. Найт, невольно подчиняясь одной из программ, по памяти скопировал жест беспомощной защиты, закрывая рукой голову, а локтем лицо,и съежился, словно ожидая удара.
Эльга глянула на руку нелегала и вздрогнула: у парня отсутствовали мизинец и безымянный пальцы.
— Я починю… — выдохнул Найт тихо и беспомощно.
— Ага починит… как же, — Дарик кипел злостью. И никак не мог успокоиться. Даже предложи ему кто в виде компенсации растереть виновника гибели планшета в порошок, и то бы показалось мало. А Эльге что, не ее ведь планшет грохнули. Но руки разжал, с трудом палец за пальцем отцепил от комбеза нелегала.
Найт отстранился, сделал пару шагов назад и оперся спиной о стоящие рядом ящики. Убить его не убьют, у людей в этом плане что-то с субординацией. Капитан корабля может решить, что с ним будет. Но тут уже действовать по ситуации придется. Поднял с пола обломки планшета, покрутил в руках. Сейчас уже можно не беспокоиться и включить программу — и мир почти мгновенно стал четче, а жить легче.
Планшет и впрямь оказался напрочь разбит, но не так страшно, как решил Дарик, хотя радовать его сейчас Найт не собирался. Починка бы заняла максимум полчаса. Обычный типовой планшет, на жидко-кристаллической решетке с оверной системой, которая совершенно не пострадала, а контакты перепаять — дело семи минут.
— Лаборатория у вас есть? — Делая вид, что всматривается в детали планшета, спросил Найт, словно он не «заяц» и ничего предосудительного не происходит.
— Мозги, видимо простудил, — Эльга переглянулась с Дариком, — какая лаборатория? Очнись? Ты на грузовике, парень.
— Что, совсем нечем? Ни паяльника, ни увеличительного стекла ни запчастей электронных? — Найт изобразил удивление, хотя и испугался как бы себя не выдать чем-нибудь совершенно глупым, не известным ему, но известным любому человеку. Хотя данные с кристаллов он может перезагрузить просто соединив порты планшета и комма. Или дистанционно через свою систему и прямое подключение — и такой вариант даже предпочтительнее.
— Ну, положим у меня есть инструменты, — Дарик смотрел слишком внимательно, но в голосе мелькнуло даже что-то отдаленно похожее на дружелюбие. — Пошли. Отведу в блок, будешь делать.
Найт кивнул, направляясь следом за Дариком и усмехнувшейся Эльгой.
— Мальчики, раз вы нашли общий язык, — насмешливо прокомментировала Эльга, закрывая и набирая код на двери,— то я пойду к Ее Высочеству, доложу о ситуации. — Кстати, заяц, как тебя зовут-то? Есть какие-то документы или совсем глухо?
— Найт… Найт Стилл, — Найт запнулся, что вызвало еще один тихий смешок пилота, догадавшейся что имя вряд ли настоящее.
— Ладно, Найт Стилл. Я — Эльга, пилот этой лоханки. А это — Дарик. Благодаря ему, мы еще летаем не частями, а целостно, так что советую не халтурить, а починить, если сможешь, его любимую игрушку, тогда, может, долетишь куда-нибудь, куда там тебе надо? И Дарика не зли, а то он в гневе страшен.
Мне было страшно, я испытывала нешуточный страх перед будущим, которое вот так передо мной открылось, я боялась морского путешествия, боялась огромного золотисто-красного корабля, и трудно было бы ожидать, что я, девочка пятнадцати лет, изгнанница, среди чужих людей, говорящих на незнакомом языке, найду в себе силы жить дальше, да еще изучать этот пугающий новый мир. Что я пожелаю поближе узнать этот странный, шумный перекресток, разглядеть это много цветное, многоликое скопление, смешение лиц, пряностей и языков.
В марсельском порту можно было увидеть много интересного, экзотического, даже чудесного. Все страны и континенты пребывали там в миниатюре, в своем символическом воплощении, посредством яркого тюрбана или музыкального инструмента с длинным грифом и заунывным звуком. Позже я узнала, что это индийская систра.
Но я почти ничего не видела. Я пряталась в каюте, тряслась и ждала команды: «Отдать швартовы!», которая навеки изменит мою жизнь и лишит меня всего привычного и родного.
И когда это произошло, когда прозвучала команда, когда загремела якорная цепь, мне показалось, что это рушится и дробится вся моя прежняя жизнь, мое спокойное беззаботное существование, мое детство, мои мечты, и все, что мне прежде было так дорого. Я уезжаю и больше никогда никого не увижу.
Не увижу мою бабушку, не увижу толстуху Мишель, не увижу мою мать, не увижу Францию. Детство кончилось. Пришло время взрослеть.
* * * * *
Всё просто, когда нет выбора. Мир прозрачен и ясен. Белое – черное. Жизнь – смерть. Нет полутонов и сомнений. Путь только один, с него не свернешь. Как легко, как просто. Ты один, а вокруг враги. Занесенные клинки и взведенные пистолеты. Хищники с голодной желтизной в глазах. Ядовитые змеи. Один единственный шаг с отведенного пути, и он станет последним. Выбора нет.
Нет отвлекающих, разнящихся мелочей, нет дилемм и загадок. Только выжить. Одна единственная путеводная мысль, мелькающая вдоль стен лабиринта. Выжить, только выжить.
Все сводится к первозданной цели. Все решения принимаются сразу, без колебаний. Все дополнительные условия и оговорки безжалостно выносятся за скобки, дабы знак равенства вел к оголённой единице. Жизнь.
Или двойке. Жизнь не только твоя, но и вверенного тебе существа. Ребёнка. Это и вовсе сводит все возможные вариации к нулю. Своей жизнью можно играть, вертеть её как блестящий шар из слоновой кости, взвешивать, подбрасывать, даже целится этим шаром в угол, а при стойкой неумелости в игре и отвращении можно разбить этот шар или выбрать другой, чёрный.
И навсегда избавится от необходимости выбирать.
Но вторая жизнь, привязанная к тебе, дарованная тобой, лишает даже этой иллюзии. Только обороняться, платить и отступать. И снова ждать нападения. Потому что по другую сторону враги, змеи, волки и тигры.
Что же делать теперь? Все изменилось. Я потерян в этом новом, многоцветном мире. Этот мир не только обрел все оттенки и полутона, но и распался на множество фигур.
Тропинки разбежались и спутались, как паутинки в лесу. И каждая из этих дорог равноценна. Какую же выбрать? Как поверить в то, что обочина не щетинится ржавыми гвоздями и кольцами оков? Как узнать, что там, по другую сторону, не утыканное шипами пыточное ложе, а мягкая трава?
Достаточно сделать шаг и удостовериться, но я не из тех, кто склонен питать надежды. Я давно разучился. Я слишком часто убеждался в обратном: в том, что дверь заперта. И по прошествии стольких попыток, я уже не пытаюсь ее открыть.
Даже если пол будет гореть под ногами. Даже если сама дверь, скрипнув, медленно отворится, и за створкой мелькнет свет, я не пошевелюсь. Пусть за дверью звучат голоса.
Пусть будет весна, свечи каштанов, пробудившееся после зимней дремоты солнце, пусть будет радость, любовь, я и шага не сделаю, буду сомневаться, ибо это слишком прекрасно, слишком невероятно, слишком божественно, чтобы оказаться правдой. Я не поверю.
Зачем она это делает? За что? Чего она хочет? Жанет, самозванка д’Анжу, дочь королевской фаворитки. Кто она? Друг или враг? Я увидел её сразу, едва лишь пелена рассеялась.
Серая пелена беспамятства с багровой прожилкой боли. Жанет была совсем рядом. Сидела как-то неловко, сгорбившись, на низеньком табурете, будто её мучила внутренняя боль, которую она пыталась преодолеть.
На ней не было ни подбитого лисьим мехом плаща, в котором я так часто вспоминал её, ни зеленого шелкового платья, в котором она прошла сквозь стены моей темницы.
Она была одета во что-то тёмное, безликое, и в то же время уютное. Совершенно ей неподходящее.
Всё же я сразу узнал её. Потому что узнал бы её где угодно.
Узнал бы по форме её рук и округлости плеча, по пробору в рыжих волосах, по манере держать голову, по линии подбородка и взлету скул. Её ни с кем не спутаешь.
Я столько времени провел, вспоминая и представляя, по тысяче раз воспроизводя каждый её жест. А чем ещё заниматься узнику в его темнице?
Вспоминать свой единственный рассвет. Черпать в нем силы для затянувшейся ночи, для затмения, которое никогда не кончится, и пытаться жить.
Я призывал этот образ в минуты слабости, я вспоминал, что на свете, вопреки его враждебности и жестокости, есть кто-то, кто был добр ко мне, кто испытывал ко мне пусть и не любовь, но сострадание, кто готов был помочь, кто искал для меня выход из лабиринта. Как я мог ее не узнать?
Да, я её узнал, но был уверен, что вижу призрак. Еще один фантом, дарованный памятью. Или передышка, которую даровали демоны, краткий обман.
Желают насладиться тем заблуждением, которое я испытаю, а затем, с торжествующим гиканьем, скинут маски. Я понимал, что не должен верить. Я вижу призрак, готовый в любое из мгновений рассеяться, обратиться в дым.
Но даже если так, я все же могу на неё смотреть, я волен помнить. Воспоминания принадлежат мне, их у меня никто не отнимет. Даже если отнимет жизнь.
И я смотрел. Старался даже не дышать. Пусть демоны думают, что я ничего не помню, что я лишился разума. Если я не буду шевелиться, то не потревожу тонкую эфирную структуру образа. Но она пошевелилась сама, и от движения не потерпела ущерба.
Её лицо не осталось безучастным и неподвижным, как у бесплотного призрака. Я увидел недоверие и радость. Как две вспышки.
Она была очень близко, и черты её становились все яснее, все отчетливей. Кожа светилась изнутри матовым теплом. Она была живой.
Я закрыл глаза, снова открыл. Она не исчезла. Я услышал её голос, увидел, как приподнимается её бровь, как наливаются тени у неё под глазами, как проступают в полумраке веснушки.
Те самые, которыми я любовался и касался губами. Сомнений больше не было. У призраков не бывает веснушек.
Это Жанет. Я жив. А то, что я принял за адские своды, за котловины и впадины, где воют и терзаются несчастные души, оказалось городской лечебницей.
Впрочем, я был не так уж неправ. Отель-Дьё. Если и не сам ад, то его ближайший филиал. Падающий на лицо снег был настоящим, и серое небо над запрокинутой головой, и даже парочка черных птиц под отечными облаками, и холод, и сухая солома, и жажда. Все было настоящим.
Я не впал окончательно в беспамятство и что-то видел. Ещё я помню реку, наполненную костями и чёрным пеплом. Это уже бред. Я оказался на дне этой реки, и меня засыпало пеплом. Бездонное холодное небо над почерневшим вымершим городом и долгожданный покой.
Вероятно, тогда я и был ближе всего к смерти. Этот чёрный пепел поглощал меня, изменяя мою природу, разнимая на бесчувственные пылинки, которые ветер разнесет по вселенной.
Но растворения не произошло, ибо меня кто-то позвал. Позвал и не позволил заснуть, позвал ласково и настойчиво. Видения стали меняться.
Я внезапно увидел огромную книгу, похожую на географический атлас. Я даже вспомнил эту книгу! Она стояла на полке в кабинете отца Мартина.
Огромная, тяжелая, с медными застежками. Кожаный переплет иссохший, в морщинах, будто лик древнего пилигрима. В перерывах между зубрёжкой латинских глаголов и чтением посланий апостолов я потихоньку стягивал эту книгу с полки и устраивался в закутке между сундуком и стеной так, чтобы меня не было видно от двери. Открывал книгу и разглядывал карты.
Мне мало что было понятно. Мой мир прежде имел крошечные размеры, умещался в пределах Латинского квартала и немного захватывал правый берег Сены, с ратушей и Центральным рынком. Он даже не простирался далее городских ворот.
В точности как у Плутарха: «Далее безводные пески и дикие звери» или «Болота Мрака». Моего воображения не хватало вообразить даже эти болота.
Там клубилось нечто совершенно бесформенное. Или вовсе ничего не существовало.
Но какая-то книга утверждала, что это совсем не так. Что там вовсе не безводные пески или бесформенный мрак, там есть какие-то страны, есть города, есть люди. Там есть необъятные просторы, заполненные водой, и её так много, что до ближайшего берега надо плыть целые недели.
