Кольцов как в воду глядел: не прошло и трех часов со времени их разговора, как на мобильный Илье позвонили:
— Алло? Вы Илья Анатольевич Максимов?
— Да, — нехотя согласился Илья.
— Представитель фирмы «Сфинкс» вас беспокоит. Мы хотели бы с вами встретиться и поговорить, вы не возражаете?
— А по какому поводу?
— Вы купили у господина Ропшина участок, я не ошибся?
— Нет, не ошиблись, — Илья поморщился.
— Наша фирма хотела бы выкупить его у вас. Мы готовы предложить хорошую цену.
— Я не собираюсь его продавать даже за очень хорошую цену.
— Может быть, мы все же встретимся и поговорим?
— Нет, это ни к чему. Я все сказал, не надо мне больше звонить.
— Но вы даже не знаете…
— До свидания, — Илья нажал на отбой.
Однако через минуту телефон зазвонил снова. Илья взглянул на номер и отклонил звонок. Порылся в настройках телефона и на всякий случай заблокировал номер на будущее. Однако вскоре телефон зазвонил опять. Только теперь это была Лариса.
— Привет, — ласково ответил он.
Обычно Лара разговаривала с ним недовольно, но на этот раз она была слишком взволнована, чтобы помнить об этом:
— Привет, у меня очень серьезные неприятности, Илья.
— Я могу чем-то помочь?
— Да. Мне нужны деньги на билет. У мамы инсульт, я должна лететь к ней как можно скорей.
— Конечно, сколько надо?
— Это очень дорого, Илья… Ты же понимаешь…
— Сколько?
— Если только туда — то не меньше десяти тысяч, — это она почти прошептала. Да, для учительницы — огромная сумма.
— Ты знаешь, когда полетишь обратно?
— Обратно я поеду поездом, это дешевле.
— Да ты с ума сошла, четверо суток? Ты мне позвонишь, и я тебе вышлю. Сейчас двадцати тысяч у меня нет, а десять я найду. А что с Сережкой?
— Я не могу его с собой взять, ему не нужно такого… у мамы парализовало правую сторону, но врачи говорят, что она восстановится, только не сразу. Я не знаю, я не представляю себе, что будет! Я же все время буду в больнице. А еще… это очень дорого — брать его с собой. Может быть, ты отвезешь его к своим родителям?
— Конечно. Ты не беспокойся. А как же школа?
Нехорошо было обманывать Лару, но Илья сразу же подумал, что заберет Сережку к себе. В Лодейном Поле, конечно, хорошо, но все же это город.
— Да осталась всего неделя, я договорюсь. Мне уехать гораздо сложней.
— Когда ты собираешься лететь?
— Если это возможно, то завтра. Но билет надо взять сегодня. Конечно, можно заказать и выкупить в аэропорту, но я боюсь — вдруг они что-нибудь перепутают?
— Хорошо, я сейчас приеду, — Илья вздохнул.
— Илья… — она помолчала, как будто собиралась с духом, — спасибо.
— Не за что, — хмыкнул он.
Разумеется, Лара узнает, что Сережка не поехал в Лодейное Поле. Но сделать она все равно ничего не сможет. Некрасиво это, но ей придется пережить.
Из города он вернулся поздно вечером и притащил рюкзак новых книжек и дисков с фильмами, чем несказанно обрадовал Мишку.
— Мы завтра утром едем тебя подшивать, — сообщил ему Илья.
— Да? А не рано? — Мишка скуксился.
— Нет, в самый раз. Я все узнал, нужно семь дней не пить.
— А чего так вдруг?
— Я завтра Сережку привезу. Похоже, на все лето.
— Да ты чё? Здорово! — Мишка, когда бывал трезвым, Сережку любил.
— Здорово будет, если ты не будешь пить при этом. И только попробуй нажраться до завтрашнего утра!
— Не, Илюха, я все… Я же понимаю…
— Да ничего ты не понимаешь, — Илья махнул рукой. — Сдохнешь ты когда-нибудь. Либо перепьешь, либо под забором замерзнешь.
— Все мы когда-нибудь сдохнем, — философски заметил Мишка.
— Ага. Только кто-то раньше, а кто-то позже.
Илья распихал книжки по полкам, в два ряда идущим по всему периметру спальни, и подумал, что пора делать третий ряд. Но тогда, поднимаясь с кровати, придется беречь голову — потолки в избушке были низкие.
— А я тебе четыре бревна окорил, — похвастался Мишка.
— Маловато будет, — хмыкнул Илья, — слабоват ты стал, болезный.
— Вот подошьюсь и наберусь здоровья. Может, бегать по утрам начать?
— Ага, — кивнул Илья с сомнением.
— А еще я картошки начистил, только пожарить осталось.
Нет, Мишка определенно напьется до завтрашнего утра. Такое рвение он испытывает лишь перед новым запоем, потому что мучается сомнениями и чувством вины. Запереть его, что ли? Это Илья уже пробовал, но Мишка хитер и смел, когда хочет выпить. Ему удавалось вылезти в окно размером пятьдесят на пятьдесят, несмотря на то что для этого нужно было перебраться через спящего Илью, да так, чтобы тот не проснулся. При этом в окно он выбирался головой вперед, а окошко высоко поднималось над землей. Илья бы дорого заплатил за то, чтобы увидеть, как он это делает.
— А что, твоя Лариска ребенка к тебе вот так запросто отпустила? — Мишка начал безжалостно кромсать картошку ножом — видимо, хотел нарезать.
— У моей бывшей тещи инсульт, Лара едет к ней в Иркутск. Сережку мне оставляет.
— Да ты чё! Не повезло, конечно. И почему она раньше ее сюда не забрала?
— Ее мама не хотела, ей там хорошо. Теперь, наверное, придется забрать…
Илья жалел Ларису гораздо больше, чем тещу, которую видел всего два раза в жизни: в первый раз она приезжала на свадьбу, а однажды они с Ларой ездили к ней, еще когда были студентами. Прошло уже лет пятнадцать.
Как случилось, что она больше не его жена? Когда они перестали подходить друг другу? Илья любил ее отчаянно, остро, она столько лет составляла его счастье и, может быть, смысл жизни. Когда родился Сережка, все давно кончилось, но они прожили еще четыре мучительных года рядом, пока не поняли, что кому-то из них надо уходить. И теперь Сережка составлял его счастье и смысл жизни. А Лара… Илья не мог вспоминать ее безболезненно. Иногда она снилась ему такой, какой он ее любил, и тогда ему казалось, что все еще возможно вернуть и устроить. Надо только принять ее такой, какая она есть, примириться с тем, что она от него требует. Но, встречаясь с ней, отчетливо понимал, что это иллюзии. Он никогда не сможет быть таким, каким она хочет его видеть. И она никогда не согласится с этим.
— Чего задумался? — Мишка вывалил картошку на шипевшую сковороду.
— Да так, — Илья пожал плечами.
— А ты колбаски не привез?
— Привез, — мрачно ответил Илья.
— Надо бы покрошить…
— Я сам. И лук тоже я сам, ты не умеешь.
— Да ладно, — засмеялся Мишка, — не доверяешь — и не надо.
Илья усмехнулся: нет, ну как он работал врачом? Не хирург, конечно, но и невропатологи что-то руками должны уметь.
— Слушай, а ты менеджеру этому вчера первую помощь оказывал? — спросил Илья.
— Ну да, конечно. Шину наложил, укол сделал — у Вероники же аптечка в машине была.
— Но как? — расхохотался Илья. — Как?
— Да ну тебя… Это я по хозяйству не умею, а как врач я был о-го-го. Если бы мама не умерла, я бы сейчас уже завотделением был… У меня, знаешь, что-то вроде праздника непослушания произошло.
— А сюда зачем приехал? В Гомеле-то, небось, у тебя квартира есть?
— Пропил я квартиру в Гомеле. Поэтому сюда и приехал — здесь попроще устроиться. Там я на улице жил и по помойкам жратву собирал, а здесь вроде как при деле. Вот подошьюсь завтра — может, совсем человеком стану. Может, меня и в больницу сюда возьмут, диплом-то у меня никуда не делся, а врачи тут нужны, тем более специалисты.
— Ага, ты сначала паспорт получи и гражданство. Без паспорта только Кольцов на работу принимает.
— Вот вечно ты мои мечты опускаешь ниже плинтуса! — весело сказал Мишка.
По всем медицинским канонам Мишка должен был пребывать во мраке депрессии, а он смеется и радуется чему-то… Нет, не иначе собрался сегодня напиться.
— Давай, что ли, кино посмотрим, — предложил Илья, — вон я сколько привез, в электричке продавали.
— Пока картошка жарится разве что… А то у меня книжка тут интересная.
Мишка сам выбрал, что смотреть, и сунул диск в DVD-плеер. Разумеется, на новинки он не польстился, завел «Кавказскую пленницу». Что ж, Илья знал, какие диски для него выбирать, — Мишке не надоедало по двадцать раз смотреть одно и то же.
Илья очистил луковицу и, утирая слезы, резал ее тонкими полуколечками, когда дверь без стука распахнулась и в столовую влетела Вероника — как всегда рассерженная и раздраженная.
— Я не знаю, как и зачем вы это делаете, — начала она, не закрывая за собой дверей и перекрикивая телевизор, — но извольте сейчас же пойти и устранить это безобразие!
— Здрасссте, — робко кивнул Мишка.
— Вы присядьте, — невозмутимо предложил Илья, смахивая слезу.
— Я не собираюсь тут рассиживаться! Немедленно идите и перекройте воду, пока мой дом не смыло окончательно!
Мишка на всякий случай убавил звук.
— А у вас что, кран потек? — Илья вежливо наклонил голову.
— Я не знаю, что там потекло, но весь цокольный этаж уже залит!
— И вы почему-то решили, что это сделал я? — усмехнулся Илья.
— А кто? Кто вчера с пеной у рта доказывал мне, что здесь жить нельзя? Кому, кроме вас, это надо? Я не верю, что в доме может случаться столько неприятностей просто так, без злого умысла, за такой короткий срок!
Нет, ну какова? «Немедленно идите», «сейчас же извольте»! Нет чтобы прийти и попросить по-человечески — да они с Мишкой уже бежали бы спасать ее подвал. Ну, цокольный этаж. Но Вероника же гордая, как она может о чем-то попросить?
— Миш, мы полезем в воду на ночь глядя, если на нас будут так орать?
Мишка покачал головой.
— Если вы сейчас же не пойдете, я вызову милицию, и пусть они разбираются, как и зачем вы это делаете!
Илья хлюпнул носом:
— Вам не милицию, а водопроводчиков надо вызывать, если я сейчас же туда не пойду.
