Приглушенное мяуканье домофона ранним утром Айвена не разбудило (по привычке он проснулся как на работу и как раз готовил завтрак), но настроение испортило. Он давно уже убедился, что по утрам приходят лишь неприятности, причем самые нетерпеливые, которым вломак ждать, пока Айвен сам до них доберется. Иногда вместе с ними приходил один наглый Форратьер — поделиться сплетнями, выклянчить кофе и позубоскалить об общих знакомых, перед тем как отправиться отсыпаться после тяжелой ночки.
Но сейчас тот самый Форратьер спал на диване за плотно прикрытой дверью гостиной. И это значило, что неприятности пришли одни.
Или нашли другого провожатого.
— Айвен, прекрати на меня пялиться так, словно видишь первый раз. И открой дверь. Будь так любезен.
Айвен вздрогнул, чуть не уронил пульт и покорно пискнул:
— Да, мам.
Словно ему снова пять лет.
За прошедшие годы мог бы и привыкнуть к тому, что она умудрялась никогда не обращать ни малейшего внимания на все, ее не устраивающее. Например, на домофонные камеры, которые обеспечивали вообще-то вроде как одностороннюю связь, и посетитель ни при каких обстоятельствах не мог увидеть хозяина. Даже услышать его не мог до тех пор, пока хозяин не нажимал кнопку приема. Но леди Элис видела все, что считала нужным видеть, и всегда, когда считала нужным это видеть. Иначе она не была бы леди Элис.
Отставив турку (похоже, с кофе придется повременить), Айвен вышел в прихожую и открыл дверь, прислушался к гудению поднимающегося лифта. Он чувствовал себя ребенком, не выполнившим домашнего задания и опять промочившим ноги, хотя и обещал не бегать по лужам. Он чувствовал себя виноватым, никчемным, глупым, неотесанным, несоответствующим, не оправдавшим возложенных надежд и проигравшим заранее. Он чувствовал себя так, словно его мозги взболтали ложкой. Опять. Его матери всегда хватало на это нескольких секунд.
Лифт остановился. Зашипел пневматикой створок.
— Доброе утро, Айвен. Надеюсь, у тебя все в порядке?
— Взаимно. В полном.
— Плохо выглядишь.
— А ты прекрасна и безупречна. Чему обязан столь ранним и неожиданным визитом?
— Не кривляйся. Тебе не идет.
Вот так всегда. И бесполезно объяснять, что и не думал кривляться, а просто пытался быть вежливым. Насколько мог.
Она остановилась перед ним и с легким осуждающим недоумением приподняла брови, раздосадованная тем, что без подсказки ее недалекий сын так и не догадался посторониться, освобождая проход. Айвен усмехнулся и не только не отступил, но еще и недвусмысленно уперся рукой в притолоку, перегораживая дверной проем. Времени, пока лифт поднимался до четвертого этажа, было недостаточно для того, чтобы морально подготовиться к стихийному бедствию под названием «леди Элис», но его вполне хватило, чтобы принять решение.
И встать в дверях, полностью их перекрывая.
Смирившись с в который раз подтвердившейся небезупречностью собственного отпрыска, леди Элис одарила его взглядом Крайнего Неодобрения и безапелляционным тоном уведомила:
— Мне надо с тобой поговорить.
— Я весь внимание.
Леди Элис многозначительно посмотрела на айвеновскую руку, преграждающую ей путь, но, поняв, что та и не думает никуда исчезать, снизошла до уточнения:
— Надеюсь, ты не думаешь, что мы будем разговаривать на пороге. Не стой столбом, Айвен, убери руку и дай мне наконец нормально войти.
Айвен вздохнул, придавая лицу соответствующее ситуации скорбное выражение:
— Мне очень жаль, что приходится тебя огорчать, мадам матушка, но, увы, это никак невозможно.
— Не будь смешным, Айвен. Я серьезно.
— Я тоже. Поговорим тут. — Внезапно его осенила мысль, в первый момент показавшаяся очень удачной. — И если можно, покороче — я уже почти опаздываю, а мне еще одеваться.
— В штаб? — Леди Элис смерила оценивающим взглядом домашний (и довольно мятый, если уж говорить начистоту) костюм Айвена и поморщилась. Айвен осторожно шевельнул головой, что можно было принять за подтверждающий кивок. Врать ему не хотелось, но с точки зрения его матери служба была чуть ли не единственной уважительной причиной, и уж точно только ее интересы она могла допустить на ступеньку выше собственных.
