Ника очнулась, когда только-только взошло солнце и розовые лучи упали на белый подоконник у балконной двери. Во рту было противно, ее сильно тошнило, голова раскалывалась. Отвратительный запах еще висел в воздухе, и она попробовала подняться, чтобы открыть балкон.
Встать она не смогла — голова закружилась сильней, и тошнота подступила к горлу, — но до ручки дотянулась и дернула ее на себя. Утренняя свежая прохлада впорхнула в спальню, и Ника долго и глубоко вдыхала ее, лежа на полу и слушая далекие утренние трели лесных птиц.
Ну как она могла! Какая невообразимая глупость! Отравить саму себя, хорошо хоть не до смерти! Кот пробрался к ней в спальню? Какой ужас! Расстрелять его из пулемета! Ника готова была и смеяться над собой, и злиться на происшедшее. Надо же довести себя до такого состояния, чтобы шарахаться от домашних кошек и бороться с ними при помощи нервно-паралитического газа! А всё эти дурацкие разговоры про привидений, про нечистую силу и прочие глупости. Если ей однажды что-то привиделось, то это не повод сходить с ума!
Минут через десять озноб заставил ее подняться, но до кровати она не добралась, кинувшись в ванную. Правильно, если она отравилась, это должно помочь. Ника пила воду из-под крана, ее рвало, она снова пила воду, но легче ей не становилось.
Обессиленная, с больной головой, она оставила это бесполезное занятие, забралась под одеяло, не найдя в себе сил даже снять одежду, и уснула, как будто снова провалилась в ядовитое забытье.
Ее разбудила Надежда Васильевна.
— Верочка, проснись, проснись, пожалуйста, — встревоженно просила старушка.
— В чем дело? — недовольно вскинулась Ника. Голова еще болела, а главное, невыносимо хотелось спать.
— Девочки пропали.
Ника рывком поднялась, от чего сильно заломило голову.
— Как пропали? — еле-еле выдавила она.
— Их нет в спальне, и окошко открыто…
— Почему вы сразу решили, что они пропали? Они наверняка проснулись пораньше и теперь где-нибудь бегают!
— Я боюсь, не утащил ли их кто-нибудь.
— Кто утащил? Вы в своем уме? Сейчас я сама спущусь и поищу их, если вы не можете справиться с такой ерундой!
В ту минуту, когда она начала спускаться вниз, раздался оглушительный звонок — кто-то просил пустить его во двор.
Среди ночи Илья проснулся от бешеного стука в дверь, ему даже послышались крики за окном. Он вскочил и босиком выбежал в столовую.
— Что там? — сонно спросил Мишка, но, похоже, тут же заснул снова.
В дверь стучали непрерывно и отчаянно, и Илья, пока отодвигал засов, успел услышать тонкий писк за дверью:
— Откройте, это мы, откройте!
Он распахнул дверь, и в избушку ввалились близняшки — в тапочках и одинаковых пижамках.
— Ничего себе! — Илья обхватил обеих и пнул дверь ногой, чтобы она закрылась.
— Папа, кто там? — спросил с кровати Сережка.
— Поднимайся, к тебе гости пришли, — ответил Илья. — Ну что, девчонки, садитесь, чай пить будем. И не дрожите, с нами не страшно.
Однако пришлось приложить немало усилий, чтобы они наконец заговорили. Илья закутал их обеих в одеяла — летняя ночь была довольно свежей, — налил чаю, достал конфет и печенья, и только тогда Сережка выполз из спальни, зевая и ежась. Зато он полностью оделся, в отличие от Ильи, который так и оставался в трусах и в майке.
— Чего пришли? — спросил парень не очень-то ласково.
Илья решил не вмешиваться в их разговор и ушел в спальню, надевать штаны. Как ни странно, вопрос Сережки близняшек вовсе не обидел, а, наоборот, раскрепостил.
— Сережка, это был ужас! Мы убежали через окно!
— Мы спустились по трубе, представляешь?
— А ужас-то в чем? — невозмутимо спросил он.
— Эта синяя тетка хватала нас за ноги и пыталась вытащить из-под одеял.
— Она хотела нас укусить. У нее такие холодные руки!
— Да вы все это придумали! — подначил Сережка.
— Ничего мы не придумали, — ответили девчонки хором.
Илья решил не выходить в столовую, а послушать их рассказ из спальни — пусть говорят спокойно.
— Ну подумаешь — укусит! Велика беда, — хмыкнул Сережка.
— Ага! У нее ядовитый зуб! Она сама нам сказала. Если им укусить в шею — человек умрет! Марта кинула на нее одеяло, и пока она выпутывалась, мы вылезли на балкон и закрыли дверь. А потом спустились вниз по трубе!
— Знаешь, как нам было страшно!
— Мы даже кричать не могли, потому что мама бы проснулась и отправила нас обратно в спальню!
— И она за нами гналась, когда мы сюда бежали!
Их рассказ прервался истошным визгом. Илья выскочил в столовую, и первая, кого он увидел, была Мара. Девчонки вместе с одеялами взлетели на лавку, а перед столом, широко раскинув руки, стоял совсем белый Сережка, закрывая собой подружек.
Мара хохотала и делала вид, что тянет к нему руки.
Илья прикрыл Сережку собой и сжал губы:
— Ну? Ты и моего ребенка хочешь отсюда выжить?
— Да нет, — Мара продолжала смеяться, — но он их так забавно защищает!
— Слушай, красотка! Ты чего до детей докопалась? Ты мамашу их пугай, больше проку будет.
— А то что? Что ты мне сделаешь?
— Поленом по голове получишь, — серьезно ответил Илья.
Мара перестала смеяться:
— А я тебя укушу, — она показала зуб.
— Кусай, — Илья протянул ей кулак.
— Что, понравилось? — снова рассмеялась Мара. — Сколько ночей ты меня вожделел?
Илья смешался.
— Ну не при детях же… — почти шепнул он.
— Ой, мамочки, какие мы скромные! Девчонок я все равно достану, а то их мамаша никогда не поверит, что ей надо отсюда убираться. Слышали, котятки? — Мара поднялась на цыпочки и заглянула Илье через плечо.
— Не надо их трогать, — мирно и серьезно попросил Илья.
— Почему это?
— Они маленькие.
— Да не меньше меня! — хмыкнула Мара. И точно — роста в ней было не намного больше, чем в близняшках.
— Я тебя очень прошу…
— Да? И что мне за это будет?
— А чего ты хочешь?
— Чего я хочу, ты мне не дашь. Не настолько мне это нужно, чтобы тебя убивать…
У Ильи екнуло сердце — он понял, на что она намекает. И подумал, что рано или поздно она этого добьется. Чем дольше он с ней общается, тем сильнее хочет умереть в ее объятьях. Может быть, ее яд все же оставил в нем свой след, а может, это свойство всякого суккуба?
— Испугался? — ехидно спросила Мара.
Илья покачал головой и усмехнулся:
— Нет, я подумаю над твоим предложением. Но сегодня я к этому не готов.
— Я буду ждать, — она довольно улыбнулась.
— Детей не трогай. Пожалуйста.
— Пусть их мамаша уезжает отсюда, тогда никто их не будет трогать.
— Я поговорю с ней.
— Ты с ней уже говорил, и куда она тебя послала? Но можешь ей передать, что до купальской ночи они должны уйти. На Купалу их тут быть не должно, это последний срок.
