в мусоропровод.
В Преисподнюю.
Слово сказано.
— Вадим, — сегодня Стражей на беседе было целых три, причем все Координаторы. Вадим достаточно часто призывался в Свод не только для обучения, чтобы между лопатками не проскочил знакомый холодок.
Три Координатора и все по его душу.
В детстве такое бывало, и не так уж редко. Когда они с Лешкой влипали в очередной переплет, юных нарушителей порядка неизменно призывали к порядку в Своде. То за историю с тортом на ножках (наверное, если б торт не удрал на улицу пугать прохожих, обошлось бы полегче), то за Лешкины фокусы с эмпатией, то за недоразумение с призывом существа из иного мира (Стражи до сих пор ломали голову, как это вышло), то за… да мало ли за что. Но тогда все было иначе. Тогда их выходки были просто детскими проделками. Теперь –нарушения. И наказание – уже не лишение сладкого или кристаллов.
Да демон с ними, с наказаниями. Только Лешка пусть останется в стороне от этого. Это не его. Он эмпат, у него дар к музыке, он так и так принесет в мир немало добра. Зачем впутывать его в это вечное противостояние?! С детства, сколько себя помнит, Дим старался оберегать младшего… младших. Особенно Лешку. Особенно после похищения. Тогда не только Вадим, тогда вся семья (даже Маринка) рехнулась на безопасности младшенького. Только Лешка не очень-то позволял себя беречь. Он с неизменным упорством лез во всякие передряги, будто ему там медом было намазано, постоянно с кем-то знакомился, заводил друзей чуть ли не в демонский среде, вечно приставал к Стражам со всевозможными вопросами, драться вон научился без контакта руками, чтоб пальцы сберечь. Одновременно умудрялся тянуть на себе две учебы и еще со своей группой выступать. Он повзрослел, научился неуступчивости и решительности…И все-таки Вадим за него беспокоился.
Когда Стражи разрешили младшему разделить его наказание, Дим чуть не взвыл. Ну какого демона? Лешу простительно, он всегда такой… но Координаторы-то чем думали? Бросить недоученного эмпата на Уровни!
Дим смирился тогда после двух разговоров. Один со Стражем Пабло. Старик порой казался не от мира сего, но в тот раз усмехнулся и предложил подумать, что будет, если излечение спровоцирует новую «охоту на ведьм». Что сделает Лёш, если его потащат на костер или в современную лабораторию – разбирать на части «магический феномен»? Хватит ли у него безжалостности отбиваться всерьез от тех самых людей, которых он привык защищать?
Второй разговор был как раз с младшим братом. Очень короткий. В две фразы уместился. «Брат, тоже мне… Если ты думаешь, что я просто отойду в сторону, плохо же ты меня знаешь». Вот так, и возразить нечего.
По правде сказать, все было не так уж плохо, и с Лешкой охотиться получалось куда быстрей и результативней…
Но все-таки. Так… нечестно. Мужчина расплачивается за свои поступки сам. И больше он не позволит брату отвечать за не свои грехи.
Надо подумать, как обезопасить Лешку, если Стражи засекут повторное нарушение. Конечно, на этот раз он обставит все куда потоньше и поосторожнее, чтобы внезапное излечение безнадежного случая никому не показалось таким уж внезапным.
Кстати, и думать об этом здесь– вовсе не обязательно.
Пепельноволосая, вся очерченная мягкими линиями Светлана (Лешка когда-то в ее честь четыре песни написал), немолодой японец (и как его зовут, а?) и Савел, конечно. Вот это точно не к добру. Седовласый Страж был правильным до зубовного скрежета и гибким, как придорожный столб. То есть ничего хорошего «ослушнику» от него не светило.
Что ж, ладно.
— Вадим Соловьев, — довольно официально проговорила Светлана, — Ты призван на малый совет Координаторов.
Пауза. Над столом медленно кружились темно-золотые шарики. Двенадцать… Маленькие, светящиеся, они двигались по раз и навсегда заданным траекториям, и могут упасть – но не сдвинуться с намеченного пути.
