Алёна держалась. Дитмар-Эдуард дал ей хороший совет, она не пускала чувства на волю при посторонних, а при Жане – особенно.
Знал бы директор, чего ей это стоило!
Её пальцы не дрожали на докладе у Дитмара-Эдуарда. Двое неизвестных, хотя всем понятно, что это синие, напали на Жана в центре города, в десяти минутах от Департамента! Но каков Жан! В одиночку обезоружил и связал бандитов!
Но Жан нервничал, Алёна ощущала это во время встреч. Мужчины скрывают страх, это у них в крови. Женщину, которая любит, невозможно обмануть! Что могло его беспокоить? Конечно, он боялся за свою безопасность!
Даже в постели он стал не такой. Холодный? Нет… Он отдавался страсти не весь, слегка отстранился, самую малость, но женщина в такие моменты замечает всё.
– Не переживай, – прошептала она, отдыхая на его груди. – Департамент не даст тебя в обиду, директор ценит тебя и защитит…
– О чём ты?
Алёна подняла голову и посмотрела на Жана. Он не притворялся, он в самом деле не понимал…
– Эти двое, ты же думаешь о них, разве нет? – удивилась Алёна.
Жан приподнялся, опираясь на локти, сказал:
– Аленькая! Конечно же, нет! Это синие, знакомые и понятные, зачем их бояться?
Трезвый кусочек памяти напомнил: Жан и сам диверсант и террорист. Городские синие, не привыкшие к отпору, не понимали, с кем связались. У них изначально не было шансов.
– Тогда в чём дело, признавайся!
Алёна села, сложив ноги по-турецки, выпрямила спину, ладонями упёрлась в колени. Она провоцировала, путала Жана, отвлекала телом. Вдруг собьётся, будет откровеннее?
Жан протянул руку, ласково провёл по щеке, по шее, царапнул ногтем сосок. Ох, самой бы не сбиться…
– Ты просила не говорить о службе, помнишь?
– Спроси! – Алёна мотнула головой, волосы веером рассыпались по плечам.
– Не говори, если это секретно, – произнёс Жан, – не хочу нарушать обещаний.
– Да.
– Я окончил лицей год… нет, примерно полтора года назад, – начал Жан. – У меня уже пятый ранг, Аленькая, понимаешь? Так не бывает, так не должно быть! Те, с кем я учился, самое большое получили второй… Может, он прав? Может, это ты тащишь меня наверх?
– Кто? – взвилась Алёна. – Кто посмел?! Заподозрить меня… Отвечай, кто это?
– Не скажу. Он прав?
– Нет, – сказала Алёна, остывая. Мстить первому рангу или второму за слова? Глупо.
– Тогда почему?
– Всё по закону, – ответила Алёна. – Третий ранг это работа директора, он захотел видеть тебя в центральном аппарате. И он не ошибся, у тебя отлично выходит!
– А дальше?
– Четвёртый… – Алёна пожала плечами. – Тебе доверили группу, подчинённых, все они третьего… Ты же начальник?
– Ладно, пусть так, – сказал Жан. Он откинулся на подушку, притянул Алёну к себе, куснул за нос. – Считай, ты меня почти убедила. Ты тут ни при чём.
– Я тут точно ни при чём… – мурлыкнула Алёна. – Я просто тебя люблю… – она на миг задумалась. – Пятый дал Бранч. Не спрашивай, почему, я не знаю. Бранч очень странное существо.
– Странное… – согласился Жан. – Я его совсем не понимаю. Помнишь, летом размыло дамбу, нас сорвали тогда всем отделом, заниматься на месте?..
Дождь лил шестой день. Не тот дождик, после которого так хорошо выехать в лес, пропитаться хвойным духом и солнцем, нарезать мокрух и ежовиков.
