Первое чувство, которое ощутила Эмилия после пробуждения – это осознание вселенского облома. Надо же было вчера так опозориться. Мало того, что упала, запнувшись, как неуклюжая тарса, так еще и перекинулась от испуга и предстала всем в своей нелепой, дурацкой нелетающей звероформе. Горячая слезинка скользнула по виску в ухо, неприятно там защекотав, Эмилия сердито закопалась обратно в покрывало и там снова разревелась.
Видимо, услышав звуки, в комнату вошла горничная, раздернула шторы:
— Госпожа Эмилия, доброе утро, приказано принести вам завтрак и помочь одеться. После завтрака господин Генри ожидает вас в библиотеке.
Горничная поставила на столик поднос и раскрыла дверцы гардероба:
— Какое платье прикажете подать? Беж? Аквамарин? Шотландская клетка?
Пришлось выползать из-под покрывала и умываться. Из чувства протеста к собственной внешности Эмилия выбрала малиновый капот. Вяло пожевав любимой каши из коричневой ароматной крупы с совершенно непроизносимым названием, которую специально для нее папа выписывал из далекой страны, Эмилия все-таки отважилась спуститься в библиотеку. Волоча ноги, она медленно сползла с лестницы и подошла к тяжелой дубовой двери в блестящих бронзовых кружевах. В обычный день она не преминула бы погладить смотрящиеся как настоящие листики и выглядывающих из-за них ястребов, кукушек и прочих дальних родственников, но сейчас мысли ее занимал вопрос: что ей скажет папа? Наверняка, будет читать мораль о том, что со своей звероформой нужно обращаться аккуратно и не перекидываться в одежде. Стоило вспомнить испорченное платье, как в глазах снова защипало. Эмилия потерла глаза рукавом и толкнула дверь. Хорошо смазанные петли провернулись без малейшего скрипа, и взору мгновенно опешившей девушки предстало все находящееся в доме семейство Эдллкайнд: мама, папа, оба дядюшки. Хорошо хоть противного Кристофера не было.
Эмилия пискнула и попыталась скрыться за дверью, но та уже закрылась за ее спиной, и девушка чувствительно стукнулась лопатками. От смущения щеки ее залил румянец, по цвету сравнявшийся с капотом. Луиза неодобрительно посмотрела на дочь, по ее мнению, такое поведение было пристойно лишь служанкам, но не девушке из рода Великого Орла, пусть она всего лишь курица.
Генри же поднялся из кресла, подошел к дочке и ласково ее приобнял:
— Не стоит смущаться, дорогая, здесь все свои. Садись, мы хотим тебе что-то рассказать.
Он подвел дочь к креслу, оббитому темно-вишневым бархатом, уже несколько вытершимся от пребывания в нем нескольких поколений хозяев дома. Усадил и первым делом подал оброненное вчера кольцо:
— Возьми свое ИКо, ты вчера потеряла.
Эмилия виновато поглядела на отца и надела идентификатор на палец. Широкое бронзовое колечко с тончайшей гравировкой принадлежности к роду плотно защелкнулось на фаланге, скрыв под собой светлую незагоревшую полоску.
Генри, открыв своим ключом запертую стеклянную полку, достал оттуда и положил на колени к Эмилии тяжеленный том в обложке из пересохшей тонкой кожи.
— Открывай, там закладка.
Эмилия осторожно перекинула несколько страниц – искомое место находилось почти в самом начале книги. Ее взору предстали пожелтевшая бумага с выцветшими чернилами. С трудом разбирая старинный витиеватый почерк девушка с выражением начала читать:
— Сказание о том, как род Эдллкайнд отделился от рода Великого Орла. Давным-давно это было. Жили братья Орлы в мире и согласии, охраняя Туманное Зеркало. Сила их была известна по всей Оромере, и редко кто добирался до Огненных островов в поисках исполнения желаний, поэтому дни их текли бестревожно и размеренно. Чтобы внести в течение дней приятное разнообразие, устраивали братья турниры. Поднимались они на могучих крыльях выше самых высоких гор к солнцу и падали оттуда быстрее молнии, когтя косулю или жирного кабана. После устраивали изысканные пиры, где пели, танцевали и слагали баллады. В одной из баллад старшего брата младший брат заметил неточность и обратил на нее общее внимание. Раздосадован был старший брат бестактностью младшего и своим промахом и бросил в сердцах «Ты скоро до колибри до…
На этих словах Эмилия смутилась еще больше и подняла на отца жалобный взгляд:
— Папа, тут написаны нехорошие слова.
— Вот поэтому мы и не давали тебе раньше читать эту легенду. Но теперь уже время пришло, ты уже не маленькая девочка, чтобы падать в обморок от высказываний предков, а твое расстройство от своей звероформы нас тревожит. Ты не виновата, что тебе досталась такая птица, виновато древнее проклятие. Читай дальше.
Эмилия послушно кивнула.
— С того дня куда бы ни пошел младший брат, чем бы ни занимался, над ним потешались, и даже самые маленькие орлята хихикали вслед и пищали «Колибри, колибри». Был он вынужден взять жену и детей и покинуть Острова, улететь на континент и основать гнездо там, далеко от родины.
Эмилия замолчала. Легенда ей не понравилась, к тому же было непонятно, почему она все-таки курица. Генри продолжил:
— В другой истории, уже гораздо более поздней, рассказано, что с момента переселения в роду перестали рождаться орлы. Первое поколение состояло из соколов, беркутов, ястребов, дальше хуже – стали рождаться врановые, совы, все мельче и мельче, ты сама знаешь, что Кристофер вообще очень маленький чижик, видно, недалек тот день, когда в роду действительно появится колибри. Поэтому мы очень тщательно подходим к вопросам замужества. Тебе давно известно, что замуж ты выйдешь за того, кого назовут старейшины, в частности, бабушка Матильда. Сейчас претендентов на твою руку двое, и на первом осеннем балу они будут представлены тебе, останется только выбрать одного.
— Да, папа, я знаю. Не сказала бы, что очень рада, но если так положено… Можно я уже пойду? Мне надо подумать.
— Конечно, милая, иди, — Генри еще раз ободряюще обнял дочку.
Эмилия покинула библиотеку в глубоком замешательстве. Раньше в хорошенькой голове у нее был только один вопрос: почему так несправедливо? Теперь вопросов появилось полная повозка, и еще маленькая тачечка ответов. Но ответы не совпадали с вопросами, и вообще было неизвестно, можно ли подобрать вопрос к имеющимся ответам, и существовали ли ответы на сонм вопросов.
Весь день, машинально высчитывая проценты у учителя математики, подбирая нитки для гобелена с ткачихой, рассеянно разговаривая с мамой за обедом, Эмилия мучительно соображала, какой вопрос является главным. И кому его задать. И лишь за ужином сообразила: конечно же, ему! Самый неординарный, самый волшебный из родственников, только он сможет навести порядок в заплутавших мыслях.
И, испросив у родителей разрешения нанести родственный визит в одно из соседних поместий, собралась в дорогу.
В это время Доброхот стоял на берегу и спрашивал Сивого:
— Ты знаешь, где Малёна? И где Лютый?
— Её унёс егерь на свой остров. Лютый отправился за ними следом на скутере.
— Егерь? Слава богам! Её встретил в воде человек! Слава… человек?
— Воислав Сомов киборг модели DEX-6. Имя Змей Горыныч. Так его хозяйка зовёт. Для здешних людей Слава. Хозяйка Сомова Нина Павловна.
Немая сцена – как так киборг?
Разве правильный киборг может так себя вести? И какой может быть Змей Горыныч? Почему у киборга такая кличка? Не кличка… имя! Как можно вообще так назвать киборга? А… его мать и сестра как же?
— Она не выйдет замуж за киборга. Или у меня нет больше дочери! – старик осмотрел собравшуюся семью, резко ссутулился и медленно пошёл в дом.
Предсказание высказано было – но это не руководство к действию! Это жена верит в эту чушь, которую её мать высказала… предсказания можно избежать, если уж на то пошло… принять меры… уже принял меры.
Волхву уже сообщил, и то только по настоянию жены – оказалось, что возможно провести обряд обручения с кустом, потом куст вырубить и сжечь… и дочь свободна для нормального замужества с нормальным парнем… а тут этот киборг.
Теперь думать надо, как этого киборга выкупить… чтобы убить приказом после свадьбы… а до свадьбы можно и к работе приспособить… сенные сараи охранять, например.
Доброхот не мог отойти от шока – егерь оказался киборгом! Ведь с ним нормально здоровались на рыбалке, он соблюдает обычаи, приносит требы… а как же мать и сестра?
Или… Сивый солгал?
Но киборги не умеют лгать! Его спросили – он ответил. Тогда почему он не сказал этого раньше? Потому, что не спрашивали… в голову никому не могло прийти такое! Киборг!
Очень уж он… неправильный в таком случае! А его хозяйка… она знает, что он неправильный? Не может не знать… и не сдала на проверку? Что вообще происходит?
— Это я её отправил на остров за ягодами. Был уверен, что Слава человек… и предсказание бы не сбылось. У него же… есть мать и сестра… все это знают… ничего не понимаю… Змей Горыныч! Ну надо же! Её унёс Змей Горыныч!.. на остров… – помрачневший Доброхот растерянно оглядывался то на свой дом, то на остров напротив дома. – Значит, бабушка была права… теперь надо подумать, как Славу… Змея то есть… выкупить… чтобы здесь жил до свадьбы… чтобы его хозяйка другим не продала… пусть уж здесь будет… а там видно будет. А теперь… надо ехать за сестрой…
Сивый тихо сказал хозяину:
— С ней всё в полном порядке. Только промокла вся, Змей вытащил её из воды, уже на острове она подвернула лодыжку. Она в доме Змея, с его сестрой… это для людей Злата его сестра… а Лютый уже там. Как только Малёне станет полегче, они вернутся.
— Слава богам! Всё в порядке! Так! Уже интересно! Он… что… разумен? Погоди… значит, и ты разумен? А Лютый?
— Да.
— Почему не признался раньше?
— Боялся. Незачем было. Я не хочу других хозяев. И не хочу на проверку. С вами хорошо, и не только мне. Лютому тоже.
Ещё одно потрясение! – обе биомашины оказались живыми. Не слишком ли много потрясений для одного дня?
Вот и сбылось предсказание – встретила сестра в воде не человека. Значит, что уготовлено судьбой, того не избежать.
Осталось дождаться возвращения Малёны – что она скажет?
Доброхот усмехнулся:
— Пойдём-ка поговорим, разумный ты наш. Надо теперь вам обоим по комнате выделить, мебель поставить и одёжу обновить. А завтра свожу вас обоих к программисту… он скажет, что делать. И давай-ка присядем и ты мне всё расскажешь…
Люди разошлись по домам — раз Малёна жива и Лютый с ней, то всё нормально.
Только старик-отец был непреклонен – не бывать киборгу его зятем! А вот прикупить его для охраны не помешало бы… до свадьбы.
***
Лютый уже успел отогнать хозяйскую лодку на место на берегу и вернуться на скутере на остров – приказ был: «Верни её!», лодку он вернул, осталась маленькая хозяйка, но она в безопасности, Змей не причинит ей вреда.
Парни поздоровались так, как принято в деревне здороваться мужчинам – за предплечья* — и Лютый успокоил Малёну:
— Я его знаю, и тебе показывал… это здешний егерь, у него дом недалеко, а тебе обсохнуть надо, да и не успеем мы домой, смотри, какая гроза собирается… как лёд идёт из речек… сейчас на лодке опасно для тебя, да и на скутере тоже, и… я уже Сивому сообщил, что вернемся утром. Не бойся, я рядом.
— А я и не боюсь. Поедем.
***
Уже завечерело.
Змей перевёз Малёну на свой остров. Злата со сменой сухой одежды уже ждала у входа в баню, а предупреждённый о гостье Ворон благоразумно укрылся на чердаке, взяв спальник – чтобы при расспросе домашними Малёна не проговорилась о крылатом киборге.
— Малёна, это Злата, моя… сестра… двоюродная. Она поможет тебе… с ногой. Заодно переоденешься… а твоя одежда к утру будет выстирана и высушена.