— Срок твоего наказания еще не истек…
— Это так, Страж Светлана.
— Но вы очень хорошо поработали.
Он молчал. К чему клонят? Не отменят же они наказание?
— Совет должен знать: раскаиваешься ли ты в содеянном?
Ах вот как… Признай, что ты неправ – и мы сократим твой срок?
— Нет.
Савел почему-то посмотрел на Светлану. И едва заметно пожал плечами. Женщина ответила ему безмолвным взглядом. По лицам ничего не прочтешь. Только шарики в воздухе закружились быстрее.
— Объяснись, — это японец.
Вадим отчетливо сознавал, что делает глупость. Ту самую, от которой предостерегал младшего. Но если все время молчать, ничего не изменится. А Координаторам пора открыть глаза и присмотреться к изменившемуся миру.
— Я не считаю это справедливым. Или мы не защищаем людей вообще, или помогаем…
— А ты осознаешь последствия?
Опять последствия! Может, хватит прятаться за них?
— Я осознаю. Можно организовать подразделение, которое будет все это правильно организовывать… или затирать следы. Можно подстраивать случаи. Но нельзя так устраняться. Нельзя отступать от собственных целей. Можете продлевать наказание до предела. Я свое слово сказал.
В зале было тихо-тихо.
— Ты сказал. И твои слова будут взвешены, — наконец проговорил Савел. – Можешь идти. Когда решение будет принято, мы призовем тебя…
Оружейников в Урде хватало. И, конечно, все они знали друг друга. Но, как ни странно, ковать булат умели только два мастера. Один из них, старый, осторожный, с недоверчиво прищуренными глазами, наотрез отказался от предложения Полоза. Он и сам умел варить булат, а испорченный нож Есени впечатления на него не произвел. И, как Есеня ни убеждал, что его булат в десять раз лучше, старый мастер все равно не согласился.
Второй кузнец — по имени Колыван — оказался совсем молодым, года на два постарше Есени. Он булата варить не умел, булат варил его покойный отец. Но Есеня посмотрел на клинки молодого кузнеца и согласился, что кует тот неплохо, отливки не испортит.
— И как выручку делить будем? — сразу же перешел к делу кузнец, хотя и смотрел на Есеню с недоверием.
— Пополам, как же еще… — ответил Есеня. Торговаться он никогда не умел.
— Э, нет! — Колыван усмехнулся. — Кто ковал — того и булат. Предлагаю один к четырем!
Есеня посмотрел на Полоза: тот выудил заготовку из груды железа, наваленного в лоток, и поставил ее на наковальню.
— На.
— Чего? — не понял Колыван.
— Куй булат. Если «кто ковал, того и булат», тогда куй. А я посмотрю, что получится.
— Да это ж железо просто…
— Вот и попробуй из него булат выковать. Один к одному наше слово.
— Хитрые вы. Мой уголь, моя кузня — и один к одному! А если не выйдет ничего?
— Давай так: наш уголь — твоя кузня. И один к одному.
— Ладно. Уговорили… — нехотя согласился Колыван.
Есеня начал волноваться, как только стал делать тигель. Колыван заглядывал ему через плечо и ворчал:
— Батя не так делал. Он гладкие стенки делал. И глубже надо…
— Поэтому у твоего бати и булат с мелким рисунком. И расковано не так. Потому что грязь в центре отливки сидит, а она наверх должна подняться.
— А мелкий рисунок лучше! Крупный у сварного булата только.
— Ты об этом в оружейной лавке спроси, — Есеня сжал губы. А вдруг ничего не получится? Кто его знает, что тут за горн, что за уголь? Лучше бы этот Колыван ушел, не мешался… И Полоз тоже.
— Знаешь, Балуй, я пока в архив пойду, — Полоз как будто прочитал его мысли, — а вечером вернусь за тобой.
— Полоз, тебе Улич не велел в архиве…
— Ерунда. Какой том выбирать, я понял, а какая страница примерно, не помнишь?