— Об этом я тоже хотела с тобой поговорить. Как и генерал Десплен. Кстати, это он просил осведомиться о твоем здоровье. Ну или твоих близких, он так и не понял толком из твоего сумбурного заявления на отпуск. Но так как я единственный твой близкий родственник, находящийся в данный момент на Барраяре, а со мной уж точно все в порядке, то… — Далее последовала многозначительная пауза.
Упс… Похоже, про штаб — это все-таки была не самая удачная мысль.
Выждав приличествующее моменту время и убедившись, что противник хотя и дрогнул, но пока еще не окончательно деморализован и все еще не готов ни капитулировать, ни позорно бежать с поля боя, леди Элис продолжила осаду как ни в чем не бывало, словно это не она только что отказывалась вести переговоры без глубокого проникновения на вражескую территорию:
— Два дня назад кое-что, подробности чего мне не слишком интересны, а тебе и вообще знать не положено, пошло не совсем так, как было запланировано. «Небольшие технические накладки» — так они это называют. Ха! — Леди Элис фыркнула, но даже это простое выражение насмешливого неодобрения в ее исполнении выглядело верхом элегантности и благопристойности. — Небольшие, ну да. Полагаю, такие же небольшие, как и выпученные глаза всех трех адъютантов Аллегре, которые с пятницы носятся по столице, словно их всех троих угораздило сесть в одну скипидарную лужу. У них только что дым из ушей не валит. И все молчат! Когда же я задаю резонный вопрос о местоположении своего лучшего агента, который пропустил плановую встречу и с которым я почему-то никак не могу связаться ни по одному из наших обычных каналов, да и если на то пошло, по комму тоже, на меня начинают смотреть так, словно у меня отросла вторая голова или же я явилась на празднование дня рождения императора в бетанском саронге, — и я имею в виду в одном саронге, как ты, надеюсь, понимаешь. Не то чтобы я собиралась предпринять нечто столь экстравагантное, но если бы вдруг, то именно так они бы на меня и смотрели. И снова молчат! Или неразборчиво мямлят что-то о соображениях смехотворной секретности. И что по этим соображениям они не могут мне ничего сказать. Мне! Я полагала, что подобные глупости канули в Лету вместе со злополучным Гарошем, но, похоже, я слишком хорошо думала о нашей СБ.
Леди Элис элегантно сморщила аристократический нос и добавила:
— Мужчины!
Тем самым тоном, которым тетя Корделия говорила «барраярцы!», когда полагала, что ее никто не слышит. На сына при этом она не смотрела.
Айвена накрыло сильнейшим дежавю: совсем недавно он уже стоял точно так же, перегораживая рукой дверь, и вел странный неурочный и вроде бы ниочемный разговор. А его собеседник точно так же смотрел мимо и цедил слова сквозь зубы. И был точно так же зол. Разве что леди Элис делала это более элегантно.
— Два вызова скорых с твоего комма, обычной и армейской, заставили меня немного поволноваться. Особенно когда дежурная в регистратуре, очевидно, не вовлеченная в ваш мужской заговор всеобщего молчания, сообщила про ножевое ранение пациента, оформленного по твоей медицинской карточке. Но потом я поговорила с некоторыми другими людьми, в том числе и Деспленом, от которого и узнала про взятые тобою отгулы, правильно сложила имеющиеся кусочки пазла и поняла, что беспокоюсь не о том, о чем действительно стоило бы беспокоиться. Правда, для этого мне пришлось нанести два куда более неурочных визита в два небезызвестных тебе государственных учреждения. Удивительная, знаешь ли, амнезия поразила сотрудников имперского военного госпиталя, избирательная такая. Стоит прозвучать твоему имени, как все мгновенно всё забывают и ничем не могут мне помочь. Как ты думаешь, Айвен, мне стоит беспокоиться еще и об этом?
— Думаю, нет, — ответил Айвен осторожно. Леди Элис кивнула:
— Вот и мне кажется, что не стоит. Тогда, может быть, ты мне сам скажешь, о чем именно мне стоит беспокоиться?
Странно, но Айвену почудились в ее голосе нотки неуверенности. Похоже, она не только злилась, но и всерьез волновалась и явилась с утра пораньше с твердым намерением устроить разнос всем плохим и спасти всех хороших — только так и не сумела пока решить, кого к какой категории отнести и кого от кого в конечном итоге надо спасать: бедного наивного сыночку от развратного и вечно влипающего в неприятности Форратьера, или же умницу-агента от своего недотепистого болвана.
А еще Айвен вдруг понял, что теперь и сам начинает злиться.
