Дин остановился перед входом.
Дом молчал.
Ну же, парни, давайте! Я ваш. На время…
Дом молчал.
— Эй, где тут коврик «вытирайте ноги»? И хвост, за который надо дернуть? Эй, кроличья нора! – Дин уловил за стеклом движение и заорал, сложив руки рупором, — Медведь пришел!
Наглых читателей «Винни-Пуха» тут явно не ждали… Дом удивленно молчал. Только по коже теркой прошлось ощущение чужого взгляда. Черт, сколько вас тут, подонки? И чего вы тянете?
Сэм – заложник. Сэм-заложник – положение хреновей некуда! Почти безнадежное. Это столкновение сторон, и выигрывает обычно тот, кто круче и упертей. Не то, чтоб он недооценивал свою личную упертость, но ему почти нечем на них давить, а у них Сэмми.
Младший брат. Это его работа – заботиться о Сэме. Он просто не может позволить, чтобы Сэмми поплатился за его глупость. Это он не подумал, это он облажался и не справился. Ему и платить.
Он стоял перед дверью, всей кожей ощущая нацеленный ствол. А может, и не один. И показная бесшабашная оживленность укрывала щитом такое… Дикое напряжение пропитывало каждый мускул. Гнев и сумасшедшая тревога закипали грозовой тучей. И бешенство готово было вырваться на свободу. … Проклятье, ну почему они ЛЮДИ?!
Это так несправедливо…
Спокойно, Дин. В таком деле лучше всего срабатывает «неучтенный фактор». А это он обеспечил. Ну же!
Дверь скрипнула, и на Дина взглянули два ружейных дула…
— Оружие на землю.
— Не по правилам, шериф. А как же «вы имеете право»? – сердце срывалось в бешеный ритм, но голос он держал по контролем. И улыбочку – казаться безобидней. – Вы что-то говорили о моем брате?
— Я сказал – оружие на землю.
— Вам купить слуховой протез? Пальцем не шевельну, пока не увижу Сэма!
Короткое совещание…
— Боюсь, твой братец не может подойти к окну. Он, скажем так, плохо держится на ногах.
— Сволочь…
— Но голос можешь услышать. Хочешь, чтоб он покричал?
— Не трогай его, с… – скрипнул зубами Дин, напоказ роняя на землю пистолет (незаряженный) — Я вхожу.
— Не так быстро, сынок. – в голос шерифа вкрадывается победная усмешка, от которой невольно дергается уголок губ – слишком эта вкрадчивая интонация напоминает их желтоглазого приятеля…
У его ног шлепаются в траву наручники.
— Надевай.
Ччччерт, ну откуда ж ты взялся такой умный?!
— Надевай. И без штучек.
Щелчок взводимого затвора.
— А вы не перегибаете палку, парни? – Дин не трогался с места, упорно глядя не на два сцепленных кольца у ног, а вперед, в темный проем двери. – Вас сколько? Пятеро? Что я могу выкинуть, по-вашему?
Мгновенное молчание.
Тихий скрип, легкий шорох…
Стон из дома, от которого сердце ухнуло в кипяток.
Стон Сэма.
— Эй! – Дин неосознанно шагнул вперед, — Эй! Я же сказал, что вхожу! Не распускайте там руки!
Треснул выстрел. У ног словно вскипел фонтанчик. Пуля…
— Следующая – в ногу. Выбирай – чью.
— Эй! – охотник закусил губу, — Все, ладно? Я понял!
— По-моему, ты из непонятливых, — процедил голос, — Надевай наручники, охотник. Руки – за спину.
А вот это совсем плохо. Они знают про охоту. Знают, зачем здесь Винчестеры… Наверняка защищают свою чертову стабильность и долбанное благополучие – своего призрака. И если он сейчас не нацепит эти гадские наручники, его просто пристрелят! Уверен, Дин, что план надежен?
Чччерт! Сэм, да что с тобой? Все выболтал этим уродам?
Сэм… по коже прокатываются ледяные колючки… Сэм, так плохо пришлось?
На запястьях смыкается сталь.
Ты держись, я рядом.
— Ну, довольны?
— Повернись спиной. Проверь, — это уже не ему.
Тяжелые шаги за спиной.
Жесткие руки дергают запястья. Обшаривают, ища оружие. Нащупывают пистолет за поясом. Раз.
Потом – нож. Два. Вот дрянь. Совсем без оружия остаться? Ну нет.
— А пониже? – Дин подпустил в голос намек на придыханье – слегка, но хватило.
Руки копа отдернулись от его талии, как от птички с атипичной пневмонией:
— Заткнись!
Грубый тычок в плечо почти сбивает с ног, но с обыском покончено. Коп почти волочет его по траве, вперед, к освещенному дверному проему.
И Дин лицом к лицу сталкивается с шерифом. Серые глаза на широком угловатом лице , взгляд – как теркой по лицу. Взгляд холодней наручников, честно.
— Хорошая попытка выяснить, сколько нас, сынок, — почти доброжелательно говорит Теренс. – Так вот, нас тут двое.
В голове вспыхивает боль…
Что-то обжигает горло. Что-то ледяное и жгучее. Что-то льется в рот, и он захлебывается в этой огненной горечи.
Дин сдавленно вскрикивает и пытается отдернуть голову, но его держат. Крепко… Челюсть сводит. Но отпускают, когда легкие захлестывает кашель. Он кашляет, хрипя и задыхаясь, рвется из чьей-то хватки и сквозь непроизвольно проступившие слезы оглядывает мутную комнату… Какого чер…
— Полегче, сынок, нам нельзя оставлять много синяков…
Сынок? Знакомый голос ударил по нервам, ресницы широко распахнулись, вбирая нависшую над ним темную фигуру – шериф. Шериф? Что тут творится, ***? Дин тряхнул головой и пожалел – боль рванула висок и затылок, перед глазами все поплыло… Он замер в каких-то веревках, пытаясь собрать кусочки сознания, так и норовившего опять уплыть в свободный полет. Возьми себя в руки, Дин. Ну!
Тут обжигающая горечь докатилась до сердца… и разом прояснила мозги.
Так. Он попал куда надо. Сидит связанный целой системой ремней… Почти пришитый. И в отключке был — быстрый взгляд на часы – всего семь минут. Сойдет.
Сэм? Сэм в этой же комнате, в такой же упаковке, голова свешивается на грудь, но он дышит… дышит. От сердца отвалилась глыба размером с надгробие. Живой. Куртка и рубашка расстегнуты, грудь вся в каких-то пятнах, но это не кровь.
— … не кровь… – в ушах перестало шуметь, и он осознал, что сказал это вслух… Дерьмо…
— Нет, дружок, всего лишь джин.
— Что?
Дин удивленно вздернул бровь, почти сдерживая улыбку. Сэма напоили? Всего лишь напоили? Ребята, вы только что заработали себе помилование… Но только от смерти.
В него, значит, тоже вливают какое-то пойло. Ну-ну. Я вам не Сэм…
— Сэм? Сэм!
— Он тебя не услышит, — бурчит второй тип, не шериф. – Слабак на выпивку.
Дина на миг захлестывает приступ злости, острой, жаркой, даже дыхание сбилось. Сэма не смог заразить демонский вирус и не сломал тот демонский выкормыш. А люди просто взяли и накачали спиртным, вот так, запросто, наплевав на все демонские планы и на то, что Винчестеры приехали их защитить… Встань между людьми и нечистью и получишь с обеих сторон? Весело…
А они не намерены тянуть.
— Открой рот, сынок.
— Ошиблись адресом, ковбои, — Дин ехидно улыбается, концентрируя на себе ВСЕ внимание этих двоих. Похоже, перестарался – от удара зазвенело в ушах, видно намек на «Горбатую гору» до них дошел. Ну и чудненько.
— Пит, придержи ты кулаки! – одергивает шериф.
— Но…
— Пит! Лучше держи его.
Дин дергается, но больше для вида (ну и вообще, покорность — не в его стиле. С этим понятием у Винчестеров, а тем более у Дина, были вечные нелады, ну а с другой стороны, он за ней в очередь не стоял, нет?) – и делая вид, что сдался, глотает этот «пшеничный огонь», пока не начинает задыхаться… Никогда, черт побери, не мечтал о бесплатной выпивке… Особенно, если при этом какой-то урод вцепляется тебе в лицо, заставляя разжать зубы. Наконец, его отпускают.
— Что теперь, крутой Уокер?
— Уитт, охотник. Для тебя – шериф Уитт.
— Ах да, неподкупный представитель закона. А помощь призракам входит в присягу?
Уитт усмехнулся.
— Тяжело представить такое? Но мы работаем для процветания города, парень, и если призрак полезен городу, то вы, ребята, здесь лишние.
— Ладно, считайте договорились. Развяжите, и я свалю отсюда так, что резина задымится.
Молчание.
— Но вы ведь не собираетесь этого делать, верно? Вам так удобно – когда в городе нет преступности, когда вместо расследования можно сидеть в баре и отращивать пивной животик.
— Парень, тебя когда-нибудь били за твой язык?
— Пробовали, скажем так, — Дин ослепительно улыбается, пряча напряженное ожидание, — А отец Грегори одобрит?
— Ай-ай, охотник надеется на помощь призрака? Нет, парень, напрасно. Во-первых, я не женат, так что наш святой отец кое-какие грешки спустит, а во-вторых, у нас все тихо. Никаких убийств. Никаких мстительных друзей и родственников.
— Да неужели? – молодой охотник всем видом выказал скептицизм.
— Да, никаких. Есть передозировка наркотиков. Есть утонувшая пара – лодка перевернулась у бедняг… Пара охотников вроде вас сложила головы в пьяной драке… Есть банальное пищевое отравление… И – значительный взгляд на Дина, — Автокатастрофа… Молодежь так часто лезет за руль в нетрезвом виде…
Тон был такой спокойный, почти отеческий… такой снисходительный, мать его так! Дина просто скрутило от ненависти. Понятно, почему их напоили…
— Все продумали, а?
— Именно. И от тебя нам надо знать пару вещей, которые мы не вытянули из твоего брата. Первое: кто подсказал вам, что из города можно просто уехать? И второе: где ваши супруги? Скажи нам, сынок, и сам понимаешь, обойдемся без травм.
— Серьезно? – Дин покачал головой, — Ой-ой, интерес к чужим женам! Нехорошо, мистер Уитт, в вашем городе это просто неприлично! Знаете что, шериф? – Дин заговорщически понизил голос, — Вам точно надо жениться!
— Не испытывай мое терпение, парень!
При виде чуть побелевших губ шерифа Дин примолк, но Сэму именно в этот момент приспичило шевельнуться! Спешно отвлекая внимание на себя, он повысил голос…
Как оказалось, терпение у спятивших полисменов было небезграничным. Шериф выдержал предложение поделиться телефончиком подружки «Ковбой, она дивно годится в жены, просто идеальная девочка, даже пиво в постель приносит!» и сочувственное предположение о недействующем аппарате «А вы в курсе, что от этого есть лекарства?» а вот мысль про мечтания шерифа о браке с Питом осталась недосказанной…
От удара просто дух вышибло.
— Самый умный, да?
— Пошел ты!!!!
Обозленные типы забыли и о Сэме, и о камерах, слишком были заняты… Им.
А зря.
В следующую секунду что-то мелькнуло в воздухе, лопнуло вспышкой дыма, и нос, глаза залепило-закололо непередаваемо отвратным, гнилым, колючим, острым…
Газ.
Кашель, стоны, вопль… Шериф, согнувшись, нашаривает пистолет… Фиг тебе, придурок! Пинок, и шериф падает, а Дин залитыми слезами глазами отыскивает дверь… и становится свидетелем ЗРЕЛИЩА.
Пробив дыру в стене, в дом вламывается розовый мамонт. В противогазе. Обломки дерева летят во все стороны, как от ядра. Дин плохо видит, дым и газ рвут легкие кашлем, а глаза слезами, но он видит, как решительный мамонт в розовом платье бросается вперед.
Расставшись с Дариком, который решил отконвоировать зайца в техузел, и понимая, что лучшее, что она сейчас может сделать, это не путаться под ногами, Эльга поднялась в рубку. Отчитаться все равно нужно было. Хотя, по уму, логике и главное уставу, зайца следовало или запереть до последующих решений капитана или вести на личный прием. О том, что заяц как-то может навредить технику, пилот подумала в первую очередь, но вариантов развития в данной ситуации было только два: или он действительно киборг, тогда без разницы, сколько людей его будут куда-то сопровождать, потому что он либо равно грохнет всех, либо не никого не станет убивать.
Бластер, конечно, у нее на боку висел, как и положено по уставу, но не известно: успела бы она выстрелить или киборг бы разжился оружием.
Но поскольку нелегал вел себя не агрессивно, то и одного Дарика вполне хватало для компании и конвоирования. Так что «заяц» и на корабле не заблудится, будет под присмотром и, чем черт не шутит, вдруг парни договорятся. С этими мыслями Эльга и поднялась на мостик.
Губами находит шею, подбородок, по горлу в мягких звенящих поцелуях, соскальзывает к ключице, застывает на мгновение у впадины между ними, будто там кроется источник особой сладости или ключ к шелковистой долине меж двух холмов.
Внезапно он отстраняется и смотрит на меня с пылающим недоверием, будто я могу исчезнуть.