— Но осталось всего три недели… Она не успеет так быстро… так быстро… — Илья не смог подобрать слова, объясняющего поведение Вероники.
— Так быстро сообразить, что ей угрожают? Ну что ж, пусть попробует соображать быстрей, больше я ничего не могу посоветовать. Да, и соседа своего утром разбудить не забудь — на нем сонные чары, нечего ему на меня смотреть. Пожалуй, я сказала все, что хотела. Котятки? — Она снова привстала на цыпочки. — Котятки, я завтра приду опять!
Мара помахала им длинными синими пальцами и, не успел Илья опомниться, приоткрыла печную дверцу и нырнула в темноту. Как ей это удалось, он так и не понял.
На несколько секунд повисло молчание, а потом одна из близняшек спросила:
— Она ушла?
— Ушла, — Илья повернулся к детям. — Спускайтесь и ничего не бойтесь.
— Она точно ушла? — переспросила вторая.
— Точно, — кивнул Илья и похлопал Сережку по плечу. — Ты молодец. Это было круто.
— Да ладно, — пожал плечами Сережка.
Илья усадил девчонок за стол и подвинул обеим кружки с чаем.
— Не надо ее так бояться, ее нужно просто опасаться. Если она к вам снова придет — зовите маму. Если она испугается и уйдет, то, считайте, вы добились цели. А если нет — пусть с ней ваша мама разбирается. Так что вы в любом случае ничего не теряете.
— Ага, если она спрячется, мама будет ругаться.
— А вы с ней вечером поговорили?
— Да, — хором ответили они.
— Ну и как?
— Мама сказала, что все это глупости и чтобы мы перестали выдумывать.
Илья недовольно покачал головой. А чего он ждал от Вероники?
— Завтра утром мы с ней поговорим, — кивнул он девочкам, — я же обещал.
— А сегодня? Можно мы посидим здесь до утра? — спросили они хором.
— Конечно можно, — улыбнулся Илья, — ну не гнать же вас на улицу.
Через десять минут дети, нахватавшись печенья и конфет, начали клевать носами. Не вести же девчонок домой среди ночи? Тем более что дома они вряд ли уснут.
— Ну что, Серый, ложись со мной. Девчонок на твою кровать уложим, не возражаешь?
Сережка помотал опущенной сонной головой.
Илья перенес девочек в спальню и устроил на Сережкиной кровати. Похоже, заснули они мгновенно. Если учесть, что несколько ночей подряд их мучили «привидения», удивляться было нечему. Сережка к тому времени занял место у стенки.
— Пап, а это была Мара, про которую ты рассказывал?
— Да.
— Я ее не так представлял.
— А как?
— Я думал, она страшная. А она… — Сережка мечтательно вздохнул, — она красивая.
Илья сжал губы и покачал головой. Этого только не хватало, Сережка же еще ребенок!
— Пап, а она опасная?
— Для тебя — нет. Но все равно будь с ней осторожен. Понимаешь, никто из них не хочет нам зла, даже наоборот. Но они так устроены.
— Они не любят людей?
— Нет, и так я бы не сказал. Просто они другие. Когда-то люди умели жить с ними в мире и согласии, а потом разучились.
— А можно этому научиться?
— Не знаю, наверное. Мне кажется, что их надо принимать такими, какие они есть, и не забывать свое место. Надо быть частью мира, а не пытаться над ним подняться.
— Но человек же царь природы?
— Нет, не царь… — Илья вздохнул, — он — ее венец. Чувствуешь разницу?
— Наверно, — неуверенно ответил Сережка, — а почему здесь нельзя жить?
— Потому что это место поклонения Каменному лику. Это место общее для всех, а люди хотят оставить его только для себя. Это как жить… на кладбище, например. Нехорошо ведь, правда?
— Страшно.
— Поэтому и страшно, что нехорошо. Спи, поздно же.
— А ты?
— И я.
Илье не спалось. Он дождался, пока уснет Сережка, и встал. Встреча с Марой взбудоражила его. Он не мог не думать о завтрашнем разговоре с Вероникой и понимал, что ему опять придется унижаться, чтобы только попробовать что-то ей объяснить. А с другой стороны, он должен передать Веронике слова Мары. Только потому, что его попросили это передать.
Но каким бы тяжелым ни представлялся ему завтрашний день, мысли его так или иначе возвращались к Маре. Ну чем же она так желанна? Смотреть же не на что! Маленькая, хлипкая, нескладная. Но внутренний голос подсказал: тонкая, гибкая и воздушная.
Илья сел в столовой у окна и налил в кружку чая, достал с полки свою синюю тетрадку с пожелтевшими от времени листками в клеточку и открыл ее на чистой странице.
Эту тетрадку лет двадцать назад подарили ему на день рождения. Он сразу оценил ее преимущества — в ней было страниц четыреста, не меньше, она задумывалась как ежедневник. Вечная штука — прошитая и переплетенная в твердую обложку, как книга. При его привычке терять вещи могло показаться удивительным, почему эта тетрадка до сих пор с ним, тем более что бросал он ее где попало. Вообще-то он никому не говорил о том, что пишет в синей тетрадке, но почему-то все его друзья и близкие об этом знали, хотя он и мысли не допускал, что кто-то без его ведома может в нее заглянуть.
Илья посмотрел в окно, повертел пальцами ручку и попробовал написать первую строчку. Он всегда писал медленно и при этом терял всякое представление о времени. Вот и сейчас, исчиркав три драгоценные страницы, которых и так осталось всего ничего, он выглянул в окно и увидел, что давно рассвело. Еще одну страницу пришлось извести на то, чтобы внятно переписать получившиеся три строфы:
Ты явилась в полнолунье,
Невесомая, смешная,
Ты — мечта моя шальная,
Сладострастная шалунья.
И кладбищенская мрачность,
И ночная бесконечность —
Тонких рук твоих прозрачность,
Легких ног твоих беспечность.
Я хмельным отравлен ядом,
Мне не пересилить жажды,
Вечным сном с тобою рядом
Я готов заснуть однажды.
Только полюбовавшись результатом, Илья понял, что давно хочет спать. Лекарство, как всегда, подействовало. Лучший способ избавиться от томленья духа — это вылить его куда-нибудь, ну хоть на бумагу.
Долго спать ему не пришлось — дети поднялись часов в девять и устроили битву подушками. Когда подушка влетела ему в нос, Илья стерпел, но когда Сережка наступил ему ногой на живот, не выдержал:
— Ну что вам не спится с утра пораньше, а? — пробурчал он и сел на кровати. — Ногами-то зачем по мне ходить?
Ребятишки в азарте не заметили его ворчания, продолжая резвиться с криками и повизгиванием. Мишка спал. Точно, Мара говорила о том, что утром надо не забыть его разбудить. Илья прошлепал к его кровати и потряс за плечо:
— Тебе вставать не пора?
Мишка не пошевелился, продолжая мирно похрапывать.
— Алло, болезный, — Илья потряс его сильнее, но и это не возымело действия. Легкое похлопывание по щеке не помогло тоже. Только когда Илья брызнул ему в лицо водой, Мишка потянулся, открыл глаза и мирно спросил:
— А что, уже утро?
Илья выдохнул с облегчением — ему показалось, что Мишку не разбудит ничто.
— А че это у нас детский сад сегодня такой? — не понял Мишка, разглядывая шумную возню ребятишек.
