Пожалуй, такого цирка в общаге не видали от момента сотворения и первого блока в фундаменте этого допотопного строения, хотя кто только не бегал по ее коридорам за сорок лет эксплуатации. Но почему-то именно в тот момент, когда я вылетал из ванны — Седова надо было задержать и уговорить не болтать любой ценой! — умудрился опрокинуть бутылку шампуня. И, как назло, она было только-только начатая, и стояла открытая на бортике ванны — я как раз собирался мыть голову. То ли средство было слишком пенящимся, то ли бутылку основательно и долго трясли, но ванна мгновенно превратилась в пенный оазис с белыми колышущимися горами, высотой мне до плеч, если стоять на полу. А если сидеть — то вообще можно скрыться с головой, что собственно Дрэг и сделал — только и было слышно как он фыркал где-то там внутри пенных гор. И это вместо того, чтобы подать мне руку, пока я скользил и барахтался, пытаясь выбраться.
После четвертого падения обратно в ванну, я окончательно наплевал на церемонии и развалившегося в пене дракона, и стал карабкаться через бортик тараканчиком, безжалостно наступая коленями и руками на Дрэга. Впрочем, он и так был твердым и жестким во всех местах, да и переживать куда я там оперся мне было откровенно некогда. Кое-как переваливлившись я рванул вдогонку. Правда вместе со мной, вернее на мне вывалилась и вся пена, или ее большая часть. Так что в погоню мы устремились вместе. Кое-как уже на бегу я смахнул хлопья с лица, чтобы хотя бы видеть дорогу, а направление я и так знал: похвастаться новыми сплетнями и увиденным зрелищем Седов мог на кухне, в своей комнате, в учебном зале, и у девчонок в двенадцатом и четырнадцатом блоках — так что мне предстояло быстро его вычислить, догнать и обезвредить. Не знаю как, но я готов был ему пообещать все, что угодно.
Почему-то именно сейчас коридоры были заполнены студентками, которые сопровождали мою триумфальную пробежку воплями и визгами, преимущественно от восторга, взрывами дико хохота и ехидными комментариями. А я бежал, скользил и падал, и продолжал бежать. роняя хлопья пены, не вписываясь в углы и проклиная все на свете, начиная от недовымерших драконов и заканчивая ванной с горячей водой. На втором повороте за моей спиной затопали, топот был громким и угрожающим. И при мысли кто за мной может бежать и осознания, что этот гад точно выскочил из ванны нагишом, мне окончательно поплохело. Я даже попробовал обернуться и крикнуть придурку, чтобы валил в комнату и там меня ждал, но пока я оборачивался, то потерял немного в скорости, к тому же еще раз запнулся, ноги разъехались и я упал и меня догнали, и чувствительно приложили… метелкой по спине. Оказывается, за мной гнался не дракон, а разгневанная уборщица тетка Маша. И судя по ее выражениям словесным, и выражению лица — уж лучше бы меня ловил голодный дракон. Второго удара метелкой я дожидаться не стал, а прямо на четвереньках стартанул дальше. Теперь цель раздвоилась: с одной стороны надо было найти Седова, с другой — удрать от уборщицы.
Третья мысль, которая промелькнула в моей голове, когда я уже вбегал на кухню, была о том, что после моих триумфальных забегов в пене, сплетни про мои сексуальные предпочтения прозвучат уже не настолько ошеломляюще. На кухне было слишком многолюдно — обычно в это время тут разве что встретить можно какую-нибудь сонную студентку, что с видом великомученицыы глотает растворимый кофе. А теперь тут толпилось не меньше двадцати человек, настолько увлеченных выступающим возле окна Седовым, что мне пришлось в наглую проталкиваться к оратору.
— Ба, Седой, — я воодушевленно распахнул объятия и, щедро одаривая пеной всех собравшихся, повис на шее сплетника. — Как же я соскучился! А ты, нехороший мальчик, я же тебя так ждал в ванной, а ты пообещал и обманул. Но ничего, ты мой сладкий, я тебя прощу вечером… раза три прощу. Приходи, буду ждать. Только не убегай и не капризничай, тебе же нравится, когда тебя втроем. А за ванну, ну прости, что не предупредил, думал — будет для тебя сюрприз и ты присоединишься!
Самому слушать ту ахинею, что я нес со всей возможной страстью и вдохновением, было невозможно. Но, судя по ухмыляющимся рожам и много значительным взглядом, которыми меня пронзали, будто рентгеновскими лампами, Седов уже успел не только все рассказать, но и выложить часть подробностей, приукрашивая и привирая даже то, чего вообще не было. Так что гибнуть лучше с музыкой, и, желательно, чтобы она все-таки не звучала маршем. И если есть хоть призрачная возможность выбирать между похоронным маршем и свадебным, то я тогда двумя руками голосую за… День Победы или за Марсельезу — погибать так с музыкой. По крайней мере после моих прочувствованных пенных объятий и душещипательных признаний ржать и шушукаться по всей общаге будут не обо мне одном. А Седов — ну, так ему и надо, раз на меня первым чушь наговорил, теперь пусть за компанию и отмывается.
— До вечера, милый! — надеюсь, я удачно скопировал и воздушный поцелуй и манерный голосок. Фильм реально был полное омно, но персонаж колоритный — я из-за него даже коктейль проспорил, потому что этот манерный менеджер оказался крутым спецом. Зато теперь пригодились просмотренные кадры.
Больше ничего сделать я уже не мог, так что оставалось только удалиться, сохраняя остатки достоинства и пены. Уходил я в подозрительной тишине, зато стоило мне отойти на пять шагов, как кухня взорвалась. Разобраться о чем там говорят и над кем конкретно ржут было невозможно, да я и не стремился — потом все равно кто-нибудь забежит и подробно расскажет. Зато подвизгивающий голос Седова я хорошо слышал даже возле двери в свою комнату.
На добрый лад стоило бы вернуться в ванную, смыть нормально пену, но до ванны было три коридора и два поворота, а до комнаты всего один. Да и пена от погони слегка растряслась и отпала, а сверкать доблестью как-то не хотелось. Тем более, что где-то там еще и уборщица затаилась, которая явно точила на меня веник и швабру. Так что оставалось короткими перебежками, прислоняясь, вернее сливаясь со стеной, добираться до комнатки.
— Ну, и холодрыга… епрст!
Когда-то давно я мечтал переквалифицироваться в неисправимого оптимиста и везунчика по жизни и, кажется, сегодня мне это удалось — по крайней мере гребанный замок, который постоянно закрывался и заедал самопроизвольно, причем в самый неподходящий момент, открылся без лишних капризов и возражений, стоило только по нему поддать кулаком. А мог бы и не открыться и тогда бы мне пришлось скакать в ванную за ключами, которые тоже не всегда срабатывали. От одного лишь воспоминания у меня все аж заледенело. И это не фигурально, а буквально — после разборок с завхозом и актами окно закрыть никто толком не удосужился. И теперь в комнате царила такая же температура, как и на улице.
При помощи мата и какой-то там матери мне удалось захлопнуть фрагуму, и даже с пятого раза заставить ее не открываться: прижал ножкой от развалившегося стула, использовав ее как упор. Подоконник протестующе скрипнул, но удержался. Дыру, проплавленную в стекле драконом я оперативно заклеил скотчем, а потом, для надежности, еще и запломбировал подушкой. Замерз я основательно, даже зубами уже ритмично стучать не мог, так что быстро накидал на кровать куртку и два свитера, стащил одеяла и пледы с соседних коек и, смахнув полотенцем остатки пены, забрался в норку. Согревался долго — кажется, целую вечность лежал и трясся от холода, страдал от озноба, и мерз еще больше, чем когда в костюме Адама сражался с открытым окном. Не знаю сколько прошло времени — может даже и полчаса, когда меня осенило, что можно же позвать дракона. В конце концов он горячий и с опцией регулирования температуры, а в комнате кроме нас двоих все равно до среды никого постороннего не будет.
Вылезать из-под одеял не хотелось, но пришлось. Чтобы окончательно не превратиться в ледышку, я даже нацепил лыжный костюм и поверх закутался в плед. Пока одевался и шел к ванной мысленно и вслух костерил тупого дракона, который не догадался вернуться в комнату, а продолжает сидеть в ванной и меня ждать.
— Дрэг, я тут тебя…
Договорить я не смог от удивления. Оказывается дракон меня не особо ждал, да и не скучал без меня — некогда ему было скучать, он развлекался. В маленькую ванну набилось штук пять или шесть девушек, которые, наверное, безумно страдали без горячей ванны, поэтому и предпочитали плескаться в ней одновременно с драконом. Как они там все укомплектовались — это отдельная история, достойная аналов героического тетриса, проблема была в том, что горячая вода плескалась не только в ванне, но и бурлила на полу, перекатываясь от стены к стене такими приличными волнами. Для серфинга они, конечно, были слабоваты, но для надувного матраса вполне хватало.
— А теперь попаримся? — заговорщицки подмигнул повизгивающим и хихикающим от удовольствия красоткам дракон.
Она затруднилась бы назвать причину своего интереса к Жанет. Но сводная сестра ее по-прежнему раздражающе волновала. Как ей удалось сохранить свою душу в неприкосновенности? Почему эта душа не мумифицировалась, не отмерла, как души всех прочих? Что за эликсир придумала и выпила Жанет? Клотильда вновь и вновь, помимо воли, задавала себе эти вопросы. Жанет обратилась в предмет ее изысканий, и, чтобы подобраться к ней ближе, герцогиня и задумала эту увеселительную поездку в загородный замок. Доверить подобный смехотворный предлог постороннему уху было бы, по меньшей мере, неосмотрительно. Легко вообразить, с каким пугливым изумлением на нее взглянула бы герцогиня де Шеврез, эта жрица придворной интриги и житейского здравомыслия. Хороша была бы она, принцесса крови, в глазах светских дам, она, этот столп рассудка и хладнокровия, изрекая подобные тезисы: я желаю приблизить к себе сводную сестру, чтобы изучить ее метафизические способности, раскрыть секрет ее живого присутствия. После подобных откровений по Парижу непременно поползли бы слухи, что герцогиня Ангулемская тронулась рассудком. Или попала под влияние безумца-священника, желающего обратить ее к покаянию. Она не настолько глупа, чтобы открывать мотивы своих действий. Она могла бы поговорить об этом с Анастази. Та не сочла бы ее безумной. Был еще Геро, который понял бы ее с полуслова.
***
Камзол безнадежно испорчен, и ладонь саднит. Любен отводит глаза. «За сколько ты продал меня, иуда?» Но вслух прошу только воды. Помочь себе не позволяю, сам промываю ссадины на руках и осматриваю разбитое колено. Вот и знаки расположения, которые я получил, как нежданные дары при первом свидании.
История повторяется, сюжет, ставший основой трагедии, с невинными жертвами и пролитой кровью, теперь адаптирован к фарсу. Нет сомнений – она забавляется. Изгоняет скуку тем же способом, каким когда-то действовала ее сестра. И ничего удивительного. Они одной крови и схожи в своих забавах. Я приглянулся одной, так почему бы и другой не одарить меня расположением? Жанет при всей своей жаркой искренности все же напоминает сестру. Возможно, тот же поворот головы, или небрежная властность, с которой она держится, или та же мерцающая равнодушная улыбка, линия плеча, полусогнутый локоть. Она из числа избранных, с кровью помазанника Божьего в жилах. С правом избирать. Только пользуется она этим правом более утонченно. Жанет усложняет игру, обращая ее в блестящий розыгрыш. Ее сестра, герцогиня Ангулемская, действует с угрюмой прямолинейностью, не затрудняя себя полутенями. Ей не приходит в голову совершить обходной маневр или пойти на переговоры.
Подобно Иисусу Навину, верному заветам Моисеевым, она предает мечу «все дышащее», разрушает и порабощает. Но Жанет сродни Одиссею – строит деревянного коня, но начиняет его не воинами, а игрушками и сластями. Ей не нужен залитый кровью жертвенник, ей по вкусу засахаренный дягиль. Она не принуждает – она влечет. Зачем тратиться на оружие, если в ее руках верное, проверенное средство? Расчет ее верен. Я одинок, болен, несчастен, мои бастионы готовы пасть от первого же слова участия. Она приласкала меня, как бездомного пса, и я уже готов
целовать эту великодушную руку. Как просто… Ни противостояния, ни усилий. Выкажи она высокомерие, я бы нашел в себе силы обороняться. Но она не лжет, она действительно меня жалеет. Пусть на минуту, но без фальши. Конечно, есть еще и азарт, и любопытство. Я – собственность ее сестры, ее тайна, а какая женщина устроит перед соблазном разгадать тайну? К тому же Жанет только что покинул возлюбленный, и она должна чувствовать себя уязвленной, жаждать реванша. Ей необходимо одержать победу, обратить другую, удачливую, в прах под ногами. Тут как нельзя кстати подворачивается добыча, чужая собственность. А ее сестра, герцогиня Ангулемская, противник более чем достойный, победа над ней излечит страдающее самолюбие рыжеволосой княгини.
Нет, нет, я преувеличиваю. Никакого хитроумного плана нет, это порыв, приключение, которым она искренне наслаждается. Возможно, она даже испытывает некоторую толику чувств, о которых говорит. Любопытство и жалость. Она назвала это влюбленностью. Боже милостивый, у меня сердце заходится, когда я вспоминаю, как она это сказала. Она не опустила глаз, не смутилась. Произнесла без жеманства и трепета. «Я влюбилась». Через несколько дней это пройдет, она забудет меня, но сейчас… сейчас она не играет. Я слышу ее. И чувствую поцелуй. Меня бросает из холода в жар, терзает беспокойство. Что же она наделала! Я, подобно Софоклу, мнил себя почти свободным «от яростного и лютого повелителя». Близость с герцогиней – это обязанность, которая не имеет ничего общего с божественным вмешательством Эрота. Это безрадостная, глухая прерогатива тела, которой я пользуюсь в отчаянии, не зная трепета и восторга. А Жанет вновь вынудила меня чувствовать. В тугую плоть замешался солнечный свет. Я жив, я есть, я дышу. Я помню, что такое страсть, томление и надежда. Сердце разгоняет по жилам этот нектар, я чувствую боль и одновременно желание. Готов метаться от стены к стене, слагать оды, проклинать судьбу и петь ей хвалебные гимны. Именно так, как готов был делать это в те далекие жаркие ночи влюбленности. Я помню и чувствую вновь. Но зачем? Зачем? Что делать с этим воспоминанием?
Гости остаются в замке еще неделю. Я не покидаю своих ком- нат и не пытаюсь даже подняться по узкой лестнице в башню, чтобы вдохнуть свежий утренний воздух. Не подхожу к окнам и не касаюсь тяжелых гардин. Они опущены, будто приступ у меня все еще продолжается. Я прячусь от света. Любен беспрекословно повинуется, исполняя самые бессмысленные мои приказы. Все еще отводит глаза. Я не обвиняю его и не задаю вопросов. Но он чувствует мое скрытое беспокойство, сознает, что стал невольной тому причиной, и не скрывает своих попыток заслужить мое прощение. Я его не виню и не требую раскаяния, но сам его вид, унылый нос, насупленные брови напоминают мне об утрате. Если бы не его маленькое предательство, я бы не терзался сейчас этой болью, пребывал бы, скованный, в пещере и безмятежно любовался тенями. Не видел бы солнца, не опалил бы сердца и глаз. А теперь мне предстоит вновь ослепнуть. Скорей бы…
Я знаю, что она где-то там, среди гостей, блистает, улыбается. Она даже спускается в парк. И гуляет там по утрам. Я могу увидеть ее. Это нетрудно. Если подняться на галерею или одолеть петли винтовой лестницы. Я даже воображаю, как делаю это. Выбираюсь на рассвете с той же неуклюжей предосторожностью, с какой уже совершил роковую ошибку, иду по лестнице вверх, а затем через узкую декоративную бойницу смотрю на нее, неясную, далекую во влажном утреннем тумане, вижу, как ее тонкий силуэт скользит между деревьев. Шагов я не слышу, но мне так легко и так соблазнительно представить ее узкий башмачок, приминающий жухлую траву. Ночью шел дождь, листья вымокли и отяжелели. Холодные капли срываются, будто слезы с ресниц, скатываются по ее бархатному плащу. Остаются влажные, чуть заметные бороздки. Если она откинула капюшон, то капли скатываются по волосам, распадаются на тонкие золотистые ручейки. Под самые крупные капли она подставляет ладонь. Мягкая душистая лайка отвергает влагу, и крошечный обрывок ночного ливня будет блуждать меж ее пальцев. Она придет туда же, где застала меня, к обломку на цоколе, и будет бродить вокруг. Оглядываться, трогать мраморную щербатую поверхность. Дикий виноград будет цепляться за стену, подобно паутине, с запутавшимися багровыми крыльями. Она сорвет твердую синеватую ягоду и с усилием раздавит. А колонна будет возвышаться над ней, как безмолвный, обезглавленный великан. Потом она уйдет. Или не придет вовсе. Я все придумал. Ее там нет и не было никогда. После моего по- зорного бегства вряд ли она обо мне вспомнит. Забава кончилась.
