Старый лорд ходит по комнате, его голос журчит, уговаривает, пытается достучаться до гордячки-дочери:
— Ты можешь ненавидеть меня, хоть я и твой отец. Ты можешь ненавидеть наш замок — хотя это и твой дом. Но ты не можешь ненавидеть наш род! Наш род должен править этой землёй. А ты — баронесса! Хочешь ты этого или нет. Я не призываю полюбить меня, — старик задыхается, снова пьёт из графина, вино капает на атлас рубашки — как кровь.
— Мне всё равно, — звенит девичий голос. — Я ушла с этого пути: мой новый путь дали мне жонглёры, и к старому возврата нет.
— Нет ли? — хитро щурится зеленоглазый старик.
— Нет, — твёрдо отвечает молодая волчица. — За мной встали на этот путь ещё трое. Я не могу предать тех, кто передо мной — и тех, кто идут за мной, не могу оставить без помощи.
— Любашь! — гремит барон, — Что тебе в этих оборванцах? Ты одна из нас, ты из баронов, как все твои предки. Как я. Как твоя мать…
— Не смей, — устало просит девушка. — Прошу тебя, отец, не смей говорить о ней.
— Если тебе станет легче — мне жаль, — шепчет старик. Рвёт ворот рубахи, глотает из окна дурманящий степной воздух. — Я пытался вернуть её, ты знаешь? Ты видишь на мне эти отметины?
— Не слепая, — ехидно срезает зеленоглазая. — Сначала довёл до ада, потом пытался (ключевое слово — пытался) вытащить.
Барон роняет голову на руки, надолго замирает в глубоком кресле:
— Любашь… Может быть, ты ещё поймёшь меня…
— Никогда!
— Не перебивай. Но сейчас прислушайся — в тебе должен быть зов крови. Зов пути. Что говорит он тебе?
— Зов пути, — медленно, потусторонне вещает девушка, — велит мне идти с труппой. И защищать того, кто идёт с нами.
— Этого я и боялся, — шепчет лорд. — Именно этого я ждал. И боялся.
— Ты? Ты боялся, отец? — подскакивает баронесса. — Поверю чему угодно, только не этому. Ты просто давишь на меня: столетиями не было такого калдана, чтобы наша кровь застывала, дрожа, как у дикого зайца!
— Ага, — улыбается лорд, — всё-таки голос крови ещё не умолк в тебе. Но сейчас — просто поверь, я боялся. И был прав.
Он позвонил, велел принести новый кувшин и новую рубашку. Баронесса надела маску, и в молчании ждали слуг. Смотрели на тонкую алую полоску нового дня.
Когда хлопнула дверь, старик просто сказал:
— Хозяин издал приказ любой ценой захватить этого младенца. Ты знаешь, кто он?
— Знаю. Но с каких пор волки степи слушают чьих-то приказов? — девушка тянется к вину, наливает себе бокал. — Хозяин — для псов. Так мы всегда говорили.
— Я и сейчас повторю это. Но боюсь, нашего мнения никто не спросит. Дворня кишит его шпионами. Я просто ничего не смогу сделать — сюда уже вылетели. Потому и спрашиваю тебя ещё раз…
— Ты всё-таки чудовище! — вскакивает девушка, — и ты молчал всё это время?
Она бросается к двери, но лорд нажимает кнопку на подлокотнике, лязгает тяжёлый замок.
— Подожди.
— Выпусти меня, ты всё равно не удержишь степную волчицу, будь ты хоть трижды матёрый…
— Заткнись и слушай, — отец наотмашь бьёт её по лицу. — Если ты не можешь уйти с нового пути — давай его мне. Я пойду с тобой.
— А голос крови? А «владеть землей»? — недоуменно трёт щёку баронесса.
— К чёрту. Мой путь — твой путь.
— Мой путь — твой путь, отец. Что будем делать?
Старик бросает за окно антиграв-площадку, она призывно подрагивает.
— Быстро. К юрте!
Степь расцветала навстречу новому дню. Где-то далеко слышалось пение свирели — Любашь показалось, что она разглядела высокую чёрную фигуру музыканта с ослепительно белым, гладким ликом и тёмными провалами глаз.