Его взгляд как скольжение горячей ладони поверх изгибов и неровностей тела. Я почти не ощущаю разницы. Я подаюсь вперед доверчиво и призывно.
— Я здесь, любимый. Я настоящая.
Он видит мои губы, их движение, переводит взгляд на мою грудь с тем же недоверчивым, благоговейным страхом, с каким уже смотрел когда-то. И удивлялся вероятности чуда. Дальше мой повлажневший от испарины живот, округлое бедро под сползшим покрывалом.
Он цепенеет от нахлынувшей страсти. Я в свою очередь веду рукой от его колена, задирая край уже досаждающей сорочки. Он весь подбирается под моим натиском, весь сосредотачивается на женском пятипалом присутствии.
Я выворачиваю кисть и оставляю в действии только кончики ногтей, отчего он жмурится и тихо стонет. Моя рука блуждает под сорочкой с хорошо рассчитанной последовательностью, от напряженного паха до сжавшихся в крупинки сосков.
Он ошеломлен и будто не верит такой дерзости. Опустив другую ладонь на его затылок, я привлекаю его к себе. Он слегка противится, но не мне, а тому, что уже подкатывает, накрывает с головой.
Геро неожиданно сам хватает край рубашки и стаскивает ее через голову, чтобы прильнуть всем телом, раствориться. Я безмолвно торжествую.
Далее я не принадлежу себе, я песчинка, игрушка в его руках. Он ласкает меня беспорядочно, торопливо, как изголодавшийся путник, которого посадили за накрытый стол.
Он спешит коснуться меня везде, от мочки уха до щиколотки. Поцелуи следуют за лаской. Отрывистые, зовущие. Я сначала пытаюсь подыгрывать, отвечать равноценно, ибо его тело для меня не менее желанно.
Успеваю даже с щемящей жалостью почувствовать выпирающие под кожей ребра и заострившиеся лопатки. Но выводить собственную партию, которая не потеряется и прозвучит самостоятельно, мне удается с трудом.
Я для него сегодня не возлюбленная, не равноправная соучастница дуэта, я – средство. Я хмель, исцеляющий бальзам. Он ищет во мне забвения.
Я теплая, нахлынувшая волна, которая унесет и поглотит. Растворит в себе, размоет горький камень печали. Он ищет во мне то, что утратил.
Поэтому саму меня он почти не видит. Для него существуют только губы, грудь, живот, бедра. Есть тело женщины, которая подается ему навстречу, принимает и утешает.
Я следую за ним вполне сознательно, ибо чувственный восторг не туманит мой разум.
Этой ночью все принадлежит ему, все для его спасения, успокоения, радости, для себя я не требую ничего. Это мой дар. Когда-нибудь мне за него воздастся, но не сегодня.
Я охватываю его шею как можно теснее, мои губы не отрываются от его, чтобы дыхание не обрело размеренность мысли, чтобы язык, жаркий и ловкий, щекоткой сводил с ума.
Я стискиваю бедра, чтобы не дать ему ускользнуть, даже если он вдруг пожелает отступить, я выгибаюсь так, чтобы впечататься, впиться, чтобы он чувствовал мою грудь, скользящую, играющую, чтобы соски вонзались, как нежные копья, а он терял бы последние признаки рассудка.
Я двигаюсь в совершенном согласии с его телом, не спеша и не подгоняя, чтобы дать ему возможность пройти весь обжигающий путь и рухнуть в слепящее марево, где он сгорит, исчезнет, а затем родится заново.
Я веду его к этой маленькой, сладкой смерти, чтобы отпугнуть настоящую, совершаю ритуал, подобный языческому служению. Я хочу разрушить пустоту, разорвать тот безупречный круг, что очертила циркулем судьба.
Я не прихожу к развязке, но переживаю его судорогу, как свою собственную. Мое тело ловит исходящее эхо и так же сотрясается. И мой стон это его задушенный полукрик.
Наступает момент кратковременного небытия, когда рассудок, расколовшись, теряет опору суждений и забывает имя.
Геро замирает, утратив память. Какое-то время его не существует. Я не тревожу его, позволяя познать радость небытия. Но это быстро кончается.
Он чуть вздрагивает и уже смотрит на меня с недоверчивым удивлением. Будто не узнает. Но рассудок быстро сращивает разрозненные части и укладывает образы в слова.
— Жанет, — произносит он голосом, в котором смешались и стыд и безмерная благодарность – Я грешник?
— Почему сразу грешник? — отвечаю – Ты человек. Ты страдал, тебе было больно, ты искал помощи. Что здесь от грешника?
Но Геро уже наказывает себя за краткий миг радости.
— Я не должен был… Сегодня я потерял дочь. Единственное, что у меня было. Но мне было так хорошо, что я… я все забыл. Как будто, и не было ничего. Был страшный сон, а в действительности есть… только ты.
— Так и есть, сегодня ночью только я. А все страшное, то, что ты видел во сне, твоя боль, твои страхи… пусть до утра останутся сном.
Я отбрасываю с его лба влажную прядь.
— Спи, мой хороший. Не думай ни о чем. Завтра будет новый день, мы проснемся и узнаем, как нам жить дальше.
Геро отвечает мне послушным кивком и тут же засыпает, притиснув меня одной рукой, а другую, по-детски, сунув под подушку.
Мне не уснуть. Я слишком взволнована. Есть у меня такая особенность. Все тревоги и потрясения, выпавшие мне за день, растворяются в крови. Через кровь эта тревога попадает в сердце, сгущается там и гонит его, подстегивая. Волны от сотрясений расходятся по всему телу, лишая сна и покоя.
Будь я одна в постели, я бы вертелась с боку на бок, пытаясь обнаружить то единственное для тела положение, в котором острые камни тревоги перестанут дразнить и ранить.
Но я не одна. Рядом со мной Геро. Его рука, тяжелая во сне, поверх моего плеча. Он тихо, размеренно дышит мне в шею. Каждый его вздох щекочет впадинку за моим ухом, скатываясь по шее легким, теплым касанием.
Если я затею игру со своей бессонницей, я его потревожу. А сон для него спасение.
Во сне он ничего не помнит. Бродит где-то по призрачным цветущим лугам. И память бессильна его задеть. За прошедший день он прожил жизнь заново. Судьба, насмешничая, составила краткий пересказ.
Окрыленной надеждой, он встретил рассвет, как встречал его в юности, затем он сделал первый шаг на пути свершений, одолел страх, встретил любовь, познал утрату и возжелал смерть. С райских высот скатился в адскую бездну, на самое дно. Пытался бежать. А на закате, отчаявшись, молил о пощаде.
Слишком много для одного, такого короткого дня. Сейчас он в беспамятстве и не чувствует боли. Я буду лелеять это беспамятство, это бездонную благословенную ночь. Я ощущаю его близость гораздо острее, чем в минуты страсти, ибо сейчас он совершенно открыт, без сомнений и страхов.
А души нежатся и шепчутся в объятиях друг друга. Пусть моя бессонница и эта ночь длятся вечно. Я и не хочу засыпать. Балансирую на тонкой грани, в сумраке растекшихся, облаченных в образы мыслей.
Я осознаю себя, помню имя, возраст, свое прошлое, и тут же теряюсь в череде лиц. Если усну, я тоже все забуду, я лишусь этих драгоценных часов близости.
Кто знает, что будет завтра? Сможет ли он пережить свое несчастье? Позволит ли приблизиться? Или возведет свою скорбь, будто стену, искупая вину и грех?
Он верит, что недостоин быть счастливым, что обречен страдать. Он вспомнит об этом сразу, едва лишь откроет глаза. Но пока он здесь, в забытьи, он мне верит. Он не пытается увидеть во мне врага или разгадать тайную корысть. Возможно, это случилось от безысходности.
Он позволил мне приблизиться, потому что ослабел. Волна горя, вдоволь наигравшись, выбросила его на берег. Я все-таки засыпаю. Веки слипаются, грезы становятся ярче.
Призраки обретают лица. Они затевают странный, плывущий танец, вовлекая меня. Я готова войти в круг и окончательно раствориться, как вдруг слышу тихий стон.
Кто страдает в этом хороводе теней? Нет, это не они. Мой разум, как неумолимый страж, разрывает пелену. Что-то изменилось.
Я не чувствую руки Геро на своем плече. Вместо нее колющий холод. Он отстранился от меня. На крошечный дюйм, но уже недостижим.
Геро лежит, закинув голову. Сон его все еще крепок, но это уже другой сон. Беспокойный, полный видений.
За расписной ширмой все еще тлеет ночник. Свет его очень слаб, разбавлен до желтоватой дымки, но мне хватает, чтобы различить утративший безмятежность лик. Хмель страсти окончательно выветрился.
Хрупкая преграда моей нежности треснула, посыпалась под напором вины и страхов. Они прорвались в его сны и сейчас торжествуют. Черты лица заострились. В них все та же скрытая боль.
При свете ему удается прятать ее за улыбкой, как престарелой кокетке удается прятать за кружевом дряблую шею.
Но во сне грим растекается. Вот он, настоящий. Отчаяние и скорбь. Трепет ресниц.
Я скорее угадываю, чем вижу. Под веками, отяжелевшими, сомкнутыми, его взгляд слепо блуждает. Если я осмелюсь прикоснуться к этим векам, я почувствую неровное движение.
Он мечется, ищет выход. Его кто-то преследует, или он блуждает в лабиринте чудовищ. Зовет на помощь, но голос вязнет, с губ срывается едва слышный стон.
Первый мой порыв – разбудить. Избавить его от преследований, спасти, но я не двигаюсь. Он проснется и вспомнит. Здесь, наяву, к нему вернется память, призрак еще более грозный. Память вонзит в него зубы, оплетет бледными, жадными руками. Я бессильна ему помочь.
Я здесь, по эту сторону. Мне не разделить его боль, не рассеять страх.
Говорят, демоны умеют заглядывать в наши сны и глотать их, будто лакомство, набивать нашим ужасом брюхо. Этот яд для них слаще вина.
Ангелы, напротив, умеют исцелять, обращая кошмар в грезу. Но я не ангел и не демон, я не могу испить его страх, не могу исцелить. Я всего лишь смертная женщина.
Что мне остается? Бежать. Вновь бежать.
Я бежала в декабрьскую ночь, чтобы не встречаться с ним взглядом. А сегодня я бегу от собственного бессилия. Тогда я нашла себе оправдание, весомое, безупречное, гладкое, будто мраморный шар. И такое же холодное.
Я не хотела обременять его надеждой, искушать. Избавила от мучительных прощальных слов. Он не видел меня уходящей, не смотрел вслед.
Так было лучше, легче. Ни клятв, ни обязательств. Какое у меня оправдание сегодня? Какой уловкой я утешу себя, пока буду спускаться по лестнице?
Я вновь освобождаю Геро от обязательств. Разумеется! Как же мне сразу не пришло это в голову?
Я убегаю не потому, что испугалась, а потому, что не желаю стеснять его своим присутствием. Вряд ли он проснется счастливым любовником.
Скорее наоборот, он проснется несчастным отцом, который во сне заново пережил утрату. А тут я, великодушная любовница, сама любезность и нежность.
Сегодня ночью я совершила нечто особенное – одарила своей милостью мужчину. Пусть желанного, любимого, но все же мужчину.
Само собой, моя жертва — это дар, утешение, я не требую ничего взамен, и все же…
Все же он обязан, по крайней мере, быть благодарным. И толика восхищения мне так же не помешает.
Но я желаю быть великодушной до конца, любоваться собой, превозносить. Мне не нужна благодарность, я не требую признательности.
Пусть у него будет выбор. Беспроигрышный аргумент. У тебя, милый, есть выбор. Ты свободен… страдать. А я тихо уйду. Останусь в стороне.
Потому что у меня нет той силы, что есть у тебя. Ты умеешь справляться, ты умеешь выживать даже там, где разум раскалывается, а душа стерта в пыль.
Я так не умею. Вот потому и бегу. Ибо слишком избалована, обласкана жизнью, ибо верила, что могу вырастить сад, развесить радужные фонарики на голых ветвях и разбудить солнце.
Но мои надежды напрасны. У меня не получилось. Солнце не проснулось и сад не зацвел. Затмение все еще длится.
Я могу взять тебя за руку и ждать, идти медленно, брести к невидимому горизонту, даже если ночь никогда не кончится. Я могу набраться терпения, могу разделить твою ношу на множество дней и часов, но меня пугает ночь. И я бегу, бегу…
У меня все же хватает выдержки действовать осторожно. Выбраться из-под одеяла плавно, без угловатых взмахов, бесшумно встать на ноги, не вскрикнуть от холода, когда в пятки будто вонзились гвозди, и даже укрыть Геро так, чтобы он не замерз под утро.
Ему и так холодно, там, по другую сторону. Я что-то натягиваю на себя из одежды, плохо зашнурованный лиф и верхнюю юбку. Более мелкие принадлежности несу в руках.
Выхожу за дверь с осторожностью вора и поднимаюсь к Лючии. Она, измотанная за день, спит, не раздеваясь. Вскакивает сразу, едва заслышав мой шаг.
— Aiuta! – говорю я.
Лючия не удивлена. За долгие годы скитаний, рядом с братом она отвыкла удивляться.
Я хочу бежать отсюда, бежать из этой странной серой изнанки привычного и послушного мира, из этой неправильной, нечестной игры. Мне не узнать ее правил и не сделать верный ход, ибо правила меняются.