— Меня же искать будут…
— Не будут, Сивый им сказал, где ты, – пришедший следом Лютый подал узелок с хлебом, – он признался, что мы разумны, старый хозяин ничего не сказал, только стал мрачнее тучи, а Доброхот обрадовался, теперь у нас у каждого будет комната и свои вещи. И пообещал обновление ПО.
— Лютый, так это же здорово!
Змей и Лютый переглянулись, и Змей, привязав лодку, пошёл в дом, а Лютый поднял на руки Малёну и осторожно понёс к бане:
— Баня тёплая, Злата поможет… у неё программа медицинская обновлена… пока гроза не началась… и… да. Злата тоже киборг. И тоже DEX-6… специализация телохранитель… а я подожду здесь.
— Тоже?
— Так и Слава киборг… это для людей он Слава. Потому как не положено киборгам одним жить в доме. Он тоже DEX-6, но из другой партии. Хозяйка его зовёт Змей Горыныч… он сам ей сказал своё имя, и она не поменяла его… не будут же они скрывать это вечно…
Бабушка не ошиблась! – парень, вытащивший её из воды, действительно не человек!
Киборг! Такой же, как и Лютый… другой фенотип и другая партия… но тоже DEX-6… и… тоже неправильный… но знает обычаи и держится веры…
Значит, это судьба, а от неё не убежать…
И тихо-тихо спросила:
— Стой, Лютый, подожди… ты ведь знаешь про предсказание?
— Знаю. Это за него ты должна выйти замуж, встретила в воде и он не человек. Ничего не бойся, он нормальный и не причинит тебе вреда. У него хозяйка в городе, его приёмная мать… пришли. Это Злата.
— Что вы там шепчетесь? – Злата внимательно посмотрела на девочку, которая уже была прописана у неё как особо охраняемый объект. — Ты Малёна… я тебя знаю. Не можешь сама идти?
DEX помогла Малёне сесть на лавку в бане:
— Давай ногу ещё раз посмотрю… Лютый, подай аптечку, да, там… я принесла, как только сообщили.
— Держи! О, тут даже лекарства для киборгов есть! Я и не знал!
— Аптечка стандартная, комплект из самого необходимого, да… и лекарства для киборгов в стандартную аптечку входят… вот… недавно обновили, есть всё, что надо… перелома нет, только растяжение, сейчас намажу… Степан Иванович говорит, что… цитирую… «Никогда не знаешь заранее, кому первую помощь оказывать придётся, человеку или киборгу, вот потому есть, кроме препаратов для людей, и лекарства для киборгов»… вот так… это обезболивающая мазь, хорошая… к утру пройдет… сейчас ногу забинтую… и постарайся её не мочить… давай помогу раздеться…
— Я сама могу… а гребень у тебя есть? Мой дома остался.
— Гребень? В смысле… расчёска? – Злата вынула из кармана комбинезона и подала свою. — Есть… вот эта подойдёт? Но… если нужен именно гребень… будет. Сделаем.
***
В бане тепло и воды много. Они, что, каждый день моются? Или это так случайно совпало?
Боязно-то как! А переодеться надо, но не являться же домой в мужской одежде… принесена мужская рубашка и штаны! Но… Злата девушка, значит, хоть какое-то платье у неё должно быть… или нет? Или… ей не разрешено давать кому-нибудь платья? Она киборг… а киборгам одежду дают хозяева… а она в комбинезоне… вот интересно, а какая у них хозяйка? И… сколько здесь всего киборгов? И… зачем они здесь?
Малёна стянула мокрую юбку, сняла кофту и замерла, глядя на Злату – и DEX сама предложила помощь и осторожно стянула с Малёны длинную – до колен – плотную льняную рубаху.
Малёна расплела косу, налила в таз воды и стала мыться.
Страха не было – брат рядом, дом недалеко, киборги не опасны… а Злата так внимательна и осторожна!.. девочка никогда не видела сорванных киборгов… по головизору показывали несколько раз, но братья говорят, что это нарочно так снято, что это постановка такая, чтобы люди стали сдавать имеющихся старых киборгов и покупать вместо них новых.
А теперь у неё будущий муж киборг… только он сам об этом не знает… или… знает?
Вот не отпустили её родители с подружками праздновать Красную горку… а она и без них жениха нашла! Рядом с домом! И киборг даже лучше, чем ксенос… и уезжать никуда не надо…
Но… его хозяйка… разрешит ли видется?.. не продаст ли кому?.. может быть, отец… или кто из братьев… купили бы его… если вообще такое возможно.
Снова перебрала принесённую одежду – всё мужское. Значит, придётся надеть то, что дано… не раздетой же выходить!
Злата забрала всю одежду в стирку – и юбку, и кофту, и рубаху… сказала, что стиральная машина в доме… и что готово всё будет к утру только.
И кроссовки принесены… большие… и носки… толстые и тёплыё.
А гроза… будет ли? Лютому доверять можно, он свой, названный брат, и не даст её в обиду… если он сказал, что домой утром, значит, так тому и быть.
***
Вот не было печали! Вытащил из воды девчонку – но почему она не испугалась, не закричала, не стала звать на помощь родных? Ведь ей должно быть страшно, но держится спокойно и не плачет!
Только и захотела, чтобы её DEX был рядом. Неужели она ему настолько доверяет? Кто он ей – охранник или нянька? Названный брат… почти родственник.
И второй DEX ей тоже брат… почти – но с её настоящими братьями и отцом Змей старался не встречаться, при необходимости выезда на берег отъезжал от деревни подальше или сообщал о себе Лютому или Сивому, чтобы дали возможность пройти мимо деревни незамеченным.
И сейчас этот Лютый охраняет хозяйку не по приказу – сам! Но хозяйка ли она ему? Она несовершеннолетняя, значит, прав управления, скорее всего, нет. Значит, есть приказ охранять от кого-то из старших в семье.
Самовольно киборг не стал бы бегать за подростком – был бы приказ охранять дом, то и находился бы в доме.
Значит, приказ на сопровождение и охрану хозяйской дочери у него есть. Но отрабатывает этот приказ Лютый как-то очень уж… своеобразно.
***
Только Змей задумался, как подошёл Лютый и сел рядом на крыльцо и спросил:
— Ты знаешь о предсказании?
— О чём?
— Предсказание было Малёне пять лет назад, что встретит она своего будущего мужа в воде и это будет не человек. А ведь так и произошло! Теперь ты должен на ней жениться!
— Что? – изумлённо спросил Змей. Они больше полугода знакомы, а Лютый сообщает о каком-то предсказании только сейчас! — Она же человек! И она согласится?
— Так деваться-то некуда… придётся. Здесь верят в предсказания. Ты ведь хочешь иметь семью? Мать уже вроде как есть, братья-сёстры тоже… даже дядя приёмный есть… теперь жена будет… не совсем теперь… не раньше, чем ей восемнадцать лет исполнится… а до этой поры многое измениться может.
Ещё бы он не хотел! Самая большая мечта – и самая большая несбыточность!
Какая может быть семья, когда ты сам – вещь! Когда есть хозяйка, которая в любой момент может передумать и забрать в город… или отправить ещё на какой-нибудь остров. В одном только уверен – не продаст никому и никогда!
Предсказание! «И это будет не человек»… а если бы она бревно встретила в воде или весло уплывшее… что тогда?
Сами придумали-сами поверили… и теперь сделают всё возможное, чтобы это не произошло… и тем самым вынудят действовать тех, кто вообще не при чём!.. и всё, что предсказано, произойдёт… вроде как само.
— Семью? Помечтать не вредно… но… её родные не захотят принять зятем киборга… что-нибудь придумают, чтобы избежать этого… жениться, да ещё на твоей хозяйке… через три года… ещё дожить надо. И… у меня своя хозяйка в городе… что-то она ещё скажет.
— Сообщишь ей?
— Да… в отчёте… но не сейчас. Надо гребень вырезать, пока твоя… сестра в бане.
***
Злата осторожно подхватила уже одевшуюся девочку на руки и понесла в дом, по пути Змей подал ей вырезанный гребень – и Малёна взяла гребень не через посредника и не через платок, а сама!
Она настолько явно обрадовалась подарку, что Змей засомневался, знает ли она сама о предсказании? Если знает – то чему рада? – ведь по обычаю, описанному в одной из статей хозяйки, гребень, подареный парнем и взятый прямо в руки, может означать… согласие при сватовстве!
Неужели она не против выйти замуж… за киборга? Неужели не будет против? Что скажут её родные, когда узнают?
Злата должна была взять гребень и подать Малёне – но Малёна сама взяла подарок из его руки… странно это… или она не знает обычая… или здесь не настолько их соблюдают…
***
Малёна, сидя на лавке, осмотрелась – обычный дом, но намного меньше родительского… печь, стол, стулья, буфет, шкаф-перегородка, занавески… в красном углу на небольшой божнице три фигурки идолов, у печи самодельный деревянный гончарный станок с недоделанной глиняной женской фигуркой на круге… в доме очень тепло… и даже как-то не верится, что здесь живут киборги… одни. Без людей.
Попросила Лютого подать фигурку с круга и небольшую щепочку – он подал и сел рядом.
Примечание:
*Приветствие — https://www.slavyarmarka.ru/image/data/blog/rukopozhatie.jpg
Неведомые авторы проявили изобретательность.
Кроме Жанет был еще высокий худой мужчина в цветастом шейном платке. Он ругался по-итальянски.
Я внезапно узнал его. Боже милостивый, да это же тот лекарь, который лечил меня от мигрени! Как же его звали? Кажется, Липпо. Он личный врач Жанет д’Анжу.
Она каким-то образом тогда подстроила, чтобы он осмотрел меня. Сколько же ночей я ломал голову над тем, зачем ей это понадобилось!
Но есть и незнакомый мне персонаж. Такая же высокая, худая смуглолицая женщина. Очень похожа на Липпо.
В первый миг я подумал, что это он с какой-то целью обрядился в клетчатую юбку и передник. Я пребывал в этом убеждении до тех пор, пока не увидел их вместе.
Женщина оказалась сестрой Липпо. Голос у неё был низкий, гортанный. И она тоже ругалась по-итальянски. Руки у неё были сильные и очень умелые.
Она ловко меняла мои простыни и влажные от испарины сорочки. Мою воспалённую кожу она протирала каким-то душистым травяным настоем, и каждый раз после этой процедуры я чувствовал себя будто заново рожденным.
Сестра Липпо, Лючия, проводила со мной большую часть дня. Когда она отлучалась вниз, на кухню, её сменял Липпо. Он беспрестанно колдовал надо мной.
Но я был слишком слаб, чтобы приподнять голову и понять смысл его действий. Сил хватало только на то, чтобы разомкнуть веки. Казалось, ресницы выковал из свинца неведомый кузнец, и они, как крючья, цепляются друг за друга.
Я угадывал звуки, прикосновения и вкус снадобья. Я слышал запахи неких лечебных смол и незнакомых трав, из которых мне была знакома только полынь.
Как в первую нашу встречу я мало что понимал в его лечебных манипуляциях, которые отдавали языческой магией. На моём больном полубесчувственном теле он находил какие-то точки и соединял их в узор, нанося линии приятно тлеющим на коже бальзамом.
Это тепло, казалось, просачивалось внутрь и медленно подтапливало болезнь, как залежалый в подвале лёд. А через час моя сорочка становилась мокрой от брызнувшей испарины.
Слабость усиливалась, но это была приятная слабость. Был изгнан ещё один из множества демонов.
А к вечеру вновь появлялась Жанет. И я метался в своей клетке сомнений. Я знал, что есть Липпо и есть его сестра. У них могут быть причины возиться со мной. Но Жанет…
Под вечер у меня был жар, лёгкий озноб, и я немедленно поместил её образ в галерею видений, сотворенных отравленным мозгом. В этой комнате, если озноб усилится, я мог бы увидеть и Мадлен, и отца Мартина, и даже своего новорожденного сына, который за это время значительно вырос.
