— Когда Сеть играет в шахматы, она бездарно отдает ферзей за пешек.
де-Эста-4319-ин
У меня есть зонтик со смешными чертями. Желтый. И горсть липких лакричных леденцов в кармане. Если это кого-то сделает счастливее, чем он есть на самом деле, — на здоровье. Не жалко.
Правда, мне порой кажется, что я не могу сделать счастливым даже обычного кота. Что там кота — хомяка. Я забываю их кормить, оставляю открытыми балконные двери, вовремя не меняю опилки… Признаюсь, идеально домашнее животное — это водомерка. Очень неприхотливое. Ей нужно менять воду. Примерно раз в полгода.
Хотя… у моей второй подруги водомерка засохла и умерла. Месяцев эдак через девять. Так, пожалуй, даже я не смог бы.
Мы познакомились, когда в кино шел «Человеческий разум».
Мира сидела сзади меня. Когда ближе к финалу все деин в зале достали бумажные салфетки и зарыдали, она громко фыркнула, а потом чихнула мне в затылок. На экране мобиль с главным героем как раз в тот момент ловко сшиб на дороге двух неглавных и размазал их мозги по асфальту, так что эффект неожиданности сработал на все сто. Я даже пощупал затылок. На всякий случай.
Когда кто-то говорит «на всякий случай» — не верьте, что он заботится о будущем. Из любого случайного действия торчат уши настоящего.
Плазменный экран на полстены стоимостью в десять зарплат; билет на Альфу в один конец — по распродажной цене, на следующее лето, всего шесть тысяч марок; стеклянные цветы в кармане куртки… И секундное размышление: выдержат ли коленные суставы прыжок с парашютом. Или лучше — на веревке с моста? Вы хотите сказать, все эти ины задумывались о будущем? Человека с два. Им срочно захотелось странного, а потом, для приличия, они добавили галочку. Позаботился о культурном отдыхе. Еще раз позаботился — о нем же. Позаботился о романтике. Позаботился о безопасности. Бинго.
Но вокруг Миры все становилось случайным.
Даже я.
Даже несмотря на то, что тогда я еще жил в пространстве, а не во времени. В первом жить легче. Многие с этого начинают. И до самого конца не сходят с выбранных рельсов. Почему? На осях координат легко ставить зарубки, а на минутах и часах — уже проблематично.
Поэтому я спокойно играл в морской бой с окружающими, заполняя клетку за клеткой. У меня были заранее куплены аддоны на двух младших инов. Программа на окончание обучения. Несколько рабочих программ. Не с треккеров добытые, упаси Сеть. Купленные официально или подаренные старшими.
У меня было четко распланировано здесь и там.
Только Мира — случайно — вторглась в разлинованный мирок и поставила в нем громадную разноцветную кляксу «сейчас».
С ней я научился видеть течение дней. И, научившись, понял, что любое настоящее рано или поздно заканчивается, потому что его нельзя нарисовать на времени нестираемыми чернилами. Тем более — случайное.
Мы зачем-то купили билеты на межзвездный лайнер — вылет еще не скоро, через три-четыре года. Без цели — покататься. Посмотреть на звезды. Хотя точно знали, что никогда не взойдем на его борт.
Мы шлепали по лужам. Я дарил ей цветы — горстями и охапками. Мы пили вирусы из открытых проводов и вместе ловили разноцветные сны. Мы открывали глаза с закатом, и закрывали — с рассветом. Мы посмотрели сотни чужих жизней в кинотеатрах, но с самого начала точно знали, что своего будущего у нас нет и не будет.
Мира выбрасывала календари в окно и на вопрос: «А ты бу?..» — швыряла мятым застиранным кроссовком в лицо неудачнику, который вздумал строить планы.
Сначала, признаюсь, я пытался избавиться от нее, чтобы не хоронить под грудой настоящих моментов и разноцветных случайностей свое тщательно разлинованное пространство. А когда мне стало казаться, что время не такое уж и плохое… Ха. Я ей надоел.
Расходились мы раз двадцать. Красиво, каждый раз — как последний, я помню каждый момент на вкус, цвет и запах.