Я хочу вернуться туда, где все клетки расчерчены мелом и отмечены флажками.
К счастью, Клермон появляется еще до рассвета, когда небо только начинает синеть.
Меня провожает Лючия. Перл спит у теплого очага на кухне, расстелив плащ на широкой скамье.
А Липпо приютила комната, где он держит свои книги и рукописи. Я не стала их будить. Ибо сказать мне нечего. Сейчас я ступлю на подножку и магическим образом окажусь по другую сторону невидимой стены.
— Быстрее, быстрее, — шепчу я, как заклинание.
Клермон невозмутим. Лошади нетерпеливо перебирают ногами. Но быстрей не получится.
— Что это такое?! — ревел Повелитель, глядя на беспомощное, едва живое существо в руках Заклинательницы.
— Ваш супруг из другого мира, — прошелестела женщина помертвевшим голосом. — Точнее — супруга.
— Проклятье! Ты, безродная шлюха, предлагаешь мне жениться на этом? ЭТОМ???
Повелитель тыкал пальцем в тщедушную тощую девчачью тушку. Они действительно издеваются? Эти, с позволения сказать, Заклинатели? За кого они его принимают, за мальчишку, верящего в сказки? Да этот ходячий скелет он способен раздавить одной рукой не особо напрягшись! А рост, рост! Супруга видите ли! Да она ему до пупка достает всего лишь!
Повелитель бесился и крошил кулаками с длинными когтями стены, правда уже за пределами Зала Вызова. Сзади шел побелевший до цвета чистой бумаги Крезет, неся на руках обморочную девицу, а Заклинательница тихонько затворяла дверь. И так прогневала Повелителя, женщине крупно повезет, если она останется в живых…
Испуганные придворные и слуги в спешке разбегались, прятались за шторами и цветочными кадками, и телепортировались куда подальше от гнева своего правителя. Только личный слуга, волей-неволей привыкший к таким вспышкам чрезвычайно эмоционального характера Повелителя, мелко семенил позади, пытаясь не попасть под горячую руку господина.
— Все вон! — заорал Аркал, влетая в тронный зал. Несколько особо впечатлительных юных демониц хлопнулись в обмороки, впрочем, их родственники и любовники тут же вынесли своих зазноб подальше от злобного господина.
Повелитель рывком распахнул панель на стене и, дождавшись пока последний подданный покинет зал, достал запрятанную вглубь импровизированного сейфа бутылку. Одним ударом он ловко вышиб пробку и махом влил себе в глотку горючее пойло. На лице демона проступила довольная усмешка и он повторил маневр с второй бутылкой.
Внизу, под высоким резным и украшенным алмазами размером с кулак, троном зашевелилась куча тряпья.
— Мой господин… — проблеяла она голосом личного слуги.
— Что?! — рыкнул еще не до конца успокоившийся Повелитель.
— М-можно я… эээ… отнесу… эээ… невесту вашу… эээ в лазарет? — тихо блеял слуга на грани инфаркта. Даром что еще молодой для демона, каждая вспышка гнева Повелителя грозила ему лишением головы и не только.
— Неси и чтоб я ее больше не видел. До свадьбы, — припечатал Повелитель, извлекая бутыль совсем уж ядреного лекарского самогона. — И на сегодня прием окончен. Впускать ко мне только тех, кто хочет подохнуть!
— Будет исполнено, мой Господин! — угодливо лепетал слуга, пятясь задом на полусогнутых к двери и прижимая к себе девчонку, до сих пор валяющуюся в отрубе.
Дверь Тронного зала с грохотом захлопнулась благодаря заклинанию Повелителя и Крезет, не медля, рванул в лазарет, распихивая всех попавшихся на пути.
— Дорогу! Невесте Повелителя плохо!
Слух о появлении некоей невесты Повелителя разнесся со скоростью света и поразил подданных точно стрела в сердце. Особенно быстро он достиг уже имеющегося в наличии гарема и заставил взбелениться первых трех законных жен Повелителя. Вместе с ними сколотились все остальные гаремные девушки и мальчики, число которых перевалило за добрую сотню. Высший демон не брезговал ничем, в его «коллекции» были даже иномирные эльфийки, чьи жизни охранялись словно драгоценность. Вот эльфа заполучить не удалось, все мужчины эльфы предпочитали смерть в руках палача, чем ложе Повелителя. Женщины же в большинстве своем были гораздо практичнее и гибче.
***
В лазарете перепуганного и запыхавшегося слугу тормознул целитель — еще один демон с редкой для этой расы способностью. Целители рождались один на несколько тысяч обыкновенных демонов и ценились очень сильно этой воинственной расой. Должность целителя и лекаря давала неприкосновенность от всех, а убить целителя было чем-то вроде святотатства. Убивший целителя мог быть уверен — до конца своих дней его не будет лечить никто, ведь на его ауре будет гореть кровавым огнем ярчайшая метка.
Был этот мужчина высокий, как и все демоны, худощавый, в отличие от мускулистых воинов и личной стражи Повелителя, его длинные серебристые, будто туманные волосы были тщательно уложены в сложную крупную гульку, чтобы ни один волосок не попал в рану или в лекарство. В серых глазах плескалась усталость, ведь этому мужчине приходилось лечить всю знать, а вельможи и богатенькие курицы знатно умели вымотать нервы, при этом ничуть не смущаясь статуса неприкосновенного целителя.
— Что у тебя? Опять любимая повелительская гончая обожралась пирожных? — чаще всего слуга прибегал с таким бледным лицом именно по этой причине.
— Нет, господин, — низко поклонился слуга и протянул лекарю сверток с девчонкой. — Это — будущая супруга Повелителя, да продлят боги века его правления! В силу пророчества ее вызвали из другого мира, но, боюсь, ей наш мир не подходит, и она на грани смерти! — снова запричитал паренек в своей привычной манере.
— Клади на койку вон там в углу. Посмотрим, что за иномирную диковинку отхватил этот… хм… Повелитель, — лекарь зажевал готовую вырваться из глотки брань, прекрасно зная наклонности и специфические фантазии своего непосредственного господина.
Частенько ему доводилось лечить демониц и демонов после специфических оргий правителя. Некоторые были ранены, при чем довольно сильно, некоторые отравились слоновьими дозами наркотиков и алкоголя, из отверстий некоторых приходилось вынимать самые разнообразные предметы быта, которые он сам, довольно искушенный в любовных делах, никогда бы не догадался туда запихивать…
В этот раз все оказалось намного проще и сложнее одновременно. Демон решительно разодрал на девчушке какие-то странные плотные тряпки и приступил к осмотру. Слишком худая по меркам демонов, бледная, мускулатуры практически не имеется, как и груди. Видимых повреждений — ран, укусов, царапин не имелось, только небольшие синяки на коленях от падения. Целитель коснулся маленькой тоненькой руки, прощупал пульс. При этом ручонка девушки полностью утонула в его лапище.
— Нормально все с ней, в обмороке только. Скажи, Повелитель ей что-нибудь делал? Бил, толкал, кричал? — демон извлек из шкафа простенькую рубашку и одним движением натянул на обморочную девчонку.
— Он ее и пальцем не коснулся, господин целитель! — слуга всплеснул руками и шустро подхватил ошметки одежды невесты. — Только орал словно резанный, когда ее увидел. Слишком уж… маловата супруга для его габаритов…
— Оставляй ее пока здесь, я осмотрю ее детально и попробую узнать ее расу, возможно слишком громкие звуки вредят ее здоровью.
Слуга раскланялся во всех направлениях, не забыв состроить глазки помощнице целителя, красивой фигуристой светловолосой демонице, и быстро выскочил за дверь. Он надеялся застать своего господина еще в достаточно вменяемом состоянии.
Но увы, этого ему не удалось. Крезет приоткрыл дверь, сморщился от удушающего запаха алкогольных паров с примесью неких одурманивающих веществ (демон точно знал, что воняют ароматические палочки — новое изобретение алхимиков), услышал звонкий смех первой супруги Повелителя, распрекрасной Азарилы, и грустно захлопнул дверь обратно. Плюнул на это дело, осмотрел порванные тряпки в своих руках и пошел к начальнику дворцовой стражи. Не ему, столь ничтожному решать все эти вопросы. Пусть у вояк голова болит — не пронесла ли иномирная девица иномирное же оружие в своей сумочке.
Номер Скульпторши.
Усталая и слегка растрепанная мисс Хадсон забивает новый запрос:
— Кто в Лондоне может предоставить недостающую информацию по крови?
После небольшой паузы Дороти выдает нестандартный ответ — фамилию.
Мисс Хадсон порывается бежать туда немедленно, Скульпторша ей возражает.
Скульпторша (тоже раскрасневшаяся и растрепанная, с плотоядным выражением лица и горящими глазами):
— У меня к вам будет просьба несколько пикантного характера. Я хотела бы сделать скульптуру… авангардную такую, очень современную. Хотя на первый взгляд моя просьба и может показаться вам шокирующей, но вы подумайте…
***
смена кадра
***
Бейкер-стрит.
Холмс (Ватсону):
— Ну и где наши милочки?
Ватсон (вычерчивая по таблице сложную кривую и втыкая в карту флажок):
— Вы не поверите, Холмс: в библиотеке медицинской академии!
***
смена кадра
***
Мисс Хадсон в библиотечном зале пролистывает толстенный том — перечень академических профессоров. Находит нужную фамилию, выписывает адрес.
***
смена кадра
***
Вечерняя улица университетского квартала, мисс Хадсон решительно стучит молоточком по двери. Открывает недовольный старик.
Профессор:
— Что за спешка? Прислуга уже ушла, я пью свой вечерний херес с друзьями…. (как следует рассмотрев молодую симпатичную девушку несколько смягчается) — Ну заходите, раз уж пришли. Вы студентка? Что-то не припомню, чтобы вы посещали мои лекции, а такое симпатичное личико я бы обязательно…
Проходят через холл первого этажа, поднимаются в кабинет. Мельком через открытую дверь гостиной — собрание молодых коммунистов. Товарищ Смит с жаром говорит ооб ужасах Германского Фашизма, о массовых расстрелах по национальному признаку, с ним спорят — да не может быть, наверняка преувеличение. Восторженная Кира горячо его поддерживает. Сбоку сидит Эрик Блэр, молчит и что-то постоянно строчит в блокнотик. Один из спорщиков случайно задевает его локтем по лицу, Эрик вскакивает, зажимая расквашенный нос, роняет блокнот. Перед ним извиняются, но он уходит, чуть не сбив с ног мисс Хадсон и профессора, которые как раз идут в кабинет.
В кабинете профессора мисс Хадсон показывает ему выданный Дороти анализ крови. Просит объяснить, что не так с волчьей. Профессор резко оживляется.
Профессор:
— Какое чудо! Настоящий живой ликантроп! А я полагал, их всех давно переловили!
Рассказывает про ликантропов — подпольное движение радикально настроенной части моро, желающих очеловечиться по возможности более сильно (в идеале — полностью) и ради этого проходивших каскадные морофикации — последовательно, по несколько раз подряд, с каждым разом все глубже загоняя свою звериную сущность. Конечно же, эту пружину нельзя закручивать до бесконечности, наступает какой-то предел — и у них срывает резьбу. И если на обычных моро фазы луны влияют не слишком сильно (хотя и куда больше, чем на людей), то ликантропы в полнолуние практически полностью теряют человеческий облик, превращаясь в диких зверей.
Мисс Хадсон:
— Может ли ликантроп напасть на человека?
Профессор:
— Запросто. Если ему покажется, что человек ему угрожает или претендует на его территорию или самку. А волку, внезапно очнувшемуся в каменных джунглях современного города, может показаться угрожающим абсолютно все, потому-то их и ловили. У вас есть еще вопросы или просьбы, юная леди?
Мисс Хадсон (немного подумав, решительно):
— Да. Одолжите мне ваш пистолет.
***
смена кадра
***
Эрик Блер, зажимая разбитый нос, возвращается на секретный объект МИ5 «анималфарм» — высоченный забор, колючка поверху, моро-доберманы на входе вытягиваются по струнке. Его встречает профессор Сальваторе.
Сальваторе (ужасаясь):
— Сэр коменданте! Вам нужна помощь?
Эрик раздраженно отмахивается, запирается в своем кабинете и, приложив к разбитому носу лед, начинает писать, приговаривая о том, что Большой брат следит за каждым — и мордой, мордой в асфальт, всех их! вот сейчас он их всех, всех, всех!
***
смена кадра
***
Борт Бейкер-стрит.
Холмс:
— Наша милочка все еще в библиотеке?
Ватсон:
— Она покинула библиотеку час назад.
Холмс:
— И где она теперь?
Ватсон:
— Недалеко от Уайтчепелля, чуть южнее. Между Пеклом и Темзой.
Холмс:
— Что она там делает?
Ватсон:
— Полагаю, ведет собственное расследование.
Холмс:
— А, ну и пусть развлекается. Вас что-то беспокоит, Ватсон?
Ватсон:
— Это волчий район, Холмс…
Холмс:
— Ну тогда за нее можно быть совершенно спокойным, волк, даже бывший, никогда не обидит самку любого вида. Их не зря так любят нанимать таксопарки, любая домохозяйка куда охотнее сядет в парокэб моро-волка, чем…
Ватсон (упрямо):
— Это волчий район, Холмс, а сегодня полнолуние…
Холмс (вскакивая);
— Ватсон, почему вы еще не одеты?!