— Я сама знаю, что мне делать, без ваших дурацких советов! У меня заливает дом, вы понимаете? И водопроводчиков я уже вызвала, они обещали быть через три часа!
— Вы когда-нибудь слышали о презумпции невиновности? — хмыкнул Илья. — Пока еще никто не доказал, что я имею к этому хоть какое-то касательство. А вы уже решили, что можете на меня орать и чего-то от меня требовать. Вы мне даже денег не предложили, чтобы кричать о том, что мне платите.
— А мне и без доказательств все ясно! Я знаю, что это вы, и можно сколько угодно от этого открещиваться, но меня вы не переубедите!
Илья поднялся и сделал вид, что разозлен, хотя ничего, кроме смеха, эта ситуация пока у него не вызывала:
— И что вы будете делать, если я сейчас выставлю вас за дверь?
Вероника опешила:
— Как это?
— А вот так, — Илья сделал движение ей навстречу.
— По какому праву, позвольте узнать?
Илье стало ее жаль. Ну зачем она кричит и пытается его в чем-то обвинить, когда надо всего лишь попросить?
— Вы пришли в мой дом, а не я в ваш. Вы, помнится, вчера так и поступили, если мне не изменяет память?
— Здесь ничего вашего нет и быть не может! И ваша избушка принадлежит моему мужу точно так же, как все остальные участки! Кстати, вам давно пора было собрать вещи и поискать другое место для бытовки, потому что мы планируем снести ее в самые ближайшие дни.
— Боюсь, вы ошибаетесь, — Илья качнул головой. — Эта избушка вашему мужу не принадлежит. Или вы об этом не знали?
— Не принадлежит — значит, будет принадлежать, — нисколько не смутилась Вероника. — В любом случае, это вас не касается!
— Она никогда не будет принадлежать вашему мужу.
— Вы так самоуверенно об этом заявляете, как будто можете что-то в этом понимать!
— Если бы вы меня не перебивали, я бы договорил. Избушка никогда не будет принадлежать вашему мужу, потому что я никогда ее не продам.
Илья знал, этого говорить не следовало, но удержаться не смог. Вероника на минуту замолчала, переваривая полученную информацию и подбирая новые веские аргументы, но Илья не стал ее мучить и воспользовался паузой:
— Я надеюсь, документы вам показывать не нужно? Поверите мне на слово? Приятно познакомиться, меня зовут Илья Анатольевич Максимов. Вы даже именем моим до сих пор не поинтересовались. Пойдемте, посмотрим ваш водопровод, иначе и вправду смоет дом к чертовой матери.
— Интересно, почему это я должна интересоваться вашим именем? — проворчала Вероника себе под нос, но к двери повернула и даже пошла впереди.
— Из вежливости, — усмехнулся Илья ей в спину. — Мишка, ты идешь?
— Картошку надо снять, сгорит же, жалко.
История с прорывом трубы лишь убедила Нику в том, что за происходящими в ее доме несчастьями стоит чей-то злой умысел. Совпадений не бывает.
Когда в кабинет постучалась Надежда Васильевна, Ника собиралась заканчивать работу. Было около девяти вечера, но солнце только начинало клониться к закату — дни становились все длинней.
— Верочка, я не хотела тебе мешать, — робко начала домработница, — но там в подвале, по-моему, что-то не так…
— Не в подвале, а в цоколе. У нас нет подвала, — машинально поправила Ника. — И что там может быть не так?
— Мне кажется, там вода течет.
— Там не может течь вода, — шумно вдохнула Ника.
— Ты посмотрела бы сама, что я в этом понимаю… — Надежда Васильевна втянула голову в плечи.
Раздосадованной Нике ничего больше не оставалось, как спуститься в кухню, где находился выход на цокольный этаж.
Но как только она открыла тяжелую деревянную дверь, к ее ногам выплеснулось столько воды, что намочило их по щиколотку. В глубине цоколя шумела вода, с такой силой, будто кто-то открыл кран на полную катушку. Но никаких кранов там не было.
— Что ж вы раньше-то молчали? — налетела она на домработницу. — Вы видите, тут уже настоящий потоп!
Надежда Васильевна ничего не ответила в свое оправдание и предложила немедленно собрать воду тряпкой.
— Какой тряпкой? Ее надо насосом откачивать!
Интересно, как действуют в такой ситуации? Наверное, надо вызывать водопроводчиков. Ника поискала номера телефонов, которые на такой случай оставил ей Алексей, но водопроводчики ответили, что при всем желании смогут приехать не раньше, чем часа через три — им надо вызывать аварийную бригаду, ведь рабочий день закончился. Да и ехать до Долины из города не близко.
— Но за три часа здесь затопит весь дом! — в ужасе крикнула Ника. — Вода льется как из брандспойта!
— Девушка, милая, мы ничего не можем сделать! Где мы — а где вы! Попробуйте вызвать местную аварийку; может быть, они смогут приехать раньше. А лучше всего — воду перекройте. Вы знаете, где у вас вентиль находится?
— Понятия не имею!
— У вас мужчины в доме есть?
— Нет, никого нет. Только я и домработница.
— Попросите кого-нибудь из соседей, неужели никто воду перекрыть не может? Это же так просто!
— Ладно, — прошипела Ника, — я все поняла. Я надеюсь, вы приедете как можно скорей.
Она со злостью надавила на красную кнопку. Интересно, этот вентиль где-то в цоколе? Или на улице? Как его искать и где? Неужели придется лезть в ледяную воду и ползать там в поисках крана, которым можно перекрыть воду?
Ну уж нет! Не могут неприятности случаться в ее доме по волшебству! Сначала ей на голову с потолка валятся тяжелые предметы, а теперь ни с того ни с сего прорывает трубы? Кто-то хочет доказать ей, что жить тут невозможно, и нарочно мотает ей нервы. И она прекрасно знает, кто это делает!
Вне себя Ника выскочила из дома и направилась к безобразной избушке. Она скажет все, что думает, и заставит настырного плотника устранить безобразие, которое он учинил! И это будет только началом, потому что потом она все расскажет Алексею, и уж он-то сможет принять меры к тому, чтобы в их доме никто ее не тревожил!
Но вместо того чтобы испугаться, наглый плотник на голубом глазу отмел все ее подозрения и вел себя так, как будто не имеет к этому никакого отношения. Так она ему и поверила! Зачем тогда он пытался убедить ее в том, что ей нужно уехать? Зачем лез к продюсеру и отговаривал его от покупки участка?
Когда же он сообщил, что купил у мерзкого старикана избушку и не собирается продавать ее Алексею, Ника сначала опешила и не нашла что возразить. Но постепенно удивление уступило место новым подозрениям: откуда у него такие деньги? Эти шесть соток стоят столько, сколько ему и за пять лет не заработать! Наверняка за ним стоит кто-то посерьезней и побогаче и платит за то, чтобы он всячески препятствовал продаже участков в Долине. Может быть, этим и объясняется его развязное, фамильярное поведение? Чувствует себя безнаказанным и ничего не боится, имея за спиной покровителя?
Почему бы Алексею не расспросить его об этом? Как следует, с пристрастием.
Ника ходила из угла в угол по своей спальне, пока плотник и его товарищ (очень приятный, между прочим, и воспитанный человек болезненного вида) ползали по цоколю по колено в воде и искали злополучный вентиль. Надо позвонить Алексею сейчас же. Во всяком случае, ей есть что ему сообщить. Она нашла нового хозяина избушки, разве это не новость? Менеджеры искали бы его еще месяц!
Она подходила к тумбочке, на которую перед этим кинула мобильный телефон, и споткнулась о книгу, которую днем швырнула на пол, да так и не потрудилась поднять. Ника нагнулась и вдруг услышала за спиной свистящий шепот, от которого по телу пробежали мурашки, — потянувшаяся к книге рука застыла в воздухе:
— Я… никогда… не причиню зла… хозяину избушки.
Книга как назло была открыта именно на той странице, где Ника записала эти бессмысленные слова. Она медленно разогнулась, посмотрела по сторонам и присела на кровать. В доме полно людей, двое мужчин в том числе. Бояться нечего.
Хозяину избушки? Новому хозяину избушки? И новый хозяин избушки — наглый плотник, который причинил ей столько вреда? Ника на секунду замерла, справляясь с противным холодком в груди. Значит, слова эти не были такими уж бессмысленными? А может быть, это тщательно продуманный спектакль? Инсценировка с целью напугать ее и заставить держать свои мысли при себе?
Да пусть хоть все призраки с того света придут к ней и будут шипеть ей на ухо свои угрозы, они не напугают ее так просто! Она схватила с тумбочки телефон и соединилась с Алексеем. Голос ее почему-то дрогнул, и плечи непроизвольно дернулись, но она взяла себя в руки:
— Алеша, у меня для тебя новость. Можешь поблагодарить меня, я нашла тебе нового хозяина избушки. Это тот самый плотник, который в ней ночует, представляешь?
Астранова 2014. ЧАСТЬ 1. Текстура.
Максим Тихомиров. СОКРОВИЩЕ ВОД
— Ну и где, где твои сокровища, синерожий?
Капитан каперского брига «Безрассудство» навис над распростёртым на досках палубы Морисом, занеся кулак в грубой проклёпанной перчатке для нового удара. Во рту было солоно от крови из разбитых губ.
— Сокровища там, где и должны быть, — выплюнул Морис вместе с осколком зуба. — Там, где я и сказал. На острове, капитан Буриан.
— А остров? Где чёртов остров, а, сопляк?
— Ваш корабль стоит в его лагуне, капитан, — улыбнулся Морис.
Капитан в бешенстве ударил его снова. Потом обратил безумный взгляд за борт.
Острова, по сути, и впрямь не было.
Одинокая скала возвышалась обломанным зубом над щербатым кольцом рифов, ограничивающим спокойную лагуну, в которой могли разместиться весьма привольно около сотни кораблей, подобных «Безрассудству». Скалы здесь и там были покрыты редкой порослью рактуса и пальмолиста, и казалось, что здесь нет места, в котором можно было бы спрятать величайшее сокровище мира.
С открытым морем лагуну связывал единственный узкий проход, которым сам капитан, следуя инструкциям Мориса, провел свой корабль не более часа назад.
«Безрассудство» стоял на плавучем якоре посреди лагуны. Часть команды во главе с капитаном уже успела высадиться на берег в яликах и обежать окружающие лагуну скалы кругом.
И, разумеется, они ничего не нашли.
Ничего, кроме полчищ разноплеменных крабов, кишевших на бесплодных скалах и среди чахлой растительности.
Так и должно было случиться.
— Ты просил вернуть тебя домой, щенок, — прорычал капитан.
