Утро выдалось совершенно обычным… За пару минут до будильника человек открыл глаза, вспомнив что-то важное, но, не зная точно, что именно.
— Ооу, Фил, ты не спишь? — манипуляторы потянулись к постели, чтобы собрать и сложить одеяло.
— Доброе утро, Олис. Отчет по состоянию корабля.
— Ооу. Состояние удовлетворительное. Срочного вмешательства не требуется.
— Что с метеоритным дождем?
— Не предвидится. — Ответ системы был странным. Фил вспомнил, что планировал перед рассветом заняться сборкой заноз под обшивкой, а Олис будто стерла это.
— Покажи протокол за вчерашний день. — Космонавт потянулся к экрану.
— Ооу… Никак нет. Протокол стерт, доступа нет.
— Что за дела, Олис? Перезагрузи всю систему корабля посегментно и просканируй на наличие вирусов. Только этого нам не хватало!
На этом странности не закончились, после душа Фил обнаружил некомплект в своей одежде — не хватало штатного ножа, помещающегося на икре в особом кармашке, иногда этот нож очень был нужен, например, для зачистки проводов, или открывания банок и щитков. Ножа не было. Как не было и кармашка, в котором он должен был быть. Рука наткнулась на ровный скользкий материал, лишенный всяких следов чего бы то ни было. Также не хватало штатных часов. Пришлось идти в рубку и получать новые — после клика на приборной панели открылся квадратный ящичек, и часы спокойно легли в руку. Естественно, данных за вчерашний день в них не было.
После душа и завтрака Фил отчитался земле, о проделанной работе, зачитав протокол, и упомянул о странном сдвиге календаря. Странное ощущение не то дежавю, не то потери, беспокоило. По дороге в технический отсек Лорик увидел каплю крови на ступеньке регенерационной капсулы. Космонавт тронул бурое вещество пальцем — густая жидкость почти засохла, оставшись пятном ваксы на пальце. Фил прошел в отсек, задумчиво вытирая палец платком, затем вызвал искина.
— Олис, у нас были гости?
— Ооу, Фил, ты в своем уме? Откуда? — система ответила с запозданием в долю секунды, по крайней мере, ему так показалось.
— Возьми на анализ кровь со ступеньки мед капсулы. Отчет по всем параметрам: раса, группа, орган, время, степень травмирования. Возможный статус раненого.
— Ооу, Фил, но какую кровь? — Филипп Лорик ощутимо вздрогнул и побежал обратно. Пятна не было. Санитарный робот заканчивал полировать пол в углу помещения.
— Эту кровь. Эту, Олис. — Манипулятор, словно брезгливый человек, забрал платок и понес в сторону мусоросжигателя. Дверка щелкнула раньше, чем космонавт осознал такую наглость. Система вела себя странно.
— Приступить к сканированию. Немедленно. — Фил был настолько зол и обескуражен, что лицо покраснело, а датчик на запястье стал показывать оранжевую шкалу пульса. Система стала молча перезагружаться в штатном режиме. Космонавт успокоился. Датчик снова выдал зеленую линию.
Нужно было проверить записи камер. Возможно ли, что бортсистему перепрограммировали инопланетяне, чтобы скрыть свое присутствие? Надо сохранять спокойствие. Спокойствие. Разобраться в ситуации, по возможности, собрать доказательства, не дав искину их уничтожить. Самое главное — спокойствие. За три сотни лет космических исследований земляне еще ни разу не входили в контакт с жителями других планет. Поэтому, сейчас от Филиппа зависело слишком многое, если инопланетяне в этой чертовщине замешаны.
Космонавт вышел в технический отсек и, поискав в карманах, залепил камеру уплотнителем, похожим не то на пластилин, не то на специальный воск, стеллаж с видеоархивами располагался в дальнем конце отсека.
Доступа не хватало. Архив был защищен от несанкционированного просмотра. Защищен? От него?! Фил тихо вздохнул, чтобы не привлекать внимания систем. Пульс, подскочивший практически до оранжевой границы, не хотел возвращаться в норму, но дыхательные упражнения помогли.
Оставив камеру залепленной, Фил решил после заката добраться по поверхности корабля к командной плате. В иллюминатор был виден главный контроллер, предусмотренный на случай сбоя системы, спрятанный под круглой крышкой, похожей на древний славянский щит. Компьютер отключать пока не хотелось, но подпаяв пару контактов, можно вернуть себе доступ в закрытые файлы.
— Ооу, Фил, ты хочешь пропустить обед? — Олис вернулась, обнаружив космонавта задумчиво глядящим в список дел на сегодня.
— Займись термической обработкой.
— Ооу, холодный суп больше не впечатляет? Бунт кончился? — в голосе искина слышалась ирония. Или ему показалось?
— Олис, подогрей до прописанных норм и запиши поздравление Луизе. Сегодня ее день рождения, не так ли? «Луиза, милая моя, я скучаю, иногда очень жалею, что мы не вместе. С днем рождения. Надеюсь, ты будешь меня ждать, дорогая». Олис послушно показала секунды записи, и запись ушла на отправку. Искин не мог знать кодовой фразы, а база должна быть предупреждена. Код ноль-четыре.
Она уснула.
Вместе с сознанием угас и гнев.
Она уже не помнила, за что разгневалась на него. Была какая-то неловкость, щемящее несоответствие.
Она потерпела неудачу, но на рассвете с трудом могла осознать, в чем совершила промах. Воспоминания были другими. Сладкими.
В теле все еще сохранялась теплая эйфория, эхо познанного блаженства. Как же она была слепа, невежественна! Она столько лет отрицала эту дарованную привилегию, лишая себя цветения жизни. Она ошибалась. Ее просчет состоял в неправильном выборе, ибо прежде она выбирала мужчин, как модные ткани, тех, кого одобряет молва и принимает двор. Истинный выбор она себе запрещала, как будто не доверяла или стыдилась.
Теперь все изменилось. Теперь все будет иначе.
Она видела горящие солнечные пятна на золотых кистях полога. За окном зеленая дымка еще влажного от росы леса.
Вероятно, это красиво.
У нее возникло желание вскочить, вот такой как есть, без единого лоскутка пристойности, и подбежать к окну, отбросить портьеру, чтобы робко протиснувшийся в узкую прорезь день обрушился бы на нее, как ливень в первый день потопа.
Последний раз она испытывала нечто подобное, это радостное ожидание, на заре юности, когда в невежестве своем воображала жизнь чередой праздников и триумфов, а себя их участницей и устроительницей.
В юности раскинувшаяся впереди жизнь, с ее гирляндой дней и ночей, с ее годами и десятилетиями, которые несут в себе тысячи открытий и свершений, представлялась ей лежащей у ног волшебной долиной, этаким непременным раем, куда достаточно спуститься по узкой каменистой тропе мелких ошибок.
И там, в этой долине, с первым же шагом начнут происходить чудеса. Будет восторг, будет блеск, будет огонь. А она будет ступать по брошенным ей под ноги золотым цветам в сиянии славы и красоты.
Каждый рожденный на этой Земле проходит через ожидания и надежды юности, через трепет нетерпения, но далеко не каждый так быстро исцеляется.
Ей повезло, она исцелилась быстро и уже давно не страдала от того, что жизнь оказалась вовсе не волшебной долиной, где цветут сады, синеют реки и по белым тропинкам бродят единороги, а лабиринтом вонючих городских улиц, где по утрам находят ограбленные посиневшие трупы, а по вечерам бродят осипшие от вина непотребные девки.
Она не страдала от утраченных иллюзий, ибо сразу признала разочарование как данность, а, пробудившись, выстраивала свой день, как столбцы цифр, чтобы правильно оценить возможную прибыль и принять убытки.
Это было скучно, тоскливо, но разумно!
Ее что-то мучило, какая-то несообразно колкая мысль, шершавая и угловатая среди гладких и мягких. Она в чем-то ошиблась. Или это не она? Но приниматься за эту отступницу-мысль она не хотела.
Она хотела насладиться покоем, блаженной усталостью, которую дарует лишь удовлетворенная женственность. Ее постель впервые за долгое время была согрета мужчиной.
Подушка и смятые простыни давно остыли, но красноречивый беспорядок свидетельствовал о его присутствии.
Она вспомнила, как совершила почти девически-смешной ритуал – заняла его место за столом в кабинете епископа, ладонями прильнула к подлокотникам, будто пыталась удержать невидимый фантом.
Несколько часов спустя ей было стыдно самой себе в этом признаться. Какая сентиментальная слабость! Она уподобилась тем экзальтированным девицам, которые почитают за счастье стать рабыней мужчины. Как глупо она, должно быть, выглядела!
В очередной раз упрекнула себя и тут же перебралась на ту половину кровати, которая несколько часов назад служила ему пристанищем. Вытянулась на спине и закрыла глаза, пытаясь всем телом уловить полустертые, остывшие контуры.
Еще одна бессознательная попытка пленить и подчинить неизвестное, захватить сам его образ, будто сохранившиеся очертания, вмятина на подушке могли бы дать дополнительные знания, открыть его тайну.
***
Все повторяется. Жизнь – это лабиринт, по которому неумолимо возвращаешься к первому повороту.
Луна уходит, и за окном синеет. Небо становится прозрачным, звезды бледнеют и гаснут. На другом конце галереи шаги. Мелкие, торопливые. Шум накрахмаленных юбок. Женщина… Я вижу ее. Это Анастази. Она идет сюда не случайно. Она ищет меня. Прямая, хмурая, бледная. Волосы высоко собраны на затылке.
Я невольно подаюсь назад. Она служит врагу. Позыв спрятаться, отползти. Но почему? Все это время она даже заботилась обо мне… Мой исколотый разум молчит, в ожидании только тело.
Что ей нужно от меня?
Но она не приближается, только делает знак и манит за собой. Колени не разгибаются, пальцы омертвели. Я похож на человека, который полночи провисел над пропастью, ухватившись за перекладину лестницы. Чтобы не сорваться, он боится пошевелиться.
А теперь, когда пришла помощь и ему надо всего лишь протянуть руку, рука не слушается… Наконец мне удается встать. Анастази терпеливо ждет, лицо ее неподвижно, но глаза горят.
Она берет меня за руку и уводит, как заблудившегося ребенка. Я будто пьян. Ночь без сна, долгие часы изматывающей тревоги.
Она приводит меня обратно к той комнате, где я провел предыдущий день. На пороге спит рыжий парень. Шумно дышит во сне, будто внутри у него не легкие, а кузнечный мех. Анастази, не церемонясь, тычет его ботинком в бок. Он сразу просыпается и ошалело моргает. У него редкие, бесцветные ресницы…
– Теплого вина, – приказывает Анастази. – И затопи камин.
Парень бросается исполнять. Анастази усаживает меня в кресло, накрывает пледом.
Озноб возвращается.
Там, в галерее, я уже не замечал холода. Я замер и позволил ему овладеть собой, стал его частью. Я уподобился тем крошечным водным счастливцам, что с наступлением холодов погружаются в сон.
Кровь течет медленнее, и сердце сокращается в полудреме. Но с первым шагом мое тело вернулось к жизни, и я вспомнил эту дрожь. Она не оставляет меня, хотя Анастази почти сразу принуждает меня сделать глоток вина.
Я слышу, как мои зубы выбивают дробь о стеклянный край.
– Позови Оливье, – не оборачиваясь, приказывает Анастази.
Она садится напротив и не сводит с меня глаз. Потом встает и касается ладонью лба.
– Похоже, у тебя жар. Ничего удивительного. Ночь на сквозняке…
Появляется Оливье со своим неизменным кожаным мешком. Тоже щупает мой лоб, находит пульс, заглядывает в глаза. Затем роется в мешке. Раскладывает на столе снадобья, смешивает, разводит, добавляет вина и тоже заставляет выпить.
Жидкость густая и сладкая.
Он еще раз заглядывает мне в глаза, пальцами давит под подбородком и спрашивает, не больно ли мне глотать. Я мотаю головой.
– Плотный завтрак – и спать, – бросает он. – И пусть спит до вечера. Не будить, не тревожить. У этого парня слишком тонкая кожа.
– Что? – переспрашивает Анастази.
– Кожа, говорю, тонкая, – брюзгливо, дергая щекой, повторяет он. – Вот у этого, – он, не глядя, тычет пальцем в сторону Любена, – кожа, как хороший доспех. А у этого, – лекарь делает движение ко мне, – считай, ее вовсе нет.
– И… что это значит?
Лекарь собирает порошки и настойки.
– Что значит? А то и значит, что чрезмерно хлопотать не придется. Скоро все кончится…
Тем проще к счастья берегу пристать,
Чем больше чувства в выборе супруга.
В одном селе два закодычных друга
Решили, что пора мужьями стать.
Девицу из богатенького круга,
Дочь ревизора, старший приглядел,
Ей, слаще соловья, всё лето пел,
И в осень звал на свадьбу всю округу.
Алмазы, шёлк, заморское вино,
Сребро и злато голову кружили.
«Мы так, дружище, и во сне не жили!»
…О чувствах он не вспоминал давно.
А младший друг лишь скромно улыбался.
Не хвастал он и громко не кричал,
Что тоже сердцу отыскал причал:
С любимой девушкой он год уже встречался,
И, хоть ни золотом, ни кошельком
Не бряцала она на зависть черни,
Зато ждала нектара встреч вечерних,
Как бабочка, влекомая цветком…
И вот осенняя пришла пора.
Страда вершилась споро, без печали,
(В тот год богатый урожай встречали!),
И свадьба разгулялась в два двора!
В одном звучали тосты громогласно
Богатству, власти, связям… А в другом
Невестой восхищались с женихом,
И пели славу их любви прекрасной…
Прошли над миром долгие года.
И вот, однажды, тёплым утром вешним,
В халате бархатном, с тоской безбрежной
В глазах, глядел старик на гладь пруда.
А рядом с ним расположились трое.
Он и Она, преклонных, тоже, лет,
И молодой восторженный поэт,
В отца и в мать умом и красотою.
Она склонилась к мужу нежно; он
Из рук не выпускал руки любимой;
Им юноша читал стихи. И мимо
Летело время, лёгкое, как сон.
А старец, что в богатстве отыскал
Лишь мёртвый шорох серебра и злата?
Зачем,презрев роскошные палаты,
Сюда, на старый пруд, приковылял?
Зачем в морщине прячется слеза?
Кто не позволил в лени и покое
Век доживать, не зная, что такое —
Глядеть с любовью преданно в глаза?
Что мне сказать тебе, чем обнадёжить,
Как обогреть как боль не растревожить?
Увы! Всё тщетно: там не спит она,
Где совесть спит, и где душа больна!