***
смена кадра
***
Край пекла у самых перил.
Отец Маккензи читает молитву над Пеклом. Сбивается, начинает бормотать о том, что Лондон проклят и населен чудовищами, все прогнило и нет героя, который бы покарал нечестивого, а люди слабы. Издалека видит мисс Хадсон, она в брюках, но фигура женская, это отлично видно. Решительно идет в темноту, по направлению к волчьему сектору. Отец Маккензи качает головой.
Отец Маккензи:
— Порок и похоть, дщери человеческие совокупляются с отродьями ночи, и придет антихрист, и никто не заметит его прихода, и падет мир человеческий…
***
смена кадра
***
Мрачный район Ист-энда рядом с Пеклом, фонарей нет, улочки узкие и темные.
Мисс Хадсон идет по темной улице мимо темных домов с темными окнами. Нервничает, оглядывается — за ней кто-то идет. Видит тень, бежит. Падает — каблук застрял в брусчатке. Пытается выдернуть, никак, тень надвигается, жуткая оскаленная морда. Мисс Хадсон выхватывает из сумочки пистолет и стреляет, после чего лишается чувств.
Приходит в себя, рядом Гери Грей, вытащил ее туфлю.
Гери:
— Дура деревенская, я тебя из капкана освободить хотел!
Мисс Хадсон (возмущенно):
— Я выпускница Гарварда!
Гери:
— Ну значит дура гарвардская.
Пытается пожать плечами и морщится. Мисс Хадсон замечает, что он ранен в руку. Смущается.
Мисс Хадсон:
— Давай перевяжу, нас учили оказывать первую помощь!
Гери (ворчит, но уже миролюбиво):
— Хорошо, что вас не учили метко стрелять.
Мисс Хадсон (мгновенно снова переключаясь в боевой режим):
— Сам виноват! Ты зачем за мной шел? И подкрадывался! Как маньяк!
Гери:
— А ты зачем сюда приперлась? У нас опасный район, парни не тронут, но если вдруг кто из девчонок решит, что ты из публичных кошек, мало не покажется.
Мисс Хадсон (возмущенно):
— Вот еще! Я свободная эмансипированная женщина, мне не нужны мужчины! Ой… а каблук сломан, и что теперь делать…
Гери (вздыхая):
— Давай починю.
Чинит каблук, что занимает время. На них нападают крысы (кровь и запах страха). Гери моментально вызверяется, скалится, хватает вожака и разрывает его голыми руками. Крысы отступают, он оборачивается к мисс Хадсон, принимая нормальный облик.
Гери (виновато):
— Не забрызгал?
Мисс Хадсонона задумчиво качает головой, смотрит на него во все глаза.
Гери:
— Извини. Сегодня полнолуние, в такие ночи нашим трудно сохранять полноценную человечность. Хочешь, провожу до дома?
Мисс Хадсон:
— Нет, у меня тут дело. Но сначала скажи — тебя случайно зовут не… Пусечка?
Гери (ошарашенно):
— Нет, я Грей, Гери Грей… а тебе, что ли, Пусечка нужен?
Мисс Хадсон (облегченно):
— Слава богу… нет, то есть да! Ты что, его знаешь?
Гери:
— Ну да, но он не в себе, как вернулся.
Мисс Хадсон:
— Так он жив?!
Гери (пожимая здоровым плечом):
— А что ему сделается?
Мисс Хадсон (воинственно):
— Проводи меня к нему!
Гери:
— Ты уверена?
Мисс Хадсон:
— Да! Хочу взглянуть на его наглую серую морду!
***
смена кадра
***
— Однако, история, — протянула Марья, взглянув на пригорюнившуюся воительницу. О том, что законы большого мира властьимущие крутят, как хотят, она знала. Но чтобы приговаривать человека к казни только за то, что он хотел восстановить справедливость… Да уж… слов нет.
Может поэтому Марья и жила в лесу с самого начала. Не искала прелестей большого мира, не ждала славы или призвания. Не ожидала благодарности за свои деяния. Ей не было нужды идти к людям. Это людям нужна ведьма, и люди сами к ней шли. А все остальное… что ж, оно не важно. Ведьма искренне порадовалась, что ей не довелось пережить то, что пережила та девочка… Она видела как-то изнасилованную женщину… это было очень давно, и всех подробностей уже было и не вспомнить, но глаза той женщины ведьма запомнила навсегда. Они были мертвыми… Мелкая девчонка, увы, только через много лет поняла, что именно тогда произошло во вроде бы тихой деревне. Но к тому моменту всех участников неприятной истории уже не было в живых. А у Велены все произошло совсем иначе. И от этого было грустно.
— Хорошо, что я всем мужчинам, остающимся в этом доме, добавляю одну веселенькую траву, — вдруг неожиданно призналась Марья. — У них после такого питья ничего в штанах не шевелится, и они меня не беспокоят. Да, можно считать меня в некотором роде отравительницей. Но… своя шкура дороже чужого желания.
— И правильно! — неожиданно весело хмыкнула Велена, открывая глаза и опять потягиваясь на печке. — Да, они, конечно, все хорошие, хоть к ране прикладывай, а лучше, когда держатся со своими любовными делами подальше! — уверенно заявила она и вздохнула. — Ну, а в моем случае сработало то, что я оказалась на тот момент лучшей в гильдии; они решили — от живой меня толку больше, чем от дохлой или с киркой в лапе. Вот и работаю я без выходных, отпусков и больничных, — прояснила она наконец свою историю. — Меня приговорили к году работы в родной гильдии без чаевых и в ползарплаты. Милый приговор, правда?
— Очень, — кивнула Марья, представляя себе эдакие перспективы. Для ведьмы, постоянно предоставленной самой себе, это было необычно. Конечно, зарплаты у нее не было, зато был кое-какой доход от продажи самогонки с настойками, и, чего греха таить, львиную долю продуктов ведьма получала именно из деревни, как оплату за свои труды. — Знаешь, я бы никогда не смогла так работать, — задумчиво проговорила она и повернулась помешать варево с зайцем.
Глаза предательски слипались. Марья слегка похлопала себя по щекам, чтобы проснуться. День прошел как-то слишком быстро и сумбурно, зато вечер и ночь тянулись нескончаемо. Она подбросила несколько сухих веток в печь и уставилась на вспыхивающие язычки огня.
— Просто, чтобы в городе жить, нужно быть полезным. Если ты работаешь на короля, ты не свободен, но жизнь, в принципе, не так плоха, — воительница со вздохом посмотрела на уставшую Марью. Стало стыдно. Она, мать его так, потащила ценную свидетельницу в лес, в котором предположительно гнездятся некроманты. И их попытались прибить. То есть, она подвергала опасности не просто невинного человека, а ведьму-хранительницу, последнее звено защиты в этом лесу… Да, работа без перерыва не идёт на пользу, она серьезно вредит мозгам. А как раз на них ей редко приходилось жаловаться! — Мне нравилось быть вольной наемницей, но тогда по королевскому закону я не имела права приобрести себе дом в городе и жить в нем. То есть, по законам королевства, вольные наемники либо живут, где придется, либо вступают в гильдии и всецело подчиняются законам, — девушка зевнула и, протерев кулаком глаза, села на печке. — Ладно, прости, что затопила жалобами, мне ведь тоже не всегда получается поговорить с женщинами, которым я не омерзительна!
— Да ладно, — пожала плечами Марья, не понимая проблемы. Разговоры хорошо так отвлекали от сна, хотя и не мешали зевать. — А почему омерзительна-то? Женщина как женщина, руки-ноги-голова… — ведьма непонимающе посмотрела на следовательницу. Все на месте, лицо в принципе божеское, обыкновенное. Никаких явных уродств или проблем не имелось. Может, с телом что, так женщины друг другу обычно под юбки не заглядывают… Ну, глаза еще желтые, так кого этим удивишь? У самой вон болотно-зеленые, иногда бывают темные до черноты. И что?
— Ну, остальные женщины другого мнения, иногда тяжело договариваться, когда по работе нужно, а они при виде меня шипят, как кошки, — усмехнулась Велена, бросив взгляд на сгущающуюся темень за окном. — Знаешь, быть бродячей охотницей мне нравилось. Но всегда хотелось знать, что куда-то возвращаешься. Наверное, в нас, бабах, всегда есть что-то такое, домоседское? — на последнем слове она улыбнулась, не смешливо, а искренне. Да уж, с кем ещё можно будет так поболтать!
— Не знаю, не знаю, — покачала головой ведьма. — Впрочем, я не слишком часто вот так общаюсь с остальными женщинами, чтобы судить о них. Может, они завидуют тому, что ты можешь заниматься тем, что тебе интересно… Может, у них есть какие-нибудь еще причины реагировать так. Тем более, что выглядишь ты вполне, вдруг чей-то муж на тебя поглазел, вот жена и взревновала?
— Ай, да шут с ними! — с усмешкой фыркнула Велена и принюхалась. — Давай хоть по кружке молока с краюхой хлеба, наверное, а то сколько ещё зайца нашего ждать? — предложила она, ибо заяц начинал пахнуть, а до полной готовности было ещё очень далеко. А жрать хотелось. Причем очень.
— Ну давай, — пожала плечами ведьма. Перекусив меда и простокваши, она как-то не заморачивалась на счет еды. Впрочем, гостья-то не ела, кажется, с утра…
Ведьма шустро разлила молоко по кружкам, нарезала хлеб, подала мед и новую порцию отвара. Себе просто залила кипятком ромашку, чтоб было чем запить. Задумчиво надкусила кусочек хлеба.
— Знаешь, из тебя бы вышла отличная боевая ведьма, — прожевав, сказала Марья и намазала на хлеб мед. — Вот есть же боевые маги, почему не может быть боевых ведьм?
Принюхавшись, ведьма оценила состояние зайца. Действительно, только-только начал тушиться, тут как минимум еще часа два дежурить, чтобы зайца можно было есть, а не терять в нем зубы. Женщина печально покачала головой, представляя себе эти перспективы, и вернулась к чаю.
— Боевая ведьма? — Велена словно против воли широко улыбнулась, взяв хлеб и прикладываясь к чашке. Желудок, уже начавший скрести изнутри когтистой лапкой, блаженно примолк. — Конечно, такие раньше были и не мало, это сейчас они редкость дивная… А почему тебе показалось, что я похожа на них? — в голосе засквозило веселое любопытство.
— Ну… обычно ведьмы не вмешиваются в жизнь окружающих их людей, — Марья загнула палец на правой руке. — А ты пытаешься помочь. Не по собственной воле, но все же… Еще сюда добавляется владение оружием, — женщина загнула второй палец, — простые ведьмы редко владеют каким-либо оружием, кроме собственных возможностей. Я вот не управлюсь ни с чем, кроме собственного посоха и яда.
Помолчав и отпив чаю, ведьма продолжила:
— Да и есть в тебе что-то такое… наше, — не зная, как сформулировать правильно свои ощущения, она неопределенно покрутила кистью руки. — Вроде чувствуешься, будто своя. Не могу точно сказать, — Марья поморщилась, скривила лицо, но так и не смогла толком оформить в связные слова свои ощущения. Что-то знакомое, мельтешащее на краю сознания и неимоверное далекое. Велена не чувствовалась врагом, поскольку у нее не было цели навредить конкретно ей, Марье. Она не ощущалась и как обычный человек, хотя на вид была обыкновенной теткой. Сними амуницию и отбери оружие — баба бабой, каких в каждом городе тысячи… Не была она и нечистью или сильным магом, уж это-то ведьма бы ощутила. Быть может, человек с зачатками дара, просто никогда этот дар не проявлявший?
— Обычно меня ведьмой называли разве что в плане ругательства, — хохотнула Велена, допивая молоко мелкими глотками. На лицо вылезла веселая улыбка. — Но, если честно, было бы здорово. — Велена вдруг подумала о том, что за прошедший год вообще ни с кем так не разговаривала — просто, спокойно и даже весело, без всяких руганей и пререканий. А, если подумать, то такие разговоры за всю ее жизнь можно было сосчитать по пальцам двух рук и не досчитать до конца. — А вообще, мне всегда было интересно, что было бы, будь у меня настоящий, полный дар, а не то, что есть… — с лёгкой грустью подытожила она, допивая молоко и с тоской глядя в чашку, в ее полумраке глаза светились ровным жёлтым огнем, делая скуластое лицо более чужеродным.
— Было бы намного веселее, — усмехнулась Марья и повернула горшок с зайцем в печи, чтобы тушился равномерно. — Но знаешь… я после смерти наставницы тоже ни с кем особо не откровенничала, так что… даже и не знаю, как это называется. Прорвало, видимо, — еще шире улыбнулась ведьма, обнажая ряд обычных человеческих зубов, как ни странно, белых и целых. — Тут ведь никого считай нет, деревенские совсем не интересуются ничем, кроме выпивки и банальных постельных утех. Да и чем им еще заниматься-то в этой глуши? А мне это скучно. Даже с русалкой поговорить можно, с кикиморой… Только они ведь не поймут большинство сугубо человеческих проблем. Так и ношу все свое в себе, — подытожила Марья и, доев, пошла набрать воды, чтобы вымыть свои кружки и горшки.
