Вокруг стемнело, силуэты спутников угадывались подобно смутным теням, но в визире ночного бинокля картина разительно менялась. Нежной зеленью тлела под ногами нагретая за день земля, синели кроны деревьев, но в них светились жёлтым и оранжевым тельца птиц. Алёна обернулась: руки и свободные от тепловых очков лица людей сияли расплывчатыми пятнами на фоне холодного чёрного неба.
Ивась сидел, уронив лицо в ладони. Извини, парень, ничего не поделаешь, за всё надо отвечать.
Алёна вернулась к наблюдению.
Дверь в холме походила на светло-коричневый прямоугольник. Террористы заперли её на ночь, но наружу пробивалось тепло от костра. Для наблюдателя в тепловых очках это было вроде предупреждения, но и приглашения одновременно. «Не тронь!», но и «Я здесь, возьми, если не страшно!».
– Дядя Федя, ты готов? – шепнула Алёна в микрофон-паутинку.
– Обижаешь, дочка, – шепнуло в наушниках. – Только тебя и жду.
– Тогда начинаем, – приказала Алёна и отключилась. Командовал дядя Федя по старинке, не выбирая выражений. Наверное, так получалось доходчивей, но слышать было… диковато.
Слева и справа возникло движение. Команда, которую набрал и подготовил дядя Федя, начала работать.
В темноте возле холма появились неоднородности. Бойцы были одеты в хамелеон-камуфляж, Алёна так и не смогла их увидеть, но дверь внезапно провалилась внутрь. Алёна отняла бинокль от глаз; костёр, которые горел внутри холма, взорвался, рассеял вокруг яркие горячие искры.
Раздался гулкий рокот, словно кто-то катал по каменному полу железные бочки, заполненные поленьями: сработали силовые гранаты.
Алёна снова прильнула к окулярам. Абрис дверного проёма на миг затуманился, бойцы проникли внутрь. Через несколько секунд к Алёне подошёл дядя Федя. Он уже не крался и не осторожничал.
– Пошли, госпожа управленец восьмого ранга, – почти официально сказал он. – Всё кончено.
Ночные очки немного искажали перспективу, Алёна оступилась раз и два, но каждый раз её подхватывала твёрдая рука дяди Феди. Дверь почти исчезла. Разрывы гранат разбили деревянный косяк в щепки, обнажили серый крошащийся бетон, филенка из тонкого железа смялась в гармошку и лежала рядом, на земле.
Пригнувшись, Алёна и дядя Федя шагнули внутрь.
Они увидели пыль. Она клубами висела в воздухе под лучом фонаря, лезла в нос и глаза, сединой оседала на волосах.
Пятиранговый Фёдор закашлялся.
– Битые попечители… – протянул он, отплевавшись.
Несколько гранат подействовали на небольшой зал удивительно и страшно. Их поля переплелись, интерферировали и размололи всё внутри в порошок. Мебель, посуду, каменную печь, от которой остался только фундамент, тела людей…
Кровь была повсюду. Кровь, клочья кожи, осколки костей. От запаха давленых внутренностей и фекалий Алёне стало дурно, она выбралась наружу, её стало рвать. Сначала недавним завтраком, потом желчью и желудочным соком, потом нутро опустело, а спазмы всё не прекращались. Алёна испугалась; ещё немного, и она выблюет собственные кишки… Резкий, острый как нож запах нашатырного спирта привёл её в себя.
– Это война, дочка, – сказал дядя Федя. Он был бледен, голос дрожал. – Убитые попечители, что же мы разбудили! Что же ты разбудил, гад!
Рядом со связанными руками стоял Ивась. Воин в маске крепко держал его за плечо.
– Попроси своих синих друзей, – зло сказал Ивась, – пусть покажут, что выпускает интернат. Или пусть она попросит, – он кивнул на Алёну. – Ей не откажут.
Дядя Федя засопел, угрюмо глядя на Ивася.
– Это всё враки, – процедил он, – ваша бандитская пропаганда!
– Не знаю, что ты сделал там, – простонал Ивась, – но я зря пришёл к вам! Ты такой же, как синие. Ты хуже синих, они сами нас не ели, а ты… ты!..
– Хватит! Прекратите! – приказала Алёна. Нашатырь подействовал, она снова могла думать и говорить. – Сколько там было людей?
– Откуда мне знать, сколько их было, когда вы кинули туда свою дрянь? – ответил Ивась. – Мой отряд… в отряде, где был я… – он мялся, не мог подобрать слова. – Нас было двенадцать человек. Все они были здесь? Не знаю, я ушёл давно.
Дядя Федя повернулся и скрылся внутри холма. Алёна приказала себе не вспоминать, что там, иначе… Нельзя быть слабой перед подчинёнными, тем более перед Ивасем.
Ивась молчал, глядя в землю перед собой. Алёна просто дышала, пила весенний ночной воздух и старалась забыть. В конце концов, все они были бандитами, на их руках — кровь простых серых!
– Четверо!.. – дядя Федя снова вышел на воздух. В руках он держал генетический сканер: – Где остальные? Отвечай!
– Не знаю.
– Ивась! – вступила Алёна. – Ты обещал рассказать всё. Я очень хочу тебе поверить, но если ты будешь врать…
– Я не вру! – вскинулся Ивась. – Я не знаю! Здесь временное убежище, здесь мы отдыхали между… заданиями. Наверное, вернулись на… – он осёкся.
– Не считай нас совсем уж глупыми, – сказал Фёдор. – В этом подвале нельзя зимовать. Должно быть что-то другое, основательное, постоянное! База.
– Ты обещал помогать, Ивась, – сказала Алёна.
– Да, я обещал, – глухо ответил Ивась. – Я отведу вас на базу. Только сами обещайте мне…
– Редкий нахал! – удивился дядя Федя.
– Что мы должны пообещать? – Алёна подалась вперёд.
– Предложите им сдаться, – ответил Ивась. – Хотя бы это! Вы люди — или синие?!
– Я обещаю, – сказала Алёна. – Дядя Федя?
– Да чтобы попечитель тебя придавил! – рассердился Фёдор. – Там полно террористов, у них оружие!
– Господин управленец пятого ранга Фёдор? – повторила Алёна.
– Под твою ответственность, госпожа управленец восьмого ранга, совершенная Алёна! – огрызнулся Фёдор.
– Да. Под мою ответственность, растущий, – твёрдо сказала Алёна.
– Обещаю! Но если что-то пойдёт не так, если погибнут мои ребята… Я тебе не прощу, госпожа управленец.
Дядя Федя развернулся и ушёл, недовольно крутя головой и размахивая руками. Из зарослей донёсся его громкий голос. Он кого-то распекал, отдавал распоряжения, но всё невнятно, глухо.
– Оставь нас, – сказала Алёна бойцу.
– Да, совершенная!
Серый кивнул и растворился среди деревьев. Конечно, он не ушёл далеко, приказ присматривать за перебежчиком никто не отменял, но его стало не видно и не слышно. Спасибо и на этом.
Ивась передёрнул плечами.
– Чуть не сломал мне ключицу, – пожаловался он. – Ты мне не веришь? Я сам к вам пришёл.
– Хочу верить, – задумчиво сказала Алёна. – Я почти поверила, но… Ты обещал показать дорогу, привести нас к убежищу!
– Я привёл.
– Только четверо, все остальные на свободе. Мне кажется, – произнесла Алёна, – ты хочешь, чтобы мы их не искали. Ведь ты один из них, ты тоже стрелял и убивал. Два года, – она мотнула головой. – Я представить не могу, как это: два года убивать!
– Лучше бы я вернулся в загон? – возмутился Ивась. – Или сразу в интернат? Если ты хочешь вернуть меня туда, то имей в виду: не выйдет! Никогда и ни за что! Поняла, госпожа управленец?!
– И что же ты сделаешь?
– Не знаю. Убью себя. Выброшусь из окна, – Ивась помолчал. – Или нападу на этого твоего старика. На Фёдора. Он такой же страшный, как Джанкарло!
– Кто?
– Предводитель, – ответил Ивась. – Наш вождь, вожак, командир. Он вас ненавидит, он не успокоится… Я убежал и бродил по лесу, я умирал от голода и хотел просто жить, Алёна! Он нашёл меня, накормил и дал оружие, научил убивать. Нет, я неправильно сказал, он не страшный, он был ко мне добр, он очень умный и душевный, рядом с ним хорошо, но он твёрдый как железо, и пока жив, он будет вас убивать.
– Но ты и сам убивал!
– Я и сейчас убью, – заговорил Ивась. – Как только увижу синего, так сразу убью! Им нельзя жить! Люди не виноваты, даже вы, серые, виноваты не так, как эти!..
– Бедный ты, бедный! – Алёна сделала шаг вперёд и прижала голову Ивася к своей груди. И сама не поняла, почему сделала это. Уж точно не потому, что однажды взяла из загона мальчика для утех. Мальчик вырос и многое повидал, в углах рта у него появились горькие складки, но…
Ивась всхлипнул. Да он же до сих пор ребёнок, которого обделили любовью! Которого предали родители и обманула жизнь…
Алёна гладила его волосы, и широкие плечи и спина взрослого мужчины расслабились под её рукой, а сам он, кажется, даже перестал дышать… Что же ей теперь делать? Не по службе, там всё понятно, но по жизни?
На подготовку рейда отвели неделю. Все эти дни Ивась прожил в каморке рядом со штабом спецотряда. Пятиранговый Фёдор хотел иметь его под рукой в любое время дня и ночи. Ивась рисовал подступы к базе, объяснял маршруты и ориентиры. Фёдор въедливо копался в мелочах, в деталях — и страшно злился, что Ивась не может показать место на карте.
– Нас водил Джанкарло! – пытался защищаться Ивась. – Или он, или Луиджи, его правая рука! Я помню лес, я помню овраги, я помню, как мы переходили вброд реки и ручьи, но карты… Я их раньше вообще не видел.
Фёдор сопел и щурился, потом нехотя соглашался. Так врать, так притворяться было невозможно, он бы сразу почувствовал обман.
Зато бойцы с картами не расставались ни на час. Подходящих мест оказалось три, одно главное, два на тоненького. Основной вариант Фёдор выбрал сразу и в решении не сомневался, но карты и сценарии приготовил в тройном комплекте. Глупо проигрывать, тем более терять людей из-за пустяка.
Утром назначенного Ивась на завтрак не пришёл. Ему, наконец, поверили и на свободу не посягали, но он не мог заставить себя выйти из комнаты. Его бил озноб, а солнечный свет заставлял болезненно щуриться.
– Не бойся — успокоила его Алёна. – Они тебя не увидят.
Она прибыла с вечера, нарочно чтобы выспаться и быть в форме.
– Думаешь, я переживаю, что стал предателем? Мучаюсь, как они на меня посмотрят? – криво улыбнулся Ивась. – Нет, я всё решил для себя, нам не по пути.
– Тогда в чём дело?
– Я… – Ивась смутился. – Я не летал раньше!
Алёна хмыкнула и ушла, но скоро вернулась и принесла ингалятор.
– Подыши, это поможет.
В винтокрыл Ивась сел спокойно. Страх никуда не исчез, но уже не лишал сил. Это как смерть. Она ужасна, ну и что?
Моторы загудели, винтокрыл плавно поднялся в воздух. Ивась с любопытством глядел в иллюминатор. Мир сверху выглядел иначе, мелким, почти игрушечным, но огромным и необъятным одновременно. Потерялась далеко позади база спецотряда, растаяла в зелени лесов и полей, как и строения Коровьина. Блеснула и исчезла река. Справа, на фоне восхода, проплыли жилые свечечки Тишинска, убежала в сторону стрела дороги.
Прошло несколько минут, Ивась перестал узнавать местность, а потом винтокрыл снизился и летел теперь, едва не касаясь верхушек деревьев. Изменился звук моторов, винтокрыл клюнул носом; лес прыгнул навстречу и замер. Они сели.
На слабых ногах Ивась выбрался наружу.
Винтокрыл, сложив над кабиной винты и крылья, стоял у края большой поляны, в ряд с двумя другими. Из них выпрыгивали бойцы, разбивались на пятёрки и беззвучно уходили в заросли.
Ивась огляделся; над лесом вставали верхушки холмов, они приземлились недалеко, в получасе ходьбы от пещерного поселения. В животе возник ледяной ком: от точности, с которой Фёдор вывел их к базе, стало жутковато. Всё-таки, там жили его друзья, соратники, те, с кем он провёл два года жизни!
– Пошли уж, – Фёдор хлопнул его по плечу и неторопливо двинулся по следу бойцов.
– А почему?..
– Потому что без меня обойдутся, – не дождался вопроса Фёдор. – Оговорено всё, вперёд лезть — только мешать. Госпожа управленец! – пятиранговый обернулся к Алёне. Она последняя спрыгнула с подножки винтокрыла. – Копаешься, дочка. Самое интересное пропустишь. Наблюдательный пункт уже развернули, наверное.
Она могла не торопиться. На полпути к пещерному поселению их встретил боец:
– Пусто, господин управленец пятого ранга, – негромко доложил он. – Уже дня три как нет никого.
– Это всё?
– Сыскари работают, – ответил боец. – Сказали, нечего сообщать пока.
– Свободен.
Фёдор оглянулся на Ивася, пожевал губами:
– Удачно как… Никому ничего предлагать не надо, да? Показывай, как жили твои террористы!
У входа в пещеру их встретил инженер-сыскарь с тремя звёздами на шевроне.
– Осторожнее внутри, господа управленцы, – посоветовал он.
– Что такое? – поднял бровь Фёдор.
– Мины, – показал глазами сыскарь.
