Темно-то как… Пришлось поднять руки и двигаться, ощупывая стены и невысокий потолок. Песок. Спрессованный песок. Может, прорыли за ночь? Вон их тут сколько, горных этих.
Но все оказалось не так просто. Через двадцать шесть шагов я уперся ладонями в округлую сверху, низкую для меня деревянную дверь, толкнул ее и очутился в помещении, оборудованном явно давно и тщательно.
Формой помещение походило на неправильный овал. Стены были облицованы нешлифованным черным мрамором и вертикальными полосами обсидиана. Он тускло блестел в свете факелов и старинных светильников, внутри которых клубился какой-то инертный газ. В общем – освещение фиговое. Электричества я не заметил.
Из мрака проступила кучка людей в углу. Со света я не разглядел бы лиц, но в полной темноте коридора зрение обострилось, и видел я теперь не так уж плохо. Люди показались мне словно прорисоваными черным по серому бархату тьмы.
Узнал трех старейших мастеров клана и двух мужчин – один был психотехником, я видел его в нашем лагере, другой – какой-то местный отморозок, бретер, его голо мне попадалось в газетах. Еще двоих я не знал совсем. Мужчины в возрасте, но явно не мастера. Или мастера клинка, такие бывают как раз помоложе.
Если придется сражаться, то с кем-то из троих – неизвестные или отморозок. Хорошо, что тут принято один на один. Но могут и все трое по очереди.
Как же мы не засекли эту пещерку? Разве что вчера она была полностью засыпана песком?
Пауза затягивалась. Похоже, со мной играли в молчанку.
Я ждал.
И вдруг тьма опять начала сгущаться. Теперь «давили», наверное, трое.
Темнота стала такой плотной, что я уже не мог пропускать ее сквозь. Она начала оседать во мне. Я почувствовал тяжесть и жжение в груди. Мысли становились вязкими. Меня пригибали и вынуждали растечься по полу, чтобы выпить, как луна пьет из озера воду…
Стоп! Это уже не мои мысли! Я не могу думать, как грантсы, перетекая из образа в образ! И тьмы я не боюсь. Тьма – всего лишь овеществление света…
Сам не знаю, откуда родилась во мне эта мысль, но я ухватился за нее, за само слово «свет», его ощущение, такое зримое… И в этой норе вдруг стало светлее.
Я вздрогнул всем телом, закашлялся. Тьма отпустила-таки. Не так уж тут, оказывается, было и темно. Светильники разгорелись, тени тоже убрались по углам.
Грантсы почти все улыбались – кто равнодушно, кто ехидно. Только бретер жевал местную жвачку, задумчиво склонив узкое лицо к левому плечу.
– Ну, вот, значит, какой лист упал с этого дерева, – разбил тишину самый старый мастер.
Морок спал окончательно. И все, что я ощущал до этого, тут же показалось мне смешным и нелепым. Не было же ничего! Я да горстка местной знати. И… возможный поединок с одним из этих троих. Что ж…
– Драться пришел? – спросил мастер Истекающего Света с напускной ласковостью. – Невежда. А сам даже имени моего не выучил, – он хрипловато хмыкнул. – Еще молоко у матери твоей на сосках не обсохло.
Один из незнакомых скрипуче засмеялся.
– Это оскорбление, наконец? – спросил я устало.
– Чтобы оскорблять, нужно беседовать с равным, – ухмыльнулся старец.
Говорил он на стандарте, тщательно подбирая слова, чтобы я его понял. Будь я экзотианцем, принял бы такую речь как самое высокое уважение. И мне было бы совершенно наплевать на смысл сказанного.
Но я оказанной мне чести даже не осознал. Только потом, вспоминая эту сцену, сообразил, каким нелепым было само «говорение» мастера на стандарте. Но иначе я просто ничего не понял бы, остался «с другой стороны неба», как выражаются здесь.
– Ну, не дорос до простого капитана, так молчи, – предложил я, пробуя, как мастер отреагирует на дерзость.
Наверно, я прикусил губу, потому что во рту появился солоноватый привкус.
– Видали гежта? – спросил, оборачиваясь к двум другим старикам, грантс с палочкой.
Гежт – котенок или щенок этой самой местной собако-кошки.
Долго они собираются резину тянуть?
– А куда ты торопишься? – спросил мастер. – За своих боишься? Так времени здесь нет. В когда вошел, в тогда и выйдешь.
Голос прозвучал глухо, и стены начали опускаться на меня. Иллюзия? Я мотнул головой и вырвался из сжимающейся обсидиановой клетки почти мгновенно, но слишком резко, наверное. Стены пустились в пляс, и я упал на колени, для верности поймав руками скачущий пол.
