На следующее утро у повети дозорные увидели огромного черного коня. Сначала они подняли тревогу, но, разобравшись, поняли: конь пришел без всадника, искал людей и еду. И нашел.
Запрячь его в сани так и не вышло: он не привык ходить в упряжи. Верхом на зверя, скалящего зубы, никто сесть не решился, но конь позволил вести себя в поводу. Псковичи собирались подарить коня князю Тальгерту, а новгородцы – князю Волоту. Спор о том, чей князь больше достоин такого дара, продолжался часа два, скрашивая однообразную дорогу.
На Завеличье вышли после заката, в темноте, издали разглядев зарево пожара: псковичи жгли посад. Метель утихала, снегопад прекратился, и сквозь тучи время от времени проглядывала луна.
– Куда прете? – не очень любезно спросил дозорный дружинник, увидев ватагу, шедшую по дороге к реке.
– Мы из ополчения, отступали от Изборска. С нами раненые, – ответил ему Млад.
– Небось, лазутчики ландмаршала Волдхара… – проворчал дружинник.
– Ага, все сорок человек, – сунулся Ширяй.
– В обход вам надо идти. Снега все равно там не осталось, – дружинник кивнул на дорогу к Великой, – грязь сплошная, с волокушами не пройдете.
Он кликнул товарища и велел проводить ополченцев мимо Завеличья – крюк получился версты на три. На реке их снова встретили конные дозорные.
– Кто такие? Что вам тут надо?
– Это наши, – ответил сопровождавший их дружинник, – раненых тащат.
– Наши все давно за стенами, вместе с ранеными, – фыркнул дозорный, но особенно не препятствовал.
Над крепостью стучали топоры – сносили деревянные крыши с башен и стен, готовились к осаде.
– Ну куда идете, куда? – заорали сверху, когда ватага подошла к проездной башне Окольного города. – Не видите?
Под ноги Младу, шедшему впереди, со стуком упала широкая доска толщиной в полтора вершка.
– Чего делаешь-то? – крикнул кто-то из новгородцев из-за спины Млада.
– Закрыты ворота! – огрызнулись сверху. – Не видите – закрыты!
– А ты их открой! – посоветовал новгородец.
– Я плотник, а не привратник.
– А ну кончай стучать! – гаркнул сопровождавший их дружинник. – Куда торопитесь-то? Людей пропустите!
– Ребята, годи стучать! – тут же крикнул своим несговорчивый плотник. – Ватагу пропустим.
Вскоре распахнулась низкая дверь с правого бока башни, открывая проход через узкий лаз в крепостной стене, – волокуши с ранеными пришлось переносить на руках. Дружинник забрал черного коня и поскакал в объезд, к неудовольствию новгородцев, уверенных, что теперь конь точно достанется псковскому князю.
Псковская крепость, в отличие от новгородского детинца, обходила весь город четырьмя каменными поясами, и кром занимал в ней только небольшой уголок. Млад смотрел по сторонам: крыши домов в опасной близости от крепостных стен поливали водой, и постепенно они обрастали льдом – чтобы ни раскаленные ядра, ни горящие стрелы не смогли поджечь дерева. Никто не знал, с какой стороны ландмаршал нанесет основной удар, и по дороге к расположению новгородцев Млад разглядел строительство трех захабов.
Новгородцев разместили в Окольном городе, между Полевой и Лужской башнями; студентам достался недостроенный терем напротив невысокой Сокольей башни и четыре избы вокруг него. Раненым выделили каменные палаты: псковский посадник вместе с семьей перебрался в кром и отдал свое богатое жилище ополчению – в знак признательности.
Со времен своего бесславного похода на татар Млад избегал появляться в лечебницах: слишком крепко отпечаталась в памяти помощь отцу и ночные мо́роки, полные крови и чужих страданий. Но на этот раз ему пришлось самому отправиться в палаты посадника – двадцать семь раненых студентов надо было передать на руки врачам.
Богатство псковского посадника не шло ни в какое сравнение с нарочитой роскошью новгородских бояр: за толстыми, почти крепостными стенами Млад насчитал всего шесть палат. Челядь жила в трех маленьких деревянных избах; во дворе, огороженном белой стеной, стояли кузница, конюшня и амбар.
В палатах было тепло, даже жарко, и довольно светло: под сводами потолка висели светильники с множеством свеч, чад от которых потихоньку сползал к окнам. Стены украшал тонкий светлый рисунок, и наскоро сколоченные нары с соломенными тюфяками, расставленные в несколько рядов, не вязались с его изысканностью. Пахло кровью, потом, рвотой и нечистотами, и слабый запах лекарств не мог перебить душного зловония.
Раненые оглянулись, когда Млад перешел через порог шириной в добрую сажень.
– Кто тут главный? – спросил он, замявшись и стараясь не глядеть по сторонам.
– Дальше иди, – кивнул ему пожилой ополченец без руки, сидевший на нарах.
Млад с трудом протиснулся через узкий проход, но и там врача не было. Только в третьей палате он увидел его – в самом дальнем углу. Врач на вид был его ровесником, высоким и широкоплечим, больше напоминавшим опытного воина, чем целителя.
– Мы раненых привезли… – сказал Млад в ответ на его вопросительный взгляд.
– Еще? Похоже, кузницу тоже под лечебницу переделывать придется… Много?
– Двадцать семь. Почти все – студенты.
– Тяжелые?
– Те, кто сам идти не может.
– Сейчас. Погодите немного. Посмотрим.
– Зыба, что там? – раздался сонный голос из-за деревянной загородки, по-видимому, сколоченной вместе с нарами.
– Раненых привезли. Посмотришь?
– Посмотрю. Пусть подождут немного, – голос показался Младу удивительно знакомым.
– Бать, это ты, что ли? – не удержавшись, спросил он громко и тут же в испуге прикрыл рот рукой: врач вскинул на него удивленный и недовольный взгляд.
Отец вышел из-за загородки сразу – в исподнем, протирая глаза.
– Лютик… – лицо его на миг исказилось. – Живой… А мне сказали, ты под Изборском остался…
– Здорово, бать… – словно извиняясь, сказал Млад. – Я не остался… Мы раненых тащили, отстали просто.
– Ну иди сюда, я хоть обниму тебя, – отец закусил губу. – Я чувствовал. Я знал, что с тобой все хорошо… Эх, Лютик… Знакомься, Зыба: Млад Мстиславич Ветров, знаменитый на весь Новгород волхв. Жив-здоров, как видишь.
Тихомиров встретил Млада не так радостно, как отец.
– Не знаю я, Мстиславич, что с тобой делать. Мало того, что сотня твоя ни во что твои приказы не ставит, ты и сам им под стать.
– Мы вынесли двадцать семь раненых, – ответил Млад угрюмо.
– А толку? Что в этом толку? Теперь на двадцать семь бесполезных ртов в осажденном городе будет больше. Только и всего.
– Их бы затоптали, – Млад опустил голову.
– Да. Но мы не в салки тут играем. И неважно, кто из нас больше прав, – ты или я. Я тоже не чудовище, я тоже согласен, что бросать раненых стыдно. Но я приказал отступать, а ты что сделал?
– А почему ты не приказал подобрать раненых? – вскинул глаза Млад. – Если считаешь, что бросать их стыдно?
– Потому что я думал о живых и здоровых, о тех, кто дойдет до Пскова и встанет на его стены, а не ляжет в посадничьих палатах. Если бы я приказал подобрать раненых, ты бы сейчас отвечал, почему подобрал не всех! Если бы было кому отвечать, конечно. А скорей всего, ты бы сейчас с прадедами ручкался, как и три четверти твоей сотни! Иди. Доложишь о потерях.
– Погоди, – вздохнул Млад. – Мне надо отправить письмо в Новгород.
– Всем надо отправить письма в Новгород, – проворчал Тихомиров, – ко мне уже раз пятьдесят подходили.
Млад сжал губы – неужели у него ничего не получится?
– Понимаешь, мне не просто так надо… Мне надо отправить письмо главному дознавателю, Родомилу Вернигоре. Это важно.
Тихомиров озадаченно цыкнул зубом:
– Попробуем. Если это действительно важно. Я думал с обозом письма отправить, но тебе, наверное, надо быстрей… Завтра на рассвете обоз с ранеными выйдет в Новгород, но, я думаю, доберется туда только через семь дней. Так что надо с князем поговорить, его гонцы каждый день туда-сюда отправляются.
– Пусть будет с обозом, – кивнул Млад, – не надо тревожить князя. Главное, чтобы точно дошло по назначению.