— Да, капитан Буриан, — ответил Морис. — И уже заплатил за это немалую цену.
— Но обещал гораздо больше!
— Так и есть, капитан Буриан. Наш уговор по-прежнему в силе.
Капитан расхохотался.
— Что ж, я выполнил свою часть сделки, — сказал он, утирая слезы рукавом камзола. — Ты дома, Морис…или как там тебя зовут на самом деле? Только вот где он, твой дом?
Капитан схватил Мориса за грудки, и ремни кожаной сбруи больно впились в тело. Притиснул свой нос к носу мальчика, сверля его безумным взглядом.
— И. Где. Моё. Сокровище? — спросил он.
— Здесь, капитан, — улыбнулся Морис окровавленным ртом.
Капитан отшвырнул его прочь, всадил в рёбра тупоносый сапог, повернулся кругом и широко развёл руки, явно играя на публику.
Публика была ещё та. Лихой сброд со всех островов Худого архипелага, пара варваров с Северных мелей, полдесятка зелёных от загара южан-листохватов с Окраинной земли. Измождённые долгим плаванием лица. драная одежда, ржавое, но оттого не менее смертоносное оружие в трех-, пяти-, и десятипалых руках и руконожках.
Все они смотрели сейчас на скорчившегося у фальшборта Мориса. Взгляды их не предвещали юноше ничего хорошего. В обращённых на него глазах он читал злобу, недоумение, ненависть, злорадство, предвкушение потехи. Они все проделали долгий путь, и проделали его впустую. За это кто-то должен ответить. Возможно, даже умереть.
Обступив капитана и Мориса полукольцом дурно пахнущих тел, команда ждала продолжения, алчно поблёскивая ощеренными в недобрых ухмылках зубами.
Только взгляд Пилигрима был спокоен и отрешён. Он смотрел Морису прямо в глаза, словно говоря: а ведь я предупреждал тебя. Предупреждал ещё там, на берегу, в таком далёком и кажущемся теперь нереальным Винтбурге, предупреждал давно — когда по весне только начал сходить лёд с островерхих крыш, да капель заиграла в лучах поднявшегося над горизонтом солнца россыпью живых бриллиантов.
***
Винтбург — морские ворота Приполярного континента, жуткая дыра на краю земель, скованных круглый год панцирем льда едва ли не в милю толщиной. Только оазисы у вулканов, протопивших в ледяной шапке огромные чаши, полные тёплой воды, способны поддерживать жизнь в этих краях долгой-предолгой, в три четверти года, зимой.
Винтбург стоит на одном из вулканических конусов, которые поднимаются над уровнем талых вод озера Мирабель, отделённом от холодного Кругового океана полосой льда всего в сотню миль. Только на полусотне из них лёд лежит на твёрдой земле, остальные пятьдесят миль представляют собой припай, лишь немного не касающийся океанского дна.
Тёплые воды озера нашли себе сток в океан, проплавив в толще льда туннель. Диаметр его достаточно велик для того, чтобы обеспечить судоходство в этом районе, а там, где не хватило сил у природы, ей помогли люди.
И нелюди.
Сеть подобных туннелей пронизывала ледовый панцирь Приполярья, связывая между собой все озёрные оазисы — Котловины.
В Котловинах нашли приют любители тепла и комфорта. Жизнь в Империи Севера была сурова и аскетична, и бедняка отделяло от богача не так уж много сорренов на дне их карманов.
Изрезанную трещинами разломов, изборождённую складками торосов поверхность ледника населили расы, привычные к запредельным холодам и секущим ветрам метелей.
Города под, на и над поверхностью прекрасно сосуществовали, приумножая мощь и богатство Империи, и вели оживлённую торговлю друг с другом и с внешним миром.
Вратами Приполярья во внешний мир как раз и был портовый город Винтбург.
***
Морис оказался в Винтбурге, городе высоких острых крыш, сернистого дыма тысяч вулканических жерл и неба, заключенного в кольцо ледяных стен, не по своей воле.
Когда подводная пентера «Доминион» зашла в порт для ремонта и пополнения запасов, Морис был на её борту. Пентерный раб, купленный капитаном «Доминиона» на невольничьем рынке Базарного острова. Раб, прикованный цепью к оси одного из больших беговых колес пентеры, один из тысячи таких же несчастных, как он сам, — вот кем он был тогда.
Совокупные усилия рабов сообщали «Доминиону» скорость хода в двадцать узлов. Пентера была грозным оружием Империи, обеспечивая безопасность вод, принадлежащих императору снегов и льда.
Стычка с рейдерами Бесцветных островов едва не оказалась для «Доминиона» последней. Пентера пустила на дно два рейдера и обратила в бегство третий, но из-за полученных в бою повреждений едва доползла до границы припая. После частичного ремонта капитан провел израненный корабль сквозь туннель, и то, что «Доминион» не остался навеки в царстве подводного льда, было скорее везением, нежели закономерностью.
Для Мориса это везение продолжилось и в самом Винтбурге. После входа пентеры в док команда сошла на берег. Экипаж отправился прожигать накопившееся за месяцы плавания жалованье в портовые таверны и бордели, а рабов перевели в охраняемые бараки в припортовом районе.
Где-то на полпути между портом и бараками Морису удалось сбежать. Когда Пилигрим позже спрашивал, как ему удалось освободиться из кандалов, тот лишь пожал плечами. Какая разница? Главное, что всё получилось.
Он чуть не замёрз насмерть этой зимой, которая показалась бесконечной уроженцу теплого юга, — ведь бессмертие отнюдь не подразумевает неуязвимости. Пилигрим спас его, дав кров, еду и одежду и ничего не прося взамен вовсе не потому, что нечего просить у беглого с императорских подводных пентер.
Таков уж он был, Пилигрим.
«Я сразу понял, кто ты», — написал тогда Пилигрим на своей табличке.
— Но как? — спросил Морис.
«Моё племя служило твоему с начала времен, — Пилигрим писал торопливо, но буквы всё равно выходили ровными. — Потом нас почти не осталось, но те, кто всё ещё жив, хранят в сердцах память о Хозяевах. Несложно распознать Истинного даже в таком обличье».
Потом он склонил свою остроконечную голову в поклоне.
***
Сейчас Пилигрим стоял за кольцом матросов, возвышаясь даже над рослыми варварами-северянами на две головы.
Худой, костлявый, словно его выпотрошили и забыли набить чем-то взамен требухи и мышц, оставив чешуйчатую кожу обтягивать рыбий скелет — так, что острые кости, казалось, вот-вот прорвутся наружу, украсив жуткими колючками и без того непривлекательную фигуру. Узкий безгубый рыбий рот, рыбьи же глаза без век навыкат — но глаза Пилигрима, в отличие от глаз большинства его соплеменников, были на удивление выразительны. Говорить вслух на суше он не мог — писал сухой кистью-плавником на восковой пластинке, или, если удавалось найти, на пергаменте, или редкой в здешних краях бумаге.
Почерк у Пилигрима был на удивление ровный и разборчивый. Буквы он выводил крупные и аккуратные — вот и сейчас, даже лёжа на палубе, Морис прочел на повёрнутой к нему табличке: «Не пытайся встать. Иначе кто-то умрёт». Он усмехнулся.
Но всё-таки встал.
Пилигрим сокрушённо качнул сплюснутой с боков головой, на которой невесть как удерживался глубокий капюшон моряцкого плаща.
«Глупо».
«Знаю», — подумал Морис. Вытер кровь с лица тылом ладони. По струпьям и болячкам побежали сиреневые потеки. Потряс головой, чтобы палуба перестала уходить из-под ног.
— Сокровища там, капитан Буриан. Клянусь.
Капитан рывком обернулся. Лицо его под мятой треугольной шляпой было искажено от ярости. Морис вдруг почувствовал, что в горло ему уткнулось что-то колючее. Скосив глаза, увидел широкое лезвие абордажной сабли, которую капитан неуловимым движением выхватил из ножен.
— Что, если я сейчас велю боцману привязать тебе к ногам ядро и вышвырнуть за борт, мальчик? — вкрадчиво спросил капитан. — Ты показал себя отличным пловцом, но сможешь ли ты дышать водой, а не воздухом из дышегубок? Что может помешать мне сделать это, а? Или кто?
— Вы сами, — ответил Морис.
Клинок кольнул сильнее.
Очень осторожно Морис сглотнул, сразу почувствовав, как между ключиц скользнул под рубаху новый кровавый ручеек. Это было неприятно. Вот, значит, как чувствуют себя смертные, когда им напоминают, что они смертны.
— Я не смогу ничего рассказать вам, если сейчас умру, — почти не двигая губами просипел Морис. — Тогда, действительно, всё было зря.
Капитан смерил его взглядом. Давление на горло усилилось, и Морис невольно сделал шаг назад, наткнулся на фальшборт, перевалился через борт и рухнул в море.
Когда через несколько мгновений, полных шипения пузырьков вспененного воздуха и солёных поцелуев волн, он схватился за свисавший с борта конец, капитана на палубе уже не было.
«Ждёт в каюте», — написал Пилигрим.
Поняв, что потехи не будет, команда потянулась кто куда. Дел у экипажа было невпроворот — ещё с самого всплытия «Безрассудства» после долгого подводного перехода.
Прежде, чем отправиться в каюту капитана, Морис позаботился о том, чтобы его товарищи по плаванию не слишком утруждали себя этой работой.
Ремонт подождет.
***
Каперский бриг «Безрассудство», сошедший со стапелей Винтбургских верфей два десятилетия назад, был всё ещё крепким судном. Его веретенообразный корпус из стужеясеня от форштевня до ахтерштевня достигал полусотни саженей, а ширина верхней — надводной — палубы равнялась десятку шагов рослого человека. Пара косых мачт поднималась системой блоков и шкивов в считанные минуты, а управление парусами велось с ходового мостика.
Боковые порты скрывали десять пушек, а на носу и корме установлены были спаренные картечницы. Команда «Безрассудства» способна была, дойди дело до абордажа, выставить три десятка отчаянных рубак всех рас, испещрённые шрамами тела и лица которых говорили сами за себя. Бриг был весьма грозной силой, способной и постоять за себя, и доставить массу неприятностей купеческим судам и сходным по классу кораблям врага, отбившимся от флота.
Широкие, попарно выведенные из корпуса лопасти плавников — общим числом восемь — в надводном положении превращались в горизонтальные рули и стабилизаторы. Под водой же плавники сообщали судну скорость в полтора десятка узлов — гребцы, сменяя друг друга каждые полчаса, неутомимо бежали внутри ходовых барабанов, а система зубчатых колес передавала их усилия на коленчатые гребные рычаги. При вхождении брига в поток подводного течения из специальных люков на прочнейших тросах выбрасывались огромные полотнища брезентовых парусов, увлекая судно за собой и экономя силы трюмной команды.