Я как-то позволил себе помечтать и увидел его и Марию играющими, шлепающими по лужам под весенним дождём. Видение было таким ярким, что я улыбался как безумный.
А может быть, я и был безумен, когда придумал все это. Жанет такой же плод моего воображения. Хмелеющий от лихорадки разум, вскипая, путает сон и явь, сплетает их воедино. Ну и пусть.
У него это неплохо выходит. В руках у неё было нечто схожее с рукоделием. Хотя скорее для видимости, чем для настоящей работы. Что-то совсем простое, для занятия рук.
С одной стороны, её освещал камин, а с другой стороны масляный светильник, который она спрятала за настольную ширму, расписанную на восточный манер диковинными птицами. Её рыжие волосы, которые на солнце готовы были уподобиться пламени, высоко подняты на затылке, что придает ей вид строгой, учёной дамы.
И платье у неё из неброской тонкой шерсти. Я украдкой наблюдал за ней и думал, какая из них мне нравится больше: та, что предстала передо мной в зеленом сверкающем шёлке, с изумрудами в волосах, или эта, без украшений, без блеска и величия.
Пожалуй, я выбрал бы эту, в неё легче верить. Но и та, первая вызывала легкий мечтательный озноб.
Веки наливались тяжестью, но я боролся со сном. Кто знает, возможно, мне больше не представится случай лицезреть её так близко.
Жанет время от времени отвлекалась от своего занятия и бросала в мою сторону тревожные взгляды, но мне удавалось скрывать свою затею. Даже кашель меня щадил. Но все же она меня раскусила.
Я любовался её пальцами, припоминая, где она касалась меня. И увлекся. Довольно странное занятие для полуживого, истрёпанного болезнью существа.
Но слабость и греховность нашей плоти неистребимы. Она поймала мой взгляд, и я невольно испугался того, что все испортил, нарушил своей неловкостью тонкий узор эфирных струн, из которых складывается желанный рисунок.
Но Жанет не исчезла. Напротив, она приблизилась, она говорила. Что-то спрашивала, но я ничего не понимал. Я снова боялся совершить неловкость.
Она гладила мою руку и говорила. Теперь это точно был сон. Он повторился, тот самый, что заставил меня уйти из вымершего города. Это её голос! Это она звала меня!
Я слушал и снова видел всё, что она говорила. Снова оживали страницы старинной книги, только теперь её держала в руках тоненькая рыжеволосая девочка-подросток.
Я видел, как эта девочка, пряча слезы и страх, отправляется в дорогу, как она едет по пыльной дороге Прованса в разбитом экипаже, совсем потерянная, рядом с малознакомой дамой; как она, споткнувшись, взбирается по сходням на корабль и затем, решительно сжав кулачки, вскинув голову, смотрит на удаляющийся берег.
Я видел, как она украдкой смахивает слёзы, как сидит, сцепив пальцы, и с тоской прислушивается к вою и хохоту стихии за бортом; как достает со дна единственного кофра, где хранится несколько поношенных платьев, старую куклу и прячет лицо в пыльном кукольном парике.
Я слышал, как отчаянно, по заячьи, стучит её сердце, когда корабль, наконец, входит в порт, и как она молит Господа дать ей силы держаться спокойно и с достоинством.
Потому что она принцесса, дочь великого короля, пусть незаконнорожденная, пусть едва признанная, но всё же принцесса, а принцесса всегда встречает свою судьбу с гордо поднятой головой и сухими глазами.
А потом я всё же уснул и разбудил меня уже Липпо.
Я без сомнения выздоравливаю и чувствую, как это приятно. Но это еще самое начало. Попытка приподнять голову с подушки заканчивается чернотой.
Но я чувствую что-то похожее на голод, и Лючия кормит меня бульоном. Вкус я чувствую только наполовину. И всё же он удивительный.
Это вкус жизни. Я действительно жив. И моё тело постепенно расправляется и обретает чувствительность. Когда Лючия в очередной раз меняет мою сорочку, мне удается приподнять голову и бросить взгляд на свои руки и ноги. Как же я отвратителен и жалок! Я буквально высох. Груда костей, обтянутая бледной, воспалённой кожей.
С особым интересом я смотрю на ту руку, которую предшествующей ночью держала Жанет. От худобы кисть руки кажется непропорционально большой, плоской и неуклюжей. Анатомическое пособие, а не рука.
Как она могла прикасаться к этому рукой? Как могла смотреть на меня? Сбившиеся, свалявшиеся волосы, на подбородке щетина. Как же стыдно!
Нет ничего более унизительного для мужчины, чем предстать в таком жалком облике перед женщиной. И не просто женщиной…
Эта женщина — Жанет д’Анжу, княгиня, дочь Генриха Четвертого. Господи, да лучше б я умер.
Лючия, видимо, догадывается о моих мытарствах и моей стыдливости, ибо что-то ободряюще мурлычет по-итальянски. Похлопывает меня по руке. Ладонь у нее широкая, как лопата, шершавая, с суставами, вздутыми от бесконечной стирки.
Столько труда! И ради кого? Ради меня, ничтожного. Лючию сменяет Липпо со своими снадобьями, обжигающим питьём и золотыми иглами.
Неужели и Жанет придет? Едва сумерки сгустятся, а колокола призовут к вечерне, моя болезнь вновь сыграет шутку.
И она приходит. Больше не прячется за расписную ширму и не занимает себя ложным рукоделием. Она разгадала мою игру и потому сразу принимает правила.
Я хочу, чтобы всё повторилось, чтобы, как и в прошлую ночь, она говорила со мной, а я буду слушать и грезить под её голос, ловить каждое слово и наделять его округлым сияющим образом, наделять этот образ душой, характером и мечтами.
Я буду прослеживать пути своих персонажей, страдать и радоваться вместе с ними. Благодаря её голосу, мелодичному и таинственно приглушенному, я окажусь в запретном саду её воспоминаний и буду читать их, как книгу, с яркими живыми миниатюрами, которые наливаются лазурью и солнцем.
Я ещё так слаб, так немощен, и на мужчину так мало похож, что могу позволить себе эту вольность. Ибо очень скоро всё кончится.
Мой рассудок окрепнет и вернет меня на предначертанную стезю, столкнет на ту ступень, что мне назначена свыше.
А пока, между здравомыслием и бредом, как в зазеркалье, я позволю себе дерзость шептаться с ней и говорить ей «ты».
— Ты расскажешь мне историю дальше?
— Ах, хитрец, — улыбается она – Липпо уверил меня, что ты видишь десятый сон. А ты, оказывается, притворщик.
— Я спал днём.
Я оправдываюсь как ребенок. Да ничего удивительного. Все люди в телесной немощи разом теряют свои взрослые привилегии.
— И сколько же можно спать?
Я уже не понимаю, где я. То ли наяву, то ли во сне.
— Ну, хорошо, хорошо, — сразу соглашается она – Не хочешь, не спи. Я даже рада, что ты слышишь и говоришь со мной. Я буду твоей Шахерезадой.
— Кем?
— Это одна изобретательная женщина, которая своими сказками заморочила голову ревнивому мужу. Это одна из тех легенд, родившихся в глубокой древности на Востоке. В доме моего мужа жил старый моряк, хромой, скрюченный подагрой. Когда-то он служил боцманом на генуэзской галере. Во время одного из морских сражений он попал в плен и провел несколько лет в сарацинском плену. Мой муж не раз выкупал попавших в неволю христиан, выкупил и того моряка. Он был уже стар, почти слеп, поэтому Антонио оставил его доживать свой век на нашей вилле в Торре-дель-Греко. Старик исполнял обязанности привратника, но по сути был управляющим и моей нянькой.
Вместе с Бити он учил меня итальянскому, а по вечерам развлекал сарацинскими сказками.
Старик Джироламо привёз их с Востока неисчислимое множество. Арабы и персы так их и называют — сказки «Тысячи и одной ночи». Потому что их хватит на тысячу ночей.
Я прикрываю глаза и начинаю прикидывать, стоит ли мне так уж быстро выздоравливать. Жанет смеётся и грозит пальцем. Даже в полумраке, при скудном содействии масляного гнома за ширмой, глаза её вспыхивают и сыплют искры.
Волосы ее так же убраны назад, но один локон выбился и задорно подпрыгивает.
— Нет, нет и нет! На столь долгий срок я не согласна. Я готова расщедриться ночей на десять или двенадцать, но не более того. Потому что нехорошо обманывать Липпо и разыгрывать перед ним комедию, играть роль больного.
— Я больше не буду.
Силюсь улыбнуться и даже приподнять голову с подушки. Но Жанет мягко кладет мне руку на лоб. Прохладную руку, нежную, и такую сильную. Сильную не сплетением жил, не твердостью мышц, но наделенную неосязаемым, нематериальным субстратом некого запредельного присутствия.
Сила изначальной женственности, которую я почувствовал в нашу первую встречу. Она гладит мои спутанные, свалявшиеся волосы. Их бы обстричь…
В них тяжёлый, зловонный дух городской лечебницы, мой смертный пот, мой страх и мое отчаяние. А если я и вправду болен оспой?
Липпо утверждает, что нет, это была корь, сестра-близнец, но у меня замирает сердце, когда она бесстрашно касается меня и виском прижимается к моему виску. Ловит стучащую в жилах лихорадку.
— Снова жар, — тихо произносит она – Поэтому ты не спишь. А давать тебе маковый настой нельзя, ты слишком слаб. Ну, ничего, я здесь, с тобой, и эту ночь мы как-нибудь скоротаем.
Я благодарно вздыхаю и пытаюсь потереться лбом о её ладонь. Пока я болен, мне всё можно. Близкая смерть размывает все преграды и предрассудки. Ей безразличен королевский багрянец в жилах.
— Итак, вернемся к участи бедняжки Шахерезады. Как я уже упомянула в своём затянувшемся предисловии, Шахерезада была женой некого султана, жившего не то в Дамаске, не то в Багдаде, но есть и такие, кто утверждает, что он жил в Индии. Или даже в Китае. Это неважно. Ревнивые и обманутые мужья обитают всюду.
А этот господин в своей подозрительности почти лишился рассудка. Хотя, следует признать, что у него были причины. Его первая жена была ему неверна. Он отправился за утешением к брату, но выяснилось, что и его супруга предается распутству. Удрученные братья отправились путешествовать и обнаружили, что их беды это крошечные пятнышко по сравнению с чернильным морем женского непостоянства. Они встретили джинна…
Джинны — это такие могущественные духи, которых Всевышний когда-то создал из чистого пламени. Это, конечно, по их, языческим, сарацинским поверьям. Но джинны со временем стали похожи на людей, и они умеют жить среди людей.
Так вот, один такой джинн таскал свою жену в сундуке. Однако, это вовсе не мешало ей с завидным упорством находить себе любовников. В качестве вознаграждения она требовала у них кольца и соорудила себе ожерелье аж из пятисот семидесяти колец!
И кольца братьев она так же добавила в коллекцию. Им повезло, что она не коллекционировала сердца своих возлюбленных, как поступала Маргарита Наваррская. Иначе Шахерезаде некому было бы рассказывать сказки.
Окончательно разуверившись в женщинах и любви, братья вернулись каждый в свое царство. Один так и не женился. А второй обезопасил себя от измен самым жестоким и действенным способом. На утро после свадьбы он убивал свою жену.
– Какой путь выберем, Нандо? – не выдержал Чавес, подходя. – Я думал, мы все решили во время минирования.
– Все, да не все, – пробормотал капитан. Путь покороче ему вроде и нравился, вот только шума он не хотел. – Хорошо бы получилось вышибить двери своими силами, а не как ты прям жаждешь. Да и обвалиться все это может…
– Не может, винный погреб простоял триста лет и еще столько же будет стоять, – упрямо тряхнул головой Рафа. – Что гадать, пойдем да посмотрим. А решать можно и на месте.
– Много времени потеряем.
– Да ты так всегда говоришь, – вдруг резко ответил он. – Как будто командование транслируешь. Время теряем, надо решительно, надо безотлагательно. И это хоть раз дало результат? – Он махнул рукой. – Хоть бы чего добились. Отбросили и удержали. А то за эти три года только и делали, что отступали. Только Мадрид не сдали, но, видно, с перепугу. А вот теперь доотступались. Тупик.