Ты в сделку с ней вступил, согласно квоте,
Но просчитался, (даром, что в расчёте
Холодном ты, бесспорно, знаешь толк,
О, жадный, старый, одинокий волк)…
Эдемские грибы — удивительные создания. Выжившие после терраформации, они не боролись с новой средой, не погибли в ней, а удачно включились в ее естественный круговорот. Если раньше они производили и потребляли местные вещества, то теперь стали активно перерабатывать органику, очищать воздух и даже воду. Всем известно, что земные грибы, активно потребляя органику, накапливают тяжелые металлы, абсорбируют из воды и почвы пестициды, фенолы и прочие вредные для человека вещества. Поэтому для еды их собирают в местах экологически чистых, хотя многие считают, что скопили они вредных веществ в себе немного и на фоне общего уровня химии в еде вкусовые качества превышают возможный вред.
В самом деле, доля грибов именно в очистке невелика, поэтому специально на Земле их никогда для этой цели не разводили. Куда потом девать их тушки? Ведь в большинстве своем грибы именно накапливали в себе вещества, а не разлагали их. Поэтому, вытащив из почвы, скажем, ртуть или какой-то из фенолов, гриб не превратит отраву в безвредную соль, а так и останется пробиркой, в которой хранится этот реактив. И куда его? Извлекать, нейтрализовать, утилизировать. Затраты в тысячи раз превысят пользу. А с появлением в общем доступе центаврианских технологий очистки такие маленькие уборщики лесов оказались забыты вовсе.
Земные грибы — это некая причудливая смесь животного и растительного организма, при этом не являющиеся ни растением, ни животным. Неспособные вещество внутри себя синтезировать (отличительная черта животного), они питаются как растения, всасывая вещества напрямую в клетки и там их разлагая. Увы, разлагали они только органику.
Эдемские грибы отличались от земных в этом смысле радикально. Внешне похожие и пригодные в пищу, они в большей степени были животными, то есть внутри их организмов химические реакции расщепления были гораздо сложнее. Эдемский гриб успешно проводил в себе нейтрализацию довольно опасных соединений. Самая примечательная из них — нейтрализация индола, остатка белковых молекул, который в изобилии оседал в почках гуманоидов и с трудом поддавался выводу из организма.
Это стало большой сенсацией. Исследования были в самом начале, объем препарата, который можно получить из эдемских грибов, был невелик, но зато и стоимость производства невысокая. Грант существовал, исследования велись, и Геннадий с удовольствием принимал в них посильное участие.
Изучал, вел записи, определял маршруты миграции и урожайность. Разводил небольшие группы, подкидывая их потом в нужные места. Кроме основного исследования, он выяснил, что грибы — отличные ловцы насекомых. Некоторые усиленно перерабатывают древесину, другие активно подчищали плесень. Геннадий с энтузиазмом их изучал и сам экспериментировал. У него не было специального образования, зато много времени и терпения.
Жека за несколько лет жизни у лесника уже привык относиться к увлечению хозяина грибами философски. Несмотря на то, что сотен тысяч особей в лесу хозяину со временем стало мало, и он начал притаскивать их домой, постепенно заполоняя двор. Кто-то заводил аквариум, а Геннадий вместо рыбок собирал яркие грибы. Сажал в клетку, подкармливал и любовался. От последней партии студентов заразился, не иначе.
У забора, граничащего с лесом, они выстроили несколько загончиков, установили больше сорока клеток, куда хозяин наловил грибов и теперь изучал их в неволе.
Но кроме нужных сортов, хозяину нравились яркие мухоморы и пузатые, утыканные псевдоколючками табачники. Поэтому теперь по двору было не пробежаться босиком – мало ли кто затаился в траве? На киборга яд не действовал, а леснику пришлось быстро отказаться от привычки ходить без ботинок.
И теперь с утра можно было наблюдать картину, метко называемую «Утро в курятнике». Одетый только в камуфляжные штаны и тапки киборг, иногда еще и растрепанный, подходил к клеткам с миской корма и по очереди засыпал содержимое через верх клеток. Потом подтаскивал ведро и выливал воду в увлажнитель. Хорошо, обитатели клеток не кудахтали. Но зато шипели или гудели так, что напоминали улей.
Однажды утром хозяин потер ладони и сказал, что грибочков развелось достаточно, сегодня надо выпускать.
— Дело займет весь день, так что собери поесть.
— Мы вернемся до вечера?
— Вернемся.
Жека уложил в рюкзак сыр, помидоры, лук, хлеб и половину курицы, оставшуюся после завтрака. Хозяин возился с клетками, выстраивая из них пирамиду.
— Пешком? – выглянул из кухни Жека.
— Нет. До места на лесоходе, туда километров двенадцать топать. Доедем до берега, оттуда уже пешочком.
— Понял.
Лето выдалось теплое и грибное. Настолько, что даже грибной сезон начался на пару недель раньше.
В лесу любителей тихой охоты было пруд пруди, приходилось сутками патрулировать участок. Найдет такой вот бессовестный охотник колонию грибов, аккуратно расставит сеть — и в нее за несколько часов может до полутора сотен грибов набиться. Могли распылить сонный газ. Вся колония засыпала, «грибник» выбирал самые крупные экземпляры, и его не волновало, что треть мелких обитателей колонии уже никогда не проснется. Собирал несколько килограмм, а губил чуть ли не тонну. То же самое со звуковыми глушилками. Кто-то не брезговал и звуковыми гранатами. В общем, охотники в лес приходили разные.
И масштабы браконьерства вышли на новый технический уровень. Уже несколько месяцев Жека находил по всему лесу всевозможные датчики, засекающие защитников леса. Этого барахла уже набралось два ящика! По показаниям датчиков браконьеры определяли, где находится лесник и киборг, и проворачивали свои делишки в противоположном конце леса.
Но, надо сказать, что с появлением Жеки вред от них сократился раз в пять. По крайней мере количество разоренных колоний редких благородных грибов сократилось до пары за сезон. А бывало раньше до двадцати доходило. Киборг с азартом выслеживал браконьеров, а с одобрения хозяина начал расставлять ловушки на них.
Не далее как вчера в ловушку попался первый нарушитель. Но пришлось иметь дело с полицией. И полиции инициатива лесника по вкусу не пришлась. Геннадий заявил, что это он приказал киборгу выкопать трехметровую яму и прикрыть ее ветками и мхом, так, чтобы расставившие глушилки, подходя к ним, проваливались.
— Нет, в целом идея хорошая, — задумчиво глядя на сидящего на дне ямы мужчину, произнес полицейский, — но колья — это уже перебор. А если бы он наткнулся?
Геннадий, когда Жека с гордостью его привел показать попавшихся в ловушку, уже это у киборга спросил. На что получил гордый ответ, что установка стального капкана на дно ямы признана слишком опасной. Вероятность, что объект попадет в него головой больше тридцати семи процентов. А невысокие колья зафиксируют объект.
— А если он животом на него упадет? Или спиной? – кипятился лесник. – Это будет спланированное убийство! Ты чем думаешь?! Каким местом?!
Жека почесал затылок, посмотрел на сидящего в яме человека и выдал:
— Диаметр такой, что объект не может так приземлиться. Ногой, ягодичной мышцей или боком. Но можно просто тогда закопать. Вероятность обнаружения трупа на такой глубине, при такой большой площади поиска и специфике занятия объекта, меньше трех процентов.
Имеющий специфическое занятие пленник ямы перестал улыбаться и заголосил, требуя его спасти.
Лесник схватился за голову.
— Чтобы больше ничего подобного не делал!
—
— То есть, капкан ставить? – уточнил киборг.
— Нет!
— Но человек может самостоятельно выбраться из ямы и покинуть место преступления. Может, сыроежек тогда подсадить в яму? Немножко?
— Нет!! – еще не стерев перед собой картину сидящего мягким местом в капкане браконьера, Геннадий ярко представил себе, как в этого несчастного впиваются сыроежки. Тогда трупа может в самом деле не остаться. – Никаких ловушек! Где тебя только научили такому?!
— На Шебе, — не стал скрывать Жека. – Так чем будем фиксировать?
— Датчиком, — буркнул лесник, — ставь на дно датчик, чтобы срабатывал на попадание. Только иди из своих ям колья вытащи!
— Из всех?
— А сколько ты их накопал уже?
— Семнадцать. В стратегически важных местах.
— Во всех!
Киборг кивнул. Едва они вернулись домой, он закопался в ящик с реквизированным у браконьеров оборудованием.
Но попавший в яму успел до этого вызвать на помощь спасателей, и пришлось объясняться с полицией. Благо за пострадавшим числилось уже три привода за незаконный вылов грибов, поэтому на его сторону инспектор не встал. Но все-таки напомнил леснику, что тут мирный Эдем, а не дикие джунгли. Лесник покивал, заверил, что больше такого не повторится, из-за спины погрозив киборгу кулаком. И вчера Жека объехал свои ловушки, очистив их от кольев и снабдив только датчиками.
Сегодня они выпустили сотню красношляпочных лесовиков у подножья огромного дерева, запустили лисичек на место, где три недели назад погибла предыдущая колония.
Наконец остались три клетки с мухоморами. Этих просто развелось в клетке много и лесник решил выпустить лишних.
И, разумеется, неблагодарный гриб воспользовался возможностью напакостить. Причем именно последний. Крупный, ядовито-алый. Геннадий слишком медленно убрал руку. Гриб молниеносно куснул человека и метнулся в траву.
Лесник вздохнул. Сел, усмехаясь.
— Полежу на травке, на солнышке, — успел сказать он, вытягиваясь.
Иногда Жека подозревал хозяина в наркомании. Ну как можно за столько раз не запомнить, что рядом с мухоморами нельзя терять бдительность!
Он посидел рядом с полчаса. Лесник блаженно улыбался, глядя в небо.
Время близилось к обеду. Геннадий не отдавал никаких приказов, поэтому оставалось просто сидеть рядом. Не так чтобы Жека не мог найти себе занятие, вот буквально несколько минут назад он прихлопнул сыроежку, вынырнувшую около руки лесника.
Еще занимался сканированием с максимальным радиусом, поэтому группу из четырех грибников засек еще за километр от полянки. Запрещенных средств сбора грибов он у них при сканировании не нашел, поэтому спокойно продолжил просматривать следующий сектор.
Распогодилось, солнце стало припекать даже сквозь деревья, на полянке было уже даже не тепло, а жарко. И киборг взялся за ревизию быстропортящихся продуктов, подсчитав, что через четыре часа, когда хозяин придет в себя, в такой жаре продукты уже будут негодны в употребление.
Он выудил ароматную, запечённую в специях и с чесноком курицу и с удовольствием принялся за утилизацию, закусывая сочное мясо помидором.
Тем временем четверка грибников, попетляв, взяла курс прямо на его полянку.
Жека никогда не пренебрегал осторожностью. При посторонних он не позволял себе никаких вольностей, никаких «косых» трактовок приказов, нормальный киборг с хорошо настроенной программой имитации личности. А уж сценариев для этой самой программы было великое множество. Были бы только у хозяина руки прямые, чтобы настроить. Тут Жека сам подстраховался. Несколько раз обращался к Геннадию за разрешением скачивать обновления, потом нагрузил его запросами по настройке. В результате хозяин и все сотрудники лесного ведомства, кто его знал, были на сто процентов уверены, что самообучающаяся программа за три прошедших года самообучилась до того, что отличить Жеку от человека, если тот этого не хотел, по речи и поведению было невозможно. Так шутка ли – три года! Никто не видел ничего необычного.
Грибники наконец выбрались из леса. Три парня и девушка, одетые в комбинезоны.
— Привет! – приветливо произнес черноволосый парень.
Жека увидел эмблемы ОЗК на одежде двоих из группы и одновременно получил два запроса через устройство коммуникации. То есть двое – киборги. Ничего себе компания. Но никто из четверых не проявлял агрессии или грубости. Поэтому Жека спокойно перешел в режим дружелюбного общения.
— Привет, — он откусил еще кусок от куриного окорочка.
— С твоим хозяином все в порядке?
— Не-а, — спокойно отозвался Жека, — его мухомор укусил.
Добавлять, что Геннадий сам виноват, он не стал. Не стоило еще больше ронять авторитет лесника, и так представшего перед посторонними в непотребном покусанном виде.
От помощи он отказался, тем более один из киборгов уже провел сканирование состояния хозяина и проинформировал остальных.
С такими, как он сам, разумными киборгами, он никогда не сталкивался раньше. Никогда в ответ на его тщательно составленные запросы, по которым он мог бы понять статус другого DEX’а, не приходили нестандартные ответы.
А столкнувшись – не знал как поступить.
Новость об ОЗК дошла до Эдема, но DEX воспринял его совершенно равнодушно. Другая жизнь его не интересовала, если кому-то не повезло, то да, это хороший шанс. Но люди такие существа, что доверять им надо с очень большой оглядкой. Прежде чем довериться, нужно долго наблюдать и анализировать. Хотя сотрудники лесного хозяйства одобрительно и с пониманием отнеслись к новости о разумности киборгов, Жека не спешил открываться. Зачем? И так все хорошо. Где-то там пусть себе они живут, пусть их защищают, социализируют и что там еще делают.
Его права тут не нарушают. Угрожают только преступники. Так они и обычным людям угрожают.
— Вы уверены, Шмидт? Вы абсолютно уверены?
Бледная холеная рука с длинными пальцами и голубыми прожилками вен, унизанная перстнями, вынырнула из полумрака и, обхватив высокий бокал с рубиновым напитком, поднесла его к лицу, черты коего лишь смутно угадывались в глубине огромного кресла, явно рассчитанного на человека куда более солидной комплекции, чем нынешний глава королевской династии.
Шеф Гидры шагнул ближе; неровный, колеблющийся свет, что исходил от камина с живым огнем, единственный свет в королевских покоях, делал его угловатые черты еще резче и неприятнее.
— Да, Ваше Величество. Хотя у меня пока что нет весомых доказательств, но наличие заговора не вызывает сомнений. Заговорщики весьма хитры, они знают, что за ними пристально наблюдают, и не оставляют следов. Но рано или поздно они допустят ошибку. И тогда я окажусь рядом, можете не сомневаться.
Король внезапно рассмеялся нервным перхающим смехом.
— Мой брат… Он всегда был так добр. Ко всем. В детстве он жалел покалеченных и больных животных, нищих, бездарей, полукровок. Теперь он умышляет лишить меня трона и жизни, подумать только. С его характером ему никогда не овладеть силой «Праведного гнева Сабашей», никогда. Даже непонятно, на что он надеется. Что ж… Его внезапно проснувшиеся амбиции приведут его лишь к смерти и забвению.
— Он пользуется популярностью в народе. Если он решится на открытое противостояние…
— А что, собственно, такое народ? Скажите мне, Шмидт? Толпа особей обоих полов, думающих лишь о собственном благополучии. Любовь толпы еще более переменчива, чем погода. Сегодня тебя восхваляют, завтра проклинают. Уважение и страх куда надежнее и долговечнее. Если мой брат падет, о нем забудут довольно скоро. Так что не стоит об этом беспокоиться.
— У меня есть для вас еще одна новость, государь. Два года назад вы просили меня разыскать некую интересующую вас персону.
Длинные бледные пальцы судорожно впились в подлокотники кресла; король подался вперед, и его продолговатое лицо с тонкогубым ртом и тяжелым подбородком, обрамленное темными прядями, выдвинулось из полумрака с выражением напряженного ожидания.