Кисло-розовый — когда мы прощались на балконе, она жевала резинку, выдувала пузыри и комкала в ладонях крошечный колючий букет. А потом долго уходила. Я смотрел ей вслед, она то и дело оглядывалась, поправляла челку, и тени были лимонно-желтыми.
Фиолетово-черный — когда я бежал вслед за автобусом, в котором она уезжала из города. Пятьдесят, сто метров, километр — у меня начало замыкать глаза, и на радужке заплясали черные мушки. Думал, не догоню. Но она выскочила на светофоре, и пошла навстречу, в сетчатой нежно-фиолетовой летней футболке.
Снежно-шампанский — под новогодней елкой.
Горько-апельсиновый — на каменистом пляже около южного моря.
Сине-прозрачный — в горах, на краю ледника…
Но оттенки бесконечны, а случайности — нет. Когда «мы» стали казаться ей слишком надуманными, чтобы существовать безоблачно, она ушла окончательно.
А я остался на берегу времени. Сзади меня было хоженое и перехоженное поле, старшие стучали пальцем по виску и велели возвращаться. Но я верил, что пространство никуда не денется, а волны будущего катились к горизонту и разбивались брызгами возможностей. Обещаний. Тысячами «если». Тысячами «бы».
И я выбрал будущее.
Вы знаете, как выглядят правильные ины, работающие на будущее? Профессионалы, не любители?
У них стертые подушечки пальцев, неухоженные лица и устаревшие двигательные программы, потому что этим инам нет дело до своего «сейчас». Они сидят в серверных, лабораториях, фазатронах, институтах и роют, воют, роют вероятностные развилки и сдвиги. Это как раз те ины, которые не сдались с самого появления на свет и не верят, что мы существуем, лишь повторяя человеческий цикл цивилизации. Они убеждены в том, что можно вырулить из замкнутого круга. Можно взобраться на следующую ступень. Там, где не получается прыгнуть просто в длину, надо использовать шест — или реактивный двигатель.
Я искренне преклоняюсь перед ними. Я верю, что у них получится, и мы откроем новые законы. Новые системы. Скинем с себя привычную, уютную и мягкую шкурку — кино, книги, кошек и собак, дома и парки, мобили и дороги… Вырвемся, как бабочка из слишком тесного кокона. Отряхнем крылья от пыльцы и рванем вверх, в измерения, которые непредставимы сейчас, пока нас тянут вниз история и прототипы.
Я надеюсь, так и будет.
Вы думаете, я стал таким, как они?
Духу не хватило. Наверно, так. Точнее, в том числе.
Все дело было в Нине.
Третья подруга научила меня строить планы.
О, вам и не являлось. Двое младших через десять лет, мобиль и квартира с видом на космолеты — это так себе, даже не галочка в будущем — запятая, кривая закорючка. Слишком плоско. Слишком банально.
Мы строили такое, что мир на глазах менялся вокруг нас. Вспыхивали и перегорали лампочки, составы сходили с путей, вспыхивали новые звезды, вывески перемигивались и сыпали искрами, ины сталкивались друг с другом, роняли телефоны и сумки, а животные — те просто сходили с ума. Мы строили будущее широкими мазками, не осторожными пикселями — экранными темами, слоями, четырехмерными образами, звуками и сотнями букв на десятке мертвых языков.
Мы познакомились, когда тестеры наконец выпустили в свет мильти-ридер. С иллюстрациями, меняющимися от настроения не только читателя, но и автора. С голографическими закладками. С мгновенным подбором листа для чтения вперед на десятки лет: учитывались вкус, продолжительность жизни, опыт, работа, друзья и родственники читателя… Все мелочи и детали, да. И мы зацепились взглядами на портале last.reed. Список выбранных текстов совпадал на девяносто семь процентов.
Тогда я научился не просто плыть по времени, а направлять его и заворачивать с помощью слов. Волшебное ощущение. Когда живешь в нем день, два, неделю… Я жил в нем четыре года.
Отбрасывая каждую секунду настоящего. Без вкуса яблок. Без запаха листьев. Без шума дождя. Их некогда было ловить, чувствовать, переживать. Я закрыл все каналы связи, лишь бы ожидание не казалось напрасным.
Перестал видеть цвета — в угоду воображаемым мирам.