— Это не детский сад, это пионерский лагерь, — ответил Илья. Наверняка девчонок хватились дома, и можно себе представить, какой будет скандал. Надо как минимум умыться и побриться, чтобы вести их к Веронике. Еще было бы неплохо проснуться окончательно, потому что ясности мысли Илья не чувствовал.
Сережка хотел увязаться за ними, но Илья ему категорически отказал — не хватало только зрителей при разговоре с Вероникой. Девочек пришлось вести домой в пижамках и тапочках, но теперь это не показалось Илье таким уж абсурдным: утро стояло теплое и солнечное, а в Долине кроме них с Мишкой и Вероники с домработницей никого не было. Нервничал он гораздо сильней близняшек — в отличие от них, он прекрасно представлял себе, как развернутся события. Вероника не даст ему и слова сказать, а дочерей отругает после того, как выгонит его вон.
Илья помедлил, прежде чем нажать кнопку звонка у калитки, собираясь с духом.
— Когда ваша мама обычно встает? — спросил он девочек.
— Часов в девять, иногда позже.
— А вас когда будит?
— А нас будит Надежда Васильевна, тоже в девять.
Илья глянул на часы в мобильнике — половина десятого. Значит, детей уже хватились. Ну что ж, это надо пережить: он надавил кнопку звонка. Забор у них был сплошной и высокий, и что происходило во дворе, Илья увидеть не мог, но вскоре услышал голос Вероники, загоняющей собак в вольер. К тому времени, как калитка отворилась, он потерял всю накопленную до этого твердую решимость.
Вероника, увидевшая Илью с собственными детьми, остолбенела. И он не нашел ничего лучшего, как заполнить паузу приветствием:
— Доброе утро.
Удивление на ее лице сменилось растерянностью, а потом, почти мгновенно, привычным для Ильи гневом. Она никак не могла подобрать подходящих слов для начала разговора и, видимо, не хотела скандалить при детях, поэтому до того, как она набрала в грудь побольше воздуха, Илья успел сказать:
— Мне надо с вами серьезно поговорить.
— Нам не о чем с вами серьезно разговаривать. Нам вообще разговаривать не о чем.
Если бы Илья не держал девочек за руки, она бы захлопнула калитку у него перед носом. Но вместо того чтобы растеряться окончательно, Илья вдруг почувствовал злость. В конце концов, речь идет о ее детях, это не ему нужно, а близняшкам! И что это за мать, если ему, постороннему человеку, приходится защищать ее детей от нее же самой!
— Нет, простите, — он повысил голос, вскинул голову и развернул плечи, — на этот раз вам придется со мной поговорить. Со мной и со своими детьми. Поэтому мы сейчас все зайдем к вам, сядем за стол и поговорим.
— Очень интересно! — Вероника брезгливо повела плечом. — По какому праву вы себе позволяете подобный тон! И что будет, если я вас просто не пущу?
— Тогда я воспользуюсь грубой силой. Можете прямо сейчас вызывать охрану; пока они едут, я успею сказать вам все, что хочу. Это во-первых. А во-вторых, я могу обратиться к их отцу, может быть, он будет к детям внимательнее, чем мать.
Илья шагнул во двор, так что Веронике пришлось отступить.
— Девочки, немедленно идите в свою комнату, — успела она сказать скороговоркой, но Илья не выпустил их ладошек из рук.
— Нет, девочки останутся с нами, — он сделал еще два шага вперед, тесня Веронику к дому.
— Я действительно вызову охрану, — неуверенно сообщила она.
— Я не возражаю, — согласился Илья.
— Я могу собак выпустить, вы этого хотите?
— Не успеете. К тому же с собаками вашими я как-нибудь разберусь, а вот разберетесь ли вы с ними после этого, я не знаю.
Вероника растерялась и, чтобы скрыть растерянность, повернулась к Илье спиной и направилась к дому.
— Ну? И о чем вы собираетесь разговаривать? Только быстрее, пожалуйста, меня ждут дела, — сказала она, войдя в столовую и указав Илье на место за столом.
— Зато я никуда не тороплюсь, — хмыкнул Илья и посмотрел на близняшек. — Давайте, девочки, рассказывайте вашей маме, что с вами произошло сегодня ночью и почему вы оказались у меня.
Когда лорд Джастин потряс меня за плечо, я понял, что задремал прямо в кресле. Проклятая слабость. Когда она уже закончится?
– Чем меньше тебя будут лечить, тем быстрее. Я поговорю сегодня с твоим медиком. Деятельность мозга какое-то время и должна вызывать сбои в работе сердца. Это нормально для тебя. Организм приспособится сам. А йилан мой интендант тебе пришлет, это хорошее средство для стабилизации мозгового кровообращения. Лучшего тебе пока и не надо. Иди-ка ты отсыпайся. А завтра в десять чтобы был у меня, – в голосе инспектора появилась сталь. – И готовься принимать другой корабль.
Я кивнул. Хотя бы это я понял о своей дальнейшей судьбе правильно.
Вернувшись на свою эмку, я, едва миновав второй шлюз, ощутил «на собственной шкуре», за что ругал меня лорд Джастин.
На корабле была та еще атмосфера: напряжение буквально висело в воздухе.
Что ж, легко орать на всю команду сразу. Извиняться придется как-то более индивидуально. Ну, это ничего, как-нибудь справлюсь.
У шлюза меня ожидало довольно много народу. Те, кому положено было встречать – Келли, Влана, Эмерс (наш навигатор), стояли чуть в стороне. Остальные бойцы просто хотели меня увидеть, так я понял. Ребята знали, кто такой лорд Джастин, и не врубались, чего это он воспылал к нам отеческой любовью: сначала сам приперся, теперь вот капитана вызвал.
Я заставил себя улыбнуться. Потом снова заставил. И вдруг, через усилие механической улыбки, понял, что действительно рад. Рад видеть моих ребят. И на душе стало чуть легче.
Обнял нескольких, без разбора, хлопнул Келли по спине и ощутил, как напряжение спадает. Только Влана видела: со мной опять что-то происходит, и взирала с удивлением.
В своей каюте открыл фрейм. До меня сегодня доехало наконец собственное лопоушие. Оказывается, я почти выпал из происходящего. Что значит «на Аннхелле идет война?» Аннхелл – наш. Кто там с кем может воевать? Во что я опять глобально не въехал?
Кидают, квэста алати, с планеты на планету. Названия столиц не успеваешь запоминать…
Казалось бы – все просто. На весах два монстра – Империя и миры Экзотики (Или Содружество, как они себя называют).
И – война.
Странная она, наша Империя. Давно уже без Императора.
Ритуальная капсула с его мозгом обитает где-то в Доме правительства. Я бы не хотел жить так, как он, потому что мозг живой.
Правят Империей два совета. Совет старших, так называемый Вечный совет, совет Новых, ну и палата Эдэра – выборный, народный такой орган.
Экзотикой управляют доминанты – ледяная аристократия, физическая и психическая верхушка. Вроде лорда Джастина, хоть он и «наш». Вот такое там все правительство, в полном объеме. И не мяукать. Но живут экзотианцы гораздо тише и спокойнее нашего. И я уже начинал догадываться почему. Такие, как лорд Джастин, слишком много знают, чтобы войны развязывать. Войны нужны молодым.
Хэд, а ведь Эмерс (наш навигатор), с большим кораблем не справится. Для него и так Келли в сложных случаях расчеты делает. Где же я навигатора-то возьму?