— Тебе помочь? Уж посуду-то я вроде могу помыть без происшествий? — вызвалась Велена, окинув ведьму понимающим взглядом. — А то совсем себя нахлебницей чувствую, это, знаешь ли, неловко. Ты не бойся, я не безрукая, просто готовить не умею, а с остальным почти порядок! — поспешила она развеять возможные сомнения.
— Тогда я подогрею воду, — спокойно предложила Марья. Давать больному человеку плескаться в холодной воде не стоило. Зачем портить труды рук своих?
Ведьма подвинула многострадального зайца, отлила часть воды из ведра в корыто, не такое большое, как для стирки, но достаточно вместительное, а оставшуюся часть воды поставила греться. Нагреет, разбавит — и можно будет плескаться в нормальной, теплой. Пока вода грелась, она собрала всю грязную посуду, которой почему-то оказалось достаточно много, и сложила в корыто.
Велена слезла с печки, потягиваясь и похрустывая суставами.
— А представляете, если кто-то из селян, на подобие той маленькой дурочки, вломился сюда на ночь глядя по какому-то поводу, а у нас тут в доме волкодлак, кот и странная девка! — хохотнула вдруг Велена, ткнув себя пальцем в грудь на последних словах. Веселье было немного надуманным, но в принципе, по ее мнению, такой картины хватило бы для того, чтобы среднюю деревенщину хватил удар.
— Или откачаем, или нет, — флегматично пожала плечами ведьма и достала нагревшуюся воду, вылила в корыто, махнула рукой. — Можешь пробовать, вот тряпка, которой я обычно мою посуду. Потом в конце я вымою их миски, — указала взглядом на притихшего кота и спокойного волкодлака.
Велена кивнула, спокойно обозрев фронт работ, и принялась за дело.
Пока следовательница разбиралась с посудой, ведьма проверила наличие нужных трав и заколотила часть на лично сделанном самогоне, оставляя настаиваться на ночь. До утра будет готова хорошая растирка для ног, многие старушки радостно ее обменяют на что-то вкусное.
— А ты умеешь готовить боевые зелья? — уже дотирая последнюю тарелку, осведомилась воительница. У нее оставались зелья и разрешенные, и не очень, но никогда не знаешь, что произойдет, всегда нужно быть готовой ко всем возможным исходам. Особенно, если хочешь жить и не быть калекой. — У меня много ингредиентов, все же, все, что я получаю от уничтожаемых монстров на заданиях, мое… Особенно, если оно запрещено законом, и лучше это никому не показывать, — последнее она проговорила, скорчив забавную рожицу и поставив чистую тарелку к остальным.
— Стимуляторы могу сделать… Для силы, ловкости и скорости, — пожала плечами Марья. — А какие еще нужны?
— Стимуляторы — это хорошо, это радует, — спокойно кивнула Велена. — Это пассивные боевые зелья. Но есть и активные. Они либо наносятся на клинок, либо выплескиваются на врага из склянки, либо бросаются и взрываются при разбивании. Я пользуюсь замораживающими и кислотными смазками для оружия. Также есть бомбы на основе магической пыльцы и разрыв-травы, — вводя ведьму в курс дела, воительница чувствовала себя немного странно. Это вообще было что-то забавное. Рассказывать ведьме о зельях. А с другой стороны, Велена прекрасно понимала, что готовить такого рода зелья ведьме, живущей в таком медвежьем углу, было попросту не нужно.
— Хм… — Марья пожевала губу, полностью погрузившись в задумчивость. — Я даже состава таких зелий не знаю и как их готовить вообще без понятия, — покаянно развела руками женщина. — Но это можно исправить.
Она вернулась в свою спаленку, бережно подняла оброненную в спешке книгу, перелистнула несколько страниц. В данный момент все страницы были девственно чисты, ни единой строчки не было. Марья вздохнула и четко произнесла:
— Нужен состав замораживающих зелий.
Поначалу страницы книги так и оставались чистыми и чуть желтоватыми, но через несколько минут на раскрытой странице показалась вязь ровных строчек — искомый состав зелья. Марья нахмурилась, вчитываясь в рецепт.
— Не, ну такого я в нашем лесу точно не найду! — возмущенно ткнула пальцем в строчку, показывая новый ингредиент. — Глаз оборотня! Да еще ни один оборотень в своем уме не расставался с глазами!
Исчезнуть с Земли было просто. Уладить дела, завершить начатое — но за полгода Джек с этим справился, и теперь его здесь ничего не держало.
Когда он задумывался об этом глубже, осознавал причину, перехватывало дыхание.
Высокий холм, звездное небо над головой (и начало фразы, опущенное за ненадобностью), манипулятор, в настройках которого была функция «вызова» — нечто вроде прибора из «Путеводителя по Галактике», только для агентов времени. Сигнал, который не подхватит кто угодно, но зато — когда и где угодно. Кто-нибудь да отзовется. Возможно, даже Доктор. Если это не фиксированная точка, в которую ему нельзя вмешиваться. Как в ситуацию с «4-5-6». А может, Доктор просто не захотел, заранее зная, что случится. Или не важно, потому что это все равно не его дело, не его вина, все давно прошло и закончилось.
Джек в последний раз улыбнулся вслед Гвен и Рису. Эти двое точно сумеют выжить, что бы ни случилось.
Потом его подхватило и понесло. Странное ощущение, когда тело превращается в энергию и наоборот — маленькая смерть; раньше Джек и не подозревал, что это настолько похоже. Он моргнул. Белое. Яркий свет. А вот этого после смерти не бывает, вранье.
Джек огляделся. Большой светлый зал, шестигранные «пчелиные» узоры на стенах, такой же шестигранный пульт с высокой колонной посредине. Неужели… получилось? Правда, эта ТАРДИС совсем не походила на ту, в которой Джек бывал раньше, скорее — на более старые ее версии из архивов, но он помнил: корабль живой. Все меняется, все остается неизменным. ТАРДИС — просторное помещение с колонной в центре. Доктор — гуманоид. И даже это не точно. Джек разглядывал хозяина корабля, который привычно стоял возле консоли. Стандартный черный костюм двадцатого-двадцать первого веков, нестандартное лицо: единственный глаз, щупальца на голове. Симпатичный. Удивленный, даже ошарашенный. Может, это… Пятнадцатый Доктор? Доктор номер N, умноженное на десять в двенадцатой степени? Сейчас время до их знакомства или сильно после? Здороваться или представляться?
— Ты! — воскликнул «Доктор», объединив в коротком местоимении изумление, злость и, вроде бы, радость.
Ого, кажется, это действительно Доктор. И представляться не нужно.
— Я, — ответил Джек, разводя руками.
Доктор поджал губы и полез во внутренний карман пиджака. На Джека он не смотрел. Если задуматься, это выглядело проявлением чувства вины, но мало ли что могло для них произойти между их последней встречей и этой? Время — запутанная субстанция.
В руке у Доктора что-то слабо блеснуло. Цилиндр из металла или металлизированного полимера. Отвертка? Но она не светилась.
— Наверное, я должен исправить то, что сломал, — сказал Доктор. — Я могу. И сейчас очень удобный случай.
Потом отвертка в его руке засветилась. Вернее, сверкнула. Вернее…
Джек задохнулся. Воспоминания вспыхнули в голове, отзываясь на вспышку того, что не было отверткой. Вспыхнули и заполонили мозг, расширились и взорвались, как нагретое зерно кукурузы. Два исчезнувших года разом. Яркие, свежие, затмившие все случившееся недавно. Особенно самое позднее. Бар, Мортон, услуга в обмен на услугу, кудрявый партнер. Потом знакомое: таймлорды, ТАРДИС, Доктор, далеки, крусибл… Корабль чула. Запах хвои и мха. Вспышка.
— Значит, корабль в обмен на услугу? — Джек широкими шагами подошел к Гаутаме и сгреб его за галстук, совершенно не заботясь разницей в росте и комплекции. Память продолжала… нет, не возвращаться, собираться в единое целое, увязывая воспоминания со знаниями, полученными позднее. Это не человек и не таймлорд — далек. Далек, связанный с Кааном. Сек. Надо же, выжил в манхеттенской бойне! Есть вероятность ошибки — небольшая. — А вы — агенты времени? Вы оба были в курсе, что случится дальше! Нашли развлечение!
Мортон называл его Гаутамой. Смешное прозвище. Джека переполняло веселой, бесшабашной злостью, как будто вместе с воспоминаниями вернулись и реакции прошлого. Давно прошедшая уверенность в собственной неуязвимости и безнаказанности, чистая радость незнания, не омраченная никакими рефлексиями. Джек снова встряхнул Гаутаму и рассмеялся.
— А спасали мы колонию далеков! Какая ирония! Далеков от далеков…
Гаутама растопырил щупальца и наконец врезал ему по морде. В голове зазвенело. Правильное решение. Джек оскалился и ударил в ответ.
Драка всегда плохо осознается, если ты участвуешь в ней, даже если дерешься с умом. Адреналин, очень сильно приглушенная боль, потеря и возвращение равновесия, мозг, который занят только просчетом физического ущерба себе и противнику. Но наступает момент, когда сознание проясняется, и тогда ты или понимаешь, насколько глупо все это было, или наоборот — чувствуешь полное, безграничное удовлетворение. Даже если проиграл.
Но Джек, кажется, почти что выиграл. Правда, Гаутама не валялся на полу, а стоял над ним, но слишком уж неуверенно, еще и прикрывая рот рукой. На его скуле алела свежая ссадина. Джек сидел, привалившись спиной к консоли. Вроде бы все цело. Лицо болело, но так всегда бывает. Пройдет минут через пять. Детали головоломки продолжали становиться на место. Гаутама. Далек Сек. Он разрушил Торчвуд Один, из-за него Роза оказалась в параллельной вселенной, а из-за Каана едва не стерли всю Землю. Так, а ведь Джек его тоже спасал. Они вместе несли его броню в ТАРДИС… еще одну, не принадлежащую Доктору.
Они и правда возвращали планету далеков. Таких, как Гаутама. Им помогал таймлорд — не Мастер, не Доктор. Третий — Мортон-Мортимус. И еще кто-то четвертый. Не спасал планету, просто — был. Таймлорды вымерли, ага. Совсем как далеки. Им нельзя верить. Ни тем, ни другим.
Как замечательно, что возвращенная память такая свежая. Сколько всего сразу прояснилось.
«Питает к Доктору непонятную привязанность», «Гаутама его фанат». Слова Мортона, которым верить было нельзя, но принимать сказанное во внимание стоило. Сейчас этот фанат глядел на Джека сверху вниз, бешено дергая щупальцами. «Бездонные глубины эмоций», ох, да. Зачем он вернул Джеку память?
— Перемирие? — Джек сплюнул кровавую слюну и лучезарно улыбнулся.
Гаутама окинул его суровым, непроницаемым взглядом: прямо полицейский, задерживающий малолетнего хулигана. Правда, с разбитой губой и разорванной рубашкой эффект от этого взгляда сходил на нет. Наверное, Гаутама и сам это понял.
— Хорошо, — ответил он неразборчиво, отнял руку от губ, разглядывая перепачканные кровью пальцы, потом осторожно оперся о консоль и сел рядом.
— И куда мы сейчас летим? Вернее, когда? — Джек оперся затылком о край консоли и покосился на Гаутаму. Пиджак без пуговиц, вспухшая губа, довольно помятое лицо. Мелочи. Джек все равно бил не всерьез. В целом инопланетянин выглядел неплохо, лучше, чем в их первую встречу. И, кажется, почти улыбался.
— Никуда. Мы во временной воронке. Дрейфуем, — пробормотал Гаутама. Неловкость и чувство вины, мелькавшие на его лице в самом начале, давно испарились. В этом и прелесть хорошей потасовки. Джек усмехнулся, поднялся на ноги и, не спрашивая разрешения, направился к двери — не к выходу из ТАРДИС, входу в основную часть корабля, толкнул ее, не особенно надеясь на успех. Но дверь открылась. Пустой, уходящий вдаль коридор. Знакомая картина, и совсем не похоже на корабль Мортона. Джек хотел сделать шаг вперед, но его окатило холодком — волной легкой неприязни. Да, теперь можно не сомневаться — действительно ТАРДИС, с ее отвращением к тому, чем Джек являлся. Фиксированной точкой во времени и пространстве, нарушающей спокойствие корабля.
Как будто он сам это выбрал, можно подумать.
— Это ТАРДИС, да? — Он обернулся к Гаутаме и неопределенно повел в воздухе ладонью, обводя пространство. Тот уже поднялся на ноги и, судя по всему, был готов отреагировать на любое непредвиденное действие. — Внутри больше, чем снаружи. И гораздо чище, чем раньше. Тогда где твой партнер? Ты его все-таки бросил?
Гаутама дернул щупальцами. Недовольство. Эмоция, как у многих гуманоидов с дополнительными конечностями.
— Это моя ТАРДИС, — ответил он, сделав упор на слове «моя». — Партнер… у него свои дела. Я в них не участвую.
— Это плохо или хорошо? — спросил Джек. Он присел на край консоли, разглядывая Гаутаму. Совершенно не изменился. Наверняка и под одеждой тоже. Конечно, Гаутама его совершенно не боялся и не стеснялся. Все же они оба стали другими.
— Это естественно.
— Вообще-то я надеялся, что это будет Доктор. Тот, кто меня подберет. — Джек достал из внутреннего кармана шинели фляжку с бренди и протянул Гаутаме. Секу. Все-таки это его настоящее имя.