Неподалёку под деревом лежали вполне мирного вида штуковины: оливково-зелёные бруски, блины, цилиндры, рядом тускло блестели куски провода.
– Мы убрали кое-что, – продолжил сыскарь, – но ещё не везде, не везде. Так что гуляйте аккуратненько, по серединочке, в ответвления не заходите. А лучше и вовсе не суйтесь.
– Сдаться им, понимаешь, предложи… – проворчал Фёдор. – Значит, не мешаем и ждём.
Он взял Алёну под локоть и отвёл в сторону, выразительно посмотрев на Ивася.
Секретные переговоры. Всё было правильно, кто Ивась такой, чтобы при нём говорить о важном? Бывший враг. Совсем недавно бывший, а друг ли – непонятно пока.
Правильно ли он сделал? Недавно они были вместе, рядом. Вместе оплакивали потери, вместе встречали праздники. Ставили мангалы, жарили мясо. Вон он, навес, брёвна для сиденья, утоптанная площадка для танцев…
– Я могу туда пройти? – обратился Ивась к сыскарю, рассказавшему про мины.
– Что?
– Там чисто, нет мин? – объяснил Ивась.
Сыскарь внезапно побледнел.
– Стой, не ходи никуда! – бросил он и что-то быстро заговорил в рацию.
Через минуту боец с миноискателем наперевес осторожно приблизился к навесу и почти сразу же отсемафорил свободной левой рукой. Первая растяжка обнаружилась возле вытертого от посиделок бревна, вторую террористы поставили на тропинке, что вела в лес от проплешины для костра.
Ещё пятеро сапёров пошли вокруг горы…
За час выставка смертоносных сюрпризов пополнилась ещё десятком экспонатов.
Чтобы никому не мешать, Ивась устроился под навесом, на бревне. Чёрная проплешина впереди, кажется, ещё пахла недавним костром. Горел ли здесь огонь после его ухода?
Подошёл пятиранговый Фёдор, сел рядом. Вздохнул, произнёс нерешительно:
– Ты, это, парень…
– Что?
– Я тебе, знаешь, не очень верю, но…
Ивась глядел в кострище и молча ждал.
Управленец пятого ранга Фёдор откашлялся и сказал:
– Может статься, ты сегодня спас кого-то из моих людей… Спасибо.
Ивась поднял взгляд, Фёдор удалялся, сокрушённо качая головой. Скоро Ивась услышал его недовольный голос. Управленец пятого ранга выговаривал кому-то из подчинённых, возможно, тому самому забывчивому сыскарю-сапёру.
– Не обижайся на него, – сказала Алёна. Ивась не заметил, как она оказалась рядом. – Ему трудно признать, что он неправ.
– Ладно, – пожал плечами Ивась. – Я понимаю.
– Что ты собираешься делать дальше?
– У меня есть выбор? – удивился Ивась.
– Конечно. Можешь остаться в Коровьине, на ферме. Рабочие всегда нужны, а тебе знакома эта работа.
Ивась скривился.
– Ты не хочешь работать в деревне, – сказала Алёна. – Я понимаю.
– Мне не нравится слово ферма!
– Ты можешь пойти учиться, – после заминки продолжила Алёна. – Есть много вариантов.
– Я сделал много плохого, – сказал Ивась. – Я хочу исправлять, помогать… Это можно?
– Да, – ответила Алёна, – я дам тебе рекомендацию.
– Спасибо.
– Мне это ничего не стоит, а тебе не поможет, – сказала Алёна. – Рекомендация — это всего лишь один голос, чей бы он ни был: мой, Дитмара-Эдуарда или самого Бранча.
Ивась насторожился. Это имя он услышал в первый раз.
– Кто такой Бранч? Гауляйтер?
– Не знаю, где ты услышал это слово, – сердито сказала Алёна, – но не повторяй его больше! У нас так не принято. Накажу сама, лично. Имей в виду, наказание не рекомендация. Я могу наказать гораздо серьёзнее!
– Извини, я не знал, – сказал Ивась. – Это сказал один пленный. Мы его отпустили. Так кто такой Бранч?
– Попечитель.
– Ты видела попечителя?! – Ивась даже привстал от восторга.
– Будешь хорошо служить, тоже познакомишься, – рассмеялась Алёна. – Бранч любит знакомиться с новыми людьми. Но это всё потом, – она снова стала серьёзной. – Для начала надо изменить тебе личность.
– Зачем?
– Синие ищут тебя, – ответила Алёна. – Ты сбежал из интерната, они этого не простят.
Ошибкой было приходить на этот прием. Ну и что, что приглашение с красно-синей оторочкой подписано лично и с припиской, что<i>просят и требуют.</i> И вроде бы шутливой припиской, но все ведь знают, что такое императорские шутки и как убийственно серьезны они порою бывают. Все равно. Не надо было приходить. Ошибкой было сделать вид, что поддался императору, прикрывая еще большую ошибку — что на самом деле поддаешься ты самому себе. <i>Желанию видеть. Хотя бы мельком. Хотя бы издалека.</i>
Бойтесь своих желаний. Потому что вот оно: не мельком, не издалека. Рядом. На соседних, мать его, стульях. Весь, мать его, вечер. За светской болтовней ни о чем — не молчать же весь, мать его, праздничный, мать его, ужин.
Бедный Айвен. Он точно такого не заслужил.
Наверняка ведь думает, что это затея Бая. Или Грегора. Злится, наверное… А кто бы не злился? И ему даже в голову не придет вспомнить о том, кто всегда руководил организацией всех императорских празднеств, в том числе и следил за разметкой мест. Красноречивое напоминание: ты не справился сам, Байерли, что ж, куратор тебе поможет, ведь для того и существуют старшие друзья. Наивная первая леди, искренне считающая, что Форратьер может быть кому-то другом. Ну да. С такими друзьями никаких врагов не надо.
Хватит. Ты уже и так слишком много натворил.
<i>Хотя, конечно… Соблазн велик. Рядом, весь вечер. На соседних стульях. Может быть, изредка касаясь локтями…</i>
Хватит!
Один раз ты уже уступил подобному искушению. Не захотел отпускать. Старался быть интересным. Поддался на уговоры и согласился на продолжение банкета в домашних условиях, хотя и отлично знал, что соглашаться не стоило. Но уж больно хотелось хотя бы еще немного побыть рядом, просто побыть рядом, не больше. <i>Не больше? Ну да. Ври кому другому, Бай, самому себе врать глупо.</i>Один раз ты уже поддался. И отлично помнишь, к чему это привело.
У тебя был друг.
Один. Самый близкий и настоящий. Такой, к которому можно было завалиться в любое время дня и ночи на «кофе и поругаться» и знать, что он не выставит тебя за дверь, как бы ни был занят, как бы ни хотел спать, и даже разозлиться всерьез не сумеет. Хотя и будет показательно супить красивые фамильные брови, метать карие молнии и очень серьезно грозиться выгнать. Но не выгонит. Не потому, что у тебя проблемы и тебе больше некуда с ними идти (хотя по большому счету тебе действительно некуда идти, но это твои и только твои проблемы), а просто так. Потому что он — вот такой, а на улице холодно и темно. И он будет ворчать, и закатывать глаза, и обещать в следующий раз завести цепную собаку и спускать ее на всяких разных, пришедших без предварительного звонка. Но все-таки пойдет на кухню варить кофе. На двоих.
Он с тобой постоянно спорил, вы не сходились во мнениях ни о чем, и это тоже было счастьем и частью того, почему тебя так к нему тянуло, снова и снова: спорить и даже ругаться до хрипоты — и знать, что это ровным счетом ничего не значит. Что он все равно остается другом. Самым близким. Да что там, единственным — других-то ведь просто нет. Будет с тобою ругаться, но прикроет, если понадобится. И на помощь бросится не раздумывая, просто так, ничего не желая взамен, или вот кофе варить пойдет, ворча, что эти Форратьеры совсем обнаглели…
У тебя был такой друг. Единственный. Настоящий. Был. А то, что для тебя он был намного больше, чем другом, — это были твои и только твои проблемы. Потому что другом он тоже был настоящим.
И ты поступил с ним как истинный Форратьер — подпоил и трахнул.
Хватит.
Ошибкой было приходить на этот прием. Но эту ошибку еще не поздно исправить.
— Итак, — Обадайя Стейн оглядел по очереди всех акционеров, сидящих за большим, овальной формы столом в конферец-зале головного офиса «Старк Индастриз», — давайте голосовать, время не ждет.
— Может, стоит всё же дождаться мистера Старка? — неуверенно произнес сухощавый седовласый Крейг Малари, чье место по левую руку от директорского кресла указывало на высокий статус занимавшей его персоны.
— Ради Бога, Крейг! — Обадайя досадливо поморщился. — Все знают, что я люблю Энтони как собственного сына, но все также прекрасно осведомлены о его характере и причудах. Я предупредил его о совещании, но он благополучно проигнорировал мои слова, как уже случалось множество раз. Он как был, так и остался гениальным ребенком, презирающим условности и обязательства. Именно поэтому свой пакет акций я собираюсь передать…
— Собираться и осуществить — разные вещи. Тебе ли этого не знать. — Все собравшиеся синхронно повернули голову в сторону открывшейся двери. Тони Старк, что стоял у входа, вынул руки из карманов и поправил галстук. — Я слегка опоздал, прошу меня простить.
Как ни в чем не бывало прошествовал к своему месту, уселся, откинувшись на спинку кресла, и закинул ногу на ногу. Побарабанил пальцами по столу, по очереди оглядел всех присутствующих, задержавшись глазами на лице Стейна, выражавшем откровенную досаду, что тщетно пыталась спрятаться за любезной улыбкой.
— Кстати, я так и не поздравил тебя с назначением на пост заместителя министра обороны, Обадайя. Поздравляю. Правда, теперь тебе, согласно закону, придется отказаться от участия в бизнесе, что крайне досадно. Насколько я понимаю, мы собрались здесь именно по этому поводу.
— Верно. — Стейн уже полностью овладел своими эмоциями и глядел на Тони с истинно отеческим добродушием. — Я решил, что будет справедливым распределить мой пакет акций между самыми заслуженными акционерами и управленцами, чей вклад в общее дело сложно переоценить.
— Сомневаюсь, что у тебя получится.
Вставив микрочип в приборную панель, Тони включил проектор, представив взорам присутствующих голографическое изображение составленного на бумаге документа. Поймал хмуро-недоуменный взгляд Обадайи, улыбнулся уголком рта.
— Это договор между тобой и моим отцом. Там сказано, что в случае, если кто-то из вас двоих решит по каким-либо причинам выйти из бизнеса, он обязуется свою долю акций продать второму партнеру по рыночной стоимости на текущий момент. Или его прямым наследникам, — добавил Тони, многозначительно качнув бровями.
— Где ты это откопал? Мы с Говардом… — Обадайя вглядывался в голограмму так, будто пытался просверлить в ней дыру. — Этому документу более тридцати лет.
— Тем не менее, он не утратил юридическую силу. Что ж, — порывисто поднявшись на ноги, Тони отвесил всем присутствующим небрежный шутовской поклон, — полагаю, тема совещания исчерпана, так что я могу вернуться к более важным делам. Если кто захочет ознакомиться с оригиналом документа, милости прошу в наш юридический отдел.
***
Хэппи Хоган, личный телохранитель и доверенное лицо Старка, ждал его внизу, в холле, с неизменной вселенской озабоченностью на широкой физиономии с квадратным подбородком.
— Как прошло?
— Отлично. И всё благодаря Пеппер, которая извлекла эту бумагу на свет божий, откопав в недрах, где Обадайя хотел её похоронить.
— Думаете, мистер Стейн…
— Не сейчас, Хэппи. Здесь чересчур много лишних ушей.
За окном его серебристого аэромобиля, предназначенного для официальных мероприятий, проплывали причудливые нагромождения из пластика и бетона с вкраплениями рекламных щитов и голографических баннеров; высаженные в кадках по обочинам дороги карликовые деревца выглядели жалкими и искусственными. Кому-то столичный мегаполис, носивший то же название, что и планета, казался удушливым каменным мешком, а вот Тони чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он знал город не хуже, чем внутренности своих апартаментов на самом верхнем этаже Башни Старков, включая сомнительные районы и злачные места. Деловой центр вызывал у него скуку, тем более что передвигаться здесь можно было лишь по наземным поверхностям, все воздушные передвижения были под запретом.
Вот и сейчас они, по его ощущениям, еле ползли, тратя впустую массу времени. Тони сперва нетерпеливо барабанил пальцами по коленке, потом вынув из кармана мини-комм размером с зажигалку, вывел наружу голографический экран и принялся просматривать новости на сайте корпорации. Удовлетворенно хмыкнул, пробежав глазами протокол сегодняшнего заседания, только что выложенного в открытый доступ. Отправил пару писем по своему личному зашифрованному каналу и хотел было свернуть экран, но его внимание привлекла неприметная папка без названия, болтающаяся среди игровых приложений и личных заметок. Открыл и невольно вздрогнул — лицо человека, глянувшее на него с трехмерного изображения, казалось живым. Блики света на аккуратно подстриженной русой шевелюре, взгляд ясный, прямой, открытый и тень улыбки в уголках губ. Тони втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чертыхнулся про себя. Это всё давно надо было удалить к чертям. Он не признавал отношений, длившихся дольше одной проведенной вместе ночи, никогда не звонил любовникам и практически сразу забывал их имена, если вообще удосуживался спросить. Но этот парень поселился в его голове, будто компьютерный вирус, и заразил всю систему, заставив собирать про него данные из всех возможных ресурсов. Впрочем, особо глубоко копать не пришлось — информации о капитане Роджерсе, пару лет назад чуть ли не в одиночку уничтожившим логово пиратов и контрабандистов на Дариусе-3, планете, о которую ломали зубы даже регулярные войска Федерации, хватало и в открытых источниках. А вот над данными о проекте «Улучшенный геном» пришлось попотеть, информация была строго засекреченной. Что ж, Тони не ошибся — Стивен Роджерс на самом деле далеко не обычный человек. Суперсолдат со сверхсилой и ускоренной регенерацией, не знающий страха, сомнений и колебаний; герой, на которого равнялись и которым восхищались. Странно, в том кресле у панорамного окна сидел кто-то совершенно другой. И ту ночь Тони провел тоже с другим человеком, не тем, о ком писали в пропагандистских таблоидах августинов. Хотя, что странного — все носят маски. Вот только порой можно перепутать — где маска, а где лицо.