В дверь стукнула Влана. Только она стучится так тихо. Открыл сам. И обнял ее.
– Что он тебе сказал, что ты сам на себя не похож? – спросила она с порога.
– Да… мозги немного вправил, – отшутился я.
Ничего кроме благодарности к лорду Джастину я уже не испытывал. Понял, что так мне гораздо легче. Я не смог бы жить в духоте, в которую сам себя загнал. И нужно теперь просто довести все до ума. То есть извиниться перед ребятами и забыть об этой истории. Пусть неприятно, но дело обозримое – начать да кончить.
Влана подышала у меня на груди и вывернулась. Жалко. Я уже начал заводиться. Но не среди бела дня же, в самом деле.
Вздохнул и пошел искать чайник.
– Сильно ругал?
Я не стал отвечать. Спросил:
– А ты долго жила при храме?
– До одиннадцати лет почти.
– А-а.
Постучал и вошел Келли.
Я улыбнулся ему. И понял, что и это для зампотеха уже событие. Беспамятные боги, как же я озверел! Когда улыбался просто так – забыл.
Келли неловко оглядывался, он не мог объяснить, зачем пришел. Я ему помог.
– Лорд Джастин приказал готовиться принимать другой корабль, – пусть я огорошил зампотеха с порога, но хоть переключил с размышлений о моей персоне. – Но радуюсь я не поэтому. Мне сказали, что я здоров, Келли. И это надо отметить! Да и то, что мы с тобой справимся с любым кораблем – тоже требует своего, а?
Он по инерции кивнул.
– Ну, вот и славно. Давай, организуй тут все. Ты, я, Влана, Эмерс. Посоветуемся. Праздновать я пока еще морально не готов – будешь учить меня пить. А я пойду пока, на ребят посмотрю.
Я обошел «старичков», на кого хватило сил, попытался извиниться. Не знаю, что вышло. Бойцы с недоумением пожимали плечами или автоматически отвечали что-то уставное, значит, по крайней мере, не держали на меня зла.
Млад вышел на крыльцо, с трудом открывая дверь, и непроизвольно прикрыл лицо рукавом: мелкий колючий снег хлестнул по щекам, ветер вбил выдох обратно в глотку и сорвал с головы треух.
Лес ревел под напором ветра, словно медведь-шатун: прогибался, трещал, едва не стелился к земле, неохотно кланяясь повелителю снегов и морозов. Тропинки наставничьей слободы замело, Млад набрал снега в валенки и, пока добирался до деревьев, упал раза четыре – его сдувало с ног.
В такую погоду хороший хозяин не выгнал бы на улицу собаку, и Хийси спокойно дрых дома, у дверей, время от времени хлопая хвостом по полу.
В лесу было немного потише, и тропинка вилась меж сугробов, но снег все равно летел в лицо, ветер филином ухал над головой; лес полнился звуками, словно живыми существами: за каждым деревом пряталось нечто стонущее, рычащее, скалящее зубы. Снег метался меж стволов, будто ослепший заблудившийся зверь, с деревьев с треском валились сломанные ветром сучья.
Ледяной ветер… Неправильно ледяной. Не бывает таких холодов в ветреную погоду: мороз пробирал до костей, вгрызался в лицо и руки, охлаждал дыхание и хватал узловатыми пальцами за ребра, выжимая из груди воздух. Где-то недалеко со скрипом и грохотом упало дерево, и Млад опасливо посмотрел наверх – нет ли поблизости еще одного такого же, готового упасть?
Он нашел ель, у которой нижние ветви стелились по земле: сегодня нужен живой, первородный огонь и живое дерево на костер, а на таком ветру, да еще в метель, трением зажечь что-то будет нелегко. Млад бросил мешок с шаманским облачением под елку, вынул топорик из-за пояса и направился искать подходящее живое дерево. В темноте, на ветру все низкие деревца казались мертвыми…
Сосенка в обхват ладоней прижималась к толстому стволу вековой сосны, словно искала у нее защиты. Млад решил, что это самая подходящая жертва: одна из сосен рано или поздно зачахнет. Он поклонился юному деревцу, попросил у него прощения и поднял топорик. Жесткий порыв ветра взревел в верхушках деревьев, и в тот же миг над головой раздался оглушительный треск – с таким звуком горит рассыпанный порох. Млад едва успел податься в сторону, когда к его ногам с глухим упругим стуком упала обломанная верхушка вековой сосны. Он покачал головой и вытер мгновенно намокший лоб ладонью – в комле ствол упавшей верхушки был не меньше полутора пядей толщиной.
То ли дед Карачун подарил ему живое дерево, то ли старая сосна откупилась от Млада, защищая юную подругу… Млад, еще не совсем оправившись от неожиданности, пожал плечами и достал из-за пазухи приготовленный кусок ржаного каравая с медом – поблагодарить лес за живое дерево.
До полуночи было довольно времени, чтобы добыть живой огонь, разжечь костерок из мелких сучьев и нарубить дров для большого костра. Млад не только согрелся, но и вспотел, махая топором.
Родомил явился на условленное место, когда занимался большой костер, а Млад готовился раздеваться.
– Здрав будь, – проворчал Родомил, осматриваясь по сторонам.
– И тебе… – пожал плечами Млад.
– Ну и погодку ты выбрал… – главный дознаватель взглянул наверх. – Деревья падают.
– Это не я… Это день такой. К рассвету стихнет.
– Твоими бы устами да мед пить, – фыркнул Родомил.
– Можешь не сомневаться, погоду я предсказываю точно. Всегда есть сомнения, ну, за ночь все может случиться, но мне кажется, не в этот раз.
– Да я верю, верю… Ты расскажешь мне, что нужно делать?
– Ты никогда не видел пляски шамана? – удивился Млад.
– В детстве. Когда в деревню приезжал шаман, вызывать дождь.
– Вот то же самое и делай, что в детстве: стой и смотри. Когда я уйду наверх, подойди к костру поближе, чтобы не мерзнуть.
– А дрова надо подкладывать?
– Нет, костер не погаснет, пока я не вернусь. И… не уходи никуда. Мне надо, чтоб меня кто-то поддерживал снизу, высоко лечу…
Млад скинул полушубок и поежился – рубаха захлопала на ветру, в рукава и за шиворот полез снег. Стоило снять треух, как в уши дунул ледяной ветер, взлохматил волосы, сжал затылок крепкой рукой. Млад развязал пояс – даже на лютом морозе не так тяжело раздеваться, как на ветру. А когда он снял рубаху, то вдруг вспомнил о празднике на капище, о девочке, плясавшей в метели и в огне, и о том, как гадал девушкам на суженых. А если он не вернется сверху?
– Я хотел сказать тебе, – окликнул Млад скучавшего, задумчивого Родомила. – Я сегодня гадал девушкам на празднике. Будет война. Большая война. Конечно, будущего не знают даже боги, и мы вольны его менять, но ты скажи об этом князю, ты же видишься с князем… Может быть, зная о надвигающейся войне, он сумеет ее предотвратить? На войне погибнет много наших людей.
– Сам скажи об этом князю, – неожиданно зло ответил Родомил, – тебя он послушает скорей.
– Да мне как-то неловко… – развел руками Млад. – Кто я такой, чтоб говорить с князем?
– Ничего, ты уж как-нибудь. И что ты стоишь голый на морозе? Смотреть же зябко!