— Сто тридцать вторая, — ответил Есеня. Как он мог не запомнить? Он на эту запись с четверть часа смотрел и счастью своему не верил.
Но после ухода Полоза стало еще хуже: Колыван не отходил ни на шаг и ворчал, что Есеня все делает не так. И кирпичей-то ему было жалко, и гвоздей ржавых, и флюса, и клещи-то Есеня мог загубить.
— Воздуха не жалко? — угрюмо спросил Есеня.
— Какого воздуха?
— Я сейчас воздух качать буду мехами, не жалко?
— Ты с мехами поосторожней, не сломай… Они старые уже.
Ничего удивительного, что первую отливку Есеня загубил. Он даже не стал ее охлаждать, просто поставил тигель в угол.
— Ты не так охлаждаешь! — тут же сунулся Колыван. — Надо в горне!
— Я не охлаждаю, я ее выбросил.
— Столько добра перевел, и все коту под хвост?
Есеня приуныл — а вдруг вообще ничего не выйдет? Он не заметил, как наступил вечер, и очень удивился, когда увидел Полоза.
— Тебе долго еще? — спросил тот.
— Ты иди, я потом приду, — ответил Есеня. — Мне надо.
Полоз подождал немного, а потом ушел — не стал мешать. Вскоре надоело и Колывану, и Есеня наконец-то остался один. Со второй отливкой вышло то же самое. Холодно. Если сильней разжигать угли, поплывет тигель, но тепло уходит чересчур быстро, и верх получается холодней низа. Неужели форму надо делать еще ниже? Вообще лепешка получится.
Он обложил горнило вторым слоем кирпича и выдолбил совсем плоскую форму. Не получилось вообще ничего: флюса оказалось слишком много, и слой его был слишком тонкий. Чугунная лепешка вышла.
Время двигалось к утру, но спать совсем не хотелось. В прошлый раз Есеня не спал почти трое суток, но тогда он все делал в первый раз. Сейчас-то он знает, что должно получиться!
Есеня положил кирпичи в три ряда и попытался накрыть горнило и сверху тоже. Ничего, конечно, не увидишь, но тепло уходить не будет. В конце концов, можно один кирпич приподнимать и иногда заглядывать внутрь.
Колыван, зевая и потягиваясь, зашел в кузню, когда еще не рассвело.
— Ну что? Может, хватит добро переводить?
— Мы на пять попыток договаривались, — Есеня сжал зубы.
— А это четвертая уже… — Колыван кивнул в угол, где валялись три испорченные отливки.
Есеня ничего не ответил. Если и в этот раз не выйдет…
Не вышло. Есеня поздно поднял кирпич и глянул внутрь — тигель накренился на бок, и металл вылился в горнило.
— Ты мне еще и колосник испортил! — завопил Колыван. — Как теперь его оттуда счищать?
— Да зубилом, как еще, — Есеня сел на скамейку. Обидно. Чуть-чуть недоглядел.
— Да иди ты знаешь куда со своим булатом! Молодой ты слишком булат варить!
— На себя посмотри, — рыкнул Есеня.
— Я уже три года семью кормлю, мать и братишек. И без всякого булата! А ты — пацан, вещей не ценишь, потому что не свои!
— Да ладно, почищу я его…
— Вот и почисти! Вот прямо щас почисти и иди на все четыре стороны!
— Прямо щас он горячий… — Есеня поджал губы. Ну да, нехорошо, конечно, вышло, но ничего же страшного!
— А клещи на что? Давай! Разбирай свои кирпичи!
— Погоди… Мы на пять попыток договаривались.
— Да мало ли о чем мы договаривались! Хватит! Надоело мне. Ерунда это все. Я тоже, дурак, поверил, что зеленый пацан булат сварить может.
— Могу! — Есеня разозлился. — Думаешь, это так просто? Сам попробуй!
— Мне и без булата неплохо живется!