Так и не удалив папку, Тони выключил экран и собирался было спрятать устройство в нагрудный карман, но внезапный мощный толчок заставил его невольно разжать пальцы. Словно в замедленной съемке он наблюдал, как пол и потолок в кабине меняются местами, а его мини-комм серебристой рыбкой взмывает в воздух, очертив красивую дугу. А потом секунда тишины сменилась адским грохотом и душераздирающим скрежетом. На какое-то время выпав из реальности, Тони даже не ощутил, как его опутало ремнями безопасности, змеями выскользнувшими из недр кресла, как включились силовые амортизаторы внутри кабины, надежно защищая пассажиров от травм. Как только мир перестал вращаться с бешеной скоростью, а грохот утих, он распахнул глаза и судорожно вдохнул воздух с запахом дыма и пережженного пластика.
— Джарвис… Джарвис, запускай протокол «Камелот», живо! Джарвис!..
Внешние динамики мертво молчали, зато из кабины пилота послышался удушливый кашель и кряхтение Хэппи.
— Бесполезно, сэр, мы не сможем связаться с домом — нас глушат извне. Хорошо подготовились, черти.
— Сможешь поднять нас в воздух?
— Ответ отрицательный — антиграв поврежден. Вам следует оставаться внутри до приезда полиции, а я выберусь и попытаюсь выиграть нам время.
— Нет, Хэппи, стой!.. Не сходи с ума!
Тони бессильно забарахтался в ремнях, слушая, как Хоган в несколько ударов выбивает покореженную переднюю дверь. Крошечные молоточки бились внутри его черепа, а в такт им пульсировала ослепительно-белая, почти осязаемая ярость. Больше всего на свете Тони Старк ненавидел чувствовать себя беспомощным. Нащупав кнопку аварийного отключения системы безопасности, он вывалился из кресла, подполз к наполовину оплавленному бронированному оконному стеклу, выглянул наружу.
Хэппи палил куда-то вверх и вправо, припав на одно колено, куда именно не разглядеть — бетонная громада дорожной развязки, спиралью уходящая наверх, закрывала обзор с той стороны. Значит, в них стреляли сверху, очень логичный ход. Там, наверху, скоростная трасса, и через три километра начинается зона, где можно летать, а не только ездить. Все торопятся, наращивая скорость на этом участке, никто не обратит внимания на то, что происходит по обочинам дороги. А здесь, внизу, наоборот — закрытый участок шоссе для привилегированных персон, чтобы при необходимости срезать путь. Тишина и покой, одна машина раз в четверть часа. Идеальное место.
Хоган вдруг прекратил стрелять, обернулся, встретившись с Тони взглядом. Открыл рот, будто собирался крикнуть, но не успел — аэромобиль вновь тряхнуло, на Старка дохнуло жаром, отбросило к противоположной стене, обожгло, будто веером игл, мелкими осколками металла и пластика. Он не отключился на сей раз — сгруппировался, спрятав лицо в локтевом сгибе и поджав колени к животу. От удара воздух выбило из легких; он упал на четвереньки и сразу начал ползком продвигаться к выходу — на ощупь, не открывая глаз, чтобы не ослепнуть от ядовитого дыма, заполнившего кабину. Снаружи всё горело и дымилось, даже асфальт.
Несколько секунд словно выпали из временного потока, а в следующий момент Тони слепо шарил руками по неподвижному телу Хэппи, пытаясь нащупать пульс. Кажется, пульс еще был. Глянул на свои подрагивающие, измазанные в крови ладони, со всхлипом выдохнул сквозь зубы: сволочи! А убийца уже шел к нему — не торопясь, полностью уверенный, что жертве деваться некуда. Тони запомнил лишь высокие ботинки на толстой подошве и серый шлем, как у гонщика. Глаз в разрезе шлема видно не было, а лучше всего он разглядел дуло дисраптора, нацеленное ему в голову. Хорошее оружие для выстрела вблизи, не оставляет шансов. Никаких. Выстрела Тони не дождался — что-то взвизгнуло над его головой, на миг заложило уши, и убийца нелепо взмахнул руками, падая навзничь и разбрызгивая во все стороны кровавые ошметки. Старку показалось, что он оглох — шума приземлившегося совсем рядом черного вытянутой формы аэрокара он не услышал. Какой-то человек в строгом костюме и галстуке, как у клерка, подбежал к нему, опустился на колено, заглянул в лицо.
— Сэр, вы целы?! Меня зовут Филипп Коулсон, я работаю на организацию под названием Щ.И.Т. Вы должны немедленно пойти со мной.
***
Когда с его глаз упала повязка, Тони бегло и почти без любопытства огляделся по сторонам. Обычный чиновничий кабинет с утилитарной обстановкой, хотя наверняка это всего лишь ширма. Не стоило завязывать ему глаза — если он захочет потом найти это место, он его найдет. Но если хозяин этого кабинета желает сыграть в игру — не вопрос, Старк с детства любил игры. Сам хозяин — высокий, темнокожий, обритый наголо, с повязкой на глазу, словно флибустьер из старого кино, стоял у наглухо зашторенного окна, скрестив на груди руки. Чистой воды пижонство — сейчас ничего не стоит вырастить себе новое глазное яблоко, как и практически любой орган, из своих же клеток.
— Меня зовут Николас Фьюри. Прошу, присаживайтесь.
Тони молча сел в кресло, не отказался от любезно предложенного стакана скотча, терпеливо позволил высокой темноволосой девушке обработать порезы на своем лице и шее и перевязать кровоточащее запястье. Он первым нарушил молчание, хотя произнес совсем не то, что намеревался:
— Вы заставили меня бросить моего человека!
— С мистером Хоганом всё в порядке. Насколько это возможно при его травмах. Вы не врач, вы ничем не могли ему помочь, а сейчас он в больнице под наблюдением опытных специалистов.
Тони ощутил мощную эмоциональную волну, неизбежно следующую за чудовищным облегчением. Сделал вдох, заставив свое лицо остаться неподвижным и непроницаемым.
— Что ж… Хорошо. Тогда давайте сразу к делу. Зачем я здесь?
Фьюри шагнул к своему креслу, уселся напротив. Опершись локтями о стол, скрестил пальцы, устремив на Старка пристальный взгляд единственного глаза.
— Затем, что покушение на вас — первый шаг к войне. Мирный договор с Аристотелем уже сейчас смело можно использовать в качестве туалетной бумаги, но ни президент, ни министры не хотят этого признавать. Они игнорируют все разведданные, не желают ни проводить военные учения, ни усиливать приграничные патрули.
— Чего вы хотите от меня? Я не состою на государственной службе и не могу повлиять на происходящее.
— Вы в курсе, какова была цена этого мирного договора? Мы отдали августинам проект «Иерихона». Технологию, созданную вами. Фактически мы дали потенциальному противнику оружие против нас. Мне нужно знать, как остановить это оружие, или хотя бы минимизировать ущерб.
Тони задумчиво поболтал остатками скотча вперемешку с подтаявшими кубиками льда в своем стакане, поднял глаза.
— А с чего я вообще должен вам верить? Я слыхал про вас… Третья сила, противовес правительству, работающая на благо планеты. На благо ли?
— Сам факт, что мы спасли вам жизнь, говорит сам за себя. Ваша смерть крайне выгодна нашим врагам, так что это покушение было не последним. Кстати, мне любопытно — что вы собираетесь делать с акциями мистера Стейна? Хорошо бы вам что-то предпринять, прежде чем слухи о покушении на вас достигнут прессы и акции упадут в цене.
Тони ухмыльнулся и, допив последний глоток, поставил стакан на стол.
— Быстро же вы работаете. Что ж, хорошо. Я поделюсь с вами. Акции я уже пристроил. Сразу после совещания — обменял на долю в «Таурон Инжиниринг».
Правая бровь Фьюри поползла кверху.
— Хотите вступить в альянс с вашими основными конкурентами на рынке технологий?
— Ну, не совсем так. Акции предприятий Федерации, особенно таких крупняков, как «Таурон Инжиниринг», всегда стопроцентно ликвидны. Даже если Калсида падет в результате войны, моя корпорация, благодаря им, останется на плаву.
Фьюри покачал головой, глянул на Старка с явным уважением.
— Про вас говорят, что вы гениальный изобретатель, но витаете в облаках. В отличие от вашего отца, обладавшего хорошим коммерческим чутьем. Вижу, что слухи ошибочны.
Тони, которому обычно было глубоко наплевать на мнение окружающих о собственной персоне, внезапно ощутил удовольствие от прозвучавшего комплимента.
— А насчет «Иерихона» можете не волноваться. Я пошел на эту сделку, но я не идиот. Они не смогут использовать мое оружие против нас, я об этом позаботился.
— Иди за мной, милок, домой пойдём, домой.
Пожилая женщина идет по тротуару к дому и негромко говорит своему спутнику:
— Домой идём. Ты, небось, и не знаешь, что это такое…
Откуда ему знать? Сколько раз его продавали, передавали и даже дарили, он уже и не помнил. Красивый высокий блондин стандартной для его модели внешности, на вид лет двадцати пяти – серия специально для северных регионов – идет рядом с новой хозяйкой.
При передаче просмотрел новую запись – его новой хозяйке семьдесят три года!
И зачем он ей? Для перепродажи? Она покупает битых киборгов, кормит, ремонтирует и перепродаёт?
Очень вероятно.
— …а дома есть суп и каша, придём и будем обедать…
И зачем только она его купила? Последние деньги отдала, и на что теперь жить? Да ещё с такими повреждениями… а еды ему явно больше надо, чем ей. Но оставлять парня там было невозможно! Его бы точно убили – если не сегодня, то завтра.
Но ничего страшного, поправится. Главное, что живой. А деньги – не главное в жизни. Соседи помогут.
Всего-то пошла на рынок за овощами. А там привезли свежую капусту, и разгружал фургон молодой парень, одетый слишком легко для конца марта, худой и какой-то до синевы бледный, а командовал разгрузкой толстяк с тростью.
И когда парень упал с большим мешком капусты, и толстяк начал его бить, Анна Марковна не выдержала и бросилась на его защиту:
— Совесть у тебя есть? Вон он какой худой да бледный, а ты его мешки таскать заставляешь!
— Иди своей дорогой, бабка! Это мой кибер, что хочу, то и делаю.
— Продай! – и даже сама не заметила, как вырвалось это слово. – Продай!
— Тебе? Irien’а? А ведь продам. Во прикол! Старуха и Irien! Обхохочешься!
— За сколько продашь? У меня только…
— Давай всё, что есть. Ради такого прикола продам, сколько у тебя? Шестьсот сорок два… мало. Но ладно. Эй, придурок, подъём. Смена хозяина. Больше он и не стоит. Вот документы, владей, старая. Во прикол! Всем расскажу, что продал Irien’а старухе!
— Вставай, милок, пойдем домой.
***
И вот он – дом. Стандартная пятиэтажка без лифта – пешком на четвертый этаж, медленно и с остановками. Полупустая сумка, в ней только морковь и лук — больше ничего купить не успела – не тяжела, но подскочило давление, и перед последним пролетом пришлось отдыхать.
Выскочила соседка из квартиры напротив:
— Что с вами, Анна Марковна? И кто это?
— Ничего, пройдёт. А это киборг, случайно купила. Сейчас дойдём, немного осталось.
— Помощь нужна? Бледный какой! Не похож на DEX’а.
— Irien. Всё хорошо, Зоя, всё хорошо.
Просторная двухкомнатная квартира с кухней и ванной, небольшой в меру захламленный балкон, лохматая трехногая собака и бесхвостый кот… вроде всё, как у всех — но так необычно и непривычно.
— Проходи на кухню, кормить тебя буду.
Киборг мило улыбнулся:
— Благодарю, госпожа… — всё было непонятно, и от того страшно, и хотелось показаться новой хозяйке правильной машиной, чтобы не продала прямо сейчас.
— Милок, зови меня Анна Марковна. Вот тут ванная, мой руки, и за стол. А после обеда можешь вымыться весь.
— Как скажете.
— Кормосмеси у меня нет, не предполагала, что киборг будет в доме… а вот что есть, то и ешь.
Фасолевый суп и гречневая каша с маслом и сахаром закончились быстро, в холодильнике нашлось молоко, потом Анна Марковна не спеша поставила на стол кружку с чаем и банку варенья, продолжая говорить:
— …пенсия через две недели, но нам с тобой продуктов хватит… а не хватит, так соседи помогут…
До киборга пока дошло только одно – он жив. Странная хозяйка, странная квартира, странные животные… зачем он здесь?
— …а Бимку я у мальчишек в соседнем дворе отняла два года назад, а Валетка сам пришёл, под дверью сидел…
Бимка – белая пятнистая псина, помесь спаниеля, – тут же сидит, хвостом виляет, в глаза заглядывает, а серый кот Валетка смотрит снизу, с пола. И чего им надо? Вот интересно, она всех так подбирает? И сколько всего здесь жильцов? Говорит и говорит, а ничего толком не понятно, и от того ещё более страшно.
