Проснулся от резкого звука — кричала какая-то птица. Я в орнитологии не очень: может, выпь, а может, сова. Остатки сна постепенно рассеялись, и я обнаружил, что сижу в траве среди деревьев, прислонившись спиной к стволу, а под рукой, уткнувшись куда-то в моё пузо, спит Пашка. Вокруг сквозь неплотный туман видны высокие деревья, островки кустарников — лес.
Первая мысль: «Где это мы? Откуда нахрен лес?»
За кустарниками сквозь туман виднелось какое-то светлое пятно. Пригляделся — похоже на просвет между деревьями. Я крутил головой по сторонам и никак не мог понять, какого чёрта мы тут делаем и как вообще здесь оказались. Мистика какая-то! Я точно помнил, что сидел в полусгоревшем доме, а Пашка ждал на улице. Тихонько толкнул Пашку:
— Паш, просыпайся!
Он завозился, что-то промычал, сонно щурясь, глянул на меня и, как и я, увидев вокруг деревья, быстро сел:
— Где это мы?
— Сам нихрена не понимаю. Пошли отсюда, тут недалеко, похоже, опушка. Из-за тумана плохо видно… Идём туда, — я кивнул на просвет, — поближе подойдём.
Пашка зябко поёжился то ли спросонья, то ли от страха. Мне тоже было не по себе. Мы встали и медленно пошли вперёд. Кустарник рос часто, но когда подошли ближе, увидели небольшой проход между зарослями. За ними зеленела широкая лужайка, дальше опять рос кустарник, за ним — деревья. Кажется, это были лиственницы. Сквозь высокие верхушки пробивались лучи солнечного света, но кустарник ещё прятался в пелене тумана. Мы пошли быстрее, почти побежали. Проскочили кустарник и вышли на неширокую тропинку меж деревьев, уходящую дальше — к опушке.
Солнце палило уже нещадно, хотелось пить. Пройдя несколько десятков метров, вышли к проклятому дому. Когда подошли ближе… офигели. Двери и окно, через которое я смотрел на Пашку, были плотно заколочены досками.
Мы молча переглянулись и опять ошарашено уставились на доски. Они были старыми, посеревшими от дождей и прочих погодных заморочек, как будто приколочены давным-давно. Пашка подбежал к пеньку, на котором сидел раньше, и, нагнувшись, поднял фонарик.
— Вот же, фонарь здесь, где я сидел. А мы какого в лесу оказались? Ты же в доме был! — он стоял и вопросительно смотрел на меня, будто я знал ответ.
— Короче, Тём, пошли отсюда. Жрать охота и пить, и… чёт не по себе. Спрашивается: нахрена, вообще, сюда попёрлись? Я же говорил, что тут чёрная магия! На пробежки не пойду — даже не мечтай!
Я не стал спорить: хотелось поскорей уйти подальше от этого места. Но в душе возмутился беспардонной наглости этого мелкого засранца.
«Вот же… Кто сюда рвался — я, что ли? Хорошо, хоть живы остались! На пробежки он не пойдёт! Кто бы сомневался!»
Мы скорым шагом удалялись от горелого дома, причём Пашка шагал впереди, а я, как провинившийся, — сзади. Только сейчас обратил внимание, что на нём почему-то надета моя рубашка.
«А его футболка где? Чё, вообще, блин, происходит?»
Спрашивать не стал. Злился на него, да и на себя тоже, на себя даже больше: опять повёлся на его авантюру — олень! Хотелось поддать хорошенько по маячившей впереди упёртой черепушке с развевающимися по ветру белыми вихрами.
«Вечно с ним попадаю в какие-то идиотские переделки. Оно мне надо?» — продолжал я психовать про себя.
Мы дошли до моего дома. Пашка, не оборачиваясь, махнул мне рукой с фонариком и почесал дальше. Я посмотрел с раздражением ему вслед:
«Ещё и фонарь прикарманил, умник!»
Пнув ногой калитку, обложил его про себя непереводимым на общепонятную разговорную речь словцом из местного диалекта.
Бабули дома не было: видимо, ушла либо в магазин, либо ещё куда по делам. Она была ярым общественником: почти всегда занята решением чьих-то бытовых проблем или разрешением то и дело возникающих споров между местными селянками. А если была дома, то во дворе обязательно маячили несколько оных селянок, сидевших на скамейке, переговаривающихся между собой, а то и переругивающихся в ожидании выхода бабули. Прям как у Некрасова:
«Вот приедет барин — барин нас рассудит…»
Правда, сильно не шумели: бабулю и уважали, и побаивались. При её появлении сразу вскакивали со скамейки, как ученицы в классе при появлении строгого учителя.