Бойцы молча смотрели на него. Переводили взгляд на Нандо. И снова на каталонца.
– Странно, что именно ты это говоришь, – вдруг влез Чавито. – От другого я бы понял, но ты…
– А что я, первый день здесь? – тут же вскипел Рафа. – Надоело молчать. Мы до последнего отступаем, когда все уже либо сдались, бежали, либо готовятся к приходу каудильо, вышивая флаги. А мы почему-то еще отступаем. Сражаемся до последнего. Сейчас вот доберемся до порта, и там уже, как я понимаю, нас ждет окончательное поражение.
– Можно подумать…
– А ты предлагаешь иной исход? Что прилетит советская авиация и наваляет фалангистам, как до того нас отутюжила итальянская? – в ответ Чавито молчал. – Вот именно. Странно только, что сегодня так тихо. День ясный, солнечный, самый раз бомбить.
– Было бы кого, – глухо произнес Микель.
– Да, Пистолеро, ты прав. Было бы кого. Нас и так постреляют, а через пару дней – обещанный парад. И знаете что, парни, я уже давно задаюсь простым и ясным вопросом – а ради чего все это? Сражения, отступления, новые схватки, потери, лишения, голод, наконец. Ради чего? Ведь почему-то никто из нас не ушел, когда еще можно было, все тут. В самом деле, не последней же поддержки СССР дожидаемся. Идем к Контадору, с которым связывались сутки назад, и даже не знаем…
– Рафа, прекрати сейчас же! – оборвал его Нандо. – Идем и идем. Давай сперва испробуем твой путь, а потом, если действительно не прорвемся через винный погреб…
– Напьемся кавы, – усмехнулся Рафа. – Надеюсь, в тех погребах хорошие игристые вина, выдержанные. А то у вас, в республике, продавали очень оригинальное шампанское – ждали три месяца и по бутылкам. Кислятина.
– Рафа, что с тобой? – спокойно спросил Микель. Каталонец обернулся на Ланду. Пожал плечами.
– Не знаю. Как-то странно немного. Идем, натурально, умирать. Я привык уже, но все равно, знать, где именно да и когда именно тебя прибьют, как-то… мне от этого не по себе.
– Типун тебе, – не выдержал Чавито. – Мы же сражаться идем. Почему ты решил, что как только доберемся, нас всех…
– Я этого не говорил. Ладно, идемте, а то стоим, теряем время. Может, Контадор нас заждался.
— По-моему, я застряла, — Инка сморщила нос и посмотрела на дикобраза, который целеустремленно и с весьма опасным топотом двигался по клетке, подбираясь всё ближе к ее руке с фотоаппаратом. — А если он выстрелит в меня иголками?
Дикобраз тут же, как назло, зафырчал, блеснул глазами-пуговками и распушил черно-белую колючую шубу.
— На твоем месте я бы скорее опасался охранников, — Макс с независимым видом взялся за полы куртки, закрывая Инку от ближайшего служителя зоопарка, развел руки в стороны и даже немного помахал ими, делая вид, что собирается взлететь. — Дырки мы, если что, заклеим пластырем. А вот отмазать кого-то от наказания будет гораздо сложнее.
Прямо над головой у них висела табличка «Фотографировать животных строго воспрещается!» С жирным ярко-красным восклицательным знаком и черепом с перекрещенными костями.
Дикобраз тем временем пришуршал к самым прутьям и ткнулся носом в Инкино запястье. Щекотно засопел, оскалил неожиданно оранжевые зубы и тронул лапой фотоаппарат. Девушка закусила губу и резко дернулась, пытаясь вытянуть руку наружу. Получилось. Большая пуговица на плече не выдержала и отлетела, щелкнув по полу клетки как раз перед мордой ошалевшего дикобраза. Тот отпрыгнул и заворчал, угрожающе потрясая иглами.
Охранник обернулся на шум, но Инна чудом успела засунуть фотоаппарат в карман пальто и уже невинно смотрела по сторонам такими круглыми глазами, будто ржавые решетки, увешанные запрещающими табличками, аллеи парка, замусоренные обертками от мороженого, и вяло облетающие деревья были самым удивительным зрелищем на ее памяти. «Господи, кто-то еще способен глядеть на этот ад с интересом», — хмуро подумал работник секции грызунов и пошел по дорожке, загребая листву тяжелыми ботинками. Он ошибся. Инка всегда смотрела вокруг именно так, как любознательный турист на чужой планете. Из-за этого, собственно, всё и началось.
***
Год назад родители затеяли на даче ремонт, и Инне достался «на растерзание» чердак. Хлама там было раза в три больше, чем на всех остальных этажах старого дома, и кто-то другой, наверно, возмутился бы по поводу несправедливого распределения работы… но зачем? Зачем напрасно расстраиваться, если среди подшивок газет десятилетней давности можно обнаружить журнал с каким-нибудь интересным рассказом и зачитаться до вечера, сидя у крошечного окна на теплых щелястых досках. Если в картонных коробках, криво сваленных одна на другую, можно найти решительно всё — от маминой свадебной фаты до своих первых погремушек. Если в темных углах, помимо паутины и дохлых мух, скрываются разноцветные склянки и ключи от неизвестных дверей. Если пылинки искрятся и пляшут в тонких лучах солнца, пробивающихся из-под крыши, и кажется, что чердак насквозь проткнули золотыми спицами… В общем, Инка ни разу не пожалела, что вызвалась разбирать осколки прошлого. Быть туристом во времени ничуть не менее интересно, чем покорять пространство.
Пачка старых фотографий пряталась между страницами глянцевого журнала, на обложке которого красовался призыв худеть с умом. Подкреплялся он красочной фотографией болгарских перцев, и Инна, которая терпеть не могла этот овощ, уже отбросила было журнал в сторону, когда из него посыпались карточки. Темные, без современного три-дэ эффекта, нечеткие. Но не в фокусе дело.
С фотографий смотрела смешная девочка с пухлыми щеками, в пуховике с синим капюшоном и желтой игрушечной лопатой в руках. За спиной у нее виднелись то прутья, то железная сетка. А за ними — то морда белого медведя, то клетчатый бок жирафа, то шерстяной лоб овцебыка. Инна задумчиво пересмотрела карточки несколько раз. На одной из них, в самом уголке, можно было разглядеть вывеску «Добр… пожа.. в зоо..».
— Это ведь бабушка? — спросила она за чаем, протягивая фотографию через стол.
— Да, — мама улыбнулась. — Тут ей года четыре, не больше.
— Тогда в зоопарках не запрещали фотографироваться со зверями? — Инкина любознательность уже почуяла тайну, и рвалась с поводка на поиски разгадки. А что вопрос — вопрос был риторическим.
— Как видишь.
— А теперь почему…
— Не знаю, я не зоолог. Кому еще пирога? — мама сделала вид, что чаепитие важнее старых фото. Но потом, собирая посуду со стола, вспоминала, как в юности долго ждала весны — сколько ей было? семнадцать? или восемнадцать? — чтобы почувствовать себя ребенком — покататься на пони, и чтобы дядя с круглым зеркальным глазом крикнул: «Улыбнись, сейчас вылетит птичка!» Наконец случились майские праздники, они с друзьями пришли на аллею, где обычно маялся в ожидании наездников шерстяной лопоухий коник, но его уже не было. Не было ни краснолицего толстяка в пробковом шлеме с удавом на шее, который раньше зазывал всех «Почувствуйте себя в Африке!», ни совы с обрезанными крыльями, ни смирных лохматых обезьянок, ни толстого лори с круглыми глазами. А вдоль аллеи, прибитый к деревьям, висел длинный плакат: «Фотографироваться с животными запрещено!»
— Ты же начинающий биолог, — Инка сидела на парапете и от волнения грызла уголок карточки. — Ты должен знать!
— Представь себе, не знаю, — Максим маялся рядом, не зная, что делать — вскарабкаться на теплый пыльный камень, сказав чистоте штанов «прощай», или продолжать переминаться с ноги на ногу, не зная, куда их девать. — Если ты думаешь, что в университете мне дали тайное знание, отличающееся от дежурных фраз в школьном учебнике, я тебя разочарую. Не дали, пожадничали.
— Ведь это бред. Забота о сохранении редких зверей — это прекрасно, но принять версию о том, что на них плохо действует фото- и видеосъемка, я не могу.
— Я тоже не могу, но факт остается фактом. «Содержащиеся в неволе животные чувствительны к тонким электромагнитным полям от камер…» — Макс начал цитировать фразу из учебника, но Инна замахала на него руками.
— Уже перечитала и посмеялась неоднократно. В этом пункте уж очень сильно зоология не дружит с физикой. Ты никогда не задумывался?…
— Все задумывались, — Максим все-таки решил усесться рядом и запрыгнул на парапет. — Ты думаешь, на биофак идут одни идиоты, принимающие дурацкие фразы как догму? Вовсе нет. Но первое, чему нас учат на первом курсе — зоопарковый вопрос про фото не обсуждается. Хочешь проблем — спрашивай, ага. С угрозой отчисления. Не хочешь — интересуйся всем остальным.
— Что за всемирный заговор, а… — Инна выплюнула кусок жеваной бумаги, метко попала в ковыляющего мимо голубя-попрошайку и решительно сунула обгрызенную фотографию в карман. — Скажи, а ты случайно не знаешь, в какую смену работают самые ленивые охранники зоопарка? Желательно, с плохим зрением.
— К сожалению, знаю, — Макс обреченно вздохнул. Тайны, по законам жанра, всегда лучше раскрываются, когда за ними охотятся двое. Но порой они слишком опасны — в частности, для карьеры одного из охотников. — И почему я всегда соглашаюсь лезть с тобой в дурацкие авантюры?
«Потому что тебе и самому интересно» — успел шепнуть внутренний голос, прежде чем разум его заткнул. В конце концов, должен же кто-то из команды хотя бы притворяться законопослушным и здравомыслящим, не так ли?
— Ничего, — Инка потерла слезящиеся глаза и зевнула. Ночная проявка фотопленки чрезвычайно плохо влияет на степень выспанности. — Опять ничего.
— Если бы знать, что мы вообще ищем… — Макс перебирал внушительную пачку фотографий. — Правда, теперь у нас есть куча улик против себя на случай обыска и возможность стать монополистами на черном фоторынке. Спешите видеть! Млекопитающие во всех ракурсах и позах!
— Да ну тебя! — девушка закусила губу и тряхнула челкой. — Лучше придумай, что теперь делать, когда следствие зашло в тупик.
Тупик и вправду был темный, внушительный и непреодолимый.
Они ухитрились заснять почти всех зверей, которых держали в открытых клетках на дальних аллеях. Фотографировали их поодиночке. Парами. Друг друга на фоне любопытных носов и лап, сжимающих подаренные бананы или морковку. Ничего криминального или хотя бы чуть-чуть странного не обнаруживалось. Обычные фото, качеством получше, чем двадцатилетней давности, но не более того.
Инка уже стала сомневаться в своей интуиции. Обычно она не подводила, но в этот раз, похоже, готовилась расписаться в собственной беспомощности. Или пошла не по тому пути… Ведь должна же быть какая-то причина для всех этих запретов, арестов и штрафов. Причем достаточно серьезная, чтобы девятнадцать лет назад — осторожные расспросы старшего поколения позволили выяснить точную дату — фактически в одночасье все зоопарки планеты были объявлены табу для фотографов.
— Почему не национальные парки? Не шапито всякие? Не собачьи питомники или выставки? Почему именно зоопарки?
— Еще живые уголки и лаборатории при институтах, — Макс поправил очки и в сотый раз стал пересматривать фото. — Что у них общего?
— Там совсем разные звери всю жизнь сидят на одной территории, причем каждый в замкнутом пространстве. Как им, должно быть, неуютно, странно и несвободно. Хочется выбраться на волю. Решетки разогнуть или подкоп сделать…
— Подкоп! Именно! — Макс уставился на фотографию дикобраза, сделанную накануне. — Скажи, а тебе не кажется странной вот эта дыра в бетонном полу клетки?..