Войско ландмаршала Волдхара вон Золингена подошло к стенам Пскова через четверо суток – к его появлению на Великой реке взорвали аршинный слой льда, отсрочив подход врага к стенам не меньше чем на день. Из соседних деревень за стены шли и шли люди, забирая с собой скот и запасы продовольствия, сжигая свои дома, чтобы они не достались врагам: ландмаршал пришел на пустую, выжженную и промерзшую землю. Ему дорого обошлось строительство укреплений – он намеревался штурмовать Псков с юга, там, где размещалась самая низкая и самая длинная стена, где башни стояли реже, чем в Запсковье и со стороны Великой: численное превосходство давало ему такую возможность. Но пушки с этой стены били не хуже, чем с любой другой.
Из сотни Млада в строю осталось пятьдесят пять человек, двенадцать раненых отправились в Новгород с обозом, трое собирались поправиться и вернуться в строй, еще двое были так плохи, что их побоялись отправлять в семидневное путешествие по Шелони. Двадцать восемь навсегда остались под Изборском…
Ты конечно меня ненавидишь,
Ты коришь и не смотришь в окно.
И душа безнадежно застыла,
Там давно, непроглядно, темно.
Бесшабашно гуляя по свету-
Ухитрился не нажить врагов.
И везде улыбался с рассветом,
И ложился под крик петухов…
Ты все ждёшь и надеешься в тайне-
Вот мелькнёт на асфальте фонарь.
И бежишь спотыкаясь в халате
К двери, запертой в серую сталь.
Оставляя шаги в тёмной глине
Я намеренно стал одинок.
И пройти по дороги с тобою
Не назначен по времени срок.
Ты забудешь волшебную сказку,
Станешь старше: взрослей и мудрей.
Но останется памяти лучик-
Чтобы было немного теплей.
Даже в волшебном мире, среди магов, русалок и ведьм умение видеть будущее — очень редкая способность. И от этого тем более ценная. Кто откажется от возможности, пусть и за плату, оказаться в курсе возможных опасностей? Как говорится, кто предупрежден, тот вооружен. И немногочисленная община истинных Видящих (свое неофициальное наименование — гадатели — они недолюбливали, предпочитая другое: чтецы) долгое время жила небедно…
Клиентов было полно всегда, дар чтения будущего не светлый и не темный, и к Видящим приходили представители обеих сторон. И демоны с Уровней подземного мира, и Стражи, которые веками сдерживали подземников, не давая им выбраться на поверхность. А еще и колдуны, ведьмы, фейери всех мастей, вампиры, оборотни… словом, будущее знать хочется всем. Чтобы успеть подстелить соломки.
К сожалению, в последнее время пользоваться ценным умением гадатели были не в состоянии. Во всяком случае, в полной мере.
Во-первых, последние шестнадцать лет дар постоянно сбоил. Каждый гадатель с момента пробуждения способностей учится видеть линии развития событий и отбирать наиболее вероятные, поэтому рассматривать каждое событие в разных вариантах — дело, в общем-то, привычное. Нужно только точнее настроиться на клиента и правильно отсеять лишнее — и вот оно, заказанное! Но не тут-то было. Сейчас варианты упрямо двоились, троились и ни в какую не хотели отсеиваться до привычного минимума. Что при этом говорили клиенты, впечатлительным лучше было не слушать.
Но к этому еще худо-бедно удалось приспособиться. Постепенно заказчики привыкли получать на руки вместо четкого предсказания плотно исписанные листы или информкристаллы с пятью-шестью вариантами будущего и перечнем «указующих» — факторов и зацепок, могущих повлиять на развитие событий, или «развилок», где эти события могут стать переломными и пойти различным путем. Кое-кто даже находил такие предсказания более полезными.
Основная беда была в другом.
Предсказатели — люди, как правило, закаленные, ведь когда с детства привыкаешь видеть чужие смерти, кражи и прочие малоприятные события, поневоле привыкаешь. Именно поэтому тренинг самодисциплины — важная часть обучения будущего гадателя.
Но в последние полтора десятилетия не спасала никакая самодисциплина. Сначала редко, а потом все чаще и чаще в видения и сны провидцев будущего вторгались картины страшные. Гадатели видели кровь и смерть, миллиарды смертей, в том числе свои. Пожары. Обвалы. Ураганы. Побоища. Подобное случалось и раньше, особенно во времена Возмущений (Первая и Вторая мировые войны), но в таких масштабах — никогда. Гадатели нервничали, пили успокоительные смеси, медитировали, бросали работу, лишь бы не видеть, как зубы каких-то неведомых серых тварей смыкаются на горле…
Но от жутких видений ничто не спасало, и сейчас чаша терпения провидцев переполнилась. Впервые за полтора века они отважились провести общий сбор и постараться совместно понять, что же все- таки творится.
— А люди нас не засекут? — Гадатель Каматари с севера
Японии аккуратно поправил галстук, неодобрительно глядя на индейскую шаманку в расшитых шкурах… — Не хотелось бы нарушать Соглашение о сокрытии… Мы ведь не в одном из наших анклавов, здесь зона людей.
— Это курортная зона, — утешил его собеседник. — Здесь проходят самые экзотические мероприятия. Карнавалы, симпозиумы, съезды, фестивали… чего только не бывает. Люди привыкли. Даже если мы устроим здесь жертвоприношение и потребуем принести все нужное для этого, нам радостно притащат куриц, ритуальные ножи и алтарь, а потом просто приплюсуют это к счету.
— Не стоит тревожиться, — безмятежно сообщило голубоглазое создание с ближайшего кресла, — все обойдется, я вопрошала шар.
Оба собеседника раздраженно уставились на нее.
Гильдия Видящих возникла по необходимости. Вообще-то все гадатели ярые индивидуалы, читать линии ведь можно и в одиночестве. Однако как еще узнать собственное будущее, если не с по- мощью другого гадателя? Опять же массовые события лучше «тянуть» массой… в смысле группой. Так что иногда, очень нечасто, предсказатели собирались вместе. И постепенно они сорганизовались в подобие средневековой гильдии со своим уставом, своими признанными мастерами и системой обучения, своей системой связи, позволяющей обменяться сведениями, созвать на сбор, как по секциям, так и общий.
Предпоследний раз общий сбор проводился в семнадцатом веке. Тогда из-за пробоя Грани — одной из межмировых «стенок» — и местной антисанитарии началась Великая чума. Погибло столько людей, что гадатели просто испугались. Тогда, правда, в объединении читающих будущее были только европейцы. Это сейчас в гильдию вошли японцы, китайцы, американцы, жители Крайнего Севера и уроженцы Африки. Поэтому новый сбор, во времена последнего Возмущения, прошел куда успешней — ведь чем больше людей, тем больше вех будущего они смогут увидеть. А сейчас их еще больше…
Гильдия, естественно, включала в себя истинных гадателей, а не множество мошенников, буквально заполонивших человечий мир. И все бы неплохо, но некоторые коллеги… честное слово, господа, с мошенниками общаться легче!
— Итак, кто отразит Совет Координаторов?
— Совет Стражей? Предположим, мы. — Невысокий остролицый парень нарочито важно сложил руки на груди и благостно провозгласил: — Со времен Катаклизма, именуемого людьми Всемирным потопом, мы, ведомые Светом, защищаем этот мир…
— Не паясничай.
— Прощенья просим. Мы люди темные, невоспитанные, в Стражи непригодные…
— Крис! Клиентов ты тоже изводишь?
— А то!
— И как тебя не пришибли до сих пор? Кто еще отразит Координаторов? Хорошо, принято. Теперь беремся за их соперников. Кто выступит за Ложу Уровней? Крис, без комментариев!
— И не думал!
— Прикалываться над правителями демонских Уровней? — Лохматый бородач, воплощение классического образа пророка, возвел очи к не… то есть к потолку. — Даже для Криса это слишком. Давайте мы будем за Ложу.
— Принято.
— Кстати, а как вопрошать-то станем? Травки, допустим, у всех есть, кому не хватит, поделюсь, смесь тоже в наличии, но лично я не думаю, что травка — это наше все.
— Крис!
— Что? Я только хочу сказать, что лучше всего смотреть по шару. Притом…
— Кто-нибудь, заткните его хоть ненадолго. А то вместо общего будущего мы увидим, как Криса сжирает какой-нибудь крокодил… во исполнение наших мечтаний.
— Говори за себя.
— Так, хватит. Подать шар.
— Оххххх….
Шар, внезапно возникший прямо посреди пространства внутри кольцеобразного стола для заседаний, был ошеломителен — два метра в диаметре, темный, отполированный до мягкого лунного блеска.
— Высшие силы, какая красота!
Вперед
— Горные ведьмы делали? Блестяще, блестяще. Работа Магды воистину несравненна. Что ж, начнем?