Млад накинул на себя залатанную на груди пятнистую шкуру и про себя поблагодарил шаманят. Ветер поднял мех дыбом и тряхнул ее свободные полы – шкура защищала от холода, но не спасала от ветра.
Тяжелые обереги на грудь и на запястья, личина. Млад скинул валенки, надетые на босу ногу, – снег, набившийся в них, давно растаял, и на ветру ступни едва не свело от холода. Он надел обручи на щиколотки и вытащил из мешка бубен.
– Ну что? – вздохнул он, переминаясь с ноги на ногу, и посмотрел на Родомила. – Мне пора.
– А знаешь, в твоем наряде что-то есть… – усмехнулся тот. – Что-то дикое, звериное…
– Шкура, – улыбнулся Млад, хотя и понял, что Родомил хотел сказать.
– Нет, дело не в шкуре. Глядя на тебя, я думаю о своих пращурах, живших в лесу и не знавших власти и серебра.
Млад кивнул:
– Теперь просто смотри. Ты почувствуешь… ты поймешь, о чем надо думать…
Он ощутил волнение – дыхание участилось, стало легким, в груди сладко заныло от предчувствия подъема: наконец-то. Нельзя подниматься так редко: появляется «голод», как это зовут шаманы, и в жизни этот «голод» не лучший помощник.
Ветер плясал вместе с ним, взвивая снег вверх по мановению рук и бросая его обратно в сугробы. Живой, первородный огонь то гудел, взлетая к верхушкам деревьев, и ослеплял могучими сполохами, то стелился к ногам побежденным зверем, то, хлопая, рвался в стороны, словно хотел убежать. Тело перестало чувствовать холод ветра и жар костра, песня клокотала в горле – то по-звериному грубая, то божественно сильная и ясная, и ветер подхватывал ее, возносил к низким тучам, эхом разбрасывал по лесу, и подвывал, и вплетал в нее свой звенящий голос. Бубен в руках неистово бился, чеканно клацали обереги, и дрожала земля.
Это был один из самых красивых его подъемов… И один из самых трудных. Млад трижды всходил на костер и трижды возвращался на снег, обжегшись. Только на четвертый раз огонь принял его, и ветер замер вокруг, образуя кокон, и земля вытолкнула его наверх…
Белый туман осел на лице прохладными каплями. Млад задержался на некоторое время: может быть, сначала спросить духов? Он поискал хоть кого-нибудь, он чувствовал их присутствие, знал, что рядом с ним, в двух шагах, на него смотрит человек-птица, но не спешит выйти навстречу. Духи знали, зачем он пришел, – им нечего было сказать.
За полосой белого тумана перед Младом расстелилось ровное поле с высокой травой. Преддверие… Казалось, солнце еще не взошло, но вот-вот появится на небосклоне. Рассеянный свет исходил от неба, как это бывает на земле перед рассветом, когда высокие перистые облака отражают солнечные лучи, наполняя воздух странным розовым сиянием. Сияние не было розовым, скорей голубоватым, но в нем каждая капелька росы на кисточках трав переливалась всеми цветами радуги, и все вместе эти капельки казались волшебным мерцающим пологом, накрывшим поле. Несмотря на безветрие, трава еле заметно шевелилась, и волшебный полог оживал.
Узкая полоска воды на краю поля, как всегда, манила, и синие горы на противоположном берегу широкой реки звали к себе – Млад никогда там не был и никогда не хотел там побывать. Никакого запрета он не чувствовал, но еще дед говорил ему, что лететь в ту сторону бессмысленно.
Млад не спешил подниматься выше и опустился босыми ногами в траву – ее мокрые кисточки щекотали колени. Несколько шагов по волшебному полю придали ему уверенности, он осмотрелся: неужели никто из духов так и не захочет с ним говорить? Он снова почувствовал человека-птицу рядом с собой и снова его не увидел. Заметив движение боковым зрением, Млад резко повернулся в сторону – в траве мелькнул и исчез прародитель рода Рыси, человек-кошка: пятнистая шкура и презрительный взгляд хищных желтых глаз… Словно в душу заглянул, словно приблизился вплотную на краткий миг…
– Погоди! – крикнул Млад. – Погоди!
Ему показалось, что человек-кошка покачал головой.
На волшебном поле делать было больше нечего: уж если прародитель не стал говорить с ним, чего ждать от остальных?
Млад пожал плечами, еще раз оглядел все вокруг и оттолкнулся от травы, поднимаясь выше: серо-голубое предрассветное небо почернело, наполняясь глубиной, а потом над головой раскрылась бездна…
Это нисколько не напоминало обычное звездное небо с его легкой поволокой, с его мерцанием, с его жизнью: тут звезды светили ровно и ярко, они не источали свет, их свет был словно приклеен к небосводу, словно нарисован. Млад сразу увидел ту звезду, на свет которой надо лететь, – путеводные звезды каждый раз менялись, но приводили на одно и то же место. Или ему так казалось?
Движение в этом пустом, черном пространстве всегда удивляло Млада: он мог медленно плыть, а мог мгновенно оказываться там, где хотел, не боясь потерять из виду путеводную звезду, свет которой по мере приближения к ней становился все у́же и у́же, собираясь в насыщенный упругий луч. И вот уже этот сосредоточенный луч чертит на небе непонятные знаки, и другие лучи, от других звезд, пересекаются с ним, и знаков становится все больше…
Млад подлетел к путеводной звезде вплотную: из ничего, из пустоты мирозданья, пространство пронзал белый свет, белее солнечного, и указывал дорогу наверх. Лететь туда было слишком самонадеянно, слишком дерзко, и Млад пошел по лучу, не ощущая под ногами ни твердой почвы, ни пустоты.
В конце его пути луч выхватывал из черного небытия лоскут зеленой поляны, со всех сторон окруженной цветущими кустами, похожими на сирень. И пьяный запах цветов Млад почувствовал задолго до того, как ступил на шелковую зеленую траву. Над головой свистала какая-то малая птаха, тихо шуршали листья, но вокруг, за кустами, не было ничего, как и над головой, а в спину светил ослепительный луч…
Млад помялся – на поляне никто его не ждал. Может, никто из богов не выйдет к нему сегодня? Может, желания Родомила слишком мало, чтобы боги услышали его и явились? Стоило подумать о Родомиле, и Млад ощутил его поддержку, словно тот поднимал поляну над головой, на своих плечах, подобно Атланту. Млад сел на траву, положил бубен рядом и прикрыл глаза.
Громовержец явился неслышно, но Млад ощущал, осязал всем телом его присутствие: тяжесть, мощь и напряжение, подрагивание воздуха, которое бывает на земле перед грозой. Словно грозовая туча опустилась на поляну и заполнила все ее пространство.
– Ну? – голос прозвучал подобно раскату грома.
– Я пришел спросить… – Млад помедлил, прежде чем раскрыть глаза, и долго искал в себе силы посмотреть на Перуна: громовержец явился ему в полном доспехе – огненной кольчуге и каплевидном сияющем шлеме. Забрало закрывало его лицо, но на том месте, где у человека должны быть глаза, зиял провал, в котором Млад увидел клубящиеся тучи.
– Спросить? Забавное дело для облакогонителя. Разве сила дана тебе для этого? – голос бога был скорей насмешливым, чем грозным. Он прилег на траву напротив Млада, опираясь на локоть, и подставил длань в горящей золотом перчатке под голову: лицо громовержца оказалось на одном уровне с глазами Млада.