***
Юстас ненавидел людей в спецодежде с блестящими жужжащими глазами в руках. Когда они приходили и начинали шнырять вокруг, всё осматривать и обнюхивать, Бродящие-сквозь-решетку прятались и потом долго не появлялись. Осторожничали. И приходилось жить несколько дней, а то и недель, без запаха свободы и без рассказов о лохматых травяных степях. А это нелегко, когда у тебя всего один кусочек неба в кроне дерева и жесткий серый пол вместо теплой земли.
Юстас жевал хрустящие крошки печенья, которое так же, как и свобода, было все закона — по мнению зоологов, дикобразу не положено питаться мучным — и вспоминал, сколько раз он уже видел Бродящих. И чуял их запах — травяной, свежий и пряный, запутавшийся в зеленой одежде и длинных волосах. Если правильно сжать когти на двух передних и одной задней лапе, получалось, что встречать их осталось совсем недолго. Еще разочек. Или два.
Морские свинки в клетке напротив переливчато заурчали. Юстас пошелестел иголками в ответ. Агути за стенкой захрустели капустными листьями. Все готовы, сегодня ночью опять можно призывать их. Вместе. На разные голоса, чтобы наверняка. И если они придут, кому-то повезет уткнуться носом в теплые руки, пахнущие молоком и имбирным печеньем, и забыть хотя бы на мгновенье о том, что ты родился взаперти и никогда не видел настоящего мира. О том, что тебя отобрали у матери, выкормили из бутылочки и засадили сюда, не спросив — а хочешь ли ты быть здесь. Бродящие добрые. Они милосердно забирают память — взамен же дают надежду на лучшее будущее. Которое уже совсем близко.
***
— Надо еще раз сходить туда и сфотографировать поближе. У меня получится просунуть руку сквозь прутья.
— Не боишься? — Макс невольно улыбнулся. — Юстас — самый большой дикобраз среди живущих в российских зоопарках. По крайней мере, так написано на его табличке. И вообще, он очень внушительный и независимый на вид. Даже несмотря на то, что я иногда подкармливаю его печеньем.
— Тогда у нас тем более не будет проблем! — Инка сдернула пальто с вешалки и стала его натягивать, всё никак не попадая в рукав — должно быть, от волнения. — Я чую, теперь мы совсем близко.
— Будьте внимательны, прошу вас! — директор зоопарка отчитывал сотрудников. — Почему ночная смена задержалась?
— Всего на пару минут…
— И этой пары минут хватило, чтобы грызуны устроили концерт! Хоровое пение, чтоб его!
— Я бы на вашем месте радовался, что не более серьезные млекопитающие… — главный зоотехник пригладил бороду. — На прошлой неделе в Токийском парке исчез тигр. А месяцем раньше в Лондонском — целый слон. Так что если нам грозит потеря одной-двух морских свинок, я бы не слишком волновался. Купим новых.
Директор вытер платком вспотевший лоб и с досадой покосился в монитор рабочего компьютера. Оттуда звал и манил недоразложенный пасьянс.
— С каждым годом мне всё больше кажется, что мы превращаемся в фарс. Держать зверей вместе нельзя, потому что так они пропадают. Держать порознь — тоже нельзя, потому что это будет уже не зоопарк. Но, вместе с тем, наука требует, чтобы мы пребывали в неизменном формате.
— Ученые охотятся за объектом. Специальные ловушки придумывают, поля какие-то… Пытаются поймать за хвост.
— И как хвост?
— Засняли-таки. У пингвинов. Только, — зоотехник поморщился, — некоторые теперь сомневаются, что мы охотимся за сверхъестественным явлением. Мол, это просто очередные хиппи, борцы за права животных. Волосы из хвоста уж больно похожи на человеческие. Обычные длинные волосы. Светлые. Правда, на несколько сантиметров больше снято, чем в Мехико три года назад. И пару волосков, якобы, нашли на прутьях клетки и отправили в лабораторию. Обещают под это дело выбить очередной грант. Построить новые павильоны, поправить забор…
— Михал Палыч, уже за сорок, а всё в сказки веришь, да? — директор хрустнул пальцами и повозил мышкой. Курсор выполз из угла экрана и радостно двинулся к картам. — Скорее, плакаты обновят! Запрещающие. Чтоб населению неповадно было лезть в тарелку к высокой науке, к закрытому отделу. Всё, свободны.
***
Девочку Бродящие не испугались — потому что она, наверно, не хотела поймать их души и запрятать куда-нибудь, как ученые. Просто шагнули назад и слились с тенями по краям клетки. Поэтому Юстас не стал ее кусать, просто понюхал — интересно же. Эта человеческая лапка пахла свежескошенной травой, пылью и ягодами. А вовсе не горькими лекарствами и металлом, как руки здешних работников. Один из таких как раз проходил мимо — легок на помине. Девочка испугалась его и дернулась, черная круглая штука отлетела от нее и чуть не стукнула Юстаса прямо по носу.
Он возмутился сначала, засопел… а потом забыл обо всем, проследив за тем, как кругляш катится по полу клетки. Он подпрыгнул несколько раз и упал в нору. Вот же она. И как это Юстас не замечал раньше? Совсем рядом с лапой, большая, как будто сам выкапывал — и оттуда пахнет теплым ветром. И Бродящие-сквозь-решетки радостно голосят, приплясывая и хлопая ладонями по корягам и прутьям: «Что же ты встал? Беги скорее!»
— Черт, — Макс схватил Инку за рукав. — Ущипни меня. Так не бывает.
— Что?… — она обернулась и застыла с открытым ртом. Дикобраза в клетке больше не было. Пуговицы, которая несколько секунд назад блестела на солнце в полуметре от решетки, — тоже.
— Идем отсюда. Быстрее, пока не заметили, — Макс потащил ее к выходу. Инна сжимала фотоаппарат в кармане — наверно, совсем уже мокрый, от волнения у нее всегда потели руки — и всё время оглядывалась.
***
По степи катились травяные волны — оливково-белесого цвета, с яркими островками цветов. Земля была мягкой, красновато-бурой, той самой, которую так приятно раскапывать. Юстас громко засопел от полноты чувств и прижался квадратной мордой к траве, закрыл глаза.
На небе горели разноцветные звезды, в зонтиках деревьев с острыми блестящими листьями пересмеивались молодые Бродящие. «Не сквозь решетку они бродят, — понял Юстас. — Дальше. Гораздо дальше». Над звериным царством поднималась оранжевая луна. Ночные драконы выползали на отроги скал и расправляли крылья.
По траве прошуршали быстрые шаги. Юстас поднял глаза. К нему протягивал руку мальчик с длинными серебристыми волосами, заправленными за острые уши. Глаза у него были как плошки, в которых расплавили лунный свет.
— Я не мальчик, — тихо засмеялся он, прочитав мысли дикобраза. — Я такой же, как те, что привели тебя сюда. Просто еще не научился растворяться в тенях.
Он погладил Юстаса по носу.
— Пошли, я покажу тебе наш дом?
Дом веял свободой, перешептывался на разные голоса и оседал на усах запахом настоящего мира, куда Бродящие-по-мирам со временем уводят всех своих несправедливо запертых детей.
***
— Отличная нора, — Инка до боли в глазах всматривалась в еще влажную карточку. Ее домашняя фотолаборатория теперь выглядела, как посудная лавка после танцев маленького и не очень неуклюжего, но всё же слона. Спешка не располагает к аккуратности. — В самый раз для самого большого дикобраза в России. Вполне по размеру.
Макс сглотнул и тихо заметил:
— Между прочим, я не толще Юстаса. И ты тоже.
— Угу, — Инка отвернулась и медленно стала водить пальцем по столу. — Ты же помнишь, что было почти во всех газетах за неделю до того, как началась эта свистопляска с запрещающими табличками и изгнанием фотографов.
— Напомни, ты же любитель древних чердачных архивов…
— Что тут напоминать, — у Инны задрожал голос. — Люди стали пропадать. Много. По большей части взрослые с детьми. Ушли в зоопарк и не вернулись. И я их, наверно, понимаю. После того, как мы проявили эту фотографию. Они… Дело не в том, что я их видела в иллюстрациях к сказкам. Дело не в книгах или мультиках. У этих существ в глазах что-то такое, от чего невозможно отказаться. Мечта, не сказанная словами. Свобода, как о ней поют песни. Кажется, что тебе снова пять лет, и впереди бесконечное воскресенье.
— Угу, — Макс поднялся, чуть было не уронив стул. — Взрослые с детьми пропадали, говоришь… Так кто из нас будет взрослым, а кто ребенком?
***
Девятнадцать лет назад, когда в зоопарке Дублина потерялся первый малыш, его мать в полицейском участке, размазывая слезы по щекам, уронив на пол фотоаппарат и расплескивая кофе себе на колени, твердила, что ее сына украли эльфы. Настоящие живые сказочные эльфы. Но кто поверит в такие глупости?
Анджело заметил юношу еще до того, как тот вошел в кофейню. Он стоял у стеклянной витрины и смотрел сквозь нее — кажется, на собственное отражение. Красивый, видный мальчик, хотя прическа совершенно дикарская — длинные «черви» из спутанных светлых волос, небрежно связанные какой-то тесьмой. В Нью-Йорке, правда, всякое бывает. Может, моряк.
Но потом юноша поднял руку, откидывая волосы назад, и Анджело увидел браслет.
Сердце дрогнуло.
Браслет из крепкой кожи, дюймов пять шириной, с грубым утолщением сверху и застежкой.
Браслет, который носил Джек Харкнесс.
Колокольчик над дверью зазвенел нежно, маняще. Мальчик шагал мимо столиков медленно, широко и в такт звону. Беззвучно плыл мимо равнодушных и смеющихся лиц.
В следующую минуту он уже стоял возле столика Анджело. Сидел за столиком Анджело. Его глаза оказались холодными, мертвыми и бесконечно старыми. Он был старше Харкнесса. Старше целого мира.
— Ты Анджело Коллосанто.
Голос юноши, приятный, звучный и пугающий, заставил сердце Анджело дрогнуть еще раз.
— Да, это я.
Синий халат, как у торговца рыбой. Веснушки на бледной коже. Полные, красивые губы. Странная улыбка, цветущая на его лице, ранила в самую душу.
Юноша продолжал улыбаться, но его глаза смотрели сквозь Анджело.
— Ты берешься за странные задания, — сказал он утвердительно.
Хотелось спросить, знает ли он Джека. Хотелось узнать, сколько ему лет. Сотни? Тысячи? Прикоснуться к тайне, которую так бездарно растоптал. Променял на постоянство, на привычный, безопасный мир. Католический, восковой покой без прав на чувства.
— Да. Берусь.
Жребий брошен. Рубикон перейден.
Юноша положил на стол три тонких полупрозрачных папки. В каждой виднелись бумаги. Печатный шрифт. Титульный лист. «Совершенно секретно». Шанхай. Буэнос-Айрес. Комитет.
— Доставь эти папки по адресу.
И все? Никаких погонь за чудовищами? Никаких переговоров с мафией? Анджело разочарованно вздохнул, но юноша мягким жестом опустил на папки сложенную пополам промокашку.
Анджело развернул ее.
Эйвлмарч. Костердейн. Фрейнц.
Запах крови. Запах смерти и бессмертия. Белая рубашка в багровых пятнах.
— Н-нет, — вырвалось у него.
Улыбка юноши съехала в сторону. Светлые брови взлетели вверх. Прозрачные глаза сосредоточились на Анджело, и этот взгляд причинял неудобство. Хотелось сойти с его пути. Увернуться. Остаться в живых.
— Оплата тебя удовлетворит.
— Сколько?
Юноша прищурился. Анджело перевел дух, но глаза снова прицелились прямо в него.
— Ты сможешь еще раз увидеть его. Он тебя поцелует.
Воздух комом встал в горле. Раскаленный, острый, как нож.
— Как?
На столе блеснула пластина. Узор, вытравленный в металле. Мелкий, цепкий, неживой. Пальцы с аккуратными, чистыми ногтями касались самого края, завернутого в бумагу.