— Говорите.
— Я прежде молчал, ибо не был уверен до конца. Но теперь я могу сказать точно — бастард жив.
— Вот как… Он, должно быть, уже не юнец, но зрелый мужчина. Любопытно, как сложилась его судьба. Прискорбно, если он успел обзавестись семьей — этот гнилой побег на нашем родовом древе придется выкорчевывать до основания.
— Нет, он не женат. Его воспитали простолюдины по фамилии Беннер. Он ученый-одиночка. Сейчас он на Калсиде, работает над новым оборонным проектом.
— Привезите его сюда. Я хочу взглянуть на него, прежде чем он умрет.
— Как вам будет угодно, Ваше Величество.
***
— Зачем мы здесь? Вы пошли на такие ухищрения, чтобы отделаться от охраны и привести меня сюда. Не понимаю…
Брюс Беннер оглядел внутренность прилегающей к летному ангару мастерской, потом перевел взгляд на Старка, вопросительно приподняв бровь.
— Ради нашего уединения, я вдобавок замкнул все камеры на нижнем ярусе. Хочу показать вам кое-что.
Шагнув к громоздкому ремонтному агрегату с разложенным внизу одним из дронов в стадии сборки, Тони отсоединил верхнюю часть корпуса и, поковырявшись внутри, вынул продолговатый предмет длиной с палец взрослого человека, сделанный из пластика.
— Знаете, что это?
— Разумеется. Это чип дистанционного управления. Но к чему вы?..
— Мы вместе работаем над проектом «Скайфилд» вот уже четвертый месяц, Брюс. Вы не давили на меня, не угрожали, не пытались влезть в мою голову, хотя стопроцентно знали, что я что-то скрываю. Вы прикрыли меня там, в серверной. Поэтому я выбрал вас.
Опустив чип на рабочую поверхность агрегата, Тони взял небольшой молоток и с размаху ударил. Беннер ожидал увидеть на месте удара бесформенный комок пластика с вкраплениями микросхем, но, внезапно, под рассыпавшейся матовой черной поверхностью что-то серебристо сверкнуло, отразив неяркий свет ночных ламп. Он шагнул вперед, нервно поправляя очки.
— Боже мой… Это же красийский кристалл! Мы используем его в наших технологиях, но таким вот образом… Крошечный суперкомпьютер внутри каждого дрона, невероятно!
— Теперь все детали головоломки на месте. «Скайфилд» ваш, целиком и полностью.
— Но почему?.. Вы могли еще долго водить нас за нос, никто бы не догадался. Зачем?
Тони опустил молоток, коротко усмехнулся.
— Вы же понимаете, что я не стану до бесконечности плясать под дудку Шмидта. Рано или поздно я обрету свободу, или умру в процессе её обретения. Хотелось бы, чтобы мои технологии сохранились и служили людям, вне зависимости от того, выживу я или нет. Мне не найти лучшего хранителя, чем вы.
Беннер склонил голову на бок, чуть приподнял уголки губ.
— Я августин, если вы забыли.
На секунду лицо Старка исказила болезненная гримаса.
— А Обадайя Стейн, чтоб ему в Аду сгореть, чистокровный калсидиец. Он здесь родился, вырос, он начинал бизнес вместе с моим отцом, еще когда они оба были сопливыми юнцами. Он… Да ладно, черт с ним. Знаете, моя мать умерла рано, а отец нечасто проявлял ко мне интерес. Я дни напролет торчал в нашей домашней мастерской и лаборатории, играл с компьютером и деталями отцовских экспериментальных дивайсов. Когда мне стукнуло шесть, я собрал дройда в качестве товарища для игр. Неплохой, кстати, получился дройд. Но я не об этом. Мне с самого начала было нелегко ладить с людьми. Роботы и компьютерные программы казались куда понятнее и удобнее в обращении. Люди выглядели в моих глазах маловажным элементом окружающего мира, даже самые близкие из них. Я постоянно забывал про дни рождения Пеппер; я понятия не имел, что у Хэппи умер отец пару лет назад; после того, как Роуди женился, я, черт подери, целых полгода не мог запомнить имя его жены. Так продолжалось довольно долго, но в какой-то момент всё изменилось. Жизнь ткнула меня носом в мое же собственное дерьмо и научила прислушиваться к людям, уделять им внимание, отличая друзей от врагов, ибо нет ничего важнее этого. Я уверен, что вы используете «Скайфилд» во благо, а не во зло.
Беннер выслушал его тираду, стоя в той же позе, склонив голову набок. Потом как-то по-особенному тепло улыбнулся.
— Спасибо за доверие, Тони. Мы вместе…
Отдаленный звук человеческих шагов заставил его прерваться и настороженно замереть.
— Черт… — пробормотал Старк, напряженно прислушиваясь. — Вечерний обход был сорок минут назад. Если они по нашу душу, то прятаться опасно — это будет доказательством злого умысла. Придется наплести что-нибудь…
Пятеро одетых в черное и вооруженных до зубов человеческих фигур, одна за другой, появились в поле их зрения, выстроившись полукругом. На фоне массивных ремонтных агрегатов и переплетения кабелей, тускло освещенных энергосберегающими лампами, что использовались во внерабочее время, они выглядели вестниками неумолимого рока. Старк шагнул им навстречу, вытянул руку вперед.
— Эй, послушайте! Мы здесь ради общего дела, доктор Беннер всё объяснит, мы не планировали ничего…
— Мы пришли за доктором Беннером. По приказу короля он должен отправиться на Аристотель сегодня же. Корабль ждет.
Тони скорее ощутил, чем услышал, как Брюс на секунду задержал дыхание, потом резко выдохнул. Незаметно сжал его руку, прошептав едва слышно:
— Вы выбрали неудачного хранителя для своих секретов, мой друг. Прошу меня простить.
— А я как раз уверен, что не ошибся в своем выборе.
Беннер медленно сделал два шага вперед; Тони не смотрел ему вслед, бегло сканируя взглядом окружающее пространство. Потом незаметно сдвинулся чуть в сторону, став вплотную к пульту управления, потянул вниз до отказа рычаг аварийного питания и одновременно включил противопожарную систему. В тот момент, когда верхние световые панели ярко вспыхнули и начали лопаться с громким треском, рассыпая вокруг снопы искр, а с потолка ударили тугие водяные струи, он ухватил Беннера за руку и потянул назад, подальше от стражников, которые корчились в переплетении голубоватых зигзагов, попав под высокое напряжение. Они выскользнули из мастерской через запасной выход, под несмолкаемый вой сирены пересекли ангар, двигаясь короткими перебежками от укрытия к укрытию. Дважды едва разминулись с отрядами внутренней охраны и, добравшись до аварийных шаттлов, что стояли прямо под открытым небом, нырнули внутрь одного из них.
— Уф, теперь можно перевести дух!
Тони вытер рукавом вспотевший лоб, тут же, не теряя времени, полез в брезентовую сумку, оставленную кем-то на заднем сидении и, выудив оттуда испачканную рабочую робу, удовлетворенно хмыкнул. Брюс ошеломленно моргал; капли влаги на стеклах его очков выделялись крошечными точками в свете наружных прожекторов.
— Ваша попытка спасти мою жизнь, Тони, столь же героическая, сколь и бессмысленная — нам не выбраться отсюда, вокруг базы установлен силовой барьер. Вдобавок вы подвергли себя серьезной опасности.
— Я в курсе насчет барьера.
Вынув из кармана мини-комм, Старк сунул его в ладонь Брюса и принялся, как ни в чем не бывало, раздеваться.
— Что вы делаете?
— Переодеваюсь, как видите. Появившись снаружи в рабочем комбезе, я смогу спокойно починить эту колымагу, не вызывая подозрений. А ваша задача взломать охранную систему базы и отключить силовой барьер. Не сомневаюсь, что это вам под силу.
Беннер глядел на Старка будто на фокусника, только что вынувшего на его глазах кролика из шляпы, потом перевел взгляд на мини-комм в своей ладони. Покачал головой.
— Вы просто поразительный человек.
— Обменяемся комплиментами позже, а сейчас за дело.
Спустя четверть часа их шаттл поднялся в воздух и растворился в ночном небе так быстро, что по ним даже не успели открыть огонь. А по прошествии пары часов они уже находились в одном из злачных районов столицы, дважды сменив по пути средство передвижения, чтобы замести следы. Припарковав видавший виды громоздкий аэромобиль у какого-то сомнительного заведения с тускло мерцающей вывеской над входом, Тони настороженно огляделся по сторонам.
— Вокруг никого, но не обольщайтесь — за нами наблюдает множество глаз. Преимущество этого места в том, что их обладатели не побегут с докладом в полицию. Хотя, конечно, могут попытаться спереть вашу кредитку или пырнуть ножом.
Вынув из кармана блокнот и карандаш, Старк черканул несколько слов и, оторвав лист, протянул Беннеру.
— Вот. Отдайте это бармену по имени Нэд. Он спрячет вас на какое-то время, а потом подумаем, что делать дальше.
Тот повертел в пальцах клочок бумаги, поднял глаза.
— Я думал, мы будем держаться вместе.
— Мне нужно вернуться в Башню Старка. Туда должны были уже кое-что доставить, кое-что крайне важное. Вдобавок, я не оставлю там Роджерса. На нем могут здорово отыграться за мой побег.
Беннер чуть приподнял бровь.
— Капитан Роджерс — ваш супруг, но, я думал, вас заставили…
— Всё сложно. Идите, не будем терять времени. Меня уже стопроцентно хватились, мне нужно вернуться домой и в красках расписать, как вы, угрожая оружием, заставили меня вам помогать. Подумать только, — Тони ухмыльнулся, — на вид вроде тихоня-ботаник, а оказался настоящим монстром.
Губы Брюса невольно расползлись в ответной улыбке.
— Вы не перестаете меня удивлять. Вы даже не спросили меня — почему.
Тони передернул плечами.
— А это не имеет абсолютно никакого значения. За вами пришли люди из Гидры — значит, вы друг, а не враг, и «Скайфилд» в надежных руках.
***
— Торопитесь, капитан?
Стив скрипнул зубами, едва сдерживая досаду и нетерпение, когда Шмидт с двумя неизменными громилами за спиной внезапно вырос на его пути в широком коридоре Капитолия.
— Прошу простить, но да — я очень тороплюсь.
— До вас явно уже дошли новости о похищении мистера Старка. Не переживайте так. Это не ваша вина, что вас внезапно вызвали для инструктажа касательно волнений на Аристотеле, и вы не смогли сопровождать его до базы. Вдобавок, никто не мог заподозрить в докторе Беннере изменника и террориста. Не волнуйтесь, мои люди активно занимаются их поисками, они высококлассные профессионалы в своей области. А вы, капитан, обычный военный и сейчас вы нужны мне для другого дела.
Предприняв попытку подавить ярость, стремительно заполняющую всё его существо, Роджерс сделал глубокий вдох и мысленно сосчитал до десяти. Шмидт, будь он проклят, читал его эмоции будто открытую книгу, но плевать. Если надо, он прямо сейчас не подчинится приказу, нейтрализует охрану и перевернет этот город вверх дном в поисках Тони. На роже шефа Гидры застыло выражение охотника, чья добыча вот-вот угодит в капкан, он только и ждет, когда Стив оступится, у него наверняка не один козырь в рукаве, надо проявить благоразумие, надо его проявить, надо, надо!.. Но, черт подери, как же всё достало. Его внутренняя борьба заняла несколько секунд, и всё это время Шмидт не сводил с него сощуренных глаз и улыбался — снисходительно и слишком понимающе.
— Я вижу, вы не особо склонны меня послушаться. Мое впечатление, что вы привязались к мистеру Старку, было изначально верным. Что ж… Человеческие слабости не чужды даже суперсолдату. Я не стану применять к вам силу, чтобы заставить последовать за мной. У меня для вас есть иная мотивация. Джеймс Бьюкенен Барнс. Помните это имя?
У Стива дрогнули губы, а сердце, трепыхнувшись, заколотилось, казалось, у самого горла.
— Зачем?.. При чем тут Барнс? Конечно, я помню это имя. Он был моим другом. Он погиб.
— Я знаю, что вы послали в спецотдел десятки запросов касательно обстоятельств его гибели, но безрезультатно — Барнс выполнял секретное задание, а у вас недостаточный уровень доступа для получения подобной информации. У меня есть видеозапись последних минут жизни вашего друга. — Глядя в расширившиеся зрачки Роджерса, Шмидт продолжал: — Я покажу её вам… В обмен на ваше дальнейшее сотрудничество. Ну? Вас заинтересовало моё предложение? Вы же умом понимаете, что у моих людей куда больше шансов найти мистера Старка в дебрях мегаполиса, чем у вас. Решайтесь, капитан.
У Стива всё внутри вопило о том, что соглашаться нельзя ни в коем случае, что это ловушка. Но его ноги, будто сами по себе, сделали шаг вперед.
Очутившись в собственном кабинете на шестнадцатом этаже здания Капитолия, шеф Гидры, небрежным жестом отпустив охрану, указал Роджерсу на одно из кресел, куда тот послушно опустился. Вынув из нагрудного кармана микрочип, Шмидт вставил его в проектор.
— Качество не самое лучшее, запись велась камерой внутреннего наблюдения торгового центра на Затруссе. Да, того самого, — добавил он, поймав вопросительный взгляд Стива.
У того внезапно пересохло во рту, голос слегка осип.
— Вы имеете в виду… Затрусскую бойню?
— Именно. Самое масштабное восстание людей и полукровок произошло в нашей колонии, имеющей ключевое значение для энергетической отрасли. Оно было подавлено. К несчастью, не удалось избежать множества жертв среди невинных гражданских, что искали убежище в торговом центре, ибо зачинщики попытались затеряться среди них. Ну, сейчас вы сами увидите.
У Стива всё слегка плыло перед глазами. Запись оказалось не голографической, а обычной: блеклой, с помехами и отсутствием четкого фокуса. Но разглядеть фигуру в черном облачении с металлической накладкой на левой руке, трансформирующейся в лезвие, и дисраптором в правой, можно было очень четко. И что хуже — очень четко можно было разглядеть и лицо с приятными правильными чертами в обрамлении отросших каштановых волос, лицо с выражением полнейшего равнодушия. Убийца был один: он двигался с чудовищной скоростью, вгрызаясь в толпу метавшихся в панике людей и превращая всех на своем пути в кровавые ошметки плоти. Настигал пытавшихся скрыться через запасной выход, отбрасывал назад, стреляя без колебаний, перерезая глотки, отрубая конечности…
— Хватит! Хватит… Остановите это! Остановите… — Стив дышал сквозь стиснутые зубы — тяжело, со всхлипами. Его исполненный боли и недоумения взгляд остановился на лице Шмидта, а потом его брови медленно сошлись на переносице. — Это ведь фальшивка, да? Вы манипулируете мною, вы смонтировали эту запись. Я не верю… Баки не убийца, он никогда не стал бы… Вы бы его не заставили! Никакими способами!