Чтобы убедиться, мне следует подняться на угловую башню. Ее там нет. Нет! Но я не хочу и противоположных доказательств. Знать, что она там и ждет, будет еще хуже. Лучше так. Оставаться в неведении и тешить себя мечтами. Скоро это кончится, она уедет и никогда не вернется.
День отъезда приближается. Вестником вновь становится Жюльмет. Любен тоже все знает, но я с ним не говорю. Как всегда ловко переставляя вещи, Жюльмет повествует об окончании загородных каникул. Погреб опустошен, окорока съедены. Пришлые лакеи и горничные укладывают вещи. Я изнываю от желания задать ей свой заветный вопрос, но, к счастью, сдерживаюсь. В мое emploi мрачного отшельника любопытство не входит. Я должен скорее выразить холодное отвращение к происходящему и заткнуть уши.
Все эти дни я усиленно вытачиваю для Марии рождественские фигурки, младенца Христа в колыбели, склонившуюся над ним Богоматерь, бородатого Иосифа, спящего ягненка; намереваюсь поселить их в Вифлеемском ящике. За прошедшие два года в тюрьме я научился довольно сносно управляться со стамеской. Мои деревянные зверушки стали копиями своих живых собратьев, а давняя затея маленький театрик с танцующим Полишенелем и разноцветным Арлекином – давно украшал комнату моей дочери на улице Сен-Дени. Я достиг той степени мастерства, когда одухотворенный ремесленник познает радость творчества. И все же я почти принуждаю себя сидеть за верстаком. Ибо занятые руки вовсе не умеряют сердечной боли, я думаю о другом и смотрю в другую сторону. Там, задвинутый в угол, стоит громоздкий продолговатый футляр, обитый бархатом, с серебряными застежками. Жюльмет каждый раз прилежно смахивает с него пыль, но я только настороженно поглядываю и не открываю его.
Герцогине не нравилась моя возня с деревом, которую она именовала простонародной, и за прошедшие годы она не раз пыталась лишить меня этого недостойного занятия, но я не сдавался, напоминая об осколке зеркала. И она, так же памятуя о нем, уступала. Как своеобразный противовес неблагородной забаве она подарила мне скрипку…
На следующее утро Джеса разбудили датчики движения. Ящер вскочил затемно. На вопрос, почему так рано, велел куда-то собираться, обронив загадочное «я тебе кое-что покажу».
— Гулять пойдем! Есть у меня одна идея… помнишь, ты спрашивал, что люди находят в рассветах?
— Помню.
Такой разговор действительно был. Из обрывочных данных психоматрицы Джес помнил старую традицию земных десантников встречать рассвет в последний день перед отправкой домой. Если, конечно, не приходилось прорываться с боем. Для этого накануне специально выбирали место, откуда хорошо виден восточный горизонт. Весь личный состав, от рядовых до офицеров, жертвовал двумя-тремя часами сна ради того, чтобы успеть собрать вещи до того, как начнет подниматься местное светило. Или несколько светил, как на Ионе. Бойцы рассаживались кто-где, кто-то курил, кто-то хрустел пайком, кто-то пил чайный концентрат. Молчали исключительно все, пока командующий не отдавал приказ выдвигаться. Однажды Джес спросил, зачем они это делали, Ящер тогда ответил, что нормально это словами не объяснишь.
— Есть у меня одна многоэтажка на примете, оттуда хорошо видно рассвет. Это проще показать, чем на словах, так тебе понятнее будет.
— Может, отложим? Твой организм еще не до конца реабилитировался.
— Да я и так валялся хрен знает, сколько! Не могу тут сидеть, стены давят. Воздухом хочу подышать!
Пришлось собираться. Вот тут и пригодились две найденные на складе термокружки, в качестве тары для кофе. В быту их почти не использовали, хватало обычных, а на прогулку в самый раз. Еду и медикаменты Джес тоже на всякий случай захватил. И одеяло. Получился небольшой рюкзак. Вооружились парализаторами, хотя киборга, наученного предыдущей встречей с аборигенами, куда больше устроил бы десантный бластер. К сожалению, на складе ничего подобного не обнаружилось.
Лето уже клонилось к закату, по ночам становилось прохладно. Ящер под давлением Джеса нацепил найденный на складе спецжилет с подогревом и принял лекарства. Потом сам долго уговаривал «Скаута» утеплиться, уломал только под предлогом маскировки, мол, люди по ночам уже в легких комбезах не ходят. Если кто увидит, сразу спалит. Не рациональное объяснение. Люди в темноте видят плохо, если нет приборов ночного видения.
Шли они, согласно таймеру, часа полтора, маскируясь и путая следы. В развалинах светились редкие огоньки, там тоже не спали, поэтому режим мониторинга местности не выключался ни на секунду.
— Вот она. Туда и пойдем.
На фоне светлеющего неба многоэтажка чернела, как обглоданный ветрами скелет с торчащими в разные стороны балками-ребрами. Немногие уцелевшие лестницы выглядели не очень надежно. Ящер наотрез отказался от того, чтобы его занесли наверх. Вместе с экзоскелетом он весил немного больше «Скаута». Джес вызвался идти первым, чтобы сканировать проходы, попутно оценивая стабильность конструкций. До верха добрались без происшествий – никто не встретился, ничего не развалилось. Небо к тому времени из свинцово-синего сделалось густо бирюзовым, стали видны размытые тени облаков, вдоль горизонта замерцала сиреневая полоса. Джес вытащил из сумки одеяло и две термокружки, протянул одну Ящеру, тот благодарно кивнул.
— Я вот что хотел сказать. Человек всегда надеется на лучшее. Он так устроен. А рассвет – это символ. Символ того, что следующий день будет лучше предыдущего. И тут уже каждый сам решает, как ему лучше…
Джес задумался.
— Это иносказание?
Ответа он не получил. Ящер, пока говорил, зачем-то подвел экзоскелет к самому краю. Еще секунда… Этой секунды киберсистеме было достаточно, чтобы оценить обстановку. Оттащив экзоскелет на безопасное расстояние от пропасти, Джес внимательно вгляделся в лицо Ящера, и не увидел ничего, кроме лютой тоски, на мгновение промелькнувшей где-то в глубине зрачков.
— Ты в порядке?
Ящер тяжело вздохнул, посмотрел виновато. Почти как Алекс, собравшийся вводить неверный пароль.
— Уже да… Это была слабость. Прости…
— За что?
— Мне не надо было так рисковать. Просто… накрыло.
Ящер посадил экзоскелет рядом, долго молчал, потом неловко улыбнулся:
— Ты меня прощаешь, Джесси?
«Скаут» кивнул. Он уже смирился с тем, что сегодня день человеческих парадоксов. Не стал переспрашивать, чем именно «накрыло», в чем заключалась слабость, решил, что уточнения не приведут к нужному результату. Просто сел чуть ближе, чтобы в случае чего, снова успеть среагировать.
— До того, как ты появился, я был почти на грани, чуть с ума не сошел. — Ящер говорил отрывисто и тихо, почти шепотом. — Да и я сейчас не до конца в него пришел, сам видишь, чуть дел не натворил. Но благодаря тебе сейчас смотрю на рассвет. Спасибо, братишка.
Киборг только дернул плечом, не зная, что ответить.
Ящер стукнул об его термокружку своей:
— Давай за надежду?
— При чем тут надежда? Ты сам меня нашел. Сам принес, сам починил. Это было твое решение. Я мог тебя покалечить, ты меня — перепрограммировать. Оба этого не сделали. Мне кажется, это важно.
— Это очень важно. Череда дел и выборов… ты ведь лучше многих людей, ты в курсе?
— Никогда не сравнивал. Я не человек, сравнения не уместны, — и пока Ящер снова не пустился в размышления о человечности, быстро продолжил. — Лучше объясни, что люди находят в природных явлениях. Мы же для этого сюда пришли?
— Хм. Ну да. Давай вот так попробуем. Ничего объяснять не буду, сам поймешь. У тебя в памяти музыкальные файлы остались?
— Остались.
— Включи что-нибудь на свое усмотрение. Просто смотри на рассвет, пей кофе и слушай музыку. Попытайся связать это все воедино, не логически, не программой! Мозгами. Психо… как ее там…
— … Матрицей.
Джес уже усвоил, что понимать абстрактные явления при помощи киберсистемы – занятие бесполезное. Ни сопоставление фактов, ни анализ тут не работают. Психоматрица, напротив, улавливает многие нюансы, периодически выдает какие-то неидентифицируемые ощущения, внятно формулировать которые чаще всего не получается. От этого иногда бывает как-то… неуютно.
Небо стало совсем светлым, обвело по краю облака яркой бирюзой, превратившиеся из свинцовых теней в легкие росчерки. В голове пела электронная скрипка. Аромат кофе приятно щекотал обонятельные рецепторы. Где-то в глубине рождалось чувство. Оно было похоже и на рассвет, и на скрипку, и на запах кофе, такое же необъяснимое и парадоксальное. Очень хорошее.
— Кажется, я понял, что ты имел в виду. Импульсы. Чувства. Они генерируются при наблюдении природных явлений. Они хорошие… и не всегда непонятные.
— Молодчина! — засмеялся Ящер. — Именно так! Вот только совсем понимать это не надо. Это надо ощущать и ловить кайф.
— Наверное, да. Понимать все равно не получается.
Дальше сидели молча, пока бело-голубая звезда полностью не вышла из-за горизонта. Джес помнил, что бойцы называли ее «солнцем». Они так называли вообще любую звезду, и на Ионе – сразу обе, и на Дзете. Наверное, еще одна традиция.
Ящер поднялся на ноги, «Скаут» истолковал этот жест однозначно, тут же начал собирать в сумку одеяло и опустевшие термокружки.
— Зябко. Пошли что ли? Или побежали? Кто быстрее спустится, а?
Ящер махнул рукой в сторону длинной железной конструкции, очень ненадежной на вид.
— Если хочешь согреться, включи подогрев в спецжилете. Твой организм не до конца восстановился.
— Мой организм застоялся! — в глазах Ящера загорелся азарт. — Экзоскелет против твоей кибренетики, а? Погнали!
И сорвался в бег.
Режим охраны не позволял «Джету» уходить далеко от объекта, поэтому скорость он развил не максимальную. Экзоскелет был все-таки тяжелее. И громче! Ящер с грохотом и лязгом несся по ржавым перекладинам, цеплялся руками, манипуляторами, подтягивался, перескакивал… и смеялся. Джес впервые видел его таким. Оказывается, люди не просто разные, один и тот же человек может быть очень разным. Это стоило запомнить.
Приземлились одновременно — экзоскелет с грохотом выбил пыль из грунта, амортизатор коленного сустава не выдержал, лопнул. Киборг спрыгнул с высоты примерно второго этажа и плавно ушел в перекат.
— Ты должен был меня… фух… обогнать! — тут же запротестовал мутант, пытаясь отдышаться.
— Охранный режим не допускает удаления от объекта более чем на двести метров. У тебя оборудование сломалось.
— Вот зар-раза! – выругался Ящер, осматривая поврежденный механизм, — А и черт с ним, все равно старая уже, неудобная. Для дальних расстояний никак не годится, нужно другую проектировать. Поможешь?
— Помогу. Ремонтные работы и модернизация оборудования — одна из моих базовых функций.
— Опять ты про функции… говори нормально.
— Хорошо.
Все-таки Ящер иногда вел себя парадоксально, гораздо в большей степени, чем все, кого Джес знал до Семерки. Но вряд ли кто-то из военных, космолетчиков или ученых смог бы внятно объяснить, зачем люди смотрят на рассвет.
Обратно шли не спеша. По дороге у Ящера опять изменилось настроение, он стал задумчивым и немного мрачным. Почти у самой двери опасно покачнулся, и наверняка бы рухнул, если бы не вовремя подставленная рука.
— Эх, выдохся все-таки…
— Я предупреждал.
— Это ничего! Приму лекарства, немного посплю, и все пройдет. Отлично же прогулялись!
Джес опять не смог подобрать однозначного ответа. Он получил массу новых впечатлений и опыта. Тем не менее считал, что Ящер слишком активно учит его самосохранению, даже без необходимости. И при этом слишком халатно относится к собственной безопасности, когда необходимость вполне очевидна. Почему так? Вот и теперь казалось, что отнести валящегося с ног Ящера до спального блока – наиболее разумное решение. Ящер же опять заупрямился, предпочел тратить энергию и время, чтобы залезть в коляску, а потом чтобы из нее выбраться. Никакой логики. Хорошо хоть позволил себя довезти и принести медикаменты. Спал до вечера. За это время Джес составил примерную схему нового экзоскелета.
На складах остались еще две таких же устаревших модели, оба неисправные. Из двух можно собрать один, заменить коленные амортизаторы, через систему гибких соединений подогнать каркас под телосложение Ящера. Установить подвесную систему вместо опорной. Полностью заменить броню. Во время своих коротких вылазок на поверхность Джес обнаружил в двух километрах к северу песчаный каньон, а в нем — полузасыпаный военный гравикар. В киберсистеме сохранились точные координаты. Не раз упомянутые Ящером Дикие туда добраться не смогли, иначе бы машину давно разобрали на запчасти. Починить вряд ли удастся, песок давно разъел все ходовые узлы. Уцелело самое нужное — обшивка. Сплав подходящий, легкий и прочный, ему не страшны ни песок, ни плазма. Процессор и части электронной системы можно позаимствовать у неактивного складского терминала, там она помощнее. Сварочный аппарат и инструменты есть в ремонтном модуле базы.
Проект Ящеру понравился. Поправки он вносить не стал и безропотно позволил снять с себя мерки при помощи датчиков. Джес тоже остался доволен результатом. Это он хорошо умел, в отличие от способности понимать людей.
***Шаг вовне***
С экзоскелетом возились восемь суток. Возился, в основном, Джес, Ящер в это время охотился и составлял списки того, что следовало взять с собой, чтобы хоть чем-то себя занять. Ему не терпелось поскорее покинуть бункер и отправиться к звездам. Киборг уже бывал в открытом космосе и недоумевал, что там такого? На его взгляд, с поверхности планеты звезды выглядят куда интереснее.
— Я тут подумал, — задумчиво обронил Ящер, раскладывая добычу на полу, перед тем, как освежевать, — Допустим, нам повезет и мы туда дойдем. Допустим, «Цербер» будет исправным. Я ничего не знаю про эту самую «новую цивилизацию». Какие там люди, какие порядки? У тебя в системе хоть какие-то данные есть, кроме записи допроса?
— Нет, – честно признался «Скаут».
— Вот прилетим мы туда, а что дальше?
— Я тоже об этом думал. У нас есть только одна зацепка.
— Какая?
— Биохимик Алекс Эйс, — с неохотой ответил Джес. — Он может что-то знать про систему Центавра, если помнишь, там его девушка. Если он все еще жив, то находится в лаборатории, из которой я сбежал.