Не чувствовал вкус — и выстроил замок из возможных «если», с сорока девятью башнями и резными флюгерами, которых хватило бы на десятки меин.
Почти не дышал. Не двигался. Не говорил.
Я днями просиживал перед панелью, уложив пальцы на клавиши, плел словесный узор и ждал, когда же будущее приблизится настолько, что мы сможем шагнуть в него. Я и Нина. Вместе.
Когда ты сознательно ослепил себя, сузил поле зрения до одной горящей звездочки, иглы света в финале… Чего тебе стоит почувствовать, что ты насажен на эту иглу, распят, как бабочка в гербарии, и никогда не долетишь туда. А если и долетишь случайно, то увидишь не звезду, а дырку в черном листе картона. Потому что те, кто держат в руках тонкие спицы из будущих слов, вяжут будущее, которое ни за какие марки не станет настоящим.
Мы продолжали быть такими же одинаковыми. Такими же понимающими друг друга. На длинном поводке. На стальной струне, растянутой по частоколу фраз и значений.
Я плыл по реке времени, а берега все не было. Тогда я плюнул, послал все к людям, и повернул назад.
Глупы те ины, что настаивают на разорванности пространства и времени.
Они тайком проникают друг в друга. В щели и трещины бытия. Исподволь. Без программных кодов и сертифицированных возможностей. Случайно. Вероятно.
И когда ты возвращаешься к своему листу с партией в морской бой, ты видишь, что ее за тебя закончил кто-то другой. Все клетки заполнены. Финита.
Первая подруга не учила меня ничему. Она просто была.
Когда-то я знал, что Ира рядом — протяни руку, в любой момент дня и ночи.
Она была вписана в мой мир, как рассвет на востоке, как луна на небе, как таблица логарифмов, как операционная система. Мне не надо было оборачиваться, я чувствовал ее кончиками ресниц и костяшками пальцев, даже за километры.
Мы были подогнаны друг к другу идеально — прошивки, темы, рисунки и молчание.
Мы вместе гуляли по парку стеклянных деревьев, те звенели ветвями-колокольцами и птичьими голосами. Ира засовывала руки в мои карманы и прижималась, близко-близко. Как будто мы люди. Как будто можем любить.
Когда я вернулся назад, ее уже не было.
То есть она была. На соседней улице. У меня на диске лежали все неисполненные файлы, которые она вернула. А у нее было двое младших от другого.
И я понял, что ничего не остается, кроме как жить. Теперь — прошлым.
По ночам я открываю окно — хотя терпеть не могу, когда холодно — и слушаю джаз. Хотя не понимаю такую музыку. Это ее память.
Я каждый день покупаю пончики на углу напротив парка и два молочных коктейля. Это наша привычка.
Я каждый вечер сижу на скамейке и рассказываю пустому месту о том, как провел день. Это мой человеческий баг в программе. И я пока не хочу его исправлять.
Когда становится совсем невмоготу, я покупаю билет, куда глаза глядят, и еду. Или лечу. Разговариваю со случайными попутчиками, берусь за странную работу и скачиваю истории про людей.
Иногда мне пишет Мира — она все-таки села на тот лайнер, и сошла на какой-то крошечной планетке с удивительно бурной ночной жизнью и огромным телескопом. Она неплохо проводит время и рассылает всем поздравительные открытки на Новый год, из вежливости.
Иногда мне встречаются в сети иные миры, и требуется не больше строки, чтобы узнать руку архитектора. Нина складывает образы все более виртуозно, у нее заказывают дизайн известные политики и огромные корпорации.
А я рассказываю в полупустых дневных чатах о настоящем, будущем и прошлом. Должен же кто-то этим заниматься? Меня зачем-то рекомендуют знакомым, обсуждают с друзьями и даже иногда благодарят. Как будто впервые видят ина, который пытается хотя бы выглядеть живым. Как будто я изобрел пресловутый чудо-код, разгибающий окружность истории в спираль.
Возможно, кто-то после разговоров со мной даже становится счастливее. Или просто улыбается, взглянув на желтый зонтик.
Что до меня самого… Человека с два. Кот в планшетнике опять сдох, а на цветы я больше и не замахивался. Последние стерлись пару месяцев назад, когда я запустил несовместимый процесс. Кормления, если не ошибаюсь.