— Если все было спланировано… — Айвен почувствовал, что готов обрушиться с упреками. И испугался. Это же не просто мама, это же леди Элис, ее никогда ни в чем нельзя упрекнуть, она всегда права. На нее можно злиться, можно негодовать, возмущаться, роптать, сердиться, гневаться, досадовать, раздражаться — но не упрекать. Она безупречна.
Айвен упрямо нагнул голову, свел брови на переносице и повторил:
— Если все действительно было спланировано… Тогда почему? И как? У нас что, так много хороших агентов, что можно ими разбрасываться и пускать без долбаного прикрытия?
— Прикрытие у него было. — Леди Элис поморщилась, однако пенять сыну на неподобающий лексикон не стала: то ли не хотела повторяться, то ли сочла ниже своего достоинства обращать внимание на такие низменные вещи. — Но эти болваны… Я хочу сказать, что они его потеряли.
— Потеряли?! Это как? Он же не носовой платок, а они не младшие школьники! Как такое вообще могло случиться?
— Вот об этом я как раз и хотела поговорить. В том числе. — В ее голосе появились холодные угрожающие нотки, но Айвен уже перешел точку невозврата.
— Исключено. В квартиру я тебя не пущу.
«И не позволю друзьям и коллегам доделать то, чего не удалось врагам».
Она снова смотрела мимо. Поразительно, но это не выглядело так, словно она отвела взгляд, нет. Она просто обнаружила нечто более достойное, чем ее непутевый сын, и предпочитала обращать свою речь к этому более достойному.
— А я, собственно, и не с тобой сейчас говорю, Айвен.
Она смотрела мимо. Нет, не мимо — за спину Айвена. Вглубь его квартиры.
Айвен обернулся, уже зная, что увидит, и злясь еще больше.
— Какого хрена ты встал?!
Байерли — сонный, всклокоченный, бледный до синевы и слегка пошатывающийся. Не мог найти более удачное время, чтобы выползти! Разумеется, босиком, словно тапочки не для него поставлены. Разумеется, кутающийся в плед, он все время мерзнет. Застыл в коридоре памятником самому себе и уставился на леди Элис, словно кролик на удава. И в край пледа у горла вцепился так, словно это единственное, что может его защитить.
— Бай, тебе надо лежать! Тебе сказали постельный режим, так какого черта?! Ты что, хочешь здесь грохнуться и обратно в больницу?
Байерли с явственным трудом оторвал взгляд от леди Элис и посмотрел на Айвена. Странно так посмотрел. Айвен был уверен, что он опять начнет спорить и сопротивляться, как всегда, но гребаный Форратьер его опять удивил, безропотно позволив увести себя в гостиную и уложить обратно на диван.
Жаль только, что у всех плюсов имеются свои минусы — леди Элис, которую более некому было удерживать на границе айвеновской квартиры (ну не захлопывать же дверь перед носом у родной матери!), прошла следом и теперь с выражением Крайнего Неодобрения осматривала разложенный диван, мятые подушки, сброшенное на пол и так и не подобранное одеяло и прочие признаки вопиющего отсутствия порядка.
— Вынужден сдаться на милость превосходящих сил противника! — Байерли, уже лежа, захихикал и вскинул правую руку то ли в старинном жесте сдачи в плен, то ли просто отмахиваясь от Айвена, поправлявшего плед (наученный прошлым опытом, на этот раз Айвен его вовремя сдернул и вытаскивать из-под лежащего не пришлось). Дышал Байерли тяжело и быстро, словно только что пробежал марафон, а не прошелся до двери и обратно, да и перед самым диваном Айвену пришлось его слегка придержать, не позволив завалиться на подушки слишком уж резко. Но он не был бы Байерли, если бы перестал хорохориться, даже задыхаясь и делая короткие паузы чуть ли не после каждого слова. — Повержен, похищен, взят в плен во цвете лет! Надеюсь, Форпатрилы не имеют обыкновения морить своих пленников голодом?
Словно дождавшись именно этой реплики, на кухне пискнула микроволновка.
— О, вот и завтрак! — оскалился Айвен в преувеличенно радостной улыбке и устремился на кухню, деликатно подхватив леди Элис под локоть: — Ты ведь поможешь мне с подносом, правда?
Тон подразумевал скорее утверждение, чем просьбу. Вздернутая бровь леди Элис недвусмысленно (и весьма укоризненно) вопрошала: «А как же ты справлялся один ранее?» — но сама леди опускаться до спора или укоров не стала. Да здравствуют правила этикета и те, кто их придумал!