— Нда… задача. Давай так. Сперва доберемся, а после уже будем дальше думать.
На подгонку и тестирование нового экзоскелета ушло шестнадцать часов. Ящер был счастлив! Теперь он мог обходиться без коляски. Благодаря хорошей подгонке, подвесной системе и съемной броне, можно было ходить в нем круглые сутки, даже спать. Движение улавливалось чувствительными датчиками в районе тазобедренных суставов, батарей можно было вставить целых три одновременно. Пока две работают – одна в запасе. Все целые батареи зарядили от реактора на полную мощность. Всего их в запасах набралось семь штук, если не считать тех, что в экзоскелете. Целый клад! По всем расчетам, на переход хватит и еще останется. «Скаут» заикнулся было, что в случае нештатной ситуации может отдать свою, перейти на биохимическую и тепловую запитку. Ящер разозлился не на шутку, заявил, чтобы Джес даже думать о подобном не смел! Еще один парадокс. Киборг не стал возражать, он считал, что «просто предложил вариант на экстренный случай, и нечего так орать». Заодно отметил про себя, что не стоит предлагать вслух совсем уж экстремальных вариантов. Нужно просто их учитывать и действовать в случае необходимости, если эта необходимость будет не потенциальной, а реальной. Так спокойнее.
И вот настало время отбытия. Распределили вес, упаковали рюкзаки, перекусили.
— Можно я первым выйду? Для меня это важно, — попросил Ящер. Он был очень взволнован, датчики фиксировали завышенный уровень адреналина и учащенный пульс.
— Хорошо, иди.
Ящер сделал шаг за дверь, вдохнул полной грудью.
— Наконец-то! Давно уже пора была сбросить эту скорлупу.
«Джет» испытывал противоречивые чувства. Он сохранил в киберпамяти координаты бункера, на случай, если придется возвращаться. Втайне он даже этого хотел. Предстоящая встреча с Алексом, которого он надеялся больше никогда не увидеть, визит на военную базу, откуда удрал только чудом, не говоря уже о прибытии на восемьдесят первую, где их еще неизвестно как встретят… Пресловутый «страх неизвестности», наконец, обрел вполне четкие очертания, можно присваивать статус.
Ящер привычно спросил «о чем думаешь?», Джес уклонился от ответа, чего раньше не делал. Не хотелось отвечать. Ящер, кажется, не заметил, настолько был воодушевлен грядущими переменами, что-то тихо напевал. Он всегда так делал, если был в хорошем расположении духа. Джес напротив, выкрутил датчики на полную мощность и активировал режим сканирования местности.
Первые сутки прошли без приключений. Пару раз на горизонте мелькали караваны Диких. Их пропускали, прячась в ближайших развалинах или складках местности. Вероятность быть обнаруженными велика, гравикары у Диких имеются, значит могут быть и бластеры с дальней оптикой. Не просто так эта братия много лет нагоняет страх на местное население.
Сделали привал в каких-то руинах. Ящер активировал плазменную горелку, чтобы заварить чаю, киборг распечатал две консервы. Солнце уже клонилось закату, в развалинах запищало и зашуршало. Мутант растянулся у стены, заложив руки за голову.
— Звезды какие… хорошая ночь. Если у нас все получится, я хочу научиться водить корабли. Или хотя бы на них летать, в качестве какого-нибудь персонала. Как думаешь, у меня получится?
— Не могу ответить точно. Так далеко загадывать я бы не стал, — уклончиво ответил «Скаут».
— А ты? Чего ты хочешь?
— Не знаю… как-то не думал об этом.
Иногда Ящер задавал очень сложные вопросы. Для человека ответ, возможно, был бы очень простым. Хорошо, что он не торопит с ответом, позволяет все как следует обдумать. Пока Джес думал, уже совсем стемнело, в зарослях колючего кустарника засвистели летучие ящерицы.
— Я точно знаю, чего не хочу. Воевать не хочу. Быть объектом изучения тоже не хочу. Хочу продолжать развитие. Но это я могу делать, где угодно – на «Дискавере», здесь, может даже на Центавре, если сразу не ликвидируют. Других внутренних целей, кроме развития и самосохранения, вроде, нет.
Ящер сразу же помрачнел.
— А ведь и правда, тебе туда опасно лететь… И что делать?
— Пока придерживаться плана, а там будем действовать по обстановке.
— Тоже ведь боялся, да и сейчас боюсь, что не выйдет. Стараюсь не думать об этом. Это же не значит, что надо развернуться и опять законсервироваться? Внутренняя цель, знаешь ли, штука необходимая. Если бы не было ее, так бы дальше и сидел. Исправить свое тело я всегда хотел, просто не знал, что так можно. Сейчас тоже не особо знаю, ну хоть какая-то перспектива есть, более реальная, чем просто мечтать, сидя на заднице. Если ничего не делать – ничего не получится. Думаешь, я смог бы вправить твою программу, не обучившись взлому? Нифига подобного!
— А как ты стал хакером? Как понял, что хочешь именно этого?
— Я им стал, потому что заинтересовался. В мирной жизни это вряд ли пригодилось бы… Без интереса это просто действие, даже не занятие. Интерес показывает, для чего ты предназначен. А ты бы мог заниматься, чему угодно – стать кофейным мастером, этим… баристой… или корабли водить, да хоть цветочки выращивать! Когда поймешь, что тебе нравится, сразу станет понятно, чем хочешь заняться.
— В таком случае большая часть моих действий – просто действия. Я что-то делаю просто потому, что могу, и не ощущаю при этом ничего особенного. Это неправильно?
— Правильно, правильно. Пока не определился, лучше не забивай голову. Тут реальный опыт нужен, вот и нарабатывай.
— Если у нас все получится, и я при этом выживу, скорее всего, стану хакером. Как ты. Базовые навыки уже есть. Киберсистема только поможет. Это пока предварительный вариант, он меня устраивает.
— Ну, значит, так и порешим, — Ящер зевнул. — Пробуй всего понемногу. Если от чего-то почувствуешь такой же кайф, как от кофе, значит, это твое. А теперь спать давай. Кто первый в дозоре?
— Видимо, я, — усмехнулся Джес, разглядывая зевающего Ящера.
— Ну-с, господа президенты, кто из вас ответит: где надо держать голову? Вот вы, мистер Грант. Что? Правильно. В холоде. А ноги? Да, в тепле. Вы молодец, мистер Грант. Не зря вы украшали собой пятидесятидолларовую купюру. Но не вы это придумали, насчёт, значит, головы в холоде. Это до вас было придумано, и вообще до людей. То есть когда это придумали, людей ещё на Земле не было. Кто же тогда придумал? Тот, кто придумал и всё остальное: деревья, зверей, людей. Мать-Природа. Мать-Земля. Только нам-то что? Мы знай, сверлим свои дырки, где ни попадя, не печалясь о последствиях. Вот и досверлились. И я поучаствовал. Своими, вот этими, значит, руками, чуть всё не погубил. А может, уже погубил. Не знаю… Вы будете меня слушать, господа… э… портреты?
Я родился здесь, в Цинциннати, рос тихим мальчиком. Отец служил морским офицером, я его почти и не видел. Он уходил в море на два, а иногда и на четыре месяца. Мать помню, как вечно уставшую женщину. Шумных игр я не любил, зато читал книги. Перечитал к десяти годам всё, что было дома. И даже те две книги, в которых ничего не понимал. «Популярная астрономия» и неизвестно откуда взявшаяся «Тектоника литосферных плит». Астрономия поддалась раньше. В двенадцать я «заболел» звёздами. Телескопа, конечно, не было, но отец держал дома прекрасный, абсолютно новый морской бинокль, в хрустящем кожаном футляре. И разрешал мне им пользоваться. Планеты, звёзды… Я соорудил деревянную подставку для бинокля, чтобы не держать его в руках. Одно было плохо: зимой, когда темнеет рано, наблюдать и рисовать холодно. А летом мама не разрешала ночью выходить на улицу. К тому же сильно мешало городское освещение. Так что моё увлечение постепенно перешло в теоретическую область, я прочитал ещё две или три книги по астрономии, какие нашлись в нашей школьной библиотеке. Эти книжки стояли рядом с полками фантастики, которую я тоже полюбил. Годам к четырнадцати интерес к астрономии остыл, ведь предмет изучения никогдане удастся потрогать руками. Геология — другое дело, планета Земля — вот она, под ногами, образцы можно собирать хоть сейчас. Я стал чаще брать в руки «Тектонику». Спасибо моей учительнице по географии, она мне объясняла непонятные термины и места в книге. Я ходил на берег нашей Огайо и тайком собирал коллекцию разноцветных камешков, обкатанных водой, которые были на вид ничуть не хуже тех морских камней, что продавали в зоомагазине для украшения аквариумов. Почему тайком? Да очень просто. Мальчики моего возраста играли в баскет, думали о танцах и девочках, а я, видимо, созревал с опозданием, и возраст собирания коллекций пришёл ко мне позже. Я набрал множество красивых камней, и даже попытался их классифицировать, но все они, оказалось, были либо полевым шпатом, либо гладкими кусками гранита. Или просто щебнем, который когда-то рассыпали с дырявой баржи. Но я не разочаровался в геологии, будь она неладна. Хотя наука ни в чём не виновата. Это всё люди. Их жадность до подземных богатств, а также похвальная жажда знаний…
В университете Пенсильвании гляциологию нам преподавал профессор Ричард Элли. Он прямо-таки заразил меня своей любовью ко льду. Лёд, господа президенты, это просто песня. Застывшая песня погоды на матери-Земле. Машина времени, позволяющая заглянуть в прошлое.
Геологи — бродяги. Уже в процессе учёбы я ездил на полевые исследования в Гренландию. А потом… Африка, ледники Килиманджаро, горы Южной Америки, Тибет, Памир, Аляска, опять Гренландия. И, разумеется, кладезь ледяных сокровищ — Антарктида. Стажировался у профессора Лонни Томпсона, в университете Огайо… У него в специальном хранилище лежат сотни ледяных кернов со всего мира! Не думайте, господа, что лёд холоден и скучен. По льду можно узнать даже о принятии законов! Ага, вам стало интересно? Например, закон о запрете добавок в бензин. Скажем, тетраэтилсвинца. Этот яд с некоторого года не появляется в ледяных отложениях. Спасибо, господа президенты!
В Гренландии я стал изучать периодичность ледниковых периодов. Медленные колебания средней температуры с периодом в сто тысяч лет легко объясняются изменением эксцентриситета земной орбиты. Но есть ещё другие факторы: прецессия земной оси, а ещё нутации[4]… А ещё вулканизм и движение литосферы. Удары астероидов. Всё это вместе даёт труднопредсказуемое поведение средней земной температуры. Но при таком количестве влияющих факторов, последние десять тысяч лет она необычайно стабильна. Это поразительно. А последние пятьсот лет…
Что-то становится холодно, господа президенты. Где мои книги? Так-так, что там у нас на сегодня? Неделю назад я принялся за полки фантастики. Айзек Азимов? Никогда вас особенно не любил, с вашими роботами, мистер Азимов. А вы толстый! Придётся вас, уж извините, разорвать пополам, иначе не засунуть в печку…
Жить в библиотеке хорошо. Сперва, как всё началось, я таскал книги домой, тратя силы, и топил печку там. Но снегопад не прекращался, мой дом стало заносить по крышу, и я перевёз печку на оторванной дверце шкафа, прямо в библиотеку. Выбрал самую маленькую комнату, чтобы топить поменьше. Здесь, на четвёртом этаже.
Спасибо моему деду. Он купил эту печку у русского эмигранта, который не знал, что у нас в Огайо морозов не бывает. А, может, и знал, да был недоверчив и запаслив. Печка долго валялась у меня в подвале, а теперь вот спасает от смерти. Русские называли её «буржуй», что есть по-французски «городской». Правда, города как такового уже нет. Хорошо, что библиотека на четвёртом этаже. А всего в здании их шесть, этажей. Это тоже хорошо, потому что медведи наглеют, а сюда они не доберутся. Пока снегу не навалит доверху. Сейчас рыхлый снег заносит второй этаж, и белые медведи в нём тонут. Они, кажется, учуяли мой подснежный туннель, который я выкопал через улицу, к супермаркету. Там я беру консервы и замёрзшие продукты, до которых звери ещё не добрались. Вот песцы — те хуже медведей. Они не ленятся прокапываться на первый этаж магазина. Снег всё заваливает, а они — знай себе копают. Жрут всё подряд, сволочи. Я, сколько мог, стаскал продуктов в кладовку магазина, и закрыл там. Но и мне туда добраться не просто. Пистолета у меня нет, а тащить М-16 тяжело и неудобно. В тесном туннеле с ней не развернуться. Вот и приходится ходить безоружным. Рано или поздно они меня съедят, это уж точно.
Ну вот, уже теплее. Не отворачивайтесь, мистер Джефферсон! Вам стыдно смотреть, как американец-учёный сжигает труды американца-писателя? Но я не доктор Геббельс, и жгу книги вовсе не из идеологических соображений. Что? Вы считаете, что разницы нет? Что факт сожжения не зависит от причин? Обращение в пепел людских мыслей есть уничтожение истории? Да, наверное, так это выглядит. Но прошлое нужно для тех, у кого есть будущее. А если будущего нет? Род людской если и возродится, то с самого начала. С каменных топоров и набедренных шкур. Сейчас они едят друг друга там, на экваторе. И вряд ли им понадобятся книги из этой прекрасной библиотеки в ближайшие пять тысяч лет. Так что же добру пропадать? А так хоть я поживу, сколько получится. На чём я остановился?
Да, последние десять тысяч лет средняя температура Земли необычно стабильна. А последние пятьсот лет, как я выяснил, колебалась не более, чем на полградуса. В геологии я не нашёл больше таких стабильных периодов. Нормой являются «малые» ледниковые периоды, резкие скачки климата по всей планете. Но когда человек стал, собственно, человеком, не в смысле вида Homo sapiens, а в смысле существа социального, с климатом произошло ну, просто чудо. Как будто Кто-то (пусть пока это будет привычный вам Бог), создал тепличные условия. Как будто не обошлось без разумной, дружественной и могущественной воли. В результате численность людей возросла с каких-то четырёх миллионов аж до шести миллиардов. И не говорите, уважаемый мистер Вашингтон, что всё это благодаря стойкости духа, упорству и трудолюбию. Потому что все эти замечательные качества ничто против льда толщиной в две мили. Не тот, извините, уровень.
Для учёных было бы крамолой искать высших покровителей рода человеческого, будь то Бог, или пришельцы со звёзд, или ещё кто-то. А чтобы совсем не замалчивать тему (что тоже ненаучно), была изобретена некая уловка, под названием «антропный принцип». Вы, господа, политики, вряд ли с ним знакомы, поэтому я вам объясню. Ведь теперь торопиться ни вам, ни мне решительно некуда.
Оказывается, эту странность Вселенной давно заметили астрономы. И физики. И астрофизики. И химики. И геологи. По всему выходит, что мир устроен именно так, что в нём может появиться человек. Можно сказать сильнее: в нашем мире должен былпоявиться человек. И задать вопрос: а почему мир именно таков? Почему таков заряд электрона, и гравитационная константа, и сильные взаимодействия нуклонов внутри ядра именно таковы, как есть? И множество других физических постоянных? Стоит одной из них быть иной хоть на йоту, как станет невозможным существование звёзд, и ядерных реакций, не говоря уж о планетах и жизни. Наука невнятно отвечает: случайность. Допустим. Хотя если просчитать вероятность такого совпадения, оно будет настолько малым, что уже берут сомнения.