– Я пришел спросить, – повторил Млад и вскинул лицо.
– Спрашивай.
– Что за люди появились в Новгороде? Что за силу они имеют? Кто дал им эту силу?
– В Новгороде? А где это? – расхохотался громовержец. Смех его оттолкнулся от пустоты за спиной Млада и эхом забился по зеленой поляне. Смолкла одинокая птаха.
Млад потупился и сжал губы.
– Что за огненный дух по имени Михаил-Архангел приходит в белый туман? – вздохнув, продолжил он.
Громовержец перестал смеяться:
– Как же ты дерзок, братец… Лучше бы ты был таким смелым, когда люди спрашивают тебя о том, что и без меня тебе известно. И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А?
– Я… я не знаю… – Млад замолчал в недоумении.
– Ну, жизнью – это понятно и просто. Жизнь твоя мне без надобности. А жизнью своего ученика, другого, не того, который уже мертв? А? Того, который из них поздоровей и повыше? А?
Млад сжался и покачал головой:
– Нет. Я не могу распоряжаться чужими жизнями…
– Ладно. Тогда правую руку. А? Правую руку, и я отвечаю на все твои вопросы хоть до конца твоих дней! – бог не шутил и не смеялся, – напротив, говорил с каким-то серьезным злорадством.
Млад задумался и сглотнул.
– Нет, пожалуй, не надо мне твоей правой руки. Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит. Ну? Решайся!
Млад опустил голову еще ниже и снова покачал головой.
– А тот, что ждет тебя внизу, готов отдать не только свою жизнь, свою правую руку, но и твою жизнь, жизнь твоих учеников, их руки, ноги и сердца. И он знает, что делает, в отличие от тебя… – голос громовержца звучал все громче и суровей.
– Это его право… – почти шепотом ответил Млад.
– Если бы ты не боялся полагаться на собственное мнение, ты бы сейчас спокойно спал, а не скакал вкруг костра на ветру и морозе… Я не знаю, какого ответа ты ждешь от богов. Подтверждения того, что ты знаешь и без меня? Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки… Я пошутил…
– Ты не ответишь мне? – Млад поднял брови.
– Зачем? Ты и так знаешь все, без подсказки богов. И то, что видишь ты, вовсе не будущее, которого не знают даже боги… – громовержец усмехнулся. – Это судьба, это жребий. Полтыщи лет назад твоя земля выскользнула из-под уготованного ей жребия. Мне жаль, что сюда поднялся ты, а не тот, что ждет тебя внизу… Мне жаль, что нами избран ты, а не он. Мне жаль, что ты боишься самого себя. Что ж, иди и неси свою избранность… Кому многое дано – с того много и спросится.
– И это все, что ты можешь мне сказать? – угрюмо пробурчал Млад.
– Я мог бы говорить и говорить, посвящая тебя в устройство мироздания. Я мог бы сбросить тебя вниз за твою дерзость: ты лезешь туда, куда тебе лезть никто не позволял, – Перун снисходительно кивнул. – Твое дело – просить дождя и солнца для земли, чтобы она родила хлеб.
– Хлеб не родится, если…
– Не перебивай! Хлеб будет родиться всегда, пока на земле живут люди. Не теперь, так через год… Через два года, через три… И если ты видишь впереди войну – это не самое страшное испытание для людей, чтобы вмешивать в их дела богов. Ты пришел, потому что знаешь: дело не в войне и речь не о людских распрях. Ты знаешь, что это за сила и кто дает ее своим избранникам. Ты знаешь, кто такой Михаил-Архангел. Ты знаешь все – так зачем ты пришел? Сомневаешься в себе? Боишься ответить за свои досужие домыслы? Не хочешь принимать на себя бремя прорицателя? Так это не мои заботы, а твои. Я бы давно сбросил тебя вниз, если бы ты не знал: речь не о людских распрях. Так?
– Да, – тихо ответил Млад. А ведь он и не думал об этом, он гнал от себя эту мысль.
– Я скажу тебе о том, чего ты никогда не увидишь сам. Потому что твоих силенок и твоей избранности не хватит, чтобы увидеть это. Знай: по земле ходят избранные из избранных, и избраны они не нами. Избранных ты видел, избранных среди избранных тебе видеть не дано. Белые одежды, запятнанные кровью и облитые ядом, – твой враг одет в белые одежды, слышишь? Не пытайся сам бороться с ним: он тебе не по зубам. Просто знай о нем. Знай, что не цепочка случайностей ведет твою землю под тень чужого бога, а злая воля избранных среди избранных этим богом.
Тупой, сильный удар в грудь, в ожерелье оберегов, качнул Млада назад, и он неожиданно почувствовал, как поток, проходящий через его тело, – поток восторга и невесомости, – иссякает, тает, сходит на нет… Да он же сейчас упадет! Родомил! Почему? Зеленая полянка больше не держалась на плечах Атланта, она раскачивалась, кренилась и должна была вот-вот исчезнуть! Неужели? Этого не может быть! Родомил не похож ни на обманщика, ни на предателя! Он не может так поступить! Он не знает, что так можно поступить! Тот, кто держит шамана наверху, заворожен шаманом: чтобы уйти, бросить его, нужна сила, превосходящая его силу. Или очень большое желание… А желания Родомила всегда очень сильны. Неужели Млад ошибся, глядя ему в глаза? Он сжал в кулаке траву, словно она могла удержать его наверху.
– Осторожно посмотри вниз, – тихо сказал Перун голосом деда, – осторожно… Не выпускай этой поляны из виду, держись за нее крепче. Слишком высоко падать.
Громовержца рядом не было, голос деда шел откуда-то со стороны – оттуда, где, по представлениям Млада, была пустота.
– Опускай глаза медленно… – говорил голос деда, – очень медленно. На миг прорежь взглядом эту площадку, всего на миг. До самого дна.
Млад ухватился за траву второй рукой, ощущая, как стебли тают и появляются в кулаке вновь. Прямо под ним – костер и Родомил рядом с костром. Если, конечно, он рядом, а не идет сейчас по тропинке в сторону дома Даны… Взглянуть туда, а тем более прорезать взглядом площадку до самого дна почти невозможно. Млад понимал, что сейчас упадет и ему не помогут никакие взгляды! Ощущение легкости исчезало, глубокое дыхание сбилось, он чувствовал тяжесть своего тела, его тянуло вниз, к земле, и чем сильней он хотел удержаться, тем трудней это было сделать.
Как он смеет думать так о своем сопернике? Как может огульно обвинять человека в подлости? Даже не взглянув на него, даже не попытавшись понять, что происходит!
Барьер! Кажется, только что он чувствовал силовые нити Барьера, а теперь они… отдалились? И связь с Алексом натянулась струной, а ведь раньше он чувствовал брата как себя.
Барьер. Он больше не там… не в этих осточертевших за долгие годы энерголиниях. Он здесь. Дома…
А Лешка.. Алекс…он остался там один. Алекс…
Они были рядом, все эти годы, а теперь… Страх потерять брата подбросил тело, и Дим, уже стоя на ногах, осознал, что несколько минут валялся на полу. На полу? Да, это их квартира. Знакомая, давно забытая… и чужая.