Улыбка, тронувшая губы Шмидта, была исполнена снисходительного сочувствия.
— Проект «Улучшенный геном»… Десять подростков, из которых с помощью инъекций сыворотки и облучения пытались сделать суперсолдат. Выжило лишь трое, но эксперимент посчитали успешным. Неужели вы, капитан, полагаете, что мы наградили бы кого-то сверхчеловеческой силой, рефлексами и ускоренной в десятки раз регенерацией, не имея рычагов контроля над испытуемыми? Мы не столь глупы. Барнса не пришлось заставлять и даже уговаривать. Ему просто отдали приказ.
— О чем вы?
— Сейчас поймете.
Проектор вновь заработал, включившись будто сам по себе, но на сей раз на экране высветилась не бойня на Затруссе, а бесконечная череда странных символов на темно-малиновом фоне. Мельком глянув, Роджерс уже не смог отвести глаз, мало того — он не мог даже моргнуть. Ему казалось, будто символы, выскользнув с поверхности экрана, проносятся по воздуху, кружат рядом с его головой, подобно рою насекомых, щекочуще касаются кожи, заползают в глаза, уши и рот, а он не может двинуться, не может даже пальцем шевельнуть. А потом сознание начало медленно гаснуть, мигать, будто испорченная лампа. Он пытался сопротивляться, пытался вспомнить что-то, что-то важное… Тони… Баки… Пожалуйста, не на…
Иоганн Шмидт с довольным видом обошел вокруг Роджерса, застывшего в своем кресле, будто восковая кукла, уставившись пустым взглядом куда-то в одну точку. Коснулся пальцами лба, нежно провел от виска к подбородку, обводя контуры лица.
— Да. Именно так. Таким вы мне нравитесь куда больше, капитан. А теперь слушайте мой приказ. Вы убьете Тони Старка. Медленно. Так, чтобы он помучился. Пора заканчивать эту партию.
***
Наверху было темно. Не то чтобы Тони до сих пор не понял, что что-то не так — охрана в Башне Старка была выставлена на каждом этаже, а тут его никто не встретил: ни внизу у центрального входа, ни по пути к лифту. Пентхаус был освещен лишь аварийными лампами; споткнувшись обо что-то в полумраке, Старк выругался сквозь зубы.
— Да какого черта… — Склонившись, он разглядел распростертое поперек коридора человеческое тело: запрокинутая голова, прилипшие ко лбу жидкие светлые волосы, измазанные в крови. — Вэл?.. Твою ж мать, что здесь стряслось-то?
Осколки стекла хрустнули под подошвами его ботинок; человеческий силуэт, замерший на фоне одного из панорамных окон, казался угольно-черным. Разворот плеч, посадка головы — Тони ни с кем бы его не спутал. Напряжение и страх сменились чувством облегчения, и он без колебаний шагнул вперед.
— Стив? У нас проблема?
Как только стало светать, Олаф направился вниз по северному склону, на северо-восток, стараясь не думать о том, почему выбрал именно это направление.
Орка заметила его издали: зачирикала, затрещала, кувыркнулась — обрадовалась? Олаф помахал ей рукой.
Там, докуда доставали Большие волны, не росло ни мха, ни даже лишайника; широкая граница была хорошо заметна издали, ниже нее склон становился более пологим, горизонт приближался — Олаф поглядывал на него с опаской, но не более. Не скалы, можно успеть подняться. Да и орка резвилась неподалеку от берега.
Мертвое тело трепал прибой, Олаф заметил это, не дойдя метров двухсот до воды, и ускорил шаг. Тяжелые волны то швыряли мертвеца на гальку, то затягивали обратно в разверстые свои пасти. Вряд ли он оказался в воде именно на этом месте — скорей всего, был сброшен с отвесной стены, а значит океан протащил тело вдоль скал и бил его об эти скалы… В таких случаях более всего страдает голова покойника, и потом за множественными посмертными повреждениями можно не заметить прижизненных.
Температура воды едва ли была выше двух градусов, гниение не могло начаться так быстро, чтобы тело поднялось на поверхность, — зимой для этого нужно несколько недель, а не дней. Причудливые придонные течения вокруг острова? Все возможно, Олаф видел и не такое, но обычно волнами выбрасывало на берег всплывшие тела.
Сверху пологие и ленивые волны мертвой зыби не казались страшными, но, подойдя к полосе прибоя вплотную, Олаф оценил их высоту в полной мере. А еще — расстояние от сухих камней до тела, которое предстояло достать. И глубину пенной воды вокруг него. И силу, с которой эта вода крутит гальку… Правильней было бы раздеться совсем, чтобы, выбравшись на берег, одеться в сухое. Но удержаться на ногах босиком почти невозможно — понятно, с какой силой пенная вода устремляется обратно в океан…
Олаф пошел на компромисс: разделся, но оставил на ногах сапоги.
Холод опасен только тогда, когда он долгий, окунуться в ледяную воду — это здоровью не вредит, а бывает только полезно. И намочить в соленой воде повязки на руках тоже неплохо, морская вода способствует заживлению ран. Преимущество мертвой зыби по сравнению со штормовой волной — волны редкие и почти одинаковые… Множество очевидных плюсов никак не перевешивало ощущения опасности. Или все же страха перед ней?
Если бы Олаф был не один, он бы обвязался веревкой… Но веревки он с собой не взял, как и багра, а подниматься в лагерь не рискнул — тело как принесло к берегу, так и унесет.
Грохот прибоя более всего напоминал грозовые раскаты. Волны дыбились, дойдя до мелководья, вздымались на высоту в четыре человеческих роста, пенились на гребнях и падали в гальку; будто от взрыва разлетались брызги, вода клубилась водоворотами, гремела поднятыми камнями… Стоя нагишом перед океаном, особенно хорошо ощущаешь его мощь и собственную малость. Волны только примерно одинаковые, и там, куда одна докатывается еле-еле, следующая поднимает пену человеку по грудь, а то и выше. Планета помогает сильным и не забывает эту силу испытать…
Окунуться в ледяную воду, может, и не вредно, но окатиться ледяной водой на морозе, да еще и много раз кряду… Сначала было горячо до боли, до остановки дыхания. Потом — до боли холодно. Ладони зажгло солью, едва намокли повязки, а потом ломило так, будто соль насквозь прогрызла кости. Олаф думал, что сможет добраться до тела довольно скоро, — нет, волны то толкали назад, то тянули за собой в океан, и приходилось останавливаться. Камни оббивали ноги то с одной стороны, то с другой, уплывали из-под сапог, брызги обливали голову и били в лицо. Мертвое тело то приближалось, то отдалялось, становясь недосягаемым. А когда Олаф ухватился-таки за мокрую изорванную парку — оказалось неожиданно тяжелым и едва не выскользнуло из куртки. Отступать на берег было еще трудней, чем идти волнам навстречу…
Олаф старался растереться побыстрей, но движения замедлились и стали неловкими, да еще появилась дрожь, крупная и неконтролируемая. Здоровый организм быстро включает адаптационные механизмы…
Лето. Нужно было вспомнить лето, то самое, когда он возил Ауне в Маточкин Шар…
Гонки на белухах посмотреть удалось только издали — пока Олаф добывал билеты в театр, на набережной не осталось места. Но, пожалуй, издали это зрелище было еще красивей: легкие лодочки, в которые впрягали белоснежных дельфинов, задумывались похожими на древнегреческие колесницы, и само соревнование вроде бы соответствовало правилам первых Олимпиад.
Зато Олаф поучаствовал в соревнованиях по плаванью (туда брали всех), и даже вышел в четвертьфинал, обойдя по времени не меньше сотни соперников. Понятно, нашлись пловцы получше — Олаф и не рассчитывал на большее. Он боялся, что Ауне не поймет, посчитает это поражением, но она так радовалась, так восхищалась… Они шли по опустевшей набережной, она заглядывала ему в глаза, а он никак не осмеливался обнять ее за плечо — держал за руку.
— О, гляди-ка, ноги! — раздалось за спиной. Нехорошо, развязно. И Олаф почему-то сразу догадался, о чем идет речь. Наверное, потому, что сам думал о ногах Ауне слишком часто. А может, потому, что на Большом Рассветном, в компании друзей-студентов, мог ляпнуть что-нибудь подобное вслед девушке в короткой юбке. Безо всякого желания оскорбить — чтобы показаться старше, опытней, прикрыть застенчивость…
— Ноги как ноги… — послышался ответ. И неизвестно, какая из двух реплик задела Олафа сильней.
Он повернулся резко, на пятках, выпустив руку Ауне.
— Я не понял…
Ребят было трое, примерно его ровесников, и они тоже остановились, глядя на Олафа оценивающе, с любопытством.
— Объяснить? — спросил тот, что стоял в центре, чернявый и узколицый. Это он, похоже, сказал «ноги как ноги».
— Лучше помолчи, — ответил Олаф. Способностей к миротворчеству он от отца не унаследовал.
— А вот рот мне затыкать не надо, — поморщился чернявый. — Если девушка не хочет, чтобы ее ноги обсуждали встречные, она надевает платье подлинней.
— У нас в общине при виде ног слюни не пускают. Эллины вообще летом ходили голыми, и что?
— Что что? Устраивали вакханалии. У вас в общине тоже свальный грех в ходу?
— Вакханалии устраивали римляне, у эллинов это называлось дионисиями, — усмехнулся Олаф. — И если ты еще слово скажешь, про мою общину или девушку, то сильно пожалеешь.
— Это вряд ли. Говорить я буду то, что считаю нужным.
— Тогда сочти нужным извиниться перед девушкой и можешь идти дальше.
— Оле… — Ауне робко тронула его за руку, но Олаф не обратил на нее внимания.
Понимал, что полез в бутылку на ровном месте, но внутри все кипело: будет этот городской позер учить Ауне, какой длины платья ей надевать! С намеком на ее бесстыдство!
— Тебя забыл спросить, могу я идти дальше или нет. — Чернявый двинулся вперед, на Олафа, и Олаф тоже шагнул ему навстречу. И первым отпихнул противника назад, легким толчком в грудь обеими руками. Тут же получил по рукам и в зубы. Ну и покатилось…
Их разнимали взрослые (и, надо сказать, это было непросто), растаскивали по сторонам, держали за руки. Посмеивались: что за праздник без драки? Потом появились дружинники в форме — те не смеялись, записали имена, пообещали Олафу отправить «телегу» и в общину, и в университет, а чернявому — и в общину, и в мореходное училище. И если Матти к драке отнесся спокойно, то в университете у Олафа потом были неприятности.
Он еще не остыл, дышал неровно, не чувствовал боли, внутри еще клокотало что-то — не злость, скорей возбуждение. А Ауне держала его за руку и поглаживала локоть другой рукой — хотела успокоить?
— У тебя кровь идет… Тебе не больно?
Олаф помотал головой, тронул пальцем ссадину на скуле — ерунда, конечно, но глаз заплывет… На костяшке кулака посерьезней проблема — порвал о чужие зубы. Должно быть, Ауне об этом, в самом деле кровь капает. В углу рта еще кровь, тоже небось распухнет… Челюсть плохо шевелится.
— Ты не прижимай к себе руку, штаны закапаешь. Надо бинт где-то достать.
Ауне вытащила из кармана мятый платок, встряхнула, подержала в руке.
— Я боюсь…
— Не бойся, — хмыкнул Олаф.
Она так трогательно дула ему на ранку, так осторожно промокала ее платком! Ему почему-то не пришло в голову сделать это самому. Ауне поднимала на Олафа испуганные глаза, голубые-голубые на солнце. И сказала вдруг:
— Не волнуйся, я больше в таком коротком платье никуда не поеду.
— Ты чего? Обалдела? Даже думать забудь! — злость на чернявого снова вскипела внутри, Олаф посмотрел по сторонам: не видно ли этого гада поблизости? — Мне нравится, понятно? А что разные недоумки будут говорить — это их не касается!
— Тебе правда нравится? — она порозовела, облизнула губы от смущения.
— Правда… — Олаф тоже смутился вдруг. И уже собирался малодушно отвести взгляд, сделать вид, что так и надо… На набережной почти никого не было, праздник переместился к центру города… Только перепачканная кровью рука мешала. Олаф давно собирался это сделать, он целый месяц думал, как это сделает… Если не сейчас, то когда еще? Вот сейчас, когда она подняла лицо и смотрит в глаза… Прыгнуть с Синего утеса было проще.
Он обнял ее неловко, левой рукой, и поцеловал. Кто-то прошел мимо со словами: «Ох, бесстыжие…», но Олаф пропустил замечание мимо ушей.
По-настоящему он полюбил ее потом, уже после свадьбы.
Они едва не остались без обеда — опоздали в столовую для гостей, — но случайно набрели на маленькое кафе общины рыбоводов, где их накормили восхитительной жареной нельмой, специально для Ауне испекли яблоки в патоке, дали с собой пирогов с рыбой, картошкой и малиной. Передавали привет рыбоводам Озерного. И звали ночевать, если в порту не хватит гостевых комнат.
После обеда они катались на белухах (к Озерному приплывали только дикие белухи, и это развлечение было Ауне, да и Олафу, внове), потом ходили смотреть на прикормленных неподалеку от города медведей — очень издалека и прочтя назидательный плакат ОБЖ о недопустимости подобного безответственного отношения к диким животным в других местах. Чуть не опоздали в театр и бежали туда бегом…
Он собирался сказать, что любит ее, как только они вернутся в Сампу. Перед статуей Планеты. Ну, не просто так поболтать языком, а чтобы на полном серьезе. Если не хочешь прилюдно — можно в присутствии Планеты. Он уже точно знал, что женится на ней, — во всяком случае, тогда ему этого очень хотелось.
Наверное, это был самый счастливый день в его жизни. Теперь так казалось.
Олаф думал, что, подняв тело наверх, немедленно кинется разводить огонь в печке и греться, греться, греться… Но вспотел уже на середине пути. Из парки вышла неплохая волокуша, и тащить ее было легче, чем нести мертвеца на плече, — если бы не просоленные повязки на ладонях.
От мертвого лица почти ничего не осталось… Теперь трудно было сказать, работа ли это волн и гальки или результат падения на скалы. И невозможно определить, выбиты зубы прикладом или морем. Но… пальцы раздроблены прижизненно. И огнестрельное ранение колена океану смыть не удалось.
Пора было посмотреть правде в глаза: на работу подсознания вчерашний морок списать невозможно. Тонкие импульсы, испускаемые мертвыми? Как-то не слишком тонко — грубо, в лоб. И не фантазии ведь, не эфемерные чувства, — конкретная и очень нужная информация. И часть этой информации получить другим путем нельзя: следов твердой овальной поверхности семнадцать на шесть океан на теле не оставил, равно как крови во рту; соленая вода деформировала глазные яблоки…
Почему он показал на юго-восток? Зачем обманул? А впрочем, почему обманул? Морок дал два направления: в одну сторону кивнул, в другую ушел.