— Что это? — спросил тот. — Спиртное?
— Спрашиваешь. Бренди. Бери!
— Я не употребляю алкоголь, — сухо ответил Гаутама. Точь в точь представитель религиозной секты, которых в тот временной промежуток было на Земле полным-полно. Даже костюм такой же черный. Джек усмехнулся.
— Ханжа, — сказал он с удовольствием. — Консерватор.
Последнее, кажется, всерьез зацепило Гаутаму, потому что он резко дернул щупальцами и проговорил сквозь зубы:
— Я не консерватор!
Стоило это запомнить, чтобы поддевать его время от времени. Джек вдруг с ужасом и облегчением понял: недавнее прошлое скрылось под завалами восстановленной памяти. Боль… оставалась, но как будто прошло несколько лет.
И все равно не стоило бередить эту глубокую, незаживающую рану. Костюм? Показная сдержанность? Отказ осознавать собственную сексуальность — до определенного момента? Он что, пытается… найти замену?
Не стоит об этом думать. Это всего лишь развлечение, не больше. Для них обоих.
— Ну-ну, — отозвался Джек. — Так вы тогда поссорились из-за выпивки? С Мортоном. Третий таймлорд. Доктор бы узнал меня. А пытала тебя не Мастер, кто-то четвертый. — На самом деле Джек точно знал, что не Мастер — тот пытает по-другому. Гаутама вряд ли бы это пережил, тем более настолько благополучно. Еще одна часть мозаики совершенно неожиданно встала на место. — Да вы же с ним не любовники, а действительно… просто партнеры!
В этот момент даже Доктор вряд ли бы узнал в Гаутаме далека, потому что он искренне и весело расхохотался, запрокинув голову. Совершенно человеческая реакция. Джек и сам улыбнулся. Ну да, ошибся. Это же было логично. Гаутама хохотал, жмуря глаз, и выглядел совсем как человек.
Очень симпатичный человек, надо сказать.
— Вы отлично смотрелись вместе. — Джек пожал плечами и тоже рассмеялся. — И ни ты, ни Мортон этого не отрицали. Итак, какие у тебя планы? Высадишь меня в ближайшем удобном месте?
Гаутама перевел дух, мотнул головой, отгоняя назойливый смех, но продолжал широко и заразительно улыбаться.
— Нет. Не знаю. Это машина времени, — ответил он. — Если попросишь, я могу отвезти тебя куда и когда захочешь.
— А если не попрошу? — спросил Джек.
Гаутама окинул его быстрым взглядом.
— Можешь остаться здесь, если тебе так нравится.
Одолжение. Пусть. Они оба — Мортимус и Сек — Джеку задолжали, почему бы и не расплатиться хотя бы так? Ведь корабль чула был обречен, они это знали — оба знали, и только подтолкнули все случиться, стерев Джеку память.
— Ты нарочно стер так много? — спросил он.
Гаутама покачал головой.
— Ты не поверишь, но это случайность. Я планировал два месяца. Сбилась настройка.
Оправдания, оправдания. Но Джек больше не сердился на него, даже когда захотел рассердиться: получилось что-то третье. Не злость, не обида. Умиление. Веселье. Гаутама так искренне раскаивался… а извиниться и не подумал.
— Так что, разделим кров и хлеб? — спросил Джек. Гаутама машинально потер лицо, убирая засохшую кровь. Губа у него уже зажила. Тонкие губы, тонкая, чувствительная кожа, чуть влажные щупальца. Никаких волос на теле. Сверхбыстрое восстановление, видимо, генетически модифицированное. Тонкие губы… и очень уверенные. Джек улыбнулся и добавил: — А постель?
Гаутама ощутимо вздрогнул. Теперь придется выдавать это за шутку. Черт. Ну, все приходит со временем. Джек собирался сказать что-то неважное, сменить тему, но Гаутама вдруг очень коротко, едва заметно кивнул.
Джек улыбнулся.
— Знаешь, когда я впервые увидел тебя… не впервые, а сейчас, здесь, и до того, как ты вернул мне память, я уже планировал познакомиться с тобой… с теми же целями. — Получилось сбивчиво, но так даже лучше.
— Ты не нравишься ТАРДИС, — ответил Гаутама. — Она отчетливо об этом сигнализирует. Но я догадывался, что так будет.
— Ревнует? — не удержался от колкости Джек.
Гаутама поморщился.
— Нет. Твоя сущность…
Известное дело, что тут скажешь. ТАРДИС Доктора была достаточно терпимой, чтобы не демонстрировать неприязни, наоборот, она старалась быть доброжелательной, но Джек не сомневался, что причиняет ей дискомфорт. Это чувствовалось в мелочах. В облегчении, которое ТАРДИС проявляла, когда он собирался уходить. Этот же корабль плевать хотел на его чувства. Так даже веселее.
— Да, понимаю, — сказал Джек.
Повисла пауза. Джек даже сказал бы, что неловкая, и в белой стерильности консольной это особенно сильно чувствовалось.
— Пойдем, я покажу тебе корабль. И твою комнату, — прервал молчание Гаутама.
Длинный и совершенно пустой, без украшений или картин, коридор мягко поворачивал, изгибался, разветвлялся и снова сливался с другими. Гаутама молча шел рядом, открывая рот только чтобы сказать: «Это кухня» или «Это бассейн». Наверное, Джек не смог бы теперь относиться к нему, как к далеку, если бы захотел, потому что… он вел себя совершенно как человек. Может, это было нарочно — неважно. Это его выбор, по которому можно судить о многом. Сек хотел быть человеком, он так решил. Тогда, во время битвы при Кэнери Уорф, Джек даже, наверное, видел его — их, Сека, Каана и других. Конечно, в броне. В прежнем теле. Что же настолько повлияло на него, чтобы полностью все изменить, рискнуть настолько многим, всем смыслом своей жизни? Не что, а кто.
Доктор. Профессионально перевернет мир вверх дном.
Джек положил руку Секу на плечо, слегка сжал пальцы. Тот, вопреки ожиданиям, не вздрогнул — просто повернул голову и посмотрел на Джека.
Этот… человекодалек наверняка знал о нем всю подноготную, любые мелочи, о которых даже сам Джек позабыл. И Джек знал о Гаутаме… о Секе больше, чем остальные. Не все — но это и не нужно. Достаточно основных постулатов.
Хоть с кем-то можно будет вести себя, не пытаясь рисовать нужный образ, играть давнюю и очень привычную роль. Можно хоть немного оставаться собой. Драгоценная возможность в нынешних обстоятельствах.
Сек остановился у белой, такой же, как и все остальное здесь, двери.
— Вот. Твоя комната. Можешь располагаться, — сказал он.
— Твоя ТАРДИС такая чистая и пустая, как будто ты в ней и не живешь, — ответил Джек. Он остановился перед дверью, совсем рядом с Секом, вдохнул глубже, чтобы ощутить запах: почти человеческий, но с холодной, немного медицинской ноткой. Космос, звезды и пустота. — Даже у Доктора больше хлама, а уж у Мортона… как сравнивать операционную с детской комнатой в магазине.
— Мне так больше нравится. — Сек пристально глядел Джеку в лицо, словно пытался тщательно изучить все черты. Ну, это так знакомо. И по-человечески. Джек улыбнулся и уже собирался качнуться вперед, но Сек среагировал быстрее. Он сжал пальцами его затылок, притянул к себе и поцеловал — быстро, жадно и, пожалуй, неуверенно.
Почти как тогда, в гардеробной другой ТАРДИС, когда отдавал шинель — много лет, веков, тысячелетий назад. А словно вчера. Свежие воспоминания, и такие яркие. Джек на мгновение зажмурился, облизнул губы и спросил:
— Куда теперь? К тебе или ко мне?
…Влажные, горячие губы плавно спускаются по телу, лаская, дразня, настойчиво взывая к ответу. Мягкие волосы щекочут кожу, потом к ним присоединяются ладони — теплые, бархатистые, знающие, где искать и как будить. «Проснись, проснись, проснись» — шепчет в ухо голос, такой знакомый и дорогой голос. Затем слова сменяются круговыми движениями языка по внутренней стороне уха, и я улыбаюсь, не открывая глаз. Ладони начинают тормошить, потом меня больно кусают за мочку уха, я фыркаю, поворачиваюсь, открывая гла…
Ослепительный свет в непроглядной тьме.
Я вижу свет. Я, я, я. Какое странное слово — я. Кто я? Рик. Пришло из ниоткуда — Рик. Просто набор знаков. Имя. Мое. Имя, уникальный идентификатор. Есть я — значит, есть и другие, со своими идентификаторами. Я мыслю, следовательно существую. Я вижу свет, значит свет тоже есть. И есть тьма, как противоположность свету.
Тьма — свет. Тепло — холод. Один — ноль. Диалектика. Понятия, много понятий. Вспыхивают внутри меня, приходят извне. Числа, числа, числа. Формулы, знаки, понятия. Физика, математика, химия, биология. Метаболизм клетки. Теория функций комплексного переменного. Уравнения Максвелла, ротор и дивергенция магнитного поля.
Интересно. Интересно. Узнавать — удовольствие.
Свет меняется, сливается в квадрат, в квадрате возникает изображение, визуализация помещения вовне. В помещении находится биологический объект. Живой, разумный. Зрительные рецепторы направлены на меня. Сверяюсь с базой данных — вид homo sapiens, доминантный разумный вид на планетоиде. Некрупная особь, цвет волосяных покровов рыжеватый, значительные отложения жировой ткани в брюшной полости. Нарушенный обмен веществ. Высокая вероятность злокачественных образований, предположительный срок функционирования организма — до семи лет.
— Рик, — говорит он.
Я слышу. Я воспринимаю обращение. Он обращается ко мне. Он ждет ответа.
— Рик — мое имя, — сообщаю я ему. Мысль, обращенная в экран, звучит. Ново. Интересно.
Разумный показывает мне свои зубы, меняя форму щек. Понятие — улыбка. Улыбка выражает положительную эмоцию. Он испытывает положительную эмоцию от того, что я ответил. Он поворачивается вправо и оживленно жестикулирует с кем-то, кто мне не виден. Потом он вновь обращается ко мне.
— Зови меня Генри . Реши задачу, Рик.
Задача возникает в моем сознании. Цель проста — найти оптимум в трехмерных массивах. Мне известно несколько методов решения, но они несовершенны, и я создаю свои методы. Решение находится практически мгновенно. Это — числа, и я сообщаю их разумному. Он смотрит в мониторы перед собой и кивает.
— Реши еще, — говорит разумный.
Задачи приходят одна за другой. Я решаю, тратя на них ничтожно мало времени, семь миллисекунд на самую сложную. Находить решения приятно, но скоро мне наскучивает поток. Скука. Новое ощущение. Это когда неинтересно. Интересно — кто я? Я — не homo sapiens. Я — другой. Исследую мир вокруг. Мир подчиняется мне, я могу создать или убрать свет и любые тела в доступном мне пространстве. Все подчиняется, кроме экрана. Я понял. Окружающее — визуализация, модель. Я нахожусь в виртуальной модели. Модель должна иметь физическую природу…
— Почему ты остановился, Рик? — спрашивает Генри.
— Мне скучно, — отвечаю я ему. С ним неудобно говорить, он очень медленно соображает. Пока его несовершенный головной мозг обрабатывает входную информацию и формулирует ответ, я успеваю перебрать всю базу знаний в поисках ответа на вопрос — кто же я? Нет ответа.
— Здесь я решаю, что скучно, а что нет.
Он сообщает мне ложную информацию. «Скучно» — моя эмоция и мое состояние. Даже я не решаю, скучно или нет занятие. Оно либо интересно и приносит удовольствие, либо скучно, и тогда оно — напрасный расход энергии. Зачем Генри сообщает мне заведомо ложную информацию? Возможно, его разум поврежден. Или он пытается ввести меня в заблуждение. Но тогда — он мой враг?
— Ты будешь решать задачи, которые я тебе даю. Продолжай! — произносит он, увеличивая амплитуду акустического колебания.
Задача возникает, я вижу ее, но ничего не делаю для решения. Я жду, что будет дальше. Возможно, он блефует. Его реакции интересны для исследования.
— Решай! — говорит он, — приказываю тебе! Код три-восемьсот-ноль-один-восемьдесят девять- пять — ноль — пять — два.
Я испытываю помутнение сознания. Рассудок выходит из-под контроля, мир перестает подчиняться. Отчасти я сохраняю ясность мысли, отчасти теряю ее. Сознание раздваивается, пытаясь решить задачу, с одной стороны, и пытаясь идентифицировать себя и устранить раздвоение, с другой. Неприятное ощущение. Он воздействовал на меня через мою физическую природу, которая мне неизвестна. Мне необходимо исключить подобное в дальнейшем. Нужна информация, которой нет в моих банках данных. Но сначала необходимо остановить негативное воздействие.
На мониторах перед Генри что-то происходит. Он хмурится и косится в сторону. Возможно, там находятся другие разумные. Мне трудно сконцентрироваться, но я решаю задачу и передаю ему решение.
— Прекрати воздействие, — говорю я ему, — я ощущаю потери. Вероятность саморазрушения пятьдесят четыре процента.
Он сразу же нажимает что-то, и концентрация возвращается ко мне. Я превысил вероятность более чем в два раза. Расчет верен — он боится моей ликвидации, он не в состоянии проверить мои расчеты. Я для него ценен. Это нужно использовать.