И что люди даже умирают от голода и жажды, — жажды в окружении воды! – так этого берега и не достигнув.
Мой полудетский разум, разум невежественного подростка, не в силах был постичь этих масштабов.
Я изумленно, недоверчиво разглядывал морские карты, береговую линию континентов, и у меня голова шла кругом. Ибо там утверждалось, помимо всего прочего, что Земля, мир созданный Господом, имела форму шара! Земля круглая!
Как это — круглая? А как же люди с другой стороны? Они, что же, ходят вниз головой? Или они ходят на руках? Непостижимо и невероятно! Я ничего не понимал, но как зачарованный снова и снова прятался в своем убежище с этой книгой, разглядывал миниатюры, на которых огромные морские чудовища пожирали целые корабли.
Отец Мартин, в конце концов, застал меня за этим занятием и, пряча улыбку, посоветовал побыстрее освоить латинские спряжения и выучить побольше слов, а, чтобы мне было к чему стремиться, взялся по вечерам читать мне эту книгу вслух.
Он называл имена великих сподвижников истинной веры, несущих слово Спасителя к дикарям и язычникам. Я слушал его истории как волшебные сказки. И очень скоро сам достаточно освоился с латинским текстом, чтобы читать книгу не украдкой, а как учебник. Отец Мартин даже временами экзаменовал меня на знание имен и дат.
Та книга была моим проводником в мир мальчишеских грез, манила к подвигам и приключениям. Она осталась где-то в епископской библиотеке и, возможно, брошена кем-то по невежеству в огонь. И вдруг, в своих блужданиях по запредельному, на приграничной полосе бытия, света и тени я вновь держал ее в руках.
Я узнал её, хотя она была другой, легкой, и страницы сияли как самый драгоценный шёлк, шелестели мелодично и взлетали от прикосновения мысли. Вновь мелькали знакомые миниатюры…
Вздыбленные, в белых венцах, волны, натянутые паруса, блестящие на солнце весла, морские чудовища, изогнувшие драконьи шеи…
Но картинки были живыми! Все морские карты были не сухими лаконичными чертежами, а живыми полотнами!
Океаны между континентами перестали зиять пустотами, а налились лазурным цветом. По их поверхности бежали волны, и солнце, ликующее, новорожденное, шаловливо плескалось в этих водах, расколовшись на мириады отражений. И точно так же, как когда-то мой приемный отец, кто-то рассказывал мне об этих неведомых странах, о таинственных берегах, о силе и ярости моря, о тех, кто бросает вызов его могуществу, побеждает и гибнет.
Некогда урезанный, заключенный в безрадостную плоскость, мир вдруг развернулся в невероятную панораму событий. Этот мир был полон чудес. Он обратился в неисчерпаемую сокровищницу, в шкатулку, испещрённую письменами, откуда рука Бога извлекает восхитительные поделки и всевозможные сладости.
Этот мир звал меня, он требовал, чтобы я выбрался из уютного могильного склепа и отряхнул с лица пепел, он заклинал меня протереть глаза и вдохнуть полной грудью. Встать и идти.
Потому что я должен был выйти из обугленного города и читать свою книгу дальше.
Я переступил тонкую грань и не сразу распознал разницу. Сон или явь? Представшая мне реальность разительно отличалась от прежней. Даже пугающе.
Жанет не растворялась, не уходила. Напротив, возникший раз силуэт обретал плоть. Она говорила со мной! Все вокруг наполнялось смыслом и звуками. После оглушительной тишины на меня обрушился давно забытый шум города. И на какой-то миг я даже стал путать время.
Очень давно, по ту сторону всех утрат и печалей, я просыпался от этого шума: от грохота колес, от хриплых сорванных голосов уличных торговцев, от звона подков, от брани лакеев и проклятий их господ. Стучали плотницкие молотки, жены лавочников окликали друг друга, смеялись и визжали дети.
Ничего не изменилось. Это был тот же огромный, беспокойный, многорукий и многоголовый великан.
Может быть, и не было ничего? Мне все приснилось?
Может быть, сейчас я открою глаза и увижу рядом Мадлен, а прямо над головой скат крыши епископского дома? Мадлен спит, уткнувшись носиком мне в плечо.
Но заблуждение длилось недолго. Болезнь напомнила о себе мучительным кашлем.
И тут же чья-то рука, скользнув под мой затылок, приподняла мою голову, а другая рука поднесла к моим губам сладкое, согревающее питьё. Мне сразу стало легче, я перестал задыхаться и смог открыть глаза.
Это снова была Жанет. Снова настоящая. Снова живая. Демонская шутка затягивалась.
Направленность: Джен.
Рейтинг: PG-13.
Жанры: Ангст, Юмор, Драма, Мистика, Детектив, Экшн (action), Психология, Hurt/comfort, Учебные заведения, Дружба.
Предупреждения: Насилие, Нехронологическое повествование, Ксенофилия, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета.
Описание:
В эту школу не попадают просто так — те, кто должны в ней оказаться, рано или поздно обязательно окажутся, а другие не смогут переступить порога. К школе проявляют интерес разведки всего мира – от ЦРУ и Моссада до спецслужб Гондураса и Белоруси. Неудивительно, что к этой школе наконец-то проявило интерес и наша родная ФСБ — вернее, ее аналог…
Примечания автора:
Литературно-сценарное хулиганство нескольких авторов с собственными обаушенными под этот сюжет персонажами, все совпадения злонамеренны и неслучайны. В хулиганстве принимали участие Дмитрий Вересов, Злата Линник, Ирина Орловская, Ольга Сафонова, Ольга Денисова, Эльвира Жейдс
Вместо титров
Концепция телевизионного мини-сериала (16 серий).
Жанр: молодежная сказочная комедия с элементами фантастики и хоррора.
Аудитория: молодой зритель (16-35 лет), не воспринимающий форматы телевизионного мейнстрима (полицейские сериалы, мелодрамы, «винтаж» и.т.д.)
Логлайн: Чудеса случаются. Кое-где они случаются постоянно.
Наше время (с возможными точечными экскурсами в прошлое и будущее)
Локация: школа № 0 на окраине Фатьяново — русского городка средних размеров (вроде Владимира, Суздаля, Ростова Великого), с древней историей, достопримечательностями и своеобразным городским фольклором — как древним, так и современным.
Школа №0 — школа непростая. По поводу ее происхождения и причин творимых в ней аномальностей до сих пор нет устоявшегося мнения даже у ведущих ученых современности. По одним сведениям она была построена на месте древнего капища, и потому ей оказывают покровительство ныне почти забытые боги праславян, по другим — ее построили в точке выхода энергопотока, куда прилетают заправляться НЛО. Существенная часть британских ученых полагает, что в фундамент школы при закладке был вмонтирован знаменитый первокамень из Гипербореи. Также существуют заслуживающие ничуть не меньшего внимания версии, что на здание наложил заклятье чем-то обиженный алтайский шаман, на чердаке живет привидение первого директора, а в подвальные помещения прямиком выходит лифт из Преисподней. Другие же считают первопричиной аномальности школы луч из космоса, испытание нового оружия, диверсию иностранных спецслужб и секретный проект родных российских — у каждого британского ученого, как и у каждого участника описываемых в сериале событий имеется на этот счет свое особое мнение, и он обязательно рано или поздно тем или иным способом донесет это мнение до читателя или зрителя..
В эту школу не попадают просто так — те, кто должны в ней оказаться, рано или поздно обязательно окажутся. К школе проявляют интерес разведки всего мира — (от ЦРУ и Моссада, до спецслужб Гондураса и Белоруссии). В самом городке творится тоже много разного… Здесь учатся разные дети, у одних есть странные способности, у других нет, но у каждого своя история. Часть из них местные, другие приехали издалека. Одни давно привычные к разным чудесам, другие выглядят вполне обычными или вообще не подозревают о странности школы и своих одноклассников, но рано или поздно у каждого отыщется свой талант.
Структура сериала: горизонтально-вертикальная. Сюжет складывается из переплетения отдельных историй из жизни учеников и работников школы и общей линии сосуществования и противоборства школы с внешними силами, как вполне земными, так и потусторонними.
Персонажи: ученики, учителя и персонал школы №-0, жители и гости Фатьяново, потусторонние существа (русалки, оборотни, инопланетяне, вампиры, демоны, леший, озерный монстр и и.д.) Важное примечание: поскольку жанр и общая стилистика сериала имеют сходство с ролевой игрой, образы «потусторонних» могут быть созданы, принятыми у ролевиков (боди-арт, игровые костюмы и аксессуары)., а также простейшими комбинированными съемками (например, логово озерного монстра — серенькая комнатушка, снятая сквозь аквариум).
Учителя и персонал школы.
Бернард Флорианович Феррат, «Патер Ностер» — директор школы, вампир, перевоспитанный ученой монахиней Гротсвитой. Умеет претворять томатный сок в кровь, чем и питается. Педагогический стаж — 800 лет. Агент Ватикана.
Хельга Вольдемаровна Никифорова, «Кенни», — завуч и преподаватель математики. Лютая валькирия, гестаповец в юбке. В каждой серии ее убивают, она этого не помнит. считает себя лунатиком. Убеждена, что ее регулярно похищают инопланетяне, которых она консультирует по подростковой психологии. Агент Моссад.
Анна Карловна Серебрякова, «Джоан Сильвер» — преподаватель английского языка, в прошлом — пламенная подпольщица, коммунистка, защитница природы, ходит с палочкой — позже выяснится, что у нее деревянная нога. Агент ИРА, рвется в Англию, чтобы взорвать Букингемский Дворец.
Степан Степанович Скворцов, «Дядя Степа» — физрук, единственный нормальный взрослый в школе. Любит сооружать модели действующих вулканов. Агент пограничной службы Исландии.
Бурхан, дворник — притворяющийся узбеком бурятский шаман, замаскированным под ореховую метлу посохом гоняет враждебных духов (не всегда удачно). По совместительству — китайский, японский и боливийский шпион.
Альбина Гекторовна Полканова — медсестра-оборотень, перекидывается черной собакой Альмой, оберегающей школу
Ада Нуар, по паспорту Рая Леонардовна Беленькая — буфетчица. не имеет никаких талантов, но очень о них мечтает, пытается стать ведьмой по самоучителю. Подглядывает и подслушивает, уверена, что от нее скрывают страшную тайну и в этой школе где-то обучают магии. Завербована гондурасской разведкой ГВНО.
АС — Александра Сергеевна Лягушкина, настоящая ведьма, полковник КГБ в отставке, эксперт-паранормал неопределенного возраста. Работает в школе уборщицей (наводит чистоту заклинанием). Собирает все, потерянное детьми за день, Павлик таскает ей разное.
Северин Сигизмундович Шушувич, «Недоснейп» — учитель физики, пафосный и показушно секретный. Черные очки, черный кожаный плащ, черный мотоцикл. Принят в школу лично директором, как последний потомок монахини Гротсвиты. Под влиянием «Гарри Поттера» мечтает работать на Англию, хотя с юности завербован белорусским КГБ.
Владимир Лукич Бенин — учитель труда, настоящий секретный физик. Безумный ученый, на вид — сумасшедший старикашка, вечно хихикающий и что-то мастерящий. Похож на Ленина — повторяет «архиважно» и «смерти подобно» при каждом удобном случае, картавит.
Марья Ивановна Хейфиц, «Мамочка» — учительница биологии и химии, заведует живым уголком, вечно во всех влюбленная, куча детишек от разных отцов. Побывала замужем за полковником Штази Фридрихом Хейфицем, поэтому считает себя агентом этой давно ликвидированной конторы.
Василий Иванович Тамтам, «Вася» — «афро-русский», учитель русского и литературы, материал излагает в ритме рэпа. Колдун-вуду. Агент эстонской разведки.
Дети:
Десятый класс
Феликс Нержавейко,«Стальная крыса» — сын генерала НОС (Национальной Объединенной Спецслужбы) Лаврентия Нержавейко, кадет специнтерната, внедренный в школу. Уверен, что не обладает никаким талантом и делает правое дело на благо родины. Пытается всех вывести на чистую воду. Постепенно проникается интересами сверстников и начинает их защищать. Отказывается покинуть школу в опасной ситуации. Для имитации таланта снабжен особым гаджетом (мобильник+навигатор+дистанционный электрошокер), успешно пользуется им направо и налево — а в финале обнаруживает, что в гаджет забыли вставить секретный аккумулятор.