— Мы, Совет Координаторов и его Стражи…
В глубине шара зажигается первый огонек.
— Мы, Ложа Уровней и ее демоны…
Второй.
— Мы, отражение темных семей и кланов…
— Мы, маги светлые…
— Мы, представители нейтральных магов…
— Мы, горные ведьмы…
— Мы, грифоны…
— Мы, русалки, лешие, духи леса…
— Мы, сильфы, повелевающие ветрами…
— Мы, фейери…
— Мы, оборотни…
— Мы, фениксы…
— Кто?
— Фениксы? Такое небольшое племя, не больше тридцати особей. Условно бессмертные, возрождаются после смерти, окончательно гибнут только после попадания красного дерева.
— Светлые?
— Старик, они наемные убийцы по специальности. Отнимают у добычи магию и приканчивают. Тем и живут. Каким боком это может считаться светлым деянием?
— Но у меня они не высвечиваются как Темные!
— Эй вы, прекратите шептаться? Начинаем!
Метод отражений потому и используется редко, что для задействования его на полную мощь нужен не один десяток «отражающих». Ведь нужно отразить не только ведущие силы магического мира (Светлый Совет и Ложу Уровней), но и ключевые фигуры — так называемых проводников, которые выявляются лишь после начала ритуала. И к тому же гадатели вынуждены буквально на ходу подстраиваться под новые действующие лица, что, мягко говоря, непросто. И без того не слишком приятно на время становиться кем-то… даже если этот «кто-то» условно хороший.
А сейчас, когда внутри шара сияет и переливается цветной туман, нервное напряжение все сильнее. Если они все сделают правильно, то в шаре отразится прошлое… и настоящее… и будущее. Будущее тоже.
— Странно, но на этот раз Белый Совет здесь ни при чем. Роль его невелика…
— Уверен?
— Нет. Смазано все, нечетко…
— Господа, думаю, для вас не будет сюрпризом, что Ложа на этот раз тоже несколько в стороне?
— Еще не легче. Кто же у нас главный проводник?
— Смотрите…
— Феникс?!
— Она не главная, она одна из главных… первая нить. Итак, девушка Лина из клана Феникс, ветвь Файер. Уровень магии не определен, активный дар перенос, активный — способность хранить в своей крови металл (ножи), окончательный спектр не определен. Наследница Приближенной — главы клана. В мае этого года получила заказ на убийство Стража. Ничего необычного, только вот Страж Соловьев Алексей остался жив. Более того, феникс пришла ему на помощь, защитив от других убийц, и лечила… и подставилась под гнев матери, безжалостной главы клана Феникс. И перетянула на свою сторону Хранительницу родового Пламени Анну, своих сестер по клану Марианну и Анжелику. В клане Феникс раскол… Смутно… непонятно… А вот и вторая нить — Алексей Соловьев!
— Соловьева кто берет? Срочно!
— …Алексей Соловьев, девятнадцати лет, уровень магии близок к шестой ступени, активный дар эмпатии, активный — телекинеза, активный — заморозка; окончательный спектр не определен. Братская связь с Соловьевым Вадимом. И это уже третья нить.
— Соловьева Вадима веду я.
— Принято.
— Итак, Вадим, двадцати одного года, шестая ступень магии. Активный дар телекинеза, активный — целительства, активный — реверс, окончательный спектр не определен. Имел конфликт с Советом Стражей по поводу лечения магией людей… детей… Принял наказание, которое с ним добровольно разделил младший брат… спускался на Уровни… Светлый? Ошибки нет, спускался, поскольку считает себя виновным в… Господа, это невероятно! Посмотрите…
Черное небо. Демоны прямо на улице. Вампиры на площади старинного городка, кажется испанского. Пятна крови на стене у двери. Серебряное распятие, католическое, вплавлено в мостовую.
— Что это?
— Смотрите!
Сильф над океаном, бурные волны разламывают пополам корабль. Еще один сильф, раскручивает над заливом серую воронку смерча…
— Что происходит?
Набережная, устланная телами. По цветным плиткам небрежно проходит вервольф, брезгливо фыркая, переворачивает тела, собирает украшения — серьги, кольца, цепочки. В небе кружит дракон. Совершенно открыто.
— Это на Земле? На Земле?..
Черный дым и невыносимый жар, в котором тает Эйфелева башня. По кипящему асфальту пробегают саламандры.
— Но что случилось?
И… что это? Взгляд выхватывает знакомые купола, украшенные странным знаменем: меч и корона, заслонившие солнце. На Земле. В Севастополе.
Лесные ветви хватают людей прямо посреди улицы… серокожие демоны неизвестного вида идут вдоль шеренги скованных мужчин… длинной шеренги.
И два почти одинаковых лица, Дим… и Дим, только постарше.
Изумление в одних глазах, усталость и вина в других.
Кто это сделал?
Я!
— Дьяболо, так их двое? Двое?! Вот почему предсказания по Соловьеву-старшему сбоит, как… как… Но откуда второй?
— А Соловьевых-младших тоже двое! Вы посмотрите. Одно физическое воплощение, одно, то есть два — энергетических. Одно тело — две души. На каждого. Прошлые — и настоящие. А это что? Их встреча в странном месте, напоминающем цветную вьюгу.
Ты понял, — кивает двойник Вадима. — Я стал искать, как исправить то, что случилось. И пришел к единственному выходу — пробой в прошлое. Если предотвратить вторжение дай- имонов…
— Кого?
— Ты узнаешь. Если остановить дай-имонов, то все должно было измениться. И, глядя на вас, мы поняли — изменилось. Значит, все не зря.
— Не зря. — Тень улыбки касается губ двойника Лёша. — Вы такие, какими мы мечтали стать. Вы сможете удержать мир на плечах…
— Ад и демоны! Так вот в чем дело! Альтернативная реальность! Мы голову сломали, почему эта хрень читается с такими трудностями! Двойственные линии, тени, сливающиеся ветви! А это просто измененная реальность, которая стремится к исходному варианту событий! С ума сойти!
— Крис, можно поменьше эмоций? Мы тоже поняли, что наши проблемы с чтением — последствия изменения реальности. Но дело еще не кончено.
Мерцают в шаре цветные сполохи, звучат в зале голоса гадателей.
— Кто отразит этого… альтер-Вадима?
— Я могу, — вызвалась голубоглазая гадательница. — Вадим Соловьев из будущего, уровень сил не определен… кхм… запредельный уровень… В прошлом… то есть в будущем… нет, в альтернатив- ной реальности вследствие контакта с серыми вторженцами — проще говоря, похищения получил возможность забирать чужую магию. Нет, не как феникс, те ею питаются, а он аккумулировал, приобретая новые способности… Ох, ничего себе! Он и правда все это сделал! Истребил Светлый Совет, Ложу подмял… И людей! Правил всеми, как император. Странно, откуда такая злость и куда делась потом? А, вот. Соловьев- старший не просто контактировал с пришельцами. Они пытались впитать магию ребенка, а он не дался, наоборот, отобрал чужую вместе со своей. И какую-то демонскую заразу, которая его в конце концов ожесточила. Дайи…
— Ах да, дайи, — вспомнил бородатый. — Из мира Дайомос. То ли энергия, то ли инфекция, неясно. Провоцирует у инфицированных организмов агрессию, злобу, тьму… Даже у растений. Даже у… О, свет! Не хотел бы я попасть в тот мир. Там…
— Что?
— Там ужас.
— Альтернативный Соловьев-младший, — продолжила голубоглазая. — Никто не против, что я взяла эту нить? Нет? Изумительная личность! Изумительная… А красив как…
— Коллега Неонила, поменьше восторга и поближе к делу.
— Пожалуйста! Алексей Соловьев, дары те же, что и у нашей версии, перечислять, я думаю, не стоит, хотя… Ох, с ума сойти! Такого же не бывает! Как романтично!
— Коллега Неонила!
— Вы представляете, они познакомились, как в романе: узник и охранница. Страдающий юноша и девушка, которая под внешней жестокостью таила нежное сердце… Это была такая любовь!
— Кто-нибудь, замените Неонилу с ее восторгами…
Алексей Соловьев и Лина Огнева из альтер-реальности действительно встретились как охранница и заключенный, известный выступлениями против жестокого режима Повелителя Вадима. Против брата пошел парень, ну и огреб по полной. А феникс, значит, помогла ему выбраться из тюрьмы. А потом собой закрыла, когда Вадим до парня таки добрался. Светлая ей память, достойное посмертие. Да, еще. Они там поженились, те Лина и Алекс. А после того как Вадим в себя пришел, перед тем как братья здесь барьер от серых поставили и души свои в него, значит, положили, младший Соловьев даже фениксов навещал, требовал, чтобы зазнобу его воспитывали помягче. Крепко, видать, любил…
— Стойте. Барьер? Барьер?! Так это цветное кружево — барьер, которым альтер-Соловьевы отгородили наш мир от этих… дай-имонов?! Ну наконец-то! Спорим, что это произошло шестнадцать лет назад?