— Как же, хорошо ему живется! Мехи новые не купить, колосник за полсеребреника пожалел! Мы с батей новый колосник раз в год ставили!
— А не твое дело, когда я колосники меняю! Моя кузня, что хочу, то и делаю!
— А уговор?
— Да плевал я на уговор!
— Э, нет, парень. Так не пойдет, — в кузню вошел Полоз, когда Есеня уже собирался дать Колывану в нос, — уговор есть уговор.
Полоза Колыван испугался. Но тот не стал ссориться: ненадолго отозвал кузнеца во двор.
Когда они вернулись, глаза Колывана радостно поблескивали, и он великодушно предложил:
— Ладно. Вари. Можешь еще два раза попробовать, мне не жалко. И… плюнь на колосник-то. Новый давно пора купить.
Есеня с удивлением посмотрел на Полоза, а тот показал ему монетку и улыбнулся. Денег, что ли, дал этой жадюге?
— Я пожевать тебе принес, — сказал Полоз. — Мы тебя вчера ждали-ждали… Ты хоть спал?
— Некогда было, — буркнул Есеня. — И есть я пока не хочу. Положи, сейчас поставлю тигель, тогда поем.
— Может, мне с тобой побыть?
— Не, не надо. Я не люблю, когда смотрят.
— Слышал? — Полоз повернулся к Колывану. — Не толкайся здесь, мешаешь.
— Да мне-то что? Только лучше, — тот пожал плечами.
То, что эта попытка не последняя, слегка Есеню успокоило. Теперь все должно получиться, если, конечно, снова не пропустить нужное время. В прошлый раз он все сделал правильно.
Есть Есеня не смог — слишком волновался. Он поминутно заглядывал внутрь, опалил брови и челку и в конце концов увидел… Вот он. Такой же, как в прошлый раз, дома. Теперь — охладить и не испортить. Он подвинул скамейку к горну и взялся за узелок, который принес Полоз, но кусок не полез в горло. Он так и просидел, изредка посматривая в горнило, с зажатым в руке хлебом, пока угли не остыли настолько, что перестали давать свет. Ему чудилось шуршание и потрескивание металла, он видел, как нити мягкого железа прорезают жидкий чугун, который будет тверже самого себя, если станет клинком. Иногда он покачивал мехи, чтоб замедлить остывание, и, выбрав нужный момент, разобрал кирпичи и вытащил тигель на воздух. Еще немного. Еще немного, и все станет ясно… Впрочем, он не сомневался, что на этот раз булат вышел что надо.
— Ну что? — Колыван заглянул в кузню, когда Есеня разбил тигель — наверное, услышал стук.
— Можешь посмотреть, — Есеня пожал плечами. — Только он еще горячий.
Колыван нагнулся над отливкой:
— Булат как булат. Мой батя лучше делал.
Есеня хмыкнул. Пусть говорит, что хочет.
— Я еще одну сварю, ладно?
— Вари, — Колыван равнодушно пожал плечами.
Полоз пришел, когда стемнело, и застал Есеню над остывающим горном — охлаждалась вторая отливка.
Верховод подобрал с пола упавший кусок хлеба с мясом и отряхнул.
— Получилось или еще не знаешь? — как-то робко спросил он, будто боялся сглазить.
— Вон валяется одна. Это вторая.
— Да ты что! — Полоз сжал его плечи и потряс. — Молодец, Балуй! Я, если честно, сомневался…
— А если сомневался, зачем деньги этому гаду давал?
— Чтобы он к тебе не цеплялся. Он выковать-то нормально сможет?
— Надеюсь. Те клинки, что он показал, неплохие были. Погоди, мне посмотреть надо…
Отливки они забрали с собой, и по дороге на берег Полоз заглянул к старому кузнецу, который накануне им отказал.
— Что, не доверяешь? — обиделся Есеня.
— Ищу другие возможности, — Полоз усмехнулся.
Кузнец посмотрел на отливки, даже сделал срез, а потом сказал:
— За четверть цены скую.