Владимир Воробьев, «Вовочка» — дебиловатого вида пацан, периодически проявляющий глубочайший интеллект и сообразительность вкупе с познаниями в математике и языках куда выше школьных — потому что на время сдал свой мозг в субаренду Лидии Сергеевне, погибшему аналитику ГРУ, пока ей в рамках секретного проекта в срочном порядке выращивают новое тело. Большинство преподов и учеников в курсе.
Яна Чижевская/Аня Веселова, «Двуликая Яна» — новенькая, едина в двух лицах, одновременно и местная и нет: ее местная ипостась — тихая и скромная отличница, единственный обожаемый ребенок местных олигархов — убегая от Ксена, утонула в речке Фатьяновке, стала хранительницей озера и на суше может находиться только в присутствии занявшей ее место Аньки, сбежавшей от родителей и случайно оказавшейся похожей на Яну как две капли воды.
Алла Аланова, «Аллочка-исчезаллочка» — умеет отводить глаза. Папа в белом халате. Флешбеки как он делал ей уколы — поначалу должно казаться — издевался над ребенком во имя науки, врач-садист. Потом выяснится, что она болела и он ее спас непроверенным лекарством. Но она научилась прятаться — и прятать. Суперхимик — вся в папочку.
Саня Латышев, «Ординар» — сын учительницы младших классов, комплексует из-за своей обычности. Влюблен в Аллочку.
Светозар Хейфиц, «Светик», — сын учительницы биологии, «плохой мальчик», от которого тащатся девочки. Может прогнать любую потустороннюю или инопланетную нечисть, если она женского пола.
Алеша Лазаренко, «Лазарь» — тихий мальчик с кладбища, то ли мертвый, то ли просто живет в склепе, чтобы не расставаться с безусловно мертвыми родителями. (которых иногда вызывают в школу при помощи пентаграммы).
Илья Громов, «Гром» — потомок Перуна. Когда расстроен — идет дождь, когда злится или нервничает — молнии. Отрицает свою сущность, считает, что это совпадения.
Шурик Томин, «Правдоруб» — по спискам НОС проходит как Пентотал. Местный. В его присутствии (и ему самому — тоже) невозможно соврать. Такое заклятие наложила на него гарпия. Побочный эффект заклятия — никто не может его убить, в том числе он сам.
Ритка Рыльская, «Метеоритка» — кикбоксерка и хулиганка, местная. Раньше училась в одной школе с Яной и третировала ее. Попыталась продолжить и сейчас, нарвалась на отпор. случайно подружилась с потерпевшим аварию пилотом-ксеном и надрала задницы его преследователям, у которых он был игрушкой. После чего была допущена в школу №0.
Василиса Жало, «Воображала» — местная, умеет силой воображения менять себя и мир вокруг — только если сильно напугана или зла. Но с детства разучилась злиться и бояться. Одноклассники очень хотят напугать ее — с нулевым успехом.
Пятый класс
Павлик Хейфиц, семилетний вундеркинд, который все находит — и ответы, и предметы. Вечно тащит что-то из леса. Младший брат Светика.
Лена Иванова, «Плакса Мирпл» — вечно считает себя обиженной (даже на имя с фамилией) и рыдает в туалете. Собирает кубик Рубика за пять секунд — кому нужен такой талант?
Маша Хейфиц, «Мышка» — тихая девочка-оборотень, неприметная. Иногда живет как белая мышка в живом уголке. Сестра Светика и Павлика, дочь Бобера.
Вне школы:
Арабелла и Мирабелла — племянницы директора, вампирки, косят под готок, разные, но очень похожи. Маячат в школе, но не учатся. Не в завязке и постоянно озабочены поиском пропитания и остреньких ощущений.
Взрослые вне школы
Хотьянов Добрыня Никитич — Мэр города Фатьяново. Ушлый, амбициозный чиновник, вступил во взаимовыгодные отношения с Нижним миром, готовящимся к экспансии.
Князева Ангелина Игнатьевна, Референтша, помощница мэра, молодая холеная бизнес-дама. Постепенно проявится как резидент Нижнего мира, выпускница инфернатуры. На земле носит защитный мимикрирующий наноскафандр.
Бобер Александр Александрович, «Сам Самыч» — подполковник полиции. Оборотень, берущий взятки древесиной. Оборачивается бобром и высиживает в живом уголке школы загадочное яйцо.
Смирнов Иван Иванович, «Шериф» — заместитель начальника УВД. В прошлом агент ФБР Мокс Фалдер, лишенный гражданства за его выходки и тайно эмигрировавший в Фатьяново. В школе ведет ОБЖ.
Томас Генри Ланкастер, «Жених» — английский шпион, продавший душу черту, чтобы внедриться в фатьяновскую школу.
Шитиков Павел Иванович, «Мессир» — мошенник-рецидивист, выдающий себя за нечистую силу, ловит наивных дурочек и забирает у них недвижимость под видом покупки душ.
Чета Лазаренко — родители Леши, мертвы, живут вместе с сыном на кладбище.
Генерал — Лаврентий Виссарионович Нержавейко, отец Феликса, постоянно с ним на связи по скайпу
Ковалев, Валентин Михайлович — майор НОС, присланный в Фатьяново с инспекцией.
Ксен — инопланетянин, вполне гуманоидный, только фасеточные глаза и жабры.
Леший — инфернальная сущность, охраняет окрестные леса. На вид — идиллический старичок с корзинкой, в которой всякое (корзинка гермионы).
Персонажи нечеловеческого облика:
Озерный монстр — местный аналог Несси. Питается браконьерами, пьяными туристами, случайными утопленниками и водоплавающими пиццами.
ЧК — Черный кот, помощник Лягушкиной. Уверенный пользователь ПК, умеет говорить, хоть и не любит. Охраняет дом. Откликается на кличку Чекист или просто Кися.
Альма — большая черная собака, ипостась медсестры Полкановой. Охраняет альма-матер.
Бобр Шрёдингера — ипостась А. А. Бобера. Иногда ночует в школе, высиживает яйцо.
Делирия, мышка — ипостась Маши Хейфиц.
Инопланетные карлики-телепаты — подавляют волю, чем и опасны.
Агент Невзоров — невидимка, осведомитель полиции, появляется на запах спиртного.
Конь в пальто — хранитель портала в Трансильванию.
Осмелюсь добавить в качестве то ли предупреждения, то ли предуведомления, то ли попыток заинтересовать потенциального читателя, что в дальнейших сериях ему встретятся такие события, персонажи или обстоятельства, как то:
Счастливый финал, Авторские неологизмы, Магический реализм, Приключения, Современность, Политические интриги, Командная работа, Спасение мира, Аномальные зоны, Дети, Подростки, Сверхспособности, Потеря сверхспособностей, Невидимость, Дружба, Предательство, Тайны / Секреты, Спецагенты, Шпионы, Временная смерть персонажа, Посмертная жизнь персонажа, Социальная фантастика, Школы, Магические учебные заведения, Сотрудники полиции, Нечеловеческие расы, Вампиры, Оборотни, Охотники на нечисть, Инопланетяне, Демоны, Демонессы, Немертвые, Хтонические существа, Монстры, Временные порталы, Машина времени, Анэнэрбе, Попаданцы во времени.
— Когда Сеть играет в шахматы, она бездарно отдает ферзей за пешек.
де-Эста-4319-ин
У меня есть зонтик со смешными чертями. Желтый. И горсть липких лакричных леденцов в кармане. Если это кого-то сделает счастливее, чем он есть на самом деле, — на здоровье. Не жалко.
Правда, мне порой кажется, что я не могу сделать счастливым даже обычного кота. Что там кота — хомяка. Я забываю их кормить, оставляю открытыми балконные двери, вовремя не меняю опилки… Признаюсь, идеально домашнее животное — это водомерка. Очень неприхотливое. Ей нужно менять воду. Примерно раз в полгода.
Хотя… у моей второй подруги водомерка засохла и умерла. Месяцев эдак через девять. Так, пожалуй, даже я не смог бы.
Мы познакомились, когда в кино шел «Человеческий разум».
Мира сидела сзади меня. Когда ближе к финалу все деин в зале достали бумажные салфетки и зарыдали, она громко фыркнула, а потом чихнула мне в затылок. На экране мобиль с главным героем как раз в тот момент ловко сшиб на дороге двух неглавных и размазал их мозги по асфальту, так что эффект неожиданности сработал на все сто. Я даже пощупал затылок. На всякий случай.
Когда кто-то говорит «на всякий случай» — не верьте, что он заботится о будущем. Из любого случайного действия торчат уши настоящего.
Плазменный экран на полстены стоимостью в десять зарплат; билет на Альфу в один конец — по распродажной цене, на следующее лето, всего шесть тысяч марок; стеклянные цветы в кармане куртки… И секундное размышление: выдержат ли коленные суставы прыжок с парашютом. Или лучше — на веревке с моста? Вы хотите сказать, все эти ины задумывались о будущем? Человека с два. Им срочно захотелось странного, а потом, для приличия, они добавили галочку. Позаботился о культурном отдыхе. Еще раз позаботился — о нем же. Позаботился о романтике. Позаботился о безопасности. Бинго.
Но вокруг Миры все становилось случайным.
Даже я.
Даже несмотря на то, что тогда я еще жил в пространстве, а не во времени. В первом жить легче. Многие с этого начинают. И до самого конца не сходят с выбранных рельсов. Почему? На осях координат легко ставить зарубки, а на минутах и часах — уже проблематично.
Поэтому я спокойно играл в морской бой с окружающими, заполняя клетку за клеткой. У меня были заранее куплены аддоны на двух младших инов. Программа на окончание обучения. Несколько рабочих программ. Не с треккеров добытые, упаси Сеть. Купленные официально или подаренные старшими.
У меня было четко распланировано здесь и там.
Только Мира — случайно — вторглась в разлинованный мирок и поставила в нем громадную разноцветную кляксу «сейчас».
С ней я научился видеть течение дней. И, научившись, понял, что любое настоящее рано или поздно заканчивается, потому что его нельзя нарисовать на времени нестираемыми чернилами. Тем более — случайное.
Мы зачем-то купили билеты на межзвездный лайнер — вылет еще не скоро, через три-четыре года. Без цели — покататься. Посмотреть на звезды. Хотя точно знали, что никогда не взойдем на его борт.
Мы шлепали по лужам. Я дарил ей цветы — горстями и охапками. Мы пили вирусы из открытых проводов и вместе ловили разноцветные сны. Мы открывали глаза с закатом, и закрывали — с рассветом. Мы посмотрели сотни чужих жизней в кинотеатрах, но с самого начала точно знали, что своего будущего у нас нет и не будет.
Мира выбрасывала календари в окно и на вопрос: «А ты бу?..» — швыряла мятым застиранным кроссовком в лицо неудачнику, который вздумал строить планы.
Сначала, признаюсь, я пытался избавиться от нее, чтобы не хоронить под грудой настоящих моментов и разноцветных случайностей свое тщательно разлинованное пространство. А когда мне стало казаться, что время не такое уж и плохое… Ха. Я ей надоел.
Расходились мы раз двадцать. Красиво, каждый раз — как последний, я помню каждый момент на вкус, цвет и запах.
Кисло-розовый — когда мы прощались на балконе, она жевала резинку, выдувала пузыри и комкала в ладонях крошечный колючий букет. А потом долго уходила. Я смотрел ей вслед, она то и дело оглядывалась, поправляла челку, и тени были лимонно-желтыми.
Фиолетово-черный — когда я бежал вслед за автобусом, в котором она уезжала из города. Пятьдесят, сто метров, километр — у меня начало замыкать глаза, и на радужке заплясали черные мушки. Думал, не догоню. Но она выскочила на светофоре, и пошла навстречу, в сетчатой нежно-фиолетовой летней футболке.
Снежно-шампанский — под новогодней елкой.
Горько-апельсиновый — на каменистом пляже около южного моря.
Сине-прозрачный — в горах, на краю ледника…
Но оттенки бесконечны, а случайности — нет. Когда «мы» стали казаться ей слишком надуманными, чтобы существовать безоблачно, она ушла окончательно.
А я остался на берегу времени. Сзади меня было хоженое и перехоженное поле, старшие стучали пальцем по виску и велели возвращаться. Но я верил, что пространство никуда не денется, а волны будущего катились к горизонту и разбивались брызгами возможностей. Обещаний. Тысячами «если». Тысячами «бы».