— Меня больше интересует не прошлое, а будущее, кошмары о котором снятся нам с неприятной регулярностью. И которое до сих пор не определено. Я попрошу вас, коллеги, сосредоточьтесь и посмотрите, задействованы ли в основе проводника еще какие-то нити?
— Есть, есть и другие нити, как же не быть. Можно перечислить.
Ян Долински, демон с Уровня Аддо-бра, восемнадцать лет. По традиции рода младший сын обречен стать жертвой на алтаре, тем самым усилив мощь родственников. Спасен с алтаря во время обряда Вадимом Соловьевым. В настоящее время проживает на Земле, в квартире Соловьевых. Признал Соловьева-старшего своим сюзереном. Талант у юноши необычный… для демона необычный. Может контактировать с растениями. Как нимфа или леший.
Март Званцев… то есть, простите, Март Венте-Оре, демон с Песчаных Уровней. Двадцать три года. Любопытно. Демон, но вырос на земле, поверх печатей. Подкидыш… один из подкидышей, внедренных Ложей.
Феникс Марианна Фуэго, двадцать четыре года, активные дары в пределах общих.
Феникс Анжелика Жар, двадцать три года, способности в пределах общих.
Феникс Елизавета Орешникова, Приближенная к Пламени — глава клана Феникс.
Людмила Соловьева, ведьма, сорок пять лет, активный дар — способность к захвату и контролированию объектов, активный дар — понимание животных, перманентно проявляющийся — пирокинез, спящие — эмпатия и телепорт.
Ирина Снежинская, ведьма, подруга Соловьева-старшего. Способности ниже средних, дары спящие. Слабенький эмпат.
Координатор Александр. Координатор Пабло. Координатор Даниэль. Координатор Нинне… Даихи.
Марина Соловьева, четырнадцать лет. Из активных даров — телепорт, остальные пока не определены.
Говорящие рыбки…
— Рыбки? Вы издеваетесь?
— Стойте, господа. — Легким жестом руки сухонький индиец в просторной рубахе прервал говорящих. — Мы можем еще долго перебирать имя за именем, но это бессмысленно.
— Потому что не хватает данных о дай-имонах?
— И поэтому тоже. Но не только. Будущее еще не определено. Соловьевы уже переняли память у своих прошлых личностей. Феникс уже шагнула в огонь. Координаторы и Ложа Уровней уже готовятся к бою. И дай-имоны со своей смертоносной дайи уже здесь. И что будет дальше, пока неизвестно. Будущее — как башенка, в которую каждый должен положить свой камень — маги, фениксы, демоны, Светлые Стражи, влюбленные василиски. И еще есть люди, которых на земле миллиарды. Люди, забывшие, все, что было до Катаклизма, когда они, маги и демоны, жили бок о бок.
Сгинет наш мир или воспрянет, как феникс, снова обретя цельность, зависит от всех. В том числе от нас.
Лена
— Пошла вон, я сказала!
— Елена Сергеевна, прошу вас, успокойтесь! Вам обязательно нужно это выпить! Борис Леонидович просил проследить, чтобы вы перед сном при… ай!
Испуганная горничная пятилась от меня, прижимаясь к стенке, держа в вытянутой руке мензурку с лекарством.
— Хозяин опять рассердится, если вы не выпьете, и запретит вам прогулки. Выпейте, прошу вас. А завтра пойдём в сад. Вы же любите гулять в саду! Там уже ёлку для вас нарядили.
Я осмотрелась. Мелких вещей поблизости больше не было, я их уже все запустила в эту тупоголовую ведьму. Правда, она была очень проворной, и ни одна безделушка в неё не попала. Что ж, графин тоже неплох! Я взялась за прозрачную ручку, не выпуская из виду съёжившуюся фигурку.
— Елена Сергеевна, что вы де…
«Эх, чуть-чуть промазала! Повезло жабе!»
Графин влетел в стену рядом с её головой и рассыпался градом мелких сверкающих осколков, окатив заразу фонтаном апельсиновых брызг.
— Пиздуй теперь в прачечную! Хозяин не любит замарашек! — мстительно произнесла я, обтирая липкие руки об ночную сорочку и с удовольствием разглядывая пятна сока на голубой униформе этой стервы.
И добавила писклявым голосом, передразнивая мамзель:
— Опять рассердится! И пойдём в сад! — и дальше продолжила уже своим, обычным:
— Пошла вон! Не смей здесь больше появляться, пока я сама тебя не позову! Иди в сад… погуляй! Гады вонючие, ненавижу вас!
Я в несколько прыжков очутилась возле неё, вовремя притормозив, чтобы эта дура успела выскочить за дверь, что она и сделала, испуганно повизгивая.
— Эй, слышите, вы! Шавки своего хозяина! Я нор-маль-ная! — прокричала вслед убегающей мартышке и ещё пнула вдогонку диванную подушку, невесть как оказавшуюся в моей руке.
Как же я их всех ненавидела! Все эти бесстрастные рожи, приставленные сторожить меня и лечить от безумия. И все они прекрасно знают, что никакая я не безумная — я нормальная!
«Ладно! Порезвилась и хватит. Надо бы в душ, смыть с себя этот отвратительный запах тигриной похоти, которым пропиталось всё тело».
Меня два раза в неделю приезжал трахать этот извращенец. Всегда пьяный, всегда ненасытный. Видимо, у его сучки проблемы были не только с деторождением. После его ненавистных ласк хотелось содрать с себя кожу. Он убрался отсюда час назад, а у меня до сих пор в горле першило от его вонючей спермы. Но на мытьё не оставалось времени. Нужно было быстро собраться и линять, пока эта идиотка не очухалась и опять меня не закрыла.
***
В загородном московском доме моего мучителя я жила уже третий год. Родители думали, что я в Германии. Я звонила им и сказала, что выхожу замуж за иностранца и уезжаю с ним на его родину. Мама плакала, просила приехать домой. Но куда мне было ехать с таким пузом. Сказала, что позвоню позже, но больше так и не позвонила. Решила, что как только рожу, устроюсь в Москве, вот тогда и свяжусь с ними. А ждать уже оставалось недолго. Но, видно, мне на роду написано страдать.
Он увёз меня в Москву через месяц после рождения моей малютки, моей Алиночки. Мне удалось её увидеть всего два раза. Первый раз только родившуюся, в руках акушерки — синенькое тельце, чёрные слипшиеся волосики, сморщенное личико с кривящимся ротиком от хриплого писка-плача, судорожно сжимающиеся крошечные пальчики на малюсеньких ручках. Это всё, что я успела разглядеть. Я полюбила её сразу, в первую секунду, как только увидела. Мой родной, беспомощный комочек! Как же мне хотелось прижать к себе это живое, крошечное чудо — моего ребёнка. Но её тут же унесли в другую комнату. Я тогда была очень уставшая после почти двухсуточных мучений затяжных тяжёлых родов и сразу провалилась в глубокий сон.
Но когда проснулась, то первое, что вспомнила — крошечное тельце моей дочурки. Я не могла с ней расстаться. Нет! Ни за какие богатства мира я не могла отдать своего ребёнка. У меня началась истерика, перешедшая в послеродовую горячку. Я пробыла в беспамятстве несколько дней. То проваливалась в небытие, то, очнувшись, опять начинала плакать и метаться по постели. Мне стали колоть транквилизаторы, привязывали к кровати. Чужие люди, равнодушные лица и ничего впереди. Мне нужна была моя девочка, больше я ни о чём не думала.
Я умоляла каждого, заходившего в комнату, чтобы мне принесли мою дочку. Она голодная. Я должна её покормить. Но мне только говорили успокоиться и подумать о себе. О девочке заботятся её родители. А я суррогатная мать. Мне не нужно больше думать о ребёнке. Он не мой — чужой.
А второй раз случился через две недели. Одна из медичек, ухаживавших за мной после родов, оказалась доброй женщиной и провела меня ночью в детскую. Я смогла немного побыть возле своей дочурки.
Моя принцесса! Какая же она хорошенькая! Какие у неё славные реснички и бровки, маленький пуговка-носик, губки, сложенные в смешной треугольник, щёчки, как два мячика, крошечный остренький подбородочек. Волосиков видно не было из-за плотно облегающей шапочки. И на ручках были такие же, как шапочка, мягкие трикотажные рукавички. Взять на руки дочку сиделка мне не разрешила. Я только смогла погладить её через одеяльце и постояла рядом несколько коротких минут.