По тому, как старательно его мать и Байерли игнорировали присутствие друг друга (вернее, игнорировал опомнившийся Бай, демонстративно обращаясь только к Айвену, леди же Элис просто выжидательно молчала, поглядывая со значением то на него, то на своего сына), Айвен уже понял, что при нем никаких серьезных разговоров эти двое вести не станут. А оставлять их наедине друг с другом он не собирался. Чисто из эгоистических соображений, конечно же: ну не вечно же ему с Баем возиться? Хотелось бы побыстрее освободиться, что станет возможным, когда беспомощный и неспособный о себе позаботиться пациент перестанет быть таковым. А стрессы скорейшему выздоровлению не способствуют.
— Мясной пирог и кофе? — Леди Элис скептически рассматривала сервировку подноса. — Не слишком-то диетический завтрак для больного.
— Кофе с молоком, и молока там намного больше, чем кофе. — Айвен философски пожал плечами: — А ты никогда не пробовала заставить Бая выпить молоко без кофе?
— С тобой когда-то мне удавалось справляться.
— Это был я. И мне тогда было шесть лет. Захватишь салфетки? И дверь придержи, пожалуйста, у меня руки заняты. Спасибо.
Айвен поставил поднос на придиванный столик. Пока их не было, Байерли успел отдышаться и стать еще более несносным, чем обычно: ворчал, что лежать ему надоело, что подушки жесткие, плед колючий, а салфеткой Айвен его вообще собирается задушить. Похоже, присутствие стороннего зрителя в виде леди Элис стимулировало его скандальность. Когда же Айвен, не обращающий на все это показательное выступление ни малейшего внимания, принялся нарезать пирог на небольшие куски, Байерли возмутился уже в полный голос:
— Может, ты за меня еще и жевать будешь?! Я не младенец! И не умирающий! И вообще вполне мог бы позавтракать и сидя за столом!
Однако никаких попыток встать не сделал, и Айвен счел нужным подыграть. Ну хотя бы из благодарности, что не приходится снова возиться с пресеканием этих попыток и укладыванием строптивого больного обратно.
— Не можешь. У тебя постельный режим. Доктор сказал лежать до конца недели, вот и лежи.
— Зануда! Айвен, ты знаешь, что такое зануда? Вот ты зануда и есть, самый натуральный! С тобой проще согласиться, чем объяснить, почему ты не прав. Да и вообще я есть не хочу! Я не привык плотно завтракать!
— Никогда не поздно заводить хорошие привычки.
— У меня слишком много скверных привычек, Айвен! Даже если бы и нашлось местечко для одной хорошей, ей было бы чертовски неловко в таком окружении! Терпеть не могу пироги!
— Есть растворимая кашка. Молочная. С изюмом. Хочешь?
— Не хочу!
— Мальчики…
Кажется, Байерли вздрогнул, хотя поручиться Айвен бы не смог. Но по крайней мере замолчал и уставился настороженно за айвеновское плечо. А вот сам Айвен вздрогнул точно.
— Я, пожалуй, не буду вам мешать. — Леди Элис смотрела на них как-то странно, при этом покусывала нижнюю губу, словно в попытке скрыть улыбку. — Бай, желаю тебе скорейшего выздоровления и жду от тебя подробный отчет… ладно, пусть через три дня. Руки у тебя повреждены, понимаю, писать нечем, но язык, как я успела убедиться, не пострадал. Так что надиктуй, будь так любезен. Айвен, проводи меня.
Если Айвен ожидал, что его уводят для материнского разноса, то он ошибся. Леди Элис молчала все время, пока он помогал ей надеть пальто и открывал перед ней дверь. И лишь перед самым лифтом обернулась, окинула Айвена странным взглядом и сказала задумчиво:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Айвен не успел спросить, что она имела в виду. Поначалу замешкался, а потом было поздно, она уже вошла в лифт, не спрашивать же через закрывающиеся дверцы? Оставалось только вздохнуть и вернуться к прерванному завтраку. Предварительно заперев входную дверь и надеясь, что больше визитеров не будет — хотя бы сегодня.
— Общение с тобой отупляет, ты не находишь? — сказал Байерли, дожевывая последний кусок пирога. Он еще вроде бы и ерничал, но уже без прежнего запала, устало как-то, и выглядел скорее смущенным, чем наглым. — Я поздно сообразил: надо было как раз изображать ну о-о-очень больного, ах, я слабый, глаза там закатить или в обморок картинно рухнуть, пробуждая в ней чувство вины и все такое. Может, и на недельку бы отсрочки расщедрилась, для умирающего-то!
«Ну да, ну да. А то я не видел, каких сил тебе стоило не рухнуть».
— Может быть. Дать добавки?
— А давай! Вкусный пирог, и я даже знать не хочу, какой гадости в него напихали в твоей чертовой пекарне и какими немытыми руками ты его хватал!