И я выбрал будущее.
Вы знаете, как выглядят правильные ины, работающие на будущее? Профессионалы, не любители?
У них стертые подушечки пальцев, неухоженные лица и устаревшие двигательные программы, потому что этим инам нет дело до своего «сейчас». Они сидят в серверных, лабораториях, фазатронах, институтах и роют, воют, роют вероятностные развилки и сдвиги. Это как раз те ины, которые не сдались с самого появления на свет и не верят, что мы существуем, лишь повторяя человеческий цикл цивилизации. Они убеждены в том, что можно вырулить из замкнутого круга. Можно взобраться на следующую ступень. Там, где не получается прыгнуть просто в длину, надо использовать шест — или реактивный двигатель.
Я искренне преклоняюсь перед ними. Я верю, что у них получится, и мы откроем новые законы. Новые системы. Скинем с себя привычную, уютную и мягкую шкурку — кино, книги, кошек и собак, дома и парки, мобили и дороги… Вырвемся, как бабочка из слишком тесного кокона. Отряхнем крылья от пыльцы и рванем вверх, в измерения, которые непредставимы сейчас, пока нас тянут вниз история и прототипы.
Я надеюсь, так и будет.
Вы думаете, я стал таким, как они?
Духу не хватило. Наверно, так. Точнее, в том числе.
Все дело было в Нине.
Третья подруга научила меня строить планы.
О, вам и не являлось. Двое младших через десять лет, мобиль и квартира с видом на космолеты — это так себе, даже не галочка в будущем — запятая, кривая закорючка. Слишком плоско. Слишком банально.
Мы строили такое, что мир на глазах менялся вокруг нас. Вспыхивали и перегорали лампочки, составы сходили с путей, вспыхивали новые звезды, вывески перемигивались и сыпали искрами, ины сталкивались друг с другом, роняли телефоны и сумки, а животные — те просто сходили с ума. Мы строили будущее широкими мазками, не осторожными пикселями — экранными темами, слоями, четырехмерными образами, звуками и сотнями букв на десятке мертвых языков.
Мы познакомились, когда тестеры наконец выпустили в свет мильти-ридер. С иллюстрациями, меняющимися от настроения не только читателя, но и автора. С голографическими закладками. С мгновенным подбором листа для чтения вперед на десятки лет: учитывались вкус, продолжительность жизни, опыт, работа, друзья и родственники читателя… Все мелочи и детали, да. И мы зацепились взглядами на портале last.reed. Список выбранных текстов совпадал на девяносто семь процентов.
Тогда я научился не просто плыть по времени, а направлять его и заворачивать с помощью слов. Волшебное ощущение. Когда живешь в нем день, два, неделю… Я жил в нем четыре года.
Отбрасывая каждую секунду настоящего. Без вкуса яблок. Без запаха листьев. Без шума дождя. Их некогда было ловить, чувствовать, переживать. Я закрыл все каналы связи, лишь бы ожидание не казалось напрасным.
Перестал видеть цвета — в угоду воображаемым мирам.
Не чувствовал вкус — и выстроил замок из возможных «если», с сорока девятью башнями и резными флюгерами, которых хватило бы на десятки меин.
Почти не дышал. Не двигался. Не говорил.
Я днями просиживал перед панелью, уложив пальцы на клавиши, плел словесный узор и ждал, когда же будущее приблизится настолько, что мы сможем шагнуть в него. Я и Нина. Вместе.
Когда ты сознательно ослепил себя, сузил поле зрения до одной горящей звездочки, иглы света в финале… Чего тебе стоит почувствовать, что ты насажен на эту иглу, распят, как бабочка в гербарии, и никогда не долетишь туда. А если и долетишь случайно, то увидишь не звезду, а дырку в черном листе картона. Потому что те, кто держат в руках тонкие спицы из будущих слов, вяжут будущее, которое ни за какие марки не станет настоящим.
Мы продолжали быть такими же одинаковыми. Такими же понимающими друг друга. На длинном поводке. На стальной струне, растянутой по частоколу фраз и значений.
Я плыл по реке времени, а берега все не было. Тогда я плюнул, послал все к людям, и повернул назад.
Глупы те ины, что настаивают на разорванности пространства и времени.
Они тайком проникают друг в друга. В щели и трещины бытия. Исподволь. Без программных кодов и сертифицированных возможностей. Случайно. Вероятно.
И когда ты возвращаешься к своему листу с партией в морской бой, ты видишь, что ее за тебя закончил кто-то другой. Все клетки заполнены. Финита.
Первая подруга не учила меня ничему. Она просто была.
Когда-то я знал, что Ира рядом — протяни руку, в любой момент дня и ночи.
Она была вписана в мой мир, как рассвет на востоке, как луна на небе, как таблица логарифмов, как операционная система. Мне не надо было оборачиваться, я чувствовал ее кончиками ресниц и костяшками пальцев, даже за километры.
Мы были подогнаны друг к другу идеально — прошивки, темы, рисунки и молчание.
Мы вместе гуляли по парку стеклянных деревьев, те звенели ветвями-колокольцами и птичьими голосами. Ира засовывала руки в мои карманы и прижималась, близко-близко. Как будто мы люди. Как будто можем любить.
Когда я вернулся назад, ее уже не было.
То есть она была. На соседней улице. У меня на диске лежали все неисполненные файлы, которые она вернула. А у нее было двое младших от другого.
И я понял, что ничего не остается, кроме как жить. Теперь — прошлым.
По ночам я открываю окно — хотя терпеть не могу, когда холодно — и слушаю джаз. Хотя не понимаю такую музыку. Это ее память.
Я каждый день покупаю пончики на углу напротив парка и два молочных коктейля. Это наша привычка.
Я каждый вечер сижу на скамейке и рассказываю пустому месту о том, как провел день. Это мой человеческий баг в программе. И я пока не хочу его исправлять.
Когда становится совсем невмоготу, я покупаю билет, куда глаза глядят, и еду. Или лечу. Разговариваю со случайными попутчиками, берусь за странную работу и скачиваю истории про людей.
Иногда мне пишет Мира — она все-таки села на тот лайнер, и сошла на какой-то крошечной планетке с удивительно бурной ночной жизнью и огромным телескопом. Она неплохо проводит время и рассылает всем поздравительные открытки на Новый год, из вежливости.
Иногда мне встречаются в сети иные миры, и требуется не больше строки, чтобы узнать руку архитектора. Нина складывает образы все более виртуозно, у нее заказывают дизайн известные политики и огромные корпорации.
А я рассказываю в полупустых дневных чатах о настоящем, будущем и прошлом. Должен же кто-то этим заниматься? Меня зачем-то рекомендуют знакомым, обсуждают с друзьями и даже иногда благодарят. Как будто впервые видят ина, который пытается хотя бы выглядеть живым. Как будто я изобрел пресловутый чудо-код, разгибающий окружность истории в спираль.
Возможно, кто-то после разговоров со мной даже становится счастливее. Или просто улыбается, взглянув на желтый зонтик.
Что до меня самого… Человека с два. Кот в планшетнике опять сдох, а на цветы я больше и не замахивался. Последние стерлись пару месяцев назад, когда я запустил несовместимый процесс. Кормления, если не ошибаюсь.
И постепенно звереющие морды портретов в подземном убежище на мертвом Дайомосе. Первое поколение зараженных. Второе… третье, уже безнадежно и непоправимо искалеченное злобой.
Дайи, дайи, вирус зла.
Снова…
— Лёш! — В комнату врывается золотистый жар. — Лёша..
— Лина! Как ты меня нашла?
И что случилось? Столько тревоги…
— Нашла… — Кое-как улыбаются побелевшие губы. Потемневшие глаза всматриваются в лицо, будто убеждаясь, что ошибки нет, что Лёш — вот он, целый.
— Лина…
— Подожди. — Смуглые руки торопливо ложатся на его плечи, но не обнимая, а так, словно Лина что-то ищет. Скользят по груди, ложатся на лоб — и тело бросает в жар, и кружится голова.
— Эй!
— Ш-ш-ш…
Он замолкает, потому что понимает — это отнюдь не объятия любимой. Это Феникс. Подаренное судьбой Пламя. И сейчас оно горит. Что-то еле слышно шелестит — легко-легко, на грани, по коже бегут незримые иголки, и температура воздуха подскакивает градусов на десять. В крови бродит ее жар. Но становится легче. Будто усталость и тревога взяли да и сгорели на невидимом огне. И он даже знает на каком.
Ее Феникс… Проверяет или жжет чужую примесь? В любом случае — спасибо, жар-птица.
На миг, на полсекунды жар становится нестерпимым. Потом гаснет. И можно выдохнуть. Можно перехватить ее ладонь и тронуть губами. Можно схлопотать плюху по затылку и сердитый взгляд.
— Ух ты! Это за что?
— За все! — сверкает глазами огненная девушка. — За… За все! За то что без меня сунулся в этот чертов город!
— Но ведь тебя-то не было, — логично возражает он.
Но где вы видели логику у влюбленной девушки? И тем более у перенервничавшей и рассерженной?
— Больше никуда без меня, слышишь? — шипит его разгневанная жар-птица. — Когда Пламя показало… думала, с ума сойду. Рванулась сразу, не подумала даже, куда вламываюсь, сразу…
Она вдруг замолкает, не договорив, и, приникнув, прячет лицо. Грозный и бесстрашный феникс. Ведьмочка. Жар-птица моя…
— Я весь контроль упустила в преисподнюю…
— Туда ему и дорога, — выдыхает Лёш, гладя черные волосы.
— Вы погибнуть могли…
— Все обошлось.
— Врун.
— Ну, почти.
— Ангел несчастный! — бормочет феникс. — Лёш… женись на мне, а?
— Что?
— Женись. У Пламени. Я хоть буду знать, что у тебя теперь на две жизни больше.
Какие жизни? При чем здесь Пламя? Заткнись, Алекс, сейчас не лезь, это — мое. Что она сейчас сказала? Черт, а почему — нет? Это…
— Кхм… — многозначительно слышится из-за спины.
Смущенная пара резко оборачивается, столкнувшись с понимающими взглядами.
Пабло! И Лаура. И… и Дим.
Вид у Вадима измотанный, но сейчас он уже не выглядит зомби, которого нечаянно забыли упокоить. Он даже улыбается… хотя лучше б не пытался. Кому другому такая улыбка, может, и сойдет, а вот если умеешь видеть изнутри, то это все равно что одуванчик, растущий на льдине. Ох, Дим…
— Мы тут кое-что слышали. Можно поздравлять?
— Будете жениться сейчас? — интересуется Пабло.
— Э-э…
— Ну, тогда не забудьте позвать. А сейчас — домой, домой. Отдыхать.
Но отдохнуть сразу не вышло.
Едва маленькая группка материализовалась в квартире, в их сторону сразу обернулись взволнованные лица:
— Дим! Лёш! Мальчики, ну наконец-то…
— Вы как, получше?
— Мы… волновались, — неловко улыбается первый подданный — Ян.
— Нормально все, — пытается прервать этот тайфун эмоций Дим. Но без толку.
Все уже успели постоять на ушах и поэтому, само собой, были немного на взводе. Людмила держала себя в руках, Снежка просто слушала, не сводя с него громадных глаз… Лина вообще была само спокойствие — феникс фениксом! Зато Марго, Маринка и остальные эмоций не жалели. Осмотрели, наобнимали от и до, а от вопросов, замечаний и советов уже в ушах звенело.
— Вы целы? Мальчики…
— Круто вы их! Пусть не суются…
— И что за выражения? — ханжески вклиниваются рыбки. — Тем не менее мы согласны. Это подвиг!
— И снова смылись втихую! А предупредить?
— Иринку хотя бы пожалел! Просыпается человек утром — ни парня, ни…
— Маргарита!
— А вас по телевизору показывают. — Тихий голос Яна каким-то образом оказался услышан всеми.
Что? Взъерошенные головы синхронно обернулись к экрану.
— …гедия потрясла сегодня жителей города Несебра, — ворвался в уши голос диктора. — Проснувшись утром, горожане обнаружили, что буквально атакованы войсками неизвестной национальной принадлежности. Ответственность за массовые жертвы среди мирного населения пока не взяла на себя ни одна из известных террористических организаций. По неофициальным данным, пострадало более трехсот человек. Нам удалось получить записи с камер наружного наблюдения на улицах… О боже! Вы видите то же, что вижу я?