— Это продлит тебе жизнь достаточно, чтобы ты смог дожить до следующей встречи.
— Что это?
— Нуль-плата. Тут написано, как ею пользоваться.
Анджело протянул руку, коснулся бумаги. Почти дотронулся до пальцев юноши, но тот отдернул руку, словно Анджело мог его заразить. Смертью? Страхом?
— Хорошо.
Он не узнал своего голоса. Как будто кто-то другой произнес это за него.
— Скажешь им еще… скажешь им, что это торсионные… нет, морфические поля.
Тихий, злой смех. Юноша уже стоял. Шагал к выходу. Официантка опоздала всего на пару мгновений. Налила кофе в пустую чашку, отошла, шаркая подошвами.
— Стой!
Ноги несли Анджело к двери.
— Когда это будет? Когда я его встречу?
Мертвое лицо юноши исказилось.
— Ты дождешься.
Колокольчик снова звякнул, нежно, маняще. Но мальчика за дверью уже не было. Он исчез в синеватом тумане за миг до того, как Анджело выбежал на улицу.
Нуль-плата тяжело оттягивала карман прямо напротив сердца. Жгла ледяным холодом.
Уютная комната в полумраке, оформленная в коричневых и кремовых тонах. Столик, накрытый для двоих. На коричневом столике, покрытом кремовой скатертью, расставлены снежно-белые чашечки с ароматным чаем, маленькие, аккуратные вазочки с вареньем, тонкие и ажурные ложечки. Невесомые блюдечки подрагивают в такт разговору двоих.
За столом сидит Шеат и еще кто-то. Он скрыт в тени, его лица и фигуры совсем не видно. Слышно только его голос – звучный, громкий и как будто обволакивающий. Этот мужчина отставил свою чашечку, что было понятно по еле слышному звону и проговорил:
— Ты хорошо поработал, мой мальчик! Но видимо недостаточно постарался, потому будет тебе еще одно задание…
Дракон вдруг внезапно с силой ударил кулаками по столу. Чашечки подпрыгнули и звякнули, часть чая пролилась на нежно-кремовую скатерть. Одна из ложек свалилась на пол.
— Да сколько ж можно уже издеваться! – кричит Шеат, сверкая огромными зелеными глазищами. Сейчас он выглядит совсем взрослым, серьезным и каким-то… опустошенным. – Я ее люблю, а вы такое творите!
Дракон хватает неизвестного за шею и вмиг ее сворачивает, словно там была тряпичная кукла. Мелодичный сигнал тревоги пронзает пространство. В комнату врываются двое охранников, одетых в черные куртки и штаны. Шеат, в серо-зеленых штанах и болотного цвета рубашке смотрится на их фоне неожиданно бредово, но это не мешает ему убивать охрану.
Да, он не картинно и показушно дрался, он просто убивал. Первого охранника он встретил мощным ударом в живот и тот улетел в стену, снеся собой солидный сервант, заполненный маленькими разноцветными, преимущественно темными, чашками. Второй попытался вырубить дракона, но промахнулся, получил подсечку под ноги и был просто раздавлен мощным ударом о стену. Голова охранника лопнула, обдав дракона и стены кровавой кашей с мозгами.
В это время первый охранник выбрался из осколков посуды и обломков серванта, вытащил из руки тонкую щепку и попытался напасть на Шеата сзади. Но не преуспел, дракон вывернулся, впечатал кулак охраннику в район солнечного сплетения, а после и вовсе свернул шею, как кутенку.
Шеат отпихнул труп на пол и вдруг заметался по разгромленной комнате, перевернул стол с посудой, словил брызги горячего чая в лицо, добил второй сервант теперь уже со светлыми чашками, чуть покрупнее. Дракон то ли со злости, то ли намеренно громил комнату. Осколки чашек и стеклянных витрин хрупали под его ногами. Несколько ударов в стену оставили внушительную вмятину, с потолка посыпалась штукатурка.
Внезапно он остановился, замер на секунду и подобрал единственную уцелевшую в этом бедламе чашку. Крупная, по сравнению с остальными, светло-коричневая чашка была украшена стилизованным изображением витражей – квадратики синего, красного и желтого цвета располагались в произвольном порядке.
— Нужно взять на подарок, она очень любит чашки… — пробормотал дракон, испаряясь из комнаты.
Примечания:
Я не знаю, что здесь было показано — далекое прошлое, глубокое будущее, параллельный вариант реальности или еще что-нибудь. Я не знаю, к чему это и что, собственно, здесь произошло. Просто леплю сюда этот кусочек, поскольку боюсь его потерять, а он может быть важным.
В зале было светло и солнечно. Правда, наспех, непреднамеренно установленный кем-то вид тихого лесного водопада выглядел странно — когда Координатор Лаура нервничала, она всегда «лепила» бабочек, так что сейчас многоцветные стайки выпархивала прямо из воды. Но девять фигур за столом выглядели так, словно не увидели бы в водопаде даже порхающих верблюдов.
— Все очень плохо.
— Да. Люди. Демоны. Дай-имоны… многовато.
— Слишком много для нас.
— А может, так и должно быть? — поднял голову Даихи.
— Должно?
— Нам все равно нужно было как-то привлечь внимание людей. Они теперь слишком мощная сила, которой не хватает лишь единства.. Теперь, когда они знают о магии — действительно знают, а не имеют смутные разноречивые догадки, у нас есть шанс все изменить…
— Выпустить джинна из бутылки? Чтобы опять запылали костры, на которых будут жечь «колдунов»? — Савел людям не верил. Очень давно не верил, с тех пор как исключительно мирное и безобидное поначалу христианское вероучение обернулось жутью инквизиции, крестовых походов и религиозных войн. Люди все обращают во зло. Взять таких в союзники? И потом ждать удара в спину? Проще, наверное, договориться с демонами! От тех, по крайней мере, знаешь, чего ждать. — Стоит лишь раскрыться, и мы стольких потеряем!
— Пусть их лучше сожрут дай-имоны? — Александр долгим, очень долгим взглядом посмотрел на Савела. Из его голоса исчезла всегдашняя мягкость. — У нас нет выбора. Мы подошли к критической черте. Если бы не вторжение дай-имонов, мы бы вскоре столкнулись с нашествием демонов. Они подкопили сил и рвутся на поверхность. Если не демоны, то нас прикончит дефицит магических ресурсов и изоляция от Граней. Так или иначе, мы должны сменить политику, ибо то, что мы делали в течение последних столетий, ведет только к вымиранию.
Координаторы молчали. Раньше все казалось очень простым. После Катастрофы исчез целый континент, всемирный потоп уничтожил все, что не разрушило смещение Граней, нужно было все восстанавливать и возрождать, не было ни сил, ни возможностей удержать уцелевших людей от сползания в дикость. Координаторы спасали мир, планету, источники, потому что все держалось не на ниточке даже, а на призрачной паутинке… а потом, когда наконец смогли хотя бы вздохнуть и присмотреться к тому, что осталось, то было уже поздно. Демоны пошли своим путем, люди своим, и вернуть все к прежней гармонии оказалось невозможно. Координаторы надеялись, что смогут со временем все исправить. Набрать сил и исправить. Только за прошедшие тысячи лет… сил так и не набралось.
А теперь?
— Надежда есть… — отвечая на невысказанные мысли, говорит Пабло. — Но будет трудно.
Дим знал, как отговорить самоубийцу от твердого решения уйти из жизни. Знал, как можно уничтожить демона или выгнать его. Знал, по крайней мере сейчас, как разговаривать с Координаторами. Но он совершенно не понимал, как можно остановить собственную семью, во что бы то ни стало решившую заставить его отдыхать, когда на это совершенно нет времени.
Опыт альтер эго в этом абсолютно не помогал. Прежнего Вадима никто не запихивал за стол почти насильно (мама), не притаскивал свежую майку (сестра), не стелил собственноручно постель (Игорек!) и не обещал, что подготовительные вопросы уладит сам, и кончай, демон тебя забери, беспокоиться на пустом месте! Не смотрел головокружительно теплыми глазами: «Я с тобой» (Снежка). Не обзывали суицидником (это, разумеется, дражайшая Маргарита). Даже рыбки что-то там проквакали насчет пагубности переутомления и необходимости отдыха.
Семья встала стеной, и все его «мне-нужно-уйти; важное-дело-нет-временн» разбивались об эту стену. Единственной особой, не принимающей участия в уговорах, была Лина — прислонившись к стене, феникс невозмутимо поигрывала тонким ножом и являла собой воплощение полного бесстрастия. Вот только смотрела она так, словно видела, где в его груди угнездилась темная тварь — «холодок». А он теперь видел (чьими глазами?) ее птицу. Обмен…
Ты мне поможешь… потом. Если доживем.
— Дим, клянусь, разбужу тебя через пять часов. — Прижав руку к груди, Лёш изобразил что-то вроде присяги. — За пять часов ничего не случится.
Вадим уже готов был сдаться.
Спасли его два человека. Ну как человека… Дрогнул воздух, и на огороженной площадке возникли две фигуры.
— Демоны! — по привычке взвыло рыбье трио.
— Март! — обрадовался Лёш.
Лёшев знакомец Март, в прежней реальности старший аналитик Март Венте-Оре, выглядел неважно, словно больной или очень усталый… Но Дим уже смотрел мимо него. Похоже, отдых все-таки откладывается.
— Дензил.
В глазах темно от усталости, и жаркий спор о формировании «общественного мнения» скользит мимо сознания.
— Дим, спишь?
Голос Лёшки. Встряхнуться.
— Нет.
— Ясно. — Лёш выскальзывает из-за стола и, на ходу споря с каким-то энерговампиром (когда это Дензил успел превратить их кухню в смесь вампирятника с демонятником и заполировать это магами?), копается в шкафчике. — Нет уж, про серых надо говорить правду!
— Да кто спорит? — Вампир — лощеный мужчина в деловом костюме — улыбается. — Просто слегка преувеличить их число. Чтобы люди ощутили реальность угрозы — это всегда помогает им сплотиться и стать терпимыми к потенциальным союзникам. То есть к магам. Хорошая пиар-кампания, и дело в шляпе. Мое агентство готово… А что?
— Почему вы думаете, что придется преувеличивать? — Лёш возвращается к столу и ставит перед Димом высокий стакан с темной смесью.
— Подкрепись, Дим.
Подкрепись?
Вадим сделал глоток. Ну, Лёш! Он не знал, чего братец там намешал, но на пару секунд у него даже закралась мысль об отравлении. Смесь реально была убойной… примерно секунд пятнадцать. Потом пожар во рту затих, а в голове дивно прояснилось.
Дим отставил стакан. Подальше. Оглядел союзников-подданных-друзей. Энерговампиры — мастера по задуриванию мозгов, которое они политкорректно именуют «формированием общественного мнения». Демоны в лице Марта и Дензила… а, вот еще Бэзил… еще один привет из прошлого. В той реальности — несмотря на темное происхождение, Лёшкин друг и союзник, после ареста рехнувшийся в застенках Службы дознания. Здесь — вполне живой, в своем уме и весьма энергичный. Кстати, с Мартом надо потом поговорить — что-то с ним не так. От горных ведьм — Магда, крайне молчаливая сегодня. От Координаторов — отец. От фениксов — Лина. Ну и пара-тройка магов до кучи…
В кухне (странноватое местечко для межрасового совета по спасению мира!) быстро становится тихо.
— У нас много работы.
Они говорят и говорят: о расстановке сил на Уровнях, о том, как привлечь к сотрудничеству мимикров — подменыши исключительно полезны при разведке местности; о том, что неизвестно как там пройдет с людьми, но Уровням точно нужна знаковая фигура, вокруг которой можно сплотиться. Король им нужен. Дим…
— Ты как, согласишься?
Само собой. Если так будет надежнее. Если так будет надежнее…
А Лёшка, между прочим, тоже смотрит на Марта. С этаким задумчивым прищуром. Тоже чует: что-то не так. И что? Дим аккуратно трогает связь:
«Лёш, что не так?»
«Март. Ощущается чужая примесь. Будто в нем кто-то сидит. Приглядись».