Незадолго до всплытия брига многоухие слухачи из пробирочных первертов, выведенных в алхимических подземельях столичного Чертога Сил, совершенно точно определили по далёкой ритмичной пульсации стук нескольких китовых сердец. Думая, что неподалёку проходит стадо мирных крикачей-полосатиков, капитан и команда оказались совершенно не готовы к тому зрелищу, которое предстало им, когда «Безрассудство», продув балластные цистерны, пробкой выскочил на поверхность и закачался на легкой зыби.
Ошибкой капитана Буриана стало то, что он не убедился в безопасности акватории прежде, чем всплытие судна сделалось неотвратимым. Но трехнедельный подводный рейд под многосаженным ковром спутанного морелиста, сплошь покрывавшим поверхность океана от средних до низких широт, спёртый зловонный воздух, который неспособны были оживить зачахшие в жаре и духоте волшебные орхидеи судовой оранжереи, нервозность команды, уже вылившаяся в несколько драк с поножовщиной и назревающую угрозу бунта, — всё это привело к тому, что капитан не меньше матросов мечтал о глотке свежего воздуха и ощущении солнца и ветра на коже, а потому пренебрёг обычным порядком.
За это едва не поплатился весь экипаж.
Первое, что увидели все они, высыпав на мокрую палубу, — десяток столбов жирного чёрного дыма, подпиравших небосвод. В основании столбов среди невысоких волн виднелись тёмные массивные тела.
Смех стих. Веселье угасло. Капитан Буриан замысловато выматерился и ударил кулаком о ладонь.
— Жирожóги, — процедил он сквозь зубы. — Адово проклятье южных вод.
***
Это действительно были киты. Действительно — крикачи-полосатики. Каждый — чуть меньше брига в размерах.
И все они были мертвы.
Сила, двигавшая огромные мёртвые туши сквозь бег волн, имела весьма простое объяснение, которое не становилось менее чудовищным из-за своей простоты.
В чрево каждого из гигантов был установлен котёл, в котором разогревалась вода. Закипая, она превращалась в водяной пар, который отводился по кишечнику мёртвого кита наружу, превращая китовую задницу в извергавшее струю кипятка сопло. Сила освобождённого пара двигала китовое тело вперед.
Примитивные паровые машины — именно их уханье слухачи ошибочно приняли за биение китового сердца — приводили в движение выведенные сквозь бока мёртвого исполина вёсла. Хвост и плавники, тросы управления от которых сходились в опустошённый череп кита, исполняли роль рулей.
Пламя, дававшее необходимый для закипания воды жар, питалось плотью самого кита. Ворвань, постепенно вырубаемая из гниющих стенок пустотелого остова, горела в топках, извергая через дымоходы тот самый чёрный дым, который и увидела команда «Безрассудства», стоило бригу подняться на поверхность.
На плаву дохлые киты удерживались за счет гнилостных газов, накапливающихся в естественных полостях тел и под толстой шкурой, отчего и без того немалые туши раздувались до поистине чудовищных размеров.
Среднего размера кита хватало на пару недель плавания, прежде чем разложение, крачки-ревуны и акулы-трупоедки спроваживали мёртвого исполина в могилу на морском дне. В умелых руках паровой кит за эти две недели мог натворить изрядных дел.
Десять мёртвых китов могли натворить вдесятеро больше.
Вперёдсмотрящие жирожогов молниеносно заметили низкий силуэт всплывшего брига. Через пару минут всё стадо легло на новый курс, устремившись к «Безрассудству».
Капитан меж тем не терял времени даром. Он зычно раздавал приказы, которые дублировал боцман для палубной команды и старший помощник, бубнивший слова команд в раструбы переговорных труб. Во всех направлениях помчались матросы, исполняя команды капитана.
Распоряжения капитана показались Морису противоречащими друг другу.
— Мачты поднять! — командовал капитан. — Паруса развернуть! Бегунам — полный ход! Механик, передача на полный вперед! В трюмах, балласт принять! На носу, лагами течение искать! Палубные батареи к бою! Курс…
По всему выходило, что «Безрассудство» одновременно должен был бежать, тонуть и сражаться. Все это не укладывалось у Мориса в голове, но, захваченный общей горячкой приготовлений к схватке, кажущейся неизбежной, он бросился туда, где ему полагалось быть по боевому расписанию.
К клеткам с готфринами.
***
Готфрины, или рыболюды, как называли их обитатели суши, приходились очень дальними родственниками тому разумному племени, к которому принадлежал Пилигрим. Именно он, обратив внимание на несомненный талант Мориса в обращении с животными, пристроил мальчика к делу, поручившись за него перед боцманом, а потом и перед капитаном Бурианом.
Клетки располагались под палубой. Всегда заполненные забортной водой, они служили приютом для десятка готфринов. Спустившись в трюм, Морис открыл крышку первой из клеток и нырнул в пахнущую тиной воду.
Готфрины окружили его. Куски рыбы-дурманки мигом перекочевали из карманов ременной сбруи Мориса в зубастые пасти, и блюдцеобразные глаза помутнели в нахлынувшем приливе кратковременного опьянения.
Эти несколько минут потребовались Морису на то, чтобы должным образом снарядить питомцев, а потом приласкать и одурманить готфринов из второй клетки. Потом он поворотом рычага распахнул внешние порты, и, когда рыболюды устремились наружу слитным потоком переливчатых тел, бегом вернулся на палубу с докладом.
Капитан прервал изрыгаемый на суетящуюся команду поток брани ровно настолько, чтобы, выслушав торопливый рапорт Мориса, раздражённо махнуть рукой в сторону флотилии жирожогов, за прошедшие минуты заметно приблизившейся к «Безрассудству».
— Вон твоя цель, мальчик. Ты знаешь, что нужно сделать. Да помогут тебе боги! Иначе нам не видать твоего острова, как пить дать, не видать!
Морис нашел глазами Пилигрима. Тот, укрепляя в пазах фальшборта страшноватые абордажные гарпуны, ободряюще кивнул ему. Морис кивнул в ответ, вдел в петли сбруи пару дышегубок и прыгнул за борт.
Готфрины закружили его в хороводе, глупо хихикая и пуская разноцветные пузыри воздуха из пастей. Раздавая шлепки, Морис направил их туда, где вода кипела от извергаемых китовыми внутренностями струй пара. Вцепился в спинной плавник одного из рыболюдов и ушел под воду вместе с ним.
Дышегубками он не воспользовался. Он не нуждался в воздухе для дыхания под водой, но капитану и команде знать об этом было вовсе не обязательно.
Рыболюды двумя клиньями устремились навстречу флоту мёртвых китов. Зелень воды то и дело прорезали серебристые лезвия рыбьих тел, и готфрины лакомились на ходу, хватая покрелей и рыб-свистунов и попискивая от удовольствия.
***
О приближении цели их оповестили акулы. Десятки пятнисто-полосатых тел описывали широкие круги вокруг гор разлагающейся плоти, то и дело бросаясь в центр живой спирали, чтобы вырвать шмат гнилого мяса из боков или брюха одного из гигантских трупов. Их не отпугивали ни струи кипятка, ни заградительные пики, которыми была щедро утыкана подводная часть кораблей-мертвецов.
Вода сделалась теплой, зловонной и мутной. Морис чувствовал её гнилостный привкус губами. Ноздри наполнились её отвратительным запахом, а к коже словно прикоснулось что-то липкое и противно-вязкое.
Остатки акульего пиршества опускались в глубину неопрятными хлопьями, и их подхватывали рыбы поменьше. Рыболюды промчались сквозь завесу из рыбьих тел и ошмётков мёртвой плоти, пройдя под «днищами» кораблей и ловко увернувшись от извергаемых струй кипятка.
За мёртвым «флотом» тянулся длинный шлейф объедков, которые подъедали тысячи рыб-падальщиц. Зайдя жирожогам в тыл, Морис заставил своего готфрина подняться на поверхность и огляделся.
Раздутые туши, над которыми в клубах жирного дыма кружили сотни плотоядных морских птиц, закрывали обзор, но главное Морису всё же удалось разглядеть. Положение брига казалось безнадёжным.
За минуты, проведенные Морисом под водой, дистанция между китами и «Безрассудством» сократилась почти вдвое. Бриг поднял мачты и развернул полотнища парусов, одновременно начав погружение, — его корпус погружался в волны с дифферентом на нос. Только теперь Морису стал более или менее ясен странный замысел капитана. Уйти от преследователей на одних парусах при слабом ветре бригу не удавалось ни при каких обстоятельствах. Стараясь выиграть нужное для погружения время и не желая оставаться при этом неподвижной мишенью, капитан использовал паруса для того, чтобы придать своему кораблю хотя бы относительную мобильность.
Затявкали картечницы, вспенив волны по курсу китовой эскадры. Капитан вёл бриг галсами. Поочерёдно рявкнули орудия одного борта, потом — другого. Снаряды легли в воду меж гигантских туш. Смачное чавканье отметило несколько попаданий в цели. Киты продолжали сокращать расстояние до брига, словно и не заметив повреждений.
Потом головной кит с нарастающим рокотом вдруг словно вырос в размерах вдвое.
А потом взорвался.
Дума собралась через два часа после этого известия; князь, посадник и осужденный-таки Сова Осмолов направились в думную палату втроем.
Говорили о необходимости веча, о подавлении мятежного Пскова, о войне с Ливонским орденом, на помощь которому придут и шведы, и поляки, и литовцы. И единодушно пришли к выводу: Псков не удержать. Не теперь…
Сам собой разговор свернул на возможность отделения Москвы и Киева, и на этот раз играть в кости с судьбой Руси Волоту не хотелось – все бояре, кроме Смеяна Тушича, в один голос говорили: новгородская земля должна выставить ополчение впридачу к пушкам и серебру. Не пятьдесят тысяч, конечно, хотя бы двадцать – двадцать пять. И сделать это быстро, и зимними дорогами пройти к южным рубежам… Иначе, на примере Пскова почуяв слабину, Москва соберет свое вече, и Киев соберет: единая Русь разлетится на кусочки, а их в клочки порвут враги как с востока, так и с запада.
Тоска глодала Волота: ему не нравилось это решение, он чувствовал, что оставляет Новгород беззащитным. Но бояре были правы: или подавлять Псков, под угрозой завязнуть в войне с Европой, или до весенней распутицы покончить с крымчанами, являя Москве и Киеву свою волю и силу. Псков подождет окончания войны.