Мелодия брала за душу, говорила о вечном покое и вечном невозвращении, о том, что будет время — и дряхлое солнце, наконец, погаснет — и звёзды потухнут одна за другой… Музыкант приближался, теперь волчьи глаза баронессы и старого лорда превосходно видели его — и ошибиться было невозможно. Сама смерть спешила заступить им дорогу к юрте.
У откинутого полога сидел старый пастух. Давешние кости лежали перед ним, белые отметины показывали «два-один». Узкий глаз смотрел грустно — дед видел только своего визитёра, степные волки не интересовали его:
— Твой ход. В этот раз у тебя неплохие шансы.
Музыкант остановился, любовно протёр костяную свирель, спрятал в рукав. Наклон, бросок костей. Чёрные точки сверкают в высоком утреннем небе.
«Один». Вторая костяшка катится по подстилке, игрок останавливает её длинным белым пальцем. «Один».
— Ты поддаёшься, — укоряет древний, как степь, пастух. — Ты поддаёшься?
Звучит бесстрастное:
— я никогда не поддаюсь. просто такова судьба. я буду рядом, старик.
И тает, как морок. От замка слышно гудение — на лёгкой циклетке спешит взволнованный Хельги.
Барон и Любашь, наконец, могут двигаться, говорить. Любашь первая спрашивает:
— Дедушка, это была сама Смерть?
— Да, — тихий шелест, как сама степь ковыльным шёпотом делится своими тайнами. — Это смерть звёздного рода. Когда-то она косила тысячами, а теперь у неё осталась последняя работа. Мы играем с ней в кости, и пока мне везёт…
— Можешь не продолжать, — резко прерывает барон. — Сюда летит хозяин, до полудня он будет здесь. Замок мне не отстоять — прятаться в нём бесполезно. Но я задержу его. Бегите. Собирайте пожитки, гоните коней…
Из палатки слышится смех, ему вторят птичьи трели. Внутри как будто светлее, чем снаружи.
Подъехавший Хельги спрыгивает с циклетки:
— Это правда, что я слышал?
— Правда, — качает головой барон.
— Правда, — неожиданно звонким голосом отвечает кормилица Ирге. — Мы все должны задержать его. Мальчик выживет — об этом позаботится одна из них.
Она широким жестом показывает на табун.
— Эти клячи? — не верит барон.
— Клячи! — смеется старик. Достаёт нож, не жалея, режет себе ладонь. — Смотрите!
И протягивает сочащуюся кровью руку ближайшей лошади. Та лижет, преображается. Глаза блестят, из ноздрей валит дым.
— Не медлите! — призывает Ирге. — Сажайте ребёнка на лошадь, она вывезет. Судьба…
— Погодите со своей судьбой, — прерывает барон. — Судьба помогает тому, кто сам себе помогает. Вы знаете про Медведь-гору?
Старики и Хельги кивают. Из ворот замка выезжают одна за другой машины — видимо, он успел отдать приказ выдвигаться.
— Вам нужно как можно скорее достичь Медведь-горы. Любашь разбудит спящего. Тогда мы ещё посмотрим — кто будет прятаться!
— Но это далеко. С двойным грузом она столько не протянет, — с сомнением шамкает Ирге.
— Протянет, — рубит воздух ладонью дед. И пока никто не успевает ничего сказать, с размаху всаживает нож себе в горло. Алый фонтан бьёт в небо, кобылица вздрагивает, прядёт ушами, на лету ловит раскрытым ртом алую струю. Жадно пьёт. Её бока на глазах круглеют, ноги наливаются силой. Изо рта валит огонь.
Не снимая маски, Любашь взлетает на спину, горячит лошадь пятками. Ирге заботливо отдаёт ей младенца:
— Справишься, дочка? Это тебе не просто лошадка…
— Я дочь степного барона! — кричит девушка, вонзает каблуки в бока огнедышащей демонице:
— Хейййййййй-йа!
И бешеная скачка сквозь степную пыль, по ковыльным просторам — к Медведь-горе.
Замок опустел. Челядь разбежалась, несколько явных шпионов пойманы, связаны, лежат в жонглёрских фургонах. Фургоны не жалеют топлива, летят над степью к неведомой никому цели.