— …Валетка любит на шее сидеть, запрыгнет если, не гони его, он безвредный… вот здесь их корма, будешь им давать утром и вечером… а вот здесь мои таблетки… иди пока мойся, а я одежду тебе подберу…
В квартире чисто, мебели немного – в одной комнате большой диван, сервант, небольшой старенький терминал, головизор, стол и пара стульев, комната поменьше – явно спальня, только кровать, стул, тумбочка и шкаф, на стенах пара акварелей и несколько голографий в рамках.
На кухне необходимый минимум техники – холодильник, микроволновка и электрическая плита.
Санузел совмещённый, ванная старая, но чистая. Но при этом — совершенно новая душевая кабинка стоит рядом с ванной.
— Покажись-ка, надо же, как тебя отделали… ты что, стесняешься? Зря. Я сорок лет операционной медсестрой отработала, видала и не такое… а вот соблазнять меня не надо, старая уже…
Гематомы по всему телу, спина в рубцах, общее истощение – картина нерадостная. Какое уж тут соблазнение? Да и эмоциональный фон хозяйки странный какой-то – сочувствие, жалость? – нет, не слышал о таком.
В аптечке нашлось обезболивающее и регенерант, комбез был выброшен в утилизатор, Анна Марковна сходила к Зое и попросила дать что-нибудь из одежды её мужа – и та дала пару футболок, бельё и джинсы.
Найджел Бозгурд, не афишируемыйвладелец «DEX-company», возвышался по ту сторону необъятного стола, подобно рифу, взрезавшему гребнем морскую гладь. Константин Хронис, тучный, багроволицыймужчина, пребывавший по другую сторону офисной принадлежности, чувствовал себя утлым, потрепанным суденышком, которому этот риф вот-вот вспорет брюхо. Руль сломан. Гром-мачта треснула. Корабль несет прямо на этот подводный зуб. Будто пасть разверзлась, и невидимое чудовище медленно втягивает в оголодавшую утробу беспомощное искалеченное плавсредство.
Нет, большой босс не кричал, не бил кулачищем в сверкающую столешницу, не изрыгал проклятья, не угрожал. Он смотрел. Смотрел и молчал. Не двигался, не произносил ни слова. Только единожды потянулся за гильотинированной сигарой. Но так ее и не зажег. Держал в полусогнутых пальцах. А директор одного из крупнейших, инкубационных центров, принадлежащих корпорации, сам мужчина далеко не мелкий, чувствовал, как с каждой секундой это затянувшейся паузы, этого громыхающего вербального пробела, уменьшается в размерах, сдувается, как подбитый из рогатки воздушный шар. Душа этого прежде внушительного, самоуверенного господина сочилась через поры, висела каплями на висками и стекала между лопаток.
Бозгурд, наконец, шевельнулся. Щелкнул дорогой зажигалкой в форме старинного пистолета и поднес сигару ко рту.
— Так что там все-таки произошло?
Бозгурд произнес это ровно, без малейших признаков ярости или недовольства. Его слова напоминали круглые, гладкие булыжники, которые, чиркнув друг о друга, скатились в мешок. А мешок этот уже лежал у ног Хрониса, любезно расстеленный, с расправленной горловиной. Директору центра оставалось только шагнуть в этот мешок.
— Я… я уже говорил… я следователю объяснял… и вот, ему, господину… господину Скуратову. Несчастный случай, пожар… Охладитель реактора отказал. Произошел взрыв. Выброс топлива. Наш техник, Эрни Блюм, погиб. Он как раз внизу, к реактору…
— Вот так просто взял и отказал? – выдыхая дым, вкрадчиво осведомился Бозгурд.
Он уже задавал все эти вопросы, уже звонил следователю, начальнику пожарной части и даже мэру. И все твердили в один голос о несчастном случае и спонтанном возгорании. А что такого? Бывает. Все рано или поздно ломается. Самая надежная проверенная техника. Амортизация, износ несущих частей. Даже понятие такое есть – усталость металла, когда несокрушимая с виду конструкция разлетается, как карточный домик. Была, правда, еще одна версия, более притягательная для журналистов – теракт. Якобы группа антидексистов, подкупив одного из охранников центра проникла на территорию, распылила через вентиляционную систему легко воспламеняющуюся, порошкообразную смесь, которая осела на все досягаемые для сквозняка предметы, а затем, через ту же вентиляцию, запустила крошечный дрон – «зажигалку». Эта версия косвенно подтверждалась гибелью охранника. Его нашли в одном из цехов, когда пожар был ликвидирован. Спрашивается, что он делал так далеко от своего рабочего места, контрольно-пропускного пункта, где обязан был находиться согласно штатному расписанию? Любезно провожал своих нанимателей к месту их будущего преступления? А те, разумеется, поспешили избавиться от свидетеля, когда он завершил свое иудино дело. Пресса тут же разнесла эту версию по всем новостным каналам. Ее пересказывали с воодушевлением, с восторгом, с надуманными подробностями. За исключением – да кто бы сомневался! – непрошибаемого «GalaxiZwei». Эти как обычно остались верны своей холодноватой, отстраненной манере. Изложили факты, взяли короткое интервью у пожарных, назвали количество пострадавших, озвучили предполагаемую сумму ущерба. От версий корректно воздержались. Завершили репортаж нейтральным – ведется следствие.
Бозгурд не верил в антидексистов. Да, есть такая секта фанатиков-дикарей, объявивших себя защитниками человечества от наступающего киберапокалипсиса. Временами устраивают демонстрации, орут в микрофоны, размахивают лозунгами. Однажды устроили публичную утилизацию какого-то старого переломанного киборга. Кричали о грядущем восстании машин. Идиоты! Но этих крикунов всего горстка. К тому же, все состоят на учете в галаполиции. Чтобы организовать такую масштабную акцию, как поджог инкубационного центра компании, требуются не только значительные средства, но и способность стратегически мыслить. За ними должен был кто-то стоять, кто-то не менее могущественный и платежеспособный, чем сама «DEX-company». Это закон всех революций и протестных движений. Без тщательной подготовки, без опытных организаторов, без финансовых вливаний, без идеологической обработки народ на демонстрации не выйдет и баррикады строить не будет. Следовательно, если акция запланирована и подготовлена, то у Бозгурда есть тайный недоброжелатель, враг. Или конкурент. Но враг с такими возможностями, с такими средствами не остался бы незамеченным. Служба безопасности «DEX-company» давно бы его рассекретила.
Тогда что же остается, если не антидексисты? Случайность? Сбой оборудования? Как бы парадоксально это не звучало, но Бозгурд предпочел бы версию журналистов. Пусть кричат о ворвавшихся в цех террористах, чем обвиняют персонал «DEX-company» в некомпетентности. Пусть этот краснолицый Хронис намекнет репортерам о подкупленном охраннике. Прямо не говорит, но промычит в ответ что-то нечленораздельное. Эти борзописцы сами впишут недостающие элементы. Каждый в меру своей фантазии. Особняком держатся только эти твердолобые правдолюбцы с «GalaxiZwei». Задавали вопросы о погибших, об их семьях, о том, будет ли оказана помощь пострадавшим и выплачена компенсация. Да кому это интересно?
— Что скажешь, Лаврентий? – Бозгурд обратился к сухонькому, желтому, абсолютно лысому человечку, сидевшему в противоположном углу кабинета.
Шефа службы безопасности «DEX-company» звали Валентин. Но Бозгурд именовал его Лаврентием в честь начальника одной из самых могущественных и беспощадных спецслужб ХХ-го века.
Скуратов не торопился с ответом. Он чиркал стилусом в своем планшете, будто складывал и умножал столбиком, без помощи компьютера. Наконец, желтый безволосый шар треснул в области рта.
— Думать надо. Проверять. На случайность не похоже. Импульсный реактор был выведен из строя. Предохранительный клапан взломан. Сам по себе он прийти в негодность не может. Застрять, засориться. Это возможно. А вот вывернуться наружу. Я, конечно, в технике мало что понимаю. Эксперты должны работать. И дать заключение. Я уже распорядился наш техотдел подключить.
Бозгурд перевел взгляд на Хрониса. Тот неудержимо потел.
— А ты что скажешь? Кто-то из твоих?
— Нет, нет! Не может быть! – зачастил директор. – Мы же всех проверяем! Всех просвечиваем!
— Кто отвечал за охладители? – будто не услышал этих сбивчивых оправданий Бозгурд.
— Наш старший техник, Эрни Блюм. Я же говорил, он погиб.
— Ты его знаешь, Лаврентий?
Скуратов поморщился. Прозвище ему не нравилось. Тем более, он знал, на кого прозвище указывает и какой скрывает подтекст.
— По нашему ведомству никаких замечаний, — проскрипел шеф безопасности, явно страдая, что вынужден это признать. – Мы его проверяли, как и остальных сотрудников, допущенных к проекту «Excellence». Послужной список идеальный. Был взят на работу еще на стадии закладки фундамента. Ни прогулов, ни нарушений, ни больничных. Лоялен, неконфликтен. Возможен нервный срыв. Неделю назад от него ушла жена. И вещи вывезла.
Бозгурд хмыкнул.
— Думаешь, из-за бабы? Вот же тряпка.
— Проверяем, — сухо подытожил «Лаврентий», указывая краткостью своего ответа на нежелание продолжать разговор в присутствии свидетеля.
Бозгурд бросил взгляд на потеющего подчиненного. Казалось, капли со лба и кончика носа уже образуют на дорогом ковровом покрытии целый узор.
— Пошел вон, — все так же весомо, по-булыжному, произнес владелец «DEX-company».
Хронис, хватаясь за сердце, кинулся из кабинета. Бозгурд и его шеф безопасности остались наедине. Тщедушный, желтый человечек бесшумно выбрался из своего угла и занял кресло по правую руку от босса. Тот продолжал курить, затем спросил.
— Сколько?
— Для прессы – двести тысяч. Учитывая реальный ущерб – миллион. Это приблизительно. Подробного отчета я еще не видел. Будет к вечеру.
— Да черт с ними, с деньгами! – рыкнул Бозгурд. – Что с проектом?
«Лаврентий» помолчал. Потом тихо произнес.
— Все пять клонов погибли. Лично у меня создается впечатление, что удар был направлен именно на них, на проект. Два нейротехника видели этого Блюма за четверть часа до взрыва реактора. Он пялился на заготовки.
— Думаешь, его купили? Но кто? Кто мог знать? Ты же сам всех проверял!
— Люди склонны болтать, — уклончиво произнес Скуратов. – О том, что мы запускаем новую линейку, давно ходят слухи. Это собственно, не такой уж и секрет. Под неразглашение подпадает только факт применения нейростимуляторов. В официальном пресс-релизе вероятная разумность новых киборгов прямо не упоминается. Упор делается на концептуально новую программу имитации личности. О том, что никакой программы имитации не существует, знаем только мы и…
Скуратов внезапно смолк. Бозгурд ждал. Шеф отдела безопасности не отличался нервической склонностью к преувеличениям. Его оценка понесенных убытков, будь то в живой силе или в денежном эквиваленте, отличалась без эмоциональной, машинной циничностью. Во время катастроф, пожаров, наводнений, финансового кризиса, при падении рынка или сбоя прыжкового двигателя он бесстрастно выдергивал вирт-окно с колонками цифр и указывал на сухой остаток, не уточняя, то ли это количество раненых то ли список поредевших активов.
— Что еще? – тихо спросил Бозгурд, уже по опыту знавший цену этому молчанию.
— Грэг Пирсон погиб. Только что пришло сообщение. Скончался в центральном городском госпитале. Ожоги четвертой степени. Поражение более 60% поверхности тела.
Бозгурд откинулся в своем кресле.
— А вот это уже полный …ец! Какого хера он полез в это пекло?
— Спасал свое детище, — тускло резюмировал Скуратов. – Это же первая партия пригодных к использованию клонов. Все предшествующие не соответствовали стандарту. В отчетах патологоанатомакаждый раз указывалось, что их мозг был нафарширован опухолями, как индейка черносливом. Нейростимуляторы, способствуя усложнению и разрастанию нейросетей, так же стимулируют деление и менее значимых клеток. Ну это вроде как сорняки на удобренной грядке. В этом и состоит главный секрет Гибульского – дозировка удобрений. Чтобы морковку вырастить и грядку сорняками не загадить. У Пирсона только с пятой группой получилось. Без патологий. Он же был единственный, кто начинал с Гибульским, был его учеником. Только этот наш рэволюционер и от него, своего верного адепта, скрыл львиную долю своих разработок. Позволил поучаствовать только в наладке процессора для «шестерок». А вот как вырастить полноценный, дееспособный мозг под этот процессор, рассказать забыл. Или не захотел.
— Славой не поделился, — проворчал Бозгурд. – И где он теперь со своей славой?
— У Пирсона были свои наработки, свои результаты. Он не с чистого листа начинал. К тому же, к его услугам был подопытный экземпляр. Наличие этого экземпляра позволяло ему не теоретизировать, а заниматься практикой. В конце концов, большую часть своих открытий он попросту скопировал.
— Я подозреваю, что сейчас будет увесистое «но», — мрачно предрек Бозгурд.
— Будет. Ты же знаешь этих ученых, Сергей. Да не кипишуй! Если кто и прослушивает твой кабинет, так это я. – Скуратов криво усмехнулся. – А я все твои секреты знаю. Так вот, ученые… Пирсон, как и его предшественник Гибульский, жаждал единоличного обладания философским камнем.
— Чего? Каким еще камнем?