И орка вчера кувыркалась именно там… Возле рукотворных каменных ступеней — то ли метеорологов, то ли связистов. Звала спуститься… Некоторые верят в разумность косаток. Даже некоторые биологи. Это от одиночества — одиночества нового человечества. Если не в космосе найти братьев по разуму, не в сказочном городе на дне океана, то хотя бы в рыбьем обличье…
Олаф не смог вспомнить точно, но… все видения, которые ему являлись, все странные сны сопровождало пение орки. Ничем не лучше была книжная версия о шепоте океана и его разуме планетарного масштаба… А от нее не так далеко оставалось до твердой веры в сказочное божество — Планету, которая не только помогает сильным, но и посылает своим избранникам информацию. Если ты говоришь с богом — это молитва, если бог говорит с тобой — шизофрения.
Но ведь собака зовет хозяина к обнаруженной дохлой крысе… Да, однако не посылает хозяину видений о телесных повреждениях крысы.
Отправляясь на юг, Олаф взял с собой и ледоруб, и блоки, и скальные крючья, и новый моток веревки. Переобулся. Снял с ладоней промокшие соленые бинты и залепил раны пластырем.
Над рукотворными ступенями нависали скалы с отрицательным уклоном, высотой метров в пятнадцать, может чуть больше. Олаф спускался по веревке, со страховкой, — почти безопасно. А на середине пути под сапогом вместо шершавого камня громыхнул лист железа…
Да, вблизи железные ворота трудно было принять за камень, но раскрашены они были так, что с воды их бы никто не заметил. Зачем?
Пещеру в скале, прикрытую воротами, наверняка прорубали динамитом. Ворота запирались затейливым засовом — Олаф не сразу разобрался, как его отодвинуть. Солнце осветило пещеру до самого дна, и там, установленный на широкие рельсы, стоял радар. Это была сложная конструкция, Олаф никогда таких не видел. Равно как не встречал и таких мощных аккумуляторов. Зачем? Довольно стационарного ветряка над южными скалами, и энергии хватит с лихвой. Впрочем, Олаф в этом совершенно не разбирался.
Очевидно, и радар, и аккумуляторы были выключены. А рельсы позволяли выкатить радар на ступень перед пещерой — возможно, на это хватило бы сил одного человека, Олаф не стал проверять и вынимать клинья из-под колес. Он же видел, видел еще вчера, блестящие, а не поржавевшие от времени скобы и пластины, заделанные в камень! Почему же сразу не догадался, что это место вовсе не заброшено?
На соседнюю ступень вела вырубленная в скале тропа, широкая и удобная, там в глубине точно такой же пещеры стоял точно такой же радар с аккумулятором. А с центральной ступени вниз вела крутая лестница, тоже вырубленная в камнях.
Пять радаров, направленных в сторону наиболее населенных островов Восточной Гипербореи… С самой южной точки архипелага Эдж.
Неожиданно вспомнилось, на что похожи парные миллиметровые ссадинки на телах Гуннара и Лори, — на следы, оставленные электрошокером, которые Олаф видел на Каменных островах. Да, только похожи, — у охраны Каменных островов шокеры имели меньшее расстояние между контактами и ожог был выражен ярче. Визуально — почти никакого сходства, сходство скорей принципиальное, потому и не вспомнилось сразу.
Версия была еще отвратительней, еще страшней, чем подозрения в драке из-за одежды или предположение о сумасшествии инструктора. Еще невероятней, чем нашествие цвергов…
Военная тайна. Зачистка. И осуществить ее мог только могущественный СИБ, потому что больше некому. У кого еще есть огнестрельное оружие (не считая охотников)? У кого еще найдется электрошокер? Вещь непростая, не на серийном производстве сделанная. Кто может применить слезоточивый газ? Такие штуки имеются только в распоряжении пограничников, а СИБ, как известно, тоже отдает им приказы в случае надобности. Кто догадается замаскировать убийство под природное явление? Кто владеет боевыми приемами — не для потешного состязания, а для смертельного поединка? И кто, наконец, может свободно подойти к острову и убраться с него до появления спасательных катеров…
На эту версию все известные Олафу факты легли безоговорочно. Бритва Оккама: версия объясняла все загадки с поразительной простотой.
Вещество, оставившее едкую пыль во времянке, более всего похоже на новейший слезоточивый газ — в отличие от перца, он действует недолго и не оставляет следов раздражения. Саша умер раньше всех, не вполне оправившись от воздействия газа. И, конечно, газ мог вызвать аллергический отек.
Гуннар, очевидно, сопротивлялся, да так, что к удару шокером пришлось добавить болевые приемы… Лори, видимо, сопротивлялся тоже. Холдора толкали в спину. Тем же предметом, которым убили Антона — прикладом. Расстегнутые пуговицы на рубашке Эйрика — обыскивали тело. Сожженная бумага на лежке — искали и нашли записку. Возможно, не одну.
Сложенная у входа одежда. Вряд ли студенты разделись в холодной времянке. Угрожая оружием, нетрудно было заставить ребят раздеться и отправить на дно чаши, на мерзлоту. Только здесь убийцы просчитались, потому что у Антона были спички, свеча, теплая одежда. И наверняка сигнального костра они от ребят не ожидали. Вообще не ожидали, что за ночь на мерзлоте кто-то останется в живых. Никакого насилия — холодовая смерть, шепот океана. Увидев сигнальный костер, убийцы нашли Антона, вычислили лежку и сбросили оставшихся в живых со скал.
Вот только… Даже если эти чертовы радары так уж ценны и секретны, никто этого просто не поймет, как не понял Олаф. Студенты решили, что перед ними оборудование метеорологов, — и все, и инцидент можно было считать исчерпанным! Или…
Судя по тому, что написано в журнале, «разведчикам» влетело за самовольную отлучку из лагеря. Они рассказали об увиденном остальным, сетуя на обитаемость острова. Инструктора не было во времянке, когда студенты ее покидали. Пошел взглянуть на находку студентов? Знал, что никаких метеорологов тут нет и быть не может?
Но радаров не видно сверху. Видны рукотворные ступени — и все! Подумаешь! Олаф искренне считал, что за это нельзя убить: даже для самого распоследнего циника, способного взвешивать ценность человеческой жизни, — несоизмеримо мало информации! Восемь человек. Две девушки!
За одни только рукотворные ступени даже СИБ никого бы не стал убивать. И… в журнале написано «оборудование»… Значит… Выкатить радар из пещеры способен один человек — в ту минуту, когда «разведчики» тут побывали, радары стояли на ступенях. Функционировали.
Да нет же, нет! Невозможно. Невероятно. Нет здесь такой информации, что подрывала бы основы существования государства! Нет! А если и есть — это еще нужно увидеть, понять. Олаф пока не понял.
Не все гладко ложится на эту версию! Не все! Эйрик и Гуннар не могли замерзнуть так быстро. Даже на ветру можно было продержаться на много часов дольше, если двигаться. Не заснули же они на северном склоне!
Убийцы должны были предполагать, что, попав под воздействие «шепота океана», ребята не побегут в разные стороны, куда глаза глядят, а будут держаться вместе! Это варвары разбегаются в панике, гипербореи в большинстве случаев действуют иначе.
Неужели убийцы не догадались, что студенты будут до конца бороться за свои жизни? Трудно представить гипербореев, которые, будто овцы, лягут на дно ледяной чаши и покорно умрут. В СИБе служат хорошие психологи, они должны были просчитать поведение своих жертв на несколько шагов вперед…
А от чего, интересно, питаются аккумуляторы? Где, собственно, генератор, если над скалами не стоит стационарный ветряк? Неужели электрохимический? Как-то неправильно, расточительно. Одно дело — катера, где ветрогенератор принципиально не подходит (даже скудных знаний Олафа хватало, чтобы это понять), и совсем другое — радары на берегу, где мощность ветряка ничем не ограничена.
Электрохимический генератор не виден с океана…
Смотреть так смотреть. Если студентов убили только за то, что они видели радары, терять Олафу нечего.
Провода к аккумуляторам подходили откуда-то снизу, сквозь пробитые в скалах штробы, и он спустился по лестнице, надеясь отыскать еще одни ворота в пещеру.
Пещера находилась в самом низу, на минимально допустимой высоте над уровнем моря, чтобы не затопило Большой волной. И не жестяные ворота прикрывали вход, а тяжелая металлическая дверь, совсем небольшая. Олаф посмотрел на стены вокруг нее — нет сомнений, сложная каменная кладка, но весьма искусно замаскированная под естественные скалы. С воды никто бы точно этого не заметил, даже если бы подошел к острову очень близко.
Дверь не запиралась — смешно запирать дверь посреди океана, на необитаемом острове, — но подалась с трудом. И сразу же, стоило ее чуть приоткрыть, в нос ударил резкий незнакомый запах, неестественный, химический. Он был чем-то приятен, но вызвал ощущение опасности — Олаф даже попятился: кто знает, может, это ядовитые пары неизвестного ему вещества. Одиночество, снова одиночество! Человек не должен быть один! Один не может рискнуть и зайти в незнакомую дверь, потому что, если это яд, ничто его не спасет.
Любопытство? Нет, пожалуй, ради любопытства Олаф не стал бы рисковать. Более того, он с каждой минутой все меньше хотел знать, что там, за дверью…
А орка радовалась чему-то… Стрекотала, чирикала, а не плакала. Кувыркалась и шлепала плавниками по воде, будто била в ладоши, — этой штуке от нечего делать любили обучать тягловых косаток, и они, как дети, повторяли человеческий жест с удовольствием. Наверное, видели, как это людей умиляет. Они хотели нравиться людям… Почему? Орки стоят на вершине пищевой цепочки, они совершенны, у них нет врагов. Зачем им люди? От скуки?
Должно быть, им тоже одиноко, как и новому человечеству. Может, у них тоже умирают дети? Впрочем, млекопитающие пережили изменение состава воздуха легче и быстрее людей. Биологи говорят, у косаток лишь сократилось время пребывания под водой.
Итак, наша героиня в драконьем племени. И вы не представляете себе, чем ей приходится там заниматься! Страшно сказать… учиться! И оказалось, что все не так уж страшно. Вот только не стоило лезть в драку. Или стоило?
— Алексан… Александра! Пресветлое пламя, что ты творишь?
Ну вот, опять. Подумаешь! Ну что я такого сделала? Просто немножко скучно стало, я и…
— Да это не я. Это они сами…
Но моя хвостатая учительница не слушала. Она кинулась вперед и заорала на малявок, обсевших ветки…
— Хайрэ, Нидира, Ваорэ! Йорке! Вы что делаете?
— Мы учимся лазить по деревьям, — свесил головку золотистый малыш. — Только это трудно…
— Еще бы! Это же реликтовое дерево! Ему почти полторы тысячи лет! В нем сотня мерок! Оно же сломается! Ох, все льды мира… это же символ нашего клана! Как вы вообще додумались на него влезть?!
— Александра говорила, что это интересно! — тут же сдал меня золотистик. Вот паршивец. Погоди у меня, маленький предатель. Фиг я тебе теперь сделаю снежную бабу…
Дракошу перекосило.
— Ах, Александра… Ну конечно. И как, интересно?
— Не очень, — вздохнула бронзовая, — Мы тут сидим-сидим… Я уже кушать хочу.
— Ну так слезай!
— Высоко… Я боюсь, — захлопало глазками это бронзовое чудо.
— А влезать не боялась?
— А влезать просто… Лапками лезешь, зубками цепляешься и крючками на крыльях. И Александра помогала. А назад страшно.
— Мы хотели попробовать слететь, — печально вмешался третий дракончик, медный с зелеными бликами. — А она сказала, что нельзя. Высоко, разобьемся…
— Вот мы и сидим.
— Александра!
— Что? Я ж не знала, что у них еще такие мягкие крылышки… Ну, что им нельзя летать. Я собиралась их снять! Просто прикидываю, как это лучше сделать…
— Пламя изначальное… — простонала моя учи… э… наставница. — Александра… скажи Дебрэ и его почтенной супруге, что я должна навестить их. Вечером.
— Опять?
Наставница только шеей дернула.
Ну вот. Сколько можно? Чуть что — *я должна побеседовать с твоими приемными родителями!* Как в школе!
Блин…
А я еще думала, что в этом племени… как его… Клан Южных скал… будет легче. А фигушки.
Во-первых, вся молодежь, как назло, умотала на летнюю охоту и теперь не появится несколько дней. Парни — на охоту в Ледяные леса (там вроде как ничейная земля и можно хоть кфыту хватать, хоть жирика, хоть вообще слона — никто слова не скажет). А девушки — вы не поверите! На рыбалку! Мол, хорошо закоптить-приготовить рыбку на зиму смогут только девушки… Ну ни фига се… Это мне, значит, тоже придется рыбку коптить? В жизни не была на рыбалке и не собираюсь! И вообще рыбу видала только в аквариуме и на тарелке…
Нет, было как-то, что я рыб в натуре видала, под водой… когда мы чуть не утопились на дайвинге этом… но хорошего ничего про них вспомнить не могу. Красивые-то они красивые, но какие ж наглые! Одну девчонку, Рафаэллу, чуть не утопила какая-то сестричка кильки. Прилепилась и все. Инструктор говорит, рыбка приняла Рафаэллу за кита или акулу, и… Короче, не о том я. Главное-то что? Что молодежь из поселка смылась. А осталась малышня, у которой еще крылышки не окрепли, и взрослые, которые не на заработках или отвечают за клановое Пламя… Короче,крайняк, пообщаться не с кем. Гарри и тот смылся.
Во-вторых, мне пришлось ходить в школу! В натуре! Назначили наставницу, пожилую такую дракошу… Маррейна ее зовут… и заставили каждое утро летать на площадку перед ее пещерой и учиться! Чему учиться? Слуууушайте, ну вы любопытные!
Всему! Вы знаете, сколько у драконов видов пламени? А для чего нужно каждое? Ну, я вот теперь знаю… почти. Ну вот не надо придираться, не надо! Буду знать! Сами попробуйте выучить всю эту фиг… кхм, все эти замечательные и полезные знания за несчастные несколько дней!
И сколько на свете драконьих племен, семей и ветвей, и какой у кого опознавательный значок на метке, и кто именно умеет и имеет право оборачиваться в человека, и в каких случаях этого вообще делать нельзя… И кого можно приглашать в патроны, и какие у него права да обязанности, да какие у дракоши. И так далее, и так далее… Голова пухнет. Ничего, я все равно выучу. Я выучу… Ну, погоди у меня, мистер «я-пока-не-могу-уделять-тебе-внимания», я все-о выучу! И вернусь!
Смотри, не вляпайся там без меня куда-нибудь…
В-третьих, драконьи порядки — это что-то! Я в первый же вечер всю стаю на ноги подняла. Все слетелись к пещере Дебрэ с вопросами, что, мол, случилось… Ну что, что… Ничего, в общем, такого… Просто тут такой сервис, что гостю сперва предлагают освежиться, а потом уже набивают его калориями… Нет, это еще ничего порядки. Один из моих женихов, Петюня, как-то в одном диком племени был, в Африке… вернулся с проколотыми ушками, колечком в носу и палочкой в прическе. Круто? Так что все в норме, я в эту драконью ванну полезла запросто, еще нервы хотела подлечить растрепанные… Ага, размечталась!