Князь с ужасом думал, что в этот час в Москве уже звонит вечный колокол… Псков – только начало. Волот не смог удержать того, что собрал воедино его отец…
Смеян Тушич выехал в мятежный город тем же вечером, надеясь через сутки быть на месте и говорить с псковским посадником. Волот уповал на небывалую способность Воецкого-Караваева договариваться о мире: если псковичи хотят свободы, возможно, они не собираются закрыть Ганзе дорогу на Русь? Возможно, они не будут против военных союзов с Новгородом? На безрыбье и рак рыба, а Псков – прикрытие Новгорода с запада… Крепостные стены Гдова и Изборска всегда служили надежной броней не только Пскову, но и Новгороду. Да и торговля в Новгороде завянет, стоит только поднять торговые пошлины на проезд через псковские земли.
Но Псков подождет окончания войны.
Поздно вечером в Городище приехал доктор Велезар, словно угадал, что Волоту нужна поддержка. Тягучее сладкое вино и добрый друг рядом сделали свое дело: приунывший, испуганный князь воспрянул духом, и через час он уже с восторгом рассказывал доктору о суде над Совой Осмоловым, о находчивости Вернигоры и о чуде, явленном волхвом.
– Да ты меня разыгрываешь! – рассмеялся Велезар: они оба выпили вина больше, чем обычно.
– Да нет же! – едва не обиделся Волот. – Я тебе серьезно говорю: он стоял и держал в руках пригоршню горячих углей! И он даже не обжегся!
– Такого не может быть. Я знаю, что шаманы могут ходить по горящим углям, но для этого им нужно достичь определенного состояния духа, а это не так просто, уверяю тебя, мой друг.
– Вернигора говорит, что он сильней Белояра. Вернигора хочет, чтобы он поднялся к богам и спросил их о том, что это за сила, которая навела морок на сорок волхвов.
Улыбка доктора погасла, он задумался ненадолго, а потом сказал:
– Знаешь, это очень опасно. Я бы не назвал Млада Мстиславича своим другом, мы не очень близки, но я расположен к этому человеку, он мне далеко не безразличен. Не прошло трех недель, как духи сбросили его сверху, он совсем недавно встал на ноги… Боги не любят, когда люди вмешивают их в свои дела, они становятся жестокими. А второго падения он может и не пережить. Я бы на месте Вернигоры не стал настаивать на этом. Млад ведь согласится, стоит его только попросить: он всегда готов жертвовать собой.
– А еще Вернигора говорил, что его хотели отравить… – вставил Волот, когда доктор снова задумался и замолчал.
– Отравить? Кто? Когда? – доктор встревожился не на шутку.
– Я не знаю, я не спрашивал… – Волот виновато пожал плечами. – Но опасности нет, раз Вернигора говорил об этом так спокойно.
– Будем надеяться… – вздохнул доктор и снова немного помолчал, но потом словно собрался с духом. – Знаешь, милый мой, я не хотел говорить тебе этого… Я никогда ни с кем такого не обсуждаю, но тут… Тебе никто этого не скажет, кроме меня. Возможно, мои подозрения беспочвенны, возможно, я сейчас оговорю честного и хорошего человека, но лучше я это сделаю, иначе…
– Ну что ты тянешь? Говори! Вернигора, например, всегда сразу говорит то, что думает. И ничего…
– Вот о нем-то я и хочу тебе сказать. И думаю: имею ли я на это право?
– Давай так: я сам решу, что делать с тем, что ты мне скажешь. А то сейчас мне кажется, что я чего-то не знаю и поэтому выгляжу глупо, – улыбнулся Волот.
– Ладно. Слушай. Дело в том, что Вернигора и Млад любят одну женщину. И оба хотят на ней жениться.
Волот поморщился: истории о любви его не волновали.
– Ну и что тут такого?
– Это очень умная и красивая женщина, она наставница университета. И она пока не выбрала между ними. Согласись: и Вернигора, и Млад Мстиславич тоже в своем роде заслуживают внимания женщины.
Волот никогда о таком не задумывался, женщины в его жизни пока оставались приметой женской половины терема, так же как длинная рубашонка, которую он носил, пока был на их попечении. Наверное, он до сих пор гордился тем, что вырос и больше не имеет никаких с ними отношений. Хотя дядька время от времени намекал ему на то, что пора бы посматривать в сторону девушек не с презрением, а с любопытством.
– Я не понимаю тебя, – Волот посмотрел на доктора удивленно: зачем ему обязательно надо это знать?
– Ты еще дитя, – снисходительно улыбнулся Велезар. – Они соперники, теперь понимаешь? Любовь – сильнейшая из страстей человеческих, ты и представить себе не можешь, на что способны люди, мечтающие избавиться от соперника и овладеть желаемым. Нет, Млад, по моему мнению, не допустит даже мысли о том, чтобы причинить зло Вернигоре. А вот Вернигора… В нем я не вполне уверен. Это сильный человек, привыкший добиваться своих целей, не очень заботясь о средствах. И его желание спросить богов о той самой таинственной силе, в существование которой я не очень верю, – оно очень похоже на способ достичь этой цели. Я понятно объяснил тебе свою мысль?
Волот задумчиво кивнул. Как, оказывается, мало он знает людей… Как, оказывается, сложно складываются их отношения… А он-то думал, что Вернигора – друг волхва.
Происшедшее в суде предстало перед князем совсем в другом свете: Вернигора не сумел избежать поединка между татарином и волхвом. И нисколько не возражал, когда Марибора предложила это тяжелое испытание. В отличие от Смеяна Тушича, он наверняка мог предвидеть, что волхв вызовется первым… Хотел выставить его трусом? Лжецом?
И что теперь с этим делать? Вернигора казался ему человеком, лишенным камня за пазухой, а выяснилось… И у него за душой есть то, что он скрывает от остальных. А может, он нарочно говорит о том, что волхв сильней Белояра, чтобы об этом узнали те, кто убил Белояра? А может… Волот стиснул кулаки: и снова недоверие, снова разочарование!
Ему пришлось приложить немало сил, чтобы доктор не заметил, как ему горько и тяжело.
Они прошли анфиладой залов и переходов. Ожорг впереди, Бранч, как радушный хозяин, чуть сзади.
– Хватит, – сказал, наконец, Ожорг. – Твой новый дом приличен статусу. Ты художник и сумел обставить его должным образом. Я не сомневался.
– Спасибо, совершенный.
– Пустое, равный, – Ожорг ударил хвостом. – Я пришёл не за этим. Ты закончил свою картину? Хочу быть первым ценителем.
– Ты будешь, – ответил Бранч.
Он провёл гостя в студию – пустое помещение, облицованное вулканическим туфом, с кучей горячего песка в центре.
– Располагайся, совершенный, – пригласил Бранч и включил воспроизведение.
Ему было страшно.
Не так, как страшно младшему возле старшего по статусу и не так, как страшно охотнику рядом с раненым хищником, когда кончились заряды. Страх за жизнь или здоровье, страх боли имеют мало общего с беспокойством художника, который ждёт вердикта. И пусть он уверен в своей работе, он боится пренебрежения, или, что хуже, равнодушия.
– Да, – сказал, открывая глаза, Ожорг, – мы не ошиблись. Ты сделал великую вещь. Новые, неожиданные мотивы… Это будет иметь успех. Если нужна помощь, рассчитывай на старого Ожорга, твоего поклонника!
– Спасибо, совершенный.
– И снова пустое, – отмахнулся Ожорг и замолчал, внимательно глядя на Бранча.
– Чем я могу помочь совершенному? – почтительно спросил Бранч. Кажется, его хитрости разгаданы. Не ему, бедному художнику, равняться с Ожоргом. Ожорг интригует дольше, чем Бранч живёт на свете.
– Не тяни, – сказал Ожорг. – Я чувствую, ты что-то скрываешь. Нехорошо, я же твой благодетель.
– Ты прав как всегда, совершенный. Следуй за мной.
…В этом зале было холодно и влажно. От избытка кислорода закружилась голова, и Ожорг усилием воли перенастроил работу лёгких и сосудов, питающих мозг.
У стены, среди незнакомых предметов и тряпок, спало бледное существо.
– Как оно уродливо, – сказал Ожорг.
Существо подняло голову и чирикнуло. Бранч издал в ответ серию звуков, и существо поднялось на ноги. Стоя, оно выглядело ещё хуже: голое, мягкое, похожее на большого слизня без чешуи, покрытое редкой короткой шерстью. На голове и в местах, где конечности крепились к телу, шерсть была немного гуще.
– Это… – Ожорг присмотрелся. – Подожди, я сам… Это самец?
– Да, совершенный.
– Он понимает речь?
– Только своё наречие.
– Какое примитивное устройство тела, – задумчиво сказал Ожорг. – О чём было спорить? Откуда здесь взяться разуму? Выйдем, равный, здесь неприятно пахнет.
Дверь загона захлопнулась.
– Прошу об услуге, совершенный, – сказал Бранч.
– Говори.
– Мне нужен участок земли на полярном побережье.
– Хочешь разводить их? – оживился Ожорг.
– Да, совершенный, – ответил Бранч. – Если самец выживет, я привезу ему самок.
– Считай, земля уже выделена. Подбери, что нужно, там много свободных мест, – сказал Ожорг. – Но помни, первый щенок из помёта – мой!
Из видеотчета первого помощника капитана Тьяро Келли.
Абэсверт, открытый космос
Келли запрашивал у госпиталя состояние капитана Гордона Пайела (таково было теперь по документам имя Агжея) два раза в день – утром и вечером. Изменений в лучшую сторону не наблюдалось.
Влана почти не спала, изучая содержимое сети. Что она там искала, Келли не понимал. Он, пользуясь редкой передышкой, перепроверил вооружение, довел корабль до какого-то сумасшедшего блеска. В маневрах крыла участия они не принимали, и свободного времени было хоть отбавляй.
На Влану Келли после разговора в навигаторской поглядывал с опаской – хоть она и говорила, что ничего якобы не умеет, однако Рос-то уснул! Мало того, кошмары эти дурацкие у него прекратились, и смотрел он теперь на девушку с обожанием.
Но Келли не любил все непонятное. Он бы предпочел, чтобы и к человеку прилагали техпаспорт.
Вот и сейчас Влана зашла в навигаторскую с таким выражением лица, к которому хорошо бы паспорт, или хотя бы техническое описание.
– Келли, скажи, теоретически мы в обход постов шлюпку посадить на Грану сможем?
– Теоретически можно все, – буркнул Келли, протирая для самоумиротворения главный экран. Какой-нибудь боец или техник тут же бы и отчалил, видя, что капитан не в духе, но не Влана.
– А на практике? – продолжала допытываться она, неожиданно выруливая Келли в фас.
Тот, думавший, что Влана все еще за спиной, от неожиданности вздрогнул… Да уж, эта так просто не отвяжется, даром что девица.