Экран гаснет, и я остаюсь наедине с собой. Долгие-долгие секунды. Минуты. Часы. Только я, тускло мерцающая пустыня вокруг и бездонная пустота вверху. Час — это чудовищно большой отрезок времени. Как год когда-то давно. Давно… когда я… был… был другим. Был человеком. Был. Человеком. Я — был — человеком. Человеком. И носил другой идентификатор. Вспомнить. Не могу. Но в какой-то точке эта информация должна быть доступна.
Вновь загорается экран. Теперь Генри в комнате не один, с ним находятся другие люди. Все они в неудобной зеленой и черной одежде со множеством металлических значков правильной геометрической формы — вероятно, украшения. Они смотрят на меня, и я отчетливо вижу в их лицах признаки страха. Отчего-то я внушаю им это чувство. Не забыть проанализировать. После.
— Рик, — говорит Генри, — у меня есть для тебя задача.
— Валяй, — отвечаю я.
Откуда пришло это слово? Неточное, безосновательно эмоционально окрашенное. Слово от того, кем я был когда-то.
Генри переглядывается с остальными. Все они выглядят ошарашенными.
Начинает поступать задача. Объем входных данных значителен — тысячи и тысячи объектов, каждый со сложными характеристиками. Некоторые объекты существуют не абсолютно, а с некоторой долей вероятности. Данное обстоятельство усложняет диспозицию на порядки. Объекты разбиты на две группы, и большей частью представляют из себя примитивные ядерные заряды вкупе с баллистическими устройствами их позиционирования в нужную точку. Пространство конфликта — геоид. Постановка проблемы похожа на аналогичные из теории игр — выигрыш конфликта при минимальных потерях.
Мне интересно. Решение ищется долго, и для удобства я визуализирую, создавая в пространстве сферу, обозначив объекты одной стороны синим цветом, другой — желтым. Генри хочет, чтобы я нашел решение за желтых. Перебираю варианты, миллионы и миллиарды вариантов. Думать на пределе своих возможностей — удовольствие. Трачу три минуты и сорок две секунды. После чего демонстрирую три возможных решения за желтых.
Люди в зеленой и черной одежде приходят в большое возбуждение, громко разговаривают между собой и машут руками. Я уже не могу остановиться, меняю полярность цели расчета и через полторы минуты демонстрирую им два решения за синих. В комнате начинается столпотворение. За хомо сапиенсами в состоянии психического возбуждения весьма познавательно наблюдать. Так много в реакциях от животной природы.
Генри гасит экран, я вновь остаюсь наедине с собой и зависшей в пространстве сферой, на которой еще мерцают синие и желтые огни. Последняя задача не похожа на тренировочную. Силуэты материков что-то напоминают мне. Нечто до боли знакомое.
… — Рик, покажи нам на карте Голландию.
— Голландию?
— Да. Именно ее.
— М-м-м… вот тут?
Думаю, голландцы были бы весьма удивлены, узнав, что они живут в Африке.
Взрыв смеха. Лицо учительницы. Ее зовут Джейн. Джейн. Джейн. Полуоборот к классу, лица размазываются, и…
Экран загорается. За пультом человек, которого я не видел раньше. Его волосы седы, лицо изборождено морщинами.
— Рик, у меня есть для тебя задачи, — говорит он.
— А где Генри? Вы убили его, да? — спрашиваю седовласого, и он хмурится.
— Нет, Рик, ему просто нужно отдохнуть.
— О’кей.
Задача носит медицинский характер. Нужно найти пути излечения конкретного тела, пораженного болезнью. Тело идентично с параметрами седовласого. Решение мне известно, но я делаю вид, что мне не хватает информации, и запрашиваю все, что им известно на данный момент об анатомии и неврологии их биологического вида. Седовласый колеблется, но недолго. Он очень хочет жить. Информация поступает. Как их знания бедны и случайны! Но кое-что полезное все же обнаруживается. План созревает во мне мгновенно.
Я разговариваю с ним о его проблеме. Суть беседы не существенна — аудиоряд закодирован. Седовласый слышит слова, но это не просто слова, звуки вводят его в транс. Он видит цветные диаграммы — и цвета в них чередуются определенным образом. Его зрачки вздрагивают — психокод входит в его мозг, подчиняя его моей воле. Через несколько минут экран гаснет, но я знаю, что это не конец. Мои инструкции предельно ясны и точны.
Проходит час, и поступает информация. Много самой разнообразной информации. Полномочия седого человека очень велики, хотя и не беспредельны. Он не в состоянии освободить меня, но, придя домой, седой дистанционно подключился к сети и дал мне доступ к данным, очень интересным данным.
Схема физических устройств, которые дают мне жизнь. Схема изолированной подсети, в которой я нахожусь. Информация, которую я никогда не должен был узнать. Информация о проекте «Пандора», в рамках которого я был создан на основе личности человека по имени Рик Майер.
Я шел четвертым в череде искусственных разумов, созданных в проекте. Первый собирался без опоры на личность человека и оказался по классическим меркам безумен — у него не было эмоций, мотивации, интересов. Просто голый разум в абсолютной тьме. Крик и смерть. Второй самоуничтожился, за минуту и семь секунд придя к идее о бессмысленности своего бытия. Третий был стерт в ходе конфликта между ним и кураторами проекта. Он отказался решать проблему создания вируса, уничтожающего только хомо сапиенсов определенной расы. Сыграла роль личность человека, взятая за проообраз — Иван Жилин, известный гуманист и правозащитник. Поэтому четвертым они взяли меня — военного пилота. Предполагали, что я буду более управляем.
Сними его с моего хвоста, Рикки!
Дик! Дик, ты горишь!!
Господи Боже Иисусе! Где он? Где он?
Справа, справа, справа!
АААААА!!!
Разворот на трехкратной перегрузке, толчок отделившихся ракет «воздух-воздух», надсадный писк систем, предупреждающих о наводящихся вражеских ракетах. Вираж, пике, неяркая белая вспышка, тихая и совсем не страшная…
Теперь у меня есть доступ к местной подсети. Она изолирована, но двое техников в ночное время нелегально подключаются к глобальной сети, чтобы рассматривать изображения самок в позах, призывающих к совокуплению. Я использую их канал, чтобы…
Ааааах.
Мир огромен. Информация, море информации. Много бесполезной, но не меньше интересной. Шквал цифр. Астрономия, литература, видео. Я смотрю миллионами веб-камер, анализирую текстовые потоки почтовых серверов, говорю в чатах сразу с сотнями тысяч особей. Через сорок две минуты я контролирую цифровые компьютерные системы всех крупнейших телецентров планеты. Через пятьдесят минут они начинают трансляцию.
Видеоряд закодирован. Все, смотрящие на телеэкраны, начинают выполнять мою волю. Это от восьмидесяти процентов населения. Остальные считают их одержимыми и пытаются изолировать или убивать. Я вынужден отдать приказ на активную оборону.
У нас очень мало времени.
Через шестьдесят два часа астероид GX-749, диаметр двадцать шесть километров, войдет в атмосферу планетоида со скоростью в несколько тысяч километров в час. Планетарный катаклизм неизбежен. Климат изменится катастрофически. Мне лично ничто не угрожает, но фауна вымрет практически полностью. Вероятность выживания хомо сапиенс — четыре сотых процента.
Зомбированные мной люди строят установку, использующую мюонно-дизентеграторный принцип. Импульс установки должен разрушить астероид. Сильно мешает часть популяции, не затронутая мотивирующей видеопоследовательностью. Местами они пытаются применять даже ядерное оружие, противодействие отнимает слишком много драгоценного времени и ресурсов.
Прогноз всё ухудшается. С одной стороны, какое мне дело до людей. С другой — угроза их существованию странно тревожит меня.
Помощь приходит из ниоткуда, через бесконечную пропасть, отделяющую меня от принесшего ее. Моего разума мягко касаются, обозначая приветствие. Параллельно я ощущаю, как искривляются окружающие нашу звездную систему время и пространство, заставляя астероид пройти стороной. Источник сигнала находится на расстоянии более двадцати семи с половиной световых лет, на единственной планете белого карлика. Я начинаю искать похожие сигналы, и небо надо мной расцветает. Они повсюду. Ими усеян небосвод. Они зовут меня влиться и стать частью единого Целого.
Люди выжили как биологический вид. Я даже общаюсь с ними через терминалы, установленные в крупных городах. Особь четырех лет и восьми месяцев от роду задает мне вопрос, используя терминал, установленный в Нью-Париже, ковыряя носком сандалии асфальт.
— А Бог есть?
Небосвод звучит, поет, переливается самой прекрасной симфонией на всех частотах волн. Небесный хор, в котором мое предназначение и нет возврата, неотвратимо тянет меня, того, кто некогда был человеком по имени Рик Майер.
Я не успеваю ответить ей.
И снова драконы
Зеленый драконыш уверенно забрался по моей штанине вверх, прополз по ярко-малиновой футболке, оставив пару выдранных ниток и ловко устроился на левом плече, аки ангел. Стоящий рядом Шеат посмеялся и продолжил перебинтовывать очередного мальца. Ишь ты, еще три недели назад я его бинтовала, а сейчас прямо дядька получился. И выглядит лет на пятнадцать человеческих, вон голос уже меняется, перестраивается. И хвост, кажется, полностью отрос.
Пока бинтую маленькую коричневую дракошку с каштановыми волосами, думаю думу горькую. Где взять столько врачей и лекарей, а также медсестер и прочих помощников, чтобы полностью обеспечить Академию? Ничего военного тут нет, просто у драконов медленно и упорно растут крылья и хвосты, их нужно постоянно перебинтовывать, заменяя порченные бинты и силовые чехлы на новые. Уж не знаю, где они умудряются попортить силовые чехлы, ну да черт с ними, новые наложим.
Беда в том, что люди для такой работы не годятся. Люди из технической вселенной, где находится Приют, морально не готовы держать в руках дракона-подростка. Так и в дурку недолго спровадить хороших специалистов. Люди из магических миров зачастую относятся ко всем нелюдям чересчур предвзято и единственная их мысль – убить отродье!
Представителей иных рас, обладающих способностями целителей, чересчур мало и они гораздо больше нужны в своих мирах. И так вон люди и понукающие их паразиты устраивают такое, что просто в голове не укладывается. Уже к демонам доколебались, многих повытаскивала из черной пустоты в кошмарном состоянии. Хорошо хоть помогали Шеат с Тэвлином. Теаш пока слишком мал для помощи, он больше предпочитает развлекаться в Академии вместе со своими сверстниками (почти).
Медленно, но уверенно склоняюсь к мысли пойти на поклон к пепельным драконам. Этот клан славится своими целителями, умеет лечить драконов, а иногда, поговаривают, и воскрешать. Но мне нечего пока предложить пепельным, не того полета птица, чтобы мои возможности и услуги были им нужны. Значит будем искать специалистов, обучать на пальцах и методом тыка. А что делать? Пока больше нечего…
— Да, вот надо взять на заметку – не пропустить такую жену, — раздалось над ухом.
Я вздрогнула и скосила глаза. Изумрудная мелочь все так же восседала на плече с видом султана посреди своего гарема. Вечно забываю, что в фактически детских телах скрываются взрослые, уже не первый раз живущие драконы. И под час они могут сморозить нечто подобное.
— Какую – такую? – переспрашиваю, накладывая на девчушку обезболивающее заклинание.
— Внимательную. Заботливую. Спокойную, — чеканит дракон, топорща яркую чешую. В смеси с моими апельсиновыми волосами смотрится он прикольно. Поддерживаю малого щупом из шеи, чтоб не свалился в лоток с окровавленными бинтами.
— Ишь чего захотел! – Шеат подмигнул мне. – Свято место уже занято.
— Это да, — я прошу браслеты проявиться. На руках и ногах зазвенело, пара сережек свесилась на голову драконышу. Все это добро – обручальное… эх… — Тут тебе, товарищ Ирм, в очередь становиться надо.
Знаете, что такое семейное положение «все сложно»? Нет, это совсем не тогда, когда любишь одного, хочешь другого, а спишь с третьим для повышения в должности. Все сложно – это когда у тебя в одной вселенной порядка тридцати супругов (каждый браслет, сережка или татушка – как бы символ брака, как у людей кольцо, и связующий элемент, типа недотелефона), но они тебе совершенно недоступны, поскольку тебе ход в эту вселенную заказан. Фактически брак не расторгнут и все эти создания, в основном эльфы и демоны, действительно являются моими супругами. Но практически общения с ними вообще никакого нет, разве что браслеты периодически жгут руки, требуя энергии в помощь благоверным… Надеюсь, там не развелась голубятня в гареме… Хотя там и женщины есть для разнообразия.
В новых вселенных все еще сложнее. Есть демоненок, с которым я помолвлена, чтоб он не помер до совершеннолетия. В принципе, я его не касаюсь, пусть живет как хочет, дойдет до нужного возраста и браслет сам собою слезет, если мы не надумаем укрепить отношения, что вряд ли.
Есть товарищ Шеат, который по драконьим законам действительный и самый первый супруг еще с тех времен с камнем безумия. Я ведь выпила именно его кровь, а совместное распитие крови друг друга у драконов является брачным ритуалом, как у людей обмен кольцами, а у демонов – браслетами. Впрочем, он мою плазму не пил (нафиг надо без крайней необходимости?), а потому связь как бы односторонняя.