Полоз покачал головой:
— Уговор есть уговор. Если Колыван их испортит, Балуй еще сварит, и тогда к тебе придем.
Но Колыван их не испортил. Из двух отливок решили сделать нож и саблю, Есеня сам нарисовал, какой формы они должны быть, и лезвия вышли такими, какими он и представлял. Почти черный фон, золотистые прожилки в форме колец… Хорошо сковал, правильно: не торопился и не ленился — три дня потратил.
Точил клинки Есеня сам — вот этого он никому бы не доверил — и сам сделал протравку, пока Колыван возился с рукоятями. За пять дней совместной работы он возненавидел кузнеца еще сильней: тот был не только жадиной, но и занудой, и Есеня с трудом сдерживался, чтоб на него не наорать. Но в рукоятях Колыван толк понимал, Есеня бы никогда не смог такого сделать — из оленьего рога, с инкрустацией в виде бегущего волка. Здорово получилось, что и говорить. С ножнами решили не возиться — кому надо, тот закажет. Все равно стоимость ножен не сравнить со стоимостью клинков, если, конечно, без драгоценных камней.
— Ну что, пошли в оружейную лавку, — насмотревшись на результат, сказал кузнец.
— Погоди. Полоза дождемся, — испугался Есеня. — Обманут ведь.
— Не обманут. Я все время им оружие сдаю, если кто от заказа отказывается. И отец мой с этой лавкой работал. И потом, когда твой Полоз придет, лавка уже закроется.
Есене не терпелось узнать, что скажет лавочник — кто кроме него может разбираться в булате? Наверное, поэтому он так легко согласился. Колыван говорил, что за нож не меньше золотого дадут, а за саблю — и все два. Есеня прикинул: как раз хватит, чтобы вернуть долг и добраться до дома. А если меньше? Тогда придется еще раз попробовать, со старым кузнецом.
Лавочник чем-то напомнил Есене Жидяту — такой же худой и высокий, с таким же цепким взглядом и таким же едким языком. Он долго рассматривал оружие, гладил, гнул и пробовал остроту лезвий. Лицо его оставалось напряженным и недружелюбным.
— За нож дам три золотых, за саблю — пять, — в конце концов изрек он и зверем посмотрел на Колывана.
— Сколько? — переспросил тот.
— И ни медяка больше! — отрезал лавочник. — Не нравится — забирайте, идите в другую лавку.
— Не, мы согласны, — промямлил Колыван. — Правда?
— Ага… — Есеня задохнулся. Ничего себе! Восемь золотых!
— И заметьте, я не спрашиваю, где вы взяли клинки. Рукоять-то, вижу, твоя, Колыван, работа.
— Да мы сами сделали…
— Слушайте, цыплятки… Не надо дурить мне голову. Это же… настоящий харалуг… — лавочник любовно погладил лезвие сабли. — Такого нигде сейчас не сыщешь.
— Как? Как вы его назвали? — переспросил Есеня.
— Харалуг. Что, никогда не слышал? Так называют булат на востоке. Даже не знаете, что продаете. Забирайте деньги и уматывайте. Еще найдете — приносите, возьму.
Есеня обалдело смотрел на лавочника, когда Колыван сгреб восемь золотых с прилавка и потащил Есеню к выходу. Кузнец так радовался, что не мог стоять на месте. Похоже, он боялся, что лавочник передумает, потому что тащил за собой Есеню с полверсты, когда наконец остановился и отсчитал четыре золотых.
— На, держи! Ничего себе! Давай еще сварим! Ты представляешь, сколько это денег? Да мы богачами сделаемся, замки на горе построим!
Есеня покачал головой. «Когда-нибудь харалуг откроет медальон». Он подумал немного, стиснул деньги в кулаке и побежал обратно в лавку.
— Куда? — крикнул ему вслед Колыван, но Есеня не оглянулся.
Он распахнул двери, когда лавочник вешал саблю на самое видное место, рядом с ножом.
— Дяденька! Я передумал! Мы не будем нож продавать!