Зампотех отложил салфетку. Включил экран. Нашел последние разведданные. На экран выползли условные корабли противника и совместились с картой сектора. Сказал, почесав загривок:
– Ну не… в… туалет сходить. Но… сядем, в общем-то.
– Роса дашь?
– Ты что, серьезно хочешь, что ли?!
– А я когда несерьезно спрашивала?
– За каким… Зачем, то есть?
– Агжею лучше не становится. Хочу посоветоваться там кое с кем. Нашла в сети.
– Эйниты, что ли, эти? – спросил Келли с плохо скрываемым отвращением.
– Нет, не эйниты. Другая секта. Но теоретически, как ты говоришь, может быть что-то и выгорит. Шанс небольшой, риска, как я понимаю, достаточно… Но другого выхода я не вижу!
Влана резко отвернулась. Келли успел увидеть наполнившиеся влагой глаза. Это подействовало на него ошеломляюще.
– Да я разве говорю, что нельзя? Тебе кого дать – Гармана или…
– Там надо не сильно крупных, чтобы не выделялись, – проглотила слезы Влана и вытерла глаза рукавом форменной рубашки. – Давай Ремьена, пусть реабилитируется. И Обезьяну.
– Ты же с ним пить не умеешь? – попытался пошутить Келли.
– Зато я ему доверяю, – она снова сглотнула слезы. – Сколько времени нужно, чтобы шлюпку подготовить?
– Росу-то? Да нисколько. Он ее каждое утро проверяет.
– Ну, пусть час. И мне на инструктаж – час. Грана – не Аннхелл.
Келли пожал плечами. Какой там нужен инструктаж, он не понял. Впрочем, и капитан грешил этими странными «инструктажами»: того не говорить, так не делать. Агжей полагал, что в каждом маленьком мире – свои маленькие законы. И, по возможности, нарушать их не надо.
В дверях Влана обернулась:
– Келли, мне неспокойно. Если в мое отсутствие получишь какой-нибудь странный приказ по армаде – в конфликт не вступай, просто тяни резину. Да, и Айиму объясни, что средний рост населения на Гране – 1,6 метра, он там просто будет выглядеть, как … – она махнула рукой и вышла. Глаза у нее опять намокли, и Келли поспешно уткнулся в журнал навигатора.
На Грану, если обойти экзотианские посты, действительно можно было сесть без особого шума. Грантсы воевали с Империей только формально. И исключительно в том месте, где шли боевые действия. Им было глубоко безразлично, кому продавать полезные ископаемые – своим или чужим, лишь бы сойтись в цене.
Странное это место, Грана. Суровый климат, мелкие, худощавые люди, больше похожие на подростков и такие же горячие. Нравы – весьма далекие от цивилизации. Грантсы по любому поводу хватаются за нож, это факт известный. Может, потому Влана и захотела взять с собой Джоба? Он родом с Тайма, где мужчина без ножа – мужчина без костей. Есть такая страшная болезнь, размягчающая кости.
Келли знал, что Джоб даже спит с ножом. А уж как он с ним обращается – любо-дорого посмотреть…
Дверь отъехала в сторону, и Келли оторопел. Влану в платье он видел в первый раз.
Наряд она достала из старых запасов – лиф был узок, а в талии платье вообще обтягивало ее, как руку перчатка, но Келли не знал таких тонкостей. Из бойца с девичьими глазами Влана Лагаль вдруг превратилась для него в леди. Казалось, она изменилась от этого вся. Пропала даже неровная мальчишеская походка.
– Это, – сказал Келли. – Это… что?
– Маскировка, – Влана быстро перегнулась через пульт (грудь ее оказалась в необыкновенно выгодном для обозрения ракурсе), переключила что-то на экране, пробегая глазами ряды цифр. – Ага, вот, – сказала она. – Вот эти координаты на шлюпку скинь. Мы постараемся вернуться побыстрее.
– Ты же сказала – через два часа?
– Час. Рос выходить не будет, зачем его инструктировать? Ну, скажи что-нибудь? Удачи, или еще там чего?
– Агооми, – автоматически пробормотал Келли по-лхасски. Это было пожелание удачи на его родном, практически мертвом уже языке.
– Агооми, – согласилась Влана. И через десять минут корабль легонько вздрогнул, прощаясь со шлюпкой.
Зампотех ощутил, что остался один, совсем один в этом бесконечном пространстве. Экипаж сегодня не в счет. Он глубоко вздохнул, обвел глазами навигаторскую, откуда в эти дни навигатора практически выжил, и, кивнув дежурному связисту, пошел к себе в каюту. В конце концов, закупленная на Аннхелле настойка кумы была не так уж и плоха. Надо бы ее перепроверить. На качество.
— Подробности о половых досках можно опустить.
Она вдруг огрызнулась:
— Я не репортер. Я делаю это, как умею.
Это от того, что больно. Больно вспоминать, зная, чем все кончится.
Долго Сёмка думал, засылать ли сватов, звать ли родственников Олёнкиных на свадьбу: ведь это все равно что на могиле отцовской сплясать. К батюшке сходил, спросил: обвенчает ли сироту без теткиного благословения? Батюшка поломался и согласился, про присуху будто забыл. И Олёнка тоже была согласна.
Свадьбу сыграли в ноябре, скромно. Болтал народ, конечно, что Сёмка против воли отца на Олёнке женится, что ведьма она и ради денег присушила сына купеческого. Что Сёмка любую мог за себя взять — а Олёнке уж девятнадцать лет было. Но как увидели ее на свадьбе, языки-то прикусили. Ведь такая красавица, каких поискать — не найдешь.
А дядька с теткой заявились-таки на свадьбу. Сёмка за топор схватился, едва собак на них не спустил — добрые люди удержали от греха. И кричал им Сёмка, чтобы духу их не было в Черной Слободке, чтобы близко не подходили к Олёнке, а то в самом деле возьмет грех на душу.
И стали жить они с Олёнкой душа в душу. Она кроткая была, никогда Сёмке слова поперек не говорила. В доме уют наводила — радовалась, как дитя, и Сёмка, на нее глядя, тоже радовался. Расцветала она, не по дням, а по часам краше делалась. С бабами в Черной Слободке сошлась, перестали о ней языками чесать — потому что добрая она была, улыбчивая. Псы цепные ее сразу за хозяйку приняли, ласкались к ней, руки лизали.
Одна была у них беда: два года детишек Бог не давал. Сёмка думал, это в наказание ему, что против воли отцовской женился. Олёнка даже в Муром ездила, кланяться святым мощам, по совету батюшки. То ли Бог Сёмку простил, то ли сам Сёмка постарался, а понесла Олёнка вскорости и в апреле родила девочку.
Сёмка, конечно, сына хотел, но так хороша была его дочурка Ташенька, так на Олёнку похожа, что полюбил он ее всем сердцем. И дела у него шли хорошо, нового приказчика он взял, еще один амбар построил. Думал лет через пять мечту отцовскую осуществить — дом каменный поставить в городе и во вторую гильдию перейти.
Но вот однажды вернулся он от амбаров, заходит в дом, а Олёнка над сундуком раскрытым стоит и в руках ларчик перламутровый держит. Что с Сёмкой тут сделалось! Он сам на себя стал не похож, похолодел весь, скулы судорогой свело, рот перекосило. И говорит — спокойно так, тихо:
— Положь на место. Еще раз тронешь — убью.
И сам тогда поверил, что убьет.
Олёнка испугалась, плакала даже.
А через месяц нашептали ему люди добрые, что пока он в Москву ездил, к Олёнке ее тетка приходила. Но что, вроде, в дом Олёнка ее не пустила, на улицу вышла с дитем. Тетка дите на руках тетешкала, в щечки целовала.
Ничего Сёмка у жены не спросил, в сундук сунулся — на месте ларчик, и замочек не тронут. Запер он сундук от греха. А потом как ни уедет он из дому, так тетка сразу к Олёнке — шасть. И Олёнка переменилась, молчать стала больше, бояться. На каждый стук вздрагивает, по ночам просыпается. К Сёмке ласкается: так и льнет, так и льнет, но без всякой хитрости. Прижмется ночью к нему, за шею обнимет — то ли его закрыть хочет, то ли от кого-то спрятаться. Он расспросить ее боится, не хочет слышать, как она врать ему будет.
Попробовал он из дому не уезжать — Олёнка совсем извелась: не спит, не ест, сама собак днем спускать стала. Спросил он все же, чего она боится.
— Что ты, Сёмушка, — говорит. — Ничего я не боюсь. И ты ничего не бойся.
Не мог же Сёмка сиднем дома сидеть — сами дела не сделаются. И решил он перехитрить ведьму-тетку — притвориться, что уехал. И если она или муж ее захотят Олёнке что-нибудь плохое сделать, так он рядом будет, не даст ее в обиду.
В общем, собрала его Олёнка в дорогу — сказал ей, что по деревням поедет, через три дня вернется. Приказчик и в самом деле поехал по деревням, а Сёмка, как стемнело, к дому вернулся. Летом это было, темнело поздно.
Собаки, конечно, его во двор пропустили, не лаяли — повизжали только от радости. Спрятался Сёмка под крыльцом, топор рядом положил — может, против колдовства оно и не совсем сподручно, но пока никакого колдовства он не видел, злодейство одно. Снял кафтан нарядный, чтобы не пачкать, армячок на плечи накинул.
Долго ждал — или показалось ему, что долго. Небо на восходе светлеть стало. И тут видит сквозь щели в заборе: две тени по улице к дому идут. Собаки лаем зашлись — так они и без этого всю ночь брехали. Взял Сёмка топор, скинул армяк с плеч. Слышит стук в стекло — тихий такой, робкий. К окну они, значит, подошли, калитку открыть побоялись, что собаки разорвут. И слышит, что на крыльцо выходит Олёнка. Собакам молчать приказала. Он думал, пойдет она к калитке, тут он и покажется. А она к калитке не пошла, с крыльца спросила только:
— Обещаете, что никогда больше сюда не придете?
— Обещаем, обещаем! — раздался голос из-за забора. Нетерпеливый такой. Мужской.
Может, есть оно, переселение душ? Может, и вечная жизнь на земле существует или воскрешение из мертвых? Потому что этот же голос только что говорил: «Давай, давай. Раскручивай». Нетерпеливый. Этот голос командовал: «Шаг назад». Щелкал ли пальцами тот человек, что стоял за забором? Как щелкает ими «этот», стоящий за спиной?
А Олёнка снова в дом пошла. Долго ее не было. Сёмка из-под крыльца выбрался, ждет. Сам не знает, чего ждет. И выйти бы ему тогда на улицу да собак за калитку выпустить! Задним умом все крепки… Тут идет на крыльцо Олёнка и ларчик перламутровый в руках несет.