Сидит? Это уж слишком. Тут и так развелось «примесей». Линии Феникс, Димов «холодок» плюс альтер эго еще. Дим быстро глядит на молодого демона — ну что ж, привет, незваный гость. И пока. Прости, но ты тут лишний.
— Март, — окликает он.
— Да?
— Ничего не хочешь нам сказать?
Лина быстро переглянулась с Лёшем и аккуратно зашла молодому демону за спину.
— Хотел бы, — кивнул тот, все уловив с полувзгляда. — Но не могу.
Умен. Некоторые вещи не меняются. Можно спокойно положиться на Лёшкино чутье, на Маринкино упрямство и на ум и изворотливость одного старшего аналитика. Марта Венте-Оре. Этот умеет дать информацию даже под тремя запретами. Мило. Что ж тебе подсадили, Март? «Контрольку»? Не похоже. Ты б тогда и говорить не мог. «Паутинку»? Нет. Любопытно.
— Ясно. Ну что ж, тогда сейчас время обсудить нашу стратегию общения с Ложей? Какие предложения?
Лёш усмехнулся:
— Может, просто все честно рассказать? Так и так, вам самим это нужно, ребята…
Март изумленно покосился в его сторону… и замер под парализующим заклятьем.
— Что вы де… — начал Александр.
— Кое-кто притащил на себе шпиона, — соизволила объяснить феникс.
И резко дернула в стороны рубашку.
С этой секунды события понеслись стремительно. Энерговампир мгновенно отодвинулся в сторону. То ли ловить эмоции, то ли смыться. Но смыться у него не выйдет. Дим быстро встал, с другой стороны придвинулся Лёш… но тут Лина тихо, но очень неприязненно присвистнула:
— Ничего себе…
— Это не шпион, — прошипел Март.
— Что?
— Это не шпион. Мне прицепили «гадюку». Чтобы держать под контролем… параноики чертовы.
А, вот оно! «Холодок» послушно показал в груди Марта что-то вроде серой путаницы колких ниток. Привешенное заклинание.
«Гадюка»? Это ведь что-то вроде яда? Если кто-то сейчас слушает разговор, то Март обречен. Стоит тому, кто прицепил пакостные чары, отпустить «нитку», и те получат свободу в теле хозяина.
— Дим?
— Что будете… делать? — Март не пытался повернуть голову, хотя парализующее заклинание накрыло только тело. Но темные глаза смотрели без страха… и без надежды.
— Мы — ничего. Кое-кто сейчас пообедает, — усмехнулся Дим. — Лина?
Он мог бы натравить на чертову «гадюку» «холодок», но подкармливать эту зверюгу пока не хотелось. А вот Феникса…
Девушка молча наклонилась вперед. Смуглая рука легла на грудь демона…
И Март вскрикнул…
Феникс рванулся с привязки, будто сокол с руки охотника.
Контакт!
Рука, стремительно теряя плотность, погружалась в чужое тело, еще немного… полсекунды… Беспокойно переливалась синеватыми сполохами демонская аура… не спеши, птичка, мы успеем, нет-нет, все пить нельзя, нет, ищи, наша добыча — здешний чужак. Мы поохотимся на него. Ну же, ищи, ищи… вот умница. Вот! Птица замерла, учуяв наложенные чары. И любопытно-настороженно приподняла голову притаившаяся в крови Марта гадина. Крупная. Не иначе сам патриар накладывал, та еще силища вложена. Между прочим, «гадюка»-то крупней Феникса.
А справишься, птичка?
Феникс недовольно дернул крылом. Кажется, обиделся.
Ну, вперед тогда.
Лина расслабила пальцы, и Феникс обрел свободу. Частица Пламени хищно рванулась вперед, расправляя крылья. Змея — лохматое плетение наложенных чар воспринималось почему-то именно как змея, кобра или аспид — дрогнула, настороженно вздыбилась. И вдруг дернулась, изогнулась, в секунду сбросив с себя пушинки-иголки. Проклятие. Лина отчаянно выругалась, помянув неведомого чародея в сочетании с самыми несимпатичными созданиями типа крыс, пещерных смердюков и скорпионов. Не успела! Чары активированы, теперь… теперь, если она не успеет, молодому демону не жить.
Быстрей, Феникс!
Птицу не нужно было подгонять. Резкое движение, мгновенно вскипевшие вихрем золотые искры, и Феникс, точно выцелив добычу, оказался над ней. И блестящие крылья сомкнулись над «гадюкой».
Хриплый вскрик. Тело рвется из-под руки. Лина машинально придерживает его, закрыв глаза, сосредоточившись на том, что внутри и невидимо ни для кого больше. Разве что энерговампир что-то учует и «холодок» Вадима.
Кто-то помогает ей удержать Марта. Кто-то…
Сосредоточься, Феникс, ну же!
Кружат искры, бьется под алой птицей темное средоточие чужой магии. Летят по крови Марта золотые «перышки», гася непрошеную черноту. Осторожно. Осторожно…
Стой! Черная змея бешено рвется, выбрасывает в разные стороны щупальца, «распухает», пытаясь любой ценой вырваться, выскользнуть, т-твою мать, с-с-сильная какая…
Вот!
Феникс наконец вцепился в добычу накрепко, полностью накрыл собой и, решительно что-то прошипев, взялся за дело.
И можно перевести дыхание, потому что черная змеюка чужих чар тает на глазах… исчезает… сгорает и впитывается в перья огненной птицы.
Все.
Лина выжидает еще минуту. Две. Пока последняя темная искорка «гадюки» не погаснет в чужой крови, пока довольный Феникс, отряхнув перья, не вернется обратно и, уютно курлыкнув, усядется на положенное место. Молодец… И почему я раньше тебя ругала? Ведь можно было не пить никого, а, наоборот, снимать порчу. Почему я никогда об этом не думала? Не позволяли. Мамин контроль, при котором шаг в сторону — побег и наказание, а лишняя мысль — бунт. Она не думала, а это здорово — спасти кого-то. Спасти, не убить.
Пальцы тускнеют, гаснут. Обретают плотность, форму. Ощутив отсутствие боли, парень под ее руками глубоко вздыхает.
Все. Точно, все…
И Лина бессильно улыбается дрожащими губами. Как она устала.
— Всё? — вырывается у Марта изумленный вздох. — Вадим…
— Ей скажи спасибо.
— Конечно! — Демон подносит ее руки к губам. — Прекрасная спасительница, позвольте выразить свою признательность.
— Фениксу спасибо скажешь. — Лине слегка неловко под всеми скрестившимися на ней взглядами. Похоже, с этой стороны фениксов никто не знал, и сейчас классифицируют новый магический талант. Особенно энерговампир. Любопытно, какие последствия теперь ждут клан Феникс?
— Конечно! — Март улыбается, и темные глаза, враз повеселевшие, многозначительно смотрят куда-то в область декольте, будто в поисках притаившихся там фениксов. — Если вы…
— Эй, это моя девушка, — прерывает Лёш с шутливым предостережением. — Март… все нормально?
Молодой демон с интересом прислушивается к себе.
— В абсолютном, — заверяет он. — Спасибо, Лина. За мной долг.
— Без долгов.
— Позволь мне самому решить, хорошо? — Он оборачивается к Вадиму. — А теперь поговорим о Ложе.
Сердце мое зависло где-то, и я даже не смог ответить, когда Дьюп меня обнял.
Словно бы одеревенел, с ужасом осознавая, что уже ничего не чувствую. Ничего. Только мозг продолжал так и эдак раскладывать пазлы, подсказывая, что здесь замешан-таки Мерис со своими идиотскими играми.
Дьюп встряхнул меня.
– Дд… Колин…
– Да зови, как привык.
Он был совершенно чужой. Только глаза на незнакомом бородатом лице – его. Черные, разрезом похожие на зерно айма. Лорд Михал принадлежал к линии ТАЙАНСКИХ лордов.
Я оглянулся на Мериса. Оглянулся зло и беспомощно.
Дьюп тоже посмотрел на генерала, угадав сразу, что ступор на меня напал не от радости.
– Виллим, что ты ему сказал? Что я умер?
Он еще раз встряхнул меня:
– Анджей?
– Хуже, – выдохнул я. – Я сам тебя… – задохнулся. – Похоронил.
– Ладно, потом разберемся, – закрыл тему Дьюп. (Он же лорд Михал? Интересно, с какого момента?)
У меня возникло навязчивое желание разобраться с Мерисом прямо сейчас, но Колин крепко держал меня за плечи. Я дернулся, пытаясь сбросить его руки.
Мерис, угадав мои намерения, шутливо поднял ладони вверх, сдаюсь мол. Он улыбался! Ему, зараза, было весело!
Я рванулся сильнее. Вырваться, однако, не смог. Не оттого, что сил не хватило, кто из нас теперь сильнее, я понять так и не успел, а потому что в груди заболело вдруг не по-детски.
– Анджей, что с тобой? Дыши медленно, слышишь?
Я хватал ртом воздух.
Улыбка сбежала с лица Мериса.
– Что с ним? – спрашивал он не понятно у кого, я не видел, кто там у меня за спиной.
– Это не со мной, – с трудом выдохнул я, осознавая, что иголка в сердце, хоть и болезненная, но слишком далекая и призрачная. – Это с кем-то из наших. Гарман! Где Гарман?
Гарман тут же материализовался. Значит, таскался за мной, как хвост.
– Набери «Ворон», узнай, что у них там? – дыхания хватило только на эту фразу.
– Дыши ровно и медленно, – повторил Дьюп. Его голос отдавался у меня в ушах, словно мной забивали сваи. Я слышал, как Мерис вызывал медиков, как Гарман пытается связаться с Келли, а корабль не отвечает.
– Может, капитана Лагаль набрать, она-то рядом? – спросил сержант. – У вас же выделенный канал продавили, генерал Мерис?
– На самом деле Колин (мы познакомились, когда он уже называл себя так) и есть родной сын лорда Михала – Томаш Кристо Михал, якобы погибший, а на самом деле просто вышвырнутый старым лордом, что называется в том, что на наследнике было, – рассказывал инспектор. – Я не помню, как возникла версия об убийстве, но обошла она тогда все дэпы. Возможно, столько шума поднялось оттого, что Колин пропал, но наследства официально лишен не был. Лорд Михал, насколько я понимаю его действия, просто чихал на законы Империи. А по экзотианским меркам изгнание наследника не требует заявления каких-либо формальных претензий. Однако в Империи все поняли иначе… Мы с Колином познакомились в Академии. Я инспектировал, он – заканчивал. Прочитав личное дело, я зацепился за какие-то несовпадения в биографии, провел небольшое расследование и, выяснив, из какой он семьи, решил поговорить с ним перед распределением. Я предлагал парню какие-то достойные его имени варианты, на что мне было весьма радикально заявлено, что он советует делать с родовыми именами и в какой последовательности. Я навел справки и узнал, что, поступив в академию, Колин так же радикально поговорил с отцом. Это, скорее всего, и побудило старого лорда громко хлопнуть дверью. Скажу честно, я был заинтригован и немного присматривал за этим молодым человеком. Потомственный аристократ, с отличием окончивший факультет истории и философии на Диомеде, подающий надежды философ… И вдруг – академия пилотов. Я совершенно не понимал его сначала. А потом тоже почувствовал. Мир изменялся, философская система нашего существования рушилась. Аристократии, не экзотианской аристократии, оставалось одно – ешь, пей и развлекайся. А ледяные лорды готовили из своих наследников убийц. Мы угрожающе и страшно катились к войне. В конце концов наши с Колином интересы все-таки совпали. Сначала мы сошлись в целях с Виллимом, а потом и с ним. Правда, я не скажу, что к сотрудничеству мы пришли легко. Колин фантастически упрям. Он делает только то, что ему позволяют собственные понятия о совести, а понятия у него – весьма специфические…
Они сидели рядом: стройный седовласый лорд Джастин с выправкой истинного аристократа, тонкими чертами лица и почти белой кожей, такой непривычной в космосе, худощавый, острый и жилистый генерал Виллим Мерис и мощный, широкоплечий Дьюп (он же – Колин Макловски, он же – Томаш Кристо Михал, наследник лорда Чеслава Томаша Михала).