Старый барон остаётся в замке один. Слышен стрекочущий звук. Чёрные стрекозы — пропеллеры наточены, фасеточные глаза источают злобу — летят к замку. Разговаривать с ними не о чем. Сам хозяин послал их, и следом по земле тянутся вереницей грозные дизельмехи. У них нет пути назад — победить или не вернуться.
Барон поднимается на стену замка, парит на своём антиграве. Поднимает церемониальный посох, начинает читать заклинание:
— Вот север, тучи нагоняя, дохнул, завыл — и вот, сама: идет волшебница-зима!
Небо над замком темнеет. Холод. Резкий холод сковывает степь, ломает траву. Ветер бросает в фасеточные глаза вертолётов ледяную крошку. Ледяные стрелы пронзают летающих монстров.
Их много, они мечут в ответ огненные шары и куски раскалённого свинца. Но барон не сдаётся:
— Под ледяной своей корой ручей немеет; всё цепенеет, лишь ветер злой, бушуя, воет и небо кроет седою мглой.
Ничего не видно в снежном мороке. Дизельмехи разрушают замок, камень за камнем, строение за строением. Вертолёты стреляют в человечка — такого маленького — посмевшего бросить вызов могуществу хозяина. Он ищет — и почти нашёл — последнего из звёздного рода. Он ищет — и торжествует победу, роет механическими окулярами землю, поднимает горные хребты гидравликой мышц.
Наглый волк, маленький человечишка будет уничтожен. Распилен лопастями-ножами. Растерзан свинцом из шестиствольных картечниц. Свален огненными шарами. Он обречён.
Но сначала — сначала он уничтожит своим упорством воздушный флот хозяина. Раздавленные стрекозы валяются на заснеженном степном просторе, отогревают своими кострами помороженный ковыль.
Дизельмехи добрались до топливных складов. Взрыв. Адский, чудовищный взрыв.
Любашь не слышит его — слишком далеко. Но чувствует — у неё больше нет дома, и сердце сжимается от тоски: «Отец!»
— Будь сильной, дочка! Теперь ты — полноправная баронесса, — слышит она.
— Я не подведу, отец!
Вдалеке туманной дымкой видна уже Медведь-гора. Но далеко. Слишком далеко. А демоница выдыхается, вновь превращается в простую лошадь. Ещё немного, и под ними окажется обычная кляча. Её драгоценная ноша — последний из звёздного рода — смотрит раскосыми голубыми глазами, улыбается. Он повелевает грозами — и сам скоро станет грозой народов и стран — но сейчас он беззащитен и беспомощен.
Острыми жемчужинами клыков она вспарывает вену на руке. Наклоняется к пасти кобылы, на ходу заставляет её слизывать кровь. Скачка. Бешеная скачка.
Те, кто разделил с ними путь, ставят фургоны кругом — испытанная временем таборная тактика. Сколько-то они продержатся против дизельмехов. Слуги-предатели пущены на корм лошадям, степные демоны теперь рвутся в бой.
Схватка безумна, огненное дыхание кобылиц против железной хватки машин, автоматическое оружие жонглёров против огненных шаров нанятых волшебников.
Актёры тоже обречены. Их меньше. Они слабее.
И кобылица снова сдаёт. Вены почти пусты. Баронесса чуть не падает от слабости. Последнее решение — наклоняется к бедру. Зубами выдергивает кусок мяса. Бросает в пасть кобылице. Падает без сил в мягкий белый ковыль, чудом успев подбросить младенца.
Он вцепляется ладошками в гриву, смеётся в полную силу. И этому смеху вторит гора. Стонет. Рычит. Ворочается.
Падают камни с вершины, во все стороны летят деревья, разбегаются зайцы и лисы.
Медведь — огромный бурый медведь встаёт на задние лапы, потом тяжело опускается на одно колено перед младенцем на истощённой кобыле. Нежно сажает его себе на спину. Осторожно поднимает девушку, кладёт рядом.
Идёт медленно. Кажется, не торопится — но через мгновение он уже у места побоища.
Перевёрнутые фургоны горят, защитники лагеря держатся вокруг головной машины. Хельги машет рукой — мол, всё кончено.
Не всё. Победный рык — и вновь торжествующий смех младенца-шамана.
Спящий проснулся.