Звуки обострились. Я слышал, как, шурша, сыплется с потолка песок, как жует жвачку и шумно вдыхает бретер…
– Вот так-то лучше, – сказал маленький мастер, который возвышался теперь надо мной. – А то гонору, понимаешь, как дурного росту…
Я хотел встать и не смог. Земля убегала.
– Устроил тут нам комедию! – неожиданно возвысил голос мастер. – Покривляться решил? Паяца изобразить? Больных по разным кораблям насобирал? Ну, больным-то мы поможем, да, Н»ьиго?
Наверное, психотехник кивнул. Я не видел.
– Но обманывать-то зачем? Пришел бы к старейшинам? Глядишь – не такие мы и тупые, а? Или тупые? Поверили бы пацану, мастера?
Теперь он обращался к своим. И это было хорошо, потому что я так и не смог оторвать глаза от пляшущего пола. Голова кружилась, но я как-то держался. Космолетчик все-таки. Хотя куда там центрифуге… Даже слова мастера я слышал уже, как сквозь вату.
– Поверили бы, что прав мальчишка? Что ему надо тут поставить войска, во имя тени и равновесия?
Мастеру не отвечали, но, похоже, он в этом и не нуждался.
С огромным трудом чуть-чуть повернув голову, я сообразил, что народу в зале стало гораздо больше. Правда, видел я только ноги, глаза мне просто не давали поднять. Но сознания я упорно не терял и старался использовать голос мастера, как ориентир в пространстве. Цеплялся за него, как за якорь.
– Совсем слабый стал мир, – говорил он. – Старшим – дерзят. Войну ведут обманом. Старею я. Расслабился в последнюю сотню лет, вас распустил. Что за война-то идет опять, Абио?
– С Империей, Великий Мастер, – почти прошептал бретер. Или это был кто-то другой?
– Подросли, значит, окраины? И этот вот – имперский? – он ткнул в мое в плечо посохом. – То-то нахальный такой. Ты голову-то подыми!
Земля успокоилась вдруг. Я, все еще борясь с головокружением, поднял глаза. Стены комнаты качнулись и провалились в тень. Я не видел даже бретера, сопевшего где-то совсем рядом. Только мастера. Только его черные, колючие глаза.
– Ами? Ами аванатэ Мо? – спросил он на горном диалекте, которого я не понимал совсем. Так, как говорили в столице, понимал немного, а тут – совсем нет.
Он поднял посох и ударил меня наотмашь. Но боли я не почувствовал.
– Ами?
– Не понимаю, – сказал я, пытаясь оттолкнуться от пола и встать. Каменный пол словно держал меня.
– Ами? – мастер чего-то требовал.
Я, наконец, выпрямился. Огляделся. Мы и в самом деле были одни. Только психотехник стоял за спиной мастера.
– Сделай с ним все, как надо, Н»ьиго, – сказал старик. – Хотя… А ну – на колени, как сидел!
Посох полетел мне в лицо, я уклонился, мир крутанулся и… Я опять поймал пол руками.
– Вот так будет вернее. Да и тебе пойдет на пользу!
Посох с десяток раз отметил рубцами мои спину и плечи. Я кусал губы и ощущал, как по спине течет кровь.
Давно мне не было так гадко. Стены опять начали наплывать. Меня затошнило и вывернуло куда-то внутрь так сильно, что, когда пол остановился вдруг, я не смог разогнуть впившиеся в камень пальцы.
Словно бы со стороны я видел самого себя, почти лежащего на полу, и Н»ьиго, опустившегося рядом на колени. Видел, как он достал старинный кинжал с лезвием из обсидиана…
Во мне даже ничего не дернулось – зарежут уже, так зарежут. Больно было до невозможности, но именно боль и подтверждала, что я еще живой.
Однако психотехник закатал рукав, надрезал руку себе. Потом набрал пригоршню крови, выплеснул мне в лицо…
– Хорошо, – сказал мастер. – Теперь – похоже. Иди к своим! Ну!
Я с трудом поднялся, и Н»ьиго потащил меня к выходу. В зале опять стремительно темнело, и последние метры я прошел, уже совсем ничего не видя. Сверху сыпался песок.
– Быстрее! Тень ушла. Да шевелись ты!
Психотехник вытолкнул меня в проход.
Я не помню, как вышел из холма. Мне рассказали потом, что я прошел метров сорок и упал только на территории нашего лагеря.