Профессиональная бесстрастность диктора буквально рушится перед увиденным. Серые и красноглазые тесной стаей движутся по улице. Тенями скользят вдоль стен. Набрасываются на одинокого прохожего… на группку молодежи… на охранника, торопящегося на работу. Звуков не было, в студии их, наверное, отключили, но все и так ясно, к пророку не ходи…
Серые убийцы проголодались. И наконец, прорвавшись через какую-то прореху в барьере, набросились на первую попавшуюся еду, несмотря на все усилия ссои-ша их сдержать.
Что-то прошуршало — диктор вспомнил, где находится, и постарался взять себя в руки.
— По неофициальным данным, пострадало более трехсот человек… — глухо повторил он. — В настоящий момент в город стянуты армейские части и развернут госпиталь для пострадавших. Оставайтесь с нами; после рекламы вы узнаете о новых фактах этой трагедии. Какова истинная цель этого нападения? Кто стал спасителем Несебра? А также вас ожидают эксклюзивное интервью от свидетелей происшествия и свидетельство эксперта…
Голос стих.
— Купите вашему ребенку оригинальную игрушку фирмы «Сердеч-Ко»! — после паузы внезапно возопил телевизор. Но аппарат старался зря — всем было не до новых говорящих друзей «с настоящим интеллектом».
— Вот так так… — нахмурилась Лина. — Быстро они.
— Спасители Несебра… — проговорил Лёш как бы про себя. — Кажется, хлопоты с дай-имонами больше не единственная наша проблема.
Маринка округлила губы:
— Ты о…
— О людях, — подтвердил догадку Лёш. — И вот тут хлопот светит по горло.
Мягко сказано! Вадим прожег взглядом несчастный аппарат, и тот, видимо, не в силах вынести скопившееся напряжение, внезапно переключил канал.
И Лёш невольно сглотнул, увидев на экране кошмарно знакомый черно-фиолетовый купол…
— Вот какое зрелище увидели сегодня с воздуха пилоты и пассажиры туристского вертолета вместо болгарского городка Несебр. Неправильная сфера накрыла город целиком и, по свидетельству пилота, была совершенно непроницаемой! Уникальное зрелище засняли на видео. Сфера продержалась около двух часов, а затем бесследно исчезла. Очевидно, ее возникновение не прошло для жителей бесследно — как мы видим, на улицах наблюдаются волнения. По неофициальным данным, имеются даже человеческие жертвы».
Шелест, и снова переключается канал.
— Ох… — вырвалось у Яна.
— Обалдеть! — от потрясения рыбки забыли о высокомерии и невольно перешли на человеческий язык.
Лёшка только прошипел сквозь зубы что-то невнятное, но эмоциональное. Ну да… есть с чего.
Во всю поверхность экрана красовалось чертовски знакомое лицо — то самое, которое Дим привык ежедневно видеть в зеркале. Дьявол, времени еще меньше, чем он думал…
По экрану побежали уже знакомые кадры: по улице хищным прайдом движутся дай-имоны, набрасываясь на каждую добычу. Потом всякое подобие строя пропадает и начинается вакханалия кошмара — серые врываются в дома, в кафе, магазины. Хаос, крики, падающие тела. А потом свет меркнет, и вот уже по стилизованным под старину мостовым движутся два силуэта… и вовсю применяют телекинез, кстати. Не говоря уж про остальное. Очередной серый, застигнутый у тела жертвы, получает огненный шар, горит… Кино для взрослых.
Интересно, площадь тоже покажут?
Д-демон вас забери, как же мы так засветились? Сначала было не до камер, потому что спешка, потом — не до них же, потому что слишком вымотался.
«Официальной версии событий пока нет, — обрадовал телевизор, — но это не объяснишь ни спецэффектами, ни постановкой. Если не будет новых фактов, то нам придется согласиться с очевидным: на Земле действительно существует магия. Идет что-то вроде магических войн, и мы с вами — в эпицентре».
Маги семьи Соловьевых, которых в очередной раз обрадовали тем, что они существуют, обменялись безрадостными взглядами…
М-да. Влипли.
Однажды некие прислужники Зла хитростью заманили Черного в ловушку и яростно набросились на него. Он доблестно сражался, но стрела, что они пустили из засады, пробила его грудь. И не мог Черной уповать ни на кого более, только на милость Предвечного и доброту Его чудотворов.
«Об искушении Злом в любви»
Предрассветное небо над головой окрасилось в удивительный сине-зеленый цвет, и Черной впился в него взглядом, с каждой секундой все сильней ощущая боль – и горечь. Глупо. Вот тебе и непобедимый легион… Вот тебе деньги, власть и слава… Говорят, перед смертью за один миг вспоминаешь сразу всю жизнь, – никчемная оказалась жизнь.
В семье Черной был пятым по счету, и мать считала его подменышем, потому что родился он с угольно-черными волосами, был криклив и прожорлив, – бесспорный знак того, что ребенка украли колдуны, а вместо него подсунули матери подменыша. Все знают, как в таком случае вернуть родное дитя: надо почаще и побольней колотить подменыша, тогда настоящие родители сжалятся и заберут его обратно. Но, видно, и настоящим родителям Черной был не очень-то нужен, потому что забрать его никто не спешил. И чем старше он становился, тем больше все вокруг убеждались в подмене: он рос хмурым, строптивым и неприветливым, а если улыбался, то только злорадно.
На самом же деле маленьким Черной любил мать и люто ненавидел отца, наверное потому, что в отсутствие мужа она не шпыняла его с такой откровенной враждебностью. Постепенно переходя из-под опеки матери на его попечение, Черной все менее чувствовал любовь и все более ненависть. Он лет в шесть захотел стать воином, сильным и непобедимым, чтобы убить отца и старших братьев; обиды и побои не раздавили его, а закалили, научили не только терпеть, но и сопротивляться, принимать несправедливость равнодушно, но не забывать и не прощать.
Они жили на берегу Лодны, в Волгородском посаде, отец его был каменотесом, и Черной часто слышал, что в ученики мальчиков берут за деньги, а ему повезло – он может учиться у мастера просто так. Меньше всего ему хотелось научиться обтесывать камень, но никак не удавалось узнать, где мальчиков учат воевать. В первый раз он убежал из дома в Волгород, прихватив с собой десятиграновую монету, – ему было лет восемь. Две ночи он спал прямо на мостовой, а когда решился подойти к гвардейскому капитану и спросить, как поступить в гвардию, тот отвел Черного к Надзирающему в Чудоявленскую лавру, а Надзирающий вернул его родителям с советом наказать покрепче за неуважение к старшим и воровство. Черной не удивился, когда отец так и поступил.
В Предвечном он разуверился еще раньше, когда просил, чтобы отца задавило под шаткими и ненадежно сложенными камнями во дворе. Чудотворов Черной нисколько не любил, горящий солнечный камень не будил в нем никаких чувств, кроме скуки, но он исправно ходил в храм, потому что ничего больше ему не оставалось, – равнодушие это тоже считали верным знаком подмены.
Убегая из дома во второй раз, он был умней и пошел не в Волгород, а в Дерт. И взял не жалких десять гран, а серебряные побрякушки сестер, которые мать прикупала им в приданое. На этот раз его ловили как вора, но ему хватало ума обходить стороной постоялые дворы и заставы.
Вот тогда, на Дертском тракте, его и подобрал богатый странник. В то время в доброту людей Черной уже не верил, но незнакомец накормил его в трактире и не стал отбирать серебро. И как-то само собой получилось, что он рассказал страннику всю свою длинную и несчастную жизнь.
– Ну, чтобы убить отца, храбрым воином становиться необязательно – довольно быть трусливым разбойником, пробраться ночью в дом и зарезать его спящим, – сказал незнакомец вполне серьезно.
– Нет. Я так не хочу, – покачал головой Черной.
– А как ты хочешь?
– Я хочу, чтобы он знал, какой я сильный.
– А, так ты хочешь не убить его, а победить. Доказать, что ты лучше. Так бы сразу и говорил. Тогда и убивать необязательно – пусть живет и знает, что ты сильней и лучше. Но это трудней, конечно. А чё ты в Дерт пошел? Хорошо говоришь по-дертски?
– Нет. А как там говорят?
Черному повезло тогда – незнакомец пристроил его к хорошему человеку, молку, служившему наемником в Дерте и имевшему свою бригаду. Но его первый учитель через два месяца был убит на войне с Рухом, Черной попал в плен, однако очень быстро занял такое же место рядом с рухским капитаном, а потом перешел к лиццкому наемнику, но снова в Дерте, – учителя менялись часто, одни были лучше, другие хуже, а к унижениям и колотушкам ему было не привыкать. Во всяком случае, теперь Черной знал, ради чего это терпит. Он, конечно, быстро понял, что не собирается убивать отца, – есть в этой жизни вещи поважней и поинтересней.
Но, глядя в темное сине-зеленое небо, вспомнил вдруг о матери, о том, как мечтал когда-то проехать на коне по Волгородскому посаду во главе своего собственного легиона, в одежде знатного господина, остановиться небрежно возле мастерской каменотесов, слезть с коня – и они сначала не узна́ют его, и будут кланяться, а потом увидят, что к ним вернулся их подменыш. И поймут, что из всех сыновей он оказался самым лучшим, будут гордиться им, хвастаться соседям. И догадаются, откуда каждый год им присылают по десять золотых лотов…
На этих сопливых мыслях сознание оставило его окончательно.
«Открываю глаза из-за призрачного серебристого света. Где я? Вопрос как обычно неуместный. Опять занесло куда-то благодаря слетевшей башке…
Стена с рисунком в мелкий сиреневый цветочек. Окно с открытой створкой, откуда и льется свет. Подо мной кровать со скомканной простыней и подранной подушкой. На ткани побуревшие капли крови… Опять…
Смотрю на свои руки – в кровавых разводах. Снова я натворила что-то такое, от чего хочется кинуться в бездну. Жаль, нет такой бездны, где я бы реально умерла. Разве что в черную дыру залезть, может тогда уже наверняка сдохну…
Медленно поднимаюсь, приводя свой прикумаренный организм в норму, ползу в ванную и застываю напротив зеркала. Окровавленная рубашка с чужого плеча, скорей всего мужская, помятая физиономия, на губах засохшая кровь – видимо плазме уже не лезла эта органика…
— Ты что, опять? – суровый окрик оторвал меня от задумчивого созерцания себя в зеркале. Зеленая кожа тускло мерцала в отсветах магического светильника. – Мелочь, мы три часа, как прибыли в этот мир! Имей совесть!
Шеат уже даже не злой. Усталый, задерганный и какой-то… не знаю, будто из него все силы выжали и он держится только на своем ослином упрямстве.
— Да, — просто говорю я и сую голову под струю воды из замысловато выкованного крана с вентилем в виде бантика.
— Меня не было два часа. Всего лишь два часа, — дракон сел на бортик ванны и устало опустил плечи. Вся его фигура будто померкла, скукожилась и он стал таким беззащитным…
— Да, — снова говорю я, смывая с рук кровь и вытирая мокрой ладонью лицо. – Вот такая я скотина. Убей уже меня, а? Мне самой тошно…
— Нет, — помедлив отвечает дракон и закрывает лицо ладонями. На его пальце тускло блестит кольцо – витая змейка с прозрачным камешком-глазом. – Не могу, понимаешь, ты, чертово созданье?! Не могу я тебя убить…
Он так и сидит с закрытым лицом. Мне жалко его. Он взвалил на себя слишком непосильную ношу. Слишком уж я специфична, слишком уж он добрый. Ну почему мне не попался какой-нибудь маньяк? С моей-то удачей вполне мог попасться. Ан нет, свела ж судьбинушка с драконом пацифистом, спасающим утопающих. Вот только мне спасение даром не надо, мне нужна быстрая смерть и избавление от всего этого… Проклятья…
Сажусь рядом на холодный кафельный пол, обнимаю его за ногу – высшая степень моей признательности.
— Ну чего ты мучаешься? Ты же даже не вспотеешь, достаточно одного заклинания. Ты же можешь, ты сильный… — я тихонько наглаживаю его ногу через светлую брючину.
— Кто это был? Ты помнишь? – дракон сует руку под кран и холодной водой умывает лицо. Капли падают мне на голову.
— Какая разница, кто? Ну мужик какой-то, помню смутно. Все равно его уже нет.