Видимо, для них так и было: почти все жители деревни были её бывшими учениками. Но я про это уже, кажется, говорил.
Открыв замок, ключ от которого хранился в отверстии над дверью, я сразу прошёл на кухню: очень хотелось пить. В холодильнике, как всегда, стояла литровая банка с изумительным бабулиным квасом. Я напился прямо из запотевшей банки, опорожнив больше половины кисло-сладкой живительной влаги.
— Фух! Лепота! «Жить стало лучше, жить стало веселее!» — как говаривал небезызвестный вождь народа товарищ Сталин, — понесло меня.
У меня такое иногда бывает: когда на самом деле совсем не весело, начинаю, как параноик, разговаривать вслух сам с собой.
Я сполоснул руки и неспеша прошёл в свою комнатку. Скинул потную футболку, решив сначала сходить в летний душ, который находился у нас во дворе за домом. Когда начал стягивать джинсы, в кармане почувствовал какое-то уплотнение. Подумал — мобильник. Но это был не мобильник, а небольшой свёрток из плотной серой ткани. Кстати, мобильника нигде не было! Я присел на кушетку, развернул тряпицу и тупо уставился на её содержимое. Там был листок белой бумаги, сложенный вчетверо и слегка примятый, и две плоских лаковых коробочки чёрного цвета, каждая в половину спичечного коробка.
Помятуя, откуда мы вернулись, с опаской отложил коробочки на серую тряпку и долго не мигая на них смотрел. Не то чтобы мне это не понравилось — мне это страшно не понравилось! Я был в жутком ступоре! Первая мысль — собрать всю эту хрень в тряпку и сжечь в печке. Откуда всё это взялось? Кто ЭТО подложил? Кто припёр нас в лес? Я машинально взял листок и развернул. Это было письмо, написанное мелким, торопливым почерком. Начал читать:
Тимур, Паша!
Вы уже дома? Надеюсь, что да! Ургорд всё-таки стёр вам память. Но я решила, что это неправильно. Хочу, чтобы вы ВСЁ помнили. Для этого я передала тебе, Тимур, два кристалла. Это ваша с Пашей память о Безвременье. Ведь было не только плохое, правда? Просто сожмите их в ладони. Это не опасно, не бойтесь!
Мы, когда вернёмся, должны всё рассказать в Совете. И про то, что брали кровь у вас и других людей. Это было неверное решение. И нас за это накажут. Как меня — не знаю. А вот Ургорда, скорее всего, навсегда вышлют назад, на его планету. Для нас с ним это будет худшее из наказаний. Но мы преступили то, что нам было не позволено.
Мы не должны были совершать насилие над людьми вашего мира. Но тогда об этом просто не думали. Мне казалось, что мы поступаем правильно и не причиняем людям вреда. Ведь они потом, когда вернутся, об этом не будут помнить. Я задумалась только после твоих слов, Тимур. И мне стало страшно! Я представила себя на вашем месте. Нам нет прощения, но всё же я прошу его у вас.
Я тороплюсь… Пишу в кладовой, пока вы ждёте меня в комнате, и где спит моя маленькая Патима. Я ещё не поняла до конца, что стала мамой. Но в душе так радостно!
Мальчики, спасибо! Не представляю, что бы с нами было, если бы рядом не было вас!
Ещё о кристаллах: берегите их. Просто храните где-нибудь поблизости. Эти кристаллы — энергия жизни. Когда устанете или заболеете — сожмите их в руке.
Тимур! Ты забыл в комнате свой телефон. Я его нашла и забираю с собой, как память о вас.
Прощайте. Настя-Насима.
P.S. Ургорда били и пытали друзья Марка. Они его ждали в том доме. Через три дня в дом пришёл житель, который носил нам продукты, и помог ему выбраться из погреба. Они его туда бросили, думая, что он умер.
Я перечитал письмо трижды, держа в потных, дрожащих руках.
«Настя жива? Она что, была вместе со мной в горелом доме? У меня же было ощущение, что там кто-то есть. Может, снаружи стояла и подглядывала? Да нет, глупость какая-то, чьи-то дурацкие шутки! Какая Настя, какие, нафиг, миры? Какие планеты и всё остальное? Откуда Насте взяться в деревне? Год уже прошёл, как они пропали. А может, где-нибудь в лесу живут и тайком к дому приходят? Да ну, бред! Чего им в доме делать, там одни обломки от мебели, да мусор. А письмо откуда? Чья-то идиотская шутка? Прикол, блин, такой?»