А потом, когда вернулась в свою комнату, проплакала всю ночь. Как? Как я могла согласиться отдать моё сокровище? О чём я только думала? Что же делать теперь, как теперь жить?
Той женщины я больше не видела, а меня стали запирать на ключ. Видимо, и здесь были понатыканы камеры.
С той ночи я начала сходить с ума. Сначала плакала, потом перестала разговаривать, перестала есть. Меня пробовали кормить насильно. Тогда я стала агрессивной. Меня связывали и оставляли так на несколько часов. Опять кололи какие-то лекарства. Я успокаивалась на некоторое время, потом опять всё повторялось.
Я хотела свою малютку, свою принцессу. Я умоляла Бориса вернуть мне мою дочку. Мне ничего не надо, только отдайте мне её, и я уйду. И всё забуду. Только верните!
Я случайно узнала от одной из горничных, что мою Алиночку эти уроды назвали Евой. Идиоты! Как можно было назвать моё сокровище именем этой потаскухи-прародительницы? Ева! Только в маленькую никчёмную змеиную головку его полевой мыши могло прийти это идиотское имя! Тупая извращенка! Сама ты, блять, Ева недоделанная! Ходячий детский могильник, не способный выносить ребёнка!
Мою доченьку зовут Алина! Алиночка! Аленький мой цветочек!
— Я всё равно вырву тебя из тигриных лап! Мы уйдём от них далеко-далеко и будем жить только вдвоём — я и ты! Твоя мамочка обязательно что-нибудь придумает!
Но ничего придумать я не успела, оказавшись через месяц в Москве пленницей этого чудовища.
***
И вот наступил день, когда я должна наконец вырваться из лап когда-то любимого, а сейчас люто ненавистного мне тигра — моего тюремщика и насильника, отнявшего у меня мою девочку. Я дождалась, когда в коридоре всё стихло, и осторожно выглянула за дверь. Мамзель умчалась, оставив её открытой. Этого я и добивалась!
«Идиотка! Завтра тебя выкинут отсюда, как и твоих предшественниц! Так вам, клушам, и надо! Ради вонючих денег готовы на всё! Плевать, что я медленно подыхаю в этой клетке! Вам меня не жалко!»
Я уже успела переодеться в мягкие трикотажные брюки, футболку и толстовку. Теперь нужно осторожно пройти вниз в гардеробную. Там моя верхняя одежда и обувь для прогулок. Потом через кухню пройти к двери служебного хода, затем быстро пробежать расстояние до ворот. Охрана сидит у центрального входа с другой стороны дома. Эти же ворота всегда на замке. Но в них есть небольшая дверца. А от этой дверцы у меня есть ключик. Я его раздобыла у одного из охранников. Я давно заметила, как он на меня смотрит. Молодой парень, ничем особым не примечательный. Он появился здесь месяца четыре назад, и я бы даже не обратила на него внимания (все его охранники были для меня просто тупыми марионетками), если бы он так на меня не пялился. Однажды решила с ним заговорить. Моя тюремщица как раз отошла ненадолго, оставив меня на его попечение. Дура! Так началась моя тайная дружба с Егором. Наши отношения были определены сразу: он хотел меня, а я хотела на волю.
В доме все спали: была глубокая ночь. Я потихоньку спустилась по лестнице. Постояла, прислушиваясь… Тихо. Пробежала по коридору в гардеробную, быстро схватила пуховик, шапку и короткие сапожки-дутыши. Решила, что оденусь уже возле двери, на выходе. Не хотела задерживаться ни на минуту: страх быть пойманной гнал вперёд. Самое опасное — незаметно пробежать до ворот. Конечно, камеры меня зафиксируют, но их проверят только завтра утром, если мамзель не очухается и не вспомнит про незапертую дверь, и не обнаружит моё исчезновение ещё раньше. А я уже тем временем, надеюсь, буду далеко. Поэтому сейчас нужно торопиться! Дверь из кухни на улицу была закрыта на задвижку: никому из обслуги и в голову не могло прийти, что у сумасшедшей идиотки, какой меня тут все считали, хватит ума сбежать.
Лампочка у входа не горела, что мне было на руку. Я осторожно прикрыла дверь кухни и, ещё постояв секунду прислушиваясь, пулей полетела к воротам. Всё! Я почти у цели. Теперь открыть дверцу. Замок никак не поддавался. Видимо, дверь давно никто не открывал. Пальцы уже начали коченеть на морозе, сердце выскакивало, глаза застилал пот, а я всё пыталась провернуть застрявший в одном положении ключ. Ничего не получалось. Я заплакала, подвывая от злости и беспомощности, проклиная всё на свете — себя, свою несчастную судьбу, ненавистного гада, превратившего мою жизнь в ад, всех своих тюремщиков и весь род человеческий, которому было наплевать на мои мучения. Скулила и проклинала, не переставая дёргать чёртов ключ окоченевшими пальцами. Вдруг внутри что-то щёлкнуло, ключ повернулся, и дверь дрогнула, слегка приоткрывшись.
«О Господи! Слава тебе!»
Я выскочила наружу и с быстротой молнии побежала по заснеженному полю к темнеющему вдалеке лесу. До него было не больше двухсот метров, как объяснял мне Егор, но мне эта дорога показалась вечностью. Бежать уже не получалось. Снег к середине стал глубоким, и теперь каждый шаг давался с трудом. Я спотыкалась, падала, поднималась и брела дальше, бороздя рыхлые сугробы. Пальцы рук без варежек уже ничего не чувствовали, глаза застилала пелена, сердце выскакивало из груди, отдаваясь набатом в висках. Наконец вся в снегу, без сил, я добралась до опушки. Это был на самом деле не лес, а лесопосадки. За ними шла дорога, где меня должен ждать Егор. Связи у нас, естественно, не было. Я очень надеялась, что он меня всё ещё ждёт. Иначе все мои мучения — всё зря.
Два дня назад он передал мне записку, в которой написал план моего побега. Всё, что мне было нужно — устроить скандал горничной, довести её до истерики так, чтобы она забыла запереть дверь. Что-что, а скандалы устраивать я умела! И всё-таки его план был чистой воды авантюрой и мог провалиться на любом этапе от любой случайности. И, может быть, оттого, что всё это было от начала и до конца абсолютным безумием — план удался. Вот только ждёт ли он меня ещё? Время приближалось уже к пяти часам утра, и он мог уехать, решив, что мне не удалось вырваться из дома. Я преодолевала последнюю преграду: продиралась сквозь мёрзлые кусты, ветви и сучья, перелезая через, бог знает какие завалы, запорошенные снегом. Едва живая выбравшись из этой чёртовой лесополосы и тут же по пояс провалившись в кювет, я разрыдалась. Сил больше не было, а руки уже не слушались. Темно, я в яме по пояс в снегу, полуокоченевшая, и никого вокруг. Помощи ждать неоткуда, а самой мне уже не выбраться — просто нет сил.
Я стояла и плакала уже навзрыд, понимая, что здесь и останусь. Утром кинутся на поиски и найдут в яме окоченевший труп сумасшедшей идиотки. И вдруг перед собой сквозь слёзы увидела протянутую руку. Я на мгновение замолчала и подняла голову: вверху, наклонившись ко мне, стоял Егор. Я из последних сил ухватилась за его руку окоченевшими пальцами. Я рычала и визжала, как раненая волчица, но руки Егора не выпускала, хотя было чудовищно больно. Мне казалось, что пальцы сейчас отвалятся или уже отвалились.
Он подтянул меня рывком и, ухватив за пуховик другой рукой, вытащил из кювета. Мы упали на обочину и лежали неподвижно какое-то время. Потом он помог мне подняться, отряхнул и довёл до автомобиля, стоявшего метров за двадцать отсюда. И наконец я окунулась в тепло, не без помощи Егора забравшись на заднее сиденье. Я буквально повалилась кулём, не в силах сидеть, держа перед собой огнём горевшие пальцы. Лежала и тихонько подвывала. Егор сразу же рванул с места, сказав, что ехать прилично и надо успеть, пока не начало светать. Боль постепенно успокаивалась, оставив только несильные покалывания, и я уснула.
Тимур
Пашка спал наверху, а мы с Таей сидели внизу в просторной кухне-столовой на широком удобном диване и разговаривали, попивая зелёный чай.
— Даже не знаю, что тебе сказать, — начала Тая, сделав глоток из тонкой фарфоровой чашки.