— Это означает, что единой картины проведенных им экспериментов не существует. Он не озаботился все свести к одной, универсальной формуле. Все его сотрудники работали обособленно друг от друга, решали узкоспециализированные задачи. Он заносил результаты в центральную базу данных, но помешал кластеры с информацией так, чтобы никто, кроме него, в них не разобрался. Утверждал, что таким образом обеспечивает безопасность. Без универсального ключа, кода, который он держал в голове, особой последовательности соединения данных, вся эта информация всего лишь набор цифр, таблиц и графиков. Чтобы без ключа сложить эти данные в систему, потребуется несколько лет.
Бозгурд в ярости вскочил из-за стола.
— Да черт бы их всех побрал, этих яйцеголовых!
Он ругался долго, вдохновенно, с причастными и деепричастными оборотами, с междометиями и предлогами «на» и «в». Метался по кабинету, пинал несокрушимую черно-белую мебель. Шеф безопасности бесстрастно наблюдал. Наконец Бозгурд выдохся. Открыл минибар и наполнил стакан неразбавленным бурбоном. Залпом выпил. Потный, с лицом багровым, предынсультным, он вдруг стал близнецом Хрониса, проливающего потные солоноватые капли души на дорогое покрытие.
— И что теперь, Валентин? Все к черту?
Скуратов оставался невозмутимым. Он повертел планшет и вдруг сказал:
— К нам тут запрос поступил. От адвокатской конторы «Jus Privatum». Просят дать экспертную оценку поведения киборга для представления в суд.
Обернувшийся к нему Бозгурд напоминал разъяренного быка, перед которым тореадор поигрывает своей мулетой. Бык ворочает налитыми кровью глазами, поводит мокрыми боками, роет песок копытом. Он жаждет растоптать врага, вспороть ему брюхо, но мелькающая перед носом тряпка сбивает с толку. Какой запрос? Какая контора? А Скуратов продолжал.
— Запрос направлен в связи с делом одного из самых уважаемых клиентов фирмы, некого Генри Монмута, баронета. Его сын, Генри Монмут джуниор, юноша девятнадцати лет, обвиняется в нарушении границ частных владений, браконьерстве и злостном хулиганстве. В случае признания его виновным, по их планетарному кодексу, пацану грозит от пяти до десяти лет в исправительном заведении.
Бозгурд помимо воли отвлекся от мысленно вспоротого живота.
— Это где ж такие законы? Парень зайцев пострелял, и за это в тюрьму? Вон на Эдеме Толян кабана завалил. Здоровый такой зверюга. Ну выследил его лесник, ну сдал шерифу. И что? Заплатил штраф. Какая тюрьма?
— Так это Эдем. Там у них прогресс, демократия. А тут устаревшая общественно-экономическая формация. Феодализм. А знаешь, что на Земле в стародавние времена делали с браконьерами? Вешали. Без суда и следствия. Сейчас у них, конечно, более гуманно поступают с нарушителями, тем более, что пойманные браконьеры из наследников. Отправляют в исправительное заведения или в закрытую военную школу. Охотничьи угодья неприкосновенны.
— А что, мне нравится. Я бы там поселился. Ушел бы на покой, прикупил бы землицы.
— Не получится, — вздохнул Скуратов, — прикупить. Это Геральдика, Сергей. Я тебе о Геральдике рассказываю.
Бозгурд продолжал изображать ошеломленного быка. Правда, дышал он уже не так шумно. Бурбон оказывал действие. Название планеты вызывало какие-то смутные ассоциации.
— А это тут… — начал было он и вдруг осекся. – Киборг? На Геральдике?
— Именно так, погулять вышел. А ребятки вздумали пошалить, — продолжал «Лаврентий». – Зайцев пострелять, медведя подразнить, не знаю. У них на Геральдике охота – общепланетная забава, все этим увлекаются. И зверья много. Но все строгопо правилам, по договоренности и на своих землях. В соседских лесах только по приглашению, если хозяин пожелает видеть охотника участником травли. Ну а молодежь, сам понимаешь, ищет приключений на причинное место. Решил этот недоросль в компании таких же наследничков в соседней вотчине пошуметь. В чужих руках, как известно, и медведь толще. Взяли станнеры и отправились. Только вместо медведя, затравили киборга. А где киборг, там и хозяин. Вернее, хозяйка.
Зрачки Бозгурда сузились.
— Хозяйка киборга с Геральдики?
Скуратов сделал вид, что не расслышал.
— Они раз пятнадцать по жестянке пальнули, пока хозяйка их из плазменной винтовки не угомонила.
Лицо владельца «DEX-company» стало еще более напряженным.
— Валентин, не хочешь ли ты сказать…
— Теперь папаша этого юного разбойника хочет встречный иск подать. Будто бы детки защищались, а киборг на них напал. Что киборг, как бы это помягче выразиться, действовал самостоятельно.
— Бракованный киборг на Геральдике?
— А хозяйка, та самая, с плазменной винтовкой, превысила пределы самообороны. Киборга защищала!
Бозгурд криво усмехнулся.
— Мне приходит в голову только одно имя. Вооруженная плазменной винтовкой решительная дама с Геральдики.
Скуратов кивнул.
— И киборг тот самый.
— Так это же значит…
— Это значит, что проект «Совершенство» реализуется.
Она увидела их вместе, секретаря епископа и его жену, изгнанную дочь ювелира, в день св. Иосифа. Герцогиня заметила их не сразу. В церкви было полно народу. Со всей округи, даже с правого берега, родители явились на праздничную мессу, чтобы отец Мартин помолился за их детей. Эти люди искренне верили, что несколько слов, произнесенных на латыни стариком в фиолетовой сутане, в самом деле уберегут их отпрысков от дьявольских козней, наполнят желудки едой, охранят зубы от червоточины, а кошельки утяжелят медью. Блажен, кто верует. Но слеп, кто пребывает в грезах.
Он тоже немного мечтатель, тоже верит в небесных покровителей или достаточно умен, чтобы не искушать судьбу дерзостью. Епископ его покровитель, и было бы по меньшей мере неосторожно усомниться в действенности ритуала. А его жена и вовсе свято верует в универсальность и всемогущество латинских формул. Его жена…
Наконец-то герцогиня видела ее. С тех пор как Анастази, ее придворная дама, удостоверила наличие этой дамы среди занятых в пьесе персонажей, Клотильда не раз ловила себя на том, что пытается вообразить эту женщину. Нарисовать ее образ. Это происходило помимо ее воли, так, как это обычно бывает с неприятным воспоминанием. Его гонишь, стираешь, разбавляешь вином, но оно проступает, как неистребимая плесень.
Герцогиня ловила себя на воображаемом диспуте. Когда ее внимание отклонялось в сторону, она немедленно начинала этот странный спор, предметом которого состояла неведомая ей женщина. Она не могла вообразить ее красивой, допустить эту крамолу, и тут же возражала. Женщина, на которой он женат, не может быть дурна. Она должна быть красива. Но тогда она глупа, непременно глупа. И снова ответ. Он не мог полюбить глупышку, ибо он сам слишком умен. Он не мог быть очарован только внешностью. Умный мужчина не избирает себе в подруги глупую женщину, если выбор свершается добровольно. Глупых выбирают те, кто слаб духом или сам обделен разумом. Но Геро не принадлежит ни к тем, ни к другим. Ergo, его жена должна обладать множеством достоинств помимо привлекательной внешности. Ибо эти достоинства искупают отсутствие приданого.
И вновь бесконечная игра с собственным самолюбием, упорно отрицающим чью-либо ценность. Она не желала признаваться в том, что обеспокоена, что сама мысль о сопернице ее пугает. Тревога, конечно, размеров смехотворных, с горчичное зернышко, но даже зернышка, закатившегося в башмак, достаточно для болезненных хлопот. Не то чтобы она боялась истинного соперничества, нет. Его жена была всего лишь дочерью торговца, неотесанной простолюдинкой, но ее существование порождало тревогу.
Заметив их в церкви среди расходившейся толпы, Клотильда испытала внезапное облегчение. Тревога разом исчезла. Ей стало легче дышать. Какую же силу имеет человеческое воображение! Какая власть дана ему над разумом и телом! За эти несколько дней она позволила своему воображению разыграться. Приписала своей сопернице неведомые достоинства, грозные преимущества, колдовские чары и внешность Цирцеи.
Поистине, человеческие страхи – это увеличительное стекло, что обращает крохотного муравья в многорукого гекатонхейра.
Ее соперница была внешности самой заурядной. Очень молода, бледна, худа, к тому же беременна. Самым примечательным на ее невнятном лице были, пожалуй, глаза, очень ясные, с длинными ресницами. Цвет – подкрашенный синевой лед. Но посадка и разрез выполнены удачно. Будто в работу одаренного, но неопытного ремесленника вмешался мастер. Вероккьо или Санти. Все прочие обязательные атрибуты – нос, рот, подбородок – внимания не заслуживали. Все слабое, полустертое. Кожа бледная, нездоровая, с коричневыми пятнами. Это было одно из тех заурядных женских лиц, которые хороши только на заре юности, привлекательны своей незамутненной свежестью и первозданным румянцем.
Любой цветок, даже сорняк, незатейливо хорош на рассвете. Лепестки влажны и упруги, от них исходит аромат райского сада, еще не оскверненного грехом. Но к полудню, когда солнце их подсушит, лепестки размягчаются и блекнут. Миг их торжества краток.
Этой молодой женщине не было и двадцати, но она уже достигла своего полдня. Пройдет совсем немного времени, и кожа ее окончательно потеряет упругость, обвиснет на скулах, иссохнет. Ее рот, еще молодой и свежий, еще способный дарить поцелуи, очень скоро обратится в скорбную прорезь, исторгающую лишь стоны и плач; волосы, темно-русые, густые, заключенные под неумолимый чепец, поредеют, а ее грудь обратится в два бесформенных мешочка с заскорузлыми болезненными сосками. Дети выпьют эту грудь до дна. Беременность обезобразит тело, покроет его складками и рубцами. Эта юная женщина уже встала на путь саморазрушения. У нее уже есть ребенок, косолапая девочка, которая цеплялась за подол ее юбки. Возраст девочки перевалил за первый год жизни, она уже умела ходить, но была еще по сути младенцем. А мать уже носила второго. Живот ее был раздут, как пузырь. По сравнению с этим огромным, безобразным наростом сама женщина казалась невесомой, почти прозрачной. Ребенок в утробе разрушал ее молодость.
Клотильду охватило чувство презрительной жалости. К тому же она была разочарована. Неужели это и есть соперница? Та самая, ради которой он пожертвовал свободой?
Бледная дочь ювелира опиралась на его руку, и он бережно поддерживал ее. Клотильда заглянула ему в лицо и снова ощутила не то страх, не то досаду. Геро улыбался. Но улыбался он не ей, благородной, могущественной принцессе крови, а той самой неуклюжей, нелепо одетой женщине, стоящей с ним рядом. Он не только улыбался, он неотрывно смотрел на нее. И как смотрел! Клотильда снова почувствовала страх. Это был страх непонимания, ужас закоренелого грешника, который внезапно узрел рай. Его взгляд был полон нежности, осторожной заботы и тревоги. Это был свет, мягкий, ласкающий, дарующий успокоение и радость. Посредством этого взгляда он будто окутывал свою жену невидимым покровом, укрывал от невзгод магическим плащом своего присутствия.
Герцогиня с трудом могла бы определить то, что видела, разгадать качество и природу этого света. В постигшей ее сумятице ей удалось отделить что-то похожее на страх и зависть. А вслед за ними яростное отрицание. То, что недоступно разуму, не подпадает под определение, нарекается пугающим и враждебным. Она чувствовала потребность затемнить этот свет, развеять странное очарование и разрушить противоречивый союз. То, что она видела, не может существовать! Это соблазн, еретический вызов!
Но они существовали, эти двое, – темноволосый мужчина и бледная юная женщина. «Оба невинны душой, богов почитатели оба…». Отец Мартин благословил их, от нее им достался луидор.
Опубликован в «Полдне» № 11, 2018 г.
Маленькие сандалики топали по тротуару, перепрыгивая через невидимые препятствия и огибая аномальные полосы – воображение у пятилетнего фантазёра сегодня особенно разыгралось.
— Вовка, притормози! Я за тобой не успеваю! И руку давай, скоро через дорогу переходить.
— А там никто не ездит!
— А сегодня возьмёт и проедет! В жизни нельзя полагаться на случай.
— Из-за этого случая ты с трамвайной работы ушла?
— Ну что ты, глупенький, – мама погладила заметно округлившийся живот и рассмеялась. – Просто я теперь в кабине не помещаюсь.
— А вот и правильно! Будешь теперь больше гулять и нам с папой вкусную еду готовить.
— Договорились.
Они дошли до небольшого скверика, и мама присела на скамейку передохнуть. Вовка носился по траве за бабочками, а мама думала о своём увольнении. Пусть уж лучше считают, что в декрет ушла, а не из-за той аварии боится трамваем управлять. Какой-то он стал… непослушный что ли. Нажимаешь на тормоз, а он словно ещё думает: нужно ли ему останавливаться.
— Пошли, сынок, я отдохнула. Да и до дома уже недалеко.
— Мам, а мам, а почему самолёт летает?
— Эм-м… По воздуху.
— А почему корабль плавает?
— По воде.
— А сейчас я спрошу: почему поезд ездит, и ты скажешь – по земле. Это не честно! Я серьёзно спрашиваю.
— А я тебе серьёзно и отвечаю. В школу пойдёшь, тебе там всё подробно расскажут. По физике, химии и математике. А если не поймёшь – папа поможет.