Ну, хорошо. Звёзды возникли. Планеты тоже. Покаоставим космос в покое. А жизнь? Вот тут извините. Рассмотрим в лупу нашу Землю. Опять невероятное совпадение случайных факторов: расстояние от Солнца, наличие жидкой воды и большой ложки, перемешивающей раствор, полного набора нужных элементов и условий для образования органики. Какой ложки? Да Луны, конечно! Даже удары молний, провоцирующиенужныереакции. Опять совпадение? А знаете ли вы, господа президенты, что вероятности событий, приведших к искомому событию, перемножаются? И если подсчитать вероятность случайного возникновения живой клетки, то она не превысит единицы, делённой на число атомов во Вселенной. Здесь наука начинает наступать себе на пятки. То есть строго научный расчёт приводит к крушению строго научных принципов. К примеру, бритвы Оккама. По строгому расчёту, жизнь существовать не может. А поскольку она существует, то объяснить её без привлечения чьего-то изначального замысла не получается. Церковь ликует!
Чтобы как-то вывернуться, наука провозглашает: она, видите ли, отвечает не на вопрос «ПОЧЕМУ?», а только на вопрос «КАК?» Ей, мол, не надо знать, «ПОЧЕМУ?» А почему? Нет ли здесь кризиса науки? Некоторые считают, что антропный принцип обсуждению не подлежит. Что принцип этот не более чем логическое упражнение, которым заниматься вовсе не обязательно. Мир таков как есть, и это не обсуждается. Другими словами, так угодно Богу. Вот и пойми, научно это или нет. Я всё же предпочитаю термину «Бог» другой термин: «мать-Земля». Для этого у меня есть все основания.
Да, жизнь появилась. И развивается. Но она слишком хорошоприспособилась к существующим условиям. И даже в меловом, не столь уж далёком периоде, нет никаких причин для возникновения разума. Если Она хотела создать разум, то перестаралась с условиями. К концу мела Ей уже совершенно ясно, что динозавры не подходят на роль разумных существ, ввиду своей холоднокровности. Мама настолько их взлелеяла, что они даже не создали свою внутреннюю «печку». В таких шикарных условиях «печка» просто ни к чему. Узкий температурный диапазон динозавров расширить было нельзя. Это качество навсегда приковало их к жарким тропическим болотам, где только и могли они жить. А разум предполагает исследование мира. Значит, «дино сапиенса» не будет. Что же делать? Логично — убрать бесперспективных ящеров, резко ухудшить условия и создать новые виды. Борьба с природой — вот ключ к разуму. И в первую очередь — с низкими температурами. Можно было подождать очередного большого оледенения. Но Она не такова. Она не хочет ждать. На теплой Земле нет нужного инструмента. И Она обращается к космосу. И вот, в конце мела, астероид сметает девяносто процентов видов. Не сто, и не двадцать, а именно, сколько надо. Быстро и эффективно. Вскоре расцветают теплокровные. И приматы! Малые оледенения довершают дело. Без разума приматам не выжить. А жить-то ужас как хочется. Вот вам и люди. Очень вовремя вымирают саблезубые тигры, пещерные медведи, огромные леопарды и прочие опасные для людей хищники. Опять совпадение? Не смешите меня…
Скоро первые люди начинают смутно что-то подозревать. Что существует некий Куратор, незримо ведущий их за руку. Возникают религии.
А последние десять тысяч лет, как я уже говорил, на Земле просто тепличные условия. Да что там говорить! Понадобилось топливо? Пожалуйста — каменного угля запасено столько, что весь так и не сожгли. Нужен металл? Нет проблем! Изобретаете двигатель? Молодцы, вот вам нефть. Хотите атомную энергию? Есть уран в достаточном количестве. Задумали электронику? Кремния — навалом. И даже есть красивые игрушки, вроде тех, что мы считаем драгоценностями… Список можно продолжать. Наша ослеплённая любовью Мама давала нам всё, что бы мы ни захотели…
А вот скорость света, наоборот, сделана очень маленькой, в масштабе Вселенной. Чтобы мы не разбежались от своей любящей Мамочки…
Что вы, мистер Адамс, хмуритесь? Вам надоела моя лекция? Так я не хочу сойти с ума, а других собеседников у меня просто нет и быть не… Опять вы про это, мистер Адамс!
Это был медведь, вы же все его видели! Мистер Форд, вы же висите как раз напротив окна, подтвердите! Скажите мистеру Адамсу! Вы наверняка его видели! Я не люблю, когда медведи подходят близко к зданию. Это опасно. И вы сами меня учили, что интересы Америки превыше всего. А он мог и не быть американцем. То есть мог быть совсем даже агрессором. Тогда уже смеркалось. Было плохо видно. Я не мог рисковать. И нанес превентивный удар. Из винтовки. Утром песцы таскали… Да какое еще окровавленное пальто! Это была шкура. Молодого медведя. Просто такого необычного темного цвета. Знаю! Это был бурый медведь. Я его застрелил. А песцы к утру съели. И хватит об этом! Мало ли, что он кричал! Просто ревел. Здесь не слышно. НЕ СЛЫШНО!!!
Вот ещё книга. «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту»! Мистера Брэдбери. Мистер Брэдбери написал целую книгу о сожжении книг! Ха-ха-ха! Он мог бы выпустить книгу просто с чистыми листами. Клянусь, тепла от неё было бы ровно столько же! Полезайте в печку, мистер Брэдбери.
А это что? Боже милосердный! «Тектоника литосферных плит»! С неё-то всё и началось! Погоди. Я же брал книги с полки фантастики. Как она туда попала?
Ха-ха-ха! Ой, не могу! «Тектоника» — фантастика?
Стоп. Минуту. Движение литосферных плит — фантастика?!
А ведь теперь это ПРАВДА! Страшная правда.
Материки больше не двигаются. И «Тектоника» попала на полку фантастики. Случайность? Может быть. Конечно. Пусть она разделит участь фантастики — в огонь. В огонь. В огонь!
О чём я говорил? О Мамочке. Она перестаралась. У людей часто так бывает. Родительская любовь перерастает в свою противоположность. В тормоз. Или, того хуже, капризный ребёнок получает в руки заветные спички. А то и дедушкин револьвер. Мы и есть дети. И погубили свою Мамочку.
Ну, ладно. Итак, надеюсь, я вас, господа, убедил в существовании Куратора. Или Бога, или Мамы, называйте, как хотите. Высшего разума. Поскольку я учёный, то для меня совершенно естественно возник вопрос: а где он находится? Этот самый мозг? Как реальный объект. Ничего придумать так и не смог. До тех пор, пока…
В своё время начались космические исследования. Нам, геологам, без образцов камней и грунта, в космосе изучать нечего. Золотой век космогеологии только маячил на горизонте. Мы получили лунный грунт, и даже один из нас посетил Луну, но это была пока больше символичная, чем научная работа. А вот открытие океана Европы — спутника Юпитера, стало началом конца. Океан тот покрыт льдом толщиной более двух миль. Возможно, там даже есть жизнь. Но до него не добраться. Аппарат летит туда три года, и нет даже проекта, как пробить там толщу льда… нам бы очень этого хотелось. Европа — наша последняя надежда найти в Системе жидкую воду, то есть шанс на внеземную жизнь. И тут наша Мама, видя новое увлечение дитяти, предоставило ему для опытов модель океана Европы — линзу подледниковой воды, так называемое озеро «Восток». Как я теперь уверен, свою голову. Собственно, озеро так не называлось. Просто оно находится на самом Южном полюсе, в центре Антарктиды, где стоит русская научная станция «Восток». Не мудрствуя лукаво, его так и назвали. Толщина льда в этом месте — полторы мили. Ну, просто идеальная модель. Скажете, совпадение? Так вовремя и так похоже? Даже отвечать не буду.
Как вы сказали, мистер Грант? Голову надо держать в холоде? Вот именно. Мама так и делала. Она нашла для своего мозга идеально холодное, очень стабильное и недоступное место. А мы, из космоса, его обнаружили. Температура воды, по данным радиозондирования, тридцать пять по Цельсию. Вот тут бы и задуматься…
Мама легко могла бы пресечь наши попытки бурения, вообще смести с ледника и буровую, и саму станцию «Восток». И не допускать нас туда, пока мы не поумнеем, и не поймём, что не везде можно бесцеремонно совать свои сверла… Она, к сожалению, этого не сделала. Говорю «к сожалению», хотя сам наверняка погиб бы при этом; я был участником варварского бурения. Но остались бы живы моя жена, сын и дочка, и ещё много-много других жен, сыновей и дочек, и внуков, и внучек…
Не смотрите на меня, мистер Рузвельт. Да, это слёзы. Да, я плàчу. Это я их всех убил. Я запустил дизель. Я вот этой рукой нажал рычаг. И прошёл последние метры скважины. А ведь Она предупредила! Тот внезапный и сильнейший шквал, чуть не сваливший буровую. При ясном-то небе… Толстые тросы-растяжки выдержали. Я чудом увернулся от упавшей откуда-то сверху доски. Русские сказали: родился в рубашке. Не уверен. Может, лучше бы тогда погибнуть, чем видеть теперешний кошмар, и знать, что это ты его причина. Тогда никто не понял… И вся наша команда, с весёлым криком «русские не сдаются!», продолжила бурение. А потом…
Подброшу-ка ещё книжечку. Плохо они греют, книжки. Дерево лучше. Но я давно сжёг всю мебель. Что теперь? Артур Кларк. Многоуважаемый мистер Кларк. «Космическая одиссея», бог мой! Любимая книга юности. Но нет, читать не буду. Теперь всё в печь. Немного тепла, мистер Кларк. Простите, мистер Кларк.
Потом? Когда бур пробил лёд и зацепил мозг Мамы… конечно, озеро, покрытое трехкилометровой толщей ледника, находится под давлением. Заранее прикидывали: около трёхсот атмосфер. Ну и что? По расчётам, вода поднимется по скважине метров на пятьдесят, подождём, пока замёрзнет, потом спокойно высверлим керн уже озерного льда. И тихо-мирно получим образец подлёдной водички. Биологи ждали сенсации. Жизни, не знающей Солнца. Уже потирались руки в предвкушении диссертаций, наград и званий… Но все ошиблись. С давлением — на порядок. Самое меньшее. Так вот, когда бур прошёл насквозь… что? Диаметр? Несколько дюймов…
Сначала вылетели трубы. Одна за другой. Они били снизу в буровую вышку, ломаясь и круша на мелкие обломки промёрзший металл. Трубы срубили одну «ногу» буровой, и трос растяжки потянул её вниз. И тут…
То, что вылетело следом за трубами, явно водой не было. Фонтан горячей красно-серой массы с яркими белыми прожилками. Она хлестала из скважины на высоту десяти этажей. Снег вокруг буровой стал красным. Налетел шквал, один, другой. Порывы ветра валили с ног. Раздался грохот падения вышки. Что? Что вы сказали, господин Рейган? Взять жидкость на анализ? Да, мысль мелькнула. Но тот звук, что раздался… Это был вой, жуткий, будто миллион волков разом затосковали о своей волчьей доле, будто сто тысяч вьюг и метелей, в желании похоронить мир, вторили им. Многоголосый вой на одной смертной ноте… Волосы встали дыбом. Нас охватил панический страх. Какие анализы! Все побежали. Кто куда. Мы и не заметили, что небо уже заволокло тучами. Началась метель. Мама старалась закрыть снегом свою, возможно, смертельную, рану в голове. Видимость упала до десяти футов. Никто не знал, куда бежать. Мне повезло. Я и один русский, Виктор, до станции добрались. Остальные бросились не в ту сторону, и навсегда сгинули в метели. Они стали первыми жертвами.
Как я добрался до Цинциннати, рассказывать не буду. Скажу одно: русские лётчики — отчаянные парни. Если бы не они… В мире творилось ужасное. Волна холода и снега, расширяясь от Южного полюса концентрически, захватывала всё новые, более северные, параллели. Люди в поисках тепла рванули к экватору, на транспорте царил хаос. Южные моря замерзали. Многие гибли в давках, кто-то прокладывал дорогу к кораблям и самолётам с помощью оружия. Те, кто не сумел уехать (а таких, естественно, было большинство), умерли в своих домах, засыпанных снегом. Без электричества, газа и пищи. Люди, рвущиеся к экватору с юга, не знали, что такая же волна идёт к нему с севера. Только белые медведи получили новый огромный ареал обитания, полный замёрзших трупов людей и животных. Надо лишь немного покопаться в снегу. Песцы тоже не обижены, их вроде стало больше. Две встречные волны… нет, они не встретились, не дойдя до экватора, думаю, градусов по пять с каждой стороны. Солнце их остановило. Там, в этой полосе, шириной в десять градусов, остались условия для жизни. Но что там творится сейчас — я не представляю. И не хочу туда. Там, наверное, уже друг друга доедают… я лучше умру здесь.
Здесь, в библиотеке, я понял всё. Почему Она так сделала. Почему Мама позволила нам провертеть дыру в её голове. У Неё не было выбора. Да! Так она, может, ещё выживет и когда-нибудь оправится. И будут другие разумные существа. Или Она разочаруется в разуме, и не будет больше играть в эти опасные игры. Будут просто животные. Разве это плохо? А то, что эволюция обязательно приводит к разуму, далеко не факт. Так случилось на Земле, да, но я, надеюсь, доказал вам, господа, что это была вполне сознательная селекция. Ведь акулы с крокодилами за двести миллионов лет не стали разумными. А других планет, имеющих жизнь, мы не знаем. Так чего же она испугалась? Я долго думал, вопрос казался неразрешимым. Но потом, уже здесь, прочитав книги по астрономии… конечно!
Кто могущественнее Её? Кто помог Ей повернуть эволюцию к разуму, уничтожив динозавров? Только Он, повелитель комет и астероидов, Юпитер! Это Он, по её просьбе, в конце мелового периода подобрал подходящий астероид из Пояса, не большой и не маленький, а в самый раз, и ювелирно отклонил его орбиту так, чтобы нанести прицельный удар в Землю, не задев Мамину голову.
В Солнечной системе имеется единственное тело, не имеющее метеоритных кратеров. Угадайте, какое? Правильно, мистер Эйзенхауэр, это Европа. Это не та Европа, которую вы освободили от наци. А другая, маленький спутник большого Юпитера. Маленький, но очень важный. Голову надо держать в холоде, мы это знаем. Но на самОм Юпитере нет холодных мест, он весь состоит из горячих газов, и свои мозги он держит подо льдом Европы, точь-в-точь, как Мама держит мозги подо льдом Антарктиды. Отсутствие кратеров объясняли тем, что вода заполняет трещины после ударов метеоритов, замерзает, и поверхность льда остается гладкой. Но мы-то с вами теперь знаем, что повелитель гравитации просто-напросто не позволяет камням бить себя по голове, отклоняя их траектории.
А что же Мама? Она поняла наши замыслы. Что мы рано или поздно доберёмся до Европы и просверлим скважину там. И тогда старина Юп в гневе швырнёт в Землю, нашу колыбель и обитель, астероид побольше, чем в тот раз. Размером этак миль в сто. Чтобы гарантированно уничтожить всякую жизнь, в том числе и саму Маму. То есть она имела выбор между смертью и тяжёлой травмой, которая, уничтожив огромную часть её бестолковых разумных детей, позволит ей жить дальше — или в безмятежности, среди нового животного мира, или в страхе, ожидая от возродившегося человечества новых научных подвигов. Она выбрала второе. И подставила голову под наше сверло.
Теперь она без сознания. А у нас ледниковый период. Когда она очнётся — не знает никто. И очнётся ли? Наверняка это будет нескоро. В геологии все происходит медленно. Теперь, господа президенты, вы всё знаете.
Я когда-то ездил на Канарские острова — там был просто рай земной. Синее небо, синее море. Белые цветы, белые одежды. Что там теперь? Ужас. Синие трупы под слоем белого снега… песцы и медведи их выкапывают… Ужас, ужас…
***
— Ну, что, Доктор, как там наш американец?
— Пока плохо. Сильнейшее сотрясение мозга. Бредит. Я в английском не очень, но он вспоминает то президента, то маму.
— Вот что значит настоящий патриот. Сначала президента, и только потом маму. Представляю, что бы я нёс в бреду, получив доской по голове…
— Ты, Витя, такого удара не выдержал бы. А у него на удивление прочный череп. Парень просто родился в рубашке. Я больше боюсь за ключицу: как бы не перелом. Опухло всё. Как же так вы доску на вышке не закрепили?