Мы приехали к Тае два часа назад. Она встретила нас одна. Её помощница, как Тая её называла, так и не вышла из своей комнаты, хотя мне было очень интересно увидеть ещё одного человека из их мира. Пашка немного нервничал, но старался казаться спокойным. Я его понимал: не слишком приятно встретиться со знакомым, которого не помнишь. Но Настя была приветлива, к Пашке особо не приставала, и он постепенно расслабился и даже начал улыбаться и принимать участие в разговоре.
В основном мы вспоминали наше детство — летние месяцы в деревне. Лазанье по заборам, купание в Пестрянке, хождение в лес по грибы-ягоды, вечерние посиделки на поляне у костра, рыбалку — всё, что приходило на ум, и в чём Тая, как наша подружка, принимала участие. В общем, врали сообща напропалую. Настя совершенно непринуждённо перешла к рассказу о кристаллах, которые я тут же достал. Заготовленная легенда — всё, как договаривались: Урал, дед-геолог, неразгаданная загадка природы, источник энергии, подарок нам на память.
Про свойства камней она сама рассказала и предложила Пашке испробовать, заранее предупредив, что это абсолютно безопасно и ничего, кроме пользы, не приносит. У меня пот бежал струйками по спине, пока мы врали. Как ни странно, Пашка поверил во всю нашу ахинею. Действие кристалла ему страшно понравилось, он даже восторженно хохотнул. Таким образом Пашкин кристаллик перекочевал в Пашкин карман, а мы с Таей выдохнули.
Тая угощала нас пельменями, приготовленными совместно с Галиёй. А потом мы пили чай с тортом. Мы привезли его с собой вместе с букетом белых лилий, который Пашка самолично вручил Насте с извинениями за неуклюжую встречу в метро.
Обед закончился, время шло, и я начал нервничать: не представлял, как подвести нашу неторопливую беседу к главной теме. Но Тая сама всё устроила, сказав Пашке, что у неё есть к нему несколько вопросов и, если я не против, она бы хотела поговорить с ним с глазу на глаз. Она сказала это так непринуждённо, с такой доброжелательной улыбкой, что мне это совершенно не показалось «обидным», а Пашке — неуместным. Мы оба согласились, и они поднялись наверх.
Пока они были там, наверху, я места себе не находил. Ведь, по сути, решалась моя судьба. Что скажет Тая, какой приговор мне вынесет? Что там вообще происходит? Не психанёт ли Пашка, не ринется ли из дома, послав нас обоих куда подальше? Я не представлял, как можно его уговорить на это «сканирование», ведь он так болезненно воспринимает любые разговоры о его амнезии, считая себя из-за неё «неполноценным».
А Тая для него вообще чужой человек. Вдруг он после всего этого больше не захочет меня видеть? Скажет, что я его унизил, подставил и предал, и наш путь к доверительным отношениям оборвётся в самом начале. Я себя до того накрутил, что готов уже был подняться к ним и прекратить это всё. Я несколько раз подходил к лестнице, делал один шаг и… останавливался. Сверху не раздавалось ни звука. Наконец устав метаться по гостиной, я опустился в угол дивана и, тупо глядя перед собой, стал ждать: «Будь что будет!»
Тая спустилась через час — самый долгий час в моей жизни.
— Я ничего не увидела — никаких отклонений. Паша абсолютно здоров, и его мозг функционирует, как и положено функционировать мозгу здорового молодого человека. Я даже не увидела никаких следов травмы. Никаких следов операции. Ничего. Понимаешь?
— И… и что это значит?
— Что это значит? — эхом повторила Тая мой вопрос. — Это значит, что у него нет никакой амнезии. Ну… в медицинском смысле. Тут другое, связанное с психологией. Какой-то психологический барьер. Видимо, было какое-то событие, сильно повлиявшее на его психическое состояние. Возможно, эта самая авария. Он увидел мчавшуюся на него машину и сильно испугался, а его нервная система создала вот такую своеобразную защиту — выключила память. Но не частично, а полностью. По-другому я объяснить это не могу. Но это только моё предположение.
Она замолчала. Я «переваривал» услышанное и не понимал, что же дальше. Тая видела моё состояние и не мешала. Тоже думала о чём-то своём, время от времени поднося чашку ко рту.
— Тая, как ты считаешь, его это… ну… состояние, оно долго продлится? Это же не навсегда?
Тая замялась, но потом посмотрела на меня:
— Тимур, я, вообще-то, этим не ограничилась — одним сканированием. Я предложила ему сеанс гипноза, и Паша согласился.
— Что? Паша согласился?
Я был в полном ахуе: чтобы Пашка на такое согласился? Она что, знает волшебное слово? Или у неё особый дар уговаривать?
— Я даже не представляю, как ты вообще смогла его уговорить?
Тая улыбнулась:
— Да я его особо и не уговаривала. Сказала, что могу попытаться помочь, если он хочет восстановиться. Паша согласился.
— Ох, Насть, ой, прости, Тай! Что-то уж всё больно просто у тебя вышло! Чтобы Пашка да согласился… Я даже заикнуться боялся, — с сомнением посмотрел я на Таю.
— Ну, ты боялся, а я не побоялась. О таких вещах нужно говорить прямо. Человек должен сам решать: нужно ему это или нет. Вот он и решил, что ему — нужно. Без его согласия я бы ничего делать не стала. Ты же знаешь, что я не могу вторгаться в жизнь людей вашего мира. И не хочу… — помедлив, добавила, — с некоторых пор. И потом, ты не забыл, что я другая? Я умею… — она загадочно улыбнулась, — убеждать.
— Ладно. Я понял. Что насчёт гипноза, расскажешь?
— Расскажу, только Пашу проверю.
Я кивнул, и Тая поднялась наверх к Пашке. Мне тоже хотелось на него посмотреть, но я не решился сказать Тае об этом. Встал и подошёл к окну. Окна столовой были большими — во всю стену. А за окнами густой заснеженный лес, начинавшийся от самого дома. Деревья росли так близко, что даже верхушек не было видно, а ветви почти касались нетронутых морозом окон. Снег лежал ровным слоем, насколько хватало глаз: ни птичьих следов, ни следов человека, как будто дом стоял не на окраине посёлка, а посреди дремучей непроходимой тайги. Я даже поёжился, непроизвольно дёрнув плечами. Прав был Пашка: как Тая не боится здесь жить, в такой глуши? Тут вспомнилось, что она что-то говорила про защиту. Похоже, защита была действительно надёжной, раз она так спокойно себя здесь чувствовала. Да и помощница с ней жила.
Мои размышления прервала Тая, спустившись с лестницы и вновь сев на диван.
— Спит. Всё хорошо. Скоро будить пойду.
— Ну что? Расскажешь? — я присел рядом.
— Паша очень хорошо помнит своё детство. Про маму мне рассказывал, про бабушку. Про то, как жил в деревне. У него был друг Мишка. Про него рассказывал.
— Про Мишку? Да не слишком-то они и дружили. Так… пересекались иногда. Он просто наш приятель деревенский. Хороший парень, но мы с ним не так уж и часто общались. Он старше нас.
Тая задумчиво смотрела на меня и не перебивала. Наконец я заткнулся.
«Чё, бля, встрял? Терпения дослушать не хватает?»
— Извини, перебил тебя. Продолжай, пожалуйста! А про меня что говорил?
— А про тебя, Тимур, он ничего не говорил. Тебя в его воспоминаниях нет. Совсем.
— Как это… нет? И в детстве нет?
— Нет. Он дружил всегда с Мишей. И вообще, он только про детство вспомнил. Лет до тринадцати. А дальше я не смогла ничего узнать. Дальше у него начинается паника, пульс учащается. Я сразу остановилась.
Я сидел в полном ступоре.
«Как такое может быть? Меня что, стёрли ластиком из его головы? Тогда получается, дело не в аварии, а… во мне? Его мозг вычеркнул меня из своей памяти, а поскольку я был рядом всю его жизнь… Поэтому он всё забыл? Ведь вся Пашкина жизнь связана со мной, а не, блять, с Мишей! Миша! Какой, нахуй, Миша?! Я это был! Я! А не Миша! Так… до тринадцати лет… А что потом? Почему до тринадцати? Потому что в тринадцать лет он понял, что он гей, так получается? А почему он понял? Он влюбился в меня. Блять! Бля-я-ять! Я же это видел, чувствовал! Только притворялся, что ничего не замечаю. Смеялся даже над ним про себя! Ну, не смеялся, так… подсмеивался. Я же сам тогда зелёный был. Но не дурак же. Всё видел и всё понимал. У него же на мордахе всё было написано! Друг, бля! Нахер таких друзей! Сколько лет он рядом со мной, говнюком, мучился. А я ещё с Ленкой дружил. Ему ещё пытался про нас с ней рассказывать. Игрался с ним, как кошка с мышкой. Доигрался! Стёрли меня! Чё же теперь делать-то?»