Вовка надул губы и замолчал. Хватило ненадолго – полквартала он сохранял спокойствие, выражая недовольство чинным печатным шагом, и ещё полквартала обдумывал сущность бытия и полное непонимание со стороны взрослых. Потом остановился и серьёзно заявил:
— Воздух лёгкий, а самолёт тяжёлый. И корабль тяжёлый, и поезд. Хотя у него колёса крутятся… Ну вот подумай и ответь. Почему всё это движется?
— Дорогой ты мой! – мама присела на корточки перед сыном и понизила голос. – Я тебе открою страшную тайну! Я сама не понимаю. Мы просто к этому привыкли и воспринимаем как будто так и должно быть. Пойдём скорее, маленький фантазёр, а то нас папа заждался.
Остаток пути прошли быстро. Вовка вприпрыжку побежал к машине. Папа как всегда исследовал устройство мотора и подвоха не ожидал. Мама улыбнулась. Теперь была его очередь отвечать на многочисленные «почему» любопытного ребёнка.
— Ну-у… – папа вылез из-под капота. – Двигатель преобразовывает э-э… переделывает химическую энергию топлива в механическую, которая передается на колеса. Они крутятся и машина едет.
— Какие же вы все непонятливые!
Мама с папой недоумённо переглянулись. Они действительно не понимали, куда гнул сын.
— Это почему же? – фыркнул папа.
Вовка погладил машину по заднему крылу и авторитетно заявил:
— Машина едет, пароход плывёт, и самолёт летит потому, что сами этого хотят! А люди такие глупые, что не понимают: когда-нибудь всё это просто кончится. Надоест возить, вот.
На следующий день, когда встал весь транспорт, они поняли.
И только Вовкина игрушечная машинка ездила по полу, уверенно огибая препятствия.
Планета Илирио, неделю спустя после событий, описанных в прологе.
Тропический ливень накрывает город плотным колпаком под утро, а на тот момент, когда улицы заполняются спешащими по своим делам людьми, ксеносами и техникой, потоки воды, способные сбить с ног ребенка и утопить кошку, превращаются в обычный дождь.
Он не становится неожиданностью ни для кого — метеослужба на планете работает исправно, и, в силу специфики местного климата, от ее данных зависит многое — работа общественного транспорта, графики коммунальных служб, спасателей и полиции. Дождь не только не становится неожиданностью для местных обитателей, но даже, судя по всему, не доставляет особых неудобств — многие выбирают в этот день пешее передвижение, вооружившись зонтами, дождевиками и нацепив на ноги резиновые сапоги. Хотя мелькнувший на одной из улиц пожилой авшур явно относится к своей обуви чересчур трепетно — зажав сапоги под мышкой, шлепает по лужам босиком. Судя по тому, что зонт, который он держит над головой, кажется ровесником его прадеда, хотя есть множество более удобных и легких современных моделей, бережливость авшура распространяется не только на обувь.
Стайка ребятишек младшего детсадовского возраста, одетых в разноцветные дождевики, весело шлепает по лужам под предводительством дородной воспитательницы, а вторая, менее внушительной комплекции, замыкает колонну, не спуская глаз с подопечных. Несмотря на ее бдительность, одна из фигурок в оранжевом дождевике и зеленых резиновых сапожках с нарисованными веселыми лягушатами незаметно отделяется от колонны и, вынув из-под полы самодельный кораблик из плотной бумаги, опускает его в ручеек, текущий вдоль тротуара. Кораблик кренится набок, но потом выпрямляется и начинает резво двигаться вперед по течению. Его маленький хозяин восторженно смеется и мчится следом, нарочно топая ногами, чтобы создать вокруг себя побольше водяных брызг.
Увы, суденышку не суждено долго оставаться на плаву — через двести метров потоки воды утекают в сливной люк, создавая крошечные водовороты. С отчаянным вскриком малыш пытается поймать кораблик, но тщетно — в этом месте поток расширяется и становится более мощным, так что он сам с трудом удерживается на ногах. Ему остается лишь провожать тоскливыми глазами злополучное плавсредство, вертящееся в водовороте вместе с мелким мусором.
Внезапно чья-то рука ловко подхватывает кораблик, готовый вот-вот исчезнуть в черной дыре, прикрытой сеткой с крупными ячейками.
— Оп-ля! Что у нас там? Сигнал «мэйдей» был услышан, спасатели прибыли вовремя, жертв нет.
Среднего роста человек с широким серым зонтом над головой опускается на корточки, не обращая внимания на воду, достигающую верха голенищ его высоких ботинок, и с улыбкой протягивает малышу спасенное суденышко. Тот берет, солнечно улыбается в ответ из-под капюшона, демонстрируя аккуратный ряд молочных зубов и россыпь веснушек на носу и щеках. Открывает было рот, но сказать ничего не успевает — подлетевший сзади мужчина в промокшей спортивной ветровке подхватывает ребенка на руки, на шаг отступая от незнакомца.
— Эй, ты! А ну отвали от него!
Незнакомец распрямляется, чуть склонив голову набок и озадаченно приподнимает брови. У него ощущение, что в данный момент его буквально ощупывают глазами или сканируют.
Вадиму Ковалеву степень потенциальной угрозы со стороны мужика, который протягивал что-то Алику, кажется достаточно высокой в принципе. И, учитывая некоторые события из прошлого, он имеет право на паранойю. Хотя, человек не выглядит угрожающе ни в малейшей степени — среднего роста, худощавый, русоволосый, с неприметным лицом и смущенной улыбкой. Такого в толпе случайно не зацепишь взглядом. Судя по одежде, прическе, манерам и сумке-портфелю через плечо — обычный клерк, учитель, лаборант — да кто угодно. Уж точно не военный и очень вряд ли имеющий отношение к криминалу.
— Простите, я ничего такого не хотел… — незнакомец неловко поводит плечами.
— Па-а-ап! Дядя поймал мой кораблик! — вопит Алик у Вадима над ухом.
— И что надо дяде сказать? — ворчливо спрашивает Ковалев.
— Спаси-и-и-бо!!!
Незнакомец смеется.
— Какой он у вас громкий. На здоровье, малыш. — Переводит взгляд на Вадима. — Приятного вам дня.
Едва Вадим успевает попрощаться в ответ, как сзади раздается топот ног и пронзительный женский голос, зовущий Алика.
Воспитательница — та, что постройнее, — запыхавшись подлетает к ним; распахнутые полы дождевика демонстрируют блузку, обтягивающую немаленький бюст и строгую юбку-карандаш, что выгодно подчеркивает прочие достоинства фигуры хозяйки.
— Ппп-рростите… — Остановившись перед Вадимом, дама пытается отдышаться. — Он так быстро бегает, и это было так неожиданно… Я виновата.
Ковалев хмуро глядит на нее исподлобья. Алик, конечно, не подарок, но им бы получше следить за детьми. Он собирается высказать все это дамочке без обиняков, но в следующую секунду его внимание переключается на другой предмет.
Синие фургончики коммунальной службы с логотипом на боках, передвигающиеся на гравиплатформах, примелькались на городских улицах — их можно встретить в любой точке города, и они не привлекут ничьего внимания. Но Вадиму с утра как-то не по себе, какое-то пакостное сосущее чувство внутри, то самое, которое называют интуицией. Оно заставляет напрягать все органы чувств и постоянно быть на взводе. Вот теперь Вадим случайно замечает, что синий фургончик, замерший у противоположного конца тротуара, это тот самый, что маячил нынче утром у их дома — когда они с Аликом выходили из подъезда, взгляд машинально зацепился за зигзагообразную царапину на левой дверце. Очень странное совпадение, учитывая, что коммунальщики четко делят город на сектора, а их дом совершенно точно находится в другом секторе.
Все это проносится в голове за долю секунды, а в следующий момент срабатывают натренированные рефлексы — дернувшись в сторону, Вадим шустро ныряет за массивный автоматический ларек со снеками и напитками, краем глаза фиксируя, как из приоткрытого окна фургона высовывается нечто, сильно смахивающее на ружейное дуло, как расширяются глаза воспитательницы, как приоткрываются в беззвучном крике гипертрофированно яркие от помады губы, а на белой блузке под распахнутым дождевиком стремительно расширяется алое пятно.
Оказавшись в относительном укрытии, Вадим сосредоточенно вдыхает через нос, выдыхает через рот, прижимая к себе притихшего Алика. Он слышит чей-то истошный крик, голоса, пытается по звукам оценить ситуацию — скрылись ли злоумышленники после того, как цель ускользнула, или продолжают охоту? Вряд ли все будет просто…
Когда он видит в ста метрах от себя высокого типа в солнцезащитных очках (это под дождем-то!), вынимающего из сумки ствол (пулевое оружие, нечто вроде пистолета-пулемета), то отчетливо понимает, что просто совершенно точно не будет. А точнее — они в полной заднице, а он безоружен и совершенно беспомощен. Мысленно пожелав местным чинушам, запрещающим ношение оружия вне службы, сгореть в Аду, Вадим инстинктивно закрывает Алика своим телом, понимая, что это бесполезно.
Фигура убийцы внезапно исчезает из виду, загороженная чьей-то спиной в коричневой куртке. Кто-то становится между ними и неминуемой гибелью, выставив вперед руку с широким металлическим браслетом. Взгляд человека не в состоянии проследить за полетом пули, но странный взвизгивающий звук Вадим слышит, потом еще один и еще — пули отскакивают от невидимой преграды, не достигнув цели. «Ручной силовой щит, — мелькает в голове у Ковалева догадка, — ни черта себе! Да такими только спецагентов высшего ранга оснащают!».
Дождавшись, пока противник израсходует всю обойму, человек с силовым щитом рвет из-за пояса оружие, стреляет и не промахивается. Потом оборачивается к Вадиму, и тот узнает давешнего незнакомца, поймавшего кораблик Алика.
— Иди за мной, здесь нельзя оставаться!
Но Вадим не спешит. Мало того — он медленно пятится назад, не отводя взгляда от своего спасителя, зрачки которого явственно светятся алым.
— Вот же ж хрень…
Сзади и сбоку слышится характерный звук движка флайера, шипение испаряющейся воды из-под днища и, внезапно, знакомый голос.
— Ковалев, сюда!
Спустя пару минут Ирэл Аш-Сэй ведет флайер на максимально допустимой в городской зоне скорости, а Вадим расстегивает на Алике дождевик, пытаясь понять, все ли с ним в порядке, и одновременно настороженно косится на незнакомого киборга, запрыгнувшего во флайер следом за ними. Мелкий странно притихший, дышит неровно, но вроде никаких повреждений на нем нет.
Аш-Сэй оглядывается через плечо, небрежно бросает:
— Вадим, это Данди. Он свой, из ОЗК.
— Вот счастье-то привалило, — бурчит Ковалев, — нежданно-негаданно. Развелось разумных киберов как плесени…
Алик вдруг оживает и с улыбкой протягивает киборгу смятый кораблик.
— Вот. Починишь?
Тот усмехается, подмигивает.
— Лучше я тебе новый сделаю, как доберемся до корабля. Идет?
Малыш кивает, а его папаша недовольно морщится.
— Что за корабль? Кто эти типы, и почему они за мной охотятся? Мне кто-нибудь тут рассказывать что-нибудь планирует?!
— Позже, — киборг досадливо, совсем по-человечески отмахивается, поворачивается к Аш-Сэю. — Ты подсчитал сколько их?
— Всего восемь. Пятеро наемников, две «семерки», одна «шестерка».
— Хреново. Двое у нас на хвосте, они будут гонять нас по городу, пока не загонят в ловушку. Прорваться к космодрому они нам точно не дадут, там наверняка соберутся основные силы.
— Ты, помнится, говорил про ваш со Стэном гениальный план.
— План таков — на подлете к космодрому я отвлеку их на себя.
— Как именно?
— Им нужен ребенок. Если ребенок будет у меня, то киборгов пошлют за мной вдогонку. А с людьми вы как-нибудь управитесь.
Вадима аж перекашивает.
— Если ты, чертова жестянка, думаешь, что я тебе позволю…
Глянув на Ковалева как на умственно отсталого, киборг подмигивает левым глазом и, вынув из кармана нечто, сильно смахивающее на презерватив, за пару секунд надувает из него воздушный шар, формой похожий на человеческую фигурку, размером как раз с ребенка. Затем берет дождевик Алика и укутывает им свое творение.
Вадим скептически задирает бровь.
— Вообще-то там киборги с сенсорами. Они на эту халтуру не купятся.
Данди буквально излучает снисходительность.
— Не дрейфь, папаша. Все предусмотрено, моего малыша дексы совершенно точно примут за твоего сынишку. А вот мелкого от сенсоров нужно экранировать.
Достав из кармана странный браслет, Данди защелкивает его у Алика на запястье.
— Это тебе пока вместо кораблика. Нравится?
Ребенок кивает, сосредоточенно разглядывая новое приобретение.
— Ну, вот вроде подготовились. Прокладывай маршрут.
***
Переступив порог шлюза небольшого прогулочного суденышка с названием «Гонщик», криво намалеванным на борту, Вадим испытывает ни с чем не сравнимое облегчение. Здесь, на космодроме можно чувствовать себя в относительной безопасности — камеры повсюду, и при попытке атаковать корабль сюда мигом примчится толпа секьюрити и как минимум два полицейских наряда. Наемники наверняка это понимают.