Знаете, кто там плавал?!
Кто-кто?
А мне еще говорили, что это у меня мысли неприличные!
Слуууушьте, ну вы совсем уже… Вовсе даже и не Гарри. И не его папа, вы че? И… кто? Тьфу на вас вообще с вашими вариантами! Там вообще не драконы плавали. Кто? Ну все вам скажи… Вы когда-нибудь видели лохматых черепах? Ну вот… Тут бы увидели. Целую стаю… Выскочили б из ванны, как миленькие и визжали б не меньше меня! Потому что стая эта… я их сначала за мочалки приняла — лежат себе сверху на волнах, покачиваются… Так вот, только я в воду влезла. (это вообще-то не ванна, а горячее озерцо), как мочалки зашевелились… а потом стали разворачиваться ко мне. Я сначала думала — показалось. Ну, наревелась я тогда из-за Рика до помутнения в глазах, еле видела… И вдруг стая как сорвется ко мне! Вся. Как голодные акулы!
Я вылетела из воды, как папина любимая подлодка! И завизжала-а… Так завизжала, что мохнатые мочалки на дно занырнули, от меня подальше.
Кошмар.
Пар, со стенок светящийся мох посмывало нафиг, снаружи драконы ломятся и спрашивают, что случилось… уй, позорище…
Почему позорище?
Да потому… Это реально мочалки были. Правда, живые… Ну зверики такие. Живут в горячей воде. Их подкармливают, а они чешуйки чистят-полируют и крылышки массируют. Нормальный такой спа-салон для дракошиков… А я тут панику навела, будто прикатила с Урала какого-нибудь… блин.
В-третьих… нет, уже в-четвертых… Помните, как я от местных деточек стремалась? Ну когда одна малявка меня в пруд загнала своими вопросами. Оказалось, что местные драконятки ничуть не лучше… Наоборот, вопросов у них еще больше! Серьезно. Я сначала терпела и отвечала, на что могла… только попробуй тут ответь. Ну вот вы б что ответили на вопрос про моду на харррверсы? Или про мое отношение к маркировке яиц? И какая у меня ветвь: Радужнокрылых или Сияющих. И что со мной случилось, что я выросла такой большущей, и нельзя ли им тоже такого, чтоб вырасти и начистить чешую одной зловредной старшей сестре?
Ррррррр! Я от них на второй день полезла прятаться в такую пещерку с цветными огоньками… Малышня мне чего-то орала, но догонять не стала, а у меня уши так гудели вместе с головой, что я не стала думать, чего они.
А потом уже подумала… Только поздно. Когда хвостом зацепилась…
Ой, блин…
Лучше б я куда-нить еще влезла.
Там типа кладовки было с какими-то особыми красками… Вроде как очень нужными и где-то даже местами священными… И эта чертова полка… выбрала ж момент, когда я там была и приземлилась не куда-нибудь, а на мою спину!
Наставница моя, когда увидала, как я выползаю из пещеры (хвостом вперед, вся в пятнах), так сразу меня за гребень — и в пещеру к Дебрэ… Два часа потом пришлось слушать, как нужна мне осторожность, аккуратность и ответственность…
А потом еще и на плече у Риэрре разревелась, вот позорище… Как же меня все достало-о…
Ну почему, почему у меня все так получается, как здесь говорят, «через хвостовую кисточку»…
Как я вообще сюда попала, да еще чешуей обросла, твою ж магию?!
Нет, Дебрэ мне объяснял, как. Говорил, что между нашей планетой и другими — такие стеночки невидимые… как особенный силикон…И вот если человек… ну или еще кто-нибудь… в общем, если он в напряге сильном (боится или злится или очень-очень кого-то любит, к примеру), то он такую стеночку как бы проплавляет на время… И проваливается в соседний мир. Или пробивает. А заодно и превратиться может, если у него есть… не запомнила, как называется, какая-то там способность. Тока в дракона еще никто не превращался, я первая. В кого превращались? Ну… по-разному. Кто боится — тот в кого-то незаметного. Один даже деревом стал, было дело. Кто бесится — обычно волк или еще кто-то злющий… Так что мне еще повезло. Я хоть разговаривать могла, и никто на меня не набрасывался, никто за еду не принял…
Всхлип… Повезло, называется.
Повезло.
Большое теплое крыло ложится мне на спину.
— Сандри, ну что ты, детка? Успокойся… Сейчас мы их снимем, этих озорников. Взлетим обе и снимем…Я буду подавать, а ты… Что с тобой?
Все.
Все! И это дерево релит… релик… старинное, и эти перегородки силиконовые, и этот хвост, что везде за мной таскается…
— Тебе плохо?
Плохо… Я скучаю! По маме, папе… по моему спокойному миру без всякой магии… по этой заразе белобрысой, чтоб его! Хоть бы не случилось чего, ведь этот самоубийца дня не может прожить, чтоб не сунуться куда-нибудь…
Малышню мы сняли, и она давно сбилась вокруг меня теплой стайкой… и попискивали, что ничего ж не случилось… ну перестань, а? Ну, хочешь мы тебе вкусненькое принесем? Ну все ж хорошо, чего ты…
Эх…
Все хорошо, Сандри, все хорошо…
Не плачь…
Все хорошо…
— Cандри, сосредоточься…
— Угу.
— Не угу, а сосредоточься. Начинаем…
Я вздохнула и попробовала «сосредоточиться». Мы сидели на скале над горным водопадиком, прям как в этой… где горы, снег и лыжи. И часы еще… А, в Швейцарии!
Если не обращать внимания на солнышко, то правда похоже. Кругом скалы, скалы… вода в водопаде шумит… Все такое, блин, романтическое, в фильмах в такой обстановочке герои обязательно целуются…
— Сандри!
Я покосилась направо. Да-а… Мечтать не вредно. Тут тебе не кино. Вместо крутой машины и мягкого сиденья довольно-таки твердая скала… холодная, кстати… а вместо красавца-блондина с офигительными глазами — драконша-учительница.
— Барьер, Сандри.
— Ладно…
— Помнишь, как?
— Угу.
— Не угу, а…
— Помню я!
— Вот и умница… — Маррейна сложила крылья и уставилась на меня — ворона-вороной, даже глазом косит. Ждет, пока я отгораживаться буду. От телепатии.
Ага-ага, среди драконов тоже телепаты водятся, вот.
Ну а вы думали, зачем мы сюда прилетели, от всех подальше?
Тренироваться.
А то, мол, и мне не захочется свои мысли показывать, и молодое поколение смущать не стоит. Я глянула на любопытное «поколение» — и согласилась. Был бы кто постарше, я б еще подумала, а так… Рано им еще просвещаться.
Хорошо еще, что тут не все телепаты, всего-то пара штук. Говорят, из них самые хорошие получаются тер… блин, не помню… в общем те, кто лечат. Они сразу узнают, где болит, да как именно, да отчего это началось. Только их мало, как и у людей… причем они чаще всего голубые. По цвету голубые, такие, в лазурь, а вы что подумали? Нет, я вообще-то тоже так подумала, когда это голуб… лазурное чудо заявилось вчера в поселок драконов. Откуда я знала, что эти сережки у него — не сережки вовсе, а подвески специальные, для работы? На нем же не написано. Я и подумала… А он цвет сменил и так на меня уставился…
Потом битый час кипел и высказывался, что «подобное для драконов невозможно и вообще невероятно», и нет, он не чувствует себя оскорбленным, но мое воспитание все-таки должно быть более… не поняла слово, но что-то типа «активный»… И что он очень сочувствует многомудрому Дебрэ и клану Южных Скал, которые взвалили на себя…
— Детка, не отвлекайся, — немножко сдавленно сказала Маррейна. — Барьер.
А, ну да…
Блин, кто б мог подумать. Маррейна, наставница моя… тоже телепат, оказывается. Потому и присматривает за малышней. То-то она всегда является, если что-то не так… Вспомнить хоть, как я на скале залегла, когда туда залетела парочка одна… Не то чтоб подсматривала специально, но вопрос насчет хвостов никуда не делся. Я и хотела узнать, куда их девают, в случае…
— Сандри! — наставница медленно краснела. — Барь-ер.
Ой!
Я постаралась не думать про… ну про это самое. Не думать, не думать…
А оно само думается!
Вот чес-слово!
Я не хотела… в смысле я хотела думать про другое, а в голову лезет и лезет всякое такое… и про хвосты, и про пары, и про «зубастенькая моя» и «гребешочек мой горяченький», которые я от той парочки наслушалась…
— Я сейчас вернусь! — вдруг рыкнула моя учительница. И полезла в водопад.
Ой. Холодно же…
Чего она?
Я обалдело уставилась на крылья и хвост училки, которые торчали из серебристой речки. Ничего себе фокусы! А если я туда полезу?
— Нет! — высказался водопад. — Ни за что!
— А?
— Оставайся там! И тренируйся в постановке барьера! Пока я не остыну…
А? А-а… Хм… Ну…
Барьер я все-таки ставить научилась.
Честное слово, научилась! Сама причем! Пока Маррейна в водопаде отмокала. Ну а что? Это ж я! Что-что, а сосредоточиваться умею. Если уж я ставила цель на что-нибудь, то могла даже папу переупрямить. Помню, захотела себе панду… Ну знаете, такого, как в мультике? Только живого… А их как раз запретили вывозить из этого… Китая. Так дом на ушах стоял, а папа от меня в Африку укатил, прятаться. Наивняк. Телефоны на что? Папин секретарь мне подсовывал лемура, гувернантка котеночка, мама вообще обезьянку купила. Маленькую, шуструю, пушистенькую… Но меня тогда переклинило на панде, и я всех неделю доставала по полной программе. Пока папа не законтачил с каким-то китайским дядечкой, и тот нам прислал сразу двух панд — мальчика и девочку. Целых три дня потом с ними играла…
Так я про что?
Я умею добиваться чего надо, так?
Главное захотеть!
Я и захотела.
Всего-то и надо, оказалось, что закрыть глазки, представить себя и нарисовать вокруг своей фигурки заборчик или стеночку… Просто фигурку надо было представить точно и стеночка у меня получалась в стиле авангард — то в цветочек, то почему-то лохматая… но моя учительница и от такой была вся в кайфе. Обняла, по спинке погладила и попросила тренироваться почаще…Особенно сейчас, когда в племени гость.
Да запросто.
Интересно, а гость про Ковен ничего новенького не слышал?
Ночью пришло первое оповещение от МЧС о резком похолодании и необходимости повысить бдительность, но Кузя, принявший сообщение, Нину будить не стал, а сам продублировал новость на острова. В ответ получил для Нины сообщения от Фрола и Змея – о полученном от директора заповедника предупреждении всем егерям усилить бдительность, так как с похолоданием ожидается начало миграции лосей с берегов более северных озёр к югу.
Местные так называемые лоси намного крупнее земных, размах рогов около пяти метров и толстенная шкура – но охота на них запрещена. Только наблюдение, считывание информации с чипов и передача данных диспетчеру заповедника. Поэтому Фрол отправил Квинто и Квадро в помощь егерю, всё ещё живущему в доме на другом конце острова – киборги могут считать информацию с чипов быстрее, чем человек с кучей инструментов. Оно конечно, у егеря есть DEX – но три киборга справятся с наблюдением лучше, чем один… одному пришлось бы вести наблюдение круглосуточно, не отвлекаясь на еду и сон.
Первые лоси появились на рассвете в среду – медленно прошли по берегу, не спеша вошли в воду и цепочкой поплыли на остров. Не останавливаясь, прямо на острове сбрасывали рога — и упорно двигались дальше, пересекая остров по всей длине, потом снова шли в воду и плыли до следующего острова. Поскольку на сбор рогов запрета не было, то Клим с Агнией и Квинто искали рога, чистили от грязи и приносили их в модуль. Пригодятся – или сувениры на продажу из них делать можно, или мебель… можно попробовать собрать кресло.
За три дня прошло семь групп животных – от двенадцати до двадцати шести лосей в каждой – и рогов набралось столько, что гончарная мастерская оказалась ими завалена. И Фрол стал думать, что с ними делать дальше.
В субботу Змей сам полетел к Нине, и опять с рыбой и ягодами – и она, предупреждённая заранее, дала ему отсканировать несколько принесённых из библиотеки книг по обработке кож, костей, рогов и резьбе по рогу и кости.
В воскресенье прилетала Лина со Стефаном и Виолой – чисто познакомиться поближе и узнать, можно ли прилетать иногда Стефану одному, если понадобится. Нина приняла гостей радостно и угостила от всей души – и показала обоим дом, и даже показала, на какой кровати Стефан может спать в её доме – при условии, что он не будет к ней приставать. Лина заверила новую подругу, что этот киборг точно приставать сам не станет, а для надёжности попросила Нину и Стефана побрататься. Нина, безмерно удивлённая такой просьбой, но зная процесс обряда, отломила Irien’у от своего куска хлеба – и он тут же хлеб съел. Лине оказалось этого достаточно – через Стефана и она стала Нине роднёй, названной сестрой.
Уже после их ухода до Нины дошло, что теперь Змей приобрёл в лице Лины и Стефана приёмных тётю и дядю – раз уж они стали названными сестрой и братом Нине.
Удивительна всё-таки жизнь! – приёмный брат Irien у кого ещё есть? Ни у кого! Только у неё и Лины!
***
В понедельник утром выпал снег – и на работу идти никакого желания не возникло. Работа в хранилище энтузиазма не добавила – после биеннале на Шебе в музей привезли более полутора тысяч предметов на ответственное хранение! И все – мелочь, новодел! Так называемой «мелкой пластики» больше восьми сотен, остальное – рисунки и наброски карандашами на картоне и оргалите, полторы сотни изделий из местного дерева и три десятка вязаных прихваток!
Прихватка с орнаментом, вышитым волосами какой-то местной шерстнатой зверюги – вещь совершенно бессмысленная и бесполезная! И если бы автор не был заслуженным… самой место этой прихватке было бы в туалете… протирать кран с горячей водой.
Салфетки с изображением инопланетного зверья – вещь ещё более бесполезная, чем прихватка… только жалко потраченного материала и времени.
В коллекцию «ДПИ» было принято восемьсот двадцать семь предметов! С формулировкой «на ответственное хранение»! Это значит – все предметы принадлежат теперь не музею, а министерству культуры Федерации, и могут быть – теоретически – в любой момент переданы другому музею на тех же условиях. Но с каталожной нумерацией и готовой карточкой Вороновского музея.
На ФЗК были приглашены все хранители – и если Марина была рада новому поступлению и возможности выполнить план по комплектации коллекции, то Нину появление новодела не радовало совершенно.
Чтобы правильно описать изображённую зверюшку, надо не только знать, как она правильно называется и правильно выглядит, но и способы питания и размножения этой зверюшки. Надо знать, опасна ли эта тварь для людей или не опасна. Надо знать, правильно ли ведет себя человек при встрече с этой тварью… и много чего надо знать.