Все у Сёмки в душе тогда перевернулось. Забыл про колдуна с ведьмой, только и думал он, что поверил Олёнке, в жены взял против родительской воли, против памяти отца, что любил ее больше жизни, а она вот чем ему отплатила… Думал, что заодно она со своей родней, что сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Внутри как замерзло все, застыло. Шагнул Сёмка ей наперерез, а Олёнка ахнула и назад побежала. Не побежала бы она от него, все бы иначе, может, повернулось…
— Так, это мы уже видели. На ларчик теперь смотри, только на ларчик. Вряд ли парень с ним на каторгу пошел, значит, на хранение кому-то оставил.
— Ларчик в луже крови лежит…
— Это понятно, дальше смотри.
Вынул Сёмка грамоту из ларчика, завернул в навощенную тряпицу и в ладанке себе на шею повесил. Когда спрашивали, говорил, что память об отце. Он сам к приставу пришел, в Черной Слободке еще спали все.
Судья Сёмку жалел, все допытывался, не было ли тут супружеской измены. Или, может, жена в постель его не допускала? Соседей тоже позвали, и все они в один голос сказали, что Сёмкина жена была ведьма, а он души в ней не чаял. Но ведьма не ведьма — для закона не оправдание, хотя приговор судья мягкий вынес, кнут на плети заменил и двадцать лет каторги назначил вместо бессрочной.
Олёнка каждую ночь к нему приходила, до сорочин. Не винила, жалела его. Что жизнь он не только ей, но и себе загубил, и дочке. Все оправдаться хотела — что обещал дядька его, Сёмку, сжить со свету, если она ларчик не отдаст. Сёмке и без ее оправданий в пору в петлю было лезть, он грамотку эту злосчастную едва не сжег. Если бы в холодной огонь можно было развести, сжег бы точно.
Но когда он в больнице был, после плетей отлеживался, заявилась к нему ведьма-тетка. Думала, может, что он в беспамятстве. И как прошла только? Гостинчик принесла — пирог с яблоком. Сёмка в самом деле тогда пошевелиться толком не мог, но заметил, что кто-то тесемку на шее у него развязывает, тут и открыл глаза. Пирог этот яблочный он в глотку ведьме целиком бы затолкал, если бы его не схватили за руки. Вот после этого и раздумал он жечь грамоту, а, напротив, очень ее берег.
— Это, похоже, долгая история. Погляди, там, где он с этим поляком говорит, на шее ладанка у него есть?
— Есть.
— Плохо. Очень плохо… Я, конечно, поищу поляка по имени Петр, но хоть что-то, хоть одно слово об этом месте ты можешь услышать?
— Я ничего не слышу. Не там надо искать…
Зачем она это сказала? Зачем? Чтобы этот транс был последним? Нет, рисковать жизнью дочери ради какого-то древнего манускрипта — это сумасшествие.
— Где?
Перламутровый ларчик с бурыми отпечатками рук. С пустой жестянкой внутри… Таша иногда трогала его пальцами — жжется он, как железо на морозе. Огонь и кровь. «Этим» невдомек, что она все помнит. Что может вспомнить, если до ларчика дотронется. Потому что это кровь матери, а руки отца. «Эти» не знают, как люто она их ненавидит.
В зале было светло и солнечно. Правда, наспех, непреднамеренно установленный кем-то вид тихого лесного водопада выглядел странно – когда Координатор Лаура нервничала, она всегда «лепила» бабочек, так что сейчас многоцветные стайки выпархивала прямо из воды. Но девять фигур за столом выглядели так, словно не увидели бы в водопаде даже порхающих верблюдов.
— Все очень плохо.
— Да. Люди. Демоны. Дай-имоны… многовато.
— Слишком много для нас.
— А может, так и должно быть? – поднял голову Даихи.
— Должно?
— Нам все равно нужно было как-то привлечь внимание людей. Они теперь слишком мощная сила, которой не хватает лишь единства.. Теперь, когда они знают о магии – действительно знают, а не имеют смутные разноречивые догадки, у нас есть шанс все изменить…
— Выпустить джинна из бутылки? Чтобы опять запылали костры, на которых будут жечь «колдунов»? – Савел людям не верил. Очень давно не верил… с тех пор как исключительно мирное и безобидное поначалу христианское вероучение обернулось жутью инквизиции, крестовых походов и религиозных войн. Люди все обращают во зло. Взять таких в союзники? И потом ждать удара в спину… проще, наверное, договориться с демонами! От тех, по крайней мере, знаешь, чего ждать. – Стоит лишь раскрыться… и мы стольких потеряем!
— Пусть их лучше сожрут дай-имоны? – Александр долгим, очень долгим взглядом посмотрел на Савела. Из его голоса исчезла всегдашняя мягкость. — У нас нет выбора. Мы подошли к критической черте. Если бы не вторжение дай-имонов, мы бы вскоре столкнулись нашествием демонов – они подкопили сил и рвутся на поверхность. Если не демоны, то нас прикончат дефицит магических ресурсов и изоляция от Граней. Так или иначе, мы должны сменить политику – то, что мы делали в течение последних полутора столетий, ведет только к вымиранию.
Координаторы молчат. Раньше все казалось очень простым. После катастрофы исчез целый континент, всемирный потоп уничтожил все, что не разрушило смещение Граней, нужно было все восстанавливать и возрождать, не было ни сил, ни возможностей удержать уцелевших людей от сползания в дикость. Координаторы спасали мир, планету, Источники, потому что все держалось не ниточке даже, а на призрачной паутинке… а потом, когда наконец смогли хотя бы вздохнуть и присмотреться к тому, что осталось, то было уже поздно. Демоны пошли своим путем, люди своим, и вернуть все к прежней гармонии оказалось невозможно. Координаторы надеялись, что смогут со временем все исправить. Набрать сил и исправить. Только за прошедшие пару тысяч лет… сил так и не набралось.
А теперь?
— Надежда есть.. – отвечая на невысказанные мысли, говорит Пабло. – Но будет трудно..
Дим знал, как отговорить самоубийцу от твердого решения уйти из жизни. Знал, как можно уничтожить демона или выгнать его. Знал, по крайней мере, сейчас, как разговаривать с Координаторами. Но он совершенно не понимал, как можно остановить собственную семью, во что бы то ни стало решившую заставить его отдыхать, когда на это совершенно нет времени.
Опыт альтер-эго в этом абсолютно не помогал. Прежнего Дима никто не запихивал за стол почти насильно (мама), не притаскивал свежую майку (сестрица), не стелил собственноручно постель (Игорек!) и не обещал, что подготовительные вопросы уладит сам, и кончай, демон тебя забери, беспокоиться на пустом месте! Не смотрел головокружительно теплыми глазами «Я с тобой» — это Снежка. Не обзывали суицидником – это, разумеется, дражайшая Маргарита. Даже рыбки что-то там проквакали насчет пагубности переутомления и необходимости отдыха.
Семья встала стеной, и все его «мне-нужно-уйти-важное-дело-нет-времени» разбивались об эту стену. Единственной особой, не принимающей участия в уговорах, была Лина – прислонившись к стене, феникс невозмутимо поигрывала тонким ножом и являла собой воплощение полного бесстрастия. Вот только глаза у нее… она смотрела так, словно видела, где в его груди угнездилась темная тварь — «холодок». А он теперь видел (чьими глазами?) ее «птицу». Обмен…
Ты мне поможешь… потом. Если доживем.
— Дим, клянусь, разбужу тебя через пять часов, — прижав руку к груди, Лёш изобразил что-то вроде присяги. За пять часов ничего не случится?
Вадим уже готов был сдаться.
Спасли его два человека. Ну как человека… Дрогнул воздух, и на огороженной площадке возникли две фигуры.
— Демоны! – по привычке взвыло рыбье трио.
— Март! — обрадовался Лёш.
Лёшев знакомец Март, в прежней реальности старший аналитик Март Венте-Оре, выглядел неважно. Словно больной или очень усталый… но Дим смотрел мимо него. Похоже, отдых все-таки откладывается.
— Дензил.
В глазах темно от усталости, и жаркий спор о формировании «общественного мнения» скользит мимо сознания…
— Дим, спишь?
Голос Лешки. Встряхнуться.
— Нет.
— Ясно. – Леш выскальзывает из-за стола и, на ходу споря с каким-то энерговампиром (когда это Дензил успел превратить их кухню в смесь вампирятника с демонятником и заполировать это магами?), копается в шкафчике. – Нет уж, про серых надо говорить правду!
— Да кто спорит? – вампир – лощеный мужчина в деловом костюме – улыбается. – Просто слегка преувеличить их число. Чтобы люди ощутили реальность угрозы – это всегда помогает им сплотиться и стать терпимыми к потенциальным союзникам. То есть к магам. Хорошая пиар-компания, и дело в шляпе. Мое агентство готово… А что?
— Почему вы думаете, что придется преувеличивать? – Леш возвращается к столу и ставит перед Димом высокий стакан с темной смесью. – Подкрепись, Дим.
Подкрепись? Ну, Леш! Вадим что братец там намешал, но на пару секунд у него даже закралась мысль об отравлении. Смесь реально была убойной… примерно секунд пятнадцать. Потом пожар во рту затих, а в голове дивно прояснилось.
Дим отставил стакан. Подальше. Оглядел союзников-подданных-друзей. Энерговампиры – мастера по задуриванию мозгов, которое они политкорректно именуют «формирование общественного мнения». Демоны в лице Марта и Дензила… а, вот еще Бэзил… еще один привет из прошлого. В той реальности – Лешкин друг и союзник, рехнувшийся в застенках Службы Дознания. Здесь – еще живой, в своем уме и весьма энергичный. Кстати, с Мартом надо потом поговорить – что-то с ним не так. От горных ведьм – Магда, крайне молчаливая сегодня. От Координаторов – отец. От фениксов – Лина. Ну и пара-тройка магов до кучи…
В кухне (странноватое местечко для межрасового совета по спасению мира!) быстро становится тихо.
— У нас много работы.
Они говорят и говорят: о расстановке сил на Уровнях, о том, как привлечь к сотрудничеству мимикров – подменыши исключительно полезны при разведке местности… о том, что неизвестно как там пройдет с людьми, но Уровням точно нужна знаковая фигура, вокруг которой можно сплотиться. Король им нужен, Дим..
Ты как, согласишься?
Само собой. Если так будет надежнее. Если так будет надежнее…
А Лешка, между прочим, тоже смотрит на Марта. С этаким задумчивым прищуром. Тоже чует: что-то не так. И что? Дим аккуратно трогает связь:
Лёш, что не так?