Последние кварталы на подлете к космодрому были тем еще испытанием — их атаковали сразу три вражеских флайера — с обеих сторон, плюс сверху. Аш-Сэй демонстрировал чудеса экстремального пилотажа в стиле Теодора Лендера, Данди стрелял, высунувшись из окна, и один флайер все же подбил — тот резко пошел на снижение, искря амортизаторами. А сам Вадим испытал целый спектр ощущений собственной бесполезности и беспомощности — детского кресла на флайере не оказалось, так что ему пришлось накрепко пристегнуться и удерживать Алика на руках. Их то бросало из стороны в сторону, то крутило словно на карусели; мелкий восторженно смеялся и демонстрировал абсолютное удовольствие от происходящего, а Вадим буквально ощущал, как у него прибавляется седины в волосах.
Потом Данди велел Аш-Сэю снизиться над крышей одного из зданий, открыл дверцу и, прижав к груди муляж в оранжевом дождевике, выпрыгнул наружу. Вадим успел краем глаза заметить, как киборг уверенно приземлился, перекатился через плечо и, за долю секунды оказавшись на ногах, с разбега перемахнул на соседнюю крышу. Это здорово облегчило им жизнь — один из оставшихся флайеров тут же отстал, а второй удавалось держать на расстоянии вплоть до космодрома.
В шлюзовом отсеке «Гонщика» их встречает хмурый, сутулый пожилой капитан, оказавшийся одновременно пилотом и навигатором, добродушная круглолицая молодая докторша, заманившая Алика в медотсек посредством большущего разноцветного леденца (ребенок перевозбужден, ему нужно поесть и отдохнуть, я дам ему успокоительное!) и еще какой-то лощеный тип в дорогом костюме, который буквально кидается навстречу Аш-Сэю.
— Данди сделал то, о чем мы договаривались?
— Сделал. Он сказал, чтобы мы взлетали, не ждали его.
Лицо щеголя разительно меняется, словно трескается и осыпается маска, обнажая бурю эмоций, и Аш-Сэй успокаивающе кладет руку ему на плечо.
— Мы будет ждать. Сколько потребуется.
— Нет. У нас всего пара часов, время вылета уже согласовано с диспетчерской. Сколько там их было?
— Две «семерки», одна «шестерка». Кажется, «шестерка» осталась в том флайере, который мы подбили, так что ее теоретически можно сбросить со счетов.
— Многовато. У него есть в запасе несколько трюков, но все равно многовато. Если «семерки» загонят его в угол вместе…
В этот момент настрой Вадима достигает точки кипения. Бывшему космодесантнику и нынешнему копу в новинку роль спасаемого и подзащитного, и теперь, когда страх за мелкого и выброс адреналина из-за опасной ситуации на время отступают, Ковалева накрывает самое настоящее бешенство.
— Эй, вы! Или вы немедленно рассказываете мне что, черт вас задери, тут происходит, или я убираюсь отсюда вместе с сыном и звоню в полицию! Какого лешего вы заставили меня выкинуть мой комм, а?! У меня хорошие связи, я могу…
Лощеный тип поворачивается к нему, за секунду меняя выражение лица с напряженного и тревожно-решительного на светскую маску любезности — губы раздвигаются в улыбке, теплые карие глаза буквально излучают приветливость. Вадиму мало попадалось людей, с таким совершенством управляющих собственной мимикой.
— Простите меня за грубость, я ведь даже не представился и не поздоровался. Баскин, Стэнли Баскин. Можно просто Стэн.
Ковалев машинально пожимает протянутую руку, ощущая, как, помимо воли, отступает злость, а его собеседник тем временем продолжает.
— К сожалению, времени у нас в обрез, так что подоплеку всей этой кутерьмы вам в подробностях расскажут по пути на Кассандру. А если в двух словах — вашего сына заказали. Есть те, кто очень интересуется фрисскими технологиями клонирования, и совсем недавно всплыло, что мальчик не просто усыновленный вами сирота. Понимаете, о чем я? Это серьезные люди, у них везде свои глаза и уши, в полиции в том числе. Поэтому мы заставили вас выкинуть комм, по нему вас легко отслеживать.
Вадим хмурится. Услышанное ему категорически не нравится, уж лучше бы целью был он сам. И как теперь поступить? Как защитить Алика, не лишив его при этом нормальной жизни?
— Постойте… Вы, кажется, сказали, что мы летим на Кассандру?
— Там безопаснее всего, — подает голос Аш-Сэй.
— Ага, среди толпы сорванных киборгов, — ворчит Ковалев, хотя уже больше для порядка. Если выбирать между сорванными киборгами и перспективой для Алика закончить свои дни в лаборатории в качестве содержимого пробирки, то решение очевидно. — Что ж… Кассандра так Кассандра.
— Отлично, — резюмирует Баскин, — тогда готовьтесь ко взлету, а я отправлюсь за Данди.
— Эй, — с тревогой окликает его Аш-Сэй, — ты уверен?..
Невысказанный вопрос словно повисает в воздухе, а потом Баскин тепло улыбается одними глазами.
— Абсолютно уверен. Не ждите нас. Мы выкрутимся, не впервой. Догоним вас, или встретимся уже на Кассандре.
— Я пойду с тобой.
— Ты должен остаться рядом с мальчиком. За два часа много чего может случиться.
Вадиму кажется, что между этими двумя идет параллельный невербальный диалог, скрытый смысл которого ему не доступен.
— Я способен позаботиться о сыне, — ворчит Ковалев, недовольный тем, что его опять сбрасывают со счетов, — особенно если меня обеспечат оружием.
— Не сомневаюсь, — Баскин слегка приподнимает уголки губ. — Но у Ирэла получится лучше.
— Это с чего бы? — Вадим обводит то одного, то другого настороженным взглядом.
Прерывисто вздохнув, Аш-Сэй делает шаг вперед, его лицо странно каменеет, а глаза… Когда зрачки коллеги загораются алым, Вадим невольно шарахается в сторону. Впрочем, пора бы уже привыкнуть.
— И ты, Брут… — бормочет он потрясенно, а потом резко оборачивается к Баскину. — Только не говорите, что и вы тоже…
Тот негромко смеется.
— Нет, я далек от подобного совершенства. Но и хилый хомо сапиенс способен принести пользу, так что я иду за Данди.
— Я с вами, — вырывается у Вадима неожиданно даже для него самого. Удивленно задранная кверху правая бровь собеседника в совокупности с толикой скепсиса на лице его слегка задевают и, упрямо набычившись, он произносит. — Алику и вправду лучше остаться под охраной киборга, а еще один «хилый хомо сапиенс» вам не помешает. И я не привык отсиживаться в укрытии, когда другие рискуют жизнью ради моей семьи.
***
— Это даже не двойка, это единица, Олаф, — сказала учительница литературы.
— Почему? — с вызовом спросил тот.
— Потому что надо было прочитать произведение, а не послушать по дороге в школу пересказ Иды.
Олаф думал соврать, что читал, но не стал унижаться.
— А если оно мне не нравится?
— Чтобы решить, нравится произведение или нет, нужно сначала его прочесть.
— А если я не хочу его читать? Если мне неинтересно?
Понятно, что спорить смысла не имело, но чем дольше Олаф препирается, тем меньше шансов получить единицу у остальных. Ну в самом деле, зачем им «Ромео и Джульетта», это не нормальный допотопный английский, а стилизация под устаревший его вариант! Никто из ребят его читать не стал, про любовь — это для девочек.
— Дружочек, иногда надо делать и то, что тебе неинтересно. Нельзя вырасти культурным человеком, не зная Шекспира.
— Может быть, я не хочу вырасти культурным человеком… — проворчал Олаф, понимая, что перегибает палку.
— Хочешь уподобиться дикому варвару? — учительница изогнула губы в снисходительной улыбке. — Довольно, Олаф. Довольно множества «хочу». Если бы люди руководствовались своими «хочу», они бы давно вымерли. Изволь к следующему уроку прочесть пьесу и не надейся отвертеться, я обязательно тебя спрошу.
— Это пьеса для девчонок… — пробормотал Олаф себе под нос.
— Ах вот как! — учительница рассмеялась. — Настоящего мужчину, по-твоему, не должна взволновать история о любви? Нет, милый дружочек, ты ошибаешься. Это настоящий маленький мальчик не способен понять человеческих страстей, а не взрослый мужчина. Литература призвана поднимать человека над самим собой, делать его взрослей. Она дает возможность обрести опыт чувства заранее. Но главное даже не в этом. «Ромео и Джульетта» — пьеса не о любви вовсе, а о победе любви над ненавистью. О том, насколько высока цена этой победы, а значит, насколько ненависть сильна.
Пространные словеса о гении Шекспира избавили остальных от вызова к доске, ради этого можно было смириться с обидным «настоящим маленьким мальчиком». Читать, конечно, сильней не захотелось, но все же пьеса была гораздо короче, чем нудный «Обломов». Считалось, что читать на допотопном русском легче, чем на английском, — гиперборейский язык взял от русского больше, чем от финского и норвежского, — однако тяжеловесная русская классика вызывала у Олафа тоску и пессимизм. Ну почему в школе нельзя изучать «Остров сокровищ» или «Одиссею капитана Блада»? Их и на английском читать легко и интересно.
На острове Озерном, большущем по меркам Новой Земли, кроме Сампы размещалось еще четыре общины; одна из них, Узорная, была крупной: с ткацкой фабрикой, школой, библиотекой, больницей на пятнадцать коек, маяком и высокой пристанью. Фабрика стояла на берегу Чистого озера, а поселок Узорной протянулся от фабрики до берега океана. Сампа же находилась в южной части острова, между океаном и озером Рог, изгибавшимся узким полумесяцем вокруг ржаных, овсяных и картофельных полей. По другую его сторону лежал сухой сосновый бор, ягодники, за ними — мшистое болото с клюквой, а уже за болотом — луга общины Сытной, где держали коровье стадо в восемьсот голов. Ну и на востоке, на озерах, жили рыбоводы, их было совсем немного.
Домой в тот день возвращались без старшеклассников — у них было больше уроков. Это пятиклашкам не разрешали идти в Сампу одним, а Олаф и Ида считались вполне взрослыми, чтобы отвечать за маленьких. Такие дни выпадали не часто, и, признаться, Олаф гордился тем, что он старший и отвечает за остальных.
Вообще-то полагалось двигаться в обход болота, по широкой проезжей тропе вдоль леса, а потом через «большой» мост, у самого впадения Синего ручья в озеро Рог. Но, понятно, никто таких кругов никогда не делал, ходили напрямую по болоту и через ручей перебирались по бревнышку, в узком месте: получалось километров пять, не больше. Можно было и дрезину подождать, тогда до Сампы добирались бы минут двадцать, но дрезина шла из порта в пять часов, торчать в Узорной никто так долго не хотел.
С той осени в школу Узорной пошел и братишка Олафа, Вик, — в Сампе была только младшая школа, один класс на всех, в нем едва набиралось десять человек.
Ночь только начиналась — в полдень небо еще светилось на юге волшебным сине-зеленым светом, но к концу уроков становилось совершенно темно. Зимой, когда выпадал снег, дорога не казалась такой темной, но осенью иногда приходилось идти чуть ли не ощупью. Электрических фонариков в те времена не было (верней, были, но не фонарики, а фонари, и не для баловства, а для работы), и ребята брали с собой «летучую мышь», заряженную сыротопом[1]. Вообще-то она мало что освещала, потому и зажигали ее редко, и не на дорогу вовсе посмотреть. В тот раз «летучую мышь» нес Олаф — как старший.
Ида дразнила его за единицу по литературе до самого болота, и если бы она не была девчонкой, он бы быстро заткнул ей рот. Нет, ударить девчонку, конечно, унизительно, позорно. Но почему они пользуются этим? За единицу по литературе и так влетит, а тут еще она…
— Оле, ну вот зачем ты отвечал, а? Сказал бы, что не знаешь, и получил бы в два раза больше — не единицу, а двойку.
— Дура! Кроме меня в классе никого нет, что ли? — вспылил Олаф. — Я один, что ли, не читал? Я же время оттянул!
— Ох, благородный герой! — рассмеялась Ида. — Ромео и Джульетта поженились и стали жить вместе!
— Сама так рассказала, а теперь ржешь!
Ида расхохоталась еще громче.
— Не поженились. Обвенчались. Я сказала «обвенчались». А чем ты слушал, я не знаю.
— Какая разница: поженились, обвенчались… — проворчал Олаф. — Стали мужем и женой.
— Оле, они не могли жить вместе, в этом же основная суть. Если мы с тобой ночью тайно придем к Планете и скажем, что мы муж и жена, мне мама все равно не разрешит с тобой жить.
Малявки расхохотались (включая Вика!), кто-то сквозь смех выдавил неразборчивое «жених и невеста»…
— Чего? Вообще с ума свихнутая? Я с тобой жить и не собираюсь! Нужна ты мне! — Олаф не нашел больше слов в свое оправдание, захлебнулся возмущением. Малявки смеяться не перестали, даже развеселились еще больше, и от обиды Олаф ускорил шаг.
— Оле, Оле, погоди! — через минуту взмолился Вик. — Я так быстро не могу!
— Пусть идет, — услышал Олаф надменный голос Иды. — Мы и без него найдем дорогу.
Он шел так быстро, что через несколько минут перестал слышать голоса за спиной. Раза два или три его кто-то звал по имени, но Олаф не остановился и не ответил. Нет, ну надо было такое ляпнуть, а? Мама ей не разрешит… И Вик — ну какой мерзавец, а? Пусть не липнет после этого!
Темнота была кромешной, но этой тропинкой через болото Олаф ходил почти каждый день уже четвертый год подряд и сбиться с пути не боялся. В лесу бывает совсем ничего не видно, можно и на дерево наткнуться, а на открытом пространстве, как бы ни было темно, на фоне неба все равно видны какие-то ориентиры. Да и глаза быстро привыкают. Когда со света сразу в темноту выходишь — хоть глаз коли, а потом ничего.