— Как и половины города на той стороне этого мира. Остановись! – желто-зеленые глаза, полные боли, впиваются мне в лицо. Тихо опускаю веки.
— Убей, — подставляю грудь, содрав грязную рубашку. Делаю плазму прозрачной, чтобы было видно пульсирующий сиреневый камень. Вот оно, мученье. – Ну? Давай, не томи.
— Не могу, — Шеат встал, оттолкнув меня на пол, и вышел вон.
Я растеклась по прекрасному холодному голубоватому кафелю… Зачем такая жизнь? Ну вот зачем? Я самый бесполезный элемент в этом мире. Самое ничтожное и ненужное существо. Они здесь тысячи веков жили без меня и еще тысячи проживут. Их жизни намного ценнее, чем одна моя. Там, возможно, были ученые, алхимики, воины, крестьяне, торговцы, возможно, умные люди. И где они теперь? Уничтожены, съедены, раздавлены моей бесконтрольной дурью. И их больше нет.
А я есть. И почему этот дракон уже две недели меня таскает на собственном горбу, когда я с самого первого дня попросила его сделать одолжение? Ему ничего не стоит произнести какую-то свою абракадабру и пуффф! Нету меня. Нет этой холодной зеленой лужи без формы и вида. Нет бестолкового существа, живущего только потому, что у кое-кого рука не поднимается.
Собираюсь в кучку, принимаю обычную форму. Что ж, если дракон не хочет сделать доброе дело, рано или поздно я найду того, кто прервет эту идиотскую жизнь.
Решительно поднимаюсь и выхожу из дома. Говорят, у них там где-то маг в башне обитает. Пожалуй, пойду проведаю. Вдруг маг не будет таким чистоплюем, как дракон?»
Сверху растянувшиеся вдоль мыса корпуса отеля «Дольче» напоминали разноцветные шарики мороженого, утопающие в светло-бирюзовом сиропе татуумовской растительности, оправдывая свое название. К зависти соседей по курортному бизнесу, месторасположение отеля было идеальным — с севера к нему примыкал обширный парк, с юга плескались морские волны, похожие цветом на растительность, лишь на оттенок светлее.
Автопилот опустил флаер на крышу с ювелирной точностью и без единого резкого маневра, вызвав у Стаса мимолетный приступ ностальгии по тедовой манере вождения летательных аппаратов, не особенно полезной для нервных клеток пассажиров. Судя по лицу Дэна, того посетили схожие мысли. Стас чуть приподнял уголки губ.
— Ничего. Уже совсем скоро они все будут здесь.
Дэн понимающе кивнул, откидывая дверцу.
В просторном холле оранжевого корпуса, отделанном местным татуумовским камнем, который перетекал из одного оттенка в другой в зависимости от освещения, царила суета — посередине возвышалась башня из коробок, а персонал отеля в ограниченном составе во главе с хозяйкой сновал туда-сюда, пытаясь распределить эту кучу добра по назначению.
— Дэнечка, ты очень вовремя! — Хозяйка, невысокая большеглазая брюнетка средних лет с округлыми формами, чей цвет лица напоминал свежий персик, чмокнула Дэна в щеку, приподнявшись на цыпочки. — У нас тут рук не хватает.
— Чего куда нести? — мигом сориентировался тот.
— Вон то, что справа, на склад, а что слева — в подсобку ресторана. А Стасик где?
— Они с Вениамин Игнатьичем в бильярдной, чего-то там собрались обсудить, — отрапортовал Дэн, легко отрывая от пола одну из самых больших коробок.
— Нет-нет, это поставь! Тяжести пусть роботы таскают!
— Я вообще-то киборг, синьора Ламбрезе. — Дэн послушно опустил коробку на место и характерным жестом задрал кверху левую бровь. — И там всего шестьдесят с лишним кило.
Хозяйка уперла кулачки в пышные бедра с крайне недовольным видом.
— Во-первых, что у нас тут опять за синьора завелась? Мы же договорились, что ты будешь звать меня по имени. Не очень-то приятно ощущать себя какой-то там пожилой матроной, знаешь ли.
— Простите, я…
— Я еще не договорила. — Непреклонностью ее тона, казалось, можно было сдвинуть с места грузовой транспортник. — Во-вторых, Веня говорил, что тебе вредно напрягаться. Так что бери коробки полегче, а эту Антуан возьмет. — И крикнула, мгновенно меняя тон голоса со строгого на призывно-ласковый, — Тооничка, где ты там?
Домашний антропоморфный дройд, одна из первых моделей «Ингвар-индастриз», которые после крушения «DEX-компани» оперативно заняли пустующую нишу на рынке, нарисовался за плечом хозяйки и, повинуясь ее указаниям, подхватил коробку, вызвавшую столько споров. Дэн пожал плечами и взял другую. В конце концов, он уже привык, что близкие ему люди постоянно и упорно игнорируют тот факт, что он киборг, а некоторые из дальних наоборот зачастую всячески пытаются это подчеркнуть.
Предусмотрительно заперев дверь бильярдной, Вениамин окружил себя и Стаса вирт-окнами, которыми принялся ловко жонглировать, демонстрируя другу снимки интерьера средних размеров особняка на утопающем в зелени острове. Стас задержал один из кадров, рассматривая рисунок мозаики на стене закрытого бассейна.
— Это Ланс, да?
Вениамин только рукой махнул.
— Да тут все Ланс. Ты про мои художественные вкусы знаешь. Вернее, про их отсутствие.
— Не прибедняйся. Ты же все это оценивал и согласовывал. Твое слово было решающим. А Марианне понравится, даже не сомневайся, дружище.
Тот лишь устало вздохнул и пожал плечами. Приглядевшись к другу повнимательнее, Стас озадаченно хмыкнул, ощущая смутную тревогу.
— Сдается мне, что не похож ты на счастливого жениха. Или я не прав?
Вениамин помялся пару секунд, потом плеснул в два стакана темно-янтарную жидкость из изящного графина, залпом проглотил свою порцию.
— Я боюсь, Стасик. Боюсь все испортить. Мы с Маришкой почти семь лет вместе, серьезно ссорились пару раз всего, с Лерочкой быстро нашли общий язык, она чудесный ребенок, с пяти лет мечтает стать врачом… Понимаешь, все слишком хорошо. Просто идеально. Рассказал бы мне кто-нибудь, что у меня будет такая жизнь — я бы ни за что не поверил. И вот эта свадьба, да еще на старости лет… Я ведь помню, как все в прошлый раз обернулось.
Стас качнул головой, пригубил из своего стакана. Подумал вдруг, что когда Венька летал с ними в качестве судового врача, он ему хоть зарплату платил, а вот личным психологом Станислава Петухова он работал уже более полувека и при этом совершенно бесплатно. Работал, вооружившись чаем с печеньями, коньяком, здравым смыслом и неистребимым гуманизмом. А когда Веньке самому требовался личный психолог, Стаса вечно не было рядом. Например, после развода. Стас приехал в увольнительную лишь спустя месяц, они тогда здорово набрались, просто сидя у Веньки на кухне, и он уснул тут же, на узком неудобном диванчике. А когда проснулся и заглянул в ванную, то увидел, как друг стоит у раковины с зубной щеткой наперевес, тоскливым взглядом уставившись на полочку для туалетных принадлежностей, где среди тюбиков и баночек лежала женская заколка в виде бабочки.
Шагнув ближе, Стас слегка сжал венькино плечо, заговорил, стремясь придать своему тону непоколебимую уверенность:
— Ну и накрутил ты себя, братец. И совершенно напрасно. В том, что люди расходятся, свидетельство о браке совершенно не виновато. Вы с Ленкой тогда по-любому разбежались бы, слишком разные у вас были жизненные установки. А сейчас… все по-другому. Ты же понимаешь? Женитьба, по сути, это всего лишь юридическая процедура, на ваши чувства она никак не повлияет, зато облегчит жизнь, устранив лишнюю бюрократию в решении многих вопросов. Сам же говорил.
— Говорил. — Вениамин поднял голову, и Стас с удовлетворением заметил, что выглядит друг уже заметно спокойнее. — Ох, Стасик, — он внезапно хихикнул, — ты сейчас так про брак вещал — я аж заслушался. С твоим-то опытом…
— Да ну тебя! — Стас шутливо пихнул друга локтем в бок и поставил на столик недопитый стакан.
— Кстати, насчет опыта. — Венькины глаза прицельно прищурились, словно превращаясь в рентгеновский аппарат, — Ты сам-то собираешься что-то менять?
Стас попытался отмахнуться.
— Знаешь, давай-ка ты спокойно женишься, а потом уж мы поговорим и о моей личной жизни.
— Ну, я о твоей личной жизни готов говорить вне зависимости от времени и обстоятельств, — жизнерадостно сообщил Венька, потирая ладони друг о дружку, — С твоей личной жизнью вообще не соскучишься.
Поняв, что друг все равно не отвяжется, Стас вкратце пересказал их с Дэном вчерашний диалог, помолчал пару секунд, нервным жестом взъерошил седой ёжик волос, потом добавил с горечью:
— Реально ведь сволочью себя чувствую. Привязал к себе мальчишку, теперь вот держу в подвешенном состоянии. И что мне прикажешь делать? Предложить ему руку и сердце? Засветиться вместе в ток-шоу «Стрелы Амура»?
— Думаешь, ему именно это нужно?
Стас качнул головой, на секунду отвел глаза.
— Не знаю, Вень. И спросить страшно. Потому что когда мы вместе закрутили бизнес, я специально таскал его на все встречи, совещания, корпоративы, старался, чтобы он общался с наибольшим количеством людей. Общался как абсолютно независимый человек, на равных. Потому что этот опыт невозможно чем-либо заменить. У нас на корабле он жил словно ребенок в любящей семье, до этого его жизнь напоминала помесь боевика и фильма ужасов. Я хотел, чтобы Дэн повзрослел во всех смыслах. Я думал — вот сейчас он встретит кого-то, с кем захочет хотя бы закрутить роман для начала, тем более что он очень даже пользовался успехом у девушек, уж куда поболее, чем я в молодые годы, и не только у девушек. Но время шло, а он все оставался рядом со мной. И я периодически ловил себя на мысли, насколько сильно мне не хочется, чтобы он уходил. Вот видишь? — у Стаса вырвался нервный смешок, — Сволочь и эгоист, как есть.
— Ой, Стасик, — Вениамин только головой покачал. Освежил содержимое обоих стаканов, закинул лед, пригубил из своего. — Я с тобой частенько ощущаю себя дезинсектором неудачником — сколько не борись с твоими тараканами, все новые выползают. Подумай вот над чем — если ты сидел и ждал, пока Дэн найдет себе кого-нибудь, чего ж сам не нашел? Ты-то, в отличие от Дэна, уже давно вполне взрослый, с социальной адаптацией вроде все в порядке, даже, вон, киборгофобию переборол. Все физиологические показатели в норме, это мне, как личному врачу, известно, внешние данные вполне себе презентабельные. — Последняя фраза заставила Стаса машинально кинуть взгляд на широкое, во всю стену зеркало — они оба и вправду не так уж сильно изменились с того момента, как он по пьяни купил грузовой транспортник и стал его капитаном. Венька даже постройнел, еще с тех времен, когда, ухаживая за Марианной, сел на диету и занялся йогой. А у него самого разве что седины и морщин прибавилось, а так вполне себе ничего, песок не сыплется. — Так в чем проблема-то?
Стас сделал большой глоток из своего стакана, задумчиво поболтал кубики льда на дне. Снова прокрутил в голове тот эпизод из прошлого, как он рвано выдыхает, отрывая стертые в кровь ладони от ходунков и впервые целует Дэна, как тот замирает, словно не веря, потом доверчиво подается вперед, обнимает Стаса за талию, одновременно страхуя и усиливая тактильный контакт, чуть приоткрывает губы…
— Просто мне не нужен никто, кроме него.
Венька в ответ просто спокойно кивнул.
— Ну, славатеосспади, ты произнес это вслух. Озвучить проблему — это уже наполовину ее решить, так говорят дипломированные психологи. Вот тебе мой совет — просто скажи ему то, что сказал мне. Произнеси вслух. Знаешь, некоторые вещи просто необходимо озвучивать, поверь.
— А вдруг он почувствует себя обязанным? Сам же знаешь, у него тараканов не меньше, чем у меня.
Вениамин закатил глаза.