— Всё мы закрепили. Но такой шквал налетел — оторвал. Сорок пять метров в секунду, представляешь? Анемометр просто взбесился. Метео обычно предупреждает. А тут ничего, да и небо ясное… я такого раньше не видел. Хотя в Антарктике всякое бывает. С Мак-мердо[5] связались?
— Конечно. Они обещали своего врача с оборудованием прислать, но у них сейчас погоды нет. Не разрешают вылет. Наш-то рентген не работает. А парень не транспортабелен пока. Бурение прекратили?
— С чего бы? Русские не сдаются! Осталось метров десять. Эх, Доктор, закончим бурить, и домой. Надоела холодрыга. Поеду на Канары, отогреваться. Небось, премиальных хватит, а, Доктор? Да хрен с ними, с деньгами, ещё где-нибудь набурим. Эх, Канары-канарейки! Синее небо, синее море. Ладно, побежал на буровую. Блю-у-ууу канари-и-иии…
==Владимир Голубев==
Голубев Владимир Евгеньевич. Родился 12 августа 1954 года в г. Кинешма Ивановской обл.
Живу в Рязани, работаю электриком на заводе.
Имею более сорока публикаций, в том числе журнале «Полдень XXI век», «Шалтай-Болтай», «Уральский следопыт», «Порог» (Украина), «Безымянная звезда», сетевом «Магия ПК». В 2009 г. вышел мой авторский сборник «Гол престижа», изданый на грант администрации Рязанской обл., по итогам литературного конкурса.
Награды:
1. «Золотое перо» — награда лауреата конкурса «Галилей».
2. «Звезда Ампары» — награда лауреата конкурса «Звезды ВнеЗемелья».
— А разве психолог не должен уметь договариваться? Хотя бы попробуй… Леон, успокойся… всё в порядке… тебе самому чего хочется? Говори… не сдадим. У меня таких, как ты… несколько. Вот Вася, например… Валера в доме напротив… могу познакомить… если хочешь. Кузя, включи Фрола и Змея, мы идём в гостиную, переведи звонок туда… минут через пару. Доброе утро… это Леон. Леон, это Змей… за ним Ворон, а это Фрол. Знакомьтесь, можете общаться… я даже за.
Четыре киборга молча смотрели на двух женщин – если Змей и Фрол уже привыкли за полгода к Нине, то Карина для них была не настолько знакома, чтобы при ней проявлять самостоятельность. А этот Леон – откуда взялся? Чей он? И… зачем он здесь?
Леон молча смотрел на то на двух хозяек, то на DEX’ов – одного рядом с Ниной и двух на экране монитора – они вели себя совершенно неправильно! Причём все! Левон перед отправкой уговорил программиста поставить киборгу программу телохранителя вместо армейской – и прописать отдельно запрет на убийство, и потому никого убить он не смог бы, даже если бы захотел… но… хозяйки-то этого не знали! А сам он не чувствовал от них ни страха, ни агрессии! Обе хозяйки, а особенно та, к которой пришли, вели себя неправильно – и оба киборга тоже! И ещё этот Василий… здесь срываться нельзя никак, надо подождать… быть хорошей машиной, тем временем окончательно подлечиться… и сбежать. Запрет сбегать в программе не прописан!
Тишина зависла – впору топор вешать. Наконец, Кузя не вынес:
— Миритесь уже! А то страшно… Змею и Фролу от того, что Леон здесь может наделать… а Леону страшно, что может наделать Василий…
— Ничего он не наделает… — отмахнулась Нина. — Леон, можешь остаться здесь на пару дней… если есть желание. Не хочешь отвечать? Быть машиной проще? Тогда… Змей, это с Леоном тебе предстоит биться на Масленицу… бесконтакт… чистое зрелище… для посетителей музея. Леон, это с этим Змеем… ты будешь удаль молодецкую показывать. А тренироваться будете в музейном дворике… сейчас пообедаем и пойдём… заодно меня поохраняешь…
— У него своя хозяйка есть, пусть с ней идёт и её охраняет! – не выдержал Фрол. — А к Вам можем Виктора отправить… он тоже армейский… был… охранять умеет.
— С Виктором придется привозить и Авеля… а он вряд ли будет рад этому… Линда может решить, что он захотел вернуться… а это совсем не так. Ребята, Леон нормальный, но он не мой… он принадлежит Карине Ашотовне… у меня на него только третий уровень… кстати, знакомьтесь… она психолог и напрашивается в гости на острова. А Леон… у него, скорее всего, программа хорошая. Да и… просто не хочется доводить его до срыва.
Киборги молча смотрели один на другого – и Нина поняла, что они активно обсуждают что-то по внутренней связи, причём вместе с искином.
— Ребята, давайте при нас вы будете говорить голосом? Я понимаю, что вам так удобнее… но и нам тоже интересно поучаствовать в обсуждении.
Рядом с Фролом возник Виктор – и после напряжённого молчания сам сказал:
— Он не опасен. Хорошая машина. Поправится. Будет послушен. Если не бить… и на тесты не надо сдавать.
— Спасибо, Виктор, ты молодец… но… Леон не будет участвовать в боях только если сам признается в разумности… а он этого ещё не сделал. Змей показать драку согласился… осталось договориться о времени репетиций и подправить программу Леону… чтобы он не повредил никого. Ну… например… в следующую субботу… Карина Ашотовна, Вы сможете прийти с Леоном в музей… часам к десяти утра? И Змей явится к этому времени… останется сообщить Фоме и Райво…
Карина сделала вид, что все происходящее совершенно нормально – и что у некоторых так принято разговаривать с техникой – и подтвердила, что прийти с Леоном сможет, пытаясь говорить спокойно. Сам Леон сидел на диване и был самой правильной машиной на свете.
Нина попрощалась со Змеем и Фролом – и отключилась. Вася снова ушёл на кухню и самостоятельно поставил чайник. Карина проводила его взглядом… а тем временем Нина приказала Кузе вызвать Валеру и подстричь Леону волосы, потом велела Васе подать одежду Леону вместо комбинезона. Mary явился через пару минут – и вместе с Леоном и Василием пошёл в ванную.
Удивлённый вид Карины был замечен. И Нина сама начала:
— Вы же временами говорите утюгу: «Куда ты пропал?»… или если видеофон забарахлил, ему тоже можете сказать: «Когда же ты заработаешь?»… от разговора с утюгом до разговора с киборгом не так уж и далеко на самом деле. Сначала даёте ему каждый день разные карамельки, а потом подаете весь пакет, но в пакете должны быть разные конфеты, и он начинает брать из пакета те, которые для него вкуснее… если дать ему выбрать. Дайте Леону хотя бы минимальную возможность выбирать самому… хотя бы карамель, и Вам с ним будет намного проще работать.
— Вы изучали киберпсихологию?
— Нет, конечно. Только практика… как я со своими общаюсь, так и Вы попробуйте… потом купите второго… и ещё одного… и начнёте воспитывать.
— Да у вас тут просто общество спасения киборгов!
— Никакого общества… так само получается. Сначала Фома подарил Змея. Потом Змей сам помог Ворону… пришлось и его купить. Потом… как-то само получается. Выпросила Фрола, купила Саню… у меня в музее четверо своих. А общество… может, кто-то и создаст такое общество… но не я. Ведь это надо регистрировать организацию, кучу документов оформить, доказывать надо постоянно, что это нужно… появляться в СМИ… а на это нужно время. Мне пока этих своих проблем хватает.
— А вступишь в него, когда оно будет создано? – Карина сознательно перешла на «ты», и это было замечено.
— Только если ты его возглавишь, – усмехнулась Нина, – а пока мне и без этого мороки хватает. Всех одеть-обуть-устроить-накормить… и трудоустроить так, чтоб никому не обидно было. Авель за кошками ухаживает… Мася у него окотилась… и ведёт все документы по… коллекции. Виктор пока занят охраной Авеля. И модуля, в котором Авель заодно. Остальные тоже не бездельничают… ловят рыбу, охраняют территорию, керамика, резьба по дереву, выращивают саженцы, в теплице скоро первые свои овощи будут… переживём зиму… а потом надо будет кого-нибудь устроить работать в деревню. В любую… чтобы стаж шёл. Для прописки и получения лицензии на строительство дома на острове… на островах. Там архипелаг… попробую ещё остров арендовать. Пойдём на кухню… там поговорим.
— Когда можно будет туда съездить? На остров?
— Леона могу отправить прямо сейчас… или вечером… или завтра утром… нет, сначала надо показать Леона программисту… Кузя, свяжись с Лёней, пусть часам к… девяти… да, к девяти, и лучше всего на следующей неделе… в субботу, как раз у него выходной… и он рад будет ненадолго уехать из дома… или даже к десяти явится сюда. Приведёшь Леона, и Лёня поставит ему обновления… местный календарь и диалект… А ты тем временем навестишь его маму. А вот общение с живущими на островах… для тебя пока только по видеосвязи. Чтобы они уверены были, что не сдашь их… куда не следует.
Карина обрадовалась и этой уступке, понимая, что её не знают и не знают, что от неё можно ожидать. Точно так же, как она знает киборгов только по именам, так и они имеют о ней не больше информации. И поэтому ответила:
— Хорошо. Если где-нибудь и когда-нибудь будет создано общество спасения киборгов… а оно должно быть создано… то я… приму на себя местный филиал.
— Я запомню это. Кстати… восьмое марта сегодня… когда-то его праздновали. Международный женский день! Васенька, закажи-ка нам…
— Тортик? И себе пиццу? И пирожков с вишней? И большую шоколадку? Сейчас всё будет!
— Молодец! И кормосмесь для Леона. Пока он машина, для него только кормосмесь.
***
Наконец-то Карина поверила, что на островах собирается не просто «коллекция» — и что живущая община не однородна и нуждается в помощи профессионала. Проблема не только в том, чтобы этого профессионала найти, а и в том, чтобы уговорить его работать с киборгами не как с техникой — не приказами! — а пытаться объяснять смысл производимой работы.
Необходимость ловли рыбы и крыс киборги поняли – чтобы иметь возможность есть их. Необходимость изготовления посуды тоже понятна – чтобы было, из чего есть. А вот зачем доставать со дна озера затонувшие стволы деревьев и делать из них мебель на продажу – надо объяснять. Ведь, кроме еды, нужна тёплая одежда и обувь, а это надо покупать. И нужны учебники… сначала школьные, потом и вузовские. Книги, инфокристаллы… искин в модуле нужен свой. Много чего нужно… сказки, мультфильмы… это хорошо для DEX’ов, не бывших в армии… и для Irien’ов, не знавших борделя. А таких… почти нет.
А у тех, кто есть, постепенно отрастают мозги. И они начинают что-то думать… и понимать. Что, если кто-то решит, что жизнь на острове ему не подходит и решит найти другое место? Придется отпускать… но без человека сможет ли киборг выжить?
Только если сам прикинется человеком и будет жить там, где нет своих киборгов – среди инопланетников, например. Или там, где киборга не будут избивать… вот Валера пристроен, и Алия… и Дита… Инна всё же её купила, чтоб не списали ещё куда-нибудь…
Тем временем из ванной вышел Леон – с новой причёской, в новой чистой рубашке, свитере и полушерстяных брюках – и Карина с удивлением уставилась на своего охранника:
— Как же он похож на человека! Если не знать, что он киборг… то…
— Теперь понимаете, каким образом приняли Васю за студента? Леон, можно смотреть мультфильмы. Вася, покажи Леону дом. А потом можно идти обедать… Леону кормосмесь, тебе пицца… или что сам выберешь.
— Не проблема! Сейчас всё сделаем.
Психолог в эти пререкания DEX’а с хозяйкой не вмешивалась – но смотрела так, что Нине пришлось начать объяснять ей с самого начала… с появления в доме Змея… о своей деятельности по скупке киборгов.
Снова все собрались на кухне… пообедали, потом снова пили чай, снова вызвали Валеру, чтобы убрать со стола, накормили и его…. потом долго говорили, пока не стало поздно идти домой… и Нине пришлось предложить Карине переночевать в гостевой комнате – Карина и не подумала отказываться. Когда ещё будет такая возможность поговорить о киборгах – с киборгами!
Нина отвела Леону место для сна, но разрешила вместе с Васей посмотреть мультфильмы на Васином планшете – надо всё-таки купить небольшой головизор и в комнатку для киборгов.
И пошла спать.
***
Утро для киборгов началось в пять часов тридцать минут – явившийся в шесть Валера занялся приготовлением завтрака на двух человек и трёх киборгов, Вася сразу пошёл расчищать снег во дворе, а Леон снова направился в ванную. Здесь разрешено – а будет ли разрешено в доме новой хозяйки, ещё неизвестно… а здесь можно брать шампунь! С ароматом дикой розы! Интересно, как она выглядит? Выдавил на себя четверть флакона – вчера хозяйкам явно понравилось, как он выглядел после мытья и переодевания, значит, и сегодня они не будут сердиться – но долго мыться не посмел, ограничился десятью минутами. Оделся и встал у двери на кухню.
Нина встала в шесть, гостью будить не стала, выдала благоухающему розами («Ну надо же! Как он быстро освоился!») Леону банку кормосмеси, разрешила Васе и Валере завтракать, а сама после душа включила терминал.
Почты было немного – пара писем от редактора сайта, пара статей для перевода и комментария и извещение о приходе денег за сданные статьи. И письмо от Бориса – он нашёл покупателя на квартиру.
Ника не спала всю ночь — ее не отпускало нервное напряжение. Неужели она и вправду осуществит то, что задумала? Конечно, она приняла решение, а обычно она от принятых решений не отступала, но ведь еще не поздно передумать. Чем ей это грозит? Тюрьмой? Она уже свыклась с этой мыслью. Лучше сразу рассчитывать на самый неблагоприятный исход, чем обнадеживать себя иллюзиями. В конце концов, тюрьма грозит ей, а не ее детям.
За прошедшие два дня она успела вспомнить все, что знала о пребывании за решеткой. Она слишком хороша, чтобы там оказаться, она слишком утонченная для того, чтобы очутиться в обществе уголовниц и прочего отребья. Но бросить из-за этого задуманное? Нет. Чересчур многое поставлено на карту. Будущее и… прошлое. Месть не самый правильный мотив, на который стоит опираться в принятии решений, но Ника не могла справиться со своим желанием. Два месяца кошмаров — кто-то должен за это ответить, расплатиться сполна. Никто никогда не смел безнаказанно издеваться над ней!
А может, ей не хочется чувствовать себя проигравшей? Вся ее жизнь — цепочка больших и малых побед, Ника не привыкла к неудачам.
Она должна снести избушку. Это вернет ей все: утраченное самолюбие, спокойную жизнь, достаток. Почему же тогда ей до сих пор хочется отказаться от этой идеи? Почему никак не успокоиться и не уснуть?
Неужели ей жалко плотника? Но что, собственно, он теряет? Ему только кажется, будто без своей избушки он не сможет жить, это его иллюзия, его идея фикс, и ради этой идеи рисковать благополучием детей Ника не станет. И если он попробует встать у нее на пути, это ее не остановит.
Нет, в ее сердце нет места жалости. Она стиснет зубы, она зажмурит глаза, но она не откажется от своего решения только потому, что плотник имел неосторожность спасти ей жизнь. Из-за этого перечеркнуть собственное будущее было бы несерьезно.
Проснувшись, Илья выглянул в окно — впервые за последние три недели стояла пасмурная погода, накрапывал мелкий дождь. Серое небо висело низко, и в избушке было темно.
— Уныло как, — сказал Мишка, натягивая штаны, — а сегодня, между прочим, самый длинный день в году. Так всегда и бывает, самый длинный день — самый плохой.
Сережка сладко сопел и просыпаться не собирался. Под дождь всегда спится лучше, особенно утром.
— Ерунда, — ответил Илья, — может, рассосется.
— Не, не похоже, — Мишка глянул в окно, — все затянуто, нигде просвета не видно. Да и дождь мелкий, такой надолго зарядит. Не пойду работать. Мокро.