— Тимур, ты в порядке? — с беспокойством спросила Тая, оторвав меня от моих раздумий.
— А? Д-да, всё нормально!
— Я тогда пойду будить Пашу. Может, умоешься прохладной водичкой? Что-то ты неважно выглядишь. Хочешь таблетку от головы?
— Нет, Тай, не нужно. Я щас… умоюсь пока. Ты иди.
— Паша будет спрашивать, как прошёл сеанс. Что мне ему сказать?
— Я не знаю. Я сейчас ничего не знаю, — я поднял на неё глаза. — Тая, пожалуйста, не говори ему, что он меня не помнит. Можешь?
— Тимур, что между вами произошло… до аварии? Было что-нибудь?
— Тая, я сейчас ни о чём не могу говорить. Мы с тобой потом всё обсудим. Позже. Просто не говори про меня Пашке. Мы только начали опять сближаться. Понимаешь?
Я говорил не веря, что Тая меня послушает. Но всё равно продолжал говорить. Я должен был её убедить, заставить её скрыть от Пашки правду обо мне, стёртом из его памяти.
— Я очень боюсь его опять потерять. Если расскажешь, как есть, он может оттолкнуть меня. Вообще послать куда подальше. Перестанет мне доверять, и я уже ничего не смогу сделать. Очень тебя прошу!
— Хорошо. Я знаю, что ты желаешь ему добра. Я не скажу. Но ты должен мне рассказать, что произошло. Обещаешь?
— Тая, я не могу обещать, что расскажу всё. Не хочу тебе врать. Я ещё сам не до конца понимаю. Мне нужно подумать, самому во всём разобраться. Но мы обязательно поговорим.
— Ладно. Иди в ванную, она по коридору направо. Полотенце возьми на полке в корзинке. Там увидишь.
Домой мы возвращались уже в начинающихся сумерках. За рулём был я. Пашка попросил, сказав, что у него «заторможенность какая-то в мозгах, лучше не рисковать».
Дорогой мы не разговаривали. Пашка подрёмывал, привалившись к окну, а может, просто сидел, думая о чём-то своём. А я боялся задать ему лишний вопрос, не зная, как он отреагирует. Да и сконцентрировал всё внимание на дороге. Опыта вождения у меня было не слишком много: иногда, когда приезжал ненадолго домой, ездил на внедорожнике отчима. Своим же транспортом пока не обзавёлся, хотя права были. Но Пашкину Аннушку вести было легко: умная машинка — всё понимала с полуслова.
Я припарковался возле Пашкиного дома, где у него было своё, никем не занимаемое место. Мы вышли.
— Тём, оставайся у меня. Чёт одному не хочется, да и тебе ещё до дома пилить на метро с пересадками. Я сегодня за руль точно не сяду.
— Ладно. Если выделишь зубную щётку.
— Не боись, всё выделю. Даже спальню с отдельной ванной комнатой, — хмыкнул Пашка, а потом добавил:
— Просто хочется знать, что в доме ещё кто-то есть.
После этого Пашка как-то сразу оживился. Ужинать мы не стали, только взяли с собой в гостиную по кружке чая — я с лимоном, а он с молоком — и расположились в уютных креслах. Пашка забрался в кресло вместе с ногами, подогнув их под себя, и был похож на ленивого сонного котёнка. Я сосредоточил всё своё внимание на чае, стараясь поменьше смотреть на эту крышесносную картинку. Но мой непослушный взгляд то и дело возвращался и приклеивался то к белым разлохматившимся вихрам, то к жилке на тонкой шее, то (о боже!) низкому вороту свободной майки, не закрывающему ключицы и идущую от них впадинку — дорожку, разделяющую по-мальчишески щуплую грудь. К своему ужасу я начинал ощущать нарастающее возбуждение. На мне была Пашкина белая просторная футболка с лимоном, уже выстиранная и выглаженная Зиной. Так что внешние признаки моего позора были скрыты от рассеянного внимания суслика.
Пашка, к моему счастью, ничего не замечал. Он вообще смотрел не на меня, а куда-то в сторону, то и дело поднося кружку к губам и прихлёбывая горячее молоко с капелькой зелёного чая. При этом я остановившимся взглядом наблюдал, как подрагивал его еле заметный кадычок. Я вовремя прикрыл рот, почувствовав, что по подбородку вот-вот побежит слюна.
А Пашка сменил позу, скрестив по-узбекски ноги, и слегка наклонился вперёд, опустив на колени расслабленные руки. При этом отвисший ворот блядской майки открыл весь суслячий торс, почти до самого пупа. Я сглотнул и потянулся к кружке, пытаясь перевести дыхание и остудить накатывающий волнами жар горячим чаем. Мне понадобились нечеловеческие усилия, чтобы сохранить спокойное выражение лица, когда Пашка наконец поднял глаза на меня и спросил:
— Тая тебе что-нибудь рассказывала? Как всё прошло?
Дело в том, что как только Пашка с Таей спустились вниз, он сразу засобирался домой, сославшись на то, что уже начало темнеть, а ехать неблизко. Но было видно, что обсуждать ему ничего не хочется. И в душе я его понимал: не слишком приятно выступать в качестве испытуемого объекта. А Пашка к тому же был до крайности самолюбив. Я тогда ещё подумал, что он не хочет разговаривать при мне, а собирается встретиться с Таей тет-а-тет, без «лишних» свидетелей.
— Ну так. В общих чертах. Без подробностей. Встретишься с ней — расспросишь.
Я чувствовал себя как уж на сковородке: боялся, что Пашка заметит моё «странное» состояние, а ещё опасался неудобных вопросов. Он ведь понял, что к Тае мы ездили неспроста. И всё же ждал, что он про это скажет, а возможно, даже упрекнёт. Но он спросил совсем другое:
— Тём, а кто такой… Миша?
По экрану заснувшего монитора хаотично порхала маленькая зеленая точка.
Ригальдо следил за ней, завороженный, а когда с другой стороны стола раздался какой-то звук, медленно перевел взгляд на Кроноса.
Кронос ухмылялся. Узел его галстука был неформально ослаблен и в вырезе рубашки виднелась волосатая шея; он заложил ногу на ногу и вертел в пальцах блестящую ручку – слишком дорогую для руководителя продаж в филиале. Видно было, что он еле сдерживается, дожидаясь окончания официальной части беседы, потому что очень хочет спросить чего-нибудь провокационное. Например, хорошо ли Ригальдо на новой должности. Или откуда у него неотцветшие синяки.
Ригальдо так явно читал у него на лице это желание, что было странно, почему все звуки, которые Кронос произносил ртом, воспринимались им сейчас как неразборчивый радиошум. Ригальдо пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: Кронос здесь, потому что сегодня понедельник. Они договаривались об этой планерке. Но это было еще до Рождества. Сейчас Ригальдо просто смотрел на него и молчал.
Кронос пошевелился, поменял положение в кресле, пощелкал ручкой. Выгнул шею, демонстративно таращась сквозь стеклянную перегородку вслед Октавии. Обернулся, снова пощелкал ручкой. И вдруг сел нормально и раскрыл блокнот на коленях.
Кроносу стало скучно.
– Еще будут какие-то распоряжения? – чинно спросил он.
– Выставишь план продаж на следующий месяц, – тихо сказал Ригальдо. – Проведешь обучение торговых представителей и анкетирование по методике преодоления возражений. Проведешь собеседование кандидата на офис-менеджера в Вудпойнт. Предоставишь расписание семинаров. Проверишь, как выполняется регламент CRM… Проработаешь тесты для оценки регламента…
– И это все?
– И бороду сбрей. Она тебя старит, – бездумно ответил Ригальдо.
Кронос несколько секунд смотрел на него, не ухмыляясь, потом захлопнул блокнот и вышел вон.
Ригальдо вернулся к созерцанию зеленой точки. Щелкнул мышью и уставился в сброшенные Кроносом графики. Столбы диаграммы налезали друг на друга, как башни небоскребов в Даунтауне.
Дверь тихо приоткрылась, и кто-то проскользнул в кабинет. До ноздрей Ригальдо донесся запах кофе. Кто-то поставил прямо перед ним кружку.
– О мой бог, – с восторгом произнесла Люсиэла. – Какие синяки. Какой кошмар.
Разноцветные столбы Даунтауна подпирали собой изогнутую колею линейного графика, похожего на рельсы железной дороги. Однажды Ригальдо видел, как по путям везли куски нового самолета.