На стене вместо коллекции дипломов отчима — панель-мозаика из кусочков цветного дерева. Изображает парусный корабль, плывущий по звездам. Ковер на полу, тоже незнакомый. Светлый… Очень много зелени – раньше такого не было.
А здесь, у окна, нет картины, скрывавшей выбоину в стене. Выбоина появилась после очередного покушения, когда в дом пришли сразу пятеро убийц. Демоны… и Стражи. Еле отбился тогда, раны неделю зализывал.
У двери шевельнулась тень, и Вадим резко сдвинулся с линии прицела раньше, чем неведомый враг смог бы выстрелить. Чёрт! Совсем свихнулся с этими покушениями. Он сейчас нужен Стражам, они сами так сказали, когда пришли просить о помощи.
Никогда не думал, что услышит что-то вроде: «Пожалуйста, разрешите вас воскресить». От кого бы то ни было.
Вадим обернулся… и встретился глазами с братом.
Лёш не мог оторвать взгляда от этого нового Вадима. Или старого? Его брат… и — не его. Пепельный взгляд и пепельная, наполовину выжженная аура, которой нет и не будет, — вот не будет и все! — у его брата.
А в душе шевельнулся Алекс, и Лёш почувствовал его радостное узнавание, тревогу, облегчение, когда непонятная опасность, угрожавшая тому Диму, миновала.
А еще тоску – глубоко спрятанную, заглушенную, но все-таки. Затаенный страх перед одиночеством…
Теперь абсолютным.
Ничего, это ненадолго, — мысль обожгла усталостью и какой-то отчаянной горечью. И от этого утешением совсем не выглядела.
О чем ты?
Ни о чем. Не до того. Теперь — Дим.
Да. Дим. Спокойно, Леш. Этот Дим не виноват, что тот… что мой брат захвачен. Он не виноват… Он, наоборот, помогает. И ему сейчас наверняка непросто.
Серо-зеленые глаза, точно в ответ на эту мысль, перестали изучать стены и пол, и пристально-внимательный, острый взгляд ожег лицо…
Надо было что-то сказать, как-то начать разговор, и Лёш сказал первое, что пришло в голову.
— Дим, оденься.
Новый брат, кажется, только после этих слов обнаружил свою наготу. Покраснеть не покраснел, но глаза опустил. Заразы Координаторы, могли бы хоть мантию одолжить, прежде чем выпинать из Свода.
За одеждой пришлось шагать в Димкину комнату. Там было пусто, темно и тихо. Иринка, нарыдавшись за день, спала под присмотром — в комнате родителей. И к лучшему. Он как-то с трудом представлял себе встречу Ирины с альтер-Вадимом… скорей всего, дело кончится еще одним приступом рыданий. А это сейчас не нужно. Никому не нужно.
На этот раз Вадим не рассматривал комнату. Почти. Бросил взгляд на книги своего двойника, мимолетно усмехнулся, увидев на стене фото – Дим и Леш в клоунских нарядах рядом с новогодней елкой…и прикипел взглядом к зеркалу.
Леш поспешно отвел глаза и закопался в шкаф, перебирая попавшиеся вещи.
Сколько у них времени? Координаторы явно дали им эти минуты наедине для… для чего? Поговорить? Поладить? Настроиться? Зачем?
А где-то в глубине сознания вздохнул Алекс: «А он похудел…»
Ну… в общем, да. Ненамного, но заметно. Но размер должен ведь совпасть? Сейчас проверим. Рубашка, та самая, темная, брюки… вот зараза, где же трусы? А, вот. Обувь…
Дим (Вадим!) застыл у зеркала, разглядывая себя. Провёл пальцем по шраму на предплечье (Алекс шепнул, что то покушение почти удалось, один из сюрикенов незадачливого убийцы успел зацепить Пове… тьфу ты, Императора). Тронул волосы – короткие, светлые, с густой сединой.
Промахнулись Координаторы с телом… Кто его примет за Вадима? Ему же не меньше сорока.
— Внешность – не проблема, — глухо отозвался низкий голос.
— Мысли читаешь?
— Было бы неплохо. Но нет. У тебя на лице все написано.
Когда я спиной стою?! Бред. Но за этими словами угадывались другие, невысказанные.
Ты не Алекс. Не мойАлекс.
Леш закусил губу. Им точно нужно время.
— Вот, возьми…
Дим странно посмотрел на черную рубашку.
— Я не носил черного с тех пор как… — он оборвал себя на полуслове. — Спасибо.
Бывают же такие «спасибо». Как стена, отсекающая и вопросы, и сочувствие.
С тех пор как…
Леш почувствовал, как щеки заливает краской.
Это напоминало какой-то странный танец. Двух слепых или очень неумелых танцоров. Которые до смерти боялись наступить на ногу, причинить боль… и все-таки причиняли. Совсем непохоже на ставший почти привычным диалог с Алексом. Тот ощущался совершенно по-другому, своим, близким. А тут..
Мы так и не остановимся, пока не оттопчем друг другу все мозоли?
Пока Вадим застегивал рубашку, Лёш мысленно благодарил всех богов, какие есть, что брат не видит его лица.
Альтер-эго в чем-то был прав — прежний Дим, если отрешиться от ощущения необоримой мощи, худее нынешнего, привычного. Конечно, не кожа да кости, но всё-таки разница ощущалась.
И от него по-прежнему тянет болью. Нехорошее такое ощущение, тягостное. Даже через защиту.
Не думая, на инстинктах, Леш потянулся – забрать боль, приглушить. Поделиться хорошим…
Теплый ветер над морем, и солнечные лучи гладят кожу, и заливисто смеется рядом Маришка. С упругим хлопком надувается над головой белоснежный парашют. Серый котенок тычется в руку пушистой мордочкой и мурлычет…
Он продержался пять секунд. Потом Дим, как раз надевавший кроссовки, выпрямился и резко качнул головой, разрывая контакт.
— Не надо.
— Почему?
Дурацкий вопрос. Кому-кому, а эмпату совсем не пристало его задавать. Но если не понимаешь, по-настоящему не понимаешь этого «брата»!
— Я справлюсь и так. А тебе сейчас не стоит. У нас еще визит в Ложу… это тот еще гадюшник, а ты и так в Своде выложился. Побереги силы.
Проклятие, он опять прав.
Димка… ну где же ты, Дим?
— Отыщем.
О как.
— Опять на лице написано?
— Почти. Так что там с Ложей? Ситуацию в общих чертах, — губы искривила слабая усмешка, — ну и подробности.
Вы когда-нибудь видели, как рождается торнадо?
Нежданно.
Небо, секунду назад ясное и светлое, стремительно заволакивают кипящие молниями тучи. Воздух становится ветром, ветер ураганом, ураган рвется к небесам, хватая тучи, сплетая из них воронку. И скоро воронка, темная, громадная, с гулом движется по оцепеневшей земле, уничтожая все на своем пути.
С треском ломаются столетние деревья. Рассыпаются человеческие домики, такие хрупкие в сравнении с буйством стихии… Черный след остается на земле – будто пахарь-исполин тянет борозду через поля и города.
А торнадо все движется вперед – неотвратимо, безостановочно… жутко.
А теперь представьте, что оно с вами рядом. И вам нужно идти за ним и даже что-то отвечать на его вопросы…
Да, альтер-Вадим сейчас выглядел именно так. Мощный. Властный. Стихия, которой невозможно противиться.
Все, что Дим смог наработать сам, все, что подсказала ему память альтер-эго, все равно было несравнимо с тем, что сейчас надвигалось на Ложу.