— А и не ходи, — согласился Илья, поднимаясь, — я тоже не пойду.
С того времени, как Вероника уехала и увезла детей, приближение купальской ночи перестало его пугать, но он и не подозревал, с каким нетерпением будет ждать ее. И на́ тебе — плохая погода. В прошлый раз, когда Мара позвала его в лес, днем погода тоже была отвратительной, а ночь полнолуния выдалась ясной и теплой. Может быть, и сегодня к ночи прояснится?
Настроение все равно было прекрасным, никакой дождь его испортить не смог.
Чего он от этой ночи ждал? Ведь не только же Мару и цветок папоротника. Но его не покидало ощущение волшебного праздника, ему непременно хотелось снова оказаться на лесной поляне, снова заглянуть в глаза Каменному лику, пить легкий хмельной напиток из лилии вместо стакана, сидеть в окружении странных существ, которые считают его не просто добрым знакомым — другом. Впрочем, и цветок папоротника он тоже хотел увидеть. Да и мысли о Маре кружили голову, как школьнику перед первым свиданием.
Илья вышел в столовую, что-то фальшиво напевая себе под нос, включил свет и открыл холодильник в поисках съестного.
— Что-то ты сегодня больно весел, — Мишка толкнул его кулаком в бок, оттесняя в сторону, — не иначе радуешься, что мы тут одни остались.
— А почему нет? — Илья подвинул Мишку обратно и покрепче взялся за дверцу. — Я первый подошел, колбаса моя.
— Да ладно, не жадничай, тут на четыре бутерброда хватит. И сыр остался.
— Ты еще не умывался, — хохотнул Илья.
— Ты тоже, — ответил Мишка.
Они честно поделили колбасу и сыр, перед тем как начать толкаться у умывальника. Илья посмотрелся в зеркальце и решил, что побреется вечером, чтобы к ночи выглядеть прилично.
Сережка проснулся, когда они уже позавтракали. Мишка завалился обратно на кровать в обнимку с книгой, а Илья разложил на столе свои спички. Он недели две собирался клеить модель бани, которую они начали рубить.
— Погода-то какая паршивая, — проворчал Сережка, выползая в столовую. — Вообще вставать не хочется.
— А жарища тебе не надоела? — спросил Илья.
— Не-а, — ответил Сережка. — Лучше уж жарища, чем дождь.
— Да ладно, посидим денек дома, кино посмотрим.
— Если денек — я согласен. Так ведь это же на неделю.
Сережка сделал вид, что умылся, и перед тем как сесть завтракать, прошерстил полку с дисками.
— Чего-то у тебя старье одно осталось. Все нормальные фильмы я уже посмотрел.
— Смотри старье, — посоветовал Илья, — вот «Белое солнце пустыни», например, очень классный фильм.
Из спальни высунул голову Мишка:
— Давай «Белое солнце», я тоже его хочу. Я его, Серый, раз двадцать смотрел, и еще раз посмотрю.
— А про что? — поинтересовался Сережка.
— Что-то вроде вестерна, — хмыкнул Илья.
— Про ковбоев?
— Ну почти, — рассмеялся Илья.
Сережка посмотрел на него недоверчиво, но диск запустил. Мишка выбрался в столовую и уселся на лавку, поставив перед собой пакет с конфетами: с тех пор, как он подшился, шоколадные конфеты стали единственным его утешением.
— Эх, до чего же хорошо! — крякнул Илья, потягиваясь.
— Ага, — согласился Мишка, — а кто в магазин пойдет?
— Ты, конечно, — засмеялся Илья.
На экране Верещагин знакомился с Петрухой, когда на улице послышался шум мотора, а потом крики и возня. Илья вылез из-за стола, обойдя Мишку с Сережкой, и выглянул в окно: на повороте в Долину остановился огромный трейлер, вокруг которого суетилось четверо работяг, пытаясь спустить с него на землю здоровенный бульдозер.
— Кто это там? — спросил Мишка, останавливая фильм.
— Не знаю, — пожал плечами Илья, — бульдозер привезли зачем-то…
— Выйди, спроси, — посоветовал Мишка. — Может, еще участок решили прирезать?
— Да ладно, пусть делают что хотят… — проворчал Илья, как вдруг позади трейлера заметил маленькую зеленую машинку. Сердце ухнуло куда-то вниз живота, а потом застучало гулко и часто: Вероника. Она же уехала… Она же со всем согласилась… Что пришло ей в голову на этот раз?
Илья вышел на крыльцо, осмотрелся и увидел, как Вероника выходит из машины и что-то пытается объяснить работягам. Он робко махнул рукой, заметив ее взгляд, но она ему не ответила.
Он спустился со ступенек и остановился, приглядываясь. Бульдозер рычал и плевался дымом, медленно сползая на дорогу по металлическим сходням, и как минимум трое, размахивая руками, показывали ему, как это надо делать.
Вероника тоже размахивала руками и что-то кричала, но в реве бульдозера ее никто не слышал. Похоже, ей не понравилось, что машину спускают на асфальт, потому что она тыкала пальцами на грунтовую дорогу и на щебенку, рассыпанную по обеим сторонам от асфальтированной подъездной дорожки. Ну-ну. Интересно, сколько продержатся мужики под ее началом? Илья бы дольше пятнадцати минут работать не стал.
Бульдозер, качнувшись, остановился на асфальте и замолк, зато сразу стало слышно, как кричит Вероника.
— Вы что, не понимаете? Вы другого места не нашли? — донеслось до Ильи.
Кто-то из рабочих приобнял ее за плечо и что-то сказал. Вероника вырвалась с негодованием, но тут же умерила свой пыл, возмущенно шипя себе под нос.
Илья шагнул им навстречу, Вероника заметила его, но осталась равнодушной. Он снова остановился, недоумевая и обмирая от нехорошего предчувствия. Наконец в его сторону направился один из рабочих, видимо бригадир. Илья выпрямился и поднял голову — похоже, предчувствия его не обманывали.
— Вы Максимов? — спросил бригадир, подходя поближе.
Илья кивнул.
— У меня постановление поселковой администрации о сносе этого строения, — бригадир показал на избушку.
— Да ну? — Илья напрягся, но вида не показал. — А не могу ли я на него взглянуть?
— Пожалуйста, — бригадир протянул Илье бумагу.
Илья пробежал постановление глазами: на бланке поссовета, с гербовой печатью, с неразборчивой подписью… «В связи с пожароопасностью и перепланировкой», «до 22 июня», «Возместить владельцу по рыночной цене», «В соответствии с кадастровой стоимостью».
— Так в связи с перепланировкой или пожароопасностью? — Илья поморщился. — Это же филькина грамота.
— Я не знаю, — недобро усмехнулся бригадир, — мне велели — я делаю.
— А нельзя ли пригласить представителя поселкового совета? А то, мне кажется, здесь что-то не так.
— Щас! Разбежались! У меня рабочий день до пяти, а время — двенадцать. Я не собираюсь тут торчать и кого-то ждать. Не нравится — жалуйтесь. Можете начинать прямо сейчас.
— А если я в милицию позвоню? — спросил Илья.
— Звони, — пожал плечами бригадир.
Илья вытащил из кармана мобильный, но понял, что 02 ему не поможет, звонить надо в местное отделение. Где-то в избушке валялся поселковый телефонный справочник.
— Я позвоню. Не беспокойтесь, — он кивнул и поднялся на крыльцо.
Нет, такого она сделать не посмеет. Это противозаконно, это называется уголовное преступление. Вероника — законопослушная гражданка, как она может на такое пойти? Он зашел в столовую — на экране Сухов прикуривал от бикфордова шнура.
— Мишка, где телефонный справочник?
— Что-то случилось? — Мишка протянул ему темно-зеленую брошюрку.
Илья ничего не ответил, вырвал справочник у Мишки из рук и начал судорожно перелистывать страницы с рекламой. Ага, вот отделение милиции. Интересно, что им надо сказать? Мой дом незаконно собираются сносить? Илья вышел на крыльцо, чтобы ни Мишка, ни Сережка его не слышали, набрал номер и долго ждал ответа.
— Милиция, — сонно ответил недовольный голос после пятнадцатого гудка.
— Здравствуйте, — начал Илья, — ко мне сейчас подъехали какие-то люди на бульдозере…
— Фамилия ваша, — перебил недовольный голос.
— Максимов, — честно представился Илья.
— Где прописаны?
— Лодейное Поле… — он не успел договорить.
— Ба! Илья Анатольевич! — воскликнул голос на том конце. — Как неожиданно! И что же вам от нас понадобилось?
— Мой дом хотят снести… — пробормотал Илья, понимая, что говорит с ним приснопамятный лейтенант, который сломал руку, выходя однажды из избушки.
— Да ну? Не может быть! Ну так пусть сносят!
— Это уголовно наказуемо, — Илья пожал плечами.
— А вы нам заявление напишите, мы разберемся, не беспокойтесь.
— Но…
— Все. До свидания. Не нравится — жалуйтесь.
Лейтенант положил трубку.
У крыльца тихонько похохатывал бригадир, глядя на растерянное лицо Ильи.
— Ну? — спросил он сквозь смех. — Приедет милиция?
— Сейчас, — кивнул Илья и набрал 02.
Там тоже долго не снимали трубку, а потом вежливая девушка подробно выспросила все его анкетные данные. Но как только он сказал, что дело происходит в области, она тут же объявила, что это не их территория, и посоветовала позвонить в местное отделение. Дала номер телефона и тут же отсоединилась.
— Короче, — бригадир дождался, пока Илья уберет трубку в карман, — собирай вещи. У тебя час на сборы.
— Я никуда не уйду, — сказал Илья, — и никаких вещей собирать не буду.
— Твое дело. Через час я снесу этот сарай независимо от того, останутся там твои вещи или нет.
— Послушайте, — вздохнул Илья, — вы что, не понимаете? Это мой дом, у вас нет никаких оснований для его сноса, кроме этой фальшивой бумажки. Вы соображаете, что вы делаете?
— Ничего не знаю, — отрезал бригадир, — с бумажками мое начальство разбирается, это не мое дело. Мне сказали сносить — я снесу. А ты жалуйся, в милицию звони — твое дело.
— Я вам не позволю этого сделать, — глухо прорычал Илья.
— Да ну? — усмехнулся бригадир. — Посмотрим.
Он развернулся и пошел к трейлеру, рядом с которым на траве расположились его товарищи. Придется выяснить у Вероники, не боится ли она этого делать. Говорить с ней не хотелось. Что-то объяснять? Просить?
Он вспомнил, как бежал через Долину с ней на плече, прислушиваясь к ее дыханию, и как боялся не успеть. Неужели было бы лучше, если б она умерла?
— Вероника, — он подошел к зеленой машинке и нагнулся к опущенному стеклу, — послушай, что ты делаешь?
Она окинула его холодным, равнодушным взглядом и ответила, подняв подбородок:
— Я спасаю жизнь своих детей.
— Твои дети в безопасности, о чем ты говоришь?
— Мои дети остались бездомными, я верну им наш дом, — бесстрастно ответила она.
— Ценой того, что разрушишь мой? — Илья поднял брови.
— Я предлагала тебе деньги, ты отказался. Впрочем, я в любом случае возмещу тебе его стоимость.
— Мне не нужны деньги! — рявкнул Илья.
Она повела плечами:
— Мне все равно. Отойди, нам не о чем разговаривать.
— Как это «не о чем»? Ты понимаешь, что ты задумала? Это же… криминал.
— Попробуй меня за это привлечь, — усмехнулась она.
— Я… — Илья набрал в грудь побольше воздуха, но Вероника не дала ему договорить.
— Иди, собирай вещи, — снисходительно улыбнулась она.
От ее небрежного тона он задохнулся. Она хочет уничтожить избушку — понятно. Ей кажется, что она спасает жизнь своим детям. Но какого черта она позволяет себе глумиться над ним? Или он чем-то смертельно ее оскорбил? Не она ли третьего дня рыдала у него на плече и обещала уехать? И вот теперь она является сюда в сопровождении бригады рабочих и советует ему собрать вещи? Если бы на ее месте был Залесский, то получил бы по зубам. Илья стиснул кулаки, пытаясь посчитать до десяти, но не смог удержаться и со всей силы ударил кулаком по дверце машины.
Вероника отшатнулась и на глазах побледнела — она испугалась его. Тряхнуло машину изрядно, на ее гладком боку образовалась ощутимая вмятина, а Илья чуть не присел от боли и со злостью выплюнул несколько слов, которые не стоит употреблять в присутствии женщин. Она испугалась еще сильней, как будто слышала неприличные выражения первый раз в жизни, и подвинулась вглубь салона.
— Ты разрушишь избушку только после того, как убьешь меня, — нагнувшись к окну, прошипел Илья, развернулся и пошел прочь.
— Значит, я сначала убью тебя, — крикнула она ему вслед, но он не оглянулся.
Мишка с Сережкой вышли на крыльцо, они наверняка слышали, о чем он говорил с бригадиром.
— Илюха, они что, с ума сошли? — пробормотал Мишка. — Так же нельзя.
Илья ничего не сказал, зашел в столовую, плюхнулся на лавку и демонстративно щелкнул пультом.
— Папка, надо милицию вызвать… — посоветовал Сережка, подсаживаясь к нему под бок.
— Уже, — бросил ему Илья.
— Что «уже»?
— Уже вызывал.
— Они приедут?
— Нет! — рявкнул Илья.
Мишка сел за стол напротив него:
— Может, сходить к ним? Попросить…
— Ага, — Илья поморщился. — Иди, попроси.
— Но надо же что-то делать. Не будем же мы смотреть, как они сносят избушку.
А что он может сделать? Кого попросить? Только Веронику, которой наплевать на его просьбы.
— Может, на всякий случай вещи вынести? — спросил Мишка и заранее втянул голову в плечи.
— Убью, — прорычал Илья, вскидывая голову, — не смей.
— Я просто так спросил, — Мишка вжался в стул, — вдруг…
— Никаких «вдруг» не будет. Через мой труп они избушку сломают.
— Их пятеро, Илюха, я посчитал. Да еще Вероника. А нас только двое.
— Я и один с ними справлюсь, — Илья скрипнул зубами.
— Смотри, и вправду убьют… — Мишка покачал головой.
— Они наемные рабочие, а не киллеры, им лишние разборки не нужны. Посмотрим еще, кто кого…
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, открытый космос
Лорд Джастин определил меня в уже знакомую гостевую каюту. В ту, где мы встречались недавно с мастером Ивэ. Чтобы не вставать, я попросил фреймбук или что-то вроде. Принесли райслист, он тоньше и внешне почти не отличается от листа пластика.
В голове немного прояснилось, хотя временами приходилось отдыхать. Наученный уже Граной, я взялся за историю Аннхелла. Меня интересовали лорды. Прежде всего Лорд Михал. Тот, что по словам командира крыла, возглавил народное ополчение в самой многолюдной провинции Аннхелла.
Провинция назвалась Дэ Траа – Долина Ангелов, а по-нашему просто Белая Долина. Заселена она была сравнительно недавно. Аннхелл – вообще самая молодая в плане заселения планета в секторе. И самая большая. Ее долго готовили – выводили на другую орбиту, улучшали атмосферу. Зато сейчас климат там самый благодатный, мягче, пожалуй, только на Мах-ми, которую тоже двигали и климатизировали искусственно.
Но про климат – потом. А лучше – поручить Келли. Пусть сразу готовит обмундирование, смотрит транспортную проходимость, присадки, если нужны. А я сейчас разберусь хотя бы с лордом этим. Вот он… Чеслав Томаш Михал… Ну и рожа, скажу тебе… В какой-то сказке я такую уже видел. Весь в черной бороде, словно в маске. Такие же темные (и по цвету, и по ощущению) глаза. Странные глаза, словно бы знакомые чем-то. Высокий, массивный, кряжистый. Рост не указан, но вряд ли намного ниже меня. Настоящий медведь.