— Ничего не знаю, — пожал плечами лавочник, — никто вас не неволил. Вы продали — я купил.
— Ну… Тогда продайте мне его обратно… — Есеня протянул три золотых.
— Посмотри. Я и цену на него специально повесил, чтоб голодранцы лишний раз не спрашивали, — лавочник кивнул на клинки.
Есеня посмотрел и разинул рот. На ноже висела табличка: «12 з.». Есеня не поверил глазам и на всякий случай переспросил:
— Это… это сколько?
— Читать не умеешь? Нож — двенадцать, а сабля — двадцать.
— З…золотых?
— Нет, медяков! — лавочник рассмеялся.
Есеня вспомнил, что говорил Жидята. Любой благородный господин купит такой нож за десять золотых и будет доволен сделкой! Он тогда не поверил, а теперь… Да лавочник их просто обманул! Ну почему они не дождались Полоза! Впрочем, Полоз, наверное, тоже не знал, сколько это может стоить.
— Скажите, а точно такой булат называют харалуг? — спросил он. Ладно. Можно сделать еще один, и с Колываном, и со старым кузнецом. Ничего страшного, еще пять дней подождать можно.
— Ну что я, врать тебе буду? — хмыкнул лавочник. — Харалуг, харалуг. Это значит — черный цветок. Когда-то у нас делали похожий на него сварной булат, но он был только похож. А этот — литой. Иди прочь отсюда.
— А можно мне его только на минутку обратно взять, а потом отдать?
— Нет. Дорогая вещь. Много вас шляется. Иди отсюда, сказал.
Есеня повернулся и собирался уйти, как вдруг дверь распахнулась так широко, что ударилась об стену, едва не стукнув Есеню в лоб: в лавку ввалился Полоз с двумя котомками за плечом. Он тяжело дышал и был бледным, но Есеня не сразу обратил на это внимание.
— Полоз! Полоз, слушай, что я узнал!
— Жмуренок! Наконец-то! — Полоз посмотрел на лавочника и осторожно прикрыл дверь. — Слышал я, сколько вы денег заработали, Колывана встретил.
— Посмотри! — Есеня мотнул головой в сторону ножа и сабли.
— Ого! Обманул, значит, пацанов? — хмыкнул верховод, разглядывая лавочника.
— Но-но, — лавочник потянулся рукой к колокольчику.
— Нам некогда, — улыбнулся ему Полоз, — а то бы меня твой вышибала не напугал. Жмуренок, идем быстрей.
— Что-то случилось?
— Да. Мы уезжаем, — он первым вышел за дверь, огляделся по сторонам и только потом потянул за собой Есеню. — Сумерки. Скорей бы стемнело.
— Да что случилось-то?
— Я только что видел портрет работы большого художника Избора. Твой портрет. И висит он на трех базарах, в порту и на главной площади. Очень похоже, между прочим.
— Ничего не понял…
— А под портретом — надпись. Тот, кто приведет этого юношу в сторожевую башню, получит двадцать золотых. Двадцать, Жмуренок! И, если захочет, сможет стать счастливым владельцем сабли из «алмазного» булата! А тому, кто укажет его местонахождение страже, дадут немного меньше — пять золотых. Сейчас половина Урда ищет тебя по всему городу! А вторая половина надеется случайно с тобой столкнуться и всматривается во встречные лица.
Полоз неожиданно остановился, и одна котомка медленно сползла у него с плеча.
— Полоз! Ты чего? Тебе плохо?
— Сейчас пройдет. Дай снежку пожевать…
Есеня поискал глазами хотя бы лоскут чистого снега и нашел его возле самого забора.
— Спасибо, — Полоз сунул снег в рот и провел по лицу мокрой рукой. — Сейчас. Бегал много.
Есеня забрал у него котомки.
— Ты знаешь, как называют на востоке булат, который я сварил?
— Нет, а что? — Полоз дышал глубоко и шумно.
— Харалуг!