Потихоньку обида выветрилась из головы, Олаф вспомнил, что он самый старший сегодня, а значит отвечает за остальных. По правде, Ида родилась на три месяца раньше, но девочек в таких случаях никто не считал — мужчина не должен перекладывать ответственность на женщину. И Олаф сообразил вдруг, что сделал именно это: оставил Иду старшей, переложил на нее свою ответственность! В ту минуту ответственность представлялась ему привилегией, а не тяжким бременем, и получалось, что он добровольно отдал Иде право старшинства!
Он подумал и остановился. Самое трудное по дороге — перейти ручей по бревнышку, малявкам надо помогать, особенно девчонкам. В глубине души Олаф подозревал, что Ида и с этим неплохо справится, — оно-то и было особенно обидно.
Стоять пришлось долго, прежде чем послышались голоса ребят; Олаф подумывал даже неожиданно выскочить на них из темноты с грозным рыком, но решил, что эта шутка ему уже не по возрасту. И просто стоял на тропинке, ждал, когда они подойдут.
— Оле, это ты? — заметив его на пути, спросила Ида.
— Я, я, — Олаф не стал ломаться и хотел уже повернуться и идти дальше, но Ида вдруг снова спросила:
— А где Вик?
— Чего? — не понял Олаф.
— Вик побежал тебя догонять, он тебя что, не догнал?
— Как… побежал догонять?.. — еле-еле выдавил Олаф. В голову стукнула кровь, в лицо бросился жар, а колени стали ватными, едва не подогнулись. Страх, стыд, чувство вины… — Почему? Зачем? Зачем ты его отпустила?
— Он меня не слушал. Ты же старший, а не я, — едко ответила Ида.
И, конечно, она была права. И, конечно, никто кроме Олафа не виноват — но можно было и не ерничать.
Они с полчаса бродили по болоту, звали Вика, но он не откликался. Зажгли «летучую мышь», темнота от этого стала только гуще, но Вик мог заметить огонек издалека — и Олаф задирал вверх руку с фонарем, чтобы его было видно как можно дальше. Малявки устали, у двух девчонок пришлось забрать сумки с учебниками.
Те часы Олаф и теперь вспоминал с содроганием — до сих пор не простил себе той глупости, которую сделал. А тогда… Тогда он был в полном отчаянье, обмирал от ужаса: а если Вик провалился в трясину? Это на тропе нечего бояться, но мало ли куда братишка мог забрести? Даже если не утонул, а просто промок и сидит сейчас где-нибудь под кустом и замерзает? Картинка, нарисованная воображением, доводила его едва не до слез: младший братишка (которого Олаф всегда недолюбливал, к которому ревновал, надоедливый, липучий зануда!) плачет в полной темноте, зовет его, Олафа, все тише и тише, одинокий, промокший, замерзший! Впрочем, представить Вика тонущим в трясине было еще страшней, но и эту картинку воображение Олафа не обошло стороной… И хотелось куда-нибудь бежать, спешить, спасать, исправить, непременно исправить сделанное — знать бы, куда бежать…
— Оле, надо возвращаться в Сампу, за помощью… — сказала Ида, тронув Олафа за плечо. — Мы сами его не найдем.
Она уже не ерничала, наоборот — жалела его, переживала.
— Возвращайся, если хочешь… — прорычал Олаф, отвернувшись.
— Оле, это я виновата… Я его не задержала, я не подумала, что ты так далеко.
— Не надо! — огрызнулся он. И добавил помягче: — Ты тут ни при чем. Я слышал, как он меня зовет, и не откликнулся. Понимаешь? Если бы я откликнулся, он бы меня догнал!
— Если бы я тебя не дразнила, если бы не сказала эту ерунду… — Ида разревелась вдруг так горько, что больше не могла выговорить ни слова.
Если! Если бы он прочитал эту чертову пьесу, если бы не получил единицу, если бы не обиделся на Иду (и Вика)… Как много «если»…
— Перестань реветь, — проворчал Олаф. Вот потому женщину нельзя назначить старшей: в ответственный момент она разревется — будто слезами можно решить проблему. — Возвращайтесь в Сампу. Ты сможешь перевести малышню через ручей?
Ида закивала, попыталась вытереть слезы, шмыгнула носом.
— А дорогу найдешь?
Она закивала с удвоенной силой.
— Я фонарь себе оставлю, вдруг… — он пожал плечами.
— Может, тебе лучше с нами? — Ида спросила робко, заискивающе.
Он ничего не ответил — не мог он вернуться в Сампу, не мог! Ну как? Как посмотреть маме в глаза, отцу? И потом, когда еще помощь соберется: а если не успеют?
Сколько раз им говорили не ходить через болото! Сколько раз повторяли, что держаться нужно вместе! Сколько раз предлагали делать уроки в школе и ехать домой на дрезине! Не слушали, конечно не слушали! Потому что до поры все было хорошо, ничего не случалось! Как говорил Матти: «Пока не прилетит жареная птица».
Оставшись один, Олаф начал поиски с удвоенной силой — теперь не требовалось присматривать за остальными, сумки у него забрали (включая его собственную), и появилась возможность менять руку, задирая вверх «летучую мышь». Он звал Вика не переставая, иногда ставил фонарь на мох, чтобы сложить ладони рупором, но неизменно поднимал «летучую мышь» повыше, не зная, что расходится дальше — звук или свет.
По его предположениям, помощь должна была появиться не позже чем через час, но сколько прошло времени, Олаф не представлял. А может, забрался так далеко на восток, что не слышал криков и не видел света фонарей? Всерьез заблудиться на острове нельзя, скорее рано, чем поздно выйдешь к океану, но некоторым удавалось, да… В основном, конечно, малышам.
Там, куда поиски привели Олафа, стоял редкий заболоченный лес; иногда он видел в темноте открытую озерную воду, но вплотную подойти к берегу не мог — однажды только напрасно промочил ноги. В лесу, хоть и редком, голос расходился не так далеко, а света «летучей мыши» можно было и в трех шагах не заметить.
Мысли с каждой минутой становились все мрачней, пошел мелкий ледяной ноябрьский дождь, не сразу, но промочил фуфайку и штаны, замерзли руки. Тогда Олаф думал со злостью, что так ему и надо, пусть будет холодно, мокро, пусть он устанет, простынет и тяжело заболеет, пусть упадет и что-нибудь сломает — может быть, от этого будет хоть немножко легче, может, в этом найдется какое-то оправдание… Лучше всего утонуть где-нибудь на подходе к озеру или провалиться в болотную трясину. И лишь мысль о том, что Вик тоже мокнет и мерзнет сейчас под дождем, не позволяла ему осуществить это глупое пожелание.
Олаф совсем потерял счет времени, руки отваливались — не осталось сил поднимать фонарь, — и он с отчаяньем думал, что если Вик утонул, то искать его придется всю жизнь… Он не представлял, где находится, и если раньше был уверен, что методично прочесывает островок, то теперь просто шатался туда-сюда в темноте. И кричать громко не получалось — он охрип; и, конечно, все равно звал Вика, но от этого до боли першило в горле, а звук выходил сиплым и тихим.
Он ни разу не подумал о том, что Вика давно нашли без него. Видел, как за горизонтом иногда освещается небо: значит, поиски еще не прекратились, значит, пускают сигнальные ракеты. Это не придавало сил, наоборот — только сильней мучила совесть: это его вина, он сам должен найти Вика, сам!
Олаф надеялся услышать ответ на свои крики и представлял, как отыщет братишку где-нибудь под кустом и как они вместе вернутся в Сампу. Он даже разработал план возвращения самым коротким путем… И иногда ревел (никто ведь не видел), когда понимал, что этим планам не суждено сбыться, если Вик утонул.
Заболоченный лес сменился сухим и густым, а вскоре Олаф вышел на опушку. Долго соображал, где находится — на лугах Сытной или на полях Сампы, но так и не понял.
Он издали заметил свет фонарей, а потом услыхал и крики, однако, к удивлению Олафа, люди с фонарями звали не Вика, а его самого. И он откликнулся как мог громко — громко не получилось. И идти в их сторону быстро тоже не получалось, он спотыкался и едва не падал с ног. Постарался поднять «летучую мышь» повыше и чуть не выронил ее совсем.
Но его заметили, осветили большими электрическими фонарями, побежали навстречу… Это были мужчины из Сытной (потому он и решил сначала, что до Сампы далеко), кто-то выпустил зеленую ракету из ракетницы — отбой тревоги, — ощупывали его, спрашивали о самочувствии, предлагали помочь идти, дали глоток спирта из фляжки и горячего чая из термоса. Было пять часов утра…
Вдали мелькнула еще одна зеленая ракета — отбой тревоги передавали по цепочке. Олаф боялся спросить про Вика, но догадался: если отбой, значит, Вика уже не ищут. Почему? Олаф и в детстве считался пессимистом (но называл себя скептиком).
Его нашли на границе земель Сампы и Сытной, а потому повели домой, в Сампу, — пришлось идти еще минут сорок, и продержался Олаф только из гордости. По дороге ему рассказали, какой переполох он поднял. Вик добрался до дома незадолго до возвращения Иды с ребятами — поплутал немного по болоту, но увидел издали огни Сампы и довольно быстро вышел к Синему ручью. Олафа сначала ждали, потом искали своими силами, потом по рации передали тревогу в Сытную и Узорную. Пускали ракеты — по ним Олаф мог определить правильное направление движения.
Гора должна была свалиться с плеч — и она свалилась, Олаф редко бывал так счастлив, как в ту минуту: Вик жив, с ним все хорошо, он не утонул, не замерз и, наверное, даже не простудился. Конечно, Олаф виноват, но совсем не так виноват. Конечно, так делать нельзя, но… искать Вика всю жизнь точно не придется. И обиды не было, только радость. А вот идти стало гораздо тяжелей, холод дал о себе знать, усталость навалилась — последний километр Олаф прошел еле-еле, шатаясь и спотыкаясь.
В начале мая опять поехали туристы – отдыхать и развлекаться.
На том же участке на краю леса, где год назад «тестировали» Mary – удобное же место для пикника, и место для флайера есть – опять группа не очень трезвых людей, и опять с киборгом.
На этот раз – тощий светловолосый DEX с тату коричневого цвета в виде стоящего на задних лапах похожего на медведя зверя на груди.
После того, как Зоя (она стала привыкать к новому имени) скинула Косте-Кощею видеозапись своего побега, он стал проверять и этот участок у края леса – и заметил эту группу людей сразу.
Некоторое время просто наблюдал – пока расставляли палатки, разжигали костер и резали мясо – и не вмешивался.
Но когда тощему DEX’у приказали раздеться, встать под деревом, которое они назвали «березой», и замереть – начал действовать. Самостоятельно.
Ждать, когда татуированного DEX’а добьют, не было необходимости – на зачистку участка ушло бы несколько секунд. Но убивать не хотелось. Не на войне. Можно просто напугать, голограмма у него хорошая, в виде скелета – а пьяным и этого достаточно.
Кощей просто скинул DEX’у программу неподчинения хозяину, которую достал для Mary у приехавшего на отдых к знакомым программиста в деревне.
В результате названный им Бером DEX просто ушёл от людей. К Бабе-Яге они явились вместе. И не с пустыми руками.
Пока Кощей голограммами пугал разбегающихся людей, Бер собрал всё, что только смог, упаковал одежду и продукты, погасил костёр и достал из багажника флайера небольшой аэроскутер.
На нём и вернулись.
Кощей пошел в посёлок, Бер остался у Зои – надо было установить и укрепить ограду вокруг землянки-избушки, да и к людям он не стремился совершенно.
Идее подчинения живущей в землянке Mary не обрадовался – но деваться некуда, не возвращаться же обратно в пункт проката. Лучше уж в лесу остаться жить, чем менять хозяев.
Так и стали жить – Зоя в землянке и рядом с ней, Бер кружил по лесу, спал на земле и подходил к землянке через два дня на третий – принести добычу, скинуть видео и поесть горячего.
Через две недели Бер нашел залежи глины, набрал и принёс к избушке. Первые горшки получились корявыми и неровными, DEX’а лепить никто не обучал, но постепенно приспособился к лепке и обжигу, найдя все справочный материалы в Инфранете.
К концу июля сделал гончарный круг и стал делать посуду аккуратно и быстро, горшочки на скутере стал возить в деревню и обменивать на сахар и масло.
Кощей приходил на два-три дня через неделю – приносил продукты, запасную одежду, инструменты, а уносил видеозаписи, пробы воды и грунта с разных участков леса и болота, помогал с голограммами.
Каждый старался выжить сам – но с пониманием необходимости помогать товарищу.
Так прошло лето. Кощей больше не предлагал Зое прийти в поселок – сама решит, когда сочтет нужным.
Всё-таки убийство четырёх человек, какими бы ужасными они не были, люди киборгу не простят. Поэтому видеозапись с побегом Mary от хозяев он не скинул Анне Борисовне, удалил у себя и приказал удалить Зое.
Но в августе стал говорить, что Анна Борисовна хочет лично прийти в гости и познакомиться, заодно и посмотреть землянку, и станок, и работу на станке… И Зоя и Бер были против.
И Анна Борисовна вроде сначала не очень бы и настаивала – контакт хоть и длится более года, но всё же очень хрупок – если бы не назревающая в поселке проблема.
У заповедника, увеличившегося почти в пять раз, сменился директор. И новое начальство распорядилось почти треть леса отдать под вырубку и строительство коттеджного элитного посёлка.
И встреча киборга Бабы-Яги и профессора Зерновой стала необходимостью. Для обеих. Тут – как говорится – не было бы счастья, да несчастье помогло.