Холодный дождь пополам со шквалистым ветром. Такой можно назвать ливнем, но только летом. Осенью, как известно, дождь не стоит стеной, а медленно и противно сыплет. Должен сыпать…
Седая вздулась и поднялась, до серого низкого неба осталось подать рукой. Седая тащила палую листву, грязь, пену и останки дровяных сараев и заборов, смытых в верховьях.
Седая стояла почти вровень с дамбой, а под дамбой лежали городки, посёлки и охотничий заказник. Почему-то именно заказник Жану было жальче всего остального. Люди могут уйти, людей не за что жалеть, в отличие от кабанов и оленей.
В павильоне было жарко. Его группа уткнулась лицами в экраны и лихорадочно терзала джойстики. Час за часом, с ночи, когда их сорвали на ликвидацию.
К дамбе потоком шли грузовые мобили со сваями, песком, строительной пеной. Бригада за бригадой сменялась на гребне и у подножия дамбы, латая, крепя, замазывая и фиксируя.
Справились к вечеру. У кого не осталось сил, попадали тут же, у мониторов, на пеноматрасах, остальные сначала поели — местные расстарались, нанесли, кто что мог.
Под утро Жана разбудили паломники.
Явилась делегация местных жителей: начальник опорного пункта Матвей с длинным индексом, двое управленцев-охранников, расстроенная пара средних лет, с ними дочка — зарёванная девчонка, молодая совсем, вряд ли семнадцать. Девчонка куталась в шаль и комкала в руках яркую тряпку. Охранники держали рабочего, одного из тех, что чинил дамбу. Он растерянно глядел по сторонам, иногда пожимал в недоумении плечами.
– Напал вот на неё, господин управленец, – сказал начальник опорного пункта. – Любви захотелось. Кричал, что секс угоден попечителям, что он трудился ради нас и что мы ему должны! Платье порвал…
Тряпка в руках девчонки, действительно, оказалась платьем, когда-то нарядным, сейчас измазанным в грязи и потерявшим всякий вид.
– Я тут при чём? – удивился Жан. – Законов не знаете, управленец?
– Ваш человек, – заявил визитёр, – вам и решать.
– Он успел сделать что-то?
– Он успел?.. – повернулся начальник опорного пункта к девчонке.
– Не-ет… – со слезами ответила та. – Платье порвал. Ну, щупал везде…
Платье она жалела больше себя. Тряпку, каких можно из города привезти сотню, одно лучше другого, да и отсюда, наверняка, ничего не стоило заказать… Освежёванные попечители! И что ему делать?
– Могу отвезти его в город, – сказал Жан. – Тогда и ей, – он кивнул на пострадавшую, – тоже ехать, как свидетелю. Сдам синим. Признают виноватым, отправят в загон. Устраивает?
– Ну… – замялся Матвей. – Это правильно, наверное. Это по закону.
Насильник повис на руках у охранников. Дурак.
– Да, – согласился Жан. – А вы бы что сделали? – спросил он у родителей.
– Выдрать его, – сказал отец. – Жестоко, при всех. Чтобы думал. А в загон… В загон его, дочка?
– Не зна-аю!..
– Вы поняли, управленец? – сказал Жан начальнику опорного пункта.
Матвей посмотрел на него с любопытством и уважением.
– Вы ведь тоже молодой совсем, совершенный. Но другой, да… Так и сделаем. Не по закону, конечно…
– А мы не будем докладывать, – сказал Жан.
– Не будем, – улыбнулся Матвей.
Тут же между павильоном и дамбой соорудили помост, насильника связали, разложили на досках. Один из охранников взял хлыст, выставил его на минимум…
– Запрещаю!
Громовый голос заставил вздрогнуть, пригнуться.
С серого неба упала дымчатая тарелка, замерла возле помоста, из неё выпрыгнул голый оливково-зелёный ящер. Бранч!
– Я запрещаю, – повторил Бранч, оглядел замерших местных, пристально посмотрел на Жана, на высыпавших их павильона городских.
– Он ничего не успел, совершенный! – выдавил Жан.