По телу пробежал озноб, и я непроизвольно передёрнул плечами. Смешно мне совсем не было.
«И, кстати, мобильник! То, что он в чужих руках — это ооочень плохая новость! Кто-то неизвестный будет читать мою переписку с Леной. Может, всё-таки Настя? Не уверен. Тогда — кто?!»
Мысли бешено скакали в голове, беспорядочно обгоняя и тесня друг друга. Но в глубине моей напрочь поехавшей башки сидело и вытесняло всё остальное:
«ЭТО НЕ ШУТКА!»
Это… что тогда это? По ходу, это то, что было ещё хуже. Куда мы с Пашкой влипли? Чёрт, я и впрямь был напуган всей этой тарабарщиной, хоть всегда был слишком далёк от мистики и всех этих экстрасенсов с их банками воды для подзарядки, мотанием руками в воздухе и прочей мутотенью. А тут, получается, мы связались с какими-то потусторонними силами? И я должен это проверить, достав то, что лежало в коробочке. Зачем? Кому и что от нас надо?
«Может, до Пашки дойти сначала?»
Но злость на этого психа ещё не прошла. Решил пока всё отложить подальше и пойти ополоснуться. И есть хотелось уже до тошноты. В пустом желудке противно сосало.
Помывшись в душе, я переоделся во всё чистое и из кастрюльки, стоявшей на плите, налил себе большую порционную тарелку огненно-красного борща с аппетитно разваренными кусочками мяса.
«М-мм! Оно — моё всё!»
Понёс осторожно полную тарелку к столу, глядя на переливающиеся лимонные кружочки жира… Перед глазами на миг возникло видение: плавающие золотистые кружочки в тарелке с молочным супом…
Я вздрогнул и обжёг руку выплеснувшимся борщом. Быстро донёс до стола и, крутанув вентиль, подставил обожжённое место под струю холодной воды.
«Бля! Вот же, блин! Растяпа!»
Автоматом достал из холодильника сметану… положил полную ложку в борщ… сел за стол… зачерпнул огненное варево… и уставился в пространство.
Возникшее на миг пропало, оставив какое-то неприятное ощущение чего-то. Я напряжённо силился вспомнить, откуда это пришло? Ничего не вспоминалось. Вот-вот оно рядом… ухвати кусочек этого пазла, и всплывёт вся картинка! Но ничего не получалось.
Есть расхотелось. Но я всё равно поел. Механически, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Внутри всё перекрывало непонятное беспокойство. Как будто я что-то должен обязательно вспомнить, но что, и почему это важно… не понимал.
«Да что за чёрт! Забиваю себе голову всякой ерундой! Делать больше нечего!» — в раздражении подумал про себя.
Убрав со стола, зашёл опять в свою комнатушку и уставился на тряпичный свёрток. Нет, прям счас, один, открывать коробку я не собирался. Неизвестно, чем это может закончиться. Оставался единственный выход — идти к этому мерзкому насекомому. Кстати, и фонарик заберу — он бабулин. Рубашку пусть носит, своего не жалко.
Пашки дома не оказалось.
— Ушёл недавно. Поди, на речке, где ему ещё быть, раз не с тобой! — доложила баба Липа.
«Вот же, паук недоделанный! Без меня ушёл!» — подумал ревниво, уже забыв, что два часа назад он меня бесил одним своим видом.
Проехав на скутере в конец деревни, а затем мимо берёзовой рощи, я остановился у зарослей тальника. Оставив скутер и разувшись, пошёл по берегу разыскивать Пашку, утопая по щиколотку в песке. День сегодня был жаркий: и на берегу, и в речке полно народу. Музыка, смех, гомон, мелькающие голые пузики и белые панамки ребятишек; кучно лежащие на песке и на прямоугольниках всех цветов радуги ленивые тела отдыхающих дачников; шашлычно-дымный аромат от торговой палатки; ослепительный блеск струящейся воды с плавающими и неподвижно стоящими телами — всё говорило о том, что лето в самом разгаре, и поднимало опустившийся на минус градус настроения.
Пашку увидел там, где и искал — на нашем месте: с другой стороны зарослей того же тальника, метров за тридцать от места, где оставил скутер. Он растянулся на песке в позе морской звезды с заложенными под голову руками и в солнцезащитных очках на пол-лица. С потемневших мокрых вихров стекали на песок капельки воды. Ни дать ни взять — супермен на отдыхе! Я подошёл, на ходу снимая рубашку и шорты.