Мне места на медицинской кушетке не хватило, да я и не хотел сидеть, иначе сел бы на пол. А так – втиснулся в угол между кушеткой и криосекцией и приклеился там намертво.
Лорду Джастину тоже не сиделось. Он встал, прошелся по предбаннику операционной палаты – восемь шагов вдоль и пять поперек.
– В детали меня Виллим не посвящал, но я был в курсе задуманного. Если бы я знал, что ты уверен в смерти Колина, Агжей, я не стал бы молчать… Виллим, это жестоко, в конце концов, – повернулся инспектор к Мерису, но тот не поднимал глаз. – Чего ты добивался, я не понимаю? Чтобы он озверел и на людей бросаться начал? Что бы мы делали, великий ты конспиратор, если бы Агжей не доверился чутью и открыл огонь?
Мерис не реагировал. Он весь ушел в собственную скорлупу, даже глаза смотрели внутрь.
– А все эти наши споры, чему и когда верить больше! Сколько бы я ни показывал тебе на твоих же примерах, Виллим, ты не веришь, что интуиции нужно иногда доверять больше, чем разуму. Мы изменяемся, генерал. Да, мы не знаем, что с этими новыми ощущениями делать, но заливать их «кровью дракона» – тем более бессмысленно. Да, возможно, и я где-то бываю не прав, но почему мы бьемся, как сумасшедшие белки – каждый в своей клетке?! И только мальчишка – единственный из нас, кто умеет доверять самому себе. Я не знаю как, но он понимает, где нужно просчитывать, а где – полагаться на интуицию… Так, Агжей?
Я вроде бы кивнул. Это было не важно.
Важно, что сидели мы перед дверью операционной. Сюда не пускают обычно, но двух генералов, один из которых был сам не свой от горя, и лорда не пустить оказалось трудно. А меня вообще побоялись спросить, какое отношение я имею к оперируемой. Я меньше всех здесь умел скрывать эмоции: грязный, в пропитанной кровью Тако форме…
Мне казалось, что лицо мое вообще стерто событиями прошлых дней. Стоял в полном отупении и не чувствовал ничего. Не в плане нормального, человеческого ничего, а чувства не работали просто. Словно бы я пережег какой-то предохранитель.
– Так уж сложилось в нашей компании…
Говорил один лорд Джастин. Мерис говорить не мог, Дьюп – не хотел, он не любил говорить, когда не мог ничего сделать.
– …Виллим просчитывает, он не верит, что мы изменяемся, что просыпающееся в нас чутье – сильнее логики и расчета. Он и рассчитал, что бунта на Аннхелле не избежать, и предположил: если мы временно выведем из игры Колина, то создадим серьезный резерв, спрячем в рукав самую крупную карту. В общем и целом – он оказался прав. Он полагал, что только Колин может хоть как-то обуздать старого лорда. Виллим не верит во все эти наши «предвидения и липкую паутину», так он это называет, только в жесткий расчет. Колин должен был умереть так, чтобы наши враги не усомнились в гибели лендслера. Ты подходил для опознания его «трупа» как нельзя лучше. Ты знал его и любил. Наши враги в правительстве, после того, что ты там натворил с террористами, даже не усомнились в том, что лендслер действительно погиб. Но ты заинтересовал их, Агжей… И этого Виллим учесть уже не мог. Это то, во что он как раз не верит…
Мерис вскочил и снова опустился на кушетку.
Это он отправил в столицу Влану.
Когда он связался со мной, отступившим почти до Бриште, то решил, что там так или иначе не избежать стрельбы. Но ошибся. В столице оказалось гораздо опаснее.
Шлюпку с Вланой или заминировали, или она попала под случайный обстрел. Мы пока не знали, что там произошло. Если бы не я со своими реакциями, вряд ли девушку вообще удалось бы спасти. Однако дальняя связь уже работала. Мы сумели связаться со столичным спецоном и с медиками.
Виллим просчитывал, лорд Джастин пытался опереться на новое видение, которое изменяло его сознание. Дьюп… Дьюп просто не делал ничего поперек своей совести.
Они были так непохожи друг на друга. Все перешагнули столетний рубеж и изменились. Империя усиленно охотилась все это время за малейшими проявлениями физических мутаций, а природа потихоньку изменяла наши мозги. А может, мозги всегда были такими. Мы просто не доживали до того возраста, когда накопленная информация вытолкнет мышление на качественно новый уровень. Банальный переход количества в качество. Не опробованный. Не отлаженный поколениями, иначе он не был бы таким болезненным.
Дьюп ждал. Мерис мучился. Он только сейчас понял, что Влана была единственным по-настоящему близким ему человеком. Более-менее спокойно отнесся к происходящему только лорд Джастин. Наверное, он схоронил слишком много близких.
– Все, что Виллим так тщательно планировал, начало трещать по швам, и он обратился за помощью ко мне. Хотел, чтобы я как-то сдержал тебя. Но ситуация все больше выходила из-под контроля. Я мог частично предугадывать события, но в этот раз мои «варианты» совершенно не совпадали с расчетными. Я позволял тебе, Агжей, действовать страх и риск и видел, что у тебя получается. Только основные линии событий, связанные с холодными имперскими умами, все еще как-то соответствовали нашим планам. Однако и здесь до самого последнего момента мы не знали, что главный предатель в нашем лагере – сам лендслер. Сэус маскировался настолько искусно, что лишь вернувшийся с переговоров с экзотианцами Колин смог его вывести на чистую воду. Командующий экзотианскими войсками – человек честный. Он достаточно категорично дал понять, что они сражаются за планету, где ждут и желают помощи их оружия. У правительства Аннхелла просто не было возможности выйти прямо на эрцога Локьё. Но такая возможность была у лендслера, генерала Сэуса. Из-за него Колин едва не опоздал. С отцом он встретился только в последнюю вашу ночь в долине. И тут мы тоже едва не просчитались. Старый лорд оказался в превосходной форме. Если бы не твой человек, Агжей, который отвлек его на себя, неизвестно, чем бы все это закончилось…
А на следующую ночь родился сын Добробоя – словно ждал возвращения Ширяя, заранее признавая его своим приемным отцом. Роды были очень трудными, мальчик оказался крупным, а его мать еще не стала настоящей женщиной, не успела приобрести зрелой крепости и широкой кости.
Ширяй ходил вокруг бани, где две сычёвские повитухи принимали роды, заглядывал в окна, но не выдержал в конце концов и побежал в университет, звать врачей.
Он первым из мужчин увидел младенца, хотя некровной родне не положено смотреть на детей в первые дни их жизни, а вернувшись домой, рассказывал Младу, захлебываясь от восторга, какой это замечательный парень, какой у него бас и как он похож на своего родного отца.
– Мстиславич, знаешь… Я хотел с тобой посоветоваться, хотя ты в этом и не смыслишь ничего.
– Ну-ну, – усмехнулся Млад.
– Наверное, мне надо жениться на его матери. Как ты считаешь?
– Не думаю, что это хорошая мысль.
– Почему?
– Потому что ты не любишь ее.
– Ну, в общем-то конечно… – Ширяй насупился. – Я думал жениться на обеих…
– Еще лучше, – рассмеялся Млад.
– А что? Следующим летом я сам буду подниматься. Университет закончу. Дом построю.
– Дело не в твоих доходах. Ты хочешь, чтобы одна жена была у тебя любимой, а вторая – нет? Ты думаешь, ей хочется, чтобы ты ее всю жизнь жалел и считал обузой?
– Да не будет она мне обузой!
– Знаешь, я думаю – пусть она остается свободной. Она еще очень юная. Голодать они не будут – семья поможет, а с ребенком ей будет легче выйти замуж: никто не усомнится в ее способности рожать детей. Жизнь очень длинная, почему ты отбираешь у нее право полюбить второй раз?
– Она говорит, что никогда не забудет Добробоя, – проворчал Ширяй.
– Ну и что? Когда мне было пятнадцать, я тоже думал, что никогда не полюблю никого, кроме Олюши, однако в шестнадцать у меня уже была Забава.
– Женщины не такие, как мы.
– Может быть. Спроси у Даны Глебовны.
– Вот еще! – фыркнул парень.
Млад подумал, что Ширяй на самом деле еще не дорос до самого себя. Страдания сами по себе не прибавляют опыта, только лишают некоторых заблуждений, но далеко не всех; а умение принимать мнимое за действительное – счастливое свойство юности.
Первый снег выпал ночью, и Млад, хотя и не сомневался в его появлении, долго смотрел в окно. Совсем недавно он еще сожалел об уходящем лете, потом любовался осенью, ее яркими красками и мутными, долгими дождями, а теперь радовался наступлению зимы. Мир, в котором он жил, был прекрасен… Млад понимал однорукого кудесника: наслаждаться каждым прожитым мигом, особенно когда их осталось так мало, – в этом есть высший смысл. Доктор Велезар снял с него бремя ответственности за судьбы Новгорода и князя, и необычайная легкость с тех пор не оставляла его. Просто жить! Ловить каждое мгновение, проведенное в этом мире! Опасность потерять этот мир обостряет любовь к нему.
Дана начала рожать в полдень, Вторуша привела повитуху, Млад – старенького врача, которому доверял с тех пор больше, чем остальным. Его, конечно, не пустили в баню, и он сидел на пороге, мучительно переживая каждый вскрик Даны. Отец говорил, что родовые муки – расплата человека за то, что он стоит на двух ногах. Млад считал это не вполне справедливым, ведь на двух ногах ходят и мужчины, и женщины, почему же расплачиваются за это только женщины? Отец ответил ему, что именно поэтому мужчина должен принять на себя все остальные страдания этого мира. Отец считал материнство самой необъяснимой загадкой жизни, высшей степенью ее проявления.
Млад зажимал руками уши и понимал, что это нечестно. Он бы с легкостью принял на себя и это страдание, если бы мог: слышать крики Даны было гораздо трудней, чем мучиться самому. Лучше бы ему позволили быть рядом с ней, хотя бы подержать ее за руку, – может быть, ей стало бы от этого немного легче. Ему казалось, она умирает, а он сидит и ничем не может ей помочь.
Долго ждать Младу не пришлось, хотя сам он был уверен, что прошло несколько суток, – дитя появилось на свет задолго до заката. Сначала крики Даны превратились в стоны, а потом их заглушил рев младенца – Млад вскочил на ноги и хотел наконец войти в баню, но дверь была заперта изнутри. Он слышал, как лилась вода, слышал, как перестал кричать ребенок, и снова испугался: почему он замолчал? И почему совсем не слышно Дану? Что с ними произошло?
Когда ему навстречу распахнулась дверь, он едва успел отскочить в сторону, чтобы не получить ею в лоб.
– У тебя дочь, – улыбаясь, сказал ему врач и похлопал по плечу. – Все хорошо. Обе живы и здоровы.
Повитуха вышла вслед за ним, и в руках у нее был крохотный сверток – Млад и не задумывался, что младенец столь мал сразу после рождения. Он видел множество детей, но старше, когда на них уже можно смотреть чужим. Красненькое сморщенное личико с отрешенными светлыми глазами показалось ему чем-то знакомым, но он, как ни старался, не почувствовал никакого трепета. Повитуха нисколько не удивилась его равнодушию к младенцу и понесла дитя в дом, а он наконец зашел в баню, где на полке́ в рубахе, перепачканной кровью, лежала Дана.
– Ну куда ты, Млад Мстиславич? – заворчала Вторуша, которая скоблила пол. – Подождать не мог? Да еще и в сапогах! Сейчас мы Дану Глебовну переоденем, умоем и тебе вернем лучше прежнего!
– Дана… – он присел перед полком на одно колено. – Как ты, Дана?
– Я – очень хорошо, чудушко. Только немного устала, – ответила она и улыбнулась. – Ты уже видел ее?
Он кивнул.
– Она похожа на тебя как две капли воды, – сказала она, – ты заметил?
Только тут Млад понял, почему маленькое личико показалось ему знакомым: он действительно видел его – в зеркале.