«Принадлежит к так называемой тайанской линии лордов, – прочитал я. – Древнейшей линии, ведущей родословную с времен заселения сектора…»
Прилагательное «тайанский» меня зацепило чем-то. У Дьюпа был таянский нож… Как же тогда планета называется? Тай? Тайя? Не ее ли имел сегодня в виду лорд Джастин? Как же он сказал-то..? Тай…
Искать атлас? Нет, только не вставать.
Ладно, это – потом. Родился… Танати Матум! Сколько же ему лет? Хотя – 188, в свете последних событий, не так уж и много. Куда ему даже до инспектора, я уже не говорю про мастеров с Граны… Но под 190 – тоже далеко не мальчик.
А если просто набрать в сети «таянский»?
Точно, вот оно. Тайа (устар. Тайана, Тайна). Одна из первых территорий экзотианского заселения наряду с Доминэ (устар. Дом) и Граной (устар. Край, Крайна). Климат… Тут что, лета совсем не бывает? Население… Население символическое. Как и на Доме, впрочем. Остатки упорствующей среди ледяных торосов знати.
А вот это уже интересно.
«Официального наследника лорд Михал не имеет. Наследником по праву претензии является старший сын сестры – Милеас Парос».
Забавно. Судя по имени – муж у сестры совсем других корней.
«Был женат четыре раза. Сын от первого брака Томаш Кристо Михал погиб на охоте в родовом поместье «Ямаронь» в возрасте двадцати восьми лет. Ходят слухи, что сына за какой-то проступок застрелил в приступе гнева сам лорд Михал. Вариантов предполагаемого «проступка» несколько. По самой популярной версии наследник опозорил родовой титул, женившись на девушке низкого положения, Анне Молей, дочери местного учителя. По другой версии наследник сам отказался от титула, сменив подданство на экзотианское…»
Это почему? Тайа – наша территория, что ли? Беспамятные боги, как перемешано-то все.
Да, Тайа, выходит, наша. Ну, правильно – Аннхелл же наш. Разве лорд Михал сохранил бы титул, перекинувшись на чужую сторону? Хотя мог бы и сохранить. Раз Тайа – территория экзотианского заселения, значит, к нам она отошла как раз после Эскгама, где отличился капитан Гордон Пайел (чье имя я теперь ношу). Смешно. Привилегии знати мы как раз сохранять любим. Требуя взамен подчинение.
Стоп. Так Тайа за последние двести лет, выходит, четыре раза переходила из рук в руки? Или три? Я «полистал» энциклопедию. Четыре. Бедный лорд Михал. Рожден экзотианцем, а умрет как подданный Империи. (Если мы, конечно, не отдадим Аннхелл, где он теперь окопался.) Понятно, отчего озверел, бедняга.
Вот такая у нас история…
Стоп. Томаш… Там – второе имя, тут – первое. Значит, погибший Томаш Михал был официальным наследником лорда Чеслава Томаша Михала. Любой его даже самый незначительный проступок способен был повлиять на репутацию всей семьи. Семья-то, как ни крути, с экзотианскими корнями. У них там строго. Что ж, в этом свете может и правы сплетники: решил бедный наследник жениться, его и пристрелили… Раз на охоте погиб. А вот если бы при купании утонул, тогда, понимай, что утопили беднягу. Но топить не решились. Почему? А здоровенный бугай, наверное. В папу. Стоп, я что, сбрендил? Какое на Тайэ купание? Разве что – в снегу.
«Детей от второго и третьего брака не было. Дочь от четвертого брака скончалось от «белой болезни» в возрасте восемнадцати с половиной лет».
Белая болезнь вызывает удушье…
А вот другая биография.
«Ходят слухи, что дочь лорд Михал собственноручно задушил…» О, порнография пошла.
Лучше вот такой вариант – «за тайное венчание» (это хоть звучит прилично). Действительно – самодур. Если хотя бы половина из описанного – правда. Впрочем, верить прессе никогда нельзя. Комкрыла сказал, что толпа его любит. Значит, хоть и самодур, но человек по-своему справедливый.
– Что это ты читаешь?
И – теплые губы на шее. Вланка. Откуда?
– Про… – но слушать меня никто и не собирался. Как никто не собирался разрешать мне говорить.
– Ты на кого ла… – я хотел спросить, на кого она бросила лагерь? Впрочем, лагерь уже перестал меня интересовать. Оказалось, если сильно захотеть, не так уж и тошнит. Да и не вставать тоже можно вполне…
Студенты строились на льду Волхова – сонные, но возбужденные. Млад понимал их волнение и желание поскорей тронуться в дорогу: мальчишки! Конечно, взрослые, конечно, здоровые парни, но в душе еще мальчишки… Вслед за университетом пристроилась и сотня Сычёвских мужиков. По берегу толпились их жены, деревенские девчонки и жены наставников – Дана встала рядом с ними. На капище горели костры: волхвы просили у богов Удачи.
Млад посмотрел каждый десяток в отдельности, велел троим вернуться за забытыми рукавицами, хотя они и пытались спорить; шестеро оказались без подшлемников, четверо – в полотняных штанах. Докладывать о такой ерунде Тихомирову Млад посчитал несерьезным, но вскоре увидел, что в каждой сотне таких наберется не по одному: послали в Сычёвку за помощью.
Не меньше получаса прошло, прежде чем все наконец были собраны. Млад бегал между десятниками и сычёвскими бабами, подбирая студентам штаны по размеру. С непривычки доспех мешал, Млад успел взмокнуть – а ведь поход еще не начался!
Тихомиров дал приказ прощаться и выделил на это всего четверть часа – университет опаздывал. Ректор сказал несколько напутственных слов, но не стал утомлять студентов речами. Млад вдруг пожалел его: ректор за эти дни постарел, ссутулился, потерял уверенный, важный вид – словно на войну уходили его дети. Бабий вой заглушил его голос; женщины кинулись в последний раз обнять своих мужчин. Млад с трудом отыскал глазами Дану: она сначала стояла на месте, но потом побежала ему навстречу – по снегу, путаясь в полах шубы и не догадываясь их приподнять. Он подхватил ее под локти, она положила руки ему на плечи, кусая губы и заглядывая ему в лицо.
– Младик… – выговорила она и замолчала, словно боролась с собой, – Младик…
Глаза ее медленно наполнились слезами, а потом слезы побежали по щекам одна за другой – быстро-быстро, словно сухие зерна.
– Младик…
Она обхватила его за шею, прижалась к его груди и громко разрыдалась – Млад растерялся: он никогда не видел, как она плачет. Жесткая, щетинистая броня, к которой прижималось ее лицо, мешала ему.
– Дана, ну что ты… – он погладил ее по спине, – что ты… как баба из Сычёвки…
Он хотел пошутить, но прозвучало это совсем не весело.
– Да, Младик, как баба… Я такая же баба, как все… Младик, не уходи… Не уходи!
– Дана, милая… Мне надо. Ну пожалуйста, ну не плачь. Я же не смогу уйти от тебя, когда ты плачешь. Милая моя, хорошая моя… Я вернусь, я же сказал.
– Младик, если бы возвращались все, кто обещает вернуться…
– Я вернусь. Я точно вернусь. Не плачь, пожалуйста.
Она целовала его лицо, поливая слезами, она сжимала руками кольца бармицы, судорожно гладила его одетые в железо плечи, а он не мог оторвать ее от себя, и не мог уйти, и не мог остаться. Тихомиров давно дал приказ строиться, и Младу надо было собрать свою сотню; он мучился и не смел избавиться от ее объятий.
– Дана, милая, пожалуйста… Ну не плачь. Не надо. Прости меня, пожалуйста.
– Это ты меня прости, – она прижалась к нему еще тесней. – Я буду ждать тебя… Я буду ждать…
– Я вернусь, я обещаю. Только не плачь. Мне надо идти, Дана.
– Да. Да, – она всхлипнула. – Иди. Иди скорей. Прости меня, чудушко мое…
Он так и не смог оторвать ее от себя – она сама убрала руки, прикрывая ими рот, словно хотела зажать в себе рыдание, но они прорывались наружу тонким воем. У нее вздрагивали плечи, она сжалась в комок и не была похожа ни на княгиню, ни на княжну – на осиротевшую девочку, одинокую и беззащитную. Млад, шагнувший к строю, вернулся назад, прижал ее к себе на миг и побежал к своей сотне, катая желваки по скулам. Он хотел не оглядываться, но не смог.
Университет двинулся к Новгороду с песней – веселой боевой песней, под которую хорошо шагалось вперед, от которой разворачивались плечи и дышалось легче и свободней. Две тысячи глоток с присвистом подхватили припев за запевалами, но их голоса не заглушили бабьего плача, летевшего вслед.
Раньше Лина не задумывалась над значением слов «мир рухнул». Считала всего лишь красивой абстракцией. Но в эти мгновения мир не просто рухнул – нет, он сгорел и рассыпался пеплом. Вся её прежняя жизнь, всё, что когда-то составляло сущность девочки, а потом девушки по имени Лина, сейчас корчилось в огне и осыпалось прахом. И раньше ей приходилось испытывать потрясения, выбирать новую дорогу – как было на концерте Лёша, как случилось в архивах Свода. Как тогда, после нападения, когда она призналась. Было. Но всегда впереди что-то было: вбитые с детства правила, верность долгу… любовь.
Правила рухнули первыми – потому что та, которая учила по ним жить, лгала. Потому что есть на свете вещи важнее…
Потом пришел черед верности. Быть верной дочернему долгу, верной, когда предмет верности тебя убивает и калечит?
А теперь… теперь… Лина рухнула на колени, повернувшись спиной к хохочущей матери. Плевать, пусть убивает, пусть сходит с ума. Мне уже все равно, если…
..Он был совсем как живой, даже кровь еще текла… удар в сердце не останавливает сразу… его волосы шевельнулись под сквозняком от распахнутого окна… он был живой, он был теплый под ее дрожащими пальцами…зеленые глаза были открыты, они смотрели мимо нее… никуда не смотрели.
Нет. Леш, нет… ты не можешь так уйти. Ты не можешь меня оставить. Из-за… нет. Нет, нет, нет, нет… Нет! Что-то пытался сделать феникс, но она не слышала и не понимала. От застилающей боли мутилось в глазах, останавливалось сердце. Леша, Леша…
— Лина… девочка, очнись! Лина…
— Заткнись, Данечка, все идет как надо, и мы неплохо проведем время. Надень-ка на нее наручники… надень, кому сказала!
— Катись к дьяволу!
— Ах ты, тварь упертая…
За спиной – звук удара и яростный вскрик, и что-то шипит разъяренная Лиз, пытаясь отпихнуть вцепившегося в нее Даниила, Лина должна отпустить Леша, чтобы… чтобы Лиз больше никого не могла убить.
— Подожди меня немножко, Леша.. хорошо? Я сейчас…
Еще раз коснуться лица, еще раз тронуть непослушные волосы… и встать. Повернуться… позвать нож. Посмотреть в ненавидящие глаза. Отец держал Лиз за руки, не давая ей пустить в ход нож, а она рвалась, выплевывая угрозы вперемешку с ругательствами, не понимая, почему именно сейчас в артисте проснулся воин…
— Ненавижу! Ненавижу! Отомщу! Всем! Тебе первому! И ей! И твоим щенкам! Всем! Ненавижуууу!
Нечеловеческим, бешеным усилием она все-таки отбросила от себя Даниила, вскочила… и вдруг замолкла. Застыла на полдвиженья, подняла руку к груди, уронила, не дотянувшись. И с хрипом рухнула на пол.
В дверях стояла бледная Мила.
Психологи советуют: когда на душе смутно и мир кажется не лучшим обиталищем, надо чем-то заняться. Они много чего советуют, начиная с уютного пледа и кончая транквилизаторами, но Мила всегда выбирала действие, а не валяние под пледом. В конце концов, на руках семья, особо не поваляешься.
Вот и сегодня, когда вся станция плюс лаборатория дружно уговорили ее пойти домой, она автоматически прикинула, что купить по дороге и как лучше использовать нежданный полувыходной. А потом сердце вдруг заныло так, что она махнула на все рукой и перенеслась прямо в квартиру. В кухню. Успокоительный сбор, который она заваривала, когда пропал Дим, все еще лежал на ближней полочке – чувствовала же, понадобится. Людмила потянулась за своим успокоительным, машинально прикидывая, насколько ей хватит запаса, если обожаемые детки и дальше будут выкидывать такие фортели… замерла, когда дом прорезал отчаянный крик.
— Леша-а-а!
Травы с шорохом посыпались из разом ослабевших рук…
Мила с трудом узнала голос Лины, потому что никогда не слышала в этом голосе такого отчаянии и такой боли. Крик, задушенное рыдание, чей-то злобный хохот… здесь. В доме. наверное, так чувствуют себя смертельно раненные. Еще ничего не болит, но уже ощущение необратимости потери…
Ты еще живешь, но мир уже подернулся какой-то завесой нереальности.
Людмила не помнила, как оказалась у двери в гостиную. Прямо у двери боролись двое – смутно знакомый смуглый мужчина и светловолосая женщина, портрет которой ей показывал Леш… а дальше… а дальше…
— Лёш?.. – выдохнули помертвевшие губы.
Ярость, отчаяние, страх за сына и материнская любовь – всё это сплелось в душе женщины в огненный клубок. И этот клубок сорвался с рук – а ведь раньше Людмиле никогда не давалась огненная магия – и, разбрызгивая белые и голубые искры, полетел в женщину.
Никогда раньше не била в спину. Никогда не убивала…
— Лина, Леш… он…
Девушка подняла на нее черные, странно отрешенные глаза:
— Простите.
— Лина… это мне просить прощения, — мужчина, не обращая внимания на раненое плечо (на два удара ножом Лиз все-таки хватило) присел рядом с телом. – Безнадежно…
— Что здесь произошло? – Мила задыхалась – незнакомая острая, безысходная боль рвала на куски. – Что здесь было?
Лина не ответила. Она снова опустилась на колени и смуглая рука бережно-мягко коснулась каштановых волос… Ласково. Нежно. Прощально…
— Я не… что это?!
Тело Леша таяло. На миг оно стало совершенно прозрачным, засветилось, а потом рассыпалось пеплом. Черным пеплом.
Короткий задыхающийся вскрик. Огромные глаза Лины, полыхнувшие неистовой надеждой. Качнувшийся под ногами пол, над которым кружит-кружит-кружит горячий пепельный вихрь. И шагнувшая из этого вихря фигура человека…
— Л-леш?..
Зеленые глаза виновато блеснули:
— Извините, что так напугал…
— А что здесь происходит? —
— Лина, ты разве не объяснила про дар Избранника? – Леш потер ладонью пострадавшую от подзатыльника шею. Все-таки матери иногда реагируют слишком эмоционально.
Лина оторвалась от действия регенератора на плечо отца:
— Я? Ты считаешь, что я в такую минуту способна была об этом помнить?
— Какой дар? – донеслось из угла. О…
Дим, Вадим, Александр – все мужчины семейства Соловьёвых примчались домой. Должно быть, Дим почуял беду, случившуюся с младшим братом, и уже связался с остальными.
По счастью, излагать историю заново не пришлось ни Лине, ни Людмиле. Нашлись репортеры и без них. Рыбки, во время визита Лиз помалкивавшие и изображавшие из себя самых обычных обитательниц аквариума, наконец вышли из ступора и загомонили наперебой. Впрочем, на них практически никто не обращал внимания. Александр осторожно проверял воскресшего сына. Людмила пила свой отвар и ждала повествования о «даре». Дим исследовал тело Лиз – и все больше хмурился. Короткий взгляд – и к нему присоединился Вадим.
— Чувствуешь?
— Так… и что тут у нас? Любопытно.
Если богатый опыт Владыки не обманывал, в крови Лиз (чёрт, ковёр испортила!) была явная примесь демонской силы.
— Долински… – процедил Владыка. Ну что ж, больше он не собирается с ними церемониться!
— Я дождусь сегодня рассказа о даре?
— Ну ты его видела. Умру – воскресну, — Леш улыбнулся. – Как-то так.