— Привет! Как водичка? — задал дежурный вопрос, присев рядом.
— Сходи — узнаешь! Я только оттуда, — перевернувшись на живот и приподняв очки, прищурив при этом один глаз, с ухмылкой ответил Пашка.
— Пошли вместе, ты весь в песке. И потом… проблема одна есть, надо обговорить. Между прочим, тебя тоже касается!
Я не стал дожидаться ответа, а пробежав два десятка метров до речки, плюхнулся с разбегу в прохладную воду. Пашка упал следом за мной и сразу, навалившись сзади всем телом, начал топить.
Ага! Счаз! Я сбросил с себя мелкую дохлятину и попытался ухватиться за мелькающие в сверкающих бурунах воды конечности, но не тут-то было. Пашка ужом вертелся вокруг, отбрыкивался и выскальзывал из рук, окатывая меня фонтанами брызг, ржа при этом и повизгивая. Я тоже не отставал. Кувыркались, ныряли, плавали наперегонки до другого берега и обратно, пока не выдохлись.
Потом лежали на воде, неспешно пошевеливая ногами. Хорошо! Не хотелось ни о чём думать. Только небо, ласково покачивающая волна и ленивые мысли ни о чём. Время замерло! Течением нас унесло довольно далеко от нашего места. Возвращались пёхом. Я рассказал Пашке о загадочном свёртке, непонятно как очутившемся у меня в кармане.
Когда наконец добрались до своих беспорядочно брошенных вещей, я достал из кармана шорт злосчастный свёрток. Развернул и протянул письмо присевшему рядом Пашке. Коробочки трогать не дал.
— Паш, прочитай сначала, потом съездим куда-нибудь, где никого нет. Да вон хоть за рощу дальше проедем, там и откроем. Читай пока… или поедем, там прочтёшь?
Пашка вскочил и, протянув мне назад письмо, начал торопливо натягивать шорты.
— Поехали! Одевайся!
Через десять минут мы уже остановились за рощей на небольшом пригорке, с которого была видна и деревня, и речка, и уходящий за горизонт лес. Пашка читал, шевеля губами и сосредоточенно хмуря брови, а я полулежал рядом, грызя травинку, и смотрел на нашу деревню.
Вид летней деревни издали при свете уже начинающего клониться к закату солнца — лучшая картина, которую я когда-либо видел: домики, утопающие в зелени деревьев, бегающая ребятня, люди, неспешно идущие по дороге, кое-где выходящий из труб дымок топившихся банек, буро-зелёные прямоугольники огородов с ярко-жёлтыми пятнами подсолнухов и обязательным чучелом между грядок, поставленным не для отпугивания птиц, а, скорей, для антуража. У нас между деревенскими даже шло негласное соревнование: у кого чучело круче. И на это дело была пущена вся возможная и невозможная фантазия доморощенных дизайнеров.
Всё это вызывало у меня чувство покоя и умиротворения, а ещё чего-то, что нельзя объяснить словами. Может то, что и я имею ко всему этому некую причастность, и здесь, в глубине деревни, есть место и для меня — мой родной дом!
Но сейчас никакого покоя я не чувствовал — напряжённо ждал Пашку. Коломбо дочитал письмо, потёр бумагу, понюхал, посмотрел на свет и протянул мне:
— Доставай коробки, посмотрим!
— Паш, давай откроем по очереди: сначала я, а потом, если ничего такого не произойдёт, — ты.
— Слушай, чё ты ссышь? Сибирскую язву тебе туда сыпанули? В письме сказано, что это — наша память о чём-то. Может, нас куда-то водили или, блин, возили!
Пашка вскочил и, склонившись надо мной, для большей убедительности начал размахивать руками так близко от лица, что при очередном взмахе чуть не свернул набок мне нос.
— Я на пне у домика сидел, а ты — внутри… как мы в лесу оказались? Давай сюда! Всё равно — одна моя. Со своей делай, чё хочешь, а я открываю.
При этих словах выхватил у меня свёрток и взял одну коробочку, собираясь её открыть.
— Подожди! Не открывай! — прокричал я, вскочив. — Откроем вместе!
Он глянул на меня, как на тупого, и вздохнул, закатив глаза. Мы сели, прислонившись спиной к друг другу.
— Открываем на один, — сказал Пашка, — три, два, один, ПУСК!