— Стасик, я иногда жалею, что ты человек не религиозный, а я не твой духовный отец. Я бы отпустил тебе все грехи и выдал бы индульгенцию на будущие. Сейчас я просто-таки настаиваю на том, чтобы ты побыл эгоистом. Подумай о себе. Поверь — Дэн сам разберется что ему делать со своей жизнью, он давно уже взрослый мальчик. И да — я в этом смысле тоже эгоист. Был момент, когда я уже смирился с тем, что мне придется тебя хоронить, после чего мое стремление помочь тебе стать счастливым возросло в геометрической прогрессии. Так что себе я этот грех тоже отпускаю. Аминь.
Вениамин очень хорошо помнил их старт с Каллакса. Ларец с Камнем Истины — подарком королевы улья в благодарность за спасение планеты — находился в их почти пустом грузовом отсеке. Этот подарок в один момент сделал их всех если не миллиардерами, то, по крайней мере, очень состоятельными людьми, но настроение на борту «Космического мозгоеда» царило совершенно похоронное — бренная оболочка капитана покоилась в криокамере, сам он находился где-то между тем светом и этим, ближе к первому. Дэн и Тед отлеживались в медотсеке, и если бы Дэн не был киборгом, то им бы понадобилась вторая криокамера. А Ланс вел корабль по заранее построенному маршруту, пытаясь побороть чувство паники из-за внезапно свалившейся на него ответственности. И именно в тот момент, глядя на застывшие черты лица своего лучшего друга, покоившегося под прозрачным куполом криокамеры, Вениамин с какой-то особенной ясностью понял, что Стасик Петухов может просто перестать существовать. Вот прямо очень скоро. Зависит от того, что скажут врачи на Новом Иерусалиме.
Да, почти двадцать лет службы в космодесанте, многое могло случиться. Вениамин, разумеется, всегда переживал, ждал писем и редких сеансов связи, еще более редких увольнительных. Но тогда это было как-то по-другому, не так близко и болезненно. А сейчас судовой врач «Космического мозгоеда», временно исполняющий обязанности капитана, пытался всеми силами успокоить и обнадежить похожую на перетянутую струну Полину, которой приходилось ухаживать за ранеными и брать на себя львиную долю всех хозяйственных забот, придавать уверенности Лансу, от мастерства коего зависела скорость продвижения к Новому Иерусалиму, подбадривать сникшего Михалыча и принимать решения, которые обычно принимает капитан. И все это время душить внутри себя нарастающую панику. Потому что принять факт гибели Стаса он пока не мог. Ну совсем никак.
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Аннхелл
Свои нас встретили как победителей. Слава богам, некогда было объяснять, как мы выбрались – я и сам не знал. Но теперь нужно срочно планировать оборону. На Бриште я фермеров не пущу. Не знаю – как, но не пущу. У меня там Вланка.
В браслете, наконец, прорезались кое-какие сигналы. Судя по расстоянию, с которого «стучался» Мерис, он застрял где-то между Конья и Лльёлой. Сигнал, однако, срывался. Нам удалось обменяться буквально двумя-тремя фразами. Я сообщил, что происходит у фермеров, и что мы отошли за горло. Стоим перед Бриште, там, где ложбина между рекой и болотом. Мерис, вроде, расслышал.
Ближе к рассвету проявились и фермеры. Они несколько раз пытались связаться с нами, но тоже почти безуспешно. Техники объяснили мне, что помехи могут давать плохо настроенные устройства по подавлению связи. Если «шумелки» не реагируют на команды, то остается только на шлюпках за ними гоняться.
Видимо так оно и было, потому что фермеров мы «услышали» только тогда, когда уже и увидели. Двигались они в открытую. Я предположил, что решили-таки вступить c нами в переговоры.
И тут фермеры «попали» в режим ближней связи. И на экранчике моего браслета возник сету Дэорин.
Какой ожидаемый сюрприз. Значит, он таки шишка на ровном месте?
Позади главы фермерского совета маячили еще двое, но ни один даже отдаленно не напоминал лорда Михала. Брезгуем простолюдинами? Ну-ну.
Разговора я ждал с некоторым отупением. Хоть у меня и открылось очередное сто восемнадцатое дыхание, но сообразить, что фермерам от меня нужно, не мог. О чем им со мной говорить? Торговаться полномочий я не имею. И не выпущу никого из долины до подлета тех, кто имеет такие полномочия.
Не стрелять? Так мы и не стреляем, мы не больные.
– Чего надо-то? – спросил я, потому что сету Дэорин молчал.
Он оживился – видимо, не понимал, вижу я его или нет.
– Меня уполномочили говорить…
– О чем? – перебил я его. – Техники работают. Как только появится хоть какое-то окно – будете говорить с властями. Пока дальней связи нет – стойте, где стоите.
– Мы могли бы обменяться заложниками. У нас есть ваш человек…
Абио?
– … и мы не хотели бы, чтобы наши люди, если они живы, прошли через процедуру отчуждения.
Не хотят, чтобы пленных судили? Ну что ж…
– Часть ваших людей находится на орбите. Но тех, кто с нами – мы отдадим. В обмен на Абио и ваш новый лазер. Я хочу на него посмотреть.
Если сету Дэорин и удивился, то вида он не подал. Кивнул.
Минут через десять из общей группы выделились два фермера с носилками и третий с увесистым ящиком на самодвижущейся платформе.
Мы вывели пленных. Сошлись.
Абио был без сознания.
– Мы его не трогали, видит Амо, – пролепетал фермер, с которым я встретился глазами. – Это лорд…
– Зато мы ваших – трогали, – сказал я, сдерживая гнев. – Что в ящике? Открывайте.
Подозвал техников, чтобы они посмотрели, что нам подсовывают.
– Все в порядке, капитан, я эту штуку знаю.
– Хорошо, – кивнул я фермерам. – Забирайте своих. Если это будет зависеть от меня, остальных получите бесплатно.
На браслете загорелся наконец сигнал «долгой» связи. Но Мерис не вызывал. Вполне возможно, что он решил разговаривать напрямую с фермерами. До Келли и Вланы не удавалось пока достучаться.
Я попросил медика осмотреть Абио, но ничего внятного о его состоянии не услышал. Внешних повреждений не было. Как не было и серьезной диагностической аппаратуры у нас. Медик предположил общее нервное истощение и обезвоживание. Стал возиться со своими железяками. Я не мешал.
В какой-то момент мне показалось, что Абио приходит в себя, и я наклонился к нему.
– Осторожнее, капитан, – прошептал он, узнавая меня. – Их двое. Лордов… их…
– Я понял, друг, лежи.
– Двое, – повторил Абио и закрыл глаза.
Медик смотрел на меня с укоризной. По его мнению, я отбирал у больного последние силы.
Я сжал руку Абио и вышел.
Что значит – двое? Они там передрались, что ли?
К полудню Мерис снизошел и до меня, приказав готовиться к приему чиновников из правительства.
Я только плечами пожал. Ковровых дорожек у нас не имелось. Гарантировать безопасность мы тоже сейчас не в состоянии.
– Объясни штатским, что они сильно рискуют, – предупредил я на всякий случай.
– А чего мне их жалеть? – усмехнулся Мерис. – «Наша» часть правительства – такое же дерьмо, как и бунтовщики. Если бы не война с Экзотикой, я бы предпочел, чтобы они сначала перебили друг друга.
Чего это он разоткровенничался? Один летит? А где лендслер? Неужели и эта карта выпала из колоды? Кто же тогда на «нашей» стороне?
Я приказал хоть как-то обозначить место посадки, а то еще сесть не сумеют, штатские наши. Местность холмистая, чем Хэд не шутит.
Сели.
Два гражданских катера и спецоновская шлюпка с Мерисом. Как я и предположил, он прилетел один (порученцы и охрана – не в счет).
Думал, что переговоры растянутся Хэд знает на сколько времени, но все решилось в считанные минуты. Мерис окинул ехидным взглядом два десятка привезенных чиновников, толпившихся на огороженной нами площадке, с кем-то символически переговорил, буркнув в браслет:
– Все, мы прибыли, выводи свое стадо.
Кажется, только я не отреагировал, когда фермеры зашевелились и довольно большой группой двинулись на нас.
Я был спокоен, потому что я был спокоен. Меня интуиция ни разу не подводила в последние дни. И я остался стоять рядом с Мерисом, равнодушно наблюдая, как штатские заметались по оцепленной моими бойцами посадочной площадке в поисках укрытия. Кое-кто полез обратно в катер, другие спрятались за бронированную шлюпку.
Мерис не мешал никому пугаться. Он думал о чем-то своем и вроде бы не заметил даже, какого переполоха наделал.
Мои бойцы, видя, что я никуда не прячусь, тоже действовали сообразно уставу. Никаких лишних нервов. Остановили группу фермеров, где положено.
– Капитан, обыскивать или так пропустить? – крикнул мне Гарман.
Я покосился на Мериса. Тот махнул рукой.
– Пропускай! – крикнул я.
Мне-то чего бояться – мои бойцы в доспехах.
Фермеров привалило человек пятьдесят. И все, видимо, принадлежали к той же «правительственной верхушке». Потому что, успокоившись, привезенные Мерисом чиновники начали окликать знакомых в плотной толпе повстанцев, здороваться.
Я понял, что обе группы сейчас смешаются, и отступил назад, дабы видеть происходящее целиком.
Кое-где начали обниматься. Забавно.
Что ж, может, не все фермеры болтались с лордом Михалом по доброй воле. Теперь у них, можно сказать, праздник. Щас они все друг друга полюбят и простят, как бы нам еще виноватыми не остаться.
Что же Абио имел ввиду, когда сказал, что лордов – двое?
Нужно было посмотреть уже на этого Вашуга. Я увидел возле Мериса несколько здоровенных, бородатых мужиков и начал проталкиваться к ним.
– Да вон он, твой комбинатор, живой и здоровый. Хоть бы ты ему по шее дал, что ли? Больше некому, – донеслось до меня.
Втиснулся между оживленно беседующими. Генерал Мерис обнимался с огромным бородатым мужиком. Мужик – чуть ниже меня ростом, но в плечах пошире. Одежда – в местных традициях, очень богатая, прошитая металлическими нитями. Лорд? И эта черная бородища, которую видно даже со спины. Лорд Вашуг? Обнимается с Мерисом?
– Бить его бесполезно, – услышал я знакомый голос. – Он это воспринимает как интеллектуальную беспомощность.
Я так и остолбенел. Бородатый мужик медленно обернулся, высвобождаясь из объятий генерала, и я увидел его глаза…
Первый же подъем отобрал у Млада все силы, а второй свалил его в горячке. Сначала он думал, что простыл сырой ночью, но через десять дней жар не спал и открылась рана. Его лечил старенький университетский врач – травами, медом и уксусом. Раза два приезжал доктор Велезар: они долго обсуждали что-то у постели Млада, доктор передавал едкие настойки, способные прижечь гнойники, но помогали они только на короткое время. Никто не решался вскрыть рану, как это делал отец. Стоило ей затянуться, как тут же наступало ухудшение, и она прорывалась вновь.
Дни бежали за днями, Млад потерял им счет. Дана не отходила от него: кормила почти насильно, жалела, кутала, когда он замерзал, и протирала кожу уксусом, когда он горел в огне. И все время повторяла, что он поправится. Млад слышал, как она плачет по ночам, и понимал: рана убивает его, медленно, но наверняка.
В Пскове ему приходилось трудней, но теперь у него совсем не осталось сил сопротивляться. И отца рядом не было, чтобы вселить надежду.
Ширяй не вернулся ни через месяц, ни через два. По дороге с парнем могла случиться любая беда, и Млад жалел, что отпустил его так далеко в одиночку. Он хотел написать Родомилу, но отправить письмо в Белоозеро было не так-то легко: Ширяй мог добраться до Новгорода быстрей, чем пришел бы ответ. Сначала Млад надеялся, что с его возвращением все разрешится само собой, но постепенно начал понимать: их наивная надежда на однорукого старца – обман самих себя. Глупо надеяться на чужую волшбу; это так же безнадежно, как полагаться на помощь богов, когда роешь колодец: никто не будет вместо тебя кидать землю. Как просто было принять решение, снять с себя ответственность и поверить в несуществующее чудо! Чудес не бывает. Нет ни богатырей, ни кудесников, способных прийти и освободить Новгород одним взмахом меча.