— Правда? Вот забавно. Никогда не знал, что означает это имя. Звучит красиво.
— Да не забавно, Полоз! И не красиво! Послушай: когда-нибудь харалуг откроет медальон!
— Балуй, пойдем. Потом поговорим, а?
— А куда мы идем?
— К Остроуму. Раз уж нам повезло достать денег до того, как тебя начали ловить, вернем долг и уедем с чистой совестью. Слушай, а я ведь не верил! Надо же! Двенадцать золотых за ножик! Из гвоздей! Это покруче, чем золото из ртути, а? — Полоз на ходу обнял Есеню за плечо и прижал к себе.
— Полоз, может, отсидимся где-нибудь? Я еще один ножик сделаю.
— Не ерунди! Ты понимаешь, какие деньги за тебя обещаны? Трех золотых нам хватит до дома добраться и еще останется.
— Да я же не из-за денег…
— Не выдумывай.
Около дома учителя Полоз осмотрелся по сторонам и оставил Есеню на улице.
— Если услышишь шум — беги. Беги к перевозчикам и уезжай отсюда, меня не жди. Я как-нибудь разберусь.
— Опять?
— Да! Опять! И всегда! У тебя медальон, а не у меня. Договаривались: я хорошо дерусь, а ты хорошо бегаешь.
— Ага… чтоб тебе снова голову проломили? — проворчал Есеня.
— Дурак ты. За то, чтобы открыть медальон, и жизни не жалко. Это же… это гораздо важней, чем жизнь. Это — справедливость. Стой здесь.
Полоз скользнул в сад и тенью мелькнул меж деревьев. Есеня думал, тот войдет в дверь, но Полоз подошел к темному окну комнаты для занятий, немного повозился около него, и окно бесшумно распахнулось. Полоз пролез в дом, но не прошло и двух минут, как он появился снова. Есеня выдохнул с облегчением.
— Ты что, даже спасибо ему не сказал? — спросил он, когда Полоз вышел из сада на улицу.
— Я оставил записку.
— Ты и ему не доверяешь? — удивился Есеня.
— Доверяю. Но кто знает, может быть, тебя там ждут… Ведь ждали же тебя у Улича.
— Правда? А как ты забрал вещи?
— Их было всего двое… — усмехнулся Полоз.
— А… а Уличу они ничего не сделают?
— Он ушел. Он вернется, когда все закончится.
Когда они спустились к морю, совсем стемнело, но порт еще жил и копошился: обычно в это время заканчивалась перегрузка. Полоз велел Есене пониже надвинуть шапку на глаза — им навстречу с работы шли грузчики, докеры, рыбаки. Впрочем, никто к Есене не присматривался. Шторм закончился, и ученики, подгоняемые хозяином, все еще перетаскивали мешки к лодкам. Полоз оставил Есеню в тени широкого навеса, куда складывали товары, ожидавшие отправки на базары, и подошел к хозяину. Он ничего ему не сказал, только поманил пальцем: хозяин послушался и двинулся к навесу вслед за Полозом.
— Балуй! — улыбнулся хозяин, разглядев в темноте физиономию Есени. — А я думал, тебя уже поймали. Утром как увидел твою рожу на входе в порт, подумал — пропал работник.
— Нам надо уехать, — сказал Полоз.
— Да я понял, — кивнул хозяин. — Подождите с полчаса, сейчас разгрузят ребята…
— Утром лодки пойдут?
— До утра вас кто-нибудь продаст, так что ждать не будем. Я вас до санного пути сам отвезу и моим ребятам передам. Там тоже перегрузка, так что успеем вчерашнюю партию застать. И не бойтесь, мы своих работников в обиду не даем.
Море еще волновалось, и под причалом, где они укрылись, пахло солью.
— У тебя есть медяк? — спросил Полоз.
— У меня есть пять медяков и три золотых, — ответил Есеня.
— Кинь в море медяк.
— Зачем?
— Примета такая. Если оставишь морю монетку, то обязательно к нему вернешься.