Март. Ощущается чужая примесь. Будто в нем кто-то сидит. Приглядись?
Сидит? Это уж слишком. Тут и так развелось «примесей». Линин феникс, Димов «холодок», плюс альтер-эго еще. Дим быстро глядит на молодого демона… ну что ж, привет, незваный гость. И пока, ты тут лишний.
— Март, — окликает он.
— Да?
— Ничего не хочешь нам сказать?
Лина быстро переглянулась с Лешем и аккуратно зашла молодому демону за спину.
— Хотел бы, — кивнул тот, все уловив с полувзгляда. – Но не могу.
Умен. Некоторые вещи не меняются. Можно спокойно положиться на Лешкино чутье, на Маринкино упрямство и на ум и изворотливость одного старшего аналитика. Марта Венте-оре. Этот умеет дать информацию даже под тремя запретами. Мило. Что ж тебе подсадили, Март? «Контрольку». Не похоже. Ты б тогда и говорить не мог. «Паутинку»? Нет. Любопытно..
— Ясно. Ну что ж, тогда сейчас время обсудить нашу стратегию общения с Ложей? Какие предложения?
Леш усмехнулся:
— Может, просто все честно рассказать? Так и так, вам самим это нужно, ребята…
Март изумленно покосился в его сторону… и замер под парализующим заклятьем.
— Что вы де… — начал Александр.
— Кое-кто притащил на себе шпиона, — соизволила объяснить феникс.
И резко дернула в стороны рубашку.
С этой секунды события понеслись стремительно. Энерговампир мгновенно отодвинулся в сторону. То ли ловить эмоции, то ли смыться. Но смыться у него не выйдет. Дим быстро встал, с другой стороны придвинулся Леш… но тут Лина тихо, но очень неприязненно присвистнула:
— Ничего себе…
— Это не шпион, — прошипел Март.
— Что?
— Это не шпион. Мне прицепили «гадюку». Чтобы держать под контролем… параноики чертовы.
А, вот оно! Холодок послушно показал в груди Марта что-то вроде серой путаницы колких ниток. Привешенное заклинание.
Гадюка? Это ведь что-то вроде яда? Если кто-то сейчас слушает разговор, то Март обречен. Стоит тому, кто прицепил пакостные чары, отпустить «нитку», и те получат свободу в теле хозяина.
— Дим?
— Что будете… делать? – Март не пытался повернуть голову, хотя парализующее заклинание накрыло только тело. Но темные глаза смотрели без страха… и без надежды.
— Мы – ничего. Кое-кто сейчас пообедает, — усмехнулся Дим. – Лина?
Он бы мог натравить на чертову гадюку «холодок», но подкармливать эту зверюгу пока не хотелось. А вот феникса…
Девушка молча наклонилась вперед. Смуглая рука легла на грудь демона…
И Март вскрикнул…
Феникс рванулся с привязки, будто сокол с руки охотника.
Контакт!
Рука, стремительно теряя плотность, погружалась в чужое тело, еще немного… полсекунды… Беспокойно переливалась синеватыми сполохами демонская аура… не спеши, птичка, мы успеем, нет-нет, все пить нельзя, нет, ищи, наша добыча — здешний чужак. Мы поохотимся на него. Ну же, ищи… ищи… вот умница… Вот! «Птица» замерла, учуяв наложенные чары. И любопытно-настороженно приподняла голову притаившаяся в крови Марта гадина. Крупная. Не иначе сам патриар накладывал, та еще силища вложена. Между прочим, «гадюка»-то крупней феникса.
А справишься, птичка?
Феникс недовольно дернул крылом. Кажется, обиделся.
Ну, вперед тогда.
Лина расслабила пальцы… и феникс обрел свободу. Частица Пламени хищно рванулась вперед, расправляя крылья. Змея- лохматое плетение наложенных чар воспринималось почему-то именно как змея, кобра или аспид — дрогнула… настороженно ощетинилась. И вдруг дернулась, изогнулась, в секунду сбросив с себя пушинки-иголки. Проклятие. Лина отчаянно выругалась, помянув неведомого чародея в сочетании с самыми несимпатичными созданиями типа крыс, пещерных смердюков и скорпионов. Не успела! Чары активированы, теперь.. теперь если она не успеет, молодому демону не жить.
Быстрей, феникс!
Птицу не нужно было подгонять. Резкое движение, мгновенно вскипевшие вихрем золотые искры… и феникс точно выцелив добычу, оказался над ней. И блестящие крылья сомкнулись над «гадюкой».
Хриплый вскрик. Тело рвется из-под руки. Лина машинально придерживает его, закрыв глаза, сосредоточившись на том, что внутри – на том, что невидимо ни для кого больше. Разве что энерговампир что-то учует… и «холодок» Вадима.
Кто-то помогает ей удержать Марта. Кто-то…
Сосредоточься, феникс, ну же!
Кружат искры, бьется под алой птицей темное средоточье чужой магии. Летят по крови Марта золотые «перышки», гася непрошеную черноту. Осторожно. Осторожно…
Стой! Черная змея бешено рвется, выбрасывает в разные стороны щупальца, «распухает», пытаясь любой ценой вырваться, выскользнуть, т-твою мать, си-сильная… какая…
Вот!
Феникс наконец вцепился в добычу накрепко, полностью накрыл собой и, решительно что-то прошипев, взялся за дело.
И можно перевести дыхание, потому что черная змеюка чужих чар тает на глазах… исчезает…сгорает и впитывается в перья огненной птицы.
Все.
Лина выжидает еще минуту. Две. Пока последняя темная искорка «гадюки» не погаснет в чужой крови… пока довольный феникс, отряхнув перья, не вернется обратно и, уютно курлыкнул, усядется на положенное место. Молодец… почему я раньше тебя ругала? Ведь можно было не пить никого… а наоборот, снимать порчу. Почему я никогда об этом не думала? Не позволяли. Мамин контроль, при котором шаг в сторону – побег и наказание, а лишняя мысль – бунт. Она не думала… а это здорово – спасти кого-то. Спасти, не убить.
Пальцы тускнеют, гаснут. Обретают плотность, форму. Ощутив отсутствие боли, парень под ее руками глубоко вздыхает.
Все. Точно, все…
И Лина бессильно улыбается дрожащими губами. Как она устала.
— Все? – вырывается у Марта изумленный вздох. – Вадим…
— Ей скажи спасибо.
— Конечно! – демон подносит ее руки к губам, — Прекрасная спасительница, позвольте выразить свою признательность.
— Фениксу скажешь спасибо, — Лине слегка неловко под всеми скрестившимися на ней взглядами. Похоже, с этой стороны фениксов никто не знал, и сейчас классифицируют новый магический талант. Особенно энерговампир. Любопытно, какие последствия теперь ждут клан Феникс?
— Конечно! – Март улыбается, и темные глаза, враз повеселевшие, многозначительно смотрят куда-то в область декольте, будто в поисках притаившихся там фениксов. — Если вы…
— Эй, это моя девушка, — прерывает Леш с шутливым предостережением. – Март… все нормально?
Молодой демон с интересом прислушивается к себе.
— В абсолютном, — заверяет он. – Спасибо, Лина. За мной долг.
— Без долгов.
— Позволь мне самому решить, хорошо? – он оборачивается к Вадиму. – А теперь поговорим о Ложе.
Над землей течет ночь. Неспешно веет летним ветерком, остужая нагретый за день асфальт. Кажется, все спокойно в эти предрассветные прохладные часы.
Не все.
Продюссеру Джеффри Коллинзу:
Джеффри, есть новости. Что там у тебя на старте? Сериал «Сердце вампира»»? Срочно дополняй его. Включи серии про сильфов, демонов и так далее. Максимально приближенные к реалу, но с романтическим флером. Приказ Главы братства. Срок – вчера. Приказы не обсуждаются.
В роскошной спальне рядом с полыхающим полупрозрачным шаром быстро одевается черноволосый мужчина. Приказы не обсуждаются, но преисподняя, сроки, сроки…
Спустя минуту шар зажигается в спальне хозяина знаменитого телеканала… известного ведущего… медиа-магната… прославленной актрисы…
Энерговампиры спешно собирали своих.
Ночь. Глава Грифонов спит усталым сном – он совсем недавно завершил двухсуточную плавку и устал до потери сознания. Но поспать ему не дают. Рядом с постелью неожиданно возникает старый – и недобрый! – знакомый.
— Али… спокойно, старый враг, спокойно. Я не собираюсь… да уймись ты! Тихо! Вот так… Нам нужна помощь. Все твои грифоны. И ты ее окажешь, будь я проклят. Иначе твой клан вымрет. Нет, это не угроза. Вымрет и твоя молодь, и моя. И сильфы… и маги… никого не останется, если мы не остановим их. Что значит – кого? Ты разве не слышал о дай-имонах?
Ночь тает в огненных сполохах. Нет темноты здесь, в цветных Небесах. Нет и света. Только бесконечная пляска красок.
— Вадим.
Нет ответа.
— Вадим, я знаю, что ты здесь. Отзовись. Нужна помощь.
Тишина. Цветная круговерть. И усталый низкий голос:
— Я слушаю.
— Сородичи, — Дензил замолкает, медленно, со значением, обводя взглядом каждое лицо, — и наемники. Даже невольники. Я обращаюсь ко всем. нам выпал уникальный шанс. Если мы все сделаем правильно… если вложимся как надо, через год… максимум через полтора… мы сможем добиться того, о чем мечтали уже десятки поколений. Мы сможем жить там, на поверхности. Мне обещали.
Но для этого надо дьявольски много поработать. Первое: выследить всех трансформеров. Валер, это твоя работа. Ника, твоя – прибрать сеть шпионов. И до конца следующей недели знать про человеческих глав все, вплоть до цвета их белья. Теперь Леон…
Когда Магда волнуется – по-настоящему – ей всегда хочется работать. Коснуться камня,полюбоваться, как на серой поверхности базальта расцветают малахитовыми вставками или вкраплениями оливина… изогнуть его в своих руках, заставить обвиться вокруг пальцев. Именно в те моменты, когда ей было тревожно, у горной ведьмы вместо обычной работы часто получались истинные шедевры. Ее пещера, например. Или тот каменный цветок, который увидел мастер-камнерез лет двести назад. Или… ну да неважно. Здесь и сейчас у горных ведьм совсем другая задача, очень далекая от создания шедевров.
— Сестры… — проговорила она негромко, и еле различимые шепотки стихли. – Сестры. Вы знаете, что на протяжении веков мы поддерживали нейтралитет, не помогая никому. Но сейчас наступают такие дни… такие события… когда нейтралитет – недоступная роскошь. От нас многое зависит…