Млад понял, что задумал Ширяй и для чего ему деревянный ящик, поэтому не стал ничего искать, а направился к плотникам, сколачивавшим щиты из бревен возле стены. Те, конечно, тут же отослали его к столярам, в мастерскую, находившуюся неподалеку.
– Домовинку, говоришь? – усмехнулся столяр, выслушав сбивчивый рассказ Млада. – Сделаю. Часа через два зайди.
И через два часа действительно сделал – без прикрас, как Млад и просил, но добротно, из сухого толстого теса, с двухскатной кровлей и петушком на коньке.
– Не удержался, – улыбнулся столяр, когда Млад перевел взгляд с петушка на него. – Без петушка как-то не смотрится.
– Ладно. Пусть будет с петушком.
По дороге в лечебницу Млад еще подумывал петушка отломать, но потом решил, что столяр прав: домовина так домовина. На посадничьем дворе он набрал сена и набил им ящик доверху – это немного расходилось с обрядом, но ему показалось соответствующим настроению Ширяя.
В лечебнице все удивленно оглядывались, когда он прошел через палаты с домовинкой под мышкой.
– Мстиславич, ты что-то долго как, – вздохнул Ширяй – без упрека, скорей с беспокойством. – Ты хоть пообедал?
– Да, я пообедал, – кивнул Млад, поставив домовинку на пол.
– Это чего? – спросил Ширяй, свешивая голову вниз.
– Ящик, – Млад пожал плечами. – Ты ж просил.
Парень некоторое время пристально смотрел вниз, а потом откинулся на подушку и поднял лицо повыше, закатывая полные слез глаза к расписному потолку. Млад испугался, что сделал что-то не так, и опустился на нары рядом с Ширяем.
– Мстиславич, – всхлипнул тот, хватая Млада за руку, – я думал, никто не поймет… Я думал, смеяться будут…
– Да что ты, мальчик мой… Что же в этом смешного? Давай-ка положим ее на место. Не под одеялом же, право, ее столько времени держать.
Ширяй кивнул и проглотил слезы.
– На мороз надо потом вынести, – сказал он, хлюпая носом, – но я боюсь, собаки утащат.
Вечером Ширяй отправил Млада в терем, к студентам, чтобы тот спал как следует, а не на тюфяке на каменном полу. Млад начал собирать доспехи, вытаскивая их из-под нар, когда понял, что брони, подаренной Родомилом, под нарами нет. Он посмотрел вокруг, нагнулся, глядя под соседние нары, но ничего похожего не увидел.
– Ширяй, а ты не помнишь, я броню где снимал вчера? – спросил он, сев на пол, и тут же подумал, что глупо спрашивать об этом шаманенка.
– Не, Мстиславич, я ничего про вчера не помню толком.
– Здесь ты ее снимал, – отозвался студент с соседних нар, – я помню. Красивая броня, я давно ее приметил.
– Куда ж она подевалась? – Млад снова полез под нары.
– Может, переложили куда-нибудь. Тут же пол два раза в день бабы моют. Надо у них спросить, – посоветовал студент.
– Ты у доктора Мстислава спроси, – включился другой. – Если ее убрали, то сначала ему показали: тут бывает, если умирает кто, доспехи остаются, он их хранит.
– Ты, Мстиславич, всегда бросаешь вещи где попало, – кивнул Ширяй. – Бросил в проход – и никто не знает, чье это.
– На себя посмотри, – ответил Млад и пошел искать отца.
Но ни отец, ни женщины, с которыми он говорил на следующее утро, не видели его брони. Отец сходил с ним в сарай, где хранил доспехи, оставшиеся без хозяев, но и там они ничего не нашли. Получалось, с тех пор, как он ее снял, никто вообще ее не видел! Не могли же ее, в самом деле, украсть! Это было бессмысленно. Во-первых, любой, кто наденет броню на себя, тут же будет изобличен как вор. А во-вторых, Млад никогда в жизни не слышал, чтобы у воина кто-то посмел украсть доспех. Они не запирали дверей и не сильно присматривали за своими вещами: никому и в голову не могло прийти опасаться воров!
На третий день Ширяй поднялся на ноги, и они с Младом сложили недалеко от стены погребальный костер – маленький настолько, что никто не догадался, чем они заняты.
– Ландскнехта я теперь не смогу убить… – вздохнул Ширяй, неловко ковыряя ложкой застывшую на морозе кутью.
– Знаешь, в мести как таковой смысла очень мало, – ответил Млад, – тем более в прямой мести. Ландскнехт – воин, как и мы. Он виноват в том, что убивает нас, ровно столько же, сколько ты виноват в том, что убиваешь их.
– Не столько же. Я свою землю защищаю, а он за деньги воюет!
– Это не его вина, это его ремесло. Как у наших дружинников.
– Все равно… – Ширяй опустил голову. – Я к однорукому кудеснику поеду. Он теперь меня послушает, как ты считаешь?
– Наверное, – пожал плечами Млад: ну что он еще мог ответить Ширяю?
Шутки богов… Причудливые нити судеб, связавшие жизнь мальчика с жизнью однорукого старца узлом подобия.
– Ладно, Мстиславич… – Ширяй поморщился. – Давай веселиться… На тризне положено веселиться…