— Ага… — задумчиво кивнула Мила. – Надо же, какой полезный дар. Особенно для таких как мои сыновья. Невероятно утешительно знать, что у вас все-таки есть запасные жизни. Лина, спасибо!
— Одна уже потрачена. Леш, ну у тебя память. В такой момент просчитать этот вариант…восхищаюсь. Лично у меня при виде Лиз мозги отказали напрочь.
— Ну… по правде сказать, я сам об этом в тот момент не вспомнил….
— Привет! Ты причёску поменяла? Здорово, мне нравится!
— Правда? А я расстроилась, не хотела так коротко, да вот парикмахерша резанула сразу высоко, пришлось остальное ровнять. Я в кресле сидела, чуть не плакала.
Ксюха, довольная моей похвалой, кокетливо встряхнула прядями каштановых волос и тут же быстро поправила, протянув пятернёй вверх ото лба, убирая спавшие на лицо локоны. Ей действительно шла эта новая стрижка. Она была похожа на маленького мальчика-пажа из сказочного королевства со своим детским личиком и слегка испуганно-настороженным взглядом. Только беретки с пером не хватало. Мы давно не общались в скайпе: из-за моего плотного учебного графика времени ни на что не хватало. Ксюха по-прежнему жила в Ключе и училась в медицинском колледже на зуботехника.
В Москву поступать мы уехали вместе, только в разные вузы. Она хотела в медицинский на стоматолога, но не прошла по конкурсу, а я, естественно, поступил, в этом даже не сомневался. Ксюхе пришлось возвращаться назад. Хорошо, что в колледже был недобор, и у неё приняли документы. Через два года она уже закончит обучение и станет молодым специалистом-зуботехником. Я смутно себе представляю, что это такое, и чем они там занимаются, хотя Ксюха не раз пыталась объяснить, но мне как-то не удаётся уловить суть её профессии. Что-то из области изготовления искусственных зубов. Звучит угрожающе… хе-хе. Почему-то сразу в памяти всплывает оскал вампира из ужастиков.
Я же будущий картограф, причём непростой, а космический. Если описать научным языком поле моей деятельности, то выйдет примерно так: специалист в области аэрокосмических съёмок и фотограмметрической обработки их результатов с целью создания топографических и специальных карт Земли и других небесных тел с использованием современных компьютерных и геоинформационных технологий.
В общем, для непосвящённых моя профессия — вынос мозга. Поэтому, если кто спрашивает, на кого учусь, я отвечаю просто — на геодезиста. По мнению многих это скучно и непрестижно. Люди вопросов больше не задают и смотрят на меня с жалостью, видимо, представляя, как я всю жизнь буду бегать в любую погоду по нераспаханной целине и прочей пересечённой местности с нивелиром на громоздкой треноге замёрзший и голодный. Х-хех!
Хотя мне и такая профессия по душе. Любое строительство начинается с работы геодезиста. Это они — цари и боги, пионеры-первопроходцы, делают замеры и прочие крайне необходимые вещи для проектирования строительства зданий, дворцов, дорог, заводов, стадионов… С них всё начинается, и без их «согласия» ничего не начнётся. Хочешь построить гараж — в геодезию! Домик, баньку, огородик — в геодезию! С соседом разделить участки, шоб не получилось, как у Николая Васильевича нашего Гоголя в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»* — туда, милый, — в геодезию!
— Паш, ты чего замолчал?
— Ой, извини, отвлёкся немного. Как у тебя дела? Чем занимаешься кроме учёбы?
— Как обычно — ничем. Жду тебя. Когда вы заканчиваете?
— Ксюш, я до конца июля здесь собираюсь остаться. Не совсем здесь… В общем, у нас летняя практика в Чехове, и мне это очень важно. Так что приеду через две недели домой дня на три, а потом назад.
Видя, как потускнело Ксюхино лицо, добавил:
— Но ты не переживай, я, может, ещё смогу вырваться дней на несколько в августе.
— Паш, я так ждала это лето… Столько планов строила…
— Ксень, ну извини, мне никак не вырваться. У нас Климов — зверь! Без практических материалов по топосъёмке у него на экзаменах делать нечего, да мне и самому это важно. Представляешь, я должен сам выбрать участок, самостоятельно измерить нивелирные ходы…
Я увлёкся и полчаса рассказывал Ксюхе, что буду делать на практике, причём очень подробно, как всегда забывая, что для неё это всё равно, что прослушать лекцию на китайском языке о местах обитания азиатских тушканчиков. Ксюха меня не перебивала, но чем дольше я говорил, тем несчастнее становилось выражение её лица. А потом, на самом интересном месте — я как раз перешёл к составлению и анализу топографических карт — Ксюха исчезла с экрана, отключив связь, чему я очень удивился, споткнувшись на полуслове.
На самом деле, практика у нас была рассчитана на три недели и заканчивалась в середине июля. А потом мы с отцом и Марио собираемся на Сейшелы. Это острова в Индийском океане где-то примерно между Африкой и Мадагаскаром, недалеко от экватора. Я вообще ещё ни разу нигде не был, и для меня само название и расположение звучало, как слетать на Марс. Кстати, у них там в это время зима, правда, температура как у нас в Москве летом.
Я пока никому ещё не говорил про поездку — ни Ксюхе, ни маме. Ксю и так на меня обижена, думаю, не стоит её расстраивать ещё больше. Вернусь — встретимся. Мы с ней не виделись с прошлого лета, только в скайпе да в ватсапе общаемся, и то редко. Она часто говорит, что скучает, а я… Я не знаю. Мне скучать некогда, иногда даже поесть забываю. Отец приезжает, вытаскивает меня с лекций и везёт кормить. Домой возвращаюсь уже вечером. Перекушу по-быстрому тем, что Зина приготовила, и спать. И вот такая круговерть всю неделю.
В выходные меня обычно с утра забирает отец. Они с Марио недавно переехали жить за город в двухэтажный особняк, который строили несколько лет, а я обитаюсь в их пятикомнатной квартире на двенадцатом этаже высотного дома на Академической. Зина — наша домоправительница. Она работает у отца больше десяти лет и сейчас живёт в их доме за городом. Ко мне приезжает три раза в неделю убрать и приготовить еду на два дня. Ну и поругать меня, если я в это время дома, за разбросанные носки и нетронутые контейнеры с едой. Я просто не успеваю съедать всё, что она оставляет, а носки… ну да, бывает, что бросаю и забываю про них. Такой уж я!
Кто такой Марио? О, Марио — это отдельная история и важная часть папиной жизни. Во-первых, он итальянец. Чистокровный. Родился в Марселе. Они познакомились, когда Марио приезжал со своим отцом в Москву. Ему тогда было восемнадцать лет, как мне сейчас. Отец у него крупный бизнесмен, и он в Москве собирался открывать сеть итальянских ресторанов-бистро. Моему отцу тогда было двадцать пять, и он только год как женился на моей маме. Они с Марио встретились случайно в одном из павильонов ВДНХ, куда отец приезжал с группой своих сослуживцев по каким-то делам. Именно из-за Марио отец расстался с моей мамой. Отец на самом деле всегда был геем, но скрывал это по понятным причинам. И даже женился, думая, что это поможет ему измениться, а потом вот встретил Марио.
Я, кстати, к вопросу о меньшинствах совершенно спокойно отношусь. У нас на курсе есть парни-геи. В обнимку не ходят, но и особо не скрываются. Сейчас не то, что раньше. Пальцем в тебя уже тыкать не станут. Но это я про Москву. В Ключе у нас ещё «старый режим». Там про себя не скажешь: «Я — гей». Вмиг особняком поставят, могут и с работы попереть, и из института. Ну, не попереть, конечно. Но такую жизнь устроят, что сам уйдёшь. Отсталые люди! Провинция!
Так вот, про отца и Марио… Я не знаю, как там у них всё начиналось. Знаю, что Марио вернулся назад в Италию. Они не виделись пять лет, но иногда передавали через знакомого письма друг другу. А от мамы отец ушёл сам. Сразу, как вернулся из Москвы. Ушёл в никуда. Не было у него тогда ни угла, ни денег. Мама его не поняла и не простила, ведь получается, он ушёл, когда должен был родиться я. И от помощи его отказывалась. Им обоим было непросто, и каждый был прав по-своему. Я никого из них не виню, может, раньше бы и осудил отца, что он нас бросил, а может и осуждал, не знаю. Но сейчас я уже вырос и многое понимаю. А он приезжал: и когда я родился, и потом. Всю жизнь смотрел на меня издали и фотографировал. Мама запрещала со мной общаться.
Марио приехал к отцу через пять лет, тоже сбежал из семьи, и они стали жить в съёмной отцовской однушке. Отец тогда только начал строить свой бизнес: три юриста сидели в полуподвальной комнатушке на окраине Москвы и консультировали граждан. Вот так он начинал. Потом за Марио приехал его отец. Был скандал. Но Марио моего отца не бросил и в семью в Италии не вернулся. Через несколько лет они — Марио со своим отцом — помирились, и он стал сначала управляющим в сети ресторанов отца, а потом, когда отец умер — владельцем. С Италией его ничего не связывает. Его отец всё передал в наследство старшему брату Марио. С ним и другими родственниками он отношений не поддерживает, они его не признают из-за ориентации.
А три года назад Марио и отец ездили в Нидерланды и там поженились.
Сейчас мама с отцом уже примирились и стали общаться. Мама даже приезжала в Москву два раза и жила со мной по нескольку дней. Отец возил нас в кремлёвский театр, в Третьяковку, музей Пушкина, да много ещё куда. Мама, да и я тоже, почти нигде не были. Частенько ужинали в главном, самом дорогущем и помпезном ресторане Марио, который в первый же день знакомства сумел расположить маму к себе окончательно и бесповоротно. Не знаю, простила она отца или нет, но думаю, что простила, раз позволила ему сделать ремонт в нашей ключевской квартире и приняла от него подарок — норковую шубу. Мы вместе ходили её покупать, и я сам выбирал, хотя мама, когда увидела цену этой шубейки, наотрез отказывалась её брать. Уговорил Марио.
Он вообще такой человек — шумный, взрывной, до сих пор в разговоре мешает русские слова с итальянскими. Под его напором редко кто устоять может. Кстати, он в качестве подарка лично от себя преподнёс маме в отремонтированную квартиру новый кухонный гарнитур со всеми техническими прибамбасами и зашибенную мебель в гостиную: «…никакие obiezioni** категорически не принимаются, altrochè***, даже слушать не хочу и не буду, обидите на всю жизнь… и бла-бла… и бла-бла…»
С Марио спорить бесполезно, а возражать вообще не имеет смысла. Они с отцом очень подходят друг другу: один взрывной и темпераментный, другой — флегматичный и добродушный. Но самое удивительное, что в их паре лидер вовсе не Марио с его напором, а отец с его спокойным характером. Марио, побегав по комнатам, покричав, позаламывав руки в итоге всегда соглашается с доводами отца, о чём бы ни был спор.
Мама, когда скажу ей про наши планы насчёт отдыха на Сейшелах, думаю, будет только рада за меня. Она очень переживает, что я много учусь и мало, как ей кажется, отдыхаю. На самом деле это не так. Сама учёба для меня уже удовольствие, а отдыхаю я всегда вместе с отцом и Марио, если у меня есть, конечно, свободное время, и если отец не в отъезде, что бывает часто. Мы ездим в боулинг, картинг-клуб, аквапарк Мореон, где особенно люблю бывать. Да много где успели побывать за этот год. Я уже привык к Москве, и вполне чувствую себя московским жителем.
Пару дней назад мы с отцом заезжали в Охотный ряд перекусить, Марио там тоже открыл свой небольшой ресторанчик итальянской кухни. И там я видел Тимура. Он тоже зашёл в ресторан, но увидев меня, сразу повернул назад. Это было странно и неприятно, испортил настроение на целый день. Я потом, когда вечером пришёл домой, долго об этом думал, почему он перестал со мной общаться? Я, правда, тоже с ним общаться особым желанием не горел, просто как-то не находилось общих тем для разговора. А эти его рассказы про наше детство и дружбу просто бесили тогда. Чувствовал себя неполноценным идиотом. Казалось, что он что-то недоговаривает и попросту вешает лапшу на уши. Проверить-то его слова я не мог, можно было что угодно тогда навтирать. В общем, я мало верил его рассказам, а главное, не понимал, зачем ему было меня убеждать, что мы с ним такие не разлей вода друзья? Он, наоборот, этим меня от себя отталкивал, не давал мне привыкнуть к нему, как-то самому обо всём поразмыслить. Чувствовал себя роботом, в которого впихивают программу, по которой он должен существовать. В итоге, я же остался виноват! Даже подойти поздороваться со мной не захотел. Ну, это его дело, я не навязываюсь.
Вот то, что его отец насчёт вертолёта для меня договаривался, это да, было как-то неудобно. Но хотя, его же мой отец об этом просил, не я. Наверное, как-то отблагодарил, он не любит в долгу оставаться. А я, если и был раньше знаком с родителями Тимура, теперь их даже и не узнаю. Да и, если честно, не хочется встречаться с людьми, которых не помню. Неприятно ловить на себе сочувствующие взгляды, будто я неполноценный какой-то. Бесит!
Иногда задумываюсь о том, хочу ли я всё вспомнить? Раньше хотел, точно! А вот сейчас уже и не знаю. Вдруг в той моей жизни было что-нибудь такое, о чём я, наоборот, хотел бы забыть? Может, всё к лучшему? Видел себя на отцовских фото — маленький, худой задрот, никогда не улыбаюсь, и вид, как у босяка. Даже не верится, что это чмо — я. Но это я. Факт! И стоит ли мне вспоминать про себя такого? Сейчас-то у меня совсем другая жизнь, и мне она, кстати, очень нравится. Единственное, что беспокоит, это то, что мама осталась одна в Ключе. Я бы хотел жить вместе, заботиться о ней. Обязательно когда-нибудь так и будет. Окончу институт, начну работать и заберу её к себе в Москву насовсем. С квартирой отец поможет, и вот тогда у меня будет вся семья в сборе.
А пока «учиться, учиться и учиться», как говаривал один небезызвестный вождь пролетариата. Кстати, про этот лозунг анекдот ходит:
— Владимир Ильич, как Вы придумали лозунг «Учиться, учиться и учиться»?
— Ничего я не придумывал, это я ручку расписывал!
Ладно, пойду… тоже ручку порасписываю, то бишь посижу в инете. Кое-что уточнить надо по курсовой. Да и Ксюхе потом ещё перезвонить. Поди, сидит, дуется на меня. Вот такой я олень: как только вспоминаю про топографию, забываю про всё остальное. Эх, не повезло ей со мной! А вот мне с Ксюхой, кажется, повезло. У неё хороший, не скандальный характер. Она добрая, заботливая, иногда даже слишком заботливая, что мне не очень нравится. Да, вот эта её черта меня в ней напрягает. Ей бы хотелось знать обо мне абсолютно всё: где был, с кем был, что делал, что ел, чем собираюсь заниматься… Дай ей волю, она бы звонила каждый вечер, чтобы я давал ей полный отчёт о прожитом дне.
Такая опека меня настораживает. Но думаю, в дальнейшем эту черту я в ней исправлю. А в остальном меня всё устраивает. Да я уже к ней и привык. Поэтому никого не ищу и ни с кем дальше дружеских отношений не сближаюсь. Хотя… есть среди наших дев на факультете несколько ну о-оочень настойчивых. Но с этим справляюсь, тем более что сам к противоположному полу особой тяги не испытываю. Да — красивые! Да — привлекательные и всё такое… Но свой выбор я уже сделал: у меня есть Ксюха! Поэтому все остальные меня абсолютно не волнуют.
О, звонок!
— Привет, Марио!
— …
— Что случилось?
— …
— Когда?
— …
— Я уже еду…
Примечания:
* Пашка привёл не слишком удачный пример, так как причина размолвки друзей-соседей была не в размежевании их территорий, а в… гусаке.
** obiezioni — возражения (итал.)
*** altrochè — более того (итал.)