– Секс угоден попечителям, – ответил Бранч, – но только свободный!
– У нас нет загона, совершенный! – заговорил угрюмый Матвей.
Он хорошо держался для человека, увидевшего попечителя впервые в жизни. Жан позавидовал: какое самообладание! Насильник на помосте обмочился от ужаса, да и жертва едва держалась на ногах от страха.
– Будет, человек, – сказал Бранч.
Он обошёл помост, нервно подёргивая кончиком хвоста. Над помостом сгустился туман, превратился в призрачный купол загона…
– Преступник не выйдет отсюда, – объявил попечитель. – Любой свободный вправе освободить его, но пусть сначала хорошо подумает, потому что может поменяться с ним местами. Я буду следить, помните!..
Снова пошёл дождь, нудный, мелкий, противный. Местные, оглядываясь на купол, ушли, управленцы скрылись в павильоне. Возле загона остались Жан и Бранч.
Попечитель стоял неподвижно, вода стекала по его телу, по чешуе и даже по глазам.
– Он ничего не успел, совершенный, – сделал Жан последнюю попытку.
– Свобода священна и неприкосновенна, – ответил Бранч.
– А как же свобода мясных? Свобода тех, кто в загонах? Что с его свободой?
Жан показал на загон.
– Он отказался от своей свободы, когда покусился на чужую, – сказал Бранч. – Кому не нужна свобода, тот просто неразумное мясо.
– А дети попечителей? – не выдержал Жан. – Кто спросил их?
– Ты допрашиваешь меня, человек… Жан? – удивился Бранч.
– Я хочу знать, совершенный, – тихо, но твёрдо сказал Жан.
Попечитель щёлкнул челюстями.
– Правильно воспитанное дитя попечителей не имеет разума, – объяснил он. – Зачем свобода тому, кто не умеет думать?
– Но…
– Без но! – рыкнул Бранч. – Их мозг изменён заранее, их опекуны получают довольно благ, чтобы точно следовать инструкции по откорму и не будить сознание. Остальное делает игра.
– Опекуны?!.. – растерялся Жан. – Игра?
– Хватит, человек, – сказал попечитель. – Дальше думай сам.
Алёна внимательно слушала.
– Ты мне не рассказывал про это.
– Вот, рассказал, – ответил Жан. – Зачем он это сделал? Зачем прилетел, как узнал? Я его не понимаю…
– Его никто не понимает, – сказала Алёна. – Ну, поговорили, отдохнули? Взбодрись-ка, ночь длинная ещё!
Она тряхнула шевелюрой и села на Жана верхом.
– Ох… – крякнул он. – Сломаешь меня, будешь сама виновата.
– Опять боишься? – рассмеялась Алёна. – То, что нужно, не сломаю…
И оказалась права.
Не только не сломала, не нарушила, но сыграла бережно и нежно, и в тоже время уверенно и решительно, как на флейте, сама же стала для Жана скрипкой.
В окнах было темно, позднему рассвету не пришло ещё время, и они лежали без сил, когда из всех чувств не заснула только нежность.
Внезапно Алёне до кружения головы, до зуда в ладонях захотелось рассказать про сестру. Именно потому, что Жан честно не спрашивал, потому, что Бранч сказал странное. Не может человек без разума управлять регионом, как не может вообще управлять людьми! Но разве Жан-Ивась и Алина — не «дети попечителей»? Кто готов сказать, что они не умеют думать?!
– Завтра в обед, – Алёна шевельнула пальцем завиток возле уха Жана, – приходи к моему кабинету…
– Пожалей, замдиректора… – шутливо ужаснулся Жан. – Ты меня укатаешь!
– Нет, – сказала Алёна. – Сексом мы займёмся после, если останется время. Хочу показать тебе кое-что. Не смей отказываться, а то передумаю!
– Да? – удивился Жан. – Загадками говоришь, начальник…
Он лёг на спину закрыл глаза и ровно задышал. Скоро заснула и Алёна.