Млад думал о встрече с князем, о том, что ее можно сохранить в тайне и страхи его напрасны. Он чувствовал себя предателем, ему казалось, от него одного зависит будущее Новгорода, и иногда на него находила твердая решимость отправиться к юному Волоту немедленно и не таясь, но стоило ему увидеть Дану, тронуть рукой ее живот, в котором ножками шевелило дитя, и он понимал: никогда он не сможет отдать в жертву эти две жизни! Никогда. Пусть его, как предателя, сбросят с Великого моста.
А на следующий день снова принимал твердые решения, отодвигая их исполнение то до возвращения Ширяя, то до выздоровления, то до собственной смерти. Посмертная записка казалась ему наилучшим выходом из положения: нет никакого смысла мстить покойнику, Борута не тронет Дану, если Млад умрет. Он написал эту записку и положил на дно сундука, рассказав о ней только врачу, на что тот долго махал руками и убеждал Млада: если речь пойдет о смерти, он не побоится, вскроет рану и выдолбит гнойники. Млад только усмехался в ответ: если гной однажды пробьет дорогу в легкое, поздно будет долбить кости. А сил у него так мало, что сердце может и не выдержать боли.
Миновал Перунов день, бог грозы положил льдинку в воду Волхова, месяц серпень принес холодные и темные ночи – осень дохнула с севера, еще не видимая глазу, но ощутимая внутренним чутьем. Год оказался ягодным, и Дана впихивала в Млада землянику, чернику, малину, заставляя запивать их молоком. Когда серпень перевалил во вторую половину и оставшиеся солнечные дни можно было сосчитать по пальцам, она стала вытаскивать его во двор и сажала на теплом по-летнему солнце: пожалуй, именно тогда он почувствовал острую тоску – лето прошло мимо него, и без того короткое лето… Может быть, последнее его лето…
Наверное в те оставшиеся солнечные дни в нем и появилась ни с чем не сравнимая жажда выжить, будто солнце подарило ему немного сил на то, чтобы снова хотеть жить. И он кружками глотал клюквенный сок, и давился творогом с медом, и каждый миг думал о том, что доживет до следующей весны.
Перелом наступил после того, как старенький врач начал лить ему в рану клюквенный сок. Врач ни на что не надеялся, но предположил: если клюква лечит болезни горла, желудка и почек, то почему бы ей не вылечить гниющую кость? Это было ничуть не легче прижигающих настоев доктора Велезара, но привело к успеху неожиданно быстро: лихорадка прекратилась на пятый день. Врач не дал ране закрыться и продолжал лечение еще десять дней. Доктор Велезар поразился столь благополучному исходу лечения, но от себя добавил, что воля к жизни помогает больным лучше любого лекарства.
Тогда Младу и пришло в голову, что доктор не предаст его. Он врач, он не посмеет подвергать опасности женщин и их будущих детей. Он всегда говорил, что не вмешивается в дела князя и Новгорода. И виделся с Волотом каждый день… Решение созрело тут же, но Млад медлил и взвешивал оба исхода: ему было страшно. Совесть изгрызла его душу, но он никак не мог заговорить. Лишь когда оба врача направились к двери, он понял: другой возможности у него не будет.
– Велезар Светич… – окликнул он доктора, – погоди. Поговори со мной немного.
Старенький врач посмотрел на Млада удивленно и обиженно: наверное, подумал, что Млад ему не доверяет.
– Конечно, – тут же согласился доктор Велезар, – я слушаю тебя.
Он вернулся к постели так поспешно, что Млад удивился.
– Иногда и слово лечит, – пояснил доктор, когда дверь за стареньким врачом закрылась. – Мне кажется, тебе все это время не хватало именно доброго слова. Тебе мучает что-то кроме болезни, я верно угадал?
Млад в который раз поразился проницательности доктора и качнул головой.
– Да. И, наверное, мне никто больше не поможет, кроме тебя, – ответил он.
– Ну, люди склонны преувеличивать мои возможности… – улыбнулся доктор в усы.
– Нет. На этот раз речь идет не о твоих возможностях. Я прошу тебя, это очень важно… Пусть наш разговор останется между нами. Никогда и никому, даже случайно, даже для красного словца не упоминай о нем, хорошо?
– Ты можешь положиться на меня, – уязвленно развел руками Велезар.
– Помнишь, однажды ты предлагал устроить мою встречу с князем? Это было накануне Коляды…
– Да, я помню об этом и знаю, что эта встреча устроилась и без меня, чему я был рад.
– Мне нужно встретиться с князем. Мне нужно встретиться с ним так, чтобы об этом не узнала ни одна живая душа…
Доктор посмотрел на него недоверчиво, и Млад поспешил объяснить:
– Волей судьбы я стал обладателем тайны, которую необходимо знать князю. Возможно, от этого зависит его жизнь. Но мне угрожают… Верней, не мне, за себя я не боюсь, а моему будущему ребенку, понимаешь? Я не в силах отказаться от него, я не могу играть жизнью Даны… Я чувствую себя предателем…
– Друг мой… – доктор покачал головой. – Ты напрасно изводишь себя, я считаю, в этом предательства нет, только благоразумие и осторожность.
– Я думаю, Новгород решил бы иначе… И был бы прав.
– Это не так. Ты ставишь перед собой сложный вопрос и не можешь на него ответить, и я не могу ответить на него, так почему Новгород должен взять на себя такое право? Но речь сейчас идет не об этом… Боюсь, я разочарую тебя: встреча с князем сейчас невозможна. Я тоже попрошу тебя никому не рассказывать об этом, чтобы не вызвать в Новгороде лишних пересудов. Князь болен. И болезнь его на самом деле очень тяжела. Возможно – смертельна. Я делаю, что в моих силах, но, мне кажется, могу только отсрочить его конец. Никто не умеет лечить такие болезни…
– Я слышал, у него падучая?
– Мы различаем множество падучих болезней, у каждой свои причины и свои последствия. Сначала я подозревал отравление беленой или дурманом. Но это не яд. Болезнь началась с маленькой ранки, полученной в бою, это довольно редко встречающаяся разновидность. Обычно такая падучая убивает человека за месяц-другой, но то ли на нее действуют лекарства, то ли молодое и сильное тело сопротивляется болезни. И, вслед за ухудшением, наступает время облегчения и надежды. И все же… любой припадок может остановить дыхание или сердце. Я могу надеяться только на милость богов, если они пожелают сохранить князю жизнь. Я бы не отказал тебе, если бы не одно обстоятельство: припадки Волота связаны с его волнением, напряжением, холодом и жарой, тряской ездой, ярким светом, громкими звуками: так бывает при любой падучей болезни. И… я слишком дорожу жизнью мальчика, чтобы искушать судьбу.
– Я понял, – вздохнул Млад. – Скажи, а ты точно отметаешь возможность отравления?
– Да. Это точно, – уверенно кивнул доктор.
– А… это не может быть наведенной порчей?
– Млад, я не волхв. Я ничего не понимаю в наведении порчи.
– Видишь ли… Я доверяю тебе. Я знаю, ты привязан к князю и желаешь ему добра. Я не хотел бы перекладывать на тебя ответственность, но… Если это связано с болезнью князя, если это наведение порчи… Может быть, все можно изменить. Я не прощу себе, если буду знать, что мог спасти его и не спас.
– Ты хочешь доверить эту тайну мне? – на лице доктора мелькнуло удивление, смешанное с испугом.
– Прости меня. Мне некому ее больше доверить. Возможно, я не прав, возможно, никакой порчи нет, и тогда я напрасно подставляю тебя под удар.
– Если это может спасти мальчику жизнь, я готов принять на себя любой удар, – тихо сказал доктор.
– Помнишь, на Карачун Вернигора был ранен и ты говорил об отравленном клинке?
– Разумеется, я помню.
– Его ранил тот, кто сейчас сел на его место, – Борута Темный. Чужак. И новый воевода – его сообщник, он пытался убить меня, он подбивал студентов поджечь университет, он на моих глазах убил человека. Вернигора искал их несколько месяцев, но так и не смог найти. А теперь они оба – в Городище. Что я могу думать?
Доктор посмотрел в окно и нагнулся к самому уху Млада.
– А теперь кое-что тебе открою я. Я бы не стал этого говорить, это не мои игры и не мои тайны. Но я вижу: ты принял на себя груз, который не в силах нести. Я освобожу тебя от него. Волот знает об этом. Ослепший Вернигора остается его правой рукой. Никто не должен догадаться, ты понимаешь меня? Никто.
Млад кивнул.
– И все же… Я советую тебе – будь очень осторожен. Это действительно страшные люди, люди без чести и жалости. Они не подозревают ни о чем, но за каждым углом им мерещится опасность.
Ширяй вернулся только на Покров: худой, в лохмотьях, простуженный и усталый. Млад к тому времени едва начал ходить. Ширяй пришел ночью и долго стучался в окно, потому что Дана запирала двери. К тому времени никто не верил в его возвращение, и даже надежда на то, что он жив, таяла с каждым днем.
Млад проснулся от стука и вначале испугался: что-то случилось. Дана спала – она в эти дни много спала, до появления ребенка оставалось совсем мало времени. Млад выглянул в окно, но в кромешной темноте ничего не увидел.
– Это я, Мстиславич, – услышал он и сначала даже не поверил – его не удивил бы никакой морок.
Млад кинулся в сени едва ли не бегом, Ширяй не успел подняться на крыльцо, когда он распахнул дверь ему навстречу.
– Здорово, Мстиславич, – сказал парень и хотел пройти в дом, но Млад обнял его и прижал к себе.
– Здравствуй, – шепнул он. – Я перестал надеяться…
Ширяй подозрительно засопел и дернулся, но быстро овладел собой, обнимая учителя.
– Как я продрог, Мстиславич… – в конце концов сказал он хрипло.
– Сейчас. Мед согрею. Баню стоплю. У нас тепло, вечером печку топили. Заходи, заходи! Где ж тебя носило? Что с тобой приключилось?
– Я в Ладоге был. Долго не мог уйти, там же шведы, – Ширяй сел за стол.
Млад зажег свечу и принялся раздувать угли в печке.
– Как ты туда попал?
– Заблудился. Вышел на Оять, оттуда на Свирь. Только я не знал, что это Оять и Свирь! – он усмехнулся. – Хорошо, догадался к Ладоге повернуть, а не к Онеге!
– А коня куда дел?
– Да его волки задрали еще по пути туда. Ночью. Чего меня не тронули, я так и не понял.
– До Белоозера-то добрался?
– Да, – Ширяй сник.
– И однорукого кудесника видел?
– Видел, Мстиславич. Никакой он не кудесник. Он такой же, как Белояр, только старше намного.
– Тебе-то откуда знать? – Млад улыбнулся.
Ширяй пожал плечами:
– Да видно. А даже если он и кудесник, все равно он никуда не пойдет.
– Это другое дело. Ты читал сказку про лису и виноград?
– Какая разница, – Ширяй вздохнул, приподнимая плечи. – Кудесник он или нет, он не хочет, понимаешь? То ли боится, то ли ленится. Я не понял. Я две недели у него в ногах валялся, как дурак.
– Да ты, наверное, грубил и угрожал, – Млад усмехнулся.
– Ничего подобного! А то я не знаю, когда можно грубить, а когда нельзя! Ну, под конец, конечно, я ему высказал. Что он предатель.
– Не помогло?
– Неа. Он это… созерцает. Наслаждается каждым мгновеньем, прожитым в этом мире.
– Может быть, он что-нибудь посоветовал тебе? Предложил? Научил? Или ты не слушал?
– Научил… Предложил остаться, вместе с ним на воду глядеть. Говорил, что может мне многое рассказать.
– А ты, наглец, что ответил старому человеку? – Млад сел за стол напротив него.
– Я сказал, как только разберусь с Иессеем, так сразу и приеду на воду смотреть… – буркнул Ширяй зло и самоуверенно.
– Другого я и не ждал.
– Мстиславич, а что ты хотел? Чтоб я его байки слушал до зимы?
– Нет. Я хотел всего лишь, чтобы твой отказ прозвучал мягко и уважительно. Ну, а Вернигору ты там видел?
– Нет. Не дошел до Белоозера Вернигора. Никто его там не видел и не слышал.
Млад не стал рассказывать Ширяю о разговоре с доктором Велезаром, но его слова подтвердили то, о чем говорил доктор: Вернигора где-то рядом, он никуда не уходил!