Последний из звёздного рода, и дева на буром звере — теперь движутся на запад. Теперь — кому-то другому предстоит прятаться.
Голубые раскосые глаза смотрят в бездонный степной небосвод, прозревая иные времена.
И тогда, уже очень скоро, глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый его волей и мчащийся в никуда по багряной закатной степи, он вновь и вновь будет думать: где «я» в этом потоке?
Город, которого нет
Он хохочет в лицо пурге. Злая старуха бросает в лицо мальчику острые ледяные иголки, а он радостно смеётся навстречу им. Он знает, что стоит махнуть рукой — и всё стихнет, и ночной лес застынет снежною сказкой, и мириады разноцветных искр вспыхнут под луной.
Малыш откидывает капюшон тёплой куртки из оленьей шкуры, ветер треплет светлые волосы, раскосые голубые глаза щурятся, но не моргают. Пять лет — самый хороший возраст, чтобы наслаждаться первой настоящей зимой в лесу, метелью, скоростью сумасшедшей гонки по целинной дороге.
Его спутница не так весела. Девушка постоянно оглядывается, вслушивается в вой ветра и отдалённый вой волков. Её волчьи глаза ищут опасность повсюду, ждут засады, ждут нападения.
Над дорогой, не езженной сотню лет, как арка, склонилось тонкое деревце. Его согнул ветер, придавил к земле холодной тяжестью снег. Снегоход с волокушей не пройдёт под ним сходу. Придётся останавливаться. Ловушка? Возможно. Глушит мотор. Достаёт из кармана «гюрзу», осматривается, прислушивается. Только волчий вой — да вой ветра.
Малыш спокоен:
— Мы оторвались, капитан. Он не мог бежать за нами так быстро по глубокому снегу.
Девушка гладит его по голове, грустно улыбается:
— Ему не обязательно бежать, чтобы достать нас. Острым клювом он разрывает реальность — и ходит, как хочет и где хочет.
— Если он придёт сюда — я убью его молнией!
— Не успеешь. В его руках — смертоносные стволы, он не знает промаха.
— Тогда нам нет смысла бояться. Пусть будет как будет, капитан.
Девушка невесело смеётся:
— Ты мудр не по летам, малыш. Если так — давай ставить юрту. Заночуем здесь.
Когда юрта готова и в очаге приветливо горит огонь, мальчик доверчиво кладёт голову на колени спутнице:
— Расскажи про город, которого нет.
— Я сто раз рассказывала!
— Расскажи ещё.
— Хорошо. Далеко-далеко от нашей степи, и далеко отсюда (хотя может быть, уже и не так далеко) есть город, которого нет. Он занесён снегом и зимой и летом, и тёмными громадами высятся дома — до самого неба.
— До самого-самого неба?
— Да. И никто не знает, где этот город — люди ушли оттуда столетия назад, и птицы боятся залетать туда, и самые отважные волки обходят его стороной. А посреди города, на холмах — замок из красного кирпича с высокой белой башней. С вершины этой башни видны все уголки земли, а в подвалах — несметные сокровища.
— Золото? Рубины?
— Книги. Знания.
— И мы возьмём их?
— Конечно, милый. Спи, скоро тебе стоять на часах.
— Если он придёт, я убью его молнией!
— Да, родной. Спи.
Мальчик закрывает тёмные-тёмные раскосые глаза, а девушка задумчиво треплет его волосы. Она не верит тому, что говорит — она просто ищет жилище древних в надежде найти хоть что-то ценное. Она не знает ещё, что уже утром сквозь туманную пелену они увидят тёмные громады давно покинутых домов, проедут по заброшенным мостовым и в лабиринте безмолвных улиц — отыщут красный замок с рубиновыми звёздами на шпилях. И поднимутся на самый верх белой башни, и спустятся в подвал, и примут по закону и по обычаю наследие предков.
А если за ними придёт подосланный хозяином — мальчик убьёт его молнией.
==Влад Копернин==
Коренной москвич. Вырос в районе, приравненном к Крайнему Северу, среди доски, трески и тоски. Живет в городе ветров и шпилей, дворцов и болот, островов и туманов. Поэт на службе вечности и прозаик у истории на полставки.
Победитель и призер литературных конкурсов. Счастливо женат.