А вот изучать все это нет времени совершенно!
На ФЗК едва не рассорились – зав сектором учета чуть не рыдала, что она не успеет за неделю, отведённую для приёма вещей, всё описать и промаркировать. Нина возражала:
— По инструкции хранитель не имеет права даже касаться предметов, пока на них не поставлен номер КП…
Сектор учёта вопила, что просто не в состоянии за неделю поставить на учёт столько… предметов (чуть не сказала – «хлама»)… и что только на одно занесение в Книгу Поступлений уйдет две недели… и что она не обязана делать работу, которую может сделать мэрька с КАМИС’ом… на что Нина в том же тоне возразила: «Кто не дает тебе поставить КАМИС на твою мэрьку?»… в результате было решено, что зав сектором учёта сделает только запись в КП, акты приёма на хранение в музей и акты выдачи на хранение хранителям, а всю остальную работу будут делать мэрьки под управлением хранителей коллекций.
Нине досталось больше всех – и криков, и предметов… и ещё один киборг Mary. Временно, на период приёма предметов. Парень девяти лет, купленный на ближайшей распродаже задешево – и выданный сразу же, с возможностью выкупа.
И никакие возражения Нины на эту тему не были приняты к рассмотрению:
— У меня и так две мэрьки! Даже поселить его негде!
— Уберите одного из собственных киберов, и место освободится!
Возразить было нечего – из шести киборгов четверо своих. Одного… или двоих придется возить домой на ночь… и всё бы ничего, но мероприятия у просветителей часто заканчиваются после того, как рабочий день Нины заканчивался. Если мероприятие по каллиграфии назначалось на четыре часа пополудни, то Агат и Клара должны были уйти в просветительский отдел к трём, там подготовить комнату, переодеться и загримироваться. А после мероприятия надо было переодеться самим, потом сделать уборку в комнате… в результате оба приходили в хранилище Нины к семи.
Но одного кого-то домой возить придется… DEX’ов удалять от места охраны рискованно… и лучше перебдеть, но без крайней необходимости их не дергать. Остаются Лиза и Лида – обе музейные. Лизу уводить нельзя – на нее поставлен КАМИС. Остается Лида… а почему бы и не взять её домой? Хуже не будет… она и в доме приберётся, и ужин и завтрак приготовит… да и выспится спокойно. Так и придётся сделать.
Нина посмотрела на выданного ей Mary – очень уж похож на одного однокурсника, такого же долговязого и тощего – и сказала ему:
— Имя тебе будет… Валера. Иди за мной… Вася, помоги ему.
— Приказ принят.
***
Вот сидит Нина рядом с Лизой перед терминалом, рабочий день заканчивается, а мысли где-то далеко… Лиза молча сидит рядом и смотрит в экран… она без проблем могла бы подключаться к музейной сети напрямую, без монитора… но она сидит за клавиатурой с зависшими над клавишами руками – и ждёт, когда Нина обратит на нее внимание…
Наконец, она не выдержала и спросила, что делать дальше. Нина если и удивилась тому, что мэрька решилась заговорить с ней первой, то не подала вида.
— Лиза, я не знаю, как эта живность называется… и опасна ли она. Надо у Васи спросить…
— Лучше у Пети… или у Триши, — робко поправила Лиза, – он был… там.
— На Шебе? Петя?
— На войне… Триша… он был, — испуганно отшатнулась Лиза, – он… знает… что это.
Нина внимательно посмотрела на девушку – наверно, в первый раз Лиза сказала что-то сама… первой. И дала верный совет. И сама испугалась.
— Лизонька, успокойся. Все нормально… подай видеофон.
Нина позвонила Илзе, на своё удивление дозвонилась с одного раза, спросила: «Не занят ли Триша в ближайшую неделю? Мне надо мебель двигать в хранилище, а увести сразу двух DEX’ов из кабинета нельзя…». Илзе удивилась ещё больше, но киборга отправила со словами: «Чтобы ночевать приходил в наш отдел» — «Да без проблем!».
Через четверть часа в кабинет вошёл DEX и застыл у стола – и Нина поняла, что Лиза что-то успела ему сообщить.
— Триша, ты знаешь, что это за зверюшка?
Лиза стала быстро набирать текст описания, не дождавшись диктовки Нины – и она поняла, что DEX диктует ей напрямую.
— Ребята, я понимаю, что вам так удобнее… но мне тоже хотелось бы поучаствовать в процессе создания инвентарной карточки на предмет основного фонда. Но… рабочий день закончен, мне пора идти… а вы работайте. Лиза, что не поймёшь, отложи на утро, вместе опишем.
Лиза замерла – какое счастье! – Триша будет рядом с ней целую неделю! Но сам Триша вскочил и застыл в полуметре от стола – семь дней в тепле и сытости, да ещё рядом с Лизой терять не хотелось.
Мелькнула – и исчезла – мысль о том, что любой из них… и даже Лиза… может свернуть ей шею двумя пальцами… за две секунды. И продолжать дальше работать… уже без неё. И никто из музейных не заметит, что её нет… нет, этого не будет. Ни Лиза, ни Петя, ни Триша… её не тронут. Они свои… родные уже. Защищать будут.
— Просто так удобнее, – стала оправдываться Лиза.
— И быстрее, – неожиданно для Нины поддержал её Петя. – Триша скинул всё, что знал нам обоим… мы вместе лучше сделаем.
— Хорошо, оба молодцы… но давайте, я тоже немного… пять минут… поучаствую в процессе. Как же называется этот зверь?.. ты уже набрала описание… подожди, я почитаю.
«Игрушка «Встреча». Материал – глина. Способ изготовления – ручная лепка, обжиг, роспись. Размер — 15,9 х 12,6 х 8,6 сантиметров.
Описание — многофигурная композиция: На плоской платформе толщиной семь миллиметров стоит группа людей, один из которых находится в стороне от троих других. Платформа разделена краской на две равные части – зелёную, на которой стоят фигурки людей, и черную, из которой тянется вверх червеобразное существо тёмно-коричневого цвета и верхним концом направлено на фигурку киборга модели DEX-6. Фигурка киборга в комбинезоне с логотипом фирмы-производителя, с рыжими волосами и с большим рюкзаком за спиной. Остальные фигурки также раскрашены в военные комбинезоны, но рюкзаки у них были намного меньшего размера…»
— Неужели так бывает? И… что дальше… с ними стало? Если допустить, что изображено реальное событие, конечно… Триша… сядь уже… и рассказывай.
DEX сел и начал говорить. Тихо и без эмоций, словно отчитывался перед командиром в армии – Нина в состоянии полнейшего шока только молча слушала его. Существо оказалось хищником – но, если стоять неподвижно, оно не тронет… оно хватает только движущиеся объекты.
— В таком случае… выдержка у этого парня… просто киборгская! – потрясённо сказала Нина. – И почему-то никто из товарищей даже не пытается его защитить.
— Они люди. Он киборг. Им интересно, – короткими отрывистыми фразами выдавал информацию Триша. — Ему… не может быть страшно. Он… машина.
— Да будь он хоть десять раз машина! Ему явно страшно… даже здесь это понятно. Интересно… где и когда автор игрушки это видел? Или рассказал ему кто-то? Или… лепил один из тех, кто стоял и смотрел?
— Возможно, кто-то из них и выжил… я видел такого же рыжего… там… где я был… – стал оживать Триша, – его отправили на задание, а доставили ломаным… он отлежался. Потом его списали… и продали. А я остался.
— Остался… не совсем верное слово. Вряд ли спрашивал кто-то твое мнение… тебя оставили. Но почему привезли именно сюда на перепродажу? Далековато… но… хорошо, что ты теперь здесь. С тобой спокойно… и надёжно… во сколько тебе надо уходить в свой отдел? В десять? Тогда выспись и приходи к восьми утром.
— Я приду в пять… можно? Я всё сделаю… если надо.
Триша посмотрел на лицо с третьим уровнем управления – и улыбнулся. Впервые за всё время нахождения в музее – он радовался и не скрывал этого.
— Ты лучше меня знаешь это зверьё… а Лиза лучше меня делает описания… то… можешь сесть рядом с ней и помогать ей, – и Нина уступила DEX’у место у терминала.
Предложение было полной неожиданностью не только для киборгов, но и для самой Нины – возникло как-то само и в данный момент было правильным. И было сформулировано так, что DEX мог отказаться – но он сел на освобожденный стул рядом с Лизой, подключился к музейной сети, и на экране стал появляться текст описания предмета.
Нину это обрадовало – есть вероятность, что описать весь новодел удастся ещё в этом году. Хоть план инвентаризации, данный на этот год, уже процентов на восемьдесят выполнен.
— Вася, Агат, Клара, собирайтесь… летим домой! Вася, отвезёшь нас и вернёшься сюда. Валера, спишь на диване. Сутки на отдых. Потом покажу, что делать.
— Приказ принят, – ответил Mary.
— Хорошо, сейчас, – ответил DEX.
Наконец-то пришло решение проблемы. Взять домой Клару и Агата.
— Тогда… полетели. Ребята, до завтра.
Ребята ответили: «До свидания!» — и Нина с киборгами отправились домой.
Площадь бесновалась: дружина требовала немедленного отмщения. Млад сидел на снегу, прислонившись к срубу колодца возле терема. Перемысл явно преувеличил его силу. Другие волхвы, по крайней мере, остались на ногах. Не было сил даже снять баклажку с пояса, чтобы отхлебнуть настоя; малейшее движение рождало немощную дрожь, как в горшке с киселем. Челка промокла от пота и прилипла ко лбу.
Юный князь поднял руку навстречу ярящейся толпе, и крики примолкли. У него еще не вполне сломался голос, и громко говорить басом он не смог, пусть и очень хотел. Зато звонкий голос мальчика разлетелся до самого вала, и, казалось, его услышат и в Новгороде.
– Решение еще не принято! Грамота не скреплена подписями! Но и когда волхвы подпишут свои выводы, по закону мы не сможем вынести приговор. Мы хотели знать правду не для мщения за прошлое, а для решений в будущем. Я призываю дружину и новгородцев не чинить татарам вреда. Это наше внутреннее дело! Мы сделали это для Правды, а не для мести! Останемся верными Правде!
К Младу подошел Белояр и присел перед ним на корточки, сразу потянувшись к его поясу, где висела баклажка.
– Ты говорил с духами три дня назад и еще не восстановился, – сказал волхв, выдергивая из баклажки пробку, – тебе было тяжелее всех.
Он подложил руку Младу под затылок и поднес баклажку к губам.
– Ты сильный волхв, – продолжил Белояр, – ты один из всего круга смог противиться мне. Ты делал это нарочно?
Млад покачал головой.
– На это тоже уходили твои силы, – Белояр кивнул. – Ты видел все так же, как другие, или что-то еще?
– Только на выходе в явь, – Млад тряхнул головой, – но это было больше похоже на путаный конец сна. Мне виделся князь Борис с ядовитым кубком в руках – в своей постели. И еще я видел, как он сам всходит на погребальный костер.
– На выходе у всех исказились видения. И у всех они разные, – Белояр поднялся на ноги, передавая баклажку Младу в руки. – Тебе нужна помощь?
– Нет, я скоро встану.
– Грамоту составлять заканчивают. Через полчаса начнетнут подписывать. Ты успеешь?
– Вполне.
Млад смотрел на прямую удалявшуюся спину Белояра, когда к нему подбежал доктор Велезар.
– Я не заметил тебя сразу, извини, – он протянул руку, чтобы помочь Младу встать. – Не надо сидеть на снегу, ты простудишься. Я помогу: там, в тереме, для вас накрыты столы, можно выпить горячего меду или пива.
– Я бы выпил квасу. Или взвара, погорячей и послаще, – сказал Млад, принимая руку.
– Котлы давно кипят, челядь с ног сбилась. Не дождутся, когда волхвы соизволят приступить к трапезе.
Поднимаясь на ноги, Млад заметил, как сильно кружится голова. Ему снова померещилась тончайшая паутина, натянутая в воздухе со всех сторон, но на этот раз он списал это на усталость. Доктор Велезар подставил ему свое узкое плечо, – Млад был выше доктора и намного моложе, поэтому только слегка оперся на него, чтобы не шататься.
В нижнем ярусе терема действительно дым стоял коромыслом: бегали девки с блюдами и посудой, солидно распоряжались девками мужики, бабы носили дрова и мели полы. Вокруг гремело, стучало, парило, дымилось и приятно пахло едой. Доктор хотел провести Млада наверх, но тот отказался и присел в углу на скамейке, чтобы никому не мешать. Откуда-то появились две бабы. Ахая и причитая, проводили Млада к печке, за стол, – узнав в нем волхва, они были готовы нести его на руках, и он с трудом отделался от их помощи.
– Сбитню, девки, сбитню велено нести! – крикнула в пространство одна. – Быстрей давайте, сейчас грамоту заручать будут!
И сбитень появился чуть ли не через мгновение: на широком подносе с полотенцем, где, кроме большой кружки, были мед, патока, сушки, калачи, пряники и три куска мясного пирога. Млад чувствовал себя неловко: хорошо, что никто не стал пихать это ему в рот. Бабы почтительно стояли по бокам и чуть сзади – словно стража; девка, притащившая поднос, с любопытством выглядывала из-за угла на пару с подругой.
Горячий сладкий сбитень иногда помогал не хуже отвара, который Млад носил в баклажке и пил после подъемов наверх. В тепле унялась дрожь, только голова продолжала кружиться, – теперь легко и приятно. Он сидел и вспоминал видения, явившиеся ему в круге волхвов, – чтобы ничего не пропустить. И чем больше он их вспоминал, тем сильней его одолевало беспокойство. Беспричинное, смутное. Оно приходило на смену усталости и головокружению, и Млад списывал его на последствия гадания: ему ни разу не приходилось так выкладываться во время волхования. Втроем-вчетвером волховать ему случалось, но настолько глубокого помрачения сознания он никогда не испытывал. От него что-то ускользало, как уходящий сон, который стремишься удержать, просыпаясь. Он хотел понять, что же это, – и никак не мог. Бабы, стоявшие за спиной, сильно его раздражали; он думал, что причина именно в них.
Подписание началось торжественно, на широком помосте княжьего терема. Князь стоял, заложив руки за спину, между двух столов. За одним сидели Перемысл, три волхва с капища в детинце и Белояр, за другим – новгородский посадник Смеян Тушич Воецкий-Караваев, боярин из старинного и уважаемого рода, двое думных бояр и пятеро кончанских старост из житьих людей (когда-то Борис посоветовал новгородцам не избирать в «кончатники» бояр, и с тех пор новгородцы строго следовали его завету).