– Мне сказали в отделе кадров, что шеф услал вас в командировку, – Люсиэла подошла к столу, низко наклонилась. Ее тяжелая грудь в низком вырезе обтягивающей бордовой кофты оказалась у Ригальдо перед глазами. Ригальдо смотрел – и почему-то думал о том, какие в «Эскаладе» подушки безопасности. – И я сразу смекнула, что что-то не так.
Она опустилась в кресло, вероятно, еще нагретое задом Кроноса, и хищно схватила Ригальдо за запястье.
– Я смотрела «Новости Молодого Сиэтла», – сказала она заговорщицким шепотом. И откинулась назад, наслаждаясь произведенным эффектом.
Ригальдо взял со стола карандаш и принялся его точить. Люсиэла немного подождала ответа и недоуменно пошевелилась.
– Мне кажется, из всего офиса только я одна и смотрела. По крайней мере, никто ничего не обсуждает, – она со значением округлила глаза. А потом наклонилась и быстро добавила: – И я никому ничего не рассказала.
Карандашная стружка падала на стол длинными витками.
Люсиэла смотрела на нее, нахмурив брови.
– Вы меня слышите? – вдруг спросила она. – Я была просто в шоке. Учтите, я болею за вас.
– Скидочная политика, – произнес Ригальдо, смахивая стружку прямо на пол. – Я забыл обсудить с Кроносом. Его последние предложения просто говно.
Люсиэла уставилась на него широко открытыми глазами.
– Что?
– И еще алгоритм продавливания активных продаж по телефону… – пробормотал Ригальдо и открыл ворд.
Люсиэла поднялась на ноги.
– Мистер Сегундо, вы уверены, что у вас нет сотрясения мозга?.. Пейте свой кофе, – обиженно сказала она и ушла.
Ригальдо заглянул в кружку. Черный ободок кофе был похож на черный круглый зрак нефтяного колодца. Ригальдо взглянул в него – и продолжал смотреть еще три часа.
Когда в дверь заглянул охранник и нерешительно спросил, когда можно будет все обесточить, Ригальдо встал, выключил компьютер, надел пальто и пошел к выходу. В холле уже никого не было.
Около вертящихся стеклянных дверей он присел завязать шнурки и поднял голову, только когда рядом остановились ноги в начищенных ботинках.
– Какого хуя? – поприветствовал его Исли. – Я неделю не могу до тебя дозвониться. Что с твоим телефоном? И почему о том, что ты в городе, я случайно узнаю от секретарши?
Выпрямившись, Ригальдо пожал плечами. Он понятия не имел, что там с его телефоном.
Он уже целую неделю не брал его в руки. Не проверял звонки. Не заряжал.
Он будто во сне рассматривал новое светлое пальто Исли, думая, что это так странно и выпендрежно – светлое пальто.
– Что ты здесь делаешь так поздно?
– Я работаю, – исчерпывающе сказал Ригальдо.
Кажется, глядя на него, Исли изменился в лице. Ригальдо почувствовал, как его твердо берут под руку и выводят через вертушку, словно он ребенок, способный набить себе шишку в дверях.
– Что-то случилось, – тихо спросил Исли. – Что-то с твоей тетей?
Ригальдо поднял голову и посмотрел на логотип их компании на небоскребе.
Почему Исли не мог помолчать? Он мешал сосредоточиться.
Ему было нужно куда-то, предстояло какое-то глупое, неприятное, тягостное дело, но он не мог вспомнить, какое. Про анализ эффективности заполнения клиентской базы помнил, а про это нет.
– Пойдем-ка, – Исли железной рукой потащил его на парковку. – Прокатимся на «Эскаладе». Поедем ко мне…
– Нет, ко мне, – Ригальдо резко остановился. Он вспомнил. – И на моем «Фокусе». Я должен покормить кота. У меня дома кот.
В машине Исли не лез с вопросами, только посматривал искоса и вслух отметил, что непрогретый двигатель постукивает, а трансмиссия издает легкие скрипы при переключении. Ригальдо ничего не ответил. Он вел «Форд Фокус», как автомат; ему достаточно было того, что у машины были на месте все колеса.
Тоскливый протяжный ор был слышен уже из-за двери. Потом что-то тяжелое прокатилось и стукнуло в стену. Исли позади чертыхнулся.
– Это Симба, – вяло предупредил Ригальдо. Он отпер дверь, и кот прянул в сторону – огромный, мощный, песочного цвета зверь с хвостом толщиной в руку и яйцами, как у страуса.
– И он невоспитанный мудак, – подытожил Исли, едва ступив в лофт. Откуда-то пахло кошачьей мочой.
– Я ему не нравлюсь, – сказал Ригальдо. – И он мне не очень.
– Тогда зачем?.. – Исли включил свет и замолчал.
Ригальдо знал, как сейчас выглядит его дом – неразобранная дорожная сумка на проходе, расстеленная и смятая кровать, брошенная в углу перевозка для животных, немытая кастрюля и забитая окурками консервная банка рядом с постелью. А еще – вываленный из кладовки хлам, куча дисков со старыми фильмами: прилетев вечером в субботу, Ригальдо рухнул в кровать и проспал до середины воскресения, потом встал, чтобы сварить спагетти для себя и кота и открыть консервы, а всю вторую половину дня провел в каком-то полусне под старое кино, замотавшись в одеяло и поедая консервы. Кот везде лазал, орал, бил себя по бокам хвостом, изодрал «гостевое» кресло и обоссал в лофте два угла; потом он нашел туалет, напился из унитаза воды и замолчал.
– Дай угадаю, – в полной тишине сказал Исли. – Это кот твоей тети?
Ригальдо переступил через поваленную котом вешалку и прямо в пальто и ботинках прошел к столу.
Достал разделочную доску и вывалил из пакета пригоршню сырой рыбы, которую оптом купил на общественном рынке. Было слышно, как Исли разулся у входа и босиком прошел в комнату. Развернул стул и сел на него верхом.
– Врач сказал, ее нашла соседка, – Ригальдо сложил рыбы головами в одну сторону и принялся пилить их ножом. – Это было в десять часов утра. Путь до Эймса, города моего детства, занял у меня восемь часов. А все потому, что Де-Мойн, столица штата, не впускает большие самолеты. Надо пересаживаться в Денвере на маленький самолет, потом брать такси до Эймса. А еще меня задержали в аэропорту Сиэтла. Рожа им моя не понравилась.
Мороженое мясо едва поддавалось. Рыбы изумленно таращили круглые рты.
– Она выпила бокал шампанского вместе с подругами, а инсулина ввела больше обычного, потому что еще ела сладкое. Гипогликемия, обморок, отек мозга. Начались судороги… – он чертыхнулся: слишком сильно дернул ножом и порезал палец. Сунул его, пахнущий кровью и рыбой, в рот.
– Ригальдо.
– Когда я приехал, ее уже не было.
– Мне очень жаль.
Ригальдо поискал взглядом пластиковый контейнер, который определил коту под миску. Кот из мстительности загнал ее под компьютерный стол.
– Почему ты не позвонил мне? – спросил в тишине Исли. – Когда были похороны?
– Через день, – сказал Ригальдо, сжимая миску. – Или на следующий день. Я не помню.
Он не врал – последнее, что он хорошо помнил, были раскрашенный длинными зелеными полосами больничный коридор и дежурный врач, которого Ригальдо ждал очень долго. А потом мир как-то обрушился, как осыпавшееся стекло, и в осколках косо-криво отражались холодное солнечное утро, и зимнее кладбище, и какие-то смутно знакомые лица: соседи, учителя местной школы, бывшие одноклассники и родители новых учеников. Кто-то говорил положенные в таких случаях речи, кто-то хлопал его по плечам и пожимал руку. Потом были еще дом и кот. Ригальдо перебирал бумаги, коротко отвечал на какие-то вопросы, оплатил счета за прошлый месяц и прилежно принимал соболезнования по домашнему теткиному телефону. Про свой телефон он забыл. Потом было завещание и квест по оформлению кота в самолет. На нужный Ригальдо рейс от Денвера ему отказались продать билеты – в багажном отсеке уже был забронирован провоз двух собак.
– Они говорят, она даже не успела почувствовать, что ей плохо. Не успела поднять сахар или вызвать скорую.
– Я понимаю.
– Нет, ты не понимаешь, – Ригальдо наконец поднял голову, посмотрел в лицо Исли. – Я мог бы успеть, если бы улетел накануне, в Сочельник, но я даже не позвонил ей. Отложил на утро. Мне было некогда. Я кутил на благотворительном вечере.
Исли молчал, положив скрещенные руки на спинку стула.