Координаторы не могли дать ему много энергии – у альтер-Дима был обычный уровень среднего Координатора. И Уровни, которые он знал, все-таки чем-то отличались от этих. Да и ждали они другогоДима.
Но это сейчас никому не приходило в голову.
Дим просто вошел в пещеру, где ждала переговоров Темная Ложа… Встал в центре. И ничего не говорил.
Он только смотрел на них – четыре секунды.
И, покинув свое место, первым спустился с возвышения патриар Авдоари клан Хинти. Подошел к человеку в черном, преклонил колено и опустил голову, позволяя возложить на себя ладонь. В знак подчинения и преданности.
Альтер Дим проводит обряд быстро и бесстрастно. Почти беспощадно – магическая привязь, скрепляющая отныне их жизни, вторгается в ауру объекта, как таран. Чтобы никто не понял его истинный уровень.
Но никто и не пытается оценить мощь Владыки, и к властной руке уже спешат еще два патриара… а четвертый отстает ненамного.
Больше никто не говорит о переговорах. Только о коронации…
Вадим перехватывает изумленный взгляд Леша… и губы новоявленного Владыки сами собой кривятся в горькой усмешке.
Шумно… звуки-сли-вают-ся-в-шум. Сплошной. Белый…
Демон может кричать… сколько хочет… я все равно… не понимаю.
Только больно… внутри.
Небо качается, как потолок… на яхте. Они в море?
Не понимаю. Не понимаю.
Что-со-мной?
Кто-то трогает лицо. Не трогает, бьет, демон зол, но он все равно ощущает это как касания.
Кажется, это наркотики – всплывает из ниоткуда первая связная мысль.
— Разбудите его! Вы можете его разбудить?
— Не смейте трогать объект!
— В преисподнюю объекты, человек! Будите его, я хочу знать! Кто он, дьявол его забери, такой и кому, ко всем ангелам, я сегодня вынужден был принести присягу?
— Их четверо, — говорит Вадим, когда они возвращаются в Свод.
— Кого? – машинально спрашивает Леш, параллельно утихомиривая некстати вылезшее желание добавить плотности внутренним барьерам. Шуточки подсознания, которому почему-то не нравился альтер-Вадим. Хотя ему ничего не нравилось. После Уровней ощущение «вывозился в грязи» возникало не всегда – Уровни, они тоже разные, — но сегодня оно просто зашкаливало. Патриары Ложи… брррр… банка с ядовитыми пауками… или змеями. Хорошо бы Дим и правда их придавил… ЛюбойДим.
Фигура в черном не шевельнулась.
— Кандидатов на мое похищение. То есть твоего Дима.
Та-ак. Если он правильно понял…
— Ты все-таки думаешь – это Ложа, — полувопрос-полуутверждение.
— Есть варианты, — устало проговорил низкий голос, — Но этот – вероятней.
Тут у них мысли сходятся. Почти.
— Не хотят делиться властью?
— Не делиться – уступать. Конечно, не хотят.. Да еще Светлому. Смешно… — он с силой потер лицо, с удивлением покосился на собственные пальцы. Словно впервые увидел. – Таким проще себе горло перерезать, чем поступиться властью.
Тогда было проще… тогда он треть патриаров просто перебил. Но все равно пришлось охрененно много работать, чтобы эта свора стала ручной…
Перерезать горло? Леш закусил губу. Они тут сидят и ждут, а время уходит!
— Вадим…
— Что?
В комнате было тихо. И пусто. Словно Координаторы специально оставили их наедине. Выслушали про Ложу и коронацию, попросили подождать и оставили… А губы жжет вопрос, который не дает ему покоя почти сутки.
— Ты ничего не чувствуешь?
Усталый вздох:
— Много чего. Но думаю, тебя интересует что-то конкретное. Дим?
— Дим. Скажи… он живой?
Пауза.
— Я не эмпат, — глухо отозвался наконец Дим. – Но знаешь, не думаю, что они рискнули бы сразу убить.
Хотелось бы верить. Правда, хотелось бы. Но связь глухо молчала – ни искорки, ни шороха, и время шло, а Дим не появлялся. Дим, где ты…
— А держать?
— Черт. Как же мне не хватает Дензила… Слушай… Леш…
— Что?
Сказать ему про Дензила? Но он не успевает.
Альтер-Дим вдруг валится на бок, мягко и тяжело, и в сознании мгновенно «гаснет» тот тяжелый, огненно-ледяной ком – его «отпечаток».
— Нет… Дим! Дим, очнись! Даниэль! Светлана! Пабло!!!
Дом на Сосновой улице нежданное потрясение навестило поздним вечером. Квартира Соловьевых и без того стояла на ушах – из всех жильцов «терем-теремочка» молчала только Людмила. Она без конца варила кофе и пекла, пекла, пекла печенье… ароматных треугольничков хватило бы уже на то, чтобы выложить ими городскую площадь», а она все не могла остановиться. Что ж, не самый необычный способ справиться со стрессом… Остальные члены семьи рвались куда-то мчаться, искать и спасать, предлагая наперебой еще не обследованные места и выдвигая самые невероятные версии похищения.
— Может, какие-то из этих серых.. как их… дай-имонов? Прорыв, и как раз…
— Мочить их! – тут же страстно высказался аквариум. Чешуйчатые воительницы явно пребывали в бешенстве, казалось, еще немного – и чешуя у них встанет дыбом.
— Да Уровни это, Уровни!
— Не думаю. Не посмели бы…
— Мочить их!
— Помолчите, а? – Игорек глянул на рыбок, как на горькую редьку. Овощ полезный, но ненавистный мальчишке до зубовного скрежета.
— А люди? – Яна исчезновение Дима снова превратило в тихого и молчаливого юнца типа «не троньте меня и я прекрасно сойду за мебель». Может, так бы и осталось… если б после пропажи сюзерена он оказался где-то в другом месте. Но семья Соловьевых в живой мебели не нуждалась. Марина решительно пресекла попытки демона отмолчаться и раствориться в обстановке, буквально выбив из него участие в разговоре. Выбив в прямом смысле слова – подзатыльником. Ощутив на своем затылке не очень нежную лапку Марины, Ян как-то оттаял… и сейчас честно пытался осмыслить ситуацию. Людей он знал еще хуже чем светлых – про светлых хоть сплетни ходили, а люди… ну, это люди. На Уровнях никто не принимает всерьез этих «бе-эре», безмагических существ. На что они способны? Только оказавшись на поверхности и прослушав «Курс молодого бойца» (так называли Соглашение, раздел о конспирации), Ян осознал, что люди на самом деле опасны. Их шесть миллиардов, в много-много раз больше, чем магов, они вооружены. И агрессивны. Они разделены на государства, как подземники на Уровни, но все равно очень опасны. И у них есть то, что в Ложе называется «бриро-тай», службы безопасности, которые могут действовать не по Укладу… не по закону. Знают ли люди о магах? И могли бы они заинтересоваться дай-имонами и уничтожившим «серых» магом? – Люди ведь тоже должны искать его после того города.
— Да при чем тут люди! – отмахнулись близнецы…
— Думаешь, Дима удержат «нормальники»? Нет, кишка у них тонка. А вот ваши…
Ян пожал плечами, не слишком убежденный. Конечно, они лучше знают человеческий мир… и все же. Нужно спросить у Марта.