Думные бояре отличались от остальных не только нарочитым богатством одежды. Являя друг другу полную противоположность, они, тем не менее, были удивительно похожи. Один – Чернота Свиблов – высокий и тучный, толстогубый, мягкотелый, другой – Сова Осмолов – поджарый и быстрый, остролицый и черноглазый, с горящим взором. Оба имели бороды, только у Свиблова борода лежала на груди и напоминала ощипанную мочалку, а у Осмолова была густой и исправно постриженной. Но оба смотрели на мир свысока, оба понимали свою значимость, оба снисходительно мирились с присутствием «малых» людей за столом. В них не чувствовалось ни властности юного князя, ни мудрой отрешенности Белояра. Они были хозяевами, а не властителями и не мудрецами.
Посадник отличался от них обоих, – несмотря на знатность рода, Смеян Тушич обладал скромной внешностью: не худой и не толстый, не низкий и не высокий, с серо-пегими волосами и без бороды. И шубу он носил хоть и соболью, как подобает человеку зажиточному, но какую-то серую, невзрачную, с протертым местами бархатом. Характер у Воецкого-Караваева был покладистый, тихий, на людей он свысока не смотрел и хозяином себя не выставлял. Но все знали, что лучшего защитника новгородцев среди бояр нет и лучше Смеяна Тушича никто не умеет улаживать споры и разногласия, особенно с иностранными посольствами.
Перемысл зачитывал грамоту на всю площадь, волхвы внимательно слушали и кивали. Млад поднялся наверх последним, чуть не опоздал и стоял у самого края помоста, за спинами остальных, в дверях. Люди на площади, которых прибавилось, потому что открыли ворота, переговаривались тихо и шипели друг на друга, боясь пропустить хоть слово. Млад тоже прислушивался и тоже боялся что-нибудь пропустить; беспокойство не оставляло его – напротив, только усилилось. Он что-то забыл, что-то очень важное! Происходящее стало казаться ему наваждением. Это не ему явились виденья из прошлого! Не ему! Он не был собой! Он был каплей в ручье! Его собственными стали только последние видения, которые не имели никакого отношения к правде, – бред, бред на выходе в явь!
И, вместе с тем, все видели одно и то же. Грамота очертила общее в видениях всех сорока человек и вычеркнула то, что не помнил хотя бы один из них. Даже сводчатые окна ханского дворца, даже наборный рисунок на полу, – записали всё. Это ли не доказательство правды – рисунок на полу дворца в Казани, где Млад никогда не бывал?
Волхвы по очереди подходили к Белояру и Перемыслу, внимательно перечитывали грамоту глазами и скрепляли ее своей подписью. Юный князь цепко вглядывался в лица волхвов, словно проверял, словно старался запомнить. Бояре скучали, посадник тихо переговаривался с «кончатниками». Площадь молчала, подавленная или торжественностью этого действа, или значимостью волхвов, смотревших на нее сверху. У Млада за спиной и у окон, выходивших на помост, толпилась челядь, прислушиваясь и всматриваясь, – даже шепота не было слышно. Подписавшие грамоту волхвы вставали на место, с их лиц исчезало напряжение, – наверное, каждый, как и Млад, немного волновался и отдавал себе отчет в последствиях совершенного действа. И пусть законной силы грамота не получит, обвинения в смерти князя Бориса хану никто не предъявит, но Правда… Правда останется.
А Правда ли? Сорок человек заглянули в прошлое, сорок человек увидели одно и то же. Лучше бы Млад не стоял последним, лучше бы подписал грамоту сразу, потому что сомнение терзало его все сильней. Он не был собой! Это не его видения! Какое он имеет право подписывать то, что будут считать Правдой?
Перемысл выкрикнул его имя, Млад протиснулся вперед и прошел по помосту в другой его конец, почему-то с особенной силой ощущая, насколько не похож на остальных, стоявших на помосте, – своим полушубком (действительно, как у истопника, – декан прав), своим лисьим треухом, столь рыжим, что тот издали бросался в глаза, своей походкой, нисколько не напоминавшей степенную поступь волхвов, своей мнимой молодостью (другие волхвы обычно выглядели старше своих лет).
– Читай, Млад Мстиславич, и не торопись, – кивнул ему Перемысл, протягивая грамоту, для верности начертанную на толстом пергаменте, а не на бумаге.
Млад рассеянно кивнул. От волнения строчки разбежались перед глазами, и стоило определенного труда вернуть их на место. Он в самом деле не торопился, внимательно изучая каждое утверждение и сравнивая со своими видениями, – обмануться нетрудно. Если тридцать девять человек до тебя сказали, что черное – это белое, ты повторишь это не задумываясь и будешь уверен, что не солгал.
Торжество хана описывалось скупо: Млад мог бы расцветить описание бо́льшим числом подробностей. И… чего-то не хватало. Очень важного, очень нужного для Правды… Млад прочитал грамоту до конца. В нее не вошли слова доктора Велезара, – впрочем, не надо было собирать сорок волхвов, чтобы вытащить их из прошлого: доктор говорил их в присутствии десятка свидетелей. Млад посмотрел на Перемысла и вернулся к хану и его дворцу. Да, рисунки на воротах, на полу, очертания окон – именно такими их видел Млад. Очень точные рисунки. Но…
Он положил бумагу на стол, нагнулся, взялся за перо, макнул его в чернильницу и в этот миг вспомнил взгляд вишневых татарских глаз. Хан опоздал. Не было никакого торжества! Не было! Разочарование и, в лучшем случае, злорадство вместо торжества. Все – ложь! Млад не был собой. Это не его видения!
Он поднял глаза на Перемысла, который смотрел на него выжидающе, глянул на отрешенного Белояра и уперся в синий, пронзительный взгляд юного князя.
– Я не могу этого подписать, – сказал Млад еле слышно.
Белояр повернул голову, отрешенность его вмиг исчезла. Князь перестал щуриться, глаза его распахнулись от удивления, брови поползли вверх. Волхвы, стоявшие рядом, зашептались, передавая новость дальше. Бояре недовольно зашевелились, Сова Осмолов сжал кулак и скрипнул зубами, посадник переглянулся с «кончатниками».
– Почему, Млад? – разочарованно спросил Перемысл, оглядываясь на бояр.
– Я не уверен, – ответил тот немного тверже. – Надо быть уверенным до конца, а я до конца не уверен.
Осмолов посмотрел на Млада с ненавистью и собирался что-то сказать, но передумал.
– В чем ты не уверен? – князь вернул лицу спокойствие.
– Во всем. Я не был собой. Это не мои видения. Моих собственных видений было всего два, и их здесь, очевидно, нет.
– Млад, ты опять начинаешь подводить умствования под гадание, – тихо сказал Перемысл.
– Да, – Млад решил, что ему проще согласиться, чем доказать обратное.
– Твои видения противоречат остальному? – Белояр смотрел на Млада, как игрок на брошенные кости: глаза его горели огнем.
– Да. Мои видения перечеркивают сделанные выводы. Но это не значит, что они истинны, а все остальное – ложь.
– В таком случае, я с тобой согласен, – кивнул Белояр, – не подписывай. Пусть останется толика сомнений.
Князь перевел взгляд на Белояра: глаза юноши выражали негодование и обиду.
– Но… но почему? Ведь… это Правда? – запинаясь, спросил он у волхва.
– Никто не знает, что есть Правда. Один голос – против тридцати девяти. Это ничего не меняет, лишь подчеркивает: гадание не может иметь законной силы.
Площадь заволновалась, почувствовав заминку.
– Сорок, – князь упрямо сжал губы и чуть откинул лицо назад. – Сорок, а не тридцать девять против одного! Я подпишу грамоту. Я видел то же самое.
– Не делай этого, юноша, – Белояр кивнул князю и снисходительно нагнул голову набок, – не делай. Ты слишком молод, чтобы принимать подобные решения самостоятельно. На тебя смотрит Новгород. Подумай, что будет в городе сегодня ночью, если ты подпишешь эту грамоту. А завтра в ответ на кровавую ночь начнется война. И не только Казань, но и Крым, и Астрахань, и Ногайская орда через месяц встанут под стенами Москвы и Киева, а через два – осадят Новгород. Не полагайся на чувства в своих действиях. Такие вопросы решает боярская дума. Пока.
Князь втянул воздух сквозь раздутые ноздри и опустил голову, но тут в разговор вступил Сова Осмолов.
– С каких пор волхвы дают советы князьям? Ты верно заметил, старик: такие вопросы решают бояре, а не волхвы. Если речь идет о Правде, о какой осторожности мы говорим? Юноша горяч, но на этот раз он прав, – Правда стоит того, чтобы бороться за нее с оружием в руках.
– И кто сказал тебе, что Русь слабей орды? – добавил Чернота Свиблов. – Это мы встанем у стен Казани и Астрахани, а не они у стен Новгорода! Это они наши подданные, они платят нам дань, а не мы им!
– Давно ли? – еле заметно усмехнулся Белояр.
– Довольно, – оборвал их юноша. – Ты отрезвил меня, Белояр. Я благодарен тебе. Я не стану подписывать грамоты, даже если дума единогласно решит, что я должен ее подписать.
– А татары слишком вольно разгуливают по торгу… – пробурчал под нос один из «кончатников», но князь глянул на него коротким взглядом, и тот осекся.
– Новгородцы ненавидят татар, – продолжил за него Сова Осмолов, – Русь сносила их засилье сотни лет.
– Новгородцы видели татар только на торге, – отрезал князь, – им не за что их ненавидеть! Это не Москва и не Киев. Если, конечно, твои люди, Сова Беляевич, не уськают их на каждом углу, как собак на медведя.
– Новгородцы имеют свою голову на плечах, – с достоинством сказал посадник, – они не собаки, чтоб их кто-то уськал.
– Я не хотел обидеть новгородцев, – кротко ответил князь, опустив голову.
– Может быть, мы вернемся к грамоте? – робко вставил Перемысл. – Люди волнуются…
Сова Осмолов с ненавистью глянул на Млада и полушутливо проворчал:
– Выискался… Сомневается он! Никто не сомневается, а он – сомневается! Я еще выясню, кто ты таков…
Млад вскинул глаза – несмотря на снисходительный тон, в голосе боярина он услышал и презрение, и угрозу.
– Я – Ветров Млад, сын Мстислава-Вспомощника, мне нечего стыдиться и нечего скрывать.
Боярин скривил лицо, но смешался под горящим взором Белояра: сильные мира сего не смели грозить волхву.
– Млад, ты хорошо подумал? – спросил Перемысл, оглядываясь на бояр и посадника.
Млад кивнул.
– Объяви об этом людям. Только… попроще, ладно? Это не студенты.
Млад кивнул и попытался представить, будто это что-то вроде лекции и волноваться необязательно. Он повернулся лицом к подавшейся вперед толпе и набрал воздуха в грудь.
– Я не поставил своей подписи под этой грамотой. Я не уверен в правде гадания, – выкрикнул он в толпу.
Ропот пронесся над площадью и перешел за ворота, где собрались новгородцы. Он выражал разочарование.
Проживание в семье с маленькими детьми приучает к нескольким важным вещам. Например, к привычке не спать голым. Запирать зажигалки и надежно блокировать электрические розетки. Размещать чашки с кофе выше досягаемости ловких маленьких ручек.
А также к тому, что если вдруг рано утром к тебе, полусонному, прижимается под одеялом мягкое и теплое, сонно сопящее в шею или под мышку, то стоит сначала открыть глаза и посмотреть, что это такое к тебе прижалось, а уже потом набрасываться на него с рычанием и разными намерениями. Хотя рычание малышкам тоже нравилось.
На этот раз Айвен почуял подвох еще до того, как открыл глаза: то, что сейчас к нему прижималось, было куда крупнее обеих малышек, даже если брать их вместе. И намного жестче, чем Теж… ну, в определенных местах и смыслах. Несколько секунд он оторопело разглядывал в свете пасмурного серого утра курчавую темноволосую макушку, в которую чуть ли не упирался носом, а потом вспомнил.
Байерли.
Ну конечно. Кто же еще.
Вот ведь зараза форратьеровская. Ночью, похоже, скинул одеяло, а потом замерз и притерся к теплому айвеновскому боку, словно к персональной грелке. Точно, замерз: пижама на спине задралась, кожа вся в мурашках. Еще и под руку подлез, ну да, тепленькая же. Или это сам Айвен его во сне полуобнял, мало ли за кого приняв, рефлекторно чисто: прижимаются — надо обнять.
И ведь главное — психанет же, когда проснется! Решит, что Айвен поползновения проявляет. Развопится наверняка. И долго потом припоминать будет…
Айвен вздохнул. Форратьеровская макушка пахла знакомым детским шампунем. Уютно так, по-домашнему. И надо бы отодвинуться, пока он не проснулся и не начал ругаться — а он ведь начнет, наверняка начнет. Да только куда отодвигаться? Айвен на самом краю лег, специально подальше, за спиной только пол. А отодвигать самого Байерли… тут уж он точно проснется! И разозлится.
Нет уж.
Пусть сам просыпается. Первым. И отодвигается тоже сам. А Айвен в кои-то веки честно продрыхнет столько, сколько сможет. Тем более что никуда не надо спешить и так тепло и уютно… Тепло. Ну да, Айвену-то тепло, он же под одеялом. А у Бая вон вся спина в мурашках. Да еще и знобит наверняка, столько крови потерял…
Айвен осторожно потянулся рукой к спинке дивана, нашарил сброшенное Баем одеяло, аккуратно потащил его на себя. Вернее, на Байерли. Натянул, расправил. Поколебавшись, снова прижал сверху рукой. И вовсе он не обнимает, вот еще глупости. Просто самое удобное положение для руки, куда ее еще девать? А когда Байерли проснется, пусть сам и выбирается точно так же, как ночью под нее залез. Вот.
Байерли завозился, побеспокоенный, обдал теплым дыханьем. Айвен рефлекторно погладил его по спине, как поглаживал недопроснувшихся малышек, и лишь потом испуганно замер. Неужели таки разбудил? Но Байерли, чуть поерзав и пристроившись поудобнее щекой у Айвена на груди, уже снова притих, задышал сонно, неровно. Айвен закрыл глаза и тоже расслабился. Ну вот и славно.
*
Байерли лежал, крепко зажмурившись, и думал, что первым открывать глаза не будет. Ни за что. И не только потому, что в кольце из твердых горячих рук тепло и уютно. И поза получилась какой-то очень удобной, когда вот так, вплотную, навалившись почти, и плечо почти не болит. Какой же это кайф, когда не болит! Конечно, это трусость и малодушие, но как же не хочется шевелиться, чтобы снова… К тому же незаметно отодвинуться не удастся, Айвен наверняка проснется. И будет неловко. Обоим.
Нет уж.
Лучше он будет лежать до победного. Может быть, снова заснет, пока ничего не болит, и будет спать так крепко, что не заметит, как проснется и осторожно отползет Айвен. Может быть, Айвен и совсем уйдет, ему же на работу. И вообще. А Байерли будет спать. И думать, что тот по-прежнему рядом. И будет счастлив. Долго. Пока не проснется. А может быть, и не станет спать. И будет просто лежать, сколько понадобится. Просто лежать с закрытыми глазами.
И, может быть, Айвен еще раз проведет рукой по его спине, пусть даже и поверх одеяла…