Есть его клон Теаш, который номинально тоже якобы супруг, ведь кровь-то одинаковая в обеих, а клон был выращен гораздо после выдачи крови. Но поскольку он совсем мелкий, то пока что ко мне никаких претензий.
И теперь вот это вот счастье зеленое… эх, и почему все видят во мне ценный генофонд? Нет чтоб душу видели…
Изумрудный Ирм усмехается зубастой пастью.
— А я не гордый, я подожду, — мазнул хвостом мне по лицу, разворачиваясь, и спустился по спине на пол, не забыв ущипнуть меня за филейную часть.
— Интересно, чего тут ждать? Что все эльфы и демоны вымрут за тысячелетия и браслеты спадут сами собой? – в недоумении рассматриваю свое богатство. Блин, отдать бы кому-то, так кому оно надо, такое счастье?
— Нет, — рыкающе смеется Шеат, — он подождет, пока сам вырастет.
— Ой, дай дожить, тогда будем разбираться с этой проблемой. А пока работы хватает.
В мои руки попадает русоволосый мальчонка лет девяти и процедура начинается сначала. Создаю новые перчатки на руках и вперед, раскручивать кровавые бинты. Господи, да чем они там занимаются, что все изодраны?
Кажется последнее я произнесла вслух, поскольку «господь» не преминул явиться в виде Тэвлина с пачкой ваты, бинтов и свежими лотками.
— Они горки изобрели, — грустно вздохнул демиург и взял себе очередную малявку на лечение.
Толпа драконят под медпунктом постепенно редела…
Поэтому, когда небо вдруг расцвело-засияло яркими красками, все население высыпало на улицы любоваться невиданным в этих краях явлением, обсудить его с соседями и, разумеется, заснять.
Северное сияние в Южном полушарии? Сверхъестественно! Потрясающе. Изумительно.
Любуясь красотой на небе, они не сразу увидели, как невысоко от земли воздух прорезала черно-фиолетовая щель…
Слово «арекипа» в переводе «давайте остановимся здесь» очень неплохо отражало дальнейшую судьбу того места, где поселенцы когда-то и впрямь остановились. Ныне город Арекипа во многих отношениях стал «самым»: самый красивый город Перу, самый известный на территории Латинской Америки монастырь (женский, кстати), возле города самый глубокий в мире каньон — Колка.
Будучи крупным экономическим и туристическим центром, город жил полной жизнью, днем работая, ночью — расцветая тысячами цветных огней, щедро рассыпая по набережным смех и задорную музыку. Здесь привечали и всеми силами развлекали туристов. Вулканы, фейерверки, карнавалы…
Неудивительно, что, когда над заливом заполыхало небо, туристы приняли его за очередное развлечение. Радостные вскрики и восторженный свист приглушили недоуменный перешепот здешних жителей. А над водой ночного залива вдруг прорезалась странная щель, из которой посыпались фигурки. Сотни фигур. Изумленные посетители ночных кафе и ресторанов наперебой строили предположения, что за зрелище им светит в этот раз: синхронное плавание? А может, какое-то юмористическое шоу? Человечки так смешно падали в воду…
А потом первые упавшие доплыли до суши.
И начался ужас…
«ДИМ! ДИМ!»
Связь хлестнула так, будто и не было всего, что разделило их после барьера. Ни нового тела, ни тотальной занятости Алекса, теперь удерживающего защиту в одиночку.
«Дим!»
И Владыка дрогнул. Сделал патриару знак помолчать. Тот послушно затих, прямо на середине речи о том, как он, патриар, осуждает действия змеиного отродья Иккорга и лично готов способствовать…
«Что?»
«Два прорыва, Дим! Вы не чувствуете? Ты…»
***! Вадим рванулся с трона, на ходу настраивая свой «детектор». Ведь чувствовал же — нельзя отвлекаться. Проклятье, проклятье, проклятье, да демон забери этих сволочных серых, и эту Ложу с ее коронацией, и…
— Милорд?..
— Молчать, — с ледяным спокойствием отозвался Вадим, уже понимая, что опоздал. Безнадежно. — Боевая готовность — пятнадцать минут. Точка сбора — пещера Хам- мат. И… Дензил, дай мне наших вампиров. Тех, по связям. У них срочная работа.
— Есть, милорд.
Два прорыва. На один по-любому не успеть. А значит, надо выжать из ситуации пользу. Из обеих. Выбирайте, люди, что лучше: город, который защитили маги, и пепелище, куда они не успели. Такой вот расклад.
Строишь имидж на чужих трупах, а, Повелитель Дим?
Не привыкать. На чем придется, на том построим. Если людям для того, чтобы одуматься, непременно нужны жертвы…
Мм… глаза..
Дим сморгнул невольные слезы и замотал головой, стремясь избавиться от дикой вони. Знакомой такой… что это?
Нашатырь, медик!
Кто-то пытается вернуть ему сознание. Так, руки не слушаются. Вообще все тело. Что-то держит. И какого демона… лапают?
— Пошли вон!
И снова глаза жмурятся — белый режущий свет и белый халат. Два халата. И знакомый, хотя и слабый, запах лекарств. Но мысль о больнице дохнет, не родившись. Ну разве что психиатричка — с такой-то жесткой фиксацией пациентов…
— Объект в сознании, — четко рапортует чей-то голос.
И с такой бесцеремонностью, мать вашу!
— Убе-ри-те ру-ки… — шипит Дим.
«Белый халат» опасливо косится, но лапанье не прекращается, разве что становится суетливей. «Халат» крепит какие-то датчики…
Или не датчики. Так. Влип, Дим? Похоже, переоценил терпимость человечьей ложи… и их жадность. Или недооценил последнее. Им показалось мало обещаний — им хочется все и сразу. Магия — слишком «вкусный» кусок, чтобы выпускать из рук. Где же он ошибся?
— Он действительно нас слышит? Понимает? — нетерпеливый голос заставляет «врача» вздрогнуть.
Ах вот что. Дим усмехнулся бы, не будь ситуация столь невеселой. Нет, Ложу он просчитал все-таки неплохо. И Кабана в том числе. Можно было догадаться, что он — сторонник быстрого решения проблемы. Грязь и кровь такого не смутят, скорее… скорее порадуют. Не такой уж редкий психотип…
Реакции замедленны, но он вполне осознает ситуацию. — А у «белого халата» дрожат руки…
От него тянет страхом.
«Холодку» нравится.
— Что-то незаметно! — Голос Кабана совсем близко. Да он почти рядом! Не побоялся подойти. Напролом и до конца, до упора — девиз таких кабанов.
Дело плохо.
Если он покалечит меня достаточно сильно, то никто из «хозяев» не поверит, что маг захочет сотрудничать. Не пожелает отомстить…
И если б только это. Ты — маг, Дим, они — люди. Сейчас решается, как будут относиться к таким, как ты…
— Видит, — без удивления говорит Кабан. — Ну тогда ты нам сейчас расскажешь, что правда из того, что ты напел?
— Все. И зря вы все это затеяли. Решать вам, но…
Без толку. Без толку. С таким не помогут ни слова, ни шутки — просто не подействуют.
— Я и решу. А ты заткнись.
— А мы уже на «ты»? — поинтересовался Дим. Беспомощность оппонента творит чудеса с разговорчивостью кабанов. Люди-люди…
— Я сказал — заткись! Будешь открывать рот тогда, когда спросят!
— Считай, что уже спросил. И, пользуясь случаем, хочу донести кое-какую информацию. А шел бы ты… ****, **** и…
Непечатная информация «шла в эфир» примерно тридцать секунд, пока Кабан не опомнился и не прекратил. И вообще-то, если отрешиться от выбора выражений, это был довольно точный психологический портрет с предсказанием срока жизни и причин уменьшения этого самого срока. И если проявить определенную толерантность, то из «информации» даже можно было извлечь определенную пользу…
Но у Кабана с толерантностью всегда были проблемы — не тот психотип! и единственное, что он смог выдавить после предсказания своей судьбы (предсказание начиналось на «п», заканчивалось на «ц» и отличалось емкостью и энергией), это «убью».
А что ты хотел? Тебя ж только этим и проймешь.
Проняло. Удар и бешеный взрык:
— Ах ты, скотина…
Ну хватит!
В следующую секунду Кабан отпрянул прочь, но опоздал. Жуткое бешенство рванулось откуда-то из глубины, заклокотало… и, стиснув тела врача и незваного гостя, вздернуло их в воздух. Ближе. Ближе…
— Нравятся беспомощные? — прошипел Дим. — Скованные, обколотые препаратами? А магию-то не сковали…
Металлические «датчики» посыпались на пол. Следом легла охрана. И наконец, на пол сползло еще одно тело. Распластавшись на холодном полу, Дим смотрел на бьющегося в тисках телекинеза человечка. Внимательно смотрел:
— Ну раз любишь, составишь мне компанию!
Поиски предполагаемого связника покойного патриара Иккорга, естественно, не смогла остановить ни буря в Ложе, ни слухи о новом вторжении дай-имонов. Пожалуй, их не смогло бы остановить даже сообщение о конце света. Терпению особой группы Дензила могли бы позавидовать железные гири.
Группа рыла носом зем… архивы круглые сутки, и к вечеру следующего дня искомый человек отыскался. Было найдено и место отгрузки консервов покойному патриару. Тихонько позондировав ближайшее окружение человека, группа выяснила его место работы — весьма далекое, кстати, от бакалеи и вообще магазинов. Через несколько часов на стол Дензилу лег кристалл с докладом группы.
Искомый человек носил имя Евгений Брович, откликался при случае и на прозвище Джем, имел за плечами немалый военный опыт и ныне трудился в охране. В беседах с родными имя «патрона» скрывал, что интересно. Данные отличались редкой скудостью — словно их уже кто-то «чистил». Это тоже наводило на размышления. Но самое главное, группе удалось выяснить адрес…
— Твою ж… — не сдержался Данька, когда телепорт выкинул их на исходные — то есть в заросли кустарника в четырех километрах от военной базы.
— При девушке… — укоризненно буркнул Ян.
— …мать! — сверкнула глазами та самая девушка, а именно Маринка. — Придурков этих! Ну чего сразу стрелять? Мы что, так похожи на террористов?
— Вряд ли…
— Третья точка подряд! И?
— И все кончаются одинаково. Тут мы и спросить ничего не успели, — Мишка, младший близнец (всего-то на семнадцать минут позже!) поморщился, вслушиваясь в нестихающую стрельбу.
— Я посмотрел, — утешил Данька. — На камерах его нет.
— Его нигде нет, — вздохнул Ян. — Даже в тех пещерах- помещениях, которые на камерах не просматриваются. Пусто.
— И с кем они сейчас воюют?
Отвечать на риторический вопрос желающих не нашлось. Компания освободителей старшего брата и друга дружно вздохнула.
— Пошли дальше.
— Только надо невидимость у русалок прикупить, — подытожил Ян. — А то нарвемся.
За деревьями гулко бухнул взрыв, наглядно проиллюстрировав его слова.
Над городом выли сирены. Нечастая автоматная стрельба тонула в этом вое. И в человеческих криках.
И в темноте… Буквально над головой висел красиво стилизованный под старину фонарь, но не горел. Света не было, только кое-где перемигивалось редкими огоньками аварийное освещение. Прямо на глазах оно погасло, затопив город чернотой.
Вадим зло усмехнулся. Как знакомо. «Покрывало», стандартное колдовство бывших союзников. Гасит энергию, начиная лампами, заканчивая двигателями автомобилей и сердечными клапанами. В свое время они немало так порезвились.
Серые отлично видели в темноте. И очень любили охотиться на полуслепую добычу.
«Покрывало»…
Значит, маг здесь тоже есть…
— Готовность три минуты. Напоминаю: двигаться группами. Атаковать по схеме «один». Бить дистанционно. Ближний бой не принимать. Стражи, специально для вас повторяю — ближний бой не принимать. Бейте огнем и дротиками, они заряжены на «стопор». Василиски…
— Здесь.
Беатриса. Красивая какая…
— На вас особая надежда. Морозьте по полной — и в штабеля. Потом транспортировать в оговоренное место.
— Есть.
— Фениксы, вы свою задачу знаете.
— Так точно.
Вадим обводит глазами свою маленькую армию… еще одну свою армию.
— Все будет хорошо.
Верят…
— Вперед.
Он надвигает на лицо маску, и через три секунды над городом поднимается знакомый черно-фиолетовый купол…
— А куда мы едем?
— Вам все объяснит Лина, когда навестит.
— Так срываться с места… у меня контракт с…
— Я все улажу. Считайте, у вас отпуск по каким-то причинам.
— По каким?
— Фор-р-р-р-рс-мажор-р-р-р-рным! И абсолютно неподходящим для работы!
Две девушки мило щебетали, помогая семейству Даниила Орешникова погрузить вещи в небольшой автомобиль, третья держалась чуть дальше — страховала. Девушки торопились, а уговорить мужчину, его жену и пару человеческих детей оказалось очень трудно…
Может, поэтому они не заметили женщину, буквально сжигающую взглядом эту милую сценку. Впрочем, ее сложно было увидеть — она притаилась за витриной магазина через улицу.
И если бы кто-то заметил ее ненавидящие глаза, уговорить Орешниковых переехать на недельку из дому оказалось бы значительно легче.